Поэтика В. В. Маяковского

*
Автор: Л. И. ТИМОФЕЕВ
*
*
*
Новаторство Маяковского в области формы может быть осмыслено именно тогда, когда мы поставим перед собой вопрос о том, какие же новые принципы самого отношения художника к миру заставляли его так отчетливо чувствовать неприемлемость той поэтической традиции, которую он застал, придя в литературу, и во имя чего он стремился создавать новые поэтические формы.

Задача эта, конечно, настолько значительна и велика, и материал здесь настолько широк и мало изучен, что охватить его полностью сейчас невозможно. В настоящей работе речь идет не о том, чтобы дать всестороннюю характеристику поэтики Маяковского, а о том, чтобы охарактеризовать ее, так сказать, узловые пункты:

1) взаимосвязь отдельных элементов поэтики и
2) обусловленность ее самим содержанием творчества Маяковского.

Мы оставляем в стороне проблему эволюции Маяковского, хотя он дает исключительно сложную и яркую картину поэтического развития. Ряд особенностей в творчестве раннего Маяковского впоследствии отпадает. У позднего Маяковского есть ряд явлений,которые были немыслимы у раннего Маяковского. Здесь мы ограничиваемся наблюдениями лишь над ранним периодом творчества Маяковского. Те наблюдения, которые мы делаем на этом материале, «mutatis mutandis», могут быть применены к последующему периоду с соответствующими изменениями, в силу изменения содержания творчества Маяковского.

Аналогичным образом мы оставляем в стороне и ряд других вопросов (отношение Маяковского к поэтике символистов, определение реальных источников его поэтического языка и др.), ограничиваясь указанными выше двумя проблемами.

Характеризуя особенности поэтики Маяковского, удобнее всего начать с указания на основные поэтические темы лирики Маяковского. Это придает, может быть, несколько аподиктический характер изложению, но зато позволяет наиболее экономно подойти к определению тех творческих задач, во имя которых Маяковский создает свою поэтику.

В творчестве раннего Маяковского мы очень отчетливо можем уловить несколько основных лирических тем, которые реализуются в соответствующих образах. Эти темы, в которых выражаются ведущие идейные тенденции творчества Маяковского, и заставляют его вступить на путь поисков той новой формы, которую он постепенно создает.

В творчестве раннего Маяковского мы встречаемся с последовательно проходящей через его крупнейшие произведения до Октября, через поэмы, через трагедию «Владимир Маяковский», большой и глубокой темой — темой страдающего человека. Тему человеческих страданий, представление о мире, в котором нет никаких возможностей для человеческого счастья, Маяковский ярко сформулировал в своей трагедии «Владимир Маяковский»:

говорят,
где-то
— кажется, в Бразилии —
есть один счастливый человек.

В его творчестве дано ощущение восприятия мира как мира, в котором развертываются в самых разнообразных формах человеческие страдания, потрясающие поэта.

В трагедии «Владимир Маяковский» один из персонажей говорит, обращаясь к действующему лицу (к Владимиру Маяковскому):

...вижу — в тебе на кресте из смеха
распят замученный крик.

Сам Маяковский говорит о себе:

А тоска моя растет
непонятно и тревожно,
как слеза на морде плачущей собаки.

И в «Облаке в штанах» восклицает:

Я — где боль везде;
На каждой капле слезовой течи
Распял себя на кресте.

Трагические конфликты, исключительно острые человеческие страдания определяют собой картину того мира, который Маяковский рисует в лирических образах.

Тема человеческих страданий раскрывается Маяковским на фоне определенных причин, рождающих эти страдания.

Характерно прежде всего то, что восприятие мира уже у раннего Маяковского чрезвычайно заострено в социальном отношении. Маяковский все время говорит о том, что человеческие отношения загрязнены и отравлены прежде всего капиталистическим началом. Он говорит о том, что когда умершего человека врачи вынули из гроба, «чтоб понять людей небывалую убыль», то увидели, что у него «в прогрызанной душе золотолапым микробом вился рубль». Маяковский рисует образ «повелителя всего», владыки мира, который подчиняет себе все, что его окружает, именно потому, что он управляет «золотоворотом франков, долларов, рублей».

