По писярику

ПО ПИСЯРИКУ
 
    Ничего не предвещало бытовой трагедии...

– Здоровеньки булы, Роман. – Занят, небось?
–   Да так, корплю, извожу бумагу.
–   Загляни, хлопцы просят. – Лады?

   ... По- шахтёрски,утречком на дачке над очередной статьёй корпел Роман Борзинцев.  Основная профессия юридическая, "развивался, а не сжимался," учительствуя ещё и в техникуме. Сотрудничал с местными газетами и радио. Заметки  писал без маеты, по зову души, теша хорошие чувства близких. Удаляя строку тоскливо вздыхал – ядреные реалии заставляли. Да и от хорошей жизни писаками не становятся...
     Через пару хоккейных часов звук машины: оторопная тишина нарушена. С дачи наискосок загорланили: матерки, велеречивый стёб, гогот – хорошего мало.  Запахло терпким дымком с мангала. Чу! Трелью жаворонка ожил сотовый. Журналюга в душе ругнулся; вмешательства не приветствовал: творчество светло, как лампочка. Звонил Антоша Белоконь, чуточку неудавшийся сорокалетний физик-математик (теперь бизнесмен). Участливо соседствовали годы, отдыхая вместе, товарищ проверенный...
    Убрав печатную машинку в футляр (работал по-старинке батьки), оделся. Зеркало отразило фигуру – крепко-ладную; мускулистые руки, ироничный взгляд, утомлённый более от недосыпа.
        – Ром, упоят шаромыжники – слабо воспрепятствовала жена. – А им тока это и дай.
– Уважить надо, Поля. – А самогон пить – ни-ни. Неважнец будет...
        Захватив любимую трубку и кисет по узкой, мокрой от росы дорожке, почапал к соседу.
А денёк на заказ: пастораль, да и только! Согретый воздух охвачен золотом пылинок. Чувствовал губами привкус звука, от восторга наворачивались слёзы! Покуда кедрово-берёзовое Забайкалье с реками, степью, озёрами живо - творить можно. И нужно, по-моему. Но! Бессильно слово перед могуществом красоты природы. Целовал бы эту землю, обнимающую человека. И как роскошно: здесь родился... да и умирать буду тут же... думалось.
Толкнул допотопную калитку: с подгнившими столбами закачалась, как истеричная, распахнулась. Участок буянил и цвёл зеленью.. Золотистые подсолнухи тяжелели, уронив большие головы. Добрым лаем встретила безобидная терьерша Жаннета. Лизнув руку горяче-шершавым языком, карманы обнюхав, спряталась в тень от джипа. Кличка: Эльза Авраамовна Жаннет фон Ксешыньска. Если кто-то из гостей выпивал лишку, ему: как зовут собаку бизнесмена? Ежели не выговаривал – не наливали...
  Компашка вольготно расположилась под тентом, занимавшим чуть-ли не половину участка. Столик уставлен добротной закусью, торчали рюмки мухоморами   вперемежку с бутербродами. Дачники на "взводе", разгорячены естественным по сути трёпом. Зримый душевный пинг-понг, который и есть счастье.
– Что, захотелось уик-энда? – вместо «здрастье» улыбнулся Роман. – Гужуетесь всё... когда  только работаете? Я бы к вам присуседился...
        – Ох, давненько же не видел "акулу пера" – хозяин обнимая. – Соскучился  даже... люблю не банальных людей, мля.
Небольшого росточка, коротко ершисто острижен; залысина, смешливо щурится без диоптрий. Тоша улыбчив, тити-мити есть, – этим завлекая простушек-гёрл.
        – О банкирах читал и не раз, дельно высек кулаков-финансистов. – Хвалю за юмор и сравнения, главное – глубоко копнул. А бухгалтерши мои заколебали, действительно. Желают таки телефончик: в кредитах, как в шелках восточных.
– На кой ляд  их колядки... восторги человеку – профессионалу ни к чему...
– Ну тогда за зустрич! – Шоб был так здоров, как и хорош, воистину.
