Архаика. Глава IV. Похищение

   Глава IV. Похищение
Вникание в судьбу соседа – Пропавший дедушка – Чем страшна архаика – Живодёр – Борьба идейная и физическая – Погреб – Вызов одного – Полиция и милиция.

На холме стояли в ряд берёзы – стройные, нежные и трепетные. За ними начинался посёлок Шипилово, в котором присматривало новую дачу семейство Лодкиных. Почва оказалась мягкая, рассыпчатая – значит, плодородная. Всё было готово к покупке. Глеб только решил чуть-чуть достроить уже имеющийся дом. Недовольство выразила лишь Агнюша – в отличие от прежней дачи рядом с этой не хватало леса.

– Но, посмотри, вон, берёзки какие, – указала ей Ольга.

Берёзы выглядели очаровательно. Когда Агния с мамой подошла к ним, потрогала их кору, услышала, как они нежно шелестят от малейшего ветра, увидела, какой за ними открывается овражек, то сделала свой детский вывод:

– Да, эти берёзки тоже хорошие.
– Ну вот, видишь? – улыбнулась мама.

Тем временем, на прежней даче Лодкиных её теперешний хозяин Алексей Скрипучин прогуливался по соседним улицам. Особенно он присматривался к даче, хозяин которой, по имени Юрий, перенёс страшную трагедию. Алексей обрадовался, заметив появление Юрия после долгого перерыва.

– Здравствуйте, Юра! Я сосед ваш вон с той улицы, – он указал рукой через участок. – Отшельничающий. Помните?
– А, помню, здрасьте!

Алексей опасался задавать вопросы «как вы себя чувствуете?» или даже «как у вас дела?» – вдруг тому придётся вспоминать трагедию.

– Можно с вами один вопрос обсудить?
– По поводу огорода?
– Да нет, по поводу межличностных отношений.
– Ой, это что-то сложное.
– На первый взгляд – да. Но ничего, мы вместе будем рассуждать. У другого моего соседа драматичная ситуация, её бы я хотел обсудить. Он уже шестой год как с семьёй своей не общается, представляете? – Юрий хмыкнул. – И вот с чего всё началось…

И Алексей поведал историю со странным образом жизни сына Павла Николаевича. 

– Можете что-нибудь сказать на всё это?
– Хм! Сын, конечно, чудил, но чтобы из-за этого покидать семью?
– Значит, вы считаете такую реакцию чрезмерной?
– Ну да. Да вы заходите, чего всё стоите-то?
– Большое спасибо.

И скромняга Алексей зашёл в калитку, затем в дом.

– Ну, а как бы вы предложили воздействовать на сына?
– Ну, в крайнем случае, как с маньяком, я бы психиатра посоветовал.
– А не в крайнем?
– Не в крайнем? Если не такое серьёзное помешательство, то надо было просто самому по душам поговорить.
– Пока что мы с вами одинаково считаем. Но Павел Николаевич утверждает, что говорил с сыном и психолога ему находил.
– Вот психолога как раз не надо, надо самому вникнуть.
– Павел Николаевич говорил, что пытался.
– Ну, это в больнице. А надо было в обычных обстоятельствах, дома. И не слишком с наставлениями напирать, больше слушать.
– По поводу слов сына Павел Николаевич утверждает, что тот пускался в философствования про какую-то «живую душу мира».
– Ситуация, в общем, непростая. Её трудно понять, если не сам в ней оказался.
– И давайте подытожим. Как бы вы поступили на месте Павла Николаевича? Если бы у вас был сын, который бы начал вести такой необычный образ жизни?
– Я бы потерпел где-то полгода, подождал, может и вправду это хождение чем-то преобразит, как-то… откроет он что-то в окружающем мире. Но во время маньяка – это уж действительно переходило все границы.
– А если не считать маньяка, вы, Юра, полагаете, что Павлу Николаевичу просто терпения не хватило?
– Конечно. В первую очередь.
– С этим вашим выводом я полностью согласен, – и Алексей протянул руку, которую пожал сосед. – А знаете, зачем я решил с вами об этом порассуждать?

Первый пришедший на ум Юрию ответ: от скуки.

– Чтобы тому соседу помочь? Вернутся в семью.
– Это было бы очень неплохо. Но если говорить более в общем, то просто чтобы размышлять над человеческими судьбами. Чтобы не просто затворничать и дичать, а чтобы, извините за пафос, нравственное развитие происходило. Чтобы с людьми разделять радость и горе, жизненные советы им давать. Печально не то, что человек стареет, а то, если он без толку стареет. Бывает у меня ощущение, что я именно так и старею. А вот размышление о судьбах ближнего избавляют от этого гнетущего чувства.

На этом Алексей покинул Юрия, но мысли продолжались: «Старение – это просто закон природы, стареют-то все… А нет, не все. Те, кто доживает до определённых лет. Это не у всех получается. Маленькой дочке Юры стареть не придётся. Так что постареют не все, а вот умрут – все без исключения. Вот такие у меня мрачные выводы, их не счесть…».

               
                ***
У маленького Тимофея Пухова главным вопросом жизни к четырём годам стал вопрос: куда делся дедушка Паша? С другим-то, дедушкой Серёжей и бабушкой Леной Тима виделся каждые выходные и веселился всласть. Но вот бабушка Лариса почему-то жила на Весенней улице одна, без дедушки. У Ларисы Борисовны состоялось целое совещание с сыном и снохой о том, как объяснить Тимофею отсутствие у него одного из дедушек. Вариант, чтобы сказать «умер» сразу отмели. Во-первых, слишком мрачное воздействие это окажет на ребёнка, во-вторых, все ещё надеялись, что изрядно вспыливший однажды отец вернётся. Мама Тимофея Алина тоже ни разу в жизни не встречалась со своим свёкром. В итоге, для ребёнка сочинили такую легенду: дедушка уехал в командировку за границу, и его никак оттуда не выпустят – что-то он сделал не так, а законы там суровые. Но у Тимы возникла однажды и своя версия.