Тема несчастной любви, столь характерная для раннего Маяковского, связана у него с тем, что несчастная любовь возникает именно благодаря тому, что кто-то ее покупает, кто-то отнимает ее у человека, любимая склоняется перед повелителем всего, целует его руки («Человек»).

Капитализм обрекает людей на страдания, — это вторая тема Маяковского.

Третья тема, чрезвычайно важная для понимания творчества Маяковского, это тема веры в человека, в его грядущее счастье, несмотря на всю ту картину человеческих страданий, которую Маяковский видит в мире. Мечта о человеке в самых разнообразных формах проходит в произведениях раннего Маяковского:

Он свободный,
ору о ком я,
придет он,
верьте мне, верьте!

Это заявление его о том, что человек, который живет в городе-лепрозории,

«Где золото и грязь изъязвили проказу», все же —

чище венецианского лазорья
Морями и солнцами омытого сразу...

Маяковский полон уверенности, что человек в принципе создан для счастья, для свободного гармонического развития.

Он говорит:

Плевать, что нет
у Гомеров и Овидиев
Людей, как мы,
От копоти в оспе.
Я знаю —
Солнце померкло б, увидев
Наших душ золотые россыпи.

Отсюда у Маяковского вырастает тема борьбы, призыв к тому, чтобы сломать старый мир во имя создания новой жизни. В целом ряде его выступлений мы встречаемся с темой борьбы, протеста, с призывом к тому, чтобы вступить в борьбу с тем миром, который обрекает человека на трагедию, на несчастье, на гибель.

Наблюдая целый ряд существенных особенностей поэтики Маяковского в самых разнообразных формах и проявлениях, мы должны иметь в виду это основное отношение Маяковского к миру, определявшее характер его идей и образов.

Эти идеи и образы у Маяковского выступают прежде всего в лирическом выражении. В лирике художник отражает окружающую его действительность не путем непосредственного изображения жизненного процесса в определенных характерах, событиях, сюжете и так далее, а путем субъективной интерпретации этого процесса, путем изображения характерных для него человеческих переживаний, рожденных данными жизненными условиями.

Лирика рисует картину внутренней жизни человека, но эта картина не является самодовлеющей потому, что во внутреннем процессе человеческой жизни мы угадываем и ощущаем ту объективную действительность, которая определяет особенности данных человеческих переживаний, которая определяет то, что человек чувствует и думает, ибо именно такая действительность заставляет его чувствовать и думать именно так.

Задача Маяковского как поэта и состояла в том, чтобы создать комплекс лирических переживаний, дающий сосредоточенное изображение человеческого внутреннего мира, по которому мы могли бы ощутить исключительно напряженный круг жизненных противоречий, увиденных Маяковским в жизни, по которому мы могли бы ощутить, какова та действительность, в которой люди страдают, гибнут и мучаются и в которой в то же время они должны вступить в борьбу с мучающей их жизненной обстановкой.

Идеи и образы, о которых мы говорили в начале, затрагивали основные противоречия эпохи, отражали революционное движение, кризис капитализма, все то, что столь характерно для социальной обстановки периода, предшествовавшего Октябрьской революции. Предельная обостренность социальных противоречий приводила к тому, что для того, чтобы ее отразить, Маяковский необходимо должен был создать такой мир человеческих переживаний, который своей предельной обостренностью и напряженностью заставил бы читателя ощутить характер жизни, показанной ему художником.

С этой точки зрения задача Маяковского состояла в том, чтобы те социальные противоречия, которые раздирали окружавший его мир, перевести на язык переживаний человека, потрясенного окружающим его миром. Поэтому то своеобразие лирического образа поэта, того лирического характера, который складывается у читателя, воспринимающего раннего Маяковского, это прежде всего характер человека, потрясенного окружающей его действительностью, доведенного до исключительно острого и напряженного эмоционального состояния, будет ли это состояние сострадания к тем людям, которые его окружают, будет ли это состояние возмущения, которое призывает вступить в борьбу за свободу людей, будет ли это состояние той страстной мечты, с которой художник обращается к окружающей его неприглядной жизни, противопоставляя этой жизни такого человека, каким он должен быть. С этой точки зрения поэтика Маяковского разрабатывала определенную систему речевых форм, в которых ему необходимо было воплотить это предельно напряженное, предельно страстное отношение человека к действительности, продиктованное ему теми острейшими социальными противоречиями, которые он в ней воспринимал.

