Музыканты о Германе

                МУЗЫКАНТЫ О ГЕРМАНЕ

                Валерий Мысовский

Мысовский Валерий Семёнович 
(02.06.1931- 23.12.2011) –
известный ленинградский  барабанщик,
писатель, лектор, пропагандист джаза.
Лауреат премии Уиллиса Коновера   
(«Голос Америки», 1998).
Один из организаторов первого в стране
джаз-клуба («Д-58»).
Выступал на всех ленинградских фестивалях
«Осенние ритмы» (1978-1993), а также
в других городах страны. Среди опубликованных
работ - переводы Роберта Райзмана «Пташка» (1996)
и сборник “Рассказы о джазе” (1996).
Кроме того, выпустил две книги воспоминаний –
«Блюз для своих» (1998) и «Барабаны судьбы» (2004).
 Автор интересного исследования  «Техника джазового ритма»
(1970, рукопись).
 
О Германе
Из книги «Блюз для своих»
издательство  «Невский фонд»

      Меня пригласили играть в небольшую группу, состоявшую в основном из студентов консерватории, увлеченных джазом и добыванием денег. Случайно на халтуре в клубе ликеро-водочного завода они меня услышали и предложили сотрудничать с ними.
      Это, конечно, был совсем другой класс. Там играли в разных комбинациях Теймураз Кухолев (ф-но), Аркадий Лискович (скрипка), Владимир Прокофьев (валторна, труба), Герман Лукьянов (труба, ф-но), Эрик Иоффе и Олег Мошкович (контрабас), иногда Геннадий Гольштейн, Станислав Пожлаков и Константин Носов.
     С Германом Лукьяновым я познакомился, когда он еще жил в Ленинграде. Его привел ко мне его приятель, большой любитель джаза Ю. Волков, и мы как-то сразу почувствовали симпатию друг к другу. Герман тогда буквально бредил Д. Гиллеспи, и я помню его восторги, когда они слушали мою пластинку «Короли трубы» (Д. Гиллеспи с Р. Элдриджем). Слушали мы ее в моем чулане, где тогда, кроме проигрывателя, стояли полная ударная установка, старый сундук для гостей и раскладушка. Герман, как лев в клетке, бегал по комнате, беспрерывно разглагольствуя, жестикулируя, хохоча. Выяснилось, что он не знал еще М. Девиса. Я тут же поставил ему Паркера с Девисом – и он обомлел. Манера и звук, столь отличные от Диззи, сразу захватили его, хотя некоторое время он еще сопротивлялся.
      Нужно ли говорить о том, что я был немедленно приглашен к нему в гости, где эта и другие пластинки Майлса, имевшиеся у меня, были тут же переписаны на железный лукьяновский Маг-8 и подверглись длительному словесному анализу. Треща, как пулемет, Герман  сообщил, что любит Пушкина, что Хемингуэй, несомненно, выше Ремарка, что голуби, жизнь которых он наблюдал из своего окна, хищники, и т.д. и т.п. Этот водопад слов все же не смог скрыть от меня, что передо мной стоял приятный, добрый парень, к тому же полный единомышленник в джазе. Да, этот день надо бы отметить белым камешком.   
       Еще интереснее оказалось играть с Германом и его коллегами. Выяснилось, что я попал в группу, которая находилась в зените популярности – и неудивительно: ведь, помимо собственного инструментального ансамбля, с нами выступал еще и вокальный, певший джазовые стандарты и даже владевший скэтом.
       Общий дух мне был очень приятен. Всегда вместе, на редких репетициях - балдеж и веселье. Имелся довольно большой запас тем, пользовавшихся тогда успехом у любителей джаза: «Bernie’tune», «Love for sale», «Еvery day», «Blue moon»……
Так вот, на той самой первой халтуре, куда я был вызван Додиком Мовшиным, нашим менеджером, и, роняя палочки и пружинки, расставлял свои причиндалы на сцене (а давно пора было начинать), ко мне вдруг подскочил Герман и радостно воскликнул:
- Так это вы, так это вы наш новый ударник?! (Он всем сначала говорил «вы» и никогда не ругался, в то время как мы с легкостью посылали на три буквы).
       Мы грянули какой-то блюз, и Герман, как бес, юлил вокруг меня вне себя от восторга – ему очень нравилось, что  я играл щетками и не гремел, как мой предшественник. А потом предложил мне соло, и  тут он чуть ли не бросился обнимать: его особенно восхитило, что я играл «несимметрично», с паузами и использовал хай-хэт. Заканчивая, я вложил все силы в последний удар и – о, ужас! – все барабаны, тарелки, подставки не выдержали и  рухнули в разные стороны. Но сайдмены во главе с Германом бросились их поднимать, причем Лукьянов держал руками малый барабан, на котором я и закончил свое злополучное соло. Домой шли вместе, разговаривали, делились музыкальными взглядами, чувствовали, что наша встреча превращается в дружбу.
       Герман страстно любил джаз, но понимал его по-своему, оригинально. Он тогда был яростным спорщиком, думаю, что и сейчас остался таковым. Это была для многих привлекательная, но для некоторых непригодная черта. За это, ну и конечно, в первую очередь, за необычную манеру игры, многие коллеги-джазмены окрестили его «тараканом» и часто схватывались с ним по разным поводам.
       Герман стремился быть принципиальным и мог перестать общаться с сайдменом, если тот опаздывал на несколько минут или не был щепетильным в денежных расчетах.  Но и к себе был требователен прежде всего – все, знавшие его в Ленинграде, подтвердят, что это был точнейший и обязательнейший человек. Его кошелек был открыт для нуждающихся в башлях так же, как и дверь его квартиры, куда всегда можно было заявиться, чтобы послушать новейшие записи или еще за чем-нибудь.
       Его принципом было говорить в глаза людям то, что он думает, и это сильно ему вредило. Так, когда он переехал в Москву, то на первом же джеме заявил собравшимся московским зубрам – Капустину, Гореткину и прочим – что они вообще играть не умеют (не то что плохо, а так, просто не умеют играть джаз), после чего, конечно, годами был в опале, и, может быть, поделом. Но таков уж был Герман, и мы с ним, в общем, ладили. Жаль только, что он покинул Ленинград …».

