Как мы с тётей писали мемуары

               
«Елена!» - услышала я из кухни голос своего сына (ему уже двадцать четыре года, и мне кажется, что мамой он меня называл в последний раз лет двадцать назад). Через минуту сын уже вбегал в мою комнату с моим телефоном в руках, издававшим призывные трели. Было прекрасное майское утро, которое, судя по всему, могло быть сейчас безнадёжно испорчено. «Алло! Лика! Привет! Как поживаешь?» Это была моя итальянская тётушка. Тётя Анжелика. Так уж получилось, что мы с ней в каком-то смысле тёзки, потому что в кругу семьи и её, и меня порой называют Лика. На этом наше сходство заканчивается. Не дав мне опомниться и сказать хотя бы «привет», тётя восторженно сообщила, что у неё есть для меня замечательный сюрприз. Из дальнейшего разговора я поняла, что тётушка моя, будучи по натуре очень деятельной и не зная, чем себя занять на склоне лет, решила написать мемуары. Виделись мы с тётей в последний раз очень давно, когда я была ещё подростком. Тётя, с того момента, откуда простираются мои воспоминания о ней, тогда уже была замужем за итальянцем и жила за границей, но иногда приезжала в Москву повидать родителей и старшую сестру (мою маму). Всякий раз приезд тётушки ознаменовывался подарками, вкусным ужином из заморских яств и скандалом. Мне, правда, перепадали лишь подарки и яства, а вся нервотрёпка — моим родителям, которых вместе со мной, как уверяла тётушка, она много лет «тащила на себе». Не очень понимая, куда, зачем и с какой целью тётя нас всех тащила и не вникая в эти ненужные подробности, я уплетала бутерброды с икрой и примеряла красивые кофточки и платья. После смерти бабушки с дедушкой, тётя приезжать в Москву перестала и общение с моей мамой полностью прервала. До нас лишь изредка долетали отголоски новостей о жизни тёти Лики, состоявшие из одной ёмкой фразы «дожёвывает Павлика». Павликом в нашей семье ласково называли дядю Паоло, мужа тёти Лики, героического сына итальянского народа, ставшего на долгие годы громоотводом, гасившим выплески тётушкиного темперамента.
«Мемуары — это прекрасно! - воскликнула я, узнав о намерении тётушки поделиться с миром воспоминаниями о событиях из её жизни, - Лично я многое хотела бы узнать о нашей семье, наших предках. Но мама была не очень разговорчива. Да и я её почти не расспрашивала, о чём сейчас жалею». «Вот именно! - горячо подхватила мои слова тётя Лика, - В юности все так безалаберны по отношению к истории своей семьи. А по прошествии лет и поговорить уже не с кем будет. Жаль, мои сыновья этого не понимают. Я натолкнулась на стену непонимания с их стороны. Они не хотят слушать мои рассказы о прошлом. И я решила...» «Что?» - ещё раз переспросила я. Хотя уже понимала, что речь идёт как минимум о великой книге, которую, как подсказал мне мой внутренний голос, тётя собирается выпустить не без моего участия. Внутренний голос, увы, не ошибся. «Я напишу книгу. Мемуары эмигрантки, - сообщила мне важно тётя, - а ты будешь моим редактором. Нет, даже более того — ты будешь моим полноправным соавтором, и твоё имя будет красоваться на обложке рядом с моим. Но! - я так и увидела в своём воображении, как тётушка многозначительно устремила к небу указательный палец правой руки, - Это должна быть гениальная книга!»
Понимая, что тётушка возражений не потерпит, я дипломатично промолчала. Я, которая, скажем так, балуется писательством ради своего удовольствия, сама выкупая тиражи своих книг и раздаривая их друзьям и знакомым, не стала рассказывать тёте, что для раскрутки книги нужно приложить немало усилий и потратить немало средств. Ведь как сказал однажды мой мудрый сын, когда я спросила его мнение о вышивке, над которой усердно трудилась: «Прекрасно! - и добавил, - Это прекрасно, что мама чем-то занята!» Моё молчание было воспринято тётушкой как согласие. И работа над мемуарами началась.
«Ну как продвигается наша книга? - вопрошает меня через какое-то время по телефону бодрым голосом моя итальянская тётушка, - мы уже на середине пути?» «Какое там — на середине! В самом начале только», - отвечаю с удивлением. «А сколько у нас уже страниц?» «Семь», - говорю, как на духу. «А сколько страниц должно быть в книге?» «В книге, - поясняю терпеливо, - может, конечно, быть и семь, и даже одна страница, но жанр «мемуары», как мне кажется, подразумевает несколько больший объём, страниц сто, хотя бы». «У-у-у-у, - сникает тётя, - я пишу-пишу и присылаю тебе каждый день по СТОЛЬКУ, а в итоге мы имеем всего семь страниц?» Пишет тётя по крохотному абзацу и вовсе не каждый день, раза два в неделю. «Семь страниц, - вздыхаю я, - это ещё с моими вставками. Я подумала — можно сделать книгу в виде диалога поколений. Твой взгляд изнутри событий и мой — как бы снаружи. Что мы, нынешние, думаем о том, свидетелями чего не были». «Ну что же, - подхватила идею тётя, - мне нравится ход твоих мыслей. Вот этим и займись. Можешь добавить ещё некоторые исторические справки, какие-нибудь анекдоты тех времён — и книга написана. Работай. Я в тебя верю! Но помни, что это большая ответственность! Я собираюсь написать бестселлер!» Ну да, ну да. Если не бестселлер, то зачем тогда вообще браться за перо?