Маяковский, рисуя новые переживания человека в его отношении к действительности, необходимо должен был искать прежде всего адэкватной ему лексической системы, того запаса слов, при помощи которого он мог бы выразить и трагичность этих переживаний, и исключительное негодование, которое рождали в нем картины действительности, и противопоставление жизни — мечты о прекрасном человеке и призыв к борьбе за создание этого прекрасного человека. Отсюда вытекает столь характерное для лексики Маяковского своеобразное, противоречивое переплетение различных лексических систем.

С одной стороны, лексика Маяковского поражает нас, на фоне окружающей поэтической традиции, исключительной резкостью, стремлением художника выбрать наиболее грубые и жесткие слова, такие тропы, которые прежде всего поразили бы человека своей исключительной грубостью, заставили бы воспринять окружающий его мир в плане предельно жуткого впечатления, которое этот мир вызывает.

Мы находим в первых же стихотворениях Маяковского целый ряд примеров, в которых ясно ощущается его стремление говорить о жизни в предельно резкой форме:

Я
площадной
сутенер и карточный шулер...
Морду в кровь разбила кофейня...

45 -
Улица... как нос сифилитика...
Сады похабно развалились...
Ковыляла... дряблая луна...
Часы нависали, как грубая брань...
Как трактир, мне страшен ваш
страшный суд, и т. д.

Таких примеров можно привести очень много, и все они характеризуют стремление Маяковского говорить о действительности в предельно резкой форме. Эта резкость представляет собой не что иное, как перенесение в лексический план того возмущения и негодования, которое жизнь вызывает у человека и которое заставляет говорить о ней в исключительно возбужденной, резкой форме вплоть до включения в стих выражений, стоящих за гранью литературного языка («Вам»).

Но в то же время характерно для Маяковского то, что на ряду с насыщающей его стихи лексикой крайней резкости мы встречаем у него выражения совершенно другого порядка. На одной странице у него уживаются такие, например, совершенно различные по своему характеру строки:

1) — Каждое слово,
даже шутка,
которые изрыгает обгорающим ртом он,
выбрасывается, как голая проститутка
из горящего публичного дома

и

2) — Мама!
Ваш сын прекрасно болен!
У него пожар сердца.
Скажите сестрам, Люде и Оле,
Ему уже некуда деться.

Эта характерная для Маяковского пестрота лексики позволяет уловить и другую функцию его «грубости». Она возникает и как контрастное средство передачи потрясенности поэта страданиями, которые он видит в мире:

И когда мой голос
Похабно ухает —
От часа к часу,
Целые сутки,
Может быть, Иисус Христос нюхает
Моей души незабудки.

Поэтому-то в лексике Маяковского уживаются и предельная грубость и предельная трагичность:

... Это душа моя
Клочьями порванной тучи
В выжженном небе
на ржавом кресте колокольни!..
Я одинок, как последний глаз
У идущего к слепым человека!..
Небо плачет
безудержно,
звонко...
С небритой щеки площадей,
стекая ненужной слезою,
я,
быть может,
последний поэт...
Послушайте!
Ведь если звезды зажигают —
Значит — это кому-нибудь нужно?
Значит, кто-то хочет, чтобы они были?...
Послушайте!
Ведь если звезды
Зажигают —
Значит — это кому-нибудь нужно?

46 -
Значит — это необходимо,
Чтобы каждый вечер
над крышами
Загоралась хоть одна звезда?!.

или

Полночь, с ножом мечась,
Догнала,
зарезала,
вон его!
Упал двенадцатый час,
как с плахи голова казненного... и т. д.

Лексика этого типа отвечает той теме жалости к человеку, о которой мы выше говорили, так же как «грубая» лексика в значительной мере отвечала теме негодования и возмущения.

