Книга 3. Глава 12. Блокада

Артем. Россия, 2021 год

После выписки Кирилла Петровского младшего из больницы Артём привез его на дачу в Подмосковье и взял внеочередной отпуск, чтобы приглядывать за ним. Дом опустел, вся семья разъехалась, у всех были свои неотложные дела, работа, учёба и прочее.

Они с Кириллом остались вдвоем. С одной стороны, это было хорошо, так как никто больше не подвергался опасности, кроме самого Артема. Он не представлял, как противостоять другой сущности Кирилла, все чаще вылезающей наружу, как не стать очередной ее жертвой? И самое главное, он не представлял, что делать дальше и как в конце концов помочь Кириллу.

Поначалу Артём справлялся с ситуацией, он научился точно определять возможную опасность по изменению цвета глаз Кирилла, но это понимала и она. До поры до времени её более ничего не выдавало, по крайней мере, до наступления ночи. Она как будто присматривалась к Артему, изучала его, нащупывая слабые места.

Артём чувствовал себя в безопасности только рядом с Прасковьей, под сенью её ветвей, пронизанных янтарным сиянием, и старался и днем, и ночью быть поближе к ней. Она укрывала его, защищала и предупреждала об опасности, отчаянно раскачиваясь, громко шелестела листвой, с глухим стуком роняла яблоки.

Королева теней обходила её стороной, с опаской и ненавистью оглядывая мощную зеленую броню, насквозь пронизанную обжигающим светом. Она сразу же узнала её, ненавистного светлячка, свою оборотную сторону, свою давнюю соперницу, сумевшую оторвать от себя, выдрать с корнем свое темное отражение.

Артем слышал, как она скрежетала зубами, постоянно чувствовал, как она буравит его взглядом, прорываясь наружу сквозь яркую сиреневую глубину, затмевая ее черной ненавистью. Он практически всё своё время проводил рядом с Прасковьей, ощущая раздражение, досаду и злость её темной половины. Но вскоре ему пришлось покинуть свое убежище. Он подозревал, что Королева теней так просто не сдастся и рано или поздно всё-таки выманит его из укрытия, но надеялся, что не так быстро.

Всё началось через несколько дней после возвращения Кирилла из больницы. Поначалу, у ближайших соседей Артёма, а затем и у других жителей села начался внезапный и вроде как беспричинный падёж скота. Одновременно с чем погибла вся растительность на приусадебных участках, даже трава. В считанные минуты прямо на глазах весь зеленый покров на клумбах, в садах, огородах пожелтел, высох и осыпался.

На месте пышущей зелени, сочных плодов и ягод, разноцветья ухоженных палисадников на фоне чёрной, будто обугленной земли торчали голые мертвые деревья, обнажив свои раны, ободранные, будто обглоданные стволы, безжалостно переломанные ветви.
 
Постепенно, дом за домом, проулок за проулком, улица за улицей по селу расползалась напряженная тишина. Жуткое мертвое молчание, ни мычания, ни блеяния, ни кукареканья, ни лая собак, ни звука, оглашаемое только отчаянными завываниями местных баб. Многие семьи кормились за счёт домашнего скота и урожая с приусадебных участков, что порой являлось их единственным источником пропитания и дохода.

Местные ветеринары и агрономы старались найти какое-то приемлемое объяснение: погодные условия, загрязнение воздуха, почвы и воды токсическими отходами близрасположенных предприятий. Это, по их мнению, способствовало понижению сопротивляемости и склонности местной фауны, как животных, так и соответствующего растительного ландшафта, к различным заболеваниям со столь стремительным развитием. К тому же местные власти выделили кое-какие средства в качестве компенсации пострадавшим селянам.

Всё бы ничего, но это непонятно откуда взявшееся бедствие продолжало распространяться по селу, не минуя местные озёра, пруды, лесные угодья и пастбища.

Коснулось это и сельхозугодий ранее местного совхоза, а нынче ЗАО, акции которого давно уже были выкуплены верхушкой совхозной администрацией, пока что худо-бедно помогающей местным жителям сводить концы с концами. Но в случае банкротства хозяйство будет продано кому-то со стороны, вот тогда селянам придётся действительно худо.

Несмотря на предпринимаемые меры, ситуация не улучшалась, а, напротив, медленно усугублялась. Пострадавшие местные жители, число которых росло день ото дня, в конце концов остались один на один со своею бедой.

Люди озлобились и ожесточились против бездействующей сельской администрации, против более удачливых соседей, а в особенности против владельца единственного на всё село не пострадавшего подворья Артёма Белых.