«Ну а как у вас в целом обстановка в городе?» - интересуется тётушка, явно удовлетворённая результатом наших «переговоров». Надо сказать, что описываемые события пришлись на сложные для всего мира времена — повсюду гуляет не известный науке вирус, и объявлен всеобщий карантин на неопределённый срок. «Да как обстановка, - отвечаю, - всё по-прежнему, из дома выходим редко, раз в три дня — в магазин за продуктами». «А у нас уже есть небольшие послабления, - хвастает тётя, - начали открываться кафе. Итальянцы ведь любят сидеть в кафешках, пить кофе и общаться». «Ты тоже уже ходила?» - спрашиваю. «Нет, что ты! Там такие очереди!» «Что — кафе не вмещают всех желающих?» «Да нет, ты не поняла — все стоят и ждут снаружи, пока тот один, кто сидит внутри, допьёт кофе и выйдет. И тогда впустят следующего. В кафе пускают строго по одному».
Спустя ещё какое-то время снова звонит тётушка. «Ты пойми, я ведь не просто так именно тебе доверила редактировать мой бестселлер. Ты очень хорошо пишешь. Я твои книжки все прочла от корки до корки». И тут я вспомнила, что пару лет назад отправляла тёте несколько своих книжек. Тогда особой реакции не последовало. Прочла, значит, всё-таки? «Тебе понравились мои книги?» - спрашиваю. «В том-то и дело, что нет, - отвечает тётушка, - но оторваться не могла».
Дни шли своим чередом, тётя присылала мне какие-то обрывки своих воспоминаний, раскиданные по времени (то что-то из детства, то из юности), и я, как жонглёр, пыталась перебрасывать их туда-сюда, чтобы составить из этого мало-мальски складный текст.
«Алло! Лена! Ты куда пропала? Почему не отвечаешь на мои звонки? - проявляется снова в один из дней моя заполошная тётя. Разговор обещает быть напряжённым. Ведь моим настоящим именем тётя называет меня крайне редко, - Ты что — раздумала мне помогать в работе над мемуарами?» «Нет, что ты, - успокаиваю я её, - я никуда не пропала. Я просто пропустила, видимо, какие-то из твоих звонков. Может, в ванной комнате была». «Тебе понравились мои истории? - уже спокойно, явно смягчившись, спрашивает немного кокетливо тётушка, - Грустные, но с юмором, всё же, да?» «Какие именно истории?» - уточняю. «Ну, про то, как я сама впервые ходила отдавать туфли в ремонт или как я узнала, кто такие евреи. А ещё про парня из Америки, которого чуть не побили во время фестиваля молодёжи, узнав, какая у него, простого рабочего, большая зарплата». «Что-то я не припомню, чтобы ты мне присылала вот именно эти истории», - говорю. Сама же абсолютно уверена, что не читала ничего такого. «Ну как же!» - снова сердится тётушка и рассказывает мне несколько случаев из своей жизни - ярких, смешных и, в то же время, грустных. «А-ха-ха-ха-ха!» - не могу я удержаться от смеха, когда тётя завершает очередную историю. «И вот я прихожу к бабушке со сжатыми от злости кулаками и с ушами, величиной с лопухи и бордового цвета, потому что мне их надрала соседка-еврейка, и цежу сквозь зубы: «Теперь-то я знаю, кто такие евреи, и почему их так все ненавидят!» А бабушка отвечает, что уши — это ерунда, и что евреи Христа распяли, хотя он сам был еврей, а вот это уже совсем никуда не годится». «Постой, - успокаиваюсь я, отсмеявшись, - но ты мне вот это, про красные уши, не писала точно, я бы запомнила». «Н-ну, это очень личное». «Так а что такое, по-твоему, мемуары? Это ведь и есть личная история. А ты во всех эпизодах оставляешь лишь начало и финал, а подробности, в которых самый смак, опускаешь». «Ох, - вздыхает тётя, - в этом вся и проблема. Я не знаю, что делать дальше». «Как — что, - удивляюсь я, - продолжать писать». «Но там осталось такое, про что писать совсем не хочется, - сердится тётя неизвестно на кого, - ненавистный институт, в который я поступила под нажимом авторитарной матери, два несчастливых замужества, мытарства в первые годы жизни в чужой стране...» «Мне же ты всё это рассказываешь». «Так то; — тебе...В общем — ситуация тупиковая». «Да-а-а, ну тогда, - говорю, подумав, - остаётся лишь один выход — сделать книгу в двух частях. В первой части будут те самые семь страниц, которые ты решилась написать, а во второй — всё остальное, что ты мне рассказала. Под названием «Не вошедшее».
