От ранца до дипломата

От ранца до дипломата.


Печорская школа номер четыре, в которой я прослушала полный общеобразовательный курс предметов, мертва. Теперь она совсем не похожа на корабль, плывущий вдаль, а напоминает выброшенную штормом ржавеющую на берегу посудину. С приходом морозов окна её верхнего, четвёртого этажа, зарастают инеем, стены покрываются снежной шубой. Несколько лет назад школа начала расползаться по швам, угрожая обрушением. Учеников перевели в учебные заведения по-соседству, классы опустошили, решив отдать заведение на откуп шар-бабы, а затем построить на его месте новое. Однако в России запрягают долго, и приговорённая к смерти школа ещё стоит, скрываясь в тёмной мути длинных зимних ночей. Но если не мчаться мимо неё, думая о предстоящем, а, остановившись, вернуться в прошлое, подняв крышку этого мрачного сундука, наполненного воспоминаниями...

Время от времени я смотрю на мою школу из кухонного окна, и в голове всплывают годы, начавшиеся ранцем, разменянным на портфель, уступившем место толстой сумке на ремне и завершившиеся узеньким, обтянутым дерматином чемоданчиком- дипломатом. Как же модны были эти дипломаты на хребте восьмидесятых!
Вот в памяти всплывает ранцевый период, пришедший на развитой социализм с его успехами советской космонавтики. Космос в выпусках телевизионных новостей, в печатных изданиях и на почтовых марках, которые в семидесятых годах собирали многие школьники. Большие,обтянутые бархатом кляссеры приносили в классы и на переменках разглядывали коллекции. Отдельная страница — марки на космическую тему, и в особой цене — марочные блоки, их не меняли и не продавали.
Семидесятые ознаменовались и золотым веком советских шахмат, страна восхищалась шахматным гением молодого Анатолия Карпова, и на этой струе древняя игра стала популярнее карточной. Неожиданно в 1978 году в наш класс явилась женщина из Дома пионеров и принялась показывать шмакодявкам дебют королевских пешек и ход конём. Занятия проходили доурочно с обязательной партейкой по окончании теоретической части.  Шахматы тогда были мне неинтересны и от скуки я как-то переставила фигуры игравшему за соседней партой важному, коренастому однокласснику, всегда ходившему выпятив грудь, Алёшке В., на что получила в ответ справедливое негодование. В четвёртом классе Алёшка объявил что уезжает навсегда в Пензу, с тех пор я его не видела, но как-то вдруг вспомнила и полезла искать его в соцсетях. На своей странице Алёшка предстал таким же важным  и коренастым, но подпись под снимком сообщала, что «братишка умер».
В шахматы мы доигрались до того, что как-то в класс пожаловала корреспондент городского радио с катушечным магнитофоном на ремне, и был записан репортаж и наши восторженные отклики, но...противостояния армий чёрного и белого королей в нашем  3»Б» прекратились так же внезапно, как возникли. Спустя много- много лет  в настройках своего компьютера я случайно наткнулась на шахматы и, наведя курсор, щёлкнула на надпись .Дальше пришла любовь с первого взгляда, любовь к красивой, таящей безграничный творческий потенциал древней игре. Теперь я знаю, что и в жизни, и в литературном творчестве надо найти и сделать лучший ход(самое точное слово), расставить фигуры ( слова) по местам, тогда партия будет выиграна.
Первые учителя всегда женщины, часто уже не молодые, любящие детей и непременно с аккуратно выписанным почерком. Моя, Мария Александровна Б.,была таковой. Вспоминаю её лицо с тёмными строгими глазами, в глубине которых жила смешинка, короткие волнистые волосы окрашенные хной в бронзовый цвет, костюм-двойку — она любила юбочные пары. Сколько ей было тогда, не возьмусь сказать — мне она казалась далеко за, её дочь Лена училась тогда в пятом классе, стало быть матери исполнилось не более сорока пяти.
Как-то на уроке она стала читать помещённую в городскую газету «Ленинец» заметочку об учившихся с нами двух Андреях — Т. и К. Друзья- мальчишки жили в одном доме и помогли с расчисткой двора от снега, об этом их поступке и сообщала заметочка. Мы гордились ими! Вообще же газеты пользовались тогда бешеной популярностью: «Ленинец» выписывала каждая семья, дети с младых ногтей читали «Весёлые картинки», затем «Мурзилку», повзрослев «Костёр».За не подписку «Пионерской правды» в школе отчитывали, однако читали мы без принуждения: помню, как после Новогодья я торопилась к почтовому ящику за свежей газетой, и, достав её, пахнущую типографской краской, с окрашенной в густой ультрамарин по случаю праздника первой полосой, искренне радовалась.
Однажды Мария Александровна совершила поступок, понятный лишь жившим при  социализме. Она попросила меня остаться после уроков, и, когда все разошлись, повела в школьную столовую, где,   попросила буфетчицу отпустить мандарины. «Отнеси их домой,» -к моему удивлению распорядилась она, и я, рассовав оранжевые шары по пустотам ранца, помчалась удивлять маму.

