Третье измерение

Есть гости, которые звонят не в дверь, но приходят без приглашения и садятся в приемной твоего ментального пространства, ожидая аудиенции. Их близость еле уловима, но ощутима в достаточной степени, чтобы заставить тебя развернуть мысленный взор и нырнуть вниманием за кулисы физической реальности и воображения.


***

Она осторожно вошла в приемную и щелкнула выключателем напольной лампы с красным торшером. Комната казалась пустой, но темнота в дальнем углу ощущалась неестественно плотной. Под ее внимательным взглядом тень заколебалась как пламя свечи на ветру и, казалось, принялась впитывать в себя размазанные по стенам темные пятна за пределами круга света.

Высокая, чрезвычайно гибкая и плавучая как пятно нефти фигура отделилась от стены. С каждым шагом она становилась плотнее, уменьшаясь в размерах, пока не приобрела рост человека выше среднего. Ее движения по мере уплотнения становились все более привычными будто ограниченными наличием настоящих суставов.

- Долго же тебя пришлось дожидаться, - сверкнул незнакомец зубами, усаживаясь на диван.
- Ну уж извини, - произнесла она, подстраиваясь под его тон. - Чем обязана визиту?
- А ты как думаешь? - он закинул одну ногу на другую, скрестив пальцы и уложив ладони на колене.

Она пожала плечами, присаживаясь в кресло напротив.
- Подумай.

Внутри нее на поверхность сознания всплыло тягучее чувство непонятных смешанных переживаний. Они напоминали моток спутанных ниток, которые швея собирала долгие годы, складывая обрывки в небольшой ящик, встроенный сбоку в швейную машину. И вот теперь ящик больше не закрывался и здорово мешал продолжать работу.

Губы незнакомца растянулись в широкой улыбке, будто и он увидел ту же картину.

- Я призвала тебя сама? - спросила она неуверенно.
Он кивнул.

- Либо ты - мастер по швейным машинам, либо ты и есть клубок ниток, - полувопросительно, полуутвердительно озвучила она мысль и склонила голову набок в раздумьях, разглядывая незнакомца.

Он был полностью одет в черное, и его длинные по пояс черные лоснящиеся волосы, собранные вместе и переброшенные на правое плечо, струились широкой волной. Кожа же казалось неестественно бледной, почти бумажной. Но еще более странными казались его ужимки и манера держаться. При полной уверенности в том, что они никогда прежде не встречались, ее не покидало чувство, что все в нем ей знакомо.

- А темнота вообще всем знакома, - произнес он, будто услышал ее мысли. - Это свет приобретает любые цвета и формы, расщепляя пространство на новое и привычное, а тьма по природе своей едина и каждому знакома в том виде, в котором есть.
- Имеет смысл, - ответила она, - но ты больше не часть тьмы.
- Лишь внешне, - парировал он. - Моя природа от этого не изменилась.
- Не понимаю, как это возможно. Тьма, облаченная в форму на свету, перестает быть тьмой, разве нет? 
- Только если свет пронизывает ее, полностью стирая ее прежнюю суть и наполняя новой. Но со мной этого еще не произошло, - объяснил он.

- Значит, ты можешь быть и клубком спутанных ниток, и мастером швейных машин одновременно? - в полувопросительном тоне вынесла она свой вердикт.
- Бинго, - кивнул он. - Но я лишь отражение твоего желания найти мастера, а тот клубок ниток, который ты стремишься распутать - моя истинная суть.
- Значит, распутывать все равно мне?
- К чему так пессимистично? - улыбнулся он. - Я помогу, чем сумею.

- И чем же это? - спросила она, с вызовом подняв брови.
- Например, этим, - невозмутимо ответил он, и нарочито театрально поднял руки, запустив пальцы в левый рукав и вытянув из него как фокусник широкую черную тюлевую ленту. Та, будто живая, взмыла в воздух и нежно обвила голову девушки, плотно закрыв ее глаза. И тут же перед ее мысленным взором поплыли образы, погрузив в пучину воспоминаний.