                Юрий Чугунов
               
                Чугунов Юрий Николаевич – саксофонист и               
                композитор, профессор МГУКИ и РАМ
                имени Гнесиных на отделении
                джазовой специализации), руководитель
                биг-бэнда в эстрадно-джазовом   
                колледже "Консорт".
                Автор 5 книг о музыке.
      
Из книги «Семь кругов джаза»
«О саксофоне, «бирже» и прочих приятных вещах»

       Второй человек, оказавший на меня влияние в те годы (и не только на меня, уверен) - Герман Лукьянов. Сейчас, вспоминая тогдашнюю музыкальную ориентацию этих двух, столь разных, музыкантов (Г. Лукьянов и А. Козлов), с удивлением констатирую, что проповедовали они, в сущности, один и тот же стиль – кул. Но подходили к нему с совершенно  разных концов: лирик-мелодист Козлов и суховатый конструктивист Лукьянов. Если Козлов, не меняя своей сущности, менял антураж, Лукьянов не менял ничего. Конечно, он эволюционировал, как-то перерождался, но все же больше похож на себя конца 60-х в 90-х, чем Козлов.
      Сопоставление этих двух музыкантов еще интересно и потому, что дает представление о широкополосности одного джазового стиля – кула, в котором могут сосуществовать почти антиподы.
       Герман переехал тогда из Ленинграда в Москву и сразу выдвинулся на положение восходящей звезды среди московских музыкантов. Он был заметен. Но не только оригинальностью своей музыки – манерой импровизации, композициями, но и чисто внешними проявлениями. Так, дом его  (он жил тогда в одном из переулков между Остоженкой и Пречистенкой) был местом общения московских джазменов, своеобразным клубом, а может быть, и «курсами повышения квалификации». Его ежедневно посещала масса народу: приходили с инструментами и без, по делу и просто так, играли, слушали, спорили… Он проповедовал тогда сыроедение и вегетарианство. Его спрашивали: «Как же не есть мяса? Человечество уже тысячи лет ест жареное и вареное мясо». Или: «Какой-то миллион лет для человечества – пустяк. Если есть мясо, то сырое. А у тебя есть клыки, чтобы хватать добычу?»
       Он говорил, да и сегодня говорит только то, что думает, невзирая на личности. И, тем не менее, молодежь тянулась к нему. С его легкой руки я перешел впоследствии на тенор: «На чем ты играешь, это же водопроводная труба (о баритоне)! У него ограниченные возможности. Бери тенор – возьму в свой состав!»
         Он постоянно собирал составы. Тогда я не послушался его, позже все-таки перешел, но так и не смог приручить тенор, хотя играл до последнего времени именно на нем.
         С его именем связаны многие шуточки, которыми пользовалась «биржа». Так, всех красивых девушек он называл «Колтрейнами», а девушек похуже – «Бенвебстерами» (Колтрейн – великий саксофонист, Бен Вебстер – хороший, но старомодный). Обычный словесный фон «биржи»:
- Смотри: «Колтрейн» идет!
- Да ну, - «Бенвебстер».
         Однажды на очередном заседании джаз-клуба вышел крупный разговор, связанный с именем Германа. Кажется, вопрос ставился так: Лукьянову нужно на время уйти в «подполье» и не возникать, а то он своей правдой-маткой в глаза отпугивает и раздражает всех, пока еще сочувствующих делу нашего московского джаза официальных лиц из  райкома. На что Герман, встав в позу главного обвинителя на суде, вскочил и закричал своим высоким голосом:
- А я вам на это, как Ломоносов, отвечу: Джаз-клуб можно отделить от Лукьянова, а Лукьянова от Джаз-клуба – никогда!
     Вопрос был закрыт. Таков Герман Лукьянов. Наверное, на свете было бы скучно жить без таких людей, а в джазе они просто необходимы.

