Пьяцца Маттеи. Рим

   Каждый день одно и то же: разномастный поток туристов стекает с Капитолийского  холма и полноводной рекой устремляется к предтече Колизея —  древнему театру Марцелла. Отсюда невидимая рука путеводителя отправляет толпу отметиться у Храмов Весты и Януса, протянуть дрожащую руку к Устам Истины и, с чувством исполненного долга, перебраться на правый берег Тибра в обворожительный район Трастевере.
   Но есть особое племя путешественников — апологеты Иосифа Бродского. Эти, словно стая гончих, без устали рыщут по Вечному городу в поисках римских следов своего кумира. Не доходя до театра Марцелла, они решительно сворачивают направо на виа Монтанара. Улочка эта, с легкомысленностью взбалмошной красотки, ни с того ни с сего тут же меняет свое имя сначала на пьяцца ди Кампителли, а потом на виа Фунари и выводит на пьяцца Маттеи. В центре этой маленькой, уютной площади, которую почитатели поэта окрестили площадью Бродского, обвораживает своим великолепием фонтан Черепах.
   В годы всеобщей «фонтанизации» Рима строить здесь ничего не планировали, но влияние и деньги знаменитого аристократического рода Маттеи (в их честь и названа площадь) сделали свое дело — в конце XVI века  появилось замечательное творение скульптора Танддео Ландини. Забавно, но вначале никаких черепах в композиции не было и в помине —  фауну представляли восемь дельфинов. Лишь спустя годы при реконструкции, авторство которой приписывают легендарному Бернини, половину морских млекопитающих заменили черепахами.
   Однако, поклонникам Бродского фонтан интересен не в архитектурном смысле, а в поэтическом — он служит как бы декорацией в стихотворении Иосифа Александровича «Пьяцца Маттеи»:

   Я пил из этого фонтана
   В ущелье Рима.
   Теперь, не замочив кафтана,
    Канаю мимо.

   А еще этот фонтан — безмолвный свидетель любовной драмы, разыгравшейся в 1981 году. Бродский, тогда в резидент Американской академии в Италии, четыре месяца прожил в Риме. Те дни поэт назвал «короткой дорогой в рай», и лишь одно обстоятельство омрачало его благостные воспоминания. Иосифа Александровича познакомили с Микелой Продан — молодой брюнеткой, жившей в двух шагах от пьяцца Маттеи в доме 16а по улице Фунари. Поэт бурно воспылал и учинил штурм сердца красавицы со всей безудержностью своего темперамента. Он жил неподалеку в маленьком, уставшем от слишком долгой жизни домике на окраине сада виллы Аурелия, и каждый день с трепещущим сердцем выходил из своего жилища, сбегал с холма Яникул, перемахивал на левый берег Тибра и врывался на пьяцца Маттеи. В любовном опьянении казалось, фонтанные черепахи встречают его одобрительными улыбками.
   Но вскоре обнаружился соперник —  седовласый граф аристократических кровей. Поколебавшись, девушка выбрала графа. Бродский был уязвлен и тут же излил свои бурные чувства в стихотворении «Пьяцца Маттеи».
   Спустя много лет Петр Вайль в своей замечательной книге «Стихи про меня», пересказывая беседу с Микелой, (они встретились в Праге в конце 90-х) попытался заменить поражение своего друга в любовном поединке на ничью. Напрасно. Бродский уже во втором четверостишии с напускным спокойствием сам признал проигрыш:

   Моя подружка Микелина
   В порядке штрафа
   Мне предпочла кормить павлина
   В именьи графа.

А уже в следующих строфах ярость, бушевавшая в уязвленной душе поэта, вырвалась наружу и Бродский, выражаясь его же словами, «харкнул в суп чтоб скрыть досаду»:

   Граф выиграл до клубнички лаком
   В игре без правил.
   Он ставил Микелину раком,
   Как прежде ставил.

 
Уныло плетясь домой, поэт с ненавистью оглядывал фонтан. Теперь ему чудилось, что черепахи провожают его насмешливыми взглядами.
   Со временем, смирившись с любовной неудачей, Бродский стерпелся с ролью друга. Бывая а Риме, каждый раз наведывался к Микеле. Она часто уезжала по работе за границу и всякий раз оставляла для него ключ от своей квартиры в соседнем ресторанчике «Джино» ( виа Фунари, 21), где хозяева, немолодая пара, готовили знаменитую на весь квартал пасту. Так и вижу как Бродский, сутулясь, отпирает дверь, входит, удрученно оглядывает знакомые стены и, закурив, уныло заваливается в кресло.
   Незадолго до смерти Иосиф Александрович, словно что-то предчувствуя, прилетев в Рим, метнулся к Микеле. Как на грех, она была за границей. Бродский словно попрощался с ней во втором, посвященным Микеле стихотворении — «На виа Фунаре»:

   В общем, мы не увиделись. Боюсь, что теперь не скоро
   Представится новый случай. Может быть, никогда.

Четырнадцать лет назад он, подходя к этому дому, с замирающим сердцем смотрел на ее окна. Тогда все было как у Окуджавы:

   Еще моя походка мне не была смешна,
   Еще подошвы не поотрывались,
   Из каждого окошка, где музыка слышна,
   Такие мне удачи открывались!

Теперь и ее окна, и все вокруг внушало ему отвращение.

   Странные морды высовываются из твоего окна,
   Во дворе дворца Гаэтани воняет столярным клеем…

   Время не щадит никого. Через два месяца Бродский умер. Еще при его жизни отправились на небеса владельцы ресторанчика Джино, и на этом месте открылся маленький супермаркет.

   И Джино, где прежде был кофе и я забирал ключи,
   Закрылся. На месте Джино - лавочка.

   В 2010-м закончила свой короткий век Микела Продан. Ушел из жизни и седовласый граф. И только черепахи в фонтане на пьяцца Маттеи все так же отрешенно глядят своими бронзовыми глазами в бездонное римское небо.

Фото автора