Никто не воспринимает младенцев серьезно, пока они не научатся говорить “я”, запомнят свое имя и начнут откликаться на родительские запросы. Мало кому доступны воспоминания о том времени, а если они и есть, то крайне скромные, раздробленные и не позволяющие привязать к ним хоть какой-то смысл. И те редкие фрагменты воспоминаний, которые прежде были у нее, ничем особенным не выделялись. Но всплывающие нынче в голове образы не были похожи на те странные осколки памяти - они даже не были как таковыми образами, а были полноценными переживаниями.

Она снова была младенцем, в чьем речевом репертуаре ничего существеннее агуканья не было. Но отсутствие речевого навыка никак не влияло на остроту и глубину ощущений, а, возможно, даже наоборот - отсутствие словарного фильтра пропускало опыт в ее тело, ничем не ограничивая. Она вспомнила себя засыпающей и просыпающейся, будто ныряющей в глубокий колодец и выныривающей то с одной стороны, то с другой.

По одну сторону был гибкий мир, пластичный, послушный как глина, искривляющая форму под давлением ее внимания и любопытства. А по другую сторону мир был гораздо тяжелее, жестче, неповоротливее. Но и сам туннель, объединяющий оба пространства, был не просто дверью между двумя комнатами, он был третьим измерением: черной бездной, кишащьей фигурами, наполненной шепотами и полноразмерными голосами.

Всякий раз перед сном оттуда проникали дюжины черных рук и мягко укачивали ее маленькое тело, убаюкивали, обволакивали разум и утаскивали вниз, нежно, но целенаправленно. И отпускали, лишь когда ее сознание выныривало на другой стороне, в мире пластичном и послушном ее воображению.

Пока руки толкали ее по туннелю, голоса что-то шептали на многочисленных неизвестных ей языках, что-то пели, что-то зачитывали, не всегда обращаясь к ней, не преследуя цели чему-то ее научить или дать ей что-то запомнить. Кажется, им было невдомек, что она их слышит, что различает среди мягкого гула туннеля, так похожего на коридор, наполненный сквозняками.

И тогда она поняла, что именно там слышала голос возникшего нынче перед ней незнакомца. Это там и тогда она впервые познакомилась с его руками, нежно убаюкивающими ее перед сном, запомнила его голос, шепотом напевно рассказывающий ей что-то. Баллады о богах и героях, о рождении мира, о дыхании драконов, о перерождении элементов друг в друга, о силах, двигающих звезды и планеты. Эти руки приучали ее с рождения узнавать их среди сотен других, этот голос врезался в память, чтобы и при свете дня, и в забытьи сна не потеряться. Незнакомец лукавил, называя себя темнотой и тенью. И в то же время какое из слов он мог выбрать, чтобы описать свою природу? Ведь он явился из мира между явью и снами, из пространства, до такой степени широкого и глубокого, что погрузило в себя не только первый мир, но и второй, да и все прочие, которые только были, есть и будут, будто абсолютная память всего сущего.

Как же просто тогда было доверяться этим рукам, верить им и открываться, как ждала она с нетерпением, будучи младенцем, того сладостного часа, когда эти руки вновь обнимут ее перед сном, запустят пальцы в волосы, опутают нежными лентами и потянут вниз за пределы тела и жестких форм. И только тогда она поняла, что для рук эти объятия не были игрой, не были жестом доброй воли, безусловной любви и заботы. С каждым прикосновением к ее сознанию, тепло их касаний не забывалось, но пускало корни в ее памяти, в сознании младенца ничего еще не знающего о жизни. Эти пальцы оставляли следы, будто отпечатки в камне, выжигая извилистые линии в ее пока еще пустой картине мироздания. Этот голос она слышала чаще голоса матери, потому что он не уставал напоминать о себе, не уставал убаюкивать ее, научился не оставлять ее ни в мире проявленном, ни среди сновидений. За время ее путешествий по туннелю туда и обратно, он пустил в ее сознании достаточно корней, закрепился так, что перестал зависеть от темноты, наполняющей пространство между мира и научился присутствовать везде, куда попадала она.

- Так мы и подружились, - услышала она слова незнакомца, доносящиеся до нее из настоящего момента.

