Служба в армии

Служба в армии

1. КАК Я СТАЛ ВОИНОМ

Не успел я вернуться после безуспешного и беззаконного непринятия меня в ленинградский пединститут, как обнаружил в своём почтовом ящике повестку о призыве в армию. На работу не было смысла устраиваться: скоро надо было становиться воином.
Я помню как  30 ноября 1973 года я, рано утром, в сопровождении матери и отца, поехал на электричке. Мы высадились на станции «Фасонолитейная» и пошли пешком к райвоенкомату, располагавшемуся примерно в сорока минутах ходьбы от железной дороги, где-то в конце улицы Куйбышева Бежицкого района Брянска. 
Итак мы в этот холодный ноябрь прибыли в районный военкомат. Дул ледяной ветер, гоняя по земле мелкий снег. Было холодно и противно.
Мы, призывники, выстроились возле военкомата в две шеренги. Неподалёку стояли толпы родителей. Военком объявил, что мы едем в областной военкомат и дал приказ: – По машинам!
Мы бросились к большим грузовикам и полезли наверх. Вскоре моторы взревели, и мы, окутываемые серебристой дымкой мелкого снега, помчались на конечный призывной пункт.
На сборный пункт Брянск–2 мы прибыли через полчаса.Там скопилось множество людей.  Я почти час бродил, никому ненужный. Неожиданно объявились мои отец и мать, а также родственники других призывников. Начались плачи, стоны и причитания. Я помню, как моей матери стало плохо, и отец, удерживая её на руках, давал ей валидол.
Это говорило, с какой охотой граждане отдавали своих детей в Советскую Армию!
Напуганное таковыми обстоятельствами военкомовское начальство ускорило нашу отправку.
И вот я оказался в электричке вместе с группой призывников. На вопросы, куда мы едем, сопровождавшие нас сержанты и офицеры отвечали: – Это – государственная тайна!
Вскоре мы вышли на станции «Сухиничи» и пересели в другую электричку, на которой прибыли на станцию «Калуга-2».
Там нас ожидали крытые брезентом грузовики. Влезая внутрь этих машин, я понял, что на два года становлюсь государственным рабом!
Уже вечером, когда стемнело, мы прибыли в распоряжение части.
Когда грузовики остановились, раздалась громкая музыка оркестра. Мы выходили под звуки знаменитой мелодии – «Непобедимая и легендарная».
Выскочив из грузовика, я глянул вперёд и увидел перед воротами контрольно-пропускного-пункта здоровенный плакат с текстом, написанным крупными буквами: «Трудись с полным напряжением сил, воин, не щадя себя!»
Потом нас загнали в баню, заставили мыться в полухолодной воде.  После чего мы надели нижнее бельё и выскочили на улицу. Нашу гражданскую одежду оставили в бане. Выстроившись на улице и выслушав доклад какого-то майора, мы были направлены в казарму. Надо сказать, что нашу одежду никто не тронул и впоследствии начальство, предоставив нам наши домашние вещи, потребовало упаковать всё это в почтовые ящики, которые были отправлены домой. Я впопыхах что-то перепутал и один мой туфель не дошёл до дома.
Но суть была в скорости выполнения указаний! Поэтому все стремились как можно быстрей угодить начальству. Я это быстро понял  и стал поступать иначе: делал всё спокойно, но качественно. В результате у меня возникли многочисленные враги и среди товарищей, и среди начальства.
В России, как отсталой стране, никто не любит практичных и мыслящих людей! Ты должен быть не просто дурачком, но таким хитрецом, чтобы даже при плохой работе, сумел бы угодить начальству! Я эту истину долго не мог понять!
Мне казалось, что если ты выполняешь свои обязанности добросовестно, то этого вполне достаточно. Но это – была ошибка, потому что большинство россиян живут «не по правде», ловчат, ищут выгоду…
Армия хорошо научила меня «жизни».
Не буду описывать учебный батальон, где все стремились к выполнению воинского устава, но при любой возможности сообщали в политотдел об «антисоветских» высказываниях своих товарищей. При этом главные доносчики вели беспощадную войну с доносительством. Я, в соответствии со своим уровнем образования и интеллекта, был сразу же объявлен «интеллигентом и жидом», и, естественно, претерпел немало трудностей.
Моё же «жидовство и интеллигентство» были связаны с тем, что я писал доклады политработникам батальона и командиру роты для торжественных выступлений.
Товарищи просто ненавидели меня, потому как мои доклады становились для безграмотных офицеров достаточно популярными, и меня стали освобождать от многих служебных тягот.
Тем не менее, когда кончались праздничные события, и я возвращался в роту на повседневную службу, озлоблённые моими льготами товарищи просто издевались надо мной. Служить было так тяжело, что я однажды едва не застрелился на посту! Меня спасло просто чудо. Я достал автомат и подготовился к стрельбе, но вдруг резко заснул и увидел сон, после которого утратил интерес стреляться, наполнился сил, и легко справился со всеми, кто хотел мне зла. Моей особенностью было то, что я был худосочным, физически слабым, но очень энергичным, готовым всегда дать отпор. Это сейчас, в возрасте, вряд ли кто осмелится бросать мне вызов. Но тогда таковых было немало, и я справился с ними. Тогда я, худенький и низкорослый, обладал очень большой силой и мог даже сломать подкову. А в соревнованиях по боксу я побеждал всех!
Но всё же, как «жид и интеллигент» я, в конце концов, стал виновником серьёзного чрезвычайного происшествия.
Как «интеллигенту» мне постоянно подыскивали наряды на уборку территории. Было холодное время, и я заболел. Но сержант Бабенко, мой начальник отделения, не только не отпустил меня по моей просьбе в лазарет, но даже дал мне пощёчину!
Но мне было очень плохо, и я самовольно пошёл в медпункт, где меня сразу же госпитализировали.
После выхода оттуда я узнал, что кто-то сообщил начальству об инциденте, и начались разборки.
Меня без конца вызывали в канцелярию и допрашивали. Но я не хотел скандала и отказывался выдавать Бабенко. Наконец, меня вызвал командир роты майор Паршин Н.И. и потребовал правды. В разговоре он оперировал тем, что «за случившееся пострадают только офицеры, а больше никто. Но если не будет правды, тогда пострадает вся рота!»
Тогда я согласился написать о произошедшем и сел за стол. Но прочитав мой текст, господин Паршин (теперь уже, наверное, генерал), остался недовольным.
– Не пишите, что вас ударили, – сказал он, – а укажите, что вас просто толкнули.
Я так и переписал, но Бабенко разжаловали в рядовые и отправили куда-то на отдалённый объект, а товарищи, как будто того ждали, объявили меня «стукачём»!
Это потом я уже узнал, что в роте «стучали» все, кто только мог. Но официально виновником оказался я, который и представить не мог себе подобное.
За это надо мной насмехались даже политработники, которые безуспешно старались сделать из меня «стукача».
Однако мои труды с докладами работникам политотдела не остались без внимания. Когда закончилось пребывание в учебном батальоне, замполит нашей роты капитан Мочилин, за которого я писал бесчисленные доклады, предложил мне работу в штабе полка в качестве делопроизводителям хозяйственной части.
Неожиданно приехала в часть моя тётя Рая. Узнав о её прибытии, я был потрясён. Ведь у неё был маленький сын Боря, который постоянно болел, но она нашла время для меня! И это при том, что она самозабвенно любила своего сына и видела в нём только хорошее, не замечая негатива! Она считала Борю самым талантливым ребёнком на Земле, поэтому пыталась сделать из него эрудита и гения. Узнав, что сын их соседей – Петренко Павел – поступил учиться в музыкальную школу на специальность – игра на скрипке – она немедленно определила туда и Борю, его ровесника.
Как-то я пришёл к ним домой и, увидев скрипку, спросил: – Чей это инструмент?
Надо сказать, я в детстве мечтал научиться игре на скрипке, но тогда такой возможности не было.
– Это – скрипка Бори! – сказала с улыбкой тётя Рая. – У него – прирождённый талант! Это – будущий Паганини!
– Так пусть сыграет что-нибудь, – попросил я.
Боря охотно взял скрипку, достал смычок и торжественно объявил: «Пионеры идут!»
Я с напряжением ждал и вдруг услышал звуки пилы: «джи-джи, джи-джи…!»
Сначала я подумал, что Боря просто балуется и рассмеялся. Но тётя Рая с полной серьёзностью сказала: – Это – прекрасная музыка будущего скрипача! Он всего шесть месяцев занимается, но талант уже виден!
– Сыграй-ка, Боря, что-нибудь ещё! – попросил я, надеясь, что услышу хоть какую-то мелодию.
Окрылённый словами матери, Борис объявил: «То берёзка, то рябина…!»
И опять последовало: «джи-джи, джи-джи»…
– Тётя Раичка! – сказал я, выслушав надоедливый скрип. – Похоже, у Бори нет не только никакого музыкального таланта, но он вообще не знает даже простейших нот!
 Тётя Рая сильно обиделась, покраснела и сказала: – Это у тебя, Костя, нет никаких музыкальных способностей, если ты не можешь справедливо оценить настоящий талант! Видимо, тебе «медведь на ухо наступил!»
Я ничего не сказал, но неожиданно пришёл Паша Петренко, учившийся с Борисом на том же самом курсе музыкальной школы. Он взял Борину скрипку и прекрасно сыграл обе названные выше мелодии. Тогда я понял, кому «медведь наступил на ухо»!
Я вспомнил эту историю, когда увидел приехавшую ко мне в часть тётю Раю.
Я очень любил её и тот визит был большой для меня радостью.
Маленький Боря иногда писал мне письма. Как-то по зиме тётя Рая определила его в Белобережский санаторий, откуда он написал мне пару простых строк. А тут – сама навестила меня! Она мне была почти как родная мать!
Мы посидели немного – поговорили, но через пару часов я был вынужден вернуться на службу, и тётя Рая уехала домой.
Впоследствии, уже в конце воинской службе она написала мне, что вынуждена была отказаться от обучения Бори в музыкальной школе.
«С музыкальной видимо у нас ничего не будет т.к. в прошлом году он много пропустил, да и желания у него большого нет. В доме спорта фехтовальная группа организовывается, хочет пойти туда. Пусть идёт. А в музыкальную мне надо с ним ходить на все уроки тогда ещё будет дело, а ведь у меня нет возможности все время быть с ним на уроках».
Из слов её письма я понял, что Борис – обманщик и лентяй, который также «проявит себя» и в фехтовальной школе!
Но служба продолжалась, и я, закончив «учебку», был направлен, как и все штабники, в хозяйственную роту, возглавляемую прапорщиком Фельдманом, на дальнейшее проживание.
Старослужащие воины хозроты были убеждены, что я прислан к ним, чтобы «выдать их особому отделу». Они совершенно не понимали, что упомянутому органу не было до них никакого дела! Тем не менее, мне пришлось пережить немало тяжёлых дней в обстановке ненависти, злобы и подозрений. В довершение ко всему, среди нас пребывали и призывники из Прибалтики, на которых, как я потом узнал, точно были материалы у КГБ. 
 Но вопреки всему им пришлось смириться с моим прибытием в хозроту. Как ни странно, прижиться здесь мне помог один из местных «стариков» – Петро Головченко.
 В конце учебного батальона он позвонил мне в учебную роту и предложил встретиться. Я вышел в парк соседней части – 33891 – где мы посидели на скамейке и «старик» детально опросил меня, поверив, в конечном счёте, что я, не виновен в разжаловании сержантов.
Потом я узнал, что он сделал это из любопытства, но реально ничего не решал. Поэтому, когда я пришёл в казарму, занимавшую второй этаж небольшого кирпичного дома, меня встретили, мягко говоря, без радости.

2. МОЛОДОЙ ВОИН

Полмесяца я стажировался у ефрейтора Даньшина, а когда он уволился, стал сам делопроизводителем хозяйственной части – очень ключевой фигурой в тогдашнем продовольственном снабжении. Моим непосредственным начальником был молодой лейтенант Шостаковский Станислав Вячеславович, с которым мы и прошли последние годы моей службы.
В казарме «старики» смотрели на меня с подозрением. Они боялись, что я «заложу» их «самоволки» и пьянки. Но мне до этого не было никакого дела. Я спокойно работал и никогда никуда с жалобами, и тем более, доносами не ходил.
Как-то пришёл мне денежный перевод на 15 рублей от родителей. Конечно, «старики» об этом узнали от почтальона, тоже «старика». Я отдал им 10 рублей, когда один из самых закоренелых «стариков», Володя Выходцев, спросил о переводе. Это он сделал, несмотря на обычную грубость, весьма тактично. Он спросил: – Куда ты хочешь употребить свои деньги? Может, поставишь ребятам бутылку?
Я ответил: – Сколько надо?
Выходцев сказал: – Ну, пять рублей!
На это я спокойно ответил: – Вот вам десять рублей, а если мало, то я отдам и всё остальное!
«Старик» ответил: – Нет! И этого больше, чем достаточно!
На этом и сошлись. После случившегося «старики» меня больше не беспокоили и кроме редких ехидных реплик от них я ничего плохого не могу вспомнить.
Другое дело – так называемый «командир роты» прапорщик Фельдман Александр Матвеевич. Тот в своё время пытался предотвратить мой переход в хозяйственную роту, где царил полный криминал. Он боялся, что я буду «закладывать» его в карательные структуры. Эти структуры представляли собой политический отдел части и особый отдел КГБ. Но меня навязал хозяйственной роте сам командир части. В своё время я написал доклад для командира роты, где восхвалил командира части. Тот навёл справки и посчитал нужным утвердить ходатайство политрука учебной роты Мочилина о переводе меня в штаб.
Как я потом узнал, командир части сказал: – Мне не нужны дурачки, но дайте мне грамотного человека в продовольственную службу!
В довершение ко всему, когда мои родители побывали в части на присяге, они отправили благодарственное письмо в министерство обороны, где восхвалили нашего командира полка, Юрьева Николая Ефремовича.
Фельдман ничего не знал об этой «кухне» и считал меня агентом Политотдела или КГБ, ибо ему было что скрывать. Так мои полтора года прошли в интригах и борьбе с товарищем Фельдманом.
Вместе с тем я хорошо включился в общую систему продовольственного снабжения и выполнял все указания начальников так, что они восторгались. Вместе с тем я легко составлял квартальные и годовые отчёты, не имея сверху никаких нареканий!
А в «спортивные» дни приходилось ловчить. Например, на пробежку в три километра я тратил очень немного времени, раздражая Фельдмана. Но я берёг своё здоровье, что тому не нравилось, ибо согласно надписи у входа в часть, мы должны были в мирное время «умереть за родину», чего я не хотел. Особенно, когда я вычислил откровенную подделку результатов соревнований. Было очень странно, что мы заняли второе место после учебной роты, которую обогнали! Я сказал об этом Александру Матвеевичу, тот произвёл подсчёт, устроил скандал, и наша рота вновь оказалась на первом месте! Тогда несколько потеплели мои отношения с Фельдманом.
Был у нас ещё один неприятный момент. В части, в Политотделе, работал подполковник Гоннов Василий Прохорович. Он так нудно проводил политзанятия, так «затягивал» пустую болтовню, что его боялись воины всей части. Кроме того, он мог заснуть во время своей «говорильни», но, очнувшись, выявлял «антисоветски настроенных лиц», которые спали, и писал на них докладные. А те либо отправлялись на гауптвахту, либо по месяцу мыли полы (в учебном батальоне, как нарядчики).
Этот военачальник имел много наград. У него была даже серебряная звезда ордена «Славы»!  Рассказывали, что эту награду он получил за бои под Будапештом. Я же посчитал, что он получил ранение в голову и стал несколько иным человеком. За что его поставили служить в политотдел,  я не знаю, но туда он никак не подходил… Впрочем, потом, обдумывая ситуацию, я пришёл к выводу, что Гоннов вообще нигде не смог бы работать, и ему помогли родственные связи…
Тем не менее на политзанятиях он нёс такую чушь, что солдаты едва скрывали смех. А скрывали они таковое потому, что Гоннов был очень мстителен и обидчив.
Как-то он пришёл в нашу роту неурочно, то есть вместо кого-то ещё, вызвав ужас и панику у солдат.
Я тогда плохо знал ситуацию и серьёзно отнёсся к его выступлению. Речь подполковника была совершенно бездарной! Он нёс всякую чушь! И, как я понял, задолго до меня.
Вот образец его речи: «Товарищи, вы знаете, что в Америке население вымирает от голода! Там нет даже хлеба! А что творится в ФРГ? Там царят насилия, убийства, грабежи, как-будто во времена Гитлера! Бьжь-бьжь-бьжь, дю-дю-дю»… Тут он начинал дремать, а после малейшего шума, вздрагивал: – А, что? Где я? В Германии? Там – полнейший голод!
Тут я захохотал и стал недругом Василия Прохоровича.
Он вдруг вскричал – Встаньте! Как ваша фамилия?!
– Рядовой Сычев! – ответил я.
– Повторите мои слова! –   потребовал военачальник.
– Ну что ж, если вам так хочется, – ответил я, – тогда, пожалуйста. Слушайте!
Я напрягся и, несмотря на волнение, произнёс: – Бьжь-бьжь-бьжь, дю-дю-дю… В Англии царит сплошной голод, а мы процветаем! В Германии убивают всех прохожих, а у нас этого нет! Бьжь-бьжь-быж…царит бардак во Вселенной, только у нас хорошо!
– Остановитесь! – заорал неожиданно Гоннов. – Так вы дойдёте до антисоветской деятельности! Я ухожу! Вы – неблагодарная рота! Больше здесь не будет моей ноги!
И он, к изумлению солдат и прапорщика Фельдмана, с гневом покинул помещение роты. Впоследствии он очень редко появлялся у нас!
Солдаты были в не меньшем изумлении от увиденного и стали бояться меня.
Но Фельдман, услышав, как я «разделал» видную фигуру политотдела, понял, что я не отношусь к «агентам» этой организации, и решил проверить меня «в деле».
И вот как-то ночью меня разбудили.
– Слушай, Костя, – прошептал один из «стариков». – Сейчас пойдём на колерную. Не вздумай шуметь! Делай всё так, как мы!
– Но я же никогда там не был? – пробормотал я.
– Ничего. Побудешь. Иди за нами. Там всё объясним. Но только, чтобы ни слова, понял?
Я пошёл вместе со всеми. Воины быстро пересекли освещённый электрическими лампочками плац и подошли к пустырю, расположенному за ротной казармой. Здесь, среди кустарника, парни нашли пролом в стене, в который мы все быстро пролезли, и оказались за пределами части.
Обнаружив себя на другой территории, я вначале здорово струхнул. Однако постепенно стал приходить в себя. Чувство уверенности пришло, когда я глянул на часы. Два ночи. Тихо. Только слышен писк сверчков, да лёгкий ветерок колыхал листву деревьев. Тонкий цветочный аромат наполнял воздух, да яркая луна освещала путь, создавая необычную, таинственную обстановку. От мыслей о прелести природы меня отвлёк небольшой шум. Воины полезли на какую-то высокую бетонную стену. Вот уже один из них скрылся на другой стороне, за ним – второй, третий…
– Погнал! – подтолкнул меня Криворучко и я, не дожидаясь напоминаний, быстро подтянулся на руках и спрыгнул в тёмную глубину. Вся компания оказалась на территории местного завода строительных материалов.
– За мной! – махнул рукой кто-то из «черпаков». Парни быстро пошли вперёд.
– Слушай, Костя, – проговорил вдруг шёпотом Криворучко, – стань здесь и подожди. Мы сейчас вернёмся. Как только получишь мешок, сразу же взваливай его на плечо и мотай к стене. Там перебросишь и дуй назад в часть! – И опытный воин скрылся.
Прошло около получаса. Я присел на бревно, лежавшее у какого-то небольшого кирпичного здания, и стал смотреть в небо. Звёзды, как бриллианты, сияли в чёрной мгле. Луна лукаво подмигивала своими впадинами… Вдруг откуда-то из глубины завода донёсся треск, затем раздался грохот и по асфальту застучали чьи-то бегущие ноги. – Ах ты, иоп твою мать! – заорал кто-то незнакомым голосом.
Невдалеке от меня располагался какой-то сарай, и на нём висела электрическая лампочка, благодаря которой всё было видно вокруг шагов на пятьдесят. Внезапно из темноты передо мной появился Криворучко, который мчался как сумасшедший, ухитряясь при этом тащить на себе большущий мешок.
– Стой, плять! – раздался крик а за ним и оглушительный выстрел. Я оцепенел. Криворучко отпустил мешок, упавший на землю, и помчался к стене налегке. Он молниеносно подтянулся на руках и, буквально, перелетел на ту сторону.
В свете лампочки показался сторож: толстый седой старик. Он держал наперевес ружьё и смотрел на стену, за которой скрылся беглец. – Ах, иоп твою мать! – послышалось мне. Сторож подошёл к мешку. – Утёк, падла, ишь, сколько краски сбистил!
Я стоял как столб, боясь пошевельнуться.
Ещё немного поругавшись, сторож взвалил куль на спину и пошёл с ним прочь.
Он проходил как раз мимо меня, от страха совершенно потерявшего способность не только двигаться, но и соображать. Однако ничего не произошло. Сторож, видимо, и не подозревал, что кто-то ещё находится на заводе и не глядел по сторонам. Наконец, он обогнул сарай и скрылся в глубине завода. Постепенно его шаги затихли. Я присел на бревно и от напряжения едва не лишился всех сил. – А если сторож вернётся? – неожиданно мелькнула мысль. – А вдруг у него – собака?!
Оцепенение немедленно прошло. Я подскочил и, как угорелый, побежал к заводской стене. Перемахнув через неё, я, не разбирая дороги, помчался, как на крыльях, в сторону воинской части, несколько раз падал, вскакивал и снова устремлялся вперёд.
Лишь оказавшись в постели, я успокоился.
Но наутро ко мне в штаб пришёл мой зам.командира взвода Любомир Коваль, и мы обстоятельно побеседовали с ним о произошедшем. 
Тот объяснил, что меня проверяли и, поскольку ничего из случившегося не стало достоянием высшего начальства, я должен быть спокоен.
Тут мне вскоре присвоили звание ефрейтора, и я уже никогда не назначался дневальным по роте, но только дежурным.
Уже на следующий день, прочитав приказ по части о присвоении мне звания, я пришил к своим погонам лычки ефрейтора. Появившись в роте перед построением на обед, я сразу же стал объектом для насмешек товарищей. «Старики», правда, не особенно ехидничали. Так, Криворучко, усмехнувшись, промолвил: – Вон, глядите, герой наш идёт! Без пяти минут генерал!
Да Шевченко хлопнул меня по плечу и сказал: – Большим человеком становитесь, ефрейтор Сычев!
Даже фраза Выходцева о том, что «лучше иметь дочь проститутку, чем сына ефрейтора», никого из старослужащих не вдохновила.
Вот «молодые» воины, мои ровесники, старались как можно ядовитей посмеяться надо мной. Особенно изощрялись латыши. – Костя, – промурлыкал с улыбкой Туклерс, – ох, какой ты стал важный! Небось не забывает  своих людей политотдел!
– Ничего, Сычев, – вторил ему Фреймутс, – ещё один донос – и ты уже сержант!
Окружающие дружно захохотали. Не смеялись только Коваль и Вася Хованский, знавший меня ещё по учебному батальону. Они сделали вид, что ничего не происходит.
Но жизнь шла, я добросовестно исполнял свои обязанности по штабу, честно нёс службу в ротном дежурстве и скрупулёзно выполнял все приказы начальников службы тыла. Принимал участие и в спортивных соревнованиях.
Побывал я однажды и в «самоволке». Понятно, что два года просидеть за колючей проволокой воины не смогут. И вот находились такие, которые прорезали колючую проволоку и ходили либо к своим подругам «на гражданку», либо за алкоголем.
Как-то в июле ко мне в штаб пришёл Коваль и предложил мне в ближайший выходной сходить вместе со «стариками» в «самоволку». Я после недолгих колебаний, выдав товарищу пять рублей, согласился.
На следующий день мы отправились за город. Прошли поле за нашим ротным зданием и приблизились к отверстию в стене. Туда все пролезли, после чего компания двинулась в сторону местной речушки. Прошли зловонный птицекомбинат и, наконец, оказались у цели. Там уже метались маленькие дети, поскольку речушка была неглубокой. Я только один раз залез в воду, посидел в мутной и холодной воде, но вскоре вышел на берег.
Через некоторое время явился посланец «стариков», их сослуживец, киевлянин по фамилии Сорока. Он принёс выпивку и закуску. Воины начали усердно поглощать принесённое. Я же выпивать не хотел и для приличия лишь пригубил полстакана какого-то дешёвого вина, по запаху напоминавшего керосин.
Потом мы вернулись назад в часть, и никто о произошедшем ничего не узнал.
Утром в среду ко мне в кабинет зашёл кладовщик Выходцев.
– Что это ты, Володя, сегодня один? – удивился я.
– Да что-то Нестеров приболел, – ответил товарищ. – Выписывай на меня, Костя, доверенность да маршрутный лист. Я один поеду за мясом, маслом и рыбой.
– Ладно, садись, сейчас всё сделаю! – вздохнул я, окинув взглядом Выходцева. Тот был одет в форму «ПШ», которая выдавалась солдатам во время боевых учений, так как больше, чем обычная форма, походила цветом на землю, хорошо маскировала бойца и скрывала грязные пятна. Поэтому хозяйственники надевали эту форму во время грязных работ. В руках Выходцев держал большой свёрток.
– Что это у тебя? – поинтересовался я.
– Да вот завернул пару килограммов мяса да кило масла сливочного, – ответил кладовщик.
– А на кой они тебе ляд? – удивился я. – Никак, торговлей решил заняться?
– Да не в этом дело, – засмеялся кладовщик. – Мясо и масло я завезу Нестерову домой по дороге. Он позвонил мне и распорядился об этом. Сам-то он не сможет принести продукты, а мне почти по пути…
– И что, он каждый день выносит для себя продукты? – воскликнул я.
– Конечно, – усмехнулся Володя. – А что ты удивляешься? Сапожник и будет тебе без сапог? Он каждый день выносит по килограмму, может больше, мяса, иногда консервы, а перед воскресеньем набирает всего в двойном количестве, чтобы не приходить на склад в выходной день.
– Так что, выходит, Валентин Иванович не додаёт на кухню каждый день по килограмму мяса?!
– По килограмму? Да ты что! А подполковнику Прудникову? А командиру? А Шостаковскому? Разве им не надо?!
– Значит, и те получают солдатское мясо?
– А как же иначе? Не зря ведь они хозяева всего этого!
– Интересно, а как же Политотдел? Неужели наши воспитатели остаются в стороне?
– Вот про это не знаю. Они, вроде бы, не у дел. Вертятся, бывает, около складов, пытаются чем-нибудь припугнуть Нестерова… Да тот, брат тебе мой, умеет дать сдачи!
– Этак наши военачальники всё добро растащат! – покачал я головой. – Что же тогда солдатам останется?!
– Да ты прикинь. В полку в обычное время пребывает более трёх тысяч человек. В день им положено по сто пятьдесят граммов мяса. Итого, где-то около полутонны. Отними от них двадцать-тридцать килограммов и, считай, ничего не заметишь!
– Двадцать-тридцать килограммов?!
– А ты как думал? А заведующий столовой? А вольнонаёмные повара? Вон, у одной только поварихи Мичуриной, которую почти все солдаты перейибали, пятеро детей, а муж в тюрьме сидит! А младший сержант Емелин, сверхсрочник, наш шеф-повар? Тот только успевает жениться да разводиться!
– Выходит, что офицеры, по сравнению с ними, берут лишь самую малость?
– Выходит, так. Наши офицеры берут продукты только на себя и семью, чтобы не тратить деньги на питание. А те хватают всё, что плохо лежит!
– Понятно, – грустно промолвил я и начал выписывать документы.
– Только ты, Костя, смотри, того, не болтай нигде! – предупредил Выходцев. – Мне-то особенно терять нечего, служить осталось каких-то четыре месяца… Хотя тоже неохота отправляться куда-нибудь на кабельно-монтажные работы!
– Не волнуйся, – сказал я, – я не собираюсь нигде об этом говорить. Разве я не понимаю, что тогда мне «не сносить головы»!
– То-то, – буркнул успокоенный Выходцев и засуетился, вставая. – Давай, Костя, бумаги, да я поехал!
Когда он удалился, в кабинет пришёл лейтенант Шостаковский. – Ну, товарищ ефрейтор, – промолвил он, – готовься к поездке в колхоз!
– Да, ну? Выходит, Фельдман добился-таки своего?
– Значит, добился. Но только на одно воскресенье. Меня вызвал Прудников и спросил, сильно ли ты загружен. Я сказал, что работы очень много, и тогда он решил послать тебя только на один выходной…
…В воскресенье утром сразу же после завтрака Фельдман построил в коридоре казармы свою роту. – Товарищи! – объявил он. – Сегодня мы с вами поедем в подшефный колхоз. Смотрите, иоп вашу мать, чтобы никаких инцидентов не было! К девкам чтобы не приставали, по магазинам не бегали! Если «засеку» – мало не будет!
– Товарищ прапорщик! – послышалось откуда-то из середины строя. – А что мы будем есты?
– Не есты, а есть, иоп вашу мать! – пробурчал Фельдман. – Там колхозное начальство обеспечит пожрать. За это можете не беспокоиться. Вам бы только жрать, иоп вашу мать! Бездельники!
Затем командир роты кивнул головой старшему сержанту: – Веди роту на «капэпэ»!
– Йисть! – отчеканил Погребняк и заорал: – Рота! Смирно! Вольно! Марш на улицу для построения!
И воины двинулись к контрольно-пропускному пункту. Здесь уже стояли, готовые для следования в колхоз грузовики. Без долгих слов солдаты залезли в кузов и расселись на специально протянутые между бортами доски. Зашумели моторы, и грузовики рванулись вперёд.
Погода была отличная. Тепло. Солнечно. Благодаря движению машин, солдат овевал ветерок. Скорость была невелика – километров сорок-пятьдесят, и поэтому тряска никому не доставляла беспокойства.
Наконец, грузовики, фыркая и урча, подъехали к мосту через реку Оку и, быстро преодолев его, покинули город.
Река в этом месте являла собой величественное зрелище. Закованная по берегам в бетон, она напоминала собой мифического Титана, который, как бы разрывая клетку, решительно мчался на восток. Да и мост, по которому мы проехали, выглядел весьма внушительно. Высоко возвышаясь над рекой и опираясь на бетонные и стальные конструкции, он, казалось, подавлял своей мощью сновавшие взад-вперёд малюсенькие машины и, тем более, людей, чьи фигурки совсем терялись на фоне этой серой бетонной громады.
– Вот если бы машина оступилась и грохнулась вниз? – со страхом подумал я. – Ведь мокрого бы места от нас не осталось!
Постепенно грузовики стали набирать скорость. Покинув город, они, казалось, вырвались на свободу. Перед воинами встала картина зелёных лугов, небольших озёр и болотец, раскинувшихся по обеим сторонам шоссе. Вскоре, примерно через полчаса после преодоления бетонного моста, грузовики снова подъехали к реке, которая на сей раз была значительно уже, хотя транспарант у моста гласил, что это Ока. Мост здесь был деревянный, неширокий и шаткий, и мы сразу же почувствовали, как стучат о толстые доски и брёвна колёса грузовиков.
– Что, мы опять Оку переезжаем? – спросил я сидевших рядом товарищей, которые уже не первый раз ездили в колхоз.
– Да, это снова Ока! – прокричал кто-то в ответ. – Река в этом месте делает петлю!
Езда продолжалась ещё часа полтора. Постепенно воины стали уставать. Я с непривычки натёр о доски зад, ноги у меня отекли. Однако машины упорно двигались вперёд. Наконец, невдалеке показались какие-то деревянные постройки. Проехав их, грузовики остановились у небольшого кирпичного здания.
– Правление колхоза «Путь Ленина», – прочитал я табличку, прибитую большущими гвоздями у входа.
Из кабины переднего грузовика выкатился пузатый Фельдман и зашёл в дом. Через пять минут он вышел оттуда вместе с рослым краснорожим мужиком и стал выяснять, куда направить своих солдат.
– Щас, я позову бригадира, – сказал мужик, – и он отвезёт вас на место. Будем копнить сено!
– А как с обедом?! – заорали «старики» с переднего грузовика. – Кто нас будет кормить?!
– Сидите там спокойно, иоп вашу мать! – прикрикнул на них Фельдман. – Без вас разберёмся! Тут всего лишь две машины!
– Не волнуйтесь, ребятки! – громко сказал краснорожий мужик. – С голоду у нас не умрёте. Наш колхоз ещё никого не обижал. Пришлём вам еду в обед, будьте спокойны!
В это время к нему подошёл другой крупный дядька, очень похожий на него лицом. – Эй, Иван! – громко сказал ему первый мужик, по всей видимости, председатель колхоза. – Свези-ка парней к гнилому оврагу! Туда, где работают ссыльные!
– А ничего не случится, Михалыч? – возразил с тревогой в голосе бригадир.
– Веди, иоп твою мать! Если я говорю, значит, знаю, что говорю! – вспылил руководитель.
– Хорошо, хорошо, не сердись, Михалыч! – поспешно ответил верзила и полез в кабину переднего грузовика.
– Вы там, ребята, поосторожней! – крикнул солдатам председатель. – Не связывайтесь там со всякими сомнительными людьми…, – тут он замялся. – Их выслали из столицы за всякого рода «штучки», поэтому прошу не подходить к ним!
Взревели моторы, и грузовики поехали в поле.
– Выходит, у нас есть ссыльные, – подумал я. – Значит, та самая политика царей, которую беспощадно бичевали в своих проповедях советские политработники, продолжается и в наше время!
Наконец, машины остановились посреди луга.
– Выходи! – заорал Фельдман, вылезая из кабины.
Воины стали спрыгивать на землю. Кругом простирались зелёные поля. Море трав! Душистый запах сена чувствовался повсюду. Было видно, что здесь недавно косили. Кое-где стояли стога.
– Ваше дело – косить, товарищи, вон на том участке, – показал рукой бригадир. – А затем будете стоговать вон там, где уже лежит сухое сено. Только смотрите, поосторожней с людьми, о которых говорил председатель!
Фельдман подошёл к нему. – Знаете, товарищ бригадир, а ведь у нас нет с собой кос! – сказал он. – Как же мы будем косить? Да и опасно посылать людей на тот участок! – капитан со страхом посмотрел на близлежащие кусты. – А вдруг эти антисоветчики    сагитируют моих ребят?!
– Ладно, копните сено, гуй с ним! – согласился бригадир. – Тут вам и так работы хватит. А что касается антисоветчиков, то не бойтесь: это не антисоветчики, а так, алкаши!
И он пошёл к солдатам, размахивая руками и показывая, как нужно складывать сено в стога.
– Не надо нам говорить! – раздался вдруг голос Выходцева. – Что вы думаете, мы не знаем, как копнить сено?
– А что, тута есть деревенские? – удивился бригадир.
– Да почти все! – крикнул Фельдман. – Не бойтесь! Мы сами со всем справимся. Привезите только обед к двум часам!
Бригадир уселся в кабину первой грузовой машины и уехал. За ним последовал и второй грузовик. Тем временем солдаты поразбирали грабли и стали убирать сено. Дело оказалось несложным. Сначала собирались маленькие кучки, затем их объединяли в большие и, наконец, из больших кучек складывали стога.
Конечно, работать так ежедневно было тяжело, но иногда, эдак, в воскресенье, на свежем воздухе было даже приятно поразмяться!
Я наравне со всеми таскал сено и совершенно не чувствовал усталости, когда неожиданно возвратились машины.
– Рота, собирайся на обед! – заорал Фельдман.
Воины побросали грабли и вилы и пошли к машинам. С кузова грузовика спрыгнули две румяные бабуси. Вслед за ними солдаты выгрузили две большие кастрюли. В одной из них был борщ, а в другой – тушёная картошка со свининой. Тут же в стопке стояли большие алюминиевые тарелки, а на блюде – металлические ложки.
Солдаты брали себе тарелку и ложку и подходили к кастрюле, откуда бабуси наливали половниками борщ. Есть можно было сколько угодно, и некоторые повторно просили налить им борща. Я съел свою порцию и больше уже не хотел. Борщ был жирный, с салом. Похлебав одной жижки, я высыпал вареную капусту и бурак на землю… В это время затрещали кусты, послышались чьи-то неторопливые шаги. Я обернулся. Прямо на меня шли какие-то люди. Бледные, пошатывающиеся. Три женщины и четверо мужчин. Одна женщина остановилась передо мной, посмотрела на меня и хихикнула: – Эй, солдатик, йибаться треба?
Я остолбенел. Подняв голову, я презрительно глянул на матерщинницу. Красное, обветренное и морщинистое лицо, отёкшие веки, слезящиеся глаза. Волосы грязные и слежавшиеся. Губы потрескавшиеся и почерневшие. На вид, лет за сорок.
– Ну, как? – хмыкнула она.
– Иди-ка ты подальше! – громко сказал я.
– Ишь, фраер, – захохотала та. – Ещё и посылаить!
– Маш, не бисти! – буркнул на неё шедший рядом мужик. – Что пацана трогаешь?!
Женщина притихла и, подняв ногу, выпустила с шумом ветры. Её спутники одобрительно рассмеялись, и компания направилась к кастрюлям, видимо, за своей порцией обеда, обдавая меня запахом пота, гноя и, вероятно, навоза. Зловоние было таким сильным, что меня чуть не стошнило.
  После встречи со «ссыльными» я уже есть не мог. Остальные же воины невозмутимо продолжали поглощать пищу. Часть «стариков» со своими тарелками удалились в кусты, а «молодые» воины и «черпаки» сидели на земле около меня.
Наконец, Фельдман, дождавшись, когда солдаты пообедали, подал команду вновь приступить к работе. Воины опять поразбирали грабли или вилы и занялись делом.
«Ссыльные» удалились также неожиданно, как и пришли.
– Ну, Костя, как, справляешься? – раздался вдруг знакомый голос. Передо мной оказался Коваль.
– Всё нормально, – ответил я. – Думаю, что иногда такая работа даже полезна!
– Ну, и добро! – сказал Коваль, обдавая меня сильным винным запахом и, подняв грабли, направился к работавшим товарищам.
Ещё два часа ребята упражнялись с сеном, а когда на поле появилось четыре огромных стога, Фельдман подал команду, и воины расселись по машинам…
…По прибытии в полк началась обычная рутина с оформлением продовольственных документов и периодическим приёмом командировочных, когда меня среди ночи поднимали дневальные, и я быстро шёл в свой штабной кабинет: оформлять на довольствие вновь прибывших.
Периодически в казарме проходили запланированные политзанятия, на которых политработники, начальник медпункта и прочие должностные лица несли такую чушь, что я не хочу приводить примеры из их ахинеи, ибо подробно описал это в своём романе «Два года счастья». Приведу лишь один пример такого «воспитательного занятия».
Вот как-то в Ленинскую комнату явился начальник  здравпункта капитан  Сиротин. Воины дружно встали, приветствуя своего главного врача.
– Здравствуйте, молодые люди! – улыбнулся Сиротин, а когда те прокричали «здравия желаем!», он прокашлялся и заговорил. – Мне вот тут, в Политотделе, сказали, что необходимо побеседовать с вами о вашем здоровье, ввиду того, так сказать, понимаете ли, э-э-э-э, между прочим, фактически, случившегося, так сказать, э-э-э-э-э...кое чего…
– Воины знают, не беспокойтесь, – сказал Фельдман. – Нет необходимости соблюдать врачебную тайну.
– Ну, что ж, тогда дело проще, – продолжил военврач. – В общем, мы вчера отправили…э-э-э…в госпиталь, так сказать, э-э-э-э, вашего….э-э-э-э…сослуживца, который, фактически, так сказать… Ну, как вам это сказать? Э-э-э-э…заболел гонореей! Это, товарищи, страшная болезнь! Она…э-э-э-э…разрушает душу и…э-э-э-э…тело! Сейчас ваш товарищ пребывает в очень тяжёлом состоянии! Э-э-э-э…возможно, ему даже не удастся сохранить жизнь!
– Что? Сохранить жизнь? – перебил его громким выкриком Золотухин. – Да я сам на «гражданке» болел трипером и ничего! Капает с конца да чешется, вот и всё! А вы – «жизнь»!
– Ты что, негодяй, болтаешь?! – заорал Фельдман. – Да я тебе, иоп твою мать, покажу сейчас «болел»! Совсем уже обнаглели!
Военврач замялся.
– Э-э-э-э…, – начал он опять, – фактически, так сказать, вы не болели…э-э-э-э…триппером! Видимо, у вас была какая-то из форм трихомо…э-э-э-э…хомо…э-э-э-э…ноза!
– Да ну? – удивился Золотухин. – А врач мне сказал: «трипер», или, как вы там говорите, ганурея!
– Значит, он…э-э-э…каким-то образом, скрыл от вас диагноз, – пояснил Сиротин. – Видите ли, так сказать, фактически…э-э-э…иногда врачи  вынуждены скрывать истину от пациента…э-э-э-э…Так сказать, ложь во благо…э-э-э-э…Ради добра…
– Вот что творится! – возмутился Золотухин. Остальные внимательно слушали.
– Вы, молодые люди, ещё совсем в жизни неопытны, – продолжал военврач. – Вам нужно усвоить себе раз и навсегда, что пока вы здесь, в армии, никаких половых связей…э-э-э…с женщинами допускать нельзя!
– С женщинами нельзя, а с кем можно? – перебил его чей-то насмешливый голос.
– Как с кем? – удивился Сиротин. – Да ни с кем! Нечего тут иронизировать! Э-э-э-э…фактически, так сказать, женская половая система…э-э-э…понимаете ли…э-э-э…своеобразна! Влагалище, понимаете ли, это место, куда проникают микроорганизмы…э-э-э…очень даже, так сказать, болезнетворные…э-э-э-э… Поэтому нужно знать, что половой акт в этом случае может закончиться трагически!
И капитан медслужбы, успокоившись, начал уверенно описывать все тягчайшие случаи заболеваний венерическими болезнями, рассказал обо всех «известных в мире» венерических инфекциях с мучительным течением, о случаях смерти и так далее…
Воины слушали его, затаив дыхание.
После двухчасовой беседы, Сиротин предложил солдатам задавать вопросы. Надо сказать, что они приняли в этом оживлённое участие.
Военврач, обратившись к Фельдману, попросил его «не препятствовать товарищам свободно говорить об интересующих их вопросах, чтобы не было неясностей». Тот кивнул ему головой.
Воспользовавшись предоставленной возможностью, «старики» разговорились. «Молодые» же молчали: им не следовало «борзеть». Молчал и я, хотя знал, что «старики», помнившие мою беседу с Гонновым, вряд ли будут возмущаться, если я скажу пару слов. Тон задавал Золотухин. – Ну, что мне делать, товарищ капитан, – спросил он, – если мне хочется…ну…это…бабу…тама как-то? А нету возможности?
– Я понял, молодой человек, – улыбнулся Сиротин. – Видите ли, это у вас наносное, чисто психологическое… Не может человек этого хотеть так, как, скажем, есть или пить. Вы, видимо, внушили себе, что вам хочется…э-э-э-э… Вот вам и тяжело!
– Понимаешь, Золотухин, срабатывает система «запретного плода», – поддержал военврача Фельдман. – Сейчас это для вас – «запретный плод»! А вернётесь домой, попробуете, и всё встанет на свои рельсы! Вы убедитесь, что это – дело совершенно ненужное!
– Оно-то так, – послышалось в зале, – бабы, конечно, не жратва…
– Вот-вот! – ободрился Сиротин. – Это и не еда, и не сон!
– А как же я тогда, бывает, не могу заснуть? – спросил Шевченко. – Все…это…думаю…как бы бабу, ну, это…
– Я понял ваш вопрос! – кивнул головой военврач. – Конечно, всякие, там, мысли…э-э-э-э…ведут к расстройству сна. Но вы их можете преодолеть, скажем, считая до ста… Но если уж вам так не спится, то зайдите ко мне в здравпункт. Я вам….э-э-э…пропишу попить брому… У меня…э-э-э-э…бывают такие пациенты, – оживился Сиротин, – ходят пить бром. И всё…э-э-э-э…из-за проклятого…э-э-э-э…самовнушения! Ну, что тут…э-э-э-э…с ними поделаешь!
– А как же быть, если по утрам стоит член? – спросил вдруг Выходцев. – Это тоже, что ли, самовнушение?
– Это, молодой человек, – ответил военврач, – безусловно…э-э-э…с одной стороны…э-э-э…самовнушение, а с другой…э-э-э…за ночь скапливается моча и давит на мочеиспустительный канал…э-э-э-э… Ну, вот, понимаете ли, и встаёт. Вы ведь мочитесь по утрам? – Воины закивали головами. – Вот вам…э-э-э-э…и ответ!
– А как же, товарищ капитан, женщины? – спросил сержант Лазебный. – Они что, тоже самовнушением занимаются?
– Да, – поддакнул ему «черпак» Крючков. – А что, разве бабы не хотят мужиков?
– Женщина, – поднял вверх большой палец Сиротин, – рождена…э-э-э-э… исключительно лишь для того, чтобы продолжать человеческий род, то есть рожать детей! Никаких приятных ощущений от полового акта женщина не получает. Смотрите, вот курица, лишённая способностей к самовнушению, убегает от петуха! Так должна поступать всякая нормальная женщина! Да и нормальные мужчины, если не внушают себе чёрт знает что, равнодушно относятся к половой жизни…
– А как же всякого рода пляди? – вмешался в разговор «черпак» Зубов. – Зачем тогда они приходят к солдатам?
– Какие ещё пляди?! – возмутился Фельдман. – Да это опустившиеся, больные, алкоголички!
– Верно! – поддержал его Сиротин. – Это – психически…э-э-э…больные женщины! Либо алкоголички, что тоже…э-э-э-э…своего рода…э-э-э-э…психические больные!
Однако воины не удовлетворились таким объяснением. Они начали усиленно спорить. Поднялся шум. Тогда военврач прекратил беседу. – Всё, товарищи, время! – решительно сказал он. – Я предоставил вам возможность спросить. Ответил на ваши вопросы. Думаю, что вам теперь всё ясно…
Ответом Сиротину было молчание.
– Встать – смирно! – скомандовал Фельдман.
Как-то в часть прибыл эшелон с военными грузами. На разгрузку бросили всех. Там были ящики с минами, гранатами и прочими боеприпасами.
Когда мы завершили разгрузку, я с трудом добрался до штаба части и два раза переписывал кухонные накладные: голова совершенно не работала, и я совершал ошибки!
Тут как раз после сдачи накладных ко мне в штаб пришёл Любомир Коваль,– младший сержант и заместитель командира моего взвода. Мы долго беседовали с ним, и он выпытывал у меня, что я слышал о высказываниях наших общих товарищей о политике властей. Я, ничего не подозревая, рассказал ему всё, что слышал. Меня удивило то, что Любомир периодически  что-то записывал в свой блокнот. После нашего разговора он сказал, что мои слова – ценная информация для «нашей разведки»!
– О какой «разведке» идёт речь? – удивился я. – Я же беседую с тобой, как с другом! А ты, выходит, сотрудничаешь с Политотделом!?
– Не с Политотделом, а с «особым отделом»! – ответил с улыбкой Коваль. – Я поддерживаю связь с КГБ! Если хочешь чего-то добиться, то сотрудничай с «органами», иначе будешь обычным советским рабом!
Я был очень озадачен, но смолчал. Мне не хотелось быть ни рабом, ни агентом КГБ.
Однако прошло немного времени и ко мне в штабной кабинет пришёл маленький худенький майор с эмблемами танковых войск на погонах. Он представился как начальник особого отдела КГБ майор Шкорбатовский Василий Александрович и предложил мне придти к нему в кабинет на беседу. Я не испытал особой радости от знакомства с «особистом», однако на встречу пришлось идти.
Кабинет Шкорбатовского располагался в штабе соседней, стройбатовской, части – 33891. Это было прямо напротив входа в штаб нашей части. Достаточно было пройти несколько шагов, открыть ворота соседей и приблизится к штабному зданию.
В условленное время я пришёл, постучал в дверь, на которой не было табличек, и, открыв её, увидел уже знакомого мне майора.
Мы долго разговаривали с ним. Он убеждал меня шпионить за товарищами, а я, понимая, что это – самая жестокая власть – пытался как-то уклониться от доносительства.
Я никак не мог убедить майора в том, что не могу получать нужную для него информацию, но тот не хотел меня слушать. Тогда я вспомнил, как безуспешно поступал в вузы при хорошей подготовке и сказал; – Василий Александрыч! Понимаете, я по своей природе, человек открытый! Поэтому никак не гожусь в разведчики! Меня ещё на гражданке считали антисоветски настроенным человеком! Я даже не смог поступить ни в один вуз, хотя хорошо сдавал вступительные экзамены! Зачем вам такой ненадёжный человек?
Услышав это, майор Шкорбатовский заколебался.
– Вряд ли ты так «засветился», – сказал, наконец, он. – Но мы проверим твою информацию и тогда вернёмся к нашему разговору!
С тем мы и расстались.

