Заповедный лес Глава 1 Детство Красомира

Заповедный лес 1 часть

Глава 1


ДЕТСТВО КРАСОМИРА


1.

 Старый леший Вешенка – хранитель Заповедного леса в эту прохладную майскую ночь, как обычно, совершал обход уснувшего волшебного царства. Его невесомые крадущиеся шаги нисколько не тревожили нежную тишину. Яркой желтизной струила свет луна. Давно угомонились звери и птицы. Не колышась, спали травы и деревья. Приближалась полночь – час любви и коварства.
 Огромный лес, затерянный где-то на бескрайних славянских просторах, разбросал свои зеленые лапы на многие десятки верст вокруг. За одну ночь не то, что весь, и тысячной доли сказочных земель не обойти, не объехать. Но не было в этом для Вешенки такой надобности. На корявом безымянном пальце правой руки лешего вросло в столетний мох чудесное колечко – память о молодых годах, подарок самой Весны-девицы.
 – Да! – вздохнул про себя Вешенка: – Ох, и сладки же воспоминания о красоте дивной, силе молодецкой, удали безудержной. Раньше-то все по-другому, лучше, справедливее свершалось. Доброта, правда, да честь пуще жизни почитались! Боги рядом с людьми жили. Хорошим делились поровну, плохое гнали с земель русских. Вот, как было! Да невесть откуда зло подкралось: брат на брата топор поднял, сын отца предал, матери – берегини очагов домашних – от детей отказываться стали! Забыли люди богов! И осерчали боги! Ушли, оставив глупых и непокорных один на один с лихом. Ой, и много с той поры горьких слез пролилось! Реки полноводные! Чернота заполонила землю, островками разбросав кое-где остатки добра и справедливости. И лес наш – один из светлых пятнышек этих. Но и к нему тьма постепенно подкрадывается. Каждую ночь загорается на волшебном колечке стрелка, острием своим указуя, куда спешить с помощью. А мест таких все более и более становится!
 Вот и теперь торопился Вешенка по знаку туда, где творилось неправедное. С каждым шагом ярче становилось свечение перста указующего – значит, на верном пути был сторож лесной.
 Чу! Сопение да чавканье донеслось из зарослей. Кровью запахло. Так и есть! Упыри поганые подкараулили семью крестьянскую, до зорьки вечерней не успевшую в село попасть, да сосут нечисти живицу человечью. Чем тут поможешь?! Напитал уже яд чудовищный тела несчастных. Еще несколько мгновений, и те тоже станут упырями проклятыми, пополнят армию сил злодейских.
 И совсем было поворотился Вешенка, да заприметил неподалеку сверток спеленатый. Никак младенец?! Точно! Отложили недруги поживу сладостную, чтобы, значит, вместе с новичками (даром, что родители бывшие) плоти нежной наесться. Младенец-то к богам ближе, ибо нет в нем еще зла человеческого, и не может он упырем стать, потому и сожрут его, даже косточек не оставят. Что с дитем делать, неизвестно, а спасать надо: не зря ведь перстенек сюда привел.
 Подхватил леший сверток и пустился наутек изо всей мочи. Диким воем взорвалась тишина лесная. Упыри кинулись в погоню. Сколько их было, Вешенка не разобрал, но много, очень много. Трещали позади сучья ломаемые, горели огнем глаза алые, изрыгали проклятия пасти разинутые.
 Хоть и сдерживали братья-деревья прыть чудовищ, да Вешенка постепенно уставать начал: сказывались годы прожитые. Еще чуть, и догонят поганые! Однако блеснуло впереди спасительное зеркало Русалочьего озера. Размахнулся леший, бросая сверток на середину:
 – Эй, моревны, принимайте подарок! – и тут же оборотился замшелым пнем столетним.
 Застыла нечисть на берегу. Вой сменился гнусным ворчанием. Да ничего не поделаешь: вода для упыря, что солнце – вмиг испепелит. Потоптались-потоптались чудища, походили вдоль заводи, наводя страх телами синюшными, мордами одутловатыми, зубами окровавленными, и убрались восвояси.

