Наш дед был очень стар

       Наш дед был очень стар. В этом мы были уверены. К тому времени у нас уже сложилась железная вера в свою правоту и устойчивый инстинкт самосохранения. Смотреть на окружающий мир, в большинстве случаев, приходилось все же снизу-вверх. Когда мы с двоюродным братом родились, деду было под семьдесят. А теперь нам уже было… В общем, мы еще не дотянули до школьного возраста и о том, что такое дисциплина и послушание, до нас доходило с трудом. Родители строгостью не отличались и все наши проделки заканчивались угрозами поставить в угол или не пускать на улицу. Но угрозы исполнялись редко, быстро забывались и на уровень нашей свободы почти не влияли. Иногда мама меня легонько шлепала, но отец тут же вступался и все заканчивалось моими клятвами больше так не делать, и миром. 
        Наши родители много работали.  Родители брата преподавали в школе. Там они пытались приучить чужих детей к тому, к чему не удавалось приучить своих. Попытки направить детский темперамент, напоминающий горную речку, в тихую заводь и там и здесь были безуспешны. Мои же родители работали на производстве. Выбор в поселке был невелик. Либо леспромхоз, либо молокозавод.   
       Кто такой дедушка Ленин, почему повсюду висят его портреты и почему мы должны его любить и почитать, мы тоже не понимали. У нашего деда борода была гораздо больше и то, мы как-то… В общем, прозвищ у нашего деда было на все случаи жизни. И пусть они были детские и не смешили родителей и деда, зато очень точно отражали наше настроение и отношение в данную минуту к деду.
        Дед был для нас загадкой. Нам редко удавалось понять, какое у него настроение. Злится он или спокоен, вот-вот запустит в нас опорком или достанет из кармана кусочек сахара в крошках махорки. Или он уже готовится сорваться с места и загнать нас в сарай, закрыв дверь на засов. Борода напрочь скрывала большинство эмоций на его лице и лишь по выражению глаз, количеству и глубине морщин вокруг них, можно было попытаться предсказать его намерения. Разгадки были сложными, а ошибки нам стоили недешево. Если намерения деда не были своевременно разгаданы - беда. Несмотря на «дремучий» возраст, он ловко хватал нас и волочил по траве в места, где можно запереть на время и потом спокойно заняться своими делами. Как правило, хватал одного за шиворот, а другого за ногу или за руку. Перед тем, как подразнить деда, мы пробовали сменить тактику и приближались к нему, сняв рубахи, но это не помогало. Дед был не лыком шит. Был хорошо натренирован и на такой случай, и отлавливал нас всегда без промаха. Но прекращать дразнить деда мы даже не думали. Хотя тут была загвоздка. Жизненный опыт деда почти всегда брал верх, а мест, недосягаемых для его сноровки, почти не было. Точнее, они были, но в такие места мы и сами опасались забираться. Например, на крышу дома. Сбежать туда можно было, только приставив лестницу.  А если он ее уберет? К тому же, крыша крутая, высокая и скользкая. Держаться там не за что. Одним словом - страшно! С большей надеждой мы присматривались к крыше сарая. В сарае жила корова, поросенок, куры и хранилось сено. Крыша была пологая. На нее можно было забраться с дровяника без лестницы и ходить там на четвереньках. На нее мы частенько лазили и до этого. А вдруг дед тоже сможет забраться следом? Что тогда? Как проверить? Идея пришла не сразу, но пришла. Мы под самый конек прицепили любимые грабли деда и стали ждать. Дед долго их искал, ворчал что-то себе под нос, но граблей не видел. Пришлось подсказать. Он на крышу не полез. Попытался стащить их другими граблями, но у него не получилось. Он грозно потребовал, чтобы мы вернули их на место. Мы радостно вернули ему грабли. Безопасное место было найдено.
       Дед, несколько лет тому назад, сплел большую корзину из прутьев. В нее он наваливал сена из сеновала и относил в хлев. Корову он любил, кормил со знанием дела и по расписанию. Сена в корзину он накладывал заранее, и она стояла в сарае, пока не подходило время корову кормить.
       Пока дед дымил у печки махоркой, мы вытащили сено из корзины и сложили туда камни, приготовленные для бани взамен старых. Сено аккуратно сложили обратно.