– Бабушка! А может дедушка Паша в лесу заблудился?
– С чего ты взял, милый?
– Да слышал… В сказке вон сегодня читали про братца Иванушку…
– А как полностью сказка-то называется?
– Сестрица там ещё.
– «Сестрица Алёнушка и братец Иванушка». Запомни! Надо полностью знать название сказок.
– Баба-Яга его в лес забрала. Ну а дедушка Паша-то не в лесу?

В этот момент Лариса Борисовна поразилась, насколько близко к правде предположение внука, но, тем не менее, стала его опровергать.

– Да нет, Тимош, не в лесу. В лесу только детишки заблудиться могут. А дедушка сумел бы сориентироваться. За границей он застрял.
– А позвонить он не может?

Бабушка чуть замешкалась с ответом.

– Да нет, не может… и телефон там у него отобрали!
– А может, мы к нему съездим?

Теперь Ларисе Борисовне стало совсем трудно хранить легенду.

– Ну, может, и съездим, только ещё нескоро.
– А когда?
– Ну, вот подрастёшь ещё чуть-чуть, в школу пойдёшь… Тогда, если он не появится, отправимся его искать.

Тима, вроде, прекратил расспрос, который уже напрягал Ларису Бори-совну.

– Петя! – подозвала она тихонько сына и села с ним на кухне. – Я уже не могу. Меня так Тимоша допрашивает, что я боюсь – ещё чуть-чуть и правду ему раскрою.
– Нет, мам, правды ему пока не надо раскрывать. Тогда расспросам конца не будет – а из-за чего дедушка разозлился? Или он сам такой злой, или я – отец, что-то такое плохое сделал. Про странничество ему что ли рассказывать? Да, ситуация действительно патовая.
– Откуда ж у тебя взялось это странничество? Его последствия мы до сих пор расхлёбываем.
– Стремление к истине у меня было. А ориентиров, где она может находиться, не было. Без ориентиров истину искать – опасное занятие.
– Да уж!
– Вот оно как, хоть и прошло у меня помрачение – я уже давно признал это помрачением…
– Слава тебе, господи!
– …Но некоторые последствия всё ещё остаются. Как говорится, осадочек остался. Подрастёт ещё Тимка, прибавится у него ума, к школе где-то – попробую растолковать ситуацию с отцом. А сейчас ещё рано. Не поймёт он – или дед у него злой, или отец что-то страшное сотворил. А не сотворит ли снова? Пока только легенды нашей придерживаемся.

                ***
На старинной сцене, служившей когда-то для мелких, дворовых выступлений, Савелий Бурунов собирался проводить собрание космополитов, сторонников отмены наций. Среди прочих ожидался появившийся этим летом верный единомышленник Стёпа Лодкин, предпочитавший, чтобы его называли Стивеном Боатом.

На следующем этапе разработки сообщества в контакте Бурунов с компанией подыскивали высказывания известных людей против патриотизма. Среди авторов таких высказываний встречались Толстой, Герцен, Мопассан, Бернард Шоу, Бертран Рассел, Оскар Уайльд, Шопенгауэр и многие-многие другие. Вбивались эти высказывания на фоне переливающегося космического объекта, символизирующего единую Вселенную.

Когда дождались Стёпу, Савелий начал своё выступление. Он утверждал, что в России угнетаются национальные меньшинства, объявлял мифом, что русские присоединяли к себе другие народы как-то мирно – в действительности это делалось огнём и мечом, как и во всех империях.

– Хватит разделять единый человеческий род, разделения эти рано или поздно становятся кровавыми. Чтобы одна нация не возносилась над другой, нации просто должны исчезнуть. Патриотизму место на свалке истории, как и любому античеловеческому явлению.

Все остальные находившиеся на дворовой сцене заскандировали: «Патриотизм на свалку истории! Патриотизм на свалку истории!».

По тропинке мимо сцены проходила старушка и немало удивилась.

– Да что это такое, ребята? Любовь к родине дала нам силы сражаться за свободу, за жизнь будущих поколений, в том числе за вашу жизнь и свободу!
– Извините, бабуль, – удостоил её ответом Савелий, – но и фашистское нападение произошло тоже в результате патриотизма.
– Да как же: что нападение, что оборона – вам без разницы?
– Источник один у того и другого. Мы тоже кое на кого напали.
– На кого? А-а…
– На Финляндию.
– Так это из-за их неуступчивости в критический момент.
– Да-да, найдено было оправдание. Патриоты всегда что-нибудь да придумают, чтобы оправдать военное нападение.
– Ой, ребят, что-то вы слишком умничаете, пойду я, – сдалась пенсионерка интеллектуальному напору. Савелий же, вежливо подождав её удаления, продолжал:
– Исток патриотизма и вообще наций в культурной архаике – вот в какой корень нам надо зреть. Эта архаика создаёт национальные культуры вместо общечеловеческой, вместо объединения человечества разделяет его. А всё из-за того, что эта архаика везде разная, в ней и коренится разделение людей на нации. Вот что однажды прозрел светлый ум Эугено Ланти.
– А бороться-то как с этой архаикой? – впервые получил Савелий вопрос из своего круга.
– Неплохой вопрос, своевременный. Физически уничтожать – это много разрушений будет. Деревни сжигать, китайскую стену взрывать, как мне уже указывал Стивен, – Стёпа кивнул, – нужно просто задвинуть архаику на периферию внимания. Сначала предложить что-то новое – культуру, объединяющую человечество, научно-технический прогресс. Например, чтобы люди из избушек или хижин перешли жить в фургоны, а потом, пусть не сразу, но забыли свои старые жилища. Часть из них можно будет снести, а из другой части образовать что-то навроде музейного пространства. И избегать надо национальных элементов в одежде, музыке, которую слушаем, фильмах, которые смотрим.