Они были доброжелательны к нам, эти наши учительницы, и первая, и последующие. Они вкладывали в наши мозги знания когда-то полученные ими самими, ну а мы учились понемногу чему-нибудь и как нибудь, потому что так было должно. Не могу назвать их блестящими педагогами: их зрелость выпала на время не блестящих, но покорных и исполнительных, и из нас они растили не мыслителей, не индивидуумов, а «гороховые зёрна». Время, время... все мы — дети своего времени.
Никто из них не беседовал с нами о наших склонностях и предпочтениях предметов, никто не задавался целью пробудить интерес к своей дисциплине, нам не объясняли зачем покинув стены школы определять степень окисления элементов или площадь треугольника ( в моём хозяйстве никогда не водилось треугольных предметов, чтобы мне вдруг понадобилось вычислить их площади). Нам не рассказывали как совершались открытия, никто из учителей не откровенничал, раскрыв нам свою картину мира, нам не говорили что Вселенная есть в сущности совокупность уравнений, нам не раскрывали правил жизни и не учили размышлять. Наши добрые взращенные советской системой педагоги, полагаю, и сами мыслили алгоритмами, так от чего же их ученики должны были стать другими...
Впрочем, яркие люди попадались и в их сообществе. Вот молодой учитель Татьяна Григорьевна П., дававшая нам историю с началом портфельного периода. Стройная, стремительная, с умными спокойными глазами, с глубоким взглядом она превосходно давала свой предмет. История из её уст была для меня волшебством. От неё я узнала что такое кроссворд. В её кабинете стоял кинопроектор, и Татьяна Григорьевна крутила нам учебные фильмы. В контурных картах мы находили Нил и подписывали печатными буквами, как она учила, его исток и дельту. Она увлекала нас мифом об Икаре и Дедале и другим мифом — о страшном критском Минотавре. Как-то, давая курс Древнего мира, она попросила нас открыть учебник на странице, где помещалось фото аборигенов Новой Гвинеи, сидевших у костра в набедренных повязках. «З-ов, где был сделан этот снимок?» - обратилась учитель к Андрею З. «В пещере первобытных людей». «Конечно, они сидели у очага в пещере и фотографировались».
Татьяна Григорьевна была строга и требовательна, мы побаивались её. Мою фамилию она произносила, меняя ударение, но я не смела её поправить.
Много лет спустя, прощаясь со своей приговорённой к смерти школой, я зашла в опустошённый класс истории, в класс за номером 59. В нём обитал хаос: разбросанная по полу бумага, обрывки наглядных пособий, катушки киноплёнки и плотная чёрная ткань когда-то предназначенная для затемнения окон, небрежно валявшаяся на подоконнике. Я подошла к ней, прикоснулась пальцами к мягкой фланели  и давно похороненные картины прожитого сами собой потекли по волне моей памяти: нарисованные масляной краской иллюстрации общественно-экономических формаций, висевшие в ряд под потолком на задней стене, и всунутый в стеклянный куб кинопроектор, и мифы Древней Эллады...
Ещё историк — низенькая, с простым крестьянским лицом — Зоя Ивановна Т.  являлась  руководителем класса, где училась моя сестра, и их 7»Б» за глаза звал её Зосей. В один из дней по окончании урока Зоя Ивановна спустилась в учительскую, а по возвращении в свой 58-й кабинет увидела безобразие: на тёмно-коричневой окантовке двери некто изобразил мелом обувную пару в профиль острыми носами по сторонам и на острых же высоких каблуках, походивших на шпильки с подписью «Зосины сапоги». Перемена ещё не окончилась, и толпящиеся у окон кулуара мои одноклассники ехидно  посмеивались то ли над ошарашенной Зоей Ивановной, то ли над рисунком. Сапоги и в самом деле были смешны, но ещё более нас смешил неизвестный мотив их появления — почему сапоги, а не, допустим, платье. Итак, сапоги вызывали смех, но...не у Зои Ивановны.
Возмущённая она почему-то решила, что автор художества мой одноклассник Серёга Т. и даже стала отчитывать его, но Серёга растерянно оправдывался. Тогда учитель провела следствие. Выяснилось, Т. был действительно не при чём. Сапоги изобразил мальчишка из руководимого ею класса Олег С. Чем ему не угодила Зосина, то есть Зои Ивановны обувь ,так и осталось для нас загадкой.