                Олег Степурко

                Степурко Олег Михайлович -               
                заслуженный артист РФ,
                член Союза композиторов РФ.
                Известный джазовый музыкант
                и педагог.
                Доцент в Музыкальном 
                училище эстрадного и
                джазового искусства РАМ
                имени Гнесиных. 
                Лауреат международных      
                джазовых фестивалей.
      Герман Лукьянов

      С Германом я познакомился через своего однокурсника Игоря Яхилевича. Я входил в группу,  с которой Герман занимался импровизацией. Кроме меня и Игоря, в ней была Ира Явно, которая, как и мы с Игорем, училась в "мерзляковке" - так мы называли училище при консерватории, которое находилось в Мерзляковском переулке.
         Герман сразу предупредил, что будет заниматься не на трубе, а на рояле. Сильное впечатление произвел его домашний кабинет, в котором, кроме рояля, была рояльная клавиатура с усилителем и наушниками, которая позволяла играть ночью, не беспокоя соседей.
        Помню, Герман играл "шагающий бас", а мы по очереди импровизировали, и затем Лукьянов разбирал наше соло. Герман учил нас логике мелодического развертывания. Когда мы начали играть бесконечные цепочки, строя волнообразные фразы, Герман остановил наше "вечное движение" и сказал: "Если вы в первый раз начинаете говорить с человеком, вы не обрушиваете на него сразу поток информации, а сначала расскажете, кто вы, откуда, что вы хотите. И лишь затем начнете излагать суть дела. Так и в музыке, начинать надо с коротких фраз и постепенно увеличивать длину фраз, их диапазон и затем переходить к более мелким длительностям (триолям, шестнадцатым)". И он сам сыграл квадрат, который нас просто заворожил логикой мелодического развития, безупречной, отстроенной формой.
        Наверное, самое интересное в игре Лукьянова - это мотивная работа. Герман в импровизации всегда использует интонации темы, разрабатывая их с помощью секвенций, играя их в расширении и сжатии. Но его линии, построенные по различным гаммообразным ходам, так и не отлились в лейтмотивы, как это случилось у Паркера и Колтрейна. И хотя Лукьянова в слепом тексте можно узнать с двух нот, его интонации так и не стали для музыкантов идеями, которые можно использовать в своем соло.
        Вскоре я оставил уроки Лукьянова. Мне показалось, что Герман преподает скорее композиторскую технику, чем джазовые идиомы "основного течения" или, как говорят музыканты, "мейнстрима". А именно мейнстрим мне хотелось научиться играть. Справедливости ради, надо сказать, что он сам не признавал принцип использования в импровизации чужих ходов и создавал свой собственный интонационный язык.
        Лукьянов, кстати, занялся не только музыкальным, но и нашим культурным воспитанием. Так, он рассказал, что наши дипломаты, хорошо знающие "Краткий курс", но не знающие этикет, уходят с дипломатических обедов голодными; им было невдомек, что когда кладут вилку и нож на тарелку во время тостов, официанты подбегают и уносят ее, ибо это знак: блюдо не понравилось. Они не знали, что в перерывах нужно класть приборы рядом с тарелкой. Герман даже предложил устроить нам обед для того, чтобы мы научились этикету.
Лукьянов показал нам свои записи с В. Васильковым и Л. Чижиком. Он рассказал, что регулярно посылает свою музыку американскому джазовому критику и что тот высоко их оценивает. Тогда же он рассказал, что в Министерство культуры пришла заявка из-за "бугра" на участие Лукьянова в международном джазовом фестивале. Чиновники ответили, что "такого музыканта они не знают"...
       Любопытно, что Герман раздобыл маленький токарный станок и сам точил свои мундштуки. Работая в "Кадансе", я играл на мундштуке, выточенном Германом. Вообще, Лукьянов очень "рукастый" человек; его любимым занятием на гастролях было посещать местные хозяйственные магазины в поисках различных слесарных инструментов. Удивительный факт - Герман играл на полусамодельных педальных трубах и флюгельгорнах, которые для него по его эскизам делал мастер. И когда я слышал жалобы молодых музыкантов на то, что у них нет дорогих "фирменных" инструментов, всегда вспоминал Лукьянова. Ему хватило "самопальных" флюгельгорна и ГДРовской трубы, чтобы получить европейскую известность.