– А мне вот футболку подарили в русском стиле…
– И ты носил её? – возмущённо выкрикнул кто-то из собрания.

И Стёпа начал свой рассказ о том, как поджёг эту футболку, а вместе с ней чуть не загорелся лес. 

– Ну да, Стив, это было чересчур, необдуманно с твоей стороны. Но вот в то же время мне такая твоя горячность, такое рвение в отстаивании наших идей нравится. Но нужно просто ещё обдумывать действия.
– А ещё знаешь, Сав, у меня брат есть старший, Игнашка, Игнат – он больной ДЦП, слышал про такое?
– Какая-то такая перекошенность?
– Ну да, и с дикцией проблемы. И в связи с этим ему трудно общаться вне дома. Он в обществе мало что понимает, но все наши идеи прекрасно понимает и разделяет. Даже в ладоши хлопал, аплодируя этим идеям. Может, я когда-нибудь и его приведу на собрание, то-сё?
– Не испугается?
– Со мной – нет. Правда… от мамы придётся что-то утаить. Я думаю, это поможет развитию Игната.
– Ну что ж, – задумался Савелий, – если для простого собрания, то он сгодится. Если собрание не будет против. – Никто не возражал. – Но у нас всё-таки бывает и физическая борьба с нацистской мразью. С патриотической, можно сказать. Его тогда дома попридержи. Сам-то, думаю, не испугаешься?
– Нет, конечно, – довольно ответил Стёпа.
– Ты натренирован?
– Да, на каратэ хожу, то-сё.
– Вот как сунутся ещё раз со своим маршем ублюдки-патриоты, то и мы им навстречу выйдем с нашими лозунгами.

Игнат Лодкин, позанимавшись под руководством матери временами английского глагола, получил позволение посмотреть фотоснимки в телефоне. В этот момент в комнату в приподнятом настроении вошёл Стёпа.

– Слушай, Игнашка, – он хлопнул брата по спине, – тебя кое-кто хотел бы видеть!
Игнат слегка испугался – приложил руку ко рту.
– Да не волнуйся ты, объясню сейчас. Ты же ведь разделяешь наши взгляды, что люди Земли должны быть едины и не делиться на нации всякие?
– Ну… да.
– Так вот, в связи с этим тебе предлагают прийти на собрание космополитов. Вместе со мной, естественно. Если с кем какое-то недопонимание возникнет – ко мне обращайся.
– Ну… хе-хе… давай!
– Отлично, братан!

А вот кто не захотел присоединяться к собранию – это Рита. По идейным соображениям. Девушка просто не находила ничего страшного в русской культуре и в том, чтобы относить себя к русскому народу. Ещё от Стёпиного предложения отказался Рамир. Он аргументировал это тем, что есть дела поважнее. Но на самом деле он тоже не собирался отказываться быть татарином – никто из близких его бы не понял, да и сам он не хотел.

Стёпа много раз без проблем выводил на прогулку Игната. Теперь он решил прогуляться с ним чуть подальше – перейти проспект и ещё две улицы, чтобы оказаться на нужной дворовой сцене с вынесенными старыми стульями.

– А-а, вот он, наш новый соратник? – поприветствовал Бурунов.
– Ну да, как обещал – привёл.
– Я сам присол! – возмущённо воскликнул Игнат, вспомнив, как мама исправляла подобные высказывания.
– Спокойно, Игнах! Я имел в виду, пригласил я тебя.

Тот удовлетворённо улыбнулся.

– Давай-ка мы у тебя сначала узнаем, что ты знаешь о наших идеях? За что мы все выступаем, можешь сказать?
– За отмену наций.
– Молодец. А для чего это нужно?
– Стобы не было…
– Чего?
– Войн.
– Та-ак. А как нации порождают войны?
– Ну-у… нации разные, и из-за этого войны.
– Нации разделяют людей – подсказал брат.
– Разделяют людей, да…
– Что ж, неплохо ты осведомлён. Но я ещё проясню, – Бурунов в этом момент походил на учительницу начальных классов, – любя свою нацию, человек, попавший в национальный дурман, отдаёт ей предпочтение перед остальным человечеством. Остальное человечество ставит ниже и становится к нему более или менее враждебен. Отсюда и фашизм, и войны. Понимаешь? – инвалид встревоженно кивал. – Вот сколько зла происходит от патриотизма, национализма, как угодно назови, мы не разбираемся в сортах г…
– Хы-хы-хы, – развеселился Игнат.
– Ты, Сав, поаккуратнее, – попросил Стёпа. – А то научишь его плохим словам, а мама меня обвинит.
– А-а! Он, значит, при маме не может себя контролировать? Свою речь?
– Может и не смочь. Может просто настучать на нас. Видишь он какой?
– А-а. тогда ладно. Будем прилично выражаться. Так вот, Игнат! Рано или поздно род людской поймёт, какое зло заключено в нациях и откажется от всего национального, включая языки и культуры. Люди Земли заговорят на одном языке, который специально придумают. Наша же цель – ускорить эти процессы.
– Что за процессы? – уточнил церебрал.
– Процессы избавление человечества от национального дурмана и осознания им своего единства.
– А сто за язык будет?
– Единый для всех людей земли. Его нужно разработать. Пока на эту роль лучше всего подходит эсперанто.
– А по-русски не будут сто ли говорить?
– Нет, в конечном итоге русский будет отменён, как и все национальные языки.
Игнат вдруг призадумался. Ведь он слышал на русском языке столько прекрасных песен, стихов, просто слов – тёплых, радостных, возвышенных! И теперь это всё отменять? Будет ли это так же воздействовать на другом языке? Такое некоторое несогласие шевельнулось в Игнате, но он не мог его выразить – не хватало ни ума, ни смелости.

– Мы боремся с культурной архаикой, которая разделяет людей на нации. От архаики – нации, от наций – патриотизм, от патриотизма – ксенофобия, фашизм и войны. Корень всего в архаике.
– Архаика?
– Да, архаика.
– Архаика, – запоминал Игнат слово. Вдруг он заметил, что в него всматривается кто-то рядом с домом. – Во! – указал он пальцем.