И, наконец, третья лексическая линия, которая в этом периоде намечается у Маяковского, это линия пафоса:

Их ли смиренно просить:
«Помоги мне!»
Молить о гимне,
об оратории!
Мы сами творцы в горящем гимне —
шуме фабрик и лаборатории.

Таким образом, все эти примеры позволяют сделать вывод, что лексика Маяковского характеризуется исключительно эмоциональной окраской, это лексика предельного возмущения, предельной скорби и надрыва, исключительно острого пафоса. Отсюда-то и вытекает тяготение Маяковского ко всякого рода формам, которые придают слову особенно напряженный выразительный характер. Мы встречаем у Маяковского обращение ко всякого рода необычным речевым оборотам и синтаксическим построениям, потому что в них он находит возможность придать своему стиху особенно выразительный характер.

Стих Маяковского насыщен необычными увеличительными и уменьшительными (адище, шумище, лбенки), необычными существительными («закисшие в грязненьке»; «в светлое весело»), необычными метафорическими глаголами (лавить (от лава), июлиться, мышиться, молньиться), необычными глагольными формами (молкнь, тихнь, стиснь), необычными собирательными (стеганье, громадье, машинье, звездь, водь, бредь, загробь, нищь, рьянь), необычными множественными (илы, тлены, меди, неб, эх (от эхо), золот, в пылях поэзии и др.), необычными сравнениями (еще онемелей, небывалей, орлиней, всемирнейшая и др.) и т. д. Все это, очевидно, примеры стремления Маяковского придать языку максимально экспрессивный характер, отвечающий той лирической экспрессии, которая вытекала из идей и образов Маяковского, отражавших социальные противоречия кануна революции в их предельной остроте.

Подробно разработан В. В. Трениным вопрос о глагольных неологизмах Маяковского. И здесь Маяковский стремится опять-таки к тому, чтобы глаголы имели предельно приподнятый и выразительный характер. Отсюда его стремление ко всякого рода приставкам, усиливающим действенность глагола. Глаголы Маяковского включают в себя по 2—3 приставки (разизнасиловал, распрозаявиться), тяготеют к приставкам, придающим глаголам максимальную действенность (изиздеваться, издинамитить, иззмеить, искреститься, иссверлить, испестрить; разулыбаться, развеериться, расперессорить, разотзовись; вызарить, выникнуть, вывертеться, выфрантиться, выгромить, вымучить, вызарить, вымчать, вымечтать, выреветь, выдивить, выжевать; взрумяниться, взмедведиться и т. п. и т. д.).

Этих примеров можно привести очень много. Все они говорят о том, что в работе Маяковского над глагольными формами опять-таки видно

47 -
стремление прежде всего привести поэтический язык в соответствие с исключительно острой эмоциональностью, с тем новым миром переживаний, которые он вводит в поэзию и которые необходимо требуют от него предельной выразительности слова.

Очевидно, что напряженность, выразительность слова, которые характеризуют стиль Маяковского, необходимо должны были сказаться на синтаксической структуре его стихов. В свое время Р. Якобсон очень отчетливо определил особенности синтаксической организации стиха Маяковского.

Р. Якобсон справедливо говорит прежде всего о том, что у Маяковского повышена самостоятельность каждого слова. Синтаксическая обособленность каждого слова приводит к тому, что все члены фразы наделяются сильными ударениями:

Бог
ограбленный
идет карать.

Здесь нет естественного логического соединения слов, приводящего к тому, что каждая фраза получает центральное ударение. Наоборот, каждое слово имеет свое самостоятельное ударение и равноправно со всеми остальными. Якобсон тонко замечает, что у Маяковского даже привычные сочетания слов произносятся, как в первый раз в жизни. Маяковский стремится поставить каждое слово отдельно, стремится каждое слово сделать предельно самостоятельным:

Сильный,
Понадоблюсь им я —
велят:
Себя на войне убей!

Слово превращается в законченное эмоциональное суждение.

Стихи Маяковского сплошь и рядом состоят из отдельно стоящих слов, каждое из которых адэкватно, так сказать, фразе, например:

Англия!
Турция!..