Москвичи, приезжавшие сюда на лето вот уже который год, были вежливы, гостеприимны и щедро одаривали сельчан молодильными яблочками. Теперь же, непонятно как и почему вопреки всему выживший яблоневый сад Прасковьи, как называли его сельчане, дразнил своей неуязвимостью, вызывая у коренного населения нарастающие с каждым днём раздражение, зависть и страх.

И снова спустя 65 лет всё село ополчилось против теперь уже правнука Прасковьи Артёма, приютившего нового её отпрыска, которого раньше здесь не видели.

Открыто нападать никто не решался, помня Огненную деву и её якобы проклятие. Потому место пожарища, где их предки спалили дом Прасковьи, все давно привыкли обходить стороной. А вот окольными путями через сельскую администрацию сельчане дружно ринулись в бой.

К сожалению, люди не меняются, как испокон веков, так и в 21 веке похвалить отчего-то очень трудно, а вот загнобить – это всегда пожалуйста. Толпа горазда на скорую расправу, нужно только чуть-чуть подтолкнуть, и побежит, покатится, как растущий на ходу снежный ком.

История, исторические факты, какими бы поучительными они ни были, с какой бы степенью точности ни соответствовали настоящей действительности, независимо от развития цивилизации, ничему народ не учат. Вероятно оттого, что в нас генетически заложен звериный инстинкт, обуславливающий естественный отбор, обеспечивающий выживание, и зачастую, чтобы выжить, необходимо убить. Ненависть, в особенности коллективная, помноженная на зависть, страх и предубеждения, пусть и спорные, пусть и откровенно вздорные, всё равно побеждают здравый смысл.

Так началась коллективная блокада семьи Белых. Сельчане в упор не видели Артема, старались обходить десятой дорогой, более прыткие с безопасного расстояния кричали вслед всякие мерзости.
 
Артём старался не поддаваться на провокации, но оскорбления и напраслину в адрес Прасковьи он вытерпеть не мог и довольно круто закрывал рты самым болтливым и наглым. Такие храбрецы, получив отпор, быстро замолкали. Но были и другие, что нарочно нарывались на скандал, конечно же, не в одиночку, подкарауливали, чтобы загнать в угол и вдоволь почесать кулаки.

Но в отношении Артёма они явно просчитались. Выросшему в шахтёрском посёлке, ему было не в новинку грудью переть на амбразуру, и неважно, сколько было нападавших, он привык прямо смотреть в глаза опасности и никогда не отступал.

В гневе Артём был страшен, он сразу же обезоруживал нападающих своим яростным напором и бесстрашием. Он всегда бросался первым, как разъярённый лев, готовый драться до последнего, рвать зубами и даже убить, если придётся. Завести его было легко, но остановить невозможно. И это ясно было написано на его лице, потому ни на что, кроме запугивания и брани, местные смельчаки так и не решились.

Кроме этого, Артёму приходилось закупаться в соседнем посёлке, так как местные торгаши наотрез отказывались его обслуживать, даже в ущерб своей выручке, несмотря на то, что отоваривался он обычно на довольно большую сумму и зачастую оставлял немалые чаевые.

Когда мелкие укусы и подзуживания не возымели действия, селяне пошли дальше. Чуть ли не каждый день устраивали митинги перед зданием сельсовета, требуя во всеуслышание выдворить из села возмутителя их спокойствия, ведьминого отпрыска, "Ведьмака", как они его прозвали, виновного, по их мнению, во всех их злоключениях.
 
Имени не называли, но и так было понятно, кто имелся в виду. Неоднократные увещевания местной администрации о необоснованности предъявляемых ими обвинений пропускались мимо ушей.

В подмогу своим неугомонным родителям местная молодежь накопала в интернете кое-какие сведения о нескольких самоубийствах в стенах крупного столичного центра реаниматологии и реабилитологии, совпадающие по времени с пребыванием в этом центре того самого “Ведьмака”.

Что было еще одним свидетельством творящейся вокруг него чертовщины и должно было бы подтолкнуть селян к еще более активным действиям. Но внезапная и страшная смерть двух молоденьких девушек, ровесниц их дочерей, потрясла и охладила пыл даже наиболее ярых активистов так называемого местного сопротивления. Никто не хотел подвергать опасности своих детей.

А тут еще случай с местным священником. Батюшка Савелий решил самолично познакомиться с новым потенциальным членом своего церковного прихода, о котором ходило столько сплетен.
 
Войдя во двор и пройдя несколько шагов, батюшка почувствовал постороннее присутствие, как будто кто-то наблюдал за ним. Он с опаской осмотрелся и, не заметив ничего подозрительного, медленно двинулся к дому.