3. С  Н  О  В  А    В    К  О  Л  Х  О  З

На следующее утро, сразу же после развода на работы, я прибыл в штаб. В кабинете продслужбы меня ждал лейтенант Шостаковский.
– Ну, как, готов? – спросил он.
– Конечно, готов, товарищ лейтенант, – ответил я. – Вот только как быть с Фельдманом? Не устроит ли он скандал из-за того, что я не доложил ему о предстоящей поездке? А докладывать опасно: вдруг он заартачится и не пустит?
– Не волнуйся, – улыбнулся Шостаковский, – мы это всё быстро уладим. Правильно, что ты не стал говорить Фельдману о поездке: это не его дело! На работе ты подчинён мне. И я сам буду решать, что тебе делать в рабочее время. Хотя, на всякий случай, я перестрахуюсь. Фельдман сейчас в роте?
– Нет, – ответил я. – Сегодня он не приходил на «подъём». Да и утреннюю поверку проводил старшина, прапорщик Присяжнюк. А это значит, что Фельдман надолго задержится…
– Тем лучше! – буркнул начпрод и стал звонить в казарму хозроты.
– Дневальный? – спросил он. – Кто из командиров в роте? Никого? Тогда позови дежурного… Дежурный? Это лейтенант Шостаковский. Вот что. Как только придёт командир роты, передай ему, что я забрал с собой ефрейтора Сычева в командировку в колхоз, на заготовку овощей… На весь сегодняшний день! Понятно?
– Вот и отлично! – воскликнул я, когда начпрод положил трубку. – Теперь Фельдману будет просто не к чему придраться!
– На вот, возьми! – кивнул головой лейтенант и протянул мне какую-то бумажку. – Твой маршрутный лист, чтобы уже никто не мог тебя обвинять!
Я взял отпечатанный на машинке листок и стал рассматривать его. Ничего особенного. На машинке отпечатан только бланк, а заполнен он аккуратным почерком писаря строевой части Мануйленко. «Предъявитель сего, – гласил документ, – ефрейтор Сычев Константин Владимирович направился по маршруту воинская часть 21131 – колхоз «Заветы Ильича» и обратно. Убыл в девять часов тридцать минут семнадцатого сентября тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года». В графе «прибыл» оставалось пустое место. Бумажку завершали подпись начальника штаба подполковника Новокрещёнова и гербовая печать воинской части.
– Солидно, – подумал я. – Молодец Шостаковский, что всё это предусмотрел! Уж никак не думал, что для меня специально, как для важной персоны, выпишут подобный документ!
Когда мы с начпродом пришли на контрольно-пропускной пункт, я предъявил в окошечко дежурному сержанту свой маршрутный лист. Тот, прочитав документ, вернул его мне. – Ну, что ж, коли всё с бумагами в порядке, поезжайте! – буркнул он и нажал рычаг. Вращающаяся дверца открылась.
За КПП на обочине дороги стояла крытая брезентом грузовая машина-полуторка. Шостаковский влез в кабину и позвал меня: – Садись сюда, товарищ Сычев! Здесь – два места для пассажиров!
Я не заставил себя долго ждать.
– Ну, давай, с Богом! – распорядился начпрод, и шофёр, «молодой» воин технической роты, запустил двигатель.
– А чего вы заказали грузовик, товарищ лейтенант? Неужели у нас нет какой-нибудь машины поменьше? – спросил я.
– Я, честно говоря, ничего о марке машины не знал, – ответил начпрод. – Я просто позвонил вчера в техническую роту и сказал, чтобы сегодня к девяти утра мне подготовили машину с запасом бензина на триста километров. Ну, и они дали нам тот самый грузовик, на котором мы обычно возим в часть продукты. У нас есть свой «газик», но он сейчас на ремонте. Я сам недавно на нём проехался… Зачем по всякому поводу пользоваться услугами водителя, если у меня самого есть права? Ну, в общем, каким-то образом я едва на этом «газике» не перевернулся! Хорошо, что была небольшая скорость. Наскочил лишь на столб… Ну, в целом, осталась вмятина на корпусе машины, и поэтому её сейчас ремонтируют в техроте.
– А вы сами не пострадали? – удивился я.
– Нет, ни одной царапины! – с гордостью сказал Шостаковский. – Не зря я сразу же, с первой попытки, сдал на права! Класс есть класс!
Дальше ехали молча. Мотор гудел, и кричать не хотелось. Кроме того, в кабине сидел угрюмый и замкнутый водитель. Он в какой-то мере смущал меня.
Ехали долго. Опять дважды, как в прошлую поездку, пересекли реку Оку. Сначала по массивному и величественному мосту, а затем – по маленькому, деревянному.
Как только грузовик преодолел последние брёвна убогого моста, водитель сделал резкий поворот, и мы двинулись на восток в направлении, противоположном тому, по которому воины хозяйственной роты ездили в прошлый раз в колхоз.
Внезапно, среди колхозных полей возникло асфальтовое шоссе. Тряска прекратилась, исчезла густая пыль, и грузовик с удвоенной скоростью рванулся вперёд. Я с интересом смотрел в окно. Огромные поля казались бескрайними. Иногда то тут, то там появлялись силуэты грузовых машин, виднелись разбросанные по всему пространству кучки людей, собиравших картофель. Несколько раз проезжали поля с застоявшимися, перезрелыми хлебами. Вот на левой стороне колыхалось под лёгким ветром целое море овса. Стебли посерели, пригнулись к земле. Напротив – скрючились под тяжестью зёрен колосья ржи.
– Что же хлеба не убирают? – спросил я громким голосом.
– В колхозах так…, – мрачно ответил Шостаковский. – До хлебов только тогда дело, когда ударят морозы! Сейчас главное – убрать картошку! Такое нынче задание поставил обком партии!
– А кто тогда «поставил задание» посадить здесь хлеба? – усмехнулся я.
– В том году, вероятно, требовали посеять зерно. А в этом позиция изменилась. Нынче модно сеять картошку. Тем более что на каком-то партийном совещании Брежнев высказался за то, чтобы накормить народ картофелем. Вот здешний обком партии и усердствует, чтобы вовремя отчитаться о выполнении указания вождя. А это, сам понимаешь, высокие награды, повышение по службе и всё такое…
– А если вдруг Брежневу приспичит посадить кругом кокосовые пальмы, что, тогда и этим займутся?
Начпрод с опаской посмотрел на шофёра. – Надо будет – возьмутся и за кокосовые пальмы! – буркнул он. – Ты что, не помнишь, как Хрущёв повсеместно высаживал кукурузу?
Я, конечно, помнил то «славное» время, когда, будучи ребёнком, выстаивал в бесконечных очередях за руку с матерью. Белый хлеб тогда был настоящим дефицитом. Да и чёрный, ржано-пшеничный, и вкусом и цветом был едва ли похож на продукт питания. Такое положение дел было результатом деятельности Никиты Сергеевича Хрущёва – «верного продолжателя великого ленинского дела». Я также помнил телевизионные передачи, во время которых «выдающийся оратор» не сходил с экранов, и длинные, пустые речи заполняли эфир. Правда, в отличие от бесконечных причмокиваний и покашливаний Брежнева, произношение у Хрущева было поставлено неплохо. Но постоянное упоминание последним коммунизма, как реальной и обязательной цели советских людей, привели к тому, что слово «коммунизм» стало насмешкой.
– Что ты тут собрался до коммунизма стоять?! – кричали на неповоротливого работника товарищи на заводе. Или, видя, что кто-либо задался невыполнимой целью, люди говорили примерно так: – Уж лучше бы ты взялся коммунизм строить!
Советские люди довольно чутко восприняли призывы Н.С.Хрущёва, выявив в них противоречия между реальной жизнью и мечтательными фантазиями, которые больше смахивали на ложь. Кроме того, обещания Хрущёва о создании в стране атмосферы «подлинного народовластия» сочетались с его грубыми окриками в адрес непокорных и повсеместным засильем партийно-советской номенклатуры. И напрасно партийный аппарат всячески пытался обелить негативный облик своего вождя, создавая иллюзию того, что КПСС реформируема, способна отражать новые веяния и понимать новую жизнь. Хрущёв был хитрый и коварный сталинец. Несмотря на то, что он свалил всю вину за кровавое прошлое на своего предшественника, люди прекрасно понимали, что если бы возникла необходимость, дражайший Никита Сергеевич переплюнул бы в жестокости и Ленина, и Сталина, как это случилось в 1962 году в Новочеркасске, где голодные люди были буквально растоптаны войсками, а уцелевших – посадили на длительные сроки в тюрьмы! Хрущёв не меньше других «поработал», устраняя своих политических соперников, если попал в Политбюро как видный соратник Сталина!
В конечном счёте, товарищ Хрущев стал всенародным посмешищем, за что и был отстранён от высокой должности своими коллегами из Политбюро ЦК КПСС. Вернее, этим воспользовались его завистники и недоброжелатели.
Пришедший ему на смену новый «верный ленинец» Леонид Ильич Брежнев повёл себя вначале значительно скромней. Он изредка появлялся на экранах телевизоров, да и речи у него были короче и конкретней. Почти две недели по всей стране прилавки магазинов были заполнены мясом и мясопродуктами! Прекратились перебои с хлебом. Что же касается столицы, то продовольственное снабжение здесь было поистине фантастическим по сравнению с провинцией!
Я помнил, как отец привозил из Москвы после командировок изысканные лакомства: копчёную рыбу нескольких сортов, селёдку в горчичном соусе, превосходные сыры, среди которых выделялся особый сыр, в тюбиках, розовый и сочный, так называемый «космический». А что уж говорить о знаменитых московских конфетах и различных других кондитерских изделиях!
Однако эта роскошь существовала недолго. Как говорится: «хорошего помаленьку»!
В провинции уже через несколько дней после успешного «воцарения» Брежнева с прилавков магазинов исчезло мясо. И хотя в Москве снабжение потребительскими товарами довольно долгое время было сравнительно неплохим, постепенно стала ухудшаться обстановка и там.
Ещё год-другой – и на экранах телевизоров прочно обосновался очередной «продолжатель великого ленинского дела». Когда же я оказался в рядах могучей и славной своими победами Советской Армии, портреты Брежнева и его речи едва ли не на две трети заполнили всю печатную продукцию и, в первую очередь, газеты.
Теперь товарищ Брежнев продолжил традицию своего предшественника и в деле опеки сельского хозяйства. Он, конечно, не насаждал ни кукурузу, ни банановые культуры, но, тем не менее, не оставлял без своих советов «как и что сеять» ни одного региона страны. В свою очередь, местные партийные комитеты вовсю старались копировать мудрого вождя и превращали руководителей колхозов и совхозов, фактически, в ветряных флюгеров, лишённых возможности претворять в жизнь свои сельскохозяйственные знания и обречённых только выполнять бессмысленные указания партийных начальников. В результате, сельское хозяйство страны всё больше и больше приходило в упадок.
Конечно, существовали и экономические причины, из-за которых страдало сельское хозяйство. Но в России, где политика всегда довлела над экономикой, где едва ли не тысячу лет господствовало внеэкономическое принуждение, ещё больше усугубленное большевиками, народ всегда и во всём винил своё руководство. Постепенно образ нового вождя начал понемногу тускнеть и, наконец, стал не только предметом шутливого обсуждения в «кругу друзей», но и источником множества самых смешных и даже похабных анекдотов.
Итак, мы продолжали проезжать мимо оставленных на зимовку хлебов, бескрайних лугов с побуревшими травами, небольших лесов.
Как-то незаметно мы подъехали к большому комплексу построек. Шостаковский дал знак остановиться. – Давай-ка выйдем, товарищ Сычев, – предложил он. – Здесь очень интересное место – так называемый монастырь «ста дур».
– А что это такое? – спросил я. – Неужели в самом деле монастырь?
– Когда-то был монастырь. Оптина пустынь, что ли… А теперь здесь сельскохозяйственное ПТУ, – ответил начпрод. – А назвали так монастырь из-за Льва Толстого. Он часто приезжал сюда к своей сестре, настоятельнице этого женского монастыря. Ну, а Толстой был человеком довольно резким на язык. Вот он и назвал монахинь «ста дурами», что запомнилось в народе.
Выйдя из машины, Шостаковский направился во двор училища. Я устремился за ним. Кругом было безлюдно. Учащиеся в это время, по-видимому, пребывали в учебных классах на уроках. Здания бывшего монастыря были крупными, массивными. Они, все вместе, как бы образовывали стены монастыря – этакий большущий прямоугольник.
– А где здесь церковь? – спросил я.
– А вон тот дом, – показал рукой начпрод на большое двухэтажное здание.
– А как же тогда купол и крест? Это же – обычный дом?
– Видишь ли, все религиозные символы здесь были снесены ещё в годы борьбы с религией!
– Понятно.
Мы зашли внутрь одного из самых больших зданий. Длинные коридоры, высокие потолки. Мрачно и тихо. Казалось, что всё это сошло со страниц книг русских классиков, описывавших бурсу. Я почувствовал, как защемило сердце по чему-то дорогому, утерянному или безвозвратно ушедшему…
– Ну, что, поехали? – раздался громкий голос Шостаковского. Я вздрогнул. – Да, да, товарищ лейтенант, я готов.
Ещё полчаса езды и машина затряслась по каменной брусчатке маленького районного городка. По обеим сторонам дороги возвышались небольшие одноэтажные домики с садами и огородами, окружёнными высокими дощатыми заборами. Иногда попадались и церкви. Их я насчитал четыре.
– Козельск – древний город! – сказал Шостаковский. – Даже в старинной летописи упомянут! Сам хан Батый прозвал его «злым городом»!
– Так вот он какой оказывается знаменитый «Могу-болгусун»! – подумал я. – Значит, остались ещё на карте страны города со старинными названиями!
– Что же до сих пор название не поменяли? – удивился я вслух. – Неужели исчерпаны все имена вождей и их родственников?
– Ничего, у наших руководителей ещё всё впереди! – усмехнулся начпрод. – Видишь, в одном из решений партии, принятом недавно, была записано: не называть города именами руководителей, пока они живы. Вот умрут, тогда и станет на карте поменьше старинных названий, пока совсем не иссякнут!
– Как они ещё названия рек Волги и Оки не переменили? – рассмеялся я.
– Это действительно парадокс! – кивнул головой Шостаковский и повернулся к водителю. – Остановите-ка тут, в центре города, молодой человек! Мне нужно зайти в магазин!
Пока грузовик стоял, я прогуливался около него и с любопытством смотрел по сторонам. Ага! Знакомая обстановка. Большое серое здание, а перед ним на прямоугольной асфальтированной площади – статуя Ленина. Это, конечно, райком партии и райисполком. Обычно эти учреждения размещались в одном здании. Хотя только на районном уровне. Обкомы партии, как и облисполкомы, как правило, занимали отдельные, приличные по размерам особняки.
Я всегда скептически относился к Советской власти и её органам. – Зачем они, эти Советы, вообще нужны, – думал я, – коли партийные комитеты обладают всей полнотой власти в стране и от их указаний зависит даже, что и где нужно сеять? И жалобы, и заявления советские люди посылают почти всегда в партийные органы?
Эти вопросы я задал Шостаковскому, который неожиданно появился передо мной с большой хозяйственной сумкой в руке.
Тот сразу не нашёлся, что сказать. – Не знаю, зачем, – ответил он после недолгого замешательства. – Я как-то об этом и не думал… Действительно, в райисполкомы почти никто и ни за чем не ходит: не будет никакого толку! Советы, в самом деле, не играют никакой видной роли в жизни людей… Хотя постой, – тут начпрод хлопнул себя ладонью по лбу. – Господи, как же я не догадался! Ведь у партийных работников есть многочисленные родственники, друзья, а у тех, в свою очередь, тоже есть родные и близкие!
– Но ведь у партийных начальников забронированы места для своих детей в партийных комитетах? – перебил его я.
– Так ведь не все же могут занять партийные должности? К тому же есть и дальние родственники! Куда их приткнуть? А ведь в райисполкомах Советов платят хорошую зарплату! Чего не поработать? Фактически, только создавать видимость работы!
– Логично! – согласился я, и довольный начпрод дал команду продолжить путь.
…Ещё немного тряски, и, наконец, грузовик пронёсся мимо таблички, прибитой к дорожному столбу, на которой большими красными буквами было написано: «Заветы Ильича. Колхоз».
– Слава Богу! Наконец-то приехали! – сказал я, когда увидел через лобовое стекло машины единственное в деревне добротное кирпичное двухэтажное здание.
– Дай Бог, чтобы председатель оказался на месте! – сказал Шостаковский, сделав знак водителю остановиться. – Пойдём-ка, товарищ Сычев, в правление! Возможно, придётся повозиться с бумагами.
Председатель оказался на месте. Пройдя через пустовавшую секретарскую, мы вошли в его кабинет, расположенный на втором этаже в самом центре здания. В кабинете, роскошно убранном большими яркими коврами, занимавшими весь пол, за письменным столом сидел здоровенный, розовощёкий, широкоплечий мужик. Над головой председателя висел огромный портрет Брежнева.
– Они все на одно лицо, – подумал я, глядя на начальника.
– А! Литинант! – обрадовался мужик, увидев Шостаковского. – Будь здоров! С чем пожаловал?
– Да надо бы договориться с вами о поставках к нам в часть продуктов на зиму, – начал Шостаковский, пожав руку председателю. – Там, картошки, свеклы, моркови…
– Это не проблема! – перебил его мужик. – С этим мы всегда успеем! Пусть вон твой помощник, – он указал рукой на меня, – сходить в булхактерию и возьмёть тама нужные бумаги. А мы тута обсудим жисть… Эй, Валь! – вдруг крикнул он. Но никто из приёмной не отозвался.
– Куда эта биста подевалась? – буркнул председатель.
– А зачем она вам? – улыбнулся Шостаковский. – В чём вопрос? – И он вытащил из хозяйственной сумки бутылку водки.
– Молодец, не теряешься! – одобрительно кивнул головой хозяин кабинета и выдвинул ящик стола. – Вот и закуска как раз к месту!
– Сходи-ка, товарищ Сычев, в бухгалтерию! – распорядился лейтенант. – Возьми там бланк договора.
Я встал и направился к выходу. За моей спиной раздался мелодичный звон стаканов.
В бухгалтерии было немноголюдно.
За отдельными столами сидели три молодые женщины и перебирали бумаги. На их столах было навалено такое множество всяких документов, что, казалось, здесь располагался государственный архив.
– Здравствуйте! – громко сказал я.
– Ой, солдатик! – закричала крупная краснорожая девка, сидевшая за первым столом. – Смотрите, девочки, смотрите!
– Какой молоденький! – вторила ей весело другая. – Уж не наших ли девок пришёл уводить?
Я посмотрел на смеявшихся.
Первую я приметил сразу. Корова. Вторая – посимпатичней, но тоже какая-то мужиковатая. Вот третья – о, эта в самый раз!
Я пошёл к ней.
– Ишь, все к Таньке идут! – бросила «корова». – Всех парней у нас поотбивала!
– Что мы перед ней, так, клуши! – поддакнула другая девица.
– Да будет вам! – возмутилась приятным грудным голосом невысокая стройная Таня. Курносенькая. Зеленоглазая.
Я, перехватив её взгляд, почувствовал, что краснею.
– Мне…вот…договор тут надо заключить, – пробормотал я.
– Договор? На поставку? – прощебетала Таня. – Мы энтим не занимаемся! Это дело нашего главбуха, Марьи Васильевны, зайдите к ней! – И она махнула рукой в сторону двери своей начальницы.
Я направился туда.
Мария Васильевна, грузная, мужиковатая женщина, также как и её подчинённые, перебирала бумаги.
– Здравствуйте! – сказал я, переступив порог.
– Здравствуй, коли не шутишь! – бросила начальница и оторвалась от своих документов. На меня уставились большие, хитрые, карие глаза.
– Я пришёл за бланками договора на поставку овощей! – решительно сказал я.
– А где твой начальник? Почему он сам не соизволил придти? – возмутилась «гром-баба». – Что это за неуважение?
– Он у председателя, – ответил я. – Они там беседуют…
– Ну, вот, сходи за ним. Успеет, набеседуются ещё! – потребовала Марья Васильевна.
– Что ж, пойду, приведу начальника, – пробормотал я.
Когда я вернулся в кабинет председателя, беседа между двумя руководителями была в самом разгаре. На столе стояла уже почти пустая бутыль.
– Что случилось, Сычев? – спросил Шостаковский. – А где бланки?
– Бухгалтерша послала за вами, сказала, что ей нужен сам начальник! – ответил я.
– Вот жопа с ручкой! – возмутился председатель. – Всё из себя прынцессу строить! Начальника, видите ли, ей подавай!
– Ничего, Семёныч! – кивнул ему головой начпрод. – Я сейчас вернусь. Дело есть дело! – И он удалился.
Я остался в кабинете председателя.
– Можеть выпьешь грамочку? – сочувственно спросил меня Семёныч. – Пока твоего шефа нету? Не стесняйси! Я сам служил, знаю, как, порой, хочется солдату выпить!
– Нет, большое спасибо! – быстро ответил я.
– Ну, «на нет и суда нет»! – вздохнул председатель.
Лейтенант вернулся очень скоро.
– Вот бумаги, – сказал он, – осталось только проставить цифры.
– Проставляй, какие тобе надо! – сказал председатель.
– Так мы что, можем получить у вас все необходимые овощи? – удивился начпрод.
– А сколько вам надо?
Потоцкий взял у Зайцева листок с цифрами: – Вот!
Семёныч быстро пробежал глазами по бумажке. – Хоть всё забирайте! – сказал он и стал разливать остатки водки по стаканам.
– Ну-ка всю бутылку осадили! – подумал я.
Но Шостаковский заколебался. – Может хватит? – пробормотал он. – Всё-таки мы на работе!
– Пей, литинант! – приказал Семёныч. – Это и есть наша основная работа! Был бы ещё за рулём, так тогда можно было бы понять, а тут нечего смущаться! Надо выпить из уважения!
– Ну, если из уважения, – смягчился начпрод и поднял стакан. – Ваше здоровье, Семёныч!
Закусив кусочками хлеба с салом, хозяин кабинета кивнул головой в мою сторону: – Записывай, парень, цифры в договор, не жди напоминаний!
– Да, товарищ Сычев, – поддержал его Шостаковский. – Оформляйте договор!
Пока начальники разговаривали, я внёс в документ все необходимые цифры. Затем проверил его и составил второй экземпляр.
– Готово, товарищи, – сказал я, наконец, и протянул листы бумаги председателю.
Тот вытащил из чернильного прибора ручку и быстро размашисто расписался.
– Ну, теперь сходи к Марье Васильевне, – усмехнулся он. – Сичас можешь не беспокоиться, она подпишет бумагу и без начальника!
Действительно, на этот раз главбух не упрямилась. – Так быстро составили? – сказала она приветливо, удивив тем самым меня. – Ну, что ж, молодцы!
Затем нашлась слонявшаяся где-то секретарь председателя Валя, приятная, сероглазая девушка. – Приезжайте к нам ещё! – улыбнулась она мне, прикладывая печать к документам.
– До свидания, Семёныч! – сказал, вставая, Шостаковский. – До свидания, милая девушка! – кивнул он головой секретарю.
– До свидания! – пробормотал я.
– Почаще заезжайте! – улыбнулся председатель и крепко пожал руки Шостаковскому и мне.
Уже в машине, когда мы выехали на асфальтовое шоссе, оставив далеко позади славный колхоз «Заветы Ильича», я спросил шефа: – А как вам удалось, товарищ лейтенант, договориться с упрямой бухгалтершей?
– Да я сунул ей двадцать пять рублей! – откровенно сказал Шостаковский. – Она накрыла деньги книгой и сразу же выдала мне бланки!
– Двадцать пять рублей! – воскликнул я. – Просто так, за клочок бумаги?
– Не за клочок бумаги, а за договор! – пояснил начпрод. – Неужели ты не понял, что эта Марья Васильевна заправляет там всеми делами? Да и деньги я ей выдал из подотчётной суммы. Мне выделили сто рублей в финансовой части на всякие там общие расходы. Так что я целых шестьдесят рублей сэкономил!
– А чего шестьдесят, а не семьдесят пять?
– А «белую» же я покупал, а закуску!
Тут начпрод повернулся к водителю и дал команду остановиться. – Вот здесь развернись и заезжай на поляну! – показал он рукой на сосновый лес. – Так, так, хорошо, останавливай. Выходите! Будем обедать!
На поляне в густой траве мы разложили небольшой костёр. Шостаковский извлёк из сумки непочатую бутылку водки, три банки рыбных консервов, хлеб, колбасу. – Выпьем с тобой, Костя, за удачный договор! – кивнул он мне головой.
– Да я не пью!
– Сегодня, товарищ Сычев, надо!
– Ну, надо так надо! – согласился я и опрокинул протянутый начальником стакан. После противной горечи, быстро пробежавшей по глотке, я вдруг почувствовал, как по телу стало разливаться приятное тепло.
– А вот и твоя выпивка! – улыбнулся Шостаковский водителю и протянул ему бутылку «газировки».
– Спасибо! – буркнул тот и стал её откупоривать.
– Ну, что, теперь понял, куда ушли деньги? – спросил меня начпрод.
– Да, товарищ лейтенант.
…Вечером я неспеша вошёл в казарму и только собрался направиться к своей кровати за полотенцем, как вдруг в канцелярии раздались дикие крики. В коридор  выскочил с выпученными глазами Золотухин. – Мужуки! Всё! Отмучились! – орал он.
– Что такое? Что случилось?! – посыпались со всех сторон вопросы.
Из каптёрки выскочил со всклокоченными на голове волосами Выходцев. В руках он держал бутылку Шампанского и с силой раскручивал проволоку на её головке. Раздался треск. Пробка полетела. Вслед за ней хлынул густой поток пены.
– Пейте, ребята! Всё! Бистец! Кончилась наша каторга! – кричал Выходцев.
Со всех концов к нему побежали «старики» с кружками и стаканами. Выходцев наливал им вино, а остаток опрокинул себе в рот прямо из бутылки. Затем он швырнул опорожнённый сосуд в угол, а сам встал на колени, поднял руки и взмолился: – Господи, спасибо тебе, что мы, наконец, дожили до этого дня!
Рядом с ним рыдал, обливаясь слезами, Криворучко. Кое-кто из «стариков» тоже плакали.
Я поспешил скрыться в умывальнике. Там, оказывается, столпились «молодые» солдаты и «черпаки». Первые обменивались завистливыми взглядами и репликами. – Везёт «дедам»! – сказал с горечью в голосе Суздал. – Скоро уже поедут домой!
– Да, это – настоящее счастье! – вторил ему приятель, Моисеенков.
– «Стариками» становимся! – радостно произнёс «черпак» Зубов.
– А что тут хорошего? – буркнул другой будущий «старик», Крючков. – Ещё больше полугода йибашить! Да и «деды» ещё почти два месяца будут нам «мозги вправлять»!
– Рота! Стройся на обед! – заорал дневальный, и воины высыпали на улицу.
«Старики» же продолжали ликовать. Обнявшись, они стояли посредине коридора, образовав полукруг. Многие из них так и не появились в столовой.
Сразу же после обеда я подошёл к Ковалю, стоявшему у входа в столовую.
– Откуда «старики» узнали про приказ, Любомир? – спросил я. – Может быть всё это брехня? В газетах-то ничего ещё не опубликовано?
– Информация достоверна, – ответил Коваль. – Позвонили ребята из министерства обороны сюда, на нашу телефонную станцию. Тоже солдаты, дежурные связисты. Приказ подписан министром. Он просто ещё не успел попасть в газеты.
Вечером в казарме продолжались торжества. В строю, правда, во время поверки, стояли все. Но «старики» были откровенно пьяны. Услышав свою фамилию, каждый из них выкрикивал истошным голосом – Я!!!
Когда же пробило десять, и дежурный по роте крикнул: – Рота, отбой! – неожиданно на всю казарму раздался звонкий голос Лёни Суздала: – Ребята! До дембиля осталось шестьдесят дней!
Я приподнялся на койке и посмотрел в ту сторону, откуда донёсся крик. Суздал стоял на тумбочке у самого входа в спальное помещение. – Дембиль стал на день короче, «старикам» спокойной ночи! Спите спокойно, любимые «дедушки»! – прокричал он.
– Ура!!! – последовал многоголосый вопль. Затем всё стихло, и лишь отдалённое пение из каптёрки ещё долго напоминало о триумфе старослужащих воинов.
На следующий день я взял из стопки поступившей в штаб корреспонденции первую попавшуюся в руки газету.
– Приказ министра обороны, – прочитал я на первой странице «Правды», – «Об увольнении из вооруженных сил СССР в ноябре-декабре тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года …»

4. «ЧЕРПАК»

