Посвящается Наталье Аркадьевне С.
И самая кровавая война – бой призраков
Сергей Довлатов
<…> Достаточно бывает одной минуты, чтобы потерять вечность
Теофиль Готье
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Блестящая железная дорога рассекала напополам просторную долину, утопающую в эфемерной утренней дымке. Этой долиной была долина Луары – край розовых туманов, увитых плющом домиков, рапсовых полей, старинных сказаний и зловещих легенд.
Однако стояла середина ноября две тысячи седьмого года. Цветы и розовый туман, которым некогда дышала Спящая Красавица, исчезли, и долина выглядела голой и бесприютной. Даже свист пробегающих мимо поездов звучал приглушённее и печальнее, чем летом.
Один из таких поездов мчался по сверкающим рельсам через монотонный туманный пейзаж, неся в своём чреве светловолосую женщину средних лет по имени Диана Виньон. Постепенно просыпаясь, борясь с постоянно накатывающей зевотой, Диана глядела в окно. Долина Луары была противоположностью того, что описывалось в туристических путеводителях. Серые дома, увитые пожухлым плющом. Ни малейшего намёка на движение. «И ведь кто-то здесь живёт… Господи, как же им это удаётся?» - думала Диана. Она была родом из Лиона, где прожила большую часть своей жизни – лихорадочной, стремительной, наполненной разного рода развлечениями. Женщина едва ли могла представить себе мирную, размеренную деревенскую рутину.
Поезд мчал её в Шенонсо – крошечный городок, выстроенный вблизи легендарного замка, который ослепший от любви король Генрих II принёс в дар своей фаворитке Диане де Пуатье – полумифической женщине, воображавшей себя древнегреческой богиней, что подтверждали художники того времени, изображавшими её украшенной лаврами и розами, с оленем, покорно лежащим у её ног. Диана-Охотница была вынуждена делить этот замок с молодой, наделённой властью флорентийкой – женой Генриха Екатериной Медичи, изгнавшей Диану из владений сразу после того, как супруг-король трагически погиб, пронзённый копьём герцога Монтгомери. Несмотря на свою власть и ненависть, Екатерина проявила мудрость и осмотрительность – а может, великодушие – и всего лишь изгнала Диану. Всего лишь.
Любившая туристические поездки, совершившая немало таковых со своими тремя мужьями, Диана Виньон намеревалась провести в городке несколько дней – посетить потрясающий воображение, почти парящий в невесомости замок, вдохнуть свежий аромат природы и заодно отдохнуть после разрыва с тихим, безропотным, обожавшим её студентом из Бержерака, которого она некоторое время даже обеспечивала, а потом бросила на произвол судьбы. С годами она всё меньше и меньше доверяла людям, а мужчинам – в особенности. Она и не считала нужным испытывать к ним доверие, вообще что-либо к ним испытывать, поскольку для неё они были просто предметами, способными какое-то время доставлять удовольствие. Главная причина была в том, что Диана была красива – но красотой увядающей осенней розы, требовавшей постоянного подтверждения.
Наконец поезд подошёл к маленькой станции. Никакого зала ожидания. Вообще ничего. Белые буквы на ярко-синем щите сообщали: «Шенонсо». Диана вышла на платформу. Короткий свисток – и несколько секунд спустя поезд растворился в тумане. Оставшись в одиночестве, Диана осмотрелась. Силуэты кипарисов. Бледная песчаная аллея, ведущая к замку, чьё присутствие ощущалось очень сильно, хотя с платформы его не было видно. Так всегда ощущается присутствие чего-то колоссального или легендарного. Несмотря на то, что стоял ноябрь, в воздухе чувствовался слабый аромат роз. Призраки роз… По другую же сторону железной дороги покоился городок, только-только начинавший просыпаться после тяжёлого позднеосеннего сна. Железная дорога рассекала Шенонсо напополам и, искалечив, устремлялась в неведомую даль…
Диана была довольно беспечна и не любила планировать, поэтому не позаботилась о гостинице заранее. И теперь первой задачей для неё было найти ночлег. Городок, чья атмосфера зачаровывала своей таинственностью, был и вправду крошечный. Однако там должна была быть по меньшей мере одна гостиница. Осторожно перейдя железную дорогу и прошагав несколько сотен метров по извилистой улочке, Диана очутилась напротив небольшого каменного дома, казавшегося вполне уютным. Надпись над входной дверью гласила: «Пять Королев». Там же аккуратно выстроились в ряд три звезды. Как Диана выяснила позже, скромная трёхзвёздочная гостиница получила такое неподобающе величественное название в честь пяти королевских особ, в разное время обитавших по другую сторону железной дороги – в замке Шенонсо.
Диана толкнула дверь и прошла к стойке регистрации. Маленький деревянный стол, компьютер старой модели, лампа с конусообразным абажуром, регистрационный журнал… Деревенская старомодность! Немного поодаль – гостиничный ресторанчик с баром. Нехитрая обстановка. За стойкой регистрации никого не было. Диана несмело двинулась в сторону ресторана с целью найти хоть кого-нибудь, кто мог бы ей помочь. Там она увидела – как ей в то мгновение показалось – единственную живую душу во всём городке. Это была девушка лет двадцати пяти с тёмно-каштановыми с золотистым отливом волосами. Она обладала цветом кожи и телосложением, которые принято называть средиземноморскими. Её униформа состояла из простой белой блузки и юбки в шотландскую клетку, отчего она казалась совершенной простушкой по сравнению с Дианой, одетой в элегантное кожаное пальто. Девушка протирала бокалы, и появление постороннего человека не заставило её прервать это монотонное, меланхоличное занятие. Тут она подняла орехово-карие глаза и оглядела вошедшую Диану. Женщина на мгновение оцепенела. Эти глаза… Нет, их нельзя было назвать пугающими или злыми. Скорее – равнодушными и словно измождёнными. От них веяло холодом и каким-то затаённым отвращением. Казалось невероятным, что этот взгляд принадлежит живому человеку.
Катрин-Флоранс Эрио. Место рождения: Рим, Италия. Род занятий: гостиничный администратор и официантка. Опыт работы: два года и два месяца. Так говорилось в её резюме, и эти сухие факты никак не отражали того, кем она была на самом деле. Разумеется, Диана этого не знала.
- Доброе утро! – сказала Диана вежливо, но не без опаски обращаясь к Катрин-Флоранс. – Я хотела бы у вас остановиться. На три или четыре ночи… Пока не знаю. Вы не подскажете, где я могу найти…
- Доброе утро, - сдержанно перебила её странная работница гостиницы. – Пройдёмте со мной, у нас есть свободные номера.
Речь Катрин-Флоранс была монотонной и лишённой оттенков, что никак не соответствовало её нежному голосу.
- Вы и гостей регистрируете? – Диана задала праздный, ненужный вопрос. Но лишь для того, чтобы побороть опасения и сомнения, которые вызывала молодая женщина.
- Да, мадам, мы здесь отвечаем за всё, - тихо ответила Катрин-Флоранс, жестом приглашая раннюю гостью к деревянному столику.
«Странно… Она тут за всё отвечает…» - подумала Диана. – «Нет, никак не пойму эту деревенскую жизнь».
Выполнив нехитрые процедуры, женщины вернулись в ресторан. Диана изрядно устала в пути и пожелала выпить утренний кофе. Несколькими минутами позже, освежив мысли крепким эспрессо, Диана вдруг решила поинтересоваться официанткой, проявить дружелюбие. И рассеять бессознательный испуг.
- У вас лёгкий акцент, мадмуазель. Вы испанка? — спросила Диана, стараясь казаться предельно учтивой. Акцент её собеседницы был явно южного происхождения.
- Нет, мадам, я наполовину итальянка. Я выросла в Риме, - ответила Катрин-Флоранс всё тем же неохотным, бесцветным тоном.
Это было правдой. Её мать происходила из старинного рода, и в ветвях её генеалогического древа ютилось несколько аристократов. Но Катрин-Флоранс они казались невидимыми, как соловьи в безлунной летней ночи. Она никогда не задавала вопросов.
- Как мило! – воскликнула Диана на манер голливудской актрисы, что казалось более чем неуместным.
Катрин-Флоранс ухмыльнулась. Ей было совершенно всё равно, мило это или нет.
Первый раунд окончился поражением. Диана Виньон достала из сумочки путеводитель и принялась изучать знаменитые замки долины Луары.
- Скажите мне, мадмуазель… - какое-то время спустя робко произнесла Диана, отложив в сторону путеводитель. На её лице снова появилось выражение любопытства и участия, но на сей раз оно граничило с горькой иронией. – Скажите мне, что вы думаете о людях, неспособных сделать решающий шаг, а потом сожалеющих об этом всю жизнь? Например, почему женщина не может просто распрощаться с мужчиной, с которым делит свою жизнь, но которого глубоко ненавидит? С мужчиной, которого она, к тому же, совершенно не заботит? Потребность в чём-то непоколебимом, каким бы отвратительным оно ни было? Или она просто боится совершить поступок, который осудят другие? В чём тут может быть дело?
- Не знаю, мадам… - приглушённо ответила Катрин-Флоранс, замерев посреди зала с ворохом красно-белых салфеток, служивших для украшения стола. Она внезапно поняла, что и сама задаётся этим вопросом. Тем не менее, она подсознательно ждала, что эти слова будут произнесены кем-то другим – равнодушным, почти насмешливым тоном. Её лицо оставалось бесстрастным. Но эта бесстрастность требовала усилий.
- Но всё же… - не унималась красноречивая гостья. – Например, одна из обитательниц замка Шенонсо, Диана де Пуатье. Держу пари, она смертельно устала от своего старика-мужа, сенешаля Нормандии. Нет-нет, неподходящий пример… Всё-таки он дал ей титул и положение. К тому же, в неё был влюблён молодой король. Но возьмём обычную женщину. У которой нет видимых причин оставаться с тем, кого она презирает. Нет ничего проще – ты хлопаешь дверью и просто уходишь. Но почему-то это невозможно…
Глаза Дианы теперь ярко сверкали. Поток непоследовательной горечи сообщал её голосу неприятное крещендо. Кроме того, Катрин-Флоранс про себя отметила, что монолог гостьи звучал как-то фальшиво. «У неё приключился семейный кризис?» - думала она, изо всех сил отгоняя мысли о своей собственной судьбе. – «Терпеть не могу клиентов, выворачивающихся наизнанку с самого утра. Нет ничего отвратительнее булочек с шоколадной начинкой, отравленных ворчанием незнакомцев».
- Не знаю, мадам… - повторила она. Вежливость давалась ей с трудом. - Не мне об этом судить. Есть множество причин. Например, страх состариться в одиночестве. Или страх порицания. Мало ли причин…
Катрин-Флоранс мельком оглядела Диану. Та молчала, разглядывая красно-белую скатерть. Страх состариться в одиночестве, видимо, уже начинал мучить эту изящную, элегантно одетую женщину, на лице которой проступала усталость и некоторое презрение. Свой же собственный возраст Катрин-Флоранс претенциозно определяла как границу между невинностью и зрелостью, как сказал бы Уильям Блейк. До тридцати было ещё довольно далеко, но Катрин-Флоранс ловила себя на том, что часто думает о возрасте, усталости, бесцельности и прочих подобных вещах. При том это её нисколько не пугало. Ей было всё равно. Ей казалось, что она уже давно перестала дышать.
В это самое мгновение тишину нарушил задорный звон дверного колокольчика. Вошёл мужчина неопределённого возраста в мятой кепке, заношенном вельветовом пиджаке и рабочем комбинезоне, испачканном белой краской. Его лицо казалось помятым, как и его головной убор.
«Шелудивый пёс… но обаятельный пёс», - подумала Диана, еле заметно усмехнувшись.
Мужчина махнул рукой в знак приветствия.
- Привет, Анри! – не поднимая глаз, с горькой нежностью в голосе сказала Катрин-Флоранс.
- Кат-Фло! Как обычно! – развязным тоном выкрикнул вошедший.
Анри. Катрин-Флоранс не любила слово «жених», но именно так его называли люди из их окружения. Два года назад она поселилась в Шенонсо, чтобы разделить свою жизнь с ним – ещё молодым человеком, но, тем не менее, на пятнадцать лет старше её. Сказочные розовые очки убедили её в том, что она проживёт всю жизнь с талантливым – пусть, непонятым – художником, разделяя его эйфорию, горести и приступы гнева. Иными словами, будет удобрять почву, рождающую шедевры. Так она думала. Теперь же она колебалась, как колеблются люди, сталкивающиеся с нечестностью. Если бы кто-нибудь прямо задал ей вопрос, любит ли она его, она бы тоже колебалась. На данной стадии их отношений она пыталась быть терпимой и сострадательной. Овсяная каша, сваренные вкрутую яйца и короткие совокупления по вечерам давали слабое душевное удовлетворение.
В настоящее время он приходил в гостиничный ресторан почти каждое утро, спустя два часа после начала смены Катрин-Флоранс, и всегда заказывал одно и то же, игнорируя счёт – кафе-кальва, что означало крошечную чашку эспрессо, сопровождаемую порцией нормандского кальвадоса. Заботливая Катрин-Флоранс никогда не отказывала. Когда она намекала ему на обилие кальвадоса и арманьяка, в которых он себе никогда не отказывал, он всегда бросал ей в лицо одну из своих любимых фраз: «Послушай, идиотка! Я знаю все свои недостатки. Твои, между прочим, тоже налицо. Но тебе наплевать… Тебе на всё наплевать!». Обескураженная, поражённая грубостью, неспособная что-либо ответить, она замолкала. Беспомощной она чувствовала себя с детства, а в последнее время готова была сдаться… На произвол судьбы. Кому или чему угодно.
Взяв с полки бутылку, Катрин-Флоранс заметила, что в ней осталось лишь несколько капель кальвадоса. Это была до нелепости помпезная бутылка, на этикетке которой был изображён то ли генерал, то ли адмирал. Видимо, за время своей службы этот человек весьма отличился, совершил нечто героическое. «Иначе он не заслужил бы почётного места на этикетке», - с иронией подумала Катрин-Флоранс, опять стараясь отвлечься, не соскальзывать в сторону мучивших её безрадостных мыслей.
Катрин-Флоранс пошла в подсобное помещение, находившееся за рестораном. Её взгляд упал на этикетку в средневековом стиле, на которой было написано «Лакрима Кристи». Прекрасное итальянское вино. Италия. Слёзы Христа. Вдруг она ощутила на щеках влагу. Её собственные непрошенные слёзы. Катрин-Флоранс начала вспоминать…
…Были времена, когда ничто не имело значения кроме величественного Собора Святого Петра, утопающего в сиреневой утренней дымке, спускающейся со всех семи римских холмов. Истинное сокровище, которое теперь согревало её сердце и привязывало её к жизни. Были и другие сокровища. Её беззаветная любовь к искусству, которая, как шутили друзья, могла окончиться синдромом Стендаля. Сам гремевший в то время жутковатый, напряжённый фильм «Синдром Стендаля», в начальных сценах которого героиню полностью поглощают, растворяют в себе шедевры галереи Уффици. Любимые эпизоды, заставлявшие замирать сердце пятнадцатилетнего ребёнка. Прогулки по затаённым узким улочкам Рима с кожаной сумкой, набитой карандашами, угольками и многочисленными эскизами. Как же долго она гнала от себя эти сладостные и одновременно невыносимые воспоминания – и как она хотела прогнать их сейчас! То благословенное время, преданность искусству, воображаемый синдром Стендаля, долгие закаты на берегах Адриатики, скалы, узкие улочки… Всё, что было её миром. Всё, что, как она была уверена, ушло безвозвратно.
И в то же время где-то во внешнем мире существовал её отец (по словам её семьи, «ни на что не годный французский коммерсантишка»), давший дочери имя, но покинувший семью, когда у Катрин-Флоранс только-только начинали появляться первые воспоминания. Мать, страстно желавшая стать известным европейским политиком, но так и не ставшая им по причине замужества и рождения единственной дочери, чья любовь к искусству доводила её до исступления. Мать, обладавшая непоколебимой, парализующей волей, которая, соединившись с несбывшимися желаниями, превратилась в настоящую тиранию. Мать стала одержима мыслью о дочери-«стальной леди», дочери во власти. Отъезд Катрин-Флоранс из горячо любимого Рима, казавшийся таким противоестественным, что порой она думала: "Я сплю и вижу кошмарный сон". Поступление в университет Парижа, где она должна была постигать искусство управления этим миром, прямо противоположное тому искусству, которому Катрин-Флоранс отдавала всё своё сердце. Её неприязнь к наукам смягчилась было невинной полудетской влюблённостью в одного из преподавателей, однако тот, расценив её восхищённые взгляды по-своему, попытался над ней надругаться. «Как будто следуя какой-то хорошо отлаженной системе!» - с ужасом думала впоследствии Катрин-Флоранс.
Оставшись без поддержки семьи, не желавшей её знать после того, как злые языки разнесли ложный слух, что она делит ложе со всем преподавательским составом, она бросила ненавистный университет и отправилась на юг Франции, где, в поисках хоть какого-то благополучия, растеряла себя. То ли от слабости духа, то ли от усталости, то ли от невыносимых воспоминаний и осознания того, что тех ясных итальянских дней уже не вернуть, она ни разу со школьной поры (даже в мыслях!) не позволила себе взять в руки лист бумаги и карандаш. Скитания продолжались. Эпизодическое появление в качестве официантки в ресторане, откуда её вышвырнули за нарушение какого-то негласного правила… Музей парфюмерии в Грассе, где она была сезонным работником… Мимолётные связи с мужчинами, некоторое время спустя казавшиеся совершенным недоразумением… И извечный вопрос: «А где же я? Где?».
Так продолжалось несколько лет, пока однажды в городе Туре Катрин-Флоранс не познакомилась с Анри, который недавно развёлся, жил в Шенонсо и… был художником. Это последнее обстоятельство с непостижимой силой толкнуло её в его объятия. Он же проявил к ней ленивое любопытство и некое подобие симпатии – ему льстила её увлечённость. Катрин-Флоранс же посчитала это новое для себя внимание любовью и всецело отдалась чувству.
«Лакрима Кристи». Катрин-Флоранс вспомнилась легенда об этом вине, которую она услышала во время одной из школьных экскурсий. Согласно этой легенде, изгнанный из рая падший ангел рухнул на побережье близ Неаполя, захватив с собой часть неба. Так, Неаполь и окрестные земли стали называться раем, населённым демонами. Наблюдая это печальное зрелище, Господь плакал, и слёзы его падали на склоны Везувия, где взрос виноград, дающий божественный нектар… Маленькое окошко подсобного помещения напоминало раму, заключившую в себе широкую перспективу. Железная дорога, придорожные деревья, долина. Казалось, будто это картина, отчаянно желающая вырваться на свободу из своей жалкой деревянной рамки. Катрин-Флоранс стояла у окна, глядя на что-то далёкое, обещающее. Что-то, так и оставшееся далёким, потому что обещания не были исполнены. И в этот миг произошло нечто поразительное. В первый раз за много лет она, изо всех сил сдерживая слёзы, мысленно взяла лист бумаги и карандаш. Долина, железная дорога, плющ, едва различимые фигурки людей – далеко, далеко… Образы размашистыми штрихами ложились на лист. «Рай, населённый демонами… Он не у подножия Везувия. Он вокруг меня и у меня внутри. Неужели невозможно его спасти?» - думала Катрин-Флоранс.
Наконец она достала новую бутылку кальвадоса. Анри… Уставая до ломоты в костях, она тяжело работала на полную ставку, стараясь быть хорошей. Всегда подставляющей плечо. Его маленькой жёнушкой. Спутницей гения. Иногда в своём воображении она видела его своим мужем. Ей казалось, что взращивание чужого таланта станет заменой, неким паллиативом, отдушиной, лекарством от слабости, заставляющей зарывать в землю собственный дар, постоянно гасить нарождающуюся искру. Смиряться таким способом с собственной смертью. А можно ли такое назвать любовью? Или именно это ответ на недавний вопрос утренней гостьи?
«Прекрати думать! Сейчас же прекрати!»...
Вернувшись в ресторан, Катрин-Флоранс обнаружила, что Анри и Диана ведут непринуждённую беседу. Он что-то увлечённо рассказывал. Она закатывала глаза, хохотала и поддакивала.
- И о чём ты только думаешь? Как долго мне ещё ждать своего кафе-кальва?! До следующего Великого Потопа?! – воскликнул Анри нарочито взбешённым тоном, походящим на демонстрацию силы.
Диана рассмеялась, сочтя это остроумной шуткой.
У Катрин-Флоранс не осталось ни единой мысли. Баста. Она с каменным лицом подала Анри его заказ и вернулась к работе. Вазы, салфетки, пепельницы…
Время обеденного перерыва подошло незаметно. Катрин-Флоранс принялась подсчитывать чаевые. Один, пять, шесть… Набралось десять евро. Как раз на один входной билет в замковый музей. Сменить эпоху, повернуть время вспять совсем не трудно – достаточно пересечь железную дорогу и медленно пройти по песчаной аллее между двумя рядами задумчивых деревьев, напоминающих кипарисы художника Арнольда Бёклина. Кипарисы на Острове Мёртвых.
Вот и всё, Катрин-Флоранс. Теперь ты среди других.
Она брела по покрытой опавшими листьями тропе по направлению к двум грозным мраморным сфинксам, охраняющим вход в замок. Внешне она казалось умиротворённой, но внутри… Её с удвоенной силой атаковал монолог, который она отчаянно надеялась прогнать этим утром. «Анри, Анри… Что же теперь удерживает меня рядом с тобой? Привязанность? Страх? Выдуманный долг? Чувство вины? Или слабость, равнодушие и невыносимая мысль, что меня больше нет – нигде? Видишь, Катрин-Флоранс, даже незнакомая женщина, ничего не зная о тебе, задала этот вопрос. Уверена, что он и глазом не моргнёт, если я уйду. Если я уйду… Но невозможно уйти из тупика. От крыльев за спиной не осталось и следа». Пытаясь отогнать тягостные догадки, Катрин-Флоранс напрягла волю и переключила ход мыслей. Но, к её сожалению, новый поток пошёл параллельно предыдущему. «Почему она этого не сделала?!» - спросила она себя, горя от возмущения. – «Екатерина Медичи была молода и могущественна. Перед ней простиралась вся жизнь. И в этой жизни ей было предначертано побеждать. А этот негодяй… Да, именно Генрих II! Его прилюдная связь с Дианой была настолько унизительна, что даже трудно себе представить. Да и весь этот спектакль, который она устроила со своим помпезным садом и греческими божествами… Почему Медичи оставила Диану в живых после гибели мужа? Наверное, были политические причины. Мне это неизвестно». Мысленно рассуждая, гоняя в голове хаос сведений, почерпнутых из исторических исследований и романов, Катрин-Флоранс не заметила, как приблизилась к каменной ограде, отделяющей сад Екатерины Медичи от реки Шер – притока Луары.
«Её, скорее всего, не единожды посещало желание расправиться со своим супругом», - подумала молодая женщина. Затем подняла с земли камешек и с яростью швырнула его в бесстрастный Шер.
- А ты бы это сделала, не так ли? – вдруг услышала она за спиной.
Эти слова произнёс вкрадчивый женский голос. Катрин-Флоранс резко обернулась. За её спиной никого не было. Немного поодаль молодой учитель что-то объяснял группе детей. Школьная экскурсия. Малыши не могли устоять на месте, постоянно вертясь и что-то выкрикивая.
Катрин-Флоранс вздохнула. Вероятно, послышалось… Она посмотрела на часы. Перерыв почти закончился. Она поспешила обратно. Приблизившись к рельсам, она резко остановилась. Пришла пронзительная мысль. «А ведь в те годы унижений, первые годы, проведённые вдали от семьи и родной страны, у Медичи был человек, который понимал её и окутывал своим теплом – отец Генриха, Франциск I».
…Рабочий день закончился. Было около восьми часов вечера, когда Катрин-Флоранс вернулась в неопрятный дом на окраине городка. Сразу же за ним простирался лес. Даже в середине ноября он казался более радостным, чем жилище, которое она делила с Анри. Несмотря на усилия Катрин-Флоранс, дом был постоянно захламлен, а в трещинах в полу находили прибежище многочисленные тараканы. Всё здесь выглядело осиротевшим. Она с глупым упрямством пыталась убедить себя, что именно так и живут творческие люди во время поисков… Просто будь терпеливой. Смирись. Она также вынуждала себя смириться с тем, что Анри – её непризнанный гений! – провёл более десяти лет, любуясь своими старыми, покрытыми пылью картинами, не создавая ничего нового, и лишь изредка подрабатывая сантехником в разных частях региона. И с тем, что его любимым занятием было распитие дешёвого вина в компании сезонных рабочих из восточной Европы, постоянно наезжающих из Тура и Парижа на подержанных машинах. Сейчас он отклонял всё больше и больше предложений о работе, хотя деньги быстро заканчивались, а счета продолжали приходить. Неприкасаемый, непонятый гений, чьим главным критерием при оценке искусства были деньги. «За это они не дадут мне и двухсот евро». Он удовлетворялся своей прошлой мнимой славой, постоянно упоминая в разговорах некую пожилую американку, которая двенадцать лет назад купила его две небольшие работы.