Все обернулись и ничего уже не увидели.

– Кто там? – удивлённо спросил Стёпа.
– Смотрел на меня!
– Мало ли кто на тебя посмотрит? Или на меня. Спутал с кем-то. Тем бо-лее, мы здесь все на сцене.

Так, без особых, вроде бы, происшествий, Игнат побывал на собрании космополитов. Вообще-то у него могли что-то заметить прохожие – слегка вывернутые ноги, детское выражение лица и полнота вследствие отсутствия физической нагрузки.

– Знаешь, Игнаш, – говорил Стёпа по дороге домой, – я всё хочу научить тебя зарядку делать, но забываю. Кроме учёбы и друзей ещё кое-что пострашнее – нацики эти появились. А тебя для того, чтобы встроиться в общество, совершенствовать фигуру ой как не помешает!

Вскоре часть семейства Лодкиных отправилась на дачу в Шипилово. Только Стёпа с матерью остались дома – парень занимался развитием идей своего сообщества, как в сетевом, так и в живом формате.

Агния после того, как подошла к берёзкам, являющимся естественной границей посёлка, совсем полюбила новую дачу и перестала вздыхать о старой.

Вдруг отцу пришлось ненадолго, минут на двадцать, удалиться за покупками для дачи.

– Смотрите, до моего приезда никому калитку не открывайте, – наказал детям Глеб и уехал на машине.

Игнат находился в своём обычном состоянии – отрешённо разлёгся на диване и витал в фантазиях. Представлял себя мэром Веснянска, которого весь город знает и уважает. Как его окружают корреспонденты городской газеты с вопросами: «Скажите, Игнат Глебович… Скажите, Игнат Глебович…». Как он разгонит все «русские марши» и пересажает нацистов. Как он будет писать о своём городе на английском, приглашая гостей из-за рубежа. Как им будут восхищаться просто как мужчиной. Он ведь к тому же довольно недурён собой, если не считать чуть вывернутых ног и детского взгляда с приоткрытым ртом. Ну, и лишний вес он сбросит под руководством Стёпы – тот обещал, но пока дела поважнее. И дефекты дикции исправит с логопедом. А когда возникнет единое на планете государство, как того хочет Стёпа, то он – Игнат Глебович Лодкин – станет его президентом… Вот о чём размечтался валяющийся на диване церебрал.

К участку Лодкиных, тем временем, приближался сосед. Он увидел бегающих по участку младших детей, что-то играючи отбирающих друг у друга – книжки, электронные игрушки.

– Здравствуйте, детишки!
– Здра-а-асьте! – стройно протянули Глаша, Гордей и Агния.
– Девчонки и мальчишки. Как вы здесь поживаете?
– Нормально, – удивлённо ответила Глаша.
– Хорошо! – поправил её Гордей.
– Прекрасно! – дала самый оригинальный ответ, как всегда, Агния.
– Если я не ошибаюсь, – продолжал сосед, – с вами здесь старший брат находится, да?
– Да! Он в доме лежит, – ответили Глаша с Гордеем.
– А не позовёте ли вы его ко мне? Я его видел, как он на дворовой сцене выступал, где-то на улице Некрасова. Смело так выступал, как будущий преобразователь общества. Позовите, пожалуйста, старшего брата, я хочу с ним поговорить о его выступлении.
– Счас позову, – бодро ринулась Агния, пока старшие колебались.
Малышка подбежала к лежащему с отрешённой улыбкой Игнату.
– Игнат, вставай, зовут тебя!
– Кто-о? – переполошился тот.
– Дядя с другой дачи.
– О-ой… мне сего-то неохота…
– Боишься? Долго будешь бояться всех?

Вот этот вопрос поддел парня, он медленно встал и пошёл.

– Счас придёт, – объявила выбежавшая Агния.

Но как только Игнат взглянул на соседа, то со вскриком забежал обратно в дом – это был тот самый, кто пристально и недовольно рассматривал его на сцене. Теперь он хоть и улыбался, но как-то зло и так же сверляще смотрел.

– Ой, испугался, надо же! – изобразил изумление сосед, – а я-то думал… На сцене он был такой смельчак! Ну ладно, с вами поговорю. Не откроете мне?
– Нет! Папа нам сказал не открывать никому без него!
– Ну ладно, так поговорю. А я вот знаете, чем люблю заниматься?
– Чем? – спросили дети хором.
– Мучить и убивать всякую живность.
– Чего-о?
– А вот сейчас увидите, – он отошёл к своей калитке. – Булка! Булка-Булка-Булка! – чем-то он стал подманивать маленькую мохнатую собачку, пока та не подбежала к калитке Лодкиных.
– Ух ти, какая! – ласково промолвила Глаша.
– Можно погладить? – спросил Гордей.
– Не-эт, не погладить! – лицо соседа вдруг оскалилось – А вот, видели?

Он приподнял собаку за шею, и она попыталась лизнуть руку. Но он достал из кармана тонкое шило и приставил к туловищу животного, к сердцу. Лица детей перекосились от ужаса.

– Что вы делаете?! – прокричала вне себя Глаша.
– Хотите, чтобы она жила – отберите её у меня. Не отберёте – убью. Будете орать – тоже убью, – скалился живодёр.

Глаша открыла калитку, выскочила, и он отпустил собаку.

– Ах ты, бедная собачка, – заплакав, стала гладить её Глаша.

Живодёр в тот момент кому-то широко махнул и из машины выскочили ещё двое типов в масках. Они ворвались в калитку Лодкиных, растолкали детей и проникли в дом в поисках Игната. Быстро нашли его, накрывшегося с головой. Одеяло сдёрнули, и он закричал от ужаса.

