Учёба в вузе

УЧЁБА В ВУЗЕ

1. ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ АРМИИ

Я сел в поезд Калуга-2 – Сухиничи где-то в середине дня и прибыл, после пересадки в Сухиничах, в Брянск к вечеру, около восьми часов. У меня были сбережённые деньги, полученные в своё время в части, и я не стал ждать позднюю  электричку, а снял такси прямо до Сельцо. Таксист охотно согласился и довольно скоро доставил меня до дома по переулку Свердлова, 9. По счётчику у меня было немного больше девяти рублей. Когда я стал расплачиваться, таксист потребовал пятнадцать. Я спорить не стал, заплатил и поднялся на свой второй этаж. Сердце трепетало. На звонок дверь открыла древняя по виду женщина. Я с трудом узнал свою мать. Она так намазывалась разными кремами, что выглядела лет на двадцать старше.
Она была потрясена моим прибытием, страшно обрадовалась. Прибежал отец. Я наконец-то понял, что пришёл в «отчий дом».
Потом обстановка стала прозаически ясной. Через пару дней после моего прибытия родители стали интересоваться, когда я устроюсь на работу, боясь, что их сын станет иждивенцем и бездельником.
Вместе с тем оживилась моя сестра, которая только что развелась со своим мужем – Шляпкиным Николаем – и считала себя хозяйкой положения в семье. Её «хозяйственность» заключалась в том, что когда я служил в армии, она в 1974 году вышла замуж за сельцовского дурачка и пьяницу, которого никто не уважал. Как я потом узнал, её познакомила с этим идиотом наша соседка и «подруга» Ларисы Вольникова Татьяна. Вообще семья Вольниковых играла негативную роль по отношению к нам в течении жизни в одном доме. Иногда складывалось впечатление, что Вольниковы нарочно нам вредят. Я думаю, что так и было на самом деле.
Сама Таня Вольникова вышла замуж за офицера – Рыжикова Юру – который потом дошёл до звания подполковник. Чтобы испортить Ларисе жизнь, Вольникова нарочно втянула мою сестру в отношения со Шляпкиным. Моя мать рассказывала, как она препятствовала этим отношениям, зная Николая, как хулигана и бездельника. Доходило до того, что когда моя мать говорила Шляпкину, что Ларисы нет дома, в квартиру нагло врывалась Таня Вольникова и чуть ли не силой тащила на свидание с мразью обманутую ей Ларису.
Когда я служил в армии, Лариса написала мне о своём знакомстве с тем дурачком, и я был сильно потрясён. Я помню в своё время как в первый раз увидел Шляпкина. Это случилось в 1970 году, когда нам, школьникам, выдавали в военкомате приписные свидетельства. Мы прибыли в райвоенкомат и нас повезли на учебные стрельбы. Там я впервые узнал, что такое карабин. Нам дали короткие винтовки. Мы залегли в овраге и стреляли по каким-то мишеням. Кто и как стрелял, я так и не узнал, но зато военкомат выполнил необходимый план по стрельбе, и мы стали достойными к призыву в армию. После всей этой канители нас выстроили и объявили, что мы стали резервом защитников родины. Неожиданно из-за угла выбежали какие-то дибилы с блуждавшими на лицах улыбками. – Шляпкин и Бугумилов! – вскричал военком. – Вон отсюда! Вы недостойны быть защитниками родины!
– Гы! – буркнули те придурки, согнулись и убежали.
Поэтому я написал обо всём этом сестре, предупредив её, что она познакомилась с дурачком. Но это не возымело никакого эффекта. Зато она перестала переписываться со мной. Я и раньше получал от неё письма раз в год и считал это светопреставлением, а тут она совершенно обиделась.
Потом мои родители рассказывали, как состоялась свадьба с этим идиотом, как Лариса бедствовала, вселившись в семью из двух алкоголиков: отца Шляпкина, который пил всю жизнь, и её мужа, который ничего иного, кроме пьянства, не знал. Кроме того, он ещё и бил Ларису. Спустя несколько лет я встретил лучшую подругу Ларисы – Носареву Валю – которая рассказала мне, как однажды встретила мою сестру у сельцовской пивной, где та стояла, ожидая «вкушавшего яств» Шляпкина. Они некоторое время беседовали «о жизни». Неожиданно появился шатающийся Николай. – Что ты болтаешь тут с этой сукой?! – заорал он, приблизился к подругам и с размаху дал Ларисе пощёчину. Валя немедленно ушла, а моя сестра склонила голову и приняла это, как должное.
Как-то мои родители посетили семью «молодых». Лариса тогда была в доме и приветливо их встретила. Неожиданно объявился Шляпкин. – Где ты, крыса йибучая запропастилась?! – крикнул он, но, увидев моих родителей, смутился.
– Собирайся, Лариса! – сказал наш отец. – Больше ты не будешь здесь жить!
Лариса немедленно ушла домой, а наш отец, наняв грузовик, на своей спине перетащил все её вещи, что потом сказалось на его здоровье…
Я всё это знал и после случившегося скептически относился к сестре. Того ореола старшинства уже не было. Лариса же попыталась «поставить меня на место». Она и так и эдак подчёркивала своё возрастное превосходство, но я не обращал на это внимания.
Однажды я пошёл в туалет. Надо сказать, что я всегда старался сходить туда после всех, и на тот раз также поступил.
После того как туалет посетила Лариса, я зашёл туда и сел на унитаз. Вдруг неожиданно затряслась дверь, и я услышал голос сестры. – Я хочу в туалет! –  сказала она. – Но ты же только что здесь побывала?! – возмутился я. – Дай мне хоть спокойно посрать!
– А я ещё раз хочу сходить! – возмутилась Лариса.
– Ну что ж, тогда я выйду! – буркнул я и, превозмогая желание справить нужду, вышел.
Но Лариса не собиралась в туалет. – Я уже не хочу! – сказала она с вызовом.
Я рассвирепел. – Зачем же ты тогда морочила мне голову?! – вскричал я.
– А чтобы ты спросил! – нагло ответила сестра, приближаясь ко мне. Я понял, что она захотела дать мне пощёчину и вовремя увернулся.
Я уже был не тот пай-мальчик, когда они издевались надо мной всей семьёй и, разгневавшись, с размаху дал ей кулаком по лицу. Последовало падение, дикие вопли, а после прихода с работы моих родителей я услышал: «Ты свои солдафонские замашки брось!»
Вместо того, чтобы покинуть этот дом и найти себе другое место пристанища, я остался жить с людьми, которые меня едва терпели и не имели со мной никаких общих взглядов. Возможно, это и была кара Господня.
Но время шло, и мне нужно было поступать в институт. Как рекомендовала администрация МГУ, я должен был прибыть туда на собеседование не позднее декабря 1975 года.
25 ноября я выехал в Москву вместе с отцом, который направлялся в это время туда же в командировку. Мы, как обычно, остановились у «Пулички».
Неожиданно на её телефон позвонил мой военный друг Коваль, которому я дал в своё время московский номер. Я обрадовался, ибо всегда с любовью относился к товарищам.
– Костя, я проездом, у меня поезд через сутки! – сказал он. – Можешь приютить меня?
– Конечно, Любомир, приезжай! – сказал я, сообщив об этом «Пуличке». Та согласилась.
Вечером Коваль приехал к нам и так любезно разговаривал с «Пуличкой», включая фразу «целую ручки», что полностью был признан своим. – Я спросил его, получил ли он деньги по доверенности. – Да, получил! – ответил Любомир. А я, зная о его безденежье, больше к этому вопросу не возвращался.
– Зато сможет за эти деньги по-человечески доехать до дома, – подумал я.
Вечером пришёл с работы мой отец, и мы втроём легли на постеленном на полу матрасе.
Утром мы с Любомиром отправились в город. Коваль всё куда-то спешил. Он очень хотел побывать на Красной площади. Я пытался отсоветовать ему ехать туда, где нечего делать. Но он настоял на своём. Мы поехали в центр и вышли в районе Исторического музея. Тогда уже очередь в Мавзолей была небольшая, и Коваль кинулся туда, запрокинув голову. Мне пришлось бежать за ним. Правда, я слышал милицейские свистки, но к нам никто не подбежал. Мы присоединились к концу очереди и вошли в Мавзолей. Ничего таинственного я не увидел. На белом возвышении стоял гроб, в котором лежал человек, сходный по многочисленным портретам с Лениным, в чёрном костюме с красным галстуком на груди. Мы прошли мимо и когда вышли на свет Божий, нас никто не беспокоил. После этой авантюры Коваль решил связаться с генеральским внуком Степченковым, вызвал его по телефону в парк культуры и отдыха имени Горького, надеясь на тёплую встречу. Но здесь его бывший друг оказался совсем другим человеком. Получилось, как в той истории с Зубовым, которого в своё время осмеял Степченков. Он тоже явился в парк культуры имени Горького, одетый более чем скромно и без гроша в кармане. Выпив за наш счёт пива и дешёвого вина, он, сославшись на «неотложные дела и встречу с очень важными людьми», куда-то исчез. После этого я проводил своего друга на поезд, посадил в вагон и тот навсегда исчез из моей жизни, отправившись в Западную Украину.
Наутро я поехал в МГУ и претерпел все те же тягости, как и при поездке туда во время службы. На собеседовании мне поставили «отлично», но потом я никак не мог добиться встречи с деканом, а по телефону мне сказали, что я не принят! Подтвердились слова Горбачёва, что без взяток в МГУ не поступить!
Я, веривший в идеалы социализма, очень болезненно переживал случившееся. От переживаний я заболел. Дышал с болью в груди, а вызванная по телефону московский терапевт сказала, что это – невроз дыхательных путей, выписав мне обезболивающие средства. Скоро физическая боль прошла, но осталась боль душевная. Я понял, что живу в стране, где нет ни законов, ни совести!

2. «Узел связи».
По прибытии из Москвы родители, уже не обвиняя меня в неумении поступать в институт, сразу же предупредили, что «пора работать». Я ещё и не подумал, куда мне устроиться, как сестра моей матери тётя Рая пришла и сообщила о том, что договорилась с неким Фёдором Федотовичем о моей работе в местном узле связи. Я даже и представить себе не мог, что такое будет.  Я пришёл в сельцовский узел связи к начальнику Васильеву Ф.Ф. Я не особо переживал, как он отнесётся к моей кандидатуре, поскольку мне было наплевать на всё.
Я вошёл в скромное помещение дома по улице Кирова, 59 и увидел в кабинете простого мужика лет пятидесяти, который с величием посмотрел на меня.
– Ты – Костя Сычев? – спросил он.
– Да! – последовал ответ.
– Ты разбираешься в связи?
– Я прослужил в войсках связи два года.
– Что у тебя есть?
Я достал удостоверение на кабельщика-спайщика 4-го разряда, которое получил не за знания, а просто, как результат окончания учебки . – Вот, пожалуйста.
– О, так ты – кабельщик! – сказал, к моему ужасу, Федотыч. – Тогда мы возьмём тебя с руками! Тут нам приписали какого-то Ковалёва… Может мы избавимся от него из-за тебя!
На следующий день я поехал вместе с отцом, который решил проконтролировать моё устройство, в Брянск на улицу Станке Димитрова, 44, где располагался районный узел связи. Мы вошли в скромное здание, заявили о своём появлении и поднялись на второй этаж. Там располагался руководитель. Никаких формальностей не было: Раввин Семён Анисимович принял нас без всяких проволочек.
Он был очень внимателен. Выслушав меня, прочитав текст моего «липового» удостоверения, он сказал, что очень ценит молодых специалистов и утверждает меня на должность кабельщика-спайщика, как это записано в удостоверении.
Как я понял, Семён Анисимович был очень умным человеком и прекрасно знал, какой я кабельщик-спайщик. Реальным кабельщиком был Володя Ковалёв, который приезжал из Брянска Первого.
Так я устроился на работу в сельцовский узел глинищевского отделения. Там у нас не было разницы, кто кабельщик, кто связист. Группа состояла из опытных  специалистов – Носова Валеры, возраст которого превышал 40 лет, Горнева Владимира, примерно его ровесника, недавно пришедшего Руденкова Анатолия, двадцати восьми лет и, наконец, Ковалёва Володи, который был старше меня на пять лет.
Основная наша работа заключалась в приёме заявок от населения и устранении неисправностей. Мы и ездили по заявкам. Но Ковалёв не ездил и требовал, чтобы его  поставили на работу только по кабелям. Он ценил свой труд и знал свои достоинства, ибо работал в своё время в Монголии, куда не посылали кого попало. Почему-то он хорошо относился ко мне, хотя и видел, что я – слабый специалист.
Вместе с тем я не могу сказать, что зря проедал государственные деньги. Очень скоро я освоил лазание с «когтями» по столбам и, несмотря на свой природный страх к высоте, справлялся со своими обязанностями добросовестно.
Но мои старшие товарищи были куда как опытней! Другое дело, что они сильно «заливали за воротник». Я же совершенно не пьянствовал, ибо готовился к поступлению в институт. Моей мечтой было высшее образование.
Поэтому, когда мои товарищи пьянствовали в мастерской, я уходил. Они обижались. Это было нелегко переносить, но я терпел.  Однажды зимой мы с Горневым Владимиром Киреевичем приехали в посёлок Первомайский на электричке. Этот посёлок относился к Сельцо. Мы быстро нашли проблему в контакте провода, доставлявшего связь от фидера на вершине столба, устранили её и уже собрались уходить, но хлебосольные хозяева предложили выпить. Я не пошёл в их дом, а «Киреича» пришлось потом тащить на санках, которые дали хозяева выпивки. Я дотащил Горнева до электрички и с помощью граждан, всегда сочувствующих пьяницам, погрузил его в поезд. Потом с великим трудом выгрузил сани в Сельцо и потащил их к дому своего напарника. Там сразу же выбежала его любящая супруга и вытащила своего обмочившегося любимого. Я же с горечью пошёл домой.
Все работы связистов по установке телефонов или устранению каких-то нарушений всегда сопровождались пьянками. Но я в них не участвовал.
Однажды случилась любопытная история. Володя Ковалёв, прекрасный знаток связи, как-то решил зайти в нашу телефонную станцию и проверить абонентов. На это требовалось особое разрешение, но Ковалёв, как работник своей службы, свободно прошёл на коммутатор и нашёл фальшивый номер. Он любил выпить и решил использовать ситуацию. По номеру он узнал адрес абонента, который неофициально пользовался телефоном, и отправился к нему на квартиру. Нелегальный абонент не только выдал Горнева, поставившего ему нелегальный телефон, но и был вынужден «поставить бутылку» Ковалёву, с гневом бросив ему в лицо телефонный аппарат. Это была обычная практика, когда половина абонентов просто не подключались в сеть для того, чтобы чиновники и торгаши могли выкупать телефонные номера. Таким образом создавался искусственный дефицит, характерный для России.
Но в то время я был далёк от политики и хотел жить так, как все, не обращая внимания на происходящее.
Как молодому парню мне хотелось встречаться с девушкой. Я нашёл себе таковую в местном узле связи, тогда называемым «Почтой». Чёрненькая, красивая, стройная девушка Лида, работавшая там оператором, привлекла моё внимание.
Мы познакомились. Я помню, как мы прогуливались с ней и дошли до улицы Лягина. Мной овладела страсть, и я попытался поцеловать её, но она оттолкнула меня и сказала, что «такое возможно только после женитьбы». Я проводил её домой до общежития, чувствуя раздражение, а когда она приревновала меня к моей сестре, я прекратил с ней всякие отношения.
Тем не менее работа в узле связи продолжалась.
Как-то приехали специалисты из Глинищева и потребовали, чтобы мы участвовали в замене проводов на магистрали Брянск – Дятьково.
Я лазил со всеми по столбам и спаивал провода. Тогда я впервые увидел, что есть спички, которые расплавляют железо проводов!
Но время шло,  и я постепенно приближался к поступлению в институт.
А Ковалёв хотел иметь со мной более близкие отношения. Как-то он предложил мне принять участие в крещении его дочери. Я согласился, ибо это меня ничем не обязывало. Я приехал по указанному адресу в Володарский район Брянска  и оказался в центре трущоб. В одном из жалких домов и ютилась семья Ковалёвых.
Когда я приехал, Володя сказал, что ты теперь «мой кум и поехали крестить мою дочь».  Я согласился, и мы поехали в церковь. Там состоялось крещение, а потом мы вернулись в барак, где «отметили» случившееся.
Володя был женат на Наде, очень красивой женщине. На празднестве присутствовали и две её сестры. Надя была средней, а её старшая сестра тоже была замужем, а вот самая младшая – Люда – была незамужней. Она всё рвалась танцевать  со мной, прижималась ко мне, но я ничего, кроме безразличия к ней, не испытал. А когда спустя некоторое время Ковалёв проинформировал меня, что у неё были проблемы «по женской линии», я понял, зачем он звал меня на крестины.
Через недолгое время после всех этих событий в узле связи я  уволился для поступления в педагогический институт. Но предварительно, ещё зимой я обратился к начальнику БЭТУС Семёну Анисимовичу Раввину с заявлением об установке мне бесплатно городского телефонного аппарата и радиоточки. Тогда телефон был предметом роскоши, но я, как работник связи, имел право на внеочередную установку. Васильев Фёдор Федотьевич, мой непосредственный начальник, пытался воспрепятствовать моему желанию, но Володя Ковалёв посоветовал обратиться к главному руководителю, и тот не отказал. Так у меня появился телефон, и я почувствовал себя «белым человеком»!
Правда, бесплатно я недолго пользовался телефоном и радио и вскоре, когда уволился 30 июня 1976 года для поступления в институт,  пришлось с того времени вносить абонентскую плату, но тогда это были небольшие деньги.
Но накануне моего увольнения произошли новые события.
Весной этого года уволился из армии мой друг, Костя Горбачёв. Мы поддерживали с ним связь по телефону. Он спросил меня, куда я хочу пойти учиться, а я ответил, что в Брянск переходит педагогический институт из Новозыбкова (об этом вещало радио), и я хочу поступать на исторический факультет, поскольку с детства питал любовь к исторической науке.
Костя сказал, что поступить в местный пединститут по специальности «история, обществоведение и английский язык» очень непросто. –  Там будет местная элита! – сказал он. – Видишь ли, диплом историка да ещё со знанием английского языка – это значит кандидатура на партийную номенклатуру! А здесь всё замётано! Но я тебе помогу. У меня работает в этом институте родная тётка – Иванютина Вера Ивановна – и я попрошу, чтобы она сделала всё возможное, чтобы ты поступил.
Мы договорились встретиться с Верой Ивановной. Она ещё не переехала в Брянск и жила в Новозыбкове. В условленный срок я приехал в Брянский Аэропорт, купил билет (тогда это стоило недорого) и вылетел на самолёте Ан-22 в Новозыбков. С собой я вёз икону св. Николая, которую выкупил во время работы в узле связи у Толика Руденкова, который, в свою очередь,  получил её от какой-то старухи.
О религиозности тёти Веры я узнал от Кости.
Я никогда раньше не летал на самолёте и, тем более, на «кукурузнике», хотя был наслышан, что впервые летавшим это очень тяжело. Перед полётом мне даже выдали пакет для рвоты. Но этого не потребовалось. Я, конечно, не испытывал комфорт от резких падений самолёта «в яму», но благополучно добрался до цели, чувствуя лишь некоторое головокружение.
Зато когда мы приземлились, и я вышел на зелёный газон аэродрома, мне показалось, что я несколько пьян. Летели немногим больше сорока минут.
Потом подошёл местный автобус, я сел в него и добрался до центра Новозыбкова.
Я быстро нашёл дом и квартиру Веры Ивановны. Она радушно встретила меня и очень была рада подарку – иконе св. Николая.
Потом она захлопотала о моей сытости. – Костя, ты очень голоден! – сказала она. – Я сейчас приготовлю тебе что-нибудь наскоро поесть!
Я запротестовал, но это было бесполезно. Минут через пятнадцать она внесла в комнату, где я сидел за столом, дымящуюся яичницу.
Я ничего не имел против этого блюда, хотя был сыт. Однако, когда стал есть яичницу, я быстро обнаружил за яйцами обжаренное сало. С превеликим трудом я проглотил свинину, которую просто не мог терпеть! Но обижать хозяйку я не хотел. До сих пор у меня в груди торчит это противное сало…
Потом Вера Ивановна подала мне творог со сметаной, и я съел и это, стараясь как-то замять «аромат» прошлого блюда.
– Мне сказал Костя, – молвила тётя Вера, – что ты собираешься поступать в Брянский пединститут.
– Именно так, – ответил я.
– Тогда я хочу познакомиться с твоими письменными сочинениями, – сказала Вера Ивановна. – Я дам тебе адрес, а ты пришлёшь мне что-либо из своих работ.
– Хорошо, – ответил я, и мы распрощались. Я же поехал на местном автобусе в посёлок Климово. Там в селе Новый Ропск жили тёти моего друга Кости Горбачёва, и он ранее предложил мне после встречи с Верой Ивановной приехать туда, куда и сам собирался. В Климово я сел на автобус до Нового Ропска и скоро прибыл туда. Тётушки Кости проживали на улице Заречной. Я быстро нашёл их дом. Старшая сестра – Ульяна Павловна – очень приветливо встретила меня, когда я открыл их калитку. Затем пришла Надежда Павловна, её младшая сестра и тоже была очень гостеприимна. Они некогда работали сельскими учительницами и теперь пребывали на пенсии. Костя Горбачёв – сын их брата Михаила Павловича, работавшего директором ПТУ в Унече – был их любимцем. Я переночевал у Костиных тётушек, а на другой день пошёл к остановке автобуса, где вскоре встретился с приехавшим моим сослуживцем, Костей. Мы были очень рады этой встрече, много говорили, смеялись и по дороге к его тётушкам вспоминали службу.
Пребывая в деревне, нам было скучно. Но я, как будущий историк, сразу же увлёкся местными достопримечательностями. Я видел курганы, насыпи и считал, что там есть много археологических ценностей.
Первоначально мы пошли в местную деревянную церковь. Я сразу же оценил это строение XVII веком и не ошибся. Мы вошли в храм и познакомились с местным священником – Иегудиилом-Мефодием – как он назвал себя.
Отец Иегудиил был слегка пьян, когда мы начали с ним обход церкви. Речь его понималась с трудом. Он показал нам местные иконы, написанные, вероятно, здешними «малятелями». По виду я оценил эти «малявы» XVIII – XIX вв.  Хотя сама церковь была по моей оценке лет на сто раньше.
От скуки мы слонялись без дела. Как-то утром мы вышли на улицу и увидели, как толпы людей бегут к местному сельмагу.
– Хлеб привезли! – сказал Костя, и я понял, каких успехов достигла «социалистическая» индустрия.
Прошло ещё пару дней. Мы вышли погулять по деревне, но вдруг наткнулись на двух девушек, бредущих к остановке автобуса.
Костя сразу заинтересовался. – Это – местные ****и! – сказал он. – Надо бы пообщаться с ними!
Мы пошли навстречу, и девушки оказались сговорчивыми. Они легко согласились на знакомство с нами и сказали, что едут в Чернигов в торговое училище. Костя наобещал им всех благ, мы быстро сбегали в магазин, купили бутылку водки и бутылку розовой шипучки, но девушки, отпив вина, отказались на большее, и нам ничего не оставалось как проводить их на остановку.
Зато на следующий день приехала из Ленинграда девушка Горбачёва. Она, видимо, раньше состояла в интимной связи с ним, и он пригласил её туда. Девушка была приятной внешности, но недостатком её был большой орлиный нос.
– Она – армянка! – сказал мне тогда Костя. – И я не мог не пригласить её, потому как она такая страстная во время секса и так кричит с хрипом, что заглушает все звуки!
Но их секс у тётушек вряд ли получился, потому как я не слышал никаких «хрипов», но тётушки были очень недовольны её приездом.
Через день я уезжал в Брянск вместе с этой девушкой. Она выглядела очень раздражённой. Мы зашли с ней в вагон-ресторан, выпили, закусили, и я спросил: «Что значит по-армянски «хура муну потс»? Я это слышал от одного из абитуриентов Ленинградского пединститута. На это она ответила: «Я знаю только одно слово – «потс»! Это – очень плохое слово!» На этом мы и расстались.
Поскольку я обещал Вере Ивановне прислать ей несколько образцов своих сочинений, я собрал пару своих старых сочинений, оставшихся с 10 класса, с оценками на «четыре» и написал ещё три небольшие работы по книгам русских классиков.
Её ответ был для меня неожиданным. Она очень высоко оценила написанное и даже выразила своё возмущение «четвёркам», поставленным в своё время нашей прославленной литераторшей, Татьяной Николаевной Булгаковой.
– Кому же тогда поставили «пять»? – спросила она. – Видимо, в вашем классе учились одни гении?!

3. Поступление в пединститут

На 1 августа 1976 года в пединституте был назначен первый экзамен. За несколько дней до этого я приехал  в Брянск в приёмную комиссию для передачи документов на право сдачи экзаменов. Когда я пришёл в секретариат, секретарша, осмотрев мои документы, заявила, что на моём аттестате о среднем образовании нечёткая печать.
Пришлось возвращаться в Сельцо. Я пошёл в школу, где учился. Там меня направили к завучу. Им оказался бывший директор Рябиков Сергей Алексеевич, цитаты которого касательно Баранова я запомнил на всю жизнь.
– Сергей Алексеич, – сказал я, – вот так получилось, что у меня в аттестате стоит нечёткая печать. Из-за этого у меня частые проблемы.
Бывший директор не долго думал и, достав из стола печать, чётко проставил оттиск на аттестате. Уж меня-то он хорошо помнил!
Итак, я прибыл в институт для сдачи экзаменов. И первым экзаменом была история. Здесь я не испытывал проблем и на все вопросы ответил безупречно, получив «отлично».
Вторым экзаменом было сочинение, предмет, на котором обычно «сажали» неродовитых абитуриентов. Сочинение, поскольку я помню, было связано с творчеством Льва Толстого, произведения которого я досконально изучил. Я написал довольно большое сочинение и спокойно отправился домой, надеясь, что оценку моего творчества проведут не сельцовские педагоги. В результате я получил «отлично».  Да и как могло быть иначе, если я всегда писал свои работы, не оглядываясь на трафареты и указания литераторов. Но уже потом я узнал, что моё сочинение курировала сама Вера Ивановна Иванютина, ещё тогдашняя заведующая кафедрой. Она потом сказала мне во время личной встречи в сквере, что сама оценила моё сочинение, как лучшее! Не по знакомству, а по факту… Мне было приятно это слышать, ибо в молодости  я ещё не понимал, что в России никому не нужны ни знания, ни таланты…
Потом был устный экзамен по русскому языку и литературе. Попался билет по Маяковскому. Я не любил этого полусумасшедшего коммуниста-агитатора, но его произведения хорошо знал. Экзаменаторы долго пытали меня и были страшно потрясены, что я знаю его сборник «Ламцам-дрица-ца», как я им сказал. На деле же такого сборника не было! Я процитировал оттуда всякую чушь и получил «отлично».
А последним экзаменом был английский язык. До этого экзамена я случайно встретился в Сельцо с моим учителем географии – Иваном Кондратьевичем  Справцевым – который рассказал мне о том, как педагоги сговаривались против меня, чтобы лишить возможности найти достойное место в жизни. Среди хулителей он назвал Людмилу Андреевну Астахову, которую я раньше боготворил, считая своим наставником в изучении истории. Сопоставив его высказывания с фактами, я понял, что он был прав. Тогда же в беседе со мной Иван Кондратьевич спросил, куда я поступаю, а я ответил. И он попросил меня передать от его имени привет его боевому фронтовому товарищу – Балунцу Ивану Михайловичу. Я ещё до последнего экзамена не знал, кто это и пошёл на кафедру английского языка. Там и пребывал этот преподаватель. Я вошёл в его кабинет, поздоровался и передал привет от Справцева И.К. Тот был очень рад, улыбнулся и поблагодарил меня. И вот так получилось, что когда я сдавал экзамен по английскому, хорошо подготовившись и стараясь, я заметил, что экзаменаторы явно были против меня. Неожиданно вошёл Балунец и что-то им сказал. В результате мне поставили «хорошо», и,  как я потом понял позже, могло быть и хуже Вот тогда я усомнился в справедливости выставления оценок. Мне было дико: кто же знает лучше, я, просидевший всю жизнь за учебниками, или дети влиятельных людей!
Не забуду, как ещё во время экзамена по истории, когда я, взяв билет, стал готовится к ответу, сидевшая рядом со мной девушка (как я потом узнал, Марина Горохова, дочь большого начальника КГБ) попросила моей помощи. Она и так бы поступила по протекции, но я не знал об этом и стал ей помогать, в результате чего экзаменатор подошёл ко мне и поставил на мой лист «галочку». Только безупречные ответы на все вопросы спасли меня тогда.
И вот я, сдав последний экзамен, вышел в коридор. Неожиданно ко мне подошёл декан факультета иностранных языков, на который я поступал – Ястребов В.В. Он пригласил меня в кабинет и досрочно поздравил с поступлением на инъяз – отделение история и английского языка. Потом, когда я приехал в Сельцо, через три дня пришло письменное уведомление о моём зачислении на учёбу в пединститут. Так я стал студентом БГПИ имени И.Г.Петровского.

Студенческие годы

1. Поездка в колхоз

1 сентября 1976 года я приехал, согласно присланного вызова, в Брянск на церемонию посвящения в студенты.  Когда я добрался до только что построенного института, там уже скопилось множество людей. Я приехал вовремя, минут за пятнадцать до начала церемонии. Пришлось помучиться, втискиваясь в переполненный донельзя троллейбус № 3, который полз из Бежицы, как улитка. Я стоял в толпе и ждал, когда начнётся «священное» действо, недоступное для большинства людей.
Наконец, время наступило и с трибуны (у входа в институт) последовала речь ректора, Слюняева Ф.И. Он высказывался недолго, упомянул, в первую очередь, роль родной коммунистической партии в происходившем, выразил свою глубокую благодарность этой политической силе и передал трубку первому секретарю обкома КПСС товарищу Крахмалёву М.К. Последний подошёл и снова проинформировал нас о роли КПСС в истории Брянщины и создании нашего пединститута. Его речь, написанная по бумажке, была бесцветной и скучной. К тому же он без конца повторял «так сказать», «понимаете ли» и «Э-э-э», что говорило о его совершенной безграмотности.
После этой неприятной речи, сопровождаемой жидкими аплодисментами, на трибуну взгромоздилась какая-то женщина и громогласно заявила: – А теперь я прошу к трибуне наиболее достойных студентов-первокурсников – Станислава Ермошенко и Наталью Алёхину! Они, как представители нового студенчества, получат от нас символический подарок – большую зачётку и ключ от института! Похлопаем, друзья!
Молодые люди приятной внешности подошли к трибуне, и женщина вручила им большую книжку, имитирующую зачётку студента и ключ, как в сказке о Буратино.
Потом последовало ещё несколько выступлений.
Я, привыкший в армии слушать всякую чушь, терпеливо стоял на месте. Вспомнилась фраза какого-то моего военачальника: – Армия научит вас терпеть всё, что угодно!
Вот я и вытерпел.
После невыносимо нудных речей к трибуне подошёл ректор и сказал: – А теперь студенты каждого курса, ждите своего куратора, после чего отправитесь в аудитории для организационных мероприятий. Он перечислил факультеты и кураторов. Нашим руководителем был объявлен Янченко Павел Петрович.
Как там всё это было, я не помню. В памяти лишь осталось, как Павел Петрович пришёл, позвал студентов-историков инъяза, и мы сгрудились вокруг него. Его голос был настолько громким, что никто не ошибся, и мы, 56 человек, пошли вслед за ним в институт.
Мы поднялись на четвёртый этаж и вошли в большую аудиторию, где все вместились. Янченко сказал, что теперь мы – студенты пединститута, факультета иностранных языков, по специальности – история и английский язык. Он долго, громко и нудно с постоянным повторением звука «Э-э-э!» разъяснял нам, что мы теперь – оплот государства, элита общества, которая должна «добросовестно учиться, чтобы нести свои знания, основанные на марксизме-ленинизме, в массы и быть примером во всём»!
Наконец, после поучений, он сообщил, что в следующий понедельник мы должны приехать на вокзал Брянск-1 в рабочей одежде и с запасом продовольствия на один  день. – Мы поедем к совхоз «Стародубский», – завершил он своё выступление, – и будем помогать советским крестьянам убирать яблоки!
Когда я прибыл домой, началась, как обычно в таких случаях, паника. – Что покупать? Что давать с собой? – металась мать.
– Представления не имею, – ответил ей отец.
Наконец, мы решили пойти в местный универмаг, чтобы  купить простую рабочую одежду – фуфайку, брюки, называемые тогда «техасками», и туфли «прощай молодость». Это обошлось недорого, поскольку в то время в эту одежду одевалась большая часть страны.
В упомянутый понедельник я, собрав свои вещи и еду (крутые яйца, хлеб, пряники, кусок вареной курицы), прибыл на электричке из Сельцо на вокзал Брянск-1.
Там я быстро нашёл и своих будущих товарищей и куратора – Павла Петровича. Они собирались в глубине зала перед расписанием междугородних поездов. Я помню, как увидел очень красивую девушку – Бондареву Ирину – и приблизился к ней. Как оказалось, она кого-то ждала.
– Вот это моя судьба, – подумал я, глядя в глаза невысокой черноглазой красавицы. Однако мои иллюзии прервал внезапно появившийся парень, Павел Илларионов, как я потом узнал. – Привет, Ирочка, – сказал тот и поцеловал приглянувшуюся мне девушку в щёку.
Та с радостью ответила ему поцелуем, и я понял, что эта красавица не для меня.
Затем стали собираться другие студенты. Когда я отвернулся от влюблённой пары, ко мне приблизился голубоглазый парень моего же среднего роста со светлыми волосами.
– Я – Атапин Андрей из Севска, – сказал он, – а ты?..
Вдруг к нам подошёл невысокий светловолосый парень с серыми глазами. Он носил своеобразную причёску «a la Beatles», но его светлые волосы были негустыми, как говорят, «жидкими». – Я – Коля Бурухин, – сказал он, – из Курской области, родины Хрущёва, посёлка Хомутовка.
Я представился и посмотрел на Николая. Он чем-то напоминал персонаж оперы «Борис Годунов», и это мрачное творение я видел по телевизору. – Как ты напоминаешь царевича, – сказал я, вспомнив оперную руладу: «…убиенного царевича Дмитрия…». Ты   очень похож на оперного сына Ивана Грозного! Форменный царевич!
Так это прозвище потом и укоренилось за Колей.
Мы ещё некоторое время поговорили о всяких пустяках, пока не пришёл поезд, и мы поехали в Стародуб.
Поезд шёл довольно долго, часов восемь (соответствуя уровню развития страны), и когда мы приехали в полной темноте, большинство из нас желали только одного: спать.
Однако и здесь пришлось повозиться. Высадившись из поезда, мы пешком направились к какому-то общежитию, а прибыв туда, занялись разбирательствами, кто куда вселится. Наконец, где-то к полночи, все подыскали свои спальные места и легли на кровати с матрацами, но без белья, гремевшими железными пружинами, стараясь уснуть. Но от утомления и долгой суеты не спалось. Ребята со старших курсов –  Саша Подвойский, Саша Локтев, рослый могучий богатырь с густой светлой бородой, Володя Федосеев и другие, разговаривали по-тихоньку между собой.
Тут мне пришла на ум знаменитая армейская «поэма» – «Баллада о вдове Глафире» – найденная мной в выдвижном ящике стола в моём штабном кабинете во время отъезда моего предшественника – Алексея Даньшина. Там был старый, зачитанный до дыр блокнот с текстами разных песен (в том числе блатных), рассказами бывалых солдат о своих сексуальных подвигах. Помню одну цитату из такого рода «рассказа»: «Я подошёл к девушке и стал мять её груди. Тогда она стала раком, её влагалище вывернулось, и я с мандражом стал напяливать её на свой член…»
Все упомянутые «рассказы» сопровождались примерно такими же сценами, только с переменой поз. Мне было смешно тогда! Но особенно я смеялся, когда прочитал стихотворную «Балладу о вдове Глафире»! Это было порнографическое «произведение», написанное с юмором так, что сексуальная жизнь воспринималась, как посмешище.
Одно время, когда ко мне в штаб приходили друзья, я показывал им блокнот с творчеством наших воинов, и мы дружно хохотали. В конце концов, я запомнил текст «поэмы» и мог без запинки рассказать её любому слушателю.   
И вот, когда старшекурсники заговорили «о скукотище», «о тягости работы в колхозе», я привстал на своём матрасе и предложил послушать знаменитую поэму, которую я назвал «бестселлером нашей воинской части».
Студенты заинтересовались моим предложением. – Давай, валяй! – крикнул Локтев. – Может, хоть посмеёмся.
Уже с первых слов анонимного произведения, которое приписал прежний владелец блокнота В.И.Баркову, вся спальная комната затихла. Иногда до меня доносились тихий смех, бормотание, но все старались не мешать мне, а когда я закончил словами – Наутро там уже ругались Танюша с бедною вдовой. Вдова кричит: – Ведь ты ж йибалась! Теперь уж очередь за мной! Коль не пастух была бы драка: йибал обеих молодец. Одну в бисту, другую – в сраку, вот тут и повести конец! – раздался такой гром аплодисментов, что в нашу спальню прибежали кураторы – Павел Петрович и Валерий Иванович, низенький, напоминавший ростом подростка, хотя ему было уже под сорок.
– Что тут у вас случилось?! – закричали они.
– Да ничего, – ответил невозмутимо Подвойский. – Вот тут Костя рассказал нам интересную и смешную балладу! Мы и порадовались?
– О чём же была баллада? – спросил с интонацией подозрительности Павел Петрович. – Там не было политики?
– Да нет, не волнуйтесь! – пробурчал Локтев. – Там только про любовь.
– Слава богу! – сказал, успокоившись, Янченко. – Про любовь говорите хоть до утра, но чтобы завтра хорошо работали!
И мы после нескольких реплик старшекурсников погрузились в сон.
Наутро, около семи часов, нас разбудили кураторы. – Марш умываться! – крикнул Янченко, и мы устремились в умывальник, напоминавший то, что я уже пережил в военной казарме.
Для большинства такое первое умывание было тяжёлым испытанием, я же, отслужив в армии, ничего нового не увидел.
После умывания Павел Петрович повёл нас в ближайшую столовую, где мы приняли скромный, но достаточно сытный завтрак, расплатившись своими деньгами. Еда обошлась недорого. Зато потом столовая оплачивалась совхозом, где мы работали.
За нами скоро прибыли автобусы, и нас повезли на обширные яблочные поля совхоза «Стародубский».
Там мы работали с девяти часов утра до шести часов вечера, собирая упавшие и сброшенные с деревьев яблоки. В два часа дня до трёх часов нас отвозили в ту же самую столовую, упомянутую раньше, а потом возвращали на работу.
Часть студентов снимала яблоки, другая часть получала их и передавала на упаковку. Я занимался только упаковкой яблок. Все они были осеннего сорта – «Антоновские» – готовые к долгому хранению. Я видел, как сортировали яблоки. Абсолютно небитые, снятые прямо с деревьев, поступали в отдельную тару – сбитые из дерева ящики. В такие же ящики, но уже под другой этикеткой, поступали яблоки-падальницы, на которых были следы ударов. Как мне разъяснили, первые были – высший сорт, вторые – первый сорт. А совсем некачественные яблоки помещались в отдельную тару и, как сказали мне, шли для Брянского ликёро-водочного завода, на «червивку».
Так и прошли эти тридцать с лишним дней. Мы работали, а вечером болтались без дела по общежитию. В коридорчике на ступеньках лестницы обычно сидел с гитарой Подвойский и пел заунывные песни «о жизни». В его репертуар входили песни на стихи Есенина и окружавшие его однокурсники часто ему подпевали. Периодически они пребывали в подпитии, но кураторы делали вид, что этого не замечают. Иногда к ним подходили и ребята-первокурсники. Среди них я увидел рослого светловолосого парня, который с удовольствием подпевал старшим. Мы познакомились. Он назвался Олегом Щербаковым, родом из Унечи. В дальнейшем мы часто общались с ним и даже дружили.  Мне, молодому человеку, было скучно в компании подвыпивших парней, к тому же для нас, начинающих студентов, существовал «сухой закон». В поисках развлечений я решил познакомиться с какой-нибудь девушкой, ибо у меня совсем не было никакого опыта общения с женским полом.
Из инъяза мне приглянулась девушка по имени Лариса. Она одевалась в обтягивающую тело одежду и, хотя не была большой красавицей, вызвала у меня симпатию. Я познакомился с ней как бы случайно, она ответила мне согласием встречаться, и я захотел её внимания. Но Лариса не приближала меня к себе и держала на расстоянии. Я не мог ничего понять, но однажды ко мне подошёл один из старших студентов – Саша Подвойский – и разъяснил, что «Лариса – девушка Володи Федосеева, которая поссорилась со своим женихом и морочит тебе мозги».
– Не ссорься с влиятельным Володей, – посоветовал он. – Его батька работает в институте на нашей кафедре, а значит, ты поимеешь много неприятностей! А Володя с Ларисой скоро помирятся, и ты останешься в дураках!
Как я понял после внимательной проверки, он был прав. Тогда я отказался от «ухаживаний» за морочившей мне голову девушкой и стал отбывать «колхозную практику» на общих основаниях.
В выходные дни нам совсем было нечего делать. И в субботу, и в воскресенье мы не работали, а болтались по городу. Я знал ещё со школьной скамьи, что Стародуб – старинный русский город, и поэтому стал ходить по всем городским окрестностям, осматривая достопримечательности и рисуя в тетрадь местные памятники архитектуры – Николаевский собор и трёхглавый полковой Рождественский собор XVII века. Однажды во время рисования последнего памятника меня окликнул один из наших студентов, представившийся Юрой. – Какого фуя ты тут торчишь?! – возмутился он. – Зачем тебе нужны эти запущенные церкви?! Что, нефуй делать?
Я вспомнил Никольский собор, памятник начала XIX века, построенный в стиле «ампир». Тогда я зашёл внутрь в незакрытую дверь и увидел сидевших там в изобилии кур на длинных насестах. Несчастные птицы выглядели как узники подземелья и внушали тоску.
Слова Юры попали на благодатную почву. – Он прав в том, что я зря занимаюсь изучением исторических памятников, – подумал я. – Власти и народ очень скоро их уничтожат».
– Что ты предложишь? – спросил я Юру. – Ведь здесь совершенно нечего делать?
– Как нечего? – Усмехнулся тот. – Да я вот только что «трахнул» местную бабу! Вот иду от неё, и теперь мне нужно что-нибудь выпить!
– Да как же ты сумел добиться этого? – удивился я. – Вроде бы тут и женщин не видно?
– Не смеши! – улыбнулся Юра. –  С этим у нас не бывает проблем! Я вот пошёл погулять по улице неподалёку от нашей общаги. Вижу, идёт молодая женщина с приятным лицом. При ней и жопа и груди. Я ей: «Девушка, а какие у вас прекрасные ножки!» А она вдруг разворачивается и говорит: «Готовь три рубля и эти ножки будут у тебя на плечах!» Ну, я не растерялся, деньги у меня всегда при себе, и мы пошли к ней на квартиру, где я три раза трахнул ею, а в последний раз – раком. Тогда она отказалась принимать у меня деньги и попросила почаще приходить к ней. Вот мы и расстались. А теперь – пошли в местную пивную!
После рассказа Юры я почувствовал стеснение в груди и поплёлся за ним к центру города, где располагалась пивнушка местного пивзавода. Пиво оказалось очень неплохое и мы, в процессе потребления этого напитка, разговорились. Оказалось, что Юра – житель города Почепа с фамилией «Болтушный». Он, как и я, отслужил в армии и поступил в Брянский пединститут на инъяз, но по специальности – английский и немецкий языки! – Это не беда, что мы учимся на разных отделениях, – сказал он в завершение нашего знакомства. – Наша дружба ещё впереди!
На следующий день я познакомил Юру с Андреем Атапиным, которого я встретил ещё на вокзале, и мы втроём стали ходить в выходные дни, да и в конце рабочих дней в стародубскую пивную. Иногда «скидывались» и на большее: покупали и вино. Тогда вино продавалось в больших бутылках по 0,75 или 0, 8 литра, было недорого, и студенты часто его потребляли.
В один из выходных дней мы с Андреем, Колей Бурухиным и Юрой пошли на местные «танцы». Я в юности вообще на такие мероприятия не ходил. Но по совету Юры Болтушного, «познавшего основы жизни», я туда пошёл. Мы прибыли на небольшую площадку с дощатым полом, окружённую с трёх сторон забором, предварительно изрядно выпив. Конечно не до «положения риз», ибо наши кураторы, среди которых был Павел Петрович, воинствующий трезвенник, дали бы нам «нахлобучки».  За вход на танцы деньги не брали. Мы чувствовали себя в лёгком подпитии, и когда заиграла музыка местного оркестра, все, находившиеся на площадке, заметались. Как я понял тогда, в этом «метании» и заключались тогдашние танцы. Я, чувствуя опьянение и небывалую смелость, пригласил на танец красивую местную девушку. Она согласилась, и мы заметались с ней, махая руками и ногами. Вдруг раздался громкий крик. – Тань, ты что?!! Неужели ты влюбилась в этого фрайера!
Девушка, танцевавшая со мной остановилась. К нам подбежал здоровенный зверского вида парень, руки которого были исписаны татуировками, следами тюремного заключения. – Да я просто танцую, – ответила моя девушка, опустив руки. Танцы между тем продолжались, поскольку играла музыка.
– Тогда какого фуя этот козёл клеится к тебе?! – заорал местный гамадрил.
Я не успел и слова промолвить, как к нам подбежал Юра Болтушный. – Ты что, гандон! – вскричал он. – Совсем офонарел! Да я тебе сейчас!
И он с размаху нанёс удал кулаком в рожу уголовника. Тот рухнул с криком: – Братва! Убивают!
Со всех концов выскочили пьяные парни, и началась массовая свалка. Я не помню, что было дальше, но услышал, лёжа на дощатом полу, как стихла музыка и раздался свист милицейских свистков. – Костя, давай бежать отсюда! – сказал мне подскочивший с пола Юра. – Иначе загремим в милицию!
Мы подскочили, прихватив с собой «Царевича» и Андрея,  удрали и прибыли в общежитие. Я думал, что страсти улеглись. Но вскоре к нам нагрянули разъярённые, вооружённые камнями и палками местные подростки. Мы оказались в осаде. Благо, что в общежитии был телефон, и наши начальники вызвали милицию.
Переговоры с разгневанными обывателями продолжались, как я узнал потом, до утра. Мы же вовремя легли спать и проснулись как раз перед умыванием. Утром было плохо: чувствовалось похмелье. Но мы работали «на яблоках» так же, как и все. Наши начальники и не подозревали нас в случившемся вчера вечером.
После той потасовки мы «не рыпались» и вечерами далеко не ходили. От безделья у меня сложилась мысль создать нашу собственную студенческую организацию. Но политических идей у меня не было. Я прекрасно понимал, где мы живём, и в компании своих новых друзей – Андрея Атапина, которого я назвал «Киреичем», в честь Володи-связиста, с которым работал в Брянском ЭТУСе, и «Царевича» мы решили назвать нашу организацию ОПСН – Общество по справлению нужды. Все долго смеялись, когда я рассказал об этом. А Юра Болтушный, по отцу Георгиевич, будущий «Георгич», вообще был в восторге. История об ОПСН скоро вышла за наши пределы и дошла до ушей куратора – Павла Петровича Янченко. Сначала он отнёсся к этому очень серьёзно, но когда услышал мои объяснения, захохотал: –  Вот, как ты придумал, Костя! – говорил он, задыхаясь от смеха! – Справлять нужду – главное! Но ведь ты прав!
Чувствуя, что нас поняли, мы продолжали куражиться, объявляя всем и каждому, что справление нужды – основа жизни советских людей!
Так мы постепенно «дотерпели» колхозную практику и в скором времени вернулись в Брянск.

