Голос рассказ

Шипение допотопного радиоприемника разбудило, но не раздосадовало. Пора собираться к отъезду. Голос, пробивавшийся сквозь забытые помехи (неужели где-то еще работает городское радио?), заставлял вслушиваться в бурные реляции и сводки городских новостей. Счастливые, – слегка завистливо подумалось о земляках. – Ни тебе проблем с бизнесом,  ни суеты в мегаполисе.

Но голос... Голос... Его хотелось слушать и слушать. Что-то бархатно-знакомое улавливалось в размеренной интонации. Никакой трескотни. Всё так чинно и достойно. Как будто не было этих лет, целой жизни, что прошла после школы и армии. Как будто мама только что вышла, а не обживает свежеструганную домовину. За что мне это? Подумалось невольно об утрате и новом деле –  убогом пятистенке на ухоженных восьми сотках – законном наследстве.

Грустные размышления прервались  появлением соседа.
 – Хоре дрыхнуть, Петруччо. (Как это через столько лет помнятся школьные  прозвища!) Помянем тетю Шуру, – раздалось над ухом.

Пить совсем не хотелось. С каким удовольствием нырнул бы под одеяло! Но приличия требовали уважить традицию. О чем говорить с бывшим одноклассником и директором разваливающейся птицефабрики?

Однако словоохотливый гость сам как будто ждал момента, чтобы выговориться. Понаслушавшись то ли отчета о проделанной работе, то ли россказней охотника на привале, Григорий Петров еле успевал вспоминать отчаянные проказы да удовлетворять Стёпкин неуёмный интерес. Тот, казалось, хотел знать обо всем: и где в армии служил, и как в Москве зацепился, и на ком женился, и как на FM-волну пробился, и замужем  ли ведущая "Любимцев фортуны" Лика Лисницкая.

Григорий, пытаясь взвешивать каждое слово (многолетняя привычка с чужими), отнекивался от  предложения о продаже дома и вяло реагировал на пустую болтовню. До того самого момента, пока Стёпка не ударился в воспоминания о редкостной красавице  из их параллели:
 – Двое таких и было во  всей нашей школе. Весь драмкружок на Вас держался. Мы так и думали: оба в театральное двинете. А ведь вот как. Жизнь и судьба. Ты зажигаешь на федеральном радио, а она...

Так вот чей голос! Адка! Точно! Адка Врублевская! И с каким-то неожиданным воодушевлением трезвеющий на глазах Григорий стал внимательно слушать и расспрашивать о бывшей партнёрше по самодеятельной сцене. Нет, Григорий Петров не был ни героем-любовником в постановках, ни героем её романа в жизни. Всегда на вторых ролях. И даже когда с коренным москвичом осуществляли дембельские мечты об учёбе в вузе, а потом о своей радиоволне, всегда удачно уклонялся от начальственного кресла, предоставляя желающим возможность управлять, согласовывать, добиваться, унижаться. И теперь  скромное количество акций в медиахолдинге вполне устраивало, поскольку не исключало творчества в эфире. А без этого не мыслил себя дважды разведенный журналист.

– Что ты говоришь? – переспросил Петров. – За Кольку Слепых замуж вышла? Два раза? Это с какого перепугу? Привычка жениться что ли?
– Тебе, Гриш, виднее, раз у тебя по этой части опыт. А я, как женился двадцать лет назад, так и живу со своей Иркой, и мыслей иных не имею. Троих детей назад не запихнешь. Логично? – как будто оправдывался изрядно выпивший Стёпка Кольцов.
– Логично... – в своих мыслях отозвался собеседник. – А телефончик-то есть? Повидаться нормально.
– Логично. А с кем?

И захмелевшему примерному семьянину Петров втолковывал, что к приезду на девятины ему нужны контакты Ады Врублевской. Ведь они сто лет не виделись. И на встречах выпускников Григорий никогда не был. А ведь, почитай, коллеги. Темы для общения нашлись бы.

Недолгий перелет показался мучением. Сквозь сон к сознанию пробивался голос: «Пристегните. Отстегните. Конфетку. Чай? Кофе?». Что-то знакомое улавливалось в легкой, как парение перышка, интонации. Петров открыл глаза.

– Пассажир, на выход. Прилетели. Остальных задерживаете.
Петров даже не сразу понял, о чем звуки речи. Но  усилием воли оторвался от кресла:
– Девушка, – опустил глаза на бейдж. – Снежана, а Вы стюардесса?
Ответ слегка отрезвил:
– В самую точку,  раз приземлились.

Неделя пролетела незаметно. Почему-то быстро захотелось оказаться в родном доме. Никогда не думал, что мысли о маме будут посещать так часто. Вспоминалось, правда, разное: то клецки в жидком бульоне, то прощание у военкомата, то первый сексуальный опыт с учительницей, о которой, казалось, давно забыл.