– Вот ты где, церебрал никчёмный, недочеловек! – парня подняли, скрутили ему руки за спиной и потащили. – Прочь с дороги, малявки! – Завизжавшему Игнату заткнули рот и продолжали тащить к машине, где находился сосед-живодёр. – Мы тебе такую сцену покажем! На цепь посадим!

Дети не могли пошевелиться от ужаса. Машина уехала.

Так Игната похитили…

Дети так и сидели на земле, как их посадили, почти не шевелясь, до самого возвращения отца. Глеб приехал таким же, каким отъехал – ничего не подозревающим.

– Чего это у вас калитка открыта? – лишь слегка удивился он. – Сидите. Играете во что?
– И-и-игна-а-ата укра-али, – выдавила из себя Глаша.
– Хм, интересно! Это Агнюша такое придумала? Главная наша вы… выдумщица…

Глеб, наконец, разглядел в глазах детей подлинный ужас и ощутил холодок.

– Да что такое всё-таки? Куда вы его дели? – отец ринулся в дом и заметался в поисках Игната. – Игнат! Ну где ты, сынок?! Ну выходи, Игнат! Ну всё, не нахожу тебя, сдаюсь, выходи! Игнат!!

Теперь отец сполна разделил ужас с детьми. Он вырвался из дома.

– Ну так что случилось?! – по-другому спросил Глеб.
– Игната укра-али! – слёзно заголосили все трое детей.

Глеб обхватил голову и издал вопль отчаяния. Ни разу в жизни он не издавал такого страшного звука и не думал, что может его когда-либо издать. 

– Почему калитку открыли, я кому сказал не открывать, безмозглые?!
– Папа, один из них собачку хотел убить… шилом, – сквозь водопад слёз кое-как выговаривала слова Глаша. – Я не выдержала, выбежала отобрать.
– Мы не выдержали, – поправил Гордей.

На вопль сбежались соседи.

– Что случилось?
– Ах, теперь «что случилось»! Где вы были, когда моего сына похитили?
– Что-о?
– Да ничего! Идите дальше в своих грядках копайтесь или ящик со смартфонами смотрите. Наслаждайтесь жизнью, одним словом.

Глеб озлобился на весь дачный посёлок, все казались ему бездушными, безразличными к чужому горю.

– Ну, вызовите полицию.
– Ах, полицию! Придумали! Молодцы! – разъярялся несчастный отец. – Теперь, когда я сам знаю про полицию, они решили что-то вякнуть! Идите отсюда! Утыкайтесь дальше в свои гаджеты!
– Папа, прости нас! Мы ничего не зна-али. Нам собачку стало жалко, – тоненько, словно комар, пропищала Глаша.

Затем заплаканные дети подошли обнимать отца. Подошедшие соседи чувствовали себя неловко и хотели оправдаться.

– Мы, вроде, слышали немного детский крик, потом зажатый крик, но не поняли ничего, думали у них возня своя. А как вышли – было уже поздно. Простите…

В объятиях детей Глеб приходил в рассудок и ничего не говорил соседям.

– Сейчас я вызову полицию, вы только расскажите мне – как всё было и как выглядели эти… существа.

В Веснянске тем временем прошёл очередной «русский марш». Стёпин кружок космополитов готовился к нему, высматривал, чтобы вступить в противоборство. И оно состоялось. На тот же Октябрьский проспект противники наций вышли с другой стороны, под лозунгом: «Наше отечество – всё человечество». Идейная борьба перешла в физическую. Благодаря секции каратэ Стёпа отделался ударами по рёбрам и разбитой губой. А ещё кое-кто из нациков, выследивших его с Игнатом после сцены, выкрикнул ему:

– Твой неполноценный брат у нас, на собачьем поводке его держим!
– Ахга, напугал!

Стёпа искренне не мог поверить, что Игната кто-то похитил, так как тот находился на даче с отцом и там, в Шипилово никаких нациков не водилось.

Обе стороны драки быстро разбежались, не желая быть задержанными правоохранителями.

Прибежавший домой Стёпа услышал завывание матери. Без того ронявшая слёзы по поводу и без повода Ольга теперь просто заливалась ими до неспособности внятно говорить. Разбитой губы Стёпы она не замечала, на вопросы его не отвечала, только махала руками и обхватывала голову, пытаясь что-то произнести.

– Игна-ат! Игна-ат! – будто блеяла она.
– Так что, его правда украли?

От такого вопроса мать перестала завывать и изумлённо посмотрела на Стёпу.

– Украли его всё-таки, мрази нацистские?!
– Откуда ты знаешь? – пролепетала Ольга.
– Они сами мне сказали, да только я не верил: как они смогли? С ним же папа был, и какое вообще спокойное место – Шипилово это! – Стёпа буквально зарычал. – Вот видишь, до чего архаика доводит? И у нас в доме эта архаика поганая, гжель вот эта! Дай-ка я её!..

Подросток в помрачении рванул дверь серванта, схватил корытце из гжельской посуды и занёс его над головой.

– Стёпа!! – прокричала мать с какой-то, если такое возможно, яростью. Крик отрезвил сына, а иначе была бы перебита вся гжель.
– Ну да, понимаю, – задыхаясь, но уже спокойно проговорил Стёпа. – За это дорого заплачено, семейная драгоценность, то-сё. Но…
– Одного моего сына похитили, так ещё другой творит неизвестно что!
– Ну, прости, мам. Просто я хочу одну вещь объяснить. Вот эта архаика – архаичная культура национальная – она рознь между народами создаёт. Из-за неё и нацизм, и похищение Игната. Понимаешь?
– Нет. В том, что похитили Игната виноват набор гжельской посуды? Какие-то бредовые идеи у тебя возникли от твоего кружка, твоего сообщества.
– Ну, вот смотри, эта роспись – специфически русская, так? У других народов её нет, так? Значит, кто-то из русских от этого может поставить другие народы ниже, начать с ними враждовать, гнать, то-сё. Непонятно всё ещё?
– Сколько мы на неё смотрим, на эту гжель – никого ниже себя не ставили… Ни с кем враждовать не хотели. Так что непонятно.
– Значит, у нас так обошлось. Ладно, потом как-нибудь ещё об этом. Кто сообщил про Игната?
– Полиция, – и мать всё рассказала по порядку: о звонке туда отца, начале расследования и том, как не смогла пока отвечать на вопросы.