2. Первый курс

Учёба в институте оказалась достаточно прозаичной. На исторический факультет инъяза  поступили ребята очень непростые – с протекцией. Как я понял тогда, если бы Вера Ивановна, тётя моего друга Горбачёва, не поддержала меня, то и я бы не попал в этот «блатной» вуз!
А мои родители продолжали тешить себя надеждами на справедливость, верили, что я «добился всего» своими силами, и у меня сложилось мнение, что они – совершенно обманутые люди.
Тем не менее, я был очень хорошо подготовлен к учёбе, ибо хотелось в недалёком будущем заняться научной деятельностью.
Как только мы прибыли на занятия, в нашу большую аудиторию, где помещались все студенты исторического отделения, впервые созданного при институте, пришли декан факультета В.В.Ястребов, секретарь факультетской комсомольской организации Вера Данилова, наш куратор П.П.Янченко, которого студенты прозвали «Пэпэче» и ещё какие-то преподаватели.
После соответствующего ритуала руководители предложили нам избрать старосту каждого отделения и комсорга. Первое отделение считалось самым высокоидейным. Там учились «преданные партии и народу» студенты Исакова Люда, Чуркова Лариса, Таня Селянина и другие не менее активные девушки. Результатом выборов явилось избрание на пост старосты отделения Исаковой Люды. Комсоргом избрали единогласно, как и Люду, Таню Селянину, девушку из Тольятти. Она приехала в Брянск из такой далёкой глубинки потому, что там, видимо, поступить нормальному человеку (без денег и «блата») уже было совсем невозможно. Да и «ставки» там были, как я понял, колоссальные, и Брянск в ту пору не дошёл до такой глубины падения, как было там.
После выборов в первом отделении наступила наша очередь. Пока ребята спорили, я вскочил и громко сказал: – Я предлагаю на место старосты Гикова Володю. Он культурный, доброжелательный и умный парень! Такой легко справится с работой старосты.
Против моих слов не было ничьих возражений, и Володя Гиков стал нашим старостой до самого конца учёбы. Это был рослый красивый парень с курчавыми волосами. Он прибыл в Брянск из райцентра – Дятьково – где жили его родители. Мы были в то время знакомы с ним накоротке. Но он произвёл на меня хорошее впечатление.
Как только его избрали, встал вопрос о комсорге группы. Вот тут я пожалел, что выскочил со своими предложениями по старосте. Володя Гиков встал и предложил избрать меня на это место. Как я не возмущался и не отпирался, коллектив единодушно проголосовал за меня. – Опять собрания и протоколы! – с горечью подумал я, вспомнив воинские будни.
Помню первую лекцию, которую вёл сам зав. кафедрой истории Юрий Борисович Колосов. Он читал курс истории СССР. Лекция шла в соответствии с советскими требованиями, когда преподаватель был скован бесчисленными инструкциями, поэтому выглядела нудно. Сидевший со мной Саша Тимко сказал, что «очень скучно», а я на это ответил: «Он хорошо знает историю, но не может это выразить».
Саша сначала ошибочно посчитал, что я критикую Колосова, но потом оказалось, что я был прав: он действительно боялся говорить истину!
Вскоре я понял, что Колосов Ю.Б. – умный и порядочный человек, истинный глава историков Брянского пединститута.
А вот археологию и историю древнего мира вёл Павел Петрович Янченко. Он хорошо излагал всем известные истины из учебников истории школы и вузов, но вёл свои занятия исключительно нудно. Он постоянно бубнил чисто марксистские трактования того, что его авторитеты не знали. Это был необычайный оригинал! Англичане назвали бы его «band on the run», поскольку он делал всё стремительно, на бегу. Буквально врываясь в аудиторию, он начинал быстро ходить возле кафедры, размахивая руками и громко, с завыванием, произнося фразы. До сих пор не забуду его магическое «Э-э-э-э!». Павел Петрович был человеком спортивного склада. Проходя, порой, по коридору на пути в аудиторию, он буквально таранил на своём пути стены, двери, поражая окружающих своей физической мощью. Его сила, быстрота и энергия заражали студентов, приводя не всегда к нужным результатам. Многие студенты, которые плохо учились и поступили в институт только ради диплома, очень боялись Павла Петровича. Хотя, по сути, это был добрый и отзывчивый человек, весьма неравнодушный к качеству знаний своих студентов.
Забегу вперёд. Через годы после моего выпуска с Павлом Петровичем расправились. Он был принципиальным человеком и, как член приёмной комиссии, ставил абитуриентам заслуженный балл. И вот однажды ему позвонил ректор института и предложил поставить оценку «отлично», именно так, как это принято в современной России, своему «протеже». Но Павел Петрович, выслушав ответ этого «протеже», поставил ему неудовлетворительную оценку. Увольнение в стране, где нет ни чести, ни совести, не заставило себя долго ждать. И Павел Петрович уехал в родную Унечу, где работал простым преподавателем профтехучилища…
В ту осень 1976 года мы часто посещали лекции, работали на практических занятиях по английскому языку. Учёба была очень серьёзной.
Вместе с тем возникли новые обстоятельства. Ведь оставалось и свободное время.
Что было делать? Обычно я уезжал домой в Сельцо, где отдыхал, а потом наутро вновь ехал на занятия. Ездил я на электричке до станции «Орджоникидзеград», там выходил и садился на троллейбус № 3, который и вёз меня почти до самого института.
Ездить взад-вперёд было утомительно, и я подал заявление на общежитие. Как ни удивительно, это заявление было удовлетворено, и я вселился в студенческое общежитие – огромный восьмиэтажный дом, тогда, по-видимому, самое высокое здание в Брянске.
Мы жили на седьмом этаже в небольшой комнатке втроём – я, Олег Щербаков и студент-старшекурсник Николай Неруш. Последний редко бывал в общежитии днём: любил всевозможные компании, застолья и приходил только ночевать в состоянии сильного подпития.
Я помню, как однажды утром Неруш явился в состоянии тяжёлого опьянения. Он стал что-то напевать, и мы с Олегом проснулись. Я увидел, что Коля был полностью голым. – Хи-хи-хи, моя Сюзанна, – пел он. – Наша жизнь полна химер! И давно стоит бананом наш видавший виды хер!
Он раскачивался, и его гениталии болтались. Было смешно. Потом он завалился спать, а мы занялись подготовкой к занятиям.
Мои друзья – Царь, Киреич и Георгич – жили в другом боксе, вместе с Ковшурой Юрием, которого звали «Митричем». Он тоже был в колхозе «Стародубский», но как-то с нами не контачил, но запомнился мне причёской в старинном стиле a la Richeliev.
Я пребывал в общежитии в учебные дни, а в субботу вечером уезжал домой в Сельцо.
Учёба шла спокойно, однако не прошло и месяца, как меня с Володей Гиковым вызвали в деканат и объявили, чтобы мы вновь готовились к поездке в колхоз, на сей раз на уборку кормовой свеклы. Уже через день мы, студенты первого курса инъяза всех отделений (а были ещё следующие отделения: английского и немецкого языка, французского и немецкого),  прибыли на вокзал Брянск-1.
Мы выехали на пригородном поезде в сторону райцентра – Унечи. Поезд двигался очень медленно, и мы скучали. Разговоры о жизни с новыми товарищами скоро надоели, и было тошно смотреть на мелькавшие за окнами унылые осенние пейзажи.
Наконец, поезд остановился, и мы выскочили на свежий воздух. Там, возле вокзала нас ожидал колхозный автобус, в который мы набились, как сардины в банку.
Места для сидения уступили девушкам и преподавателям, которых было немного.
Нашим куратором на время работы в колхозе оказалась некая Сёмина (её имя, отчество я забыл). Она была невысокой светловолосой, очень крикливой и заносчивой. С виду ей было немногим больше двадцати лет. Мужчин из преподавателей с нами не прислали. Сёмина, ассистент кафедры история, считала себя «пупом земли». Как мы вскоре узнали, её отцом был известный директор совхоза, герой соцтруда. Было ясно, кто опекал молодую и тщеславную преподавательницу.
На колхозном автобусе мы ехали больше получаса и остановились перед дорожной табличкой «село Платково».
Когда мы вышли, наша куратор Сёмина потребовала, чтобы «весь актив шёл со мной в правление колхоза».
Мы с Гиковым пошли за ней и за каким-то мужичком, якобы бригадиром.
Правление представляло собой единственный кирпичный дом в деревне. Одноэтажный. Председатель, здоровенный краснорожий мужик, сидевший за столом, встретил нас приветливо: – Здравстуйте, студенты, – сказал он. – Я крепко рад, что вы приехали, чтобы помочь нам убрать кормовую свеклу! Крепко много этого осталося в поле! Поэтому надо забуртовать всё это! Постарайтесь сделать это перед проверкой из обкома!
Сёмина сказала: – Мы сделаем всё, что надо! Свекла будет убрана!
Довольный председатель сказал, что для нас будут созданы все необходимые условия, и  что его секретарь даст нам списки местных жителей, где мы сможем остановиться.
После недолгих разговоров мы узнали, что будем жить в избе местной колхозницы Марии Павловны. Мы и называли нашу хозяйку «Павловной».  В избе поселился весь «бомонд»: я, Георгич, Царь, Митрич, Киреич и Гиков. В остальных избах расположился прочий персонал.
Как только мы вселились, Георгич потребовал выпивки. За ней отправился Андрей Атапин (Киреич). Через недолгое время он вернулся из местного Сельпо с шестью бутылками водки и с несколькими банками рыбных консервов.Тем временем Павловна приготовила нам горячую отварную картошку.
– Садитесь с нами, Павловна! – предложил я. – Выпейте хоть рюмочку!
Павловна не растерялась, опрокинула стакан, и отправилась укладывать спать своего внука. У неё была дочь, работавшая в соседнем селе Высокое, рядом с Платковым, где находился какой-то нефтеперерабатывающий комбинат. Она имела ребёнка от какого-то высокопоставленного лица того комбината и, будучи дурой, скрывала истинное имя отца, за что получала большие деньги. Мальчик рос диким. Однажды мы пришли в дом раньше обычного.  Павловна купала своего внука в корыте. Увидев нас, мальчик, примерно четырёх лет от роду, дико заорал: – Бабушка, идут чужие!
Он так стеснялся, что мы вышли в сени и дождались пока малолетнего дибила не успокоят.
Что касается колхозной практики, то я, сразу же, придя на поле, где находилась неубранная кормовая свекла, понял, что готовится показуха для проверки обкомом КПСС.
– Ребята, – сказал я своим друзьям, – нас прислали сюда для того, чтобы покрыть преступления здешнего колхозного начальства! Они вовремя не сумели убрать урожай и теперь хотят сгноить, то, что осталось, в ямах!
Началась «итальянская забастовка». Мы вроде бы пребывали на рабочих местах, но уборка свеклы затянулась. Нашу плохую работу заметили студенты других отделений инъяза. Ко мне подошла девушка по фамилии Черножукова и осудила нашу медленную работу. Она была одета в обтягивающее трико и все формы соблазнительной девушки были выставлены наружу. Я, с трудом сохраняя самообладание (она мне очень понравилась), сказал ей, что мы работаем так, как можем!
Развитию наших отношений помешали последующие события. После «работы», вечером, мы играли в футбол, разбившись на две команды. В первой был я, Юра Ковшуро, а в воротах стоял Царь. Против нас играл Георгич и Гиков, а в воротах стоял Андрей (Киреич). Матч шёл спокойно и счёт был 1:1, когда вдруг я неожиданно пробежал и забил гол Киреичу.
– Ах, ты, иоп твою мать! – заорал разгневанный Георгич и в процессе бега с размаху ударил Андрея ногой в зад.
Но время истекло, и проигравшим пришлось покупать нам выпивку. В попойке участвовала и наша хозяйка, которая восхищалась нами.
Она сказала, что в этот вечер в местном клубе шёл какой-то допотопный фильм. В Брянске он уже давно прошёл, и когда мы услышали об этом, нам стало скучно.
– Вот бы девок потрахать! – мечтательно сказал Георгич.
Хозяйка услышала и прибежала в нашу комнату. – Идите в клуб часам к десяти, – сказала она. – Кино закончится, и молодёжь выйдет к озеру! Сейчас уже ноябрь, и озеро замёрзло, там наша молодёжь и встречается!
Георгич был заинтригован. – Пойдём на озеро, – сказал он, может найдём там девок для йэбли!
Мы все пошли туда в установленное время. Как раз закончилось кино, и из клуба вышли местные жители. Мы стали ждать, но тут Георгич прохрипел: – Ребята, я хочу посрать!
Он резко присел на лёд озера и стал справлять большую нужду. Вслед за ним приспичило и остальным. –– Вот что значит хозяйский хрен, – подумал я, присоединяясь к товарищам и садясь на корточки, – буквально раздирает зад!
В это время на льду появились местные парочки. Они ходили возле нас, разговаривали, не видя ничего в темноте, и не мешали нам оправляться. Сделав должное, мы быстро ушли назад, к Павловне.
Наутро Павловна, ставя нам на стол горшок с картошкой, возмущалась, что «какие-то негодяи обосрали весь наш пруд, и молодые втопились в говно»!
Мы посочувствовали ей, а Георгич сказал: – Чтоб им всем жопы разворотило!
На следующий день было воскресенье – выходной день – и мы вновь решили заняться спортом.
Сначала мы пошли на местный турник. Рядом с турником располагалась штанга с запасными грузами. На турнике я, как бывший воин, легко подтянулся больше, чем Георгич, который тоже служил на год позже меня, но был грузным и не ожидал от меня такой прыти. Но когда стали поднимать штангу с гирями, Георгич оказался на высоте. К концу соревнования он опережал меня на 20 килограммов! Значит, я должен был поставить ему две бутылки «белой»! Это не входило в мои планы, ибо я считал себя победителем. Поэтому я потребовал установить на штангу 80 килограммов.
Я решительно подошёл к помосту, стал поднимать штангу, но не учёл «сельских возможностей»: у штанги не было закрепителей грузов! Я уже поднял весь вес и только собрался опускать штангу, как она вдруг накренилась и тяжёлый довесок упал мне на ногу. – Крак! – и я почувствовал страшную боль.
– Ах, иоп вашу мать! – только и успел вскрикнуть я.
Ко мне кинулись товарищи, которые видели мой триумф и падение, но боль от этого не уменьшилась. С трудом я добрался, ковыляя, до дома Павловны, где мы немедленно «сдобрили» водки, которую принёс Царь, посланный Георгичем. Боль несколько утихла, но наутро возобновилась, и нога приобрела вид утюга. – Надо ехать в районную больницу! – сказал Гиков. – Ибо если у тебя перелом, необходимо лечиться!
На следующее утро я уехал в местную районную больницу Унечи. Нашёл я это учреждение довольно легко. Достаточно было увидеть, как в ту сторону шли бесчисленные толпы.
Когда я дошёл до районной поликлиники, то там, в регистратуре, было «некуда яблоку упасть». Только к полудню я, наконец приблизился к окну регистратуры и получил направление к хирургу. Возле кабинета хирурга я просидел ещё около двух часов, и когда вошёл, едва стоял на ногах. Рослый здоровенный верзила, одетый в белый халат, встретил меня. – Что с тобой? – спросил он.
– Сломал ступню, – сказал я. – На меня упала гиря с весовой штанги!
– Ладно, – сказал врач, – снимай обувь.
Я быстро снял туфлю с опухшей ступни. Врач ощупал её, и я с трудом терпел его пальпацию, покрываясь потом.
– Надо рентген! – заключил «эскулап» после прощупывания. – Идите в кабинет номер восемь!
 – А как же очередь? – возмутился я. – Мне что, вновь придётся сидеть в мавзолее?!
– Нет, – сказал врач, умывая руки, – вы зайдёте ко мне со снимком без очереди.
Я пошёл в рентгенкабинет и быстро сделал всё, что требовалось.
…Уже через час я ехал в районном автобусе в сторону села Платково, держа в руке заветную справку, в которой констатировалось, что у меня тяжёлый ушиб стопы, и я освобождаюсь от любого физического труда на двадцать дней!
Вечером мы с нашими ребятами ещё раз хорошо «сдобрили» и залегли спать.
Через несколько дней закончилось захоронение свеклы от глаз начальства, и мы отъехали назад в Брянск.
Опять началась учёба и произошедшее вскоре забылось.
В один из дней ноября ко мне подошёл Болтушный Юра и предложил съездить на свадьбу в Бежицу к какой-то студентке инъяза Носовой.
С этим согласились мои друзья – Царевич (Коля Бурухин), Киреич (Андрей Атапин) и Митрич (Юра Ковшуро).
Мы поехали и остановились возле общеизвестного здания – «Китайской стены». Там мы нашли квартиру, где и было таинство.
Я ничего не помню от того празднества. Все что-то кричали, провозглашались тосты. Я очень много выпил. К примеру, я взял какую-то вазу и влил тула бутылку водки, после чего, к изумлению сидевших за столом, выпил это. Видевшие таковое, сказали, что я выпил якобы воду… Однако вскоре я сильно опьянел. Мне стало душно в многолюдном обществе, и я решил уйти, чтобы чего нибудь не натворить. С большим трудом я дошёл до станции Орджоникидзеград и поехал домой на электричке, где меня разбудили проводники поезда уже при обратной езде от Жуковки.
Что касается моих товарищей, то они спокойно вернулись домой, и проблем у них не было.
Прошло несколько дней. Учёба шла своим чередом. Мы сидели на лекциях и, порой, дремали, но пропусков занятий не было. Вот с практическими занятиями не всегда было гладко. По английскому языку споров не возникало. Здесь никто ничего не знал. А у меня кроме знания самоучителя Петровой вообще не было ничего. Поэтому все сидели тихо и выполняли всё, что требовалось. Но на практических занятиях по истории СССР были неувязки. На занятия нам назначили преподавателем Сёмину, бывшую куратором в колхозе. Она плохо относилась ко мне и ещё в колхозе пыталась создать для меня неприятности. Но поскольку у меня имелась справка об освобождении от работ, она ничего не могла сделать. В скором будущем, я узнал, что она готовилась отчислить меня из института, искала среди студентов поддержки, но стукачей не нашла.
И вот наше первое практическое занятие. Она сразу же показала себя не просто некомпетентной в истории, но откровенной дурой! Не имея школьного педагогического опыта, она решила управлять студентами!
Когда она вошла, все встали, как обычно, в знак приветствия.
– Товарищи! – сообщила преподавательница. – Сейчас мы должны осветить тему Великой Отечественной войны! Вы должны знать, что эта война была спланирована фашистами по плану Барбаросса. И враги выдвинулись к нашим границам, рассчитывая захватить СССР мгновенно. С каких направлений они действовали?
Я спокойно сидел, понимая, что передо мной не преподаватель, а глупая и безграмотная женщина, достигшая статуса ассистента «по блату».
– Пусть себе работает, – думал я, – а меня это не касается…– И спокойно стал дремать.
Вдруг я услышал: – Отвечайте, Сычев!
Со мной рядом сидел Царь (Бурухин), он толкнул меня локтем: – Костя, тебя зовут!
Я инстинктивно вскочил. – Что вы хотели?
– Назовите направления ударов фашистов!
Я усмехнулся, подумав, «Зачем тебе это надо, дура?», но сказал: – Нацисты продвигались на север, юг, запад и восток!
В аудитории раздался смех.
– Вы специально издеваетесь надо мной! – едва не заплакала преподавательница.
– Прекратите, Сычев! – вскричала наша студентка Ильянова, типичная «терпила», поддерживавшая всех, кто бы ни преподавал.
– А что мне прекращать? – спросил я в полной тишине. – Если мне задаёт вопрос глупый человек, то я отвечаю идентично! Она должна радоваться, что я вообще ответил. Ей не место в среде преподавателей вуза. Пусть сначала поработает в школе!
Я сел в полной тишине, погрузившись в сон, и занятия на уровне дибилов продолжались.
Прошло ещё несколько дней. Как-то в конце занятий ко мне подошёл Георгич и предложил съездить в Бежицу, чтобы пообедать в местной «Шашлычной», располагавшейся на улице Куйбышева. Я согласился. К нам присоединились Киреич, Митрич и Царь. Приехав туда, где никогда не был, я обнаружил обычную забегаловку с элементами ресторана.  Мы сели за стол, и официант предложил нам меню. Мы быстро выбрали пельмени с маслом, графин вина и бифштексы. Официант удалился.
Вдруг Георгич полез под стол и достал оттуда бумажник. – Ребята! – сказал он. – Смотрите, что я нашёл! Здесь почти полтораста рублей! Вот попьёмся!
Сто пятьдесят рублей тогда были большими деньгами. Мы ликовали.
Георгич немедленно заказал самые дорогие блюда вкупе с водкой. Я не помню как мы пили, только остались в памяти слова Андрея Атапина (Киреича): – Теперь, когда я богат…
Мы на «автопилоте» сели в троллейбус и поехали к пединституту. А когда приехали, то меня совсем развезло. Помню лишь то, что Георгич кричал на меня: – На хер ты с нами поехал! Лучше бы отправлялся в своё Сельцо!
Я, едва воспринимая сказанное, но чувствуя оскорбление, схватил свою ученическую сумку, и сел в троллейбус, только что подъехавший к остановке, надеясь уехать в Бежицу. По дороге я, будучи в опьянении, заснул и очнулся только, когда водитель подошёл ко мне и вывел меня на улицу. Я даже забыл свой портфель. Двигаясь в сторону вокзала «Орджоникидзеград», я вдруг услышал, как закричала какая-то женщина: – Спасите!
Я, почти ничего не соображая, кинулся на помощь. Результатом этого явилось моё попадание в вытрезвитель. Или, как тогда официально называли это учреждение – «Медицинский вытрезвитель». Уже потом я понял, что стал жертвой милицейского мошенничества: они инспирировали нападение на женщину и задерживали любого защитника, ибо считали, что таковым может быть только сильно пьяный! Чтобы кто-то в своём уме и трезвом рассудке защитил слабый пол, было просто немыслимо в Советской России.
Утром я очнулся в вытрезвителе на остановке «Холодильник». Вокруг лежали закоренелые пьяницы, воспринимавшие своё попадание, как что-то обыденное.
Я был вскоре вызван и предстал перед дежурным лейтенантом.
– Фамилия, имя, отчество! – потребовал тот.
Я не знал, что потерял свою сумку и документы в ней и сказал свои подлинные данные.
– Где работаете? – спросил альгвазил.
– Я учусь в БПИ , – ответил я, чувствуя безнадёжность своего положения.
– В БТИ? – переспросил милиционер.
Я кивнул головой.
После этой процедуры меня завели в фотографический кабинет, где сняли с меня фотографию. И я, с головной болью и полной безнадёжностью вышел на улицу.
Было холодно. Ноябрь давал знать. Но мне было не до чего. Я понимал, что все мои многолетние старания для поступления в институт, мои труды по подготовке к сдаче экзаменов идут прахом.
– Что же делать? – лихорадочно мелькнула мысль.
Денег в карманах не было: выгребли альгвазилы. И я ещё оказался должен шестьдесят рублей! Огромные по тому времени деньги.
– Ладно, – подумал я тогда про себя. – Надо бороться! Попробую что-то сделать!
Ещё от Горбачёва я слышал о массовом взяточничестве во всех органах власти страны. – Поеду, займу денег у друзей, а там, как получится! – решил я.
Подойдя к троллейбусной остановке, я остановил первое попавшееся мне пустое такси. Тогда этот вид транспорта был легко доступен. Войдя в салон с «фонарём» под глазом (что всегда было атрибутом попадания в вытрезвитель), я безмолвно сел и предался размышлениям. Но водитель был больше меня приближён к действительности.
– У тебя есть деньги? – спросил он резко.
– Денег у меня нет! – честно ответил я. – Но очень скоро они будут!
– Как скоро? – усомнился водитель.
– Как только приедем в пединститут!
– Так ты студент?
– Да, – ответил я и честно рассказал, что со мной приключилось.
Водитель немного подумал и, покивав головой, сказал: – Вот что, студент. У меня есть кое-какие связи в Бежицкой милиции. Но чтобы их реализовать, нужны деньги. Да и мне надо заплатить. Заплатишь мне сто рублей и поставишь выпивку с закуской милиции –  мы замнём это дело!
Я с радостью ухватился за такую возможность.
Мы подъехали к пединституту. Я устремился наверх на четвёртый этаж. Слава Богу, что в это время занятия по английскому вела Валентина Яковлевна Гумен, чудесная женщина, уважительно относившаяся к студентам и ко мне лично.
Я постучал в дверь, и когда Валентина Яковлевна открыла её, я спросил: –  Можно пригласить Ковшуро и Щербакова?
–  А что случилось, Костя? – спросила преподавательница в недоумении, глядя на меня с ужасом. – У вас подбит глаз…?
– У меня большие неприятности, – сказал я без всяких раздумий, – и если вы не поможете мне, дело будет очень плохо!
– Конечно, конечно! – сказала Гумен и вызвала в коридор моих друзей.
Сначала вышел Юра Ковшуро, и я рассказал ему о сути дела. – Нужно сто рублей! – сказал я. – Иначе всё погибло. Я в скором времени свой долг верну.
– Но у меня здесь только восемьдесят рэ, – сказал товарищ. – Вот, возьми!
Я поблагодарил.
А тут вышел и Олег Щербаков. – Что с тобой, Костя? – спросил он насмешливо. Но я не обиделся, зная, что так он обращается всегда, и рассказал о сути.
– Пошли в общагу! – сказал Олег, выслушав меня. – Стольник я найду!
Мы пошли с ним в близлежащее общежитие, и он вскоре принёс мне десять красных бумажек.
– Спасибо, друг! – поблагодарил я, с радостью чувствуя, что у нас есть настоящее студенческое товарищество.
Вернувшись к такси, я отдал водителю обещанные сто рублей, и мы поехали назад в Бежицу. Остановившись на улице Ульянова возле большого гастронома, водитель повёл меня внутрь. Там мы быстро купили четыре бутылки водки по 4 рубля 62 копейки, 4 банки рыбных консервов в томате и полкило вареной индейки, хлеб, всего на сумму не больше 20 рублей. Потом мы поехали в сторону управления милиции Бежицкого района. Остановившись у входа, водитель сказал мне сидеть и ждать. Я сидел на скамейке, «ни жив, ни мёртв». Наконец  мой спаситель вышел и позвал внутрь. Я вошёл в отделение, продвинулся по коридору и оказался в кабинете, где сидели трое милиционеров с офицерскими знаками. Старший был капитаном.
– Вот он наш нарушитель! – сказал водитель такси. – Он очень виноват и раскаивается!
– Ну, что, мудила? – усмехнулся добродушно капитан с пшеничными усами. – Видать, перебрал?
– Так точно, товарищ капитан! – сказал я по-армейски.
– Ладно, с кем не бывает! – бросил офицер. – Пить с нами будешь?
Я содрогнулся от отвращения: – Не могу, товарищ капитан, и так лихо!
– Ладно, фуй с тобой! – засмеялся капитан. – Вот, бери свои бумаги, прочитай и порви! На руки я тебя их не дам!
Я с нетерпением схватил целую кипу протоколов и прочих бумаг в трёх экземплярах, а когда стал читать, ужаснулся. Получается, что я оказал ожесточённое сопротивление милиции, кого-то избил да ещё пытался кого-то изнасиловать!
– Мог бы сесть! – усмехнулся капитан, но мы – не звери, понимаем…
Я с ожесточением разорвал на мелкие части все три пачки бумаг и когда вышел на улицу почувствовал полную усталость.
– Спасибо вам! – сказал я водителю, спасшему меня от исключения из института, да и, возможно, большего. – Я вас никогда не забуду до конца жизни!
– Ладно, парень! – рассмеялся таксист. – Не ты первый! Главное, дальше не теряй голову и не забудь, где ты живёшь!
Я запомнил это. Однако, когда я вернулся в институт уже на следующий день, оказалось, что в вытрезвителе Советского района побывали и мои друзья – Георгич и Царь. Я пришёл к ним в общагу, и Юра с гневом обрушился на меня. – Это из-за тебя мы попали в «мойку»!
– Как же так? – удивился я. – Ведь я оказался в Бежице, и сам попал в вытрезвитель!
– А так, – буркнул Георгич. – Ты поехал с нами из «Шашлычной» в институт, надеясь переночевать в общежитии. Мы были сильно выпивши, но ты совсем «окосел»! Да и Царь сильно набрался. Только вышли из троллейбуса, а ты – бух! И грохнулся на асфальт при всех студентах. Там был целый мавзолей! Ладно, что наши не видели… Ну так вот… Мы кинулись тебя поднимать, как повалился Коля Бурухин, то бишь Царь. Мы подняли его, а ты вновь свалился! Словом, зайибали! Когда мы в последний раз поднимали Царя, ты куда-то исчез…
– Он сел в троллейбус, – вмешался в разговор Юра Ковшура ( Митрич), – и уехал в Бежицу!
– А тут ехала милицейская машина, – продолжал Георгич, – и нас с Царём забрали. А Митрич с Киреичем сбежали в общагу, бросив нас!
– А что нам было делать: вместе с вами угодить в «мойку»?! – возмутился Киреич. – Вам что, легче бы от этого стало?
– В общем, привезли нас в вытрезвитель, что на Пионерской улице! – молвил раздражённый Георгич. – Я не был пьян и возмущался, что меня незаконно задержали! Но с ними было бесполезно спорить! Пришлось раздеваться и ложиться на топчан. А вот Царь был совсем никакой! Его едва откачали нашатырём! Местный фельдшер полчаса возился с ним! А наутро нас подняли, заставили одеться, сфотографировали, отняли все деньги и, слава богу, засчитали часть из них, как плату за услуги. – Юра показал квитанцию. – И вот теперь придётся ждать письма в институт! Оттуда же всегда сообщают о попадании в «мойку»! Видно, выгонят из института! Поеду в Почеп к матери, может окажет какую-то помощь.
И он стал собираться на рейсовый автобус.
…Через неделю весь наш курс собрали в поточной аудитории. – Товарищи студенты! – промолвила сидевшая в президиуме комсорг факультета Вера Данилова. – Сегодня у нас на повестке дня обсуждение поведения нашего товарища Бурухина Николая! Он ухитрился попасть в вытрезвитель!
И она подробно изложила суть дела. Зачитала и письмо от руководства милиции Советского РОВД. Эпиграфом к этому «произведению», названному «Сигнал из вытрезвителя» было следующее четверостишие: «Противны пьяницы, как слизни, Они в наш быт беду несут! Мешают нашей светлой жизни! Их всех – на общий строгий суд!»
Рассказ Даниловой  и чтение упомянутого «сигнала» вызвали дружный смех у сидевших в зале. Нас буквально трясло, и только один Царь – Коля Бурухин – сидел мрачный, как туча.
Тогда я встал и сказал: – Товарищи! Зачем мы осмеиваем Колю? Ведь с ним случилась беда! Надо сочувствовать, а не смеяться!
Вера Данилова нахмурилась. – И зачем ему сочувствовать? – возмутилась она. – Его надо исключать из комсомола! В наших рядах нет места пьяницам, позорящим комсомол!
В аудитории загалдели, заспорили. – Какое исключение? – выкрикнул я. – Человек впервые в жизни напился! Так что теперь? Выгонять его из института? Ведь исключение из комсомола грозит именно изгнанием! Что он такого страшного сделал? Я предлагаю объявить ему строгий выговор и предупредить, чтобы такого больше не повторялось!
Неожиданно открылась дверь, и в поточную аудиторию вошёл Котин Володя, однокурсник, только с немецкого отделения. Он приблизился к Даниловой и что-то ей сказал. Та повернулась к нам. – Товарищи! – объявила она. – Только что состоялось комсомольское собрание по Болтушному Юре с англо-немецкого отделения. Коллектив вынес ему строгий выговор с занесением в личное дело, так что у нас есть прецедент!
Мы вздохнули с облегчением. – Золотой осёл возьмёт любой город! – буркнул Саша Тимко. – Я видел, как мать Георгича входила в институт с двумя огромными сумками.
Я понял сказанное: мама Георгича была заведующей рестораном «Почеп»!
Поскольку «дело Георгича» успешно разрешилось, то и Коля Бурухин отделался строгим выговором: «двойные стандарты» были не в моде у студентов.
Для несчастных ребят, побывавших в «мойке», последовало ещё одно наказание: обоих выселили из студенческого общежития. Коля Бурухин быстро снял комнату в Брянске в одном из коммунальных домов по улице Асовиахима. А я отказался от своего места в общежитии в пользу Георгича. Написал заявление об этом, но началась волокита. И только с очередным приездом мамы Болтушного – Лидии Константиновны – вопрос легко разрешился, и Георгич поселился на моё место, а я стал ездить на учёбу из Сельцо, что было крайне трудно. Зато во время полуторачасовой поездки я успевал выполнить домашние задания, прочитать дополнительную литературу и выучить несколько английских слов. Приезжал я в институт рано, за час до занятий, и, пользуясь свободным временем, тишиной в аудитории, «углублял» свои знания.
Учёба шла своим чередом. Валентина Яковлевна Гумен меня ни о чём не спрашивала, и так мы дошли до первой сессии. Это случилось в январе 1977 года.
Внезапно сняли с должности декана В.В.Ястребова. – Что за ерунда? – говорили мы, но никто ничего не знал, и ходили слухи, что он брал взятки…
Деканом временно стал преподаватель английского языка по фамилии Шадрин. У нас он не преподавал, и я ничего не могу сказать о его работе. Знаю только, что он был мужем Надежды Амиршоевны, нашей преподавательницы английского, имел учёную степень кандидата филологических наук. А вот заместителя декана – Евгения Ивановича – не забыл. Он был одноглазым. На одном из глаз у него было бельмо. Поскольку декан был больше занят проблемами факультета инъяза с отделениями чисто языковыми, его заместитель занимался нами.
На первую сессию выставили немного предметов. Но экзамены были по истории древнего мира, истории СССР. А дальше были зачёты.
По истории древнего мира меня экзаменовал Янченко. Он знал об ОПСН и со смехом относился ко мне. Но на экзамене был серьёзен. И даже, когда я полностью ответил на все вопросы билета, у нас разгорелся спор по поводу происхождения древних людей. Главным козырем Павла Петровича был некий Поршнев, которого он считал гением. Я же вообще о нём не слышал ничего. И когда Янченко назвал его критерием истины, я возразил. Тем не менее Павел Петрович, несмотря на разногласия, поставил мне «отлично».
Следующий экзамен был у Юрия Борисовича Колосова по истории СССР. Я взял билет, не стал готовиться и попросился отвечать.
Глава нашей исторической кафедры улыбнулся и сказал: – Давай, Костя, отвечай! Я думаю, что ты сможешь раскрыть все темы!
Я стал отвечать, он слушал и вдруг говорит: – Костя, ты хорошо подготовился!  У тебя есть все способности настоящего историка! Думаю, что у тебя впереди большое будущее!
И он поставил мне «отлично». Так я стал стипендиатом с одними отличными оценками, и мне назначили повышенную стипендию в 50 рублей (обычная была – 40 рублей)!
Я сначала не принял во внимание слова нашего завкафедрой, но потом понял всё в буквальном смысле, почему считаю Ю.Б. Колосова не только выдающимся историком, но и честным человеком, лишённым тогда возможности стать историком истины!
Наш курс делился на два отделения. Своё – второе отделение – мы узнали с первых дней обучения. Наиболее яркими личностями были: Митрич, Царевич, Киреич, Володя Гиков (которого Георгич почему-то прозвал «Геков»), Олег Щербаков, наиболее честный и порядочный человек, которого злопыхатели назвали «Слон», Стас Ермошенко (которого звали иногда по имени известного польского спортсмена «Шозда»), Сергей Кокотов (очень умный парень, исключительно честный и смелый, которого звали «Шериф», поскольку он напоминал кинозвезду из Голливуда), Вася Ханенко, который долгое время боролся со мной за гегемонию, Гена Саксонов, поэт, писавший всякую чушь, Юра Карпин (кличка «Чирва»), человек, с которым можно было всегда договориться. А вот девушки нашего отделения были очень разные. Наташа Алёхина – красавица – была очень умной, но заносчивой и хитрой, сидевшей в тени и никогда не высказывавшей своего мнения. Наташа Левкова, ничем не уступавшая в красоте, но более обаятельная и добрая  – всегда могла высказать своё собственное мнение и на общих собраниях, и во время занятий. Я очень уважал Наташу Левкову и считал её лучшей девушкой факультета.
Она была, как я полагал, недоступный для меня идеал.
Остальные девушки были «тихони», ставившие целью получить образование и не вникавшие во внутреннюю жизнь курса. Света Пасынкова из Новозыбкова была моей ровесницей. Странно было, что она ещё не вышла замуж при том возрасте, хотя она была приятной внешности, белокурая, сероглазая. С ней можно было спокойно говорить и о политике, и о преподавателях: она была хорошей собеседницей и никогда не доносила на товарищей. Вместе с тем, ей совсем не везло на парней: она выглядела грустной и редко улыбалась.
Таня Ковтунова была спокойной и доброжелательной девушкой. Она носила очки и, казалось, за их линзами не видела происходивших событий.
Ира Ильянова – девушка приятной внешности – было вообще чужда любых общений с нами. Она не вмешивалась ни в какие дела, отсиживалась и считала своё отношение к студенчеству по известному принципу: «Моя хата с краю – я ничего не знаю!»  Она даже проявляла враждебность к тому, как мы высказывали свои насмешки по адресу «кремлёвских старцев», но никогда не доносила.
К ней была близка Алла Херкунова, проживавшая в какой-то деревне на западе Брянщины. Она тоже почти не вмешивалась в жизнь студентов, но на собраниях меня никогда не поддерживала. Она после 3 курса вышла замуж и перевелась на заочное отделение, после чего я никогда её не видел.
Была и ещё одна примечательная девушка – Ирина Водяго. Она отличалась своей украинской красотой. Черноглазая, круглолицая, добродушная, она пленяла этим всех. Никогда не вмешивалась в политические разговоры и когда говорила, мы улыбались и чувствовали себя на высоте: она была истинной женщиной, не перечившей мужчинам. Но самой весёлой и улыбчивой девушкой была Люда Шипик. Она никогда не унывала и тем подавала пример оптимизма остальным студентам.
Особую оценку заслужила  Люда Финогенова, которая не отличалась красотой, но делала всё, чтобы её считали страхолюдиной.
Ещё была у нас особая «красавица» – Дербенёва Нина –  которая была старше меня на четыре года! Поговаривали, что её «принял» в институт известный писатель Николай Грибачёв. Но она почти никакой роли в нашей жизни не играла.
А вот Таня Шибаева из Жуковки была довольно активной, но не в учёбе, а в бесконечных знакомствах с различными парнями. Сергей Платонов с ехидством говорил, что у неё только Ленина не было, потому что – покойник! На третьем курсе она даже ухитрилась «залететь», как тогда говорили девушки. Она почти год встречалась с каким-то грубым, темноволосым студентов из физмата и рассчитывала выйти за него замуж. Но случился «облом», и ей пришлось делать аборт, после чего она долго ходила болезненной и хмурой. Она было худенькой, круглолицей, приятной внешности, но, ввиду своих интимных похождений, училась весьма посредственно. Зато удачно вышла замуж. Сразу после четвёртого курса она «поймала» какого-то заезжего офицера, служившего в Подмосковье. Свадьба у них состоялась по месту службы жениха. Она пригласила на свадьбу наших студентов, и многие поехали, я же отказался.
Очень хорошее впечатление в годы учёбы оставила Люда Зубачёва. Рослая, стройная, приятная лицом, она с пониманием относилась к нашим «выкрутасам» и даже ласково улыбалась, услышав или увидев что-нибудь из наших шуток и смешных поступков. После окончания института она вышла замуж за Серёжу Кокотова, и они вместе отправились работать по распределению в какую-то деревню.
Я едва не забыл Марину Горохову, симпатичную девушку, дочь полковника КГБ, с которой я столкнулся на вступительном экзамене. Она вела себя тихо, не стремилась выделяться, поскольку знала, что ей гарантирован диплом и, естественно, хорошее распределение по окончании института.
Первое отделение было немножко иным. Среди парней ярко выделялся Алексей Хотяновский, с причёской a la Beatles, красивый рослый парень, который, как поговаривали, уже к поступлению в институт был дважды женат. Но помимо внешности в начале обучения он ничего не показал.
Зато Сергей Платонов, вышедший из детдома, уже с первых дней проявил свои достоинства. Они выливались в осмеяние руководства страной, что приветствовалось всеми студентами. В дальнейшем его ждала незавидная судьба.
Ещё одной незаурядной личностью был Саша Тимко. Он очень увлекался археологией, с удовольствием читал научную историческую литературу, умел мягко и убедительно объяснять свои взгляды и предположения, что, казалось, это – будущий учёный-историк. Однако жизнь распорядится по-иному.
    Другой студент – Саша Шевкунов, выходец из деревни – был ярым сторонником «идеалов социализма», но признавал возрастное старшинство.
А Гриша Ушеров был совершенно инертен  ко всем событиям, но был верным и надёжным другом, готовым помочь товарищу в любых ситуациях.
А вот Витя Случевский был совсем другим человеком. Скрытным, хитрым, готовым к выгодным для него поступкам. Он был низенького роста, и его поведение соответствовало этому. Иногда он якобы присоединялся к мнению товарищей по курсу, но всегда был «у себя на уме», готовым использовать любую мелочь для личной выгоды.
Был на этом отделении ещё один студент – Гриша Полунин. Выходец из какой-то отдалённой деревни, он был образцом замедленного мышления, как сейчас говорят – «тормоз». Над ним смеялись и преподаватели и студенты. Было удивительно, как он сумел поступить на столь дефицитный факультет. Я помню, как его поднял с места Павел Петрович Янченко на одном из занятий и задал какой-то элементарный вопрос. – Э-э-э! – закряхтел Гриша, и все захохотали. Своей непробиваемостью он однажды очень помог нам на железнодорожном вокзале Риги. Когда мы собирались покупать обратные билеты на поезд, и кассир заявила, что билетов нет, и осталась только «броня», Гриша подошёл к кассе и уверенно заявил: – Как жаш так? Если нет билетов, то как жаш они есть, а если билеты есть, то как жаш их нету!
Кассирша запуталась от его «железной» аргументации и выдала нам всем билеты, а мы потом долго задыхались от смеха!
А я вообще не мог спокойно смотреть на рослого длиннолицего Гришу и едва скрывал смех, прорывавшийся порой. Полунин это видел и злился на меня.
После третьего курса он женился и перевёлся на заочное отделение. Спустя какое-то время, уже на пятом курсе, я услышал от кого-то, что у Григория родились мальчики-двойняшки, и он назвал их Ярославом и Святославом. Я долго не мог успокоиться и безудержно тогда хохотал!
На этом же отделении училась Ольга Шипигузова, которая ничего из себя не представляла. Но была и Ирина Кирьянова, дочь директора какого-то завода, красивая, умная девушка, поступившая в институт довольно поздно.
Вместе с тем, ребята первого отделения совсем не интересовались внутриинститутской властью. Они совершенно не вмешивались ни в какие текущие дела института, оставив всё на своих девушек.
Учился там и некий Владимир Насонов, который абсолютно не вникал в жизнь  института, ни в чём не участвовал, нигде не был замечен, но, тем не менее, получил диплом, после чего исчез из всех информаций.
А девушки у них были куда круче наших! Достаточно только упомянуть Люду Исакову, активную комсомолку, готовую «на смерть, ради будущих дней», как пелось в какой-то комсомольской песне. Вместе с тем, это была честная девушка. Она знала о моей скептической оценке социализма и однажды решила провести со мной личную дискуссию. Она пригласила меня в одну из аудиторий и стала критиковать мои взгляды. На это я ответил убедительными доводами. Люда продолжала фанатично стоять на своём, и тогда я сказал ей: «Люда, поверь, наш разговор ничего не изменит! Но жизнь покажет мою правоту! Подожди немного: начнут умирать кремлёвские старцы и с ними падёт социализм!»
На это она ответила: – Ну что ж, посмотрим!
У меня осталось очень положительное мнение о ней. Ведь она искренне верила в идеалы лже-социализма!
Ещё одна активная девушка факультета была Лариса Чуркова. Красивая, страстная, энергичная, она тоже верила в «высокие идеалы», но никогда на этот счёт не спорила.
Я помню ещё Таню Селянину из Тольятти, которая тоже была яркой личностью, но далее её соблазнительной комплекции, ничего вспомнить не могу.
Несмотря на близость наших отделений, мы не совсем хорошо знали друг друга. Однако периодически мы встречались за «пиршественным столом». Помню, что однажды мы пересеклись с Лёшей Хотяновским. Сначала мы посидели с ним за выпивкой в студенческом общежитии, а потом он предложил добавить ещё. Мы ушли с ним и купили в местном винном магазине четыре бутылки «Изабеллы» по 0,8 литра и отправились к нему домой. Алексей жил тогда по улице Ленина в доме, где располагался магазин «Обувь». Он жил с матерью, и она, как актриса, периодически уезжала на гастроли. Квартира была пуста, и мы с ним напились в тот вечер «до положения риз». Я так и остался там ночевать. Помню лишь, как дразнил Лёшиного кота ангорской породы, который, несмотря на кастрацию, был дик и агрессивен.
В следующем семестре нам прибавили ещё один предмет – «историю средних веков». Её вёл выпускник МГУ молодой преподаватель Тоцкий. На его лекции ходили без опозданий и пропусков. Это был историк «от Бога»! Я, скептически относившийся к нашим преподавателям, уже с первых лекций Тоцкого был увлечён и регулярно посещал все его занятия. Но неожиданно он бросил нас и уехал работать в Орёл, в местный пединститут. Мы недоумевали, но потом узнали, что ему предложили сразу же квартиру, а не общежитие, как у нас.
Но, как говорится: «свято место пусто не бывает!». И нам вскоре сообщили, что теперь у нас будет вести историю средних веков некий Аксёнов Александр Иванович.
Новый преподаватель истории средних веков был примечательной личностью. По слухам, он был отставным офицером по политчасти. Я был хорошо знаком с политическими работниками, и когда увидел его в первый раз, понял, что мы приближаемся к полной деградации!
Впрочем, Александр Иванович так не считал. Придя из армии с привычками и выражениями профессионального воина, он внёс в студенческую среду весёлое оживление. Так, он любил выкрикивать: – Встать! Смирно! Слушай мою команду! – а также сдабривать свою речь нецензурными, матерными словами. Смешно было слышать его речь, совершенно лишённую преподавательских навыков, простонародную, грубую, впитавшую в себя примитивный армейский лексикон. В довершение ко всему, он совершенно не владел материалом читаемых им лекций да и вообще плохо читал списанный со старых учебников текст. Кроме того, он забавно, на свой лад, произносил имена иностранных политиков или известных исторических героев. Так, слово «герцог» он произносил с ударением на последнем слове, а фамилию французского писателя Рабле – на первом!
Помню, как Коля Бурухин, проснувшись во время его «лекции» и услышав слово «рабле», спросил: – Как, грабли?
Я же не слушал речей господина Аксёнова, считая его дурачком. Да и как можно было думать иначе?
Вот, например, цитата из его «речи», связанной с гибелью некоего «герцога Антихуйского»: – Тута, знаете ли, понимаешь, так сказать, говорит Хенрих Четвёртый герцогу: «Давай-ка, хлопец, на чай ко мне приходи!» Ну, пришёл к нему герцог на чай, ну, а он, так сказать, фактически, его убил!
Не забуду взгляда задыхавшегося от смеха А.Хотяновского! Впрочем, и вся аудитория хохотала во всё горло!
Сам же Александр Иванович в таких ситуациях выглядел озадаченным, смущённым и с прискорбием глядел на нас.
– Ни х-хера вы не понимаете! – говорил он тогда с возмущением. – Набрали тута не студентов, мать вашу, а дурачков!
В один из таких моментов, когда я не выдержал и особенно громко захохотал, Александр Иванович совершенно разгневался.
– Негодяй! – крикнул он мне, вызвав ещё больший смех в аудитории. – Ты мне за это ответишь! Ухожу! Но я ещё вернусь!
И он, разъярённый, помчался в деканат, куда вскоре меня вызвали «на ковёр». Там заместитель декана, Евгений Иванович, зачитал в присутствии обиженного преподавателя его докладную. Как оказалось, Александр Иванович преподавать не умел, но жалобщик был отменный! Я фигурировал в его заявлении как «бунтовщик, хуже Пугачева»!
Неожиданно, во время чтения его жалобы, в кабинет декана вошёл Юрий Борисович Колосов. – Что, Костя, ты тут натворил? – спросил он вдруг довольно доброжелательно и даже с улыбкой.
– Да вот, Юрий Борисович, обидел нашего преподавателя, – тихо ответил я.
– Не только обидел! – вскричал Александр Иванович. – Он, фактически, так сказать, понимаете ли, меня … убил! Сорвал лекцию!
– Подождите, Александр Иванович, – поморщился наш завкафедрой, – я вас пока не спрашиваю! Зачем же ты, Костя, обидел преподавателя?
– Трудно сказать сразу, Юрий Борисович, – ответил я, не желая кляузничать на незадачливого лектора. – Просто мне было скучно на его занятиях.
– На моих лекциях не соскучишься! – буркнул Александр Иванович.
Но Юрий Борисович не слушал его. – Это плохо, что скучно на лекции, – покачал он головой. – Значит, не всё там ладно… Видимо, придётся сходить к вам на занятие, Александр Иванович, да самому всё увидеть! А ты, Костя, иди, потом разберёмся!
Юрий Борисович оказался достаточно проницательным человеком и всё прекрасно понял. На следующий день он пришёл к нам в аудиторию и присел в отдалении на свободный стул. Лекция Александра Ивановича закончилась прозаически быстро. Не успел он произнести свои дежурные фразы про «герцога Антихуйского», «глумных, так сказать, фактически, королей» или «смирно, тама, понимаете ли, змеи глумные», как Юрий Борисович дал знак рукой прекратить занятие и предложил Аксёнову выйти с ним в деканат. Больше я никогда не видел того «одарённого» историка.
А на его место пришёл новый молодой преподаватель – Михаил Васильевич Александров. Последний был, как бы в резкий контраст своему предшественнику, человеком исключительно эрудированным. Обладая превосходной внешностью интеллигентного, культурного и образованного человека, он поражал своими знаниями и умением интересно подавать учебный материал.
В то же время нам поручили создать свою стенную газету. Всё сосредоточилось на мне. Как-то я прочитал очередную антиамериканскую брошюру, где критически описывались книги американских авторов о якобы  сексуальных извращениях в древнем Египте! Так мы и назвали нашу первую историческую стенную газету истфака – «Чресла Аммона»(по названию американской книги)!
В этой газете были написаны разные вещи. И стихи, и пустая болтовня, имитирующая современную политику страны…
Но очень скоро «партийная редакция» в лице Александра Ливинского, комсомольского секретаря факультета, пресекла наше свободное творчество.   
Где-то в одно время с Александровым на факультет пришёл и другой молодой выпускник МГУ – Семён Фёдорович Блуменау, преподававший у нас в дальнейшем новую и новейшую историю. Александров и Блуменау – это были, вне всякого сомнения, преподаватели высокой квалификации, настоящие знатоки своего дела! Правда, в отличие от старших преподавателей, они некоторое время вели себя довольно надменно и холодно, видимо, считая, что мы, брянцы – провинциалы, люди грубые, бестолковые. Возможно, так в некоторой степени и было.
Михаил Васильевич был с нами довольно резок и особенно не церемонился на экзаменах.  Однако следует отметить, что он обладал сильным чутьём историка и, если видел, что ты знаешь, любишь историю, был снисходителен и добр. Он любил старательных, мыслящих, серьёзных студентов. С презрением относился он к случайным студентам: их он не только строго отчитывал, но и заставлял поработать («чтобы не думали, что история – развлечение!»). Было ясно любому, что если Михаил Васильевич поставил кому-нибудь «неуд», то этому человеку нечего было делать на истфаке!
Семён Фёдорович был значительно сдержаннее. Он, в ту пору рослый и могучий, тоже снисходительно, с некоторым высокомерием смотрел на студентов, порой, даже угрожал «суровой карой на экзамене», но, в сущности, был человеком добродушным и терпимым.
Спокойно прошёл и второй семестр. Однако при оценке знаний я получил по английскому языку «удовлетворительно». Мне было обидно. Я много лет потратил на язык, старался в армии, а тут – «тройка»! У Коли Бурухина после школы – «хорошо»!
Тогда нашей преподавательницей была Людмила Петровна Варакса, которая почему-то страшно ненавидела меня. Возможно, я был слишком подготовлен по истории (что так и было) и ко мне иначе нельзя было придраться. Вот и нашли английский, где было нетрудно найти слабину! Когда я писал контрольные по теории английского, мне ставили «хорошо», даже если я не делал никаких ошибок! Однажды мы писали всем отделением контрольную на согласование времён. В грамматике английского я был самым сильным! Мне опять поставили «хорошо», тогда как все мои товарищи не сумели написать работу даже на «удовлетворительно». Тогда наша преподавательница практических дисциплин с загадочным именем Надежда Амиршоевна с ужасом на меня смотрела, ибо у меня было самое трудное задание!
А на экзамене Людмила Петровна Варакса придралась к моему произношению! Это был для неё беспроигрышный вариант! Вот я и получил «удовлетворительно», с трудом сохранив стипендию в 40 рублей! Только потому, что была всего одна «тройка»! И я считал ту оценку несправедливой.
Помню, как в мае нас обязали явиться на первомайскую демонстрацию.  Мне, проживавшему в Сельцо, было неудобно рано приезжать в праздничный день, но я, зная, что младшекурсник, явился вовремя к институту. Нам дали транспарант с портретом Брежнева, и мы донесли эту ценность до площади Ленина близ гостиницы «Десна». Там все столпились и ждали В это время ко мне подошла девушка нашего отделения Алёхина Наташа. Она очень нравилась мне, и я, узнав в своё время о её дне рождения, подарил ей коробку конфет, дефицитных в то время.  Я думал, что у нас будут в перспективе близкие отношения… Но кто я был для неё? Ведь не богач! Она метила на большее!
Она тогда подошла ко мне и спросила: – Костя, а ты не можешь отпустить меня? У меня важная встреча!
Комсорги тогда имели на это право.
– Хорошо, – ответил я. – Ты можешь идти!
Потом я узнал, что она встречалась с каким-то профессорским сынком из Москвы. Я и видел этого «сынка», который тогда стоял и ждал свою любовницу. Я опознал его на фотографиях, которые потом показала мне Алёхина, но что изменилось бы, если бы я этого не знал?
Просто я впервые встретился с девушкой, имевшей очень высокие амбиции и был наивен, как дитя.
Вскоре началось «торжественное праздничное движение», завершившееся тем, что мы оставили свой транспарант с портретом Брежнева где-то на мусорной куче и разбежались.
Не успела завершиться весенняя сессия, как нас пригласили поработать на так называемом «Чашином кургане». Там я познакомился с известным брянским археологом Фёдором Михайловичем Заверняевым. Впрочем, приведу мою статью из районной газеты «Деснянская правда» от 09.02.1984 года №17, которая потом вошла в сборник «К 1000-летию Брянска»:   
 
