Часть Первая Побег. Глава II

Комната. Ночное небо застилает, загораживает весь окружающий мир и лишь приглядевшись можно заметить крыши утлых домишек, буреющие где-то далеко внизу. Несколько фигур застыли, склоняясь над картой. Статичность их поз и напряжённость молчаливых лиц создают ощущение масляной картины, изображающей угрюмых военачальников. Обволакивающая людей тишина, всё больше усугубляет, подчёркивает незримую часть беседы. То как мысли пчелиным роем копошатся и жужжат, растревоженные обстоятельствами. Седая, морщинистая женщина, закованная в доспехи, вес которых давно стал её собственным, время от времени протягивают руку, касаясь фигурок или флажков на карте Побережья мечей, чтобы потом вновь отдёрнуть её в нерешительности.

Мужчина с платком, алеющим на шее словно кровоточащая рана, угрюмо переводит взгляд с неё на посыльного, взмокшего и перепуганного. Тот тараторил без умолку ещё мгновение назад, отпуская то, что свербело в его памяти на протяжении всего пути. Его миссия, была одной сплошной двадцатичасовой скачкой, закончившейся забегом по лестницам. Стоя перед молчаливым квартетом, что теперь, как кажется, общался лишь на одном языке — языке тела, молодой парень заходится слабой нервной дрожью. Лишившийся своего сиюминутного предназначения, взмокший в пути, он активно бледнеет под тяжестью взора этого рыжеволосого мужчины с грубоватыми, рублеными чертами лица. Взора который предназначается даже не ему, а пространству мыслей.

Оттягивая шейный платок, словно он его душит, мужчина наконец переводит взгляд на женщину в голубом платье. Обеспокоенная и растрёпанная, так как если бы это она за последние сутки выбиралась из седла лишь для того, чтобы справить малую нужду или сменить скакуна, девушка сидит наматывая на палец длинные пряди. Ища в этот момент любой поддержки, она упирается спиной в стену, прежде чем опомнившись, начинает заново поправлять и укладывать свои пышные светлые волосы цвета спелой пшеницы.

В своей тарелке, как кажется, находится лишь  человек в военной форме, застывший глиняным монументом подле стола. Он вытянулся по стойке смирно, привычным жестом удерживая под мышкой потрёпанный шлем которому теперь в некоем смысле, обязан жизнью. Солдата, в его служении, не отвлекает даже окровавленная повязка, расчерчивающая лицо, словно жуткое украшение, усеянное проступающими карминовыми пятнами.

Снова и снова в головах бессловесных людей звучат слова доклада, повисшие в воздухе тягостным грузом:

“На нас напали у самой поверхности. Тёмные эльфы перебили почти всех, а затем скрылись в пещерах вместе с грузом. Проклятый колдун предал нас!

Ритуал удалось завершить.”

***

После двух неудачных попыток, постылые железяки наконец звякают о каменный пол. Иголка выигрывает мне какие-то секунды по сравнению с механической кошкой, ковыряющейся в своих оковах крупным осколком какой-то рудной породы. Растирая одеревеневшие запястья, я перевожу взгляд на воина дроу, истекающего кровью. Точнее, на незначительную его часть, что видна мне не смотря на толпу, облепившую тело словно пираньи. Вихрь рук обыскивает тёмного эльфа, таща во все стороны, чтобы стянуть с него арбалет, колчан, сапоги и кольчужную рубаху.

Когда к пальцам наконец возвращается былая чувствительность, я с удвоенным пылом берусь за однообразные замки, с трудом поспевая за эльфийкой, к тому времени подобравшей верный ключ. Мимо меня громыхает орк, держась за поверхностную рану на груди, которой он успел разжиться в суматохе стычки. Довольно грубо он толкает рыболюда, который до сих пор даже не шелохнулся и говорит ему “Давай, делай свою штуку!”. Грузная фигура, которую я уже начал было считать чудаковатым предметом интерьера, приходит в движение и флегматично облизывает руку прежде чем коснуться кровящей раны. Не знаю, сделал ли он это подобным образом из нужды или по прихоти, однако рассеченная грудь действительно начинает стремительно затягиваться.

