Последний диалог

Диалог, это не два независимых монолога. Это когда с тобой беседуют и тебя понимают!

- Ты представляешь, - сказал Михаил, - я написал письмо Мартину Гарднеру, когда узнал, что он еще жив, и получил от него ответ!
Я офигел ...
- Какого ... лешего ... - начал было я, но он опередил с ответом.
- Я попросил его написать аннотацию, или хотя бы краткое предисловие к моему переводу Кэрролловской "Охоты на Снарка"!
- ??? - вместо вопроса я лишь передернул плечами, ибо у меня отшибло речь.
- Он написал! Пойдем, я хочу подарить тебе один экземпляр!
Из всего, что только что сказал мне Мишка, мне были знакомы только имена Мартина Гарднера и Льюиса Кэрролла. Ну, и наши с ним имена тоже, которые как-то совсем-совсем не сплетались с именами Великих. Это несоответствие было настолько велико, что на какое-то время просто вышибло из-под моих ног реальность. Ведь Гарднера мы с Мишкой читали, учась еще в седьмом классе! То бишь, более полувека назад! И пока он с помощью своей жены вставал со своей лежанки и влезал в обычные больничные "ходунки", я просто приходил в себя ... Всё это было почти так же нереально, как если бы он сказал, что переписывается с Жюлем Верном! ...

Примерно через полчаса, когда мы из его кабинета вернулись к его лежанке на кухню, мы закурили, и он сказал.
- Спасибо, что заглянул ко мне. Я под занавес не мог тебя не позвать. - а потом, не поворачивая ко мне своего лица, протянул мне свою исхудалую аристократическую ладонь. Мы обменялись легким рукопожатием и я ушел. В совершенно расстроенных чувствах, которые скрашивала лишь та уникальная книга, которую мне подарил и подписал Мишка. И чтобы хоть как-то скрасить себе настроение, я решил от Вербной до Хошимина пройтись пешком ...

Тогда я видел Мишку в последний раз. А еще через полтора месяца мы его схоронили на Белоостровском погосте. Так закончилась наша дружба длинной в шестьдесят лет ... А "Охота на Снарка" сейчас у сына и его детворы стоит на полках рядом с книгами других великих. Я ее не читаю. Я до этого не дорос ...
Мне еще очень многому хотелось бы научиться у своего друга, но любые возможности к этому, по моему обыкновению, уже безвозвратно упущены. Я всегда - и часто, сознательно, - избегал достижения цели, находясь в полушаге от нее. Это - свойство моей больной психики. Желание мыши всегда оставаться незаметной. И, скорее всего, именно поэтому меня не придет хоронить две сотни людей на кладбище, пренебрегая дождем и мокрым Питерским снегом.
Но, знаете ... Мне кажется, что это совсем не главное! ...

P.S. Сегодня, когда я лежал на банной лавочке, отдыхая после парилки, мне позвонила Мишкина вдова Таня. Интересовалась, как у меня с сердцем и прошел ли я все положенные обследования. Мы мило поговорили, и я был очень польщен тем фактом, что есть друзья, которые, несмотря на абсолютную твою бесполезность, всё еще продолжают о тебе беспокоиться. И конечно, я не озвучил ей ту сумму, в которую мне обошлась наша медицина: к чему расстраивать человека? Но мне очень хотелось напомнить Тане слова, сказанные Мишкой в день нашего с ним последнего свидания.
- Есть вещи, - сказал тогда он, - которые врачи вылечить не в состоянии. Они лишь продлевают удовольствие! - и иронично улыбнулся ...