«Н  А  Х  О  Д  К  И    Н  А    Д  Р  Е  В  Н  Е  М    П  О  С  Е  Л  Е  Н  И  И

Чашин Курган, расположенный напротив впадения Болвы в Десну, хорошо известное историкам-краеведам место. Именно здесь нашими брянскими археологами во главе с Ф.М.Заверняевым удалось обнаружить остатки древнейшего, летописного Брянска. Многое было сделано сотрудниками областного краеведческого музея для доказательства подлинной древности этого места. В конце концов, анализ находок, изученных в лабораториях Института археологии Академии наук СССР, подтвердил, что Чашин Курган – действительно поселение X – XI вв.
Мне, тогда студенту Брянского пединститута, довелось принять участие а первых археологических раскопках Чашина Кургана. Летом 1977 года удалось установить, что мы работаем на месте древнего города. Всё подтверждало это. Прекрасные образцы керамики, литья, многие предметы ремесла и быта попадались буквально на каждом шагу…Чёрная, как будто пропитанная пеплом, земля вмещала неожиданные находки: от самых совершённых в литье оловянных крестов до простых амулетов из зубов животных. Но вот однажды, когда раскопки уже подходили к концу, мы вдруг неожиданно наткнулись на какой-то значительный по размерам предмет, лежавший под полом древней хижины. Внимательная расчистка и осмотр находки привели к выводу, что это череп лошади, который, будучи аккуратно положенным в уголок древнего подполья, прекрасно сохранился.
Как известно, конь был священным животным у славян. Бог Солнца  – Хорс – изображался в виде белой лошади.
«Конь был и символом смерти и символом воскресения солнечного божества, символом восходящего солнца», – писал известный советский историк Н.Ф.Лавров.
Понятно, что и жилище, где был найден конский череп, принадлежало славянам-язычникам. Но вот каково назначение здесь черепа? Судя по всему, магическая цель здесь была одна: уберечь обитателей жилища от напастей, защитить от врагов.
При магических обрядах с конским черепом древние люди уделяли большое внимание его ориентации: передняя часть черепа обращалась в сторону врагов, от которых стремились обезопаситься.
Найденный на Чашином Кургане череп был ориентирован на северо-восток…Вероятно, оттуда могла возникнуть опасность. Кто же мог угрожать древним брянцам? Судя по находкам, древнейшими обитателями Чашина Кургана были славяне–вятичи и радимичи. А на северо-востоке обитали балтские племена, по имени одного из их племён – голяди – называлось брянское село Голяжье, переименованное советскими властями в «Отрадное». Вражда между этими племенами была довольно серьёзная, если балты были вынуждены покинуть свои земли и уйти далеко на северо-запад!»


3. Второй курс

После завершения непродолжительных раскопок на месте древнего Брянска я отдыхал. Но какой может быть отдых у простого россиянина? Для нас отдых заключался просто в пребывании по месту жительства, неограниченном сне и подъёме, а дальше…делайте, что хотите. То есть, советские люди, не имевшие родственных связей («блата») или накопленных нечестным путём денег (ибо зарплата рядового гражданина не позволяла делать накопления), должны были месяц отсиживать у себя дома и потом возвращаться на работу, как на избавление от вынужденного безделья! Это было так для простых людей СССР, а в России таковое ещё больше усугубилось.
Вот и я сидел дома в Сельцо и ждал, когда пройдут дожди, и я смогу хотя бы походить по лесу в поисках грибов. Но мой отец был более изобретателен. Пережив раннюю советскую власть, а потом и нацистскую оккупацию, он умел находить себе дело везде.
Уже с первых дней июня мы стали ездить с ним в лес по ягоды. Собирали землянику, малину, чернику.
Как раз в это время приезжала из Москвы наша любимая Пуличка. Она периодически жила то у нас, то у тёти Раи. Но когда мы выросли и перестали её раздражать, она перебралась к нам.
Она очень любила ягоды. Особенно землянику. Мама специально покупала тогда мороженое, и Пуличка с удовольствием поедала и землянику, и чернику, и малину с мороженым. Я это не любил и просто ел ягоды без всяких добавок. Два раза в неделю мы с отцом выезжали в лес и собирали много ягод.
Кстати, сейчас очень много говорят о пользе ягод. Жизнь показала, что польза от них только в период поедания! Никакого иммунитета к болезням ягоды не дают. А черника, пропагандируемая, как панацея от болезни глаз, ничего нам, по два месяца ежедневно потреблявшим эту ягоду, не дала. У нас постепенно ухудшалось зрение, поэтому реклама «Черника-форте» – чепуха!
Когда началась сушь, и ягоды отошли, ко мне в гости приехал из Риги Миша Замышляев, с которым мы служили в учебном батальоне. Я ему в своё время оставил свой домашний адрес, и вот он прислал мне письмо, рассказав о своей жизни в Риге. Я ответил на его послание и вскоре он письменно спросил меня: – Мы можем встретиться?
Я пригласил его в Сельцо, попросив сообщить о своём приезде, чтобы я мог встретить его. Через неделю мне пришла телеграмма: – Выезжаю. Поезд Рига – Орёл. Вагон 12. Миша.
Тогда через Сельцо проходил упомянутый поезд и почти всегда останавливался у нас всего на одну минуту. Но этого времени оказалось достаточно, чтобы я, угадав место остановки вагона, встретил своего товарища.
Я был очень рад увидеть загорелого, весёлого Мишу. Мы пошли домой, и у меня появилось занятие. Я водил Замышляева по Сельцо, съездил с ним в Брянск и показал тамошние достопримечательности. Мы даже побывали на древнем Чашином кургане, предполагаемом тогда месте летописного Брянска.
В промежутке между путешествиями, мы устраивали застолья, а мои хлебосольные родители, с радостью встретившие Михаила, не знали, как его лучше угостить! Но он пробыл недолго: чуть больше недели. Я понимал: что мог ему дать наш захолустный Брянск? Это же не город музеев – Рига?
Уезжал Миша через вокзал Брянск-I, ибо в Сельцо не продавали билеты на тот рейс. Так мы и простились, и в памяти о нашем пребывании на вокзале остался лишь эпизод, когда милиционер из линейного отделения, проходя по ряду сидевших в комнате ожидания людей, ударом ноги по ногам разбудил спавшего мужчину. – Здесь спать нельзя! – грозно буркнул он и двинулся дальше – «наводить порядок».
Разбуженный пассажир открыл глаза и резко подскочил, испугавшись.
– Какое хамство! – возмутился Михаил. –  Вот какие здесь порядки!
Вскоре я проводил его на поезд, и мы попрощались. – Приезжай ко мне в гости! – сказал Замышляев, поднявшись в тамбур.
– Приеду, если будет возможность! – ответил я, чувствуя, что такая возможность вряд ли представится.
Вернувшись в Сельцо, я занялся чтением исторической литературы, но неожиданно позвонил из Ленинграда Костя Горбачёв и пригласил к себе в гости. Это было, по-моему где-то в конце июля-начале августа. Родители были непротив моей поездки, выделили деньги, и я уже на следующий день уехал к своему другу.
Костя встречал меня на Витебском вокзале, куда прибыл поезд Жданов–Ленинград. И мы сразу же отправились с ним на квартиру его родного дяди, брата рано умершей матери Кости, Николая Ивановича Бусева, преподавателя Ленинградского университета. Он жил одиноко, будучи давно разведённым, в небольшой двухкомнатной квартире по улице Смирнова, на Петроградской стороне. Костя некоторое время жил у него. По дороге мы купили пару бутылок водки, закуску и прибыли туда. Николай Иванович оказался очень гостеприимным человеком. Он тепло принял меня и сказал: – Друзья моего Кости – мои друзья!
Я поселился в маленькой комнатке, где спал на удобном диванчике, а напротив – отдыхал на кровати Костя. Так я прожил у них почти две недели.
Костя в эти дни был постоянно занят. Он сразу же после армии поступил в аспирантуру при институте советской торговли, который окончил, и собирал материал для своей будущей диссертации. Поэтому он постоянно метался по городу: встречался с преподавателями, консультантами, нужными людьми. Почти всегда я был вместе с ним, но когда он уезжал по делам, я бродил по городу один до вечера. Как-то он позвал меня с собой в какой-то аэродинамический научно-исследовательский институт, где я помогал ему проводить нужные опыты в аэродинамической трубе. А вообще-то в институт так просто не пускали, но у Кости всегда был вход в любое помещение!
Он сумел «задобрить» местную заведующую лабораторией, некую Лауру Вартановну, и та любезно позволяла ему работать по своей теме три раза в неделю, получая каждый раз коробку дефицитных конфет, которые мой друг легко доставал в ресторанах города, где у него было много друзей.
Я уже не помню все детали тогдашней «беготни», но в памяти лишь остался эпизод, когда мы ходили в пивной бар, расположенный недалеко от невского моста с египетскими сфинксами. Тогда нам подали по бокалу пиво, которое оказалось кисловатым на вкус, и Костя резко отчитал местного официанта, сказав, что «пиво у вас – просто омерзительное!»
Обычно мы уже поздно вечером возвращались на квартиру дяди Коли, и он к тому времени спал, а утром уходил на работу. Однажды мы прибыли туда днём в хорошем подпитии и залегли отдыхать. Вечером я проснулся, услышав какой-то шорох. Оказалось, что это Николай Иванович поливал стоявшие на подоконниках цветы в горшках, которых у него было немало. Костя тоже вскоре проснулся, и я рассказал, что «дядя Коля приходил поливать цветы…» Моего друга это чего-то рассмешило, и он с хрипом захохотал. Потом мы поднялись и вышли на улицу. Уже темнело и спать не хотелось. – Пойдём, я покажу тебе место на Чёрной речке, где Пушкин стрелялся с Дантесом! – сказал Костя, и мы направились туда. Но ничего особенно романтического я не увидел. Вернулись мы поздно и сразу же залегли спать. Вскоре Костя закончил свои опыты в лаборатории и стал готовится к дальнейшей учёбе, а я уехал домой.
Когда я вернулся, уже была середина августа, прошли дожди, и появились грибы. Я стал сам ходить в лес и собирать их. Пуличка любила грибы тоже. Особенно со сметаной. Она была настоящим гурманом.
Но вот подошла осень, Пуличка, отдохнув, уехала в Москву, где её ждала накопившаяся за 2-3 месяца пенсия, а мне уже осталось несколько дней до конца каникул. Как-то я вышел на улицу и вдруг увидел проезжавшего мимо на мотоцикле Сашу Щербакова, моего старинного приятеля. Увидев меня, он остановился и подъехал ближе. Мы поздоровались и после обмена банальной информацией Александр предложил мне проехаться на его новом мотоцикле. – «Ява», двухцилиндровая! – с гордостью сказал он. – Мне специально по заказу прислали из Чехословакии!
Действительно мотоцикл был очень красив: весь серебристый с вишнёвой окраской корпуса. Саша вообще был большим любителем техники. Да и как им не быть, если безумно любившая его мать покупала ему с детства всякие автодиковины. Я помню, что у него были: веломотоцикл, мопед «Верховина», потом «Рига-2» и многое другое. Я же не имел возможности иметь такие дорогие вещи, поэтому ещё с детства утратил к ним интерес и довольствовался тем, что у меня было.
Но даже при моём равнодушии к технике, я всё же не мог не высказать своего восхищения. Это понравилось Александру. – Поедем со мной, прокатимся! – предложил он. Мне как раз нечего было делать и я согласился, усевшись сзади него на мягкое сиденье. Саша завёл мотор, и мы помчались в сторону деревни Сельцо. За считанные минуты мы преодолели расстояние до Десны, проехали по большому деревянному мосту, поднялись на горку и вскоре оказались на крупной шоссейной трассе – Брянск – Рославль – Смоленск. – Поедем в Жуковку, – предложил Александр. – На этом мотоцикле мы скоро туда приедем!
– А может, заедем к моим тёткам в Овстуг, это село ещё ближе…,– возразил я.
– Ну, что ж, давай! – согласился Саша и увеличил скорость.
Очень быстро мы проехали мимо таблички «Село Овстуг» и повернули в сторону указателя. Наконец, мы въехали в село.
– Сбавляй скорость, Саша! – сказал я громко. – Вот сейчас обогнём усадьбу поэта Тютчева, где сейчас музей, проедем мимо пруда, а там уже рядом дом тёти Веры.
Мой друг услышал мои слова и резко затормозил возле пруда, над которым торчали бетонные мостки. Мотоцикл занесло, и мы, с грохотом промчавшись по бетону, свалились в пруд. Я ощутил сильную боль в плече, ибо ударился о какой-то тяжёлый предмет. Но мой друг не пострадал и быстро выпрыгнул из воды, удерживая при этом руль мотоцикла. Слава Богу, что пруд оказался неглубоким, и мы с превеликим трудом с помощью подбежавших мальчишек вытащили машину на берег.
Саша стал осматривать мотоцикл и не нашёл никаких повреждений. Я же стоял рядом и жмурился от сильной боли в плече.
– Ничего, сейчас заведём мотор! – сказал мой друг и стал энергично нажимать на педаль, но ничего не получалось.
– Видно, намокла «свеча»! – сказал кто-то из толпы, собравшейся вокруг. – Пусть подсохнет мотоцикл, а потом заведёте!
– Далеко твоя тётка? – спросил Александр.
– Да тут рядом, с полста шагов! – ответил я.
– Тогда давай катить мотоцикл вручную, а там уже навестишь свою тётку, и мы поедем домой!
С помощью вездесущих мальчишек, хорошо знавших Веру Васильевну Сычеву, мы подвели мотоцикл к её усадьбе, затащили во двор и вошли в дом.
Тётя Вера очень обрадовалась, увидев меня. Она всегда очень хорошо ко мне относилась, иногда приезжала к нам в Сельцо. Увидев, что мы промокли насквозь, она побежала искать сухую одежду, и мы, повесив на верёвку свои промокшие вещи, одели деревенскую ветошь, пахнувшую сеном.
В горячке встречи я позабыл про боль, а тётя Вера послала своего сына Сергея за остальными моими родственниками и начала готовить пиршественный стол.
Уже через полчаса изба наполнилась гостями. Пришла тётя Нина с дочерьми, тётя Аня, ещё какие-то двоюродные, словом, за столом «некуда было яблоку упасть»! Я встречал их троекратными поцелуями.
Тётки не поскупились на дорогую для них сельповскую водку. Они даже купили «Старку»! На столе были и неплохие для деревни продукты: несколько банок рыбных консервов, батон вареной колбасы (благо, что тётя Вера работала в магазине и в тот день у неё был выходной), чугунок отварной картошки. Словом, встретили нас отлично. За столом мы выпивали, ели и разговаривали о жизни. Ещё я помню, что в процессе беседы неудачно проглотил стакан водки, часть жидкости попала в ноздри, и я раскашлялся, с трудом преодолев боль. Так мы сидели долго: приехали около двенадцати часов дня, а трапезу закончили к шести вечера.
Расставались едва не со слезами на глазах. Мотоцикл, к счастью, легко завёлся, и мы, будучи в хорошем подпитии, поехали назад.
– Смотри, Саш, – сказал я другу с опаской, – будь осторожен, проезжая Десну! Оттуда мы уже не выберемся!
Однако обратный путь оказался успешным и через полчаса я уже сидел дома на диване, рассказывая родителям о своей поездке в Овстуг. Отец был немногословен, поскольку почувствовал от меня запах алкоголя, однако выслушал моё повествование и ограничился недолгими назиданиями.
Когда же лёг спать, я понял, что серьёзно травмировал спину. Боль была такая, что я не мог уснуть и наутро отправился в сельцовскую поликлинику. Попав на приём к хирургу – там в тот день была очень опытный врач – фронтовик Самарина Мира Наумовна – я недолго сидел на стуле в ожидании. Передо мной был всего один рабочий, от которого сильно пахло водкой. Когда он зашёл в кабинет врача, я услышал, как Мира Наумовна ругалась. Я знал, что она не очень-то церемонится с выпивохами и с тревогой ждал вызова. Наконец, рабочий с перевязанной рукой вышел и последовал выкрик медсестры: – Следующий!
Я вошёл, поздоровался, но, к моему удивлению, врач отнеслась ко мне очень доброжелательно, внимательно осмотрела спину и плечо и послала меня на рентген.
Когда я вернулся со снимком, она сказала: – Ничего страшного: разрыв ключично-акроминального сочленения! Придётся полежать дома пару недель. Поменьше двигаться. Я наложу повязку, а через пару дней придёшь на перевязку. Там посмотрим! А вот от занятий пока придётся отказаться!
– Как же быть? – тихо сказал я. – У нас ведь предстоит поездка в колхоз!
– Категорически нельзя! – возразила Мира Наумовна. – Я выдам тебе справку об освобождении от занятий и сельхозработ! А теперь лечись!
Так я просидел, вернее, больше пролежал в постели. Ларисы в это время не было, ибо она была в отпуске и уехала куда-то отдыхать.
Второй курс не был сложным. Сменился декан. Им стал незнакомый нам ранее Евгений Владимирович Пешехонов. Вместе со своим заместителем – Евгением Ивановичем они составляли тандем из двух Евгениев, потому я их и запомнил.
Как начался второй курс, я не помню. Лишь только могу сказать, что добавились некоторые предметы. Например, психология. К нам пришла новая преподавательница, которая внушила мне непреодолимое отвращение к своему предмету. Достаточно ей было назвать типы человеческих характеров, выделенных Гиппократом, как я понял, что уровень этой науки следует отнести к далёкому времени, когда жил этот древнегреческий врач. Кроме того, весь учебный материал по психологии был напичкан коммуно-комсомольской терминологией, не имевшей ничего общего с реальной жизнью. Да и вообще предмет больше базировался на эмоциях, нежели на реальных фактах. Словом, это была самая настоящая «вода»!
Таковой же был и предмет педагогика. Вела эту муть жена нашего завкафедрой – Колосова Лидия Ивановна. Худенькая, вечно сердитая и мстительная, она была «грозой» факультета! Ибо с ней нельзя было спорить, высказывать своё мнение, а отвечать только так, как она хотела! То есть следовало регулярно посещать её лекции и писать конспект. Это была единственный преподаватель, лекции которой я аккуратно посещал, но конспекты не писал, а просто дремал. И этот предмет, как я понял, был также бесполезен, как марксистско-ленинский утопический хлам!
Уже после первых лекций и практических занятий я понял, что научиться быть педагогом невозможно, им надо родиться! И не помогут ни Руссо с его бестолковым Эмилем, ни Песталоцци, ни чекист А.С. Макаренко! Если человек туп, зол, не любит детей, то никакая педагогика ему не поможет! К тому же в работе с детьми необходим индивидуальный подход, а этому никакие книги не научат. Практика подтвердила мою правоту!
В целом, второй курс был тяжелее первого не из-за обилия предметов, но из-за их непрактичности и бесполезности. С английским было всё по-прежнему: пока преподавала Варакса, я едва тянул на «удовлетворительно…
Жизнь показала, что упомянутая Людмила Петровна просто издевалась надо мной, ибо моё произношение во время работы с иностранцами в дальнейшем восхищало их. Бывали случаи, что один британец даже спрашивал меня: не англичанин ли я…
  С историческими дисциплинам у меня было всё в порядке. Здесь я учился на «отлично». Я с удовольствием ходил в институтскую библиотеку и выбирал все рекомендуемые преподавателями книги, внимательно перечитывая их «от корки до корки». Несмотря на мою неприязнь к лекциям, доставшуюся мне от армейской жизни, когда замполиты проводили длительные нудные занятия и несли всякую чепуху, я периодически ходил на лекции Михаила Васильевича Александрова и Семёна Фёдоровича Блуменау. Они вели у нас новую и новейшую историю зарубежных стран. Это были занятия профессионалов высокой эрудиции и послушать их было удовольствием!
Ещё один предмет уже из английской «оперы» смущал меня – теоретическая фонетика. Вот это была несусветная чушь! Я всегда удивлялся, листая книгу, как можно было составить учебник на несколько сот страниц, чтобы объяснить только одно: мельчайшей единицей речи является фонема! И это всё, что я извлёк из годичного изучения предмета!
Одним словом, пришлось учить эту ерунду, и я даже ухитрился сдать экзамен по теорфонетике на «хорошо», чему до сих пор удивляюсь.
Так спокойно и размеренно продолжалась учёба. Проживая в Сельцо, я вставал каждое утро, кроме воскресенья, шёл на шестичасовую электричку, приезжал в Бежицу, садился там на конечной остановке 10-го троллейбусного маршрута или на тролейбус «тройку» и приезжал в институт. В это время было безлюдно, и я имел возможность заучивать заранее выписанные незнакомые английские слова и даже подготовиться к практическим занятиям. Конечно, постоянная езда и напряжённая работа сильно утомляли, но что было делать?
После занятий я сильно уставал и периодически ходил в студенческое общежитие к своим однокурсникам, с которыми мы выпивали, играли в карты, словом, общались. Иногда ходили в ресторан при брянском аэропорте. Тогда цены в ресторанах были невысокими, доступными даже для студентов. Можно было хорошо пообедать вдвоём и даже распить бутылку вина за 2-3 рубля!
Усталость приводила и к не совсем положительным занятиям: мы довольно частенько выпивали по всякому поводу и без всякого повода!
Как-то мы пришли в «Аэропорт», заказали ужин с выпивкой и хорошо «посидели».
Я вышел в туалет и вдруг увидел, что там сломан унитаз. Я громко расхохотался! А тут проходил дежурный милиционер, сержант. Он сразу же вцепился в мою руку и потребовал, чтобы я последовал за ним в местное отделение. Пришлось подчиниться, ибо альгвазил угрожал мне дубинкой! Моё задержание увидел Олег Щербаков, мой бывший сосед по общежитию и сокурсник, который пришёл вместе с нами в ресторан. Он быстро выбежал из аэровокзала и, как я потом узнал, не зря.
В комнатке милиции, куда завёл меня сержант, находился ещё один мент, тоже в сержантском звании. Малограмотные, вчерашние деревенские парни, они смертельно ненавидели нас, студентов, считая нас этакими «привилегированными» гражданами. Они сразу же начали угрожать мне помещением в вытрезвитель. На их реплики я сказал: – Но ведь я не пьян? За что вы меня арестовали?
В ту пору шла очередная компания по борьбе с пьянством, и власти, доведшие народ до алкоголизма, ещё и куражились над ним!
– Зато ты громко ругался матом! – заявил с надменным видом задержавший меня сержант.
Я возразил: – Никакого «мата» не было! Это вы сами придумали!
– А кому поверят? Тебе, мудила, или мне, власти? – буркнул с ухмылочкой второй милиционер. И они стали осыпать меня потоками нецензурной брани. Вот тогда я хорошо понял, в какой стране живу!
Наконец задержавший меня «страж порядка» успокоился, излив на меня, «подонка и сволочь», всю свою желчь, и потянулся к телефону. – Вызываю вытрезвитель! – сказал он, гордо подняв голову. Я почувствовал, как у меня подкашиваются ноги.
Но неожиданно открылась дверь «ментовки» и в помещение вошли Олег Щербаков и рослый, красивый парень с величественным лицом. Я понял, куда бегал мой друг Олег.
– Так, ребята, – сказал он, – я – Виктор Прядёха, руководитель институтского отряда комсомольской дружины, назначенный обкомом комсомола!
Милиционеры притихли и со страхом уставились на него.
– За что вы задержали нашего студента? – спросил грозным тоном Виктор. – Что он такого натворил?
– Он шумно себя вёл! – ответил задержавший меня сержант.
– В чём это проявилось? – спросил Прядёха.
– Он кричал и ругался матом! – едва не хором прокричали альгвазилы.
– Это неправда! – сказал я. – Матом я не ругался!
И я подробно сообщил о произошедшем.
– Я подтверждаю его слова! – сказал Олег. – Я всё видел! Его задержали незаконно.
– В таком случае, товарищи, – сказал Виктор, – я забираю его. Мы сами разберёмся с ним, обсудим его поведение на комсомольском собрании и, возможно, накажем!
Я не верил своему счастью и, оказавшись свободным на улице, готов был расцеловать своих спасителей. Но Виктор не стал долго с нами разговаривать и выслушивать мои слова благодарности. Он посоветовал нам побыстрее уйти из этого места, чтобы не случилось новой беды, и удалился. Мы с радостью последовали за ним.
После этой передряги я подумал и, побеседовав со своими товарищами, Андреем Атапиным, Колей Бурухиным, Юрой Ковшуро, Юрой Болтушным, Олегом Щербаковым и Сергеем Платоновым, принял решение обратиться в областное управление милиции, чтобы вступить в «Общество добровольных помощников милиции». – В этом случае мы обезопасим себя от произвола ментов, – сказал я в заключение. – Нам выдадут милицейские удостоверения, и мы сами сможем задержать кого угодно!
Меня поддержали Атапин, Ковшуро, Платонов и Щербаков.
На следующий день после занятий мы сели на троллейбус и поехали в областное управление милиции. Нас там приветливо встретили. Сам генерал Кузьмин Михаил Васильевич принял нас и с весёлой улыбкой, выразил восхищение, что мы добровольно пришли помогать милиции и предложил нам написать заявление о зачислении внештатниками в областное отделение ОБХСС (Отделение по Борьбе с Хищениями Социалистической Собственности). – Хищения народной собственности участились, – сказал он, – и вам будет лучше поработать с сотрудниками этого отдела! Там вы сможете оказать нам неоценимую помощь! А теперь моя секретарь отведёт вас к начальнику отделения – полковнику Политыкину Ивану Леонтьевичу.
Мы пошли вслед за миловидной девушкой и вскоре оказались в меньшем, чем у генерала, кабинете, устланном на полу такими же яркими коврами, как у главного начальника. Иван Леонтьевич оказался невысоким, худеньким мужчиной, лет за сорок. Одет он был в гражданскую одежду. Он также радушно встретил нас, усадил на мягкие стулья, стал расспрашивать. В его взгляде я уловил уже знакомые по армии живые искорки работников особого отдела. Здесь же мы и написали свои заявления.
Потом мы пошли вниз по лестнице в кабинет одного из подразделений. Там восседали трое милиционеров – все в гражданской одежде – лейтенант Никитин Анатолий Владимирович, старший лейтенант Шатохин Александр Григорьевич и капитан Зайков Анатолий Иннокентьевич. Их звания мы уже узнали потом. Они быстро рассказали нам, что мы будем делать, дали нам для заполнения необходимые анкеты и предложили придти к ним через неделю за удостоверениями. – Вот тогда и займёмся делом! – подытожил свою речь капитан. – А теперь отдыхайте! Да, а вот не сегодня-завтра принесите сюда свои фотографии, размером три на четыре!
Действительно, через неделю, мы все вместе прибыли в отделение и получили удостоверения. Корочки удостоверений были светло-коричневого цвета, чем отличались от красных обложек штатных милиционеров. При развороте на первой странице, в левом углу располагалась фотография, скреплённая небольшой ярко-красной печатью, а за ней – фамилия, имя, отчество. На второй стороне было написано чёрной тушью красивым почерком – «внештатный сотрудник ОБХСС по Брянской области».
Так мы стали помощниками одного из самых элитных отделов милиции.
Нас никто не принуждал постоянно там находиться. Мы приезжали в свой отдел тогда, когда имели на это время и выполняли довольно полезную работу: были понятыми при задержании преступников, участвовали в непосредственном задержании, бывали даже случаи, когда мы рисковали жизнью во время стрельбы из пистолетов, проводили допросы, словом, дел на всех хватало. К тому же появилось и одно значительное удобство: как только мы пропускали институтские занятия, мы смело предъявляли начальству деканата и преподавателям свои удостоверения, объясняя своё отсутствие работой «в органах». И это успешно проходило! Впрочем, мы не особенно злоупотребляли этим, однако Сергей Платонов был наиболее активным помощником милиции и частенько проводил там целые дни!
Я помню, как он однажды сел в рейсовый автобус с целью выявить водителей, утаивавших билеты от пассажиров, севших по дороге.  И ему это удалось. Мало того, он разоблачил милиционера, капитана по званию, который держал в руке целую ленту билетов, чтобы потом отдать водителю и, вероятно, поделить с ним деньги. Сергей, увидев такое поведение представителя власти, предъявил ему своё удостоверение и потребовал от него показать своё. Капитан с презрительным видом протянул свой документ, и Сергей записал его данные в блокнот.
По прибытии в Брянск он сразу же устремился к полковнику Политыкину и доложил о случившемся. Тот отнёсся со всей серьёзностью к сообщению Платонова и предложил ему написать рапорт. Сергей немедленно это испонил.
– А теперь пойдём к генералу! – сказал Иван Леонтьевич и повёл его в кабинет Кузьмина.
Генерал внимательно прочёл рапорт Сергея и сразу же вызвал по селекторной связи того злополучного капитана.
– Спасибо, Сергей! – сказал он Платонову и пожал ему руку. – А теперь можете идти! Вам не надо видеть унижение этого негодяя!
Сергей спустился вниз, подошёл к кабинке дежурного милиционера и завёл с ним неторопливый разговор. Прошло около получаса, и в управление ворвался возбуждённый, багровый, как кумач, тот самый некогда надменный капитан. Он пробежал, как угорелый, наверх.
Ещё спустя пятнадцать минут он медленно, как тяжело больной, показался на лестнице, рыдая от отчаяния: на его погонах осталась только одна звёздочка: он стал младшим лейтенантом! Вот какие тогда были порядки!
Так что с поступлением во внештатники у нас прибавилось работы, но жить стало интересней. Почти совсем прекратились попойки: теперь «обмывали» только значительные события, а иногда выпивали по-немногу и со своими «шефами» из ОБХСС.
Вместе с тем учёба продолжалась, и мы успешно сдали зимнюю сессию.
Но долго отдыхать не пришлось. Нам вдруг сообщили в деканате, что пришло письменное приглашение из Черниговского пединститута на археологическую конференцию. На деле об этом узнали мы через Володю Гикова, который побывал в деканате.
Он сообщил об этом всем потенциально способным участвовать в конференции, в том числе и мне. Я предложил представить на конференцию доклад по архитектуре Брянской области. У меня были многочисленные рисунки старинных памятников архитектуры Брянщины, которые я сам и нарисовал, когда имел возможность побывать в исторических местах. У меня был и рисунок деревянного храма в селе Новый Ропск, где я встречался с Костей Горбачёвым.
Это устраивало администрацию нашего факультета, поэтому я и оказался в числе участников конференции.
И 21 февраля мы впятером, студенты пединститута – Гиков Володя, Ковшуро Юра, Щербаков Олег, Тимко Саша и я – прибыли на поезде в Чернигов. Мы быстро нашли местный пединститут и были приятно удивлены, когда увидели в вестибюле множество молодых людей. Они приехали из разных городов России, Украины, Белоруссии, то есть из регионов, близких культуре восточных славян.
Во время регистрации нам выдали бронзовые значки с изображением скифского винного рога и надписью – «РАСК– 78».
Нас сразу же вселили в местное студенческое общежитие с исключительно хорошими условиями жизни. Мы тогда поражались, насколько черниговцы живут лучше нас! Питание в студенческой столовой было на высшем уровне. Пища была сытной, вкусной и недорогой. Практически не употреблялся чёрный хлеб: везде подавали чисто пшеничный! Вот тогда я и задумался о том, что мы, россияне, живём намного хуже, чем граждане той же Украины!
Да и порядки здесь были иные. Нас курировал студент Черниговского пединститута, специально назначенный, чтобы помогать нам ориентироваться в местной жизни. С ним мы часто беседовали. Как-то вопрос коснулся темы студенческих попоек. Мы сказали, что у нас это – чрезвычайное происшествие. И за это мы можем быть сразу же исключены из пединститута.
На это наш коллега со смехом ответил, что «у нас на Украине другие порядки. Я вот сам недавно побывал в вытрезвителе, заплатил за это штраф, и на этом дело закончилось, потому как я и так претерпел денежные растраты, что и есть наказание!»
Мы были потрясены. Оказывается, у нас в России отношение к людям совсем другое – жестокое и несправедливое!
В свободное от заседаний время мы ходили по городу, осматривали памятники истории, местные достопримечательности. Иногда казалось, что мы пребываем в старой России, с более добрым, отзывчивым населением. А старинные церкви запомнились тем, что с внешней стороны они были в прекрасной сохранности, но внутри было пусто и бросались в глаза белые стены без икон, без росписи: результат борьбы коммунистов с религией. – Слава Богу, – думал я тогда, – что хоть стены древних церквей не развалили!»
Как-то, прогуливаясь, мы подошли к мосту через речушку, впадавшую в Десну. Там, в грязи, застрял какой-то бульдозер. Мы подошли и сфотографировались у этой сцены, милой нашим сердцам ещё по Брянску.
Ещё поразила нас ширина реки Десны. Разве можно было сравнить эту реку с тем, что мы видели в Брянске?! Казалось, что здесь Десна была раз в пять шире…
Что касается конференции, то она проходила довольно гладко. Наши ребята выступали с различными докладами, хотя опыта таких конференций мы не имели. Я уже не помню, о чём сообщали все, кроме Саши Тимко. Он был очень эрудирован в области археологии, хорошо знал все археологические открытия, сделанные в Брянской области, и все делали ставку именно на его доклад. Так и получилось. Когда он стал рассказывать о находках брянских археологов, аудитория заинтересовалась. Ему задавали массу вопросов, и он давал достаточно убедительные ответы! Мы радовались, что среди нас есть столь эрудированный человек-энтузиаст!
Последнее выступление готовил я. Тема была общеисторическая – «Архитектура Брянщины». Я вышел к трибуне, обосновал свою тематику и стал рассказывать о памятниках брянской архитектуры, демонстрируя залу свои рисунки. Но не успел я пройти и половину доклада, как раздались сначала бурные, а затем и оглушительные аплодисменты… Я остановился, почувствовав, что зал устал от моего доклада и таким образом дал мне это понять…
Я поблагодарил аудиторию и сел на своё место. Мы пробыли в Чернигове три дня и на следующий день после моего доклада нас пригласили в конференционный зал, где нам вручили почётные грамоты лауреатов региональной археологической конференции «РАСК-78».
В поезде, следующем на Брянск, мы достойно отметили своё участие в упомянутом форуме.
Потом в брянской областной газете «Брянский рабочий» № 61 от 14.03.1978 года появилось моё следующее сообщение:

«П Е Р В А Я   А Р Х Е О Л О Г И Ч Е С К А Я

В Чернигове состоялась региональная археологическая студенческая конференция Украины, Молдавии и Юго-Запада РСФСР, в которой приняли  участие научные работники и студенты педагогических вузов и университетов. Брянск представляли пятеро студентов пединститута. Доклады, посвящённые анализу последних археологических исследований на Брянщине, заинтересовали всех участников конференции. На заключительном заседании наши студенты были награждены Почётными грамотами».