* * *

 Едва только засветлело на востоке, зашевелился старый пень, принимая прежнее обличие, и отправился Вешенка посмотреть на находку свою нежданную. Огляделся. На озере тишина, покой и никого не видать. Забеспокоился: или не поймали рыбьи хвосты ребеночка, да затонул он неожиданно.
 – Вот незадача! – огорчился леший, как вдруг услыхал доносившийся из самых густых камышиных зарослей пересмех девичий. Подкрался тихонько, вошел в воду (что ему – дерево-то не тонет) раздвинул стебли жесткие. Нашел! Нашел мальца! Сплели сестры-русалки Вербница, Ивица, Кувшинница плотик из тростника гибкого, положили на него младенчика и давай забавлять его в три голоса. Распеленали, обмыли водицей ключевой со дна озера, покормили кашицей из корня сладкого, чего ж не радоваться родимому. Присмотрелся Вешенка. Оказался спасенный мальчиком, да таким хорошеньким, таким крепеньким: волосики вьются цвета пшеницы спелой, глаза сияют голубей огня василькового, щечки пухленькие – кровь с молоком.
 – Как зовут-то парнишку, дедушка? – обратилась к лешему самая старшая, Ивица.
 – Не знаю, не ведаю, – пожал старик плечами: – Некогда было спрашивать, да и не у кого – пожрали уже родителей его упыри поганые.
 – Давайте имя ему подберем, сестрицы, – забеспокоилась средняя, Вербница: – Негоже как-то без имени!
 Младшая из русалок, Кувшинница, потянулась, томно веки смежив, провела руками нежными вдоль груди налитой:
 – Ой, и красавец же вырастет из парня! Дайте срок! Погибель всем нам от любви наступит! Краше его нет в миру. Вот и назовем мальца Красомиром!
 – Ох, вам бы, неугомонные, только о шалостях и думать, мужиков приманивать, а мне ломай голову, куда пристроить найденыша! Не в дупле же лесном, да не в озере омутном растить! В деревню тоже не снесешь – враз упыри по запаху сыщут, и конец! – запечалился Вешенка, но против имени предложенного возражать не стал. Красомир, так Красомир. Других величаний ничем не хуже.
 Выход, по-женски мудрый, подсказала Ивица:
 – Отнеси, дедушка, мальчонку в Змеиную балку, к старой Вырице. Мудрее ее не сыскать в нашем лесу. Приглянется колдовскому глазу – и взрастит и воспитает, а не приглянется – все одно, где погибель принять придется.
 Почесал леший затылок. Сказать не трудно, выполнить посложнее будет. С незапамятных времен поселилась в заповедных просторах ведьма Вырица. Еще с богами древними вместе пришла в лес. Жила уединенно в ладной деревянной избенке. Сама встреч ни с кем не искала, зла не делала, но и других не привечала. А попадал кто сварливой под горячую руку – надолго запоминал. Поднебесные, и те, обходили Змеиную балку стороной, без нужды, значит, не лезли. Много от нее добра видели жители лесные, да людишки окрестные: и пожар потушит летом знойным, и хлеба поднимет лежалые, и хворь любую отведет. Но шарахалась от старухи во все стороны сила нечистая, за сто верст береглась. Вот так-то.
 Однако нечего бороду перебирать бестолку!
 Пошел Вешенка к лесной чародейке. Нехотя, но пошел. Понимал, что лучше убежища для найденыша вовек не образуется.
 Долго ли, коротко добирался, неведомо, только к вечеру замалиновела в предзакатных лучах лохматая крыша ведьминой избушки. Шагнул Вешенка на тропинку к дому и отпрянул в сторону: как по команде взметнулись над травами десятки гадючьих голов. Зорко стерегли хозяйку обитатели Змеиной балки.
 – А ну, цыц, слуги мои верные! – отворилась со скрипом дверь дубовая: – Почто дорогого гостя зазря пугаете!
 Исчезли стражи ползучие, будто не было, и выросла на пороге сгорбленная фигурка, черным платком покрытая: космы седые прячут лицо морщинистое, нос крючком нависает над губами шамкающими, но из глубины насквозь зорко глядят очи крыла воронова. Оторопел Вешенка, спрятал сверток за спину (благо малец волшебством лесовика убаюканный всю дорогу спал молча) и застыл бессловесно. А ведьма, знай, похохатывает:
 – Что ж ты молчишь, гость нежданный?! Случайно забрел к карге старой или дело имеешь? Чего заколдобил, милый? Чего испугом изошел? Не опасная я! Глянь-ка!
 Вмиг исчезла колдунья страшная, стоит в дверях молодка русоволосая в дорогом наряде праздничном. Ни дать, ни взять – купецкая дочь!