Едва Катрин-Флоранс переступила порог дома, ей вспомнился один вечно пьяный рабочий из Польши. Почему? Она никогда не считала себя злопамятной… Анри, развалившись в кресле, смотрел телевизор. Он не удосужился снять вельветовый пиджак и уличные ботинки. Ещё злясь за сегодняшнее утро, Катрин-Флоранс, не поздоровавшись, спросила:
- Просто вспомнилось… Скажи, почему ты не вступился за меня, за нас, когда Войцех назвал тебя «проклятым онанистом», когда увидел нас целующимися? Это тебя даже не смутило, не так ли? Мне было жутко неприятно… - Она старалась говорить твёрдо, но подрагивание голоса выдавало жертву, уже готовую потерпеть поражение в ссоре, если таковой суждено было случиться.
- О, привет! – ответил Анри, не отводя глаз от мутных картинок на экране. – Почему ты вдруг вспомнила об этом? Да, он парень грубый. Но слушай! Мои друзья могут говорить всё, что им вздумается. Так что лучше заткнись.
Ей посоветовали всего лишь заткнуться.
Сказав это, повернувшись в сторону Катрин-Флоранс, лишь немного удостоив её своим вниманием, Анри усмехнулся и произнёс свою дежурную фразу, которая, однако, никогда не подтверждалась делами. Но которая каждый раз дарила Катрин-Флоранс иллюзию спокойствия:
- Я никому не позволю причинить тебе боль…
Анри не отрывался от экрана. Он произнёс такие важные для Катрин-Флоранс слова как ребёнок, единственное желание которого – быть оставленным в покое.
- Да? Посмотрим… - холодно, но без издёвки ответила Катрин-Флоранс. Ей казалось, что она слышит бряцанье кандалов, в которые закованы её ноги. Знакомое парализующее чувство пригвоздило её к месту, не давая ступить ни шагу.
- У тебя какие-то проблемы? – лениво спросил Анри.
- А если и так?
- Меня хоть от них избавь…
- А если мне просто нужна твоя поддержка?
- О! Я тоже умею причитать! – театрально воскликнул Анри. Разговор становился для него крайне неприятным, но его страсть к драме и самовосхвалению взяла верх. – А кто же поддержит меня? Например, ты. Если бы ты нашла меня в лесу или на поле боя – умирающего, истекающего кровью… Что бы ты сделала? Позаботилась бы обо мне? Отнесла бы меня в безопасное место на собственных плечах? Так вот, мне так не кажется. Ты бы развернулась и ушла как последняя скотина! Причитай, когда сама будешь что-нибудь значить. Ты же ничего в своей жизни не создала!
Вот оно. Самое сокровенное, самое больное. Перед глазами Катрин-Флоранс вновь промелькнули Рим и адриатические закаты. У неё возникло чувство, будто в область сердца ударили тяжёлым армейским сапогом. Она бессильно опустила голову и замолчала.
Анри тем временем перевёл взгляд с экрана на старую картину, стоявшую в углу. Это было его собственное произведение, на котором было изображено некое подобие огнестрельного оружия. Чёрный ствол на кричащем синем фоне. Картина, как и остальные, находящиеся в этом доме, была написана давно. Название у неё было патетическое – «Я был на войне». Анри не был ни на какой войне. Несколькими годами ранее он пел хвалебные оды добровольцам, отправившимся в Афганистан. Но ими всё и закончилось. Бравада и воображаемые страдания – и больше ничего. Он смотрел плохое кино. И, представляя себя на месте героев, всё больше влюблялся в самого себя. Теперь Анри опять сидел в своём неизменном протёртом кресле, вспоминая сцены из дешёвых триллеров, которыми его досыта кормили мнимые друзья и собутыльники. В своих фантазиях он казался себе королём. Весь мир был перед ним в долгу. Хотя действительность была совершенно иной, рядом с ним находилась Катрин-Флоранс – мягкая, безропотная, неспособная на какие-либо возражения.
Катрин-Флоранс тем временем с отвращением разглядывала беспомощное «военное» полотно. Раньше она убеждала себя в том, что её спутник действительно талантлив. Убеждала так, что сама верила в это, неосознанно заставляя себя забыть всё то великое, чем восхищалась в Риме. И даже сейчас она не отрицала наличия у Анри некой искры. На заре их отношений её приводило в неподдельный восторг радостное, немного наивное полотно Анри, на котором было изображено огромное окно, в которое сквозь сеть разноцветной полупрозрачной занавески врывалось множество солнечных зайчиков. Катрин-Флоранс вспомнила – пятнадцать лет назад, когда Анри написал эту картину, он был женат на какой-то женщине и, видимо, счастлив. Теперь же полотно было захоронено за бельевым шкафом под толстым слоем пыли. Однажды молодая женщина достала его, смахнула пыль и выставила на видное место, за что была вознаграждена звонкой пощёчиной. Новых попыток она не предпринимала.
- Тогда найди кого-нибудь другого, - пробормотала Катрин-Флоранс, возвращаясь к разговору. Она как никогда прежде чувствовала, что её вконец измучили попытки получить хотя бы ничтожную часть внимания и заботы Анри.
- «Найди!» - усмехнулся тот, передразнивая её. – Можно подумать, тебя я искал, Кат-Фло! Уверяю тебя, я ничуть не мечтал провести остаток своих дней с тобой!
Чаша переполнилась. Кричать и ссориться не было сил. Катрин-Флоранс выбежала из дома. Дверь ухнула как старая больная сова. Два часа спустя, пройдя несколько километров вдоль железной дороги, она обнаружила, что стоит у порога «Пяти Королев». Катрин-Флоранс решила, что здесь и проведёт ночь. Мысль о возвращении в захламленный дом на окраине казалась невыносимой.
Скрип деревянной лестницы походил на старушечье кряхтение. Миновав лестничный пролёт, молодая женщина оказалась на втором этаже. Тут она остановила взгляд на двери с табличкой «20». Мадам Диана Виньон, одноместный номер с завтраком, дата заселения – одиннадцатое ноября. Катрин-Флоранс неслышно приблизилась к двери. Из-за неё доносился шум. Маленький номер жил, кипел, вздрагивал, протяжно постанывал и тяжело дышал. Катрин-Флоранс затаилась. Она могла просто уйти – ей не было никакого дела до гостьи и её жизни. Однако что-то удерживало её возле двери. Вскоре всё стихло. А пару минут спустя кто-то заговорил. Мужчина. Она с ужасом узнала голос Анри, отвечающий на вопрос, которого она не слышала, но о котором можно было догадаться. «Нет, совсем близко…» - говорил Анри. – «Но зачем мне возвращаться? Мне не к кому возвращаться. Я полностью свободен». Женский голос что-то неразборчиво ответил, а потом послышался сдавленный смех.
Дальше Катрин-Флоранс слушать не стала. Всё было предельно просто. Сегодня утром она просто задержалась в подсобном помещении. Они просто договорились. А может быть и нет… Тем не менее, теперь они наслаждаются, вкушая плоды случайного знакомства. И насмехаются над ней. А может, просто не замечают её существования. Она всего лишь пустое место.
«Всё, чего я хочу, — это перестать существовать. Странно, но не умереть. А просто всё прекратить…» - Катрин-Флоранс мысленно повторяла эти слова как припев, бредя к дому на окраине. Толкнув входную дверь, она вдохнула привычный болезненный запах пыли и старых холстов. Где-то вдалеке надрывно лаяла собака. Лес скрипел луарскими клёнами.
Катрин-Флоранс свернулась калачиком и заснула мертвецким сном, не в состоянии даже плакать.
…………………………………………………………………………………
Вдруг, сквозь сон, она услышала громкий стук в дверь. Пару секунд спустя ей показалось, что она слышит негромкое лошадиное ржание. Анри? Невозможно. Тогда кто? И откуда здесь лошади?
Задаваясь этими вопросами, Катрин-Флоранс встала, чтобы открыть дверь. Поступок был опрометчивым, но она, не колеблясь, сделала это. То, что она увидела, изумило её и привело в замешательство. В дверях, сопровождаемая двумя серыми скакунами, стояла пышнотелая молодая женщина с алыми губами и смоляными кудрями, нежно обрамлявшими её миловидное лицо. Удивлял и её наряд – шёлковое небесно-голубое платье с высокой талией, жемчужное ожерелье. Она была красива той особенной красотой минувших веков, которой любуешься, разглядывая полотна великих мастеров эпохи Возрождения. Однако что-то в ней настораживало. Может быть то, что её чёрные глаза казались совершенно пустыми. Оголённые белоснежные руки женщины держали поводья.
Когда она увидела появившуюся перед ней Катрин-Флоранс, она широко улыбнулась, обнажив зубы - сверкающие, как её жемчужное ожерелье.
«Киносъёмка? Артисты опоздали на поезд и решили попроситься на ночлег? Но почему не в гостиницу? А может, я каким-то образом попала в музей и стала жертвой синдрома Стендаля?» - вертелось в голове у Катрин-Флоранс. Она пыталась найти хоть какое-то объяснение.
- Амандина, - всё так же улыбаясь, представилась странная гостья. – Пусть вас не смущает мой вид. Пусть вас вообще ничто не смущает. Я не актриса. Я та, кто может помочь вам обрести радость и душевный покой.
Катрин-Флоранс ответила лёгким поклоном, не произнеся, однако, ни слова. Сказанное незнакомкой звучало странно, но её голос… Он, как коньяк, разливался теплотой по всему телу, отчасти парализуя, но вместе с этим придавая телу и мыслям невиданную лёгкость. А улыбка была такой нежной и успокаивающей, что вся настороженность ушла, уступив место доверию. Катрин-Флоранс перестала искать объяснения.
Гостья приглашающим жестом указала на коней. Катрин-Флоранс уже хотела перешагнуть порог, но вдруг спохватилась – на ней не было ничего, кроме нижнего белья. Она успела удивиться тому, что совсем не ощущает холода.
- Надень! – сказала Амандина, вдруг перейдя на «ты». Она протянула Катрин-Флоранс свёрток, в котором оказалось аккуратно сложенное шёлковое платье – такое же, в которое была наряжена она сама.
Тут Катрин-Флоранс осознала – более ничто её не удивляет. Закралась мысль, что, хоть она и встретила Амандину менее четверти часа назад, всё – до малейшей детали – уже казалось таким знакомым. Как будто всё это было уже пережито – возможно, очень давно.
Катрин-Флоранс быстро оделась. Амандина оседлала коней, и женщины отправились в путь. Было неизвестно, куда они направляются, но сейчас это не имело значения. Катрин-Флоранс восхищалась тем, как уверенно она себя чувствует, как крепко её ноги держатся в стременах, хотя она никогда в жизни не ездила верхом.
Они приблизились к рельсам, отделяющим мрачный спящий город от замковой аллеи. Кони одновременно пересекли железную дорогу, поблёскивающую в свете полумесяца, выплывшего из-за облаков.
Вскоре они добрались до замка. Легендарное строение, мост, двор и сады выглядели более величественными, чем при свете дня. Казалось, что в замке до сих пор слышатся разговоры и дыхание всех его прежних обитателей.
Женщины спешились, и Амандина привязала коней. Лучисто улыбаясь, она пригласила Катрин-Флоранс пройти внутрь, но та на мгновение задержалась. Она огляделась по сторонам. Что-то было не так. Наконец она поняла. Маленькая, постоянно заполненная туристами сувенирная лавка исчезла. Но было и ещё кое-что – гораздо более удивительное. Бархатные пурпурные розы в саду Екатерины Медичи были во всём цвету, и их аромат наполнял воздух. И это при том, что ноябрь уже полностью завладел микрокосмосом долины Луары!
Путешественницы вошли в замок и поднялись по мраморной лестнице, ведущей на верхний этаж. Когда они ступали по тёмным коридорам, Амандина не отпускала руку Катрин-Флоранс – у них не было ни фонарей, ни свечей. «Либо она прекрасно знает замок, либо прекрасно видит в темноте. А возможно, и то, и другое…» - строила догадки Катрин-Флоранс, послушно следуя за своей провожатой.
Наконец они прибыли на место. Катрин-Флоранс поняла это по радостному возгласу Амандины. Огромная дубовая дверь покоев на втором этаже заскрипела и раскрылась. Катрин-Флоранс сразу же узнала покои Дианы де Пуатье, где всегда, в любое время года в старинной вазе стояли свежие лилии. И сейчас их аромат заполнял всё пространство. Закружилась голова.
Катрин-Флоранс подняла глаза и пришла в искреннее восхищение. Пол, роскошные гобелены, камин, лилии – всё было освещено множеством свечей. В камине тоже полыхал огонь. В то же время она заметила, что они с Амандиной не одни – в глубине покоев виднелись два силуэта. Один был очевидно женский, другой же напоминал сплошную ломаную линию.
- Позволь мне представить тебе мой эскадрон! – торжественно объявила Амандина, махнув рукой в сторону силуэтов.
«Летучий эскадрон!» - пронеслось в голове у Катрин-Флоранс. – «Прекрасные, умные женщины, которыми Екатерина Медичи окружала себя для достижения личных и политических целей».
- Не совсем верно… - задумчиво произнесла Амандина. То, что она прочитала мысль, ничуть не удивило Катрин-Флоранс, которой уже какое-то время всё казалось само собой разумеющимся. – Видишь ли, мы называем себя эскадроном памяти. Для тебя он принял форму того, которым управляла королева Франции. Но у нас есть много других обличий. О, память! Она может рядиться в самые разные одежды – от лохмотьев до самых изысканных бархатных туалетов с золотым узором…
Катрин-Флоранс внимательно слушала, одновременно разглядывая двух молодых женщин, которые успели подойти и усесться в двух вычурных креслах. Обе держали в руках бокалы с вином.
- Валерия! – объявила Амандина, представляя первую женщину из того, что она называла эскадроном памяти. Катрин-Флоранс лёгким поклоном поприветствовала светловолосое напудренное создание, чьё лицо, хоть и было красивым, но выражало, как ей показалось, капризность и высокомерие. Валерия была наполовину обнажена, и её белоснежная грудь выглядела вызывающе и бесстыдно. Нижнюю часть её стройного тела прикрывала пышная шёлковая юбка. Отвечая на приветствие Катрин-Флоранс, Валерия растянула губы в учтивой, несколько фальшивой улыбке.
- Хуана! – указала Амандина на вторую особу, которую отчасти скрывал полумрак. – Мы зовём её Хуанита. Родом из Испании. Абсолютно немая, бедняжка…
Хуана вперила в Катрин-Флоранс пристальный немигающий взгляд. Затем поднялась с кресла – в знак приветствия. У неё были острые черты лица и густые брови. Катрин-Флоранс оглядела её и вздрогнула. Хуана оказалась измождённым скелетообразным существом, затянутым в глухое чёрное платье с высоким воротом. И ещё… у неё отсутствовала правая кисть. Кровоточащее запястье было растерзано, и с него свисали ошмётки кожи, словно кисть была с силой оторвана или откушена чьими-то острыми клыками. Катрин-Флоранс опустила глаза – зрелище было отталкивающим. Ещё она подумала, что эта женщина, наверное, испытывает сильную боль. Вслух, однако, она этого не сказала, потому что, по всей видимости, Хуану её увечье совсем не заботило. Но любопытство взяло верх.
- Почему у неё… - начала Катрин-Флоранс, обращаясь к Амандине и указывая на искалеченное запястье Хуаны.
- О, это целая история! – беззаботным тоном ответила Амандина. – Однажды она совершила большую ошибку, отправившись на охоту со своим любовником, торговцем клыками. Тот давно мечтал от неё избавиться. В тот день он подумал, что представилась прекрасная возможность. В лесу он привязал её к дереву и ускакал прочь. Случайно оказавшиеся в том месте королевские егеря спасли бедняжку от огромной волчицы, но кисть руки – увы… Но поверь мне, она не испытывает боли.
Королевские егеря? Не испытывает боли? На мгновение Катрин-Флоранс содрогнулась, ей резко стало холодно. Однако её любопытство и ещё какое-то приятное чувство, которое испытываешь, попав в тёплую компанию, оказались сильнее сиюминутного испуга. Что сейчас будет? Что есть эскадрон памяти? Возможно, она просто спит… Но если это был сон, то кошмаром он не казался, и просыпаться не хотелось.
Тем временем Хуана подобрала платье и снова расположилась в кресле. Она всё не отрывала от Катрин-Флоранс своего немигающего взгляда, отчего той было неуютно.
Валерия налила Катрин-Флоранс вина и подала ей бокал из флорентийского стекла, радужно переливающийся в свете свечного пламени. Та пригубила напиток. Ничего подобного она прежде не пробовала. По телу мгновенно разлилось тепло, и молодая женщина забыла все тревоги. Валерия улыбалась изящными капризными губами. Потрескивание свечных фитилей и огня в камине, аромат лилий – всё усилилось, обволокло Катрин-Флоранс и целиком приняло её в свои объятия. Она даже не заметила, как Амандина ненадолго покинула покои и, некоторое время спустя, вернулась, держа в руках что-то тяжёлое, с виду напоминающее старинную книгу. Она протянула предмет, действительно оказавшийся книгой, Валерии и Хуане. Свет упал на обложку, и Катрин-Флоранс заметила, что она покрыта непонятными вензелями.
Валерия открыла книгу. Катрин-Флоранс ахнула. На первой странице находился её собственный портрет. Небольшой карандашный рисунок, изображавший девушку-подростка с большими глазами, глядящими в небо. Она его сразу же узнала. Этот рисунок был создан десять лет назад всего за десять минут дорогим ей человеком – итальянским юношей, который разделял тогда её страсть.
Катрин-Флоранс устремилась к таинственной книге, чтобы получше рассмотреть дорогой образ. Однако Амандина схватила её за предплечье. Запретила.
Катрин-Флоранс напрягла зрение, пытаясь разглядеть детали. Она поняла, что книга представляет собой старый фотоальбом. Она страстно желала увидеть и другие рисунки и фотографии… Увидеть всё. Но Валерия не торопилась листать дальше.
Гостья замка вздохнула и принялась разглядывать покои, которые столько раз видела во время своих одиночных экскурсий. Как же всё изменилось!
Тут Амандина произнесла ставшим уже привычным тоном церемониймейстера:
- Девичья фамилия твоей матери говорит мне, что она происходит из аристократического рода. Как и Мадам…
Она подняла руку и указала на портрет, висящий над аккуратно убранной постелью и почти полностью скрытый тенями. Катрин-Флоранс сразу же узнала женщину средних лет, изображённую на портрете. Это была Екатерина Медичи. Будучи подростком, Катрин-Флоранс не раз пыталась сделать эскиз виллы Медичи в Риме. Теперь она с интересом разглядывала чёрную ткань, прикрывавшую лоб королевы. Её бледные щёки. Её стальные глаза. Образ, запечатлённый на стольких открытках и в учебниках истории, обретал новые черты.
- Кстати, этот портрет находится здесь в честь изгнания Дианы де Пуатье, свержения её мифа. В честь торжества силы. Теперь это твой дом… - сказала Амандина.
Она подошла к Катрин-Флоранс и погладила её по волосам. Та ещё раз поглядела на портрет и поняла – что-то изменилось. Действительно! Женщина на картине уже не была королевой Франции. На портрете была изображена её собственная мать. Та самая властная мать, грезившая о славе и влиянии в политическом мире, но по разным причинам потерпевшая поражение. И решившая отвести эту роль собственной дочери.
Тут Катрин-Флоранс вспомнила свои студенческие годы и тот самый яркий, самый позорный эпизод. Невзрачный конференц-зал гостиницы в центре Парижа, где она должна была провести час или два с влиятельным политическим деятелем страны, который преподавал в университете. Запертая дверь. Шторы. Смешные тёмные очки в любую погоду, кожаная куртка, раскрасневшееся лицо, развязавшийся от спешки шнурок ботинка… Поначалу портрет казался ей милым и забавным. Но тогда, когда она сбегала из зала через окно, она с тоской осознавала, что теперь видит лишь уродство и гротеск.
- Это он, дорогая? – прервал её размышления тонкий голосок, принадлежавший Валерии. Она достала из альбома чёрно-белый карандашный рисунок, изображавший господина Н. Тот самодовольно улыбался, положив руку на лацкан пиджака. Катрин-Флоранс приглянулась. Это был её собственный рисунок. Её манера. Её размашистые штрихи.
Дрожа всем телом, Катрин-Флоранс кивнула. Однако она не помнила, чтобы когда-либо пробовала рисовать этого человека.
- Я вижу, эта история тебе неприятна… Но он довольно мил на этом рисунке. Нет, правда, твоя память его облагородила. Вы могли отлично провести время вместе! – манерно проговорила Валерия.
«Твоя память его облагородила». Катрин-Флоранс поняла. Автором рисунка была её собственная память!
- Ты вполне могла стать его любовницей и воспользоваться этим! – воскликнула Амандина и продолжила: - А затем ты, вероятно, могла бы избавиться от него, чего он и заслуживает. Ты всё же должна признать один непреложный факт – люди отвратительны.
Всё это было произнесено таким беззаботным, игривым тоном, что Катрин-Флоранс усмехнулась. Она чувствовала себя всё более и более раскованно. Однако не переставала дрожать всем телом.
Тем временем Валерия и Хуана продолжали листать альбом.
- О, а вот и он! Тот, с кем ты делишь убогое существование на окраине города. Тот, кто наслаждался ночным приключением с соблазнительной гостьей из Лиона! Дутый гений! Венец твоей жизни! – преувеличенно весело крикнула Валерия, показывая Катрин-Флоранс ещё один рисунок.
Изображённая на рисунке сцена постоянно вставала у неё перед глазами. Несколько месяцев назад… Небольшой столик для пикника был выставлен на фоне грозно выглядевшего кладбища – леса крестов и шестиконечных звёзд. «Кто и зачем тогда выбрал для пикника это унылое место?» - невольно спросила себя Катрин-Флоранс, глядя на очередное произведение своей памяти. На столике стояли бутылки виски и джина. Некоторые успели опустеть, другие же только ждали своей очереди. На рисунке были и люди. Пустые полупьяные лица сезонных рабочих. Анри, с гордым видом красующийся на фоне своей свиты. Она сама в дурацком цветастом платье, с наклеенной улыбкой. Слой пудры прикрывал синяки и царапины на шее и плечах…
Катрин-Флоранс пронизал холод, и она задрожала ещё сильнее.
В альбоме было много рисунков. Изображали они в основном её, Катрин-Флоранс. У них была одна общая черта – глубокое равнодушие, поселившееся в глазах главной героини. Равнодушие, смирение человека, приговорённого к казни, которая постоянно откладывалась. Печаль слабовольного человека, давно привыкшего лгать себе и другим. Рисунки также изображали тех, к кому она была привязана, от кого зависела, кого не могла простить, кого, наконец, безуспешно пыталась стереть из памяти. Плакать не хотелось. Убегать – тоже. Абсурд происходящего казался чем-то логичным и закономерным. Венец жизни!.. Катрин-Флоранс ещё раз попыталась подойти к своим новым знакомым, разглядывающим содержимое альбома. Но Амандина снова вскинула руку, пресекая её попытку.
- Не надо! – твёрдо сказала она. – Что ты можешь сделать? ТАМ ты ничего не можешь изменить… Но не беспокойся!
Тем временем Валерия резким жестом выдернула из альбома небольшой этюд, рассмотрела его, и её лицо капризного ребёнка исказила презрительная усмешка, почти отвращение. Катрин-Флоранс сделала решительный шаг в её сторону. Что? Что там изображено? В ответ на это Амандина схватила Катрин-Флоранс за шею и сжала с такой силой, что той показалось, что она слышит хруст шейных позвонков. Валерия же, как будто испугавшись чего-то, поспешно бросила этюд в камин. Он ярко вспыхнул. Валерия и Хуана отвернулись от камина и вопросительно поглядели на предводительницу эскадрона памяти.
- Говорю же тебе, не беспокойся! – строго, но без злости сказала Амандина, отпуская Катрин-Флоранс. – Всё, что мы здесь делаем – для твоего же блага. Похоже, ты до сих пор не понимаешь, что происходит.
Эти слова немного успокоили Катрин-Флоранс. Она о чём-то смутно догадывалась, но полная картина была не ясна. К чему всё это вело?
- Сейчас произойдёт нечто важное, - сказала Амандина. – Готовься.
Она направилась в дальний угол покоев, где часть стены была занавешена тяжёлым бархатом. Когда Катрин-Флоранс рассматривала покои, она не заметила этой драпировки.