Какое-то время после этого разговора были тишина и покой — ни телефон не разрывался от тётушкиных звонков, ни писем не было по электронной почте. За это время я попыталась собрать воедино разрозненные материалы, которые у меня были, и исправить грамматические ошибки (живя много лет за границей, трудно сохранить чистоту родного языка). К тому же, я с жадностью перечитывала и осмысливала все те крупицы сведений о моих предках, которые затерялись среди пространных описаний природы, к которой тётя явно неравнодушна. Я стала потихоньку вспоминать, что мне рассказывали мама и бабушка про наших родных, и сопоставляла с тем, что пишет тётя. Постепенно вырисовывалась хоть какая-то картинка. Но возникало всё больше и больше вопросов. И чтобы не забыть их при очередном сумбурном телефонном разговоре с тётушкой, я изложила их в письменном виде и отправила. Какое-то время продолжалось молчание. Но это было всего лишь затишье перед бурей. В один из мирных, не терпящих суеты, дней, тишину моей квартиры снова разорвала трель телефонного звонка.
«Ох уж эти мне русские! - без приветственной речи, сразу перейдя к сути претензий к миру, провозгласила тётушка, - Все такие гениальные, и все такие ленивые!» Сама тётя по национальности (как и моя мама) — наполовину русская — наполовину еврейка. Сегодня эти половины солидарны — они обе не в духе. А виновата во всём я, вернее — моё письмо. «У меня так хорошо шло написание моих мемуаров, - сетует Анжелика, - пока ты не сбила меня своими дурацкими вопросами — расскажи про того, расскажи про этого! А что там рассказывать? Все были талантливые и непутёвые!» (раз речь зашла про русских, то, видимо, это о родне по линии её мамы и моей бабушки — Мани). «Вот бабушка Катя, - продолжает сердиться моя тётушка, - была такая талантливая ассистентка хирурга, ей прочили карьеру врача и предлагали поступать в институт, а она...влюбилась в этого Ивана, вышла за него замуж, нарожала десяток этих дурацких детей!» Ничего, что одной из этих десяти детей была её мама? Но тётю было не остановить. «Вот чего Катя не пошла в институт? Еврей бы сразу побежал! А дядя Толя? Прекрасно пел и танцевал, его в театр оперетты приглашали артистом. А он отказался. Еврей бы сразу побежал! А дядя Толя так всю жизнь и проработал декоратором!» «Тётя Лика, - пытаюсь я урезонить тётушку, - ну, может быть, ему нравилось быть декоратором, а не артистом». «И ты туда же! - сердится ещё больше тётушка, - А тебе вообще надо показаться психиатру с твоими эмоциональными проблемами!» Эмоциональными проблемами, я так полагаю, являются мои робкие попытки возражать. Что ж, в каком-то смысле тётя права. Но что же поделать. Еврей, которого во мне на четверть, ещё на первых тревожных нотах такого разговора сразу бы побежал. Но русский, которого во мне на три четверти, остановил: «Погоди! Надо же выслушать человека!»
