Грыжа

   Больница, в которую Володьку направили из поликлиники на хирургическую операцию по удалению паховой грыжи, оказалась старым четырёхэтажным строением сталинских времён на окраине горда. Облезлая и осыпающаяся штукатурка на внешних стенах здания открывала целые куски красного кирпича, который уже давно не выпускается. Именно таким кирпичом реставрирован Нижегородский кремль ещё, наверное, сто лет назад. В приёмном покое, когда он вошел, была очередь - человек восемь.

   «Что снаружи, что внутри - одна бодяга, тоска и уныние», - с огорчением констатировал он, заняв очередь и усевшись на жёсткий топчан, обитый протёртым до дыр дерматином.

- Васька! - послышался женский окрик где-то в конце длинного коридора. - Помоги Михалычу жмурика из сорок третьей палаты в морг перетащить. Носилки возьмите, лифт что-то опять не работает.

   После услышанного, к тоске и унынию у него сразу прибавилось удручающее чувство обречённости. Никогда раньше он в больницах не бывал и даже представить себе не мог, что когда-нибудь хирурги будут разрезать ему живот и копаться в кишках.


***

-   Это самая лёгкая хирургическая операция изо всех, даже проще аппендицита, - подбодрила его родная сестра перед отъездом в больницу. - Мы тебя навещать будем, фруктов всяких принесём. Возьми какую-нибудь книжку, будешь там лежать и читать. На вот, очень интересная книга - Колин Маккалоу «Поющие в терновнике». Такая любовь! Зачитаешься и обо всем забудешь. Не читал?

-   Вот мне только твоего Макалолы в терновнике не хватает. Я, может быть, на смерть иду, а ты тут со своей любовью, - грубо пробурчал он, собирая пакет с туалетными принадлежностями.


***


-   Алло, Семёновна, к вам сейчас паховая поднимется...  Да, мужчина, двадцать два года... Так, вас предупреждали, чтобы не завтракать сегодня? - спросила крикливая женщина в белом халате, застиранном до желтизны. - Тогда поднимайтесь на третий этаж, сорок третья палата. Готовьтесь, через час уже операция...

    «Ну вот и всё, сейчас займу место жмурика в порядке очереди. Как здесь оперативно, однако, - поплёлся он на третий этаж с мрачными мыслями. - Какой воздух спёртый везде, даже непонятно, чем и пахнет. Йодом, гнойными бинтами, потом людей, мучающихся от боли».

   Двери в палаты везде были открыты. Володька с любопытством заглядывал в них, идя по коридору. В одной палате увидел молодого парня на костылях. «Ногу оттяпали бедняге, а ему хоть бы хны. Улыбается даже». В другой лежал на специальной кровати, весь в бинтах и гипсе, мужчина, у которого только глаза и нос были не перевязаны. На правой ноге, подвешенной тросом через блок с грузом на конце, был надет какой-то цилиндр со спицами. «Видать, в хорошую ДТП мужик попал. По кусочкам, наверное, собирали. Ну, а меня через час просто зарежут. Хорошо, что хоть усыпят». Он уже и мысли в голове не держал, что выживет после этой операции.

-   Что так долго идёте-то? Вот ваша кровать, вот тумбочка, располагайтесь! Тапочки из дома не забыли взять? О-о, а почему именно белые? Через десять минут жду вас в перевязочной. Нужно готовиться к операции, бриться будем.

-   Да я, вроде, уже побрился с утра. Или это у вас ритуал такой перед смертью?

-   Ритуал, ритуал, да ещё какой. Давай, парень, короче, жду в перевязочной.



***


   В четырехместной палате никого не было, лишь на одной кровати у окна он увидел разбросанные газеты, и на подушке лежали очки в очечнике.
   
  «Интересно, на какой кровати сегодняшний жмурик спал? Куда торопятся? Даже настроиться на предстоящую смерть не дают, - недоумевал он, выкладывая в тумбочку своё барахло. - О-о, всё-таки запихала мне сестра свою "любовь в терновнике". Извини, дорогая сестрёнка, не успею я прочесть в этой жизни твою настольную книгу».

-   Наконец-то! Ну давай знакомиться, я Зинаида, старшая сестра!

-   Очень приятно, Владимир!

-   Вот и познакомились. Раздевайся скорее, я на ключ закрылась.

   Бедный Вовка, настроившись на предстоящую скорую смертушку, полностью перестал мыслить реально.