Один из похитителей предлагал вырубить Игната в дороге.

– Да незачем. Такой слизняк и так смирно будет лежать.

Когда приехали и сдёрнули с Игната покрывало, парень увидел обыкновенные гаражи. На вид обыкновенные. Нацист с размаху пнул Игната в пятую точку так, что он ещё стукнулся лбом о стекло.

– Сам вылезешь, неполноценный? Позор русской нации. Лучше сам – сразу предупреждаем!

Игнат стал потихоньку, подпрыгивая, вылезать из машины. Затем, придерживаясь за неё, становился на вывернутые ноги. Все трое похитителей не отводили от него глаз. Он отвечал им всем испуганно-вопросительным взглядом.

– Говорить можешь, животное? Человеческий язык знаешь?
– М-хм, – кивал Игнат.
– Что ты можешь сейчас сказать? Какие ты слова знаешь?
– Ну… з-здравствуйте.

Последовал удар в челюсть, от которого необычный парень оказался на четвереньках и, постанывая, поднимался около минуты.

– Тебя, выродка, интересует вообще, что с тобой будет?
– Да… А сто?! – в ужасе воскликнул Игнат.

Преступники переглядывались с ухмылками. Страх у больного парня доставлял им чуть ли не физиологическое удовольствие. 

– Будешь жить в погребе. Ясно?
– Ясно! – громко и чётко, как в армии, выпалил Игнат.
– Хавать будешь раз в день. Ясно?
– Ясно!
– Из пакетов и банок. Ясно?
– Ясно!

Так продолжался первый этап издевательства над Игнатом – с ним устраивали шоу.

– И чего ты, не возражаешь?
– Н-нет.
– Видели, ребят, ещё когда-нибудь такую слизь на двух ногах?

Другие с такими же насмешливо перекошенными лицами помотали головами.

– Но я домой хосю! – расплакался Игнат.
– Ах, вон ты чего хочешь! Ну чего? Если домашние твои, такого мутанта вырастившие, будут делать, что мы им скажем – вернёшься в свой уютный питомник. А если не будут, – у Игната мелко задрожала челюсть, – то ты сдохнешь.

Речь Игната прорвалась-таки мощной струёй:

– Не надо! Я нисего не хотел! Я не хотел на сцену, меня Стёпа пригласил, брат. Я никому не хотел нисего плохого, просто поговорить хотел на сцене и всё, меня Стёпа пригласил. Не на-адо!

Собеседник Игната перестал ухмыляться.

– Ну чего, насмотрелись на него, какой это жалкий выродок? Повели теперь!

Игната снова обхватили с двух сторон и потащили к открытой дверце гаража. Парень сильно ударился теменем и застонал.

– Пригибаться надо, ублюдок!

Внутри гаража был развёрнут флаг неонацизма, напоминавший Третий Рейх, только свастику заменяло что-то навроде мишени. А ещё висел флаг изначально имперский, но впоследствии осквернённый использовавшими его националистами.

Игнат снова вскрикнул, когда его толкнули в отверстие погреба – уткнулся ногой в ступеньку и резко подался вперёд. Внизу оказались пустые кирпичные стены и колючий ошейник с поводком, прикреплённым к трубе наручниками, который надели на Игната.

Полиция, собрав данные о похищении Игната и о самом Игнате, стала расклеивать на заборах, столбах и домах Веснянска такое объявление:



«ВНИМАНИЕ!!!
21 июля 20** года в посёлке Шипилово Веснянского района произошло похищение человека. Похищенный – Лодкин Игнат Глебович, 20** года рождения, страдает детским церебральным параличом. Приметы: рост 178 см, телосложение упитанное, волосы светло-русые, глаза серые, лицо широкое, нос крупный, губы пухлые. Был одет в футболку болотного цвета и синие шорты.
Похитителей трое. Один из них – сосед по дачному участку, на вид лет 40-45, лоб широкий, волосы редкие, нос высокий с горбинкой, губы тонкие, складки у рта. Похитители увезли Лодкина в неизвестном направлении на автомобиле «Рено-Логан» синего цвета.
Тех, кто располагает какими-либо сведениями о похищенном или указанном похитителе, просьба обращаться по телефонам:
*-**-**; *-**-**
или явиться в ближайшее отделение полиции».
 
На том участке, где обитал указанный в объявлении похититель, поселились оперативники.

Семья же Игната жила теперь ожиданием звонков, сообщавших скудные сведения: о фио указанного злодея, о его неонацистских взглядах, о том, что на квартире он не появлялся, в гараже тоже, и, скорее всего, машина с Игнатом в Веснянск не въезжала, но в городе продолжается тотальный осмотр жилых и нежилых помещений.

Всех Лодкиных будто разбил паралич горя и ужаса. Никто не мог никуда выйти, да и по квартире мало передвигались, вплоть до самой маленькой и непоседливой Агнии. Получали соболезнования. Стёпа их получил, в частности, от Риты Силантьевой.

– А действительно его похитили скины?
– Да точно установлено, что выродок-сосед является патриотом, – так Стёпа называл неонацистов.
– Вот уж не думала, что так может возродиться фашизм в русском городе.
– Пока есть что-то русское – может быть и фашизм, – продолжал всё по-своему толковать Стёпа.

И так всё длилось до тех пор, пока не раздался особенный звонок.