«Ну, ладно, - спустив пары и отдышавшись, сменила гнев на милость тётушка, - ты мне толком так и не рассказала, как, собственно, обстоят твои дела. Мужа ты нашла себе?» Этого вопроса я боялась больше всего. «Нет, не нашла, - отвечаю, - но надежды не теряю». «Ой, - вздыхает тётя так, что становится ясно — сейчас будет тронная речь, - да готова ли ты к семейной жизни-то? Это же, по твоим понятиям, небось, любовь и прочая романтическая чепуха?» «Не без этого», - соглашаюсь я. «А на самом деле — это труд. Это тяготы и лишения. Готова ли ты к ним? Сможешь ли ты беречь неусыпно семейный очаг, создавать уют и комфорт, вкусно готовить и подавать еду на красивом блюде?» «Ну готовлю-то я...» «Но самое главное, - сообщает, не дав мне вставить ни слова и таинственно понизив голос, тётушка, - самое главное, что нужно мужчине, это СЕКС! Готова ли ты к этому?» «Наверное, ты права, - решила я как-то закруглить разговор. А без моего признания тётиной правоты этого бы явно не произошло, - секс и еда на блюде — это недостижимые для меня высоты. Так что не выйти мне замуж никогда». Распрощавшись с полностью удовлетворённой разговором тётушкой, я уж было хотела продолжить работу над её мемуарами, объём которых увеличился благодаря мне с семи страниц до десяти. Но ситуацию это изменило не сильно. Как вдруг мне на телефон пришло сообщение от давнего знакомого, который живёт по соседству, и с которым мы иногда дружески обнимаемся при встрече, а после каждый идёт по своим делам. «Лика, - прочла я, - А почему ты со мной не захотела сойтись до карантина?» Ощутив в этом послании некую антитезу, повода к которой я не давала, отвечаю: «Коль, а я и после карантина с тобой сходиться не собиралась, вроде бы». «А зачем ты как-то мне сказала, что хочешь родить второго ребёнка?» Вот те раз. Обострение у него весеннее, что ли? Или этот новый вирус, как говорят, поражает не только лёгкие, но и мозг. «Просто говорила, что мечтаю о ребёнке, - пишу, - не воспринимай это как намёк, что я хочу родить именно от тебя». «Мне уже тридцать шесть лет, - не сдаётся, между тем, Коля, - и я вполне готов к тяготам и лишениям семейной жизни». Сговорились они все сегодня, что ли, на почве тягот и лишений? Коля как раз из тех, кто ни про тяготы, ни про радости семейной жизни ровным счётом ничего не знает. Хотя он разок был женат, и даже дочка у него имеется. Но всё это произошло вторым планом, как бы без участия Коли. Поскольку он человек-компьютер. Таких женщины называют «разговор с затылком». Но, видимо, отголоски семейной жизни на периферийном участке мозга у Коли осели. И под тяготами и лишениями этой самой семейной жизни он, судя по всему, как раз подразумевает всё, перечисленное моей тётей Анжеликой, а именно — поедание ужина с красивой тарелочки, очаг, уют и вот эту самую тяжкую повинность — СЕКС. И мне, конечно, лестно, что Коляныч, видимо, решил, что со мной эти тяготы и лишения разделить будет легче, чем с какой-то совсем чужой незнакомой женщиной. Ведь мы знакомы без малого пять лет. «Коль, - спешу успокоить бедолагу, - не переживай так. Я освобождаю тебя и от тягот, и от лишений, и от всяких повинностей. Это совершенно не обязательно. Иди и живи своей привычной жизнью. И не заморачивайся. Давай, не хворай там. Береги себя!» И прям почувствовала, как у Коли отлегло от сердца после этих моих слов. «Спасибо тебе, Лик, - пишет, - огромное на добром слове!!!» И аж три восклицательных знака поставил.
«Привет, - звонит через пару дней тётя, - ну как тебе мой стиль и слог? Почему не говоришь мне комплименты?» Стиль и слог её, действительно, изменился в лучшую сторону. Благодаря моим усилиям. Но я с удовольствием поделилась бы с тётей лаврами, если бы в этот момент не стояла в ванне раздетая, собираясь принять душ. Однако, не поговорить с тётей — означало бы смертельно её обидеть, и я уже тянусь рукой к крючку, чтобы сдёрнуть с него полотенце и намотать на себя. Ведь разговоры с тётушкой короткими не бывают. «Отчего же, - выкручиваюсь я из ситуации с похвалами, дотянувшись-таки до полотенца и тщетно пытаясь одной рукой нацепить его на себя, - всё очень мило. Описания природы так просто великолепные. Но, видишь ли, - полотенце падает, я его ловлю на лету и снова пытаюсь накрыться, - ме...мемуары — это такой специфический жанр...Было бы хорошо дополнить их подробностями из своей жизни и жизни родственников. Мы, кажется, это уже обсуждали как-то. Ну, там, добавь какие-то яркие краски быта, запомнившиеся события...», - я тщательно подбираю слова, чтобы, не дай Бог, не обидеть начинающего автора. «Ох, - вздыхает кокетливо, как она это умеет, тётушка, - говорили, да. Но это так неприятно и так болезненно. Мне так не хочется, чтобы обо мне знали все эти детали и нюансы. Я подумала — может, стоит переделать записки так, будто они от третьего лица? И назвать героиню не Анжелика, а как-то иначе? Как будто бы, это не про меня написано».  «Можно, в принципе, - соглашаюсь, чтобы не вступать в бессмысленный спор по поводу того, что это, опять-таки, уже будут не мемуары, - многие авторы прибегают к такому приёму, делясь своими переживаниями от третьего лица». «Ну вот и прекрасно, займись этим! - неожиданно быстро заканчивает диалог тётя, дав таким образом мне шанс не примёрзнуть окончательно ногами к холодному дну ванны, - А мне, извини, сейчас надо бежать. Меня попросили переставить мою машинку, которую я как-то неудачно припарковала возле кафе, где сижу сейчас, попиваю кофеёк! Отсюда открывается такой прекрасный вид на город, ты даже представить себе не можешь! Пока!» Пока. Стаскиваю с себя полотенце, под которым мне открывается «прекрасный вид» на мои покрывшиеся мурашками ноги, включаю душ и с наслаждением подставляю тело под тёплую воду.