…После того как мы прибыли в институт и отчитались о конференции, ко мне подошёл наш староста Володя Гиков и сказал, что мы можем поехать в Ригу, где проведём хорошо время и отдохнём после сессии. Я подумал и согласился, а мои родители выделили на поездку достаточно денег. Они не отказывали мне в деньгах с того времени, как я поступил в институт. Тогда жизнь была недорогой.
Поехало всё наше отделение: и ребята, и девчата.
Мы приехали в Ригу 7 марта, накануне женского праздника, поэтому проблем с устройством в гостиницу не было. И мы поселились в лучшей гостинице Латвии – «Риге». Не все вселились в номера со своими однокурсниками, но в целом мы были вместе.
В первый день, как мы вселились, мы отдыхали, поскольку хорошо подвыпили.
Но на следующий день, в среду, пошли в город. В гостинице я увидел специальный отдел Интуриста. Там продавали за валюту дефицитные товары. У меня в бумажнике хранились 1 доллар и 50 центов, оставшихся от старой коллекции. Я подошёл к стойке и посмотрел на цены. Они были небольшими. Я решил проверить цену моих денег.
– Можно, я куплю две пачки «Мальборо» и блок жевательной резинки? – спросил я, протянув бумажный доллар и несколько монет.
– Пожалуйста, – ответила продавщица, приняла  мою коллекцию и протянула нам требуемый товар.
Вернувшись в гостиницу, мы смаковали: курили сигареты невиданного нам качества и попивали хорошее рижское вино.
Так получилось, что в гостинице не все наши жили в одном номере. Так Стас Ермошенко жил в номере с каким-то инородцем, и когда мы позвонили ему утром, кто-то сказал: – Моя-твоя ушла!
Тогда прошёл слух, что Стас общается с Наташей Алёхиной. Ведь именно они принимали ключ от института в сентябре 1976 года. Я думал, что они – любовники. Но когда мы встретились вечером и пьянствовали, Стас сказал, что «Наташка мне неинтересна, но грудь у неё – будьте любезны!»
По поводу Женского дня мы организовали в нашем большом номере вечер с танцами. Когда мы приготовили выпивку, закуски, к нам пришли девушки нашего курса. Они поддержали нас, выпили с нами некоторое количество вина, но потом разошлись по своим номерам. Были и танцы. Я потанцевал с Алёхиной и убедился в правоте Стаса, что у неё «породистая комплекция». Но дальше дело не зашло, потому как я понял, Наташу я не интересовал.
На другой день я, в сопровождении Митрича, Киреича и Царя, отправился искать своего товарища по службе в армии – Замышляева Мишу.  Он жил на улице Дзирнаву, где-то неподалёку от нашей гостиницы. По дороге мы спрашивали рижан, и они приветливо отвечали нам. Так мы вскоре добрались до старинного средневекового дома с остроконечной крышей. Это была Старая Рига – когда-то средневековый центр.
Я со своими друзьями прошёл по старинной лестнице и поднялся на второй этаж. Площадки возле квартир были малюсенькие, я увидел номер на одной из дверей и толкнул её. Дверь поддалась. Мы вошли и увидели пожилого мужчину. Я подумал, что это отец Миши. – Скажите, а как найти Замышляева Михаила? – спросил я, и старик показал рукой на соседнюю внутреннюю дверь. Я постучал в эту дверь и вошёл. Мои же товарищи-студенты остались на предквартирной площадке в ожидании.
Я оказался в малюсенькой комнатке. Такой маленькой, что я и представить себе не мог, как туда мог вместиться даже один человек. Однако у длинной печи, оставшейся от прежних лет, сидели на диване мой друг Миша с какой-то девушкой. Обстановки никакой в помещении не было, да я и не помню, ибо вещи и материальные ценности никогда не интересовали меня. Миша, увидев меня, подскочил от неожиданности. И я понял, что попал «не в то место и не в то время»! Я быстро разъяснил Замышляеву, что приехал всего на неделю, и живу с товарищами в гостинице «Рига». А пришёл к нему, чтобы просто повидаться со своим «боевым товарищем». Деликатно я дал понять, что мне от него ничего не нужно: ни стол, ни постель. – Вот только хотелось бы посмотреть город, – сказал я. – Мы же тут впервые и ничего не видели.
Миша, выслушав меня, сразу успокоился и назначил мне встречу в субботу возле гостиницы «Рига». – Я свожу вас в Юрмалу, – пообещал он. – Это – курортный пригород Риги. Там мы погуляем на взморье, сходим в местный пивной бар…
А мы пошли назад и, соединившись со своими сокурсниками, отправились путешествовать по Риге. Всё организовал наш предприимчивый староста – Володя Гиков.
Мы посетили Домский собор, послушали музыку И.С. Баха, исполненную на знаменитом органе, побывали в местном краеведческом музее, фотографировались у городских памятников. Мы даже посетили местный крытый хоккейный стадион рижского «Динамо». Там шёл какой-то турнир. Я помню как мы вошли в фойе стадиона и обратились к женщине-администратору с просьбой – рассказать, кто «сегодня играет и где можно приобрести билеты». Но женщина неожиданно заговорила на латышском языке. Тогда я повторил свои вопросы по-английски, и она, улыбнувшись, ответила на хорошем русском языке.
Мы купили билеты и зашли на трибуну. Играли московский «Спартак» и какая-то команда из ГДР. Мы досидели до конца матча. Было просто интересно «вживую» увидеть хоккей, ибо раньше дальше телевизора дело не доходило. Игра шла в одни ворота и оживилась, когда немцы, наконец, забросили нам шайбу! Они радовались, как дети. А счёт в то время уже был 13:1 в пользу «Спартака».  Нам стало смешно!
Но тогда советский хоккей был на высоте! И такого посмешища как случилось на Олимпиаде 2018 года, в финале, когда наши едва одолели в дополнительное время Германию, просто не могло быть!
Но вот наступила суббота, и ровно в десять утра мы вышли из гостиницы. Миша нас уже ждал. Он был одет в лёгкую зимнюю куртку и спортивную шерстяную шапочку с помпоном. Мы пошли в сторону автобусной остановки и вскоре уже прибыли в Юрмалу. Местность там была действительно красивой. Несмотря на март, ярко светило солнце, ослепительно сверкал белый песок, о берег бились пенные серые волны Балтийского моря. Погуляв по берегу, мы зашли в ближайший пивной бар и с удовольствием выпили по три кружки превосходного местного пива. Потом мы вернулись в гостиницу, распили с Мишей в компании моих друзей несколько бутылок вина, и расстались с ним. На следующий день мы уже ехали в поезде, направляясь в «свои пенаты».
Весенняя сессия прошла довольно спокойно, я успешно сдал все экзамены, в том числе английский, и, хотя мне вновь поставили «удовлетворительно», я всё же чувствовал несправедливость, ибо ответил на все вопросы легко и выполнил все письменные задания без замечаний. Но я проявил выдержку и решил «не возбуждать страсти», чтобы не портить себе жизнь.
А тут случилось новое событие в нашей жизни. Юра Болтушный (он же Георгич) захотел жениться. Он уже с первого курса активно встречался и со студентками, и с женщинами-горожанками. Говорили, что у него любовниц – «целый мавзолей»! При такой его активности все полагали, что он женится нескоро. И вот сенсация!
– Кто же его избранница? – гадали студенты.
Однако я узнал обо всём заранее, поскольку Георгич предложил мне быть свидетелем на его свадьбе. Я вообще-то ещё никогда не бывал на свадьбах, а тут аж свидетелем! Но Георгич так упрашивал меня, что я был вынужден согласиться и сразу же после сессии, где-то в июне 1978 года мы с ребятами, приглашёнными на свадьбу, выехали на рейсовом автобусе Брянск – Почеп. Меня сопровождали Юра Ковшуро (Митрич), Андрей Атапин (Киреич), Коля Бурухин (Царь) и Володя Гиков.
Георгич встретил нас на почепском автовокзале и сразу же повёл к себе в дом. Его жилище представляло собой самую настоящую усадьбу с тремя комнатами, кухней, небольшим земельным участком-огородом и подклетью, где жили свиньи, неподалёку от крыльца. Мама Юры – Лидия Константиновна – приветливо встретила нас, усадила за стол, где мы плотно пообедали с употреблением водки. Отец Георгича – высокий крепкий мужчина ; играл в семье второстепенную роль и в семейно-хозяйственные дела почти не вникал. Он выпил с нами несколько рюмок водки, был немногословен, но приветлив. Сам же Георгич алкоголь не употреблял, поскольку в день свадьбы это было не принято.
Вскоре после обеда мы отправились в Почепский ЗАГС, где нас ждали. Там состоялось бракосочетание Георгича с красивой худенькой девушкой по имени Людмила, которая училась на третьем курсе литературного факультета. Где её нашёл Юра, как познакомился, мы узнали уже потом из его рассказов, но это уже были истории, которые не остались в памяти. Со стороны невесты в качестве свидетельницы присутствовала её сокурсница, тоже невысокая, худенькая, приятной внешности девушка в очках. Она была чем-то похожа на мою гонительницу, преподавательницу английского Л.П.Вараксу, поэтому я сразу же почувствовал по отношению к свидетельнице неприязнь.
Жених был одет в хороший, можно сказать, роскошный чёрный костюм с белоснежной рубашкой и чёрной бархатной бабочкой вместо галстука. С правой стороны, у борта пиджака, красовались бумажные цветы, напоминавшие большую белоснежную брошь. Такие же цветы прикололи и на мой пиджак. Я был в своём лучшем костюме в сине-чёрную полоску, и все наши остальные ребята были одеты прилично.
Накануне бракосочетания мы познакомились с другими родственниками и друзьями семьи Болтушных – его старшей сестрой Фаиной, приехавшей из Трубчевска, младшей сестрой Еленой и её женихом Сашей. Кроме того, в числе гостей невесты были её подруги из института, из которых я запомнил только одну маленькую, полненькую, хорошенькую Таню Шаболтаеву, дочь крупного брянского «бонзы», председателя областного Совета профсоюзов. А запомнил я её потому, что вслед за ней приехал какой-то парень, тоже студент, которого никто не приглашал, но терпели, ради приличия. Он постоянно «клеился» к Тане, а она делала вид, что он ей безразличен. Не раз доносились до нас её громкие высказывания, относящиеся к тому дурню с тупым взглядом: «Оставь меня в покое! Зачем ты приехал?! Ох, как ты мне надоел!»  И всё такое прочее.
Итак мы собрались в зале регистрации брака, и местная заведующая после краткой поучительной лекции объявила Юру и Люду мужем и женой, после чего в книге записи актов гражданского состояния поставили свои подписи жених, невеста и мы, свидетели. Затем молодые обменялись кольцами, прозвучал свадебный гимн, во время которого жених и невеста поцеловались.
После этого торжественная процессия спустилась по ступенькам вниз, и мы сели в автомобили, чтобы проехать буквально несколько метров, ибо ресторан «Почеп», которым заведовала мама Юры, располагался неподалёку и представлял собой типичное советское здание, предназначенное для общественного питания.
В большом пиршественном зале был накрыт длинный стол, за который мы и уселись. «Молодые» возглавили стол, я оказался рядом с женихом, а свидетельница невесты – рядом с ней.
Некоторое время произносились тосты, гости расхваливали «молодых», а я, исполняя роль тамады, поощрял присутствовавших к этому. В процессе свадебного пиршества было выпито огромное количество спиртных напитков и съедено «море» продуктов, ибо стол изобиловал лучшими яствами, которые только можно было достать в стране! Были и водки (несколько сортов), и дорогие вина, и много бутылок самого различного пива. Стол ломился от дорогих колбас, нарезанных кружочками, нескольких видов рыб, копчёных и солёных, в тарелках лежали солёные и маринованные грибы, словом мама Георгича на славу позаботилась о свадебном столе.
После пития и закусок были поданы горячие блюда, тоже очень вкусные и разнообразные. В конечном счёте, мы все, кроме «молодых», оказались в хорошем подпитии. И всё, казалось бы, шло на самом высшем уровне, если бы не хор древних старух, приглашённых на свадьбу. Они портили хороший вечер своими нудными, скорее скорбными, чем весёлыми свадебными песнями, которые называли «свадебным фольклором». Не обошлось и без инцидентов. Какие-то молодые люди пытались ворваться в ресторан, закрытый по случаю свадьбы, стучали в двери, выбили одно из окон. Пришлось вызывать местную милицию, которая едва справилась с беспорядками. Наконец, уже к ночи, «старухи» прекратили своё насилие над молодёжью и, получив вознаграждение в форме денег, выпивки и закуски, торжественно удалились. В принципе, их присутствие позволило мне не заниматься работой томады, поскольку они своими криками заглушали все прочие звуки. Но вот после их ухода, мы включили магнитофон с хорошим усилителем и стали слушать совремённую музыку, включая песни уже распавшейся группы «The Beatles». Тут молодёжь, разгорячившись от возлияний, пустилась в пляс! Я хоть и был небольшим любителем танцев, принимал в этом активное участие, чтобы не обижать Георгича. Он и его молодая супруга задавали тон. Неожиданно, как только затихла на время музыка, ко мне подошла Таня Шаболтаева и пожаловалась на преследование со стороны её поклонника. – Он не даёт мне и шагу ступить! – сказала она. – Пожалуйста, Костя, огради меня от него! Ведь ты здесь – друг жениха!
Я немедленно устремился к садившемуся за стол парню, о котором говорила Татьяна, и силой вывел его в коридор.
Тот попытался сопротивляться, но получил звонкую пощёчину. – Запомни, мудозвон, – сказал я ему. – Если ты ещё хоть раз здесь на свадьбе подойдёшь к Тане, и она на тебя пожалуется, то для тебя это будет последняя свадьба! Даже за малейшее нарушение общественного порядка здесь, я вышвырну тебя вон, понял?
– Понял! – пробормотал «возмутитель спокойствия», и я уже больше никогда его не видел и не слышал о нём.
…Далеко за полночь закончилась свадьба, и мы направились в дом жениха, где нас уже ожидали подготовленные заранее постели.
Ребята были сыты, веселы и долго сохраняли игривое настроение. Кое-кто из наших залезли в закуток, где обитали свиньи и стали дразнить животных. Я нагрянул как раз, когда парни стали поднимать здоровенную свинью, та отчаянно кричала и кусалась.
– Ох, плять, – раздался вскрик Коли Бурухина. – Она ещё кусается! Чуть не отхватила мне палец!
После недолгих переговоров, бестолковая возня прекратилась, все вернулись в дом и легли спать.
На следующий день свадьба продолжалась в том же ресторане, но никаких существенных событий не произошло. На третий день утром мы отбыли домой на рейсовом автобусе Почеп–Брянск.   

4. Археологическая экспедиция.

После приезда со свадьбы мы должны были отдыхать, и я уже настроился на «отсиживание» в Сельцо, но неожиданно мне позвонил домой Володя Гиков и сообщил, что в институт пришло приглашение на участие в археологических раскопках в Новгороде-на-Волхове. – Это будет для нас как бы археологическая практика, – сказал он. – Не вздумай отказываться! Ведь руководителем экспедиции – сам Янин!
Я ничего не слышал громкого о Янине, кроме того, что он участвовал в раскопках в селе Вщиж, Брянской области в 1949-52 годах (где-то так), но отказываться не хотел. – Я поеду, Володя, – сказал я старосте, – но только без административной ответственности.
– Хорошо! – ответил Гиков.
А мои родители, узнав о предложении, поддержали меня. – Поезжай, сынок! – сказал отец. – Мы не пожалеем денег! Сколько скажешь, столько и дадим!
При нашей скромной жизни такие слова были серьёзной поддержкой!
В моё отсутствие деканат института назначил командиром отряда новгородской экспедиции Володю Гикова, а комиссаром – Серёжу Кокотова. Отряд, в основном, состоял из наших ребят и девушек обоих отделений. Но кроме нас с нами поехали студенты, перешедшие на 2 курс: Галя Федина, моя землячка из Сельцо, Лена Филина, Лиля Островская, Марина Гонсовская и Саша Журавель.
  От того времени у меня остались дневниковые записи и поэтому я могу с помощью подлинных данных оживить тот краткий текст.
Итак, 2 июля 1978 года мы поехали на поезде Мариуполь–Ленинград и прибыли на станцию «Валдай». Там мы пересели на автобус «Валдай–Новгород» и на следующее утро приехали к автовокзалу этого древнего города.
Там нас ждали крытые брезентом грузовики от янинской экспедиции. Мы быстро пересели туда и не потребовалось десяти минут, как нас высадили около одной из новгородских средних школ.
Мы сразу же стали обживаться: постелили бельё на топчанах в двух классах. В одном – мы, ребята, в другом – девушки. Затем послали ребят за вином в ближайший магазин, сбросившись, как полагается. Как я помню, за вином отправились Киреич (Андрей Атапин) и Саша Журавель.
Пока посланцы ходили в магазин, мы загорали, играли в футбол. Девушки тоже нашли себе какие-то занятия.
Но вот явились посланники с сумками, набитыми бутылками молдавского «Портвейна». Мы сразу же организовали попойку. Извлекли свои домашние запасы и очень хорошо «сдобрили». С нами на равных выпивали наши девушки.
Вдруг неожиданно, сразу же после того как мы отметили свой приезд, в школу приехали какие-то молодые парни и пожилой, седоватый мужчина.
Он осмотрел нас и заявил, что «нам такие археологи не нужны, поскольку, среди вас есть пьяные!»
Заявившим был, как я узнал, Александр Степанович Хорошев, помощник Янина.
Я потом проведал, что московские студенты, сопровождавшие его, были чем-то обижены нашими парнями. То ли кто-то поспорил с ними, то ли дерзко ответил, но крайним оказался я.
Н.С.Хорошев подошёл ко мне и сказал: – Вы пьяны, молодой человек, и я отстраняю вас от экспедиции!
Для меня это был удар. Я выскочил из комнаты и столкнулся с кем-то из москвичей! Разразилась драка. Поскольку я был в очках, то, претерпев ответный удар, потерял очки, а разбитые стёкла впились мне в руку и под глаз, оставив на всю жизнь память о том инциденте. Но и мои обидчики получили не менее достойный отпор!
Настроение у меня было «ниже среднего», тем не менее вечером я присоединился к ребятам, направившимся купаться на реку Волхов, протекавшую неподалёку. Река произвела глубокое впечатление, поскольку была достаточно широка: в две Десны (близ улицы Калинина в Брянске). Вода в реке оказалась холодной и грязно-жёлтой. Хмель как рукой сняло, и настроение снова упало.
На следующий день, 4 июля во вторник, в школу, где мы спали и только что встали, прибыл Александр Степанович Хорошев. Он потребовал, чтобы я приехал в Знаменский собор, штаб-квартиру профессора В.Л.Янина, руководителя Новгородской экспедиции. Я сел на автобус, проехал 1-2 остановки и быстро направился к заданному месту. В кабинете профессора уже сидели Володя Гиков и Серёжа Кокотов. Как я потом узнал, они уговаривали руководителя экспедиции не наказывать меня. Когда я вошёл, Валентин Лаврентьевич был вначале раздражён и требовал отчислить меня из отряда. Однако в процессе беседы он всё более смягчался и, наконец, улыбнулся. – Так сколько же ты выпил, Костя? – спросил вдруг он насмешливо.
– Стакан вина, – пробормотал я.
– Всего-то? – вскинул брови профессор. – Неужели молодой, здоровый парень от этого захмелеет?
– Говори всё, как есть! – громко сказал Сергей, почувствовав общую разрядку.
– Нечего скрывать! – деланно возмутился Володя.
– Честно говоря, не помню, – сказал я откровенно.
– Ну, тогда ладно, – кивнул головой Янин, – будем считать всё это недоразумением! Но смотри: до самого отвала – ни-ни! Этот разговор у нас будет последним.
 Так уладили конфликт. И нас сразу же привезли на раскоп. Было тепло, солнечно. Мы обнаружили большую неглубокую яму, которую первоначально нужно было после работы экскаватора откапывать вручную. Назвали этот будущий котлован Троицкий-V (по месту древнего района города).  Непривычные к земляным работам, мы после первого дня так устали, что после этого отдыхали: вечером было не до прогулок по городу.
5 июля опять копали. На обед нас отвезли в столовую местного Аэропорта. Там мы после еды полежали на степной траве, ибо все окрестности Аэропорта занимала широкая степь. Затем за нами приехала грузовая машина, и мы снова прибыли на раскоп. В процессе работы мы загорали, а вечером пошли купаться на Волхов. Вода всё ещё была холодная.
6 июля в четверг я работал в паре с Гришей Ушеровым: копал дренажную канаву. Вечером ходили в баню, где хорошо помылись и попили местного, очень вкусного пива, а потом отправились в Кремль, где посетили винный погребок и попробовали прославленной новгородской медовухи. На вкус оказалось, что это  была некрепкая медовая брага, которая вызывала кратковременное лёгкое опьянение.
На следующий день я работал на так называемом «отвале»: выбрасывал землю от края раскопа.
8 июля в субботу был выходной. Я пошёл в Кремль. Посетил знаменитый Софийский собор. Церковь была недействующей, как и все прочие храмы Кремля, и я тщательно осмотрел весь её интерьер. С внешней стороны храм был в прекрасном состоянии, несмотря на то, что во время вторжения немецких оккупантов в 1941 году сильно пострадал, однако внутри почти повсюду была побелка, а стенные фрески  сохранились только местами. Я обратил внимание на то, что на стенах остались старинные надписи, процарапанные древними вандалами. Меня поразила грандиозность храма: многочисленные переходы, прекрасные лестницы, огромный молельный зал. Именно тогда у меня появилось подозрение, что мы, нынешние россияне, не намного ушли вперёд в своём развитии относительно древних новгородцев.
В воскресенье тоже был выходной. Как оказалось, у нас была пятидневка. Ребята уехали в Юрьев монастырь, а я остался: хотелось побыть одному. Ходил пешком на Ярославово Дворище, где когда-то знаменитый князь молодой Ярослав Мудрый и его отдалённый потомок Александр Ярославович (которому присвоили через 300 лет после смерти прозвище «Невский») творили суд и расправу. Там была прекрасная панорама из старинных архитектурных памятников. Я осмотрел эту красоту и списал с табличек характеристики всех храмов и расписания их работы. А вечером мы вместе с Людой Исаковой посетили действующую церковь Апостола Филиппа. Эта была единственная действующая в городе православная церковь. Мы осмотрели иконы, а я купил нательный крест. Меня поразило поведение Людмилы. Она была активной комсомолкой, и посещение ею храма вызвало у меня изумление, ибо настоящие комсомольцы не должны были этого делать. Но видимо интерес историка превзошёл идеологические мотивы.
10 июля, в понедельник, начались уже серьёзные археологические работы. Теперь уже не копали лопатами почву, но тщательно, специальными совками и археологическими приборами просеивали землю и заносили любые находки на специальную карту. Раскоп был разделен на клеточки с помощью специальных бечёвок, и девушки аккуратно убирали землю, высыпая на носилки, которые носили мы, ребята. Я работал с носилками в паре с Андреем Атапиным (Киреичем).  Вечером ребята устроили выпивку, но я решил не «тешить беса» и поехал на автобусе в Кремль, где вновь обходил все памятники архитектуры. Я прихватил с собой ученическую тетрадь, куда заносил рисунки всех сооружений. Так я, чтобы не бездельничать, занялся графикой и с тех пор долгие годы включал в свои путевые блокноты рисунки всех архитектурных памятников, которые мне встречались.
11 июля я всё-таки не удержался. Вечером после работы с носилками наши ребята предложили взять вина. Чтобы не «отрываться от коллектива», я тоже внёс свою лепту. Правда, выпили немного и завалились спать.
12 июля, в среду, я работал с носилками в паре с Сашей Тимко. Погода портилась. Однако дождь так и не пошёл. Вечером я ходил в Антоньев монастырь, располагавшийся неподалёку от нашей школы, где снова делал зарисовки.
13 июля наступил мой черёд дежурить по школе. К тому времени у меня разорвалась подошва в туфле, и я рассчитывал сдать её в ремонт, как, впрочем, и очки, разбитые в день приезда. У меня тогда было не очень слабое зрение, и на раскопе я справлялся и без очков, постепенно привыкая к сложившимся обстоятельствам. Дежурство заключалось в том, что мы сидели поочерёдно – девушки и парни от каждой классной комнаты, в том числе и москвичи – и охраняли свои «апартаменты» от вторжения новгородских сорванцов. Я не сидел у входа в школу, поэтому смог быстренько сходить в местную ремонтную мастерскую и магазин «Оптика». Но, увы, в тот день эти учреждения, как это часто бывало в советское время, не работали.
 На раскопе тем временем ценных вещей не находили, но вот 14 июля, в пятницу, когда я вновь работал с носилками, и мы вскрыли раскоп уже на один метр в глубину, стали попадаться берестяные гробы: видимо натолкнулись на кладбище. По всему раскопу девушки находили фрагменты не очень древней керамики. Предметы, извлекаемые из влажной почвы с гниющей древесной щепой, прекрасно сохранялись. В воздухе стоял запах древесной гнили, однако не отвратительный. Первоначально находки не представляли значительной ценности. Помню ещё как ребята извлекли из земли большой человеческий череп, вымыли его в Волхове, протекавшем неподалёку, и принесли к себе в школьный класс, где мы обосновались. Я был против такого отношения к людскому праху и высказал своё возмущение. Ребята прислушались к моим словам и вскоре захоронили череп. В тот вечер ко мне подошёл Андрей Атапин и предложил сходить в местный «Гастроном», где мы купили бутылку водки, которую и распили с ним «на природе», сдобрив скромной закуской из того же магазина.
В субботу, 15 июля в выходной, почти все студенты нашего отряда уехали на пассажирском поезде в Ленинград. Они вернутся лишь в воскресенье вечером и больше суток будут блуждать по городу на Неве. В школе остались только я, Саша Тимко и Саша Журавель. Поскольку в тот день и последующий в школе дежурили москвичи, я смог отправиться в город, где бродил почти весь день. Погода была превосходная. Тепло. Солнечно. А над головой сияло голубизной безоблачное небо! Я сходил в местный магазин «Оптика» и, наконец, заказал себе замену разбитого очка.
На другой же день, в воскресенье, мы, втроём, поехали в Юрьев монастырь. Туда мы добрались на специальном туристическом катере. Остались в памяти природная красота» этих мест и архитектурных памятников музея-заповедника. Мы обошли каждый закуток старинного монастыря, я зарисовал все памятники. А затем мы отправились назад. Высадившись из катера, мы пошли в Кремль. Посетили краеведческий музей, зашли и в «Винный погребок», где испили новгородской медовухи.
К вечеру мы, посоветовавшись, направились в недалёкий «Гастроном», где купили бутылку водки и две больших (по 0,8) бутылки дешёвого вина – «Биле мицне» – тогда популярного в стране из-за дешевизны и, как я понял потом, из-за «убойной силы».
Закусывали консервами того же магазина – «Скумбрией в томате», плавлеными сырками «Дружба» и прочими недорогими закусками.
Как оказалось, упомянутое вино в комбинации даже с небольшим количеством водки действовало как крепчайший алкоголь. Истребив напитки и закуски, мы направились в своё спальное помещение и завалились спать, поскольку сильно захмелели. В процессе сна я вдруг почувствовал рвотные позывы и, недолго думая, устремился в туалет. Однако неприятное состояние внезапно прошло. Но я понимал, что такое дело ни к чему хорошему не приведёт и, засунув в горло два пальца, вызвал сильную искусственную рвоту. Очистив желудок, я испытал чувство облегчения и, выпив кипячёной воды из графина, стоявшего в нашей спальне на столе, направился на свой, сбитый из досок топчан, и сладко уснул.
Неожиданно, часа эдак через три-четыре я проснулся от чьих-то криков, общего шума, возни. Оказалось, что вернулись наши ребята из Ленинграда. – Иоп вашу мать! – кричал на кого-то Сергей Кокотов. Ему вторил Володя Гиков: –  Надо же, так набраться!
Громко хохотали Юра Ковшуро и Андрей Атапин. Я оглянулся. Парни сгрудились возле топчана, на котором возлежал Саша Журавель.
– Что, плять, обрыгался?! – вскричал Сергей. – Давай, убирай свои блевотины, гандон!
– С кем ты пил?! – громко спросил Гиков.
– Да с Костей и Сашей Тимко! – прокричал в отчаянии Журавель.
– Ну, Костя прошёл армию! – сказал Сергей и со смехом добавил. – Он – опытный боец! Куда тебе до него!
Я с достоинством перелёг на другой бок, имитируя сон.
Саша Тимко тем временем переместился головой в сторону, где должны были находиться ноги.
– Саша тоже слабоват, – пробормотал Володя Гиков, – однако он третьекурсник и наш товарищ… А вот Журавель очень перед нами виноват! Молодой, а ранний! Ладно! Разборки устроим завтра, а сейчас пусть отсыпаются, дабы о случившемся не узнали начальники!
В понедельник уже с утра командир отряда Володя Гиков отчитал Сашу Журавля.
– Ты опозорил нас! Всю ночь тебя, плять, откачивали! – возмущался он. – В армии тебя бы на неделю послали мыть туалеты! Если ещё узнаю: мало не будет!
– Прости меня, пожалуйста! – взмолился напуганный Журавель. – Я больше так не буду! В рот не возьму этого проклятого вина!
– Нет, голубчик! – вскричал комиссар – Сергей Кокотов. – Тебе это так просто с рук не сойдёт! Марш за мной в туалет!
И они удалились.
Я бросился за ними, но ребята нашего отряда обступили меня и не пустили в туалет.
– Это из-за тебя пострадал Журавель! – выкрикнул Саша Шевкунов (по прозвищу «Билл»). – Нехрена было поить его!
Ему вторил Гриша Ушеров (прозвище – «Дудва»): – Ты – старший, значит, больше всех виноват!
– Ах, вы, иоп вашу мать! – взревел я. – Вы – салаги ещё, чтобы меня учить! Бисты захотели?!
Тут все засучили рукава, но ко мне на помощь подошли Ковшуро Юра («Митрич») и Андрей Атапин («Киреич»). Они безоговорочно поддержали меня.
– Никто не лил ему в рот вино, мудозвоны! – сказал Киреич. – И нечего вступаться за «молодого»!
– Если будете размахивать кулаками, – возмутился Митрич, – то жестоко пожалеете!
И он показал Шевкунову и Ушерову кулаки.
– Ладно, ребята, успокойтесь! – к нам быстро подошёл Гиков.  – Нам делить нечего! А виновный наказан и он показал рукой на входную дверь в класс, в которую входили рассерженный Сергей Кокотов и Саша Журавель с «фонарём» под глазом.
– Скажешь, что ударился головой о перила лестницы!  – назидательно буркнул Гиков. – Конечно, если спросит начальство… Но если выдашь происшествие – пеняй на себя!
– Сохрани Бог! – пробормотал Журавель и опустил голову.
Так был исчерпан этот инцидент, и мы спокойно пошли к крытой брезентом машине, отвозившей нас завтракать в столовую местного городского «Общепита».
Вновь начались трудовые будни: парни таскали носилки в «отвал», а девушки насыпали нам просеянную землю.
Когда же мы вечером пришли в своё «общежитие», к нам в комнату отдыха явились московские студенты из двух вузов – МГУ и МГПИ – и предложили сыграть с ними матч в мини-футбол. Я чувствовал себя уставшим после работы и вчерашних возлияний и не соглашался на игру. Однако мои товарищи – Митрич и Киреич – любившие футбол, потребовали «полной мобилизации».
– Нас мало, и без тебя мы не соберём команду! – говорил Митрич.
– Там же среди москвичей есть молодые футболисты из «Спартака», «Динамо», а может и из ЦСКА! – вторил ему Киреич. – Если выиграем, то опозорим москвичей!
Этот аргумент подействовал на меня. Я помнил, какую роль сыграли тогда москвичи в первый день нашего приезда в Новгород, когда донесли на нас.
– Что ж! – вздохнул я. – Тогда придётся тряхнуть сединой!
И мы – я, Гиков, Митрич, Киреич, Билл, Дудва, Шериф – выстроились на школьном стадионе напротив такого же числа москвичей.
Москвичи играли очень хорошо и начали матч с успешной атаки, забив нам без труда гол в ворота, защищаемые Володей Гиковым. Но мы не растерялись. Чувствуя гнев за недавнюю обиду, усугубленную забитым нам голом, мы, как сумасшедшие помчались вперёд. Лучше всех играл Митрич, который получив от меня пас, с силой пробил в нижний угол ворот и сравнял счёт. Затем отличился Шериф. Он головой, хлёстко и неожиданно послал мяч в ворота москвичей! Но москвичи не растерялись и тут же сравняли счёт. Затем они вышли вперёд, но это был их последний успех. Буквально через минуту к воротам москвичей прорвался Билл и, снеся по дороге всех, кто стоял на его пути, буквально вонзил мяч в ворота соперников.
При счёте 3:3 мы разошлись на перерыв и через 15 минут игра возобновилась.
Наш бешеный темп сломал москвичей. А добивали их наши восторженные крики после каждого забитого нами гола и наши насмешки. Так, ребята периодически кричали: – Получайте, стукачи! Вот вам, гандоны! Что ж вы за футболисты, вот даже в знаменитых клубах играете?! Вам не в футбол играть, а говно качать!
Насмешки начались, когда я сильным ударом под перекладину ворот забил четвёртый гол. Потом Митрич забил пятый.
Москвичи, видя нашу агрессивность, попытались сбить нас с темпа и навязать свою игру. Долгое время борьба шла без всяких результатов. Мы «тянули» время, пытаясь сохранить счёт, а соперники, стремясь хотя бы удержать престиж, буквально «лезли из кожи». Но у них ничего не получалось даже при высоком мастерстве. В конце игры они пошли на снятие вратаря, чтобы получить численное преимущество. Этим воспользовался Билл и забил «длинный» гол чуть ли не от своих ворот. Тут москвичи совсем развалились, и Шериф, обойдя двоих соперников вогнал в их ворота седьмой мяч!
Так мы победили со счётом 7:3.
Эта победа вселила в нас уверенность в своих силах. Теперь мы рассматривали москвичей, как «слабаков». Ребята обратили внимание на московских девушек, среди которых были такие, что даже актрисы Голливуда позавидовали бы им. Московские девчата говорили нам: – Почему вы такие жестокие! Мало что обыграли наших ребят, так ещё и насмехаетесь над ними!
Как-то мы не уделяли большого внимания своим девчатам, по причине того, что они были сильно идеологизированы. Москвички же были намного проще.
Так, мне понравилась одна московская студентка, и я договорился о встрече с ней.
Я откровенно объяснил ей, что хочу познать её. Москвичка согласилась, и была назначена встреча.
Но когда я пришёл, её не было. Наутро она подошла ко мне, извинившись. Оказывается, её пригласил в то время в ресторан москвич, сын самого Грибова!
Я же не знал, кто такой Грибов и спросил об этом Володю Гикова.
Он засмеялся: – Так это же – знаменитый актёр!
Тогда я понял, что мы – в самом деле антиподы! Какой-то актёришко у нас – пуп Земли!
Но поступок той «девушки» возмутил меня. Я мог тогда и сам пригласить её в ресторан. Цены были достаточно приемлемые. И когда она пришла и попыталась оправдаться, я вежливо отослал её «подальше».
Вообще я всегда относился уважительно к женщинам, жалел их, поэтому меня не ждала хорошая перспектива.   
В дальнейшем мы продолжали таскать носилки. Вечерами я ходил по городу и зарисовывал местные церкви. Однако я долго не мог найти знаменитую церковь Спаса на Нередице, но всё-таки нашёл и зарисовал.
Алкоголь некоторое время не употребляли и лишь в четверг 20 июля сходили в пивную, где приняли очень хорошее пиво.
В пятницу 21 июля мы работали только до обеда: хлынул дождь. Однако перед этим Серёжа Кокотов нашёл первую грамоту. Тогда уже выносили землю специальные дежурные, а остальные парни вместе с девушками занимались раскопками.
Вечером ребята использовали столь знаменательное событие – находку грамоты – и устроили общее празднование. Девушек не приглашали, поскольку пили только водку.
Как только начались дожди, наше руководство приняло решение сделать субботу рабочей. Поэтому 22 июля мы вышли на работу, но в 14 часов хлынул дождь, и нас освободили от работы. Поскольку мы общались с москвичками, наши девушки обиделись. Но мне их обиды ничего не значили: я был взрослый мужчина и хотел близости с женщинами, а наши студентки боялись даже скромных отношений. Поэтому когда Шериф (Серёжа Кокотов), Юра Ковшуро («Митрич») и Стас Ермошенко («Шозда») предложили устроить выпивку с нашими девушками-недотрогами, я отказался в этом участвовать и пошёл пешком в сторону действующей церкви, где постоял, отдохнул и вернулся назад.
23 июля, в воскресенье, я один ходил на Ярославово Дворище, где побывал в музее атеизма (Никольский собор), в музее резьбы (церковь Фёдора Стратилата) и музее Феофана Грека (Собор Спаса на Ильине).
24 июля, в понедельник я работал с Володей Гиковым на носилках (платили по 4,5 руб. за час). Нашли большую берестяную грамоту. Сначала один кусок, а потом – другой. До этого нашли две грамоты. На Троицком -IV («Выйди вечером за калитку, а если нет, то весть дай»), на Троицком -V (нашем) – о возмещении долга.
Вечером закончил рисовать почти все церкви Торга.
25 июля. Вторник. Работал с Сашей Шевкуновым на носилках (до 18 часов по 4,5 руб., как и вчера). Мы сильно устали. Вечером я пошёл рисовать Ярославово Дворище.
Вернувшись в школу, я узнал от В.Гикова, что наши девушки «одурели»: требуют, чтобы мы обслуживали их в столовой. То есть они должны были приходить в столовую, садиться за столы, а мы бы приносили им на подносах еду. Это была месть за излишнее внимание к московским девчатам. Помогать девушкам в этом деле никто не препятствовал. – Если они хотят того, то мы им поможем! – резюмировал я, и с этим согласились все. В дальнейшем мы подавали им пищу на столы, и девушки успокоились.
В тот вечер мы долго сидели с Гиковым за учительским столом. Дело в том, что у нас имелись чеки столовых, в которых питались, и наряды о заработанных деньгах. Нужно было знать общий баланс. Гиков – очень умный и практичный парень – конечно, смог бы сам подвести итоги. Но у него не было такой практики, которой обладал я. Я решил помочь ему, и мы просидели с ним со счётами до часа ночи, пока полностью не подбили баланс.
На следующий день, 26 июля, я работал на носилках с Тимко. Всё шло как обычно, но в конце рабочего дня на раскоп прибыла Эмма Константиновна Кубло, одна из наших начальников, и сообщила, что обеспечила нам бесплатную экскурсию в Грановитую палату Кремля. Мы немедленно собрались и отправились в Кремль, располагавшийся неподалёку. Упомянутый объект не вызвал у нас шоковой реакции. Там не было ничего, кроме нескольких серебряных изделий. Я не ощутил душой никакой исторической уникальности.
Вечером мы с Гиковым вновь проверяли свои расчёты на затраты в столовой. Баланс оказался положительным и соответствовал документам.
 27 июля. Четверг. Работали с Гиковым на носилках. Вечером пошёл получать очки в «Оптике». За вставленные стёкла заплатил 76 коп. Вечером пошли с Сашей Тимко и Киреичем на берег Волхова, где распили по бутылке вина.
28 июля. Пятница. Работал с Сашей Тимко на отвале. В 11 часов заскочил в магазин и взял 1 бутылку вина. В 12 часов мы её распили с Тимко на берегу Волхова, после чего купались. Уже неделю стояла ужасная жара. Все сильно загорели. Вечером ходил на Ярославово Дворище рисовать храмы.
29 июля. Суббота. Работал один на отвале. Рядом трудились учащиеся педучилища из Боровичей. В 14-30 хлынул дождь. После обеда сходили в баню, а затем поехали на вокзал за билетами. Москвичи уехали домой, а в предшествующий вечер праздновали свой отъезд в «Детинце». С ними уехал и сотрудник государственного исторического музея Фомин Алексей Владимирович, с которым мы дружили.
По совету Володи Гикова мы решили съездить в древнерусский город Псков. На разведку на автовокзал был послан Саша Шевкунов, который вернулся и сказал, что билеты предварительно не продаются.
После ужина мы прибыли на вокзал и поехали в Псков на автобусе. Туда мы(я, Ю.Ковшуро, А.Журавель, А.Тимко, В.Гиков, Г.Ушеров и А.Шевкунов) прибыли после ужасной тряски в 0 часов.
В Пскове негде было спать. Автовокзал был переполнен народом. Посидели в зале, но сидя не смогли уснуть. Начали ходить по ночному городу. Убедились, что Псков был переполнен церквями. В процессе ходьбы мы встретили местного жителя – солидного мужчину – шедшего домой после ночной смены. Он предложил нам переночевать у него. Так мы узнали о гостеприимстве русского Севера. Но мы отказались стеснять псковича и продолжали скитаться по сонному городу. Наконец, утром в 8 часов мы прибыли на автовокзал и купили билеты до Новгорода, после чего поехали в местный Кремль (Кром по ихнему). Кремль поразил всех! Мы посмотрели церкви и пошли бродить по городу.
Здесь каждая церковь была – настоящий музей! Мы походили по всем значительным местам, посетили местный краеведческий музей с прекрасными картинами русских художников, а затем вернулись в Кремль по другой стороне реки Великой через мост. Здесь поднялись на башню. Во все музеи нас пускали бесплатно, так как у нас были справки, что мы – археологи. Купили 4 бутылки вина. Выехали из Пскова в 17-10, а прибыли в Новгород в 21-00. Там отпраздновали день рождения Киреича.
31 июля в понедельник мы работали с Юрой Ковшуро. Извлекали дерево из раскопа (по 5 руб. в час). Вечером нам было нечего делать, и мы устроили мой памятный прощальный матч по футболу, обставив это как торжественную церемонию.
1 августа, во вторник. Работали на Троицком-IV у Хорошева. Выкачивали воду (по 5,25 руб.). Вечером я поехал на Неревский конец рисовать храмы.
2 августа. Среда. Выбирали воду из Троицкого-V – я, Саша Тимко, Игорь Рахлин (вольнонаёмный рабочий из Москвы) и парень из МГУ. В 13-00 Хорошев повёз нас втаскивать крест в музей деревянного зодчества. Сначала поехали в столовую, пообедали, а затем полтора часа валялись в густой траве Аэропорта. Затем за нами прибыл грузовик, мы приехали в музей и затащили туда крест (за 4 рубля каждому). Вечером в 22-30 прибыла вторая партия москвичей, а мы отправились в 23-00 «обмывать» «прописку» Игоря.
3 августа. Четверг. Утром Хорошев Александр Степанович объявил нам, что за хорошую работу нам сокращают командировку по 10 августа. Работали с Сашей Тимко на отвале. Вечером поехал рисовать храмы на Неревском конце.
4 августа. Пятница. Перебрасывали с Андреем Атапиным брёвна из Троицкого-V. После обеда ребят забрали на Дубошин-раскоп. Я же остался работать на отвале. Вечером играли в футбол. Обыграли МГУ – 10:0.
5 августа. Суббота. Работали на Троицком-IV у Хорошева. Выносили глину: я, Юра Ковшуро, Гриша Ушеров и Саша Шевкунов. Вечером вновь обыграли москвичей – 4:1. Потом я получил перевод на 30 рублей, и мы отправились на берег Волхова у Антоньева монастыря, где распили несколько бутылок вина. Ночью гуляли по городу. Я нашёл церковь Рождества на Торгу и записал её данные.
6 августа. Воскресенье. Ездили в Юрьев монастырь, а оттуда – на катере – к церкви Спаса на Нередице. Вечером ходили в Кремль и на Неревский конец. Затем купили несколько бутылок вина и распили их.
7 августа. Понедельник. Копали канаву на Троицком-IV. Потом выносили брёвна. Вечером с Володей Гиковым «подбивали баланс». Закончили в 22-45.
8 августа. Вторник. Пошёл дождь. Работы не было. Утром мы с Гиковым поехали в Знаменский собор «к начальству». Там в бухгалтерии быстро проверили наши расчёты. Всё было в порядке. Затем мы зашли к руководителю экспедиции Янину Валентину Лаврентьевичу, и он показал нам тексты найденных нами берестяных грамот. Так, в грамоте (№ 567), найденной С.Кокотовым и С.Ермошенко, было написано: «Дайте истину да те не поверже». В грамоте, найденной В.Гиковым (№ 568): «…каня острова коробья соли у Домьяна в Микулине…коробья соли у Голедем в Сла…гах коробья соли у староста на Кшети…у жиною 4 коробьи соли у Олисея на Кшетах полтора…соли у Кузьмы у Рядятина полкоробьи соли у Родиона…коробья соли у князя в Гоулесине селе полторы коробьи…жыта на Сопшах взятом коробья соли у…». В грамоте же, найденной Мариной Гонсовской (№ 569), было всего два слова: «Поклон от…». А в последней берестяной грамоте (№ 570), найденной Андреем Атапиным (он же – Киреич) был текст больше: «…теле передо Олфоромеем глогщине Данила Яколею Ване Фаоустова брате Овмросеи…»   После посещения базы ездили по городу с Юрой Ковшуро. Покупали сувениры, осмотрели несколько храмов. После обеда распили несколько бутылок вина. В 20-30 я пошёл пешком в Деревяницкий монастырь. Оказалось довольно далеко – около 10 км. Еле добрался. Зарисовал все храмы, а когда возвращался, наткнулся на стаю голодных собак, от которых едва отбился найденной на дороге палкой. Вернулся в школу заполночь.
9 августа. Среда. Последний день. Дежурил. Готовился к «отвалу». Съездил в конец Торга и зарисовал три церкви. Затем вернулся в школу, взял собранные ребятами деньги и отправился в «Гастроном», где купил 7 бутылок вина и 7 – водки. Потом я поехал в Духов монастырь, где зарисовал два храма. После этого посетил Кремль, где зарисовал звонницу. Оттуда пошёл к берегу Волхова за раскоп. Кругом грязь. Зарисовал ещё два храма. После этого снял такси и приехал в столовую. Из столовой нас отвезли на крытой грузовой машине экспедиции в школу. Сходили в баню. В 20-00 прибыли в ресторан «Россия», где отпраздновали отъезд. С нами были Кубло Эмма Константиновна, Хорошев Александр Степанович и Женя, один из руководителей раскопочного участка. Хорошев побыл недолго и ушёл в 21-30. После 23-00 все покинули ресторан и с песнями двинулись на раскоп. Неожиданно хлынул дождь, и мы едва успели поймать автобус.
10 августа. Четверг. В 6-00 за нами приехала крытая брезентом грузовая машина и отвезла нас на железнодорожный вокзал. По прибытии в Ленинград мы посетили пивной бар на проспекте Стачек. Когда-то, поступая в местный пединститут, я часто ходил туда, ибо пиво было очень высокого качества. Вот я и привёз с собой ребят туда. Мы хорошо отдохнули, выпили пива с воблой и едва не опоздали на поезд.
По прибытии домой я написал две статьи о нашей археологической экспедиции. Одну из них – пространную – в газету «Брянский комсомолец», а другую – краткую – в областную газету «Брянский рабочий». Тогда в институте от нас требовали получить дополнительное образование на факультетах общественных профессий, и я периодически, после основных занятий, посещал курс журналистики, который вёл старый брянский журналист Александр Лапин. Он перед завершением занятий накануне лета советовал нам написать какие-нибудь статьи для местной прессы, чтобы иметь практические опыт и результаты. Вот я и последовал этому указанию.
И вот  газета «Брянский рабочий» в № 197 от 24. 08. 1978 г. опубликовала следующее моё сообщение:

«Н А    Б Е Р Е Г А Х    В О Л Х О В А

С 3 июля по 9 августа студенты Брянского пединститута имени академика И.Г.Петровского принимали участие в археологических раскопках памятников г. Новгорода, организованных государственной археологической экспедицией под руководством крупнейшего советского учёного-археолога В.Л.Янина. Они работали на самом интересном раскопе – Троицком-V, заложенном на месте главной новгородской мостовой, ведущей в кремль. Несмотря на то, что студенты исторического отделения БГПИ впервые участвовали в таких работах, все задания руководителей экспедиции были выполнены досрочно. В письме руководителям нашего вуза профессор В.Л.Янин выразил благодарность им за хорошую работу и уверенность в том, что дальнейшая совместная работа в археологических экспедициях студентов и научных работников МГУ и БГПИ станет традицией».

Затем, уже позже, 11.10.1978 года в газете «Брянский комсомолец»(№ 122) появилась моя достаточно обстоятельная статья:

Д А Й Т Е    И С Т И Н У…

У студентов исторического отделения Брянского педагогического института минувший трудовой семестр был не совсем обычный. Они принимали участие в работе Государственной археологической экспедиции в Новгороде. Руководил ею известный советский учёный профессор Московского государственного университета В.Л.Янин.
Археологическое исследование древнего Новгорода составило целую эпоху в истории советской археологической науки. Многочисленный материал, обнаруженный в ходе раскопок, опроверг старые домыслы о низком уровне развития культуры в древнерусских городах. Особую роль сыграли в этом берестяные грамоты – древние письменные памятники – свидетельствующие о раннем и широком распространении письменности в Древней Руси. Об открытии ещё четырёх берестяных грамот студентами БГПИ в ходе раскопок Новгорода летом этого года и рассказывает Константин Сычев.

Мы работали на самом интересном новгородском раскопе Троицком-V, который, по словам профессора В.Л.Янина, до сих пор остаётся загадкой.
На Троицком -IV и на Дубошинском раскопах, где работы уже подходили к концу, было найдено немало ценных вещей, однако берестяных грамот почти не встретилось. А грамоты ведь – главная цель экспедиции…
И вот раскоп Троицкий-V, можно смело сказать – наш – дал именно то, чего все так ждали.
Нелегко это – снимать слой валунов, фундамент недавних каменных построек, массивные брёвна мостовых. Вот и прошли мостовую, по которой царь Иван Грозный ездил с опричным войском усмирять непокорный город, вот уже достигли мостовой XV века, и тут стали попадаться интересные находки: наконечники стрел, бусины из стекла, черепки керамических сосудов, кусочки жёлтого и красноватого янтаря, стеклянные браслеты, бронзовые перстни, и, наконец, была найдена первая берестяная грамота, представлявшая собой небольшую деловую записку: «Дайте истину, да те не поверже…»
А вот находка большой берестяной грамоты в слоях начала XV века была поистине сенсационной. На целых семи (!) строчках неизвестный автор перечисляет, сколько приобрели соли мужики вверенных ему деревень, причём указываются имена налогоплательщиков и названия окрестных погостов.
Впервые в грамоте XV века упоминается о соляном налоге. Это очень ценная находка заставит специалистов пересмотреть существующие данные о времени введения его в Новгороде. Пожалуй, всё это поможет узнать и имя владельца усадьбы, которую мы раскопали у центральной мостовой.
Ещё две грамоты, найденные уже в слоях XIV века, представляли собой обрывки писем, смысл которых пытаются установить сейчас в исследовательской лаборатории. В поисках грамот удачливыми оказались А.Атапин, Ю.Ковшуро, С.Кокотов, С.Ермошенко.
Большой интерес вызвала находка в слоях XIV века осколка глиняного сосуда, орнаментированного беглыми кружками. До этого, по словам профессора В.Л.Янина, такой орнамент на новгородских сосудах не встречался.
Немало встретилось загадок на нашем пути в историю Древней Руси, но наши руководители В.Л.Янин, А.С.Хорошев, Э.К.Кубло стремились дать нам как можно больше знаний о новгородских археологических памятниках. И мы очень благодарны им за это.
Мы уехали из Новгорода, не закончив полностью работы на Троицком-V (так предусмотрено планом раскопок). Это предстоит сделать нашей смене, будущим учителям-историкам Брянского педагогического, которые поедут в древнерусский город летом следующего года. А мы в октябре проведём в институте конференцию, посвящённую итогам нашего первого участия в исследовании Новгорода».




5. Третий курс

В сентябре 1978 года нас не послали на «картошку», потому как мы отбыли археологическую практику. Учебный год у нас начался уже с первых дней сентября. Опять добавились новые предметы, среди которых – политэкономия. Вёл этот партийно-советский предмет преподаватель, кандидат экономических наук, Фёдор Петрович Евсеенко. Более нудных лекций, чем  выдавал он, я не слышал никогда. Даже злополучный подполковник-замполит Гоннов был ангелом против него. Да и несостоявшийся лектор А.И.Аксёнов, который бестолково преподавал нам историю средних веков дал бы ему «сто очков вперёд»!
Прежде всего, следовало бы отметить, что политэкономия, сама по себе, представляла из себя нежизнеспособную белиберду из марксистско-ленинского утопического хлама. Господин Евсеенко, как я понял, несмотря на свою «учёность» совершенно не понимал этого и внедрял в сознание студентов нелепые концепции партийных горе-экономистов, впоследствии разваливших СССР.
Особенно пропагандировал он чудовищную чушь – книгу «Капитал» К.Маркса (как известно не законченную и представлявшую из себя выдержки из действительно серьёзных теорий западных экономистов, которые он присвоил себе). Речь Фёдора Петровича отличалась примитивизмом, когда он пытался выставить плагиатора К.Маркса чуть ли не отцом экономики. А его лекции были классическим лекарством от бессонницы. В предмете он совершенно не разбирался и требовал от студентов не мыслительного анализа выводов Маркса, но буквальной зубрёжки его цитат, что отравляло жизнь студентов, превращавшихся не в личности, а в роботов!
Меня он возненавидел с первых дней. Тогда я не знал причины этого, но потом догадался: он увидел во мне человека, не принимающего зубрёжку и глупость, которой был тот напичкан до мозга костей! Впоследствии я узнал, что он стал даже доктором экономических наук! Стало ясно, почему мы, богатейшая страна, являемся экономически отсталыми при таких «учёных»!
Впрочем, последствия его ненависти скажутся потом. А вначале я просто дремал на его занятиях, не мешая партийному идеологу дурачить людей (если не самого себя!).
Археологическая экспедиция давала себя знать и в последующем. Особенно моя статья в «Брянском комсомольце». Неожиданно на меня обиделся Саша Тимко. Как сказали мои товарищи, он сам хотел написать о нашей экспедиции в Новгород. Однако, вот появилась моя статья!
Я тогда удивился: – А кто мешал ему написать статью раньше? Я же ничего не знал о его замыслах? Да и почему я не имею право самому написать статью без «разрешения» Саши? Разве журналистика – его монополия?
Сам же Александр ничего мне на этот счёт не говорил, но очевидно обиделся… Так он обижается и по сей день…
Исторические дисциплины, которые я любил, шли у меня «как по маслу». С преподавателями у меня был полный контакт, потому что они понимали меня и ценили мои исторические старания.
С английским были те же проблемы: придраться было не к чему, так меня обвиняли в плохом произношении.
Однажды мы писали контрольную у Шадриной Надежды Амиршоевны по согласованию времён. А в практической грамматике я был особенно силён. Я быстро усвоил простоту и удобство английского языка, поскольку хотел основательно им овладеть. И вот все мои товарищи по группе получили за эту работу «неудовлетворительно», а мне преподавательница, единственному, поставила «хорошо», придравшись к запятой, как будто я не знал, что запятые в английском языке ставились произвольно!
Но и это уже был успех: я стал не просто догадываться о несправедливом ко мне отношении преподавателей английского, но и получил прямые доказательства!
   В октябре состоялась конференция об итогах нашей археологической экспедиции. В аудитории собрались все наши студенты. Мы выступали с докладами. Начинал свою речь Саша Тимко. Он очень интересно рассказал о наших изысканиях, и все с удовольствием его выслушали. За ним выступали другие ребята: Ю.Ковшуро, С.Кокотов, Л.Исакова. Все они прекрасно дополнили основного докладчика. После этого я выступил с сообщением об архитектурных памятниках Новгорода. К тому времени я перенёс свои блокнотные зарисовки на ватмановские листы и стал показывать изображения памятников аудитории с комментариями. Но не дошёл я и до середины, как зал встал, и все зааплодировали. Я понял, что люди устали, как в своё время на конференции в Чернигове и их совершенно не интересовал обширный и подробный доклад.
Форум закончился, и мы собрались в общежитии 8-ми этажного здания, где обитали Юра Ковшуро, Андрей Атапин и Юра Болтушный («Георгич»). Там мы хорошо выпили, поиграли в карты, и я уехал в Сельцо.
Прошло совсем немного времени и у нас случилось ещё одно событие, связанное с Л.И.Брежневым. Оказывается, «гений из гениев» написал очередное «воспоминание» – очерк «Целина». Тут все наши начальники заметались. Объявили о «литературном шедевре», о новом классике и выдающемся мыслителе.
В институте потребовали, чтобы мы провели конференцию по этому замечательному произведению. На переднем крае этой компании шёл Ф.П.Евсеенко. Он всегда был чутким конъюнктурщиком, как говорят: «держал нос по ветру»! К тому же его неожиданно назначили деканом факультета.
Мы, как верные идеологи партии, по его мнению, должны были находиться в авангарде событий. И мы не отступили!
Конференция по статье Брежнева была успешно проведена, что отразилось в следующей моей заметке газеты «Брянский рабочий» от 01.12. 1978 года за № 277:

 «Ю Н О С Т Ь  - О  «Ц Е Л И Н Е»

В педагогическом институте имени академика И.Г.Петровского состоялась научно-практическая конференция студентов исторического факультета по книге  Л.И.Брежнева «Целина». Торжественно, под звуки музыки студенты внесли в зал знамя, завоёванное юношами и девушками пединститута в годы борьбы за хлеб на целине.
С докладами по книге «Целина» выступили студенты третьего курса С.Платонов и О.Щербаков. С большим интересом слушали собравшиеся рассказ бывшего целинника Б.П.Баширова, обсуждали насущные проблемы, которые затронул в своей книге Л.И.Брежнев».

В ноябре 1978 года мы переехали на новую квартиру из дома № 9 по переулку Свердлова, называемого мной «музыкальной шкатулкой», в дом № 61 по  центральной улице Кирова. Квартира далась нам непросто. Моя мама понимала, что мы с сестрой были уже взрослыми и жить нам вместе в одной комнате было неэтично. Она уже много лет просила отца сходить на приём к директору завода и попросить дать нам трёхкомнатную квартиру, поскольку мы уже много лет стояли в заводском комитете профсоюза в очереди на обмен жилья. Но отец только раз обратился к Мейпариани, но тот, ненавидевший его за сказанные когда-то «не в бровь, а в глаз» слова, отказал. После чего он категорически отказывался ходить с любыми просьбами к злобному бюрократу.
Но вот умер Мейпариани, а на его смену назначили бывшего начальника цеха, где работала моя мать – Танькова Леонида Ивановича. Отец не захотел идти на приём и к нему. Тогда мать, набравшись смелости (она страшно боялась всех начальников!) пошла сама к новому директору. Леонид Иванович, знавший её по совместной работе в цехе № 9, где он был ранее начальником, человек весёлый и добродушный, сразу же согласился, и мы получили большую двухкомнатную квартиру на четвёртом этаже элитного дома, где раньше проживали только одни начальники. Но почему двухкомнатную, а не трёхкомнатную, как просила мать?
Сначала ей выделили трёхкомнатную квартиру в только что сданном панельном доме по проезду Горького, и мы все ходили смотреть это пустующее помещение. Квартира располагалась на пятом этаже и была меньше по площади, чем наша старая. Комнатки в ней были совсем маленькие и неудобные и, что особенно угнетало, так это сильная звукопроницаемость. До нас доходили звуки людских голосов аж с первого этажа! Конечно такой обмен был бы неудачен, и моя мать вновь устремилась к директору завода. Тот развёл руки: – Больше ничем помочь не могу! Я сделал всё, что мог… Хотя…
Он немного подумал и предложил ту самую квартиру по улице Кирова. – Мы хотели отдать эту квартиру, – сказал он, – заместителю председателя завкома Дмитракову. Он уже стал перевозить туда вещи, как вдруг раздумал: видите ли, ему не понравился последний этаж! Подавайте ему только второй! Так что, если хотите, переезжайте туда!
Мать согласилась, зная, что этот дом – с высокими потолками – поскольку  жила там ещё в начале 50-х годов.
И мы стали переносить свои вещи на новую квартиру сами, так как жили неподалёку. Лишь только платяной шкаф, холодильник, кровати – самые громоздкие вещи – нам подвезли на грузовой машине, принадлежавшей хлебокомбинату, где работал директором друг отца  В.Михеев. Своими силами мы и подняли вещи на четвёртый этаж, а когда вселились, обнаружили, что из ванной исчез смеситель. Тогда это был страшный дефицит! Мы узнали, что в наше отсутствие в квартиру проник гражданин Дмитраков, вскрыл дверь с помощью слесарей из ЖКО, и вынес упомянутый прибор. Разразился скандал. Я ходил ругаться с начальником ЖКО С.Петровым, обвинил его в нарушении законодательства и пригрозил жалобой в обком партии. В свою очередь, отец пошёл в завком и в свойственной ему манере обругал Дмитракова. В конечном счёте нам вернули смеситель и все успокоились. К сожалению, у нас ничто и никогда не обходится спокойно, без скандалов. Таков образ жизни россиян!
Я постоянно ездил из Сельцо в Брянск и, конечно, сильно уставал. Тогда мой отец, по совету матери, предложил мне пожить некоторое время у его сестры – тёти Маши, Казначеевой Марии Васильевне – которая проживала по улице Горького в старых домах со своим мужем – Казначеевым Павлом. Я согласился и с января 1979 года проживал у них. Тётя Маша жила в отвратительных условиях. На втором этаже их дома обитали ещё несколько семей. В коридоре постоянно стоял запах керогаза, который мы изжили в Сельцо лет десять назад. Но для меня это ничего не значило. Я приходил вечером, редко что-нибудь ел из приготовленной пищи тёти Маши и ложился спать. Отдыхал я за ширмой в специальной нише, отделённый только нетолстой тканью от супружеского ложа дяди Паши и тёти Маши. Вечером дядя Паша, усталый, вернувшийся с работы, всегда предлагал мне выпить. Я не мог это делать ежедневно, но когда соглашался, тётя Маша всегда давала деньги на выпивку. Но без моего участия она проявляла нежелание поить мужа, и тогда дядя Паша становился на колени перед тётей Машей и просил у неё денег «хотя бы на бутылочку красной»! Некоторое время тётя Маша боролась со своим супругом, говорила: «Войди, сволочь!» но обычно сдавалась и доставала 3 рубля. Дядя Паша бежал в магазин, приносил вино и, получив опьянение, вскоре засыпал. Как ни удивительно, он наутро вставал, «свеженький как огурчик» и ехал на работу, где добросовестно справлялся со своими обязанностями: он работал в «горячем» цеху и был на передовом счету!
Кроме всего этого, дядя Паша не отказывался и от интимной жизни. Часто по ночам до меня доносились стоны и возня. Однажды я полностью прослушал семейную идиллию супругов.
Я пришёл из института и долго не мог уснуть. Я ворочался с боку на бок, слышал какую-то возню, но не предавал этому серьёзного значения.
Неожиданно я услышал вскрик тёти Маши: – Господи, да когда же ты успокоишься?!
– Маша, но я многого не хочу! Дай лишь хоть бы разок засунуть!
– Ладно, сволочь, но только раз…Ой, царица небесная! Ты меня совсем не жалеешь!
– Подожди, Маша, я сейчас! Ещё совсем немного!
– Давай быстрей, сволочь! Уже совсем нет сил! Ай! Ой! Силы небесные! Да когда же это кончится?!
Наконец, дядя Паша закряхтел, и возня прекратилась!
– Слава тебе, Господи! – бормотала тётя Маша. – Наконец-то этот антихрист успокоился!
Такие сцены периодически повторялись.
Но тётя Маша была достойна своего супруга. У неё были свои проблемы. Она считала себя «страшно больной». Когда я вселился в их комнату, она заявила, что «уже четыре раза была парализована»! Я был потрясён: обычно после трёх раз парализованные не выживают! Но тётя Маша была уникальным человеком. Её «парализовывало» почти ежемесячно! «Скорая помощь» периодически курсировала возле их дома.
Как-то мы с дядей Пашей в выходной день решили посмотреть товарищеский матч по футболу между Россией и Швецией. Мы распили в процессе футбольной телетрансляции две бутылки молдавского вина «Изабелла», и я запомнил лишь только последние слова дяди Паши: – Газзаев, плять, Газзаев!
Утром, очнувшись, я пришёл в институт с головной болью и едва отсидел занятия. – Что ты такой хмурый? – спросил у меня сидевший рядом Паша Илларионов (кличка – «Фил Дэхуй»). Я рассказал ему, как перебрал с дядей Пашей.
– Слушай, Костя, – заинтересовался тот, – познакомь меня с ним! Я буду вместо тебя выпивать, а ты – спи себе!
– Пожалуйста, – улыбнулся я, – хоть сейчас!
Вечером я привёз Пашу на улицу Горького и представил его дяде Паше, как близкого друга. Он очень обрадовался. – Значит, ты каждый вечер будешь приходить к нам в гости! – вскричал он. – Добро пожаловать!
Тётя Маша, скрепя сердце, согласилась с происходившим. Новые знакомые сели за стол, а я лёг на свое ложе и сладко заснул.
На следующий день всё это возобновилось, и так продолжалось около двух недель.
Закончилось всё довольно просто. Как-то, в канун зимы, ко мне подошёл опухший от пьянства Паша Илларионов и взмолился: – Костя, сходи, пожалуйста к дяде Паше и забери у него мои портфель и шапку! А я больше туда не пойду!
Конечно же, я принёс Паше все его вещи, а он после этого больше никогда не приходил к моему дядьке, который обижался «таким невниманием».
Вскоре произошли новости  в семьё тёти Маши. Случилось это так. Вечером я пришёл к ним и узнал, что тётю Машу очередной раз «парализовало», и её увезла «скорая помощь». Зная о страсти тёти Маши к «парализации» и полном идиотизме наших врачей, я спокойно лёг спать, однако в середине ночи проснулся от визгов и воплей.
– Что за хрень? – подумал я, зная, что дядя Паша ушёл в ночную смену на работу.
Я выскочил за ширму и увидел, что на семейной кровати Казначеевых идёт какая-то борьба. Спросонья я не разобрался и подумал, что убивают тётю Машу.
– Ах, вы, сволочи! – вскричал я, используя любимое слово тёти Маши, и бросился на какого-то мужчину. Тот не ожидал моего нападения и испугался. Я с размаху нанёс ему кулаком удар по роже и, похоже, разбил нос.
– За что бьешь?!– заорал мужик и подскочил. – Я с Павлом договорился!
Я остановился и с недоумением смотрел, как он быстро собирает свои «шмотки».
– Убирайся отсюда, гандон! – крикнул я, и незнакомец, вместе со своей одеждой, исчез.
Я подошёл к супружеской постели Казначеевых и увидел барахтующуюся там полную голую женщину с большим животом.
– Караул! Убивают! – заорала она.
– Никто тебя не убивает, дура глумная! – громко сказал я. – Собирайся и уйобывай отсюда!
Женщина быстро убежала, забрав свои вещи, а я закрыл входную дверь в комнату на ключ и лёг спать.
Наутро пришёл со смены дядя Паша, и я приступил к нему с соответствующими вопросами.
– Костя, прошу тебя, не говори об этом Марии! – взмолился дядя Паша, после чего я понял, что в отсутствии супруги дядя Паша, уходив в смену, сдавал кровать «влюблённым». Тогда я принял решение прекратить проживание в семье Казначеевых. Но всё никак не мог подыскать повода. Жить с ними дальше было просто невозможно. Постоянные попойки дяди Паши мне надоели. Ведь, когда он не был на работе, а тётя Маша, как обычно, пребывала в больнице, их кухня превращалась в распивочную, куда приходили все, кому ни лень. За уют и возможность выпить в спокойной обстановке выпивохи угощали дядю Пашу вином или водкой, и он постоянно пребывал в подпитии. Когда же его не было, а тётя Маша не лежала в больнице, она рассказывала мне всякую ерунду мистического характера. Например, как ей в форточку влетела синица и человеческим голосом напророчила всяческие беды. Иногда она сообщала мне о своих «видениях», хотя почти не употребляла алкоголь. Я стал считать её полусумасшедшей. Но иногда в процессе своих разговоров она касалась и бытовых тем. Так, она поведала мне, что их соседи прописывают многих родственников в своих коммуналках, а они на деле с ними не проживают!
Я удивился: – А зачем им это, если они живут в других местах?
– Да наш дом подлежит сносу! – буркнула тётя Маша. – Вот когда его снесут, то все, прописанные в нашем доме, получат новые квартиры! И многие переедут из деревень в Брянск! К тому же прописка здесь несложна: дай «на лапу» начальнице ЖЭУ и всё «на мази»!
Я заинтересовался сказанным и спросил: «Тёть Маш, а не могла бы ты прописать меня? Я тоже хотел бы жить в Брянске!
Но тётке мои слова не понравились, она покраснела, нахмурилась и возразила: – Я не смогу этого сделать, Костенька, и даже не проси!
Потом она рассказала, как тяжело они жили в этой грязной коммуналке, как текло со стен, и она писала жалобу в обком КПСС.
– И вот на эту жалобу пришёл сам главный начальник – Петухов! – говорила она, роняя слёзы. – Такой  жирный, противный… Вместо того, чтобы войти в понимание наших бед, он, сволочь, стал говорить, что мы неправы и что придётся ещё несколько лет подождать, когда наступит наша очередь! Я была страшно возмущена, вскочила и громко закричала: «Войди, сволочь!» Ну, тот и ушёл…
Тогда я понял, почему тётя Маша со своим славным супругом прожили в этих трущобах больше тридцати лет…
Но, несмотря на то, что тётю Машу мои слова о прописке раздражали, я всё-таки решил попытаться воздействовать на неё через моего отца, ибо он, как мужчина, считался самым старшим в роде и был очень уважаем сёстрами. Однако, когда я приехал в один из выходных дней домой и завёл разговор с отцом  на тему прописки, он категорически отказался поговорить с сестрой. – Не трогай Марию! – сказал он сердито. – Ей и без тебя хватает горя!
Как-то я, вернувшись из института к Казначеевым, стал подниматься вверх по лестнице, но вдруг услышал окрик: – Паренёк, подожди!
Я обернулся и увидел пожилую седоволосую женщину, опрятно, но бедно одетую. Я спустился вниз и спросил: – Что вы хотели, бабушка?
– Да вот я хотела пригласить тебя к себе на чашечку чая, – сказала она. – Я всю жизнь живу одна и мне хочется с кем-нибудь хотя бы поговорить!
Я не возражал и вошёл в её скромную комнатку, расположенную близ лестницы. Она представилась, а я назвал своё имя. Старушка очень хорошо выглядела. Её лицо, морщинистое и белое, как чистая бумага, говорило об ухоженности, а поблёкшие голубые глаза выражали душевную доброту и искренность. Мы сели пить чай с баранками и конфетами и завели неторопливый разговор...
В процессе беседы она рассказала, что её муж погиб на войне, а её дочь немцы угнали в Германию во время оккупации. Однако она не погибла, но домой не вернулась, поскольку вышла замуж за немца и осталась жить в Западной Германии. Но она не забыла свою мать и в начале правления Брежнева прислала ей письмо. –  Я так радовалась, так радовалась, – говорила старушка, роняя слёзы, – что моя доченька жива! Но вот наши власти не дают нам встретиться! – Она со страхом посмотрела по сторонам. – Ко мне не раз приходили из КГБ, перечитывали все её письма, но не найдя ничего плохого, уходили… Потом стали приходить от моей доченьки посылки с разными продуктами, консервами, шоколадом… Я знала, что до меня далеко не всё из её подарков доходит! Посылки были наполовину пустые… Но и на том спасибо!
Я с горечью выслушивал слова своей собеседницы и всё больше и больше чувствовал удушье: мне казалось, что я сам, без вины виноватый, проживаю в стране-концлагере!
Вместе с тем, мне было неясно, что хотела от меня несчастная бабушка. Однако в конце беседы она всё объяснила. – Я хочу, Костя, прописать тебя в своей комнате, – сказала она в заключении. – Я вижу, что ты – добрый человек – и поэтому хочу, чтобы ты получил после сноса нашего дома квартиру в городе, а если я раньше умру, то ты станешь жителем Брянска! Я же ни на что не претендую, мне бы только хотелось иметь душевного собеседника, ибо здесь в доме меня все ненавидят, считая немецкой шпионкой!
Я был потрясён услышанным и заверил старушку, что буду постоянно встречаться с ней и помогать ей, в чём будет нужно.
Прошло несколько дней. Я выполнял свои обещания, а однажды сходил по просьбе бабули в магазин за продуктами…
Но вскоре о наших встречах с пожилой соседкой узнала тётя Маша. Как-то я после визита к старушке поднялся наверх к тёте Маше. Она была сильно чем-то расстроена. Я попытался её успокоить, но она вдруг заплакала и быстро забормотала: – Костя, зачем ты встречаешься с этой шпиёнкой? Она же стоит на учёте в КГБ? Ты что, хочешь, чтобы нас посадили?
Я успокоил тётю Машу и сказал ей, что не считаю её соседку врагом, а даже наоборот вижу в ней порядочного и доброго человека! А если тебе не нравится моё поведение, то я уйду и больше моей ноги у вас не будет!
Тётя Маша замолчала и этот разговор никогда не возобновляла.
Однако, когда на следующий день я, возвращаясь из института, попытался войти в комнату недавней знакомой, её дверь оказалась заперта. Я стал стучать и вдруг услышал из-за двери хриплый голос: – Костя! Я передумала! Прошу больше никогда не приходить ко мне!
Я пожал плечами и пошёл вверх по лестнице. Мне стало ясно, что тётя Маша сделала своё дело!
Я обиделся на неё и стал искать возможность как тихо и спокойно покинуть их «славное» жилище, чтобы не разгневать отца.
Как-то нас, внештатных сотрудников милиции направили на экстренную проверку проходной пищевого комбината, располагавшегося в конце улицы Калинина за памятником артиллеристам. – Нам сейчас поступил сигнал из этого предприятия! – сказал мне, Олегу Щербакову и Сергею Платонову наш начальник, Никитин Анатолий Владимирович. – А местные вахтёры покрывают «несунов»! Вы должны доказать, что это так, и что воровство социалистической собственности недопустимо!
Мы устремились к общественному транспорту и вскоре прибыли на злополучное предприятие.
Наш неожиданный приход сразу же привёл к положительным результатам. Платонов быстро выявил трёх женщин, которые пытались вынести конфеты и шоколад. Сам он не обыскивал женщин, но вызывал женщин-контролёров и во время его присутствия они извлекали из одежды «несунов» продукцию предприятия. При этом составлялись акты и протоколы. Мы с Олегом участвовали при оформлении документов, но никого не задерживали. Мне было неприятно видеть как плачут напуганные женщины, объявленные воровками за «понюшку табака». Но Сергей Платонов только смеялся и приговаривал: – Никакой пощады не ждите! Мы делаем всё на благо государства, а вы – воруете! Пора покончить с кражами на вашем комбинате!
Неожиданно, во время оформления протокола, на проходной появилась…тётя Маша! Я был потрясён не столько тем, что увидел её здесь, потому как не знал, что она тут работает, но её непомерной полнотой: она вдруг стала вдвое толще!
Возникла неприятная ситуация, ибо я понял, что она тоже что-то выносит. А участвовать в разоблачении родной тётки мне очень не хотелось. Тогда я быстро встал из-за стола, передал бумаги Щербакову Олегу, и приблизился к тёте Маше. – Давайте-ка выйдем со мной, гражданочка, – сказал я, делая вид, что незнаком  с ней.
Напуганная тётя Маша быстро выскочила в дверь, а мои товарищи с сопровождавшим нас сержантом милиции не придали значения случившемуся, поскольку я был назначен старшим в этой группе.
Выведя тётю Машу на улицу я сказал ей на ухо: – Давай, дуй быстрей к троллейбусной остановке, и чтобы ничего подобного больше не было!
Она умчалась, как птица.
Вернувшись на проходную, я вновь уселся за стол и стал продолжать бумажную волокиту, в результате которой к вечеру у нас оказалось двенадцать задержанных. Платонов ликовал! Мы же с Олегом Щербаковым уезжали в подавленном настроении. По прибытии на квартиру тёти Маши я узнал, что она вынесла «на теле» почти полпуда сахара! Она благодарила меня за спасение со слезами на глазах.
– Меня бы не только оштрафовали, как прочих, но и выгнали! – рыдала она. – Я же давно пребываю в числе неугодных начальству, потому что постоянно нахожусь на бюллетенях или лежу в больнице! Им нужен только повод, чтобы убрать меня!
Я промолчал, но был сильно раздражён. Но вот чашу моего терпения переполнил последний, самый неприятный случай.
Однажды я пришёл с занятий и застал тётю Машу в смятении. Она бегала из угла в угол и никак не могла успокоиться.
– Что случилось, тётя Маша? – спросил я, войдя в их вертеп.
– Да вот, Костенька, плохо наше дело! – вскричала она. – Валерку сажають!
Из её сбивчивых слов я узнал, что её сын Валера, проживавший со своей женой по той же улице Горького, но в своём доме, совершил преступление. А именно. Его супруга находилась в конфликтных отношениях с какой-то женщиной на работе. Для разборок она привлекла Валерку и тот, явившись на завод в рабочее время, набросился на соперницу своей жены и с размаху дал ей кулаком в лицо. Его тут же задержала местная охрана и возбудили уголовное дело по статье «Злостное хулиганство».
Я уже сталкивался со своим двоюродным братом. Как-то, ещё до инцидента на заводе, он явился возбуждённый домой к тёте Маше. Та попросила меня доставить его домой. Я повёл Валеру, надеясь, что он поведёт себя благоразумно, однако тот по дороге цеплял посторонних людей, вызывая их на драку. В конечном счёте, мы натолкнулись на наряд милиции, при котором Валера неожиданно затих, и я с превеликим трудом, предъявив своё милицейское удостоверение, смог отвести этого дурачка домой, где он устроил скандал с дракой, пытаясь избить свою беременную жену. Пришлось с помощью их четырнадцатилетней дочери вызвать из дома тётю Машу, которая успокоила своего сына-идиота.
Так что он попал под статью не случайно.
Что оставалось делать мне? Тётя Маша просила слёзно помочь, но там ярко светила уголовная статья.
Я начал заниматься этим делом, навёл справки и добился, что Валерка извинился перед пострадавшей и та (за определённую мзду) простила его. Затем наняли адвоката, которому заплатили 200 рублей (тогда все знали, что адвокаты делились с судьями). Судебное заключение было достаточно либеральным – 2 года заключения с работами «на стройках народного хозяйства». То есть, как тогда говорили – «на химии».
Это был минимальный срок.
Но тётя Маша была недовольна этим. – Костя, – попросила она меня, – помоги ему! Пусть он хотя бы работает «на этих стройках», но ночует дома!
Я пошёл к своему шефу – Шатохину Александру Григорьевичу – и рассказал ему суть дела. Он вошёл в моё положение и позвонил своему другу – офицеру из управления исправления наказаний. Я направился туда с коньяком и закуской.
Подполковник принял меня приветливо и после взаимного распития коньяка сказал: – Ладно, Костя, хрен с ним, с твоим Валеркой. Пусть будет «на химии» и живёт дома. Я подпишу на него соответствующие документы!
Я пришёл к тёте Маше и рассказал ей, что сумел сделать. Она очень обрадовалась. Однако я, после произошедшего, ушёл из дома тёти Маши и возобновил свои поездки из Сельцо.
Впоследствии я как-то случайно встретил того офицера милиции, который помог мне. Тогда он уже был полковником. Он с укоризной сказал мне, что мой «протеже» «опозорил нас». – Я собирался вообще скостить ему срок, – возмущался офицер, – и совсем освободить его, но он уже на первом году устроил драку и пришлось его посадить!
Мы посидели тогда в ближайшем кафе, распили за мой счёт бутылку водки, после чего я уже никогда не сталкивался с семейством Казначеевых.
Учёба, тем не менее, продолжалась. Вместе с тем мы активно участвовали в работе милиции, ОБХСС. В то время велась борьба со строителями асфальтовых дорог в районах области. Не справляясь с ситуацией, местные власти заключили соглашение с армянским кооперативом, который обязался обеспечить дорогами всю область. И работа началась!
Но, как это было принято в «социалистическом» обществе, «трудящиеся» тут же обнаружили, что армяне «живут на нетрудовые доходы», что «нарушается принцип социалистической справедливости», и последовала «жалоба» в Москву. Дело передали в ОБХСС, и началась «борьба». Работяг немедленно арестовали, а якобы «главаря» задержали на улице Олега Кошевого. Об этом нас проинформировал Сергей Платонов, который добавил, что при задержании в него стреляли!
Зная Сергея, я не придал его словам большого значения, но когда самолично услышал допрос «преступников», мне стало смешно.
Получалось, что осуждали людей за их добросовестный труд. Я высказал свои соображения тогдашнему инспектору БХСС Никитину Анатолию Владимировичу, курировавшему эту историю. Но он ответил уклончиво: «Нам дали указание разоблачать, вот мы и действуем!»
  Вообще его коллеги, несмотря на то, что мы были внештатники, считали, говоря при нас, Никитина «конъюнктурщиком» и «карьеристом». К тому же он совсем не пьянствовал ни на работе, ни в компаниях, и это был в российском понимании, главный грех!
История с дорогами закончилась по-марксистски: работяг посадили на долгие сроки в тюрьму, а дороги в Брянской области остались нам в память о Средневековье!
Ну вот, наступила зимняя сессия, прошедшая спокойно. Я успешно сдал все экзамены, добился стипендии и собрался отдыхать, но наш староста, Гиков Володя, предложил нашей группе съездить в Киев.
Вопросов не было, и мы в феврале поехали на поезде в столицу Украины. Прибыли рано утром и отправились на Крещатик. Там располагалось бюро по устройству приезжих. На Украине всё было просто. Несмотря на принадлежность СССР, там царили свои порядки. В России вы не смогли бы устроиться на проживание хотя бы на один день без ужасной волокиты. Здесь же стоило нам запросить квартиру на десять мест, как тут же нашли нам хозяйку. Мы поехали по указанному адресу, зашли в дом, позвонили в дверь, и нам открыла высокая полная черноволосая женщина, возрастом немного за сорок. Мы предъявили ей талон, выданный бюро, и она дала нам целых три комнаты, одну – для девчат, две – для парней. – Только чтобы не шумели, не скандалили и не дрались! – предупредила она, принимая деньги.
Мы и не собирались безобразничать. За неделю пребывания в Киеве мы посетили Софийский собор, Печерскую лавру, местные музеи. Совсем не пьянствовали и, тем более, не безобразничали. Однако визит в Киев остался в памяти не таким ярким, как Чернигов и Рига. Запомнил только, что в столовых Киева, «едальнях», цены были много ниже, чем в столовых России, а качество приготовления пищи было выше. В продаже почти не было чёрного хлеба, к которому мы привыкли в России, а был только белый, пшеничный. Когда уезжали, мы купили пару бутылок водки под названием «Посольская» и были поражены, во время езды назад, её качеством и мягкостью. Сложилось впечатление, что на Украине люди живут намного лучше, чем в России.
По прибытии в Брянск, мы, немного отдохнув, приступили к учёбе.
Шестой семестр не обещал быть сложным. Предметы были известны, преподаватели тоже, но и при этом возникли свои трудности.
В быту мы вели себя довольно откровенно, не всегда считаясь с обстоятельствами.
Так, в первой группе исторического отделения учился Витя Прадед, считавший себя талантливым поэтом. Он в самом деле писал стихи в стиле В.Маяковского. Он жил в общежитии, и я часто имел возможность встречаться с ним. Он не особенно увлекался спиртными напитками, но был «зациклен» на стихописании. Периодически он приходил в нашу компанию и читал свои вирши. Вот пример одного из них:
«Живу среди крестьян, в деревне полудикой,
Где царствует стакан, а по ночам там ругань, крики –
Они летят в туман!
Кто уподобить мог вас столь несчастной доле?
Вопрос поставлен в лоб, и вот разгадка поневоле:
С подругою вдвоём идёт питекантроп  и сразу пальцы в рот и залихватский свист:
Встречайте его песнями, красавицы: идёт мессия ваш – бульдозерист!»
Такого рода стихи встречали понимание в нашей среде, Виктора угощали выпивкой, хвалили, и он возомнил себя «воплощением Бога на земле»!
Как-то этот талантливый поэт во время сдачи очередного экзамена на сессии, решил пройти вне очереди, но ему преградила дорогу его сокурсница Анюта (я забыл её фамилию). Прадед, считая себя гением, едва не сбил её с ног и ворвался в аудиторию. Он сдал экзамен и с достоинством вернулся к себе в общежитие, но Анюта посчитала себя оскорблённой и обратилась в комитет комсомола, где бездельники не знали, чем заняться. Дело раздули и поставили вопрос об исключении Виктора Прадеда из института. Для этого организовали комсомольское собрание всего курса.
Я был потрясён глупостью такового. Попытался побеседовать с ребятами из первой группы, но нашёл понимание только у Хотяновского. Там доминировали девушки, и они считали, что оскорбление стоит исключения.
Итак, состоялось собрание. С начала выступали студентки из первого отделения. Они активно обличали Прадеда, обвиняли его в хамстве, высокомерии и ещё Бог знает в чём. Особенно была активна сама Анюта, которая готова была чуть ли «не сожрать» Прадеда. Тот порывался вскочить, но я делал ему знак «сидеть». Наконец, пришла  моя очередь. Я недолго думал, выслушав полную глупость обвинителей. – Согласен, – сказал я, – что Прадед поступил недостойно, оттолкнув Аню! (В зале – возмущённый шум!) Однако нет никаких доказательств, что она не способствовала таковому, и что был злой умысел и физическое оскорбление! Мне кажется, что историю раздули из-за высокомерия Виктора, который, сам того не ведая, обидел девушек!
Тут выскочили студентки, подруги Ани, и раскричались, недовольные моим высказыванием, а Люда Исакова вообще объявила случившееся «антисоветским демаршем»!
Я выслушал все «аргументы», направленные против Прадеда и поднял руку, чтобы сказать завершающее слово. Мне его предоставили.
– Товарищи! – громко сказал я. – Только что вы высказали все свои слова против Виктора. И они – негативны! Мы привыкли к жестокостям и унижениям людей! И это – ваши гневные суждения – тому свидетельство! Тем не менее, при всём объективном анализе, я хотел бы сказать, что партия учит нас справедливо относиться к происходящему и уметь прощать, даже если совершены серьёзные ошибки! Да, Витя Прадед обидел Аню! Он не прав! Но это не значит, что он должен быть исключён из жизни! Он – сирота, ему не на кого надеяться! Выбросите его за пределы института – значит выключите его из жизни! И это из-за бестолкового толчка! Кто поднимет руки за такую жестокую расправу? Вы, комсомольцы! Пожалуйста, голосуйте, расправляйтесь с человеком за толчок!
Голосование было единодушным: Прадеду объявили выговор и оставили в институте. Но он вскоре ушёл на заочное отделение, и его следы затерялись.
Но общественная жизнь такого рода на этом не закончилась. Первое отделение нашего курса «жаждало крови». Очередным «злодеем» стал Алексей Хотяновский. Оказывается, он несвоевременно сдал в банк комсомольские взносы. Алексей был по комсомольской линии ответственным за сбор взносов, которые собирались со всех студентов отделения. Сумма ежемесячного взноса составляла всего две копейки. Но надо было сдавать эту мелочь ежемесячно. У Алексея не было времени на посещение Сберкассы, к тому же он тогда сошёлся с Наташей Алёхиной, и любовь заслонила им глаза. Он подумал и решил, что можно сдать взносы сразу за несколько месяцев. Но товарищи не дремали. Каким-то образом они установили, что взносы вовремя не уплачены. И девчата из первой группы сразу же возбудились: «как же, красавец Хотяновский спит с какой-то Алёхиной не из нашей группы, а нас игнорирует»! Это был главный аргумент. Опять дело дошло до комсомольского собрания курса.
На сей раз студенты действовали ещё более ожесточённо, чем при истории с Прадедом. Помимо девчат, объявивших Алексея чуть ли не государственным изменником, в дело вмешался Саша Шевкунов (прозвище – «Билл»), который из кожи лез, чтобы «обличить антисоветчика».
Сам Хотяновский занял довольно странную позицию. Вместо того, чтобы защищаться, он, страшно напуганный, стал просить извинения у тех, кому он ничего плохого не сделал. – Простите меня за головотяпство! – буквально взмолился он. – Я просто забыл заплатить сразу же после сбора!
Это ещё больше «подогрело страсти»!
– Вот уж интеллигент! – бросил с гневом Шевкунов. – И слова-то какие подбирает!
– Нечего с ним церемониться! – решительно сказала Люда Исакова. – Надо ставить вопрос об исключении из комсомола!
Как всегда, завершил дело я простым вопросом: «А вообще-то взносы уплачены?»
– Да! – ответили оппоненты.
– Тогда оставьте Хотяновского в покое! – спокойно сказал я. – Преступления нет, но есть просто задержка выплат! Это – максимум обычный выговор, да и то будет слишком…
На том и порешили.
Вскоре случилось другое происшествие. Так называемое «дело Георгича». Как-то мы, студенты истфака, пребывали в общежитии в комнате Юры Болтушного (Георгича). Там у нас была своеобразная штаб-квартира. Там выпивали, играли в карты, болтали – словом, отдыхали. На двери комода, где жил Юра с Андреем Атапиным и Юрой Ковшуро, висел небольшой портрет Брежнева. Во время пьянок все, кому ни лень, ставили на нём, свои отметки. Я, одним из первых пририсовал Брежневу усы, кто-то накрасил глаза, а кто и накрасил губы...
Следовало убрать бы всё это в мусорку, но Георгич поступил по-своему. Он стал бегать по всему институту и показывать изуродованный портрет.
Дело кончилось тем, что за него взялись работники комитета комсомола, и разразился скандал. Когда это случилось, Юра пришёл ко мне и обвинил меня в содеянном. Так он поступил в своё время, когда попал в вытрезвитель. На его обвинения я справедливо ответил: – А кто тянул тебя бегать с портретом по всему институту, я?
На сей раз комсомольское собрание состоялось без моего участия, потому как обсуждали Георгича студенты англо-немецкого отделения. Вообще-то ему светило исключение из комсомола и института, но тут подъехала его мать с огромными сумками, и ректор дал знать, чтобы «не переходили границ». Юра был исключён из комсомола, но остался в институте. Уже, видимо тогда, начали формироваться российские «рыночные отношения».
После случившегося Георгич посчитал себя обиженным. – На хер мне нужен такой институт! – возмущался он. – Уж если не нужны студенты такого уровня (а он учился почти на «удовлетворительно»), то я уйду!
И сразу после завершения учёбы на  третьем курсе он поехал в Смоленский пединститут, где взял справку о готовности принять его на заочное отделение, после чего написал заявление и ушёл из нашего института.
Его пример был заразительным для меня. После весенней сессии, когда меня опять незаслуженно мучили преподаватели английского, я подумал о переводе на заочное отделение в Смоленск. В довершение я едва сдал экзамен по политэкономии.
У меня не было никаких оснований для беспокойства по поводу политэкономии. Я читал все учебные пособия и рекомендуемую литературу, прекрасно знал предмет, который был «седьмой водой на киселе», но на моём пути встал смертельно ненавидевший меня господин Евсеенко. Я отвечал на вопросы билета, и он молчал. Когда же я ответил, он спросил: – Что значит «самовозрастающая стоимость»? Я ответил: – Это капитал, приносящий прибыль за счёт производственной и экономической деятельности!
– Что на это говорил Маркс?! – вскричал кипящий злобой Евсеенко.
– Он говорил примерно то же самое!– спокойно ответил я.
– Убирайся отсюда! – буквально взвыл Фёдор Петрович. – Ты не аттестован по моему предмету!
Выслушав этот поток желчи, я направился на кафедру истории и заявил, что готов сдавать экзамен государственной комиссии, потому как считаю оценку товарища Евсеенко несправедливой!
Разразился скандал. Но Юрий Борисович Колосов, заведующий кафедрой, быстро «замял» дело. Он выслушал меня и посоветовал «не горячиться».
Через  пару дней мне назначили новый экзамен тому же Евсеенко, и я ответил на все вопросы примерно также, как и раньше. Он, скрепя сердце, поставил мне «удовлетворительно», и я в первый раз лишился стипендии. Но обида осталась. По молодости я ещё верил в справедливость и думал, что сумею, рано или поздно, доказать свою правоту.
А тут, в конце сессии, в деканат пришло письмо из Смоленского пединститута, где приглашались наши студенты на историческую конференцию, посвящённую 325-летию воссоединения Украины с Россией.
Деканат долго искал кандидатов на поездку. Но согласились лишь двое – Сергей Платонов и Олег Щербаков. Но нужна была третья кандидатура, и тогда Юрий Борисович Колосов стал уговаривать меня. Я вспомнил, что Георгич собирался уходить на заочное отделение в Смоленск, и решил «прозондировать почву», согласившись поехать в тамошний пединститут с докладом.
Это случилось где-то в первой половине апреля. Тогда было тепло, солнечно. Мы втроём сели на поезд Мариуполь–Ленинград и довольно скоро прибыли в Смоленск. Город поразил нас своими прекрасными памятниками. Но все они пребывали в руинах. Например, от Петровской церкви XII века оставалась одна коробка, в которой население справляло нужду. Зато в прекрасном состоянии пребывала действующая Успенская церковь, располагавшаяся на так называемой «Епископской горе». Сохранились и фрагменты знаменитой стены Смоленска, построенной в XVI веке зодчим Фёдором Конем. Но эти красоты мы посмотрели позже, а по прибытии мы сразу же поехали в Смоленский пединститут. Нас там приняли, как дорогих гостей. Там я познакомился с профессором Рябком, одним из лучших местных историков.
  Конференция длилась всего три дня. Мы жили в местном общежитии, ходили питаться в студенческую столовую, а после выступлений на конференции посещали местные пивные. Покупали и здешнее пиво. Очень вкусное, но вызывавшее вскоре сильную головную боль. Как-то мы сидели, попивая пиво близ древнего кладбища и смотрели на старинные памятники архитектуры. По городу ходили трамваи, и это было так удобно!
На второй день я выступал с докладом по Брянской архитектуре. Доклад был тепло принят, меня выслушали, не в пример как раньше, до конца.
Профессор Рябок заинтересовался моим докладом и предложил мне перейти на заочное обучение в Смоленск. Я сказал, что подумаю, и получил справку о согласии на перевод.
Удивил Сергей Платонов. Вначале он вёл себя достойно, но зайдя в действующий Успенский храм, стал смеяться, корчить рожи, ударив ногой в зад священника, и так далее, за что служки вывели его под руки из церкви.
Потом, когда мы вернулись домой, я написал скромную статью о случившемся:



«К О Р О Т К И Е
С О О Б Щ Е Н И Я

Студенты Брянского пединститута приняли участие в научной конференции, посвящённой 325-летию воссоединения Украины с Россией, которая состоялась в Смоленске, на историческом факультете Смоленского педагогического института. Наши студенты выступили с интересными докладами об истории комсомольской организации Брянщины и о брянской архитектуре».
Газета «Брянский рабочий», № 93 от 20.04. 1979 г.

Опубликовав такую небольшую статью, я надеялся уйти из института, но когда я подал в деканат заявление об этом, Юрий Борисович Колосов, как бы специально пришедший туда, сказал мне: – Костя, не уходи! Кто тогда здесь останется?
Мы поговорили с ним, и он закончил свои наставления следующими словами: «Ты – Костя – настоящий историк и тебе хранить наши знания! Кроме тебя, я никого не вижу!»
После этих слов я остался в Брянском пединституте.

6. Пионерская практика

Где-то в первых числах апреля наше руководство решило организовать начальную педагогическую практику в районе Белых Берегов под Брянском, где располагалась местная база пионерских отрядов.
Перед этим нам сделали прививки от столбняка прямо в студенческом медпункте.
Я никогда не реагировал ни на какие прививки, а тут у меня заболела вся спина (уколы были под лопатку). Тут ещё началась жара, и мне стало совсем худо. Жарко. Душно. Постоянно ноющая боль. А тут ещё лекции, на которых я бессмысленно сидел. Там, в основном, предлагалось будущим педагогам «поступать в соответствии с требованиями педагогики, уважать детей и делать так, чтобы всё было хорошо»! Реально, как это «делать хорошо», никто не знал так же, как о построении коммунизма.
Слушать чушь в жару, особенно при боли в спине, было просто невыносимо. Я еле дождался вечера, когда спала жара и прекратились бессмысленные лекции.
Но ночью мне было совсем плохо. Я даже не замечал сжиравших всех комаров. Как ни странно, на помощь мне пришла Наташа Алёхина, которой рассказали о моих страданиях. Она пришла ко мне и дала мне выпить таблетку баралгина. Только после этого я заснул.
Наутро, когда я, едва очнувшийся от прививки, встал и хотел избавиться хотя бы на сутки от пропионерской чуши, меня вызвали и заставили на общих основаниях терпеть ерунду. Опять последовал нежизненно применимый доклад какой-то дурочки с учёной степенью, приехавшей «специально для образования педагогов». В это время я почувствовал себя лучше и спокойно сидел, подрёмывая.
Настоящая практика абсолютно ничего студентам не дала. Всё делалось для видимости. Люди метались, лекции с белибердой читались, но ничего практически полезного никто не получил. Я не забуду, как Георгич, раздевшись донага, бегал по берегу реки Снежки, пытаясь погрузиться в жёлтые воды мелкой реки, и как некий Новиков, обучавшийся на инъязе, не в нашей среде, рассказывал, как какая-то из здешних студенток «умело даёт».
Не успел я вернуться домой, чтобы как-то отдохнуть от прослушанной ерунды, как меня вызвали в институт. – Вы должны поехать в обком комсомола, – сказал мне декан Евсеенко, мой личный враг, – и выполнить свой гражданский долг!
Он вручил мне письмо из Брянского обкома комсомола, и я прочитал  отпечатанный на машинке текст: «Сообщаем, что Вам необходимо 23.VII – 79 г. к 11-00 явиться в обком ВЛКСМ для утверждения Вашей кандидатуры для работы в областном лагере активистов «ЮД» и «ЮДМ» имени Ф.Э.Дзержинского и быть готовым к отъезду в лагерь в этот же день. При себе иметь все необходимые для работы в лагере материалы и документы. За справками обращаться по телефону  6-05-88. Секретарь обкома ВЛКСМ В.Напёров».
Я поехал в обком комсомола и пришёл в приёмную секретаря. Там меня уже ждали. Весёлый товарищ Напёров встретил меня приветливо. – Костя! – сказал он. – Мы уже принимали твоих друзей! Все они согласны работать в новом пионерском лагере! Мы обсудили многие вопросы. У нас сейчас – масса неуправляемых подростков! Общество не может справиться с ними. Вот мы и решили создать в Сельцо специальный лагерь «Дзержинец», который бы сделал из них настоящих советских людей!
Возражения были бесполезны, и я попал в лагерь малолетних преступников.
«Дзержинец» начал свою работу в последнюю смену – конец июля – середина августа.
Но перед этим начали работу другие смены. В эти смены попали многие мои товарищи, в том числе Юрий Георгиевич, уходивший из института, Юра Ковшуро и остальные. Но они были в другом, нормальном лагере, под названием «Орлёнок», рядом с нами. Мы же, с Андреем Атапиным, работали в бывшем лагере «Звёздочка», как экспериментаторы.
Наш «эксперимент» был просто ужасным.  Начальником лагеря была педагог из 11-й школы Брянска Надежда Георгиевна Семёнова. Её помощником была старший воспитатель Дидык Лилия Семёновна. Помню только, что с нами в лагере работала её дочь пионервожатой, очень красивая девушка Ольга.
Группы в лагере разделили на число присланных. Я был воспитателем первого отряда, названного «Искра», а вожатой была Ольга Дидык. Андрей (Киреич) – второго, а вожатой – кто-то из инъяза.
Дети, предоставленные нам на воспитание, были весьма своеобразными. В основном, это были подростки с криминальным прошлым, на что мы должны были закрывать глаза. Все они разговаривали на блатном жаргоне, который я прекрасно понимал, ибо провёл детство в такой же среде. Так, принимать пищу на их языке означало – «принять харч», а при рвоте говорили: «мечет харч»! И игры у них были своеобразные, например, в «чугунную жопу». Эта игра была особенно популярна у самых старших подростков. Они становились в круг, а посредине стоял на карачках чем-то провинившийся товарищ. Один из круга наносил тому с размаху удар ногой в зад и пострадавший должен был правильно указать на ударившего. Но это было непросто, ибо удары наносились хитро, быстро, поэтому избиваемый часто ошибался и доходило до того, что он едва мог стоять от боли. Наконец, несчастный узнавал своего мучителя, и тогда узнанный занимал его место. Я не работал с этими ребятами и попытался как-то воспрепятствовать таким «играм», но мои коллеги, боявшиеся хулиганов, во всём им потворствовали. Вот так мы и следовали «в авангарде комсомола».
Как я увидел, все попытки договориться с воспитанниками были бесполезны, если не возникали угрозы. Так, например, я сказал своим ребятам, что если они будут спокойно себя вести, я лично напишу ходатайство в милицию о снятии их с учёта, и это некоторое время действовало.
Мой отряд был лучшим. Я не забуду Вадима Карасёва, которого я поставил старшим. Он был очень хорошим моим подручным. Но как-то в лагерь приехал его отец, и я рассказал, как доволен поведением Вадима. Отец был так потрясён, что я испугался: уж не убийца ли его сын! Бывали и бытовые инциденты. Как-то мы собрали ребят для следования в столовую. Мы спокойно зашли в здание, все уселись за столы, но вдруг раздался какой-то крик. Воспитуемые заметались: подскочили со своих мест, стали метать тарелки с едой куда-то в середину. А там один из воспитуемых растирал тарелку с едой на голове у такого же дибила! Мы не сразу опомнились, но быстро пресекли хаос. Я, помня военную выправку, вскочил и закричал: «Всем встать! Марш на улицу!»
Это подействовало. В результате воспитуемые остались без обеда.
Мы же провели быстрое совещание. Надежда Георгиевна предложила возобновить обед. Я же возразил: – Пусть поголодают, зато завтра не будет новых эксцессов!
К моим словам прислушались, и ужин прошёл спокойно, без проблем.
Так тянулось время нашей лагерной практики. Мы попытались встретиться со своими друзьями из «Орлёнка» – Георгичем и Митричем – но смогли лишь посидеть у костра не больше двух часов. У нас опять началась очередная «заваруха».
Мы прибежали в лагерь и успокоили бунтовавших.
Кроме воспитательного персонала, в лагере были врач и медсестра, а также представитель обкома комсомола по фамилии Власов. Последний не вмешивался ни в какие лагерные дела и больше отдыхал: ходил на недалёкую речку, бродил по лесу, словом – не растрачивал своё здоровье «на пустяки».
Я постоянно пребывал среди своих «воспитанников» и редко встречался с прочим персоналом. На цветочной клумбе, рядом со зданием, где спали дети, был написан девиз: «Из искры возгорится пламя!»
Отряд «Искра» полностью подчинялся мне, и беспорядков не было.
Как-то ко мне подошла медсестра и сказала, что ей «очень скучно одной, и она боится, что на неё нападут злодеи…»
Я понял, что она хочет побыть со мной, но, как верный идеалам комсомола, ответил: – Не волнуйся, всё будет хорошо! Тебе ничто не угрожает! Об этом я позабочусь!
Недовольная девушка ушла, а наутро из её домика вышел представитель обкома комсомола. Так я совершил очередную жизненную ошибку: мог хотя бы впервые познать женщину! Возможно, это бы серьёзно изменило мою жизнь.
Всё бы было ничего, если бы все наши воспитатели соблюдали единые требования, учитывая сложные условия. Но некоторые студентки инъяза стали связываться с полууголовными подростками. Я даже подозревал, что между ними была интимная связь. В результате, их подопечные стали выходить из-под контроля. А тут ещё Семёнова решила устроить футбольный матч. – Пусть подростки поиграют с вами! – сказала она на совещании. – Вы покажете им класс, и они поймут ваше превосходство!
Спорить было бесполезно. И наутро мы, воспитатели и мужской технический персонал, вышли на поле против вчерашних бандитов, несовершеннолетних подростков (немного не достигавших 18 лет). Матч прошёл на здешнем футбольном поле, где сохранились лишь ворота без сеток. Я и Киреич умели играть в футбол, поэтому заранее предупредили прочих мужчин играть на нас. И вначале всё пошло несложно. Я завладел мячом, обвёл троих ребят и забил гол. Затем история повторилась, но гол забил Андрей с моей подачи. Вдруг, когда игра подходила к концу, местный судья, физрук, засчитал гол, забитый подростками рукой! Что тут началось! За пять минут до конца подростки заметались по полю, как сумасшедшие, нарушали правила, били нас по ногам. Но справиться с нами они не могли, и в конце концов, развязали драку. Матч был прерван.
Наутро в лагере начались беспорядки. Семнадцатилетние подростки, посчитав, что ничем не отличаются от нас, попытались захватить власть в лагере. Особенно они ненавидели меня, ибо я с ручным «Мегафоном» постоянно напоминал им о дисциплине.
Хулиганам было наиболее некомфортно, когда наступала моя очередь дежурить по лагерю. Я добросовестно выполнял свои обязанности и предотвращал покидание лагеря подростками. Порой, я ловил их в лесу и приводил назад в отряды. Это не нравилось старшим парням, и они периодически устраивали всевозможные провокации. Так, я неоднократно заставал парней и девушек за половыми актами. Что их особенно злило. Парни ещё как-то стеснялись меня, а девушки открыто выставляли на показ свои обнажённые груди, снимали трусы и обнажали половые органы, громко при этом смеясь. Иногда 17-летние школьницы садились и при нас, мужчинах-дежурных, справляли большую нужду. Приходилось уходить от них к своему отряду.
Когда же начался мятеж, я изолировал своих воспитуемых в здании отдыха, а сам вышел навстречу бунтовщикам. В меня несколько раз стреляли (как я потом узнал, из малокалиберного ружья), но, к счастью, не попали.
Слава Богу, что Семёнова, узнав о беспорядках, вызвала милицию из Брянска. Почти час мы находились, практически, в осаде.
Но с прибытием милиции, дело быстро вошло в спокойное русло. Хулиганы вернулись в свои спальные домики, а милиция с огромными собаками – овчарками – заняла весь лагерь. Тогда при малейшей угрозе беспорядков специальная милиция мгновенно приходила на помощь.
На другой день начались разбирательства. Это был уже последний день нашей практики. Я помню как милиционеры оставили одну из огромных овчарок рядом с моим отрядом. Она сидела на цепи, кольцо которой прикреплялось к толстой проволоке. Я предупредил детей не дразнить собаку, но когда я отошёл, они стали всячески раздражать овчарку. Тут я вернулся назад и увидел, как разъярённая собака, сорвавшись с кольца, выбежала вперёд. Мне нечего было терять, и я устремился к ней. – Мухтарочка! – сказал я ласково. – Моя хорошая! Не сердись!
Собака неожиданно успокоилась, замотала хвостом, а тут и подбежал милиционер, который схватил свою подопечную.
…Наутро прибыли автобусы из Брянска, на которых уехали воспитанники того нелепого лагеря «Дзержинец». А мы сидели на пионерских стульчиках (пеньках деревьев) и чувствовали в ушах невероятный «звон» тишины.
В тот же день мы с Андреем Атапиным ушли ко мне домой, в Сельцо, где он переночевал и поехал в свой Севск. Так мы отбыли свою «педагогическую практику» с оценкой «отлично». А несовершеннолетние бандиты, действовавшие раньше разрозненно, подружились в лагере и, как я полагаю, стали основой дальнейших организованных преступных групп! Так проявилась очередная глупость партийно-комсомольского актива.

7. Четвёртый курс

Не успел уехать мой друг Андрей, как вдруг к нам приходит телеграмма: «Сегодня ночью скончалась Лидия Михайловна. Приезжайте!»
Все заметались, ведь умерла наша всеми любимая «Пуличка».
Мы никак не ожидали, что она так рано уйдёт. Она родилась в 1901 году и вообще по понятиям о жизни женщины должна была прожить не менее 80 лет.
Она почему-то не приехала в это лето. Мы посчитали таковое, как старческий каприз, ибо она была крепкой и здоровой старухой!
Но её смерть ошеломила нас. Телеграмма обсуждалась всеми. В первую очередь, мы прислушались к мнению тёти Раи, которая была старшей в потомках Новицких.
Она предложила немедленно выехать в Москву и организовать похороны, чтобы достойно упокоить «Пуличку».
Естественно, с ней должен был поехать я, как «любимый внучатый племянник».
Уже в тот день в полночь мы были с тётей Раей на вокзале Брянск-Орловский и выехали в Москву.
Пуличка проживала по 2-му Щиповскому переулку в доме № 17, и мы сразу же с вокзала приехали туда. У неё была одна комната в 3-х комнатной коммунальной квартире с соседями. Её соседка, Екатерина Семёновна, занимала с мужем две комнаты .
(К тому времени её муж умер, и она была единственной близкой соседкой Пулички.)
Мы недолго беседовали с Екатериной Семёновной: она рассказала, что Пуличка в последнее время стала  вести себя неадекватно: выходила в холодное время на лестничную площадку, где перед ней на коленях стояли местные пьяницы. – О, государыня! – восклицали они. –  О, фрейлина царицы!
Та же в ответ одаряла их «десятками», считая себя императрицей.
Я тогда спросил Екатерину Семёновну: – А почему вы не одёрнули её?
Она же сказала: – Разве можно было возразить Лидии Михайловне? Она и так считала нас «глухой деревней» и почти не общалась с нами! Вот только удивительно, откуда она брала деньги на подачки пьяницам? Ведь у неё была маленькая пенсия!
В общем, Пуличка вдруг неожиданно заболела и умерла с диагнозом «инсульт от атеросклероза».
Но за год до случившегося, моя мама беседовала с Пуличкой и предлагала ей переехать на жительство в Сельцо, а в квартире прописать либо меня, либо Ларису.
– Я гарантирую тебе, тётичка, – говорила моя мама, – самый лучший уход и заботу, но пусть кто-то из моих детей будет жить в Москве!»
Ответ Пулички был однозначен: – Вопрос ещё не созрел!
Вот  мы с тётей Раей занялись организацией похорон Пулички. Прежде всего, мы отправилась на Ордынку, где проживала Ольга Степановна Рассадкина, племянница Пулички по последнему мужу, Тамаркину, чиновнику министерства финансов, скончавшемуся вскоре после войны от туберкулёза лёгких.
Мы вошли в коммунальную квартиру, часть из которой занимала тётя Оля,  поздоровались с её супругом, дядей Тосей, и завели разговор о похоронах Пулички. Я обратил внимание на то, что люди жили в коммуналке столько лет и не добились хотя бы отдельной квартиры. Однако, несмотря на полное отсутствие интеллекта, Ольга Степановна была хитрой «по жизни». Прежде всего, она сообщила тёте Рае, что «я истратила на езду в больницу к Лидии Михайловне на такси 25 рублей, и ты, Раечка, должна возместить мне ущерб!»
Тётя Рая немедленно достала деньги и передала ей.
Тут же позвонили в дверь. Ольга Степановна подошла и вызвала тётю Раю.
Она немедленно вышла навстречу солидному мужчине, который открыл при нас папку и сказал: – От вас поступил заказ на кремацию гражданки Тамаркиной Лидии Михайловны.
Тётя Рая буквально вырвалась из себя, подскочив к похоронному агенту.
– Да, мы готовы выполнить всё, что требовалось! – сказала она. – Где лучше это сделать?
Агент стал называть разные места, но тётя Рая прервала его разговор, сунув ему в руку двадцать пять рублей. Агент недолго думал и сказал, что «ваша родственница будет кремирована в ближайшем Донском монастыре на самых почётных условиях»!
Наутро состоялась кремация. В центре роскошного здания стоял гроб с Пуличкой, лицо которой было отчуждённым, и я едва узнал её. Все присутствовавшие, которых было немного, прошли мимо гроба, после чего раздалась траурная музыка, и гроб, снижаясь, исчез.
Так закончился весь этот процесс, а мы уехали на Ордынку к тёте Оле, где справили поминки за наш счёт, и тётя Рая «помогла» им дополнительным денежным вкладом. Вечером мы вернулись в Щиповский переулок, где жила наша покойная, собрали свои вещи и то скудное имущество, что осталось от Пулички, и поехали на Киевский вокзал. Тётя Рая руководила отъездом. Вот мы купили билеты на поезд Москва – Брянск и стали ждать вызова на посадку. В это время на Киевском вокзале шёл ремонт. Информация плохо работала. Я сказал тёте Рае, что нужно пойти к диспетчеру и узнать, где конкретно будет посадка нашего поезда. Но она воспрепятствовала моей инициативе, считая, что «наши руководители нас не подведут»! Вот тогда я понял, что передо мной самая настоящая, зомбированная ещё со сталинских времён, глупая женщина! За полчаса до посадки я побежал без согласия тёти Раи к диспетчеру, и узнал, что через 15 минут поезд пойдёт с восьмого пути». Я, как сумасшедший, помчался к тёте Рае, схватил все вещи и, сгибаясь под их тяжестью, сказал: – Бежим, мы уже опаздываем!»
Истекая потом, я едва успел сесть в последний вагон, когда поезд тронулся. Вслед за мной робко трусила тётя Рая, которая несла свою небольшую сумочку.
Ещё через полчаса, когда я уже задыхался от усталости, мы нашли свой плацкарт (на купе у тёти Раи не было денег, ибо она раздарила их), и я хоть немного отдохнул.
В Сельцо мы приехали без проблем. Я сразу же завалился спать. А тётя Рая, как скромная родственница, произвела ревизию вещей Пулички, забрала всё столовое серебро, старинные фотографии, а нам оставила лишь оловянный половник и никому ненужный хлам. Когда же я возмутился, что таковое несправедливо, моя мать резко сказала: – Рая знает, что делает, и нечего вмешиваться в её дела!
Тогда я понял, что тётя Рая, по мнению мамы – «пуп земли» – и что ей всё, с точки зрения мамы, дозволено. А я, с таким трудом совершивший все перечисленные поступки – пустое место!
В дальнейшем я узнал, что реликвии Пулички тётя Рая сдала за бесценок в ювелирный магазин, чтобы поить своего дорогого сынка (Хотя я мог бы выкупить это за большие деньги). Когда же я узнал, что тётя Рая забрала и весь фотографический архив Пулички, я спросил мать: – Может вы хотя бы поделите старые фотографии?
Но мать была неумолима. – Рая поступает так, как нужно! – сказала она, и мы утратили связь со своими предкам, ибо её сын Борис потом каким-то образом потерял те фотографии.
Я смолчал, потому как уважал мнение старших, да и не был жаден до чужих вещей.
Наступил сентябрь. После практики в пионерлагерях нас не посылали в колхоз. Зато началась «педагогическая практика».
Нас послали в школу № 52. Там мы в течение месяца должны были научиться преподаванию истории и сами дать хорошие уроки.
Я надеялся, что после известного «пионерлагеря», я поработаю с нормальными людьми. Со мной в этой школе оказались мои друзья – Коля Бурухин (Царь), Андрей Атапин (Киреич) – из нашей группы, Гриша Ушеров(Дудва), Саша Шевкунов (Билл) и Таня Селянина – из первой группы.
Мы периодически сидели на занятиях у лучших преподавателей истории и английского, а потом давали свои уроки и получали за это оценки.
Меня заинтересовало всё это, и я охотно включился в процесс.
Я с удовольствием побывал на занятии учительницы английского и увидел классический вариант: преподавать так, чтобы люди были «невыездные».
Я это понял, и сам преподал подобную ерунду, за что заслужил оценку «отлично».
Но вот с историей «не срослось». Здесь было хуже.
Дело здесь «курировала» Руфина Александровна, которая даже не имела представлений об истории.
Тем не менее, она вела историю почти двадцать лет, вызывая у учащихся отвращение к предмету.
Она сразу же оценила моё преподавание, как «очень слабое». После одного из моих уроков, когда ученики активно занимались работой, она сказала, что «работа была на низком уровне».
Тогда на следующем уроке я провёл самое нудное в своей жизни занятие, где ученики чуть ли не спали. Как раз по образцу её уроков, на которых я бывал. И вот «опытная историчка» сказала, что  «вы провели занятие уже на хорошо»!
Рядом со школой располагалась пивная, куда мы с ребятами периодически ходили, чтобы как-то сдержать свой гнев против дурачков типа Руфины Александровны.
Наконец, закончилась эта месячная пытка, где нельзя было сказать своего слова, попытаться внедрить что-то новое и просто показать самих себя.
За эту «мудистику» я получил оценку – «хорошо».
Наутро я поехал на учёбу, но неожиданно, прямо во время занятий,  Володю Гикова вызвали в деканат, где сообщили, что «ввиду хорошего урожая и приближающейся зимы, а также по причине нехватки рабочих рук, занятия прерываются», и нас посылают в колхоз на сельхозработы.
Это был беспрецедентный случай, когда четырёхкурсников посылали в колхоз. Но что поделаешь? Пришлось подчиниться.
Так мы оказались в каком-то стародубском селе, название которого я не помню.
Осталось в памяти только то, что мы жили в большом сарае и спали вповалку на грубых деревянных столах, с которых мы утром снимали матрацы, а потом использовали столы по своему назначению – для приёма пищи.
Вместе с нами в сарае квартировался рабочий Брянского машиностроительного завода по имени Иван. Он был послан на сельхозработы своим заводским начальством. Этот Иван вёл себя развязно, пытался устраивать скандалы, водил по ночам какую-то молодую женщину по имени Маруся и ночью познавал её, не стесняя спавших неподалёку студентов. Однажды я встал ночью по нужде и заметил какую-то возню. Я проходил мимо и вдруг услышал приглушённый женский вскрик: – Ванька! Ён лезить!
Всё стало ясно. Наутро я переговорил с Гиковым и предложил пресечь такие поступки Ивана. – Если ты не прекратишь безобразничать, – сказал я тому, – то я пойду в правление колхоза и потребую перевести тебя в другое место!
Разъярённый Иван пытался наброситься на меня, но подошедшие к нам ребята остановили его. – Он прав! – сказали студенты, имея в виду меня. – Кончай, Иван, выйобываться! Мы тут тебе не скот, а люди!
После этого Иван долго косился на меня со злобой, но водить в нашу «спальню» свою Марусю прекратил.
Мы с ребятами по вечерам ходили по деревне и знакомились с местными красавицами. Девчат было много, но в основном встречались подростки, с которыми мы боялись связываться. Я же каким-то образом ухитрился познакомиться с девушкой старше двадцати лет, приятной внешности. Она сама вышла ко мне на встречу. Мы посидели с ней некоторое время на большой скамейке, а рядом с нами расположился тот самый злополучный Иван, которого я отчитал. Он нещадно мял свою, уже другую, возлюбленную, а та постанывала от удовольствия.  Я тоже попытался повторить действия опытного Ивана, но моя случайная знакомая вдруг сказала: – Костя, а у тебя чистые руки?
Услышав это, я почувствовал какое-то отрешённое безразличие и отпустил девушку. Она недолго посидела рядом, а потом вдруг вскочила и резко метнулась куда-то в темноту. Я встал и ушёл в наше импровизированное общежитие, а вернувшийся вскоре Иван раскритиковал меня за «нерешимость». – Не языком надо ляцкать! – возмущался он. – Баба, она силу любит! Завалил бы её и… погнала!
Мы работали в разных местах. Колхоз был большой: имел даже собственный мукомольный заводик. Нам довелось поработать во многих местах, но большую часть времени проводили на мукомольном производстве. Иногда мололи пшеницу, иногда – овёс. В шутку мы называли это рабочее место «скотобазой».
Я забыл, кто тогда был со мной в том колхозе. Помню только, что на «скотобазе» я работал в паре то с Володей Гиковым, то со Стасом Ермошенко. С нами были ребята и с других отделений инъяза, а вот многие студенты нашего отделения работали в других колхозах. Один из нас засыпал в воронку лопатой зерно, а другой включал мукомольный агрегат и ссыпал готовую муку в мешки.
Ещё я помню эпизод, как Стас Ермошенко послал «на три буквы» нашего бригадира, и тот, разгневавшись, отстранил его от работ. – Я напишу на тебя в институт! – вскричал бригадир. – Пущай выгоняють такога студента, который посылаить старших!
Дело оказалось серьёзным. И хотя Стасова мать работала проректором нашего института, никому не хотелось скандала!
Тогда я предложил Стасу извиниться. Но он категорически отказался. Что было делать? Во время обеда мы с ребятами провели небольшое совещание.
– Скандал нужно замять! – сказал я. – Тогда придётся извиняться перед бригадиром всем нам!
– Но как? – насупил свои густые брови Володя Гиков. – Обиженный бригадир ни за что не пойдёт на примирение!
– А мы применим знаменитую русскую силу – водку! Уж против этого никакой бригадир не устоит! – предложил я.
– Отлично! Тогда мы сегодня вечером устроим пирушку, на которую пригласим бригадира! – поддержал меня Гиков. И все остальные ребята одобрили мою инициативу.
Во время работы несколько наших студентов отлучились: одни пошли ловить колхозных гусей, Стас Ермошенко, собрав со всех деньги, отправился в сельпо за водкой и рыбными консервами, а Володя Гиков досрочно ушёл с работы, чтобы приготовить хороший стол. При нашем сарае была обычная деревенская печь, на которой и готовилась еда. Колхоз нам выделял, кроме всего прочего, баранину, картофель, а хлеб мы сами покупали в сельпо.
В конце рабочего дня я отправился искать обиженного нами бригадира и застал его курящим у правления колхоза. – Семёныч! – сказал я. – Я пришёл к вам, чтобы извиниться за поведение нашего студента!
– Не нужны мне извинения! – прохрипел рассерженный краснорожий мужик. – Не ты ругался, а тот мудак! Что ж он сам не пришёл? Ссыт, небось? Да и накой хрен мне его извинения? Сказанного слова не воротишь!
– Да дело не в том, – пробормотал я. – У нас сегодня у старосты день рожденья! И вот он послал меня извиниться перед вами и пригласить вас к нам на праздничный пир! Посидим, поговорим, выпьем водочки и… как-то всё успокоится!
– Самогонки мне и без вас хватает, – пробормотал бригадир, и я вспомнил, что в деревне «водкой» называют самогон.
– Да не самогон! – сказал я. – А самую настоящую водку из сельпо. Вот только что послали туда нашего парня.
– Водку? Из сельпо? – смягчился бригадир и морщины на его лбу разгладились. – Что ж, тогда я, пожалуй, приду! А когда вы это затеваете?
– Приходите часов в шесть– полседьмого вечера. И хорошо посидим!
– Ладно!
После этого разговора я направился в наш сарай порадовать ребят. Там уже вовсю дымилось на сковородах баранье и гусиное мясо (ребята поймали двух жирных гусей, задушили их и отдали нашему старосте для приготовления). Кто-то из ребят чистил картошку, а в углу стоял ящик с пятью бутылками «Русской» водки. Постарался и успокоившийся Иван, который теперь утолял свою страсть по вечерам в соседних кустах: он принёс большой жбан самогона местного приготовления.
Бригадир пришёл сразу же после шести часов. Стол уже был накрыт. В колхозной столовой мы взяли полтора десятка больших тарелок, куда поместили различные блюда персонально каждому.
Первый тост произнёс я. – Я пью за здоровье нашего бригадира – Семёныча! Я приношу свои извинения за допущенную по отношению к этому глубоко уважаемому человеку грубость! Одновременно я благодарю нашего начальника за то, что он не побрезговал нашим столом и пришёл пообщаться с нами!
Все опрокинули стаканы с водкой и стали жадно есть вкусно приготовленную пищу. Затем выпили ещё и ещё. Оказавшись в подпитии, встал со своего места Стас и, изображая на лице глубокую скорбь, извинился перед бригадиром.
А тот так расчувствовался, что едва не заплакал. – Прощаю, прощаю, родные мои! – пробормотал он, и у него на глазах показались слёзы. Будучи сильно выпивши, он никак не мог разобрать, какое мясо ест!
– Ох, крепко вкусная у вас жратва! – бормотал он, пожирая наравне с нами жирную гусятину. – Давно не ел такой закуси! Али молодой барашек, али дичь?
– Дичь, Семёныч! – утвердительно кивнул я головой. – Наши ребята умеют готовить!
…Домой он уходил в сопровождении студентов, которые обхватили его и доставили до избы, где их встретила сердитая супруга нашего начальника.
– У нас пропали два гуся! – бросила она, глядя со злобой на ребят. – Уж не их ли это работа?!
– Да пошли они на хрен, твои гуси! – прохрипел не стоявший на ногах Семёныч. – Эти ребята никогда так не поступят! Лучше следи сама за птицей! Видно опять завелась лиса!
Так мы и доработали свой «колхозный» месяц, и уехали домой с «Почетной грамотой» от правления колхоза.
Теперь начались уже институтские дела. Появились новые преподаватели. Одними из самых запомнившихся были Юрий Михайлович Шашков, Александр Михайлович Дубровский и Владимир Андреевич Архипов.
Ю.М.Шашков был очень знающим преподавателем. Он только начал свою карьеру как преподаватель практических дисциплин. Он специализировался на истории СССР и вполне дополнял Архипова. Поэтому у нас не было ни конфликтов, ни вообще проблем. Курс сформировался из профессионалов. (Впоследствии я узнал, что Ю.Шашкова выжили из института).
А.М.Дубровский запомнился как очень хороший не только преподаватель, но и педагог! Ещё будучи молодым человеком, он умел «наводить контакты» со студентами, был достаточно терпимым и добрым человеком. С ним можно было говорить откровенно даже на «опасные» политические темы: он никогда бы не выдал собеседника на расправу партийно-комсомольскому «активу» института! Он вёл у нас разные предметы – от истории СССР до новейшей истории зарубежных стран.
В.А. Архипов – это вообще был уникальный человек!  В его годы сохранить нормальные логические суждения было просто фантастикой. Он занимался архивами и уже в те годы сумел получить такие исторические сведения, которые не снились современным мудрецам! Вместе с тем он сохранял себя в рамках члена КПСС. Это было удивительно! Как кровавая партия позволила иметь в своих рядах членом, и не просто членом, но учёным, человека, писавшего правду, опровергавшему право КПСС на власть?
Видимо, это были «производственные издержки», но я считаю, что к тому времени до него уже не было никакого дела, ибо руководство КПСС было куплено американскими долларами.
Вместе с тем, мы, как историки, не могли не видеть, как деградирует власть. Брежнев совершенно оказался неспособным ни к чему, иногда даже не умея говорить.
Мы немедленно применили эту его «мудрость», и периодически, на занятиях, с одного или другого стола доносилось брежневское: – Г-гам!
Как-то мы с Андреем Атапиным (Киреичем) пошли в кино. Шёл какой-то детектив, и мы едва не заснули. К тому же сонливость прибавило то, что мы взяли с собой купленное перед этим в магазине вино «Изабелла». Попивая вино из бутылочного горла, мы дремали. Вдруг Андрей спросил меня: – А ты не знаешь, есть ли в зале наши ребята?
– Это несложно! – ответил я и громко, на весь зал, произнёс: – Г-гам!
С трёх концов последовали такие же восклицания.
– Значит мы не одни! – обрадовался Андрей, допивая вино. – С нами – друзья!
…А тут у нас появилась новая преподавательница политэкономии. На её лице была написана строгость, но, услышав загадочное «Г-гам», женщина стушевалась. Она ожидала каких-то отрицательных эмоций, но её никто не беспокоил. Так она и отчитала курс своих лекций в обстановке тишины и дрёмы, что считалось тогда по марксистским дисциплинам «верхом совершенства», ибо уже тогда нормальные преподаватели прекрасно понимали бессмыслицу марксистской белиберды. У неё я успевал на «отлично», потому как отвечал на вопросы по существу, без эмоций с восхвалениями классиков марксизма, как этого требовал Евсеенко.
Этот курс не оставил особо глубоких воспоминаний, потому что мы приспособились к обстановке общесоветского лицемерия и выполняли формально всё то, что от нас требовалось.
Например, как-то в институте организовали субботник по уборке территории после ремонта спортивного зала. Там накопилось достаточно мусора, но справиться с этой кучей призвали студентов. Мы были первыми по графику и добросовестно, в полном составе явились на субботник. Я, как комсорг, был руководителем. Мы посидели рядом с кучей мусора, а затем «сбросились» и послали Колю Бурухина (Царевича) в магазин за пивом. Испив по бутылке «Жигулёвского» мы посидели там ещё какое-то время, и, дождавшись прихода сменщиков из физико-математического факультета, удалились по своим делам. Впоследствии я составил протокол о проделанной работе, а когда пришла комсомольская комиссия, проверявшая работу на субботнике, я предъявил соответствующий документ.
– Молодец! – сказал мне тогдашний секретарь комсомольского комитета Гапоненко. – Ты – единственный, кто добросовестно отнёсся к субботнику!
В дальнейшем я продолжал вести «настоящую» комсомольскую работу, поражая наших главарей наличием протоколов по любому поводу. А это было – главное!
Я совершенно не проводил комсомольских собраний и, как в армии, после каких-то коллективных мероприятий, объявлял «решение» собрания, не советуясь ни с кем. Довольные студенты охотно голосовали и спокойно шли заниматься своими делами, а я приглашал одного из студентов, в качестве секретаря собрания, и совместно подписывал с ним протокол. Так мне помогла воинская служба!
Вместе с основными историческими дисциплинами у нас преподавали и вспомогательные. К ним относились: нумизматика, фрагистика, архивное дело и другие. Их объединили в один предмет, и мы ожидали, что эту дисциплину будут вести наши любимые преподаватели. Однако неожиданно на первое занятие по вспомогательным историческим дисциплинам к нам явился высокий, круглолицый мужчина в очках. Судя по всему, ему было не более 30 лет. Он назвался Алексеевым Владимиром Петровичем, сотрудником Брянского краеведческого музея.
Я редко ходил на его занятия, поскольку он был неопытен и по возрасту был почти моим ровесником, а зачёт сдавал в краеведческом музее сотруднице Светлане Яковлевне Горбачёвой, которая просто расписалась в зачётках и протоколе института. Как я узнал потом, Алексеева назначили преподавателем по протекции Янченко Павла Петровича, который был его другом и учился вместе с ним в Гомельском университете. Но Юрий Борисович Колосов, однажды, посетив лекцию Алексеева, уже на следующий курс отказался от его услуг.
Ещё я помню, как на этом курсе писал курсовую работу для С.Ф.Блуменау по французской революции XVIII века. У меня были 4 тома известного французского революционера того времени Франсуа Ноэля Бабёфа. Эти книги я когда-то выписал и внимательно изучил. Я старательно написал курсовую и даже представил её напечатанной на пишущей машинке (это сделала моя мама, работавшая в секретариате военного завода). Семён Фёдорович высоко отозвался о моём труде, но вдруг, неожиданно, поставил мне всего-навсего «хорошо» без всяких объяснений! У меня не было никакого сомнения, что мой труд по степени сложности и раскрытости темы, намного превосходил курсовые моих товарищей. Так, по-тихоньку, проходил этот предпоследний курс, и я успешно сдал все экзамены и зачёты, в том числе и по-английскому, хотя, как преподаватели договорились, на «удовлетворительно», по причине моего «плохого произношения», которое, как я потом узнал, было намного лучше, чем у них!
Словом, ничего нового не случилось. И тем не менее, меня поразило то, что меня пригласили в деканат и предложили возглавить археологический отряд в Великий Новгород, где я уже побывал. Своё предложение они мотивировали тем, что я уже знаю, что такое Новгородская экспедиция, обладаю «немалым опытом и смогу помочь молодым студента пединститута». Я же понял, что они (администрация деканата) просто не смогли найти желающих из студентов старших курсов, вот и обратились ко мне. Но я был не против и стал готовить отряд к поездке в Новгород.
Я «прошёлся» через своих товарищей, пытаясь найти себе комиссара. Но никто не хотел, потому что поступило предложение от Черноморской археологической экспедиции.
Ребята, и это их дело, захотели на юг, поэтому было очень трудно найти человека, который бы помогал мне.
Я обратился к Олегу Щербакову, человеку образцовой честности, который всегда был готов протянуть руку помощи товарищу. Он согласился быть комиссаром нашего археологического отряда. Из моих близких друзей со мной поехал Коля Бурухин (Царь).
Получив согласие от Олега Щербакова, я спокойно отправился отдыхать, чтобы в середине июля отправиться в экспедицию, предварительно договорившись со своими товарищами и студентами младших курсов о дате встречи на вокзале Брянск I. Обговорили мы и процесс приобретения билетов, с предварительным заказом на конкретное число отъезжавших.
Но не успел я приехать домой в Сельцо, как мне позвонил по телефону Георгич и пригласил в гости в Почеп. Я не очень-то хотел туда ехать, но, когда рассказал родителям о приглашении, они посоветовали не отказываться, дабы не обижать друга и хорошо отдохнуть после сессии.
Итак я собрал свои скромные вещи, положил их в портфель и поехал на брянский автовокзал, чтобы сесть на рейсовый автобус Брянск–Почеп. К вечеру я приехал к своему другу и был встречен им на почепской автостанции.
Мы пошли к нему в дом и были приветливо встречены матерью Юры, Лидией Константиновной, её мужем, женой Юры Людмилой и сестрой Еленой, которая в это время была в доме с женихом Сашей. По прибытии мы сразу же уселись за стол и хорошо поужинали, сдобрив еду разведённым медицинским спиртом. Ночь я провёл на том же диване, на котором спал во время свадьбы Георгича в прошлом году.
Наутро мы пошли с Юрой на речку Судость с двумя удочками. Упомянутый Саша накопал нам червей и дал их в банке Георгичу. До Судости, как оказалось, было рукой подать. Минут за двадцать мы подошли к реке. Я удивился вслух: – Говорили, что Судость – большая река, а тут – ручей, ну, может, чуть побольше?
– Она становится большой, когда приближается к Десне! – сказал Георгич. – Да и здесь пусть река не широкая, но глубокая, и раков в ней – море!
Мы забросили удочки, но никакого клёва не было. Лишь пару раз за два часа пустого сидения у меня вздрогнул поплавок, но на этом всё и закончилось…
Ради смеха мы стали говорить всевозможную чушь, чтобы как-то отвлечься от нудной рыбалки!
– Так, Георгич несколько раз сказал: – Господь бог наш, Иисус Христос, помоги нам!
А я помянул святого Николая. Но всё – без толку!
Конец июня был жаркий, и мы решили поплавать. Вода в реке была не слишком холодная и освежала тело.
– Ну, где твои раки, Юра? – спросил я. – Вот мы уже сидим в воде с полчаса, а я ничего не вижу!
– Тьфу-ты, иоп твою мать! – выругался Георгич. – А я совсем забыл о них! Я же принёс с собой большое ведро! Раков надо ловить на дне реки! Я сейчас стану нырять и обшаривать их норки, а ты вылезай, набери в ведро воды и жди, когда я буду ловить этих клешнявых!
Я последовал его совету и выбрался на берег. Взяв ведро, я зачерпнул воды из реки и стал ждать. – Лови! – неожиданно вынырнул с криком Юра и метнул в мою сторону нескольких чёрных раков, один из которых был довольно крупным. Я немедленно схватил копошащихся передо мной животных и забросил их в ведро. Ещё через несколько секунд мой приятель вынырнул и снова бросил двух раков. Постепенно ведро стало наполняться: за полчаса он выловил штук пятьдесят этих особей. Я слышал, что раки больно щиплются и стал подставлять пальцы рук под их клешни, чтобы проверить это. Однако боли они не причиняли: лишь слегка царапались, пытаясь сделать щипок! Так я стал свидетелем очередного мифа!
Неожиданно раздался свист, и я увидел приближавшегося к нам Сашу, будущего зятя Георгича. Он нёс в правой руке большую сумку. Как оказалось, там были продукты: хлеб, рыбные консервы, свежие огурцы и помидоры из своего огорода, а также почти двухлитровая банка разбавленного спирта.
– Молодец, что пришёл вовремя! – похвалил Сашу Георгич, вылезая из воды. – А то мне уже остойибенили эти раки, да и холодно стало! Вот выпьем по стаканчику и тогда станет полегше!
Мы сели перед расстеленными газетами, на которые Саша разложил выпивку, закуску и поставил три стакана.
– Ну, дай Бог, не последнее! – произнёс Георгич,  опрокидывая стакан, а мы последовали за ним. Через полчаса мы уже были «на взводе» и завели неторопливую беседу. Обсуждали «жизнь», спортивные события (больше футбол и хоккей).
– А я больше люблю бокс! – Сказал задумчиво мой друг. – Я даже иногда участвовал в районных соревнованиях!
– Да я тоже увлекался боксом, – поддержал я разговор. – Но как-то быстро с этим покончил… Прошёл интерес, да и учёба…
– А вот мы сейчас проверим! – буркнул Юра. – Давай, полезай в воду! Будет видно, какой из тебя боксёр!
Я не стал спорить, и мы залезли в речку в одних трусах. Неожиданно Георгич подплыл ко мне и с размаху врезал мне кулаком в лоб! Я рассвирепел, потому что рассчитывал на мягкую борьбу. Но я забыл, какой азартный и неудержимый после попойки Георгич! На мой напор, ибо я съездил ему пару раз в челюсть, он ответил целым яростным выпадом. Не ожидая такой агрессии, я с трудом отбивался. Так мы осыпали друг друга тумаками, пока с берега не закричал Саша: – Вылезайте скорей! Там неподалёку толпится народ. Подумают, что драка и вызовут ментов!
Встреча с милицией не входила в наши планы, и мы быстро оказались на берегу. – Ну и морды у вас! – сказал удивлённый Саша, осматривая наши синяки и шишки! Такое впечатление, что вы сражались за кубок мира!
– Ладно! – буркнул Георгич. – Позабавились и хватит! Пошли допивать спирт!
Ещё через час мы так набрались, что едва стояли на ногах.
– Надо отдохнуть! – сказал Саша, и мы легли на густую луговую траву. Чтобы не сгореть от солнца, я прикрыл тело одеждой, а голову – майкой.
Я задремал, но вдруг неожиданно ощутил какое-то движение возле своей ноги. Я провёл рукой и почувствовал что-то скользкое и ползущее, а затем последовал лёгкий укол в колено. Я приподнялся и увидел как рядом извивалась небольшая гадюка.
– Ах, ты, плять! – возмутился я и со всей силы обрушил свой кулак на голову змее. Та судорожно забилась и отлетела в сторону. Я же невозмутимо повернулся на другой бок и заснул.
…Солнце уже село, когда Георгич, проснувшийся первым, стал будить нас. Мы быстро встали: хмель как-будто выветрился, и голова была свежей, но вот что-то разболелось колено. Я пригляделся и увидел с боковой части две дырочки с жёлтыми каплями в них. Неужели укусила? – встрепенулся я и увидел лежавшую неподалёку мёртвую змею с размозжённой «в кашу» головой. – Значит то был не сон!
Георгич, увидев убитую гадюку, отнёсся к этому спокойно. – Здесь их – море! – сказал он. – Убил так убил! Мы часто их здесь побиваем!
И мы торжественно двинулись домой. Там нас встретили с откровенным ужасом, а мать Георгича была чрезвычайно возмущена!
– Молодец! – сказала она сыну. – Пригласил гостя и мало, что напился, так ещё насажал ему «фонарей»!
Я посмотрел в зеркало и ужаснулся: всё лицо у меня напоминало сплошной синяк, в то время как Георгич имел два-три синяка, да «фонарь» под правым глазом.
Я стал промывать лицо всеми «народными средствами», какие мне дали Лидия Константиновна с Леной, но рожа от этого только разбухла. В довершение ко всему, разболелось колено. По мере того как проходил хмель, боль усиливалась. К ночи я уже попросил обезболивающую таблетку, но до утра не сомкнул глаз: бредил, как в лихорадке. И как только все встали, я быстро умылся, привёл себя в порядок и стал собираться в путь. Нога горела, как при сильном ожоге. Разница от ожога была лишь в том, что боль совсем не проходила, а анальгетики, которые я пил, лишь немного смягчали страдания, ибо без них было бы совсем невыносимо. Позавтракав, я сложил свои вещи в портфель и хотел уже идти на автостанцию, как прибежал Саша и сообщил, что автобус на Брянск будет лишь в двенадцать часов. – Да и куда ты с такой рожей? – буркнул он. – Если увидят менты, то «затаскают»!
Помогла Елена. – А вы замажьте синяки тональным кремом, – сказала она. – у меня есть очень хороший крем, французский! Он как раз подойдёт к этому случаю.
Я последовал её совету, покрыл кремом лицо, и в самом деле скрыл вчерашние «огрехи». Осталась только видимая одутловатость.
– Побудь ещё у нас, Костя, – предложил Георгич. – Поживёшь здесь пару недель, и синяки рассосутся!
– Нет! – сказал я решительно. – Хорошего помаленьку! Поеду залечивать раны домой! Надо ещё обработать рану в колене. Там я найду нужное средство.
– Ну, что ж, – смирился Юра. – Тогда я провожу тебя!
И я, попрощавшись с родственниками и друзьями Болтушного, направился к автостанции. По дороге мы зашли в книжный магазин, и я купил две книги по истории – «Церковь и революция» и что-то из археологических раскопок. Посетили мы и винный магазин, где я, к своему изумлению, обнаружил сухое вино – «Старый замок». У нас таких вин отродясь не было, и я знал, что моя сестра Лариса иногда попивает сухое вино со своей подругой –  директрисой заводского техникума. – Вот она будет рада! – подумал я и купил две большие бутылки.
Наконец мы пришли на автовокзал, я купил билет до Брянска и подождав некоторое время, выехал из Почепа. – Приезжай ещё, дорогой друг! – сказал Георгич, на что я ответил, скрепя зубами: – Большое спасибо!
Автобус загудел, закачался и медленно двинулся вперёд. Неожиданно я услышал странный шум, заглушавший рокот автобусного мотора, и увидел в окно двоих дибилообразных лохматых парней, которые стояли возле громко играющего транзисторного приёмника и тряслись в экстатическом танце под какофонию несуразных звуков! Это было моё последнее впечатление от Почепа.
… Домой я прибыл к вечеру того же дня. Мать только что пришла с работы и испугалась, увидев меня. – Что с тобой случилось!? – вскричала она. – На твоём лице живого места нет!
– Да так, – попытался отговориться я, делая кислую улыбку. – Позанимались боксом – вот и всё!
Ужинать я не стал. Лишь смазал змеиный укус ихтиоловой мазью, надеясь, что это ранее незаменимое средство от гнойников вытянет из меня жёлтые капли яда и обвязал незаметно колено бинтом. Как ни странно, рана не распухла, но покраснела и очень сильно болела. Так продолжалось четыре дня. Ихтиоловая же мазь сняла красноту, очистила место укуса, но жёлтые пятнышки от зубов остались. На другую ночь я уже не пользовался никакими снадобьями и терпел. В конце концов, боль стала постепенно утихать, и я почувствовал себя лучше. Из двух бутылок вина, что я купил в Почепе, мне довелось довезти только одну. Другая разбилась во время тряски в автобусе. Но Лариса была рада и этому.  Книги оказались залиты вином и страницы в них пожелтели. Тем не менее я сберёг их, высушил на солнце на подоконнике, а затем, предварительно прочитав, поставил в книжный шкаф. Ко времени поездки в экспедицию я уже был в нормальной форме.