 – Теперь любо ли?! – и даже голос поменялся: из скрипучего грудным стал, волнующим. Совсем растерялся леший. Мог бы краснеть, так и залился бы стыдом жгучим.
 – Да ты не свататься ли на старости лет пригребся, пенек трухлявый?! Точно! Свататься! Вон застыл-то как истуканом! А за спину-то дары, небось, прячешь?!
 От такого нахального предположения Вешенка тут же обрел дар речи, замахав что есть мочи свободной рукой.
 – Что ты! Что ты! Не... Я... Дык... Вот... Потому... – снова замямлил леший.
 – А что?! Или невеста не по нраву?! Или стара чересчур?! Так присмотрись-ка получше! – Вырица плавно двинулась навстречу, на ходу превращаясь в юную красавицу, какой, очевидно, и была во времена незапамятные. И все б ничего, да никакой одежки на ней, окромя волос смоляных длинных, не наблюдалось, а непотребства Вешенка не терпел. Угнул он к земле голову и вытянул вперед сверток с найденышем:
 – Вот!
 Разом стало все на свои места. Опять замаячила перед ним старуха в черном. Заторопился лесовик, пока ведьма еще чего-нибудь не выкинула:
 – Нашел надысь! Перстенек волшебный привел! У упырей отбил! Еле ушел от погони! Спрятать бы! Окромя, как у тебя, негде более! Сыщут везде твари могильные! Пособи, коли можешь!
 Молча повернулась к дому Вырица, а уж на самом пороге еле слышно прошептала:
 – Входи. Ночь на дворе. Утро вечера мудренее.
 Сумрачно в избе было, прохладно и тихо. Никаких привычных спутников колдовских не виделось: ни ворона черного, ни котищи зеленоглазого, ни совы-ухальщицы, никого. Ловко оборачиваясь, старуха запалила лучину, щедро нарезала краюху хлеба и, выставив плошку с драгоценной солью, открыла печную заслонку. Вокруг распространился дивный аромат свежих щей, печеной свеклы и еще чего-то необычного, сладкого и дурманящего.
 – Присаживайся к столу.
 Густое варево наполнило миски, из чугунка посыпались крепкие свекольные клубни, а в большое блюдо ведьма вывалила крупные тушеные мухоморы, добавив на запивку жбан медовухи:
 – Поснедаем – ворожить буду, а уж после ответ за мальца дам.
 Вешенка заприметил, что упоминание о найденыше как-то сразу поубавило веселости в голосе хозяйкином, да и не только в ней одной. Едва леший приладил ложку ко рту, как из-за печки донеслось ворчливое причитание:
 – Кого это ты еще привечать вздумала? О каком мальце речь? Умом что ли под конец жизни тронулась? Самим иной день жрать нечего, времена-то не старинные, когда, что ни день, крестьяне подношения тащили. А ты младенца завести решила?! Чем кормить будешь? Молочка, почитай, лет десять не видывали. Змеи, и те, на медовуху перешли: налижутся и давай извиваться. Тьфу!
 – Нишкни, злыдень! – бросила Вырица, добавив: – Это Кукиш. Он добрый. А лается от старости, да домовитости. Дюже обстоятельный – во всем порядок любит.
 И правда, на стол ловко взобрался лапоть, не лапоть, а что-то лохматое, росточка с локоть, с большими круглыми ушами, маленькими трехпалыми ручками и ножками. Глаза, нос и рот злыдня утопали в густых зарослях шерсти. Кукиш повертел головой:
 – Иде дите? – ловко раскрутив сверток, домовой зачистил свеколку, смочил в сладком хмельном зельи и принялся мелкими кусочками скармливать ее довольно лупавшему глазами Красомиру.
 Вешенка утер рот, вежливо отказавшись от мухоморов, наевшийся мальчонка напустил на лавке лужу, тут же утертую Кукишем, и заснул, а ведьма достала из сундука в глубине избы рубиновое яблоко, положила его на середину стола и застыла, вглядываясь в ей одной ведомые глубины волшебного камня.
 Долго сидела Вырица, и леший было задремал от густой тишины, да злыдень, ловко забравшись на плечо, зашептал в ухо:
 – Беда будет, чую! Старухе-то на роду написано, как появится подле нее найденыш, так через дюжину лет придет ее смертный час. Потому и опечалилась! Но ведомо так же, что парень этот великим героем станет, подвигами прославится, и лес наш и всю землю русскую от нечисти защитит. Так-то! А как величать-то мальца?
 – Красомиром русалки назвали.
 – Хорошее имя, – одобрил Кукиш. – Звонкое. Будет ворогам от чего мурашками покрываться.
 Беседу прервала вышедшая из оцепенения колдунья:
 – Оставляй Красомира, Хранитель! Сделаю все, как велено богами: и защищу, и воспитаю. Быть по сему!