Валерия и Хуана смирно сидели в креслах и ждали.
Амандина резким движением отдёрнула занавес.
Катрин-Флоранс вскрикнула.
Перед её глазами оказался… Анри, прикованный к мраморной стене чем-то вроде пары массивных наручников. Он был полуобнажён. В глазах читался ужас. К влажному от пота лбу прилипла прядь волос.
- Помнишь ли ты, о чём были твои недавние мысли? – серьёзно спросила Амандина, обращаясь к Катрин-Флоранс.
- О…о чём ты? – дрожащим голосом спросила та.
- «Её не единожды посещала мысль о расправе над своим супругом». Не так ли? Гуляя здесь, в парке, ты размышляла о легендарных исторических личностях. Теперь припоминаешь?
Катрин-Флоранс судорожно кивнула.
— Это я была рядом с тобой. Это мой голос ты слышала, как будто за спиной. Именно я спросила тебя, смогла бы ты это сделать… Теперь пишется твоя история. Сводятся счёты, - объяснила Амандина.
Голова Катрин-Флоранс шла кругом. Они всё знали и обо всём позаботились. Это пугало, но в то же время она чувствовала, как в ней зреет некое подобие злорадства.
- Теперь выбор за тобой. Что ты выбираешь – казнь или помилование? – с улыбкой спросила Валерия, кокетливо склонив голову набок. Похоже, действо её забавляло.
- Казнь! Убейте, убейте его! – закричала Катрин-Флоранс, не узнавая собственного голоса. Затем разразилась безумным смехом. Её ярость предназначалась не одному лишь Анри. В этом крике был протест против большей части её жизни, почти всех, кто в ней участвовал, против части её самой, которую она хотела вырвать из себя, уничтожить… И сейчас прикованный к стене Анри был олицетворением всего этого.
- Хуана! – резко вскрикнула Амандина.
Немое скелетообразное существо поднялось с кресла, неестественно изогнулось, затем распрямилось, подошло к окну с витражом и подняло изувеченную руку. Ударило ей по стеклу. Раздался душераздирающий, похожий на взрыв шум. На пол упало несколько разноцветных осколков. В покои ворвался ночной ветер. Хуана подобрала самый большой осколок, приблизилась к закованному Анри, склонила голову и припала на одно колено, что выглядело, как некий неведомый ритуал. Затем она изо всей силы вонзила осколок в грудь несчастного. Удар был невероятной силы, и было непонятно, как ею могло обладать такое истощённое тело. Показалось несколько остроконечных рёбер. Анри задёргался. Хуана подобрала другой осколок, поменьше. Этот предназначался для шеи жертвы. Так же, как и в первый раз, склонив голову, припав на колено и выпрямившись, Хуана нанесла удар – жёсткий и точный. Единственным раздавшимся звуком был резкий свист. Голова Анри упала набок, тело вздрогнуло и обмякло. По полу причудливым узором растекались густые алые потоки.
Некоторое время Катрин-Флоранс не могла прийти в себя. Сцена, только что разыгравшаяся перед ней, заворожила её. Она казалась верхом совершенства. Молодую женщину переполняла радость… Такая, которую ощущаешь, когда взгляду открывается невиданная красота.
Амандина, Валерия и Хуана уже ждали её с поднятыми бокалами. Амандина торжественно произнесла:
- За то, что ОНА не смогла сделать четыре столетия назад! За то, что мы совершаем сейчас! И главное – за посвящение!
Покои заполнил хрустальный звон бокалов. И тут Валерия резко зажмурилась.
- Светает… - озабоченно пробормотала она.
Действительно, сквозь разбитый витраж в покои проникали рассветные лучи.
Амандина повернулась к Катрин-Флоранс.
- Тебе пора, - тихо сказала она, легко сжав плечо гостьи.
- Я вернусь сюда? – с надеждой спросила Катрин-Флоранс. Она ощущала счастливое опустошение и наслаждалась, как ей казалось, началом нового и прекрасного.
- Разумеется! Отныне наш дом – твой дом…
Образы становились всё более и более расплывчатыми. Они будто таяли, испарялись. И проигрывались один за другим, как в калейдоскопе. Безрадостные сцены из прошлого. Жуткое умерщвление мучителя. Мудрая Амандина и её странный эскадрон. Свечи, вино, лилии, витражи…
Катрин-Флоранс закрыла глаза.
………………………………………………………………………………………………
ДЕНЬ ВТОРОЙ
Первым, о чём подумала Катрин-Флоранс поутру, было то, что произошедшее с ней ночью было не сном, а самой что ни на есть явью. Затем она вспомнила, что Анри должен был на несколько дней отправиться в Тур – класть плитку и чинить прохудившиеся трубы. Однако он этого не сделал – по крайней мере, пока. Катрин-Флоранс нашла его спящим на покосившемся диване в соседней комнате. Судя по всему, то, что он видел во сне, было зрелищем не из приятных – он постоянно вздрагивал и постанывал, а его лицо искажала болезненная гримаса. При виде этого зрелища Катрин-Флоранс почувствовала презрение и подобие злорадства. И ещё, зная нравы своего спутника, она была уверена, что он и сегодня появится в ресторане «Пяти Королев».
Перед тем как начать рутинные утренние приготовления, она осторожно проскользнула в прихожую и механически, как будто следуя неизвестно когда и кем придуманному плану, взяла с полки, на которой пылились художественные принадлежности Анри, маленькую склянку, на дне которой оставалось совсем немного чудом не высохшего растворителя для краски. Но этого хватит. Катрин-Флоранс зло улыбнулась. Теперь она займётся своей собственной живописью.
Катрин-Флоранс положила склянку в сумочку, а уже выйдя из дома переместила её в карман форменной юбки в шотландскую клетку. Было непонятно, к чему все эти предосторожности – Анри крепко спал. Она действовала неосознанно, будто опасаясь каких-то неизвестных ей свидетелей.
…К полудню в гостиничном ресторане было людно и шумно – прибыло немало туристов. И это в ноябре. Удивительно - и так некстати! Взгляд Катрин-Флоранс был сосредоточен. В ресторане, помимо прочих, находились двое, делающие вид, что незнакомы друг с другом. Небритый мужчина в запачканном краской комбинезоне барабанил пальцами по столу, нетерпеливо ожидая заказанный бокал вина «Кот дю Рон». Его глаза бегали, он явно не находил себе места. За столиком, располагавшимся чуть поодаль, сидела увядающая роза, которая, напротив, выглядела скучающей, посасывала сигарету и листала глянцевый журнал. Диана-Охотница вчера вернулась с добычей, и эта добыча её больше не интересовала.
Из руки Катрин-Флоранс, находившейся за барной стойкой, словно невзначай выскользнул бокал. Нужно было выиграть время – нагнуться, собрать осколки и… Отвлекаться без причины не хотелось – наплыв посетителей, время не ждёт. Её взгляд перебегал со сновавшей с подносами коллеги Элоди – пышноватой белокурой эльзаски – на пожилую пару, изучавшую меню, затем на других посетителей.
Катрин-Флоранс присела на корточки, якобы желая лишь устранить последствия своей неловкости. Очутившись под стойкой, она обнаружила, что ей повезло – в одном из ящиков, в неположенном для него месте, нашёлся чистый сверкающий бокал. Лицо молодой официантки раскраснелось. Она ловко достала из кармана припрятанную утром склянку и в мгновение ока опорожнила её содержимое в бокал. Жидкость была прозрачная и занимала около одной пятой бокала. Этого хватит, хватит… Борясь с дрожью в руках, Катрин-Флоранс поставила бокал на стойку, так, чтобы тот не бросался в глаза, и потянулась за бутылкой «Кот дю Рон».
«Ей, наверное, не единожды приходила в голову мысль учинить расправу»…
«Прими непреложный факт – люди отвратительны»…
В голове творился хаос. В ушах звучал жёсткий, властный, но вместе с тем ободряющий голос Амандины.
«Пусть это режет тебя изнутри!» - Катрин-Флоранс произнесла про себя эти слова и ощутила, как по всему телу разливается спокойствие.
Она налила вино в бокал со смертоносной жидкостью, прямое предназначение которой было служение искусству. Какая ирония! Она чуть не расхохоталась. И пусть после всего надо будет бежать, скрываться, скитаться. Это её не страшило – она привыкла к скитаниям. Было важно другое. Если сейчас она исполнит всё как по нотам, она почувствует силу. Силу и свободу, которые опьянили и осчастливили её ночью – в гостях у эскадрона.
Из табачного дыма выплыла Элоди. С подносом над головой она напоминала одну из трёх граций с полотна Боттичелли «Весна». Искусство… Катрин-Флоранс чувствовала, как в ней пробуждается былая страсть. Если днём ранее в подсобном помещении она лишь брезжила, то сейчас жажда искусства набирала силу. В уме Катрин-Флоранс раз за разом воссоздавала ночную сцену в замке Шенонсо – страшные узоры на теле её спутника, алые потоки на мраморном полу. Совершенство.
С быстротой молнии она поставила роковой бокал на поднос Элоди. Чёткие, отлаженные действия напомнили ей ритуал Хуаны. Что ж, теперь она устроит своё представление. Четыреста лет назад это было обычным делом…
- Послушай, Элоди, будь добра… - быстро проговорила Катрин-Флоранс, притворившись, что ужасно занята. – Пожалуйста, отнеси это Анри.
Та молча кивнула и отправилась выполнять просьбу. В конце концов, почему бы не помочь занятой коллеге? Не чуя под собой ног, Катрин-Флоранс пошла пожилой паре, готовой сделать заказ.
Она повернула голову в сторону Элоди и увидела, как та, ни о чём не подозревая, ставит злосчастный бокал перед Анри, обменивается с ним парой слов, кокетливо откидывает непослушную соломенную чёлку. Увидела, как крошечная пурпурная капля, словно в замедленной съёмке, падает на белоснежную скатерть и впитывается в неё. Вспомнила, что первый бокал Анри всегда выпивал залпом.
Вдруг она ощутила некую неотвратимость, то, что сейчас она перейдёт черту, что точка невозврата неминуема. Возникло такое чувство, словно кто-то, неизвестно кто, изо всех сил трясёт её за плечо, будто пытаясь разбудить… Катрин-Флоранс ринулась к столику Анри и резко выхватила из его руки бокал, к которому он не успел притронуться. Несколько посетителей удивлённо покосились в их сторону.
- Извини, это не то, что ты хотел. Это не «Кот дю Рон». Я ошиблась. Я поменяю… - Катрин-Флоранс старалась произносить эти слова предельно равнодушным тоном, но её щёки пылали. На лбу блестели капли пота. Подступила тошнота, а вместе с ней – ощущение беспомощности. Как будто она марионетка, и ей руководит кто-то другой. Или другие.
- Катрин-Флоранс! – гневно прикрикнула на неё Элоди, наблюдавшая сцену. – Соберись, наконец, и перестань делать такие глупые ошибки! Ведь не первый день работаешь!
Анри же не сказал ни слова. Он молча отвернул к окну тяжёлый взгляд. Да, сегодня он явно не был похож на себя… Что же до Дианы, она презрительно оглядывала Катрин-Флоранс и Анри. «Дикари. Деревенские жители, что с них взять», - подумала она, лениво зевнув.
Ошибка слишком занятой официантки. Оплошность. И ничего больше. С отсутствующим взглядом, вычерпанная до дна, Катрин-Флоранс отправилась заканчивать то, что начала – принимать заказ у пожилой пары.
…Совершенно измотанная своей жуткой попыткой Катрин-Флоранс продолжала работать без единой мысли в голове. Она не заметила, как прошёл перерыв, а затем и вечерняя смена. Посетители расходились, тая в луарских сумерках. Внезапно что-то выдернуло Катрин-Флоранс из тягостного оцепенения. Она огляделась вокруг и поняла, что этим чем-то был плотоядный взгляд непривлекательного пьяного туриста, собиравшегося покинуть ресторан. Заметив, что Катрин-Флоранс обратила на него внимание, тот предпринял попытку заговорить.
- Эй, знаешь, а у тебя красивые глаза, - пробормотал он, явно стараясь сымитировать сцену из старого фильма с Жаном Габеном в главной роли. – Если бы мне не надо было уходить вместе с группой, мне бы точно что-то перепало!
Мужчина мерзко захихикал. Его маленькие глазки оглядели лицо Катрин-Флоранс, затем мутный взгляд опустился ниже. Она, стараясь быть профессионально вежливой, изобразила подобие улыбки. Туристу этого хватило. У выхода, где они оба оказались, он грубо схватил её за руку. Удостоверившись, что никто их не видит, он вынул из бумажника розовую банкноту достоинством в десять евро и, прежде чем Катрин-Флоранс смогла что-либо понять, стал непослушными руками заталкивать пахнущую потом купюру в её декольте.
Катрин-Флоранс задохнулась.
- Stronzo! Ублюдок! – прошипела она с ненавистью. Впервые за долгое время она произнесла слово на языке, который всегда считала родным. Промелькнуло сожаление, что слово это было далеко не лестным.
Совсем потеряв самообладание, с горящими глазами она расстегнула верхние пуговицы блузки и выдернула банкноту. Затем она с силой раздвинула челюсти мужчины и начала заталкивать свои «чаевые» ему в рот. Сильнее, сильнее… Её обуревало желание выместить на этом человеке всё, о чём напомнил эскадрон, и всё, что произошло сегодня. На губах опешившего туриста показалась кровь, но Катрин-Флоранс не останавливалась. Сильнее, сильнее… Она не чувствовала ничего, кроме омерзения. Будет скандал? Её уволят? Всё это в данный момент не имело значения…
Наконец она отпустила свою жертву и в изнеможении прислонилась к двери. Сколько прошло времени? Она не знала. Казалось, она простояла в проходе целую вечность. Перед глазами всё расплывалось. Похотливого туриста и след простыл. Катрин-Флоранс открыла дверь и впустила свежий вечерний воздух. Подобно хрупкому дереву, она сгибалась под потоками ненависти и беспощадного ноябрьского ветра. Она дрожала, кутаясь в тонкую белую блузку со следами крови на манжете. Оглядев следы, она невольно вспомнила истерзанное запястье Хуаны.
«Как поступили с тобой, так поступаешь и ты…»
Когда Катрин-Флоранс вернулась в зал, Элоди вытирала свободные от посетителей столики.
- Где тебя носит?! – возмущённо воскликнула она.
Катрин-Флоранс пожала плечами и пробормотала что-то бессвязное.
- Послушай, Катрин-Флоранс… - на сей раз мягким голосом сказала Элоди. – Мне нужно срочно уйти. Времени хватает только на эти последние столики. Сможешь закончить уборку и посчитать выручку, когда все разойдутся?
Катрин-Флоранс молча кивнула. Ей совершенно не хотелось ничего говорить. Она начала помогать Элоди, стараясь забыть обо всём на свете.
Когда все наконец разошлись, она проверила телефон. Был единственный пропущенный звонок – от Анри. И голосовое сообщение, в котором он сбивчивым тоном, заикаясь, сообщал, что всё же едет в Тур и, возможно, останется там на целую неделю. «Как хочешь. Мне всё равно…» - подумала Катрин-Флоранс. Она отшвырнула телефон и ушла на кухню, где работники ещё не закончили наводить порядок.
Она стояла перед плитой, которую ещё не выключили. Плита пламенела оранжевым и голубым. Сквозь накатившие слёзы Катрин-Флоранс видела не четыре газовых пламени, а жуткую фантасмагорию – сплошной огонь, из которого выплывали смеющиеся лица с пустыми глазницами. Калейдоскоп лиц. Анри, Диана, Элоди… Было и много других – знакомых и незнакомых… Сменяя друг друга, они громко хохотали и выплёвывали ей в лицо оранжевые и голубые искры. Торжество Гойи и Босха в кухонном жару. Катрин-Флоранс мысленно вооружилась бумагой и кусочком угля. Уродливые лица одно за другим ложились на лист.
«Стоит ли проживать эту жизнь день за днём?»
Катрин-Флоранс вернулась в зал. Рассчитав последних посетителей, она заняла своё место у кассы. Вскоре ресторан опустел.
Оставалось ещё одно дело, ждавшее завершения. Катрин-Флоранс принялась перебирать липкие банкноты – двадцать, тридцать, сорок… Подсчёт выручки занял совсем немного времени. Закончив, она глубоко вздохнула. Начался ливень. Невидимый барабанщик отбивал дробь на крыше и окнах. Катрин-Флоранс замерла, вслушиваясь в музыку проливного дождя, которая с каждой секундой становилась всё более яростной.
Тут дверь ресторана распахнулась. Зал принял в себя порыв холодного, пахнущего дождём ветра, а также последовавшего за ним незнакомца. На вид ему было около шестидесяти лет. Его высокая массивная фигура была скрыта плащом, с которого стекали струйки воды. Его влажные русые с проседью волосы растрепал ветер. Незнакомец какое-то время оставался стоять в дверях, опираясь на трость. Его серо-голубые, будто подёрнутые дымкой глаза с любопытством разглядывали Катрин-Флоранс.
По какой-то неизвестной причине этот человек показался ей знакомым. При этом совсем недавним знакомым, хотя она могла поклясться, что никогда прежде его не встречала. Катрин-Флоранс мельком глянула на часы на кассовом аппарате. Сверкающие зелёные цифры сообщали – 23:45. Время неумолимо шло к полуночи. Столь поздний посетитель, какие бы чувства он ни вызывал, не входил в планы Катрин-Флоранс, и поэтому единственным её желанием было поскорее с ним распрощаться.
- Добрый вечер, месье, – сдержанно поздоровалась она. – Чем я могу вам помочь?
- Добрый вечер! Двойной «Грантс», пожалуйста. Если, конечно, не слишком поздно, - рассеянно проговорил мужчина.
Не говоря больше ни слова, Катрин-Флоранс подала ему напиток. Гость, расплатившись, потягивал виски, не спуская глаз с официантки с измученным лицом, вернувшейся к подсчитыванию выручки. Вдруг она остановилась и оглядела зал. Ресторан был совсем пуст. Затем, в который уже раз за сегодняшний день поразившись собственной дерзости, она повернулась к нежданному гостю, сидевшему на табурете перед стойкой.
- Если не возражаете, месье… Разрешите мне выпить с вами... - попросила Катрин-Флоранс и, не дожидаясь ответа, потянулась за стаканом.
- Нет, не возражаю, - всё так же рассеянно ответил мужчина. – Более того, мне будет приятно.
Выбор пал на то же самое – двойной «Грантс». Двое несмело чокнулись. Раздался приглушённый звон. Катрин-Флоранс молниеносно осушила свой стакан.
- Пожалуйста, скажите мне… - начала было она, чувствуя, что сейчас, прямо сейчас скажет незнакомцу много-много слов, что они будут литься сплошным потоком. Но слова спотыкались и сталкивались во рту в некоем хаотичном движении.
Гость поднял глаза.
- Да… - произнёс он, заметно напрягшись.
Однако Катрин-Флоранс молчала. Она чувствовала себя беспомощной. Она вмиг забыла все слова и фразы. Их хаотичное движение происходило уже где-то вне её. Вместо них было только отчаяние. Она прикусила верхнюю губу, но это не помогло. Минуту спустя Катрин-Флоранс стояла, облокотившись на стойку – полусмеясь, полурыдая, всё глубже и глубже погружаясь в абсурд своего отчаяния. Её плечи поднимались и опускались, словно были привязаны на ниточках, движимых невидимым кукловодом.
Ей стоило неимоверных усилий взять себя в руки и заговорить с обеспокоенно глядевшим на неё гостем.
- Я… Извините… Простите меня… - бормотала она, до боли растирая глаза. – Я действительно не…
- Всё хорошо, - тихо, почти шёпотом перебил её незнакомец. – Не надо сдерживаться. Плачьте, Катрин-Флоранс.
Собственное имя выдернуло Катрин-Флоранс из жуткого смятения.
- Откуда вы знаете, как меня зовут? – выдохнула она, оглядев для ясности нагрудный карман. Таблички с именем не было.
- Сегодня я встретил девушку, вашу коллегу. От неё я и узнал ваше имя, - сказал мужчина, не вдаваясь в подробности.
Катрин-Флоранс их и не требовала. Её сейчас больше интересовал незнакомец, перед которым она так нелепо разрыдалась. Который, как ей казалось, стал свидетелем её позора.
- А… Позвольте узнать, кто вы, - робко спросила она.
- Пока не было возможности представиться, - лукаво улыбнулся её собеседник и продолжил: – Меня зовут Франсис Ардан. Я остановился в вашей гостинице на несколько дней. Будьте мужественной, Катрин-Флоранс. Что ж, больше не буду вам мешать. Выйду прогуляться. Знаете, я достаточно долго прожил в Париже и обожаю дождь. Скоро мы опять увидимся!
- Я тоже там жила, - проговорила Катрин-Флоранс, успокоенная мягким голосом Франсиса Ардана. – Что ж, до свидания. И спасибо…
Мужчина кивнул и не без труда поднялся с табурета. Катрин-Флоранс обратила внимание на то, что его мучает боль в ноге. Ранее, поглощённая подсчётом выручки и своими мрачными мыслями, она этого не заметила. Ардан взял трость и вышел. Прощаясь с гостем, жалобно прозвенел дверной колокольчик.
Когда гость ушёл, Катрин-Флоранс открыла журнал регистрации. Буква «А». Альбер, Алуэтт, Амьель… Всё верно. Франсис Ардан. Заселился одиннадцатого ноября. «Как и эта Диана», - мелькнуло у неё в голове.
Наконец Катрин-Флоранс закончила работу. Однако она никак не могла полностью прийти в себя. Она вздрагивала от виски, эха недавних рыданий и ноябрьской промозглости. Всё казалось призрачным, размытым, будто предметы враз утратили чёткие контуры. Франсис Ардан почти выветрился из головы. А был ли он вообще?
«Льёт как из ведра…» - грустно подумала Катрин-Флоранс. – «На сей раз действительно переночую в номере».
Поднимаясь по деревянной лестнице, слушая её старушечье кряхтение, она улыбалась. В первый раз за долгое время. Поймав себя на этом, она удивилась. Возможно, это было просто облегчение после слёз. Однако она чувствовала, что есть и что-то ещё. Внезапно она ощутила страшную усталость.
Катрин-Флоранс тихо проскользнула в один из пустующих номеров и, не заперев двери, без сил упала на кровать – поверх одеяла и полностью одетая.
…………………………………………………………………………………………
Сад Екатерины Медичи уютно утопал во мгле, благоухая розами. Замок Шенонсо выплывал из темноты, освещённый фантасмагорическим сиянием, отчего казался почти невесомым. Под ним мирно несла свои воды река Шер. Это великолепие окружал скрытый в ночной тьме лес. В середине сада бриллиантовыми струями бил фонтан, которого Катрин-Флоранс раньше не видела. Амандина жестом пригласила её присесть в маленькой беседке возле него. В этом скрытом тенями укромном уголке женщины были одни, прекрасные в своих тёмно-синих бархатных нарядах, украшенных изысканным жемчужным орнаментом.
- А где же Валерия и Хуана? – полюбопытствовала Катрин-Флоранс.
- Они внутри… - Амандина указала рукой в сторону замка. – Готовятся к торжеству и ещё одной церемонии, которую мы для тебя приготовили. Мадам говорила, что, если хочешь жить в мире с людьми, нужно придумать для них подобающее занятие. Самое подобающее занятие – это, несомненно, празднества. Я всегда была согласна с ней и не гнушалась никакими развлечениями, всегда извлекая из них пользу. Это были славные дни…
По мере того, как Амандина рассуждала, её лицо обретало всё более и более мечтательное выражение.
Внимая собеседнице, Катрин-Флоранс одновременно разглядывала расположенный прямо напротив сад Дианы де Пуатье, замковую аллею и вьющуюся вдоль кромки леса тропинку. Там прогуливались люди. Люди разных возрастов и сословий. Одни поражали своим благородным видом, другие же были наряжены вычурно, почти на шутовской манер. Они переговаривались, чинно расхаживая – кто парами, кто небольшими группами. Катрин-Флоранс отметила, что в их движениях было что-то одинаковое, механическое, будто их всех одновременно завели игрушечным ключом. Она поразилась тому, что их глаза всегда смотрели только перед собой – люди не глядели даже друг на друга. Во время разговора их губы тоже двигались механически.
Что-то не давало Катрин-Флоранс покоя. Наконец она поняла, что именно. Было трудно дышать, хотя ноябрьская ночь у реки должна была дарить свежесть и прохладу. Катрин-Флоранс не чувствовала ни малейшего дуновения ветра. Застоявшийся воздух был насыщен ароматом лилий и какой-то неведомой острой сладостью. Возникало чувство, что пространство наглухо закрыто со всех сторон, и свежий воздух не проникал в него много лет.