        Для меня, воспитанного в свинговой артикуляции, было мучительно трудно играть джазовые темы без свинга, как требовал Герман. Он так и говорил: "Играйте, как в симфоническом оркестре: без триольной пульсации, все ровно".
        Во многом Лукьянов опередил свое время. Так, он сконструировал глиссандер, позволяющий делать "подъезд" к ноте, как тромбон, и создающий пластичную мелодическую линию. Совершенно феноменально он сыграл соло в композиции на еврейскую песню "Местечко Бельцы". В нем он показал возможности "глиссандера" делать подтяжки, как на рок-гитаре. Тем самым он как бы смог ответить на вызов, который бросила гитара духовым, когда она, за счет пластичности мелодической линии, подтяжек на тонких струнах, смогла создать рок-энергетику, которой нет у духовых, и тем самым "убрала" их из рок-музыки. Кроме того, глиссандер позволял сделать полутоновые смещения, когда фраза исполняется той же аппликатурой, а глиссандер транспонирует ее на полтона ниже.
        Герман, конечно, выдающийся композитор, обладающий необыкновенной интонацией. Не случайно его композицию "Иванушка-дурачок" записал Гарри Бертон. Я всегда был захвачен его композицией "Ноктюрн", позднее даже сделал биг-бендовую версию этой композиции для оркестра Гнесинского училища. Но настоящей композиторской удачей можно назвать "Золотые руки Сильвера". Этой композицией, когда я работал в «Кадансе», мы заканчивали концерт. И редко мы уходили без «биса».
       Самое удивительное, что "Золотые руки Сильвера" - это всего две попевки, как говорят джазмены: два риффа. Лукьянов, как Господь Бог, который из ничего сотворил мир, смог практически из ничего создать маленький шедевр, который провоцирует импровизацию и создает сильный музыкальный образ.
        Конечно, мне очень повезло, что я работал в лукьяновском "Кадансе", когда у того был один из сильнейших составов. Панов, Коростелев, Ахметгареев, Юренков, Веремьёв - это целая эпоха российского джаза. Самое удивительное, что весь гастрольный маршрут, а это было больше 45 городов, вся Молдавия, Крым, Золотое кольцо, мы проехали без пианиста, и в некоторых пьесах партию ф-но Герман поручил играть мне. И я перед концертом приходил за час: играть упражнения Ганона.
        Сам Герман на протяжении концерта менял больше пяти инструментов: кроме трубы, фортепиано и флюгельгорна, это были альтовая труба, тенор-горн и цуг-флейта. Из-за отсутствия гармонического инструмента, кроме баса, саунд «Каданса» был сухой. Вообще музыкальный язык Лукьянова скорее можно отнести к рациональному типу мышления, он требовал от слушателя серьезной подготовки и склонности к прохладным стилям джаза, в которых эмоции приглушены.
        В больших городах, где работали джаз-клубы и были музыкальные училища, концерты проходили с успехом. Я помню, в Тирасполе мы почти полчаса играли на бис. И уже ушли, и сидели в автобусе, а из зала раздавался шквал аплодисментов. Тогда Лукьянов подбежал ко мне и сказал: "Вот, расскажи всем, как принимают «Каданс». Расскажи всем моим недоброжелателям об этом триумфе!" Тогда я понял, что Герман, как любой борец за свои музыкальные идеи, тяжело переживает непонимание и несправедливую критику от джазовых педантов.