От духоты и сырости погреба, от питания раз в день без горячего, от судорожной дремоты вместо ночного сна лицо Игната приобрело землистый оттенок и темноту под глазами. Ещё до прибытия пленника один из бандитов предложил, чтобы тот ходил под себя. Другие это предложение отвергли, но не потому, что это жестоко и унизительно, а просто тогда им самим будет неприятно спускаться в погреб. В итоге, в погреб ещё до похищения поставили ведро с крышкой. А еду в виде скидываемых сверху чипсов, орешков или консервов Игнату нужно было ещё заслужить. Собачим лаем. Вставанием на задние лапки, по-человечески – на колени, и высовыванием языка. Все эти команды Игнат исполнял превосходно, не умея и не желая возражать, чтобы его не били и поскорее отпустили. Он уже не мечтал стать никаким мэром, мечтал только поскорее выбраться отсюда.

– Слышь, Мих, а существо-то наше как похудело – скоро ваще не узнать. Вначале такой жиртрест был – еле запихали в машину, – сообщал один, спускаясь в погреб. – Интересно, увидят ли его, такого похудевшего, его сородичи?
– А сего?! – в ужасе взвизгнул Игнат.
– Да ничего, существо, – оскалился бандит. – Твоя житуха в наших руках, вот чего. Если твои сородичи будут вести себя по-умному – тогда выживешь и вернёшься к ним. Есть ещё вопросы?
– Нет! – не сказал, а как-то по-собачьи гавкнул, как его приучили, Игнат.
– Во-от. Умничка, пёсик. Сегодня с тобой один важный человек поговорить хочет. Ты, вроде, некоторые человечьи слова знаешь?
– Да! – гавкнул парень.
– Вот и славненько, скоро спустится к тебе человек важный.

Когда снова зажглась лампочка в погребе, стал спускаться тот, о ком сказали.

– Ну, здравствуй!

От такого вежливого обращения Игнат встал на колени, согнул в локтях руки и начал быстро пыхтеть с высунутым языком.

– Ой, ну что это такое?
– Мне так сказали делать.
– Ой-ой-ой… Совсем за собаку тебя принимают. До чего озверели… А я ведь хотел с тобой как с человеком поговорить. Имя твоё человеческое можно узнать?
– Имя?
– Ну да. У тебя на свободе было имя?
– А! Игнат!

Вошедший переспросил из-за редкости имени.

– Ты уж забыл, поди, имя своё.
– Немного да, его не спрасывали.
– Я хотел объяснить тебе, Игнат, отчего ты здесь оказался. Меня, кстати, можешь называть дядя Олег. Ну всё, опусти руки и язык убери. Не надо было тебе соваться на ту дворовую сцену, понимаешь?
– Понимаю. Меня пригласили.
– Кто?
– Брат.
– А зачем?
– Ну, пообсятся. В компании стоб.
– А что это была за компания?
– Ну, с идеями там какими-то.
– Так знаешь ли, Игнат, что это за идеи? В них-то и причина твоего теперешнего положения. Ты не мог подумать, нужно ли тебе на эту сцену, в это собрание? Ты не мог отказаться от приглашения брата?
– Не, не мог. Осень захотелось обсяться.
– Ну, вот… А идеи у этой компании в том заключаются, чтобы безликим человечество сделать. Чтобы человека лишить всего родного – страны, народа, культуры, языка, разве только не семьи. А так – всего родного лишить, что жизненных сил придаёт, созидательных. Все потребности к потреблятству чтобы свести.
– Знасит, я здесь нахозусь из-за идеи?
– Надо ж какой сообразительный, а я уж думал ты совсем. Таким мне изобразили тебя.

Произошло небольшое чудо – Игнат в этом погребе впервые улыбнулся.

– Ты ж всё-таки разделял их идеи?
– Просто говорил о них.
– С кем сначала о них заговорил?
– С братом, Стёпой.
– Но они же тебе понравились, если продолжил о них говорить и на сцену поднялся?
– Вроде понравились, нисё плохого не насол.
– Ну да, у тебя же не развито критическое мышление. Только знай, я бы тебя за эти идеи не похитил и сюда не посадил. Это друзья мои так сделали. Я бы попытался, конечно, исправить твои идеи, но не такими методами. Надо будет твоего брата попросить, чтобы сделал кое-что для твоего освобождения. Я наслышан о его отваге – как он дрался за безродность. Стёпа его зовут? Надо ж, какие имена у вас диковинные. Вот со Стёпой и свяжусь тогда. Пока, Игнат.
– До свидания, дядь… Олег.

Игната охватил трепет надежды так, что он не мог ровно дышать. Этот человек, которого ещё представили важным, сильно отличался от остальных спускавшихся в погреб. Он разговаривал с Игнатом как с человеком, и, чувствовалось, желал ему добра.

Возле гаража, у выхода на солнечный свет поджидали бандиты.

– Ну и чё там, Олег?
– Да ничё. Высказал ему, кто он такой есть. Теперь сам скоро будет просить, чтобы его кончили.
– Хы-хы-хы!
– А связываться надо с его брательником, Стёпой. Он в этой семейке самый отмороженный, хотя и малолетка.

После и раздался в доме Лодкиных особенный звонок. Трубку стационарного телефона взял Глеб. 

– Здравствуйте. Это квартира Лодкиных? – спросил некто до тошноты притворяющийся интеллигентным.
– Да, всё верно! – с плохо скрываемым бешенством ответил Глеб.
– Позовите, пожалуйста, своего сына Степана.
– А он вам зачем?
– Без лишних вопросов, пожалуйста, делайте, что вам говорят. Чтобы вам другого сына не пришлось потерять.

Отец скрипнул зубами.

– Стёпа, иди сюда! Они только с тобой говорить хотят!

Долго звать не пришлось – Стёпа подбежал к телефону.