И снова тётушка не появляется какое-то время. «Может, всё же, работает над мемуарами?» - утешаюсь я мыслью. И, пока суд да дело, начинаю писать рассказ, который давно зрел во мне, но всё не получалось излить это на бумагу. Слишком личными и болезненными были события, которые я собиралась описать. «Ну вот и случай воспользоваться приёмом, о котором говорила тётя, - написать от третьего лица, глядя на себя как бы со стороны», - решила я. И через пару часов рассказ был готов. Я тут же отправила его тёте с комментарием: «Вот, прочти, это как раз пример того, как можно говорить о себе в третьем лице, не оставляя, тем не менее, у читателя сомнений в том, что речь идёт о личных переживаниях автора».
Довольно скоро я получаю ответ: «Хороший рассказ, молодец!» И ни слова о том, собирается ли тётя воспользоваться этим примером и написать в таком ключе. Долгое время была тишина. Я забеспокоилась. «Анжелика, - пишу в тревоге, - всё ли в порядке? Здорова ли ты? Горишь ли ещё желанием писать мемуары? Какие новости?» «Ой, - приходит ответ, - я тут замоталась. Ходила по гостям. Писательством пока не занималась. Ну ведь у тебя есть, чем заняться. Обрабатывай те материалы, которые есть. Как, кстати, всё продвигается?» Я не рискнула напомнить, что материалов, по-прежнему, всего на десять страниц. И всё, что могла, я с ними уже сделала. «Ты знаешь, дела идут неплохо, но есть нюанс, - сказала я, чтобы хоть как-то снова расшевелить тётю, -  у тебя периодически упоминаются люди, про которых читателям ничего не известно. Татка, Нелли, Сабашников, Нина Сергеевна — кто они? Может, дашь к их образам какие-то пояснения?» «Привет! - тут же звонит тётя, которая не любит вести долгие диалоги в переписке, - Мне казалось, на этот случай существуют так называемые «сноски» - ставишь звёздочку возле слова, а внизу страницы пишешь пояснение. Я уверена, что уж с этим ты справишься!» «Да, ты справишься, ведь ты мастер сносок и прочих литературных тонкостей», - смеётся моя подруга Аллочка, у которой я в этот момент нахожусь в гостях, и которая слышит громкий голос тёти, звучащий из телефонной трубки. «У тебя кто-то в гостях? - тут же реагирует тётя, - у вас уже отменили карантин? Можно ходить гулять и в гости?» «Нет-нет, - грожу я кулаком не на шутку развеселившейся подружке, - это телевизор. Громко включён был. Сейчас я убавлю звук!» Не хватало ещё схлопотать мораль на целый час про то, какие меры предосторожности надо соблюдать. «Смотри, - тем не менее, наставительным тоном уже вещает тётушка, - обязательно надевай маску и перчатки, когда выходишь из дома. И тщательно мой руки, когда возвращаешься!» «Да, конечно!» - соглашаюсь я, хотя сильно сомневаюсь, что душные маски спасают от вируса. «Такая взрослая, а всему тебя надо учить! - уже завелась на беседу тётушка и продолжает её игривым тоном, - Тебе сколько лет?» «Пятьдесят два. Будет в октябре», - я сохранила эту детскую привычку называть не текущий возраст, а тот, который вскоре должен наступить. «Совсем девчонка, - смеётся тётя Анжелика, которой в сентябре стукнет семьдесят девять. Удивляюсь внезапно возникшим тёплым ноткам в её голосе. Она не склонна к сентиментам, - у тебя ещё всё впереди! А ты знаешь, когда я встретила гранд амо;рэ — самую великую любовь всей моей жизни?» «Нет», - не перестаю я удивляться такому повороту разговора. «В шестьдесят восемь лет!» «Ничего себе! - восклицаю, - Но я-то всегда верю в лучшее. И жизнь это часто подтверждает. Одна моя подруга вышла замуж в пятьдесят, а в пятьдесят один родила первенца!» «Ты, надеюсь, не собираешься рожать в твоём преклонном возрасте?» - тут же меняет интонацию тётушка. Тут, по совпадению, проснулся маленький сын моей подруги Аллочки, и она вынуждена оторвать ухо от столь занимательного нашего с тётей диалога и идти в спальню успокаивать плачущего малыша. «Да ты и просто с мужчиной жить не сможешь, не то, что ребёнка родить и вырастить, - заводится всё больше тётя, - ты не сможешь оставить свои многолетние холостяцкие привычки. Уж поверь мне!» Не знаю, чем бы закончилась наша беседа, но тут издалека послышалось: «Мама, иди к столу! Всё накрыто к обеду!» Это старший сын тётушки, Глеб, у которого она в этот момент находилась в гостях, позвал её обедать, и она вынуждена была попрощаться. А на кухню ко мне вернулась Аллочка с болтающимся под мышкой голопопым агукающим пупсом, своим сияющим видом полностью опровергая тётушкину теорию о тяготах и лишениях материнства.