        Во все времена Герман был приверженцем вегетарианства. Как-то я пришел к нему и увидел на столе стакан с водой, в котором стояли листы подорожника. Герман даже дал мне попробовать один лист, по вкусу он напоминал салат. Как ни тяжело было на гастролях в голодной провинции с пустыми магазинами, Герман твердо придерживался вегетарианства. Так, я помню, в Кишиневе я отвел его в молочное кафе, которое нашел на одной из улиц, но там ему не понравилось меню, и он вернулся в гостиницу, где сварил себе гречневую кашу. Для этой цели он возил целый чемодан круп, кастрюльки и электроплитку. Герман никогда не курил, и я не видел, чтобы он пил. Иногда злые языки называли его музыку "Музыкой для непьющих и для некурящих". Но я думаю, что это несправедливо, скорее, Германа можно назвать музыкантом одной идеи. Если его музыку трудно слушать весь концерт из-за того, что она решена в одной творческой манере (для сравнения: даже Эллингтон нанимал оркестровщиков со стороны, чтобы в программе были разные оркестровые почерки), но, как один номер, слушать «Каданс» было необыкновенно интересно. Так, я помню выступление Германа на джазовом фестивале с композицией по пьесе Т. Монка "После полуночи". Как аранжировщик Лука (так за глаза звали шефа музыканты) проявил океан вкуса и бездну изобретательности.
       Свой оркестр он трактовал как множество ансамблей: дуэты, трио, квартеты. Очень необычна интродукция, которую играют туба и альтгорн. И, постепенно развиваясь фактурно и гармонически, пьеса доходит до мощной кульминации. Архитектоника композиции - наверное, самая сильная сторона Германа.
        Любопытно, что Герман в своих композициях всегда применял очень сложные, сильно альтерированные аккорды. И когда нужно обыграть, скажем: С+5/-9/+11/+13, сначала просто теряешься, что же делать с этим монстром? Или, если квадрат темы 13 тактов, то и в импровизации будет 13. Чугунов и Маркин всегда упрощают гармонию импровизации, приводя квадрат, как бы ни была сложна тема, к 8-ми тактам. И это дает солисту большую свободу, без которой его импровизационная мысль закрепощается.
        Так же, как с гармонией, Герман был бескомпромиссен и с репертуаром. И как ни просили его коллеги, чтобы была еще и коммерческая программа для людей, не разбирающихся в джазе, Герман стоял на своем. Помню, мы выступали в одной воинской части. В зале были солдаты, пришедшие с суточного наряда. С первых же звуков темы они "отрубались" и мгновенно засыпали, но, как только отзвучал последний аккорд, они тут же просыпались и, чтоб не навлекать на себя гнев командира, начинали бешено аплодировать; так весь концерт. А на задних рядах "дедушки" развлекались тем, что бросались фуражками, такой своеобразный волейбол. Конечно, весь камерный джаз был планово-убыточным. Тогда филармония, прогорев на "Кадансе", могла поправить дела, если Москонцерт присылал Пугачеву. Но в наши дни, когда Алла Борисовна не обязана кормить целый легион убыточных коллективов, камерный джаз тихо прекратил свое существование.
        Лукьянов, будучи трубачом-самоучкой, добился блестящей техники и высокого диапазона. В этом ему, как и Диззи Гиллеспи, помогло то, что он хорошо владеет широкомунштучными инструментами: альт-горном и тенор-горном. Я помню, как на записи ему пришлось в коде сыграть раз десять ЛЯ третьей октавы. А из-за неполадок в технике запись повторялась и повторялась. Мы уже не надеялись, что сможем закончить запись в один день. Но Герман, как боец, смог довести запись до победного конца.
       Говорят, что Герман сейчас разводит кошек совершенно новой, незнакомой для нас породы – европейская гладкошерстная, тем и живет. Наш джаз переживает такой же период кризиса, как Америка в 20-е годы, когда Сидней Беше разводил индюшек, а "Банк" Джонсон водил грузовик. Если Товмасян писал стихи в духе поэзии абсурда Д. Хармса, то Герман сочиняет верлибры. У него даже вышел сборник верлибров и большая подборка его стихов опубликована в журнале "Арион". Через него в джазовую среду проникла поэзия Хлебникова и Хармса. Я помню, как мы с Игорем Яхилевичем ввели в свой лексикон хармсовское «Не фрякай!» - сказал Пакин Ракукину». Герман мог любую ситуацию вывернуть наизнанку. Так он сказал присказку: "Девицы-красавицы, овощехранилище". Или, когда я ему сказал, что мне дают квартиру в Бирюлево, Герман перефразировал: "Тебе так и сказали: "Бери Лева". У меня, как у дореволюционной барышни, есть альбом, в который я собираю стихи, но не про любовь, а посвященные инструменту, на котором играю - трубе. И Герман вписал в него два стихотворения:
    Флюгельгорн -
    Извилины моего мозга,
    Водопровод моей души.