       Дед появился в расстегнутой фуфайке в добром расположении духа. Сено - штука легкая. Дед, несмотря на свои годы, легко, одной рукой держа за веревку, забрасывал корзину за спину. Потом, войдя в хлев, вываливал сено в ясли, гладил корову и что-то ей говорил. Потом, не спеша, возвращался в дом полежать на теплой лежанке. В этот раз все было не так. Дед подошел к корзине, привычно взял в руки веревку и попытался забросить корзину за плечо. Корзина осталась на месте, а дед потерял равновесие и завалился между сеновалом и корзиной. Он не просто завалился. Его там заклинило. Выбраться оттуда в расстегнутой фуфайке было делом непростым. Но он выбрался. Правда, не сразу и не молча. Мы знали не все слова, которые он произносил… Все это мы наблюдали, лежа на самом верху сеновала и уже поняли, что пора бежать. По чердаку добрались до фронтона, где была небольшая дверка. Пока дед сердито зыркал глазами по закоулкам в поисках наших теней, мы выбрались на крышу. Дед слышал хорошо. По радостному галдежу там он нас и обнаружил. Он попытался смахнуть нас граблями. Грабли оказались коротковаты. Дед чуть постоял в раздумье, потом пододвинул чурку для колки дров к дому, присел, прислонившись спиной к стене. Победы над дедом в нашей жизни случались нечасто. Мы ликовали. Но недолго. Сначала холод проник под промокшие варежки, потом начал шастать в районе шеи, потом пробрался под штаны на коленках… Дед, скрутив «козью ножку», терпеливо ждал. Едкий дым от махорки иногда поднимался до крыши, ухудшая наше положение. Потом дед молча ушел. Наверно, не хотел, чтобы мы простудились. Может быть, махорка подействовала на него успокаивающе. А может, усевшаяся на яблоню парочка веселых снегирей растопила его сердитость… бог его знает. Какое-то время мы держались от него подальше, но расправы так и не дождались.
        Дед любил парится. Семья брата имела свою баньку. Она топилась по-черному. Если кто-то думает, что закопченная до угольного цвета баня - место не чистое, он заблуждается. Может быть, по ночам там и водились черти, но мест стерильнее, чем такие баньки, в деревнях не было. Трудно представить, что какой-нибудь самоуверенный микроб, во время топки, мог там выжить. В баньках не только мылись, но и стирали белье, коптили мясо, прятали заначки, обнимались с девчонками, а в дремучие времена даже принимали роды. Дрова в топку подбрасывались шустро, стараясь задержать дыхание. Печь без трубы раскаливалась до жути. В это время баня напоминала большую кучу дыма без огня. Когда плескали на каменку, вода не всегда успевала долететь до цели и превращалась в пар еще на подлете. Банька была сродни пороховой бочке. Ее ставили, от греха подальше, на отшибе, вдали от других построек.
        После готовности и проветривания бани, дед снимал одежду и, надев шапку-ушанку, нырял в нее, как в топку. Веников разных мастей у него было припасено на всех. Сыновья иногда тоже парились, но как-то без страсти, больше для поддержания деревенских традиций. Веники, чаще всего, они использовали как опахало для создания прохлады в предбаннике. Если парился дед, об этом знали все. Несколько минут из бани слышались удары веником по мягкому и животные крики. После короткой паузы раздавался удар в дверь. Та, едва не сорвавшись с петель, с размахом отворялась и вылетевший из бани клуб пара падал в сугроб. Потом пар рассеивался и проявлялся дед. Чуть полежав в снегу, он возвращался в баню и все повторялось много раз…
        Такие ритуалы дед проводил каждую субботу. Со временем нам стало казаться, что они скучноваты. Чем все это можно было исправить? Конечно! Запереть деда в бане. Тем более, что там снаружи был большой крючок. Заодно можно было отомстить ему за вчерашнее, когда он...
       Крючок вошел в пробой легко и бесшумно. Без скрипа и лязга. Дед хлестал себя веником и беды не почувствовал. Он, уже в который раз, с грохотом распахнул дверь в предбанник, но выскочить на воздух через вторую дверь…
       У него в предбаннике был, воткнутый между бревен, ножичек. Большой ножище. Он им растопку для огня настругивал. Дверь он открыл быстро. Засунув нож в щель между дверью и коробкой, стукнул им по крючку и дверь распахнулась. В сугроб, как обычно, падать он не стал. Тратить драгоценные секунды на то, чтобы воткнуть нож обратно в сруб, тоже…
      Как-то, листая книжку, мы с братом наткнулись на картинку, где была нарисована обезьяна черного цвета, стоящая на четвереньках. На следующем рисунке она уже стояла на задних лапах, сгорбившись. А на последнем - ровненько и очень походила на человека, держащего в руке дубину. 