2.

 Незаметно три года пролетело. Красомиру близилось к четырем. Рос он не по возрасту быстро, крепким, здоровым, на диво красивым. Каждый день Вырица учила парнишку грамоте книжной, премудростям житейским, колдовству тайному, искусству бойцовскому. Все впитывал пытливый ум, все осваивал, но, как любой мальчишка, нет-нет, да и норовил сбежать от бабкиного пригляда, пошустрить, попроказничать. Ведьма, вроде, смотрела на шалости воспитанника сквозь пальцы, но строго-настрого приказала Кукишу не выпускать Красомира из поля зрения ни на минуту; опасалась, значит, козней нечистых. Полюбили найденыш и злыдень друг дружку, подружились, иной раз даже проказничали вместе, поворовывая у старухи из под носа репу медовую. И невдомек им было радующимся, что видела все Вырица, но прощала: старый, что малый, – пусть потешатся!
 В ту осень сентябрь долгим теплом не отпускал лето зеленоглазое, и только первые утренние октябрьские морозцы позолотили дерева, обагрянили. Зашуршал под ногами листопад сказочный. Но, все одно, солнышко грело взгляд и душу, не давая воли ливням студеным.
 Однажды в полдень принялся Красомир за избушкой колдовской мастерить дворец сказочный из прутиков осиновых. Любо у него получалось, ловко. Кукишу, пристроившемуся на стрехе, очень нравилось. Смотрел злыдень, смотрел, да и задремал под лучами баюкающими. Малец же почти достроил игрушку свою, осталось последнюю палочку приложить, как вдруг блеснуло что-то на краю поляны. Пригляделся. Влечет. То серебром вспыхнет, то рубиновым светом, а то засияет сапфиром или вообще радугой весенней. Обернулся Красомир. Дремлет Кукиш. Не стал будить, тишком, тишком, да и погнался за волшебством манящим. А оно-то ближе, то дальше; то слева, то справа; то притухнет, то разгорится с новой силой. Будто смеется. Осерчал мальчонка, позабыл наставления старухины – не уходить за пределы балки Змеиной, погнался за огнем призрачным. Уже на самой границе владений Вырицы выросли из травы стражи копьеголовые, предупреждая об опасности, но куда там! Разве сумел когда кто остановить человека страстью опаленного?!
 Бросились змеи назад к избушке, а Красомир в это время все далее и далее в лес уходить начал. Прискакали ползуньи под стреху, зашипели что есть мочи. Спит Кукиш, словно волшебным дурманом напоенный. Пришлось самой юркой взобраться на крышу, да махнуть так хвостом, что незадачливый "дядька" кубарем покатился вниз. От удара о землю встрепенулся злыдень, завертел головой:
 – А?! Что?! Иде?!
 Осмотрелся и обмер. Нету Красомира-то. Беда! Да еще какая! Заколотилось сердце. Прикрикнул:
 – Показывайте дорогу! – и помчался вослед пустой.
 Между тем малец забрался в самую глухую чащу и остановился лишь тогда, когда потемнело кругом. То ели мохнатые скрыли лапами солнышко осеннее, дымчатое. Глянул вокруг поляна малая, да незнакомая. Куда забрел? Как выбираться? Неведомо! Тут снова меж деревьев, медленно приближаясь, зловеще замерцал огонек давешний. Ого-го! Волчина громадный, левым глазом сверкая, из чащи на поляну выбрался. Захрустели ветки, задрожала земля под тяжелой поступью. И бежать, и спасаться поздно. А смерть все ближе. Уж и волос виден бурый с рыжиной, и пасть острозубая, и пена на языке кровавая. Присел зверь на лапы задние, прыгнул на ребеночка. Да не тут-то было! Ловко вывернулся Красомир, вспомнив уроки колдуньины. Только тень досталась волчине. А, уходя из под удара, успел полоснуть по шкуре зажатой в ручонке той последней палочкой осиновой. Диким воем взвыл ворог, задымилась шерсть, пролилась кровь черная. Знать, не простой противник был у Красомира, – волкодлак-оборотень!
 Закружились они в поединке неравном, нечисть подлая и малец четырехгодовалый. Уже в клочья изорвал рубашонку когтями острыми оборотень, оставив на тельце нежном царапины кровавые, уже дважды клыки лязгали в полупальце от горлышка худенького, уже заалела на виске русом полоса глубокая, а подмога еще ой как далеко была. Но и волкодлаку доставалось не сладко, нещадно полосовал его прут осиновый. Наконец изловчился зверь, сбил Красомира хвостом, навалился лапами, раскрыл пасть победно и... рухнул замертво на потерявшего сознание парнишку – в последний момент выставил воин будущий вперед оружие свое единственное, и пронзил колышек осиновый самое сердце оборотня.
 В мгновение это выскочили на поляну Кукиш со змеями, а за ними и сама Вырица. Отвалили они тело тяжелое, приложились к груди Красомировой. Дышит! Руки, ноги целы! Голова на месте! И то славно! Значит – жить будет!
 Обернулась ведьма лесная к Кукишу гневно:
 – Ну, горе-сторож, смотри у меня! Еще раз сотворишь такое, превращу в жабу колодезную, будешь весь век квакать-ненаквакаться! Сей же час, пока не оборотился зверь посмертно, вырви-то у него клыки адские – оборонное ожерелье Красомиру сделаю!
 Так был выигран его самый первый бой!