С каждым днём в хозяйственное подразделение прибывали всё новые и новые «молодые» солдаты. Как-то незаметно исчезли и последние «деды». На очередной поверке их просто не упомянули и всё.
Новые «старики» были во много раз тише и скромней. Почти все они прибыли из Москвы и Подмосковья и, несмотря на то, что были земляками, особой дружбы и сплочённости, какие были присущи прежним «старикам», между ними не существовало.
Например, москвич, рядовой Зубов, сын заведующей продовольственным магазином, откровенно презирал своих малоимущих земляков. Те платили ему тем же. Были среди «стариков» и выходцы из семей работников умственного труда. Они считали себя людьми избранными, элитой общества, и поэтому свысока поглядывали на «грубых» и «невежественных» товарищей. Что же касается ребят пролетарского происхождения, то они не могли не замечать такого к себе отношения и, в свою очередь, просто ненавидели «этих гнилых интеллигентов». Лишь необходимость единства с целью сохранения власти над «молодыми» солдатами заставляла новых «стариков» создавать видимость дружеских между собой отношений. Как далеки они были от прежних «стариков»! Те жили как бы единым, сильным, сплочённым организмом, настоящим землячеством. Никакой дружбы с «молодыми» и даже «черпаками» в их среде не допускалось. В своё время Пётр Головченко попытался нарушить это правило и поддерживать дружбу со мной, «молодым» воином, но «старики» каким-то образом сумели его убедить отказаться от пагубной, по их мнению, затеи. Постепенно Головченко всё больше и больше отдалялся от меня, предпочитая мне своих земляков. Он даже уволился в запас как-то незаметно, не попрощавшись со мной.
Новые «старики» могли вполне позволить себе дружбу с кем угодно. Ко мне они относились весьма терпимо. Лишь только один Зубов смотрел на меня свысока. А вот здешняя интеллектуальная элита, как ни удивительно, относилась ко мне как к равному. Многие ребята из этой среды часто перебрасывались репликами со мной на вечерней поверке или в строю во время следования в столовую. Иногда они беседовали со мной и в библиотеке, в штабе или в казарме во время дежурства. Словом, находили со мной общий язык. Что же касается старослужащих воинов, выходцев из рабочей среды, то они, как правило, обходили меня стороной. Только с одним человеком у меня частенько возникали конфликтные ситуации. Им был сержант Пётр Чистов. При прежних «стариках» он как-то «не высовывался», был тих и незаметен. А тут расхрабрился!
Как-то во время вечерней поверки дежурный назвал мою фамилию. Я громко сказал: «Я!» Вдруг Чистов, который в это время оказался самым старшим по званию в роте, прервал дежурного. – Подожди, – сказал он и закричал: – Сычев! Ты что молчишь?
– Я! – вновь громко произнёс я.
– А ты ещё громче! – заорал Чистов. – Ну-ка, повтори, салабон!
– Я сказал так, как положено, – спокойно ответил я. – А что касается «салабона», то за это оскорбление ты ответишь!
– Что?! – зашипел разъярённый Чистов и покраснел как рак. – Я – отвечу? Ну, погоди!
На следующий день меня вызвал в каптёрку старшина роты прапорщик Присяжнюк. Он, вообще-то, редко вмешивался во внутренние дела солдат, на вечерние поверки почти никогда не ходил, появлялся в казарме обычно после подъёма, по утрам, словом, был совершенно незаметен. Вызов к нему в каптёрку удивил меня. Произошло это как раз перед завтраком.
– Что это ты, Сычев, грубишь со старшими по званию? – обратился ко мне Присяжнюк.
– Я! Грублю?! – удивился я. – Какая чепуха!
– А кто вчера на вечерней поверке угрожал Чистову?
– Ах, вот в чём дело! Значит, Чистов донёс на меня?
– Не донёс, а доложил! Давай, выкладывай, как всё было!
Я обстоятельно рассказал всё.
Выслушав меня, Присяжнюк поморщился: – А что, нельзя было сказать «Я!» по требованию Чистова? В конце концов, он сержант!
– Я сказал два раза! Причём таким громким голосом, что зазвенели оконные стёкла! И, тем не менее, Чистов оскорбил меня, назвав «салабоном», не взирая на присутствие «молодых»! А это – двойное оскорбление!
– А как же твоя угроза? Ты же сказал, что он ответит за свои слова? – допытывался старшина.
– Я, в самом деле, это говорил и своё обещание выполню!
– Каким образом?
Я задумался: – Действительно, каким же образом можно отомстить Чистову? А! Хорошая мысль!
– Я доложу прапорщику Фельдману, чтобы он принял соответствующие меры, – сказал я.
– Доложишь командиру роты? – прищурил глаз Присяжнюк. – Ну, это, конечно, твоё право. Наверное, так и следует поступить. Так ты имел в виду только это, угрожая Чистову?
– Конечно, ведь в соответствии с Уставом я должен доложить «по команде»!
– Но ведь по команде означает доложить старшему по должности? Разве ты не знаешь, что старшим для Чистова является старший сержант Лазебный, который сменил Погребняка?
– Лазебный сегодня в наряде. Он – помощник дежурного по части.
– Тогда следующий по должности – я!
– Но ведь Чистов уже вам доложил?
– А я разобрался. Нечего тебе, Костя, поднимать скандал, – улыбнулся старшина. – Я сам обо всём доложу Фельдману. А ты спокойно неси службу. Думаю, что Чистов больше не будет безобразничать!
В дальнейшем никаких разговоров на эту тему нигде не было. Фельдман меня не трогал. Беседовал он с Чистовым или нет, я так и не узнал. Однако сержант больше никогда не позволял себе грубых выпадов против меня на поверках. Конечно, он продолжал ненавидеть меня, но свою злобу выражал, как правило, с глазу на глаз где-нибудь при встрече в коридоре или на улице, нецензурными словами или репликами.
Мне было не привыкать слышать оскорбления, поэтому я хорошо научился сохранять внешнее спокойствие, создавая видимость полного безразличия. – В конце концов, – думал я, – пусть уж лучше хамит этот дурачок, чем какой-нибудь более солидный и опасный человек. Ведь в нашем обществе совершенно невозможно не иметь врагов! И всегда найдётся кто-либо, готовый подложить мне свинью!
Надо сказать, что присутствие «молодых» воинов в какой-то мере способствовало отвлечению внимания Чистова от меня. Всё-таки «молодые» есть «молодые». Ведь издеваться над беззащитными людьми значительно безопаснее, чем схватываться с умеющим за себя постоять штабным писарем. К тому же в последние дни в казарме имели место случаи воровства. Из солдатских тумбочек стали пропадать зубные щётки и расчёски для волос. Конечно, в разговорах старших воинов, виновниками провозглашались вновь прибывшие «молодые» солдаты, однако за руку никто не был пойман… Чистов, считавший себя опытнейшим специалистом по выявлению преступников, вплотную занялся расследованием. На каждой поверке, вечерней и утренней, он выходил из строя и произносил полные угроз заявления о том, что он уже вот-вот обнаружит вора, что «имеются уже все необходимые доказательства, кто ворует», но эти фразы, повторявшиеся целый месяц, в конце концов всем настолько надоели, что никто не обращал на них внимания… Наконец, это надоело и самому Чистову, и он успокоился, прекратив угрожать неведомому врагу. К тому же перестали воровать.
Я знал, для чего воинам требуются зубные щётки и расчёски, помимо прямого предназначения этих предметов. Дело в том, что эти вещи были сделаны из пластмассы. А пластмасса использовалась солдатами для изготовления из неё различных кустарных безделушек – браслетов, статуэток, зажигалок, всевозможных мозаичных картин. Из поколения в поколение это искусство переходило от «стариков» к «молодым». Иногда изделия солдат были столь сложны и выразительны, что, порой, казалось, их сделали фабричным, а не кустарным способом.
В своё время Головченко показывал мне выточенный собственными руками браслет для ручных часов. Он представлял собой небольшую свернувшуюся в клубок  змею с зелёно-красными узорами на чешуе. Многие воины носили на руках самодельные браслеты с самыми разнообразными рисунками: цветами, звёздами и даже…голыми женщинами. Перед увольнением в запас «стариков» охватила настоящая мания на приобретение такого рода безделушек. Умевшие изготавливать сувениры были просто «завалены» заказами. Те из «стариков», которые знали секреты кустарного искусства, просто были не в состоянии справляться с заявками товарищей, щедро расплачивавшихся главным платёжным средством советских людей – водкой. В конечном счёте, «знатоки» обучали своему мастерству «молодых» и с их помощью обеспечивали себя выпивкой до конца службы. Особенно хорошо освоил такую работу новый каптёрщик – Лёня Суздал. Я часто заходил к нему в каптёрку полюбоваться различными изделиями. Даже сам Фельдман иногда обращался с заказами к Суздалу. Однажды каптёрщик изготовил для него маленький аквариум. Конечно, не настоящий, а сделанный из кусочков пластмассы. Но со стороны казалось, что и рыбки, и трава, и улитки внутри него – живые. Воин сумел искусно изобразить даже пузырьки, хотя воды там совсем не было.
И браслеты и зажигалки выходили из-под рук Суздала настолько красивыми, что не могли не вызвать всеобщего восхищения. Например, на одном браслете от часов он изобразил пышные алые розы, располагавшиеся в каждой чешуйке. Казалось, что кто-то вставил под стекло живые цветы и стоило бы только это стекло разбить, они выпали бы, издавая чудный аромат! Но всё это было только пластмассой, прекрасно обработанной руками умельца…
Надо сказать, что не только эти «штуки» изготавливались в роте. Мастерство местных кустарей дошло до того, что они стали вытачивать даже фальшивые советские ордена! Так, однажды накануне увольнения, Золотухин заявился на вечернюю поверку с орденом Победы на груди. Он с гордостью поглядывал по сторонам, выпячивая свой здоровенный живот. Я сначала подумал, уж не украл ли знаменитый громила столь почётную награду из местного краеведческого музея. Однако когда по казарме стали разгуливать герои Советского Союза, полные кавалеры орденов Славы, стало ясно, в чём дело. Оказывается, воины обнаружили в библиотеке части большой красочный альбом с изображениями орденов и медалей СССР в настоящую величину. Альбом был без труда похищен и доставлен в казарму, где его использовали как образец для производства соответствующих сувениров.
Конечно, больше всех «наград» увозили домой известные громилы. Как рассказал мне Хованский, у Выходцева на груди было пять звёзд Героя, орден Победы и ещё два-три каких-то ордена. Грудь самого скромного солдата – Сороки – украшал орден боевого Красного Знамени…
Таким образом, все прекрасно знали, куда уходила пластмасса, и что если «молодые» воины воровали из солдатских тумбочек зубные щётки и расчёски, то делали это не для себя, а для старослужащих товарищей, которые заставляли их искать сырьё для кустарных поделок. Когда же кражи прекратились, воины, не связанные с производством сувениров, посчитали, что прекратилось и кустарное творчество талантливых мастеров. Чистов, конечно, был убеждён, что это его заслуга. Чуть ли не на каждом углу он останавливал своих товарищей и, бия себя кулаком в грудь, утверждал, что наконец-то он выполнил своё обещание и искоренил ротное воровство…
Однажды, накануне построения на обед, я зашёл в каптёрку к Суздалу, чтобы полюбоваться какими-либо новыми безделушками. Товарищ показал мне маленький сувенирный телевизор, макет пистолета Макарова и очередной браслет для часов, украшенный золотыми рыбками.
– Вот это здорово! – восхитился я. – Какая тонкая работа!
Суздал покраснел от удовольствия. – Почаще заходи, я тебе не такое покажу, – улыбнулся он. – Слава Богу, сейчас пластмассы много: хватит до самого дембиля!
– Да ну? – удивился я. – А где же вы достаёте пластмассу?
– А в ближайшей мусорке, – ответил весёлым голосом каптёрщик. – Здесь неподалёку располагается городская мусорная свалка. Мы посылаем туда «салаг», и они выкапывают столько пластмассы, сколько требуется!
– Да, но она же грязная?
– Ну, и что? Они моют все куски с мылом, а потом приносят их мне…
– Ясно, почему в роте прекратилось воровство! Ну, теперь все наши солдаты поедут домой в орденах и медалях, – подумал я.
Наступил декабрь. Стало по-настоящему холодно. Хотя периодически выпадал снег, и температура воздуха не падала ниже минуса пяти-шести градусов по Цельсию, в казарме было довольно неуютно. Из окон поддувало и для того, чтобы избавиться от постоянной дрожи, не позволявшей уснуть, нужно было набрасывать поверх тонкого суконного одеяла солдатскую шинель.
Я приспособился спать, укутавшись с головой в одеяло. Таким способом удавалось использовать тепло дыхания для внутреннего обогрева постели.
Раньше, до службы в армии, я не мог так спать: мне не хватало воздуха. Теперь же оказалось, что холод был большим бедствием. И из двух зол пришлось выбирать меньшее. Что же касается службы, то она проходила без существенных перемен. И дежурство, и работа в продовольственной службе продолжались в прежнем темпе. Первое время я, заваленный текущими делами, не обращал никакого внимания на появившуюся в роте «молодёжь». Обычно я только на вечерней поверке, услышав новую фамилию, проявлял любопытство и смотрел туда, откуда доносилось произнесённое незнакомым голосом «Я!». Но вот однажды во время дежурства по роте мне пришлось столкнуться лицом к лицу с «молодыми» солдатами. Все четверо дневальных, назначенных в мою смену, были новичками. Они оказались добросовестными и дисциплинированными ребятами. Один из них – Юра Середов – родом из Мурманска, заменил прежнего «старика» Прохоренко, воздыхателя библиотекарши Брызгаловой, в качестве электрика и фотографа. Трое других работали каменщиками на очередной стройке Фельдмана. Службу они знали, опекать их не приходилось, и поэтому дежурство прошло спокойно. Из любопытства я внимательно изучил книгу со списком личного состава роты. Несмотря на то, что я несколько раз уходил к себе в штаб для оформления накладных и срочной текущей работы, всё основное время нужно было проводить в казарме. А там иногда просто нечего было делать. Вот я и убивал время перелистыванием ротной документации, беседами с каптёрщиком и дневальными. 
На смену уволенным воинам, как теперь узнал я, пришло довольно много «молодёжи». Почти тридцать человек! А одного, рядового Коцурюбу, взяли прямо из ноябрьской партии, присланной из военкомата. Короче говоря, он не служил в учебном батальоне!
Я пошёл в каптёрку. – Скажи, Лёня, – обратился я к Суздалу, – а что, Коцурюба разве не служил в «учебке»?
– Нет, – ответил каптёрщик. – Видишь ли, он сапожник, а Фельдману как раз это и требуется. И как только «папа» узнал, что в учебный батальон попал сапожник, он сразу же перетащил его сюда.
– Ясно, – пробормотал я. – А в качестве кого теперь работают остальные солдаты?
И мы с Суздалом стали обсуждать кадровую деятельность Фельдмана. Оказывается, в роте произошли существенные перестановки. Нынешние «черпаки», литовцы по национальности, Балкайтис и Кикилас, были переведены командиром роты из свинарника на насосную станцию. А свинарями были назначены прибывшие из учебного батальона новички. Бывшие курсанты заменили и ушедших в запас поваров. Много оказалось среди «молодёжи» и рабочих строительных специальностей. Из «учебки» Фельдман взял и троих младших сержантов, которым предстояло создавать в своих отделениях видимость воинской дисциплины. Словом, в хозподразделение пришло солидное пополнение, полностью укомплектовавшее штатное расписание роты.
– Нелегко будет с таким многочисленным контингентом! – сокрушался Суздал. – Этих «молодых» будет непросто усмирить!
– Справимся, – успокаивал его я. – Если смогли пережить тех «стариков», то уже с «молодыми» как-нибудь разберёмся!

5. «ПРАВЛЕНИЕ» НОВЫХ «СТАРИКОВ»

Наконец-то нынешнее поколение воинов обрело своего «козла отпущения». Как известно, попытка товарищей сделать из меня посмешище, провалилась с самого начала. И, как ни парадоксально, за минувшие полгода ни один солдат хозподразделения не подошёл на роль общественного шута.
А тут вдруг такая удача!
Петро Коцурюба, взятый сапожником  и не прошедший суровой воинской подготовки в учебном батальоне, оказался идеальным ротным придурком. Неуклюжий, неловкий, с глупым, всегда испуганным лицом, он выглядел «белой вороной» на фоне всеобщей наглости и самоуверенности. К тому же новичок совершенно не умел разговаривать: путался в словах, кряхтел, бурчал – словом, не был способен даже дать логичный ответ. Насмешки над ним начались с первой вечерней поверки, когда дежурный выкрикнул: – Коцурюба! – Ответа не последовало. – Коцурюба!!! – вновь, ещё громче, повторил дежурный.
– Да тута я, тута! – раздался испуганный выкрик. – Шо ты думаешь, шо я сховалси?
Внезапно установилась полная тишина. А затем роту потряс оглушительный хохот. Смеялись все – от старшего сержанта Лазебного до только что прибывших в роту выпускников учебного батальона. Даже я, который вовсе не хотел издеваться над «молодым» солдатом, буквально трясся от смеха. Невозможно было сохранить спокойствие, услышав речь Коцурюбы. В его голосе сконцентрировалась такая беспомощная и непробиваемая глупость, что вряд ли можно было бы найти человека, который смог бы проявить выдержку и без смеха выслушать «молодого» воина.
Вволю нахохотавшись, дежурный, борясь с очередным приступом смеха, сделал знак солдатам успокоиться и, краснея от напряжения, обратился к Коцурюбе: – Товарищ Коцурюба! Когда называют вашу фамилию, говорите – «Я!», понятно?
– А, дак цеж надо «я» говорить тута? – спросил Коцурюба, вызвав новый взрыв смеха.
– Ладно, успокойтесь! – с трудом выговорил дежурный, вытирая слёзы. Стараясь остановить безудержное веселье, грозившее перейти в беспорядок, он громко крикнул: – Рота! Смирно! Вольно!
Все вроде бы успокоились.
– Рядовой Коцурюба! – вновь заорал дежурный.
– Йе! – сказал «молодой» воин. Тут, показалось, что засмеялись даже стены. Воинов охватило какое-то коллективное безумие. Они не просто смеялись, а скорее выли, утратив способность контролировать свои эмоции.
Лазебный первым пришёл в себя и с ужасом огляделся. – Хватит называть его фамилию! – осудил он дежурного. – Ты что, иоп твою мать, не видишь, что этот мудак не умеет даже говорить!
Окрик Лазебного подействовал отрезвляюще на солдат. Дежурный открыл журнал и продолжил перекличку, оставив в покое повеселившего всех «молодого» солдата.
Учёные утверждают, что смех продлевает жизнь. Трудно проверить эту гипотезу, но и нельзя не признать, что определённое положительное воздействие на людей смех оказывает. По крайней мере, поднимает настроение и возбуждает. Ещё долго после этой вечерней поверки в роте не стихали разговоры о Коцурюбе. Даже я, ложась в постель и вспоминая недавние эпизоды, связанные с незадачливым новичком, долго смеялся беззвучным смехом, пока меня не сморил сон.
В последующие дни в работе штабных писарей наметилась тенденция к стабилизации. Численность личного состава значительно сократилась. Большинство выпускников учебного батальона, завершив военную подготовку, разъехались по объектам, разбросанным по всей стране. Часть из них осела в обслуживавших войсковую часть подразделениях или ротах, занимавшихся монтажом оборудования связи в местном гарнизоне. Изредка приезжали в часть и солдаты, сопровождавшие военные грузы. В среднем, в неделю я принимал не больше десяти – двенадцати человек командировочных и не особенно суетился, когда узнавал о прибытии очередной команды, ибо дополнительную накладную на такое небольшое число людей можно было выписать и после завтрака. Фактически, распорядок дня не нарушался.
Как-то утром, после того как воины позавтракали и стали выходить из столовой, перед нами неожиданно возник командир роты, который, видимо, поджидал своих подопечных на улице. – Эй, Лазебный! – закричал он. – Постройте-ка роту!
Воины заметались.
– Видимо, что-то произошло! – сказал мне Хованский.
– Да, наверное, какое-нибудь «чепе», – согласился я. Острое любопытство охватило солдат.
– Рота! Равняйсь – смирно! – заорал Лазебный.
Хозяйственники, выстроившись у столовой, окаменели.
– Товарищи! – громко сказал Фельдман. – Сейчас вы сразу же пойдёте в солдатский клуб! Понимаете, приехал представитель Главного Политуправления Министерства Обороны! Меня вызвали в штаб, в Политотдел, и проинформировали, чтобы я обеспечил стопроцентную явку личного состава. А это значит, что если хоть кто из вас улизнёт по дороге в клуб и не будет присутствовать на лекции политработника, то пощады не ждите! Я сам займусь нарушителем!
Воины стояли, не шелохнувшись.
– Я особенно обращаюсь к «старикам», – продолжал Фельдман. – Если кто-нибудь из вас, иоп вашу мать, попробует ослушаться меня, то пеняйте на себя! Я не только удалю виновников из роты, но и отдам их под трибунал! Понятно?
Ответом было гробовое молчание.
– Ну, Лазебный, ведите роту! – распорядился уже спокойным голосом удовлетворённый прапорщик.
– Шагом – марш! – крикнул замкомвзвода.
Когда воины нашего хозподразделения пришли в клуб, мы обнаружили, что зрительный зал был уже почти до отказа заполнен. Нам едва хватило мест.
Я уселся рядом с Балкайтисом и устремил свой взгляд на сцену. Посредине стоял длинный, покрытый красной материей, стол, за которым, как бы в президиуме, сидели военачальники. Слева, ближе к трибуне, располагался какой-то незнакомый полковник, а рядом с ним – командир полка, замполит части, начальник штаба полка и заведующий клубом. Первый ряд зрительного зала занимали все остальные заместители командира части и другие высшие военачальники. Короче говоря, руководство со всей серьёзностью отнеслось к предстоявшей лекции. Уже через пару минут после прибытия хозяйственников свободных мест в зале не осталось: он был битком набит военнослужащими. Даже в проходах скопилось множество солдат. Несмотря на многолюдность и даже скученность, в зале не было шумно. Присутствие высоких военачальников и торжественность момента завораживали солдат.
– Внимание! – раздался вдруг из микрофона голос замполита части подполковника Зайцева, сидевшего в самом центре президиума. – Сегодня у нас, товарищи, радостное событие! К нам в часть приехал видный советский военачальник, замечательный политический работник, крупнейший ученый-политолог, специалист по борьбе с империалистической идеологией, начальник пятьсот сорок шестого отдела Главного Политического Управления Советской Армии полковник Константинов Алексей Михайлович! Поприветствуем его!
Воины дружно захлопали.
– А теперь, товарищи, – продолжал Зайцев, – я предлагаю избрать почётный президиум в составе Политбюро ЦК КПСС во главе с величайшим за всю историю человечества мыслителем, верным продолжателем великого ленинского дела, товарищем Леонидом Ильичём Брежневым!
Зал загрохотал бурными аплодисментами. Члены настоящего президиума встали. Вслед за ними подскочили и сидевшие в зале воины. Из репродукторов грянула музыка гимна СССР.
Когда всё стихло, Зайцев показал рукой, что нужно садиться. Воины сели.
– А теперь, товарищи, я вкратце расскажу вам о том, что привело к нам выдающегося военачальника, талантливого учёного и мыслителя…, – и Зайцев начал свою обычную, знакомую всем солдатам, кроме новобранцев из учебного батальона, речь об угрозе со стороны американского империализма, о неминуемой в ближайшем будущем войне «с врагами мира и дружбы между народами», о том, как «наша родная коммунистическая партия спасает народы всего мира от угрозы порабощения Земли страшными американским убийцами», о голоде в США, ФРГ, Англии и в других «развитых капиталистических государствах».
Зачитав астрономические цифры многомиллионных жертв голода в странах Запада за последний год, Зайцев заверил аудиторию, что «в нашей стране, благодаря усилиям КПСС и лично товарища Леонида Ильича Брежнева, подобная катастрофа невозможна».
Я переглянулся с Балкайтисом. Нам было смешно. – Подобная катастрофа невозможна, – буркнул Балкайтис. – Но, видимо, всё-таки до какой-нибудь другой катастрофы они страну доведут…
Я кивнул ему головой в знак согласия.
Остальные солдаты сидели не шелохнувшись. Постепенно старослужащие воины, убаюканные монотонной речью замполита, стали склонять головы и «клевать» носами.
– Эй, Зубов! – раздался вдруг приглушённый крик Фельдмана. – Ты что, совсем одурел? А ты, Крючков! Что, совсем ни фуя не соображаешь?
«Старики» встрепенулись. – Я покажу вам, иоп вашу мать! – прошипел Фельдман.
Слава Богу, что замполит стал завершать своё выступление. Ещё бы пять – десять минут такой речи, и воины основных подразделений, несмотря на противодействия командиров, наверняка погрузились бы в сон.
– Я заверяю вас, товарищи, – сказал, подводя итог своему докладу, Зайцев, – что мы, политические работники, не ударим лицом в грязь! Мы не допустим, чтобы империализм вверг наш народ в пучину бедствий! Вот о том, как идёт тяжёлая идеологическая борьба, вам и расскажет наш дорогой гость!
Зайцев говорил через микрофон, сидя за столом. А вот приезжий военачальник встал и подошёл к ораторской трибуне. Гость оказался высоким, румяным, широкоплечим мужчиной с довольно приятным лицом.
– Товарищи! – начал он громким и весёлым голосом. – Я приехал к вам, конечно, не потому, что ситуация в мире настолько ухудшилась и требуется специальная работа политорганов, а просто из желания пообщаться с вами, поговорить по душам, помочь вам разобраться в трудных вопросах современной жизни…
Воины оцепенели. Политический работник заговорил с ними нормальной человеческой речью! Без газетных штампов, без бесконечных ссылок на КПСС, «лично товарища Брежнева» и даже без угроз в адрес империализма!   
Полковник рассказал, как он побывал в нескольких зарубежных странах – ФРГ, Франции, Италии – что он там увидел и сравнил жизнь граждан буржуазных стран с жизнью советских людей. Конечно, он убеждал воинов, что на Западе процветают, в основном, семьи капиталистов, что политическую жизнь там определяют группировки тех или иных финансовых и промышленных магнатов. Однако, он не отрицал положительных сторон жизни капиталистического мира, обращая внимание аудитории на технический прогресс.
– Вот, смотрите, даже в гостиницах, в которых я останавливался, имелась самая современная техника! – воскликнул лектор. – От телевизора с дистанционным управлением до самого совершенного унитаза с внутренним обогревом! А если бы вы заглянули в каталоги заказов от разных фирм! Чего там только нет! Вы можете заказать по телефону, не выходя из своего номера, всё, что угодно, вплоть до «птичьего молока»! Даже женщин можно вызвать к себе в номер!
Откуда-то из середины зала донёсся лёгкий шум, и воины зашевелились. Полковник это заметил. – Да, товарищи! – улыбнулся он. – Представьте себе, что по телефону в гостиницах буржуазных стран можно вызывать проституток! Там очень много такого рода женщин. А какие красавицы! – И лектор мечтательно развёл руки в стороны. – Ко мне в номер приносили такие альбомы, что просто не было сил отказаться их посмотреть! Яркие цветные изображения голых женщин! Представьте себе, что они сфотографированы, ну, в чём мать родила! Мало того, их, так сказать, самые интимные, понимаете ли, места выставлены наружу!
– Не может быть?! – раздался вдруг чей-то взволнованный голос. Я повернул голову направо: – А! Так это Хованский! – Василий приподнялся со стула и возбуждённо махал рукой.
– Да, молодой человек! – заметил его полковник. – На обзор представлены полностью все женские органы! Конечно, это бесстыдство!
– Неужели прямо всё видно?! – прокричал хриплым голосом Хованский.
 В президиуме зашевелились. Подполковник Зайцев сжал руку в кулак и показал его сидевшим в зале воинам.
– Прекрати, негодяй! – зашипел на Хованского Фельдман.
– Не мешайте ему, товарищи, выражать свои эмоции! – громко сказал лектор, довольный произведённым эффектом. – Воин, вероятно, так увлёкся, что даже не заметил, где он находится!
Хованский посмотрел вокруг себя и, смутившись, сел.
Полковник между тем продолжал. Обнаружив уязвимое место солдат, он стал рассказывать со всеми подробностями о содержании интимной жизни граждан буржуазных стран, о царящем там разврате, о распутстве тамошних женщин и тому подобном. Когда же тема была исчерпана, и лектор сделал обобщающий вывод о том, что «нам не грозит подобное вырождение и безобразие потому, что коммунистическая партия стоит на страже нашей высокой нравственности», в зале целую минуту стояла невиданная для столь многолюдного общества тишина.
Затем раздались аплодисменты. Буря аплодисментов! Воины вскакивали со своих мест. Кто-то закричал: – Браво!
Крик подхватили. Полковник, который только что сошёл с трибуны и сел за стол, вновь встал и поклонился зрителям.
– Ещё! – кричали воины. – Ещё немного расскажите!
Я посмотрел на Хованского. Тот стоял, размахивая руками, и что-то кричал. Его громкий голос тонул в рёве толпы.
– Ещё…про баб! Ещё хоть чуть-чуть! – разобрал я.
– Про баб! – заорали воины. – Про баб! Ещё хоть немножко!
Командиры смотрели на происходившее как на стихийное бедствие. Фельдман покраснел как рак и заметался, размахивая руками и призывая воинов к спокойствию.
– Внимание, товарищи! – произнёс громким голосом Зайцев. – Успокойтесь! Мы попросим нашего дорогого гостя рассказать вам что-нибудь ещё. Только перестаньте шуметь!
Однако это не произвело должного эффекта. Воины, правда, перестали кричать, но продолжали громко разговаривать, не обращая ни малейшего внимания ни на своих командиров, ни на слова замполита части.
Тогда лектор встал и вновь подошёл к трибуне. – Товарищи! – сказал он спокойным голосом. Шум мгновенно утих. – Я готов рассказать вам одну историю, которая произошла со мной и моим товарищем во время поездки в Японию. Но это при условии, что вы будете спокойно слушать! Согласны?
– Согласны! – закричали солдаты.
– В таком случае я вам её расскажу. Также предупреждаю, что это последняя история, потому что мне нужно срочно выезжать в другую часть, где ждут моего выступления. Я делаю для вас исключение, ибо вижу: вы умеете слушать и отличать настоящую лекцию от пустой и сухой говорильни!
Военачальники, сидевшие в президиуме, переглянулись.
Воины замерли, и в зале установилась мёртвая тишина. Живым, доступным языком, включавшим пословицы, анекдоты и привычную для солдат простонародную речь, лектор рассказал о том, как он оказался в весьма щекотливом положении во время своей недавней командировки в Японию. Оказывается, личное обаяние и незаурядные мужские достоинства нашего полковника настолько покорили местных женщин, что за ним началась самая настоящая охота. Буквально в каждом гостиничном номере, где останавливался наш герой, его осаждали полуобнажённые красотки, сбрасывавшие с себя последнюю одежду и пытавшиеся соблазнить его. – Видели бы вы, что за красавицы там были! – сокрушался военачальник. – Японочки – такие милые женщины! Но я был вынужден беречь достоинство советского гражданина и без всякого сожаления выдворял незваных гостей!
Далее он рассказал, как один из советских туристов, его хороший знакомый, не выдержал испытания и поддался соблазну. И не с одной японкой, а с несколькими!
Зал снова возбуждённо загудел. Хованский подскочил со своего стула, замахал руками и стал делать знаки, обращая на себя внимание лектора.
– Не волнуйтесь, молодой человек! – улыбнулся заметивший его полковник. – Я вижу, как вы эмоционально воспринимаете моё выступление. Благодарю вас! А? Вы что-то хотите сказать?
– А как он их поимел?! – закричал вдруг Хованский.
Лектор сдвинул брови. – Представьте себе, молодой человек, – сказал он с горечью. – Самым непристойным образом!
– А как?! – взвыл Василий.
– Ну, если вы настаиваете, – заколебался лектор, – тогда я скажу…
– Настаиваем! Настаиваем! – закричали воины.
– Нехорошо говорить, товарищи, но наш турист поимел этих женщин не только в бисту… Простите, в переднее место… Но даже в зад, и, что ещё прискорбней, в рот!
Вновь установилась тишина.
– И представьте себе, что с ним после этого было! – продолжал полковник. – Оказывается, эти женщины были агентами ЦРУ! Они засняли все половые акты на киноплёнку, а потом стали шантажировать советского туриста! Короче говоря, он попал в тенета врагов нашей родины, и только вмешательство наших политических органов спасло парня от государственной измены!
Затем лектор рассказал публике, как работники КГБ своевременно выявили поползновения вражеской агентуры, разъяснили оступившемуся человеку пагубную суть женщин буржуазного мира, помогли ему вернуться на родину и искренне покаяться в содеянных преступлениях! – За это гуманное советское правосудие приговорило виновника всего к восьми годам тюремного заключения! – подытожил свой рассказ политработник. – Но главное заключалось в том, что заблуждавшийся человек полностью раскаялся и осознал свою ошибку!
Гром аплодисментов заглушил последние слова лектора. Он улыбнулся, помахал рукой и откланялся.
– Встать! Смирно! – крикнул в микрофон командир части. Все быстро подскочили со своих мест. Зазвучал гимн Советского Союза и как только затихли его последние звуки, командиры рот стали выкрикивать: – Первая рота – на выход! Кабельно-монтажная рота – на выход!
Воины подскакивали и выбегали на улицу.
Наконец, заорал и Фельдман. Хозяйственники спокойно, с достоинством побрели к выходу.
Выйдя на улицу, мы сгрудились около клуба и стали ждать командира роты. Однако тот что-то не появлялся.
– Подождите, я сейчас! – крикнул Лазебный и юркнул в клуб.
Через пять минут он вернулся и весело махнул рукой: – Расходитесь, иоп вашу мать, по своим рабочим местам! Командир роты занят!
Я направился к себе в штаб. По дороге воины обменивались впечатлениями от прослушанной лекции.
– Вот это понимаю политработник! – восхищался Хованский. – Хоть раз удалось послушать настоящую правду! Теперь будет о чём поговорить с ребятами на стройке!
– Да, язычок у него подвешен! – согласился Коваль.
Я же промолчал. Несмотря на то, что я с интересом прослушал выступление приезжего политработника, в моей душе остался какой-то неприятный осадок.
– Зачем полковник всё это рассказывал? – думал я. – Что он хотел этим выразить?
Однако впереди предстояла текущая работа, и постепенно все мысли переключились на неё.
Потеряв два часа, я вынужден был работать «в поте лица», чтобы наверстать упущенное время. Как назло, в часть приехали и командированные, сопровождавшие военные грузы солдаты, и представитель одной из гарнизонных частей, который периодически получал продовольствие на складе у Нестерова.
Словом, я просидел в своём кабинете не только весь рабочий день, но и вечер, согнувшись над письменным столом.
Накануне поверки, я пришёл в казарму и обнаружил, что воины продолжают живейшее обсуждение прошедшей лекции. Чувствуя сильную усталость, я зашёл в спальное помещение и уселся на свой табурет. Наконец, дневальный заорал: – Рота! Стройся на поверку!
Перекличка проходила спокойно, пока опять дежурный не добрался до фамилии Коцурюба. Снова «молодой» воин ответил «Я!» так, что старший сержант Лазебный с четверть часа успокаивал хохотавших солдат.
После поверки воины разошлись подготавливаться ко сну. Я зашёл в умывальник, умылся, вытер лицо. Затем, вернувшись в коридор, снял сапоги и одел кожаные тапочки, взяв их из общей кучи, которая возвышалась у входа в спальное помещение. Когда воины хотели освободить ноги от тяжести сапог, они надевали тапочки, а сапоги ставили возле своей кровати, впритык к табуретке. На перекладины табурета вешались потные портянки или носки, которые за ночь подсыхали. «Старики» иногда клали свои портянки на отопительные батареи. Но этим не злоупотребляли, потому что ночью в роту мог нагрянуть дежурный по части и, разбудив виновника, прочитать ему «мораль». А затем, если дежурный офицер запишет нарушение в специальную книгу проступков, которая имелась в каждой роте, возможен и серьёзный нагоняй от товарища Фельдмана.
Я избегал подобных нарушений, да и портянки я в последнее время не носил, ибо купил в военторговском магазине хорошие шерстяные носки, которые оказались удобней портянок. Я уже был достаточно солидным воином, чтобы позволить себе это!
Как только я завершил подготовку ко сну, в спальное помещение вошёл дневальный. – Рота! Отбой! – крикнул он и выключил свет. «Молодые» солдаты немедленно улеглись и замерли. «Старики» же ещё не собирались спать и сидели у телевизора. Многие из них не присутствовали на вечерней поверке и кричали, услышав свою фамилию, «Я!» – из спального помещения, потому как не желали пропускать начало какого-то кинофильма.
После команды дневального я сразу не лёг в постель. Как «черпаку», мне не возбранялось некоторое время бодрствовать и даже подходить к телевизору. Правда, «старики» не совсем одобряли такие действия, но, учитывая устоявшиеся традиции, были вынуждены с этим мириться.
Вот и сейчас дневальный из «стариков» Кабаев, увидев, что я прохаживаюсь по коридору и не собираюсь ложиться спать, помахал мне рукой: – Иди, ложись, нечего слоняться!
– Что-то не спится, – ответил я. – Сегодня было много работы, и вот голова разболелась!
– Ну, это дело другое, – примирительно сказал «старик». – Конечно, тогда нужно размяться.
Я подошёл к телевизору. Вокруг него сидели с десяток старослужащих солдат. Впереди возвышались Зубов, Султанов и Крючков. Фильм подходил к концу и, судя по зевоте, которая постоянно искажала лица воинов, был довольно скучный.
– Что, Костя, не спится? – спросил меня Крючков. – Или кино захотел посмотреть?
– Нет, – ответил я, – просто что-то болит голова. Наверное, устал от сегодняшней писанины…
– Может дать тебе таблетку? – спросил обернувшийся Султанов. – У меня есть там в тумбочке анальгин.
– Да ладно, не стоит, – ответил я. – Смотри кино. Я как-нибудь обойдусь!
– Да ну его, это кино, муть какая-то! Пойду-ка я лучше спать, – сказал Султанов, встал и, прихватив табурет, направился к своей постели.
– Кто это?! – вдруг вскрикнул он.
Я подошёл поближе. В кровати Султанова кто-то лежал.
– Кто здесь? – вновь спросил «старик» и резко толкнул рукой спавшего. Одеяло зашевелилось, и из-под него высунулась бритая голова. – Це ж я, Коцурюба! – жалобно проблеял «молодой» воин.
Оглушительный смех, раздавшийся со всех сторон, потряс казарму. Прибежали дежурный и дневальные.
– Что случилось? – спрашивали те, кто не видел произошедшего.
– Да вот Коцурюба лёг не в ту постель! – проговорил, задыхаясь от смеха, Зубов.
Даже Султанов, постель которого всё ещё занимал незадачливый новичок, чуть не упал от смеха и держался обеими руками за живот.
Воины ликовали: наконец-то в роте появился не просто шут, а настоящий придурок!
6. КОМИССИЯ В РОТЕ

В середине декабря грянули сильные морозы. В казарме стало настолько холодно, что солдаты избегали длительного пребывания там. Все расходились по своим «углам»: кто в штаб, кто на теплицу, кто в баню. Баня воинской части входила в ведомство хозподразделения, и воины роты, в отличие от солдат других подразделений, могли мыться там, когда угодно. Баней теперь заведовал Туклерс, сменивший недавно уволенного в запас «старика».
Все подразделения части имели свои «банные» дни. Каждая рота мылась один раз в неделю. И для воинов хозроты существовало общее расписание. Им полагалось мыться по средам.
Я ходил в баню только в официальный день. Мне нечего было ждать милостей от Туклерса да я и не хотел их. Зимой в банном помещении было довольно холодно. Двухэтажная кирпичная постройка насквозь продувалась колючим ледяным ветром, поскольку обычно армейские здания не утеплялись. Даже летом в бане было прохладно, и солдаты с удовольствием приходили туда не только помыться, но и отдохнуть от уличной жары.
Теперь же нужно было мыться как можно быстрей, чтобы не простудиться. Следовало пару раз намылиться с головы до ног и тщательно смыть с себя грязь вместе с мылом. Хорошо, что работали душевые. Становясь под струи тёплой воды, я согревался и некоторое время после этого довольно неплохо себя чувствовал, по крайней мере, не трясся от холода. Затем быстро забегал в предбанник, вытирался и надевал свежее белье. Грязное бельё складывалось здесь же, в предбаннике, в кучу, а затем банщик стирал всё это в огромной стиральной машине с центрифугой. Солдатское бельё состояло из полотняной рубашки и штанов белого цвета, которые назывались кальсонами. Постепенно от ежедневной носки и частой стирки бельё изменяло цвет и становилось то сероватым, то жёлтым. Обычно бельё не помечалось её владельцами, и воины периодически приходили в баню выбирать из свежевыстиранной нижней одежды ту, которая была им впору.
Я всегда носил бельё несколько большего размера в связи с тем, что из-за своей худобы не удавалось подобрать ничего подходящего. Однако я довольно легко приспособился к этому неудобству. Длинные штаны подтягивались повыше и зажимались брючным поясом, а широкая рубаха заталкивалась под гимнастёрку и, плотно прилегая к телу, хорошо защищала меня от холода. С верхней одеждой дело обстояло сложней. Отбирать её после стирки из общей кучи, как нижнее бельё, было нельзя. Гимнастёрка и брюки подбирались каждые полгода таким образом, что полностью соответствовали необходимым размерам. Поэтому я раз в месяц приходил в баню и сам стирал свою верхнюю одежду в машине.
Надо сказать, что Туклерс никаких враждебных действий не совершал по отношению ко мне во время моего пребывания в бане. Даже не высказывал грубостей. А однажды, когда я попросил Туклерса показать, как пользоваться стиральной машиной, он безоговорочно помог мне.
После стирки бельё пропускали через центрифугу и оно становилось почти полностью сухим. Небольшая влажность только благоприятствовала глажению.
У солдат всегда имелось при себе два комплекта верхней одежды – гимнастёрок и штанов «хэбэ». Один комплект одевался и носился до тех пор, пока не загрязнялся. Затем наступал черёд ношения следующего – чистого комплекта одежды – а первый стирался. После стирки гимнастёрка и штаны утюжились в бытовой комнате казармы, пока не приобретали необходимого для несения службы вида.
Как-то я после мытья и стирки пришёл в роту, чтобы привести в порядок свою повседневную одежду. Шостаковский знал, что я ушёл в баню, и в это время безвыходно сидел в своём кабинете, ибо полное отсутствие кого-либо в службе в рабочий день не допускалось.
Я взял у каптёрщика утюг и пошёл в бытовую комнату. Здесь у окна располагалась гладильная доска, и я, разложив на ней гимнастёрку, стал дожидаться, когда нагреется электроутюг.
Вдруг в коридоре хлопнула дверь, послышались чьи-то тяжёлые шаги и дневальный, стоявший у тумбочки, закричал так, как будто случился пожар: – Рота смирно! Дежурный на выход!
Через мгновение я услышал быстрый топот солдатских сапог, а затем и рапорт дежурного по роте.
– Товарищ полковник? – удивился я. – Неужели в роту нагрянул сам комполка?
– Вольно! – ответил громкий незнакомый голос.
– Вольно! – заорал дежурный.
Меня охватило любопытство. Кто же это мог быть? В такое время, почти за час до построения роты на обед, крупные начальники в казарму не приходили…
И тут меня осенило. Ведь ещё утром Шостаковский говорил, что в часть приехала какая-то комиссия из министерства во главе с инспектором, проверявшая боеготовность и политическую зрелость воинов. Тогда эта информация не заинтересовала меня, ибо я знал, что инспектора посещают, в основном, учебный батальон, где обеспечивается идеальный уставной порядок.
– Неужели наш командир полка чем-то не угодил московскому начальству? – думал я, проглаживая утюгом гимнастёрку. – Командир-то наш уже в годах… Интересно, каков из себя этот московский инспектор?
Однако высовываться из «бытовки» я не решился: зачем нарываться на неприятности, когда можно здесь спокойно переждать визит высокого начальника?
Пока я приводил в порядок свою форму, в казарму постоянно входили всё новые и новые люди: слышались шаги, стук в дверь и незнакомые голоса.
– По-видимому собралась вся комиссия, – решил я, – и поскольку дневальный больше не подаёт команду «Смирно!», все остальные офицеры наверняка занимают подчинённое полковнику положение.
Тем временем шаги многочисленных гостей слышались всё более отчётливо. Вот хлопнула дверь в Ленинской комнате, затем в канцелярии и, наконец, наступил черёд «бытовки».
Как только открылась дверь, я, услышав неприятный скрип, резко повернулся и оказался лицом к лицу со здоровенным, высоким, краснорожим полковником. Военачальник был одет в голубоватую шинель с красными петлицами, украшенными эмблемами мотострелковых войск, и папаху из серого каракуля, увенчивавшую его голову.
Я вытянулся по стойке «смирно», держа руки по швам. Я оставил свою шапку на подоконнике и поэтому не имел права отдавать честь, прикладывая руку к обнажённой голове.
– Вольно, молодой человек! – громко сказал инспектор и огляделся. – Здесь у вас бытовая комната? – спросил он после недолгой паузы, как-будто не прочитал дверную табличку.
– Так точно, товарищ полковник! – поддакнул я.
Военачальник подошёл ближе. Вслед за ним в комнату вломились другие незнакомые офицеры самых различных званий. Я только успел рассмотреть троих: старшего лейтенанта, капитана и майора.
– Смотрите, здесь недостаточно поддерживается чистота! Нечего даже сравнивать с учебным батальоном! – сказал полковник, проведя пальцем по стене.
– Эй, дежурный! – заорал вдруг он. Дежурный по роте тут же вошёл в «бытовку». – Вы почему не следите за чистотой? Смотрите – в углу паутина!
– Есть! Так точно, товарищ полковник! – пролепетал перепуганный младший сержант Горелов, недавно перешедший в хозроту из учебного батальона.
– Немедленно уберите! – приказал инспектор и вплотную подошёл ко мне. На меня глянули мутные серо-голубые глаза.
– А что вы здесь делаете в рабочее время, товарищ ефрейтор? – спросил вдруг меня высокий гость.
– Привожу в порядок свою повседневную форму, товарищ полковник, – спокойно ответил я.
– А почему именно сейчас? – возвысил голос военачальник.
– Видите ли, у меня такая работа, что я только в это время могу погладить гимнастёрку, – невозмутимо сказал я. – Когда другие идут в баню или сюда, согласно расписания, я обязан находиться в штабе и обеспечивать нормальную работу продовольственной службы!
– Так ты – снабженец?
– Так точно!
– А разве работа в штабе освобождает вас от обязанностей соблюдать Устав внутренней службы? – сердито спросил инспектор.
– Нет, товарищ полковник!
– Так почему же вы его не соблюдаете?
– Я соблюдаю, товарищ полковник!
– Если я говорю, что не соблюдаешь, значит, не соблюдаешь! – крикнул военачальник. – Ты, понимаете ли, даже не соизволил, как следует, отдать честь!
– Но у меня не было на голове шапки, товарищ полковник, – возразил я. – Разве без головного убора можно прикладывать руку к голове? Да и к тому же я нахожусь в бытовом помещении!
– Ишь ты, выискался знаток уставов! – со злобой пробурчал инспектор и окружавшие его офицеры зашумели от возмущения. – Ты может будешь учить меня уставным требованиям?!
– Я вас не учу, товарищ полковник, – сказал я с раздражением. К своему удивлению, я не ощутил ни малейшего страха. – Я говорю только, как следует отдавать честь в «бытовке»! Уставом не предусматривается и подача команды «смирно» в таком месте!
– Команда «смирно» никогда не помешает! – с важностью изрёк военачальник. – Запомните это, молодой человек!
– Есть, товарищ полковник! – громко выкрикнул я.
– То-то! – буркнул удовлетворённый инспектор и направился к выходу. – Пойдёмте, товарищи, – махнул он рукой офицерам. – Будем завершать осмотр!
Когда московский гость и его свита удалились, я догладил гимнастёрку и брюки, аккуратно сложил их и пошёл в спальное помещение, чтобы спрятать вещи в тумбочку. Однако стоило мне выдвинуть верхний ящик тумбочки, как в глаза бросилась пустота: исчезли бритвенные принадлежности и зубная паста.
– Наверное, украли, – подумал я. – Вот, гады, придётся теперь идти в магазин и покупать всё это …
Теперь, конечно, не было смысла оставлять в тумбочке одежду.  – Ещё не хватало, чтобы товарищи стащили гимнастёрку и брюки, их, пожалуй, в магазине не купишь! Снесу-ка я имущество в каптёрку, – решил я. – А после ужина или завтра утром заберу…
И я двинулся в сторону каптёрки, но вспомнив, что полковник ещё ходит по казарме, остановился и прислушался. Было тихо.
– Валер, комиссия ещё не ушла? – спросил я Крючкова, который стоял у тумбочки в качестве дневального.
– Нет. Что-то засели в каптёрке, иоп их мать! – выругался Крючков. – Наверное, дают там «втык» Суздалу!
– Что-то больно долго! – удивился я. – Никак они взялись рассматривать его браслеты и зажигалки?
– Фуй их знает! – ответил Крючков. – Лучше бы они жопу негру рассмотрели! Да уходили бы поскорей, а то вдруг солдаты придут в роту и ещё чем-нибудь не угодят ему! Записал, гандон, в журнал, что грязно в Ленинской комнате и канцелярии! Фельдман нас теперь выйибет!
– Да, дело неприятное, – посочувствовал я, – и особенно потому, что у вас сейчас довольно чисто…
– Честно говоря, не так уж и чисто, – признался Крючков. – Видишь ли, у нас сегодня из «молодых» дневальных только один Коцурюба. Да и он, пидор, что-то плохо работает. Жалуется, что съел какую-то дрянь и постоянно бегает в туалет!
– И что он такого мог съесть, чтобы обосраться? – усомнился я. – Ест всё то же, что и мы. Откуда у него может быть понос?
– Это всё, наверное, мудак Зубов подстроил, – сказал с раздражением Крючков. – Он подсыпал сегодня утром в графин с водой, что стоит в канцелярии, пургену! Обычно из этого графина пьёт воду Фельдман, когда приходит в роту. Ну, Зубов и решил, что «папа» выпьет стаканчик и вечером уже не придёт в роту, когда они заступят на дежурство. Зубову хочется, чтобы вечер прошёл спокойно, когда он будет стоять у тумбочки. А воду, видимо, выпил этот придурок Коцурюба!
Я почувствовал, как меня затрясло от безудержного смеха. Не желая шуметь, я забежал в канцелярию, прикрыл дверь и захохотал… Вот так Коцурюба! Он и здесь, на дежурстве, ухитрился рассмешить всех!
А комиссия и не собиралась выходить из каптёрки. Я вновь подошёл к дневальному. – Что они там, заснули, что ли?! – возмутился тот.
Тем временем стукнула входная дверь, и в казарму вошли первые освободившиеся  от работы воины.
– Стойте, иоп вашу мать! – приглушённо крикнул Крючков. – Здесь комиссия! Идите на улицу и предупреждайте всех, чтобы сюда не приходили!
Воинов как ветром сдуло.
Лишь один Хованский, не обращая внимания на слова дневального, продолжал идти по коридору.
– Ты что борзеешь?! – зашипел Крючков.
– Не могу, хочу в туалет, Валер! – заныл Хованский. – Разве что случится, если я тихонько туда забегу?
– Ладно, беги, хер с тобой! – смягчился Крючков.
– И мне хочется, – сказал я. – На, положи пока моё бельё в тумбочку. Думаю, что комиссия вряд ли попрётся в уборную.
Зайдя в туалет, я увидел, как поспешно сбрасывал штаны и садился на корточки Хованский. Рядом с ним сидел багровый от напряжения Коцурюба.
Ротный туалет представлял собой десять вмонтированных в бетонный пол унитазов или, как их называли, «очков», расположенных по одной прямой линии. Кабинок для посетителей не было и любой, кто бы сюда ни вошёл, мог видеть воинов, сидевших и «справлявших естественные надобности».
Напротив «очков», в стене, были вмонтированы шесть писсуаров, предназначенных для справления малой нужды.
Я повернулся спиной к товарищам и стал расстёгивать ширинку.
Вдруг послышался какой-то шум. Хлопнула дверь, и из смежного с туалетом умывальника донеслись какие-то голоса.
– Наверное, ушла комиссия, – подумал я. – Вот ребята и осмелели, нагрянули в уборную…
Но тут на пороге прямо передо мной неожиданно выросла фигура уже знакомого  мне инспектора.
– Встать! Смирно! – заорал я, растерявшись, вытянувшись в струнку и выпятив вперёд грудь и живот.
В это время сзади что-то звякнуло, и кто-то громко закряхтел.
Я обернулся и оцепенел.
Хованский и Коцурюба стояли, вытянув руки по швам, со свесившимися до самого пола штанами и выставленными на обозрение предметами мужской гордости. Поймав мой взгляд, Коцурюба совершенно перепугался и приложил левую руку к шапке.
– Есть! – закричал он во всё горло.