8. Снова в Великом Новгороде

Подготовившись к поездке, я отправился на железнодорожный вокзал и сделал заказ билетов на поезд Жданов – Ленинград. А перед отъездом отправил в Новгород телеграмму с логичным текстом, подписавшись: «К.Сычев». На вокзале Брянск I меня уже ожидали мои товарищи и отряд из студентов младших курсов.
А затем повторилась история двухлетней давности.
…Когда мы приехали в Новгород, нас уже ждал крытый брезентом грузовик.
Нас привезли на археологическую базу в Знаменском соборе. Валентин Лаврентьевич Янин  встретил меня с улыбкой. – Я чувствовал, Костя,– сказал он, – что ты ещё вернёшься!
Мы поговорили и чётко распределили «фронт работ», после чего отправились в ту самую школу, где проживали двумя годами ранее.
Объём работы был колоссальный. Не хватало людей. И любое подспорье было выгодно. Наши люди работали на раскопе «Дубошин». Но я с Олегом Щербаковым должны были обеспечить эту работу. Это был Олимпийски год, и Новгород входил в состав «специальных» городов.
Я почти не ходил на раскоп, занимаясь только хозяйственными делами. Я взял тогда, по просьбе тёти Раи, её сына Бориса, моего двоюродного брата, перешедшего тогда в десятый класс. Он хорошо работал, но любил выпить.
Наше прибытие было воспринято с большой радостью. Мы восполнили весь недостающий в рабочей силе пробел.
Но не всё было гладко с нашими студентами – девушками.
Я обычно ежедневно, как правило, после обеда посещал нашу археологическую базу – Знаменский собор. Там я забирал у секретарши Янина письма, поступившие на адрес наших студентов. Затем я приносил их в школу, где мы проживали, и раскладывал по ящичкам, расположенным в большом шкафу, на них были буквы алфавита. И любой студент мог придти после работы и взять свою корреспонденцию, если таковая бывала.
Но вот в один из дней я  пришёл на базу, но секретарша отказалась отдать мне письма. – Поступил сигнал, что вы перлюстрируете переписку ваших девушек! – грубо сказала пожилая москвичка-секретарь, поблёскивая стёклами очков. Ваше поведение возмутительно!
–  С чего вы взяли, что я перечитываю переписку моим студентов? – обратился я к ней.
– Видите ли, – сказала она, – информация поступила от ваших людей, и мы должны во всём этом разобраться!
Потом я узнал, откуда проистекала дезинформация – от Исайчиковой Марины, родственницы будущего губернатора Денина.
Я думаю, что всё произошедшее было просто провокацией! На это не реагировал Валентин Лаврентьевич Янин, который лучше нас знал происходившее!
Поскольку тот год был Олимпийским, нам запрещалось встречаться с иностранцами и выходить из дома после 22 часов вечера. Фактически для россиян это был комендантский час, и ровно в 22 часа я закрывал вход в комнату, где квартировали девушки, и выпускал их только в крайней необходимости под контролем дежурного. Понятно, что они воспринимали мои действия, как нарушение их прав на свободную жизнь! Но мне не оставалось ничего делать иного, поскольку у нас уже было нарушение распорядка дня и пару раз девушки приходили в наше временное жилище далеко заполночь! После чего в школе появлялись сотрудники милиции и даже «гэбисты», которые брали у меня расписку «соблюдать установленный режим дня».
Поэтому я объявил об общем собрании и разъяснил студентам самым подробным образом происходящее, продемонстрировав свои расписки для «органов правопорядка». Несмотря на возмущение ряда девушек, в целом, собрание приняло резолюцию, поддержавшую меня, а комиссар отряда Олег Щербаков пригрозил нарушителям «суровыми мерами, вплоть до отчисления из экспедиции»!
Вместе с тем, проживая в Новгороде, мы чувствовали себя неплохо. В киосках продавалось высококачественное пиво из ГДР – «Berliner Pilsner – которое было не вкуснее нашего, отечественного.
Чтобы как-то разрядить обстановку с нашими девчатами, я решил хотя бы организовать им поездку в Ленинград. Я связался с Костей Горбачёвым и предложил встретится в Ленинграде с нашими студентами, чтобы они посмотрели город.
И вот, наконец, в один из выходных дней мы выехал в Ленинград, где Костя встретил нас. Там мы побывали во всех известных местах.
Вернувшись в Новгород, мы продолжили работу. И всё шло хорошо. В выходные дни наши студенты посещали исторические памятники города. Иногда я сам сопровождал их. Так, в одно из воскресений мы на катере съездили в Юрьев монастырь.
И в моей памяти осталась расплывчатая любительская фотография где мы стоим на борту катера: Света Никулина, Коля Бурухин (Царь), я и Олег Щербаков.
Со своим комиссаром я жил «душа в душу». Это был верный и надёжный человек, не раз помогавший мне в трудную минуту.
Как-то ночью нас подняли «по тревоге». Приехали из Знаменского собора посланцы с криками: – Скорей! Собирайтесь! На базе – пожар!
Все, кто успел, вскочили в крытый брезентом грузовик, и через пять минут мы уже были в Знаменском соборе. Из одного из зданий валил дым. Мы похватали вёдра, набрали из колонки воды и устремились туда. Не успели приехать пожарные, как всё было закончено: мы полностью погасили опасный очаг, и дым рассеялся. Оставался только запах гари. Все мы, чумазые, потные, взволнованные метались по Знаменскому двору. – Надо бы сейчас принять по стаканчику «белой»! – сказал я Олегу Щербакову. – Да вот некогда было: не удосужились!
– Как это не удосужились?! – возмутился Олег и устремился в угол двора, где, под скамейкой, стояла большая хозяйственная сумка. Раскрыв наш саквояж, он неожиданно продемонстрировал мне четыре бутылки водки.– Смотри – «Русская»! Мы же ещё вчера днём закупили это в «Гастрономе»!
Мы тут же нашли подходящие стаканы и впятером распили две бутылки, даже не закусывая. Вдруг из главного здания вышел какой-то весь осунувшийся, бледный Валентин Лаврентьевич Янин. Он держал в специальном ящичке спасённые от пожара берестяные грамоты. – Молодцы ребята! – сказал он, увидев, как мы опорожняем стаканы, но не догадавшись, что мы пьём водку. – Вот правильно! Поработали, так хоть водички испейте! Да и мне налейте! Уж больно жарко!
Я немедленно взял пустой стакан и наполнил его нашим национальным напитком. Олег попытался показать мне знаками, что-де не надо это делать, однако я решительно протянул стакан нашему главному начальнику. Тот, не задумываясь, мгновенно осушил стакан и только тогда понял, что ему дали. – Ох, ну ты и даёшь, Костя! – усмехнулся он, усаживаясь на скамью. – А теперь дайте воды напиться!
…Мы вернулись на базу уже под утро. И тут я встретил высокого молодого человека с кудрявыми волосами, вошедшего вместе с нами в школу. Он оказался руководителем педагогической практики учащихся Боровичского педучилища. – Слава Терешко! – представился он. – Я привёз вам на подмогу свой отряд!
Вслед за ним в школу вошли молоденькие девушки, хорошенькие, кругленькие, невысокие – совсем дети. Мы поднялись с ним и девчатами (парней среди них не было) на верхний этаж, где они и обустроились в одном из классов.
Наши девушки-студентки, практически, не участвовали в тушении пожара и хорошо выспались. Они вместе с девочками из райцентра Новгородчины – Боровичей – сели в крытые брезентом грузовики и отправились на раскоп. Вячеслав поехал со своими воспитанниками, чтобы получить задание от руководителя экспедиции и дать своим учащимся «ценные указания». Встретились мы с ним в столовой, где теперь обедали и они. Слава быстро назначил старшую, ответственную за оплату питания и  сбор чеков, а затем устремился к нам, за наш, командирский стол. – Надо бы «обмыть» наше знакомство! – весело сказал он. – Как бы нам посидеть где-нибудь в кафе вечерком?
–  В этом нет проблем! – сказал я, и уже в семь часов вечера мы сидели в кафе «Садко», где хорошо поужинали и выпили.
Так мы познакомились со Славой Терешко, который на протяжении остального нашего времени пребывания в Новгороде всегда составлял нам компанию.
  Как-то я получил из Ленинграда телеграмму: – Костя, выезжаю, жди меня!
Мы спокойно работали, я считал чеки расходов, но вдруг в школу вошёл Костя Горбачёв.
– Привет! – сказал он. – Сдавай свои бумаги! У меня есть здешние связи!
Я подозвал Олега Щербакова, объяснил ситуацию, и мы ушли с Костей в город.
У меня ещё не было женщин, и я ничего о сексе не знал. Костя же «прошёл и Рим и Крым».
Мы пошли с ним на квартиру, где нас встретила красивая девушка. Стол был накрыт. Пришла ещё одна приятного вида девушка, и мы стали есть и выпивать. Как неопытный в «сердечных делах», я терялся при общении с девушками. Костя же был намного проще, и когда мы напились «до положения риз», только я остался лежать один.  Костя возлежал со своей избранницей, а другая девушка ушла домой.
На другой день Костя уехал, а я так и остался «нецелованным мальчиком».
Вместе с тем, мне очень нравилась одна из девушек отряда – Лена Ботало. Она была не просто красивой девушкой, но ещё и очень обаятельной. Если бы я нравился ей, моя жизнь могла бы сложиться по-другому. Но я всегда с уважением относился к женщинам и как-то, пересиливая скромность, предложил Елене сходить со мной в ресторан «Детинец» (тогда самый крутой в Новгороде). Мы посидели там, заказали ужин, бутылку вина. И неплохо провели время. Потом мы ходили с ней в бар новгородского Кремля, где пили местную медовуху. Казалось, у нас складываются отношения, но вдруг, неожиданно, к ней пришла телеграмма от жениха, о котором я ничего не знал, с просьбой выехать на родину. Я, конечно, походатайствовал перед Яниным, и он подписал разрешение на её отъезд.
Были и другие девушки, например, Светлана Никулина, с которой я начал было «многообещающий диалог», но она сразу резко ответила, что ей «не нужен нищеброд» (конечно, якобы это не меня касалось!), за что я благодарен ей по сей день.
Поскольку я с Олегом были свободны от раскопок, мы имели другие возможности. Хотелось иметь своих друзей в городе и поэтому мы познакомились с местными молодыми руководителями. Как это случилось детально, я не помню. Мы с Олегом Щербаковым пришли в местный горком комсомола, поговорили, нашли заведующих нашим районом, и стали «дружить». Нашим куратором стал Валера Лаптухин, который обрадовался возможности как-то «расшевелить» свою жизнь. Благодаря этим связям, мы зажили по-человечески и были заняты круглый день. Утром я отправлял отряд на работы, потом просчитывал расходы, а затем мы играли с комсомольскими «бонзами» в футбол, после чего шли на проконтролированный обед, где я расплачивался за студентов из выданных мне авансов, собирал чеки, обедал вместе со всеми, а потом вновь играл со своими новгородскими друзьями в футбол, или мы уходили в пивную.
Но так было не каждый день. Иногда приходилось пребывать на археологической базе, получать нужную информацию и задания на текущие дни.
Я только помню, что в конце археологических работ не было никакого «отвала», и мы смотрели финал футбольных Олимпийских игр 1980 года на квартире у Лаптухина, где наши выиграли у Югославии в матче за третье место со счётом 2:1! Там был поставлен роскошный стол со всеми видами выпивок и закусок, и мы отменно провели время.
В конце концов, наступил период завершения раскопок, и мы с почётом вернулись домой.
А в газете «Брянский рабочий» № 192 от 19.08.1980 г. появилась моя статья:

«В М Е С Т Е   С   А Р Х Е О Л О Г А М И

В течение месяца группа студентов Брянского пединститута принимала участие в археологической экспедиции под Новгородом. Основные работы проходили на знаменитом «Нутном» раскопе, который располагался на месте древнего иноземного гостиного двора.
Раскопки были успешными. Найдены четыре берестяных грамоты, из них две – при непосредственном участии брянских студентов. Кроме берестяных грамот, извлечено много керамических изделий или их фрагментов (XII – XIV веков), а также несколько витых стеклянных браслетов и бронзовых фибул (XII – XIII веков).
Своим участием в экспедиции брянцы способствовали укреплению традиционных связей с крупнейшим вузом страны – Московским университетом имени М.В.Ломоносова».

9. Поездка в Гомель.

Вернувшись из экспедиции домой, я обнаружил, что мои мама и папа пребывают в смятении.
– Что случилось? – спросил я.
Мама сбивчиво объяснила, что вот «Лариса собралась и уехала в Гомель, на мою родину!»
Я, честно говоря, обрадовался. Лариса меня просто замучила. Да и понятно, что разнополые не могут жить нормально в одной комнате! Вечерами, когда мне хотелось спать, приходили Ларисыны «друзья», и я был вынужден сидеть подолгу на кухне. Последним из её друзей был некий Саша Мелихов, который так надоел мне, что я уже не знал, что делать!
Я навёл справки. Оказалось, что Ларисын «жених» не был призван на службу в армию потому, что «ссался» в постель по ночам!  Это при том, что она заканчивала техникум и оставались только госэкзамены. К тому времени она считалась «Ударницей коммунистического труда» и была депутатом Брянского районного Совета.
В общем, по просьбе матери я выехал в Гомель, чтобы разобраться с ситуацией вокруг моей сестры.
Тогда она жила на квартире двоюродной сестры моей матери – Курилиной Людмилы Пантелеевны.
Я приехал по адресу моей двоюродной тётки и встретился с Ларисой. Оказалось, что она была беременна.
– Так где ты забеременела? – спросил я. – В Сельцо или здесь?
– Здесь, – ответила Лариса, – я переспала с офицером местной воинской части – Грачёвым – и от него вот это…
В Гомеле у нас было немало родственников. Самым старшим из моих братьев был Юра Курилин. Я и связался с ним. Пока Лариса спала до двенадцати часов дня в выходные дни, как это было свойственно ей, мы с Юрой уже сходили в пивнушку, где приняли по паре бокалов пива, после чего направились в воинскую часть к  офицеру Грачёву, о котором говорила Лариса.
Когда мы прибыли туда, Юра попросил меня остаться на проходной, а сам устремился в часть для «разборок». Я сидел на скамье на контрольно-пропускном пункте и ждал.
Наконец, объявился Юра. Он был спокоен. – Биться с Грачёвым за Ларису бессмысленно, – сказал он. – Я точно выяснил, что он – не отец! Лариса приехала сюда, уже будучи беременной!
История закончилась тем, что Лариса сделала аборт. Как потом я узнал, деньги на производство операции выделил Грачёв, но оплачивала всё Лариса, ибо мой брат Юра, получив «мзду», присвоил её себе. Это было характерно для моих гомельских родственников, которые называли себя «дворянами». Об этом я узнал уже намного позже.
А в то время мы посетили ресторан «Гомель», где работала официанткой жена брата Юры. Мы хорошо выпили, закусили, но счёт оплатил я.
Потом Лариса устраивалась на Завод пусковых двигателей, и я вместе с ней проходил весь этот этап. Главное – была медицинская комиссия. Поскольку Лариса только что сделала аборт, были сомнения. Но гинеколог, обследовав её, написала: «Здорова». А когда в отделе кадров увидели её депутатское удостоверение, её приняли без всяких рассуждений.
На другой день я уехал домой. Перед этим мы с Юрой Курилиным провели прощальный вечер в ресторане. Он обещал мне, что всегда поможет Ларисе и поддержит её. Мы заказали скромный ужин с неплохой выпивкой, а когда настало время платить по счёту, я небрежным видом показал Юре, что пришла его пора, и он, без лишних слов, расплатился. А я уехал домой в расстроенных чувствах, понимая, что Лариса опять обманула меня и оказалась в трудной ситуации.
По прибытии домой я успокоил маму, сказав ей, что «у Ларисы всё в порядке»!
А тут пришло внезапное сообщение от Кости Горбачёва: «Срочно выезжай на свадьбу!»
Я поговорил с родителями, ведь на свадьбу нужно было представить подарки. Мать посмотрела в шкаф и достала оттуда хрустальные стаканы – предмет тогдашней моды.  А тётя Рая выделила из своих «богатств» питьевой рог из розового хрусталя. – Подари это своему другу, – сказала она.
 Итак, я уехал в Унечу, был встречен Костей и по прибытии, подарил ему то, что мог, поздравив с защитой диссертации, о чём он до этого сообщил мне. Я участвовал в его работе, поскольку один сезон после сессии переводил ему с английскому на русский очень много текстов по печам с вынужденной конвекцией, за что Костя прислал мне автореферат с благодарственной надписью.
Свадьба, видимо, состоялась ещё раньше в Ленинграде, а в Унече просто отмечалось это событие.  Там присутствовали: отец Кости, Михаил Павлович, родная сестра Кости, Вера с мужем, Сергей Леонтьевич, женский врач из Петрозаводска, его друг детства, прочие родственники из Дятькова, родственники со стороны Костиной жены Шавеко Ольги Николаевны: отец, мать и Ольгин младший брат Александр.
Праздничный стол был очень богат. Не хватало только «птичьего молока». Мы выпивали, хорошо закусывали, произносили тосты за «молодых». В процессе возлияний мы начали петь всевозможные песни. Костя играл на баяне. Неожиданно он попросил меня спеть что-нибудь из Beatles. Я сказал, что это сложно исполнить, но Костя настаивал. Тогда я посоветовал  исполнить песню «Girl», которую можно воспроизвести. Это было принято. Костя заиграл, а я стал петь на английском языке. Все были очень довольны, а я вышел в коридор «по нужде». Я был в сильном подпитии и, возвращаясь, пошёл к своему месту. Неожиданно я ощутил сильный удар в челюсть и рухнул. В голове мелькали искры.
Только через некоторое время я очнулся на диване. Рядом сидел Сергей Чубаков.
– Что случилось? – спросил я, очнувшись.
– Да вот, тебя вырубил один дятьковский жлоб из Костиной родни, – ответил тот.
– За что?! – возмутился я. – Я же ничего ему не сделал!
– Сиди и не дёргайся! – сказал Сергей. – За тебя их отсюда и попёрли! Они уезжают.
Действительно, когда мы вернулись к столу, дятьковской родни уже не было. Осталась только одна девушка из Дятьково по имени Алла, двоюродная сестра Кости.
Она очень понравилась мне. Я танцевал с ней во время свадьбы и чувствовал сильное волнение: от красивой, стройной девушки исходил тонкий аромат каких-то неведомых мне духов, вероятно, французских.
На следующий день я побывал у родных Костиной жены: его матери Екатерины Семёновны, которая была учительницей литературы, и отца, Николая Дмитриевича,  заведующего базаром посёлка, отставного майора милиции. Мы долго говорили о жизни, о прошедшей войне, и Екатерина Семёновна рассказала мне, как в Унечу входили немецкие войска. – Они так стремительно ворвались в посёлок, что наши войска просто растерялись, – говорила она. – Так вот, один комиссар послал молодого солдата с винтовкой на прорвавшиеся танки. Я сказала этому комиссару: – Что же вы делаете?! Разве он остановит танки?
На это комиссар ответил: «Ничего, женщина, не остановит, так погибнет! Гавриков всегда хватит!»
А Николай Дмитриевич рассказал, как наши воины хозяйничали в захваченной Германии, а он лично, ворвавшись в немецкий госпиталь, отнял у немецкого генерала-врача дорогие часы, на которых тот фиксировал время операции с раненным.
На другой день мы ещё раз достойно отметили свадьбу Кости с Ольгой, а уже на следующий день съездили на машинах на реку Ипуть – порыбачить.
Я помню только, что вода в реке, как лесная, имела коричневый цвет, и мы наловили очень немного рыбёшки – несколько окуньков – после чего уехали назад в Унечу.
10. Последний курс.