   "Не может быть! Неужели сейчас в больницах такой сервис? Исполнение последней воли умирающего, Боже мой! Уже халат снимает", - совсем потеряв мозги, стоя в одних трусах, густо покраснев, Вовка топтался возле топчана, покрытого простынёй. Зинаида была старше его более чем лет на десять, маленького роста и полная, как колобок.

-   Чё мнёшься-то, как трёшница перед сдачей? Снимай трусы, короче!

-   Извините, Зинаида. Если можно, я бы хотел иметь дело с младшей.

-   Не поняла. С какой младшей?

-   С младшей сестрой.

-   Стесняешься, что ли? Вера Константиновна сейчас в отпуске. Ты что, с тётей Верой знаком? Одна я здесь пока. Ложись на топчан, промежности будем брить.

   «Фу-у, слава тебе, Господи, ну и оконфузился. Хорошо, что она не поняла о чём я губами прошлёпал. Что у меня с мозгами? Совсем набекрень съехали».

    Когда он вошёл в свою палату, там уже кряхтел, лёжа на спине, какой-то старичок лет восьмидесяти.

-   Здравствуйте, я новенький, Владимир!

-   Здорово, тезка! Я тоже Вовка, даже в квадрате, только старенький.

-   Владимир Владимирович, вы не знаете, а перед операцией усыпляют?

-   Смотря какая операция. У тебя чего?

-   Грыжа... паховая.

-   Не смеши меня, Вовка, а то швы на брюхе разойдутся. Я десять минут, как после этой операции. Зачем усыплять? Под местным наркозом. Меньше часа делов-то.

-   Так всё равно же чувствуется. Можно ведь и умереть от боли.

-   Умереть? От боли? Ой, не смеши, прошу. При смехе живот трясётся. Если швы разойдутся, придётся снова зашивать. От какой боли? Я сейчас чуть было не заснул прямо на операционном столе.

-   Ну как же? Бывают же случаи. А вдруг у хирурга рука дрогнет, и он нечаянно перережет какую-нибудь сонную артерию. Или зашьёт, а зажим там оставит. Я слышал, такое часто бывает.

   Вовка произносил эти слова с очень серьёзным лицом, на котором любой мог безошибочно прочитать отрешённость от жизни и полное смирение с несправедливой судьбой.

-  Ах-хах... уй, батюшки! Не сме... ихи-хи... Уй, больно, ведь...
   Дед, прижимая ладонь к правой стороне нижней части живота, весь покраснел от смеха. Вытирая кулаком слезы с глаз, он нечаянно прихватил волоски своей длинной седой бороды, которые немного поцарапали ему веко, из-за чего тот стал усиленно тереть глаз.

-  Изыйди, дьяволёнок, хи-хи-хи! Уйди в коридор хоть на пять минут, умоля...ха-ха... Уй!

-   Так... это что за истерика здесь? - вошёл в палату операционный хирург в сопровождении старшей медсестры. - Ты чего это, Владимирыч, смехом зашёлся? Смотри, швы разойдутся. Опять на операционный стол хочешь?

-   Да вон, Вовка, сосед мой новенький, помирать собрался. У него грыжа, как у меня. Ха-ха-ха, ой, батюшки!

-   Ага, значит, я за тобой пришёл? Ну давай, показывай, Вовка, свою грыжу. Где надорваться-то успел?

-   На картошке. Нас половину факультета в колхоз посылали. Спрыгнул с кузова с мешком на плече. Неудачно получилось.

-   А без мешка тебе спрыгнуть что, в лом было? Студент! Здесь нажимаю, больно?

-   Не очень. Терпимо. А вот когда спрыгнул с мешком, такое ощущение было, будто у меня в промежности что-то оторвалось. В душ пошёл, гляжу - вот... шняга вылезла.

-   Помирать, говоришь, собрался? А что как плохо побрито, а? Зинаида?!

-   Дык, не даётся. Стеснительный больно, как девственница непорочная. Всё ладонями своё хозяйство драгоценное закрывал, чтобы я не сглазила.

-   Ладно, на столе добреем. Это хорошо, что ты с операцией не стал волынку тянуть. Ну пошли, студент! Не дрейфь, поживешь ещё...


