Притча о Гончаре и Сосуде
Но когда краски высохли, Гончар начал ронять его. Сначала «нечаянно» — будто ветер столкнул с полки. «Прости, — вздыхал он, собирая осколки, — ты такой хрупкий». Потом — всё чаще. Он ставил Сосуд на край пропасти, где дули ветры сомнений: «Ты помнишь, каким неровным был твой край? Я ведь исправил это. Без меня ты бы разбился».
Сосуд молчал. Он научился склеивать себя сам — слюной слез, паутиной надежд. Бежал за Гончаром в поля, когда тот исчезал на рассвете, шепча: «Ты слишком требовательный». Приносил ему воду, даже когда трещины жгло от жажды.
Однажды Гончар принёс зеркало. «Посмотри, — сказал он, — видишь эти пятна? Это от того, что ты плохо впитываешь глазурь. А вот здесь… Ты же сам просил, чтобы я тебя изменил». Зеркало показывало старые шрамы, но не показывало рук, что их оставили.
Зимой, когда река сковала свои слёзы льдом, Сосуд упал в последний раз. На этот раз — в бездну, где не было даже эха. «Ты сам виноват, — крикнул сверху Гончар, — настоящий фарфор не боится высоты!»
Осколки лежали в темноте, вспоминая, как когда-то были глиной. И тогда Сосуд сделал то, чему не учил его Гончар — перестал собираться. Он оставил на дне ущелья самые большие части себя — те, что говорили «прости» и «я исправлюсь». А с собой взял лишь горсть пыли, которая помнила, что когда-то была землёй.
Когда весна растопила лёд, ветер принёс его к Ручью. «Ты идеален», — засмеялась вода, играя в его трещинах солнечными зайчиками. «Но я же разбит…» — прошелестел Сосуд. «Нет, — ответил Ручей, — ты полон света. Это не трещины. Это реки, через которые во мне отражается небо».
Мораль:
Даже самый искусный Гончар не вправе решать, когда тебе быть вазой, а когда — грудой черепков. Ты — не глина. Ты — ветер, что носил её. И если чьи-то руки не умеют лепить, не становись их вечным материалом.
А ещё помни: трещины, сквозь которые ушло чужое «прости», — это не раны. Это окна. Через них в тебя заглядывает настоящее «люблю».
Свидетельство о публикации №225013101074