7. ОБЩЕСТВЕННЫЙ РЕЗОНАНС

То, что случилось в ротном туалете, не имело вначале никаких последствий. Полковник, увидев соответствующую сцену, повернулся к дисциплинированным воинам спиной и, не говоря ни слова, поспешно удалился. Я вышел в коридор. – Ну, что, ушла комиссия? – спросил я Крючкова.
– Послушай, что там у вас в туалете случилось? – ответил вопросом на вопрос дневальный.
– Так они ушли?
– Мало сказать «ушли», просто удрали! Полковник выскочил из туалета, махнул рукой остальным офицерам, и они в один миг покинули роту!
– Наверное, спустились вниз, к «технарям»?
– Ничего подобного. Они выскочили на плац и помчались в сторону штаба. Мне только что сказал Кабан. Он стоял на улице около казармы и видел, как офицеры уходили. Так что у вас произошло?
– Ты слышал, как я подал команду «смирно»?
– Ну, да, слышал. Я удивился, зачем было это делать в туалете?
– Видишь ли, когда я был в «бытовке», этот инспектор сказал, что команду «смирно» можно подавать везде, от этого, мол, хуже не будет. Словом, что-то в этом роде.
– Ну, и что?
– Вот я и «подал команду», выполняя его распоряжение! А в это время срали Хованский и Коцурюба. Они подскочили, как угорелые. Штаны упали… Всё – наруже!
– Неужели всё было видно? Даже фуй?
– Конечно. Они ведь сидели на «очке»!
И я рассказал, какое зрелище являл собой Коцурюба.
Крючков затрясся от неудержимого смеха. – Ох, Петро! Ну, и Петро! – бормотал он, хватаясь руками за живот.
В это время из туалета выскочил Хованский. – Нахер ты подал команду в уборной, Костя?! – возмутился он.
– Этого хотел полковник, Вася. Он мне сказал, что команду «смирно» нужно подавать везде!
– Да ну? – удивился Хованский. – Надо же, какая глупость! Ладно ещё я, а вот Коцурюба штаны обосрал!
И все трое захохотали.
Когда уже больше не было сил смеяться, я обратился к товарищам: – Ребята, не рассказывайте пока никому об этой истории! Вот уедет комиссия, тогда – пожалуйста! А сейчас это довольно опасно. Понимаете, что эти деятели могут натворить?! К тому же у тебя есть запись в книге нарушений!
– За это не волнуйся, дружище, – улыбнулся Крючков, – я же дал ему сделать запись до его похода в туалет не в основную книгу!
– А в какую? – удивился я.
– Видишь ли, – заколебался Крючков, – не хотелось бы мне рассказывать такие вещи, но всё равно: ты по два-три раза в месяц дежуришь по роте и рано или поздно об этом узнаешь. У нас есть ещё одна книга, которая предназначается высшему начальству. Это придумал Золотухин. Раньше мы просто вырывали листы, если кто-нибудь из проверявших делал ненужную нам запись.
– А вдруг начальники догадаются? – усомнился я.
– Представь себе, за всё время не было ни одного такого случая! Обычно военачальники выложат всю свою злость на бумагу и забывают об этом. А что касается проверяющего из Москвы, то какое ему дело до нашей хозяйственной роты! И, тем более, что запись в книге есть! Вечером Зубов запишет туда почерком Фельдмана о принятых мерах, и всё в порядке!
– Вот молодцы! – восхитился я. – Надо же, так умно придумать!
Хованского при этом разговоре не было: он вышел на улицу, потому как подходило время обеда.
– Рота! Стройся на обед! – заорал Крючков. Из каптёрки вышел Суздал. – Ушли проверяющие? – уныло спросил он дневального.
– Да уже десять минут! – ответил тот.
– Вот гандоны! – сказал Суздал. – Перерыли всю каптерку! Полковник устроил целый скандал, что я храню у себя всякий хлам…
– Какой хлам? – спросил я.
– Да куски пластмассы, заготовки браслетов, всякие безделушки. Полковник долго их рассматривал  и сказал, что я в рабочее время занимаюсь всякой ерундой!
– А ты? – спросил Крючков.
– А я сказал, что делаю всё это в установленное распорядком дня свободное время, а в рабочее – мне некогда этим заниматься. Тогда полковник разозлился. – Какие вы наглые солдаты! – возмущался он. – Один стал учить меня уставам, а другой, видите ли, не согласен с моей критикой! – Я, конечно, успокоил его и сказал, что полностью согласен со всеми его словами. Тогда этот мудак прочитал мне лекцию о том, как надо жить и работать, пригрозив, что как только он встретится с командиром полка, то всё ему расскажет о плохом поведении наших солдат!
– Так ты не слышал команду «смирно»? – удивился Крючков.
– Слышал, но как-то не придал значения. А что случилось? – насторожился Суздал.
– Да так, ничего особенного, – замялся Крючков, – просто по ошибке подали команду «смирно» в туалете…
– Только и всего? – разочарованно буркнул Суздал. – А я уже подумал, что случилось нечто интересное. Ну, ладно, – хлопнул он меня по плечу, – пошли строиться на обед!
– Смотрите-ка, – задержал нас Крючков, – Коцурюба вылезает из уборной…
Коцурюба в самом деле «вылезал». Скорчившись, покраснев, он медленно крался к тумбочке. Запахло экскрементами. Настолько сильно, что Иван почувствовал тошноту.
– Валера, я обосралси! – плачущим голосом пробормотал Коцурюба. – Прямо в штаны… Иттить плохо… Не знаю, что делать!
Воины чуть не упали. Смех был настолько громкий, что услышав его, сбежались все, кто не успел выйти на улицу.
– Что такое? Что случилось? – спрашивали воины.
– Да вот, Коцурюба обосрался! – с трудом выговорил трясшийся от смеха Крючков.
В ответ раздался такой хохот, что едва не распахнулась входная дверь. Больше всех смеялся Зубов.
– Ты пил из графина, Петро? – спросил он, держась обеими руками за живот.
– Пил яго. Думал, вода хорошая. А что, плохая? – пробормотал Коцурюба.
Последовал новый взрыв смеха.
– Ладно, марш на улицу! – крикнул Лазебный, сумевший неимоверным усилием воли взять себя в руки.
– Пошёл в баню, гандон! – сказал Крючков Коцурюбе. – Переоденься, помойся и сдай в стирку одежду. Но смотри, надолго не задерживайся: надо ещё полы мыть!
– Так точно! Никак нет! – ответил Коцурюба и с мученическим лицом покинул роту.
Смеяться уже больше не было сил!
…После обеда я пришёл в штаб. Шостаковский сидел на своём месте. – Ну, как, привёл себя в порядок? – спросил он меня.
– В порядок-то привёл, но столкнулся с комиссией!
– Да ну?
Я подробно рассказал всю недавнюю историю. Шостаковский смеялся так, что у него полились слёзы из глаз. Однако, успокоившись, он стал обдумывать ситуацию уже с другой точки зрения…– А ведь возможен капитальный скандал! – произнёс, наконец, начпрод. – Кто знает, а вдруг этот «деятель» настрочит какой-нибудь донос на нашу часть? Ох, уж и вляпаемся мы тогда в говно!
– Да что вы! – махнул я рукой. – Неужели вы думаете, что инспектор такой дурак, чтобы раздувать шум из этой истории, выставляя себя на посмешище? Ведь получилось, как у «бравого солдата Швейка»!
– Пожалуй, ты прав, – кивнул головой Шостаковский. – Но кто знает, может этот полковник в самом деле придурок? Понимаешь, там в Москве сидят одни идиоты с «большими погонами»! Достаточно только почитать их взаимнопротиворечащие инструктивные письма, чтобы понять это!
– Но не до такой же степени?
– Ну, будем надеяться, – вздохнул лейтенант, – что этот инспектор хоть мало-мальски соображает головой…
И действительно, никаких разговоров об «инциденте» в хозяйственной роте никто из членов комиссии не вёл. Полковник-инспектор министерства обороны уехал уже на следующий день после того как с помощью строевой части штаба подготовил соответствующий акт проверки. Я вместе с Шостаковским, как и все штабные работники, были ознакомлены с этим документом. Ничего существенного комиссия не выявила. Недостатки, отмеченные в акте, были незначительными, и, скорей всего, их вписали в документ только ради приличия, чтобы создать видимость серьёзной работы проверявших. Никаких недостатков в служебной деятельности воинов хозяйственной роты в акте не упоминалось… Однако, как и следовало ожидать, произошедшее не осталось незамеченным.
Через три дня после отъезда злополучной комиссии утром, сразу же после подъёма, в роту нагрянул прапорщик Фельдман.
– Сычев! Зайди в канцелярию! – прокричал дневальный.
– А как же зарядка? – спросил я дежурного.
– Какая «зарядка», когда тебя сам «папа» вызывает? – удивился тот.
Я помрачнел. – Видимо, проболтались, – подумал я. – Теперь разгорится скандал!
Однако Фельдман вовсе не собирался скандалить. – Что там случилось в туалете с полковником? – с улыбкой спросил он меня.
Я рассказал всё.
– Что, и в самом деле они стояли по стойке «смирно»? – воскликнул, смеясь, прапорщик.
– Мало того, что стояли, но даже штаны потеряли! А Коцурюба выпучил глаза, приложил к голове не ту руку и заорал: – Есть! – После чего обосрался!
Фельдман захохотал так, что чуть не упал со стула.
– Ну, можешь идти…Сычев… Всё… Я понял, – прохрипел он, трясясь от смеха.
В этот день меня вызвал к себе подполковник Прудников. Пришлось рассказать известную историю и ему. Тот смеялся не меньше Фельдмана. – Ох, и потешил, дорогой! – вытирая слёзы, говорил военачальник. – Поверь, я за всю жизнь ещё ни разу так не смеялся!
Я стал популярен. Телефон продслужбы, буквально, разрывался от звонков. Шостаковский не успевал отвечать. – Сходите, товарищ Сычев, к начфину, – говорил он после очередного звонка. Или: – Вас приглашает в строевую часть капитан Головачёв!
Я ходил к штабным офицерам и подробно рассказывал им о той «московской инспекции» хозроты. Постепенно история обрастала всё новыми деталями. Я описывал выражения лиц всех персонажей, действовавших в туалете, со всей присущей мне фантазией. Офицеры требовали всё больше и больше подробностей. Их интересовали даже позы, которые занимали Хованский, Коцурюба и инспектор. Несмотря на то, что всё произошло тогда очень быстро, и многое я просто не заметил, моя фантазия с успехом заменяла действительность.
Постепенно штабники успокоились, и телефон в кабинете продснабжения затих.
Однако перед обедом, когда я с Шостаковским обсуждали вопросы, связанные с подготовкой годового отчёта о работе продслужбы, нас прервал неожиданно вошедший начальник строевой части. – Товарищ Сычев! – обратился он ко мне. – Вас вызывает к себе начальник штаба!
– Что случилось? – перепугался я. – Зачем я понадобился подполковнику?
Шостаковский со страхом смотрел на Головачёва.
– Не волнуйтесь, молодой человек, – улыбнулся капитан. – Я рассказал товарищу подполковнику об истории в вашем туалете. Он хотел бы выслушать непосредственно вас…
– Есть! – сказал я и вышел вслед за капитаном Головачёвым в коридор.
  Соблюдая соответствующий ритуал, я постучал в дверь и вошёл в кабинет самого грозного штабного начальника.
– Присаживайтесь, молодой человек! – указал рукой на стул Новокрещёнов, не желая выслушивать мой входной рапорт. Я сел и уставился на подполковника. Огромного роста, широкоплечий, рыжеволосый. Глаза голубые и пронзительные. Лицо усеяно веснушками.
– Расскажите, молодой человек, что там произошло у вас в туалете! – потребовал тот.
– Товарищ начальник штаба! Ну, видите ли, там произошла не совсем приличная сцена…, – промямлил я.
– А вы не бойтесь. Рассказывайте всё, как было, поподробней. Представьте себе, как-будто разговариваете с товарищем, равным по званию!
Я приступил к делу. К тому времени я так наловчился излагать суть произошедшего, так удачно передавал выражения лиц участников смешной сцены, что ни один нормальный человек не смог бы спокойно выслушать меня.
Новокрещёнов захохотал уже с первых минут. – Как? Команда «смирно» никогда не помешает? – перебил он меня. – Это он так сказал?
– Да, – ответил я и невозмутимо продолжал. Новокрещёнов смеялся от души, вытирая носовым платком выступившие на глазах слёзы. Я в этот момент сделал паузу. Когда военачальник успокаивался, я продолжал, как ни в чём ни бывало…
Наконец, история подошла к финишу. Раскрасневшийся начальник штаба успокоился и задумался. – А как выглядело лицо у полковника? – неожиданно спросил он.
Об этом я ничего не сказал. Я постеснялся открыто высмеивать высокого начальника. Но отвечать было необходимо. – Знаете, товарищ подполковник, – сказал осторожно я. – Инспектор весь надулся, покраснел и так широко раскрыл рот, что из него даже потекла слюна…
– Как? Раскрыл рот?! – взревел Новокрещёнов. – Ха-ха-ха! Потекла слюна! Надулся! Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! Надо рассказать командиру! Ха-ха-ха! Позвоним в главк! Ох-хо-хо! – И он, сделав мне знак рукой, что я свободен, продолжал смеяться, забыв обо всём.
Я вернулся в свой кабинет и рассказал Шостаковскому о поведении начальника штаба.
– Ту, иоп твою мать! Осталось только, чтобы сам командир тебя вызвал! Вот уж раздули пожар! – возмущался начпрод.
Но, слава Богу, я не понадобился командиру части. Полковник удовлетворился сообщением о случившемся от других, более высокопоставленных лиц. Спустя несколько дней Потоцкий рассказал мне о том, что на одном из совещаний у командира части, когда подводились итоги московской проверки, полковник с торжеством говорил, что вот, дескать, «присылают сюда всяких карьеристов, которые даже не знают воинских уставов, в результате чего попадают в разные смешные ситуации». Оказывается, полковник-инспектор был недоброжелательно настроен по отношению к командованию части и приехал собирать на генерала «компромат».
– Видишь, ты удачно, так сказать, «попал в струю»! – сказал Шостаковский. – Но смотри, будь в дальнейшем осторожен. Как говорится: «да минуют нас…и барский гнев и барская любовь»!

8. «ТРИ СОСНЫ»

Подготовка к годовому отчёту шла полным ходом. Бланк отчёта представлял из себя книжицу, равную по объёму небольшому журналу. Одновременно с этим требовалось своевременно составить и квартальный отчёт. Эта обширная работа поглощала массу времени. Несмотря на кажущуюся простоту заполнения отчётных граф, следовало хорошенько подумать, прежде чем приступить к делу.
Я давно понял, что бланки отчётов разработали в своё время очень толковые и умные люди, ибо, если заполнять все их графы чисто механически, наобум, перед проверяющими могла предстать весьма непривлекательная картина положения дел в продовольственной службе.
Я представил себя на месте министерского чиновника и без особого труда разобрался, какие отчётные цифры могут вызвать сомнения, а какие и прямо дадут ответ: соответствует ли работа службы продовольственного снабжения той или иной воинской части необходимым требованиям.
Свои соображения на этот счёт я высказал лейтенанту Шостаковскому.
– Ну, знаешь, я очень сомневаюсь, что по какому-то отчёту можно вскрыть полную картину работы всей службы, – не согласился тот.
Как раз в эти дни в продслужбу частенько заходил по рабочим делам вольнонаёмный гражданский чиновник-снабженец из соседней, стройбатовской части, по фамилии Грибанов.
Я поделился с ним своими предположениями. Выслушав меня, опытный хозяйственник покачал головой. – Знаешь, Костя, – сказал он, почесав затылок, – я сорок лет проработал в продовольственном снабжении и как-то об этом не задумывался. Мне всегда казалось, что отчёты у нас – это «Филькина грамота» – которая нужна разве что только для создания видимости проверки.
– Хорошо, – кивнул я головой, – частично это так и есть. Но я считаю, что если знающий делопроизводство человек возьмётся за изучение отчёта любой воинской части, он сразу же поймёт, что и где неблагополучно!
– Не может быть?! – удивился старик.
– Давайте проведём эксперимент, – предложил я. – Вы принесёте мне свой последний квартальный отчёт, и я, прочитав его, скажу вам, что творится в вашей службе. Само собой разумеется, разговор состоится только между нами.
– Согласен, – улыбнулся гость и после недолгого обмена информацией по интересующим нас вопросам, ушёл в свою часть.
Я же приступил к текущей работе и совсем забыл о состоявшемся разговоре.
Однако Владимир Сергеевич, так звали пожилого чиновника, хорошо помнил мои слова. На другой день сразу же после обеда он нагрянул в штаб ко мне с копией последнего квартального отчёта. – Ну, что, товарищ Сычев, – спросил он, – располагаешь ты временем для анализа этой книжки?
– Конечно, – ответил я и протянул руку к отчёту. – Только, пожалуйста, не обижайтесь, если я буду высказываться прямо, без обиняков.
– О чём разговор! – замахал руками Грибанов. – Говори всё, что думаешь. В конце концов, мы свои люди… Как говорится: «ворон ворону глаз не выклюет»!
И я начал разбор отчёта. Прежде всего, я обратил внимание на списание круп и замену круп овощами.
– Так, в первую очередь, могу с уверенностью сообщить, – сказал я с улыбкой после недолгого раздумья, – что меню, которое вы составляете, не совпадает с накладными или, короче говоря, со списанием круп и овощей.
– Но ты же не видел меню? – удивился коллега.
– Я говорю об этом на основании отчётных данных. Смотрите, обильная замена круп овощами свидетельствует о том, что крупы у вас расхищаются, а овощи, как известно, вывозятся из колхозов в неограниченном количестве…
И я подробно разъяснил весь механизм махинаций. Причём, со всеми тонкостями. Например, какие крупы воруются в большем количестве, а какие – в меньшем. Я без труда определил и что совсем не воруется: в частности, перловая крупа… По мере углубления анализа стройбатовского отчёта, Грибанов всё больше и больше мрачнел. Наконец, он извлёк из своего кармана авторучку, вынул блокнот и стал что-то записывать.
Когда я дошёл до мяса, рыбы и консервов, Владимир Сергеевич «строчил» как пулемёт, не упуская ни одного слова. Здесь тоже я выявил крупные хищения, определив почти с абсолютной точностью, какое количество мясных и рыбных продуктов не попало на солдатский стол. Кроме того, я подробно рассказал, как функционирует сам механизм воровства, и какие факторы этому благоприятствуют. Осветил я также и различные способы хищения продуктов, сообщил, основываясь на собственном опыте, как оформляются накладные и задним числом дописываются нужные цифры, позволяющие списывать самые ценные продукты. Анализируя прикухонное хозяйство, я пришёл к определённому заключению, что отчёт в этой части следовало бы считать попросту «липой». Текучка свинопоголовья, которую без труда можно было выявить из отчётных цифр, совершенно не соответствовала даже теоретическим расчётам.
– Я уверен, что если сопоставить цифры этого отчёта с предыдущим, – подытожил я, – то будет видно полное несоответствие и не составит труда сделать совершенно точный анализ положения дел в этой сфере.
Почти два часа беседовали мы с коллегой из стройбата. Владимир Сергеевич был потрясён. – Ну, Костя, ты меня очень удивил и даже, можно сказать, ошеломил! Я представить себе не мог, что ты так хорошо знаешь нашу работу, – сказал он, вытирая платком пот со лба. – Да ты – настоящий зубр своего дела! Боже мой, что бы могло случиться, если бы в министерстве оказался такой знающий чиновник! Да в тюрьмах просто не хватило бы мест! Пришлось бы, наверное, обновить на две трети, если не больше, офицерский состав нашей армии! Хотя, впрочем, при хорошем контроле, может быть постепенно и прекратились бы махинации…
– Владимир Сергеевич, – рассмеялся я, – не мне учить вас жизни! Думаю, что вы говорите всё это просто сгоряча, обнаружив, что отчётные цифры, в общем-то, «кусаются». Разве возможно, чтобы в наших министерствах работали грамотные, знающие тонкости делопроизводства люди? Я, например, никогда не стану крупным начальником хотя бы потому, что не только мало-мальски соображаю головой, но ещё искренне сочувствую обижаемым простым работягам и солдатам! К тому же, где гарантии, что и я со временем, привыкнув к сложившимся вокруг меня отношениям, не стану таким же как все и не буду закрывать глаза на происходящее…
– Да, ты, конечно, прав! – согласился коллега.
– Между прочим, я уже сейчас закрываю глаза на всё, что у нас делается! – добавил я. – Ведь мой опыт основывается и на соучастии в махинациях местного начальства! А попробуй, окажи сопротивление? Что тогда будет?
– Сотрут в порошок!
– Да ещё и обвинят во всех смертных грехах, и никто из окружающих слова доброго не скажет!
– Совершенно верно. У нас абсолютно бесполезно доказывать правду! Нужно или открыто соучаствовать в преступлениях, или отсиживаться и молчать, обрекая в этом последнем случае свою семью на полуголодное существование!
На этом мы и расстались. Грибанов поблагодарил меня за «анализ» хозяйственной деятельности стройбатовской части и заверил, что примет всё сказанное к сведению и постарается наладить учёт продовольствия так, чтобы кражи не настолько ярко проявлялись в отчётах…
Вечером ко мне в штабной кабинет зашёл Коваль. Разговорились. – Ты стал популярен в офицерской среде, – сказал младший сержант. – До сих пор не стихают разговоры про историю в туалете…
– Да ну её к чёрту! – отмахнулся я. – Сколько можно вспоминать? Эта история стала мне уже поперёк горла! Да и врагов себе наживаю со стороны товарищей!
– Враги у нас всегда будут! – задумчиво сказал Коваль. – Поэтому нечего их боятся! Хотел бы ты, не хотел, но от врагов всё равно никогда не избавишься, ведь зависть – характерная черта русских людей!
– А я и не боюсь, – ответил я. – В конце концов, ко всему привыкаешь… 
– У тебя ещё остались деньги? – тихо спросил Любомир.
– Где-то пятнадцать рублей.
– Отлично! Давай-ка возьмём бутылочку!
– Да где ты её вечером достанешь? Военторг уже наверняка закрыт.
– Сбегаю в «Три сосны». Это здесь неподалёку.
– А ты не боишься идти в самоволку?
– А что тут страшного? Пробежать минут десять по железной дороге и – пожалуйста, маленький магазинчик! Хочешь, вместе сбегаем?
Я заколебался: – А если попадёмся, тогда что?
– Не бойся, не попадёмся, – засмеялся Коваль. – Патрулей там не бывает. А если даже кто-нибудь из офицеров там случайно увидит нас, мы быстренько смоемся, а потом скажем, что он обознался, потому что мы, дескать, сидели здесь, у тебя в кабинете.
– Ладно, пошли, – согласился я.
Открыв шкаф, я достал оттуда шинель и быстро оделся. То же самое сделал и Коваль, потому как он сбросил с себя шинель, когда вошёл в кабинет продслужбы.
Выйдя из штаба, мы направились в сторону стадиона, за которым обнаружили  в стене дыру,  замаскированную досками.
– Лезь сюда! – буркнул Любомир.
Когда мы выбрались наружу, перед нашими глазами предстала усыпанная снегом железнодорожная насыпь. С противоположной воинской части стороны, за насыпью, виднелся большой густой сосновый лес. Мы взобрались наверх и пошли по железной дороге. Действительно, Коваль не ошибался: ходьба заняла не больше десяти минут.
Когда мы подошли к небольшому одноэтажному зданию с решётчатыми окнами, Коваль сказал мне, чтобы я подождал его в темноте и не выходил на освещённую  светом электрического фонаря площадку, расположенную у входа в магазин, а сам юркнул в служебную дверь.
Зимой дни короткие и вечером совершенно темно. Поэтому я спокойно стоял за углом и ждал товарища, не испытывая чувства тревоги.
Минут через пять из магазина выскочил Коваль и позвал меня: – Заходи! Я уже рассчитался. Поможешь мне уложить в сумку бутылки!
Мы быстро вошли и оказались рядом с продавщицей во внутренней части помещения, за прилавком. В магазине не было посетителей.
– Здравствуйте! – громко сказал я красивой, розовощёкой и круглолицей женщине, которой было с виду около тридцати лет.
– Здравствуй, солдатик! – улыбнулась она. – Почаще заходите, мы всегда вам рады!
В это время хлопнула дверь.
– Ложись! – приглушённо крикнул Коваль и грохнулся под прилавок. Я немедленно присоединился к товарищу.
  – Дайте-ка бутылочку «беленькой»! – раздался вдруг голос капитана Головачёва.
– Вот чёрт! – выругался про себя я. – Принесла нелёгкая!
Продавщица, судя по звукам, отпустила товар.
– Ну, как, Валечка, – пробормотал капитан, – не сможешь ли ты сегодня провести со мной вечер?
– Что ты такое говоришь? – возмутилась женщина. – У меня есть муж! Я что, какая-нибудь…
– Да я не к тому, – промямлил Головачёв. – А как бы это… Ну… Там… Так сказать…
– Ладно, капитан, – ответила Валя. – Ты приходи как-нибудь в другой раз… Тогда и поговорим…
Хлопнула дверь, и опять стало тихо. – Быстрей загружайтесь! – сказала продавщица. – Надо было мне самой положить вам всё в сумку. Сейчас начнётся наплыв ваших офицеров!
Я поспешно наполнил сумку. – Ничего себе! – подумалось мне. – Три бутылки водки и четыре – вина! Ну, и даёт Коваль!
В это мгновение вновь раздался стук двери, и в магазине объявился ещё один офицер.
Мы с Ковалем опять оказались на полу.
– Кто это у вас тут? – раздался голос майора Горбунцова.
– Иоп твою мать! – шёпотом выругался Коваль. – Вот неудача! Только политработника нам ещё не хватало!
Спасла положение продавщица Валя. Она медленно и спокойно вышла из-за прилавка и подошла к любопытному майору. – Что ты, мой милый майор? Кого ты мог у нас тут увидеть?
– Мне показалось, что за вашей стойкой спрятались солдаты! Возможно, самовольщики!
– Ну, что ты, дорогой, откуда они здесь могут быть? – ласково промолвила продавщица.
– Что это ты сегодня такая любезная? – пробурчал Горбунцов.
Ответа не последовало. И вдруг неожиданно тишину нарушил пронзительный женский крик: – Ребята, бегите!
Мы с Ковалем подскочили. Перед нами стоял майор Горбунцов, который тщетно пытался вырваться из объятий продавщицы, закрывавшей ему глаза своими ладонями.
– Бегите! Бегите! – кричала Валя.
Мы не растерялись: в одно мгновение выскочили на улицу и, как угорелые, помчались вдоль железной дороги. Лишь оказавшись на довольно большом расстоянии от злополучного магазина, мы «сбавили обороты» и перешли на спокойный шаг. Тишину нарушали лишь скрип подминаемого ногами снега да лёгкое позвякивание бутылок в сумке, которую я тащил.
– Дай-ка я понесу, – предложил Коваль и забрал у меня тяжёлую ношу.
– А ведь продавщица – мужественная женщина! – сказал я. – Не побоялась этого гада Горбунцова! Представляешь, какой был бы скандал, если бы он нас засёк?!
– Да, Валюха – молодец! – согласился Коваль. – Славно она нас выручила! Надо будет на днях поставить ей пару-тройку палок!
– А не попадёт ей за нас?
– А кто для неё Горбунцов? Это для нас он начальник, а для продавщицы не указ! К тому же торговые работники никого не признают, кроме своих начальников да партийного руководства!
– Выходит, партийные работники запустили руки и в торговлю?
– Наивный ты человек! В магазинах ведь продукты и материальные ценности! То, что лежит на прилавках – это товары для всех, для работяг. А под прилавком – для избранных людей. Конечно, для высших партийных тузов имеются свои собственные, закрытые для толпы магазины и распределители. А вот для разных мелких партийных «сошек» и такие магазины подойдут. Для них всегда готов «специальный паёк» из дефицитных продуктов.  Соответственно и они не мешают торговым работникам брать всё, что угодно.
Так, разговаривая, мы прошли стену воинской части и добрались до штаба. Здесь Коваль извлёк бутылки, банку консервов и хлеб. Поставив на стол одну бутылку водки и закуску, я спрятал всё остальное в сейф.
…Приближался Новый год. В роте самым серьёзным образом готовились к его встрече. Когда мы пришли в казарму, там густо пахло еловой хвоей, а дневальные тщательно выметали разбросанные по коридору еловые иголки.
– Эй, Валер! – крикнул на всю казарму Коваль.
– Что случилось? – отозвался из спального помещения Крючков, смотревший телевизор.
– Иди сюда!
Любомир завёл подошедшего «старика» в канцелярию, а я отправился в умывальник.
– Костя! – раздался чей-то крик, и в умывальник вошёл дневальный.
– Чего тебе? – отозвался я.
– Иди в канцелярию. Тебя Крючок зовёт!
Я пошёл туда. В канцелярии сидели Коваль, Крючков и Султанов.
– Костя, может угостим ребят? – спросил Коваль. Я с недоумением уставился на него. – Сейчас же будет поверка, – сказал я, – а за этим делом нужно идти в штаб. Вдруг столкнусь по дороге с дежурным по части или ещё с каким фуем?
– Дело не терпит, дружище, – сказал, улыбаясь, Крючков и хлопнул меня по плечу. – «Папы» сегодня на поверке не будет. Ему Минаев заделал такой болезненный укол в жопу специальным составом, что он будет теперь отлёживаться до завтрашнего дня! А за тебя мы сами на поверке ответим!
– Ну, ладно, – согласился я. Мне было даже приятно угостить старших товарищей, – тогда я пошёл!
И я со спокойной совестью отправился в штаб как раз в тот момент, когда стоявший у тумбочки Зубов крикнул: – Рота! Стройся на поверку!
…Я вернулся в казарму к отбою и принёс все оставшиеся бутылки. В канцелярии меня ждали. – Вот, – сказал я и вытащил содержимое сумки. – Только совсем нет закуски. Мы, к сожалению, этого не предусмотрели…
– Ничего, – улыбнулся Крючков. – У нас есть тут немного вареного мяса, огурцы и зелёный лук. Я недавно ходил на теплицу.
Я одним из первых опустошил стакан водки и закусил луком. Во рту стало так противно, что пить больше не захотелось.
– Пойду-ка я, ребята, лягу, – пробормотал я. – Что-то мне нездоровится…
В постели я почувствовал, как закружилась голова, и к горлу подступил тошнотворный комок.
– Боже, кажется, меня рвёт! – подумалось мне и только я успел подскочить, как у меня изо рта хлынул на пол мутный поток, пахнувший луком и водкой.
Только после этого я ощутил некоторое облегчение, хотя голова была затуманена и, казалось, что всё происходило во сне.
– Эй, мудила! – раздался чей-то резкий окрик, и кто-то толкнул меня сзади в спину. Это дневальный Зубов, услышав доносившиеся из спального помещения звуки, пришёл разобраться, что случилось. – Что, обрыгался? – сердито вопросил он. – Начал борзеть? Забыл, кто хозяева в роте? Ну-ка, пошли!
Я покорно встал и последовал за дневальным. Зубов завёл меня в туалет и указал на швабру и таз. – Иди, убирай, мудила! – буркнул он.
Я намочил тряпку и направился в спальное помещение. Из канцелярии доносились весёлые голоса.
– А на Руси великой древней,
А жил старик в одной деревне.
Жил и горюшка не знал,
Бабку членом в гроб загнал! – орал Крючков.
Ему подпевали товарищи. Вовсю старался и Коваль.
Я помыл у своей кровати пол, отнёс в умывальник уборочные принадлежности и лёг спать. Перед моими глазами стояли образы загоняемой в гроб несчастной старухи и её лихого мужа, о которых пели подвыпившие солдаты.
Так до самого утра я проворочался в постели, не сомкнув глаз, и встал при общем подъёме совершенно разбитым.