Выпив, крякнули, закусили. Гость втихомолку скривился. "Палёнка точно," – читая этикетку на литровой бутылке.
– Отведай моего, "торкает,"– подбрился Ханкутилов, щетиной заросший желчный старикан. Кликали по-простецки "Мамай"; обкатав фамилию, сделав укорочено-знаменитой для разговора.
– Ща! – Размечтался! Более не желаю, с утра не оклемаешься ... к двенадцати  кувырк голова! – званец.
Антон причалил к столу с обгоревшим шашлыком. Курьезно отвисало не загорелое брюхо.  Услышав про "очищенный" – лицо печёным яблоком стало (достал уже).
– Вот, Шурка Бурцев одноклассник, рвёт когти от нас. – "Отпадает" заметная долька, жаль...
Уезжающий сподвижник деловара: высокий босолицый русак гренадёрского телосложения. Молочно белый восседал в гороховых шортах и футболке. На шее: махровое полотенце, шикарно-массивный крест из золота на такой же цепи. Говорил цинично-весомо шершавым языком. На звонки сотового не реагируя.
– Сочи клёвый город. – Налоговики не борзеют. Девахи улыбаются. Кости бросить есть где. Разберусь...
– Где увидел хороших "нагловиков," скоро-скоро встрял осоловевший  Мамай. – О семье–то не говоришь! Вот я...
– Анатолий, ну-ка без участливых фортелей и выкрутасов, действительно. – Ищи алгоритм поведения, не барагозь и не нуди комаром. Едрёна в корень,  в предпоследний раз тебе говорю! Не собираюсь цапаться, мля.
Хозяин дачи требовательно-лобово, жестко.
– ... позже заберу. –  Жена с дочерью потерпят, не впервой. Главное: бабло в оборот запустить! Лицо одно сума смягчилось, мелькнула редкозубая улыбка. И потянулся к сигаретам; дымил безостановочно, закончив: " Хочу тяпнуть за Романа Юльевича. – Классно разобрался в арбитраже, такого финала никто  не ожидал. Ну, чтоб было всё ровно и по зелёному!"
Осторожно плеснув в рюмки из заканчивающейся уже ёмкости, встал. Бутылка погрозила горлышком усмехаясь. Вновь мужики закурлыкали. Стучали вилки, хрустел с ближайшей грядки лук; мангыр с огурчиками заканчивался, тарелки  чистились. Ух, и благодать! А воздух! А тишина! Да и компашка вроде бы не плоха.
Четвёртый из компании с редкими усиками Максим, форсистый, бритый по-арестантски наголо, в солнцезащитных ходовых очочках закалено помалкивал. Соплёныш, весь в прыщах...
Чутко вслушиваясь в речь, гость попыхивая трубкой однако ужался. В беседу не вмешиваясь: хмыкал, реплики по темам степенны без охотки. Интересный вопрос пока не просматривался, всё как-то «галопам по Европам».
        Вдали послышался слабый отголосок грома.
Краснобай Ханкутилов залпом осушил полстакана "своей". Сжимая холёные кулаки, распарено-сомлевший, быковато глядя в землю, думал. Дожевав с трудом  мясо, шумно ёкая кадыком идеолог (бывший) гнездовью:
– Ха-а, имею таки мечту: забабахать гимн самогону! Ноль внимания: опять упивается, давний бзык...
       ... Анатолий Исаакович Ханкутилов кустясь бровями, слезливо-душевно ворковал на мальчишечниках: "Не работал. – Ни-ко-гда. Вот так, чтоб каменщиком на стройке, токарем фрезерного на заводе. Или  хотя бы управляющим цеха затрапезной  фабрики". В реале же путь таков.