- Почему я? - спросила она, так и оставаясь с лентой, повязанной на глазах.

- Потому что сознание похоже на почву, - пришел ответ, но она не была уверена, что в виде слов. Ответ напоминал еще одну ленту, похожую на ту, что была на ее глазах, и только касаясь ее головы, входя в ее ментальное пространство, эта лента приобретала понятные ей словесные формы. - Сознание есть везде и повсюду, из него соткано существование, все вселенные, которые только есть, были и будут. Оно пронизывает собой даже вакуум. И все в физическом мире образуется и трансформируется, отражая протекающие в сознании всего сущего процессы. Вот только сознание неоднородно, как и физические формы жизни. Как и в космосе, в нем зарождаются центры и ядра, которые подобно планетам и звездам, обретают уникальность и формируют вокруг себя свой собственный микроклимат, свою атмосферу. Если у сознания нет ядра, как, например, у того, что пронизывает вакуум, то оно может лишь передавать информацию, но не хранить ее и тем более не создавать. И только с появлением ядра, с появлением центрообразующего уникального Я, сознание приобретает все больше способностей управлять информацией: получать, передавать, хранить, создавать новое как сложные молекулы из простых атомов. Поэтому сознание у всех людей похоже на почву, на которой так легко приживаются эмоции-сорняки, идеи и мысли, мечты и планы. Чем богаче почва, как ты понимаешь, тем более сложную и насыщенную жизнь она может поддерживать и питать. Так пустыня взращивает миражи и иллюзии, беспочвенные надежды, несбыточные мечты, а дождевой лес может жить веками и питать ярусы бесконечных сложных гармоничных сообществ. Тебе показалось, что это я врос в тебя, да? А на самом деле это твое сознание с раннего детства впитывало мое присутствие, мою природу в себя как почва, жаждущая в предверии весны пробудить в себе жизнь. Ты спрашиваешь у меня, почему ты? Но правильнее было бы спросить, почему тебе мало того, что у тебя есть? Почему ты не ограничилась миром физических форм и миром иллюзий? Почему твое сознание в моменты переходов между явью и снами стало вдруг искать доступ в другие реальности, стало расти в иные измерения? Чем оно таким наделено, что сумело не только проникать за покров между мирами, но и задерживаться за ним, впитывая переживания, доступные лишь там? Ты была младенцем, маленьким, беззащитным, наивным, и невероятно любопытным, пробующим на вкус и запах все, что тебе открывалось, прикасаясь ко всему подряд. И я не мог оставить тебя одну, такую неопытную, без защиты. Клубок ниток, да? Швейная машина с полным боковым ящиком, который уже не закрывается? Любой жизненный опыт ценен только в пределах той системы координат, внутри которой был получен. В средние века до открытия электричества знать о том, как оно работает было бесполезно, потому что в пределах человеческого мира на тот момент его не существовало. Поэтому и знать меня в пределах твоего физического мира бессмысленно, ведь я ему не принадлежу и в ту систему координат, которой нынче пользуется человечество, не встроен. Но та часть тебя, отраженная в твоем, так называемом реальном мире, - лишь точка на плоскости как и миллиарды других, а если добавить к ней две другие плоскости - мир иллюзий и мой, то чем станет твоя точка? Какой фигурой? Так что да, сознание похоже на почву, оно вечно и повсюду ищет семена, которые могли бы в ней прорасти: мысли, идеи, опыт. Оно не хочет быть точкой, но оно таковой начинает свой путь роста и развития в нечто, чье значение можно постичь, только если объединить все доступные ему измерения.  ;;***

Что было дальше, описать было сложно. Ленты из рукавов незнакомца взмывали в воздух одна за другой, размывая границы между мирами. Мир снов, чудной и забавный, так часто абсурдный, вдруг стал совершенно понятен, будто ветер над озером стих, перестав искривлять отражение. Но и та, другая реальность, которую гость называл своим домом, проявившись, отразила в себе как в зеркале образ хозяйки приемной. И вот уже три отражения слились воедино, дополнили друг друга, приняв форму, способную существовать лишь в трех измерениях.