Потом ей, чтобы сорвать урок, вставляли в замочную скважину монету, и снова  происходило разбирательство и наказание виновных. Что же, мы росли нормальными детьми, поэтому от нас доставалось всему педагогическому составу: то кто-нибудь вдруг бросал призыв не ходить на урок, и мы без какой-либо причины объявляли бойкот, то, резвясь, разбивали оконное стекло, и наша классная Екатерина Прокофьевна И., дав взбучку, заставляла нанёсших материальный ущерб учреждению писать в дневнике «разбила стекло», то кто-нибудь из вредности прогуливал занятие( в нашей лексике срывался). Порядок в школе держался исключительно на   марксистко-ленинской идеологии, пронизавшей, как раковая опухоль, всё тогдашнее общество да на страхе: мы до смерти боялись директора  Виллена Васильевича М., и когда он, прямой и величественный, дозором обходил свои владения, шествуя по коридору уверенной поступью хозяина, заложив левую руки за спину и размахивая правой, мы мгновенно вынимали из ушей серьги, потому что ювелирные изделия на школьницах, по его мнению , являлись недопустимым излишеством.
Нетерпимого к золоту Виллена Васильевича мы за глаза звали дириком, учителя химии — химозой, другую учительницу за вечно красные щёки — Моркошкой, ещё одна звалась  Мышкой. Знали ли наши исторички, математички и географички, а также Екатерины (или Еки), Маргариты, Антонины, Фаины, Шурики и Стефаны, что между нами они не имеют отчеств, только имена или того хуже прозвища...
Однажды, став старше их тогдашних, я получила приглашение от Виллена Васильевича и явилась к нему в гости в качестве корреспондента газеты, желавшего сделать небольшую публикацию. Мы долго говорили, и вот за чашкой чая он высказал неудовольствие по поводу будущей заметки, мол, прочитав её, дети дадут ему прозвище, а он этого не хочет. Вот так: директор, от взгляда которого мы трепетали, оказывается тоже нас боялся, он боялся наших злых языков. И вот спустя полжизни мне вдруг открылось то, о чём мы, тогдашние глупые и потому бестактные недоросли никогда не задумывались: наши учителя, как все люди, имели достоинство и были уязвимы, но какое нам было дело до их душ.