    Флюгельгорн, милая, - это слуховая трубка,
    при помощи которой люди
    во время концерта
    слушают ритм моего сердца.
       И подписался, как Прокофьев, который на бумаге обозначал свою фамилию без гласных: "ЛКНВ".

               
                Сергей Ляховский

                Музыкант и литератор.
                Известный джазмен-пианист из  города Запорожье.    
      
О Германе

         В начале девяностых в нашу захолустную провинцию каким-то чудом занесло Германа Лукьянова и его «Каданс». Всего одно выступление в концертном зале имени Глинки, с ограниченным количеством мест, и я пребывал в абсолютной уверенности, что зал будет битком набит людьми, и что желающих попасть на концерт будет значительно больше, чем билетов в кассе. Поэтому я необычайно обрадовался возможности, через каких-то левых знакомых, попасть внутрь, как тогда говорили, «по блату», то есть, через служебный вход, минуя кассу. Но когда я, наконец-таки, уже оказался в зале, мне стало стыдно. Нет, зал не был набит битком, и он даже не был полупустым. Он был просто пустым. Он был унизительно, предательски пустым, и при желании зрителей можно было бы легко пересчитать.
          Мне захотелось встать и выйти вон. Чтобы затем, «по чесноку», пойти в кассу и купить билетов абсолютно на все деньги, что у меня в тот момент были с собой. И я, наверняка, так бы и сделал, если бы... Если бы не музыка Германа. Она завораживала, не давала от себя оторваться, и покинуть сейчас зал было бы ещё более мерзким преступлением, нежели войти сюда без билета. Эти режущие диссонансы в аккордах, характерные только для маэстро Лукьянова, услышанные вживую, не с пластинки и не по радиоприёмнику, меня так и не отпустили до конца концерта. И не отпускают до сих пор, если честно. Ни у кого больше в мировом джазе я не слышал таких фирменных лукьяновских патчей, присущих только ему одному. Его уникальный почерк не спутаешь ни с кем. А «импортные знаменитости», в свою очередь, «не гнушаются» исполнять его темы. К примеру, «Иванушку - дурачка» можно услышать в блистательном исполнении Гарри Бёртона, вибрафониста с мировым именем.
         Через несколько месяцев после того концерта, по телевизору была передача с записью другого «живого» выступления «Каданс». Видеомагнитофона у меня тогда ещё не было, поэтому записал только аудио дорожку, на катушечный магнитофон, скорость 9,53 (надо было на 19,05 записывать, не подумал, теперь жалею). И в моих воспоминаниях оба концерта, - увиденный из зрительного зала и, чуть позже, телевизионный, - слились в единое целое. Периодически слушая эту запись в течение почти что тридцати (!!!) лет, мне снова и снова становится стыдно за свой город. Город, где всегда помнят про мерзавцев и никогда - про настоящих Мастеров. Оттого и пустой зал. И ведь так обстоят дела не только в моём городе, но и во многих других... Но, с другой стороны, ведь я же на концерт, всё-таки, пришёл? Пришёл, и не только я. А, может, больше и не нужно было? Разве толпе решать, где настоящее, а где нет? Может, это своего рода фильтр? Проверка на «подлинность» для тех, кто в зале? Пришли только те, кто действительно хотел. И неважно, за деньги или по блату. Главное, что пришли. И пришли тогда, когда другие не сочли нужным.
          Уже в наши дни пробовал найти в интернете ту видеозапись начала девяностых, но так и не нашёл. Более того, вроде бы её несколько раз крутили по каналу «Ностальгия», но каждый раз я узнавал об этом слишком поздно. Поэтому и выкладываю в том виде, в каком она у меня бережно хранится, то есть, в виде аудиодорожки. Как говорится, чем богаты, тем и рады.
___________________
       От Инны