***


   Вовка шёл в операционную, как в пытошную избу. Ноги подкашивались, того гляди упадёт. Зинаида сопровождала его до самого стола, держа под руку. В операционной Вовке сразу бросились в глаза лежащие на столах и тележках, везде и всюду, многочисленные страшные хирургические инструменты - скальпели разных размеров, пилы, зажимы, кусачки всякие. Он даже лицом побелел. «Эх ай-яй, вот это шпри-иц! Насквозь проткнуть можно такой иголочкой».

    Его положили на большой холодный хирургический стол на спину, привязали ноги и руки специальными ремнями, чтобы не дёргался.  Отгородили какой-то простынёй от хирургов, и он мог видеть только мощные лампы на потолке, светящие так ярко, как прожектора. «Ну вот и всё, вот он - момент истины! Последний вздох, последнее биение сердца, - мысленно настраивался на смерть Вовка. Он даже стал про себя молиться Богу. Ни одной молитвы он, конечно, как член ВЛКСМ, не знал. Стал вспоминать, как его старая бабушка когда-то молилась, но вспомнить удалось крайне мало. "Господи! Спаси и сохрани ради Христа и Святого Духа!.. Да, и ещё Отца, кажется. Чё-то ещё она там бубнила... Еси на небеси, да сохранится воля твоя! Как бы не сбогохульничать. Короче - Аминь! Бедная моя мама, как она переживёт такое горе? - эти печальные мысли не выходили у него из головы, наверное, больше получаса. После уколов заморозки он уже давно ничего не чувствовал. - Чего они тянут столько времени? Ожидание смерти страшнее самой смерти, - вспомнилось ему чьё-то справедливое высказывание. Хирурги тихо разговаривали между собой на отвлечённые темы. - Баланду травят - фильмы обсуждают, цены на рынке, и наплевать им всем на меня".

-   Как ты там, студент? Жив ещё?

-   Можно вас попросить? Вы когда резать начнёте, будьте, пожалуйста, аккуратнее, не перережьте мне ненароком сонную артерию. Коньяк за мной, обещаю.

    Все хирурги от такой просьбы заржали, как лошади.

-   Чего смешного-то? Может, вы усыпите меня лучше, а?

-   Главное - вовремя  коньяк пообещать. Всё, операция закончена! Сам в палату пойдёшь или тебя на тарантайке прокатить? А? Студент?..

-  ... О-о, Вовка, никак с того света приехал? Ну и как тебе там? Куда хоть определили-то? В рай, наверное... ха-ха-ха! А чего это у тебя слезы-то на глазах? Из рая уезжать не хотелось, что ли?

   Вовку, конечно, до койки довезли на тележке. У него всю дорогу сами по себе текли слёзы. «Ну и дурак же я, Господи. Спасибо тебе, милостивый, не дал ты мне сгинуть вот так, по-глупому, безо всякого смысла», - радовался парень, по-своему прославляя Бога. Вскоре он уснул, и его разбудили только к ужину.


***


-   Хорош дрыхнуть, тёзка. Сейчас нам с тобой надо хорошо и регулярно питаться, силы накапливать. Да и мне что-то скучно, поговорить не с кем. Не женат ещё?

-   А? Не-ет, даже пока и не думаю об этом. Институт надо сначала окончить, на работу устроиться, обжиться.

-   Верно мыслишь, дураков голозадых никому из девушек не надоть. Но думать можно. Почему нет? Никто ж теорию не запрещает, да и практика не во грех для молодых. Я бы на твоём месте нашел себе какую-нибудь повариху добрую, чтоб на довольствие поставила, и практиковался бы без отрыва от производства. Или уже нашёл себе?

-   Охота вам с нашими грыжами на такие темы говорить?

-   Причём здесь наши грыжи? Да и нет их у нас больше. Ты молодой, здоровый, через две недели всё у тебя заживёт. А ещё через пару месяцев снова будешь прыгать с мешком картошки на плече.

-   Ну уж не-ет, на фиг. Даже порожняком меня больше прыгать не заставишь. А у вас из-за чего грыжа?

-   Да тоже по-глупости. Только не смейся, помни о швах. Проснулся как-то, а встать не могу. Старый совсем стал, сил не осталось. Решил брюшной пресс себе подкачать немного. Лёжа в постели стал ноги поднимать. Три раза поднял, а на четвёртый - как пукнул только, вот грыжа и вылезла. Ха-ха-ха! Ой! Самому до сих пор смешно.