Амандина увидела, на что обращён взгляд Катрин-Флоранс. Она ненадолго замолчала, а когда поняла, что та вновь готова слушать, продолжила:
- Чем больше празднеств, тем гуще толпа вокруг тебя, и тем легче подчинять её себе. Средства не столь важны. Я была любовницей и называла себя подругой большинства мужчин и женщин, которых ты сможешь здесь увидеть. Кстати, если ты меня спросишь… Сегодня я собрала здесь всех, кто мне дорог. О ком я храню самые упоительные воспоминания. Сейчас они все мертвы, и я так или иначе к этому причастна. Бездарные, лживые, влиятельные, второсортные… Их было много, много.
Речь Амандины опьянила Катрин-Флоранс. Откровения наставницы ничуть не страшили. Она тепло улыбнулась, глядя на порозовевшее лицо Амандины, на котором одновременно проступили меланхолия и гордость.
- Запомни три вещи, - внезапно посерьёзнев, произнесла Амандина. – Первое. Люди мерзки и не заслуживают твоей жалости. Твоя обида стоит того, чтобы возвратиться к ним сторицей. Где, наконец, твоё достоинство?! Второе. Я буду твоим надёжным тылом – вернее, это мы будем твоим верным, если тебе так угодно, летучим эскадроном. Третье. На самом деле, что бы ни было в прошлом, в настоящем – ты это я, а я это ты. Мы с тобой одно. Видишь ли, мир жесток, а ты накопила в себе слишком много этой жестокости, чтобы хотеть в этой жизни чего-нибудь ещё, кроме чужих страданий, как бы ты ни прятала это за видимой добродетелью. А вот и доказательство!
С этими словами Амандина достала из подола своего платья… рисунок, изображающий множество уродливых лиц. Тот самый, который вчера вечером мысленно сделала Катрин-Флоранс. Та содрогнулась и стала яростно мотать головой. Воспоминания о вчерашнем были тягостны.
- Ты всё же должна довершить начатое, - всё так же серьёзно продолжала Амандина. – Ты ведь уже убила его в своих мыслях. И, как говорится, мысль о поступке равносильна поступку. Я с этим согласна. Но ты пока ещё сильно боишься…
- Боюсь? – переспросила Катрин-Флоранс. В её голове пронеслась мысль, что неудача не зависела от неё. Ей ПОМЕШАЛИ. Внезапно ей стало действительно страшно.
- Не переживай, моя дорогая. Ты сильна, прекрасна, но ты ещё очень неопытный ребёнок. О, как жаль, что я больше не принадлежу этому миру! – сказала Амандина и закатила глаза.
Тут она резко поднялась и направила взгляд в сторону тропинки, ведущей в замерший ночной лес. По ней таким же чеканным шагом, как и все остальные, шёл молодой мужчина. Время от времени он доставал из нагрудного кармана фрака носовой платок и вытирал лицо. Этот нервный жест никак не увязывался с его степенной походкой.
- Подожди немного, дорогая! – воскликнула Амандина. – Я хочу перекинуться с ним парой слов. Бедняга! Он был начинающим композитором и однажды очень грубо повёл себя со мной. Ах, эти непонятые гении!
На этих словах она многозначительно подмигнула Катрин-Флоранс и поцеловала её в щёку, отчего той стало ещё труднее дышать. Амандина рассмеялась и упорхнула.
Оставшись в одиночестве, Катрин-Флоранс опустила голову и погрузилась в безрадостные мысли. «Прекрасна, сильна… совсем ещё ребёнок». Мир сильно ей задолжал. Она вправе требовать от него расплатиться по счетам.
Тут она заметила рядом с собой чьё-то присутствие. Оглянувшись, она увидела девочку лет девяти, полоскавшую руки в фонтане. Лица её Катрин-Флоранс не разглядела – оно было скрыто искрящимися струями воды. Но её жесты, её движения… Они разительно отличались от мёртвых жестов людей, гулявших по территории замка. Они были полны жизни. Девочка набирала в ладони воду, поливала ею волосы, радостно отфыркивалась, танцевала… Казалось, она благодарила эту ночь, эту воду, всю жизнь. К поясу её костюма была привязана лютня – музыкальный инструмент, давно канувший в прошлое. Катрин-Флоранс невольно улыбнулась. Она хотела поздороваться с резвившимся ребёнком, но девочка быстро вытерла руки о подол платья и, звонко рассмеявшись, умчалась к реке. Катрин-Флоранс хотела было догнать её, но та свернула в лес и исчезла.
Девочки не было. Но там, у реки, где она только что пробегала, Катрин-Флоранс увидела тёмный мужской силуэт. Крупная, даже, как она подумала про себя, величественная фигура была скрыта плащом. Как и недавний ребёнок с лютней, мужчина казался лишним в этом замкнутом безжизненном пространстве, населённом призраками. Незнакомец стоял спиной к саду Екатерины Медичи, опираясь на мраморную ограду, разделявшую сад и Шер, всё так же мирно обтекавший замковые арки. Катрин-Флоранс хотела было отвернуться, забыть о загадочной фигуре и остаться в беседке в ожидании Амандины. Однако какая-то неведомая сила заставила её выйти из беседки и направиться к мужчине.
Когда Катрин-Флоранс оказалась рядом, незнакомец резко обернулся, будто чувствуя её приближение. Тихо ахнув и широко раскрыв глаза, она отступила. Напротив молодой женщины, прожигая её острым, внимательным взглядом, стоял тот, кто накануне нанёс ей неожиданный поздний визит. Франсис Ардан.
- Приветствую почётную гостью эскадрона, - холодно произнёс он, после чего взял руку Катрин-Флоранс и поднёс её к своим губам.
…………………………………………………………………………………………
…Катрин-Флоранс, вскрикнув, вскочила. Он был там, в гостиничном номере, у изголовья её кровати. Его дыхание было тёплым. Он был осязаем. Его тяжёлый взгляд растворялся в её испуганных немигающих глазах.
- Приветствую почётную гостью эскадрона, - тем же ледяным тоном повторил он слова, сказанные там, возле замка Шенонсо.
Катрин-Флоранс молчала, в страхе разглядывая пришельца. Ардан же продолжал мерить её своим невыносимым ледяным взглядом. С минуту оба хранили молчание. Затем, с неожиданно нежной иронией в голосе, Ардан произнёс:
- Не бойтесь. Я вошёл через незапертую дверь. А вы, уйдя со мной с так называемого… светского приёма, сразу же смогли увидеть меня здесь.
Перепуганной Катрин-Флоранс всё происходящее казалось липким, бессвязным бредом. Мысли хаотично роились у неё в голове.
«Господи! Что это – сон, реальность или…? Нечто похуже? Всё переплелось? Кто же он? Как он сумел? Просто невероятно…» - думала она в панике, не в силах пошевелиться, что-либо сказать, закричать.
- Что же это такое? – медленно, будто через силу, проговорил ночной гость, опуская голову. – Заводить дружбу с демонами, собственными демонами, кишащими в прошлом и настоящем, копошащимися в болезненных закоулках памяти, выползающими из-под надгробий души… Да, конечно, иллюзия силы, которую они дают, позволяет поверить, что вот сейчас ты восстанешь из пыли и мрака и улетишь в неведомую даль, а мир будет по-прежнему жесток, но покорится тебе. Эта мысль пленяет, не так ли?
Катрин-Флоранс слушала эти странные слова, затаив дыхание. У неё возникло чувство, будто она взломала чужой сейф, полный драгоценностей, и была поймана с поличным. При этом она до конца не верила в происходящее.
- Но не мне вас в этом обвинять, - всё так же медленно, вполголоса продолжил Ардан. – Я сам прошёл через это, Катрин-Флоранс. Когда-то давно я стал рабом своей беспомощной злости, за что расплачиваюсь по сей день. Может быть, я не имею права вас об этом просить… Но если вы готовы выслушать меня… То, что я расскажу может показаться абсурдным, невероятным. Но это правда. Я зашёл слишком далеко. И ещё. Вы будете первой и, вероятно, последней, кто услышит эту историю.
Произнеся это, он с осторожной нежностью и какой-то умоляющей надеждой взял ладонь Катрин-Флоранс в свою.
Всё, что визитёр говорил и делал, было пугающе странным. Первым, животным желанием Катрин-Флоранс было освободить ладонь, но она этого не сделала. Передумала. Будь что будет. Даже если он намеревался совершить преступление – не всё ли равно? Она поглядела на его ладонь, теперь мягко сжимающую её запястье. В последнее время произошло так много странного…
Внезапно в её голове прозвучал громкий щелчок, похожий на тот, который она услышала днём в ресторане. Который отвёл её от преступления. Испуг вытеснила неожиданная догадка – прямо сейчас она, как никто другой, ничто другое нужна этому человеку. «Нужна»… Это слово чётко отпечаталось в голове и сердце.
- Пойдёмте в бар, где мы встретились, - прервав тишину, предложил Ардан до сих пор не произнёсшей ни слова Катрин-Флоранс.
Та всё так же молча согласилась. Пошатываясь, она послушно последовала за своим удивительным новым знакомым – по коридору и дальше, вниз по лестнице. Спутник Катрин-Флоранс тяжело опирался на свою трость. Она мысленно вернулась к его ночному визиту. «Как же он смог проникнуть туда, в мир, который только мой? Кто он? Колдун? Ясновидящий?» - терзалась она вопросами, получить ответы на которые пока не была готова.
Они расположились между баром и рестораном, пустовавшими в этот ночной час. Катрин-Флоранс включила маленькую настольную лампу, осветившую помещение тусклым светом. Франсис Ардан тяжело опустился на нижнюю ступеньку лестницы и прислонил трость к перилам. Катрин-Флоранс села за столик и повернула глаза, ещё хранившие остатки макияжа, в сторону Ардана, на лицо которого падали красноватые блики от лампы, отчего он хмурился и зажмуривался, будто у него сильно болели глаза.
- Я вас слушаю, месье Ардан… - чуть слышно проговорила Катрин-Флоранс.
- Мне нужно рассказать вам об этом, Катрин-Флоранс. Очень нужно, - таким же приглушённым голосом произнёс Ардан. – Ради вас и ради себя самого, хотя я совсем не уверен, что спасусь. Повторю свою просьбу, наберитесь терпения и выслушайте мою историю, какой бы странной она ни казалась. А потом… Потом уже вам решать.
- Историю вашей жизни? – спросила Катрин-Флоранс.
- Жизни… - задумчиво проговорил её собеседник. – И кино. По большей части бредового и жестокого кино, режиссёром которого был я сам.
Кино? Катрин-Флоранс не поняла. Но другие его слова – «ради вас и ради себя самого» - подействовали на неё волшебным образом. Находясь рядом с Амандиной и её эскадроном, она ощущала странную свободу, порождаемую злостью, гневом, обидой, проклятиями. Вкус злобы был сладок, даже приторен. Однако здесь – нечто совершенно иное. Катрин-Флоранс ощутила на лице тепло, как от слёз облегчения. Она с благодарностью посмотрела на Ардана и кивнула, что означало готовность слушать.
- Итак, - он вздохнул и заговорил. – Началом этого было, собственно, начало моей жизни. У меня не сохранилось ни одного воспоминания о родителях. Абсолютно ничего, даже фотографий. Мы с братом воспитывались в доме нашего дяди в Кальви, что на острове Корсика. Опекун наш был кюре, священником, проповедовавшим библейские истины в маленькой церквушке и пользовавшимся большим уважением прихожан. Однако мы, его племянники, очень часто видели его, так сказать, обратную сторону. Он был жесток и нередко пьян. Казалось, мы росли за пределами всего того, что он проповедовал – доброты, милосердия, прощения и так далее. Позже мой брат, который был на десять лет меня старше, начал пьянствовать вместе с ним и перенял многие его черты и привычки. Я жалел, что появился на свет, когда брат поворачивал в мою сторону свой помутневший взгляд, затем брал в руки ремень или каминные щипцы. Я постоянно становился их жертвой. Домочадцы же, придя в себя, делали вид, что ничего не происходит. Я помню страх и пустоту, от которых не мог избавиться даже во сне, постоянно просыпаясь и озираясь вокруг. Я замирал и не мог снова заснуть, считая минуты, секунды и раны на своём теле, которые мои родные наносили так искусно, чтобы никто ни о чём не догадался. Мне вспоминаются долгие часы, проведённые в подвале, где меня запирали за самые незначительные проступки. Я вспоминаю также то, о чём я думал тогда. Нет, не о своих злоключениях, а о том, что окружающие думали о сломанном механизме, называемом жизнью. Может, многие из них были счастливы. Но как это? Что это такое? «Хотел бы я, чтобы его прихожане оказались здесь сейчас! Если бы они это увидели… Стали бы они после этого приходить на исповедь? Сохранили бы они свою веру? Что бы они подумали об окружающей их лжи, если бы узнали о ней? Скорее всего, поначалу они бы удивились, даже испытали бы негодование, но затем снова воцарилось бы равнодушие. Люди – забывчивые создания», - такие недетские мысли посещали меня в ту далёкую пору. По углам шуршали мыши, а мои глаза слезились от сырости и винных испарений. Оттуда, из подвала, я мог слышать то, что происходило наверху. Я слышал, как мой праведный дядя на чём свет стоит клянёт женщин, политику, людей, приходивших к нему на исповедь каждое воскресенье. Я воображал фигуры святых, глядевших на него с упрёком и непониманием. И больнее всего было то, что этому оборотню удавалось сохранять в тайне всё то, что происходило в нашем доме…
Катрин-Флоранс чувствовала, что рассказ Ардана постепенно завладевает всем её существом. Всё остальное, даже собственная судьба, переставало иметь для неё какой-либо смысл. Впереди лежал тяжёлый жизненный путь совершенно чужого ей человека, но она хотела пройти его до конца. Ей было неизвестно, что её ждёт, но она твёрдо осознавала одно – она останется с ним ровно столько, сколько будет нужно.
Ардан тем временем продолжал.
- Но от тех времён остались и другие воспоминания. Луч света, у которого было имя. Патрик. Малыш Пат, как его называли друзья. Он был моим школьным товарищем, моим единственным другом…
Мужчина повернулся к Катрин-Флоранс и мягко улыбнулся. Тут ему в глаза ударил свет, исходящий от лампы. Он резко зажмурился с выражением боли на лице. Катрин-Флоранс поспешно встала, подошла к лампе и выключила её. Глаза Ардана просияли в темноте.
- Спасибо, Катрин-Флоранс… - проговорил он с извиняющейся улыбкой.
- Всё хорошо. Пожалуйста, продолжайте, - мягко сказала она. Она отметила про себя, что гость уже не в первый раз болезненно реагирует на скудный свет лампы, но вопросов задавать не стала.
- Да, малыш Пат… - продолжил Ардан. – Судьба распорядилась так, что мои воспоминания о нём стали лишь бледной тенью по сравнению со всем остальным. Он жил по соседству, и очень часто по утрам я видел его отца, бредущего к морю с мольбертом, холстами, кистями. Он писал морские пейзажи. Пат тоже хотел стать художником-маринистом. Ведь и вы рисуете, Катрин-Флоранс? Вернее, раньше рисовали, не так ли? Жаль, что теперь рисует только ваша память. И только ваши невесёлые мысли.
Катрин-Флоранс широко раскрыла глаза и судорожно кивнула. Этот незнакомец… Каким-то непостижимым образом он проник в самое сокровенное. Но каким? Вот и это он тоже знал. В её уме ясно прозвучали слова: «Поворот судьбы, не иначе. Будь, что будет».
Франсис Ардан, словно не замечая замешательства молодой женщины, продолжил рассказ.
— Это была его мечта… И когда школьные годы – и мои годы на Корсике – подходили к концу, я поведал ему о своей собственной мечте. Я дословно помню, что я сказал ему: «Моё заветное желание – видеть настоящие, истинные мысли и чувства людей, живущих рядом с нами. Знать правду. Это было бы справедливо».
Ардан невесело усмехнулся.
- Малыш Пат не понял моих слов. Тогда он сказал, что не верит, что медиумы, телепаты и им подобные существуют среди нас. Он также не понял, при чём тут справедливость. Я не мог его винить, ведь он ничего не знал о моей жизни. Да и я не был искренен до конца. Я не сказал, что «справедливо» означало то, что я хотел бы не только видеть, но и каким-то образом действовать так, чтобы чьи-то гнусные помыслы не воплотились. Да… Я – и это можно понять – не доверял людям и не любил их. Даже не помню, что именно свело меня с Патриком. Тем не менее, это был единственный человек, с которым я поделился своим страстным желанием – желанием, больше напоминавшим выдержку из фантастического романа, чем мечту молодого человека, вступающего в жизнь. Вскоре после этого он с семьёй уехал в Англию…
Ардан на несколько мгновений замолк, потом добавил:
- Мне было суждено ещё раз встретиться с ним. И тот раз был последним.
- Последним? – переспросила Катрин-Флоранс. – Почему?
Она успела проникнуться симпатией к мальчишке, грезившему о том, чтобы скитаться по океанам и писать морские пейзажи. К тому же упоминание о последнем разе напрягло слух, пробудило болезненный интерес.
Ардан вздохнул.
- После… после узнаете, - произнёс он, опуская глаза. – Немного позднее я тоже покинул Корсику. Перебрался в Париж, ничего не сказав на прощание. С тех пор я никогда не видел своих родных. Поверьте, я не хотел никому мстить. Однако простить тоже не мог. Зло никуда не исчезло. И довольно скоро мне предстояло столкнуться с ним лицом к лицу.
Франсис Ардан зажмурился и с минуту молчал. Казалось, слишком многое, о чём Катрин-Флоранс даже не догадывалась, пробегало перед мысленным взором этого человека. Возможно, печальное и кошмарное.
Ардан справился с собой и продолжил:
- Вскоре я начал работать киномехаником в маленьком кинотеатре на бульваре Пуассоньер. Невзрачное, совершенно неприметное снаружи здание, найти которое можно было лишь благодаря двум железным столбам. Я как раз вспоминал о них, гуляя по замковой аллее и глядя на сфинксов. А внутри – подобие пещеры с двумя винтовыми лестницами. Странный был кинотеатр…
«Сфинксы! Граница между двумя мирами…» - невольно подумала Катрин-Флоранс.
- Сидя в будке, я крутил фильмы – один за другим, - рассказывал Ардан. – Главными атрибутами моей ранней жизни в столице были эта тесная будка и пыльные тусклые лучи в зале кинотеатра. И бесконечные фильмы, уводившие в другую, иллюзорную реальность. И сменяющие друг друга зрители… Не скажу, что я был совсем одинок. У меня появились кое-какие приятели. Это были молодые люди, «дети цветов» или хиппи, пребывавшие в поисках духовности в самых экзотических её проявлениях. Они постоянно приглашали меня на странные рок-концерты, давали читать малопонятные книги авторов древнего Востока. Благодаря им я даже принял участие в церемонии похорон Джима Моррисона в июле семьдесят первого года. Однако я не разделял их убеждений, и всё это лежало на поверхности моей жизни, не проникая глубоко. Были и молодые женщины, которым я нравился. Они говорили, что я напоминаю поэта-романтика, кого-то вроде лорда Байрона. Каким же это сейчас кажется смешным! Ни с кем из них не сложилось длительных отношений. Будучи замкнутым, не раскрывая ни перед кем своих чувств, я большую часть времени проводил в одиночестве. Опять же, образовавшаяся в моём сердце трещина не позволяла мне близко сходиться с людьми. Я даже в какой-то степени презирал их…
И тут, совершенно неожиданно, лицо Ардана озарила улыбка.
- Накопив за несколько лет немного денег, - продолжал он. – Я приобрёл подержанный мотоцикл «Нортон», который стал моим верным спутником до одного зимнего дня – рокового дня. Его кожаное сидение было слегка поцарапано, а яркая оранжевая краска в нескольких местах полностью сошла. Днём это было заметно, но с наступлением ночи силуэт «Нортона», мощный и стремительный, как его мотор, начинал сверкать, как драгоценный камень. Что и говорить, это был настоящий двухколёсный шедевр! Когда выпадали свободные дни, я разъезжал по стране. Большинство моих путешествий оканчивалось на морском побережье. Что было причиной тому – воспоминания о Патрике и нашей дружбе или какое-то смутное предчувствие – я не знал. Я никогда не надевал шлем. Вой в ушах и занавес пыли перед глазами погружали меня в сладкое забытье. Может быть, в эти моменты я действительно напоминал поэта-романтика…
Ардан застенчиво, совсем по-мальчишески усмехнулся, и его лицо вновь осветила та, казавшаяся яркой и светлой, сторона его молодости. Однако его блуждающий взгляд оставался нетронутым этим сиянием.
«Две бездны в лучах света», - подумала Катрин-Флоранс, и её рука непроизвольно задвигалась, будто набрасывая невидимые штрихи. Она продолжала слушать.
- Если подытожить события и ощущения того периода, то времена были довольно неплохими. Изредка я даже чувствовал то, что называется радость жизни. Не сходясь ни с кем близко, я всё же развлекался с моими диковинными приятелями, носившими на шее яркие гирлянды и распевавшими под гитару песни Вудстокского фестиваля. Всё это происходило задолго до вашего рождения.
Он замолчал и оглядел Катрин-Флоранс с печальной улыбкой. Та в ответ кивнула и тоже улыбнулась. Но улыбка не задержалась на лице Ардана – её опять сменила тягостная сосредоточенность на чём-то давнем и далёком. Он снова заговорил:
- И всё же в глубине души я чувствовал, что всё это было лишь бегством от самого себя или той разрушительной силы, что таилась во мне, какого-то необъяснимого присутствия. Я многого не мог понять. Происходило что-то противоречивое. Моё существование никак не могло стать настоящей жизнью. До того самого дня… По крайней мере, я так думал.
Ардан откашлялся и стал смотреть перед собой. Его взгляд был стальным. Катрин-Флоранс не понимала, к чему он вёл. Её плечи напряглись.
- Произошло невероятное событие, самым жестоким образом перевернувшее мою жизнь, - продолжал Ардан. – Но для начала я расскажу вам об одном эпизоде, ставшем в своём роде спусковым механизмом. В то время я жил один в съёмной квартирке-студии в двух шагах от Опера Гарнье. Я радовался удачно найденному месту – квартал радовал глаз, да и до кинотеатра было совсем недалеко… Напротив моих окон располагалось здание суда. В тот роковой день, о событиях которого вы узнаете уже очень скоро, я привычно вышел из дома, чтобы отправиться на вечерний киносеанс. И тут моё внимание привлекла группа людей, которые о чём-то оживлённо переговаривались, стоя перед зданием суда. Я, ощутив необъяснимое любопытство, подошёл к ним и прислушался. Будто какая-то сила подтолкнула меня. Почему тогда я подчинился ей и остановился?! Но сейчас поздно сожалеть… Как выяснилось, люди обсуждали вынесенный в тот день приговор. Когда я понял, в чём дело, меня передёрнуло. Приговор был оправдательным. Его вынесли одному уважаемому члену общества, директору католической школы, которого обвиняли в издевательствах над собственными дочерями. Обсуждавшая процесс группа кипела от негодования. «Какая ужасная несправедливость!»… «Всё же было налицо!»… «Я точно знаю, что он это совершал!»… Больше я не слушал. Направляясь в сторону кинотеатра, я даже не заметил, что из глаз текут слёзы. В сущности, меня не интересовало, был тот приговор справедливым или нет. Но все обстоятельства – уважаемый, директор католической школы, издевательства – зло хохотали мне в лицо. Это было тяжёлой пощёчиной, вернувшей меня в корсиканский период моей жизни с подвалом и занесёнными надо мной каминными щипцами. С размаху опустившей их на моё тело руке был вынесен оправдательный приговор… Ещё я вспомнил о давней мечте – видеть скрытое и вершить справедливость. Моё лицо горело. Когда я вошёл в кинотеатр, я первым делом отправился в уборную и принялся мыть лицо – так яростно, будто пытался стереть собственное изображение. Я прошёлся по кинотеатру и обнаружил, что - кроме не ставшего задавать вопросов охранника на входе - никого из коллег нет на месте. До сеанса оставалось полтора часа. Я перепутал время или… Сейчас, вспоминая детали, я задаюсь вопросом – а не было ли всё это подстроено? Не кем-то, а чем-то, некоей силой, жаждавшей выхода… Видите ли, Катрин-Флоранс, в тот вечер я стал жертвой странного и страшного явления, подобного тому, которое завладевает сейчас вашей жизнью…
- Это было что-то сродни сну?! – воскликнула Катрин-Флоранс, которая всё это время, словно зачарованная, внимала каждому слову мужчины.
- Нет, не совсем… - задумчиво ответил Ардан. – Я бы назвал это особым сеансом. Это было нечто, напоминающее галлюцинацию. И это нечто повлекло за собой все жуткие события, о которых немного позже. Как только подумаю, что подобное могло случиться и с вами…
- Продолжайте! – вскрикнула Катрин-Флоранс, сгорая от нетерпения.