К тому времени когда мы расщёлкиваем последние кандалы, Персиваль уже успевает скинуть тело дроу в яму с пауками, а Тенебрис, взгромоздившись на нашу “живую гору”, отковыривает со стены баночку со светом —  усладу для моих глаз, напрочь отказывающихся привыкать к здешним условиям жизни, где у темноты есть собственные тени и ещё большая темнота.

В суматохе сложно было оценить насколько громким был крик убиенного, но надежду вселяло отсутствие нарастающего звука бряцающего металла. Но действовать необходимо было быстро и лучшим планом родившемся в столь скромные сроки стала отправка вперёд Сарита, для пущего сходства вооружённого ведром с этой их питательной жижей. Которая, при ближайшем рассмотрении оказалась кашей. К слову. Не преминув поделиться наблюдением, что вопреки заблуждению, не только дроу способны на оголтелый расизм, постоянно страдающий от мигреней эльф тем не менее согласен притвориться надсмотрщиком.

Пока мы обмениваемся последними нервными взглядами, выстраиваясь гуськом вслед за дроу, Эльдет шепчется с нашей “тигровой” эльфийкой. Воспылав к ней неясными отеческими чувствами, дворфийка, не питающая иллюзий относительно собственного выживания, просит девушку об услуге. Она хочет, чтобы Ахана непременно нашла, сохранила и доставила в Гонтлгрим, её фамильный щит, передав его клану Фельдрун. Я бы ещё понаблюдал за трогательной парочкой, но преисполнившись некой внутренней уверенности, Сарит уже открывает дверь, рывком вторгаясь в пространство сторожевой башни. Сторожевого сталактита, да простит меня Тимора! Его одинокий соплеменник сидит за столом, играя в кости сам с собой. Когда я крадучись следую внутрь, до меня доносятся лязгающие звуки сверху, а недовольный сторож отрывает взгляд от партии на столе, начиная что-то недовольно выговаривать. Следующее, что он видит это огромный ком каши, летящий ему прямо в лицо, после чего раздаётся потрясающе звонкий металлический звук удара. Не это я имел ввиду, когда сказал что мы вооружили Сарита ведром, ох не это…

Затевается очередная свалка. Как мотыльки на огонь, внутрь начинают прибывать мои товарищи, стремясь поскорее покинуть открытую местность. Образуется давка. Сторожка, явно не рассчитанная на то, что здесь будет ошиваться добрая дюжина фигур всех форм и размеров, превращается в кипящий котёл. Кажется, что мы больше мешаем друг другу. Чье-то рычание и разрозненные возгласы сливаются в истеричный гам. Лишённый необходимости целиться, для того чтобы попасть по врагу, замызганный кашей дроу наносит несколько коварных ударов, пронзая Эльдет и вновь рассекая грудь недавно исцелённого орка. Я предпринимаю попытку схватить длинноухого агрессора, раз, другой, но всё беp толку. Пальцы проскальзывают по каше покрывающей доспехи, в то время как в ответ на меня обрушивается серия скользящих выпадов.

События разворачиваются с отупляющей скоростью, мы толкаем, кусаем, рубим и хватаем нашего обидчика и только Шуушар наблюдает за происходящим с безмятежным спокойствием. Обеспокоенная судьбой подруги, Ахана тащит меланхоличного рыболюда к дворфийке, и пока его целительная слюна спасает от гибели одного из нас, другой уже валится на землю. Едва не придавив снующих по комнате гномов, Ронд грузно оседает на каменный пол, являя нам свою спину с глубоко засевшим арбалетным болтом.