Т-р-а-а-ах!
Что это?
Послышалось!
Не бойтесь!
Ерунда!
Земля.

Где они —
Боги?!
Бежали,
все бежали,
и Саваоф,
и Будда,
и Аллах,
и Иегова.
Ухало.
Ахало.
Охало.

Характерно, что Маяковский даже определение обособляет от определяемого, снабжая каждое из них своим предлогом: «в рваный в карман», «в этом в аршине» и т. п.

Само построение фразы, исходящее из принципа словесной обособленности, нарушает обычные синтаксические связи; выразительность, которую несет на себе каждое слово, придает интонации стиха Маяковского с этой точки зрения совершенно своеобразный характер.

48 -
Любопытно, что предельная интонационная насыщенность, к которой Маяковский тяготеет в своей работе над словом, приводит к тому, что его не удовлетворяют существующие знаки препинания. У раннего Маяковского можно найти ряд примеров, из которых видно, что он не удовлетворяется только вопросительным, или только восклицательным знаком. Весьма часто он ставит вместе и вопросительный и восклицательный знаки. Это уже высшая форма интонационного подъема:

Видели,
Как собака бьющую руку лижет?!
Ведь теперь тебе ничего?
Не страшно?
Да?!
Остановитесь!
Разве это можно?!
Отчего ты не выдумал,
чтобы было без мук
целовать, целовать, целовать?!
Как вам не стыдно о представленных
к Георгию
Вычитывать из столбов газет?!
Вам ли, любящим баб да блюда,
Жизнь отдавать в угоду?!
Любимая,
За что,
За что же?! и т. д.

Эта же эмоциональная выразительность определяет и своеобразие работы Маяковского над рифмой. Маяковский канонизирует каламбурную составную рифму, до него не вводившуюся по существу в серьезную лирическую поэзию. Она у Маяковского получает самостоятельное значение, так как необычность произнесения двух слов, образующих единое созвучие, приводит к повышенной их экспрессивности, к резкой эмфазе.

Версты улиц взмахами шагов мну,
Куда уйду я, этот ад тая.
Какому небесному Гофману
Выдумалась ты, проклятая?!

или:

Глазами взвила ввысь стрелу.
Улыбку убери твою!
А сердце рвется к выстрелу,
А горло бредит бритвою и т. д.

Эти составные слова произносятся с особой подчеркнутостью, потому что они определяют звуковую перекличку: «ад тая» — «проклятая». У Маяковского рифма приобретает исключительно эмоциональную насыщенность. На рифму приходятся наиболее эмоционально окрашенные слова. В «Облаке в штанах» половина вопросительных и восклицательных знаков приходится на рифмующиеся слова, потому что они представляют собой наиболее эмоционально-приподнятую часть строки. Характерно и то, что мы в рифме Маяковского замечаем выделение на конец строки таких построений, которые интонационно наиболее значимы: «Голова — А?», «Тихо — ты хоть», «Nihil — что книги!», «Помоги мне! — о гимне», «Киева — Распни его», «нет же, нет! — жене», «щек — чего еще», «мук — а сказать кому». «Солнце съежится аж! — марш» и т. д. Характерно для рифмы Маяковского выделение обращений на конец строки:

Мотаешь головою, кудластый?
Супишь седую бровь?
Ты думаешь,
Этот, крыластый,
Знает, что такое любовь?

49 -
Следовательно, и здесь мы также ощущаем, как принцип максимально эмоциональной окраски слова, который необходимо должен быть формой передачи предельно обостренного переживания, приводит к целому ряду совершенно закономерных последствий. Они проходят по всем направлениям работы Маяковского над элементами его поэтики.