По-молодости во главе студенческого комитета в институте. Затем руководя худо-бедно профсоюзом, долго-долго многотиражкой. Инструктор по идеологии, член бюро райкома комсомола. Апогей карьеры: менеджер по связям с общественностью Администрации района (при пеньковой внешности!) На этих должностях, известно всем, губительна привычка (употреблял безбожно. Наел отменную ряшку, живот, заматерел, важно лоснился. «Работа такая, фартило» – на цырлах оправдывался перед жёнами. Расставался сварливо-долго, с "битьём посуды"... Они улетучивались из памяти лёгким снежком. «Троечник, бабник по жизни с гнущейся фигурой», – отметила Альбина (законная). Буксовал с единственным оболтусом, не здороваясь годами. Да и со многими знакомыми – тоже. Характер видать явно – не шоколад. Божком ерепенясь втюрился в самогоноварение, обозначив марку с ценой. Ух, многовато заячьих скидок в жизненном пути... – осуждаете хихикая... я один – вокруг пустыня... сочувствия от власти нет... выжат лимоном... обманки кругом, явная ложь начальства... догонялки за грешной мошной... давно исписался... стала житуха утилем...
Злость шпарила из выпендрёжника кипятком. Картечины  слёз, из характерной горбинки носа: ручей...
        – Самокопание разве приведёт к хорошему в застолье? – Рома. – Да и слышали мантру эту и не раз, хватит уже... и жизнью ты не поднадсаженный...
И плаксивые хозяйки соседних дач с упоением костерили гулёвого аппаратчика. На вечерних посиделках, швыркая ароматный чаёк из самовара, заедая домашним тортиком. Хозяюшка (в годах) задумчиво фальцетом известила товарок:
– Из рассола новостей: ****ун сошёлся вновь с ходульной!
  – Потише трещите, услышат – неудобно... видала её: глазищи – ну, просто блюдца в антикварном магазине...
– Заметно: баба-жох! – Высказалась сухая, что гербарий, Эллена.
– Что там говорить – случайная конфеткой одета, не здоровается! – добавила Фая, подруга–не-разлей вода.
Лица детных женщин заплатами; телеса расквашены, глаза округлены. Безмятежность тихого вечера. Долго ещё перемывали косточки блёклые увязнув в словесно интеллигентной трухе. Маразм супердамский...
 
–  Ждём тоста от массмедиа! – улыбнулся хозяин – всегда любо душевны.
–  О, зачин важнее дела, это можно.
    Моей любви от вас не скрою.
  Люблю и женщин, и спиртное.
– Это класс, старичок! И, душой теплея, открыл литровую из припаса...
  Крякнули уже  селезнями.
– Такой вопрос–подкидыш. – Мир грешный держится на вопросах; большинство же очкариков думают, что на утверждениях. У пре-э-с-сы яка думка о нэньке Украине?
– О-ё-ё, братцы, за такой вопросище в пруду утопят, заметьте, живого!
  Поправляя интеллигентно-тонкие светящиеся фольгой очки готовился  высказать монолог. Не скудный опыт учил превратностям жизни, ничего-ничего – да вдруг обвал, летим в тартарары. Изогнув подковой нижнюю губу, горестно: «Что прок смеяться оскалено, а? – Тут виноватых нет, одни несчастные. Мир лёгок, натянут поношенным спортивным в дырках трико. Хохлам, конечно, оставить территорию, всё-таки нация-с. Вздорных братьев без славян раздербанят по частям, желающих много. На дворе истории политиканы кроят шарик не в мах, резоны – у всех. Вообще-то, это разрешимые вопросы. Однако! – вряд ли доступны корявые решения. Маракуйте,чай не дети...»
– Дошлый, огранёно-искрящие рассуждения схожи с моими. – Я ж родился под Одессой – задушевна реакция сомневающегося бизнесмена. – Каков там воздух, а Овидиопольский лиман!..  раки... вино... девчата... закаты. Он чмокнул губами, прикрыв глаза. - Фантазии не в чем жить! Ситуация изменится, уверен – за миримся, не теорема Ферма. Ты,золотушный интеллигент, широко мерекаешь, время услышал, журналюга... И потёр ручки, как домашний акушер.
Гнездовье, подняв ушки, внимало диалогу. Толян, сняв жеванную кепчонку, вытер ладонью пот:"Мудрёно!"
        – Ништяк! – лаконично Максим. – Плесни-ка еще по глотку, если не в разор.
– Пока вы недовольны жизнью, она проходит – заметил Рома.