   Вовка не удержался и тихонько захихикал, накрывшись одеялом. Боли он никакой не чувствовал. Ему не терпелось снять бинты и посмотреть на шов.

-   Смешно тебе?! Вот доживёшь до моих годов, поймёшь, что такое старость-не радость. Эх, покурить бы.

-   А вы что, ещё и курите? Зачем?

-   А-а, по-молодости дурную зависимость приобрёл. Ещё на фронте. А теперь, чего уж бросать? Жить-то осталось - на пару сигарет выкурить. Придётся терпеть. Завтра, наверное, уже ходить будем с тобой. Долго лежать нам нельзя, чтобы не получилась спайка кишок.

-   Вы и на войне были?

-   Я много где был. И до Берлина дошёл, и десять лет в тюрьме после этого.

-   А в тюрьме-то за что?

-   По-молодости. Дураком был. Когда Берлин поделили на три зоны, я нечаянно на американскую с одной фройляйн зашёл, в ресторанчике посидеть. А к ней один америкашка, наглый такой, приставать стал. Ну, драка! Я ему челюсть сломал нечаянно. Всего разок и вдарил-то, слегка. Как сейчас помню, двенадцатого мая это было. Хорошо я День Победы отметил! Потом трибунал, все награды отобрали, словно и не воевал. Десять лет в тайге кедра валил. Славное времечко было.

-   Чем же оно славное-то? А дальше как?

-   Молодой был, здоровый, всё нипочём. Потом на Сахалине больше полжизни матросом на лесовозах каботажил, да на рыболовных траулерах. Женился, троих сыновей воспитал. Когда овдовел, десять лет назад, меня мой младший сын к себе сюда жить забрал.

-   Да-а, ну и судьба у вас! Целую книгу написать можно. А я ничего такого не совершил. В институте на четвёртом курсе учусь, в строительном. Прорабом на стройке буду. Ни войны, ни тюрьмы, ни моря! Никакого смысла жизни у меня нет и не будет.

-   Ну, от тюрьмы да от сумы не зарекаются. Не дай Бог, конечно, ни тюрьмы тебе увидеть, ни войны, тем более. Хорошую ты профессию себе выбрал, Вовка, завидую я тебе. Строить благороднее, чем разрушать. А смысла жизни всё равно ни у кого нет.

-   То есть, как это нет? Что вы такое говорите-то?

-   А ты что, не знал? Плохо, видать, у вас с философией в институте. «...Карп должен жить в пруду, ибо именно там карп на своём месте, гармонично сливается с придонной тиной, и нечего ему, карпу, делать в быстрых водах горной речки. Возомнивший себя форелью, карп не имеет шансов исполнить своё природное предназначение. Надобно делать то, что умеешь, и быть на своём месте, в этом и состоит естественность, порождающая гармонию...» Это, конечно, не мои слова. Запомнилось просто.

-   Не-не-не, не говорите так. Человек же не рыбина. У него обязательно должен быть смысл жизни. Как же жить-то без него, а?

-   Как-как, откуда мне знать? Я же как-то прожил без него. Тоже, как и ты, всё время мучился над этим вопросом, зря только время угробил. Может, тебе ещё в паспорте штамп поставить с указанием твоего смысла? Это, брат, философия - наука всех наук, против неё не попрёшь! Эх, покурить бы. Сам-то не куришь?

-   Курю иногда, только сигареты сюда не взял. Помирать, дурак, собрался. Думал, что больше они мне не пригодятся. Можем и покурить втихаря, всё равно к нам никто теперь долго не заглянет. Что-то я весь разнервничался из-за вашей философии.

-   У меня сигареты в тумбочке, не дотянусь. Попросить бы кого, так никто не заглядывает, как назло.

-   Ща я встану, у меня уже всё зажило. И в туалет заодно схожу, еле терплю. Не в утку же мне.



***



   Так Вовка первый раз после операции стал ходить. Медленно, коротенькими шажками. Вечером к нему приходила навестить сестрица, принесла груши, винограда. Они сидели в коридоре.

-   Надо же, как быстро тебя прооперировали. Я думала, дня через два. Ты молодец, даже ходишь уже, на тебе как на собаке. А как тебе моя книга?

-   Слушай, забери её, пожалуйста, и принеси мне что-нибудь по философии. Канта, например, или лучше Шопенгауэра - «Мир, как воля и представление». Меня интересует всё о смысле жизни.