      Мы надеялись, что дед в голом виде гоняться за нами по деревне не станет. Он и не стал.  Мы сдались сами, сразу. Убежать по глубокому снегу в валенках на вырост у нас не вышло. Дед стоял перед нами в облаке пара, белый, с всклокоченными волосами и готовым карать взглядом, и был очень похож на человеке с картинки, только белый и вместо дубины держал в руке огромный тесак… Наша безоговорочная капитуляция была им принята и громко осмеяна.
        Вернувшись в дом, дед причесал редкие волосы и бороду. Потом сел за стол. Ехидно поглядывая на нас, расправил пышные усы и не спеша выпил стопку самогона. В такие моменты, несмотря на обиду за выволочку по колючему снегу в этот раз, мы всегда любовались им. На его голове все еще было много волос. Борода подчеркивала его солидность и деловитость. Волосы на голове и борода были не седые, а просто белые. И только усы у рта были с оттенком от махорочного дыма. Дед всегда после стопки выглядел довольным и благодушным… Чуть разомлев, он поворачивался и долго смотрел через окно. То ли просто любовался снежной зимой, то ли вспоминал свое прошлое… Своими воспоминаниями он делился редко и нехотя. Его молодость прошла в другую эпоху, с другими обычаями, нравами и порядками…
        Дед не любил Советскую власть. Она была чужда многолетнему укладу деревенской жизни. Вызывала у него раздражение, а иногда и злость. Он не понимал, почему тот, кто был никем: лентяи, плуты и забулдыги, не сумевшие даже «настрогать» полдюжины детей, вдруг стали «всем». Не спросясь, лазили по чужим закромам и бесплатно выгребали зерно… Ни писать, ни читать дед не умел. Но со счетной грамотой у него был полный порядок.
        Когда-то его дом стоял на холме, откуда были видны дали. В огромные ворота сарая могла заехать лошадь вместе с навьюченным на телегу или сани сеном. Пчелиные ульи смотрели в сторону восхода солнца, и пчелы понимали, когда день на подходе и без раскачки приступали к работе. Родник, заблудившись в подземной темноте, выбрался наружу на дедовой усадьбе, почти на самой вершине холма. Удивился, но остался там жить. Почвы в этих местах глинистые, тяжелые и пробиваться в новом месте было слишком хлопотно. Да и рядом с людьми веселее!
        Раньше у деда был большой надел земли. Он нарезался по количеству «едоков». Чем больше семья, тем больше земли. Чтобы не было споров, что одному достался хороший кусок, а другому в болоте или на крутом склоне, она была нарезана в разных местах. Не очень удобно, но справедливо. Дед застал еще царские времена, но крепостного права уже не было. Всеми семейными и хозяйственными делами он заправлял сам. Сам решал: когда сеять, что сеять, когда убирать и когда выдавать дочерей замуж и женить сыновей.
         Дочерей было две, сыновей четверо. Все ловкие, породистые, работящие и обученные грамоте. Женихов себе дочери выбирали сами. Невест сыновья выбирали тоже без дедовской подсказки. Но, когда дело доходило до сватов, последнее слово было за ним. Зимой дед латал все, что поизносилось в работе за полевой сезон. В свободное время делал кадки и детские саночки. Из прутьев вязал большие и маленькие корзины.  Потом развозил все это добро на лошади по ближайшей округе и продавал. Часть заработанных денег оставлял в кабаках, но меру строго соблюдал. Когда от своих дел оставались силы и была нужда в деньгах, нанимался в подёнщину к барыне. Та хорошо платила, иначе оторвать мужиков от своей земли, даже на короткое время, было невозможно…
       С тех пор прошло много лет.
       Мы выросли и разбежались по разным местам. Дом, где проходила частичка и моего детства и какое-то время жил наш дед - был уже безлюден. Мы приезжали в свой поселок не часто. Один-два раза в год, в основном на Троицу. Баньки уже не было. Она не смогла долго прожить без огня в печи и ухода. Как-то, побродив вокруг дома, я заглянул в сарай. Там, в дальнем углу, на боку лежала дедова корзина. Она почернела от времени. Многие прутья были сломаны и торчали в разные стороны. Но она все еще хранила память…