9. ПРОИСШЕСТВИЕ В РОТЕ

Новый год наступил неожиданно в самый разгар подготовки к объёмным аналитическим отчётам. Графы всех учётных книг были своевременно заполнены. Оставалось только внести последние цифры о списанных тридцать первого декабря продуктах.
Я решил не ждать возвращения накладных из столовой и ещё до передачи их Нестерову заполнил последнюю строчку приходно-расходной книги, подведя итог.
После этого можно было приступать к делу, не дожидаясь января. Так я и поступил. Поэтому весь последний день одна тысяча девятьсот семьдесят четвертого года я просидел, согнувшись над бумагами. Даже на обед я опоздал и явился в столовую, когда мои товарищи уже завершали трапезу. Пришлось идти с пустой тарелкой на кухню и просить у поваров чего-нибудь съедобного. Те, правда, не только не отказали, но даже наложили в мою тарелку двойную порцию супа, а затем щедро накормили меня и всем остальным.
«Старики» с неодобрением посмотрели на меня, появившегося перед ними, ибо я невозмутимо занял свободное место за общим столом.
– Чего это ты опаздываешь? – возмутился сержант Чистов. – Что, большим человеком стал, зазнался?
– Да нет, – ответил я. – Меня просто задержало начальство из-за годового отчёта.
– А-а-а, – успокоился Чистов. – Ну, тогда понятно!
Конечно, о моём поступке товарищи немедленно доложили Фельдману, и тот позвонил в штаб Шостаковскому, но начпрод заверил командира роты, что «никаких нарушений не было, и товарищ Сычев задержался по указанию руководства».
Таким образом, я имел возможность заполнять черновики, не теряя времени.
К вечерней поверке всё было кончено. Оставалось только проверить с помощью арифмометра итоговые цифры. Я позвонил  в роту. Дежурил Коваль.
– Любомир, – обратился я к нему, – я задерживаюсь. У меня ещё много работы. Как ты думаешь, наши товарищи не поднимут скандал?
– Не поднимут, – ответил Коваль. – Я скажу Лазебному, что ты работаешь по указанию начальства, и мы не будем даже зачитывать твою фамилию. Но постарайся придти в роту до двенадцати. Нужно всё-таки отметить Новый год.
– Ладно, приду где-то через час, – пообещал я.
К одиннадцати часам я, наконец, справился с подсчётом всех цифр, однако так устал, что едва заставил себя натянуть шинель и выйти на улицу.
Погода стояла далеко не новогодняя. С крыш домов капало. Снег, лежавший по обеим сторонам асфальтовых дорожек, таял, образуя лужи. Если бы не регулярные уборки территории части солдатами, кругом бы царила непроходимая грязь. А так и дорожки, и плац были полностью очищены от снега, и при появлении на асфальте какого-либо одинокого воина, далеко вокруг разносился стук его сапог.
Когда я появился в казарме, там уже веселились старослужащие воины и «черпаки». В канцелярии звучала музыка. Я прислушался – неужели «Битлз»? Да, несомненно, это голос Пола Маккартни!
Я буквально ворвался в канцелярию. – Откуда у вас, ребята, «Битлз»? – спросил я восседавшего за столом Крючкова.
– А Преснову привезли из Москвы, – ответил тот, обдавая окружавших его солдат запахом алкоголя. – У нас теперь есть две пластинки «Битлов»!
– Две пластинки? – удивился я. – Неужели у нас стали выпускать их пластинки? Они же были запрещены?
– Так группа же распалась! И ещё в шестьдесят девятом году! – сказал сидевший у стены Зубов. – Или ты не знаешь, что наши «деятели» «просыпаются» лишь тогда, когда проходит любая мировая мода? Всё боятся, что люди станут любить тех или иных популярных на Западе певцов вместо нашей родной партии!
Я укоризненно улыбнулся. Да, «Битлз» – это великая группа! Её музыку знала и любила советская молодёжь. А каких только усилий не прилагали советские партийные пропагандисты, чтобы не допустить песни «Битлз» в страну, изолировать от популярной западной группы молодёжь! Учителя во время уроков утверждали, что «тлетворная западная пропаганда специально создала профашистскую группу «Битлз» для развращения молодёжи и отвлечения её от своих реальных, повседневных проблем».
Однажды, когда я учился в седьмом классе, к нам на урок пришёл лектор обкома партии, рассказавший о том, как «загнивает западный мир и торжествует советская идеология развитого социализма». Осудил он и «буржуазно-мещанскую» группу «Битлз», «призывающую ко всеобщей войне и свержению социалистического строя в СССР». – А что означает слово «Битлз»? – спросила тогда лектора одна любопытная ученица. – Это, друзья мои, – ответил лектор, – нецензурное слово! Его, честно говоря, нельзя произносить вслух! Поэтому будьте осторожны: всё это –  такая грязь!
Но такие нравоучения вызывали прямо-таки противоположную реакцию. Я помнил, как многие ребята приносили в класс пластинки с песнями «Битлз», сделанными из использованных рентгеновских фотопластин, на которых были засняты рёбра и кости… Как втихаря прослушивали их дома. Постепенно это вошло в привычку, и молодые люди перестали таиться, по крайней мере, от своих родных. А мой сосед, Саша Щербаков, мой ровесник, даже ухитрился записывать песни «Битлз» на свой магнитофон из радиоприёмника во время трансляции передач «Би-Би-Си», а затем собирать ребят во дворе и включать свои записи «на всю катушку». – Слушайте, ребята, настоящие вещи! – говорил он. – Вот это – действительно музыка! «Битлз», «Ролинги»! А что у нас? Одна муть! «Во поле берёзка стояла…» или «Дан приказ ему на запад…»!
Запрет увеличивал популярность «Битлз»!
К тому времени, когда эта группа распалась, в СССР не было, вероятно, ни одного любителя музыки, который бы не знал, не слушал и не почитал знаменитых музыкантов. Достаточно сказать, что даже в школе, где я учился, весьма далёкой от влияния «западной пропаганды», каждый из моих товарищей имел хотя бы одну фотографию «Битлз». Это было признаком хорошего вкуса. Тот из ребят, кто мог похвастать коллекцией фотографий «Битлз», их пластинок, сделанных кустарным способом, или магнитофонными записями их песен, считался человеком передовых взглядов и пользовался уважением своих сверстников! Музыка и песни «Битлз» успокаивали и одновременно поднимали настроение. В момент их прослушивания, казалось, отступала куда-то в небытие чёрная тень постоянного страха, напряжения, лжи…
– Эй, Костя! – раздался вдруг громкий голос Коваля. Я очнулся от раздумий.
– Выпей-ка грамочку за старый год! – сказал Любомир и протянул мне стакан. Я посмотрел на часы. Половина двенадцатого… Вокруг сидели одобрительно смотревшие на меня «старики».
– Ну, за старый год, ребята! – воскликнул Коваль. – Чтобы всё прошлое осталось в прошлом, а новое время принесло нам счастье! Поехали!
Все встали и начали чокаться гранёными стаканами. Я выпил вместе со всеми. На этот раз водка не вызвала неприятных ощущений.
– А теперь пошли смотреть телевизор! – крикнул Крючков, и воины направились в спальное помещение.
«Молодые» солдаты лежали в постелях, как и требовалось по их статусу. «Черпаки» разбились на кучки. Латыши сидели у телевизора с латышами, литовцы с литовцами, а русские ребята слонялись по казарме…
Наконец, пробило двенадцать часов. – С Новым годом! – заорал на всю казарму Коваль. – С новым дембилем!
Прибежал с бутылкой «Шампанского» Преснов. Хлопнула пробка. «Старики» подставляли стаканы. Преснов подошел ко мне, сидевшему в одиночестве. – Ну-ка, выпей, Костя, и ты! – сказал он, протянув мне свою кружку.
– Спасибо! – поблагодарил я и без церемоний опрокинул шипучий напиток в рот.
После этого «черпаки» почти в полном составе отправились спать. А «старики» веселились до самого утра. Одни смотрели по телевизору новогодний концерт, другие слушали в канцелярии грампластинки. Однако, в целом, в казарме было нешумно.
Командир роты Фельдман ещё за несколько дней до праздника строго предупредил солдат, что если он узнает о беспорядках, связанных с Новым годом, и особенно, если, не дай Бог, дежурный по части услышит какой-либо шум в казарме хозподразделения, последствия для виновников будут самые печальные.
Это учли, и все старались вести себя прилично.
Утром первого января на поверке старший сержант Лазебный объявил, что «поскольку сегодня выходной день, воины могут заниматься своими делами и отдыхать так же, как и в воскресенье». Зарядка в этот день не состоялась, потому как ни «старики», ни сержанты не желали контролировать положение дел в роте в праздничное время.
После завтрака воины вернулись в казарму и стали слоняться там из угла в угол.
Я так долго не выдержал: походил немного по коридору, сфотографировался со «стариками» и отправился к себе в штаб. По дороге я встретил Коваля, бредущего со стороны стадиона с большой хозяйственной сумкой в руке.
– Пошли в роту, Костя! – сказал он. – Я тут кое-чего прикупил…
– Вижу, – ответил я. Меня мутило от одной только мысли, что предстоит выпивка, – но не пойду!
– Что случилось? – удивился Коваль.
– Понимаешь, – сказал я, – у меня столько отчётов! Если я не подготовлю их в срок – беда!
– Ну, смотри сам, – улыбнулся Коваль. – А то у меня тут всего хватит на полроты!
В штабе я столкнулся нос к носу с фотографом – «молодым» воином нашей роты рядовым Середовым.
– Ну, как дела, Юра? – спросил я. – Когда будут готовы новогодние фотографии?
– Сегодня проявлю плёнку, – ответил Середов. – Надо только использовать ещё парочку кадров. Хочешь сфотографироваться у штаба?
– Нет, ты лучше сфотографируй тех, кто тебя сюда позвал, – покачал я головой, – а потом, если останется плёнка, сможешь и меня щёлкнуть. Хватит и новогодних фотографий, если они получатся.
– Ну, как знаешь!
Я вошёл в свой кабинет, снял верхнюю одежду и достал чистые бланки отчётов. – Пора их заполнять, – решил я. – Нечего тянуть время!
К обеду я успешно справился с работой. Все цифры были аккуратно переписаны и тщательно проверены. Оставалось только подписать документы высшими военачальниками, внести  в отчёты секретные сведения о численности воинской части и сдать их на отправку в «секретку» (первый отдел). Всё это мог без труда сделать и Шостаковский. Поэтому я со спокойной совестью положил заполненные бланки  в сейф и занялся оформлением накладных на выдачу продовольствия на следующий день.
Первый день нового года прошёл спокойно. Никаких скандалов и чрезвычайных происшествий не произошло. На вечернюю поверку в роту прибыл сам Фельдман. Судя по тем репликам, которые он подавал во время переклички, воины поняли, что командир роты прекрасно осведомлён о прошедшей праздничной попойке. – Умеете же вести себя как надо! – довольным тоном поучал он солдат. – Видите, все не без недостатков… Но ведь, иоп вашу мать, это не значит, что нужно эти недостатки выставлять напоказ! Вон, смотрите, – Фельдман поднял вверх палец, – ведь почти все вы занимаетесь онанизмом, но никто же об этом не болтает!
Воины переглянулись. – Что за ерунда? Какой ещё онанизм? – подумал я. – Странно, ведь обычно Фельдман зря слов на ветер не бросает!
Так и остались бы эти вопросы без ответа, если бы не случившееся ночью происшествие.
Где-то около двух часов, когда вся рота безмятежно спала, общую тишину неожиданно нарушили громкие крики, доносившиеся из умывальника. Затем в спальное помещение забежал дневальный и заорал что есть мочи: – Чистов! Лазебный! Коваль! Вставайте скорей! У нас там «чепе»!
Послышался топот солдатских сапог. Я тоже вскочил, быстро оделся и побежал…
В умывальнике солдаты увидели довольно странную сцену. На полу с петлёй на шее лежал «молодой» воин – повар Файзуллин. Вокруг него растекалась огромная лужа. А он сам не подавал никаких признаков жизни. Сверху, из разорванной отопительной трубы хлестала мутная пузырящаяся вода.
– Нашатырь! Скорей! – заорал опомнившийся первым Коваль. – Несите пузырёк из каптёрки, долбозвоны! И вату!
Через несколько секунд Суздал прибежал в умывальник. – На, Любомир! – сказал он, протягивая Ковалю требуемые предметы. Тот обмакнул вату в нашатырь и ткнул её в нос Файзуллину. «Молодой» воин дёрнулся и открыл глаза.
– Рома, что с тобой? – ласково спросил Лазебный.
– Да я…тут…в общем… Не хотел я, чтобы вся рота надо мной смеялась! – заплакал Файзуллин. Из его глаз потекли крупные слёзы.
– Эй, иоп вашу мать! – закричал Чистов. – Срочно зовите сантехников! Нужно перекрыть воду!
– Ну-ка, помогите! – сказал Крючков и стал поднимать Файзуллина. Я подбежал к пострадавшему и схватил его за плечо. Совместно мы вывели «молодого» воина в коридор.
– Положим в постель? – спросил я.
– Погоди ты с постелью! – отмахнулся Крючков. – Давай-ка заведём его в канцелярию. Надо разобраться: дело-то нешуточное!
Файзуллина затащили в канцелярию и посадили на стул.
– Ну, как, Рома, тебе лучше? – спросил я.
– Лучше, – кивнул головой «молодой» воин. – Вот только холодно.
– Так ты же весь мокрый с головы до ног! – воскликнул Крючков и повернулся ко  мне. – Ты покарауль его тут, Костя, а я схожу сейчас к Суздалу!
– Ладно! – буркнул я.
– Что случилось, Рома? – спросил я, когда мы остались одни. – С чего это ты решил себя угробить?
Файзуллин промолчал и опустил голову.
Из коридора доносился топот солдатских ног: беготня там всё ещё продолжалась. Скрипнула дверь, и вошёл Коваль. – Слава Богу, – пробурчал он, – что наконец-то перекрыли воду! Этот мудила, – Коваль махнул рукой в сторону Файзуллина, – выломал верхнюю трубу! Решил, видите ли, повеситься на ней… Использовать, так сказать, как опору! Вот придурок! В тебе же весу, наверное, больше сотни килограммов! Или непонятно было, что труба такую тушу не выдержит?!
– Непонятно, – промямлил Файзуллин.
– Так почему ты решил повеситься, Ромка? – перешёл на ласковый тон Коваль. – Неужели «старики» тебя так замучили? Или тебе у нас плохо живётся?
– Нет, мне живётся хорошо, и «старики» здесь не причём! – замахал руками незадачливый повар.
– Так в чём же дело? Ты понимаешь, что будет роте, если эта история выйдет наружу? Ведь Политотдел обвинит во всём «стариков», как-будто они создали в роте «неуставные отношения»! Понимаешь, что в роте случилось «чепе»?
– Понимаю… Я не хотел, – заныл «молодой» солдат.
– Так что, тебя кто-то из ребят в петлю засунул?
– Нет, я сам…
– Почему?
– Ладно, я скажу, – вновь заплакал Файзуллин. – Помнишь, вчера на вечерней поверке Фельдман говорил про онанизм?
– Ну, так что?! – закричали мы с Ковалем в один голос.
– Ну, так это я… верней про меня говорил «папа», – простонал побагровевший от волнения «молодой» воин. – Я просил Суздала, пидараса, не говорить никому…
И Файзуллин сбивчиво рассказал о том, как он, воспользовавшись отсутствием в последнее время в казарме солдат, занялся в умывальнике онанизмом. – Ничего не могу с собой поделать! – прервал своё повествование «молодой» солдат и заплакал. – У меня всё время стоит фуй! И так повернёшься и этак, а он всё торчит и торчит… Что мне делать? Не могу нормально ни работать, ни служить?
– Дальше! Что было дальше? – потребовал Коваль.
– А дальше… В умывальник зашёл Суздал, а я как раз спустил… Ну, а он как захохочет! Я страшно перепугался!
– Продолжай! – заорал в нетерпении Коваль.
– Ну, я подбежал к Суздалу, штаны все запачкались. Лёня, – говорю, – не рассказывай никому, умоляю, не рассказывай! Позору не оберёшься!
– И что Суздал? – спросил я.
– А Суздал сказал: – Ставь бутылку, онанист иобаный! Иначе разнесу по всей роте! – Ну, я достал деньги, а он: «Ты мне бутылку ставь! Зачем мне нужны твои деньги?»  А где я её возьму? В самоволку я не хожу, дороги в магазин не знаю… Да  и кто мне продаст бутылку?
– Короче, ты бутылку не поставил? – спросил я.
– Нет. Я пообещал, что куплю, но не успел. Хотел завтра сбегать, да вот Фельдман узнал обо всём…– и Файзуллин снова зарыдал.
– Послушай, Рома, – успокоил его Коваль, обнимая за плечи. – Не надо тебе ходить в самоволку и ставить этому гандону пузырь. Ты лучше отдай эти деньги мне, и мы со «стариками» выпьем за твоё здоровье.
– Ладно, – кивнул головой Файзуллин. – А вы не будете смеяться надо мной?
– Из-за чего? Что ты пытался повеситься? – мягко, дружелюбно спросил Коваль.
– Нет, из-за того, что я дрочил! – всхлипнул «молодой» солдат.
– Вот дурачок! – улыбнулся Коваль. – Да мы все занимаемся онанизмом! – я вздрогнул.
– Как, разве и вы занимаетесь? – удивился Файзуллин и уставился широко раскрытыми глазами на младшего сержанта.
– Что ж поделаешь? – вздохнул Любомир. – Иных способов удовлетворения полового влечения у нас нет!
– Но ведь никто про вас не знает?! – вскричал незадачливый повар. – А обо мне по всей части пойдут слухи!
– Не пойдут, – успокоил его Коваль. – Не столь уж важная этао тема! А в роте этим никого не удивишь. Вон, я вчера застал в туалете Кабана за тем же занятием. Ну, и что? Он повернулся ко мне лицом, улыбнулся и только сильней заработал рукой!
– Так что, выходит, тут ничего такого нет? – обрадовался Файзуллин.
– Всё это абсолютно нормально, – заверил его Коваль. – Давай деньги и будем считать, что ничего не произошло.
В это время в канцелярию вошёл  Суздал с пачкой сухого белья. «Молодой» воин стал переодеваться.
– Зачем ты, гандон, разболтал про него?! – укорил каптёрщика Коваль. – Видишь, к чему привёл твой длинный язык?
– Да ничего я никому не говорил! – возмутился Суздал. – И что тут такого? Кому нужно знать такое про Ромку, когда чуть ли не все этим занимаются?
И он, забрав мокрое бельё, вышел с обиженным видом в коридор.
– Ну, видишь, сынок, твои опасения совершенно безосновательны! – сказал Коваль «молодому» солдату, принимая от него деньги.
– Вижу, – грустно ответил тот.
– Не болтай никому про случившееся! – лицо Коваля побагровело. – Мы постараемся замять эту историю с повешением. Но только смотри, чтобы больше ничего подобного не было! Если ещё кто-нибудь тебя обидит, скажешь мне! Понял?
– Понял!

10. ПОСЕЩЕНИЕ ЗДРАВПУНКТА

Никаких слухов о Файзуллине по воинской части не распространилось. Даже Шостаковский ничего не знал. Начпрод был очень доволен, что я быстро и оперативно справился с отчётами. Уже на следующий день документы были отосланы через секретную часть в Москву.
Опять наступил период спокойной и монотонной  жизни. Обычный распорядок дня нарушался лишь эпизодически: когда стрелка ротного термометра падала ниже двадцати градусов, на «зарядку» воинов не отправляли. Как и полагается, в первые дни января почти вся рота переболела гриппом.
Грипп – это заболевание, против которого была совершенно бессильна советская медицина. Впрочем, и современная, российская. Никаких санитарных кордонов, никакой реальной профилактики страна не знала и не знает. Основными лекарствами против гриппа в стране являются многочисленные антибиотики и аспирин, которые лишь удлиняют течение болезни и отравляют человеческий организм. К тому же, в медпункте воинской части редко бывали даже антибиотики. При наличии высокой температуры заболевших помещали в лазарет, где они отлёживались в грязных, пропитанных чужим потом постелях. После чего через неделю их выписывали и возвращали в свою роту.
Примерно таким же образом лечилась ангина. И хотя воины по три раза в день полоскали горло раствором фурацилина, болезнь обычно заканчивалась также через неделю, и пациенты, поплевавшись кровью, постепенно за счёт силы молодого организма изживали болезнь.
Вот и в воинской части, если бы не опальный подполковник-врач Смирнов, наверняка имели бы место и смертельные случаи. Ибо ни начальнику медпункта капитану Сиротину, ни санинструктору Минаеву не было никакого дела до своих пациентов. Капитан Сиротин не считал даже нужным систематически посещать гарнизонный госпиталь для получения необходимых лекарств. Об этом я узнал, наведавшись однажды в медпункт, в связи с сильной головной болью. Возможно, таким образом проявился грипп, свирепствовавший в воинской части. Солдаты без конца кашляли и чихали, часто нарушая тишину на поверках.
В лазарет больные помещались далеко не всегда, ибо грипп на этот раз был какой-то странный, бестемпературный. Поэтому воины переносили болезнь «на ногах». Вот и я, наконец, стал жертвой эпидемии… Впрочем, этого и следовало ожидать: болел и лейтенант Шостаковский, который, появляясь на работе, периодически заходился в кашле и чихал.
Кашель и насморк проявились у меня вскоре после начала болезни моего начальника, однако они прошли также внезапно, как и возникли, но вот вскоре им на смену пришла сильнейшая головная боль…
В медпункте, куда я прибыл, скопилось столько народа, что, казалось, «яблоку негде было упасть». Десятки солдат сидели и стояли в проходах. Отовсюду доносились кашель, чихание и хрип.
Я сидел перед дверью заведующего медпунктом и слышал, как отставной подполковник Смирнов  распекал своего начальника капитана Сиротина. – Привези хотя бы пенициллин для инъекций! – требовал он.
– Зачем он нужен? – возражал Сиротин. – Это же солдаты, а не какие-то «маменькины дети»! Пусть закаляются!
– Ты не хочешь понять, что заболевший гриппом человек не просто болен, а опасно болен! – взывал к совести начальника Смирнов.
– Да что такого опасного в гриппе? – весело отвечал Сиротин. – Каких-нибудь пять-шесть дней – и человек сам выздоравливает! Зачем тратить на них лекарства и расходовать без того ограниченные резервы?
– Какие резервы? Да мы уже почти целый год ничего не берём в госпитале! Можно же хотя бы один раз съездить и взять пусть самые элементарные, но всё же лекарства? – настаивал Смирнов.
– А что это даст? – упирался Сиротин. – В «верхах» скажут, что мы не проводим профилактической работы! Зачем начальству знать, что и до нас дошла эпидемия? За это «по головке не погладят»!
– А если будут смертельные случаи? Что тогда? За это «погладят по головке»? – возмутился Смирнов.
– Смертельные? Да разве от гриппа бывают смертельные случаи? – засмеялся Сиротин.
– В декабре в городе отмечено десять таких случаев! – громко сказал Смирнов. – И это при бестемпературном гриппе! Понимаешь, как это опасно?
– Да, пожалуй, вы правы, – сдался, наконец, Сиротин. – Не хватало нам ещё только смертельных случаев! Что ж, составьте тогда список необходимых лекарств, и я, как только будет возможность, съезжу в город.
– Вот список, – сказал Смирнов, – но ехать надо прямо сейчас, ибо у меня на исходе пенициллин…
– Ладно, – согласился Сиротин, – мне как раз сегодня нужно отвезти тёщу на вокзал, а потом ехать в Дом Политпросвещения обкома партии на лекцию о враждебной деятельности ЦРУ, и я, так и быть, заеду в госпиталь с оказией.
Весь этот разговор был хорошо слышен в коридоре, но солдаты не обращали на слова медицинских военачальников никакого внимания. Всё сказанное военврачами не было секретом для воинов, которые сами считали происходившее делом естественным и привычным…
Очередь больных двигалась быстро. Смирнов опрашивал каждого из них и после того как немногословные солдаты сообщали о своём самочувствии, констатировал: – Так, грипп, температуры нет. Однако, он мне что-то не нравится… Помести-ка его, Минаев, в лазарет. Пусть хотя бы денька три полежит! – Или: – Ангина! Высокая температура. Укол пенициллина сейчас и три раза в день! Полоскать горло фурацилином как можно чаще! И на неделю – в лазарет!
– Есть! – отвечал Минаев.
Надо сказать, что санинструктор Минаев несколько изменил своё поведение за последние дни. Он перестал обращать внимание на многочисленные очереди больных, прекратил свою «профилактическую» деятельность, благодаря которой «молодые» воины после встречи с ним предпочитали реже заглядывать в медпункт. Видимо, он понимал, что ему оставалось служить каких-нибудь четыре-пять месяцев, и поэтому не было смысла рисковать своим положением: вдруг нарвёшься на начальнического сынка! Таким образом, Минаев к концу службы превратился в образцового санинструктора, и военные медики души в нём не чаяли.
…Когда подошла моя очередь, толпа в коридоре значительно поредела. Я вошёл в приёмный кабинет. – Здравия желаю, товарищ подполковник! – сказал я, обращаясь к Смирнову.
– Здравствуйте, молодой человек! – ответил тот. – Что случилось?
– Болит голова, товарищ подполковник, – пробормотал я. – Настолько сильно, что трудно работать!
– Ну-ка, раздевайся до пояса! – распорядился военврач. – Сейчас послушаем!
Я моментально сбросил одежду.
– Так-так, – промолвил Смирнов. – Ну-ка, дыши глубже! Стоп! Не дыши! Дыши снова! – Он задумался. – А не попиваешь ли ты, молодой человек, водочку? У тебя немного подскочило давление! Сто сорок на девяносто! Для твоего возраста нехорошо!
– Я вообще-то непьющий, товарищ подполковник…, – тихо сказал я.
– Не надо оправдываться! – перебил меня Смирнов. – У нас здесь все непьющие! Только чем объяснить тогда такое положение с давлением? Влюбился ты, что ли?
– Нет!
– Тогда, значит, принимал несколько раз водочку… Ну, да ладно, успокойся, я не собираюсь тебя обвинять. Я же понимаю, что это – не систематическое употребление, а просто с непривычки. Эй, Минаев! – распорядился военврач. – Сделай-ка ему укол дибазола!
– Есть! – последовал ответ.
– А может у меня осложнение после гриппа? – спросил я. – Видите, всю губу обсыпало?
– И это есть, – согласился Смирнов. – Но грипп у тебя уже прошёл, о чём и свидетельствует сыпь. Поэтому иди-ка в процедурную. Укольчик не помешает!
В самом деле, после инъекции я почувствовал себя значительно лучше.
– Выпей-ка ещё и брому, – предложил Минаев. – Смирнов тебе и бром выписал. Видимо, ты всё-таки неравнодушен к бабам! Вроде бы такой тихоня, худенький, а смотри: баб, небось, хочешь!
– Спасибо, Юра! – сказал я, и выпив солоноватую жидкость, поставил мензурку на стол.
– Не за что, с Богом! – ответил санинструктор.
Я ушёл в штаб.

11. «ОТЛИЧНИК СОВЕТСКОЙ АРМИИ»