Однако всё сказанное выше я отнесу к лирическому вступлению, разогреву, и сейчас настало время выпустить на сцену альфа звезду созвездия учителей нашей школы Евгению Егоровну П. Евгения Егоровна давала домоводство и потому с мальчишками не соприкасалась — девочки, сугубо девочки... И она не ходила, а плыла-шествовала на работу, держа голову всегда прямо с неизменным своим пузатым коричневым портфелем, и что она в нём таскала так навсегда и осталось неизвестностью. Придя в учебное заведение и повесив пальто в учительской раздевалке, Евгения Егоровна принималась воспитывать встреченных учениц. Она сгоняла нас, рассевшихся, с подоконников, отчитывала за неряшливость, ругала за недостатки в поведении. Мы не любили её и боялись, ибо кричала она темпераментно на высоких, доходящих до визга нотах. В её лице не находилось доброты: голубые стеклянные глаза никогда не улыбались, острый нос и тонкие губы вкупе с этими глазами делали её похожей на пиковую даму из карточной колоды. На собранные в пучок и окрашенные хной тонкие жиденькие волосёнки Евгения Егоровна цепляла шиньон. Теперь вы понимаете что олицетворяла она  саму строгую благовоспитанность. Одевалась учитель домоводства в блузы и платья с неизменным кружевом и всегда безупречно. Жила одна.
Евгения Егоровна учила нас кулинарии, а также кройке и шитью. Для меня, не любившей портняжничество, встречи с ней вызывали муку. Учениц она делила на правильных любимых и неправильных не любимых: первых она ласково называла по имени (например, Катрин), со вторыми фамильярничала. Я принадлежала ко вторым. Нелюбимого педагога девочки за глаза называли Евгешей.
Как-то, дав ученицам из параллельного класса задание, Евгения Егоровна отлучилась из кабинета. Девочки тут же оживились, по женскому обыкновению развязали языки. Одна из них произнесла: «Я стихи сочинила. Ехал-ехал паровоз прищемил Евгеше хвост». Одноклассницы весело рассмеялись. А Евгения Егоровна в это время, тоже по женскому обыкновению, стояла за дверью и подслушивала. Не стерпев оскорбления, она тут же ворвалась в класс и учинила разнос.
Но было в ней качество нам притягательное — потрясающее чувство юмора. На одном из занятий она спросила: «Девочки, кто в вашем классе может( тут учитель назвала какое-то умение)?» «В-ский,» -ответили спустя паузу девочки. «Так, кого любит В-ский?» - дальше стала выяснять Евгения Егоровна. «Свету К.» - робко промямлил кто-то. «Так,- обратилась она к Свете. - Завтра подойдёшь к В-скому и попросишь его сделать (такой-то предмет)».
Или.
«Девочки,(устало) у кого есть знакомый убийца?» Все молчат. «Под моими окнами с утра до ночи дети скачут — хлоп-хлоп, хлоп-хлоп! Кого бы попросить их убить».( Я была в её дворе и знаю, о чём она говорила: подростки клали на землю деревянную чурку, поперёк неё клали доску, на которую прыгали попеременно. Грохот стоял невыносимый).
Под её руководством мы вырезали и собирали из цветной бумаги алые и белые гвоздики, с ними ученики ходили на первомайские демонстрации, шили из обрезков ткани добротные детские платья для праздника «За честь школы», проводимого ежегодно и приуроченного ко дню рождения Ленина, и этот текстиль охотно раскупали посетители выставки ученических работ, пополняя кошелёк учреждения.
Да, Евгения Егоровна была чрезмерно требовательна и строга, но она многому нас научила, и, хотя, идя по жизни, нарядов я не шила, вспоминаю её с благодарностью.
Их уже нет в живых: нет Зои Ивановны, нет Вилена Васильевича и Евгении Егоровны тоже нет. Они ушли в мир иной, оставив о себе всё же светлую память. «Что пройдёт, то будет мило».

Советская школа не была монастырём, поэтому можно вспомнить и шуры-муры, и знакомство с табаком, и даже «клубничку».
Вот мы, одиннадцатилетние,  отдыхаем на перемене, и я замечаю скопление одноклассников вокруг одной парты. Стоят кружком в синих своих форменных костюмах и о чём-то тихо, заговорщицки переговариваются. Моё ухо выхватывает из неразборчивого шепота  единственное слово «бабы».
В другом углу я вижу скопившуюся в такой же круг группу одноклассниц в форменных платьях и фартуках и слышу шепот Кати М. Подойдя к девочкам, поинтересовалась что они обсуждают. «Х. принёс книгу матери , в ней фотография голой женщины,» - разъяснила Катя. Проходя мимо мальчишек и бросив взгляд на парту, я увидела раскрытую на  странице с обнажённой женской натурой книгу. «Обнажёнка» была с усечёнными конечностями и головой, с раздувшимся животом. Книга очевидно являлась просветительской, предназначенной беременным.
Вот так природа объявляла нам свои детские секреты.
В следующий учебный год я сидела за одной партой с Андреем З. Невысоким мягким мальчишкой с выдающим добрую душу лицом с пухлыми щеками, по меткому выражению нашей классной видневшимися со спины. Сидим мы на истории, и Андрей шепчет мне, мол, по окончании урока пойдёт курить, только сигареты у него на этот раз кислые. «А что, есть разница какие курить?» - спросила я. «Конечно! Вот тебе есть разница какие конфеты есть.»
Между уроками он и в самом деле побежал дымить за угол, ставший ученической курилкой, вокруг которой вечно  валялись окурки, но до того как отправиться на перекур, Андрей открыл кожаный офицерский планшет, в нём он носил учебники с тетрадями, и не тая греха, извлёк из него две небольшие похабные фотографии.
И разговором о табакокурении, и демонстрацией непристойностей он, видимо, хотел казаться взрослым, но обнажённые брюнетки в его руках задели моё девичье достоинство, и новостью я поделилась с одноклассницами. Операция по краже порнографических картинок была разработана тут же, а воплощена через два часа. Посреди урока физкультуры двое из нас отпросились сходить по нужде, а сами юркнули в мальчишескую раздевалку и выкрали из Андреева планшета это непотребство.
После восьмого класса Андрей ушёл в ПТУ, с тех пор я его не видела и ничего не слышала о нём. А в конце 2024 года, открыв в одной социальной сети паблик с именами ушедших из жизни, замерла. С экрана смотрел на меня Андрей, всё такой же  щекастый с добрым открытым взглядом только небритый и темноволосый, в школе он был пшеничным. Он умер за шесть дней до нового года. И муж, и отец.
По мере взросления приходила к нам влюблённость, с которой мы, о, детство, детство, не знали что делать. Мы видели старшеклассников, разбившихся на пары, и это  не вызывало ни насмешек, ни общественного порицания. Да что там старшеклассники — вся школа знала о том, что десятиклассник Б. влюблён в появившуюся недавно весьма миленькую юную учительницу пения. Позже они поженились.
А мы, получив аттестаты зрелости, по прошествии некоторого времени узнали что только-только пришедшая из педвуза математик Эльвира Николаевна Р., встречается с парнем из нашего выпуска Николаем, и ради неё он бросил любимую девушку из своего класса. Позже Эльвира Николаевна родила внебрачного сына и доказывала отцовство Николая в суде и таки доказала.