Ардан мягко улыбнулся.
- Прошу вас, не надо так громко, - сказал он. – Вы же не хотите, чтобы нас потревожил разбуженный гость?
Молодая женщина виновато улыбнулась. Ардан снова посерьёзнел и стал вспоминать далёкие события.
- В то время, если мне случалось приходить задолго до начала сеанса, я любил пересматривать нравившиеся мне фильмы. В тот вечер я решил сделать то же самое. Войдя в будку, я взял с полки ленту. Фильм назывался… Как странно, я совсем не помню названия... Вставив ленту в проектор, я приступил к просмотру. Прошло совсем немного времени, буквально несколько минут. И тут вместо желаемого фильма на экране возникло нечто странное. Появились помехи, похожие на телевизионные. Проверил оборудование – всё было хорошо. И вместо того, чтобы выключить фильм и осмотреть ленту, я, словно зачарованный, уставился на экран. Думаю, что оказался во власти силы, подобной той, которая заставила меня остановиться возле группы людей у здания суда… Одна за другой последовали сцены, никак не связанные с фильмом. Морское побережье, оливковые деревья, возвращающиеся с занятий школьники. Образы были до боли знакомыми. Чем дальше, тем больше я узнавал родные места. Показались старые часы – те, которые висели у меня в комнате, когда я был совсем юным. Затем – подвал, а в нём – сидящий на корточках ребёнок, утирающий ладонью нос и губы. Затем мальчик встал и с опущенной головой побрёл по направлению к экрану. Я увидел, что его руки были покрыты кровью – именно её он вытирал с лица. Он поднял голову. И в следующую секунду я задохнулся. Величиной во весь экран в сумерках кинозала на меня в упор смотрело… моё собственное лицо. Того меня, каким я был много лет назад. В его взгляде была решимость. Я не мог, не смел остановить плёнку. И тут существо заговорило. Его голос был вязким, тягучим, а слова – едва разборчивыми, как при замедленной перемотке аудиокассеты. «Я знаю, что ты колеблешься», - говорил он. – «Не можешь принять до конца то, что люди всё же отвратительны. Но очень скоро ты убедишься в этом. Поверь мне, от тебя не скроется ни одно движение их жалких душ. Ты возвысишься над ними. Ты получишь дар – проникать в них. И ты сам сможешь вершить над ними суд. Как? Это ты тоже узнаешь. Тебе стоит лишь пожелать. Ты мечтал об этом, не так ли? Вспомни! Мечты сбываются – особенно, когда ты этого заслужил». После этого монолога на экране снова появились помехи, а затем последовало продолжение фильма, который я поставил в проектор. Смысл сказанного тем странным ребёнком - или тогдашним мной – оставался не до конца ясен. Но я точно знал одно. Злость и ненависть, некогда переполнявшие меня, вызрели, настоялись, обрели форму, вышли наружу и теперь взглянули на меня моими собственными детскими глазами. «Наваждение…» - думал я. – «Это всего лишь наваждение, вызванное воспоминаниями, которые навеял подслушанный у здания суда разговор. Галлюцинация…». Однако вскоре я понял, что это не так. Сеанс уже должен был начаться, и из фойе доносился шум. Я поспешно сменил ленту на нужную. Через пару минут зал был переполнен. Фильм был очень успешным, и парижанам не терпелось его увидеть. К тому же близилось начало лета, и погода располагала к частым выходам в город. Зрители сидели на своих местах и оживлённо переговаривались. Но вот свет погас, привычный дымный луч пронзил пространство кинотеатра, и наступила тишина. После короткого журнала начался тот самый нашумевший фильм… Прошло около четверти часа. И тут я, сидя в своей будке, по каким-то необъяснимым причинам стал в упор разглядывать скрытую шляпой голову одного мужчины в первом ряду. Потом отвлёкся от мужчины и посмотрел на экран. Кадров уже не один раз просмотренного мной фильма не было и в помине. На экране оказался… тот самый господин в шляпе, передающий другому мужчине внушительный прозрачный пакет с чем-то белым. В ответ тот достал небольшой чемодан и распахнул его – он был доверху набит деньгами. «Наркоторговля!» - мелькнуло у меня в голове. Затем этот образ исчез. Фильм продолжался как ни в чём не бывало. Я тряхнул головой, полагая, что это опять какой-то морок, что это пройдёт как сон. Но вот я направил взгляд в сторону другой зрительницы – молодой женщины, чья шея была обмотана экстравагантным платком. Затем – снова на экран. Я увидел лес. Между деревьями, таща на поводке скулящего и упирающегося терьера, шла та самая женщина. Следующая сцена показала уже повешенного терьера… Когда я наконец всё понял, мне захотелось закричать во всё горло. Случилось то самое, о чём вещала сущность, напоминавшая меня в ранней юности. Я начал видеть. Видеть отвратительные, если можно так выразиться, движения человеческих душ. Самые мерзкие образы, которые могли явить люди. Совершённые или совершаемые ими деяния. Я просмотрел ещё несколько зрителей. Мне становилось тошно и одновременно…
беспредельно радостно. Я осознал, что моя мечта сбылась. Видеть всё. Возвышаться над ними. Во время просмотра я не заметил в зале ни ропота, ни недоумения. Люди – как и нелюди – смотрели обычное кино. Все разоблачающие, гнусные сцены видел только я… Когда я ночью возвращался домой, мотор «Нортона» ревел громче, чем обычно.
Глаза Катрин-Флоранс были широко раскрыты. Сердце гулко стучало.
- Явление…Наваждение… Или… - прошептала она. – Неужели и я тоже?
- Увы, да, - также шёпотом произнёс Ардан. – Теперь вы полностью понимаете, почему я хочу, чтобы вы выслушали меня до конца?
Катрин-Флоранс быстро закивала. Её лицо выражало крайнее смятение.
- На следующий день я стал свидетелем кое-чего ещё более жуткого, - нахмурившись, продолжал Ардан. – Был дневной сеанс. Драматическая история об отношениях матери и дочери. Всё началось как обычно. И тут мой взгляд приковало к молодой женщине, сидевшей в зале. Лёгкое платье, оголённые сгорбленные плечи. Время от времени её спина дрожала – видимо, она плакала. Оторвавшись от женщины, мой взгляд перекочевал на экран. И… От увиденного, несмотря на духоту в будке, я продрог до костей. На экране я увидел эту женщину, несущую какой-то свёрток. В его складках – личико мёртвого младенца. Каким-то образом я понял, что она сама убила своего ребёнка. Несколько секунд спустя я увидел, как она опускает ужасный свёрток в мусорный бак… После сеанса, сгорая от злости и отвращения, я вернулся домой. Я залпом выпил стакан виски, лёг на диван, чтобы расслабиться, но отвращение и озноб не проходили. Я встал, немного походил по комнате, подошёл к окну и… прямо под своей дверью увидел ту самую женщину. Она ходила из стороны в сторону по двору – совсем как я по комнате. Её плечи дрожали, она была явно не в себе. Затем женщина медленным шагом, чуть не задевая ногой за ногу, побрела к переулку, выводившему на широкий, всегда многолюдный бульвар Османн. Не знаю, что меня заставило, но я решил во что бы то ни стало проследить за ней. Я поспешно вышел из дома и, изо всех сил стараясь оставаться незамеченным, последовал за ней. В моих стараниях не было нужды, поскольку она, казалось, не замечала ничего и никого вокруг себя. Женщина семенила мелкими шажками, опустив голову. Наконец мы вышли на бульвар. Было многолюдно, и поэтому необходимость скрываться отпала. Мы миновали Галери Лафайетт, где я чуть было не потерял её в толпе. Она подошла к станции метро, замерла на месте и огляделась по сторонам. Я насторожился – неужели почувствовала?.. Тут она решительно двинулась вниз по ступенькам. Я – за ней. Мы вышли на платформу станции Гавр-Комартен. Она прошла в центр. Я же остался наблюдать у самого входа, делая вид, что изучаю план квартала. Раздался гул. Подходил поезд. Вот он уже был совсем близко, и женщина, вытянувшаяся, подобравшаяся, отчего казавшаяся спортсменкой, готовой совершить прыжок в бассейн с вышки, подошла к краю платформы. В тот день она и совершила прыжок – только не в воду, а на рельсы…
Катрин-Флоранс громко выдохнула. Ардан покачал головой.
- Да… Я очень хорошо помню те чувства, которые испытал в тот момент, - сосредоточенно глядя перед собой, сказал он. – Под крики невольных свидетелей, в суматохе я удалялся со станции, чувствуя глубокое удовлетворение. Что ж, заслужила… А ещё меня посетила шальная мысль – если бы я чуть раньше застрелил её и скрылся, ей не пришлось бы брать на душу ещё один грех. Я улыбнулся собственной мысли. «Клянусь», - сказал я сам себе, - «Клянусь, что, если мне попадётся кто-то вроде неё, я так и сделаю». И сейчас должен вам сказать, что глубоко раскаиваюсь в том, что тогда – с большой радостью! – так подумал, потому как это желание впоследствии стало источником самой большой боли и печали в моей жизни. Катрин-Флоранс, когда вы услышите продолжение моего рассказа, думаю, вы поймёте, какую боль я испытал, когда там, в замке Шенонсо, увидев прикованного к стене, вы выкрикнули «убейте его!». Тогда я не смог вмешаться…
- Но как же! – потрясённо воскликнула Катрин-Флоранс. – Вы видели всё… с самого начала?!
- Тише, прошу вас, - умоляюще прошептал Ардан. – Да, я видел, я знаю. Но сначала послушайте продолжение моего невероятного рассказа.
Катрин-Флоранс – в который уже раз – покорно кивнула. Её собеседник продолжил:
- Вскоре после случая в метро мой обретённый дар – или проклятье! – покинул стены кинотеатра, сошёл с экрана и стал частью моей повседневной жизни. Меня окружало множество людей – спешивших на работу и домой, развлекавшихся, обсуждавших новости на улице… Это меня не интересовало. Но когда они отпускали свой разум, в своих снах или глубинных помыслах они являли мне образы – самые чудовищные образы, таившиеся в их сознании и домах, казавшихся такими спокойными и мирными… Я наблюдал их через окна. Окно за окном, глубокие и таинственные, тёмные и слепящие. Окна, воспетые Бодлером. Все они были моими. Слёзы, унижение, насилие, обиды… И не всё ли равно, что они были лишь крошечными зародышами в никчёмных мозгах всех этих людей. Я чувствовал себя то ли божеством, то ли демоном. Я был выше жалких существ, называемых людьми. Я считал себя безнаказанным. Я считал себя вправе выносить им приговоры. И не переставал подыскивать стоящую жертву. Я пристреливался. И в своих мыслях шёл ещё дальше. «Если бы я только мог пресекать любые попытки совершить гнусность одной лишь силой мысли», - думал я, распаляя воображение, раз за разом проигрывая в голове историю той женщины, прыгнувшей под поезд. На свою беду я забыл тогда, что я сам – всего лишь бедное человеческое существо…
Ардан прислонился лбом к набалдашнику своей трости, стоявшей в углу у лестницы.
- Так и продолжалось, пока я не встретил её, - с внезапной глубокой нежностью в голосе продолжил Франсис Ардан. – Её имя было похоже на ваше – Мари-Флоранс. И ей суждено было стать единственной любовью в моей жизни… Стояла середина июня, и городом уже овладела жара. Однако тот день выдался дождливым. Я завернул на заправочную станцию на одной из южных оконечностей города. Когда я заправлял «Нортон», меня не покидало чувство, что кто-то на меня смотрит – как будто изучает. Я уже собирался уезжать, когда мой взгляд резко, будто повинуясь какой-то высшей воле, обратился в её сторону. Она стояла у дверей заправочного магазина, держа над головой широкий зонт, по которому мелодично барабанили тёплые капли. Кожаная куртка с металлическими заклёпками, блузка со старомодным жабо, множество разноцветных браслетов на изящных запястьях. Мягкие черты лица. Тонкие пальцы, тонкие растрёпанные волосы. И глаза под взъерошенной чёлкой – удивительные глаза. Они выражали теплоту и какую-то смутную тревогу, мерцая и переливаясь всеми оттенками синевы. Я глядел на неё, она – на меня. Рассматривая её, я чувствовал, что что-то не так, но не понимал, что именно. И тут меня поразила догадка. Я не видел в ней того, что обычно видел, глядя на множество людей – уныния, злых помыслов, раздражения, ненависти. Я приблизился к ней и тут же ощутил аромат её духов – терпкий, горько-сладкий, фруктово-миндальный, - к которому примешивался запах свежести парижского дождя. Закружилась голова. Мы обменялись несколькими фразами, одновременно закончив некоторые из них. Улыбнулись друг другу. Она говорила тихим, глубоким голосом, который, казалось, происходил не от вибрации голосовых связок, а рождался в груди и поднимался прямо к губам. В тот день мы уехали с заправочной станции вместе, и это казалось таким естественным, как будто мы знали друг друга очень давно. Вскоре мы стали неразлучны. Она жила в двадцатом округе, рядом со станцией метро Мареше. У её многоквартирного дома рос огромный тополь, и в солнечные дни сквозь его листву струился мягкий свет. Вся её маленькая квартира наполнялась лучами и тенями от раскидистой кроны. Ещё помню небольшую пристройку с сырыми подтёками, ухоженную клумбу. Я не мог дождаться минуты, когда влечу во двор, оставлю там «Нортон» и через ступеньку взбегу на третий этаж, чтобы прижать её к себе, заполнить её улыбкой все мои трещины, всей грудью вдохнуть её терпкий миндальный аромат… Мари-Флоранс и сама была такая – горько-сладкая. Она любила ночь, скорость и различные девичьи ритуалы – качели, свечи в ванной. Однако в ней не было глупой восторженности и наивности, а была, я бы сказал, спокойная благодарность миру за все его проявления. Она видела, понимала жестокость жизни (с которой ей, как выяснилось, довелось столкнуться не один раз), но не переставала восхищаться её красоте. И это ощущение было искренним – она не пыталась ни в чём себя насильно убеждать и тем более не пыталась, как пишут в современных дешёвых книжках, быть счастливой любой ценой. Она заботилась обо мне, но не жаждала владеть. Она отмечала мои достоинства, но не строила иллюзий. Она просто – была… Мы подолгу разговаривали. Помню, одна из её фраз поразила меня. «Ты знаешь, люди сами по себе не плохи. Скорее, многие из них просто несчастны. А совершать мерзости их заставляют тёмные сущности, парализующие душу». Она посмотрела на меня в упор, и я мелко задрожал – от страха и тоски. И в первый раз в своей жизни почувствовал глубокий стыд. Да! Ведь всё это время я продолжал видеть. Хотя – во многом благодаря моей возлюбленной – моё желание найти жертву и поугасло, но эта идея уже зажила своей отдельной жизнью, стала самостоятельным существом, и тут я был бессилен… Как вы понимаете, я не мог не думать об этом. Да, мы говорили обо всём на свете кроме одного… Я не решался рассказать ей о жутких последствиях моего вечернего киносеанса. Что бы она сказала? Поверила бы она? А если бы догадалась? Но, к счастью или к несчастью, она так никогда ничего не узнала.
Тут Катрин-Флоранс, перебив его, воскликнула:
- Вы сказали, что никогда! Что же с ней сейчас? Она… жива?
Почему-то она понимала, что крепко связана с этой таинственной женщиной. И отнюдь не потому, что Катрин-Флоранс глубоко сопереживала Ардану и была ему благодарна. В её голове то и дело возникало слово «предопределение».
Ардан опустил голову и крепко сжал губы. На вопрос он не ответил. Через несколько мгновений он продолжил тихим, слегка подрагивающим голосом:
- Мы провели вместе лето, осень и часть зимы. Они были и остаются самыми счастливыми в моей жизни… Мы дурачились и смеялись, по ночам забираясь на крышу её дома, где я в лицах разыгрывал диалоги из фильмов, которые показывали в моём кинотеатре. Мари-Флоранс смеялась до слёз, и этот смех и сейчас звучит у меня в ушах, поддерживая моё существование. Она разделяла мою страсть к длительным путешествиям на «Нортоне». На юг, в сонные восточные провинции, к побережью Атлантики. Я помню, с какой грацией, как сосредоточенно она застёгивала на все пуговицы свою кожаную куртку с заклёпками, как надевала шлем. Помню волшебное ощущение от прикосновения к её коже, когда я помогал ей его застёгивать. Иногда мы просто бесцельно носились по периферийным бульварам сквозь ночь, как будто желая достичь каких-то крайних пределов. И её неизменное лёгкое дыхание, которое я чувствовал на своей шее, когда она сидела сзади, крепко обхватив меня руками… Мы оставались наедине, и в безумных играх, жаре и объятиях исчезала пустота, рассеивалась тьма. А по утрам я испытывал ощущение беспредельности, просыпаясь рядом с ней и ловя глазами игру лучей и теней… Она была моей слабостью. Слабостью, порой казавшейся мощнее той разрушительной силы, которой я обладал. Во мне как будто существовало два человека, и эти двое были абсолютными незнакомцами. А ещё в своих фантазиях она воображала, что мы когда-нибудь уедем в Сорренто, где она несколько раз бывала в детстве, и у нас родится дочь. «Было бы прекрасно, если бы это дивное создание говорило по-итальянски». Сказав это, Мари-Флоранс добродушно рассмеялась. Повторюсь, она никогда не хотела владеть или принуждать, она согласилась бы с любым решением. И всё же… До этого я был твёрдо уверен, что никогда не захочу детей, но всё чаще думал о том, что уже люблю нашу дочь.
Ардан крепко зажмурился. То ли он сдерживал слёзы, то ли пытался воскресить в глубине своих глаз свет, пробивавшийся сквозь крону дерева в те далёкие времена – яркий летний и приглушённый, дымчатый осенний. Представить побережье Сорренто и свою нерождённую дочь. Сердце Катрин-Флоранс сильно стучало. Она хотела, чтобы Ардан продолжал вспоминать, но понимала, что эти воспоминания вызывают у него как блаженство, так и боль. Не выяснив, что случилось с возлюбленной Ардана, она, желая отвлечь его, задала банальный вопрос, не подозревая, куда на самом деле направляет разговор:
- А Мари-Флоранс… Чем она занималась?