* * *

 На восьмом годочке отправила как обычно Вырица Красомира к старому Вешенке, проведать значит. Два раза в году каждом, по весне и осени ходил найденыш к спасителю своему, отцу второму. Да не просто навещал, побегать, пошалить, а усваивал грамоту лесную, языки звериные и птичьи, превращения разные.
 Полюбил лесовик сынка приемного. Пока мал был, качал на кряжистых коленях своих, постарше стал, приобняв, нашептывал ему сказки разные из времен прежних. И без подарка никогда не отпускал: то свисток какой приладит, то коника резного, то куколку деревянную. Нравились деду поделки-то. Да и поделки те не простые были. По свистку мигом слетались птицы лесные; лошадка, ударь ее об землю, на полчаса вороным конем делалась, а куколка в те же полчаса могла сбить со следа, увести за собой погоню любую.
 Та весна сухой выдалась. Осерчал, видать, Ярило на людей за что-то, не послал ни единого дождика. Поднялись травы и на корню в былинки жухлые оборотились, опустили деревца ветки свои, запритихли пичужки звонкоголосые.
 Провожая Красомира, Вешенка вложил ему в руки мешочек:
 – Пора ноне жаркая стоит. Напомнила она мне об огне-пожаре, посему и вручаю тебе трут волшебный. Дунешь, и мигом возгорится пламя оранжевое, пламя необычайное. Даже камень полыхать примется. Захочешь, согреет в стужу лютую, а захочешь, не будет от него никому спасения. Береги, не трать трут попусту, мало его осталось.
 – Спасибо, дедушка! А дозволь спросить, и не жалко тебе расставаться с сокровищами такими?
 Взъерошила волосы мшистая ладонь старческая:
 – Дурачок! Век наш сказочен, но не вечен, а жизнь любого только тогда смысл имеет, когда есть ему, что другим передать! И, чем больше передашь, тем, считай, лучше время свое прожил! Понял?
 Кивнул Красомир, спрятал мешочек за пазуху, поудобней приладил на плече верного Кукиша, чтобы не растрясти в дороге, и поспешил к Вырице. На краю поляны оглянулся, помахал Вешенке, вовсе не ведая, что подарок этот последний.
 Шелестела под ногами трава сухая, нещадно пятки колола; копошились в голове мысли разные, отвлекали, притупляли чувство опасности, потому и не заметил мальчишка, как попал в засаду. Только выросли вдруг на тропинке люди, не люди, крысы, не крысы, а маленькие с локоть существа в белесой шкуре, с острыми прижатыми к затылку ушами, постоянно двигающимся носом, огромными, по гривне, глазищами. Слепы были те глаза, мертвы, но добычу свою встречные по запаху находили еще лучше, чем иные зрячие. Задние лапы, как у кролика, и мощный хвост помогали им совершать прыжки в четверть сажени. Оружием же служили острозубые пасти и передние когтистые лапы. Незнакомцев по головам виднелась не одна сотня, и потому, как пришельцы, молча, неспешно старались замкнуть кольцо окружения, можно было не сомневаться в их намерениях.
 – Держись крепче! – крикнул Красомир злыдню и бросился бежать. Он летел быстрее ветра, но преследователи не отставали ни на шаг, дыша в спину ядовитой вонью. Мелькнула впереди знакомая поляна, выскочивший навстречу Вешенка. Старик и подсказал ускользнувший в спешке выход:
 – Полезай на дерево! Там не достанут!
 Уже через несколько секунд ловкий парнишка взлетел на березу, откуда и вынужден был наблюдать все происходящее. Серая стая плотным кольцом окружила лесовика. Сучковатые пальцы хранителя вонзались в тела нападавших, разрывая их на части, но Вешенка сражался один против сотен зубастых тварей. Через мгновение лишь горка трухи напоминала о подвиге старого лешего.
 Слезы навернулись на глаза Красомира. Слепцы же внизу бодро пожирали собратьев своих мертвых. Закончив страшную трапезу, окружили они березу. Прыжок. Еще прыжок. Бесполезно. Мальчик оставался недосягаем. И тогда клыки ужасных созданий впились в плоть дерева, откалывая от живого ствола большие щепки. Надежды на спасение больше не было.
 – Кончай рыдать! Вешенка умер героем! Смерть у каждого своя – она написана на роду при появлении нашем на свет животворный! О таком же славном конце многие мечтать только могут! Оплачем его, как подобает, ежели спасемся. Доставай трут. Нетути у нас иного выбора! – первым очнулся Кукиш.
 Действительно, никакой другой выход впереди не брезжил.
 Красомир медленно одной рукой достал маленький сухой кусочек и дунул слегка, направляя взметнувшиеся пылинки в самую гущу атакующих. Яркое пламя в единый миг охватило серые спины. Мрачное это было зрелище и зловещее. Слепцы гибли без единого звука, как тряпичные куклы, вспыхивая жирными факелами и оставляя после себя кучки зловонного пепла, но не прекращали бесплодных попыток добраться до пленника на березе. Так продолжалось до тех пор, пока не перестал существовать последний из нападавших, после чего волшебный огонь исчез столь же внезапно, как и появился.
 Мальчик опечалено спустился на землю и, сняв рубашку, расстелил ее на пепелище, чтобы завернуть в холстину останки Вешенки, не тронутые колдовским пожаром. Внезапно позади раздался страшный грохот – это рухнула подъеденная серыми монстрами береза.
 Красомир собрал все до последней крошки, обильно поливая слезами каждую пригоршню древесной пыли. Кукиш помогал другу. Он и нашел перстенек со стрелкой, давний подарок Весны своему возлюбленному. Трехпалая лапка протянула находку:
 – Надень. Он по праву твой. Теперь ты Хранитель Заповедного леса!
 Сдавленное рыдание рвануло грудь Красомира.
 Так он впервые понял, что значит потерять друга!