Перед самым уходом в армию с Адой у него было.  Но не у неё с ним. Глупо  как-то получилось. Отмечали день рождения Адкиного неизменного обожателя Кольки Слепых. Изрядно выпившая Ада уснула, хозяин дома надолго отлучился. Петров, искушенный в интимном общении с биологичкой, возбуждавшей походя всем тем, что представлялось под обтягивавшей юбкой, испытал сексуальное удовлетворение от невнятного прикосновения к предмету внезапного жгучего желания крепко спавшей Ады. Она только пошевельнулась с невнятным бормотанием и подмяла под себя подушку. В мечтах Петров представлял, как можно возбудить девушку лаской, зацеловать её, не безвольную, до головокружения и испытать один на двоих восторг обладания. Но на пьяную голову вышло, как вышло. Почти так же, как в первый раз, когда семяизвержение предвосхитило близость. На счастье, опытный педагог, положившая глаз на субтильного девятиклассника с голубыми глазами, проявила чуткость и не дала даже зародиться комплексам.

Стёпка не подвел.
– Держи. Здесь рабочий и домашний, – радостно улыбаясь, протянул листочек с двумя телефонными номерами. –  А сотовый как домашний. Только с девяткой впереди. Местный оператор.

И Григорий Петров заметался. Позвонить? Не позвонить? Он, конечно, целую неделю думал о блондинке из давно прошедшей юности. Невысокой, но такой ладной. Как будто сейчас, а не целую жизнь назад прикасался к невесомой руке, которая обожгла на школьной сцене. (Карандышев-Петров вел Ларису Агудалову – Аду Врублевскую – под руку.) Но это было так давно! До того давно, что вспоминать страшно, а мечтать небезопасно.

На звонок долго не отвечали. Петров уже хотел по этикету или из малодушия дать отбой. Но неожиданно услышал: "Алло". В голове всё перепуталось. Что хотел сказать? Зачем? Кому? У неутомимого говоруна в эфире язык прилип к нёбу, и со значительным усилием после раздраженного "Кто это? Вас слушают" еле выдавил из себя:

– Моя фамилия Петров, – и насторожённо замолчал.
В ответ насмешливо:
– Это что – такой способ знакомства? Или Вы не знаете, кому звоните?

Голос. Он как будто качался в сознании колокольчиком размеренных слогов и череды звуков. Ударный. Безударный. Глухие. Сонорные.
– Ада... Это я. Ты узнала? – самообладание, казалось, возвращалось.
– Так Вам нужна Ада Альбертовна? Она сейчас подойти не может, – расслышал Петров на фоне хлопанья дверьми и грубых выкриков. – Но вы не сомневайтесь. Я передам. Она Вам перезвонит.

Страстно ожидаемый и в то же время пугающий звонок раздался по дороге в аэропорт. Григорий точно знал, чей голос сейчас услышит.

– Вы звонили мне, – в знакомой интонации пробивались нотки сдержанной заинтересованности.
Безотчётно хотелось  начать с упрёка: «Почему звонишь не вовремя?». Но это лишнее чувство удалось подавить. И после чуть затянувшейся паузы произнес, как будто в прорубь прыгнул:
– Ада, это я, – и почти решительно добавил, – Петров Гриша. Здравствуй.

В ответной энергично-недоуменной интонации слышался интерес к инопланетянину:
– Гриша? Петруччо? Какими судьбами?
– На девятины мамины прилетал, – с  удивившим облегчением выдохнул. – Извини, на регистрацию иду. Можно тебе завтра позвоню?
– Завтра? Можно. Послезавтра не надо. Муж отдыхает после трудовых будней. Помнишь Слепых? Беспокойства не переносит. Нервы.

Разрядившийся телефон решил дилемму: надо ли продолжать разговор или нет? Наверное, не надо. Зачем?  Дожил же до сорока с гаком без ностальгии? Жил-жил – не тужил. Не тут жил. И сейчас свободный как ветер.

Вспомнился анекдот. Плачет муж о безвременно ушедшей супруге: Туда пойду без жены... Туда пойду без жены. А потом приободряется и отплясывает лезгинку с восхищением: Туда пойду без жены! Туда пойду без жены! Туда пойду... Ас-са!

Но голос. Он как будто вливался в душу, пробуждая простое желание слушать и говорить. А страхи... Страхи. Кто их не испытывал при встрече с юностью, пусть бросит в  него, Григория Петрова, камнем.