- Она… Да, я хотел вам рассказать и об этом, - рассеянно произнёс Ардан. – Она работала в ресторане, как и вы сейчас. Ресторан принадлежал её родственнику и находился в соседнем с её домом здании. Сам родственник жил где-то в пригороде. Работа ей нравилась. Гости часто обсуждали политику и искусство. Туда захаживали довольно известные люди, и ей нравилось наблюдать за ними, слушать их разговоры. Однако её мечтой было сыграть в мюзикле, пусть даже небольшую роль. Её кумиром был один известный в то время американский композитор. Память – удивительная вещь. Я не помню его имени, но помню, как называлась одна из его работ – «Машина сновидений». Впрочем, если вам интересно, вы можете сами выяснить. В наш век это просто. Мне же слишком больно ворошить и вспоминать детали того, чего не вернуть. Мечты Мари-Флоранс о мюзикле казались мне такими трогательно-детскими, что это, на первый взгляд, не сочеталось с её внутренней зрелостью. Но именно это было поразительно. Сочетание невинности и мудрости в ней было таким естественным… И вот, в середине ноября она наконец прошла прослушивание. Подробностей я не знал – она хотела держать их в тайне до последнего. Однако меня это встревожило. Внешне всё было хорошо – я поздравил её, изобразил радость, но в моё сердце закралось сильное, почти невыносимое беспокойство. Я явственнее, чем когда-либо, ощутил, как во мне поднимается чёрная тьма. Как оказалось, беспокойство не было беспочвенным. Оно стало предвестником несчастья. Оказалось, что перед началом репетиций известный драматург, явно подражавший кумиру моей любимой, решил дать ей несколько уроков пения и актёрского мастерства. Мари-Флоранс с воодушевлением согласилась. Так начались их занятия, которые её новый учитель проводил у себя дома. Жил он в городке под названием Фрепийон, что в пятидесяти километрах от Парижа. И три раза в неделю, когда вторая половина дня у Мари-Флоранс была свободна, она отправлялась на Северный вокзал, а там садилась на поезд. В эти дни мы жили у меня – с Северного вокзала быстрее и безопаснее добраться до Оперы, чем до окраины двадцатого округа. Она была в восторге от занятий. Я искренне старался радоваться её успехам, новым познаниям и предвкушению репетиций, но испытывал необъяснимое беспокойство… Это проклятое волнение стало частью меня, не желало отпускать. Я спрашивал Мари-Флоранс, не тревожит ли её что-нибудь, и поражался, насколько глупо звучали мои расспросы. Она хотела осуществить свою мечту и направлялась прямиком к ней! Какие могли быть сомнения? …Наступила середина декабря, и до Рождества оставались считаные дни. Город наряжался, и чувствовалось поднятие духа, свойственное этому времени, которое я никогда не жаловал. Падал мелкий снег – то застывая, то стремительно вертясь в свете фонарей и витрин. Тут-то всё и случилось. То, чего я смутно, глубоко в душе так боялся… Она проводила в доме драматурга около четырёх часов, и в девять мы уже были вместе. Я договорился, чтобы в те дни у меня не было поздних сеансов, и я возвращался раньше. Она могла прийти в любой момент – у неё были ключи от моего нехитрого жилища. Но, понимаете, я просто хотел побыть с ней подольше. Однако в тот предрождественский вечер… Тогда я вернулся как обычно и, непонятно почему, включив везде свет, принялся её ждать. Половина одиннадцатого. Номера телефона драматурга у меня не было. Я улёгся на кровать и стал смотреть в потолок. Красная точка на каком-то электрическом приборе так невыносимо пульсировала… Одиннадцать, половина двенадцатого. В квартире не было холодно, но меня начало ужасно знобить, и я дважды обернул вокруг себя тяжёлое одеяло. Два часа ночи. Шуршание ключа в замочной скважине. Должен вам сказать, что я хорошо знал, как она уважала своего учителя и дорожила их отношениями. Она считала его талантливым, мудрым старшим другом, чьи советы ей пригодятся в будущем. Во мне, как мне казалось, не было ни капли ревности. И всё же, и всё же. Что-то во всём этом мучало меня до смерти. Я сильно переживал за мою Мари-Флоранс… Тут она вошла, немного пошатываясь. Подышала на ладони, чтобы согреть их. «Я…я ждал тебя», - без приветствия пробормотал я, клацая зубами. «Да…» - рассеянно улыбаясь, опустив голову, ответила она. – «Я увидела свет в окне. И твой мотоцикл, занимающий полдвора. Спасибо. И… извини. Мы разговаривали, выпили немного вина в честь приближающегося Рождества». Я почувствовал, что внутри меня что-то перегорело. Объяснения меня не интересовали. Она подошла. Я взял её за руки, затем прикоснулся к участку её нежной кожи, который открывало декольте. И тут мной овладело безумие, которого я до сих пор не могу себе простить. Я с яростью сорвал с неё блузку, собирался пойти дальше и не останавливаться, но тут увидел, как из её глаз заструились два ручейка. Слёзы недоумения. Я замер. …В ту ночь, тихо помирившись, мы заснули, крепко прижавшись друг к другу. Я сжимал её плечи, пока наши слёзы не высохли. За окном кружились колючие снежинки, и таял в предрождественской дымке Дворец Гарнье. Это была наша последняя ночь… Сейчас, по прошествии многих лет, когда уже ничего не изменишь и не вернёшь, меня мучает один вопрос: а может, это были не единственные слёзы, причиной которых был я? Может, я и до этого делал или говорил что-то, что могло её ранить, но только она скрывала это? Я мог, и я это знаю. После того самого вечернего сеанса могло произойти всё, потому что я лишь отчасти принадлежал себе. В ту ночь, когда Мари-Флоранс мирно спала в моих объятиях, я думал о тех двоих, чужих друг другу людях, живших внутри меня… Когда я проснулся на следующее утро, она уже ушла. На полу ворохом лежала наша одежда. Терзаемый стыдом за вчерашний эпизод, я начал приводить её в порядок, и тут… из кармана блузки Мари-Флоранс выпал маленький прямоугольный предмет. Однажды я его уже видел. Это была его визитная карточка. Странно, но номера телефона не было – лишь адрес. Я ощутил, как во мне поднимается, разрастается, дышит темнота, заполняя собой каждую мою клетку. Я переставал контролировать свои мысли и действия. Отправиться к нему. Зачем? Неизвестно. Но это было нужно мне – нужно более чем что-либо другое. Я быстро оделся, сбежал вниз, завёл «Нортон». Мотор взревел. В голове промелькнула мысль, что я не сменил шины на зимние. Но она показалась такой нелепой и пустяшной, что я сердито отогнал её, приказав себе не отвлекаться. Пришпорив «Нортон», я помчался и три четверти часа спустя был на месте. Приехав в городок Фрепийон, я тут же сориентировался. Припарковал «Нортон» возле перекрёстка, находившегося в паре минут ходьбы от дома музыканта, и направился к нему. И вот я стоял у ворот. Частный дом, в котором моя Мари-Флоранс проводила столько времени, выглядел очень уютным. На фоне холода каменных построек его деревянный фасад выглядел тепло и дружелюбно. Я продолжал стоять и смотреть, всё ещё недоумевая, зачем я здесь. Я понимал, что выгляжу странно и подозрительно, но в то утро – как будто нарочно! – вокруг не было ни души, кроме прелестной пятнистой собаки, которая, почуяв чужака, лениво вылезла из будки. И, несмотря на своё любопытство, зверь поджал хвост и молча держался на расстоянии, не смея приблизиться ко мне ни на шаг. Для меня в этом не было ничего удивительного. С того дня, как я увидел экранное послание, животные и дети сторонились меня… Я приблизился в дому вплотную. Окна не были зашторены, и я смог разглядеть вычурную обстановку гостиной, о которой не раз рассказывала Мари-Флоранс. Она, видимо, должна была изображать сказочный старинный замок. Высушенные розы, канделябры, обитые бархатом стулья, мраморная лестница, ведущая на второй этаж… Он тоже был там. Несомненно, это был он. Высокий мужчина средних лет с чёрными с проседью кудрями до пояса. На нём были чёрные брюки и рубашка, а также сверкающий серебряный пиджак. Этот облик, приправленный ироничной улыбкой, я не раз видел в журналах. В этот ранний час он играл на рояле, который сверкал так же ярко, как и его одеяние. Глаза мужчины были прикрыты – казалось, он был полностью поглощён игрой. Я отошёл в сторону, опасаясь, что он меня заметит. Но в этом не было нужды. В тот момент для музыканта не существовало в мире ни одной души. Я просто стоял и смотрел на него. И вдруг… Вся обстановка растворилась, и комната стала заполняться другими образами. Образы появлялись и появлялись – один за другим. Вскоре я понял, что это те самые мои образы, недоступные обычному взгляду. Мысли и намерения этого человека с таким упоением, так мастерски игравшего передо мной на рояле. Они заполнили собой пространство и рвали моё сердце на части. Большая спальня, увешанная шёлком и лоскутами кожи. Полуголый небритый парень, развалившийся на кровати в грязных ботинках. Сам маэстро, абсолютно обнажённый, гордо входящий в спальню с кожаной плёткой и какими-то шприцами. И наконец – моя Мари-Флоранс, тоже раздетая, прикованная наручниками к стулу. В таких любимых мной глазах – страх и унижение. На груди – пара кривых порезов. И вот, музыкант беззвучно заговорил. «И, если, дорогая, ты кому-нибудь проболтаешься…» - прочитал я по его губам. Да, она дорожила их отношениями. Она считала его мудрым и талантливым, ироничным и благородным. И он умел показать себя таким! Она была уверена в его серьёзности. И действительно. В течение долгого времени он казался почти святым. Но такие как он умеют выжидать… И того, что было уготовано моей любимой, она не могла представить даже в страшном сне… В тот момент я напоминал себе оголённый провод. Вот и объяснение моей дикой тревоги. Я смотрел на него в упор, моё лицо было перекошено. И тут я почувствовал, что на меня накатила огромная волна, и всё моё существо пронзила мысль: «Гори в аду!». Я сильно задрожал всем телом, не мог сдвинуться с места – меня словно приковало к асфальту напротив окон дома композитора. Не в силах больше смотреть на человека, самозабвенно играющего на рояле, я отвёл взгляд. Он остановился на большом телевизоре, стоявшем в углу комнаты. И тут произошло это… На экране выключенного телевизора я увидел языки пламени. Накатила ещё одна волна дрожи – гораздо более сильная, чем первая. Затем телевизор вспыхнул, и пламя начало распространяться с огромной скоростью. Музыкант прекратил играть и резко обернулся. Сделать он уже ничего не мог. Пламя заполнило комнату, перекинулось на фасад. Лопнуло оконное стекло. На асфальт вылетела горящая партитура. Вряд ли несчастный мог что-то понять перед тем, как сгинуть в пламени. Валил дым. Улица заполнялась людьми, слышался вой сирен. Не оборачиваясь, я помчался туда, где меня ждал «Нортон». Я ушёл незамеченным и несколько минут спустя во весь опор мчал по шоссе… От слёз я почти не разбирал дороги. Вот оно! Моё тайное желание стало явью, но вместо удовлетворения я испытывал адскую боль. «Почему? Почему именно сейчас и именно так?» - хаотично думал я. Только сейчас я ощутил и понял баснословную силу… этого. Жестокая правда наотмашь ударила меня в лицо – я был проклят и опасен. Может быть, сейчас я и спас Мари-Флоранс от изверга, но что могло произойти потом? Ведь я был опасен и для неё! И если я впал бы в беспамятство и совершил необратимое? Разве я смог бы жить? Вспомнилось произошедшее накануне. Её разодранная блузка. Было много разных безумных мыслей, но их объединяло одно – ненависть к самому себе…. Я мчался, выжимая из «Нортона» всё возможное. Покончить с двойственностью! Распрощаться с Мари-Флоранс, пока не поздно. Я не сбегу, а попрощаюсь, придумав множество причин. Но я уйду. Я спасу её от себя, как немногим ранее спас её от жути, уготованной учителем. Признаться во всём? Невозможно. Я хотел бы, но, увы, сам плохо понимал, с чем имел дело, и насколько это было страшно. Было ясно одно – она постоянно находилась под угрозой лишь из-за моего присутствия рядом с ней! …Я не заметил, как пересёк черту города. Я мчался на огромной скорости, мои лёгкие резал острый декабрьский ветер. Я думал, как покинуть любимую женщину ради неё же самой. Однако я не знал, что уже через минуту судьба всё решит за меня. Сразу за периферийным бульваром начинался мост. Я влетел на него, чувствуя, что всё – мысли, ощущения, скорость, «Нортон» - выходит из-под контроля. Казалось, асфальт то проваливается, то снова распрямляется. И тут я заметил надвигающуюся на меня глыбу, оказавшуюся грузовиком. Всё произошло стремительно. Удар, хаос перед глазами, вой тормозов, вспышка, потом ещё одна. На мгновение весь мир превратился в гигантское месиво. Потом я понял, что лежу на земле, вдыхая невыносимый запах раскалённого асфальта. Боли не было, но появилось странное слуховое ощущение – будто где-то вдали звучат тысячи колокольчиков, и играет пошловатый рождественский гимн «Джингл Белз». …Я ещё был способен что-то ощущать. Первым, что я увидел, открыв глаза, был дым. Затем – зеркало заднего вида, оторвавшееся от «Нортона» и лежавшее теперь на асфальте. В нём отражалось мёртвое лицо молодого человека. Как выяснилось впоследствии, водителя грузовика выбросило из кабины… Из его рта струйками текла кровь. И… да, я узнал его! Конечно, прошло много лет, и он изменился, да и я в ту минуту был едва способен соображать, но ошибки быть не могло. Патрик. Малыш Пат. Моя первая встреча с ним со школьных времён – и последняя. Уплывая куда-то далеко, я успел подумать, что это ещё одно моё преступление – именно я стал косвенным виновником его гибели. До сих пор перед глазами стоит его невидящий взгляд, устремлённый в небо. Мне казалось, что он обращён ко мне, что он спрашивает, усмехаясь: «Ну что, сбылась твоя мечта?». Я потерял сознание.
Тяжело вздохнув, Ардан вытянул вперёд ногу и с гримасой боли положил на неё обе ладони, будто надеясь, что это облегчит страдания.
— Это… с тех пор? – потрясённо спросила Катрин-Флоранс. Её взгляд был прикован к вытянутой ноге собеседника. Она говорила об одном, но мысли занимало другое. Однако сейчас было очень непросто осознать всё, что она услышала.
- Да… Последствия той аварии, - тихо ответил Ардан, не глядя на молодую женщину.
Он продолжил рассказ.
- Весь остаток зимы и половину весны я провёл в больнице в пригороде Кретей. Причём последний месяц – по своей собственной вине. Но об этом позже. Здание больницы было строгим и напоминало неприступную крепость. Крепостным рвом служил двор, обнесённый высокой железной оградой, отрезавшей меня от внешнего мира и его страстей – от всего, что я знал. Тем не менее, до меня дошли кое-какие новости. То, что осталось от несчастного музыканта, похоронили, после чего его пластинки стали продаваться огромными тиражами. Затем кто-то выпустил скандальную разоблачающую книгу, где говорилось об ужасных вещах, которые композитор проделывал с молоденькими дебютантками. Но меня это уже не волновало… Я размышлял совсем о другом. Общие знакомые сообщили, что какие-то доброжелатели (а может, это они и были – я далеко не всем нравился) сумели убедить Мари-Флоранс в том, что я погиб в аварии, и меня похоронили в моём родном городе на Корсике. Сначала я испытал негодование, даже хотел сбежать из больницы, чтобы повидаться с ней. Но, вспомнив, о чём я думал, мчась по тому злосчастному мосту, отказался от этой идеи. «Что ж», - думал я. – «Пусть я буду мёртвым. Тем лучше для неё. Ведь я всё ещё опасен. Надеюсь, она сохранит обо мне самые тёплые воспоминания». Это был голос трезвого разума. «Так надо». Но как же от этого было горько… Естественно, я не мог не думать и о том сильнейшем потрясении, которое она испытала, единомоментно потеряв любимого мужчину и любимого учителя. Я мог лишь желать и молиться, чтобы её рана поскорее затянулась… После того, как я получил возможность самостоятельно передвигаться, в дневное время я часто бесцельно блуждал по стерильным коридорам. Порой казалось, что я всё ещё не пришёл в сознание, и рутинные действия вместо меня совершает кто-то другой. Также временами меня посещало чувство, что я будто бы перерождаюсь – что-то в глубине моей души заменяется чем-то другим. Это смутное ощущение было странно приятным, но, увы, едва заметным и очень коротким. Дни сменялись ночами, и наступал ужас. Было время, когда я полностью лишился сна. Бывало, я терял контроль над собственным телом. Меня как будто туго привязывали к койке и приказывали не закрывать глаза, а ослушаться я не смел. И то, что проносилось перед глазами, было кошмарно. Искажённое плачем лицо Мари-Флоранс. Кровь, струящаяся изо рта Патрика. Персонаж из вечернего киносеанса, напоминавший меня в юности, с его липким, вязким голосом. Умирающий в огне композитор. Каминные щипцы. Женщина, прыгнувшая под поезд, и многие-многие другие, над которыми я торжествовал, чьи пороки так ясно видел. Палата заполнялась их лицами, они занимали собой всё пространство, окружали меня и дико, неистово хохотали мне в лицо. Мои руки начинали дёргаться, я беспомощно протягивал их, искал в этой толпе Мари-Флоранс, но безуспешно… Я оставался один на один со своими кошмарами. И вот, не желая больше терпеть всё это, в одну из весенних ночей я каким-то чудом встал, незаметно вышел и побрёл по коридору. Я не очень хорошо представлял себе, что хочу сделать – добраться до крыши или же найти яд. Я сам не заметил, как оказался перед дверью, которая чем-то привлекла моё внимание. Механически, не думая, толкнул её. Дверь распахнулась. За ней оказалась лаборатория, которую кто-то по рассеянности забыл запереть. Я открыл первый попавшийся шкаф и понял – вот то, что мне нужно! Мной овладело безумие, которое сами сумасшедшие часто называют моментом ясности. Я схватил одну из склянок, чья этикетка красноречиво говорила об опасности её содержимого, и понял, что это – моё спасение. Но я не опрокинул жидкость себе в горло. Нет. В тот момент я мечтал о том, чтобы лишиться способности видеть. Я опорожнил содержимое склянки в оба глаза – а потом потерял сознание от боли и собственного вопля, на который, как выяснилось потом, прибежал кто-то из дежурившего в ту ночь персонала. Как мне рассказал впоследствии врач, произошла какая-то аномалия - мои глаза чудом удалось спасти, но я полностью лишился способности видеть при дневном свете. Может, ему и другим нормальным людям это и казалось странным, но не мне. При этом кошмары поутихли, что радовало. Меня продержали в Кретей ещё полмесяца, чтобы провести ряд исследований, которые, возможно, лягут в основу чьей-нибудь диссертации, а заодно организовать несколько бесед с психиатром, который счёл меня абсолютно нормальным. А может, персонал решил просто замять историю с незапертой дверью. Как бы там ни было, я наконец-то вернулся в большой мир… И, оказавшись по ту сторону железных ворот, вдохнув аромат пробуждающейся природы, услышав радостные, полные жизни голоса прохожих и птиц, я окончательно понял, что потерял всё. Глаза, радость, любовь, будущее. Однако в моей груди вдруг снова заскреблось, напомнило о себе то слабое ощущение того, что во мне что-то переродилось… Так началась моя кочевая жизнь. Искалеченный, почти слепой, я переезжал из города в город, находил ночную работу. Я не хотел заводить длительных знакомств, свёл общение до минимума, молясь, чтобы мой жуткий дар… или, вернее, проклятие никак не проявляло себя. К моему облегчению оно не давало о себе знать. Так прошло несколько лет. Годы железных дорог, шоссе, теней и темноты. Мои чувства как будто притупились, я привык к своему недугу, но вот… Меня всё не покидала надежда, что я смогу увидеть Мари-Флоранс. Хотя бы ещё один – лишь один! - раз…
- И вы так и не попытались её разыскать? Потом, когда прошло время? Она, вероятнее всего, простила бы вас, и… - быстро заговорила Катрин-Флоранс, глубоко проникшаяся жалостью к нему, к ним обоим - к их совершенному, но так жестоко разрушившемуся союзу.
- Я не мог решиться. Хотя моя разрушительная сила никак не проявлялась, я знал, что она могла сыграть злую шутку в любой момент. Особенно – если нагрянет счастье, - вздохнул Ардан и продолжил. – Но однажды случилось нечто такое, чего я совсем не ожидал, и что меня безумно обрадовало. Нечто, после чего я снова почувствовал, что могу дышать. После чего я наконец осмелился. Дело было так. В то время я охранял какой-то склад в ничем не примечательном районе Канн – Ля Бокка. Стояла ночь. Тепло и морской аромат обволакивали меня, и я постоянно боролся с накатывающим сном. Вдруг откуда-то из-за другого складского помещения я услышал глухой звук ударов и грубые голоса. Было очевидно, что шла драка. Я направился туда, чтобы понять, много ли дерущихся, и чего от них можно ожидать. Подойдя немного поближе, я затаился. Там действительно ссорились двое. Явно молодые люди, хотя их лиц было не разобрать. И вот наступил момент, когда один из них выхватил нож и занёс его над своим противником, который к тому времени лежал на земле. Тот стал громко молить о пощаде, кричал, что он безоружен, но парень с ножом и слушать не желал. Я подумал, что через минуту-другую стану свидетелем убийства, а потом убийца заметит меня, и тогда мне несдобровать. В моей голове резко возникла мысль, которую потом буквально метнул в державшего нож: «Не делай этого!». И тут я заметил третьего участника этой жуткой сцены. У ног молодого человека с ножом увивалось существо, которое можно было принять за ребёнка лет пяти. Его тело было скрыто под тёплым на вид халатом, что казалось странным – погода была по-летнему тёплая. Я подумал, откуда здесь мог взяться ребёнок, и почему его не замечает ни один из дерущихся. Вдруг существо прекратило суетиться и замерло. Затем резко повернулось ко мне, подняв большую голову, несоразмерную его телу. Я в мгновение ока покрылся холодным потом и чуть не закричал. Передо мной стояло чудовище. Морщинистое лицо новорождённого. Беззубый, словно застывший в крике рот. Влажные красные глаза. Сжатые в кулаки крошечные руки. Когда мне удалось обрести самообладание, я подумал: «Вот оно… Опять. Вернулось. Или это галлюцинация?». Я так надеялся, что это именно она. Жуткое создание зашевелилось, потом неуклюже побрело ко мне. Желания сбежать у меня почему-то не возникло, будто кто-то приказал мне оставаться на месте. Когда существо подошло достаточно близко, я сделал нечто совершенно неожиданное – протянул руку и дотронулся до него. Нет, не галлюцинация – существо было осязаемым. От моего прикосновения оно дёрнулось и громко зашипело. Дерущиеся не замечали ни его, ни меня. И тут я, почувствовав, что сейчас должен сделать именно это, молниеносно схватил существо за воротник его бесформенного одеяния, притянул его к себе и с хрустом сломал ему шею. Оно издало громкое присвистывающее шипение, несколько раз дёрнулось на земле и затихло. И в ту же секунду парень, возвышавшийся над своим поверженным противником, отбросил нож и, опустив голову, побрёл прочь… Замирая, я направился в сторону помещения, которое охранял. Моё сердце ещё долго не унималось. Смутно, медленно, но я…понимал. Те перемены, которые я почувствовал ещё в больнице, были ничем иным, как перерождением, изменением моего странного дара. И тогда же я понял, что всем существом впитал, сделал частью себя убеждение Мари-Флоранс, что совершать ужасные поступки людей склоняют злые сущности, управляющие их волей. И теперь я обрёл способность видеть этих сущностей и каким-то образом отделять их от людей. А ещё я осознал, что обрёл способность посылать людям свои мысли, находясь на достаточно близком расстоянии от них. И впоследствии – не буду вдаваться в подробности – это подтвердилось. Вы можете спросить, почему я не посвятил свою жизнь спасению людей. А потому, что после этого случая со мной случился инфаркт, и я полгода провёл в каннской больнице. Всё-таки я ещё держался за жизнь...
Катрин-Флоранс хотела спросить, но не об этом. «Обрёл способность посылать людям свои мысли, находясь на достаточно близком расстоянии от них». Ей вспомнились непонятные, но очень явственные щелчки, прозвучавшие в её голове дважды за сутки. Первый раз – в ресторане, когда она вознамерилась обречь Анри на мучительную смерть. Второй – когда Ардан сидел у изголовья её кровати. «Ты нужна мне!». Вмешавшись в рассказ Ардана, она поведала ему всё это. Тот помолчал, а потом спокойным, серьёзным тоном ответил:
- Именно… Я был рядом с вами или находился совсем недалеко. Ведь я был в ресторане, когда вы… Тогда же я узнал от – Эдит? Элоди? – ваше имя. В обоих случаях вы услышали мои мысли. Воля, которой вы подчинились, была моей.
Катрин-Флоранс глубоко, с облегчением вздохнула. Теперь она понимала, почему, когда в первый раз встретила Ардана, тот на мгновение показался ей знакомым. Она с нежностью поглядела на своего собеседника. Сейчас он казался ей единственным родным человеком, несмотря на все странности, несмотря ни на что. Катрин-Флоранс улыбнулась ему, кивнула и попросила продолжать.
- На чём же я остановился...? – Ардан на мгновение задумался, затем продолжил. – Да! Осознав, что со мной произошло, я принял решение, на которое прежде просто не хватило бы мужества. На следующий день, попросив выходной рано утром - чем изрядно разозлил шефа, - я отправился на вокзал. Солнце было уже высоко, и мои глаза мало что различали. Но мне удавалось не сбиваться с пути с помощью трости и случайных прохожих. И непрестанных мыслей о ней. Я покинул Канны и несколько часов спустя уже был в Париже, на Лионском вокзале. На город спускались сумерки, и я мало-мальски начинал видеть. Свистел ветер, гоняя водовороты мокрых жёлтых листьев. Над Парижем нависали тяжёлые тучи. Как же всё это отличалось от нежного южного тепла… Я отдал этому городу много горьких, жутких и счастливых лет, но теперь казалось, что я нахожусь на другой планете. Когда совсем стемнело, и зрение полностью вернулось, я спустился в метро. Путь до станции Мареше занимал четверть часа, но казался бесконечным. Я знал, что я ей скажу. Нет, говорить буду потом. Сначала крепко обниму, заключу нас в нашем общем пространстве. А затем честно расскажу обо всём – с начала до самого конца. И наконец от всей души поблагодарю – ведь именно ей удалось каким-то невероятным образом изменить меня! А если у неё появился кто-то другой? Какая разница! Я всё равно сделаю и скажу всё, всё. Ведь она – моя единственная, моя Мари-Флоранс, и никто и ничто этого не изменит… Выйдя из метро, я на подкашивающихся ногах направился к дому – самому дорогому и важному в моей жизни. Даже родительский дом не имеет для человека такого значения, которое имело для меня то многоквартирное строение с тополем и клумбами во дворе. Замирая, я наконец достиг цели. Точно помню, что было около четверти десятого, и уже совсем стемнело. Тополь оказался на своём месте, но его дрожащая листва выглядела неестественно чужой, какой-то осиротевшей. Эта неприкаянность никак не вязалась с весело переговаривавшимися во дворе школьниками или студентами, один из которых, прощаясь с друзьями, надевал шлем, готовый умчаться на новеньком мотоцикле. Я вспомнил «Нортон» и глубоко вздохнул. Мои эскапады остались в прошлом… Всё вроде было как прежде, но в то же время безнадёжно изменилось. Когда я поднял глаза к родным окнам на третьем этаже, я увидел голубоватое свечение. Присмотревшись, я понял, что там работал телевизор. А вскоре к окну подошли мужчина и женщина. Незнакомая пара. Он что-то сказал, она встряхнула головой и рассмеялась, после чего они исчезли в глубине своего жилища. Оторвав взгляд от окна, я сделал пару шагов в сторону до боли знакомого ресторана и тут же понял, что тот уже давно пустовал. На это ясно указывали граффити на железных дверях и паутина на окнах внутри помещения. Признаюсь - направляясь к дому Мари-Флоранс, я уже предчувствовал, что наша встреча не состоится. Но всё же надеялся. И даже тогда, когда надежда почти совсем испарилась, я решил разузнать всё, что могу и приказал себе быть готовым ко всему… Пожилая консьержка сразу же меня узнала. Она покосилась на мою трость, но вопросов задавать не стала. «А что стало с рестораном господина Р.? А Мари-Флоранс? Она здесь больше не живёт?» - спросил я тут же после обмена приветствиями. Когда я назвал дорогое имя, моё сердце, казалось, билось сразу в нескольких местах. Консьержка дружила с хозяином ресторана и была в хороших отношениях с Мари-Флоранс. Она как-то странно выпрямилась и посмотрела мне в глаза. Как это – я ничего не знаю? Почти пять лет назад. Канун Рождества. Они вдвоём поспешно собрались, всё побросали. Умчались на машине. Она рухнула в реку с моста. Новость стала первой в разделе хроники происшествий. Бедный патрон, бедная девочка… Тон консьержки был до отвращения обыденным. Поначалу слова попросту не доходили до меня, я не понимал их, как будто она говорила на иностранном языке. Пять лет, Рождество, поспешно, в реку, хроника происшествий… Почему-то некстати вспомнил, что совсем не читал газет… Когда слова наконец перестали плясать перед глазами и проникли в моё сознание, всё обрушилось. Слёз не было. Не было вообще ничего. С каменным лицом я попрощался с консьержкой и навсегда покинул дом у станции Мареше… В течение последующих нескольких месяцев я пребывал в двух состояниях. Большую часть времени я ничего не видел и не понимал – существовал механически, будто заведённый ключом. Мне было всё равно, куда я иду, где сплю, с кем говорю. Это было существование внутри огромной расплывчатой тени. Но временами, особенно по ночам… Я не мог остановить потоки слёз. Случались и видения. Мерзкий карточный джокер, который, криво ухмыляясь, шептал: «Мост, авария… Она разделила твою участь, но с другим исходом, не так ли? Было бы намного лучше, если бы прекратилась твоя жалкая жизнь… Это ты не уберёг её… Это ты виновен в гибели друга и любимой женщины…». А порой перед глазами вставало наполовину обугленное, иронично посмеивающееся лицо композитора. Я, бывало, начинал безумно, зло смеяться вместе с ним, представляя, что несостоявшийся мучитель и его жертва оказались на двух противоположных полюсах – один погиб в огне, вторая – в воде. В эти минуты безумия я жалел, что родился на свет. Я с тоской думал, что вот она – плата за ложь и недосказанность. И что возможность признаться и оправдаться безвозвратно утеряна… Позже, когда густой туман стал понемногу рассеиваться, меня посетила одна мысль, подарившая слабое подобие утешения: а что, если перерождение моего проклятого дара было… её подарком мне? Если часть её души перешла в меня и, несомненно, спасла? Конечно, как я и говорил, я думал об этом и раньше, но сейчас это стало откровением. И я спрашивал себя, зачем, ради чего я спасён и живу. Меня не покидало чувство, что я должен что-то сделать, но у меня не было сил. Я всем сердцем хотел жить воспоминаниями и раз и навсегда покончить со сверхъестественным.