* * *

 Тем же днем прах Вешенки захоронили подле избушки в Змеиной балке. Место получилось заприметное, потому что появился весной следующей из землицы здесь росточек зелененький, а через несколько лет зашелестел листвой молодой дубок – о старом лесовике памятка. Кольцо же ведьма отобрала и в сундучок с дарами волшебными спрятала:
 – Мал еще хранителем-то быть. Подрасти немножко.
 Но с той поры долго не отпускала от себя, не разрешала покидать змеиные пределы, опасаясь очередной каверзы. Знала старая, что вышла нечистая сила на охоту за будущим воителем. Лишь через четыре зимы, когда двенадцать Красомиру минуло, дозволила ему Вырица возобновить походы на просторы Заповедного леса, с условием, чтобы возвращался до зорьки вечерней.
 Возмужал найденыш не по годам. Красивым юношей стал: высоким, стройным, плечи широкие, руки сильные, ловкие, волосы по плечам вьются кудрями белыми, глаза добрые синевы синей, а как улыбнется, будто солнышко в небесах засияет. По тропинкам глухоманным без страха ходил: летом по пояс голый в штанах грубо тканных, бечевой подпоясанных; зимой шкуру волчью на плечи набрасывал, да лапти подвязывал. На шее оберег от оборотней из клыков волкодлаковых, а меж ними свисток, лесовика подарок; к поясу кинжал с локоть длинной прилажен: лезвие с одного края стали заморской, с другого серебра черненого – от людей и нелюдей защита надежная. Кто посмеет сунуться?!
 Так и бродили вдвоем с Кукишем. Злыдень в кудри вцепится будто шапка, сидит, зорким стражем дали оглядывает, чтобы беду во время отвести. Бродили, да помаленьку зло поганью за ночь сотворенное подправляли: то раны на березках плачущих, вражьими когтями нанесенные, подлечат; то птенцов осиротевших в гнезда другие подсадят; а то и нежданного гостя, в нору тайную нырнуть не успевшего, заприметят, нетопыря крылатого или аспида окаянного. Не жди нечисть тогда пощады!
 А и много мерзости вокруг шастало. Обнаглела сила темная без отпора достойного – к самому сердцу леса Заповедного подбираться принялась.
 Пролег однажды путь сотоварищей мимо озерца Русалочьего. День-то стоял знойный. Июль-липец на дворе хозяйничал. Распарился Красомир. Сбросил порты на травушку, повязал кинжал в ножнах на шею, полез в водицу прохладную. Кукиш на берегу остался, одежку сторожить. Наплескался юноша вдоволь, назад уже повернул, как услыхал вдруг в камышах недалеких колокольцы хрустальные смеха девичьего. Подобрался скрытно, глянул, и зашлось сердце молодецкое от красы женственной. Русалки зеленоволосые там купание устроили тайное. Впервые увидал парень изгибы плавные, очи томные, губы жаркие, места потаенные, от волнения не удержал равновесия, да и плюхнулся из засады прямо посередь прелестниц. А тем и нипочем, знай, похохатывают:
 – Долго же мы тебя ждали, крестничек! Почто в гости не спешил?! Ай, хорош же ты вырос, Красомирушка! Ай, пригож! Ай, статен! Не ошиблись мы тогда, значит.
 Принялись неугомонные юнца охаживать да блазнить бесстыдно касаньями нежными, поцелуями жаркими, объятьями страстными. Ну и, конечно, прощевай невинность-то! Познал тогда Красомир любовь плотскую, любовь жгучую. Познал, и по нраву пришлось. Да и как не придтись?! Не пень ведь горелый – молодец добрый!
 И повадился Красомир каждодневно подружек навещать, в искусстве любовном упражняться. Привечали его все три радостью светлой, но всего более тянулось сердечко к Кувшиннице стройной да пылкой. И она душой прикипела к юноше. Поглядели на дело такое сестрицы старшие и уступили – сердцу-то любить не прикажешь! Только недолго длилась пора счастливая. На исходе лета закапризничала как-то Кувшинница:
 – Не по-людски у нас выходит. Все в воде, да в воде любимся. Надоела качка озерная. Снеси меня, ласковый, на бережок твердый, на травку мягкую, пахучую. Хоть разок в жизни дай испытать, что жены человеческие чувствуют!
 Разве устоял кто когда перед желаниями возлюбленных?! Поднял Красомир русалку на руки, понес. Долго нес. Переборчивы иной раз красавицы бывают, во вред себе переборчивы: тут солнышка много, там покров жесткий, а тут не перечесть глаз подглядывающих. Наконец остановились от озерца далековато, версты за две, не менее. Кукиш, наперсник верный, поотстал стыдливо, за деревьями скрываясь.
 Миновал полдень объятий ненасытных. Ничто грозы-бури не предвещало. Как вдруг высоко в небе возникла точка темная, за ней облачко невзрачное, а во след ему тучка выросла. Да не простая то тучка была. Камнем ринулась вниз стая черная, все сплошь осы земляные, да в палец размером, да с зубами-ножами острыми вместо жал кусающих. Вихрем налетели. Ни убежать, ни укрыться. Встал Красомир, прикрывая любимую, стеной каменной, завращал сталью кованой ножичка заветного, только хруст пошел тел рассекаемых. Много положил вражьей силы, но тысячи остались. Уставать начал. Тогда лишь и вспомнил про свисток волшебный. Дунул, птиц лесных на подмогу скликая. Почернело небо от кукушек да соек, сорок да дятлов, воробьев да синиц. Мигом округа очистилась.
 Обернулся юноша, руку подавая, хотел Кувшинницу словом приободрить, шуткой посмешить, и закаменел... За спиной белел костями лишь остов обглоданый. Без вскрика, без звука, без стона нечаянного умерла русалка, боялась отвлечь любимого, под удар его подставить смертельный.
 Стальным обручем сердце сдавило. Ни вздохнуть, ни выдохнуть.
 Так он впервые осознал, сколь горька потеря любимой!