Перекошенный от ярости Сарит, устремляется к очередному сородичу, показавшемуся на лестничном пролёте, кувырком отправляя последнего в затянувшуюся свару. После того как Тенебрис оголяет  трубку идущую через её руку и окатывает обезумевшего стражника какой-то охлаждающей жидкостью, мне наконец удаётся как следует скрутить мерзавца, подставляя его под скорую расправу Персиваля. Нам удаётся распределиться на две кучи, сконцентрированные вокруг противников, после чего происходит грязный обмен злыми и жестокими ударами. Показавшееся мне вечностью, на самом деле заканчивается за считанные секунды. Это чудо, что навалившись гуртом на двух тренированных и вооружённых воинов, почти все из нас остаются живыми, а многие ещё и невредимыми.

Когда шмыгнувший наверх Баппидо, возвещает, что у них там оружейная, топот множества ног прокатывается по лестнице. С жадностью голодных детей пустыни, впервые оказавшихся в кондитерской лавке, мои доблестные спутники методично вооружаются. Я с тоской оглядывают сторожку, недовольно отмечая, что здесь нет моих вещей, а эти жестокосердные глупцы могли и вовсе избавиться от моего скарба. Но переодевать-то меня было зачем?..

Пока я скромно околачиваюсь в центре комнаты, моя растревоженная душа наполняется теплом, когда первые проблески надежды поселяются на лицах других узников. С большой любовь Эльдет прижимает к себе свой фамильный щит, проходя мимо Персиваля. Мужчина, увешанный оружием, методично застёгивает ремешки доспеха, вернув который, он тут же стал словно бы ещё на пол головы выше. Тенебрис оглядывается. Хитро. Изучающе. На её бедре, поблескивает серп, изогнутый, элегантный, удерживаясь там словно сам по себе, а на другой стороне висит арбалет. Не впечатлённая наблюдениями она подхватывает с земли Стуула, который самозабвенно бегает взад-вперёд, желая быть частью этой радостной неразберихи. Механическая кошка поднимает его повыше, вращая и рассматривая со всех сторон, отчего-то громко называя Миконидом. Кажется и об этих штуках металлическое существо знает вообще всё.

Наблюдение за боевитостью соратников, покрывает меня налётом лёгкой зависти. Я решаю захватить метательные дротики, просто чтобы, подобно тому самому грибочку, примкнуть к всеобщему веселью.  Миную Джимджара, чьё большеносое лицо всё так же светится располагающим самодовольством, и уже тянусь к стойке с метательным и древковым оружием, когда сталкиваюсь с Аханой. Как любимого питомца, она удерживает в руках чудесный посох, напоминающий стремительную волну застывшую в моменте. С её обычной робостью, она запинаясь говорит что исцелит меня, и в следующий миг словно прибой, меня окатывает целебный поток, принося странную тоску по дому и залечивая многочисленные рубленые порезы, доставшиеся от стражника которого я дважды тщетно пытался удушить. Попутно захватив с собой верёвку, одну из многих, найденных нашими шебутными гномами, я присоединяюсь к остальным.

Промежуточная победа, как известно, не является окончательной — мы всё ещё в плену, окружены врагами и совершенно не знаем куда двигаться. Пятёрка моих товарищей, которым, судя по хмурым лицам, сегодня досталась самая тяжёлая работа, делится с нами наблюдениями. Звучит заветное слово “кухня”, после которого мы осознаём дополнительный источник ощущаемой слабости. Тоскливо поглядывая на кашу, размазанную по полу в пылу схватки, но приобретающую всё больше привлекательности с каждым ударом сердца, группа заключённых принимает волевое решение — вырваться на свободу и будь что будет. Не нужны нам никакие слава и богатство, не жевать нам пищи наших недругов — чем скорее простынет след, там выше шансы на спасение. И стоит нам, вдохновлённым подобным единодушием, распахнуть дверь как и без того тусклый фиолетовый свет, меркнет.

Всё сущее, всё что есть в мире дурного и прекрасного заполняет невыносимый писк, словно каждая косточка в моём теле воспроизводит его, перегружая способность чувствовать. Судорожные ведения проносятся перед глазами. Картины отвратительного побоища.