У Катрин-Флоранс всё плыло перед глазами. Внутри себя она ощущала огромную бездну. Глядя на её потемневшее лицо, Ардан ласково, будто утешая, сказал:
- Прошу вас, простите меня за мой нелёгкий рассказ… Но поймите, что иначе нельзя.
Катрин-Флоранс одарила собеседника взглядом, полным нежности, сочувствия и… решимости. Решимости идти до конца. Вместе. Она тихо проговорила:
- Ради Бога, месье Ардан… Не извиняйтесь. Я здесь. Я с вами.
Ардан улыбнулся – смиренно, ясно, совсем по-мальчишески. Потом его рука скользнула во внутренний карман пиджака.
- Накануне случая с композитором я собирался попросить её руки, - задумчиво сказал он, протягивая Катрин-Флоранс извлечённый из кармана предмет, оказавшийся изящным золотым спиралевидным кольцом. Надетое на палец, оно создавало бы иллюзию трёх одинаковых колец.
- Это… обручальное? Но почему такой необычной формы? – спросила Катрин-Флоранс, разглядывая украшение, от которого будто исходил мягкий свет – не металлический, а живой и тёплый.
- Это своего рода символ, - ответил Ардан. – Как-то раз во время одной из наших поездок на побережье Мари-Флоранс воодушевлённо рассказала мне о том, как в их ресторан заглянул один малоизвестный, но безусловно талантливый литератор-иностранец. То, что он сказал как будто невзначай, поразило её. «Он высказал вслух мои мысли!» - воскликнула она. Мысль была такая, что, если человек живёт с сильной любовью или ненавистью в душе, эти чувства постоянно развиваются и усиливаются словно по спирали, переходя с одного витка на другой. Чувство при этом не замыкается на человеке, а, развиваясь, вовлекает в свою орбиту тех, кто находится или будет находиться рядом с ним. Может, эта идея и не бесспорна, но моя Мари-Флоранс полностью прониклась ею. Признаюсь, что, когда она рассказала мне об этом, я вздрогнул. По своему печальному опыту я знал, что с ненавистью нечто подобное и происходит. Я же мог положить начало другой спирали, и это было ещё возможно! Я отыскал ювелира и сделал заказ – спиралевидное обручальное кольцо. (Бог знает, каким чудом оно сохранилось среди моих пожитков!). Уверен, она бы сразу всё поняла. Наша любовь росла бы виток за витком, но…
Ардан замолчал. Украшение в руке Катрин-Флоранс блестело и переливалось. Она то и дело переводила взгляд с кольца на своего собеседника, испытывая к последнему неопределимое, но невероятно тёплое чувство. Он был пленником своего злого дара, но мечтал двигаться по совершенно другой спирали. А сейчас желал просто успокоиться и ни о чём более не мечтать – просто найти в себе силы жить, как придётся. Поэтому-то он и рассказывал свою бурную, во многом трагическую историю. И всё же кое-что до сих пор оставалось неясным. Ардан очевидно сильно проникся к молодой женщине и хотел уберечь её от зла, жертвой которого стал он сам. И чтобы помочь ей, он совершал непостижимые для обычного восприятия вещи. Однако они были едва знакомы. Были ли у этого странного человека некие потаённые мотивы? До сих пор он уходил от ответа, прося подождать.
Катрин-Флоранс колебалась. Наконец, возвращая Ардану его сокровище, несмело проговорила:
- Сейчас, когда я столько знаю… Когда вы показали мне эту боль и красоту… Я спрошу. Как вы всё-таки нашли меня? И почему вы помогли и помогаете мне?
Ардан легко прикоснулся к её ладони и опустил глаза. Рукав его пиджака слегка приподнялся, обнажив широкое татуированное запястье.
- Могу сказать одно – похоже, так надо, - будто нехотя проговорил он и продолжил: - После всех потрясений много лет я был одинок, но существовал спокойно и почти утратил способность что-то сильно переживать. Когда постоянно колотишь кулаком в стену, в какой-то момент перестаёшь чувствовать боль. Я думал, что для ада, на который я себя обрёк, это весьма неплохо. В это трудно поверить, но изредка я даже ощущал что-то вроде спокойного блаженства и замечал красоту – звёзд, деревьев, растущих вдоль городских дорог, дуновения ветра. «Совсем как ты!» - мысленно обращался я к Мари-Флоранс. Эти образы и ощущения придавали мне сил, говорили о том, что не всё в моей жизни потеряно. Были и образы, по которым я искренне скучал – например, солнечный свет, пробивающийся сквозь листву деревьев, который был мне недоступен. Подобные состояния были редкостью, и я дорожил каждым таким мгновением… Однако в последние годы меня стали преследовать мысли о смерти. Я думал о том, что, возможно, мой конец уже не за горами и желал его приблизить. Сначала эти мысли возникали от раза к разу, но затем стали неотвязными. Желание переходило в решимость. И когда я уже был уверен в том, что что-то с собой сотворю, во сне мне явилась Мари-Флоранс. Клянусь вам, я много лет не видел таких ярких снов! Она вышла из старинного парка с кипарисами и направилась к железной дороге. Остановилась у таблички с названием станции – «Шенонсо», - подняла руку и указала на что-то, находящееся на противоположной стороне. Она заговорила. Часть её монолога забылась после пробуждения, но я запомнил обрывки фраз о некоем страдающем ребёнке. «Помоги…», «только ты в силах…», «ты принёс мне столько счастья, и если ты сможешь…», «последний виток нашей спирали…». Эти слова были такими отчётливыми, что, когда я проснулся, мне казалось, что она была здесь и покинула комнату лишь минуту назад… Следующим вечером я отправился сюда, в Шенонсо. По счастливому совпадению – совпадению ли? – я жил в Туре, и дорога заняла немного времени. Я благополучно прибыл и тут же ощутил печально известные мне волны отчаяния. Ведомый ими и помня, куда указывала Мари-Флоранс, я добрёл до гостиницы «Пять Королев». Я каким-то образом знал, что мне надо остановиться именно здесь. И не ошибся. Вечером следующего дня я увидел вас через окно. Вы со слезами ярости выбежали из гостиницы и убежали в сторону леса – видимо, к себе домой. И той же ночью вам нанесла визит сущность, представившаяся Амандиной…
Катрин-Флоранс потрясённо молчала, не в силах поверить в происходящее. Хотя после всех невероятных вещей, рассказанных Арданом, это не должно было казаться таким уж сверхъестественным. Предопределение. Это слово опять вертелось у неё в голове. Нить судьбы, связывающая совершенно чужих друг другу людей.
- Всё верно... Вы видели мои сны… Вы там были… - пробормотала Катрин-Флоранс, чтобы сказать хоть что-нибудь. И чтобы окончательно поверить.
- Вот вы, даже услышав мою историю, до сих пор называете это снами, - вздохнул Ардан, а затем, сверкнув глазами, воскликнул: - Это не так! Всё реальнее, чем вы думаете!
Он встал и, опираясь на трость, приблизился к Катрин-Флоранс. Выражение его лица было холодно-яростным. Глядя ей в глаза, Ардан проговорил серьёзным, властным тоном:
- Уходите оттуда! В разное время мы с вами встали на один и тот же порочный путь. Это разбило мою жизнь, но вас-то ещё можно спасти, чтобы вы могли начать всё заново. Что бы ни владело вашими мыслями прямо сейчас, ничто в мире не стоит того, чтобы связываться с ЭТИМ. Войти туда легко – поначалу вы даже ощущаете силу и торжествуете. Но выйти… Иногда не хватает целой жизни. Только вообразите себе сожаления, стыд, горечь, которые вы будете испытывать, когда ваше будущее превратится в прошлое. Другие пути освобождения от гнетущих вас переживаний существуют! Я не знал этого, пока не встретил Мари-Флоранс. Но, как оказалось, было слишком поздно. Ведь есть же что-то, что вам дорого в этой жизни. Я точно знаю - есть. И я был готов вступить в схватку – как тогда, в промышленном районе Канн…
С этими словами он осторожно взял её за плечи и легко сжал их. Катрин-Флоранс сидела с опущенной головой и чувствовала, как во всём её существе зреет решимость. Сквозь занавески начали пробиваться первые лучи солнца. Они расплывались и становились похожими на солнечных зайчиков – как на любимой ей картине Анри. Ардан держал Катрин-Флоранс за плечи, а она мутными глазами глядела в окно и думала: «Совсем как на том твоём полотне, Анри… У тебя ведь когда-то тоже была любовь, и ты шёл своим путём. Я сделаю то же самое…».
Ардан подошёл к окну и отдёрнул занавеску. В зал ресторана хлынул уже окрепший солнечный свет. Катрин-Флоранс с горькой нежностью смотрела на то, как взгляд человека, ставшего ей родным, постепенно теряет выражение и становится безжизненным. Франсис Ардан, повернувшись к ней вполоборота, проговорил:
- Вот уже и утро… Теперь вы всё знаете. Я, пожалуй, пойду. До свидания!
- Я не знаю, как вас благодарить! – выйдя из оцепенения, воскликнула Катрин-Флоранс.
Ардан, готовый было двинуться к двери, задержался.
- Благодарить меня не за что, - сказал он. - Я слабый человек, виновный в тяжких преступлениях, которых никто никогда не докажет. Это я должен благодарить вас. Рассказав вам свою историю, я как будто перестал чувствовать ужасающий стыд за свою жизнь, который испытывал в течение многих лет.
- Вы не правы! – вскрикнула Катрин-Флоранс. – Вы были сильны, когда пытались защитить её, вы совершаете непостижимое, помогая мне! И любому другому человеку даже не вообразить, что было бы с ним, окажись он на вашем месте!
Ардан повернулся к ней и сказал лишь одно:
- Катрин-Флоранс, как бы я хотел увидеть ваши милые черты при свете дня…
С этими словами он направился к лестнице и принялся подниматься по ней, тяжело опираясь на трость. Катрин-Флоранс глядела ему вслед и чувствовала, что её лицо озаряется утренними лучами и чем-то ещё – новым, но не незнакомым, а как будто давно забытым.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Почти не разбирая дороги, щурясь от яркого хрустального ноябрьского солнца, Катрин-Флоранс направлялась к неказистому домику на окраине города. Деревья, окружавшие жилище, которое она делила с Анри, выглядели сиротами на фоне осеннего пейзажа. Асфальтированная дорога, казалось, была рада освободиться от низеньких построек городка и устремлялась в лес подобно быстрому горному ручью.
Пройдя в дом, Катрин-Флоранс мутным от бессонной ночи взглядом уставилась на календарь. Первая половина дня была свободной – её смена начиналась только в шесть часов вечера. Глубоко вздохнув, Катрин-Флоранс рухнула на кровать.
Все её мысли были сосредоточены на новом знакомом – Ардане. Всё её существо, казалось, было заполнено им. Она чувствовала себя так, как будто сама пережила всё, о чём он рассказывал. Она ощущала на своём лице обжигающие снежинки его последней ночи с Мари-Флоранс, вдыхала запах раскалённого асфальта на мосту. Ардан… Его искалеченные глаза, трость, несколько старомодная речь, приглушённый голос. Её собственные воспоминания и переживания, стрелами выпущенные из альбома эскадрона памяти, теперь казались мелкими жалкими червями, высыхающими на солнце. Кровавая казнь Анри теперь казалась ей чем-то неестественным, противоречащим этому миру под огромным позднеосенним небом, так неожиданно расщедрившимся ярким, но таким хрупким светом. И сейчас, лёжа в полузабытьи, она чувствовала, что в ней зреет нечто огромное, превосходящее её в сотни раз. Она мысленно взяла лист плотной бумаги и карандаш и принялась крупными штрихами воссоздавать портрет Ардана, его лица – то мрачное и лишённое надежды, то озарённое нежной мальчишеской улыбкой. Но каким бы ни был его взгляд на этих набросках, он неизменно был направлен прямо на неё, проникал в глубину её души. Уже засыпая, Катрин-Флоранс вспомнила, что Ардан приехал в Шенонсо одиннадцатого ноября. «И как раз в тот день мне так нестерпимо захотелось рисовать – впервые за десять лет.» …
………………………………………………………………………………………
Она стояла прямо напротив замка Шенонсо. Взгляду открывался замок во всём его великолепии, лениво текущий Шер и оба сада – Дианы де Пуатье и Екатерины Медичи. Вокруг не было ни души. Катрин-Флоранс каким-то образом знала, что замок тоже совершенно пуст. Воздух был кристально чист, свеж и источал лёгкий, едва уловимый аромат роз. Катрин-Флоранс вспомнила свои визиты к Амандине – замкнутое пространство, спёртый воздух, безжизненность. Она повеселела. Дышать было намного легче. Она подняла глаза к окну покоев Дианы де Пуатье на втором этаже замка и обнаружила, что витраж был целым. От удара ужасающей силы, нанесённого Хуаной, не осталось и следа. «Где же все они?» - подумала Катрин-Флоранс.
И тут она заметила нечто, что сразу же привлекло её внимание. Нечто очень знакомое. На земле возле ограды, где произошла невероятная встреча с Арданом, темнел прямоугольный старый на вид предмет. Катрин-Флоранс подошла к нему. Это был альбом. Тот самый альбом с её болезненными, тягостными воспоминаниями, набросанными карандашом и углём, которые она мысленно держала в руке. Катрин-Флоранс подняла его, отряхнула и обнаружила, что тот… совершенно пуст. Однако оказалось, что не совсем. К её ногам плавно слетел рисунок. Опустившись на землю изображением кверху, он явил Катрин-Флоранс изображение Франсиса Ардана – одно из тех его лиц, которые она мысленно рисовала совсем недавно. Пристально глядя ей в глаза, Ардан с портрета мимолётно улыбнулся уголками губ.
Тут всё начало стремительно вращаться. Сильно закружилась голова. Очертания замка, парка, леса, реки, аллеи расплывались, смазывались как написанная акварелью картина, которую размашистыми мазками уничтожает разочарованный в своём творении художник. Катрин-Флоранс оторвалась от земли, поднялась в воздух и куда-то полетела.
Несколько мгновений спустя она обнаружила, что сидит на высоком стуле и упирается локтями во что-то твёрдое. Это оказалась барная стойка. Катрин-Флоранс огляделась и поняла, что находится в баре небольшого ресторана. Её лицо мягко обволакивал неоновый свет, струившийся откуда-то с улицы. Катрин-Флоранс увидела в окно табличку, прикреплённую к ограде, опоясывавшей соседнее здание. Она разглядела часть написанного на ней – «20 ardt», что означало двадцатый округ Парижа. Она попыталась прочесть название улицы, но его скрывала тень. Однако и без этого молодая женщина отчётливо понимала, где находится. «Где-то неподалёку должна быть станция метро Мареше!» - пронеслось в её голове.
В это мгновение дверь мягко скрипнула, и вошёл высокий, крепкого сложения мужчина в длинном пальто. Тёмно-русые волосы доходили ему до плеч. Мужчина решительным шагом двинулся к стойке, расположился на табурете рядом с Катрин-Флоранс и пристально, слегка прищурившись, поглядел на неё своими серо-голубыми глазами. Его невозможно было не узнать. Франсис Ардан. Это несомненно был он, хотя выглядел вдвое моложе и напоминал потерявшегося во времени аристократа девятнадцатого столетия, сродни персонажам Байрона и Бодлера. Его образ настолько не соответствовал современной атмосфере бара, что Катрин-Флоранс невольно подумала: «Иногда эпохи похожи на призраков или видения. Они спутываются, пересекаются и вовлекают нас в свою безумную гонку…». Она смутно ощутила, что эта мысль принадлежит вовсе не ей, а кому-то другому. Тем временем Ардан заказал кофе и поудобнее расположился на табурете. Затем он повернул лицо к Катрин-Флоранс и начал говорить. Говорил он быстро, серьёзно, с еле сдерживаемой страстью… Однако его монолог был полностью немым. Наконец его губы перестали двигаться, он сделал глоток кофе и достал из кармана какой-то небольшой предмет. Катрин-Флоранс ахнула. Это было то самое знакомое ей спиралевидное кольцо, изготовленное на заказ для возлюбленной Ардана. Тот осторожно взял руку Катрин-Флоранс, притянул к себе и положил в неё свою драгоценность. Едва коснувшись ладони молодой женщины, кольцо начало таять. Рука Катрин-Флоранс покрылась тонкой золотой пылью. Она подумала, что ещё миг, и кольцо исчезнет, но таяние прекратилось. На её ладони осталось лежать миниатюрное разомкнутое кольцо – уже классической формы. В том месте, где оно размыкалось, был небольшой выступ, глядевший вверх. «Последний виток спирали!» - догадалась зачарованная кольцом и его метаморфозами Катрин-Флоранс. Когда она подняла глаза, Ардана на соседнем табурете уже не было.
Снова началось неистовое кружение.
……………………………………………………………………………………………
Встав с кровати, Катрин-Флоранс посмотрела на часы. Пять часов вечера. Надо было поторопиться. Она наскоро приняла душ, оделась и поспешила к выходу. Её глаза радостно поприветствовали наступившую темноту. Было без пяти минут шесть, когда она толкнула дверь гостиничного ресторана, бодро отозвавшуюся звоном колокольчика.
Придя в ресторан, Катрин-Флоранс узнала, что Диана Виньон уехала раньше, чем предполагала. Эту новость сообщила Элоди. При этом она закатывала глаза, манерно и довольно забавно передразнивая гостью. «И представь, наша дамочка пожаловалась на странную атмосферу в гостинице и во всём чёртовом городе». Наша дамочка… Было легко понять, что и сама Элоди испытывала неприязнь к Диане. Катрин-Флоранс лишь ухмыльнулась. Во всяком случае, её это уже не касалось. Она не могла сосредоточиться ни на чём, кроме одного – повидаться с Арданом и попросить его объяснить первую часть своего сна или, вернее, визита. Что же до второй, Катрин-Флоранс чувствовала, что у неё просто не хватит смелости заговорить об этом…
Началась работа. Катрин-Флоранс налила в маленькую фарфоровую кружку горячий кофе, поставила её на поднос вместе с кувшинчиком сливок и поспешила наверх. Перехватив удивлённый взгляд Элоди, она успокоила девушку бодрым возгласом: «Обслуживание в номер!». Она поступала опрометчиво, надо было позвонить постояльцу… А вдруг он куда-нибудь ушёл? Нет, это исключено. Она физически ощущала присутствие Ардана. Он был здесь, рядом. И он ждал её.
Катрин-Флоранс оказалась в коридоре в окружении дверей с номерными табличками. Она вдруг поняла, что совсем не помнит, в каком номере остановился Ардан. Коря себя за рассеянность, она хотела было спуститься вниз и проверить, как внезапно, как будто по наитию, обернулась. Спускаться и проверять не было нужды. Ардан стоял прямо у неё за спиной, приложив руку ко лбу козырьком, защищая глаза от электрического света коридорных ламп. Катрин-Флоранс испытала несказанное облегчение.
- Я ждал вас, - с улыбкой сказал он, жестом приглашая официантку пройти в номер.
- Я так рада! Это вам, - Катрин-Флоранс протянула ему поднос.
- Спасибо. Очень кстати, - поблагодарил Ардан.
Катрин-Флоранс присела на край широкой кровати. Затем она сразу же рассказала ему о том, что её так мучило. Почему? Почему она оказалась у замка абсолютно одна?
- Они были готовы исчезнуть ещё до моего вмешательства, - улыбнулся Ардан.
- То есть как?
- Вы сами хотели изгнать их из своего сердца. Видите ли, в глубине души вам совсем не хотелось кому-либо мстить. У вас не было желания причинять кому-либо вред. Я окончательно понял, что всё, чего вам когда-либо хотелось, - это любить жизнь и творить, полностью растворяясь в этом. Как и я… Я всем сердцем желал любить, но до этого очень долго взращивал в себе ненависть и – со своим даром – перешёл некую точку невозврата. Но невозврата ли?..
Катрин-Флоранс потрясённо молчала. Всё сказанное её собеседником было правдой. Её тело стало таким лёгким, что захотелось взлететь. Но одновременно она испытывала горечь, размышляя о судьбе человека, сидевшего на гостиничной кровати рядом с ней. Тот, прервав молчание, спросил:
- Кстати… а каким вам показался тогдашний я? Как вы уже могли догадаться, мы встретились в том ресторанчике, которым заправлял родственник Мари-Флоранс…
- Я… я подумала, что мы с вами знакомы очень давно. Странное чувство, - колеблясь, ответила Катрин-Флоранс.
Отвечая на вопрос, она думала, спросить ей про таявшую у неё на ладони спираль или нет. И пришла к выводу, что будет лучше, если она не будет этого делать. Или же… Она ловила себя на мысли, что просто боится.
- Да… Я, честно говоря, испытал то же самое, когда увидел вас в первый раз. Ещё до нашего знакомства, - задумчиво сказал Ардан.
- Вам ведь почти удалось достучаться до себя! – воскликнул он. – Я про то, что в своём воображении, хоть пока и несмело, но вы уже начали брать в руки бумагу и карандаш. Вы снова начали рисовать. Кстати, возьмите… Ведь это ваше, не так ли?
С этими словами, внимательно глядя на Катрин-Флоранс, он достал из кармана и протянул ей миниатюрный лист бумаги с обгоревшими краями. Она взяла его в руки и словно окаменела. Это был карандашный рисунок, изображавший юную девушку с развевающимися волосами, во весь опор мчащуюся куда-то на велосипеде по узкой мощёной улице. Через её плечо была небрежно перекинута сумка с выглядывающими из неё альбомом и прочими художественными принадлежностями. На заднем плане возвышалось величавое, воздушное как мираж строение с куполом, в котором отражалось мягкое солнце. Это была попытка Катрин-Флоранс нарисовать автопортрет, сделанная в Риме около десяти лет назад. Зданием на заднем плане было ничто иное, как собор Святого Петра. Главным её желанием тогда было изобразить себя такой, какой она является на самом деле, выразить собственную суть. Именно это невинно-страстное изображение, затерявшееся среди последовавших нарисованных памятью тягот, Валерия с презрением бросила в камин в ту ночь, когда Катрин-Флоранс впервые побывала в гостях у Амандины и её эскадрона. И теперь этот невероятный человек, перетерпевший многое и способный творить чудеса, возвращал ей её маленькое сокровище.
- Как мне вас благодарить… Извините… Мне уже пора – гости ждут… - мелко дрожа, едва справляясь с собой, прошептала Катрин-Флоранс, прижимая к груди драгоценное творение.
Ардан понимающе кивнул и взглянул на неё так тепло и сердечно, как никогда до этого.
Катрин-Флоранс бросилась прочь. Ей с трудом удалось унять сумасшедшее сердцебиение и завершить работу.
ДЕНЬ ЧЕТВЁРТЫЙ
Утром она позвонила в «Пять Королев». Трубку взяла Элоди. Катрин-Флоранс сбивчиво объяснила коллеге, что, видимо, чем-то отравилась и не сможет выйти. Дело было решено. Работа не входила в её сегодняшние планы. К тому же, она уже чётко понимала, что уже сегодня вечером – после того, как она в последний раз увидится с Арданом – на стол хозяина ляжет её заявление об уходе. Странное недомогание и следующее за ним увольнение… Всё это казалось необъяснимым и нелогичным, но Катрин-Флоранс ни о чём не беспокоилась. Нужно было заниматься приготовлениями.
Наскоро сложив в небольшой чемодан всё своё нехитрое имущество, Катрин-Флоранс оставила его в прихожей, вышла из опостылевшего, пахнувшего затхлостью дома и направилась к замку Шенонсо. Полуденная смена была в самом разгаре, и она не рисковала быть замеченной и пойманной на лжи. В последний раз взглянуть на это мифическое место… Шагая по замковой аллее, Катрин-Флоранс ощущала безмятежность, которой дышало всё вокруг. Дождливая погода сменилась ясной очень неожиданно, и к этому надо было привыкнуть. Воздух казался хрустальным и как будто звенел, как легко ударяющиеся друг о друга флорентийские бокалы. Вскоре она приблизилась к замку. Арки его фундамента как будто растворялись в медленной осенней реке, и представлялось, что замок плывёт по воде ничем не поддерживаемый.
«Подумать только…» - размышляла Катрин-Флоранс. – «Здесь писались такие важные, бурные страницы истории этой страны. Вернее, обеих моих стран. И здесь же меня затянуло в сумасшедший водоворот моего прошлого. И прошлого этого загадочного - несмотря на всю его искренность – человека, у которого был свой эскадрон памяти – гораздо более жестокий, чем мой. Настало время освобождения. Знать бы, что ждёт впереди…». Словно в предвкушении чего-то большого и прекрасного она растянула губы в безмятежной улыбке и подняла вверх обе руки, после чего – ух! – резко опустила их вниз.