3.

 Незаметно в вечность уплыл последний год детства. Приближалось тринадцатилетие Красомира. Уходящая весна лес буйным разноцветьем трав одарила. Всюду тишина и покой разливались. Даже силы тьмы свои гнусные вылазки прекратили. Только старая Вырица день ото дня мрачнее делалась, подолгу перекладывая сокровища волшебные из сундучка заветного в дорожный мешок и обратно. Все к чему-то приглядывалась, все под нос что-то бормотала.
 ОНИ, как положено, ночью заявились. Проснулся юноша от воя хриплого, воя бешеного. Глянул в оконце – в черноте к избушке отовсюду приближались глаза, огнем рубиновым горящие.
 – Волки, бабушка?
 – Откель здесь волки, милый! Упыри поганые в гости не званы пожаловали!
 Зябкий холодок пробежал по спине Красомира:
 – Да разве может их столько быть?!
 – Может! Ох, как может! Сломал, видать, Повелитель Зла заслоны лесные последние. Смерти твоей хочет. Знает, что поражение и погибель ему от тебя наступит. Потому и собрал войско несметное, чтобы, значит, промашки в этот раз не вышло.
 Потянулись пальцы юноши к рукояти серебряной:
 – Что ж, умереть в неравном бою за правду – выше нет чести для воина!
 – Боя не будет! – отрезала ведьма.
 Вопросительно блеснули глаза Красомировы в свете неверном луны, из-за облаков выплывшей. Серебром озарилась поляна перед домом. Всюду, сколько хватало глаз, виднелись бледно-синие тела мертвяные, руками длинными землю взрывающие, воющие пастями окровавленными. То кровь была последних стражей балки Змеиной, беззаветно встававших на защиту хозяйки. Но, что укус для мертвеца! Выдирали монстры гадюк из травы, рвали на части как червей дождевых, давясь, пожирали в спешке останки храбрецов.
 – Боя не будет. Судьба у тебя другая, – спокойно повторила Вырица.
 Открыв в земляном полу потайной лаз, старуха приказала:
 – Бери мешок и уходи. В нем сложено все, что может пригодиться в дороге. С тобой мои знания. Они помогут добраться до места нужного и назад воротиться. А, где своего ума маловато покажется, не погнушайся подсказки спросить. Кукиш рядом пойдет. Ворчлив он, конечно, но, не отнимешь, опытен и глупости не присоветует.
 Красомир заколебался:
 – А ты? Как же ты?!
 За спиной вывалилась оконная рама. В проем тут же вползли, извиваясь, десятки синих рук. Когти заскреблись по заложенной на засов крепкой двери. Затопотали по берестяной крыше, желая разобрать ее на части, гулкие шаги.
 – Уходи скорее, сынок! – взмолилась лесная колдунья. – Впереди у тебя дальний и трудный путь в страну аллеманских рудокопов. Что ждет вас в логове подземном, о том не ведаю, но цель твоя – оружие героев, Меч Четырех Ветров. Только с ним можно вступить в поединок с князем Тьмы. Дойди! Вернись! Отомсти за поруганный лес, за смерть Вешенки, за гибель Кувшинницы, за меня старую! Возврати Добро на землю русскую!
 Приговаривая, незаметно втолкнула ведьма Красомира в лаз тайный и захлопнула крышку. Кукиш судорожно вцепился пальцами в мешок на руках у юноши. Надавил найденыш на люк плечом крепким, да бесполезно – дорогу назад словно отрезало.
 Страшный грохот раздался над их головами. Разметало последнее волшебство Вырицы избу, похоронив под обломками и колдунью, и упырей с добрую сотню, и лаз потаенный.
 Так закончилось детство Красомира.