Медсанбат 6

Пока суть да дело, пока Егорыч латал «копыта» непосредственного начальника и собственно автомобиля, пока скрипели они, словно инвалиды, в сторону узловой, а потом обратно, в санбате успели натерпеться ужаса.
 
И ведь после того, как ночной бой утих, в расположении госпиталя ни один звук не напоминал о войне, до тех пор, пока на просёлочной дороге не зарокотал мотор. В те времена звук двигателя слышал далеко не каждый, а уж в прифронтовой полосе его говор был ничем иным, как звуком войны.

- Приготовится к приёму раненых! – зычно на всю округу распорядилась военврач Полякова. – Перевязочные и операционную к бою! – крикнула она как заправский командир батальона.

Началась неописуемая суета. Каждый искал свою палатку и место в ней. Кто-то не найдя ни того, ни другого метался между остальными, создавая если не панику, то напряжение. Медсанбат готовился к приёму своих первых раненых, а первый блин, как известно… И, увы, в этом правиле нет исключений, сколько не тренируйся, а когда доходит до настоящего дела, всё равно кругом паника и везде неразбериха. Может быть, чуть меньше, чем без учений и тренировок, но всё равно достаточная, чтобы взвинтить нервы. Именно это «боевое крещение» и спасло санбат от гибели.
 
Вместо «полуторки» на госпитальную поляну, чадя угаром выхлопа, не спеша выполз танк. Был он серого, непривычного цвета, со всех сторон украшенный чёрными крестами в белой окантовке. Пока танк остановился, пока открылся люк командирской башенки, пока оттуда появилась голова в чёрном непривычном шлемофоне, весь народ с криками: «Танки! Немцы! Танки!» успел попрятаться кто куда. Большинство успело убежать в лес, кто спрятался за палатками, кто-то остался внутри, осторожно выглядывая в небольшие окошечки. Последняя, кто мог попасться немецкому танкисту на глаза, оказалась растерявшаяся Оленька Воронцова, но в последний момент крепкая рука буквально выдернула её с открытого места в палатку.

- Цыц, девка, не вой! – сказал санитар Михалыч, пригрозив санитарке кулаком размером с её голову. – Они нас не видят, значит, живём. Пока не заорёшь. Молчи, - в этот момент кулак от Оленькиного лица исчез, и вместо него засияла довольно приятная, но щербатая улыбка, юношеское наследие кулачных боёв.

Пока немец осторожно озирался, в госпитале успел утихнуть последний шум. Казалось, не то, что на поляне, а во всём лесу некого, кроме птиц не было.

- Ганс… Ганс! – крикнул немец вниз. – Глуши свой чёртов аппарат, мы тут как раз во время. – И немец повернулся в сторону полевой кухни, от которой шёл такой ароматный запах, что перебивал даже выхлоп танка. – Нам пора подкрепиться.  Тем более, что эти русские уже успели пробежать пять километров от этого гостеприимного очага.

Но, несмотря на оптимизм, и сам командир, и его команда покидали танк очень осторожно, прикрывая друг друга взведёнными пистолетами. Однако, и отсутствие опасных звуков, и, что важнее, аппетитный запах, быстро усыпили их осторожность. Да и что мог поделать десяток – другой невооружённых женщин против пяти вооружённых мужиков высшей расы? Но, кроме серьёзного Михалыча, из кроны ближайшей сосны, сверху, смотрел на гогочущую чёрную пятёрку повар дядя Миша. И намерения его были не самыми добрыми.

- Посмотрите, герр лейтенант, стоило появиться лишь одному танку доблестного вермахта, как все русские разбежались, не забыв оставить нам горячий, - танкист повёл носом, - очень жирный обед, - доставая из танка свой котелок, смеялся водитель.

- Ты же знаешь, Ганс, что жирное мне вредно, - вздохнул в ответ наводчик. – Но я бы не отказался от щупленькой санитарочки. Как говорят французы: «Пти фам – се бижу»!

- Ты всегда найдёшь возможность, Ульрих, уткнуть всех, что воевал во французской компании, - сказал командир. – Но, заметь, ты так и остался наводчиком.