Январь был не только суровым зимним месяцем, открывавшим новый календарь. В это время в воинских частях Советской Армии подводились итоги прошедшего учебного года в системе боевой и политической подготовки.
Все подразделения части, исключая учебный батальон, готовились к сдаче экзаменов и зачётов на степень воинской зрелости.
Конечно, никаких занятий по боевой подготовке после учебного батальона с воинами хозяйственного подразделения не проводилось. Что же касается политической подготовки, то здесь всё шло в соответствии с разработанным Политотделом и командиром роты планом-графиком, который неукоснительно соблюдался, и политические работники всех рангов прививали солдатам безграничную любовь к социалистической родине и ненависть к американскому империализму. Специальных строевых занятий хозяйственники не знали, хотя смотры строевой подготовки проводились шесть раз в неделю, и сразу же после завтрака солдаты проходили перед трибуной командира части по установленному уставом ритуалу, после чего расходились по рабочим местам. Такие смотры назывались разводами на работы.
Огневой подготовки тоже не было, и воины довольствовались теми скудными практическими навыками стрельбы, которые они получили в учебном батальоне.
Опасаясь инцидентов и чрезвычайных происшествий, командование части рассматривало посещение стрельбища воинами основных подразделений как дело необязательное и даже ненужное.
По воспоминаниям ротного старшины прапорщика Присяжнюка, ещё три-четыре года тому назад солдаты всех подразделений по два раза в год посещали местное стрельбище. Но однажды во время огневой подготовки произошло «чепе». Один из солдат кабельно-монтажной роты ухитрился каким-то образом потерять магазин автоматической винтовки. Вся воинская часть была поднята тогда по боевой тревоге. И лишь случайно после долгих поисков солдаты отыскали магазин с патронами в грязной канаве вблизи стадиона. Скандал был невообразимый! Дошло даже до Москвы! Солдата, который потерял деталь боевого оружия, форменным образом «затаскали» работники политического и особого отделов. Однако никто так и не узнал, каким образом магазин автомата оказался в канаве. История со временем заглохла, но и огневая подготовка прекратилась: никто из командиров всех рангов больше не желал рисковать погонами.
И, тем не менее, итоги прошедшего «учебного» года подводили по всем разделам военной подготовки.
В штабе части была создана специальная комиссия во главе с командиром полка, которая и должна была вынести заключение о боеготовности всех рот.
Комиссия направила в каждое подразделение штабного офицера, в обязанности которого входили: проверка выполнения воинами своих социалистических обязательств и выставление им оценок по всем разделам военной подготовки.
В хозяйственную роту назначили проверяющим офицера строевой части штаба майора Козлова, отвечавшего за представление офицеров части к очередным званиям и учёт офицеров.
Двадцатого января на вечернюю поверку в казарму хозроты прибыл прапорщик Фельдман. Он рассказал воинам о предстоявших зачётах и предупредил, что «подведение итогов года – очень важное мероприятие и к нему необходимо отнестись со всей серьёзностью».   
– Запомните, товарищи, – говорил Фельдман. – От этих зачётов зависит ваше будущее служебное благополучие. Если вы будете добросовестно выполнять все поставленные перед вами задачи и хорошо отвечать на вопросы проверяющего, рота от этого, несомненно, укрепит свой авторитет. А вот, если «нахватаете» «двоек», значит, опозорите наш коллектив! Это уже будет серьёзное дело! И за это я с вас спрошу!
– А когда будет проверка? – спросил кто-то из первой шеренги.
– С завтрашнего дня, – ответил Фельдман. – Теперь каждый день после развода на работы вы должны немедленно идти в казарму. Смотрите, иоп вашу мать, если кто из вас опоздает или не явится, пеняйте на себя!
– А какие зачёты будут проводиться? – настаивал всё тот же голос.
– Я сейчас дам команду Суздалу, – сказал Фельдман, – чтобы он составил расписание зачётов и вывесил его в Ленинской комнате. Тогда вы будете знать, к чему следует готовиться.
На другой день после торжественного прохода перед трибуной командира части воины, выполняя указание командира роты, прибыли в казарму и направились в Ленинскую комнату. Там на стене уже висело расписание зачётов. На первом месте стояла политическая подготовка.
– Значит, сейчас состоится политзанятие? – спросил я стоявшего около расписания Коваля.
– Не политзанятие, а собеседование, – уточнил тот. – Придёт представитель Политотдела, и они вместе с Фельдманом и майором Козловым будут выставлять нам оценки по политической подготовке.
– Товарищи! – громко сказал в этот момент старший сержант Лазебный. – Садитесь по своим местам! Сейчас придут начальники и начнут аттестацию!
Воины с шумом расселись за своими столами и стали ждать гостей. Они с возбуждением переговаривались и опасливо смотрели на дверь: что же будет?
Я невозмутимо беседовал с Хованским, когда в коридоре раздался громкий крик дневального: – Рота, смирно!
После рапорта дежурного по роте и двукратной команды «вольно!» дверь в Ленинскую комнату отворилась, и в помещение вошли майор Козлов с прапорщиком Валуйским.
– Встать! Смирно! – заорал Фельдман.
Воины подскочили.
– Вольно! – сказал Козлов и подошёл к трибуне.
– Вольно! Садитесь! – повторил Фельдман.
В президиуме – за преподавательским столом – восседали прапорщик Фельдман, представитель политотдела прапорщик Валуйский, и оставался один свободный стул для майора Козлова.
– Сегодня, товарищи, – начал свою вступительную речь Козлов, – у нас знаменательное событие: ваша рота начинает сдавать зачёты по итогам прошлого учебного года. Это очень важно, товарищи! С помощью зачётов мы будем иметь возможность узнать, готовы ли вы достойно защищать нашу социалистическую родину, обладаете ли вы необходимыми социально-политическими навыками. Эти зачёты и позволят выявить отличников боевой и политической подготовки, а также нерадивых товарищей, пренебрежительно относящихся к своему долгу перед обществом и не желающих нормально учиться. С такими людьми нам не по пути!
В комнате установилась тревожная тишина. Воины со страхом переглядывались.
– Но я – оптимист, – продолжал Козлов, – и надеюсь, что среди вас не будет таких отщепенцев, и вы с честью выдержите это испытание! Желаю вам успеха!
С этими словами майор подошёл к преподавательскому столу и уселся на свой стул.
– Ну, что ж, начнём, товарищи, – предложил прапорщик Валуйский. – Я, как представитель Политотдела, буду задавать вопросы, а вы – отвечать на них. Преимущественным правом отвечать первым будет обладать тот, кто первым поднимет вверх руку. Если не будет желающих, я буду тогда сам вызывать по списку. Договорились?
Воины, скованные страхом, молчали.
– Итак, кто наберёт три звёздочки, – продолжал Валуйский, – а мы будем напротив каждой фамилии в списке ставить при правильном ответе звёздочку, тот получит оценку «отлично». Конечно, если он не заслужит ни одного крестика за неправильный ответ. Если будет две звёздочки и один крестик, то тогда воин получит оценку «хорошо». За одну звёздочку и два крестика мы поставим «удовлетворительно». Если же звёздочек не будет, то, сами понимаете, это неудовлетворительная оценка. Итак, первый вопрос. Скажите, в каком году родился Владимир Ильич Ленин?
Взметнулся лес рук.
– Пожалуйста, Лазебный! – сказал Козлов.
– В одна тысяча восемьсот семидесятом году! – последовал ответ.
– Молодец! – переглянулись в президиуме.
– А какого числа? – спросил Фельдман.
– Двадцать второго апреля! – ответил Коваль и тоже вслед за Лазебным получил «звёздочку».
– Что такое «милитаризм»? – спросил Валуйский.
На этот раз никто не поднял рук.
– Мне повторить вопрос? – забеспокоился представитель Политотдела.
– Можно я отвечу? – спросил я и поднял руку.
– Пожалуйста! – улыбнулся Валуйский.
– Милитаризм – это политика тех или иных правящих группировок буржуазных стран, направленная на подготовку к войне и гонку вооружений! – ответил я без запинки.
– Отлично! – сказал майор Козлов и поставил напротив моей фамилии «звёздочку».
– А какая страна проводит милитаристскую политику? – воскликнул Валуйский.
Потянулось множество рук.
– США! – сказал торжествующе Лазебный.
– Очень хорошо! – похвалил его Фельдман.
Постепенно воины втянулись в работу, и через полтора часа каждый из них получил по две-три «звёздочки».
Я ещё дважды, когда не было желавших отвечать, давал исчерпывающие ответы на самые трудные вопросы. Набрав необходимое количество «звёздочек», я больше не принимал активного участия в зачёте и спокойно восседал, наблюдая за поведением товарищей.
В основном вопросы были связаны с ключевыми датами из жизни Ленина и Советского государства, а также с критикой агрессивной сущности американского империализма. Для воинов это не составляло сложности. Одним словом, всё шло так, как хотели и экзаменующие и экзаменуемые. А иногда солдаты даже радовали своих наставников. Так, когда майор Козлов попросил назвать фамилии известных антисоветчиков и врагов советского народа, один из воинов перечислил Гитлера, Мао Цзэдуна и Солженицына. Это вызвало весёлые улыбки на лицах офицеров. А Валуйский так обрадовался, что даже подскочил со своего стула. – Выходит, вы знаете, кто такой Солженицын? – с удивлением спросил он.
Опять потянулись вверх руки.
– Пожалуйста, Кулешов, – предложил Козлов.
– Солженицын – это вор и государственный изменник! – ответил солдат.
– Правильно! – кивнул головой Валуйский и поставил ему «звёздочку». – А кто расскажет, в чём же заключался преступный характер деятельности Солженицына?
– Обокрал магазин, добыл себе золота и сбежал в Америку! – выкрикнул Хованский.
– Это ещё далеко не всё, а только частичка правды! – сказал Валуйский, ставя «звёздочку» у фамилии Хованского. – Кто дополнит его?
– Написал антисоветскую книгу, а затем сбежал за границу и стал писать всё больше и больше всякой грязи против СССР и своего народа, за что американцы заплатили ему огромные деньги, и он разбогател! – сказал с торжеством в голосе Зубов.
– Молодец! – похвалил его Валуйский. – Вот это уже более полный ответ, хотя я вынужден кое-что добавить. Прапорщик встал, вышел из-за стола и направился к трибуне.
– Я должен рассказать вам, товарищи, – начал представитель Политотдела, – о преступной деятельности Солженицына в полной мере потому, что, видимо, этот вопрос был недостаточно освещён на политзанятиях. Да и, сами понимаете, кто возьмёт на себя смелость рассказывать биографию антисоветчика. Но, видите ли, я не могу, несмотря ни на что, оставлять вас в неведении, ибо в последнее время и «Голос Америки», и «Би-Би-Си», и радиостанция «Свобода» забивают советским людям головы всякой чепухой. Берегитесь, товарищи, лжи! Итак, Солженицын был офицером Советской Армии, когда наши «органы» обнаружили, что он шпионил в пользу фашистской разведки! И это, понимаете ли, происходило в годы Великой Отечественной войны, когда лилась кровь простых советских людей!
– Вот гад! – выкрикнул кто-то из зала. – Вешать таких надо!
– Всё наша гуманность! – махнул рукой Валуйский. – Всё жалеем, хотя, в самом деле, кое-кого следовало бы повесить за ложь и клевету! Так вот! – вздохнул он. – Солженицын был взят, как говорится, с поличным, когда передавал врагу секретную информацию о расположении наших воинских частей и соединений, а затем его судили и…
– …расстреляли! – как эхо пробурчали солдаты.
– Погодите! – рассердился прапорщик. – Какой там «расстреляли», если он живёт сейчас в Америке! Его всего-навсего посадили в тюрьму! А когда умер товарищ Сталин и на свободу повыпускали всякую шушеру, вышел из заключения и Солженицын. И, мало того, Хрущёв ещё приласкал его…
– Вот сволочь! – возмутился рядовой Середов. – Везде умеет приспособиться!
–…да, и когда Хрущёв был смещён за проявленные волюнтаризм, догматизм и начётничество, – невозмутимо продолжал Валуйский, – власти обратили внимание на преступное поведение Солженицына. Вот тогда-то он, привыкший жить в роскоши с автомобилями, дачами и любовницами, оказался не у дел. А роскошь-то да высокое положение не вернёшь! Но не таков оказался Солженицын, чтобы раскаяться и смириться со своей участью. Он продолжал писать антисоветские пасквили и собирать всякую шпионскую информацию, за что власти были вынуждены выдворить его из СССР!
– Постойте! – перебил его я. – А как же тогда ограбленный магазин? Когда же Солженицын ухитрился совершить кражу? Разве за это не сажают в тюрьму?
– Мой друг, успокойся! – решительно ответил Валуйский. – О краже в магазине, совершённой Солженицыным, наши власти узнали только после того, как его уже выслали за границу. Поэтому уже было поздно принимать к нему меры!
– А всё-таки странно. На одном занятии нам говорили про Солженицына одно, а вы – другое! – выразил сомнение старослужащий воин Крючков. – Получается какая-то путаница!
Солдаты зашумели. – Тут только пёрднешь, так все шишки на тебя посыпятся! – выразил общее возмущение рядовой Суздал. – А тама столько зла сотворил – и кейфует себе на радость!
– Успокойтесь, товарищи! – прервал дискуссию майор Козлов. – Сами понимаете, со временем всплывают всё новые и новые факты. Поэтому иногда и получается некоторая нестыковка. Впрочем, пора нам уже подводить итоги, а то мы и так слишком много времени уделили этому негодяю Солженицыну, – майор посмотрел на Валуйского. – Садитесь, товарищ прапорщик!
Итоги политзачёта были обнадёживающими. Одна треть воинов роты ответила на «отлично», а остальные – на «хорошо». Фельдман ликовал…
На следующий день состоялся смотр строевой выучки воинов. Здесь из посторонних присутствовал только один майор Козлов.
Рота выстроилась перед своей казармой на плацу, и штабной офицер стал подавать всевозможные команды, проверяя солдатскую выучку.
Сначала воины прошли строем, а затем встали в две шеренги.
– Первая шеренга! Вперёд шагом – марш! – крикнул Козлов. Воины двинулись вперёд. – Стой! Первая шеренга! Кру-у-гом!
Солдаты повернулись лицом к товарищам из второй шеренги. Майор прошёл между рядами, внимательно осматривая солдатские сапоги и одежду. Вот он приблизился ко мне и, придирчиво оглядев меня, взялся за ремень. – На яйцах ремень, а, Сычев? – присвистнул военачальник и стал стягивать с меня ремень.
– Сейчас поправлю, товарищ майор! – пробормотал я и расстегнул бляху.
– Так-то будет лучше, – кивнул головой Козлов, увидев, что я затянул ремень до «осиновой» талии, и двинулся дальше.
– Почему так плохо почистил сапоги? – громко сказал вдруг майор, остановившись в конце второй шеренги.
– Дык я тута…э-э-э, – пробурчал взволнованный Коцурюба. Все засмеялись.
– Э-э-э…мэ-э-э, – передразнил его Козлов. – Не умеешь, что ли, сапоги чистить?
– Он только месяц в роте! – выкрикнул подбежавший к майору Фельдман. – Ещё неопытный воин!
– Учите! – сказал покровительственно штабной офицер и хлопнул Фельдмана по плечу. – Ладно, со строевой подготовкой у вас всё нормально. Пойдём-ка, подведём общие итоги. Распускай роту!
– Рота! Разойдись! – закричал Фельдман. – Идите на свои рабочие места! Следующее мероприятие – завтра!
…На другой день солдаты двинулись строем в установленное время к стрельбищу воинской части. Роту вёл сам Фельдман.
В месте назначения хозяйственников уже ждали майор Козлов, прапорщик Валуйский и начальник клуба капитан Юрченко.
Каждый солдат нёс на плече боевой автомат Калашникова.
Стрельбище представляло собой большую прямоугольную площадку, примерно двести на сто метров, расположенную внутри лесопарка рядом со складами горюче-смазочных материалов у самой стены, отделявшей воинскую часть от внешнего мира. Здесь мне ещё не доводилось побывать, поскольку вход на объект располагался между охраняемыми вооружёнными часовыми постами и был небезопасен. Когда же проводились стрельбы в учебном батальоне, я в это время лежал в лазарете. Вот почему я с любопытством смотрел по сторонам. – А разве здесь не опасно стрелять, товарищ прапорщик? – спросил я Фельдмана. – Ведь пули могут вылететь и в сторону части, и даже в город?
– Скорей они тебе в жопу вылетят! – успокоил меня командир роты. – Смотри, вся передняя часть состоит из толстых брёвен. Они наставлены друг на друга на большую высоту. А за ними – ещё несколько слоёв брёвен!
И действительно, почти половина площадки была охвачена как бы полумесяцем из толстых древесных стволов. А перед брёвнами стояли в ряд мишени – десять фанерных щитов с наклеенными на них бумажками, на которых были напечатаны большие чёрные кружки.
– Я не буду вам рассказывать, для чего нужны мишени, – произнёс майор Козлов. – Это вы усвоили ещё в учебном батальоне. Ваша задача – произвести выстрелы. А уж мы определим, кто как стреляет!
– Надеюсь, среди вас нет воинов, не прошедших подготовку в учебном батальоне? – поинтересовался Юрченко.
– Нет. У нас таковой только один – Коцурюба, – ответил Фельдман. – Но он оставлен в казарме. Все присутствующие прошли учебный батальон.
– Ну, тогда всё в порядке! Приступим к делу! – предложил Валуйский.
Воинам раздали по три патрона каждому.
– Смотрите, иоп вашу мать, не спешите! – поучал солдат Фельдман. – Лучше стреляйте одиночными выстрелами. По крайней мере, хоть разок, но попадёте!
– Первое отделение! На огневой рубеж шагом – марш! – скомандовал Козлов.
Первые десять воинов направились к деревянным ящикам, обозначавшим огневой рубеж.
– Огонь! – заорал Валуйский. – Стреляйте, товарищи!
– Раздалось несколько хлопков. Затем кто-то выпустил очередь.
– Я же говорил: не спешите, долбозвоны! – закричал Фельдман.
– Не вмешивайтесь, товарищ прапорщик! – приказал ему Козлов. – Пусть стреляют, как могут! А вдруг они – настоящие снайперы?
Однако результаты первых выстрелов никого не обрадовали.
– Только трое попали в мишень! – объявил Козлов. – Да и те выбили всего по пять-шесть очков!
– Ах, вы, иоп вашу мать! – взвыл Фельдман. – Совсем забыли о чести роты! Если и второе отделение будет так стрелять, я вам покажу, где раки зимуют!
Как раз в этом отделении пребывал я. – Господи, хоть бы не промахнуться! – мелькнула мысль.
– Цельтесь немного в сторону! Или вы не знаете, что пулю относит? – кричал Фельдман. – Я же вам подробно рассказал обо всём перед стрельбами!
Ничего подобного командир роты не говорил солдатам. Но они поняли, что он пытается загладить свою вину перед штабными офицерами.
– Не волнуйтесь, товарищ Фельдман, – успокоил его Козлов. – Ничего страшного не происходит. Для хорошей стрельбы, знаете, какой нужен практический опыт? А у них такового не имеется. Мы же это понимаем…
Перед самой стрельбой я надел очки и, когда услышал команду «Огонь!», прицелился. Но и в очках я не мог ничего разобрать на фоне берёзовых брёвен. – Видимо, нужны новые очки, – подумал я. – Испортилось зрение от всяких там бумаг…
В это время загремели выстрелы.
– Эх, была не была…, – пробормотал я и нажал на спусковой крючок. Грохот автоматной очереди прорезал тишину.
– Ту, иоп твою мать! – выругался сзади Фельдман. – Опять спешит, как голый на йэблю!
Но когда стали подводить итоги, оказалось, что я выбил одним махом три «девятки». – Двадцать семь очков! – радовался я.
– Хованский выбил двадцать восемь! – прокричал Фельдман. – «Десять» и две «девятки»!
– Двадцать шесть – у Коваля! – послышалось мне со стороны группы офицеров.
– Ну, вот видите, уже лучше! – сказал довольный Козлов. – Я же вам говорил!
После того как отстрелялись остальные воины, оказалось, что примерно четверть роты сдала нормативы на «удовлетворительно» и только три человека – на «хорошо». Большинство же солдат либо совсем не попали в мишень, либо выбили очень немного очков.
Я получил за свой выстрел оценку «хорошо» и был очень доволен. Я прекрасно понимал, что своим результатом обязан скорей везению, чем умению стрелять.
Фельдман же не скрывал своего негодования и почём свет разносил подчинённых. – Не могли хорошенько прицелиться, иоп вашу мать! – возмущался он. – Даже Сычев, этот шибздик, и тот выбил чуть ли не больше всех!
Однако на вечерней поверке командир роты был уже в другом настроении. – Молодцы, ребята! – говорил он. – Утёрли мы носы другим ротам! Первое место в части!
После переклички Фельдман зачитал приказ, в котором перечислил всех солдат, получивших хорошие оценки. – Я буду ходатайствовать перед командованием части, – прокричал он, – о предоставлении десятидневного отпуска на родину товарищу Лазебному! А звание «Отличник Советской Армии» будет присвоено младшему сержанту Ковалю, ефрейторам Балобину и Сычеву…
Дальше я не слушал его. – Вот так да! – думалось мне. – Теперь я – «Отличник Советской Армии»!
…Конец января был холодный и морозный. Температура воздуха на улице доходила до минус тридцати градусов. Хорошо, что ещё не было ветра. А при таком морозе ветер просто страшен!
В казарме царили сырость и прохлада, несмотря на то, что отопительные батареи были достаточно горячими. Видимо, холод проникал в помещение через щели в окнах, входную дверь и аварийный выход. Потепление не пришло в казарму даже тогда, когда стали спадать морозы, ибо ветер, не встречая серьёзных препятствий, свободно проникал туда.
То ли дело штаб! В моём кабинете было тепло и уютно. Помимо отопительной батареи здесь имелись и электроплитка и рефлектор, которыми я почти не пользовался, ибо в своё время ещё задолго до холодов замазал в оконной раме все трещины и щели, и холодный воздух в кабинет не проходил. Вот почему я почти всё своё свободное время проводил у себя в кабинете и только в случае крайней необходимости появлялся в казарме.
Обычно через неделю после зачётов по боевой и политической подготовке в штабе части издавался приказ командира об итогах старого учебного года.
Воины с нетерпением ждали обещанных поощрений и наград.
За три дня до приказа в мой кабинет зашёл земляк – старший писарь строевой части ефрейтор Балобин. Меня не удивил визит товарища, ибо в последнее время между штабными писарями несколько улучшились отношения, и мы частенько обсуждали друг с другом различные житейские проблемы. Однако на этот раз строевик пришёл с не совсем обычным визитом.
– Ты ведь знаешь, Костя, что Фельдман выдвинул тебя на присвоение значка «Отличник Советской Армии»? – спросил Балобин.
– Чего ж я не буду знать, если командир роты объявил об этом при всех на вечерней поверке? – удивился я.
– Видишь ли, дело в том, что тебе нельзя присвоить этот знак! – усмехнулся строевик.
– Почему?
– Понимаешь, перед тем как издавать приказ на поощрения, наш начальник, капитан Головачёв, требует, чтобы мы тщательно проверили, нет ли у поощряемого каких-либо взысканий, записанных в учётную карточку…
– А у меня такое взыскание есть?! – разозлился я. – По-моему, мне объявили выговор ещё в учебном батальоне больше года тому назад! А за что этот выговор, я до сих пор не знаю!
– Да, но сняли с тебя взыскание только шесть месяцев тому назад, понимаешь? В соответствии с положением о присвоении знака «Отличник Советской Армии», необходимо, чтобы кандидат на награду не имел никаких взысканий в течение года, ясно?
– Ясно, – с раздражением промолвил я. – Значит, мне не присвоят этот знак?
– Значит, не присвоят, – кивнул головой Балобин.
– Зачем же ты сюда пришёл? – подумал я. – Обычно, если строевики готовят какую-нибудь гадость, они вряд ли предварительно сообщают об этом…
– Слушай, Миша, – сказал я Балобину, – а нельзя, ну, скажем, не проверять мою учётно-послужную карточку?
– Как, как? – Михаил скорчил на лице гримасу удивления. – Да разве такое возможно?
– А что у нас невозможно, Миша? – спросил я. – Подашь Головачёву список всех кандидатов на значок, в том числе и меня, и скажешь, что всё проверил: оснований для отказа в награждении нет…
– Но ведь мне за это попадёт! – возмутился Балобин. – А вдруг Головачёв начнёт проверять списки сам? Или кто заложит?
– Да навряд ли кто-нибудь, кроме вас, знает все тонкости в делах такого рода. Да и кому это надо? Даже, если и узнают, – усмехнулся я, – можно вполне сказать, что случайно просмотрел. Ошибся – и всё! А это – чепуха, житейская мелочь!
– Это тебе так кажется, – вздохнул строевик. – А вдруг наложат какое-нибудь взыскание? Зачем мне это нужно?
– А я тебе бутылку «белой» поставлю, – предложил я, – за хлопоты и беспокойство. Ты выпьешь «беленькой», и все волнения уйдут в прошлое!
– Бутылку «белой»? – заинтересовался Балобин. – Это, конечно, дело другое. У нас «белая» – главный аргумент! Однако одной бутылки маловато. Я же буду пить не один!
– Две бутылки! – предложил я, ободрённый. – Думаю, что это – справедливая цена!
– Ну, это уже кое-что! – подмигнул Балобин. – Когда поставишь?
– Как только будет готов приказ!
– Хорошо, но ты закупи водку досрочно, чтобы не было обмана!
– Это исключается. Водка будет сегодня же!
И Балобин ушёл, крепко пожав мне руку. – Вот какое у нас воинское братство! – подумал я на сей счёт…
После обеда в штабе появился лейтенант Шостаковский. – Ну, как дела, товарищ Сычев? – спросил он.
– Всё в порядке, – ответил я. – Вот только одна беда: стали беспокоить очки…
– А что с ними такое?
– Видимо, от напряжённой работы ухудшилось зрение, и нужно поменять стёкла в очках на более сильные…
– Так в чём же дело? Сходи в медпункт и выпиши рецепт на новые очки.
– А где я их получу? За очками ведь нужно ехать в город?
– Ну, и съездишь. Я выпишу тебе на два-три часа увольнительную записку. Заедешь в магазин «Оптика» и закажешь себе очки. Если же сам не хочешь ехать, то попроси Соловчука, он съездит!
Соловчук сменил уволенного в запас кладовщика Выходцева и, также как его предшественник, регулярно ездил в город за продуктами для воинской части.
– Отлично! – сказал я. – Так и сделаю!
А сам подумал: – Вот молодец Шостаковский, что дал такой ценный совет!
На другой день утром в штабе, как обычно, появился Соловчук с целью получить доверенность на продукты. – Костя, обратился к нему я, – можешь ты по дороге заехать в магазин? Мне нужно кое-что купить.
– Конечно, могу, – ответил «молодой» воин, – ведь хладокомбинат располагается рядом с «Гастрономом».
– А что тебе надо?
– Две бутылки водки.
– Что?!
Я повторил. – Надо тут одному гандону поставить, – добавил я. – Не для себя… Конечно, если не можешь, я не настаиваю…
– Да в чём вопрос? Давай деньги! – кивнул головой Соловчук. – В конце концов, какое мне дело? Если для пользы, так значит надо!
Я отсчитал восемь рублей: – Ну, с Богом!
Перед обедом кладовщик благополучно возвратился назад. – На, Костя, прячь, – шёпотом сказал он и огляделся по сторонам, как будто в кабинете присутствовал кто-то посторонний.
Я взял протянутую мне хозяйственную сумку, извлёк из неё две бутылки «Особой» по три шестьдесят две и спрятал их в сейф. – Большое спасибо, Костя! – поблагодарил я «молодого» солдата.
– Да не за что, пожалуйста, – пробормотал тот. – Вот сдача.
– Не надо! – отмахнулся я. – Что мы, копейки тут будем считать? Главное – ты меня капитально выручил!
После обеда я позвал к себе Балобина и показал ему бутылки с водкой. – Видишь, «белая» готова! – сказал я. – Теперь дело за тобой!
– Ну, что ж, – улыбнулся строевик, – за мной дело не станет!
Когда он ушёл, я осторожно отодвинул сейф и спрятал бутылки в специальное углубление в стене. Балобину я не доверял: – Кто знает, а вдруг он донесёт своему начальнику или кому повыше. Лучше не рисковать!
Однако Балобин не подвёл. Через пару дней он появился в кабинете продснабжения с сияющей на лице улыбкой.  – Давай «белую», Костя, дело сделано! – сказал он и протянул мне книгу приказов.
Я стал листать её.
– Читай вот здесь! – посоветовал строевик.
– …присвоить звание «Отличник Советской Армии», – прочитал я, – …ефрейтору Сычеву К.В. – Далее перечислялись другие фамилии.
Убедившись, что приказ подлинный и в наличии подписи командира части и начальника штаба, я  потянулся к сейфу. – Погоди-ка, – сказал я вдруг, – я же перепрятал бутылки в другое место! Здесь их нет!
– Зачем показывать тайник Балобину? – подумал я. – Неизвестно, как он поведёт себя в дальнейшем…
Строевик забеспокоился. – Как перепрятал? Зачем? – пробормотал он. – Кто у тебя  возьмёт их?
– Понимаешь, – объяснил я, – сейф ведь не только мой. Туда частенько залезает и начальник. А каково будет мне, если Шостаковский обнаружит водку? Скандала не оберёшься!
Я, конечно, прекрасно знал, что Шостаковский  ничего бы мне не сделал, но решил создать видимость уставных отношений. 
– Само собой, нельзя, чтобы Шостаковский знал об этом, – заколебался Балобин. – Но когда же ты отдашь мне бутылки?
– Приходи ко мне через десять минут, – ответил я. – Всё будет готово.
– Так скоро? – обрадовался Балобин. – Тогда ты – молодец! Держишь своё слово!
Как только строевик ушёл, я отодвинул сейф и извлёк из ниши бутылки. К ним я добавил банку свиной тушёнки и жестяную коробку сардин. Тушёнка досталась мне от Нестерова за списание мясных консервов, а сардины я купил в военторговском магазине. Всё это я поставил в хозяйственную сумку.
Вернувшись в установленное время, Балобин, однако, сумку не взял. – У меня есть куда класть, – сказал он и положил на стол большой кожаный портфель. – Здесь хватит места на целый магазин!
Погрузив в портфель выпивку и закуску, Балобин протянул мне свою потную ладонь. Я пожал её. – Ну, лады! – сказал строевик. – Спасибо за всё!
– Уговор дороже денег! – ответил я.
В субботу, первого февраля, в клубе воинской части состоялось торжественное заседание, посвящённое подведению итогов прошлого учебного года. Зал был до отказа набит воинами всех подразделений. В президиуме восседали: командир части, его заместители и все работники Политотдела.
Сначала выступил командир полка. Он произнёс всего несколько слов: – Сегодня, товарищи, мы подводим итоги прошедшего учебного года. Нам есть что сказать! В целом, подразделения воинской части успешно учатся и добросовестно служат. Хотя, конечно, есть и определённые недостатки: слабая огневая подготовка, огрехи при выполнении строевых упражнений… К этим пробелам добавляются и нарушения дисциплины: за прошедший год восемнадцать военнослужащих части имели дисциплинарные взыскания. Из них пять человек были помещены на гауптвахту…
Далее командир осудил нарушителей и предупредил остальных воинов, что в дальнейшем примет все необходимые меры для более сурового наказания за проступки. Затем он похвалил солдат хозяйственного подразделения, показавших, по мнению комиссии, самые лучшие результаты, поблагодарил всех отличившихся в ходе зачётов и пожелал воинам части дальнейших успехов в боевой и политической подготовке. Речь командира завершилась громом аплодисментов.
После него на трибуну взгромоздился начальник штаба части подполковник Новокрещёнов. – Приказ командира воинской части…, – зачитал он, – о награждении отличившихся воинов!
Далее последовало перечисление наград и поощрений, а после каждого объявленного приказом вида поощрения следовал список награждённых.
Существовали следующие виды поощрений: благодарность, награждение «Почётной грамотой», присвоение звания «Отличник Советской Армии», отправление благодарственного письма на родину, фотография у развёрнутого Знамени части и десятидневный отпуск домой.
Когда Новокрещёнов стал объявлять фамилии тех, кому предстояло получить знак «Отличник Советской Армии», воины, по указке своих командиров, вскакивали с мест и шли к трибуне. Полковник вручал им знаки и жал руку. Оркестр играл туш.
Наконец, когда стихла музыка, я услышал и свою фамилию. Быстро вскочив, я подбежал к начальнику штаба.
– Поздравляю, товарищ Сычев! – громко сказал подполковник и протянул мне белую, из плотной бумаги, коробочку со значком. – Желаю успехов в боевой и политическй подготовке!
– Спасибо! – ответил я, пожал твёрдую руку военачальника и, повернувшись под звуки музыки лицом к залу, произнёс ритуальные слова: – Служу Советскому Союзу!
Затем военачальники стали вручать Почётные грамоты, и всё новые и новые воины выходили к трибуне, соблюдая положенный ритуал.
После торжественной части состоялась лекция. Как обычно, на мероприятии такого высокого уровня выступал сам замполит – подполковник Зайцев. Основное содержание его лекции было хорошо знакомо не только всем старослужащим воинам, но и солдатам основных подразделений. Поэтому они либо потихоньку переговаривались между собой, либо дремали. Читать книгу или газету из-за затемнённости зрительного зала было невозможно. Благо, что освещённые ярким светом на сцене военачальники говорили в репродуктор. В этом случае их раскатистые голоса заглушали все посторонние разговоры, и высшие руководители, сидевшие в президиуме, не слышали солдатской болтовни. К тому же первые ряды в зале занимали курсанты учебного батальона, которые ещё не знали своих высоких политических начальников и всерьёз воспринимали их речи. Поэтому слушатели у подполковника Зайцева были.
Как всегда, замполит обрушился, в первую очередь, на американский империализм.
Я в это время рассматривал свой значок. Прямо как орден!
На красивом щите серого цвета, посредине, в белом эмалевом кружке размещалась большая красная звезда, а внутри неё – символ коммунизма – серп и молот. По краям белого кружка поблёскивали золотистые буквы надписи – «Отличник Советской Армии». Под кружком на небольшом, красного цвета поле была изображена ещё одна звезда – маленькая – украшенная с обеих сторон золотистыми колосьями. По краям щита как бы пробегали золотистые то ли дубовые листья, то ли колосья.
А тем временем Зайцев совершенно разгромил американцев. Он подробно рассказал о кризисе их экономической системы: о спаде производства, массовой безработице, эпидемиях тяжёлых, неизлечимых болезней. – Одних умерших от голода в США, – вещал зевавшей публике замполит, – только в прошлом году было свыше десяти миллионов! А сколько людей погибло от автомобильных катастроф, специально подстроенных своим гражданам империалистами!
Под звуки его голоса я стал медленно засыпать…
Вдруг какой-то грохот потряс зал. Я подскочил. Оказывается, это по команде президиума встали все воины: исполнялся гимн СССР!
– Слава Богу, наконец-то, закончилось это торжественнее заседание! – подумал я.
Но не тут-то было! После того как в зале установилась тишина, и воины уселись, с нетерпением ожидая команды покинуть зал, замполит Зайцев вновь подошёл к трибуне. – А сейчас, товарищи, перед вами выступит лектор системы политического просвещения воинской части товарищ Гоннов Василий Прохорович! – объявил он.
Воины основных подразделений оцепенели.
А в это время президиум покидали высшие военачальники – командир полка и  его заместители. Они медленно спустились по ступенькам со сцены и торжественно удалились из зала. Вслед за ними ушли  штабные офицеры.
Я посмотрел по сторонам: «старики» делали друг другу знаки, что пора «сматываться».
– Бьжь-бьжь-бьжь, – доносилось с трибуны, – дю-дю-дю-дю…американский империализм…А?  Что я сказал? Агрессия… Нечего есть… Постоянный голод в США… А? Что? Где я? Ах, да! Дю-дю-дю-дю…бьжь-бьжь-бьжь-бьжь…
Под шум микрофона, пользуясь затемнением в зале, а также тем, что прапорщик Фельдман сбежал вместе со штабными офицерами и некому был контролировать их поведение, «старики» потихоньку покидали деревянные кресла и, согнувшись, исчезали в темноте.
– Пойдём и мы, – сказал мне Балкайтис. – Смотри, сколько народа уже сбежало…
– Пожалуй. Разве можно это выдержать? – кивнул я головой в сторону трибуны. Балкайтис согнулся и, повторив манёвр «стариков», выскочил из зала. Через минуту за ним последовал и я.
«Молодые» солдаты тоже попытались удрать, но здесь начеку был рядовой Карчемарскас, который, как клубный работник, недавно заменивший уволенного в запас киномеханика, не мог допустить такого пренебрежения «молодёжи» к клубным мероприятиям. – Эй, салаги, назад! – потребовал он. – Не хватало нам ещё, чтобы старый хрен хватился, что ползала разбежалось! Марш назад!
Пришлось малоопытным воинам вернуться.
Только для одного «молодого» солдата Карчемарскас сделал исключение – для фотографа Середова, который, обливаясь слезами, стал умолять не загонять его в зрительный зал. – Пожалей, Йонас, – бормотал, рыдая, Середов. –  Не могу больше слушать эту фуйню! С ума сойду! Пощади!
– Ладно, – смягчился Карчемарскас. – Хер с тобой, иди на улицу! А то вдруг действительно сойдёшь с ума!
– Сфотографируй-ка нас лучше, Юра, – сказал я. – Останется хоть память о торжественном заседании…
– Ох, ради Бога! – обрадовался Середов. – Пойдёмте же ко мне в фотографическую комнату!
И компания отправилась вслед за ним.
…На вечернюю поверку в казарму  вдруг неожиданно, несмотря на субботу, явился дежурный по части – капитан Мочилин. А затем прибыл и командир роты – товарищ Фельдман. И первый и второй военачальники входили в роту во время переклички и общего порядка не нарушали. Дневальный, увидев Мочилина ещё на лестнице, заорал что было сил: – Рота, смирно!
Но дежурный по части быстро сказал: – Вольно! – и сделал знак продолжать поверку. Капитан подошёл к выкрикивавшему фамилии воинов старшему сержанту Лазебному и остановился около него прямо перед солдатским строем. Вскоре к нему присоединился и Фельдман.
– Что это они пожаловали? – удивился я, подтолкнув локтем Хованского. – Никак «чепе» приключилось?
– Боюсь, как бы не из-за Гоннова собрались эти мудозвоны, – ответил шёпотом тот. – Ведь тогда в зале не осталось и половины солдат!
– Не может быть! – прошептал я. – Гоннов же буквально на глазах засыпал? До нас ли ему было?
– Или ты не знаешь Гоннова? – покрутил у виска пальцем Хованский. – Он вполне может закатить скандал на всю часть!
Как раз закончилась перекличка. Установилась тишина.
– Что-то вы, товарищи, стали терять чувство меры! – сказал вдруг громко Мочилин. – Забыли, наверное, где находитесь?!
Воины молчали.
– Это я говорю к тому, что вы за последнее время совершенно обнаглели! Почему произошёл массовый уход с лекции товарища Гоннова? Думаете, что если вы – солдаты хозподразделения – вам всё дозволено?!
Стояла гробовая тишина.
– Что вы, иоп вашу мать, молчите?! – заорал побагровевший Фельдман. – Бистюлей хотите, мудозвоны?! Я кому говорил: сидеть и слушать?! Вы почему ушли?
Никто не ответил.
– Ну-ка, выйдите из строя те, кто ушёл с лекции! – потребовал командир роты.
Ни один солдат не пошевельнулся. Рота безмолвствовала.
– Выходите! Нечего прятаться! Что, струсили? – возопил Мочилин.
Послышался лёгкий шум. Из строя неожиданно вышел Коцурюба. – Я, товарищ капитан, – заныл он, глядя на дежурного по части. – Как етот дед стал говорить шо-то про Америку, я и чую, как шо-то потякло… Ох, простите, товарищ капитан, не наказывайте меня сильно крепко! – И Коцурюба заплакал.
Несколько секунд в роте было так тихо, что слышались лишь всхлипывания «молодого» воина. А затем вся рота разразилась оглушительным смехом. Даже Мочилин не выдержал и, глядя на Коцурюбу, буквально затрясся, хватаясь руками за живот.
– Ох, иоп  вашу мать! – задыхался от хохота Фельдман. – «Етот дед»! Ах…ха-ха-ха! Это он про Гоннова! Ха-ха-ха! Завтра же расскажу всему штабу! Ха-ха-ха!
– Распускайте роту! – с трудом прокричал Мочилин, ухватившись руками за стену. – Ох, не могу… Ох, ну, и лекция! Ха-ха-ха!
– Рота разойдись! – прокричал Лазебный, едва сумевший унять безудержный смех.
…Первые дни наступившего февраля были ветреные и холодные. Температура воздуха на улице колебалась от минус пяти ночью до минус одного градуса днём. Ветер снижал эффект потепления, и в казарме было всё ещё прохладно.
Вот почему я провёл весь выходной день второго февраля в штабе за чтением книг, изредка отрываясь от них для бесед с товарищами.
Сразу же после завтрака я уселся за самоучитель английского и выполнил необходимые упражнения. После этого я вытащил из стола взятую в библиотеке книгу Ши Найаня «Речные заводи» и стал её читать. Мне очень нравилась китайская средневековая классика. Прежде всего, грубым, простонародным реализмом, который проявлялся с таким юмором, что невозможно было не смеяться и не проводить параллелей с современной жизнью советских людей. Образ гениального полководца Сун Цзяна, лежавшего в луже собственной мочи и симулировавшего помешательство в трудный для его жизни момент, очень напоминал готовых на всё ради достижения своих целей советских руководителей и чиновников, а решение любых проблем с помощью взяток, как образец умения жить, в полной мере отвечало поведению представителей власти всех мест и регионов России. Особенно смешна была в романе сцена, когда Сун Цзян подошёл к одному чиновнику и, не пытаясь его уговаривать, как это порой делали многие советские люди, сразу же достал слиток серебра. Чиновник подхватил деньги и весело заулыбался: какой перед ним хороший человек!
Когда я прочитал этот эпизод, то сразу же вспомнил историю в колхозной бухгалтерии, когда главный бухгалтер послала меня за начальником только для того, чтобы получить взятку.
В романе имелось много других увлекательных сцен и обаятельных героев: этаких китайских зайцевых, гонновых, фельдманов и… даже коцурюб! Перелистывая страницу за страницей, я от души смеялся над ними.
Вдруг в самый разгар чтения «Речных заводей» в дверь кто-то постучал.
Я открыл дверь и увидел Коваля.
– Заходи, Любомир!
Мы разговорились и вновь коснулись темы недавнего происшествия с подполковником Гонновым.
Коваль сказал, что тот готовит карательные акции против нас.
– Слушай, Любомир, а если посадить Гоннова в калошу? – усмехнулся я.
– Каким образом?
– Мне тут пришла в голову одна идея, – весело сказал я. – Ведь в зале от нашей роты присутствовали «молодые»?
– Ну, так и что?
– А то, что, выходит, не вся рота сбежала!
– Верно! – обрадовался Коваль. – Я понял твою мысль. Насчёт всей роты Гоннов приврал!
– А что если мы договоримся всей ротой, что никто с лекции не уходил. Пусть докажет, что нас там не было! Ведь в его рапорте, судя по всему, нет конкретных фамилий?
– Отлично! – согласился Коваль. – Так и сделаем! Вечером после отбоя я сам поговорю с ребятами.
На следующее утро во время переклички Фельдман объявил воинам, чтобы они сразу же после развода на работы возвратились в казарму для разбирательства по рапорту подполковника Гоннова.
Приказ командира роты был выполнен, и в установленное время весь личный состав заполнил Ленинскую комнату.
На разбирательство пришли, как и предполагалось, начальник Политотдела подполковник Зайцев и подполковник Гоннов. После соответствующего ритуала Зайцев подошёл к трибуне и начал свою гневную проповедь: – Товарищи! Как же вы могли так низко пасть? Неужели вам было неинтересно послушать лекцию опытнейшего политработника? Как вам не стыдно?
В комнате зашумели.
– Чего нам стыдится? – громко сказал кто-то из «стариков». – Мы же сидели на лекции!
– И мы! – закричали «молодые». – Мы все сидели!
– И я был на лекции! – крикнул я. – Хотите повторю, что говорил Василий Прохорович?
– Постойте! – призвал к тишине Зайцев. – А как же тогда рапорт товарища Гоннова?
Последний выскочил из-за стола. – Я отчётливо видел, что пустовали места в зале! – заорал он. – Нечего выставлять меня тут дурачком! Вы все нагло ушли с лекции! – И знаменитый лектор покраснел как вареный рак.
– Ну, уж нет, погодите! – подскочил Фельдман. – Я не позволю обвинять свою роту безосновательно! Пусть товарищ Гоннов назовёт конкретные фамилии отсутствовавших!
– Назовите фамилии, Василий Прохорович, – потребовал замполит, – или хотя бы укажите рукой на тех, кто отсутствовал!
– Да все отсутствовали! Я повторяю: все! – закричал Гоннов.
– А вот и неправда! – громко сказал Коваль и встал. – Я был на лекции и видел, как вы соскочили с трибуны и стали кричать, что вот, дескать, пьяницы из хозподразделения самовольно ушли! – Он так вошёл в роль оскорблённого человека, что даже покраснел.
– И я был на лекции! – снова закричал я. – Давайте, я расскажу, о чём она была!
– Пожалуйста, расскажите, – согласился Зайцев. – Тогда станет совершенно ясно, были вы или нет.
Гоннов покачал головой. – Это – оскорбление! – сказал он, и сразу же установилась тишина. – Я – старый человек и если говорю правду, значит, это правда! Какое может быть сомнение в правоте моего рапорта?
– Я не собираюсь оспаривать вашу правоту и оскорблять вас! – возмутился Фельдман. – Я только хочу, чтобы вы поняли: произошла ошибка! Ушла не хозяйственная рота, которая, как вы понимаете, не могла занимать целую половину зала, а совсем другие роты! Вы просто перепутали…
– Ишь, чего выдумал? Что я, путаник какой-то? Разве я не видел, кто ушёл?! – снова заорал Василий Прохорович.
Фельдман в долгу не остался. – Я тоже не мальчик! – закричал он в ответ. – Нечего надо мной издеваться! Это всё интриги! Чуть что не случись: хозподразделение! Мы всегда во всём виноваты! А где доказательства, фамилии?
– Прекратите перепалку! – возмутился замполит. – Получается не разбирательство, а одна ругня! Мы все тут заинтересованы в установлении истины, а не во взаимных обвинениях! Давайте спокойно разберёмся, кто отсутствовал на лекции, по какой причине и накажем виновных!
– Встаньте, товарищи, кто отсутствовал! – приказал Фельдман.
– Я, товарищ капитан! – жалобно простонал Коцурюба и вышел из-за стола.
– Ох, иоп вашу мать! – захохотал Фельдман. – Сядь, сядь… Ох, не могу!
Тут засмеялись и остальные воины. Глядя на Коцурюбу, захохотал и Зайцев. – Пусть выйдет из комнаты! – прохрипел, задыхаясь, он.
– Выйди, придурок! – приказал Фельдман, схватившись обеими руками за стол.
Коцурюба выскочил в коридор.
Когда смех прекратился, Зайцев спросил, вытирая рукой слёзы: – Что это, товарищ Фельдман, за дурак?
– Ротный сапожник, товарищ подполковник, – ответил командир роты. – Он – единственный, кто ушёл с лекции товарища Гоннова. Да и  то потому…, – Фельдман снова захохотал, – что он во время лекции…эх…ох…обосрался!
Опять все засмеялись и, казалось, что скандал постепенно «сходит на нет».
Однако Гоннов уступать не собирался. Он был единственным человеком, кто не только ни разу не засмеялся, но даже и не улыбнулся во время всеобщего веселья! Даже наоборот, Василий Прохорович сидел, нахохлившись, и укоризненно качая головой. – Как вам не стыдно! Как вам не стыдно! – говорил он.
– А чего нам стыдиться? – весело спросил Фельдман. – Мы же вам говорим только правду! Признайтесь, товарищ подполковник, что вы ошиблись. Ничего нет позорного в том, что человек ошибается. Вот если он упорствует в ошибке, тогда действительно дело плохо!
– В самом деле, странно, – сказал Зайцев. – В рапорте у вас, товарищ Гоннов, записано, что с лекции ушла вся рота. А как стали разбираться, выходит, ушёл лишь один дурень, да и тот из-за несварения желудка!
– Они врут, товарищ подполковник! – прокричал Гоннов. – Честное слово, врут! Я же сам видел, что ползала было пустым!
– Но ведь вся хозрота в лучшем случае может занять три с половиной – четыре ряда? Так ведь, товарищ Фельдман? – спросил Зайцев.
– Так точно! – ответил командир роты. У нас около восьмидесяти человек. А сколько ещё пребывало в наряде? Да зрительный ряд вмещает двадцать человек!
– Да, товарищ Гоннов, тут явная нестыковка! – сказал замполит и с подозрением посмотрел на знаменитого лектора. – Хорошо, что я не довёл вашу информацию до командира полка! Вот было бы позорище!
– Я всё-таки прошу серьёзно рассмотреть мой рапорт! – настаивал неутомимый Гоннов. – Хорошо, пусть, вон, Сычев расскажет тогда, что я говорил!
– Пожалуйста, товарищ Сычев, расскажите! – распорядился Зайцев, желая поскорей прекратить эту историю.
– Ну, вы, товарищ подполковник, прежде всего, рассказали, – начал я, – об угрозе со стороны американского империализма…
– Это я всегда говорю, – перебил меня Гоннов. – Напомни-ка, что я конкретно сказал тогда!
– Вы сказали, что в Америке нет хлеба, что безработица там за последние годы достигла нескольких десятков миллионов человек, что американцы мрут от голода, как мухи…
– «Как мухи» я не говорил! – возмутился Гоннов. – Я вообще такие слова не употребляю!
– Но я ведь привожу не вашу прямую речь! – ответил я. – А рассказываю содержание вашей лекции. Что я, магнитофон, что ли, чтобы дословно запомнить вашу речь?
– Дальше! – махнул рукой замполит. – Что он говорил дальше?
– А потом, – продолжал я, – он рассказал, как вымирают от голода Италия и ФРГ, как охватил кризис перепроизводства Францию…
– А вот и нет! – снова перебил меня Гоннов. – Я сначала рассказал о голоде в ФРГ, а уж об Италии и Франции – потом!
– Так вы хотите, чтобы я привёл ваши слова так, как они были сказаны? – рассердился я. Терпение у меня лопнуло. Я помнил, как однажды, ещё будучи «молодым» воином, привёл публично вслух цитаты из бестолковых речей Гоннова, и он, разгневанный, покинул ротный «Красный уголок». Выходит Гоннов забыл о произошедшем в недалёком прошлом. 
– Вот именно этого я и хочу! – кивнул он головой, горько усмехнувшись.
– Ну, что ж, хорошо, – сказал я и повернулся к замполиту: – Товарищ подполковник, привести слова так, как их говорил товарищ Гоннов?
– Приводи, если ты так хорошо их запомнил! – ответил удивлённый Зайцев.
– Бьжь-бьжь-бьжь-бьжь, – начал я, – дю-дю-дю-дю-дю… В Америке бардак, с голоду умирают, бьжь-бьжь-бьжь…дю-дю-дю-дю… Безработица… Э-э-э-э… Дю-дю-дю… Голод…бьжь-бьжь-бьжь-бьжь…
По тому как зазвенел мой голос, я понял, что установилась мёртвая тишина.
– У нас одно процветание, – продолжал я, – дю-дю-дю-дю… А? Что? Где я? В ФРГ…
Раздался неожиданный смех. Хохотал Фельдман.
– В ФРГ, – продолжал я как ни в чём не бывало, – террор…дю-дю-дю-дю-дю…бьжь-бьжь-бьжь-бьжь!
Тут уже засмеялись все.
Я замолчал и посмотрел на Зайцева. Тот не смеялся, но с таким трудом сдерживал себя, что буквально налился кровью. – По-пой-дёмте, Василий Прохорович! – сказал он хриплым голосом и потащил за собой Гоннова к выходу.
– Р-рота смирно! – прокричал, смеясь, Фельдман. Воины встали.
– Вольно! – выкрикнул уже из коридора замполит, а затем громко хлопнула входная дверь.
После разбирательства воины разошлись по своим рабочим местам. Я отправился в штаб, где меня ждал Шостаковский. – Что там случилось в вашей роте? – спросил начпрод. – Я видел, как из штаба в вашу сторону помчались Зайцев и Гоннов. Такие рейды политработников обычно не случайны…
Я рассказал обо всём. Когда я дошёл до того момента, как процитировал Гоннова, Шостаковский засмеялся. – Что, прямо так и сказал: «бьжь-бьжь-бьжь, дю-дю-дю»? – спросил он, улыбаясь.
– Так и сказал, – кивнул я головой. – Ведь это характерная для него речь.
– Смотри, нажалуется он на тебя командиру! Не думай, что Василий Прохорович этакий безобидный старичок! Это очень вредный человек! Заявит, что ты его оскорбил! Тогда шума не оберёшься!
Постепенно эта история утратила свою актуальность и забылась. После разговора с Шостаковским я полностью погрузился в дела и совершенно отрешился от ротной суеты и шуток. А в три часа дня мне позвонил майор Шкарбатовский и предложил встретиться в известном месте.
…Майор, поздоровавшись, предложил мне сесть и завёл длинный разговор о жизни, службе, повседневных проблемах. Видимо, в обязанности работника «особого  отдела» входила имитация заботы о своём осведомителе через создание непринуждённой обстановки.
Я рассказал и ему о Гоннове и своём поступке. Внимательно выслушав, Шкарбатовский рассмеялся. – Вот так подъел ты старика! Ну, юморист! – сказал он. – И главное: сам же напросился на потеху!
– Как вы считаете, Василий Александрович, я поступил нехорошо? – спросил я. – Всё-таки Гоннов в какой-то мере ваш коллега, политический работник?
– С чего ты это взял? – удивился Шкарбатовский. – Представь себе, что мы не имеем никакого отношения к Политотделу! Мы – это разведка! Если бы у нас работали такие балбесы как Гоннов, наша страна уже давно просто развалилась бы! Нет, у нас и другие кадры, и другие задачи!
– Ну, а если, скажем, Политотдел не согласится в чём-либо с действиями КГБ, начнёт на вас жаловаться, разве у вас не будут неприятности? Всё-таки политработники обладают достаточным влиянием в министерстве обороны?
– Не смеши. КГБ – это наивысшая власть и наилучшая организация! Если Политотдел попытается влезть в дела КГБ, он не только ничего не добьётся, но будет просто-напросто разогнан. Стоит нам только за них взяться, и моментально произойдёт смена всех их должностных лиц!
– Неужели вы можете привлекать политработников к ответственности, если они нарушают законность?
– Смотря какую законность, – насторожился Шкарбатовский. – А что, разве они допускают какие-либо политически незрелые суждения?
– Мне кажется, что все их суждения – политически незрелые…
– А именно?
– Ну, вот, например, бесконечные упоминания на лекциях голода в США, ФРГ и других странах. Причём приводят цифры десятков миллионов умерших! Ну, что за чепуха? Да над ними все солдаты смеются!
– А, так ты вот о чём! Видишь ли, среди наших военных ещё не изжит примитивизм. Они привыкли оперировать категориями семнадцатого года, не понимая, что сейчас другое время. Но, увы, дурачков не исправишь! Такие вопросы мы не решаем. Наше дело – выявлять заведомо злостные антисоветские слова и действия. А это – просто глупость!
– Василий Александрович, – обратился я к оперуполномоченному. – А нельзя спросить у вас одну деликатную вещь?
– Пожалуйста, спрашивай.
– Понимаете, я в своё время дважды поступал в институт, хорошо сдавал вступительные экзамены, но в состав студентов не был зачислен…
– Ну, и что? Значит, нужно было лучше готовиться!
– Да не в этом дело! Я хорошо подготовился и имел неплохие оценки, но вот по какой-то причине меня не зачислили…
– А что за причина?
– Мне думается, что меня не принимали потому, что кто-то очень не хотел этого!
– Ты думаешь, что за тобой велось наблюдение?
– Да, именно так я и считаю…
– Но я об этом совершенно ничего не знаю. Обычно, если до призыва в армию над кем-либо было установлено наблюдение, все документы об этом поступают к нам в «особый отдел». А на тебя ничего не было. К тому же я очень сомневаюсь, что вообще за тобой было наблюдение. За это время мы с тобой достаточно хорошо познакомились, и я убедился, что ты – порядочный, высокосознательный и патриотичный советский человек. Думаю, что оснований для беспокойства по этому поводу у тебя нет!
– И всё-таки я сомневаюсь, – уверенно сказал я. – Разве нельзя запросить информацию по месту моего жительства о том, состоял ли я на учёте в «органах» или нет?
– Конечно, можно, – кивнул головой майор. – Но я уверен, что там  ничего на тебя не будет!
– А если будет?
– Ну, хорошо, – улыбнулся Шкарбатовский. – Если ты так хочешь, я пошлю на твою родину запрос. Но на это потребуется время. Месячный срок тебя устраивает?
– Конечно, – обрадовался я. – А если там обнаружится какой-либо материал обо мне, они вышлют его сюда?
– Если что обнаружится, то у нас через месяц будет на руках твоё личное дело, что, конечно, очень сомнительно. Это будет курьёз!
– Почему?
– Ну, мы же знаем тебя, как человека надёжного. Значит, любая другая, отрицательная информация, просто будет необъективной. Впрочем, чего загадывать, дальше разберёмся!
И майор стал что-то записывать в свой блокнот. – Какой твой домашний адрес? – спросил он через некоторое время.
Я сказал.
– Ладно, – пробормотал Шкарбатовский, пряча блокнот в боковой карман. – А теперь давай-ка займёмся делом…
Когда я вернулся в штаб, в кабинете продснабжения меня ждал Фельдман, беседовавший с Шостаковским.
– Где это ты был, Сычев? – поинтересовался командир роты.
– Ходил в стройбатовскую чайную, – ответил я.
Фельдман как-то странно на меня посмотрел. – Я вот по какому поводу сюда пришёл, товарищ Сычев, – сказал он после некоторого раздумья. – Ко дню Советской Армии, двадцать третьего февраля, мы должны подготовить концерт художественной самодеятельности. Это будет конкурс на лучший концерт среди рот части, понимаешь?
– Понимаю, – ответил я. – Но причём здесь я?
– Я вот тут поговорил с товарищем Шостаковским, – ответил Фельдман. – Ну, и, кроме того, побеседовал с твоими ротными товарищами. Все считают, что ты обладаешь хорошими организаторскими способностями. Поэтому я хочу, чтобы ты занялся организацией концерта, и мы заняли первое место в конкурсе самодеятельных коллективов, понимаешь?
Я задумался. Такими вопросами мне ещё никогда не приходилось заниматься.
– Но я ведь не музыкант и даже не певец? – возразил я. – Разве я смогу добиться хороших результатов, не имея необходимого опыта?
– Если захочешь – всего добьёшься! – воскликнул Фельдман. – Сам пойми, ну, кого я поставлю руководить ребятами? Не Коцурюбу же?
– Ну, Коцурюба, допустим, дурачок! – возмутился я. – Но неужели в роте нет других, более толковых ребят? Возьмите литовцев или латышей! Они и певцы и музыканты! А Балкайтис даже учился в консерватории! Пусть вот кто-нибудь из них и организует концерт!
– Ты не понимаешь, чего я хочу! – рассердился командир роты. – Я не собираюсь заставлять тебя петь или играть на каком-нибудь инструменте! Твоё дело – организовать их, понимаешь, организовать! Значит, нужно будет составить план, какие мероприятия или номера будут входить в концерт. Сходи в клуб, возьми образцы таких планов и сделай свой. Переговори с ребятами, выяви самых способных. Собери из них хор. Может найдётся кто-нибудь, кто хорошо читает стихи. Москвичи умеют играть на электрогитарах. Словом, сам организуй это дело!
– Вот так да! – покачал я головой. – Да вы возлагаете на меня невыполнимую работу!
– Коль справился с продовольственными вопросами, то справишься и с этим! – решительно сказал Фельдман и пошёл к выходу. – А если что надо будет, обращайся ко мне. Я всегда помогу!
И он торжественно удалился, оставив меня в состоянии полного оцепенения.
– Послушай, товарищ Сычев, – сказал Шостаковский, глядя на моё отупевшее лицо, – поверь, я тут совершенно не причём! Фельдман абсолютно ни о чём со мной не советовался. Не думай, что я навязал тебе эту работу! Он говорил со мной совсем о другом!
– Да я на вас и не думаю, товарищ лейтенант, – пробормотал я. – Если Фельдман что задумает, от него непросто отделаться! Полагаю, что придётся заниматься этой чёртовой самодеятельностью. В конце концов, если это в человеческих силах, почему бы мне и не справиться?
– Справишься, я тоже так думаю, – кивнул головой начпрод. – Ничего страшного не происходит. Возьмёшь образец плана. Составишь свой. Подыщешь ребят. И – всё в порядке!
– Да, пожалуй, – согласился я. Будущее уже не казалось мне таким мрачным.
…Вечером после ужина я пошёл в клуб.
В вестибюле расхаживали рядовые Карчемарскас и Середов.
– Йонас, – обратился я к своему сверстнику. – У тебя есть планы проведения концертов?
– Зачем тебе?
– Да вот Фельдман заставил меня заниматься организацией художественной самодеятельности к празднику двадцать третьего февраля!
– Тебя? – Карчемарскас окинул меня острым взглядом с головы до ног.
– Да, меня! А что, не нравится? – усмехнулся я.
– Чего мне не нравится? Команду дали, так выполняй! Есть тут у меня пачки разных бумаг. Пойдём. Будешь разбирать, какая тебе там подойдёт!
И мы пошли в клубную кладовку.
Я без особого труда отобрал несколько различных планов проведения концертов. Нашёл и папку с «литературным монтажем» – сборником стихов о революции, войне и трудовых буднях советских граждан – предназначенным для публичного чтения поочерёдно специально отобранными воинами.
– Этого вполне достаточно, – сказал я Карчемарскасу. – Дай мне только какой-нибудь пакет.
Товарищ достал из стола бумажную папку и протянул её мне: – На, бери!
– Спасибо! – поблагодарил я. – Когда подготовим концерт, я всё верну.
Я вышел на улицу и направился к небольшой будке – насосной станции.
Она представляла из себя небольшой кирпичный домик, круглый в сечении, с шиферной крышей. – Говночистка! – подумал я, вспомнив, что именно так в разговорах называли подобные сооружения у меня на родине.
Подойдя поближе, я толкнул дверь и вошёл внутрь. В нос ударил острый, отвратительный до тошноты запах мочи и экскрементов. В голове загудело от сильного шума, издаваемого работавшими насосами.
В глубине станции под лестницей, рядом с кучей экскрементов, сидел на небольшой лежанке Балкайтис и, освещаемый яркой электролампочкой, читал книгу.
На моё появление он никак не отреагировал.
– Эй! Антониус! – заорал я. – Я пришёл посмотреть, как ты тут живёшь!
Балкайтис поднял голову, улыбнулся и что-то прокричал в ответ.
– Поднимись наверх! – вновь крикнул я. – Тут ни хрена не слышно!
Балкайтис скорее понял по движению моих рук, чем по звукам, что я говорю, и стал подниматься вверх по железной винтовой лестнице.
– Пойдём на улицу! – прокричал я, когда Балкайтис приблизился ко мне.
Мы вышли наружу, и шум сразу же прекратился.
– Как ты тут работаешь? – удивился я. – И звук, и запах… С ума можно сойти!
– Может зайдёшь, и мы посидим внутри? – спросил Балкайтис. – Здесь не так уж плохо, как тебе кажется. Ко всему можно привыкнуть!
– А что ты тут делаешь?
– Да вот слежу за показаниями приборов, чтобы не случилось аварии.
– А разве тут бывают аварии?
– Пока, слава Богу, не было.
– Я пришёл просто посмотреть, – с грустью сказал я, – как ты тут работаешь. И ты знаешь, я не в восторге!
– Если бы ты поработал на свинарнике, – возразил Балкайтис, – ты бы воспринял эту насосную, как курорт. Вот там было действительно тяжело! Здесь единственное, что плохо, так это визиты нашего начальства. Вот, к примеру, сегодня к нам нагрянули наши друзья Зайцев и Гоннов.
– А что они у вас делали?
– Проверяли чей-то донос!
– Не может быть! А что на вас донесли?
– Кто-то им сообщил, что у нас тут на стенах развешана порнография!
– Да ну?
– Вот, смотри, – Балкайтис открыл дверь, и вновь раздался сильный шум. – У нас здесь висела вот эта картина…– Он показал разорванную пополам репродукцию из журнала «Огонёк».
– Так это же знаменитая картина Джорджоне – «Спящая Венера»! – воскликнул я.
– Да, и притом из известного советского журнала, – кивнул головой Балкайтис. – Но Зайцеву было бесполезно всё это объяснять! Он только разозлился и стал орать, что мы совсем обнаглели и развели здесь антисоветчину! – Балкайтис почти кричал, потому что разговору мешал шум работавших насосов.
– Но ты сказал бы, что это из «Огонька»! – возразил я.
– Да ты что! Они даже слушать меня не стали! «Буржуазное мракобесие!» – кричал Гоннов. «Западная пропаганда!» – вторил ему Зайцев. В общем, они разорвали картину и ушли совершенно разгневанные, пригрозив, что если они ещё раз увидят что-нибудь подобное, то примут к нам с Кикиласом самые серьёзные меры!
Я осмотрелся, увидел на стене у самого входа в насосную небольшую картинку и воскликнул: – А, знаменитый автопортрет Леонардо да Винчи! Я помню его ещё со школьных лет по учебнику истории!
– Видишь, ты помнишь! – усмехнулся Балкайтис. – А Гоннов сказал, что это – Лев Толстой!
 И мы захохотали.