– Слушаю! – чеканно произнёс парень.
– Вот и слушай, гнида! Чтобы твой дефектный братец жил, ты должен прийти туда, куда скажем. Но только один! Иначе ему капец! Понял?
– Понял. Дальше?
– Ты должен прибыть в Бурск. К дому двадцать восемь по улице Школьной. Завтра. К семи утра. И прихватить тысячу баксов. За каждый час промедления мы твоему свинобрату будем пальцы ломать щипцами-кусачками. Всё понял?
– Да. Всё понял, – так же чётко отвечал Стёпа.
– Меня увидишь на скамейке детской площадки. Но если только я заподозрю за тобой какой-нибудь хвост…
– Нет. Я всё понял.
– Ну так повтори!
– Завтра к семи утра быть в Бурске, улица Школьная, двадцать восемь, с собой иметь тысячу долларов.
– Вот и дальше будь таким понятливым! – связь прервалась.

Таким образом, обычно вспыльчивый Стёпа проявил в экстренной ситуации самообладание, какого не оказалось больше ни у кого в семье. Отец корчился в ярости, бил стены кулаком так, что костяшки треснули и затем вздулись кровоподтёки, но физической боли он почти не чувствовал. Мать лежала навзничь с невысыхающим распухшим лицом. Остальные дети не шевелились, не говорили, забыли про все свои книжки и игрушки, прочие увлечения. Только благодаря глазам, полным страха и тоски, они выглядели живыми. В такой обстановке заговорить мог только Стёпа. 

– Ну, в общем, мам, пап, вы слышали?
– Слышали! – процедил сквозь зубы Глеб,  – и ты пойдёшь?
– А как же? Если от этого зависит… сами знаете что.

Глеб, впивавшийся глазами в сына, со стоном обхватил рукой голову…

               
                ***
Тем временем, живя безвыездно на даче, Алексей Скрипучин пребывал в блаженном неведении. Он по-прежнему пытался прояснить соседу его жизненную ситуацию, когда тот влез на лестницу и поправлял спутниковую антенну. 

– Извините, Павел Николаевич, я тут ещё одного соседа подключил к решению вашей проблемы.
– Знаешь что, Лёш, называй меня на «ты», Пашей, хорошо?
– Ах, вон оно как! Не ожидал.
– Ну мы уж сколько с тобой базарим-то! – стал спускаться тот.
– Что ж, хорошо, Паша. Мы тут с соседом, вон оттуда, – Алексей указал рукой, – обсудили твою мрачную ситуацию и пришли к выводу, что ты мог бы не уходить от близких, если бы не твоя вспыльчивость.
– Опять двадцать пять… Да как же мне, Лёш, не иметь вспыльчивости, когда я был уверен, что всё для сына делаю правильно с рождения. Я просчитывал его развитие на несколько лет вперёд, указал ему путь технического образования, а он вон какие выкрутасы мне устраивает! Это кем надо быть, какое ангельское терпение надо иметь, чтобы не возникло вспыльчивости этой?
– Значит, не всегда, Паш, нужно быть таким уверенным, что во всём прав. Иногда полезно и усомниться.
– В чём усомниться? Что правильно его воспитывал? Взять так и подумать: может всё то, что я ему делал – не то? Может, я вообще не тот, кто ему нужен? Может ему лучше было вообще без отца расти? Так взять, перечеркнуть всё воспитание, и это возможно без вспыльчивости?
– Спокойно, Паш, обобщать так не надо – вспоминать всё с момента рождения сына. Следовало просто заметить, что ему чего-то не хватает в данный момент и спокойно поговорить об этом.
– Я Петьке всё указывал разумно и чётко. А он мне ответил идиотизмом, никчёмным образом жизни. Вот и твердишь ты теперь про мою вспыльчивость.
– Я, вообще-то, это слово один раз произнёс, а ты уже вон сколько. Верю, что с твоей стороны всё было рационально. Но проблема в том, что человеческая жизнь, судьба, не высчитывается по формулам, по ним только работа устройства вычисляется.

Алексей помолчал, но и Павел Николаевич ничего не мог сказать, только водил желваками.
– Человек – не техническое устройство, Паш – вот в чём вся суть.
– Ну да, он Божье творение, что-то типа того?
– Можно и так сказать. В нём душа, чувства. А ты ни разу не предполагал, что сейчас, может быть, всё по-другому с твоим сыном? Что он сейчас, может быть, женат, дети есть? И дети его – твои внуки! – недоумевают, куда делся их дедушка? Не предполагал?

Тот промычал от нахлынувших чувств.

– Знаешь? Может, и предполагал. Но мне нужна абсолютная уверенность. Что не продолжается та мерзость. Что всё действительно так прекрасно, как ты описал. Если бы я это точно знал – я бы всенепременно вернулся бы. Но если вдруг я вернусь, а с Петькой всё то же самое… Пот холодный прошибает от такого представления. Я там тогда такое вытворю, что милицию придётся вызывать, полицаев этих. 
– А теперь позволь ещё вот что заметить. Для меня неприемлемо так называть сотрудников правопорядка. Нравится тебе их переименование или нет, но в основном они честно выполняют свой долг по охране порядка, рискуя здоровьем, а иногда и жизнью. Если что, можешь называть из по старинке милицией – этого никто не запрещает. Но не таким словом, обозначающим пособников фашистов.

К дачным собеседникам в тот момент приближался Стёпа Лодкин.

– Здравствуйте, Павел Николаевич.

Алексей резко развернулся.

– Дядь Лёш, я иду сейчас к похитителям Игната. – Алексей пошатнулся и поперхнулся. – Игната украли нацисты, скины поганые. И вызвали меня и никого больше. Они неизвестно где его держат и неизвестно что с ним делают. Не могу я долго стоять с вами, извините, задержусь – Игнату будут пальцы ломать. Я ещё слышал, вы Богу молитесь? Вот и помолитесь за него и за нас. Всё, дядь Лёш, я иду.

До того оживлённо беседовавшие соседи по даче молча замерли. Заговорил вдруг Павел Николаевич:

– Украли, значит… Может, и меня как будто украли? Я сам укрался, так сказать. Ладно, попробую вернуться к ним. Не сейчас только. Когда вот эта ещё, новая история закончится, – и он поковылял в свой дом.