-   Ба-а, чёй-то тебя на такие темы прорвало? Смысла жизни нет, все это знают.

-   Не твоё дело. Так принесёшь?

-   Принесу, конечно! Странный ты стал какой-то после операции. Ну ладно, поправляйся скорее. Завтра после работы зайду.

   Вовка любил свою сестру. «Что ж её замуж-то никто не берёт? Двадцать четыре уже! Добрая, весёлая, далеко не уродина. И умница, вдобавок. Преподает английский в старших и литературу в средних классах школы. Встречается, правда, с одним хмырём, курсантом из военного училища. Ну, если он её обманет... убью!»

   Он уже сам ходил в столовую, а дед Владимирович всё не вставал с постели. Как-то раз даже сказал Вовке: «Не встану я, похоже, больше. Зря на операцию пошёл, дожил бы и с грыжей свой срок». Они постоянно разговаривали и спорили на одну и ту же тему - о смысле жизни. Вовке очень интересно было общаться со своим мудрым тёзкой.

-   Вот, деда, послушай, что один умный человек говорит: «Важно не то, что мы сделали, а то, что мы делаем, пусть никогда не достигнув никакого результата. Важно не то, что мы есть сами по себе, а важен тот терпкий путь, которым мы вихляем в мешанине прочего мира...». Ах, как красиво!

-   Да, здорово сказано, не поспоришь.

-   А вот еще цитата: «Жизнь не имеет смысла. Смысл - это всегда несвобода. Смысл - это жёсткие рамки, в которые мы загоняем друг друга. Говорим - смысл в деньгах. Говорим - смысл в любви. Говорим - смысл в вере. Но всё это - лишь рамки. В жизни нет смысла - и это её высший смысл и высшая ценность. В жизни нет финала, к которому ты обязан прийти, - и это важнее тысячи придуманных смыслов». Знаешь, кто сказал? Сергей Лукьяненко, наш, российский.

-   Во-во, правильно он говорит. Несвобода! Несчастье! А ты всё какой-то смысл ищешь.

-   Несчастье? К чему ты это приплёл, а, деда? - Вовка сидел в ногах на кровати своего тезки. Уже была глухая октябрьская ночь, за окном шумел дождь. - А что же тогда счастье по-твоему? Ну не спи, деда, ответь.

-   Счастье в моем понимании должно состоять из трёх компонентов. Первое - это отсутствие несчастья. Второе - здоровье. Какое может быть счастье у меня, например, когда всё болит? Эхе-хе, скорей бы отмучиться. Ну, а третье - это счастливые случаи. Они бывают у людей, когда цель достигается. Счастливым всегда бывает только дурак, а у тебя вскоре появится новая цель, и ты опять будешь не до конца счастлив, пока её не добьешься. Вот так всю жизнь мы и живём в погоне за своим счастьем.

-   Ну, деда, ты просто философ. Как здорово сказал, надо будет запомнить.

-   Всё, Вовка, устал я от твоей болтовни. Спать давай, завтра продолжим.

    Но Вовка никак не мог уснуть. Думал о смысле и цели жизни, о счастье, о любви и о других людских понятиях, таких, как долг, честь, совесть. Под утро его позвал Владимир Владимирович.

-   Вовка, Володенька! Проснись, мой мальчик, умираю я. В тумбочке у меня сотовый, позвони сыну моему. Там в списке телефонов написано: «Сын», его Юркой звать. Скажи, пусть приедет попрощаться.

   Вовка трясущимися руками кое-как дозвонился.

-   Алло, это Юрий? Я сосед по палате вашего папы. Он просит вас срочно приехать, плохо ему.

-   Что? Что случилось? Что с ним? Позовите срочно врача к нему, я сейчас приеду.

    Вовка нашёл в коридоре дежурную медсестру, спящую сидя за столом. Та побежала за врачом. Вовка побежал в палату к деду.

-   Ну как ты, деда? Сейчас врач прибежит, укол тебе сделает  - и всё будет хорошо. Юрий уже выехал, держись!..



***


   Владимир Владимирович умер, не дождавшись врача, сердце не выдержало...

-   Мой отец умирал на ваших руках. Какие были его последние слова?

-   Он сказал, что смысл жизни заключается в его вечном поиске.

-   И всё?

-   Это самые главные слова, которые я слышал за всю жизнь, - утирая слезы, произнёс Вовка.