- Да, герр лейтенант, судьбы была ко мне не благосклонна – я прекрасно попадаю во вражеские танки. Такими экспертами в панцерваффе не разбрасываются!

- Ну, тогда те первому порцию русских горячих щей, - усмехнулся лейтенант, надеясь, что этот выскочка обожжёт себе язык – варево и правду было горячим: русские бежали всего за пару минут до появления танка, и котёл под полевой кухней ещё топился вовсю.

Когда немецкий офицер начал наливать  в первый котелок сваренные с такой заботой щи, дядя Миша не выдержал и швырнул гранату в стоявших возле его полевой кухни немцев.

То, что произошло дальше, не понял ни сама дядя Миша, ни Михалыч,  внимательно следящий за происходящим через только что прорезанную в палатке дыру. Немцы же тем более понять ничего не успели. После того, как лейтенант наполнил первый котелок и протянул его заносчивому наводчику, в котле что-то тихо булькнуло, и всех пятерых так, обдало жирным липким жаром, что под их истошные крики половина женщин, попрятавшихся от немцев в лесу, бросилась в рассыпную.

Пока дядя Миша довольный произведённым эффектом, стараясь не упасть с сучка, снимал с плеча «трехлинейку» с примкнутым штыком, Михалыч, со словами: «а теперь, девка, не вертись под моими кулаками», нежно отпихнул Оленьку в сторону, так, что она упала навзничь, бросился вон из палатки. В три прыжка санитар оказался возле полевой кухни. После его первого взмаха правой двое немцев перестали орать, после второго утихли ещё двое. Довершая начатое дело Михалыч повторно провёл правой, и на зелёной травке оказались ещё двое лежащих.

К тому моменту, когда санбатовская «полуторка» вернулась в родную часть, большинство женского личного состава уже вернулась на поляну, Михалыч успел связать всех пятерых немцев, а Скобелева и Полякова приводили в сознание дядю Мишу. Рядом причитала Оленька.

Подъехав к штабной палатке, находившейся вдали от кухни, машина остановилась. С этого места не было видно ни танка, ни поля недавнего побоища, поэтому Егорыч, обиженно, поскольку никто не встречает, трижды прогудел в клаксон. Внимания на это, естественно, никто не обратил. Одни были заняты переживанием только что минувшего боя, другие приводили в сознание повара и оказывал первую помощь немцам.

- Вот так всегда, - вздохнул завхоз. – Пошлю на смерть, а потом и забудут. Помирай, как знаешь, Александр Забелин. Финны не убили, так немцы укокошат…

- Сейчас, командир, посмотрю, чем все наши заняты, - вылезая из кабины, сказал Егорыч. – вроде у полевой кухни возня какая-то.

- Небось щи хлебают, - вздохнул завхоз, доставая кисет с махоркой. В этот момент стало совсем не хорошо: и нога спасу не даёт, и не ел с тех пор, как ночью установку госпиталя сбрызнули по капле, да и не курил с тогда же. За что и схватиться, не знаешь. Но, ногу посмотреть пока было некому, до кухни не дойти, так что оставалось достать клок газеты, завязать кисет, да и закурить самокрутку.

- Командир! Командир! – Егорыч орал так, что Завьялов уронил развязанный кисет.

- Ах, ты ж, Егорыч, твою мать немецкую, - выругался завхоз, когда водитель подбежал к «полуторке».

- А ты откуда знаешь? – удивлённо спросил Егорыч, пытаясь отдышаться.

- Сразу видно, - буркнул Завьялов, пытаясь собрать рассыпанный по кабине табак. – Только фашист под руку кричать может.

- Ты о чём?

- О табаке, о чём же ещё!

- Ты иди, посмотри, командир, что здесь твориться!

- Продолжаешь издеваться?

- А! – вспомнил Егорыч, затем ласточкой запрыгнул в кабину, и, взревев от радости мотором, повёл машину между палаток к хозяйству дяди Миши.

- Твою фашиста мать! – Завьялов, увидев танк, попытался выскочить из машины, но рана дала о себе знать, нога подвернулась, и он, грохнувшись о землю, потерял сознание.