Характерно для интонационной структуры стиха Маяковского и то, что он строит свой стих в ряде случаев на введении в него исключительно эмоционально-приподнятых восклицаний, которые выпадают из общего синтаксического построения фразы:

А на седых ресницах —
Да!
На ресницах морозных сосулек
Слезы из глаз —
Да!
Из опущенных глаз водосточных труб;

или:

Мария —
Не хочешь?
не хочешь!
Ха!
Значит — опять
темно и понуро;

или (он обращается к богу):

Только —
слышишь —
убери проклятую — ту,
которую сделал моей любимой;

или:

Лосем обернусь...
...Да!
затравленным зверем над
миром выстою;

или:

В кашу рукоплесканий
ладош не вмесите!
Нет!
не вмесите!;

или

Да здравствует
— снова! —
Мое сумасшествие;
Ей мало —
одна! —
раскинулась в шествие, и т. д.

Характерная черта не столько даже лексики Маяковского, сколько именно интонации, система предельных преувеличений, которые он вводит в свои стихи. Гипербола является одним из характернейших оборотов в творчестве Маяковского; с одной стороны, она эмоционально усиливает его стих лексически (поскольку гипербола — троп), а в то же время она требует и своеобразной интонации, потому что там, где мы имеем резкое преувеличение, интонация звучит с предельной напряженностью:

Я каждый день иду к зачумленным
по тысячам русских Яфф!:
а я прошел в одном лишь июле
тысячу Аркольских мостов!;
Это труднее, чем взять
тысячу тысяч Бастилий!;
по тысяче тысяч разнесу дорог!;
в сердце, выжженном, как Египет,
есть в тысяча тысяч пирамид!

50 -
или (он говорит о своем стихе):

всеми пиками истыканная грудь,
всеми газами свороченное лицо,
всеми артиллериями громимая цитадель головы —
каждое мое четверостишие; и т. д.

Особенную роль в стихе Маяковского играют паузы. Совершенно очевидно, что стихи Маяковского, которые строятся на предельном выделении слова, исключительно повышают роль словораздела. В стихах, например, Пушкина: «мой дядя самых честных правил», мы словоразделы ощущаем в пределах единой фразы, в стихах Маяковского: «где-то — кажется в Бразилии — есть один счастливый человек», слова обособлены, и словоразделы воспринимаются особенно резко, как самостоятельные синтаксические паузы.

Интересно то, что Маяковский вводит в свои стихи ряд еще более резких словоразделов, отрывающих друг от друга слова, которые особенно по смыслу тесно связаны:

Ох, эта
ночь!
И на
кандалы.

Когда Маяковский дает составную рифму, то она предполагает слитное произнесение тех слов, на которых она строится (ад тая — проклятая). Но эмоциональность выделения слова настолько привлекает Маяковского, что иногда он разбивает составную рифму паузой:

Горсточка звезд,
Ори,

а дальше появляется слово «ноздри», которое заставляет нас понять, что это один звуковой комплекс, хотя Маяковский и разделил рифму на две самостоятельно стоящих строки.

Предельной эмоциональной остроты Маяковский достигает и тем, что он вводит в свои стихи интонационные обрывы. Он начинает фразу, но не кончает ее, а начинает новую, потому что для последней фразы как бы уже нехватает выразительности, ибо говорящий доведен до предельной степени напряжения, например:

Смотрите,
Под ногами камень.
На лобном месте стою.
Последними глотками
воздух...

или:

И эту секунду
Бенгальскую,
громкую
Я ни на что б не выменял,
я ни на...
А из сигарного дыма
ликерною рюмкой
вытягивалось пропитое
лицо Северянина.

Эти обрывы опять-таки являются чрезвычайно характерным примером того, что, работая над стихом, Маяковский стремится к тому, чтобы добиться предельной эмоциональной насыщенности речи, которая выразила бы насыщенность переживаний, стоящую за такого типа речью. Стих Маяковского строится на крайней резкости интонаций, различных по силе и качеству, ибо Маяковский стремится дать чрезвычайно широкую гамму человеческих переживаний, в то же время единых по своей устремленности, т. е. по той роли в конкретизации переживания, которую они играют.

51 -
Обращение Маяковского ко всякого рода необычным лексическим и синтаксическим формам, стремление к предельно резким по своей эмоциональной силе речевым оборотам — все это, во-первых, образует единую по своей выразительности целостную поэтическую форму и, во-вторых, продиктовано определенным поэтическим содержанием. Мы здесь не будем останавливаться на характеристике ритма Маяковского, потому что это требует специального рассмотрения, укажем лишь на то, что ритм Маяковского тесно связан с указанными выше особенностями его стиха, входит в эту же систему исключительного по своей эмоциональной наклонности речевого материала. Стих до Маяковского строится на ритмической фразе, подчиняющей себе интонационно отдельные слова:

Мой дядя самых честных правил...