       Джазовая певица Анастасия Глазкова нашла в интернете запись  единственного концерта «Каданса»  в Запорожье. Было это 30(!) лет назад, в начале 90-х, во время гастролей «Каданса» по Украине. К записи, сделанной на технике того времени,  приложен текст – небольшой рассказ об этом событии.  Сергей Ляховский, прекрасно владея русским языком и явным поэтическим даром, передает свои впечатления необычайно талантливо – ярко, образно, динамично – пронзительно до слез. На мое искреннее выражение благодарности и пожелание откликнуться ответил, к сожалению, молчанием… Понять можно. Недаром теперь он удалил из сети все о себе на русском языке, кроме двух главных слов музыкант и литератор. Поэтому без его согласия взяла этот рассказ, маленький шедевр,  как яркую картинку из джазовой жизни далекого советского прошлого.

                Юрий Маркин

                Юрий Иванович Маркин               
                21.02.1942 - 19.12.2022)      
                - член Союза композиторов России,
                контрабасист, пианист,
                аранжировщик, джазовый педагог,    
                создатель молодежного джаз-рок
                ансамбля «Шаги Времени».
                Автор книги «Рассказы о джазе
                и не только...»

           Джазовый Кулибин

          В Москве я столкнулся с энергичным проявлением в области изобретательства, общаясь с авторитетнейшим джазменом Германом Лукьяновым. У него, поначалу, была неискоренимая идея фикс сделать такую трубу, чтобы на ней можно было одинаково легко играть во всех, даже обильных ключевыми знаками, тональностях. Как известно, камнем преткновения для трубачей было обыгрывание гармоний в средней части популярной темы «Чероки», где происходит отклонение в «Си-мажор» и, в связи с этим, наступает «ломка пальцев». Так вот, чтобы избежать этой неминуемой «ломки», хитрый  Герман придумал специальную выдвижную крону (наподобие квартвентиля у бас-тромбона) для извлечения самых «низов», которая, по желанию исполнителя, превращала хмурый и неприступный «Си» - в безоблачно-чистый и вседоступный «До-мажор»! С тех пор коварный Герман на всех «джемах» стал предлагать известные темы не в общепринятых, удобных тональностях, а в разных «пальцеломких», наподобие ранее упомянутого «Си», наслаждаясь мучениями коллег. Ему же, с его «хитрым» клапаном, никакое обилие диезов и бемолей было нипочем!
       Следующим увлечением маэстро было вытачивание и усовершенствование мундштуков (конечно, не курительных, а  трубных – Герман никогда не курил). Для этой цели был куплен миниатюрный токарный станок, и квартира на улице Казакова постепенно, конечно, с попустительства терпеливой супруги, стала превращаться в филиал завода «Серп и молот», расположенного в том же районе. Изготовленные нашим «Кулибиным» мундштуки позволяли без всяких усилий извлекать из трубы супервысокие звуки, что, как и Эверест альпинистов, манило к себе трубачей.  Уже за эти два полезных деяния потомки должны быть благодарны нашему герою!
        И еще одним проектом увлекался Герман много лет. Речь идет о создании некой оригинальной ударной установки. Сам он, в свое время, весьма прилично играл на барабанах и, когда узнал, что на барабанах заиграл я, стал советоваться со мной, как лучше и удобнее соединить в одной установке обычные барабаны и тарелки с африканскими и кубинскими (конго и бонги). Африканские барабаны, весьма экзотические,  были ему привезены в подарок из Уганды подругой жены, Любой Баско. Герман, возможно, чтобы не расширять свой ансамбль (не раздувать штат) решил соединить все «ударное хозяйство» воедино и отдать в руки одного исполнителя. Помню, что никого из барабанщиков (он советовался не только со мной) эта безумная затея не увлекла, и меня – тоже.
      Наш же генератор идей так распалился, что ночи не спал, все обдумывал, как привести свой дерзкий план в исполнение. Бывало, что в шесть утра раздавался телефонный звонок и, измученный бессонницей, знакомый сиплый тенорок начинал свой «кулибинский» монолог. Были звонки и более щадящие: в семь, восемь или девять часов утра, когда я, или с зубной щеткой во рту, или с намыленной для бритья щекой, или же в одной туфле или штанине, поспешно надетых, стоял в неудобной позе, с зажатой плечом трубкой, по полчаса выслушивал поток все новых и новых идей и предложений. «Тяжко быть приятелем изобретателя», - думал я в те утренние часы.
       Но вот прошло время, и наш «Кулибин» добился своего: сейчас мы в его концертах можем наблюдать и слышать некоего ударного монстра, и это при отсутствии в ансамбле давно отставленного контрабаса. Бедный барабанщик играет на этой псевдоустановке  всеми членами или частями своего тела: например, руками по тарелкам, а палка – в зубах. Играет ли лбом или носом? Вполне возможно. Да что это я все описываю – ведь, такое описанию не поддается. Идите на концерт – и сами все увидите!