Тела раненых, молящих о прекращении страданий наслаиваются на очертания уже погибших, но нечто внутри, неотступно, утягивает внимание в поисках четырёх отдельных фигур посреди хаотичного сражения:

Мимо ментального взора проносится крупный мужчина. Выставив руки, всем телом он устремляется вперёд, пытаясь поймать кого-то, кого ему никак нельзя отпускать. Ему на смену приходит очертание кучи предметов, обрывков и прочего мусора в которых копошится нечто маленькое. Сколько бы вещей ни скатывалось с горки, меньше их будто бы и не становится, отчего крохотное существо того и гляди утонет в них. Горюющая женщина, чьего лица мне никак не разглядеть из-за сложенных лодочкой ладоней, сидит и содрогается от плача. Собираясь у её ног, слёзы  уже пробивают крохотные русла в грязи поля брани, пока плечи заходятся в скорбном, дёрганом танце под аккомпанемент стонов и всхлипов. А ей на смену является мужчина, склонившийся над павшим. Не желая примириться с судьбой или просто пребывающий в состоянии шока, он снова и снова трясёт усопшего, то и дело нагибаясь чтобы настойчиво что-то шептать ему на ухо.

Пока реальность проступает сквозь тревожные образы, время кажется обратилось в тягучий скомканный студень. Желающие воскликнуть губы не размыкаются. Звуки окружающего мира, искажённые, едва достигают слуха, а тело продирается через эту непослушную массу с великим трудом, оставляя за собой в воздухе смазанный шлейф. По мере того как время вспоминает, как ему собственно идти, высоко над головой, врезаясь в башни и заполняя воздух взвесью пыли и песка, проносятся две самые уродливые птицы из всех что мне вообще доводилось видеть. В день их сотворения, демиурги лепящие жизнь из чудотворной глины, явно  испытывали одну лишь скуку, сдавливая свои блеклые поделки во властных пальцах. Потому что как иначе объяснить это нагромождение роговых наростов и меха, зубов и перьев, случайно размещённых на теле хищных грифов рядами и клочьями? Четыре не менее отвратительных но куда меньших твари, тут размеры и мохнатые хоботки наталкивают на мысли о насекомых, движутся следом. Всё это действо беспорядочно соударяется, впиваясь друг в друга зубами, когтями и клювами, потроша прямо в воздухе и орошая бездну подле нас сгустками чёрной жидкости. Мост и стены содрогаются, а постепенно возвращающийся слух доносит крики дроу, выбегающие на защиту аванпоста.

Но что одним — горе, другим — счастливый случай. Не препираясь больше ни секунды, мы несёмся гурьбой через паутинные мостки. Персиваль вспоминает про сундук, замеченный эльфийкой, после чего направляет всех к покоям Верховной Жрицы. Вот только на месте былой статуи теперь возвышается исполинских размеров паук, живой и настоящий. Пока мужчина оглядывается в полутьме, ожидая остальных, массивные жвала уже впиваются между сочленениями доспехов, опрокидывая воителя наземь и сковывая его конечности ядовитой слюной. Всё больше дроу и квагготов высыпают на улицу, отчего  мы спешно набиваемся внутрь, устраивая давку на входе. Двигаясь в числе последних, я вижу как статная тёмная эльфийка, воздев над головой сияющий посох, обрушивает на незваных гостей целое облако кровожадных жучков, принимающихся пожирать демонов на лету. Эльдет толкает меня в спину, желая поскорее укрыться от подобных зрелищ и к моменту когда мой взгляд заставляет разум поверить в существование огромного арахнида, юркая Тенебрис уже натужно оттаскивает Персиваля в сторону. С её металлических пальцев слетает электрический разряд, быстро вонзаясь в латный нагрудник, попутно встряхивая всё тело молодого воина. И я готов поклясться, что слышал как она шипит “Заводись!”, пытаясь снова привести в действие дурацкий человеческий мотор, к тому моменту уже начинавший пропускать удары.