Вдоволь наигравшись с аллочкиным малышом, я, вернувшись домой, совершенно спонтанно написала рассказ о тех временах, когда мой сын был маленьким. Оторвавшись от писанины лишь к вечеру, я, весьма довольная и счастливая, легла спать. Рано утром раздался телефонный звонок. Его тревожная трель не оставляла никаких сомнений — звонила тётя Лика. «Привет. Ты уже составила из моих записей складный текст?» - спросила она требовательным тоном. «Да, я попыталась склеить как-то разрозненные части, но пока материала слишком мало», - брякнула я честно спросонок, не успев сочинить дипломатическую версию ответа.
«Нет! Нет, нет и нет! - воскликнула тётя, возможно, заломив при этом трагически руки, - Это всё надо сократить! Там полно ненужных и порочащих нашу семью подробностей!» «Сократить? - окончательно проснулась я, - Но ведь там и так всего десять страниц! Какие порочащие детали?»  «Помнишь рассказ о моей бабушке и её двух сёстрах? Бабушка Катя не стала врачом, потому что решила рожать детей от деда Ивана, её сестра Лиза вышла замуж за командира красной армии, который изображал героя, а, на самом деле, оказался настолько малодушным, что согласился, вопреки своим политическим взглядам, венчаться в церкви, а третья сестра, Клава, та вообще...» «Что?» - замерла я, подозревая, что сейчас узнаю какую-то семейную тайну. «Она была любовницей циркового артиста и сбежала с ним в какую-то Тьму-Таракань!» «И кто же он был, этот артист?» «Какой-то силач, тягавший гири на арене. Его звали Иван Поддубный». «Так вот это всё надо из моих мемуаров убрать!» - продолжила тётя, не дождавшись от меня, переваривающей всю эту информацию, ничего в ответ. «Да, но..., - отмираю я, - этого ничего в них и нету». «Как — нету? - возмущается тётя, - Проверь внимательно нашу с тобой переписку!» Я проверяю и, действительно, нахожу одно письмо на эту тему. Текст его такой: «Надо вычеркнуть про Клаву и Лизу. Не к месту пока». Ну, что же. Мне меньше работы. Тётя сама всё вычеркнула. Причём, даже не написав. А это уже высший пилотаж!
Что касается гранд аморэ, которая случилась с моей тётей, когда ей стукнуло шестьдесят восемь лет, то я слышала версию этой истории от младшего сына Анжелики, Лёвы, который принял уже давно мудрое решение, что родных легче всего любить на расстоянии, и уехал жить в Африку. «Представляешь, - с долей иронии пополам с возмущением рассказывал мне Лёва в один из своих приездов в Москву, когда мы сидели в кафе и болтали о том — о сём, - мама совсем спятила. Она застала папу за просмотром порнографических  открыток и решила с ним развестись по причине его низкого морального облика!» Дяде Паоло на тот момент было семьдесят пять лет. «В этом возрасте мужчине уже точно можно позволить смотреть любые картинки!» - смеюсь я. «Да, но это ещё не всё! Стоило им развестись, как мама нашла себе какого-то жиголо, музыканта, который не прижился в Америке и приехал в Италию, чтобы играть на гитаре в маленьких кафе и ресторанчиках. А она его повсюду сопровождает, изображая из себя хиппи на старости лет!» Если честно, услышав такую новость, я зауважала тётю Анжелику ещё больше, чем тогда, когда она рискнула нырнуть с головой в писательскую деятельность, не подозревая о тех подводных камнях, что её ожидают.
Я не расспрашивала тётю про её любовь, возникшую в столь зрелом возрасте. Но как-то, в очередном телефонном разговоре, она сама коснулась этой темы. «А знаешь, почему я была так счастлива с этим человеком?» - спросила она меня. «Почему?» - навострила я уши, ожидая великого откровения. «Он в два счёта доказал мне, что всё то, что мои близкие считали моими недостатками, является моими достоинствами! И ещё он научил меня...» «Чему?» «Улыбаться. Это значительно облегчает жизнь!» Из всего сказанного я сделал лишь один печальный вывод — судя по тому, как много я улыбаюсь и как ловко сама умею превращать свои недостатки в достоинства, мне уже никто и ничто не поможет.
После задушевного разговора с тётей о её великой любви вновь наступила длительная пауза в нашем общении. Возможно, тёте, не склонной к откровениям, было сложно всякий раз возвращаться на круги своего ворчания и взглядов свысока. Так я думала, но потом посыпались письма, из которых стало совершенно ясно, что у тёти начались творческие муки и кризис жанра.
Письма были приблизительно такие -

«Мне пришлось вернуться в начало, чтобы подробнее рассказать о родственниках. Они тебя, кажется, интересуют».