Каждый шаг давался ему с большим трудом, в голову лезли всякие россказни бабулек о ведьмином гнезде, которые он не принимал всерьез до этого момента, клеймом отпечатавшегося в его памяти.

Осеняющий его грудь массивный крест вдруг стал ужасно тяжелым, согнув его пополам, и раскалился добела, прожигая рясу, оставляя на коже глубокие ожоги, причиняя невыносимую боль. В это же время в его ушах оглушительно, угрожающе гремело:

— Это тебе на вечную память, мерзкий тупой никчемный червяк, если сунешься ко мне еще, я раздавлю тебя и размажу по земле твои вонючие кишки.

И батюшка сразу узнал этот голос, он был нечеловеческий, это был голос из преисподней, пышущий адским пламенем, обжигая ушные раковины, слуховые проходы, разрывая перепонки, сжимая мертвой хваткой сердце.

Он упал на колени, из ушей, из носа, изо рта тонко струйкой сочилась кровь, она капала на крест, на рясу, окрашивая в кровавый цвет и его самого, и все вокруг.

Батюшка не мог подняться с колен. Насколько хватало сил, он пытался отползти на четвереньках обратно к выходу, не замечая изодранные в кровь руки и коленки. А как только он оказался за воротами, морок растаял, словно ничего и не было.

Батюшка вскочил, перекрестился и бегом отправился домой, стараясь избегать посторонних глаз. Но разве в селе может что-то остаться незамеченным? Сплетницы быстренько разнесли по селу, в каком плачевном состоянии батюшка покинул фазенду Белых. Не обошлось, конечно, без преувеличений и привирания, что в свете последних событий еще больше пугало и наводило панику.

В селе знали, мягко говоря, о слабости батюшки к спиртному, к тому же после этого злосчастного визита он сразу же ушел в запой и бродил по селу как бесноватый, пугаясь собственной тени, хотя раньше никогда не появлялся на людях в пьяном виде.

Батюшка так и не вышел из запоя, он лишился своего сана и был отправлен местным фельдшером на лечение в психдиспансер, а в село со дня на день должен был явиться новый священник.

Артём видел, как батюшка Савелий выползал на четвереньках, пятясь задом к выходу, как вскочил и, осеняя себя крестом, бросился прочь. Артём по известным причинам не смог выяснить, что с ним произошло, батюшка так и не пришёл в себя. Но он видел, как тридцатилетний, полный сил мужчина буквально за несколько дней поседел и состарился лет на десять как минимум.

Чтобы там ни говорили по селу, Савелий – единственный, кто не кидался обвинениями и не поддерживал откровенную травлю Белых, призывая прихожан быть терпимее, не идти на поводу у досужих сплетен и разобраться во всем спокойно. Возможно, толерантность батюшки была подкреплена немалыми суммами, выделяемыми Артёмом на нужды храма, а может, он просто был хорошим человеком.

Артём чувствовал себя виноватым в том, что жизнь Савелия пошла под откос, да и жизнь многих жителей села. Они абсолютно правы, но куда ему было податься, только здесь, рядом с Прасковьей, он может как-то контролировать её темную половину, хотя какой контроль, она уже натворила столько бед.

Подспудно Артём чувствовал, что ему необходимо остаться здесь, если не он, то Прасковья должна в конце концов добраться до своей темной половины, намертво прицепившейся к Кириллу.

Артём видел, Кириллу с каждым днем становилось все лучше, он набирал вес благодаря ЛФК, постепенно восстанавливал мышечный каркас, загар начал превалировать над землисто-серой бледностью.

Артёму бы порадоваться за него, но он видел и другое: чем лучше становится Кириллу, тем больше укрепляется в нём она – её уродливое величество, становясь неотъемлемой его частью, чтобы доминировать и скорее вырваться наружу.

В минуты просветления, становившиеся все более редкими, Кирилл, как и Артем с удовольствием проводил время под сенью яблони Прасковьи. Сегодня она как-то по-особенному склонялась к Кириллу, призывно обнимая ветвями, как будто указывала на него, приглашала присмотреться к нему повнимательнее.

Артем заглянул Кириллу в глаза и заметил что-то… что-то, зарытое и спрятанное в их прозрачной глубине, на самом дне сиреневого океана, спрятанное даже от него самого, а потому и от всевидящего ока Королевы Теней.
 
Вся ее злобная уродливая сущность интуитивно не хотела это видеть, отворачивалась и отталкивала от себя, закапывая еще глубже. Артем не знал, точно ли это, но надежда была только на это эфемерное что-то.