На удачу, у гигантского паука оказывается куда меньше ног, чем у меня новых друзей. Пропуская удары и тычки со всех сторон, он лишь огрызается, злобными рывками перескакивая с места не место, не в силах сконцентрироваться на одном раздражителе. Преодолевая отвращение я дважды напрыгиваю на тонкие конечности твари, от того кажущиеся хрупкими, но не смотря на мою уверенность в своих ударах, каждый раз истеричные броски паука спасают его от моей атаки. Когда его туша начинает крениться, откуда-то из-за спины, там где виднелась лестница, раздаётся злобный шипящий речитатив младшей Жрицы, погружающей комнату в кромешную темноту.

После увиденного снаружи, у меня трясутся поджилки в ожидании того, что может учинить заклинательница и раньше чем рассудок произносит решительное “Нет!”, я уже опрометью несусь к лестнице, распахивая медвежью хватку и боязливо пригибая голову в ожидании удара. Не смотря на чернейшую темноту, мой разум посещает чистейшая ясность — Каждый мой третий поступок в этот день оказывается неповторимым. Каждый третий удар, направляет сама Леди Удача. А значит, что бы я ни совершал сегодня, если я не умру во время первых двух попыток, на третий раз я восхищу даже самых скептичных наблюдателей! С этими мыслями, моё тело врезается в красноглазую женщину. Реакции, обострённой действием адреналина, хватает на то, чтобы в моменте восхититься тем, как миру удаётся кувыркаться перед глазами, даже в кромешной темноте, пока мы кубарем летим через лестничный пролёт.

Отчаянно моргая, в надежде разглядеть если не всю эльфийку, то хотя бы блеск лезвия, поймавшего случайную вспышку света, я получаю подлый удар в спину от чего-то потустороннего. Чистой мощью, меня опрокидывает на землю, пока обидчица хохочет в совершенно другой части комнаты. К тому моменту как Ахана помогает мне подняться, накрывая целительной волной, тьма уже начинает рассеиваться. Моему взору предстают напряжённые лица товарищей, сгрудившихся  вокруг купальни, из которой магия темноволосой эльфийки зачерпнула воду. А из под ванны, поскальзываясь на крови, выползает Джимджар, оставив тело Аши, багровеющее сетью колотых ран.

Молнией, Ахана перемещается к сундуку, восклицает, что он заперт и с завидной прытью начинает сгребать украшения со столика, заворачивая их в полотенце. Наша группа в очередной раз рассредоточивается в поисках того, что в этот день выиграет наши жизни у судьбы. Я осматриваю мою недавнюю обидчицу, но не нахожу никаких ключей. С каждой секундой всё больше скучая по своим инструментам, я выдёргиваю из манжеты изрядно затупившуюся иглу и усаживаюсь перед массивным ларцом, когда мне на плечо еле заметно опускается крохотная ладонь старика Баппидо. Наши глаза встречаются почти на одном уровне, когда бухтя и чертыхаясь из-за людской недальновидности, он настойчиво толкает мою ладонь куда-то за дальний край крышки. Через секунду мои глаза взволновано округляются, а Джимджар с другой стороны скрипуче подтверждает мои опасения — “Так что ты собираешься делать с ловушкой?”. Словно ангел и бес они застывают по оба плеча. Каждый раз когда я готов был совершить ошибку я слышал недовольное ворчание слева, а когда пальцы обнаруживали незаметные пазы на поверхности — подбадривающие смешки справа.

Среди драгоценного барахла Верхновной Жрицы, её одежды и украшений, обнаруживаются целительный набор нашей добродушной жрицы, два набора инструментов, среди которых я едва успеваю выловить свой, прежде чем жадные механические лапы опускаются в сундук за следующим, а так же фигурка изображающая шахматного коня, почему-то красного и ещё раз почему-то — очень необходимого Персивалю. Пританцовывая со своей добычей, Тенебрис набрасывается на сундук в соседнем помещении, откуда после секундной возни начинает извлекать разнообразную одежду. Конечно. С отмычками любой дурак сможет. Даже у меня получилось бы.