Учившийся в нашем классе Серёжка А. ещё пацанёнком обещал вырасти сердцеедом и сдержал обещание: годам к четырнадцати Серёжка оформился в высокого, статного, яркого парня с красивыми кистями и гармоничными чертами лица; одни его синие глаза с длиннющими ресницами — опахалами, полагаю, разбили не одно девичье сердце. Для представления скажу, что походил он на актёра Вадима Спиридонова, сыгравшего Федьку в многосерийном фильме «Вечный зов», и одна одноклассница так и звала его «Федька».
Так вот в седьмом классе этот «Федька» сказал, что уезжает...на Кубу. Отец его работал инженером-геологом и был приглашён на Остров Свободы помочь кубинским товарищам в развитии экономики. С ним на Кубу на два года откомандировывалась и семья.
Время проскочило незаметно, и в период повального хождения в школу с дипломатами, Серёжка вернулся назад, и его, живого и болтливого, посадили за одну парту со мной, несловоохотливой. Их Кубы он приехал словно из капиталистического изобилия: слушал неслыханные нами AC/DC (мы закручивали до заикания только что вышедшие диски-гиганты Антонова и Леонтьева, да переписывали с бобины на бобину сверх популярных в те годы итальянцев), говорил по-испански ( наш военрук предлагал ему службу в разведке, но Серёжка отказался, носил контактные линзы, о которых никто не слышал, но самое главное: на его  руке болтались электронные часы японской фирмы Cаsiо, а математические действия он производил на калькуляторе Cаsiо на солнечной батарее. Этот калькулятор просил у него весь класс, и тот гулял с парты на парту. Ему, имевшему такую невидаль, не завидовали, по крайней мере я не испытывала душевного скрежета, но мы росли ничего не видевшими дикарями и были не прочь обзавестись такими же причиндалами. Купить их не представлялось возможным, и я на подаренные к моему дню рождения пятьдесят рублей обзавелась часами Электроника — похоже, но...не то же, а немного погодя одноимённым  калькулятором, работавшим на плоских батарейках. Этот топорной работы, как и всё советское, калькулятор был бедным родственником Серёжкиной машины и, глядя на творение советской инженерной мысли, одноклассник Игорь Г. по прозвищу Кацо говорил: «Советские микрокалькуляторы — самые большие в мире микрокалькуляторы».
На Кубе Серёжкин отец заработал кооперативную квартиру в Курске, и по окончании школы Сергей поехал туда учиться и остался.
Любопытствуя, я отыскала его в соцсетях, он так же высок и статен, словно микеланджеловский Давид, только прежде тёмные волосы теперь не тёмные — соль с перцем. Он предприниматель и у него всё хорошо.

Я же рассталась со страстями молодости и веду размеренный образ жизни, не заводя новых знакомств и позабыв старые. И, если бы меня спросили, что тебе не хватает для полного счастья, я бы не вспомнила ни золота, ни бриллиантов. О, если бы только вернуть то чудное, детское восприятие жизни как ежеминутного волшебства, да вернуться на денёк в свой 3»Б», устроившись за партой у окна.
Что ещё? Было в наши школьные годы чудесные много интересного, но...не предназначенного для печати. Знания, полученные в школе, давно выветрились из моей головы, я убеждаюсь в этом, открывая учебники. Главным учителем каждого становится сама жизнь, и её уроки, порой, дорого стоят.


Татьяна Плоскова