Ещё немного постояв на распутье между садами Дианы де Пуатье и Екатерины Медичи, Катрин-Флоранс развернулась и заторопилась к аллее. Ей не хотелось терять время. Вдруг её взгляд остановился на знакомой сувенирной лавке - знаке того, что она находится здесь и сейчас. Катрин-Флоранс зашла внутрь и замерла возле полки с открытками – её внимание привлекла одна из них. На неё глубоким вдумчивым взглядом смотрела Екатерина Медичи. Теперь эти глаза не казались стальными. Во взгляде под скрытым чёрной материей высоким лбом залегла печаль. Катрин-Флоранс смотрела в глаза обычного человека – обычной женщины, на долю которой выпало множество испытаний. Она вспомнила, как в её первую встречу с эскадроном памяти этот же портрет преобразился и явил ей материнские черты. Сейчас она не ощущала ни страха, ни неприятия, ни враждебности. «Мама», - очень тихо, с теплотой в голосе произнесла Катрин-Флоранс. – «Я надеюсь, что мы когда-нибудь встретимся. И что всё будет по-другому…».
Кутаясь в пальто и улыбаясь самой себе, она побрела обратно – в дом на краю леса.
Войдя в дом, Катрин-Флоранс осмотрелась. Разбросанные тут и там ненужные холсты, рабочие инструменты, посуда… Всё это теперь казалось навсегда оторванным от неё. Глядя через пробивающиеся через занавески лучи солнца, она вспомнила рассказ Ардана о том времени, когда он работал механиком в кинотеатре. Ей почему-то казалось, что и она была там и теперь прокручивала в голове собственные воспоминания. Она ещё раз огляделась. Анри… Как хорошо, что сейчас его здесь нет, и она не должна ничего объяснять. Их связь, эта тонкая нить, оборвалась уже давно. И между ними – в отличие от юной Екатерины Медичи и короля Франции – не было ничего. С Анри она пошла – вернее, продолжила идти – по чужому пути, и он где-то в глубине души чувствовал это и тяготился их отношениями. Однако она продолжала строить иллюзии – как когда-то строили иллюзии насчёт её самой. Именно она всё больше вовлекала, затягивала его в спираль разложения. «Спираль разложения… Вот и нужные слова!» - подумала Катрин-Флоранс. Она села за стол и написала ему лаконичную прощальную записку. Дыша полной грудью, она чувствовала, что, пока ещё несмело, маленькими шажками, но всё же выходит из тёмного подвала, опираясь на влажные, пахнущие плесенью стены. «А кто же заточил меня там?». Ответ напрашивался сам собой. «Это же была я сама! То ли от слабости, то ли от страха, заперев свою душу, я не заметила, как оказалась в заточении. И не обнаружила там никого, кроме своих внутренних демонов…».
Теперь Катрин-Флоранс предстояло окончательно распрощаться с этим местом. Надо было отправиться в близлежащий крупный город – Сан-Пьер-ле-Кор. Там находилась станция, где можно было купить билет на поезд. Завтра утром из Сан-Пьер-ле-Кор она отправится на юг Франции, потом – в итальянский городок Вентимилья близ Монако и наконец – в Рим. Эта мысль занимала её целиком. Конечно, можно было купить электронный билет, но ей непременно хотелось отправиться на станцию, чтобы усилить приятно щекотавшее сердце предвкушение. Она решительно двинулась к выходу.
Катрин-Флоранс уже собиралась открыть входную дверь, но вдруг резко остановилась. Из большого зеркала в прихожей на неё смотрело совсем не то лицо, которое она привыкла видеть по утрам. Она распустила собранные в пучок волосы, и они плавными волнами, отливая золотом, заструились по её плечам. Она разглядывала своё отражение, впервые за многие годы показавшееся ей прекрасным. Её орехово-карие глаза светились надеждой и какой-то новой необъяснимой волей. На долю секунды Катрин-Флоранс показалось, что у неё за спиной возникло улыбающееся лицо молодой женщины с растрёпанной чёлкой и фиалковым взглядом. Не успела она обернуться, как видение пропало. Не переставая смотреть на своё отражение, Катрин-Флоранс вполголоса произнесла:
- Sono io… Vivere… Questa vita... Bella… Brutta… Ma sempre la mia vita...
Это были последние строки стихотворения, которое она прочла в каком-то сборнике современной итальянской поэзии несколько лет назад, когда училась в университете. «Это я… Жить… Эту жизнь… Прекрасную… Ужасную… Но навсегда – мою жизнь». Тогда этот незамысловатый отрывок не посеял в её душе ничего, кроме тоски. Сейчас же она повторяла их, внутренне торжествуя. Её голос, казалось, отдавался эхом и звучал повсюду. «Я положу начало чему-то новому…» - думала она. – «Когда-то давно в моём сердце зародилась чудесная яркая спираль, от которой сейчас, кажется остался лишь один виток. Но его оказалось достаточно. Последний виток спирали – и он же первый…». Последний виток спирали… Катрин-Флоранс вспомнила свою встречу с молодым Арданом в двадцатом округе Парижа. Неужели это и есть объяснение тому, что произошло с кольцом? Мысли, как волны, набегали одна на другую. Катрин-Флоранс вышла из дома и направилась к станции Шенонсо.
Примерно полчаса спустя она прибыла на вокзал Сан-Пьер-ле-Кор, который, несмотря на совсем не туристический сезон, был заполнен людьми. Народ толпился вокруг автоматических касс и кофейных аппаратов. Сейчас она быстро завершит такое нехитрое дело как покупка билета и отправится обратно, а вечером приедет сюда снова, чтобы отбыть – уже насовсем. Катрин-Флоранс встала в очередь и мысленно пожелала, чтобы та двигалась быстрее. Прямо перед ней оживлённо разговаривала по мобильному телефону молодая женщина, державшая за руку прелестное создание – хрупкую грациозную девочку лет девяти. Вторая рука девочки была занята футляром со скрипкой. Катрин-Флоранс насторожилась. В её сознании промелькнула мысль, что она уже где-то видела этого ребёнка. Тут женщина, не отвлекаясь от телефона, велев девочке стоять на месте, отошла в сторону – видимо, она хотела сообщить своему незримому собеседнику нечто такое, чего не должны были услышать её соседи по очереди.
Когда девочка осталась в одиночестве, Катрин-Флоранс озарило. Она вспомнила. Конечно же! Именно это дитя – или его точная копия? – появилось перед ней с лютней во время её второго визита к Амандине и эскадрону. Она отчётливо помнила, как хотела заговорить с девочкой у фонтана, но та, ополоснув руки и звонко рассмеявшись, убежала в сторону леса – туда, где Катрин-Флоранс уже ждал Ардан. Нет, конечно же, это всего лишь сходство! Или… За последние дни произошло столько всего уму непостижимого, что Катрин-Флоранс готова была поверить во всё, что угодно.
Тут девочка повернулась к ней и подняла на неё свои ясные серьёзные глаза.
- Что ты здесь делаешь? – задала она вопрос, ответ на который казался очевидным.
- Хочу купить билет на поезд, - улыбнувшись, ответила Катрин-Флоранс. – Я еду домой. Сегодня вечером – в путь.
Лицо девочки стало ещё более серьёзным – даже сердитым.
- Я бы на твоём месте этого не делала, - тщательно проговаривая каждое слово, не отрывая глаз от Катрин-Флоранс, сказала она. – Не сегодня…
Тут вернулась женщина, говорившая по телефону. Она взяла руку девочки в свою, улыбнулась Катрин-Флоранс. Затем соседки стали оживлённо обсуждать что-то, что её совершенно не касалось.
Катрин-Флоранс вздрогнула. Неужели ей показалось? Девочка, как ни в чём не бывало, разговаривала с женщиной. Они смеялись, и им не было никакого дела до соседки. Но нет, показаться не могло. Этот странный короткий диалог был реальностью. Тут перед глазами Катрин-Флоранс возникло усмехающееся лицо Ардана. Образ не исчезал в течение нескольких минут, и она решила повиноваться. «Должно быть, это знаки…» - подумалось ей.
Катрин-Флоранс покинула станцию, размышляя о знаках. Возможно, всё произошедшее сейчас было предостережением относительно сегодняшнего поезда. Она слышала историю о человеке, который, увидев знак, передумал лететь на самолёте, которому суждено было разбиться. Что ж, как бы там ни было, она решила, что сегодня не уедет. Подождёт до завтра.
Вечером она подала заявление об уходе. Как она и предполагала, это сопровождалось недоумёнными взглядами теперь уже бывших коллег. Попросив разрешения, Катрин-Флоранс поднялась на второй этаж и постучалась в дверь номера Ардана. Ответа не последовало. Уехал? Ушёл на прогулку? Если встретиться с ним в последний раз не суждено, она напишет ему прощальное письмо, но это будет завтра, перед отъездом. Или попытает счастья утром и снова постучится в дверь двадцать седьмого номера.
………………………………………………………………………………………………
Ночь была на удивление тёплой. Южные звёзды сияли так ярко, что у Катрин-Флоранс болели глаза. «Отвыкла…» - со счастливой улыбкой подумала она. Звёзды как будто спустились вниз, прямо к ней, и их свет заполнял всё вокруг. Ковш Большой Медведицы волшебным образом выпрямился, а затем превратился в сверкающую спираль. О какой-то неизвестный берег разбивались волны. Шум моря звучал в унисон с шорохом шин и сигналами, доносившимися откуда-то с далёкой призрачной автострады…
………………………………………………………………………………………………
ДЕНЬ ПЯТЫЙ... и далее
Когда первые лучи солнца проникли в комнату Катрин-Флоранс, она вскочила с кровати и занялась приготовлениями. Собираясь, она думала о том, как зайдёт в гостиницу и попрощается с Арданом, которого не застала накануне. А затем отправится на вокзал и навсегда оставит в прошлом тяжкие, абсурдные годы своей жизни.
Небо начало было хмуриться, и вскоре над городком нависли серые тучи. Небо обещало грозу, но так и не сдержало своего обещания. Как будто по мановению волшебной палочки тучи рассеялись, и засияло холодное ноябрьское солнце.
Катрин-Флоранс схватила чемодан и выскочила из дома, громко захлопнув дверь. Вдохнула холодный свежий воздух и сощурилась от удовольствия. Свободна. И тут она ахнула от удивления. Перед ней был Франсис Ардан. Он сидел на маленькой скамейке в тени почти полностью облетевших клёнов, расслабленно откинувшись и поигрывая набалдашником трости, воткнутой в землю. Катрин-Флоранс радостно взмахнула рукой в знак приветствия. Ардан ответил тем же. Подойдя ближе, она чуть не вскрикнула – опять же, от изумления, но на этот раз более сильного. Она помнила, как выглядели глаза Ардана при первых лучах солнца – это был безжизненный, устремлённый в никуда взгляд почти слепого человека. Теперь же его серо-голубые глаза были живыми и внимательно, в упор смотрели на неё. Однако их ещё покрывала лёгкая дымка, как бывает по пробуждении после долгого сна. Рядом со скамейкой на обочине дороги красовался блестящий мотоцикл «Триумф», похожий на солдата, ожидающего приказа. В серебристых выхлопных трубах отражался солнечный блеск и ещё какая-то тоска, свойственная поздней осени. Ардан летуче улыбнулся Катрин-Флоранс и ещё раз поприветствовал её. Затем он встал со скамейки и медленно направился к ней. Теперь его походку ничто не стесняло. Трость осталась в земле. При виде стольких перемен Катрин-Флоранс не терпелось забросать его вопросами.
- Позвольте кое-что вам сказать, Катрин-Флоранс… - медленно, почти торжественно проговорил Ардан, прежде чем его собеседница смогла вымолвить хоть слово. – Как я и ожидал, вы очень красивы при свете дня…
Он положил ладонь ей на плечо. Катрин-Флоранс громко выдохнула и подрагивающим от волнения голосом спросила:
- Как…как это произошло? Что случилось с вашими глазами и ранами?
Ардан широко улыбнулся.
- У меня пока нет ответа. Чудо, которое, полагаю, связано с вами. Но вы видели уже достаточно чудес, не так ли? – с этими словами он кивнул на трость. – Вот видите… Этот предмет. Он теперь совершенно бесполезен. И скрываться от благословенного дневного света теперь тоже нет нужды.
Катрин-Флоранс хотела было продолжать задавать вопросы, но Ардан вновь её опередил.
- Вам нравится? – вкрадчиво спросил он, указывая на «Триумф».
- По-моему, он великолепен… - растерянно пробормотала Катрин-Флоранс.
Ардан удовлетворённо кивнул и сказал:
- Я и сам так считаю. Этот байк – моя удача. Вчера, когда я, проснувшись, понял, что со мной произошло… Первым моим желанием, которое у меня возникло, было совершить долгое путешествие на мотоцикле – совсем как в те давние времена. К моему счастью, когда я вечером вышел прогуляться по городу, мне на глаза попался этот дружок с прикреплённым к нему объявлением – «продаётся за полцены». Я сразу же нашёл владельца, мы с ним осмотрели байк, после чего отправились на заправочную станцию. Сделка была завершена.
Так вот почему он отсутствовал вчера вечером. И все эти метаморфозы… То, что можно назвать чудесным исцелением. Даже его речь… Он так легко и небрежно произносил слова «байк» и «дружок», будто вернулся в свою молодость. Слушая его, Катрин-Флоранс кивала и широко улыбалась. Она была искренне рада.
- Я предлагаю вам прокатиться. Далеко… - вмиг посерьёзнев, сказал Ардан. – И, насколько я знаю, нам по пути.
Всё было ясно. Он придумал всё лучше, чем она могла предполагать!
Ардан сделал приглашающий жест в сторону «Триумфа». Катрин-Флоранс нисколько не колебалась. Задавать вопросы не было необходимости. Ардан протянул ей шлем, и когда она принялась деловито, сосредоточенно его застёгивать, он глядел на неё сквозь туман невыразимой нежности.
Катрин-Флоранс заметила, что на ней надет единственный шлем, который у них имелся.
- А как же вы? – недоумённо спросила она.
- Прежде чем мы с вами распрощаемся… Я хочу ещё раз ощутить ветер, услышать рёв и свист. Совсем как тогда, когда я разъезжал без шлема, и счастье казалось возможным. Простите мне эту прихоть… - ответил Ардан.
Катрин-Флоранс кивнула. Она всё отчётливо поняла. Она знала, куда они направятся, и это всецело занимало её мысли.
Наконец они уселись. Небольшой чемодан Катрин-Флоранс уместился у ног Ардана. Она крепко сжала плечи своего спутника, предвкушая долгое путешествие на высокой скорости. Мотор «Триумфа» заурчал.
… Несколькими минутами позже они мчались по шоссе, струящемуся параллельно железнодорожным путям – тем самым путям, по которым совсем недавно на поезде в Шенонсо прибыла случайная, но ставшая судьбоносной Диана Виньон.
Сто двадцать, сто пятьдесят километров в час. И больше… Казалось, Ардан хочет выжать из «Триумфа» всё, что только можно. На обочине вспыхнул радар. Двести. В небе мелькнуло серебристое крыло неизвестного самолёта. Они продолжали набирать скорость. Ветер пронизывал тело Катрин-Флоранс, звенел у самых её нервов. Она задрожала и плотнее прижалась к широкой спине Ардана, сосредоточенного на дороге и скорости. Ей казалось, что «Триумф» вот-вот взмоет в воздух. Затем проезжающие машины, поля и аккуратные домики превратились в одну сплошную разноцветную абстрактную картину.
Путешественники мчались по автострадам, потеряв счёт времени. Катрин-Флоранс не знала, который был час, когда она начала различать очертания сонных Альп, проступавшие сквозь тающие миражи. Ей казалось, что сквозь рёв мотора она слышит журчание кристально чистых ручьёв. На губах она ощущала сладкий вкус свежего альпийского воздуха. «Триумф» ловко нырнул в горный тоннель, который ещё совсем недавно обозначал границу между двумя странами. Вдруг Катрин-Флоранс поняла, что не слышит ни звука. «Триумф» и его наездников поглотила тишина. Тишина и темнота. В течение какого-то времени не было ничего, кроме пустоты – той первозданной пустоты, из которой, согласно некоторым верованиям, произошло всё на свете… Когда они выехали из тоннеля, Катрин-Флоранс подумала: «С какой же скоростью мы несёмся?». Было понятно лишь то, что она огромна и наверняка превосходит возможности «Триумфа». Катрин-Флоранс казалось, что она летит по воздуху на хрупких крыльях девочки-эльфа из детской сказки.
Через некоторое время путешественники въехали в Рим, вмиг пересекли его уютный центр и наконец остановились в тихом квартале близ Ватикана. Катрин-Флоранс знала там каждый камешек. Здесь жили – и наверняка до сих пор живут – её близкие друзья, разделявшие её страсть к искусству. Здесь же она провела самые счастливые годы своей жизни. Здешние дома в непередаваемой мягкости закатного солнца напоминали городской пейзаж эпохи Возрождения. Движение прекратилось. Мотор «Триумфа» замолк. Стало неестественно тихо. Затем, прорезав тишину, где-то раздался плач невидимого ребёнка. Внезапно Катрин-Флоранс показалось, что это покинутое много лет назад место она видела совсем недавно. Где же? Тут она поняла.
- Эта улица… Моя улица… Она так напоминает ту, дорогую вам. В двадцатом округе… - прошептала она.
- Да, действительно. Похоже, совпадений и вправду не бывает… - ответил Ардан, приглаживая растрепавшиеся во время стремительной гонки волосы.
Путешественники стояли на тротуаре. Катрин-Флоранс вдохнула, наполнив грудь родным воздухом, в котором сейчас ощущалась горечь. Горечь поздней осени и неумолимо приближающегося прощания.
- Ну вот… - вздохнул Ардан.
- Ну вот… - эхом отозвалась Катрин-Флоранс, опуская глаза.
- Подумать только! – воскликнул Ардан. – Впервые в жизни я благодарю судьбу за свой проклятый дар… И в особенности я благодарен за «Пять Королев». Мари-Флоранс… Она меня никогда не покидала!
Катрин-Флоранс печально улыбнулась и сделала то, чего не ожидала от себя – приблизилась к Ардану и крепко, от всего сердца обняла его. Так они замерли и снова потеряли счёт времени – совсем как во время путешествия на «Триумфе».
Когда они разомкнули объятия, Ардан достал что-то из внутреннего кармана пальто. Этим чем-то оказался смятый бежевый конверт. Ардан протянул его Катрин-Флоранс.
- Что это? – настороженно спросила она.
- Послушайте, мне удалось скопить немного денег. Это… это всё, что у меня есть. Возьмите, прошу вас. Вам-то они точно понадобятся.
По спине Катрин-Флоранс пробежал холодок. «Всё, что у меня есть…». А не собрался ли он покончить с собой? Шальная мысль. Нет, невозможно - не теперь, когда он исцелился и обрёл волю к жизни. Хотя как знать?
- Но… - начала было она.
- Не возражайте! – строго перебил её Ардан. – Это очень важно для меня. Пожалуй, важнее, чем для вас.
Его тон пресекал любые попытки возражений и расспросов. Катрин-Флоранс подчинилась и приняла конверт, поблагодарив за щедрый подарок. Однако её сердце пронзила острая печаль.
- Не беспокойтесь, не надо… - словно заметив это, с нежностью сказал Ардан.
В это самое мгновение его глаза стали такими чистыми и ясными, что Катрин-Флоранс отступила назад, поражённая этой внезапной красотой.
Ардан снова заговорил – серьёзно и медленно, глядя ей прямо в глаза:
- Теперь будьте готовы к долгим изматывающим вечерам с карандашом или угольком в руке. Пусть это станет единственным вашим наваждением. Будьте готовы к ярким, славным дням и ночам, исполненным страсти. Вдохновляйтесь любовью. Открывайте новые прекрасные грани жизни. Ваше творчество будет нужно людям. И… - он поглядел куда-то вдаль. – Я уже вижу, что всё у вас сложится удачно.
Сказав это, он подошёл к Катрин-Флоранс, в глазах которой блестели слёзы, положил ладонь на её щёку и провёл по ней так нежно, будто её лицо было хрупким розовым бутоном.
- Спасибо за всё, что вы для меня сделали! – воскликнула Катрин-Флоранс, осознавая, что это последние слова, адресованные ему. – И… для Мари-Флоранс. Я знаю, что она была благодарна за каждое мгновение, проведённое с вами! И за то, что вы выполнили её последнюю просьбу…
Вместо ответа Ардан вздохнул со светлой улыбкой на лице. Затем коротко сказал:
- Это вам спасибо. Прощайте!
С этими словами он бросился к припаркованному у тротуара «Триумфу», оседлал его и со всей силы нажал на газ. А Катрин-Флоранс так и осталась стоять, провожая взглядом своего спасителя, который растворялся в клубах дыма.
Опять заплакал невидимый младенец. Катрин-Флоранс казалось, что это её собственный первый крик.
…Франсис Ардан мчался на юг по просторной автостраде. «Триумф» летел как на крыльях. Ехать предстояло всю ночь. Когда совсем стемнело, Ардан то замедлял, то снова набирал ход. Иногда он останавливал «Триумф» и просто стоял на обочине, глядя на ослепительно яркие южные звёзды.
Уже начало светать, когда послушный «Триумф» остановился в ещё не знакомом, но таком родном для Ардана городе – Сорренто. Оттуда, где он остановился, виднелось море, и его запах пронзал всё вокруг. Несмотря на середину ноября, тут и там цвели неизвестные цветы. Ардан побрёл к берегу, вслушиваясь в шум моря и звук собственных шагов – как в молодости, когда его путешествия часто заканчивались на морском побережье. Наверное, уже тогда часть его души знала, что много лет спустя он будет точно так же идти по берегу – неспеша, с лёгким, но в то же время нестерпимо сжимающимся сердцем.
Внезапно к солёному аромату моря добавился ещё один – горько-сладкий. Миндальный. Ардан почувствовал его за спиной и обернулся. Немного в отдалении он увидел силуэт женщины.
Это была она.
Сиренево-голубые глаза, светлые волосы, растрепавшиеся от морского ветра, короткая кожаная куртка со множеством заклёпок, браслеты на тонких запястьях. Всё было как в день их первой встречи. Нетронутая временем Мари-Флоранс застенчиво улыбалась, глядя на своего возлюбленного из прошлого и настоящего. Она подошла к нему и обвила руками его шею. Он хотел навечно остаться в объятиях этой женщины, вдыхать ароматы моря, истёршейся кожи и миндальной сладости, смешанной с горечью. Несколько мгновений спустя он осознал, что стоит на берегу совсем один. Волны набегали на берег и ускользали обратно в море.
…Ардан щурился при свете утренних солнечных лучей. А по протянувшемуся над морем призрачному мосту уходили вдаль уродливые, гротескные тени, лишавшие его покоя столько лет.
Он тяжело опустился на землю и, расстегнув несколько пуговиц на рубашке, положил ладонь на грудь.
Тут перед его глазами проплыл образ Катрин-Флоранс.
«Последний виток спирали моей прошлой жизни…» - улыбаясь, думал Ардан.
Он услышал чьи-то приближающиеся шаги. Несколько секунд спустя перед ним возник пожилой, строгого вида мужчина в одеянии священника.
- Здравствуйте. Откуда вы? – сказал Ардан, удивившись собственному вопросу.
- Из монастыря, - ответил мужчина приятным мягким голосом, ничуть не смутившись. – Недалеко отсюда. Я священник в Кьостро ди Сан-Франческо. А сейчас совершаю свою обычную утреннюю прогулку. На рассвете так хорошо размышлять…
Священник присел на корточки рядом с Арданом. Вдруг, будто что-то почувствовав, он спросил:
- Тревожит ли что-нибудь вашу душу? Может, вы хотите исповедоваться?
- В этом уже нет нужды, но… спасибо, - ответил Ардан, тяжело дыша от охвативших его чувств. – Знаете, я никогда не питал тёплых чувств к священнослужителям, но сейчас я рад, что рядом со мной оказались именно вы.
Тот понимающе кивнул. Они ещё немного посидели рядом, молча, глядя на волнующееся море. Затем священник тихо поднялся и ушёл. Ардан этого не заметил. Через какое-то время он встал и побрёл назад, к шоссе, ощущая невыразимую лёгкость в груди. Он подошёл к мотоциклу и ласково погладил зеркало заднего вида. Затем тихо произнёс:
- Что ж, мой верный друг, спасибо за отменную службу. Потерпи ещё немного. Следующая остановка – Корсика...
Пять дней в Шенонсо
© Copyright: Инна Кацуи, 2025
Свидетельство о публикации №225020301540
Свидетельство о публикации №225020301540
Рецензии