Судя по звукам доносящимся снаружи, гуща боя перестаёт быть такой уж густой, из чего мы делаем единственный верный вывод — нам пора уносить ноги. Спасибо хозяюшке за изделия из паучьего шёлка — благодаря верёвке небывалой прочности, мы с лёгкостью соскальзываем вниз под эгидой водопада. Помогая и поддерживая друг дружку, правдами и неправдами выплываем на берег уже приготовившись издать свой маленький победный вздох облегчения, как вдруг…

Наши черепные коробки вновь сдавливает нестерпимый писк. Искалеченное тело демона издевательски медленно снижается, обрушиваясь на песок. Переломанная, истерзанная фигура, словно сквозь мёд плывёт вниз, комически долго расшибаясь о твёрдую поверхность. Не знаю от чего меня мутит больше — от кошмарного звука или наблюдаемого зрелища, но я радуюсь что ещё не успел подняться, когда дёрганая пелена вновь застилает мне глаза.

Вокруг бушует пиршество смерти. Поле битвы медленно подёргивается тошнотворными волнами осознания. Немногие выжившие завидуют павшим, отвратительные миру и самим себе из-за пребывания среди этого театра абсурдной жестокости.

Взметая вверх комья побагровевшей грязи, мимо меня проносится огромный мужчина. Исполинские мускулы, словно вытесанные из камня, набухают целой картой вен, когда выставив вперёд руки он таранит безликую фигуру. Два массивных рога пронзают жертву, взметая её вверх и оставляя трепыхаться тряпичной куклой.

После этого меня накрывает ослепительной вспышкой. На миг моё внутреннее “я” прищуривается когда обращает внимание на гору блистательных сокровищ планомерно уходящую всё выше и выше. Где-то там, на вершине сложной конструкции из драгоценностей в числе которых найдётся место для предметов всех возможных искусств, сияет пурпуром крохотная подушечка. Через миг я понимаю что она уже пустует, потому что её хозяин зарывается в груду разноцветных кристаллов и атласных тканей.

Опуская взор, я начинаю пятиться, по крайней мере пытаюсь это делать, пока на меня медленно наползает тягучий вишнёвый поток. Девушка, заходящаяся сдавленными рыданиями, исступлённо пытается выцарапать собственные глаза, а багровые ручейки всё струятся и струятся по дрожащим рукам, впадая в кровавое озеро у её ног.

Я всё же отворачиваюсь, или мне так кажется, но продолжаю созерцать очертания человека, склонившегося над мертвецом. Ощерившись, он прижимает тело павшего к земле, продавливая грудную клетку и по-звериному тянется вниз, чтобы с жадностью вгрызться в бледнеющую шею.

Наконец, кошмар наяву гаснет, и подскочив я начинаю стряхивать с себя кровь и тлен, которые на поверку оказываются всего лишь водой и прибрежным песком. Что-то содрогнулось внутри, запретное, жуткое. Нечто, кажущееся чужеродным настойчиво колотится в сознание, пытаясь доказать, что оно очень даже родное. Продолжая отряхиваться, я интуитивно нахожу отголоски подобных чувств во взглядах Персиваля, Тенебрис и Аханы, прежде чем понимаю, что остальные не движутся, всё ещё увязая в зыбучих песках нерасторопного времени. Демон подёргивается, агонизирует перед нами, растекаясь по земле чернеющей желчью. Первый совладав с чувствами, рыжеволосый парень заносит клинок, но нелепо промахивается, всё ещё оглушённый видениями. Клубящийся ужас распирает нас, заставляя все члены подворачиваться по мере того как израненная тварь начинает подниматься, собираясь бороться за свою жизнь. Измотанные и полные нервной энергии, мы обрушиваем на демона град смертельных ударов, после чего слышим удаляющийся топот наших товарищей. И голос Сарита поторапливающий нас, будто бы это вовсе не нам пришлось ожидать, когда же они наконец придут в движение.