                Алексей Круглов   
 
                Круглов Алексей Владимирович -       
                известный джазмен- 
                саксофонист и мульти-
                инструменталист, композитор,
                режиссер-постановщик.

Из статьи «Герман Лукьянов. 75 лет независимости»
(Журнал «Джаз.ру», август 2011)

         История нашего сотрудничества уходит корнями примерно в 2000-й год. Я тогда выиграл несколько конкурсов, и Герман захотел позвать меня поиграть в свой ансамбль. Конечно, я был еще зеленым юнцом, и если бы действительно стал у него играть в то время, то, вполне возможно, это направило бы меня немного в иное русло.  Но факт остается фактом. В 2000-м году мы с ним играть не стали, потому что, после того как он  позвал меня в свой ансамбль и дал мне ноты, я решил сделать ответный шаг и пригласил его на свой концерт. Он пришел, внимательно выслушал, но после подошел ко мне и попросил ноты вернуть, а вместо меня позвал Костю Сафьянова. Вот такое у нас было начало (смеется).
          Потом, в 2005-м году, я выступал на концерте памяти Анатолия Соболева в училище на Ордынке. Мы играли стандарты. И Герману понравилось, как я это делал. Возможно, с моей стороны это было несколько модерново, но я старался особо не отклоняться, то есть играл в своей манере, но более традиционно.  Он позвал меня к себе, и мы стали с ним играть. Поначалу концертов было не очень много, а Герман постоянно давал советы, которые мне почему-то не особо нравились. Регулярно устраивались так называемые «разборки полетов», очень часто менялись барабанщики. Но постепенно ансамбль стабилизировался. И года два или три мы играли одним и тем же составом. Герман взял Алексея Беккера и Антона Залетаева, которые уже сотрудничали с ним некоторое время назад. Получился сплав абсолютно несхожих людей. Но при всех наших различных мировоззрениях и совершенно полярных взглядах на искусство этот ансамбль действительно един. Все равно мы пытаемся развивать идеи Германа. У нас прекратились «разборки полетов» после концерта, последнее время Герман позволяет с собой спорить. Как-то все у нас меняется и становится, я считаю,  более живо, более по-настоящему в человеческом плане.
        Что касается музыки, некоторые Германа ругают за то, что у него якобы математический подход. Я считаю, это не так.  Все, что он делает, выходит у него естественно, и все эти гармонические и метрические структуры абсолютно искренни. То, что он пишет, получается оригинально, хочется развивать его мысли. Например, идея о переменном бите, передающемся от барабанщика к басисту и обратно. По сути, если глубже посмотреть на нее, то это своеобразный фри-джаз.
Конечно, Герман близок мне еще и тем, что он пишет стихи. Я тоже пишу, и мы с ним сошлись на этом.
           Разумеется, у нас много споров. Мы с ним абсолютно разные люди. Но я отдаю ему дань уважения и  многому у него учусь. И самое главное, я считаю, что можно почерпнуть, сотрудничая с Германом, - это спокойствие и уверенность, начиная от поведения на сцене и заканчивая жизненной позицией вообще. А помимо того, это еще и независимость, и самобытность.