        Курлыкнули журавлями после «своей» очищенной.
Веселье  сбавляло обороты, гости заметно теряли кураж. Заштампованный набор тем иссякал. Летний день прикрывал веки. Ходили грудастые непричёсанные тучки, зашло уморённое светило. С реки-кормилицы тянуло холодком; ветер зашелестел, осины и берёзы согнулись. Вторично громыхнуло ощущалось наступление дождя и он мелко-мелко кап-кап.
– Айда, окунёмся ещё раз, – хорохорился выпотрошенный Мамай. В компании был скорее аппендиксом.
  – Ж–есть! – рот скобкой у Максима.
– Чур, шабаш... сдаю материал...  – Анатолий, отдохни,  моложавой прыти нет, а ерепенишься, щёки раздуваешь, балалайка...
  – Тогда по писярику! Разлил по-царски очищенной.
Хохоча и шатаясь киселём спаянная четвёрка мушкетёров ушагала.
– И – ку-ку вам, пьющая братия! Допив стакан "очищенной" уплыл волнами в гибкое, жаром обволакивающее шатучее пространство. Наступил итог цитаты, кавычки закрылись – ушёл к семье.
У калитки – терпеливая хозяйка. «Всё пучком, А-п-поли-н-н-ария!» Потрепав за вихры улыбающуюся ребятню бухнулся на диван. О статье как-то не хотелось думать. Открыл газету – буквы сливались. Слова бежали муравьями по тексту. " Ну, для чего я напился, идиот?"
       ...Снилось видение: жаркое лето, мальчик в трусиках играет в песочницу с братом; с русой косой мама угощает простоквашей; молодой и красивый отец в военной гимнастёрке с закадычными друзьями споро рубит баньку; сургучную «перцовку» дружно выпивают в обед; «за зустрич!»...
Его бесцеремонно трясли за плечо.
– Ром, а, Ромка, вставай сейчас же. Мамай утоп, сердце...
– Чего мелешь, деревня? Оглоушила...
–"Скорую" вызвали, участкового, ****ёшку евойную...
        Надтреснутым, будто старое дерево голосом жена.
        Ходко босиком на реку. Не замечая: росистые ветви царапают лицо до кровянки. "Вот тебе, бабушка, и опохмельный день! Вот тебе и по писярику!»
На заречном крутобоком берегу – машина "Скорой". Ноги  Ханкутилова по колено лежали в мелких волнах реки. Колготились фельдшеры в белых халатах – искусственное дыхание утопленнику. В сторонке с опущенными головами расположились  Бурцев и Максим. Жестикулировали стоящие кружком рыбаки-любители; возле них псы с мелко-чётким, как буковки, лаем. Вопросительные крики не долетали, либо не придавали значения. "Плыть-то до берега тридцать метров, фактически,"– растеряно думалось. Горло сделалось шершавым, зубоскрежещущая печаль. Держась за бившееся ошалело сердце, еле-еле вернулся на участок.
Поля, вытирая краешком платка глаза: "Затаскает теперича околоточный... Бедко мне, Ромаша, ой, бедко»...
Дождик вечером прекратился, стихла задурившая непогода. Безмятежность тихого вечера наступила. Спустя часок Роман уловил тихие голоса. Понуро-виновато направился к соседям. В груди – ледяной холод, стыдоба облизывала душу; чувствуя преступником не знающего вины. Кончина Мамая – несчастный случай...
У настежь открытой калитки: работающее такси. Собака забилась в угол, тревожно выставив глазенапки на присутствующих.
        В центре неубранного стола возвышалась Лариса: резкая женщина с сине–стальными глазами пулеметчицы. По танку в юбке словно трехтонка проехала... Залётная краля утирала размазанные  тушью глазищи,  вереща оперной истеричкой. Мусором из дырявого рюкзака сыпалось: Толя в морге... бесогон... ерепенился клоуном в Макдоналдсе... дачу куда... зачем очищенной напоили... всегда на руководящей работе... дома медаль...  всё побоку... знала, как облупленного, изнохратил жизнь... го-спо-дя! – что делать мне-е-е...?