12. КОНЦЕРТ

После полученного от командира роты задания я включился в подготовку будущего концерта. План, составленный мной, вполне устраивал Фельдмана.
Функции ведущего концерта возлагались на меня, и я должен был не только объявлять номера, но и сам в них участвовать: петь в хоре, выступать в литературном монтаже и даже читать стихотворение.
Первым номером концерта хозяйственной роты определили литературный монтаж, посвящённый Советской Армии. Затем следовало выступление ротного хора с песней «Непобедимая и легендарная», чтение мной стихотворения о Ленине, исполнение на пианино какого-то классического музыкального произведения и, наконец, завершался концерт игрой вокально-инструментального ансамбля роты под названием «Слава армии родной».
Конечно, репертуар был небогат, однако, он вполне вписывался в установленный тридцатиминутный регламент, превышение которого было недопустимо: члены жюри, состоявшего из командиров подразделений и работников Политотдела, не смогли бы выдержать более длительные программы. Ведь подразделений в части было много, и если бы каждое из них превысило установленный регламент, конкурс концертов затянулся бы не на один день. Политотдел части это предусмотрел и вынес окончательное решение: проводить мероприятие двадцать первого февраля, в пятницу, чтобы лучшие концертные группы могли продемонстрировать своё искусство на торжественном заседании, посвящённом празднованию дня Советской Армии.
Таким образом у коллективов рот имелось в запасе не больше десяти дней.
Надо сказать, что Фельдман со всей серьёзностью отнёсся к подготовке конкурса.
– Освобождаю всех участников концерта от любых работ! – заявил он на вечерней поверке накануне подготовки к репетиции. – Поэтому те, кто добровольно примут участие в самодеятельности, будут обязательно поощрены. Руководителем самодеятельности я назначаю ефрейтора Сычева. Чтобы все подчинялись его командам и добросовестно  выполняли всё, что он скажет! Понятно?
В казарме установилась полная тишина.
– Если есть желающие высказаться, пожалуйста, я слушаю, – добавил Фельдман.
Никто не проронил ни слова.
– Можно сделать объявление? – спросил я.
– Пожалуйста, – кивнул головой командир роты.
Я вышел на середину коридора и остановился перед строем. – Товарищи! – громко сказал я. – Завтра мы с вами начнём готовиться к концерту. Поэтому я попрошу всех, кто желает принять в нём участие, собраться сразу же после поверки в Ленинской комнате. Я составлю список. Нам потребуется человек двадцать – двадцать пять для хора, человек пятнадцать – для литмонтажа, один человек – для исполнения какого-либо классического произведения… Нужны также умеющие играть на электрогитаре. Словом, все, кто может в чём-либо пригодиться, пусть зайдут в Ленкомнату.
Когда я замолчал, Фельдман спросил меня: – Как ты думаешь, хватит ли нам времени на подготовку?
– Думаю, что если мы будем репетировать с утра до обеда, то хватит, – ответил я.
– А после обеда?
– Наверное, после обеда все могут идти по своим рабочим местам. Трёх-четырёх часов в день вполне достаточно!
– Ну, что ж, хорошо! – обрадовался Фельдман и неожиданно заорал: – Все слышали? Готовы?! Чтобы после поверки шли в Ленкомнату! Поняли?!
– Поняли! – пробурчали из первой шеренги.
– Ну, а теперь… Рота! Смирно! Вольно! Разойдись!
В Ленинскую комнату пришли почти все солдаты. Я уселся за преподавательский стол рядом с Фельдманом. – Не много ли собралось народу? – спросил я командира роты.
– Ничего, мы отберём самых лучших, а там будет видно, – ответил военачальник. – Если они не смогут справиться с первых дней, будем подбирать новых.
– Итак, кто желает участвовать в хоре? – спросил я сидевших передо мной за столами товарищей.
– Я! Я! Я! – закричали воины. Особенно охотно стремились попасть в хор «старики».
– Подождите! – прикрикнул Фельдман. – Вы что, думаете, что участие в хоре – дело лёгкое?
Солдаты затихли.
– Кто из вас раньше выступал в хоре? – спросил я.
Встали Балкайтис, Кикилас и Берзонис.
– Знаете что, ребята, – обратился я  к ним. – Давайте вместе с вами выявим всех способных к пению! Вы сможете определить тех, у кого есть голос?
– Конечно, – ответил Балкайтис. – Пусть каждый из ребят споёт несколько строк, и я сразу же узнаю, сможет он петь в хоре или нет!
– Подождите, – возразил Фельдман. – Сначала нужно отобрать чтецов стихотворений. В конце концов, пение – дело долгое, а вот стихи должны уметь читать все!
– Зачем стихи? – пробурчал Зубов. – Уж лучше мы будем петь песни!
– Тебе нечего беспокоиться! – сказал ему Фельдман. – Ты умеешь играть на гитаре, а это – главное! Будешь выступать в ансамбле!
Зубов сразу же успокоился.
– Кого же мы выберем в чтецы, товарищ прапорщик? – спросил я.
– Тут нужно одних русских! – ответил командир роты. – Стихи должны читаться чистым языком, без акцента!
– Можно я прочитаю стихотворение? – пропищал из середины комнаты Коцурюба. – Я знаю хорошее стихотворение…
Воины захохотали.
– Марш спать, придурок! – приказал Фельдман. – Тебе не стихи читать, а лучше клоуном выступать!
Коцурюба подскочил и выбежал в коридор.
– А что если его действительно выпустить с каким-нибудь стихотворением-пародией? – предложил я.
– И думать не смей! – возмутился прапорщик. – Ты что, хочешь сорвать концерт? Да он так нас может опозорить, что не захочешь никаких выступлений! Его участие – это заведомо последнее место!
– Кого же мы тогда возьмём учить стихи? – спросил я.
– Давай-ка назначим «молодых» воинов! – решительно сказал Фельдман. – Они поскромней да исполнительней, чем эти разгильдяи! – он кивнул головой в сторону «стариков».
– Хорошо, – согласился я. – Давайте тогда подберём пятнадцать человек по списку.
Я взял книгу со списком личного состава роты и стал громко выкрикивать фамилии «молодых» воинов. Те вставали. Я спрашивал их об образовании, месте рождения, словом, пытался провести с каждым небольшой разговор, чтобы отобрать тех, кто хотя бы мог нормально говорить по-русски. К сожалению, таковых было немного. Большая часть солдат умели лишь кряхтеть, заикаться да ругаться матерными словами.
С большим трудом отобрали десять человек.
– А где ещё взять пятерых? – забеспокоился я. – Вася, может ты согласишься? – обратился я к Хованскому.
– Боже сохрани! – отмахнулся в ужасе тот. – Какие стихи? Да я вообще ничего не могу учить!
– Что делать? – спросил я Фельдмана.
– А ты включи себя! – предложил тот.
– А где взять ещё четверых?
– Неужели никто из вас не желает съездить домой в отпуск? – спросил нахмурившийся Фельдман окружавших его воинов.
– Я хочу! – закричал кто-то.
– И я! И я! – заорали другие.
– Тогда нечего скрываться, иоп вашу мать! – прикрикнул прапорщик. – Давайте-ка, соглашайтесь участвовать в литмонтаже! Нечего бояться, всё равно будете стоять в толпе. Никто вас в отдельности и не увидит!
– Всего-то четыре строчки! Что там учить? – вторил ему я. – Ну, ребята, соглашайтесь!
– Я буду читать! – крикнул вдруг Суздал.
– И я! – замахал руками его друг, рядовой Моисеенков.
– Ну, ещё двое – и всё! – подбадривал я товарищей.
– Ладно, согласен и я! – сказал со скорбным лицом Хованский.
– Давай-ка и ты, Коваль! – распорядился Фельдман. – Негоже сержанту отсиживаться в трудное для роты время!
– Ладно, – вздохнул Коваль. – Записывайте  меня…
– Готово, товарищ капитан! – воскликнул я. – С литмонтажем разобрались!
– Ну, тогда я, пожалуй, пойду, – сказал довольный Фельдман. – Вы тут без меня справитесь с остальными делами…
И он ушёл домой.
– А как нам быть с ансамблем? – спросил я товарищей. – Кто будет играть на электрогитарах?
– За это не беспокойся, – подал голос Крючков. – Ансамбль у нас в порядке! Я, Зубов, Грицкевич да Преснов… Можно добавить Поповича. Он будет играть на органе. Да, Султанова возьмём на барабан!
Я быстро записывал.
– А кто будет читать стихотворение? – спросил я публику, разобравшись с ансамблем.
– Да ты сам и читай! – посоветовал Крючков. – Вряд ли ты найдёшь желающих читать стихотворение один на один с залом. И тем более, наизусть!
– Ладно, – согласился я. – Придётся, видимо, мне самому готовить этот номер. Впрочем, может быть Фельдман предложит завтра кого-нибудь другого?
Тут ко мне подошёл Балкайтис. – Знаешь, Костя, – сказал он, – давай, я сам выберу всех, кто сможет петь в хоре?
– Пожалуйста! – обрадовался я. – Выбирай!
– Ребята! – обратился к воинам Балкайтис. – Давайте, я проверю, у кого из вас есть голос. Вы будете мне напевать, а я скажу, подходите вы для хора или нет!
– Годится! – закричали воины. – Сами, без Фельдмана, как-нибудь разберёмся!
– Ну, кто первый? – спросил я.
– А хоть бы и я! – сказал старослужащий солдат Кобаев.
– Спой что-нибудь, Коля! – предложил Балкайтис.
– А что?
– Ну, какую-нибудь песню!
– Как поднялси у меня вот такой-то!!! – заорал Кобаев.
– Хватит! – перебил его Балкайтис. – Можешь быть свободен!
– Что? – удивился Кобаев. – Уже разобралси?
– Конечно, можешь идти спать! – кивнул головой Балкайтис.
– Так я зачислен в хор? – спросил «старик».
– Нет, – ответил Балкайтис. – У тебя же совсем нет голоса!
– Это у меня-то нет?! – заорал Кобаев. – Да я перекричу любого из вас!!
– Перекричать-то ты можешь, – сказал я. – Но тут имеется в виду не сила голоса, а его музыкальность! Нужно иметь музыкальный слух!
– Какой ещё музыкальный слух?! – рассердился Кобаев. – Если есть голос, значит, есть и слух!
– Слушай, Коля, иди-ка спать! – вмешался Крючков. – Нехрена нам тут морочить голову! Голоса у тебя действительно нету, так иди себе спокойно, пока бисты не получил!
– Ладно, иоп вашу мать, – пробурчал Кобаев, оглядев могучую фигуру Крючкова. – Я-то пойду. Но вот посмотрим, как вы тут без меня справитесь, музыканты засраные!
И он со злобой выскочил в коридор.
– Я так не согласен! – расстроился Балкайтис. – Этак врагов себе наживу! На кой мне чёрт нужна такая самодеятельность!
– А ты мне тихонько говори, – предложил я, – кто годен, а кто нет. А я сам буду объявлять. Пусть на меня злятся! Мне не привыкать!
– Ладно! – кивнул головой Балкайтис.
– Ребята! – обратился я к товарищам. – Пойте что-нибудь по очереди перед Балкайтисом. А как только он вас выслушает, я скажу, кому остаться, а кто может идти спать!
– Хорошо! – сказали «старики». – Пойдёт!
И началась проверка музыкальных способностей. Договорились, что солдаты будут петь только первые строки припева известной официальной песни «Не плачь девчонка…»
Постепенно набирался необходимый список. Всё больше и больше воинов покидали Ленинскую комнату.
Наконец, все солдаты были прослушаны.
– Всего-то двадцать человек, – произнёс я с грустью. – Маловато! Надо бы двадцать пять!
– Почему же? – возразил Балкайтис. – Главное в хоре – качество, а не количество! Пусть лучше будет двадцать человек, зато они не опозорят роту!
– А может проверить дневальных? – спросил я. – Там сейчас всё-таки ребята толковые, вдруг да подойдут. А иначе, что я буду завтра говорить Фельдману?
– Ну, ладно, давай проверим дневальных, – согласился Балкайтис.
Оказалось, что из всего ротного наряда бодрствовали только дежурный да двое дневальных. Остальные уже спали. Пригласили поочерёдно тех, кто бодрствовал.
Все трое успешно выдержали испытание.
– А что, если привлечь одного-двух человек из ансамбля? – спросил я. – Почему бы нам не совместить игру на гитаре с участием в хоре?
– С какой стати?! – возмутился Зубов. – Я ни за что не соглашусь петь в каком-то хоре!
– А я согласен! – крикнул Крючков и обернулся к Зубову. – Что ты ломаешься, гандон?! Прямо, убудет с тебя спеть одну песню!
– Сам ты гандон! – разозлился Зубов. – Это моё дело – петь или не петь! Фельдман ведь сказал, что это дело добровольное!
– Я тебе поговорю! – пригрозил ему кулаком Крючков и посмотрел на меня. – Запиши-ка меня, Костя, фуй с ними, может «папа», в самом деле, отпустит на десять дней домой?
Я записал в список Крючкова. – Ещё бы одного, – сказал я Балкайтису.
– А может тебя? – предложил тот. – Давай проверим твой голос!
– Знаешь, Антониус, – возразил я, – я же и стихотворение читаю, и в литмонтаже участвую…да ещё  руковожу! Сколько же можно?
– А что тут такого – стать в общую толпу да спеть хором? Может быть, Фельдман и наградит тебя отпуском? – промолвил Балкайтис.
– Какой там отпуск?! – махнул я рукой. – Вон, смотри, ребята почти по два года отслужили, а в отпуске так и не побывали! Впрочем, я не рассчитываю на какие-то награды. Выполнить бы это задание – и слава Богу! Как говорится: «не до жиру, быть бы живу»! Но если ты хочешь проверить мой слух – пожалуйста!
– Спой что-нибудь! – предложил Балкайтис.
– Спят курганы тёмные, солнцем опалённые…, – затянул я.
– Отлично! – улыбнулся Балкайтис. – Хватит. Всё ясно. Ты подходишь!
Таким образом, список участников хора был успешно составлен.
– А как быть с исполнителем классического произведения? – вспомнил вдруг я.
– Это не проблема, – ответил Балкайтис. – Я сам что-нибудь придумаю, поговорю с ребятами. Завтра утром найдём кандидатуру!
– Всё, ребята, можете расходиться! – объявил я после того как зачитал товарищам готовые списки участников. – Завтра после развода на работы проведём первую репетицию!
На другой день после утреннего развода на работы все воины, включённые в список участников художественной самодеятельности, собрались в Ленинской комнате.
Фельдман, просмотрев составленный мной список, оценил его положительно и сразу же предложил приступить к делу.
– Как мы будем готовиться к концерту, ребята? – обратился я к сидевшим за столами воинам. – У нас ведь несколько номеров, и поэтому мы не сможем все вместе репетировать?
– Знаешь что, – сказал вдруг Крючков, – а если мы с ансамблем пойдём в клуб? Там есть необходимое оборудование и переносные злектроустановки!
– Да, это хорошая идея! – согласился я.
– Но как же тогда контролировать их подготовку? – спросил Фельдман. – Ведь это очень трудно – ходить взад-вперёд из роты в клуб?
– Ничего, похожу, – сказал я. – Предложение Крючкова совсем неплохое. Здесь мы будем репетировать с хором, литмонтажем, а они отработают там две-три песни. Затем за день-два до концерта мы все переместимся в клуб и проведём общую репетицию.
– Давай-ка назначим ответственных за каждый номер, – предложил Фельдман. – Скажем, за ансамбль будет отвечать Крючков, за литмонтаж – Хованский, за хор – Балкайтис, а за исполнение какого-нибудь музыкального произведения и стихотворения – сами исполнители. Ты же будешь осуществлять общее руководство. И это позволит повысить ответственность воинов!
– Каким образом? – спросил я.
– Ну, если концерт будет неудачным, мы спросим с тебя! – ответил Фельдман. – А если провалится один из номеров – накажем ответственного за этот номер!
– Неплохая идея! – поддержал прапорщика Зубов. – По крайней мере, будут наказаны настоящие виновники!
– Почему же я должен отвечать, если, например, Зубов…будет плохо играть?! – возмутился Крючков.
– А потому что не сумел нормально организовать того же Зубова! – ответил Фельдман.
Зубов улыбнулся.
– Ну, ладно, я его организую! – решительно сказал Крючков и поднял вверх здоровенный кулак. – Если мне попадёт из-за кого-нибудь в ансамбле, тогда я сам приму к нему меры!
– Вот и хорошо, – одобрительно отозвался Фельдман. – Идите, ребята, в клуб и добросовестно готовьтесь к концерту. Только после обеда, чтобы все шли на свои рабочие места!
Когда члены ансамбля удалились, я предложил Балкайтису заняться организацией хора.
– А я, товарищ прапорщик, – обратился я к Фельдману, – буду готовить литмонтаж в канцелярии. Раздам всем воинам стихи и проверю, как они читают. Возможно, для каждого придётся определить подходящие четверостишия. Потом мы порепетируем с бумажки, а когда они справятся с чтением, перейдём к заучиванию наизусть. По ходу дела я буду заглядывать в Ленинскую комнату и консультироваться с Балкайтисом. Вы не возражаете против такой постановки дел?
– Не возражаю, – кивнул головой Фельдман. – Был бы от этого толк! В общем, держи меня в курсе дел. Как только что-нибудь подготовите, позовёшь меня. Я посмотрю. Кстати, а кто будет исполнять классическую музыку и что именно?
Я посмотрел на Балкайтиса.
– Мы уже решили этот вопрос, – сказал Балкайтис. – На пианино будет играть Берзонис. А исполнять он будет композицию Бетховена «Элизе».
– Ну, что же, Элизе или ***зе, лишь бы хорошо звучало! – одобрил Фельдман. – А где Берзонис будет репетировать?
– А мне не надо репетировать, – вмешался в разговор Берзонис. – Я хоть сейчас могу сыграть это произведение!
– Марш в клуб! – прикрикнул Фельдман. – Ты что, хочешь нам концерт испортить?! Разве можно выступать не подготовившись? Иди и играй на пианино, пока не доведёшь свой исполнительский класс до автоматизма! Понял?
– Так точно! – ответил Берзонис и выскочил в коридор.
– А что ты будешь читать? – прапорщик повернулся ко мне. – Какое стихотворение?
– Отрывок из поэмы Маяковского «Владимир Ильич Ленин», – ответил я.
– О, это очень хорошо! – обрадовался Фельдман. – Политотдел будет доволен! Молодец! Ленин у нас всегда актуален! Ленина можно упоминать на любом празднике!
После этих слов Фельдман ещё немного походил-посмотрел и, убедившись, что воины занялись делом всерьёз, ушёл из казармы.
Я позвал Хованского и поручил ему собрать всех участников литмонтажа в ротной канцелярии, после чего стал раздавать воинам стихи. Литмонтаж был, в общем, несложен. В тридцати четверостишиях раскрывался исторический путь Красной Армии от гражданской войны до её нынешнего положения. Следовательно, каждому воину полагалось выучить по два четверостишия. Начинал этот номер я сам. Он должен был вдохновить остальных солдат на чтение стихов.
– Что будем делать, как распределять стихи? – спросил я Хованского. – Наверное, следует разобраться, что кому трудней, а что – легче?
– Мне – полегче! – закричали воины.
– Этак мы с полдня будем только стихи распределять, – сказал Хованский. – Я предлагаю построить всех по росту. Самых высоких поставить сзади, а самых низких – спереди. Получится две шеренги. А стихи можно раздать стоящим слева направо ребятам. Понимаешь?
– Конечно, понимаю, – кивнул я головой. – И читать стихи они будут как бы волной, слева направо, а как завершится первая половина, я опять начну чтение, а за мной – следующий – и так далее!
– Правильно! – улыбнулся Хованский и повернулся к чтецам. – Вы нас слышали? Становитесь по росту!
После недолгой суеты солдаты приняли необходимые позы, расположившись в два ряда.
– А теперь давай стихи! – сказал Хованский и протянул руку. Я вытащил из папки пачку листков: – Вот, Вася, здесь все тридцать!
– Так, Костя, возьми свои первое и шестнадцатое стихотворения, – пробормотал Хованский и стал раздавать листки остальным солдатам.
– Ну, а теперь отрепетируем, – предложил я. – Давайте поочерёдно зачитывать. Каждый – своё стихотворение!
Первым начал я сам. Прочитав своё четверостишие, я посмотрел на Хованского. Тот быстро прокричал свой текст и толкнул локтем соседа: – Ты что, иоп твою мать, спишь, что ли?!
«Молодой» воин поспешно прочитал стихи. Больше задержек не было, и вскоре чтение завершилось.
– Ладно, – сказал я, подводя первые итоги, – теперь, давайте, заучивайте полученные стихи. А когда справитесь с этим, соберёмся на новую репетицию.
– Сегодня? – спросил один из «молодых» солдат.
– Нет, завтра, – ответил я. – На сегодня хватит. В оставшееся до обеда время заучивайте стихи!
– А как их заучивать? – спросил вдруг известный фотограф Середов. – Повторять про себя или зачитывать вслух?
– Как будто ты не знаешь, как учить стихи? – усмехнулся Коваль. – Ты что, не учился в школе?
– Учился, – пробурчал Середов. – Да только вот я так ни одного стихотворения не запомнил. Отвечу на уроке и забываю!
– А тебя никто и не заставляет учить на всю жизнь! – поучал «молодого» воина Хованский. – Главное, чтобы подготовиться к концерту, а там – выкидывай из головы!
– Тогда я буду читать про себя! – сказал Середов.
– Дело твоё, – ответил я и посмотрел на других воинов. – Учите, как хотите, – добавил я. – Меня не волнует, каким способом вы будете это делать. Главное, чтобы завтра вы уже могли выступить без бумажки!
– Уже завтра?! – спросил кто-то с тревогой в голосе. – Да разве мы так быстро справимся?
– Справитесь, – ответил я. – Завтра я приглашу на репетицию Фельдмана, и вы продемонстрируете ему свои способности!
После этого я пошёл в Ленинскую комнату, из которой доносились звуки аккордеона и голоса поющих воинов.
– Давай, Костя, становись в первую шеренгу! – сказал, увидев меня, Балкайтис. – Видишь, я разделил хор на три части. Первые восемь человек будут сидеть на табуретках, вторая шеренга расположится стоя сзади них, а третья – из самых рослых – тоже встанет, но уже за второй шеренгой.
– Отлично! – кивнул я головой. – Тогда я займу место во второй шеренге, а ты дай мне слова песни.
– У меня больше нет листков со словами, – ответил Балкайтис. – Остался только один текст, так сказать, оригинал. Становись в строй и подпевай. Песня ведь известная. Ею нас ещё в учебном батальоне одурили. Неужели не вспомнишь?
– Ладно, – согласился я и стал в строй.
– Ну, приступим! – объявил Балкайтис и продел руки в ремешки аккордеона.
– Надо мною летят как знамё-о-на годы наших великих побед! – заорали под музыку воины.
Балкайтис поморщился и прекратил играть. – Что вы, иоп вашу мать, петь разучились, что ли?! – закричал он. – Ну-ка, давайте сначала. И не орите, а пойте нормально!
Солдаты снова запели. На этот раз дошли до припева.
– Непобедимая и легендарная! В боях познавшая множество побед!...– возопили солдаты. Музыка вновь прекратилась.
– Сколько вам говорить, что не надо орать?! – возмутился Балкайтис, когда установилась тишина. – Вы что, на свинарнике, чтобы так кричать? Там в клубе хорошая акустика. Совсем нет необходимости рвать горло!
После этого репетиция возобновилась. На этот раз воины старались не кричать.
– Ну, вот, – улыбнулся Балкайтис, когда была спета вся песня, – кажется, начинает получаться!
В это время вошёл Фельдман. – Ну, как дела? – спросил он меня, вышедшего из своей шеренги.
– Всё нормально, – ответил я. – Литмонтаж мы уже по бумажке отрепетировали. Теперь ребята учат стихи. А здесь мы поём…
– Ну, что ж, если всё будет обстоять так же хорошо, как вы поёте, – сказал с улыбкой командир роты, – то мы наверняка завоюем первое место!
Балкайтис покраснел от удовольствия.
– Это ещё не всё, – сказал он. – Хор ещё только начинает подготовку. А вот через три-четыре дня мы уже сможем выступить нормально!
– Нечего спешить! – покачал головой прапорщик. – Спешить нужно только на ловлю блох да на йэблю! Спокойно репетируйте! Никто вам мешать не будет!
И он вышел в коридор.
– Давайте ещё разок споём и – до завтра! – предложил Балкайтис.
– А может хватит на сегодня? – возразил я. – Всё-таки нет двух человек – Туклерса и Крючкова! Туклерс завтра будет на месте, а Крючкова мы уговорим задержаться ненадолго здесь с нами…
– А не лучше ли будет пойти к нам в клуб и там репетировать? – вмешался в разговор Кикилас. – Всё равно ведь придётся выступать там!
– А ведь это идея! – согласился я. – Пойдёмте-ка мы завтра все вместе в клуб. И руководить удобней, и выступать! Надо поговорить с «папой»!
– Ладно. Расходитесь до завтра, – объявил Балкайтис, и воины разбрелись по казарме.
Я вышел в коридор. – Ну, как дела? – спросил я дневального. – Учат парни стихи?
– Чтоб они провалились! – выругался Султанов. – Одурили мне голову своими стихами! Ходят взад-вперёд по коридору и бубнят и бубнят! Я прогнал их в спальное помещение: пусть там учат!
– А Туклерс не приходил?
– Как же, объявился! Весь красный как рак! Я стал его спрашивать, чего он такой надутый, а он даже не ответил и пошёл вперёд как загипнотизированный!
Я отправился в спальное помещение. В самом деле, будущие чтецы ходили взад-вперёд вдоль кроватей и бубнили стихи. Некоторые из них сидели на табуретах и, вглядываясь в листки бумаги, беззвучно шевелили губами.
Туклерс лежал на своей кровати совершенно безучастный и смотрел в потолок. Он лишь сбросил на пол шинель и прямо в гимнастёрке расположился на одеяле. Его голова покоилась на подушке, а ноги в сапогах он задрал на спинку кровати.
Я прошёл мимо него, ничего не говоря.
Туклерс увидел меня, но промолчал.
– Рота, стройся на обед! – заорал дневальный. По коридору затопали солдатские сапоги. Очнулся от оцепенения и Туклерс. Соскочив с кровати, он быстро пошёл к выходу, не обращая никакого внимания на меня, стоявшего в коридоре.
После обеда я ушёл в штаб, где, засучив рукава, принялся за работу. – Придётся, видимо, отказаться от отдыха из-за этой проклятой самодеятельности! – думал я. – Какое теперь чтение? Какой английский?
Из строевой части принесли кучу бумаг на завтрашний день. Многие солдаты выезжали из части по разным делам, и нужно было выписать им продовольственные аттестаты, продпутевые деньги и денежную компенсацию.
Всё это требовало времени.
Когда в кабинет вошёл Шостаковский, я уже подготовил нужные накладные и собирался проверять их.
– Ну, как дела? – спросил начпрод. – Продвигается подготовка к концерту?
– Да так себе, – ответил я. – Отобрали кандидатов, немного порепетировали, но вся работа ещё впереди.
– Конечно, тебе накладно и тут и там поспевать, – посочувствовал Шостаковский.
– Всё это – пустяки! – сказал я. – Главная трудность заключается в том, что я терпеть не могу эту самодеятельность! Я всегда избегал в ней участвовать! А тут ещё  – петь да стихи читать!
– А что у тебя за стихотворение?
– Отрывок из поэмы Маяковского «Владимир Ильич Ленин».
– Да ты что? Выучил эту муть?
– Ещё в школе. Я знал, что обязательно вытащу билет о Ленине, ну, и тщательно подготовился…
– А как ты узнал?
– Да интуиция, – улыбнулся я. – Мне всегда «везёт»: попадается именно то, что я не люблю. Вот я и решил превозмочь себя, победить своё отвращение!
– Да ты смелый человек!
– По отношению к самому себе, пожалуй. Я умею заставить себя делать то, чему противятся мои совесть и разум!
– Значит, ты опять решил испытать свою волю?
– Только частично. Видите ли, чтение стихов о Ленине просто выгодно в нашей ситуации! Представляете, все будут читать стихотворения о чём угодно, а тут – о Ленине! Политотдел будет в восторге! Само собой разумеется, это дополнительный балл!
– Молодец! Хорошо придумал!
– Да и учить ничего не надо! Вспомню старое – и всё. У меня достаточно хорошая память, чтобы запомнить зубрёжку трёхгодичной давности!
В процессе разговора я закончил проверку записанных в накладные цифр.
– Готово, товарищ лейтенант, – сказал я, – можете забирать!
– Ну, что ж, – пробормотал начпрод, протягивая руку к документам, – тогда я, пожалуй, пойду.
В это время открылась дверь, и в кабинет вошёл Нестеров.
– Что случилось, товарищ прапорщик? – спросил я у него. – Вы выглядите так, как будто за вами гнались?
– Тут у нас, понимаете, что получилось, – быстро произнёс Нестеров. – Мы провели на складе проверку и не досчитались двадцати банок мясных консервов!
– Ну, и что? – удивился я. – Завтра спишем – и всё тут! Какая необходимость в спешке?
Шостаковский уселся на свой стул и с недоумением уставился на Нестерова. – Садись, Валентин Иваныч, – сказал он. – Чего это ты всполошился? Это так на тебя не похоже!
– Да уж есть от чего беспокоиться! – буркнул Нестеров. – Видно, старею, из ума стал выживать! Да разве допустимо, чтобы на складе отсутствовали числящиеся в книгах продукты?
– И на старуху бывает проруха! – успокоил его Шостаковский. – Нечего переживать! Когда-то и не было такого, ну, а сейчас есть… Ничего страшного!
– Завтра и спишем, – заверил я военачальника. – В другой раз будете внимательней!
– Ну, уж нет, – возразил завскладом. – Ошибку нужно исправлять немедленно, сейчас!
– Так я ведь уже выписал накладные! – вздохнул я. – Что мне, опять слепить глаза? Я и так весь день мечусь как белка в колесе. То одни выполняю приказы, то другие…
– Да что тебе стоит переписать накладную? – возмутился Нестеров.
– Он сегодня очень много поработал, Валентин Иванович! – вступился за меня Шостаковский. – Может потерпим один день, а завтра всё сделаем?
– Нет! – вскричал Нестеров. – Промедление смерти подобно! Так говаривал товарищ Ленин! Я как чувствую, что завтра утром к нам нагрянет проверка! Костя, дорогой, перепиши, что тебе стоит!
– Ладно, – смягчился я. – Так и быть, выпишу. Сколько нужно списать консервов?
– Ну, просчитай число банок на килограммы. Округли уже до сорока банок! – заулыбался завскладом.
– Вы же сказали, что недостача состоит из двадцати банок?! – недоумевал я.
– Ну, уж если списывать, то списывать! Коли решили списать двадцать банок, то почему бы не сделать это и про запас? – спросил, в свою очередь, Нестеров.
– А действительно, товарищ Сычев, а почему бы не списать вдвое больше? – поддержал заведующего продскладом Шостаковский. – Ведь в этом случае не нужно будет списывать потом, если опять обнаружится недостача!
Я достал бланки накладных, вложил между листками копировальную бумагу и занялся делом. Через двадцать минут я завершил операцию и моментально проверил записанные цифры.
– Вот это оперативность! Вот это талант! – восхищался Нестеров.
…Вечером я вернулся в казарму. После бурного дня у меня не было желания ни читать, ни писать. Просто ничто не шло в голову. В роте было почти безлюдно. Видимо, солдаты проводили время в своих укромных местах.
– Не зайти ли в канцелярию? – подумал я. – Может полистать там подшивки газет?
В канцелярии никого не было. Я подошёл к столу, на котором лежали толстющие газетные подшивки и стал просматривать последние газеты. Рота выписывала три наименования газет: «Правду», «Комсомольскую правду» и «Знамя труда». Последняя была местной, областной газетой.
Никаких новостей из подшивок я не почерпнул. Во всех газетах публиковались речи Л.И.Брежнева, сообщалось о визитах партийных и советских работников за рубеж или приём ими всевозможных иностранных гостей. Именно этим делам посвящались первые страницы всех газет. На второй странице тоже нечего было читать. «Правда» анализировала теоретические вопросы марксизма-ленинизма. «Комсомольская правда» – то же самое в молодёжном варианте. А областная газета информировала граждан о колхозных буднях. Третья страница всех газет рассказывала о бедственном положении трудящихся в странах капитала, о забастовках и неурядицах в Западном мире. И только на четвёртой странице всех изданий можно было немного почитать о спорте и погоде.
Обычно я читал только эту страницу, ибо интересовался только спортивными событиями. Ещё дома я с интересом смотрел по телевизору футбольные и хоккейные матчи да и другие спортивные состязания, транслируемые в перерывах между многочисленными выступлениями Л.И.Брежнева или новостями из его политической жизни.
Но здесь, в армии, как-то не хотелось смотреть телевизор. Сама обстановка воинской жизни к этому не благоприятствовала. Обычно у экрана телевизора сидели несколько человек, и каждый по-своему реагировал на соревнования. Это лишало меня чувства интимности, своей сопричастности к состязаниям. Я ощущал себя в казарменной обстановке каким-то пришлым, чужеродным элементом.
Однако, несмотря на утраченный интерес к телевизионным передачам, я всё-таки с удовольствием перечитывал газетные статьи о спорте.
Как раз в «Правде» была опубликована большая статья о подготовке хоккейной сборной СССР к предстоявшему чемпионату мира. Меня она заинтересовала.
– Осталось служить меньше года, – подумал я. – Надо быть в курсе хоккейных событий! Ведь чем ещё придётся заниматься в свободное от работы время «на гражданке»?
Увлёкшись чтением, я не заметил, как открылась входная дверь.
– А, вот ты где! – раздался знакомый голос. – Вот хорошо, что ты не в штабе!
Я вздрогнул и посмотрел на говорившего. Впрочем, я уже понял, что это Туклерс.
– Ну, что, Туклерс, будешь завтра участвовать в самодеятельности? – спросил я с видимым безразличием.
– Буду. Куда же я денусь? – ответил тот. – Но я, собственно, не для того тебя ищу, чтобы говорить о самодеятельности.
– Так зачем я тебе понадобился? – с тревогой спросил я.
– Я хотел извиниться перед тобой! – сказал Туклерс. – Видишь ли, меня сегодня вызвали в известное место… А я раньше винил во всём тебя… Ну, в общем, я понял, что ты тут не причём…
– Почему?
– Да потому что они стали говорить мне там такую чепуху, какую я не только никогда не высказывал, но даже и в мыслях не держал! Чего они мне только не приписали! Даже вопросы философии! Благодаря им, я узнал имена таких западных мыслителей, о которых даже и не слышал!
– Ну, а ты что сказал?
– Сначала сказал, что никогда и ничего подобного я не говорил. Но они мне не поверили! Даже сам полковник стал уговаривать меня…искренне раскаяться!
– Какой полковник?
– Ну, видимо, их начальник. В голубой, лётчицкой форме. Там, петлицы, погоны…
– И ты раскаялся?
– Сначала нет. Тогда они зазвали меня в кинозал и стали показывать документальный фильм «Жертвы американской военщины во Вьетнаме»! Как там зверски убивают женщин, детей, стариков! Страшно смотреть! Прямо режут людей на части! Гремят взрывы. Слышатся дикие крики, стоны, вой. И всё это – на полную громкость! Я не выдержал и как заору! Ну, тут сразу всё выключили. Загорелся свет, и в зал вошёл майор Шкорбатовский. – Ну! – бросил он. – Подпишешь ты теперь искреннее раскаяние? – Я сказал, что подпишу. После этого меня завели в комнату, где я дал подписку, что больше никогда не буду произносить антисоветских речей и никому не расскажу, что побывал у них в Управлении!
…Репетиции к конкурсу художественной самодеятельности проводились в установленное время ежедневно. Постепенно солдаты наловчились так хорошо и слаженно петь, что в последние перед концертом дни хор собирался в клубе скорей формально, чем из необходимости. Воины пели две песни – «Непобедимая и легендарная» и «Не плачь, девчонка» – после чего все, кто не участвовал в других номерах, расходились по рабочим местам.
Успешно продвигались дела и с вокально-инструментальным ансамблем. «Старики», выступавшие в нём, отработали несколько песен и, после того как Фельдман прослушал их, выбрали две из них – «А степная трава пахнет горечью…» и «Ты – моя Мелодия, я – твой преданный Орфей…».
Тексты песен у них имелись, играли они на музыкальных инструментах неплохо, оставалось только привыкнуть друг к другу и попрактиковать. От них не требовалось знание слов, потому как музыкальное оборудование позволяло незаметно для зрителей считывать тексты с листков, разложенных среди инструментов.
А вот с литературным монтажем дело обстояло значительно хуже. Увы, почти все воины за эти две недели так и не смогли заучить стихи наизусть.
В советской школе гражданам прививали такое неимоверное отвращение к заучиванию чего бы то ни было, что впоследствии это приводило к формированию своеобразного психологического комплекса, преодолевать который удавалось не каждому.
Я бился со своими подопечными как рыба об лёд, пока не понял, что все мои попытки заставить их выучить стихи, бесполезны.
– Что делать, Вася? – спросил я как-то Хованского. – Ну-ка, гады, не могут выучить каких-нибудь восемь строк!
– Знаешь что, – ответил тот, – а почему бы не дать им возможность считывать с листка? Какая разница, наизусть или так они прочитают стихи?
– Как это «какая разница»?! – возмутился я. – Да разве это выступление – «по бумажке»? Возникнет видимость, что мы сделали всё наспех и совершенно не готовились! Жюри за такое не похвалит!
О возникшей проблеме я рассказал Фельдману, пришедшему на одну из последних репетиций. Тот сначала вскипел и разорался: – Ах, вы, иоп вашу мать! Неужели трудно выучить восемь строчек?! – Он посмотрел в сторону «молодых» воинов и поднял вверх кулак. – Это вы нарочно не хотите учить! Лодыри! Разгильдяи!
Но от крика и ругательств командира роты пользы делу, увы, не было. Даже наоборот, чтецы стали ещё больше волноваться и даже сбиваться при чтении с листка.
– Кого ты набрал? Это же долбойобы! – возмущался Фельдман. – Таким не место в хозяйственной роте! Надо отправлять их в кабельно-монтажный батальон! Пусть роют ямы!
Но тут мне пришла в голову одна мысль. – Товарищ прапорщик, – сказал я, – а ведь в других ротах солдаты ничем не лучше!
– Это в каком смысле? – насторожился Фельдман.
– Да в том, что если наши ребята, отобранные из лучших выпускников учебного батальона, неспособны выучить двух четверостиший, почему мы считаем, что солдаты других рот справятся с этим?
– Ты думаешь, что там такие же раздолбаи? – засомневался командир роты.
– Я думаю, что похлеще, – ответил я. – В учебном батальоне, например, много выходцев из Средней Азии. А они, как известно, не очень хорошо знают русский язык. Да в других ротах… Или я не помню, как в «учебке» готовились к самодеятельности! В основных подразделениях, в большинстве своём, служат бывшие курсанты, интеллектуальный уровень которых очень невысок…
– Да ты, конечно, прав, – согласился Фельдман. – Но нам от этого не легче! Хотелось бы, конечно, провести концерт, как говорится, «без сучка, без задоринки»… А тут такой ляпсус!
– Знаете что, товарищ прапорщик? – перебил его я. – А если мы попробуем положить листочки с текстами стихов на спины стоящих в первом ряду ребят? Значит, весь второй ряд сможет считывать стихи с бумажки! К тому же самые рослые и здоровенные обычно самые тупые… Как говорится: «сила есть, ума не надо»!
– А это – идея! – встрепенулся Фельдман. – Ну-ка, давай попробуем!
Воины построились в две шеренги.
Действительно, почти все рослые парни из второй шеренги не смогли выучить стихи.
– Попробуйте-ка положить ваши шпаргалки на спины ребят первой шеренги, – распорядился Фельдман. – Будете читать с бумажки!
Воины повеселели.
Однако радость участников монтажа и их руководителей оказалась преждевременной. В процессе чтения солдаты переминались с ноги на ногу, двигались корпусом, словом, занимали неустойчивые позиции, и листки со стихами скатывались с их спин.
– Это никуда не годится! – нахмурился Фельдман. – Наклоняться во время исполнения программ даже ещё хуже, чем считывать с листка в открытую!
– Может приклеить листки к спинам? – предложил Хованский.
– Да ты что? – возразил я. – А как они будут выходить на сцену? Листки ведь будут видны! А это же провал!
– Действительно, – кивнул головой Фельдман, – это не пойдёт! А что если они будут держать листки в руках и незаметно за спиной товарищей подглядывать в тексты? Ведь члены жюри могут не увидеть этого?
– Давайте попробуем, – согласился Хованский. – Может так и будет лучше?
Фельдман опустился по ступенькам в зрительный зал и сел в первом ряду, напротив выстроившихся воинов. – Читайте! – распорядился он. Репетиция началась.
Первая шеренга довольно бойко отчитала свои четверостишия, но вот дошла очередь до второй…
– Стойте! – закричал Фельдман. – Ты что, Родионов, так и будешь стоять с согнутой головой? Или неясно, мудила, что жюри сразу же догадается, что ты читаешь с бумажки!
– Да я…, – замялся «молодой» воин, – не могу же читать, не глядя на листок? А если глядишь, то тута обязательно наклонишь голову!
– Иоп твою мать! – заорал командир роты. – Если я приказал не сгибать головы, значит, не сгибай! Неужели неясно? Можно вполне считывать с бумажки и при этом создавать видимость, что выучил наизусть! Понятно? Давай снова!
На этот раз воины читали стихи уже лучше. Фельдман никого не перебивал.
Когда литмонтаж завершился, он вновь поднялся на сцену.
– Ну, как, товарищ прапорщик? – спросил я.
– Теперь хоть не так заметно, – ответил спокойным голосом Фельдман. – Если ещё немного потренируетесь, я думаю, вы сможете создать видимость хорошей подготовки!
Но я не стал больше мучить в этот день ни себя, ни «молодых» воинов. К тому же и Коваль, и Хованский были категорически против продолжения репетиции. Поэтому как только командир роты ушёл, я после недолгого разговора отпустил всех чтецов до следующего дня.
…На вечерней поверке, накануне торжественного события, командир роты объявил о том, что воины будут выступать перед жюри в клубе как раз перед обедом, в час дня.
  – Я сам уговорил подполковника Зайцева, – похвастался Фельдман, – чтобы он поставил нас предпоследними. За нами будет только техническая рота. А это не конкуренты! Наоборот, в сравнении с ними мы будем выглядеть как небо и земля!
Далее он рассказал о том, что хозяйственная рота всегда была образцом в умении организовывать концерты.
– Смотрите, не подведите роту и на этот раз! – воскликнул Фельдман. – Если хорошо выступите – поощрю, плохо – пеняйте на себя!
На следующий день, ровно в половине первого, все участники художественной самодеятельности из хозроты встретились за кулисами зрительного зала.
– Что-то тихо, – пробормотал я, глядя на Коваля. – Неужели другие роты ещё не выступали?
– Наоборот, уже выступили, – ответил тот. – Вон, спроси Хованского, он тут с самого утра сидит…
– Вася, разве они уже закончили? – спросил я.
– Знаешь, они так быстро выступили, что я даже не успел опомниться! – сказал Хованский. – Правда, я пришёл, когда первая учебная рота уже кончала. Но если они начали в десять, всё их выступление продолжалось не больше двадцати минут. Второй роте потребовалось всего пятнадцать минут… Что же касается кабельных и радиомонтажных рот, то хотя некоторые из них и затянули свои концерты на тридцать минут, смотреть там было нечего!
– В каком смысле? – спросил я.
– Да в том, что и литмонтаж и хор у них были какие-то бестолковые. Все они читали стихи по бумажке, путались в словах во время исполнения песни… Сбивались. Один раз кто-то даже уронил бумажку и чуть не сорвал выступление…
– А как учебные роты?
– Я видел только вторую. Ну, в общем, они подготовились хуже нас. Спешили. Стихи тоже читали в открытую по бумажке. А литмонтаж у них вообще был об Октябрьской революции…
– Ну, и хорошо, – улыбнулся Коваль. – Значит, мы можем вполне занять первое место, если, конечно, никто не подведёт! – И он поднял кулак, потрясая им перед «молодыми» солдатами. – Смотрите, чтобы старались!
В это время за кулисами появился Фельдман.
– Готовьтесь, ребята! – решительно сказал он.
– Но ведь ещё без пятнадцати минут! – заныл Середов. – Мы ещё не подготовились!
– Ничего! Мы всегда готовы выступать! – громко сказал Коваль. – Без пятнадцати, так без пятнадцати!
– Видите ли, члены жюри вернулись с обеда и требуют, чтобы мы начинали, – промолвил Фельдман. – Давайте объявлять номера! – Он махнул мне рукой. – Шуруй на сцену!
Я выскочил из-за кулис на ярко освещённую площадку и подошёл к микрофону. – Товарищи! – обратился я к залу, стараясь не глядеть на передние ряды. – Сейчас перед вами выступит коллектив хозяйственной роты с небольшим концертом, посвящённым годовщине Советской Армии!
Послышались «жидкие» аплодисменты.
Я посмотрел перед собой и увидел сидевших посреди первого ряда работников Политотдела. Слева и справа от них разместились командиры всех участвовавших в конкурсе подразделений. Несколько особняком от офицеров расположился майор Шкорбатовский. Его отделяли от остальных три пустовавших стула. Казалось, что маленький майор, поблескивая своими чёрными глазами, инспектировал самих членов жюри, ибо это подчёркивали и его поза и величественные жесты.
– Первым номером концерта, – объявил я, – будет выступление ротного хора с песней «Непобедимая и легендарная…»!
Занавес раскрылся, и перед зрителями предстали три шеренги солдат по восемь человек в каждой. Первая шеренга сидела на длинной скамье, вторая стояла сзади, а третья возвышалась над стоявшими, благодаря специальной толстой доске, которую воины своевременно притащили на сцену.
Балкайтис встал со скамьи, уступив своё место мне, подошёл поближе к микрофону, повернулся спиной к залу и встряхнул аккордеон. Заиграла музыка – аккордеон и пианино (Балкайтису аккомпанировал на пианино Кикилас, сидевший на стуле в самом углу сцены)  – и воины запели!
Надо сказать, что мы в самом деле старались! Никто не сбился, ни разу не сфальшивил! И слова песни, и припев были исполнены безупречно
Как только музыка смолкла, члены жюри энергично захлопали.
– Бис! – крикнул Зайцев. – Ещё что-нибудь дайте!
– Товарищи! – объявил я, выйдя к микрофону. – Поскольку вы желаете послушать ещё одну песню нашего хора, мы исполним для вас произведение «Не плачь, девчонка…»!
Вновь раздались аплодисменты.
И с этой песней мы, хозяйственники, успешно справились.
– Молодцы! – кричал из зрительного зала Фельдман, когда его подопечные покидали сцену. – Так держать!
После выступления хора я объявил литературный монтаж. Пока я говорил с залом, воины стремительно маневрировали на сцене, строясь в два ряда, и когда раздвинулся занавес, они уже были готовы к новому испытанию.
Я опять присоединился к товарищам и первым зачитал своё четверостишие.
Здесь тоже всё прошло почти безупречно, и, если бы не чихнул рядовой Родионов, литмонтаж получил бы наивысший балл. Хотя, впрочем, жюри не особенно разочаровалось, благодаря впечатлению, произведённому ротным хором.
Публика внимательно выслушала и игру Берзониса на пианино, исполнившего небольшое произведение Бетховена. Я смотрел в это время из-за кулис в зал и видел, как зажмурились от удовольствия Зайцев и прапорщик Валуйский. Гоннов, как всегда, «клевал» носом.
После того как Берзонис откланялся и под аплодисменты зрителей – членов жюри – покинул сцену, я быстро выскочил из-за кулис и громко крикнул в микрофон: – Отрывок из поэмы Маяковского «Владимир Ильич Ленин»! Читает ефрейтор Сычев!
От резких, неожиданных звуков Гоннов вдруг подскочил и тупо уставился на сцену!
– Время, начинаю про Ленина рассказ,
Но не потому, что горя нету более…, – продекламировал я и прислушался к собственному голосу. Вроде бы нормально! Страх перед жюри стал постепенно проходить. В душе воцарились спокойствие и лёгкость.
– …Ленин и теперь живее всех живых –
Наше знанье, сила и оружие! – продолжал громко говорить я и, повернувшись спиной к зрителям, указал рукой вглубь сцены, где обычно стоял бюст Ленина. Но бюста на месте не оказалось. – Может я от волнения не заметил его? – подумал я и вновь, как ни в чём ни бывало, произнёс новые строки. Постепенно я, выбирая самые существенные куски из поэмы, стал подходить к завершению жизненного пути вождя и, минуя трагические эпизоды его смерти, похорон и всенародного горя, стал приближаться к оптимистическому выводу. – Ну, теперь осталась самая малость, – подбодрил я себя и вновь, повернувшись к предполагаемому бюсту, вытянул в его сторону руку. Но…бюста нигде не было!
– Ленин жил! Ленин жив! Ленин будет жить! – громко завершил я своё выступление, продолжая по инерции держать перед собой руку, направленную вглубь сцены.
В это время раздался лёгкий шум. Мне показалось, что я на какое-то мгновение отключился от происходивших событий и погрузился в гипнотический сон: из-за штор неожиданно вышел огромный бюст Ленина, прошёл, покачиваясь на тоненьких солдатских сапогах, как избушка на курьих ножках, через всю сцену и, поклонившись зрителям (если можно было назвать поклоном неуклюжий реверанс), скрылся за кулисами.
Тут только я очнулся. – Бюст же внутри полый! – подумал я. – Какой-то мудак надел его на себя и вылез на всеобщее обозрение!
В зале стояла мёртвая тишина.
Я поднял голову, посмотрел на зрителей и обнаружил, что все они уставились на Шкорбатовского. Тот сидел не шевелясь, как будто ничего не случилось. Затем он вдруг наклонился и достал из кармана носовой платок.
– Ха-ха-ха! – донёсся до меня тонкий, звонкий смех оперуполномоченного: майор смеялся, как ребёнок, вытирая струившиеся из глаз обильные слёзы.
Тогда захохотали остальные зрители.
– Ох, потешили! – кричал, задыхаясь от смеха, Зайцев.
– Ленин жив! Ох, уморили! – вторил ему Валуйский.
– Выступает ансамбль «Слава армии родной»! – объявил я невозмутимо, чувствуя, как в моей груди закипала ярость.
Раздвинулись шторы, и заиграла весёлая музыка.