Звонки до  маминых сороковин превратились в отдушину. Разговорчивая Ада рассказывала об одноклассниках, о дочери Снежане, о себе и о бывшем зав хирургическим отделением Николае Слепых, разжалованном в дежуранты за пьянки-гулянки. Петров не знал, зачем ему вся эта информация, но безотчетно чувствовал, что подсел на бархатные интонации. Аудиозависимость прямо.
Когда он один день не слышал её голоса, в голову приходили всякие мысли. Что она сейчас делает? Кто рядом с нею? Почему раньше не сказала, что Колька всю жизнь попрекает ее неверностью, поскольку единственный ребенок родился через шесть с половиной месяцев после свадьбы абсолютно доношенный? Тогда еще студент первого курса мединститута Николай Слепых обвинил жену в супружеской неверности и изводил постоянными придирками и периодическими припадками ревности.
Когда Снежане было тринадцать, доктор "золотые руки" увлекся юной медсестричкой и подал на развод. Даже снял квартирку, чтобы вить семейное гнездышко, но за три дня до свадьбы застал невесту в собственной постели с водителем скорой.
Лаконичное оправдание "Прости" не счел удовлетворительным. Еще через два года нагло-бесцеремонно вернулся к жене и дочери, обременённый хворями и долгами.
Узнав причину Адиных несчастий, Григорий Петров презирал себя
отчаянно и решил, что только покаянием может облегчить душу. (Знакомый доктор подтвердил: если девушка долго лежала на животе, непорочное зачатие исключить нельзя)
 
Петров представлял их первую встречу после стольких лет. Дольше обычного придирчиво рассматривал себя в зеркале и даже выкроил время для спортзала, чтобы расстаться со смущавшей складкой на животе, слегка нависавшей над ремнём. Обдумывал, какие цветы подарить, купить ли букет заранее, выдержат ли двухчасовой перелет. Он решил снять номер в гостинице. Не вести же Аду в убогий осиротевший домишко! Все должно быть красиво, гигиенично и честно.
Предельно честно. Он всё расскажет, не утаит того случая. Он признается и вымолит прощение. Он любит её и дочь, которую видел однажды на борту самолета. Он просит дать ему шанс стать достойным самоуважения. Он не подлец. Он ничего не знал. Она оценит его и полюбит.

В конце концов он не мыслит себя без того, чтобы не слышать её  переливчатого, чуть приглушенного, обволакивающего сознание голоса. Он влюблен. И помнит всё, как будто это было только вчера, ослепительную и бесконечно несчастную Ларису в "Бесприданнице". Он больше не подленький Карандышев. Она приедет к нему в Москву. Он сделает её счастливой, королевой своей души. В голову приходило изысканное и банальное, но не пошлое. Рисовались соблазнительные картины, как в юности. И Григорий Петров чувствовал себя настоящим Петруччо из "Укрощения строптивой" – благородным острословом, умеющим влюбить  в себя непокорную красавицу. Он её повелитель и раб. Она … его грёза и судьба.

Все эти мысли и чувства подогревались самой Адой, обронившей однажды, что десять лет хранит глянцевый журнал с его фотографией на каком-то светском рауте. Не утаила и того, что дочери ставила его в пример как по-настоящему удачливого одноклассника. И рассказала про маму, которая сетовала: «Что ж Гришку Петрова прозевала! Была бы москвичкой».

Признания Адины терзали, но и давали надежду. Её же ничто не держит в этом городе. Снежане еще не поздно учиться в вузе. А Колька Слепых – конченый человек. Старшая Врублевская должна только радоваться за дочку и внучку.

Слышался любимый голос, изученный Григорием в подробностях.

Встречу назначили на утро, чтобы до вечернего рейса на Москву успеть наговориться, насмотреться, узнать друг друга что ли.
Григорий сидел на террасе кафе рядом с гостиницей. Полчаса ожидания тянулись мучительно долго. В тысячный раз захлестывала радость от близкой возможности держать её руку, обнимать за талию, гладить волосы и слушать-слушать-слушать магнетический голос. Голос, который перевернул всю его жизнь. Голос, который, как морская волна увлажняет прибрежный песок, лился бальзамом на грешную, но ликующую душу.

Седеющий  мечтатель увидел её издалека. Она шла по другой стороне улицы, направляясь к зебре. В глаза бросились тёмные очки на пол-лица. Ничего общего энергичная толстушка в парике соломенного цвета и в мешковатом брючном костюме не имела с его мечтой. Мечтой по имени Ада Врублевская.

Резко жгуче засосало под ложечкой. Нет, он не успел рассмотреть её. Он только осознал, что не сможет сказать этой женщине ни слова. Что не хочет даже приблизиться к ней. Еще несколько минут – и она заговорит с ним. Подколёсин наших дней встал так резко, что официантка, подошедшая сменить пепельницу, едва успела подхватить падавший стул.

Такси в аэропорт. Билет на ближайший рейс. Только бы не оглянуться! Только бы забыть, не слышать колдовского голоса, так бессовестно обманувшего в лучших надеждах! Да Стёпке дать поручение искать покупателя на дом. Ещё... Сменить! Выкинуть симку!

Ада опоздала на этикетные минут десять. В полнейшем недоумении сначала просидела в холле гостиницы. Телефон Петрова не доступен.Потом с террасы кафе растерянная, обманутая в радужных ожиданиях перемен разглядывала редких прохожих.

Держа за руку девочку лет пяти, улицу переходила толстушка  в огромных солнцезащитных очках.
"Какой безвкусный парик!" – подумала безупречно стильная Ада, стройная и  неизменно выглядевшая гораздо моложе своих лет.

2009-2025                © Елена Е.Топильская