Культура

Как такие туши вообще могут летать, тем более выше, чем способен позволить себе самый смелый пернатый? Сколько в них свободы, но свободны ли?

Невесомые облака волочат по небу свои белоснежные, светом налитые, утробы. Иные незаметно, невидимо перестраиваются, растворяются в голубой бездне неба, другие просто худеют, а то и распадаются на мелкие, чтобы затем слиться в крупный пушистый массив, при всей своей белизне, оставляющий на лике планеты огромный мрачный силуэт. Как и его хозяин, он скользит неторопливо, медленно погружая земли в прохладу, столь же неспешно потом отдает свою власть светилу. Солнце пробивается лучами, напористо втискивается в бесформенные дыры бескрайнего белого покрывала, лаская планету животворящей силой.

Если смотреть сверху на эти земли, то вам представится огромная кладка из зелёных блоков, выверенной прямоугольной формы. Зелёные — все, но всё же они разнятся тоном, культуры посажены разные, от того и отличия, не сильно и приметные неискушенному взгляду. Это садовые угодья, их на этой планете тысячи. Милостью земли кормятся её жители, от того и живут народами разнообразными, но в мире постоянном. Изобилие вседоступно, свет в равной степени даётся всем, жизни его хватает каждому, от того и покойно любое поселение от насилия и вражды. Делить нечего. Каждый в труде вырос, каждый трудом воспитан, каждый в любви к труду, каждый в уважении. Чернозём их плодороден, светило старается, как и они, круглый год, потому нет места праздности, унынию и скуке. Живут они в согласии с соплеменниками, и каждый — сам с собой, от того и страха в них нет. Ничего не боятся: ни болезней, ни напастей, ни смерти. Здоровья в достатке, хитростью богаты, мудрость в изобилии. А может и широкое богатство их от того как раз, что ни крайнего исхода, ни могилы глубокой они не боятся. Теперь и не узнать.

Весна — мать зелени, сестра лета, бабушка урожая, правит работами в садах. Трудяги ухаживают за кустарником, отжившие ветви удаляют для пущего роста, землю удобрениями кормят для крупности плодов, травы полют. Песня по полям разливается, каждый, кто слышит, подхватывает, каждый поёт. Работа спорится. Вот, облачко лучи прищемило, свежесть на садоводов накинуло и хор бодрее становится, громче, звончее. Пока свет от господства дырявого одеяла не освободится, с тем, чтобы снова попасть во временную неволю. Да, лучи сбрасывают с себя воздушную вату и начинают искриться в капельках пота, осаждающих лоб каждого работяги. Но, тут же, на щедрые угодья наваливается тень, но слишком темная, слишком густая, невиданного мрака. Работа встаёт, каждый выпрямляется, устремляет взор к небесам. Чёрная громада чудовищных размеров корабля закрывает солнце, напрочь отсекая его свечение.

Парнишка, невысокого роста, смуглой кожи, с юными, но жилистыми руками и сиянием голубых глаз вонзает в землю инструмент и обращается к мужчине, что выделяется среди всего окружения ростом, телосложением, сединой и глубоким рисунком лица:

— Отец мой, кто это?

Тот, над чьим ликом опыт особенно потрудился, рисуя глубокую картину морщин, отвечает:
— Похоже, мой сын, что это люди, с планеты, которую сами называют Землёй. Я слышал весть о их приближении, но не думал, что столь скоро прибудут они.

— Но что им нужно?

— Они захватывают Галактики одну за другой. Грабят, убивают, порабощают.

Окружение, все ближние, что стояли вокруг седого вождя, обратили лица к нему. Было в них удивление, не было в них страха.

— Но что ими движет? — продолжал свой интерес мальчик, выступая представителем для всех своих собратьев.

— Страх, сын, они боятся смерти.

— Но, отец мой, смерть — это же нормально, это естественно. Это глупо — бояться её.

— Да, мой сын, но они этого не понимают. Они не желают это принимать. Как мы возделываем земли планеты своей и деревья сажаем, так они сеют страх во всей Вселенной.

— Но мы же для них не опасны.

— Это не важно им. Они смотрят на чужаков всегда сквозь призму страха. Они настолько боятся всякого зла, что становятся сами лютым злом. Они и есть зло, и всегда видят это зло в других. Такова их культура, — старец сказал последнее слово и вернулся к труду, примеру его последовали все остальные. Теперь почти в полной темноте.