По прибытии в Сельцо я стал ходить в лес по грибы, чтобы как-то заполнить бездеятельное время. Неожиданно мне пришло письмо от той самой красавицы Аллочки из Дятькова, которая предложила мне переписываться с ней. Письмо благоухало запомнившимися мне духами. Я очень обрадовался и написал на её обратный адрес – общежитие Брянского института транспортного машиностроения, где она училась на третьем курсе – своё письмо, в котором выразил согласие переписываться с ней, надеясь на более близкое знакомство.
Но переписка скоро прервалась. Я успел отправить только 3 письма. На последнее она не ответила.
Я посчитал, что она не захотела общаться со мной и нашла себе более достойного приятеля. Я очень критично относился к своей персоне и считал, что не нравлюсь девушкам. Поэтому перенёс случившееся спокойно. Впоследствии я ещё больше «успокоился», узнав, что в то время, когда я отсылал последнее письмо, она с матерью была в Москве, где они навещали родственников. Об этом я узнал от Кости. Он рассказал, что Аллочка с матерью посетили молодую семью – дочь их дяди с мужем, то есть двоюродную сестру Аллы. Вот эта молодая женщина предложила матери Аллы сходить на ближайший рынок. Они ушли вдвоём, а Алла осталась наедине с сестриным мужем. По дороге двоюродная сестра спохватилась: забыла дома кошелёк. Они поспешно вернулись и, войдя в квартиру, обнаружили красавицу Аллочку в кровати с чужим мужем! Произошёл серьёзный скандал, после чего гости были вынуждены с позором покинуть своих родственников! Рассказывая это, Костя хохотал, как безумный, с хрипом и выпучив глаза. Мне же было не до смеха. Вспомнилась блатная песня «Моя с первого взгляда любовь»…
Но вот наступил сентябрь, и мы приступили к занятиям. У нас сменился декан. Им стала приезжая откуда-то из Восточной Сибири, или даже Дальнего Востока, кандидат исторических наук Сопова Н.М. Узнав о переизбрании Евсеенко, мы откровенно обрадовались. Новый декан преподавала древнюю историю и, практически, не вникала в жизнь старшекурсников.
Нас это вполне устраивало. Вместе с тем, новая руководительница деканата решила провести во дворе института воскресник. Пришлось 14 сентября в выходной день выезжать в институт.
Погода была прекрасная, стояла так называемая «золотая осень», мы быстро убрали скопившийся за зданием института строительный мусор, и вскоре я уже ехал на электричке домой, мысленно обдумывая прошедшие события. Но по прибытии в Сельцо, я обратил внимание на огромные толпы людей, бегущих к стадиону. – Что там случилось? – подумал я. – Неужели какой праздник? Ведь сегодня 14 сентября? Ничего вроде нет…
Я решил подойти к стадиону и увидел, как туда проходят с билетами люди, а со стороны трибун доносятся громкие крики. – Привет, Костя! – услышал я знакомый голос за спиной и обернулся: ко мне подходил мой бывший сосед и друг детства Саша Щербаков. Я удивился: почему на стадион сбежалось всё Сельцо? И он сказал, что приехала к нам сборная ветеранов СССР. – Они вот уже провели первый тайм против нашего «Сокола» и пока – ноль-ноль! Хочешь пройти бесплатно? – И он протянул мне контрамарку. Я поблагодарил его, взял билет (хотя вполне мог воспользоваться своим милицейским удостоверением), и мы вместе прошли через контроль к трибунам. А там – негде было яблоку упасть, поэтому я не стал искать сидячее место, а решил пройтись по асфальтовой дорожке, окружавшей стадион. Я узнал среди игроков ветеранской сборной СССР вратаря – Владимира Маслаченко, нескольких известных игроков – например, Виктора Шустикова. Пожилые футболисты передвигались довольно медленно и больше старались показывать свою технику. Они выглядели довольно смешно: полноватые, лысые, с большими животами и кривыми ногами. Молодые ребята из сельцовского «Сокола», конечно же, легко обгоняли их, но технически переиграть не могли. Такое было впечатление, что ветераны просто отбывали своё время, а сельцовцы бегали, как угорелые, но ничего не могли поделать. Среди них отличался наибольшим проворством мой бывший товарищ по классу – Сергей Павлов – который считался лучшим футболистом команды. Он даже иногда «прорывался» к воротам ветеранов, но те не давали ему произвести удар. А однажды он сумел проскочить защиту ветеранов, стадион ахнул, но мяч пролетел выше ворот. А будущий именитый спортивный комментатор Владимир Маслаченко даже не пошевелился. Мне показалось, что он в этот момент зевнул. Так и закончился этот матч – безрезультатно – а я, вернувшись домой, поужинал и лёг спать. Сначала что-то не спалось, но я стал вспоминать эпизоды увиденного на стадионе матча и буквально «провалился», погрузившись в сон.
В понедельник я вышел на занятия, но вдруг неожиданно меня вызвал Юрий Михайлович Шашков на кафедру истории, где Юрий Борисович Колосов предложил мне «поработать учителем истории в школе № 38 Брянска».
Я удивился: – А когда я в этом случае буду учиться?
– Не волнуйся, Костя, – сказал Юрий Борисович, – ты будешь заниматься только со старшеклассниками, учениками десятого класса. Мы сделаем тебе специальный график со свободным посещением лекций и практических занятий! К тому же там у тебя будут уроки не каждый день, а два раза в неделю. Я думаю, что ты со своими способностями, справишься с этим делом! Не волнуйся, вопрос решён самим ректором по просьбе Володарского райкома КПСС. В той школе случилось «чепе»: внезапно умер один из лучших учителей и подавать заявку на нового специалиста поздно. Поэтому поезжай в Володарский район, отыщи школу, и я тебе сейчас дам её координаты и сведения, как до неё добираться.
Так я стал учителем средней школы № 38, располагавшейся близ известного фосфоритного завода в Володарском районе города. Я быстро нашёл эту школу, потому как туда постоянно ходили автобусы рейса № 2 от Набережной или железнодорожного вокзала Брянск I. Поэтому когда я приезжал из дома, я ехал от вокзала, а когда мне нужно было в город, я доезжал до Набережной. Было бы удобно, если бы не даль.
Остановка находилась неподалёку от школы, но нужно было в первый раз найти наиболее удобный путь. По совету пассажиров, с которыми я впервые ехал, мне следовало выйти до остановки «Фосфоритный завод». Так я и сделал. Выйдя оттуда, я обогнул группу домов и увидел издалека большое двухэтажное здание. – Это и есть та самая школа! – догадался я и пошёл вперёд, обойдя здание. Прямо напротив центрального входа в школу располагался большой дворец – Дом культуры фосфоритного завода. Я вошёл в школу и оказался в типичном школьном вестибюле с вешалкой и уборщицами, «драившими» полы. Поднявшись наверх, я увидел большую дверь с табличкой «Учительская». Как раз зазвенел последний звонок, и учительская быстро заполнилась учителями. Увидев меня, они пришли в замешательство. Но их успокоила высокая красивая женщина лет сорока пяти, одетая в строгий женский костюм тёмного цвета, которая подошла ко мне и представила учителям: – Это Сычев Константин Владимирович! – громко сказала она, и я понял, что она «в курсе событий». – Он – студент пятого курса Брянского пединститута и теперь будет вести историю-обществоведение в наших выпускных классах!
Учителя дружно зааплодировали. А директриса, взяв меня под руку, повела с собой в директорский кабинет. За ней следовал смуглый мужчина, напоминавший лицом известного итальянского актёра Адриано Чиллентано.
Когда мы уселись втроём в её кабинете, директриса представилась: – Меня зовут Зинаида Яковлевна Марухненко, а вот перед вами и завуч – Виталий Иванович Бугаенко! Он сейчас согласует с вами расписание занятий и введёт в курс дела.
Мы недолго говорили. Я понял, что буду приезжать в школу по средам и пятницам, и приступлю к занятиям с 17 сентября. У меня будет всего два класса с литерами «А» и «Б», поскольку десятиклассников в школе больше не было.
Итак, встав рано утром в среду, я сел на электричку Жуковка–Брянск, доехал до вокзала, пересел на автобус № 2 и через полчаса уже был в школе.
Посидев в учительской и познакомившись с педагогами, я после первого звонка устремился в 10 «А». Когда я вошёл в сопровождении Зинаиды Яковлевны, дети встали.
– Ребята! – сказала директриса. – Я представляю вам нового учителя истории и обществоведения – Сычева Константина Владимировича. Он опытный историк, знающий специалист, поэтому, прошу, как говориться «любить его и жаловать!»
И она, оставив меня наедине с классом, удалилась. Я огляделся и достав журнал, стал знакомиться с рослыми, симпатичными юношами и девушками. Как я узнал, они все были детьми работников местного завода. Я побеседовал с ними, как с равными, рассказал интересные случаи из жизни, словом, «вошёл в контакт». Старшеклассники охотно беседовали со мной, задавали вопросы и, как я понял после звонка об окончании урока, они остались довольны, что пришёл к ним именно я.
Примерно также прошло знакомство и с 10-м «Б».
Я быстро взял «быка за рога» и сразу же внедрил свой метод преподавания. Он заключался в том, что я не давал ученикам домашних заданий, а весь учебный процесс вёл непосредственно на уроках. Я, правда, сильно уставал, ввиду интенсивности работы, но дети были довольны и хорошо занимались, в результате чего их успеваемость по истории и обществоведению резко пошла вверх. Видя такие высокие баллы, ко мне на занятия зачастили учителя истории, завуч и даже сама директриса. Но они, выслушав ответы учеников на программные вопросы, увидев их охотную и энергичную работу на уроках, поняли, что оценки за их знания справедливы. И вскоре мне уже никто не мешал спокойно работать одному. За один день я давал пять уроков – по два урока  истории в каждом классе и по одному уроку обществоведения в одном из классов. Получалась 10-ти часовая учебная неделя.
Так и тянулась моя жизнь, когда сочетались учёба в институте с преподаванием в школе. Зато в жизни моих друзей случились перемены. Во время распределения общежитий не выделили комнату Митричу и Киреичу. В то же время Царь получил место, поскольку за весь минувший год ничего не натворил. Я уже не помню, чем неугодили начальству мои друзья, но им пришлось снимать жильё в частной квартире неподалёку от Площади Партизан. Я периодически наведывался к ним на квартиру, и мы не один раз распивали с ними спиртные напитки. Заезжал туда и Георгич, который уже учился на заочном отделении в Смоленске, а работал в Жуковке в местной школе-интернате. Он похвалялся своими педагогическими успехами. – Они тихо сидят у меня! – говорил он о своих подопечных. – Знают, что если кто только пикнет, я ему сразу же вмочу! – И он показывал нам свой огромный, видавший виды кулак.
Неожиданно проявил себя с иной стороны Сергей Платонов. До сего времени он считался лучшим студентом-внештатником, потому что выявил столько «правонарушений», что наши милицейские начальники не могли ни нарадоваться! Как-то он подошёл ко мне на перерыве после одного из занятий и предложил съездить на Брянский мясокомбинат. – Там нам продадут любую колбасу по государственной цене! А «Московскую летнюю», вообще по три рубля с полтиной.
Я давно не помнил даже запаха этой очень вкусной колбасы и поэтому сразу же согласился. Мы бросили занятия, сообщив старосте, что «вызвали в милицию» и поехали на Брянск II. Ездили мы бесплатно, потому как все работники милиции имели право на бесплатный проезд в общественном транспорте. Достаточно было предъявить кондуктору милицейское удостоверение.
…Когда мы приехали на мясокомбинат, располагавшийся на окраине Фокинского района, Платонов решительно повёл меня на завод. Мы свободно прошли проходную. Сергей небрежно кивнул головой вахтёру, а тот любезно поклонился, сказав: – Здравствуйте, товарищ капитан!
Его слова удивили меня. Но я промолчал, видя как подобострастно улыбаются моему товарищу встречающие его работники: видимо Сергей был здесь завсегдатаем!
Вот мы прошли широкий тёмный коридор и повернули в сторону какого-то кабинета, обитого тёмным дермантином. – Здесь кладовая! – сказал Сергей, открывая дверь. – Заходи!
В полуподвальном помещении, насквозь пропахшем дымом и копчёностями, за большим письменным столом сидела полная краснолицая женщина, лет пятидесяти, которая что-то записывала в большую амбарную книгу.
Увидев нас, она заулыбалась: – Здравствуйте товарищи! Рада вас видеть!
– Да мы тоже рады! – буркнул Сергей. – Вот только некогда рассусоливать! Доставайте всё, о чём мы говорили!
Женщина засуетилась и вынула из-за какого-то стеллажа большую сумку. – Здесь всё! – сказала она. – Только не обессудьте, «Докторской» колбасы сегодня нет!
– А «Московская летняя»? – спросил Платонов.
– Это – всегда пожалуйста! – улыбнулась женщина. – Забирайте!
Сергей открыл сумку. Чего там только не было: и копчёные окорока, и сосиски, и различные колбасы!
– Сколько ты возьмёшь колбасы? – спросил Сергей.
– Да палки четыре «Московской», – ответил я. – Сколько я должен?
– Да какие там долги? – засуетилась заведующая кладовой. – Свои люди…
– Нет, я не привык быть должником! – сказал я. – Сколько?
– Ну, что ж, – смутилась женщина и потянулась к счетам. Окинув её опытным глазом, я понял, что она лишь создаёт видимость подсчёта.
– Так, – донёсся до меня её голос. – С вас восемь-пятьдесят!
Я достал деньги, расплатился и положил к себе в портфель четыре палки заветной колбасы. Сергей же полностью высыпал всё содержимое толстой сумки в свою плотную суму и вежливо попрощался с хозяйкой. – Спасибо, Ивановна! – сказал он. – А с меня расчёт потом!
Когда мы вышли с территории завода, я стал отчитывать Сергея. – Ты что, офуел! – возмущался я. – Какой из тебя капитан? И почему ты не расплатился с кладовщицей?
– А потому, – усмехнулся Сергей, – что здесь у них – «золотое дно»! Они тащат всё, что плохо лежит! Да и как не таскать? В магазинах совсем нет мясопродуктов! А все колбасы и прочие деликатесы прямым ходом идут на Москву! А мы получается – не люди! Снабжают особыми пайками партийную, профсоюзную и комсомольскую сволочь, а мы и наши родные, всю жизнь проработав, ни разу не съели хорошей колбасы! А ты вот теперь попробуешь!
– Смотри, Сергей, «залетишь» ты с этим! – пробормотал я, чувствуя его правоту.
В тот же вечер я доставил колбасу домой и убедился, что ещё ни разу в жизни не ел такой вкуснятины. Родители были тоже довольны, особенно узнав про дешевизну.
Прошло ещё несколько дней. Стало холодать, и я перешёл на осеннюю одежду.
Приближалась зима, становилось всё холодней и холодней.
Уже в начале октября иногда выпадал снег, и я оделся в зимний полушубок, представлявший из себя фабрично выделанную козью шкуру. Это была часть зимней униформы гражданских лётчиков, и мой отец купил её для меня у знакомого кладовщика воинской лётной части.
И вот я, гордо выходя из троллейбуса, величественно приближался к институту. Вдруг я увидел стоявших у ступенек нашего здания троих моих друзей – Митрича, Киреича и Георгича. У меня сложилось первое впечатление, что они не собираются заходить в институт. Их мрачные лица как бы окаменели, а у Киреича даже сиял здоровенный синяк под глазом.
– Что случилось?! – вскричал я в изумлении. – Неужели побывали в «мойке»?
– Именно так! – буркнул Юра Болтушный. – Я пришёл к ним на квартиру, и мы выжрали по полбутылке водки, сдобрив ещё и пивом! А потом пошли гулять в сторону Набережной… А там ехала «ментовка»… Ну, вот, нас и схватили!
– Поменьше бы ты бисдил! – возмутился Митрич. – Нехрена было спорить с ментами!
– Так у вас же были милицейские удостоверения? – удивился я. – Вот и предъявили бы их! Никто бы вас не тронул.
– А я не ношу это удостоверение, – пробормотал Митрич, и я вспомнил, что он так ни разу и не побыл «в деле».
– А я забыл удостоверение дома, потому как уже давно не ходил в милицию! – покачал головой Андрей.
– Да, плохо ваше дело! – сказал я с грустью. – Но, думаю, что всё поправимо!
Товарищи посмотрели на меня с изумлением.
– Я сейчас не пойду на занятия, – буркнул я, – а поеду в милицию – разбираться! Вы заплатили за пребывание в вытрезвителе?
– Заплатили! – промолвил с горечью Георгич. – Деньги у нас были! А теперь уже нет! Зато вот квитанции остались! – И он протянул мне три измятых бумажки.
– Тогда собирайтесь со мной! Будем искать выход! Да прихватите денег: придётся ставить выпивку начальству!
– А я поеду домой! – грустно молвил Георгич. – Я и так заплатил за них в «мойке»! Теперь – их очередь!
И мы поехали во вневедомственную охрану, располагавшуюся на Брянской горке вблизи тюрьмы. Я пошёл один к Шатохину, а ребят оставил в вестибюле: ждать результатов. Было утро, и Шатохин только что приступил к работе. Я вошёл и поздоровался. – Здорово, коли не шутишь! – громко ответил старший лейтенант. – Зачем пожаловал? Мы же теперь не в ОБХСС?
– Да вот, Александр Григорьевич, я по поводу попадания в вытрезвитель!
– Что? – рассмеялся он. – Так ты, вроде бы, не злоупотребляешь?
– Да я не за себя!
– А за кого? У нас тут не служба милосердия!
– Да за наших же ребят! – И я назвал фамилии троих.
– Ну, двоих я помню, хотя они редко приходили к нам на задания! Я помню, что выписывал им удостоверения. А вот про Болтушного не знаю…
– Но это же наш парень, Александр Григорьевич! Помогите!
– Ладно, – смягчился Шатохин. – Пусть идут в вытрезвитель и проверят, не осталось ли у них долгов! А квитанции ни о чём не говорят! Они выписывают их даже, если не уплачена вся сумма. А после расчёта, идите…Сейчас я позвоню!
Он набрал телефонный номер. – Таня, привет! – заговорил он с незримой собеседницей. – Тут к тебе должны придти бумаги…Да, на троих парней, студентов…
Так! Ещё не было? Да, они попали вчера вечером туда, на Пионерскую… Так, хорошо, я всё понял! Тогда поможешь им? Я в накладе не останусь!
– А теперь, – Шатохин положил трубку и посмотрел на меня, – идите, как я уже сказал, в вытрезвитель и расплатитесь. Потом, где-то часам к двум, приходите в Советское отделение милиции в кабинет… С собой возьмите бутылку хорошего коньяку и коробку дорогих конфет. Там есть такая Таня… Она в курсе. Отдадите сказанное и получите свои бумаги. Разорвёте их на мелкие клочки и на этом – точка!
– Я всё понял, – кивнул я головой, – но нужно рассчитаться и с вами. Мы же не жлобы какие. Что надо взять?
– Ну возьмите водки, там, консервов каких-нибудь, словом, закусь! Сами там разберётесь…И приходите сюда часам к четырём-пяти…
– А сколько водки? Бутылку, две…пять?
– Ну, пять, я думаю, хватит. Мы же не одни будем…
Я спустился в вестибюль, где меня с нетерпением ждали Киреич и Митрич.
– Пошли на улицу. Там поговорим! – сказал я весело.
– Когда мы отошли от милицейского здания, я сказал: – Ну, что, готовьте денежки! Ваше дело улажено!
– Не может быть? – не поверил Митрич. – И сколько же мы должны заплатить?
Я рассказал о своей беседе с Шатохиным. Посчитали, оказалось, что можно вложиться примерно в пятьдесят рублей.
– Неужели этого хватит? – усомнился Киреич.
– Ну, вот смотрите. За «мойку», если вы не всё уплатили, доплата будет вряд ли больше «десятки». За коньяк придётся выложить рублей десять, хотя есть и подешевле, за восемь рублей, за пять бутылок водки – двадцать пять рублей, за коробку конфет «Ассорти» – не больше пяти рублей, да за закуску – рублей пять! Итого по максимуму – 55 рублей! Но это по максимуму!
– Пойдёт! – кивнул головой Митрич. – За такое дело и «стольника» не жалко.
И мы поехали на Пионерскую улицу, где располагался вытрезвитель.
В «мойке» нас встретили не особенно приветливо. – Что вы тут припёрлись? – заорал здоровенный краснорожий сержант. – Чего вам надо?
– Да вот… мы побывали у вас вчера вечером, – пробормотал Киреич, – и хотели бы получить свои бумаги!
– Какие ещё бумаги?! – заорал сержант и забежал за угол. – Товарищ капитан! – ещё громче крикнул он. – Тут пришли ваши вчерашние гости! Бумаги требуют!
Откуда-то из коридора вышел капитан. Он был явно в сильном подпитии.
– Как ваши фамилии? – прохрипел он. Ребята назвали свои фамилии и Болтушного.
– А, помню, помню! – весело сказал капитан. – Так ваши дела мы отослали с оказией в управление! Вы же полностью расплатились за пребывание у нас в гостях! Теперь я уже ничем вам помочь не могу! Разбирайтесь со своими начальниками!
Мы вышли на улицу. – Значит, вы, в самом деле, расплатились с альгвазилами, поэтому расходы уменьшаются, – сказал я. – А теперь пошли покупать коньяк!
Мы зашли в ближайший «Гастроном» и купили поллитровую бутылку какого-то армянского коньяка за двадцать три рубля. Дешевле не было.
– А как быть с конфетами? – вопросил Митрич. – Конфет в коробках нет в продаже! А если попросить мою сестру Татьяну: она может достать, но станет допытываться зачем…
Татьяна, двоюродная сестра Митрича, была известной комсомольской начальницей, хотя училась ещё в пединституте. Её было бы нежелательно информировать о случившемся, ибо не хотелось поучений и назиданий.
– Ладно, есть один выход, – сказал я. – Можно попытаться купить конфеты в ближайшем ресторане «Берёзка».
Мы устремились в это заведение, располагавшееся на перекрёстке улиц Советской и Калинина. К тому времени было уже около двенадцати часов, и публики в «Берёзке» почти не было. Мы сели, заказали по бутылке «Жигулёвского» пива, а я встал и, подойдя к официанту, показал ему своё милицейское удостоверение. Тот вздрогнул.
– Не бойся, – сказал я ему. – Мы просто пришли попить пива, ибо неохота идти в пивнушку. Проверку проводить не будем. Мне только нужна одна коробка самых дорогих конфет «Ассорти». Заплачу, как положено, по государственной цене! Как тебя зовут?
– Славик, – промямлил официант.
– Вот что, Славик, – буркнул я. – Если ты выполнишь мою просьбу, то мы не забудем твой достойный поступок и поможем тебе, если будет надо!
– Конечно, конечно! – сказал повеселевший парень. – Я принесу конфеты! Прямо сейчас!
Не успели мы допить своё пиво, как Славик подошёл к нам с большой коробкой конфет. – Вот, берите! – сказал он. – Это будет как бы мой подарок!
– Мы – не взяточники! – возмутился Андрей. – Называй цену!
– Пять рублей – за конфеты, – робко промолвил официант, – и за пиво…
Мы поблагодарили его, расплатились и ушли.
– Ну что, теперь будем ждать двух часов, а потом пойдём в районный отдел милиции! – бросил я.
…Просидев полтора часа в сквере, мы направились в известное отделение в названный Шатохиным кабинет. Там сидела красивая молодая женщина. Она пристально вгляделась в нас своими пронзительными голубыми глазами: – Так вот вы какие! Ну-ка, называйте свои фамилии. Каждый назвался, а я сказал: – Болтушный! – и протянул полиэтиленовый пакет с коньяком и конфетами. Женщина небрежно заглянула внутрь пакета и рассмеялась: – А вы – не жадные! Спасибо за внимание! А теперь берите свои бумаги, прочитайте и порвите их на мелкие кусочки! Выносить документы отсюда нельзя!
Мы немедленно последовали её совету, и осмотрев кипу своих бумаг, быстро разорвали компрометирующие документы. Я уничтожил «дело» Георгича. Быстро перемешав бумаги, мы бросили их в урну, стоявшую в углу комнаты.
– Огромное вам спасибо! – выкрикнули мы хором и быстро покинули кабинет.
Оказавшись на улице, парни заулыбались. – Наконец-то я понял, что ты действительно сумел помочь нам! Спасибо тебе! – сказал Киреич.
– Ты – настоящий друг! – воскликнул Митрич.
– А теперь, ребята, готовьте водку и закуску, и мы пойдём к нашему дорогому Александру Григорьевичу! – сказал я. – Надо же и его отблагодарить!
– Без проблем! – сказали парни, и мы направились к ближайшему магазину. Но по дороге, когда мы подошли к областному управлению милиции, нам неожиданно встретились Платонов Сергей и Щербаков Олег. Они как раз шли за заданием к Никитину. – Ребята! – сказал я им. – Пойдёмте с нами в магазин. Нас пригласили на вечеринку к Шатохину (Я решил не говорить им о случившемся), и мы хотим купить выпивку и закуску.
– Ну, что ж! – обрадовались ребята. – Поехали в «Гастроном»!
Мы быстро добрались на троллейбусе до известного объекта, и вскоре я держал в руках огромный портфель-сумку, битком набитый бутылками и всякой снедью. Но когда я предложил поехать в управление вневедомственной охраны, Киреич и Митрич наотрез отказались последовать за нами. – Нам на сегодня хватит! – сказал Митрич. – До сих пор мутит от пережитого! Поедем лучше на квартиру отдыхать! Спасибо за всё!
И они удалились.
– За что они тебя благодарили? – пробормотал Платонов, хитро прищурив глаза. Он явно догадывался, в чём дело.
– Да так, – отмахнулся я. – Их дела мне неинтересны. Поехали лучше к Григоричу!
Несмотря на то что мы прибыли в управление раньше установленного времени, Александр Григорьевич был доволен.
– Что, выпутались из истории? – спросил он весело. Я приставил палец ко рту, подавая знак, что нечего распространяться о произошедшем.
Шатохин меня понял и спросил: – Так зачем вы пришли?
– Чтобы отметить день святого Георгия! – ответил я. – Извиняюсь, что пришли раньше! Спешили «хорошо посидеть»!
– Ладно, – усмехнулся старший лейтенант. – Время позволяет. Начальства нет: уехали в Москву. Остался только мой шеф, Михалыч. Вот с ним мы и посидим!
Он открыл дверь внутреннего кабинета и громко крикнул: – Михалыч! Давай, заходи! У нас есть с чем провести время!
Из упомянутого кабинета вышел седоватый подполковник, приветливо с нами поздоровался, подошёл к двери и защёлкнул замок. – Накрывайте на стол! – распорядился он. И мы тут же открыли портфель, извлекая на свет Божий всё, что там было.
– Молодцы! – сказал Шатохин, осмотрев уставленный бутылками и закусками стол. – Вы достойно расплатились за всё сделанное!
И мы приступили к трапезе.
Поскольку водки было предостаточно, мы довольно быстро захмелели. Но я старался первое время держаться, наливал себе поменьше, а офицерам и своим друзьям побольше, но закусывал мало, так как после беготни по всем местам пропал аппетит. В результате я опьянел настолько сильно, что почувствовал себя плохо. Пришлось открывать дверь и бежать в местный туалет.
…Очнулся я на диване у Шатохина уже в девять вечера. А сидевшие за столом всё ещё продолжали трапезу. Наконец, все упились и стали вставать. Я с трудом поднялся и, мало что соображая, попёрся к выходу. За меня ухватились Олег и Сергей, выводя из милиции под руки. Дежурный милиционер, сидевший на вахте подскочил. – Кто это так набрался?! – вскричал он.
– Да это командировочный из Гомеля! – сказал спокойно Олег. – Он приехал по обмену опытом!
– А, тогда понятно, – пробормотал лейтенант и вновь уселся в кресло дежурного. А мы вышли на улицу. Я смутно помню, как мы стояли в троллейбусе и едва держались за поручни. Рядом с Платоновым остановился какой-то «кристально чистый» человек, который стал нудно разъяснять ему, что «пьянствовать, да ещё таким молодым людям, позор!» Он бы ещё долго говорил, но Сергей неожиданно с шумом блеванул ему в лицо и забил ему рвотной массой ноздри и рот. Тот отскочил в сторону и стал блевать в углу троллейбуса. В этот момент мы приехали к студенческому общежитию и вышли на остановке. Я почувствовал себя после поездки значительно лучше и уже без помощи товарищей прошёл в общежитие (где в это время, слава Богу, не было злобной комендантши Скогоревой), и завалился на чью-то свободную постель, быстро погрузившись в сон.
Дальше всё пошло по-прежнему. Я продолжал совмещать «полезное с приятным» – учёбу и преподавание в школе, а также периодическое дежурство в милиции. За хорошую работу по профилактике преступлений мы неоднократно получали благодарности от своего милицейского руководства. Об этом даже написали 24 октября 1980 года в институтской малотиражке «Учитель» в статье «Горячие сердца». Вот цитата оттуда: «Старший инспектор городского УВД А.В.Никитин говорит, что наши ребята «молодцы», и искренне благодарит студента литфака Н.Полякова, историка К.Сычева и всех их товарищей».  Но вот в статье не было сказано ни слова о лучшем нашем внештатном сотруднике – Сергее Платонове. И это было связано с очень неприятным делом…
Как-то я пришёл в отделение и увидел в кабинете Никитина Киреича, который сидел у стены на стуле, согнувшись и опустив голову на колени.
Я поздоровался и с удивлением спросил: – Что такое случилось? А где Сергей Платонов? Они же вместе с Андреем уехали на задание?
– Твой Сергей не оправдал наших надежд! – грустно молвил Анатолий Владимирович. – А какой был оперативник! Но, как говориться, хорошо, что его вовремя раскусили! Я только что отобрал у него удостоверение и выставил его за дверь! Нам не нужны проходимцы и мошенники!
– Так что произошло? – пробормотал я, вспомнив о мясокомбинате. – Что он такого натворил?
– Об этом тебе расскажет твой товарищ, Атапин! – бросил Никитин. – Идите сейчас домой! На сегодня все задания отменяются! Будем расхлёбывать ту кашу, которую заварил ваш Сергей!
Мы немедленно вышли и направились на квартиру, которую снимали Киреич (Андрей) и Митрич, по пути посетив «Гастроном» и захватив несколько бутылей молдавского крепкого вина «Изабелла».
По дороге Андрей поведал мне о произошедшем. По заданию Никитина они с Платоновым выехали на Брянский мясокомбинат, где, как я знал, Сергей был завсегдатаем. Но Андрей там не был ни разу. Поэтому Платонов оставил его на проходной и предложил дождаться своего возвращения. Киреич почти полчаса простоял, как он сказал, без толку, как вдруг неожиданно увидел Сергея, возвращающегося к вахте с большой сумкой в руках. Почему-то он показался Андрею «непомерно толстым». Сергей уже был близко, как вдруг внезапно раздался громкий крик вахтёрши. – Я глянул на Платона, – сказал Киреич. – и вдруг увидел, как у того из брючной ширинки, где помещается мужское начало, вдруг полезло что-то длинное и красное! Я с начала подумал, как и вахтёрша, что это его «прибор», но вскоре стало ясно, что это пробилась, оторвав пуговицу, копчёная колбаса! Пока на проходной разбирались, Сергей, переполненный мясопродуктами, быстро выскочил на улицу и крикнул мне: «Киреич! Беги!» Мы промчались, как сумасшедшие, и сели в первый же троллейбус, а пассажиры, видевшие, как Платон удерживает рукой торчавшую из ширинки колбасу, громко хохотали! Тем не менее, нас никто не преследовал, и мы благополучно приехали в самый центр, где Платон куда-то вышел и попросил меня подождать его. Он вернулся очень быстро, уже в прежней комплекции, но с заметно похудевшей сумкой.
  Мы пошли в отдел к Никитину, и тот стал кричать на Платона: «Ах, ты, негодяй! Что ты себе позволяешь? Вытаскивай всё, что наворовал!»
Серёга раскрыл портфель-сумку и выложил на стол весьма скромный набор колбас. «И это всё?! – возмутился Анатолий Владимирович. – И ты именно из-за этого опозорил наш отдел?!» Он ещё долго ругался, но потом успокоился, потребовал у Платона удостоверение, а когда тот положил документ на стол, последовал приказ: «Вон отсюда и чтобы ноги твоей больше здесь не было!»
– И грустно и смешно! – сказал я, когда Киреич подытожил свой рассказ. – Я как чувствовал, что он дорвётся до такого финала!
Придя в квартиру, где уже пребывали Митрич, Царь, Илларионов Паша и Света Пасынкова, мы выставили бутылки с вином и в процессе возлияния рассказали эту историю товарищам, которые с хохотом воспринимали каждый эпизод из похождений Платонова.
Так закончилась милицейская служба нашего знаменитого «внештатника».
По-тихоньку подходил к концу предпоследний семестр. А в школе – первое полугодие. Мои ученики работали очень добросовестно. Неожиданно, где-то в декабре, в школу приехал Селифонов Дмитрий Алексеевич, наш новый преподаватель одной из педагогических дисциплин. Он был до этого учителем средней школы и вот его пригласили к нам. В принципе, его лекции были нам совершенно не нужны, потому как имелись хорошие учебники по этому предмету. Обычно мы дремали на его лекциях, хотя он был не самым слабым преподавателем. Так вот, он решил проверить качество моей работы и побывал у меня на уроке. Я старался и провёл одно из самых лучших своих занятий. Но Дмитрий Алексеевич сказал, что «урок, конечно, соответствует тематике и достиг поставленной цели, но качество преподавания оставляет желать лучшего!»
Он строго раскритиковал мои «нововведения», отметив, что «нужно обязательно задавать на дом учебный материал, чтобы дети работали и дома, а не слонялись по улицам».
Я «полностью согласился» с его мнением, хотя прекрасно понимал, что и при задании на дом дети будут «слоняться» по улицам!
В довершение своих поучений опытный педагог пригласил меня на следующий день на свой урок, поскольку он ещё некоторое время совмещал работу преподавателя с учительской. Школа, где он преподавал историю, располагалась в том же Володарском районе Брянска, где и моя. Я последовал его совету и прибыл на самое последнее в тот день его занятие – где-то в конце рабочего дня.
Я с трудом высидел на этом уроке, поскольку было очень скучно и неинтересно, дети зевали, а учитель постоянно повторял: «Э-э-э! Ну-у-у! Так сказать…»
Этих слов было больше, чем в рассказе по теме. Но дети сидели тихо, ибо, как я понял, они уже привыкли к такой манере подачи материала и не мыслили ничего лучше.
Наконец, урок закончился, дети ушли, а мы остались один на один с Дмитрием Алексеевичем. Мне очень хотелось высказать всё, что я увидел и услышал на уроке, но потом подумал и решил «не тешить беса». – Урок прошёл очень интересно, – сказал я, – соответствовал методическим требованиям и цель была достигнута! У вас есть чему поучиться!
– Это хорошо, что ты сумел понять, как нужно вести уроки, – сказал довольный Селифонов. – Я всегда готов принять тебя у себя на уроках и, если надо поучиться педагогической мудрости – добро пожаловать!
Потом мы поехали по домам. По дороге в автобусе мы разговорились, и я пожаловался, что после занятий у меня сильно болит голова. На это Дмитрий Алексеевич сказал, что «видимо, у тебя повышается давление! У меня самого, как только возникает 140 на 90, я покупаю бутылку вина и выпиваю стакан. И это помогает!
Я прислушался к его словам и поехал к своим друзьям на снимаемую ими квартиру. По дороге я зашёл в «Гастроном» и обнаружил там, в ликёро-водочном отделе, какое-то крепкое португальское вино в чёрных пузатых бутылках, стоившее около 8 рублей за «пузырь». Деньги у меня были, поскольку я получал зарплату в школе, от пятидесяти до восьмидесяти рублей в месяц, и я купил четыре бутылки этого неизвестного доселе напитка. В то время алкогольные напитки были очень высокого качества. И не всегда дорогие. Так, крепкие молдавские вина («Изабелла», «Портвейн», «Мадера») были очень хорошими! Поэтому вспоминаешь то время с ностальгией.
Когда я привёз португальский «Портвейн», мои друзья – Киреич, Митрич и Георгич (неожиданно приехавший из Жуковки) – были в восторге. Вино оказалось превосходным. Мы посидели, поговорили. Георгич был доволен, что мы «замяли» дело с вытрезвителем. Он ещё послал Киреича в ближайший магазин за бутылкой водки. Тот вовремя принёс этот национальный напиток, ибо к нам в комнату заглянул хозяин квартиры, который «втихаря» от жены попивал с ребятами спиртное. На этот раз ему налили стакан водки. Он спешил, суетился, боялся, что догадается жена, но с удовольствием опрокинул дармовое питьё и быстро вышел, даже не закусывая.
Вечером я сел на троллейбус, добрался до Бежицы, а там на электричке – в Сельцо.   
Наконец, закончилось первое полугодие у моих школьников, они ушли на каникулы, а у нас началась зимняя сессия, с которой у меня не было проблем. Проблемы были только от преподавателей английского, которые открыто занижали мне оценки, что возмущало моих товарищей. Появилась и новая преподавательница – Вященко Людмила Семёновна – которая читала лекции по методике английского языка – такому же скучному предмету, как и методика преподавания истории. Я на сессии пересказал ей содержание учебника, который не учил преподаванию, а прививал отвращение к педагогике,  и получил «хорошо». Также «хорошо» поставила мне Тамара Николаевна Сафронова, заведующая кафедрой английского, которая вела теоретическую грамматику английского языка, тоже нудный и неприятный предмет.
Но ещё не закончилась сессия, как меня вызвали в деканат и проинформировали, что «принято решение освободить вас от занятий в средней школе № 38, потому что впереди предстоит последняя сессия, госэкзамены».
Спорить было бесполезно, и я, сдав очередной экзамен, поехал в школу, чтобы сообщить о столь неожиданном решении местной администрации.
Зинаида Яковлевна, директриса, была неприятно удивлена, когда я рассказал ей об этом. – Где же я найду на последнее полугодие хорошего учителя?! – воскликнула она в сердцах. – Да и дети привыкли к вам, хорошо занимаются, довольны. Вы, один из немногих, кто держит высокую успеваемость!
Возмущён был и завуч – Бугаенко Виталий Иванович.
А я сидел и молчал: на душе «скребли кошки». Неожиданно мне в голову пришла одна мысль. – Зинаида Яковлевна! – сказал я. – Но ведь решения институтской администрации распространяются только на учебное время, а после двух часов я свободен! Могу уходить и раньше! Только в этом случае придётся проводить мои занятия во вторую смену…
– Это не годится, – сказала, подумав, директриса. – У нас нет второй смены. Дети могут понять таковое, как покушение на их права!
– Почему же? – поддержал меня Виталий Иванович. – Мы побеседуем с детьми и постараемся уговорить их на добровольное посещение занятий с двух часов дня. Я так составлю расписание, что до ваших занятий дети смогут сходить домой и пообедать, а потом вновь приступить к занятиям!
– Ох, не знаю, не знаю! – покачала головой Зинаида Яковлевна. – А если они не будут ходить на занятия? Тогда нам достанется от высшей власти! Однако что поделаешь? Давайте попробуем!
Уже закончились каникулы, и дети приступили к занятиям. Я дождался конца последнего урока, и мы с директрисой и завучем вызвали десятиклассников двух классов  в актовый зал.
– Ребята! – начал я вступительную речь. – Так получилось, что у меня со второго полугодия будет работа в дневную смену и, возможно, придётся расстаться с вами. Я, конечно очень сожалею, поскольку хотел дать вам знания исторических дисциплин в полной мере… Но вот так получается…
– Вы что, бросаете нас?! – крикнула вдруг расстроенная Лена Гуенкова, одна из моих лучших учениц.
– Зачем нам тогда эта школа?! – бросил угрюмо Слава Костюченко, один из самых беспокойных парней.
– Что там начальство думает?! – воскликнула Ира Ковалёва, рослая, красивая девушка.
– Мы не согласны! – дружно закричали остальные ученики. – Мы не отпустим Константина Владимировича!
Гвалт был остановлен поднятием руки Зинаиды Яковлевны. – Есть, конечно, один выход, чтобы Константин Владимирович смог продолжать заниматься с вами, но это может вам не понравиться!
– Говорите! – хором возопили старшеклассники. – Что это за выход? Мы со всем согласны!
– А выход такой! – пояснил Виталий Иванович. – Я составлю расписание так, что вы будете два раза в неделю приходить сюда к двум часам дня, как бы во вторую смену. В те дни у вас в первой половине дня будет меньше уроков. Вы сможете пойти домой, пообедать, а потом придёте на занятия! Но это дело добровольно-обязательное. То есть если вы сейчас согласитесь на такие условия, вам придётся не пропускать занятия, ибо у нас есть программа, которую нельзя нарушать!
– Согласны!!! – вскричали сразу повеселевшие ученики. – Мы будем соблюдать ваше расписание! Лишь бы остался Константин Владимирович!
– Есть те, кто не согласен? – спросила директриса. – Поднимите руки!
Но никто рук не поднял. И решение было принято единогласно.
Так я до самых государственных экзаменов оставался учителем в 38-й школе.
Помню, как приехал первый раз к двум часам дня в ближайшую среду. Я сел за учительский стол и стал ждать. Когда до начала урока оставалось десять минут, класс стал наполняться учениками. Я начал урок с 10-м «А» ровно в положенное время. Отсутствовавших не было! В процессе занятия в класс зашёл завуч и проверил вскочивших с места учеников по списку из журнала. – Поразительно! – сказал он. – Нет даже больных! Ну вы и даёте, Константин Владимирович!
Занятие прошло, как всегда весело и активно. Мне казалось, что ребята работали даже лучше, чем в прежнее время. После урока истории я преподал обществоведение, а когда ученики ушли, в классе появились юноши и девушки из 10-го «Б». Опять была стопроцентная посещаемость! И снова в класс заглянул Виталий Иванович, который на сей раз весело улыбался.
Так и пошли наши дальнейшие занятия при отличной посещаемости и активности школьников.
Мне, конечно же, было нелегко совмещать учёбу на последнем курсе, да ещё периодически дежурить в милиции, но я справлялся. Иногда, для разрядки, я наведывался к ребятам, живущим на квартире, и мы распивали всевозможные крепкие напитки.
В процессе учёбы на последнем семестре я стал готовиться к защите дипломной работы по истории СССР. Моим научным руководителем был доктор исторических наук Архипов Владимир Андреевич, один из лучших преподавателей истории института. В отличие от ряда технических вузов, где защищались только дипломный проект или работа, а от государственных экзаменов студенты освобождались, в нашем институте при написании дипломной работы студент освобождался только от одного государственного экзамена – по тому предмету, который был связан с дипломной работой – а остальные экзамены подлежали сдаче на общих основаниях.
Многие студенты, не видя в этом выгоды, отказались писать дипломные работы, но я не испугался трудностей. Моя дипломная работа называлась – «Историческая архитектура Брянской области». Я все пять лет работал по этой теме, собрал обширный материал с фотографиями, рисунками, описанием исторических памятников и исторических событий, связанных с ними. Я даже ездил в Брянский городской комитет по охране памятников истории и культуры, познакомился там с председателем этого органа – известным архитектором Городковым – и по его разрешению выписывал необходимые мне сведения из документов, хранившихся там.
Постепенно материал накапливался, и работа подходила к концу. И в школе дела успешно продвигались, а ученики строго соблюдали достигнутую договорённость.
Наступила весна. Под приветливым солнцем стала пробиваться молодая трава. На деревьях стали распускаться листья. По окончании занятий в школе я часто заходил в оживавший сосновый лес, росший неподалёку. Место было немного заболоченным, но были пеньки, где можно было посидеть. Как-то мы с местным преподавателем, Владимиром Сергеевичем, купили в ближайшем магазине вина и «посидели на природе». Мы обсуждали текущую жизнь, как обычно, политику, учебную работу. Неожиданно, во время разговора, он крикнул: – Костя! Смотри – змея!
Я глянул в сторону его протянутой руки и увидел крупную гадюку, проползавшую шагах в десяти от нас вглубь леса. Я вспомнил укус змеи в Почепе и потянулся к лежавшей поблизости большой сучковатой палке. Но Владимир Сергеевич остановил меня. – Пощади эту несчастную тварь! – сказал он. – Она нам не угрожает, а наоборот спасает свою жизнь! Пусть живёт!
Я успокоился, мы завершили трапезу и разъехались по своим делам.
Больше я никогда не ходил в тот лес, потому что стал испытывать к нему отвращение.
Однажды я решил проведать Наташу Алёхину, проживавшую в том же Володарском районе на улице Георгия Димитрова. У меня был её адрес и даже номер телефона. Чего-то мне захотелось её увидеть. Видимо она всё ещё нравилась мне…
Я зашёл в магазин, купил бутылку «Шампанского» и бутылку водки и поехал на автобусе к местному рынку, стоявшему на упомянутой улице. Выйдя на остановке, я пешком проследовал по известному адресу и уже через несколько минут позвонил в дверь её квартиры. Как я знал, она проживала вместе с мамой и бабушкой.
Дверь открыла бабушка Наташи, я представился, и она впустила меня внутрь.
Наташа была дома и довольно приветливо меня встретила. – С чем пожаловал? – спросила она меня, отводя к себе в маленькую комнату.
– Да вот, собирался ехать домой на электричке, и тут вспомнил, что ты живёшь тут неподалёку. Решил тебя проведать! – тихо ответил я и достал из портфеля-сумки бутылку «Шампанского». – Ты не против?
– Нет, я сегодня не могу пить вино, – возразила она. – Давай, просто посидим, а  я покажу тебе мой фотоальбом. Она достала большой плетёный том и стала показывать мне свои фотографии с детства до нашего времени. На некоторых из них я увидел того самого профессорского сынка, который когда-то ждал Наташу во время демонстрации. Некоторые фотографии Наташа комментировала, некоторые нет. А так разговор не клеился. Я понял, что ни мне, ни ей наша беседа неинтересна. Поэтому я не стал дожидаться, когда возникнет скука и вскоре стал прощаться. – Может хоть чаю попьёшь? – предложила Алёхина. Я посмотрел на неё и понял, что она не очень-то хочет готовить мне чай. – Нет, спасибо! – улыбнулся я. – возьми хотя бы «Шампанское»!
Но хозяйка резко отказалась, и я ушёл со свои напитками. Направляясь к электричке я подумал: – А не напрасно я туда приходил?
Но тут пришла трезвая мысль, что не напрасно. Я понял, что расставлены все точки над i и пора выкинуть мысли об Алёхиной из головы.
Потом, как-то в мае, мы собрались за институтом у рощи «Соловьи» на пикник. Ребята прихватили водки, вина, закусок. Среди нас были и девушки нашего курса – Наташа Левкова, которая мне очень нравилась, Света Пасынкова, Ольга Шипигузова, Наташа Алёхина и другие. Мы выпивали, разговаривали. Не помню о чём шёл разговор, но вдруг Алёхина с ехидцей бросила в мою сторону: – Ты, Костя, кажешься таким смелым, а вот уже старше многих из нас, а всё ещё мальчик!
Ребята переглянулись. – Ну и что, – казалось, – подумали они.
Мне же показалось это оскорбительным, и я ответил, глядя на Наташу: – Зато ты такая молодая, но уже прошла и Рим, и Крым!
Тут засмеялись все, кроме Алёхиной, которая сделала вид, что ничего не услышала. «Пикник» закончился тем, что захмелевший Паша Илларионов, который к тому времени уже перевёлся на заочное отделение, но всё ещё приходил проведывать нас, набросился по непонятным причинам на Алексея Хотяновского, пытаясь ударить его. Тут подскочили остальные ребята и стали их разнимать. Получилось всё по-русски!
Мы стали расходиться, но тут почему-то едва не подрались Митрич с Киреичем. Юра что-то такое сказал Андрею, что тот, будучи в опьянении, рассердился. – Дай, въйибу! – кричал он, пытаясь наброситься на мнимого обидчика. Митрич, между тем весело улыбался. Мы с Колей Бурухиным кинулись к ним и успокоили Киреича.
Неожиданно я заболел. Приехав домой, я почувствовал жар и боль в горле. Пришлось наутро идти на приём к врачу, где мне установили диагноз – ангина – и дали справку об освобождении от занятий на неделю.
Когда же я приехал в институт после болезни, меня вызвали в деканат и предупредили, что «на днях» состоялось заседание комиссии по распределению направлений на обязательную работу. Мне назначили самый глухой район – Комаричский! Я возмущался: – Как это решили такое в моё отсутствие?! У меня здесь вот справка о болезни!
Но меня никто не слушал.
Я был сильно рассержен на беззаконие и несправедливость, но смолчал.
Тут как раз завершались занятия в школе № 38. Мои ученики сумели выдержать известное испытание и к экзаменам все подошли по моим предметам с оценками «пять» и «четыре». То есть это была абсолютная успеваемость! Осталось только дождаться государственных экзаменов, чтобы подтвердить их знания. Я рассказал директрисе, Зинаиде Яковлевне, о том, как мне назначили по распределению Комаричский район в моё законное отсутствие. Она выразила возмущение и предложила походатайствовать перед Володарским РОНО о направлении меня в их школу. Но я, не желая быть никому обязанным, отказался. Возможно, это была моя серьёзная жизненная ошибка!
Надо сказать, что мы, студенты, с презрением относились к существовавшей власти. Большинство ребят открыто насмехались над Брежневым и его присными, считая их дурачками. Бесчисленные статьи в газетах, в том числе речи генерального секретаря, смешили.  Старый и больной человек занимал важное государственное место!
Я не забуду, как, чуть ли ни в туалете, висели портреты Брежнева. Тогда в институте, да и по всей стране, царил его культ.
Как-то вышла известная песня Бюль-Бюль Оглы. Послушав её, я придумал свой вариант. Я назвал свою песню – загадкой. Подходя к нашим студентам, я предлагал отгадать, кто же влюблённый, цитируя искажённую песню упомянутого автора: «Парень песню поёт о девчонке одной, ну а кто  же поёт, отгадай? Слышен голос влюблённого под луной: «Джюлалай, джюлалай, джюлалай. Г-Гам!!!
Все прекрасно понимали, о ком идёт речь.  Но  это  нравилось далеко не всем.
Вместе с тем, мы, зная, что власть сосредоточена в КГБ и что на нас могут «настучать», вели «крамольные» разговоры только в узком кругу, иногда собирались отдельно от всех, где и на квартирах наших ребят. Так, мы побывали у Кокотова Сергея, Маруева Михаила, Илларионова Паши. Я не забуду нашу организованную попойку в квартире Паши в день открытия XXVI съезда КПСС. Тогда был накрыт стол с выпивкой  и закуской в очень богато устроенной квартире, мы сели, готовясь выпивать, ожидая речи Брежнева по телевизору.
Вдруг, когда Брежнев подошёл к трибуне, последовало: «Го-го-го-г-гамм!»
Мы немедленно со смехом опустошили наши фужера.
Как-то нас, студентов 2 группы, пригласила к себе на день рожденья Марина Горохова. Её отец был полковником КГБ, но мы, несмотря на это, решили пойти в гости. Было любопытно, как живёт семья высокопоставленного лица, при упоминании имени которого у многих граждан вставали волосы дыбом. Они жили, по-моему, по улице Горького. Квартира у них была огромная, с высокими потолками – «сталинка». Нас встретили приветливо, и родители Марины оказались очень внимательными и гостеприимными людьми. Мы уселись за роскошный стол, уставленный дорогими и дефицитными в общественной торговле продуктами.  Там мы увидели ещё одну персону – жениха Марины по фамилии Савин. Я сразу же узнал его. Он был мой ровесник и тоже служил в калужской части 21131! Там он дослужился до старшины, мурцуя курсантов «учебки».
Парень был склонен к карьеризму, и я понял основную причину его знакомства с нашей однокурсницей!
Там мы провели неплохой вечер, умеренно выпили и ничего не натворили…
…Так шло время, и вот в конце мая состоялся и наш «последний звонок» в пединституте.
Я, поглощённый писанием дипломной работы и поездками в школу, ничего не знал о подготовке нашими студентами целого импровизированного представления. Неожиданно, в самом конце занятий наши студенты бросились в институтский актовый зал. Я сидел в первых рядах зала и смотрел, как они разыгрывают целую мистерию с музыкой, стихами, весёлыми пародиями. Я хорошо запомнил как Хотяновский с треуголкой наполеоновского офицера на голове зачитывал юмористические стихи с комментариями. Так, он вспомнил любимую фразу Юрия Борисовича и употребил её следующим образом: – Наш глубокочтимый Юрий Борисович не жалел для нас ни сил ни средств «за мзду за изрядную…»
Тут уже засмеялись все, кроме нашего завкафедрой истории, похоже было, что он обиделся…
В конце импровизированного концерта администрация и представители комсомольского руководства вручали студентам почётные грамоты. Дали грамоту и мне «За большую работу в студенческом научном обществе». В завершении весь наш курс сфотографировался вместе с преподавателями.
Тем временем подошла пора сдавать государственные экзамены. Днём раньше я успешно защитил свою дипломную работу с оценкой «отлично».
Потом мы сдавали: историю КПСС, английский, методику преподавания истории и научный коммунизм. Те, кто не писали дипломные работы по истории СССР – а это были почти все остальные – сдавали историю СССР.
К моему изумлению, государственный экзамен по английскому я сдал не просто успешно, но на «отлично», потому что в комиссии отсутствовала моя «любимая» преподавательница Л.П.Варакса.
Не обошлось и без инцидентов. Так, Сергей Платонов, плохо успевавший по английскому языку, даже лучше сказать – едва успевавший – ухитрился взять газетную статью из советского издания «Moskow News» с речью Брежнева на английском языке! Всё бы ничего, но он читал её так, как произносил Брежнев, с кряхтением, звуками «Г-гам», и другими едва внятными речевыми оборотами. Слава Богу, что не присутствовал наш бывший декан Евсеенко, а то бы он не только лишил Сергея диплома, но и причислил бы его в ярые антисоветчики. Но члены комиссии проявили снисхождение к нему, прервали на четверти доклада, как раз на «Г-гам», и поставили ему «удовлетворительно»!
Успешно сдали выпускные экзамены и мои ученики в школе № 38. Они так хорошо отвечали, что представитель РОНО от госкомиссии выразил своё восхищение «хорошей работой учителя Сычева»! А 25 июня я уволился из школы и получил на руки свою трудовую книжку.
Через день в поточной аудитории института нам торжественно вручили дипломы. Юрий Борисович, подавая мне синюю «корочку», сказал: – Зря ты, Костя отказался от пересдачи совсем немногих экзаменов: ведь ты мог бы получить «красный диплом»!
Я пожал плечами – мне ведь никто и не предлагал эту пересдачу – но промолчал. А на следующий день состоялся торжественный выпускной пир в лучшем ресторане города – «Дубраве»». Все мы, студенты выпускники, «сбросились» поровну и получилась достаточная сумма. Правда, водку мы купили отдельно, чтобы не платить ресторанную наценку, но администрация ресторана «закрыла глаза» на это, выставив нам всего 5-6 бутылок этого напитка от заведения, а ящик с водкой, купленной нами, стоял под столом.
  Я помню, что в ресторане были почти все наши преподаватели, которые согласились принять участие в этом мероприятии. Мы даже пригласили туда преподавателя немецкого отделения – Сушинова – которого знали ещё с колхоза в Стародубе. Он всегда был добр к нам и внимателен. К тому же он любил выпить. И на выпускном пиру достойно отметил наш праздник. Я плохо помню произошедшее. В памяти осталось только торжественное вручение Юрию Борисовичу Колосову все  девять томов Брежнева – «Ленинским Курсом».
Это была как бы финальная точка над «i» с насмешкой над политизированной Советской Россией, закат которой неуклонно приближался…