«Пиши о впечатлении и говори о дефектах. Мне важно знать».

«Я хочу сначала рассказать мою биографию для сыновей. Будет ли им интересно? Не думаю».

«Хотелось бы побыстрее написать, опубликовать и забыть».

«Нет, это не только сыновьям, а и другим будет не интересно. Надо читать много литературы. Трудно».

«Мне кажется, это уже неплохо. Но как медленно всё продвигается. Ещё пара воспоминаний о родственниках — и хватит. Надоело».

«Надо что-то придумать в другой форме. Если получится».

Но самих текстов мемуаров я, по-прежнему, так и не получала. Постепенно стало складываться впечатление, что я слушаю радио пьесу. А изображение должна додумывать самостоятельно. Представляла себе тётушку мечущейся по комнате в пеньюаре и с гусиным пером в руках, кусающей губы в кровь в поиске нужной строки. А после бросающейся к столу, где лежит бумага и стоит чернильница, пишущей судорожно что-то, комкающей лист и бросающей его в камин. Или нет — бросающей, как Гоголь, кипу листов в камин (не знаю, есть ли у тёти в доме камин), и наблюдающей, как горят плоды её метаний и исканий.
Решив выждать время, пока тётушкин творческий кризис закончится, взялась разбирать антресоли и нашла чемодан с бумагами отца. Там, среди сценариев к фильмам (отец был кинорежиссёром), документов и фотографий мне попались несколько недописанных рассказов, явно папиного сочинения. Завязки сюжетов везде были великолепные, и я с наслаждением дописала их, развив и дополнив.
На улице уже стояло лето, но было холодно, и лили дожди. После долгого перерыва раздался очередной звонок от тётушки. «Привет, - радостно защебетала она, что показалось мне хорошим знаком, - как ваши дела, как ты, как сын и кот?» Надо же, такой повышенный интерес к моим домочадцам, к чему бы это? «К дождю», - выдала я сама себе шутку-самосмейку. Ибо дождь за окном уже лил, как из ведра. «Да всё, вроде бы, в порядке, - ответила я тётушке, - у сына только небольшая простуда». «Небольшая простуда? - ухватилась тут же за ниточку несчастья тётя и радостно взялась плести кружево беды, - А вдруг это вирус? Удивляюсь твоей безалаберности. Немедленно обратитесь ко врачу». «Хорошо, - согласилась покорно я, - так и сделаем». «Вы, русские, - завела уже свою соскучившуюся по таким монологам, шарманку, тётушка, - вообще, очень безалаберный народ, живёте в надежде на «авось». Я опять не стала спорить, хотя мой кузен, тот, который живёт в Африке, на мой вопрос — не боится ли он укуса ядовитой змеи под названием «чёрная мамба», которая там водится, ответил, смеясь: «Мы, итальянцы, в несчастье не верим!» Хотя, он, по сути, итальянец лишь наполовину, а что думают по этому поводу его еврейская и русская составляющие, он не озвучил. «Да, - продолжила, между тем, пилить меня тётя, - вы вообще ничего толком сделать не можете. Вот за бабушкой, когда она в конце жизни была очень больна, кто ухаживал?» «Мама попросила меня, и мы с мужем переехали к бабе Мане. Но я была беременна, поэтому ухаживал Олег, мой супруг». «Как такое возможно? - взвилась тётя, - Где была в это время моя сестра Галя? Почему за нашей мамой ухаживал чужой человек?» Я попыталась робко возразить, что бабушке было с нами хорошо, к тому же, она уже никого не узнавала — ей было всё равно — свои мы или чужие. Но мои оправдания приняты не были. «И так во всём! - возмущалась она, - Теперь ты понимаешь, почему добрую половину того, что происходило в нашей семье, нельзя вставить в книгу? Это бросит на всех нас тень!» «Кстати, о тени, - перешла тётя на спокойный тон, - как у вас там погодка? У нас солнце светит вовсю, птички поют, в парке цветёт агава!» «Да, - отвечаю, - и у нас что-то цветёт. В горшках на окнах».

Как бы то ни было, но спустя пару недель, и в нашу скромную обитель заглянуло солнышко. Власти города даже слегка ослабили режим изоляции и разрешили совершать прогулки в парках. Правда, не всем вместе, а строго по расписанию. Солнце и ясное небо дарили надежду на лучшее. В связи с этим я взялась писать романтическую историю любви двух сказочных персонажей, которая неожиданно переродилась в сатирический памфлет. Я удивилась такому повороту сюжета, но с музами не спорят. Ощутив себя революционером, я отправилась гулять не по графику. Каково же было моё удивление, когда, войдя в парк, я увидела, что он просто наводнён людьми. И уж, конечно, никто не проверял, жителям какого дома сегодня положено гулять, а какого — нет. Все бродили по траве, нюхали аромат цветов и радовались каждому барахтающемуся в лужице лягушонку. Глоток свободы после долгого заточения. Все друг другу улыбались, кивали, приветственно махали при встрече. Это было подзабытое в суете ощущение великого единения людей.