Перед нами ритм, который можно назвать фразовым. Поскольку мы у Маяковского сталкиваемся с иным отношением к слову, у него отходят на второй план фразовые ритмические единицы. Единицей ритма становится слово, которое звучит с гораздо большей самостоятельностью сравнительно с фразовым стихом. Поэтому в ритме Маяковского особенную роль начинают играть ударения, а безударные слоги перестают играть сколько-нибудь существенное значение. Поэтому-то Маяковский отказывается от принципов силлабо-тонического стиха. Он идет к тоническому, ударному стиху, который строится главным образом на чередовании строк, однородных по числу ударных слогов, поддержанных паузами. Когда он пишет:

Мы
спим
ночь,
днем
совершаем
поступки,

то ритм стиха определяется тем, что здесь в каждой строке — три ударения, хотя в первой строчке нет безударных слогов, а во второй их несколько.

На ряду с новой лексикой, на ряду с интонационно-синтаксическим своеобразием стиха, на ряду со всеми этими элементами, если можно так выразиться, эмоционализации речевой структуры стиха Маяковского, — у него вырабатывается и совершенно своеобразный ритм, который опять-таки по своей напряженности и резкости отвечает этой необходимой для Маяковского системе речевой выразительности. Благодаря ей, те исключительно острые и напряженные человеческие переживания, которые рисует Маяковский, приобретают конкретный характер, раскрываются и адекватной им по своему строю речевой структуре и в силу этого получают ту художественную убедительность, которая заставляет данное художественное произведение воспринимать как непосредственно жизненный факт, который нас потрясает, увлекает и волнует.

Совершенно понятно, что комплекс особенностей стиха Маяковского, который выработался у него до Октября, вслед за тем чрезвычайно существенно изменяется. Если Маяковский до Октября пишет: «Одинокий склонюсь над бумагой я» то после Октября он говорит: «Я подыму, как большевистский партбилет, все сто томов своих партийных книжек». Кардинально меняются общественные отношения, а тем самым и место поэзии в обществе и отношение поэта к жизни. Меняется само содержание жизни, и Маяковский вступает на путь чрезвычайно существенного изменения конкретных элементов выразительности своего стиха, не меняя, однако, его основного стержня — исключительной эмоциональности. Его поэтика необычайно расширяется, поэтому в последний период он обращается и к фразовому стиху, так как изображение социалистического

52 -
человека не требует такой степени напряженности, которая в ряде случаев характеризовала раннего Маяковского. Поэтому Маяковский вводит в свою поэтическую систему и существенные принципы пушкинского стиха (ибо его стих не исключает Пушкина, а дополняет его), — но это уже вопрос об эволюции поэтики Маяковского, на котором мы здесь останавливаться уже не сможем.

Мы стремились лишь к тому, чтобы на ряде примеров, характеризующих работу Маяковского над словом в раннем периоде творчества, с одной стороны, показать, что все различные особенности его стиха вытекали на единого принципа выразительности и, с другой стороны, — что поиски этой новой системы выразительности были не поисками ряда самих по себе взятых словесных элементов, а вытекали из чрезвычайно остро социально окрашенной трактовки действительности, вытекали из того нового и революционного в своей основе комплекса идей и образов, которые необходимо требовали переложения этих идей и образов на язык совершенно новой поэтической выразительности. Лишь эти две проблемы: с одной стороны, целостную связь всех отдельных характерных сторон поэтики Маяковского, с другой стороны, осмысление этой целостности с точки зрения ее подчинения единой творческой цели, с точки зрения единства формы и содержания, — и ставила своей задачей осветить настоящая работа.

Л. И. ТИМОФЕЕВ

Известия Академии наук СССР. Отделение литературы и языка. — М.: Изд-во АН СССР, 1940 г.