По возвращении домой, заглянув в почтовый ящик, я обнаружила там письмо. Адресованное какому-то Бельдягину. «Опять корпус дома не написан, вот и принесли в наш, первый по счёту», - подумала сразу же. И не ошиблась. Такое периодически случалось. А, поскольку корпусов четыре, то в некоторые я уже относила письма, пришедшие мне по ошибке. Бельдягина же посещать мне ещё не доводилось. Посчитав, что он живёт в четвёртом корпусе, ведь только там я ещё не была в квартире с таким же номером, как у меня, я пошла и бросила письмо в почтовый ящик. Почему-то, я не захотела узнавать, кто такой этот Бельдягин. Мне, просто, очень понравилась фамилия, и я решила написать рассказ про этого человека. Придя домой, я тут же сочинила историю, как этого Бельдягина разыскала его давняя возлюбленная. И как они воссоединились, наконец-то.
Тут и от тётушки пришла ещё небольшая часть мемуаров. Там она вспоминала о Великом вожде, одном из тех многих, которых она пережила. О ком именно идёт речь, я решила уточнить у Анжелики и позвонила ей. Она была в благодушном настроении. «Как тебе моё историческое вкрапление в сюжет? - поинтересовалась она у меня, - не правда ли, очень уместно как фон для событий моей жизни?» «Да, только я...», - попыталась я задать вопрос. «Ты, конечно, сейчас не в силах распознать весь глубинный замысел такого масштабного проекта, как этот, - перебила меня тётушка, - видимо, тебе передались гены наших предков, которые были хоть и очень талантливые, но мало образованные и некультурные». «С этим трудно что-то поделать, - продолжила она чуть погодя, - но можно хотя бы попробовать. И начать надо с внешнего вида». «Чьего, - не поняла я, - книги?» «Да нет же! Твоего! Так-то ты человек, вроде бы, неплохой. Во всяком случае, мои дети так говорят. Но они показали мне твоё фото — боже мой, во что ты одета! Как причёсана! Тебе нужно срочно сделать нормальную стрижку вместо этих водорослей на голове! Я вот сейчас как раз нахожусь в салоне красоты, мне тут подправляют макия...» «А пошла ты в жопу!» - сказала я вдруг громко и отчётливо и бросила трубку.
«Ну и с чего бы это ты, спустя три месяца нормального, вроде бы, общения с тётей, вдруг так поступила?» - интересуется моя подруга Аллочка, когда мы сидим в очередной раз у неё на кухне и пьём чай с вареньем, которое я сварила из райских яблок, собранных с растущей под моим окном яблоньки. «Ключевое слово - «вроде бы», - облизываю я ложку с вареньем, - я давно отвыкла от такого общения. С тётей же я, и вовсе, так давно не виделась, что подзабыла, что для неё в общении есть только один интерес — найти слабое место в человеке. А потом ей становится скучно. На меня вот у неё ушло три месяца». «И какое же твоё слабое место?» - превратилась в одно большое ухо Аллочка. «Да ты понимаешь, мне можно сказать практически всё — что я никогда не выйду замуж, что я плохо воспитала сына, что я бездарность и пишу всякую ерунду, и я выдержу это стоически. Но нельзя мне советовать подстричься и сменить стиль одежды — это выводит меня из себя. Что, собственно, и случилось». «Ну ладно, не переживай, - говорит Алла, - всё наладится. Помиришься ты с тётей рано или поздно. А пока отвлекись от дурных мыслей, займись чем-нибудь интересным, развлекись». На том и распростились. Вернулась я домой, через минуту — звонок. «Лик, - Алла звонит, - я придумала, чем развлечь и тебя, и меня. Я напишу письмо на телевидение в программу, посвящённую моде. Мы тебя туда отведём, и тебе создадут полностью новый образ — подстригут, подберут стильную одежду! Правда, здорово я придумала?»
Полгода спустя. «Лика! Ну ты ещё долго будешь копаться? Мы опоздаем! Такси уже ждёт!» - это Алла. Мы спешим. Я у зеркала добавляю последние штрихи к своему и так прекрасному портрету. Я в нарядном платье, у меня модная стрижка и стильный макияж. «Аллочка, прости, всё, бегу!»
«Первая премия за сборник рассказов вручается...» «Иди же!» - подталкивает меня Алла. На негнущихся ногах я иду к сцене, поднимаюсь и принимаю из рук ведущего приз. Подхожу к микрофону: «...и отдельное спасибо я хочу сказать моей тётушке Анжелике. Если бы не она, этот сборник бы не состоялся. Я желаю ей крепкого здоровья, долголетия, и чтобы она обязательно продолжила работу над своими мемуарами!»