13. ОТПУСК НА РОДИНУ

Расстроенный происшествием с бюстом Ленина я сидел на табурете за кулисами зрительного зала и думал о том, что бы предпринять для предотвращения возможного крупного скандала.
– Что, Костя, пригорюнился? – спросил меня подошедший Коваль.
– Да вот, Любомир, думаю, что мы получим хороших бистюлей за бюст Ленина! – ответил я. – Ну-ка, нашёлся какой-то пидерас и всё испортил!
– Это Фреймутс надел на себя бюст, – сказал Коваль. – Я даже не заметил, когда он это успел. Но, судя по тому, что бюст Ленина оказался за кулисами ещё до концерта, этот мудак заранее подготовился к своей выходке!
– Не зря он так внимательно слушал на репетиции, как я читал стихотворение! – промолвил я со злостью. – Видимо, вынашивал свои подлые планы. Ну, погоди, только закончится концерт – он своё получит!
– А я думаю, что нам нечего волноваться из-за ерунды, – с улыбкой сказал Коваль. – Концерт проходит нормально. Слышишь, какие аплодисменты? И это только после первой песни!
– Может мне следует объявить вторую? – спросил я.
– Сиди! – махнул рукой Коваль. – Ну их в бисту! Пусть себе ансамбль играет, сколько душе угодно. Когда они кончат, к микрофону подойдёт Фельдман. Так принято. Командир роты сам подводит итоги выступления…
И действительно, через несколько секунд после того как ансамбль хозяйственной роты появился за кулисами, из микрофона донёсся голос Фельдмана: – Уважаемые товарищи члены жюри! Наша рота завершила своё выступление. Теперь вам предстоит дать оценку нашей работы и определить наиболее отличившихся. Благодарю за внимание!
За кулисами в это время началось настоящее столпотворение. Прибыли солдаты технической роты и начали оживлённо обсуждать своё предстоявшее выступление. Неожиданно со стороны сцены в толпу втиснулся Фельдман. Увидев меня, он подошёл ко мне и протянул руку: – Поздравляю, товарищ Сычев! Вот и утёрли мы носы всем подразделениям части! – В его голосе звучали весёлые нотки.
– Неужели мы хорошо выступили? – спросил я с неуверенностью. – А я уже подумал, что налицо полный провал!
– Всё отлично! – хлопнул меня по плечу Фельдман. – Ума только не приложу, как это вы с Лениным придумали? Вот посмешили народ! Зайцев сказал, что наши солдаты – настоящие юмористы! А Шкорбатовский подчеркнул, что за всё время, когда он посещал конкурсы-концерты нашей самодеятельности, ничего подобного ещё не выдавали! Так что радуйся: мы победили!
– Но ведь ещё не выступали «технари»? – возразил я. – Может они выкинут что-нибудь ещё более экстравагантное?
– В этом я не сомневаюсь! – усмехнулся Фельдман. – Весь их концерт и будет образцом экстравагантности! На прошлогоднем конкурсе они выглядели как мокрые курицы. Так что нечего принимать их всерьёз!
– Ну, так что, мы можем уходить? – спросил я. – Смотрите, тут собралась почти вся техническая рота!
– Да, идите по своим рабочим местам! – кивнул головой Фельдман. – А кто хочет отдохнуть, может на сегодня быть вообще свободен! После хорошей работы не грех и хорошо отдохнуть!
Воины поспешно покинули клуб.
В кабинете продовольственной службы меня ждал Шостаковский.
– Ну, как дела? – спросил он меня после взаимных приветствий. – Хорошо прошло выступление?
– Фельдман доволен, – ответил я. – Да и всё вроде бы хорошо получилось. Вот только инцидент с Лениным…
– Какой инцидент?
– Да мудак Фреймутс надел на себя бюст Ленина и вышел из-за кулис, когда я сказал, что Ленин жив…
– Да ну? А что Политотдел?
– Ничего. Там был сам Шкорбатовский. Он засмеялся, захохотали и остальные. А затем выступил наш вокально-инструментальный ансамбль с двумя песнями и несколько отвлёк начальство от той истории…
– Да, – почесал затылок начпрод, – насмешка над Лениным может выйти боком! Особенно, если Политотдел придаст этому серьёзное значение…
– Мне кажется, если Фельдман так торжествовал, скандала не будет. У него чутьё на неприятности!
– Ну, дай Бог, чтобы всё было хорошо! – вздохнул Шостаковский, и мы заговорили о работе.
После обеда я вновь вернулся в штаб и наконец-то занялся своими делами. Вытащив из верхнего ящика стола самоучитель английского языка, я стал выписывать на листок незнакомые слова, чтобы в течение недели можно было выучить их. Однако совершенно неожиданно мой покой был нарушен лейтенантом Шостаковским, который обычно в это время никогда не приходил. Я с недоумением посмотрел на возникшего передо мной начальника.
– Ну, товарищ Сычев, можешь радоваться! – сказал, улыбаясь, Шостаковский. – Вы заняли первое место в конкурсе! Поздравляю!
– Спасибо! – ответил я. – Я, честно говоря, в это верил, потому что ребята, в общем-то, старались…
– Не так всё было просто! – сказал начпрод. – Во время совещания члены жюри вспомнили про случай с бюстом Ленина. Подполковник Гоннов настаивал наказать за это виновных и даже написать заявление в «особый отдел». Но, слава Богу, там присутствовал майор Шкорбатовский, который сказал, что ничего такого страшного не произошло и, скорей всего, поступок с Лениным совершил какой-нибудь глупец, пытавшийся таким образом показать, что вождь действительно жив. Это, по мнению особиста, лишь свидетельствует о примитивности мышления некоторых солдат, а не о каких-либо враждебных происках. Это мнение и решило исход дела, ибо, в основном, выступления ваших ребят были безупречными.
– Откуда вы узнали такую подробную информацию? – удивился я.
– Да вот только что встретил Фельдмана. Он шёл из клуба. Видимо, совсем недавно завершилось заседание жюри.
– Ну, тогда всё в порядке! – успокоился я. – Не будет необходимости хотя бы разрываться на части между работой и репетициями! Хоть немного передохну!
– Знаешь, что ещё сказал мне Фельдман? – спросил, улыбнувшись, Шостаковский.
– Что?
– Он предложил мне написать ходатайство о награждении тебя отпуском домой!
– Не может быть?!
– Именно так. Поэтому я и вернулся. Буду сейчас писать рапорт на имя командира части!
– Что-то мне не верится, товарищ лейтенант, – засомневался я. – Ведь в роте столько ребят так и не побывали в отпуске! Даже большинство «стариков» не получали такого поощрения. Вряд ли кто из начальства, кроме Фельдмана, поддержит ваш рапорт!
– За это не беспокойся, – заверил меня начпрод. – Если Фельдман сказал, значит, считай, дело уже сделано!
И Шостаковский, вытащив из кипы лежавших на столе бумаг чистый лист, стал быстро писать упомянутый рапорт.
Я неподвижно сидел напротив своего военачальника и смотрел в окно. Происходившее было настольно неожиданным, что я не знал о чём и думать. Конечно, мне хотелось побывать дома и немного отвлечься от серых солдатских будней, но морально я был совершенно не готов к этому и пребывал в некоторой растерянности.
– Ну, вот, написал! – воскликнул Шостаковский. – Послушай! – Командиру воинской части…полковнику Юрьеву. Рапорт. Прошу предоставить краткосрочный отпуск на родину делопроизводителю хозяйственной части штаба ефрейтору Сычеву К.В. за добросовестное отношение к своим служебным обязанностям, личную дисциплинированность и умелую организацию художественной самодеятельности роты, занявшей первое место на общем смотре-конкурсе. Начальник продснабжения лейтенант Шостаковский. – Ну, как, нравится?
– Текст, конечно, хороший, – смутился я, – но вопрос в том, достоин ли я такого поощрения?
– Достоин, достоин, – сказал Шостаковский, – и нечего сомневаться! – Он положил листок рапорта в папку и встал. – Ну, я пойду подписывать документ!
Когда начпрод ушёл, я откинулся на спинку стула и задумался. – Что же я буду делать дома? Как пройдёт отпуск? Когда ехать? И как тут без меня будет идти работа? – мелькали мысли. – А всё-таки Шостаковский – хороший человек! – решил я. – Будет работать один больше десяти дней и, тем не менее, сам написал рапорт. Мне очень повезло с начальником!
В это время зазвонил телефон.
– Ты узнал меня? – спросил голос Шкорбатовского.
– Да, узнал, – ответил я.
– Зайди-ка ко мне на пару минут.
– Хорошо.
Я быстро вышел из кабинета и, закрыв дверь на ключ, устремился в соседний штаб.
– Садись! – предложил мне после рукопожатия Шкорбатовский. – Я пригласил тебя поговорить насчёт сегодняшнего концерта.
– Вы, видимо, интересуетесь инцидентом с бюстом Ленина? – спросил я.
– Да, – ответил майор. – Меня несколько обеспокоила эта история! Если бы не ты руководил самодеятельностью, вам бы не миновать серьёзных неприятностей… Кто это организовал?
– Честно говоря, я и предположить не мог, что всё так получится, – признался я. – Во время чтения стихотворения я должен был протянуть руку в сторону бюста Ленина – и всё. Ещё в первый раз, когда я повернулся к Ленину, его бюста на месте не оказалось. Тогда я подумал, что не заметил его из-за волнения. Но вот во второй раз бюст совершенно неожиданно появился на сцене! Впрочем, вы всё это сами видели. Ребята же сказали, что это – дело рук Фреймутса, который сам, никого не известив, проявил подобную инициативу!
– Значит, ты не причастен к этой сцене? – спросил суровым голосом майор.
– Значит, непричастен, – пробормотал я. – Для меня это явилось полной неожиданностью!
– Ну, что ж, я тебе верю, – задумчиво сказал Шкорбатовский. – Будем считать, что никакого происшествия не было.
И он завёл разговор об отвлечённых вопросах: о службе, о личной жизни. Словом, перешёл на дружески-доверительный тон. Затем, поинтересовавшись, нет ли какой-нибудь информации и получив отрицательный ответ, Шкорбатовский посмотрел на часы. – Ну, что ж, – сказал он и протянул мне руку, – тогда встретимся поздней. До свидания!
…На следующее утро, во время поверки, Фельдман расхваливал своих подопечных. – Умеете же, иоп вашу мать, выступать как следует! – говорил он. – За это мы поощрим всех без исключения участников! Помимо благодарности, какую я приношу всем вам, обязательно последуют награды! Эй, Суздал! – крикнул он ротному писарю. – Подготовь-ка мне список всех, кто отслужил больше года и не имеет значка «Отличник Советской Армии»! Подготовим рапорт командиру части!
– Есть! – заорал Суздал.
– Помимо этого, – продолжал Фельдман, – отпуска на родину получат товарищи Крючков и Сычев! – Воины загудели. – А кто не отслужил положенного года, тем мы выдадим Почётные грамоты или фотографии у развёрнутого Знамени части! Ясно, товарищи?
…Вечером двадцать третьего февраля в клубе части состоялось торжественное заседание, посвящённое празднованию годовщины Советской Армии. Я предусмотрительно ушёл в наряд дежурным по штабу, поэтому избежал присутствия на этом важном мероприятии. Одновременно я был избавлен от участия в концерте, который завершал праздничный вечер.
От хозподразделения должны были выступить вокально-инструментальный ансамбль и хор, который прекрасно справился со своей задачей и без меня. Ещё несколько номеров были представлены другими ротами. Впрочем, программу концерта разработал Политотдел, который и нёс ответственность за его организацию и контроль.
Фельдман всё-таки хотел привлечь меня к участию в хоровом выступлении, но я отказался, сославшись на дежурство. – К тому же, товарищ прапорщик, ребята смогут вполне обойтись без меня. Балкайтис – хороший организатор! – сказал я тогда.
– Ну, ладно, – смягчился Фельдман. – Концерт после заседания – не самое главное. То, что надо, ты сделал… А теперь – отдыхай!
Однако нынешнее моё дежурство не получилось спокойным. Без конца звонил телефон и приходилось принимать телефонограммы. Пришло семь только одних «похоронок»! После двенадцати ночи в штаб пожаловал сам начальник штаба подполковник Новокрещёнов. Хорошо, что дежурный по контрольно-пропускному пункту своевременно позвонил мне  и сообщил о ночном визите. Пришлось кричать «смирно!» и отдавать рапорт. Правда, начальник штаба пробыл в резиденции совсем немного: уже через десять минут он вышел из своего кабинета и быстро направился в сторону караульного здания.
Когда в два часа ночи прибыл сменщик, я даже удивился и глянул на часы. Мне показалось, что время пролетело чрезвычайно быстро.
На следующий день дежурство проходило спокойно. Как обычно, я периодически отлучался в свой кабинет, где выписывал текущие документы, которых несколько прибавилось в связи с большим числом присланных в часть «похоронок».
Однако к обеду я успешно справился со всеми делами, и вечер подошёл как-то незаметно.
Сразу же после дежурства я отправился в казарму, надеясь отвлечься от надоевшего мне за сутки штаба, однако я довольно скоро почувствовал здесь вокруг себя не совсем дружескую атмосферу.
– Небось, всю жопу «папе» вылизал! – сказал, увидев меня, вошедшего, стоявший у тумбочки Зубов. – Я вот прослужил почти два года, уже можно сказать, «дед», а до отпуска не дослужил!
– Я не просил для себя отпуска, – возразил я. – Так уж получилось!
– Знаю я, как у вас всё это получается, – пробурчал Зубов. – Тем, кто действительно заслужил отпуск, его никогда не дадут!
– Брось ты нести фуйню! – выругался подошедший Крючков. – Попробовал бы сам организовать самодеятельность, тогда бы и говорил!
– Ты тоже получил отпуск! – произнёс со злобой Зубов. – Вот и поддерживаешь его! А если бы тебе отпуска не дали, ты тогда бы по-другому заговорил!
– Пошли, Костя, – сказал Крючков. – Нечего его слушать! Если бы наш концерт провалился, он бы одним из первых получил бистюлей. А теперь все умные!
Я зашёл в умывальник. Там, возле окна, стояли мои сверстники – Моисеенков, Кулешов и Белевич. Увидев меня, они словно окаменели.
– Гляди-ка, наш отпускник объявился! – промолвил со злорадством Кулешов.
– Великий композитор и музыкант! – вторил ему Моисеенков. – Выслужился, гад, перед начальством!
Я сделал вид, что никак не реагирую на их насмешки.
– Что ты молчишь?! – крикнул вдруг Белевич. – Расскажи ребятам, как добился отпуска! Небось, не одного из нас заложил?!
– Пошли вы на фуй! – выругался я и вышел из умывальника.
– Ах, ты, плять! Ты ещё «посылать»! – заорал Моисеенков и выскочил вслед за мной в коридор. – Я сейчас тебе «пошлю»!
Однако в это время открылась дверь каптёрки, и из неё вышел Коваль.
– Эй, Моисеенков! – крикнул он. – Что это ты выступаешь?!
Тот мгновенно успокоился. – Да вот, этот гандон послал нас на фуй! – сказал он, показывая рукой на меня. – Ну, я и хотел дать ему за это!
– А ты не думаешь, что я могу тебе так заехать, что костей не соберут? – спросил его спокойным голосом Коваль. – Ты что, забыл, что Сычев давно уже не «молодой» солдат? Что он, салага, что ли, чтобы поднимать на него руку? Ты думаешь о том, что делаешь? Ведь салаги перестанут подчиняться, если мы будем между собой ссориться?!
– Но ведь он же «послал»? – заныл Моисеенков.
– Костя зря «посылать» не будет! – с уверенностью сказал Коваль. – Значит, вы довели его «до ручки»! Поскольку я знаю, Костя вообще не ругается. Это всё ваша зависть! Небось, завидуете, что ему дали отпуск! Но он это заслужил! Поработайте так, как он, тогда и будете разговаривать!
И Коваль направился ко мне. – Ну, что, Костя, – спросил он, – когда собираешься ехать домой?
– Ещё не было приказа по части, – ответил я. – Вот подпишет его наш командир полка, тогда будет видно. Впрочем, я поеду сразу же, как только представится возможность. Тянуть не буду!
– Ну, и правильно! Кто знает, что дальше может случиться? Вон, Кабан, ещё в прошлом году получил отпуск да нарвался в самоволке на капитана Сиротина! Тот выдал его Зайцеву, и парень лишился отпуска. Так что учти это. Приедешь, привезёшь винца-водочки, и мы достойно отметим твой отпуск!
– За этим дело не станет! – кивнул я головой. – Главное – добраться до дома!
В это время из спального помещения в коридор вышел старослужащий воин ефрейтор Степченков. Обычно он не бросался в глаза солдатам роты да и служил в хозподразделении недавно. Кое-кто поговаривал, что его прислали в здешнюю часть из Москвы при каких-то неясных обстоятельствах.
– О, Костя! – воскликнул неожиданно Степченков. – Говорят, что ты скоро едешь в отпуск! Не следует ли по этому случаю хотя бы бутылочку винца поставить?
– А что, Костя, это идея! – сказал Коваль. – Давай-ка «сообразим»! У меня есть «трояк», а у тебя?
– У меня «червонец», – ответил я. – Да где ты сейчас чего купишь? Уже скоро идти на ужин!
– Давай деньги! Я – мигом! – улыбнулся Коваль. – Достать выпивку не проблема, были бы деньги!
– Тихо! – сказал Степченков. – Нечего распространяться на всю роту! Сбегай потихоньку, да тащи всё сюда!
– А где будем пить? – спросил я. – Может сразу после ужина пойдём ко мне в штаб?
– Можно и в штаб, – согласился Степченков. – Ты, Любомир, в самом деле, неси к нему в кабинет бутылки да закусь!
Коваль пошёл в каптёрку за сумкой, а я отправился назад, к себе в штаб.
Уже через полчаса Коваль появился в кабинете продснабжения. – Вот купил бутылку «белой» и две – «красной»! – сказал он. – Заодно прихватил батон белого хлеба и банку рыбных консервов.
– У меня есть «тушёнка», – промолвил я. – Так что с закуской всё в порядке. Давай собираться на ужин.
После ужина мы втроём – я, Коваль и Степченков – пришли в штаб. Я закрыл дверь на ключ и завесил оконные шторы.
– Ну, что, за хорошую службу! – поднял стакан Степченков. – Чтоб нам поскорей дембельнуться, а тебе – хорошо отгулять свой отпуск!
Выпили. Закусили. Постепенно бутылка водки опустела.
– А теперь, давайте-ка выпьем «красненькой»? – предложил Коваль.
– А что, разве ещё есть вино? – обрадовался Степченков. – Ну, молодцы, уважили, это – дело!
– Пейте-ка лучше вдвоём, – нахмурился я. – Я водку с вином не мешаю! Ещё разболится голова назавтра…
– Ну, и что? – возразил Коваль. – Так у нас ещё есть бутылка «красной»? Утром опохмелимся!
– Вы-то можете опохмеляться, – буркнул я. – А мне в штабе сидеть! Ещё не хватало, чтобы кто-нибудь из начальства догадался! Прощай тогда мой отпуск!   
– Ну, что ж, – кивнул головой Коваль. – Не хочешь – как хочешь! Нам больше достанется…
И они стали пить вино вдвоём.
Опорожнив и эту бутылку, воины разговорились.
– Вернусь домой, – сказал Степченков, – ох, и заживу же я тогда! Не надо будет вставать спозаранку – сам себе хозяин!
– А что, разве тебе не придётся вставать по утрам на работу? – усмехнулся я.
– Да я устроюсь где-нибудь при министерстве, – ответил Игорь, – чтобы больше получать и ни хрена не делать. Да ещё, чтобы можно было приходить на работу, когда мне вздумается!
– Да где же ты найдёшь такую работу? – засмеялся я. – Покуда я знаю, на работе просто так, ради красивых глаз, людей не держат!
– Ну, это ты не знаешь, – возразил Степченков. – Когда есть связи, знакомства, такое несложно!
– Видишь ли, Костя, – вмешался Коваль. – У Игоря есть весьма влиятельные родственники в Москве!
– Правда, Игорь? – спросил я.
Степченков надулся от важности так, что, казалось, вот-вот лопнет. – А ты как думаешь? – с гордостью произнёс он. – Разве можно, не имея связей, попасть сюда к вам на какие-то полгода, а уволиться с записью в военном билете о двухгодичной службе?
– Да ну? – удивился я. – Так ты что, разве раньше не служил? Говорили, что ты полтора года прослужил в какой-то московской части, а затем был прислан к нам. Я думал, что ты там каким-то образом проштрафился…
– Если бы я проштрафился, – улыбнулся Степченков, – меня послали бы куда-нибудь в отдалённую местность. Например, копать ямы. А тут я – кум королю – никто не придирается да и при деле вроде…
– А чего же ты вообще прибыл в нашу часть? – не унимался я. – Если у тебя там такие связи, почему бы тебе совсем не служить? Отметили бы в военном билете срок службы – и порядок!
– Не всё так просто, как ты думаешь! – возразил захмелевший Игорь. – А проверки? Нужно, чтобы документы были в полном порядке! Кто знает, что дальше будет? Начнут проверять, где я служил, а меня-то и нет в списках личного состава части!
– А как же ты принимал присягу? – поинтересовался я. – И в какой части ты раньше числился?
– В вашей части и числился! – ответил Степченков. – Я даже присягу принимал в первой роте учебного батальона! Приехал я сюда в штатском костюме вместе с дядей – генералом. Переоделся в военную форму, зачитал присягу – и назад домой!
– Всё равно странно, – не верил я. – Почему же тогда твой дядя не распорядился освободить тебя вообще от службы? Всё-таки отбывать полгода в незнакомой роте среди неизвестно каких людей – тоже не большое удовольствие!
– Видишь ли, – поморщился Степченков, – тут получилась одна неприятная история. Какой-то гандон проведал о моей фиктивной службе и написал куда-то анонимку! Одним словом, дело могло получить неожиданный оборот. Кому охота, чтобы разразился скандал? В конце концов, там в министерстве обороны имеется немало желающих занять кресла моих дяди или дедушки… В общем, пришлось ехать сюда, чтобы не рисковать своим положением!
– А кто у тебя дядя и дедушка? – простодушно спросил я.
Игорь покраснел и мотнул головой. – Ну, и вопросы ты задаёшь! – буркнул он.
– Хватит, Костя, тебе и того, что ты услышал! – вмешался в разговор Коваль. – Я думаю, что нам пора кончать, а то мы и так уже слишком долго тут сидим. Пошли-ка в роту!
…Первые дни марта были ветреными и холодными. Днём случались оттепели. Текло с крыш. Таял снег. Возникали лужи. Воины чувствовали себя очень неуютно, выходя в такую погоду на улицу: ноги моментально становились влажными.
Солдаты роты часто болели. Да и я в последние дни что-то недомогал: сырость вызывала у меня озноб. Особенно страдали в эти мартовские дни те воины, которые ещё не получили новые пары сапог, выдаваемых один раз в год.
Даже я, получивший недавно новые сапоги и проходивший в них всего три месяца, старался обходить каждую лужу или впадину на асфальте: кирзовая обувь была ненадёжна и пропускала воду.
Как-то, вернувшись из столовой в штаб и намочив ноги, я рассказал об этом своему начальнику Шостаковскому.
– Так ты бы обратился к заведующему вещевым складом товарищу Лагуткину, – посоветовал начпрод. – Он бы подыскал тебе на складе что-нибудь подходящее.
– Но ведь у меня и так есть новые кирзовые сапоги, – возразил я. – Чем он может мне помочь? Даст другие, а они тоже будут протекать…
– Конечно, хромовые сапоги тебе не дадут, – кивнул головой Шостаковский. – Хотя, впрочем, на складе имеются и яловые сапоги, а они совершенно не пропускают воду!
– Неужели? – удивился я. – Но ведь яловые сапоги тоже положены только офицерам? Кто же разрешит мне нарушать форму одежды?
– А как ты отличишь их от кирзовых? – спросил, в свою очередь, начпрод. – Не будет же начальство наклоняться к твоим ногам, чтобы рассмотреть разницу? А на расстоянии разобрать не просто!
– Мысль, конечно, хорошая, – согласился я. – Но разве Лагуткин даст мне такие сапоги? Они ведь числятся за ним на складе?
– Видишь ли, Лагуткин может решить этот вопрос, – ответил Шостаковский. – Мы же всегда помогаем продовольствием кому бы то ни было. Почему же вещевики не могут помочь нам? Я поговорю с Лагуткиным. Хотя, впрочем, самый лучший выход – это обратиться к товарищу Нестерову. Валентин Иванович в дружбе с Лагуткиным и легко  договорится с ним.
– Так что, мне следует сходить на склад к Нестерову? – спросил я.
– Не стоит, я лучше сам поговорю с ним, – ответил начпрод, – или он зайдёт к нам как-нибудь, и мы тогда разберёмся.
Вечером Нестеров пришёл ко мне за накладными.
– Какой у тебя размер сапог? – спросил он меня сразу же после взаимных приветствий.
– Сорок второй.
– Ну, тогда завтра после обеда зайди ко мне на склад.
– Так скоро?
– А что тут скорого? Я скажу Лагуткину, чтобы он принёс сапоги, и всё будет сделано!
– А если Лагуткин не захочет отдавать сапоги? У него же там всё-таки учёт? Вдруг проверка?
– Какой там учёт? – засмеялся Нестеров. – Да разве он способен к серьёзному учёту? Там у него полнейший бардак! Никто его не проверяет. Да и как проверишь в такой сумятице? Одной парой сапог больше, другой – меньше! Не наше это дело! Вот у нас учёт – это полный порядок!
И он, надувшись от важности и собственной значимости, удалился на продсклад, унося с собой накладные.
На следующий день после обеда я объявился на продскладе. Склад располагался на окраине военного городка между стадионом и столовой. Он представлял собой  большой погребок, разделённый перегородкой на две половины. В первой половине хранились мешки с крупой, коробки с макаронами, ящики с консервами, во второй – находилась морозильная камера, в которой помещались мясные и рыбные продукты, масло, жиры, словом, скоропортящееся продовольствие.
Сразу же около двери при входе на склад размещался стол прапорщика Нестерова, на котором он вёл собственные записи, а напротив него стояли большие и малые весы для взвешивания продовольствия, выдаваемого на кухню.
В момент моего прихода заведующий складом что-то записывал в амбарную книгу.
– Здравия желаю, товарищ прапорщик! – поприветствовал его я.
Нестеров оторвался от работы и окинул меня взглядом. – А, пришёл – улыбнулся он. – Здравствуй! Подожди минутку!
Завскладом протянул руку к краю стола и застучал костяшками счётов.
– Так, двести сорок шесть! – сказал он. – Нормально. С учётом всё в порядке! Нужно подумать теперь о списании рыбных консервов! Как ты полагаешь, мы с этим справимся?
– Вне всяких сомнений! – ответил я. – Приходите в штаб, и мы подробно обсудим это дело.
– А что приходить? – возразил Нестеров. – Спишем рыбные консервы таким же образом, как и мясные. А то у нас тут слишком много скопилось ставриды в томатном соусе.
– А сколько нужно списать? – поинтересовался я.
– Да килограмм двадцать. Думаю, пока хватит. Потом ещё разок спишем. Не надо сразу зарываться! Завстоловой Полищук может заметить недостачу. Ещё развоняется… А двадцать килограмм для дивизии – чепуха!
– Хорошо, – кивнул я головой. – Так что, сегодня списывать?
– Да, мой друг, – улыбнулся Нестеров и встал из-за стола. – Нечего «откладывать дело в долгий ящик»! Чем раньше, тем лучше!
– А как с моими сапогами? – спросил я. – Вы не забыли про наш разговор?
– Что ты, как же я забуду? – возразил Нестеров. – Моё слово – закон! Эй, Соловчук! – крикнул он. Из глубины склада вышел его здоровенный помощник. – Что, Валентин Иваныч? – спросил он.
– Ты принёс сапоги, за которыми я посылал тебя к Лагуткину?
– Да, принёс.
– Давай их сюда!
Соловчук с кряхтением полез за ящики с консервами. – Вот, товарищ прапорщик, – сказал он, протягивая начальнику пару новеньких блестящих сапог.
– Возьми, товарищ Сычев, – сказал Нестеров. – Видишь, мы держим своё слово!
– Спасибо! – поблагодарил я и сунул сапоги под мышку. – Теперь хоть ноги будут сухими, а то неровён час, подхватишь грипп.
– Ну, вот и порядок, – улыбнулся Нестеров. – Если что надо – не стесняйся, обращайся ко мне!
– Хорошо, тогда я пойду, не буду вам мешать, – пробормотал я.
– Погоди, на-ка вот тебе! – и завскладом протянул мне две банки рыбных консервов. – Положи в карман. Думаю, пригодятся…
– Да не надо! – махнул я рукой.
– Нечего ломаться! – хлопнул меня по плечу Нестеров. Свои люди – сочтёмся! Бери, когда дают!
– Спасибо! – кивнул я головой и направился к выходу.
– На здоровьичко! – крикнул мне вслед завскладом.
Я, выйдя на улицу, быстро зашагал в сторону штаба, сжимая рукой полученные от Нестерова сапоги. Но не успел я дойти до стадиона, как вдруг услышал за спиной резкий крик: – Ефрейтор Сычев! Ефрейтор Сычев!
Я обернулся. Майор Горбунцов! Славный работник Политотдела!
– Что, товарищ майор? – спросил я по-простецки.
– Почему отвечаете не по Уставу? – нахмурил брови Горбунцов.
– А причём тут Устав? – возразил я.
– Как  причём?! – заорал Горбунцов. – Если к тебе обращается начальник, значит, нужно отвечать почтительно!
– А вы мне разве – начальник?
– Я – старший по званию!
– Вы – действительно старший по званию, – сказал я, усмехнувшись, – а это значит, что я должен отдать вам честь! – И я приложил руку к головному убору. – Ну, теперь вы, товарищ майор, удовлетворены?
– Это следовало бы сделать значительно раньше!
– Но я же, извините, не могу увидеть вас задом?
– Ладно, Сычев, – надулся от важности политработник. – К твоему поведению мы ещё вернёмся. А сейчас скажи, где это ты достал новые сапоги?
– На вещевом складе! – соврал я.
– А какое ты имел право брать на складе сапоги?! Ведь для этого у вас есть старшина роты? – нахмурился Горбунцов.
– Мне поручил это Шостаковский, – ответил я. – Он распорядился, чтобы я взял на складе сапоги. Я пошёл и взял, выполнив тем самым указание своего начальника.
– А, ну, это – дело другое, – смягчился Горбунцов и подошёл ближе, ощупывая меня глазами.
– Ну, что, я могу идти? – спросил я.
– Подожди-ка, – буркнул майор. – А что это у тебя в карманах? – И он указал рукой на выпуклости моих брючных карманов.
– Предметы личной необходимости, – невозмутимо ответил я.
– Какой необходимости? – удивился Горбунцов и полез рукой в мой карман.
– Что это вы?! – вскричал я. – Уже по карманам начали шарить?!
– Вот оно что! – воскликнул майор, извлекая консервную банку. – Небось, со склада своровал?!
– Ничего я не своровал! – рассердился я. – И ни с какого склада я консервов не брал! Я купил их в магазине!
– Ну, это мы сейчас проверим! – сказал с довольным лицом Горбунцов. – Возможно, таких консервов и нет в магазине! Впрочем, можно спросить и продавщицу, был ли ты сегодня в магазине: там не так уж много посетителей!
– А где это сказано, чтобы вы проверяли, что я покупаю в магазине, а что нет?! – возмутился я. – Я не пойду с вами в магазин! Это – беззаконие!
– Правда, это Уставом не предусмотрено, – улыбнулся Горбунцов. – А вдруг ты будешь проносить в карманах водку? Как иначе это проверить?
– Я водку не проношу, – пробормотал я. – А вот обыскивать карманы считаю делом неприличным! Я буду жаловаться командиру части!
– Жалуйтесь, пожалуйста! – усмехнулся Горбунцов и даже перешёл на «вы». – Но вот как вы докажете, что взяли консервы в магазине, а не на складе?
– Докажу, – ответил я. – А вам будет стыдно: забрали у солдата банку консервов! Позор!
– Ну, это мы ещё выясним, для кого позор! – рассердился майор. – Пойдём-ка в штаб!
– Пахнет скандалом, – подумал я. – Надо как-то выкручиваться…
– Знаете, товарищ майор, – сказал я со смирением в голосе. – Если говорить по правде, вы не ошиблись. Консервы я в самом деле взял на складе!
– Ну, вот, наконец-то, признался, – улыбнулся Горбунцов и протянул мне консервную банку. – На, забирай. Так и надо было сразу сказать. Зачем отпираться?
– Просто я не хотел подводить заведующего складом, – буркнул я.
– Нестерова? – спросил майор. – Так это он дал тебе консервы?
– Да. Я попросил у него две банки, и он посочувствовал, что мы, солдаты, плохо питаемся… А потом дал мне…
– И часто ты берёшь у него консервы?
– Первый раз!
– Врёшь! – с сомнением покачал головой Горбунцов. – Небось, уже раз десять приходил к нему?
– Нет. Зачем мне врать, коли я уже всё вам рассказал? – тихо ответил я. – Просто мы недавно получили партию консервов, и вот я, зная об этом, попросил…
– Ладно. Я не буду раздувать скандал, – смягчился майор, – но и ты должен войти в наше положение!
– Каким образом?
– Ну, об этом… давай поговорим у меня в кабинете. Сегодня, скажем, часика в четыре…
– Давайте лучше завтра! – предложил я, вспомнив, что мне предстоит в три часа дня встреча со Шкорбатовским.
– Нет, – возразил Горбунцов. – Такие дела нельзя откладывать! Тогда пошли сейчас!
Я глянул на часы. Без пятнадцати три! – Но, товарищ майор, – умоляюще промолвил я, – я сейчас никак не могу! Давайте тогда после ужина или хотя бы в пять часов!
– Ну, ладно, приходи ко мне в пять часов, – согласился Горбунцов. – Тогда и поговорим!
И он отошёл от меня.
Я быстро забежал в свой кабинет и выложил из карманов консервы. – Спрячу-ка я их, пожалуй, в сейф, – решил я.
Времени оставалось немного, поэтому я поспешно снял свои кирзовые сапоги и мокрые носки. – Наконец-то хоть не буду мёрзнуть, – подумал я и надел на ноги сухие носки, извлечённые мной из выдвижного ящика письменного стола. Сапоги оказались как раз впору, только немного тяжеловатые. – Ну, ничего, лучше ходить в тяжёлой обуви, чем постоянно болеть, – сказал я себе и сделал несколько шагов. – Привыкнем! Вот если заденешь чью-либо ногу, или на кого станешь, тому не поздоровится!
…В три часа дня Шкорбатовский  был на месте. – Здравствуй, дорогой диссидент! – подошёл он с улыбкой ко мне и пожал мне руку.
– Какой диссидент? – усмехнулся я. – Что это ещё за новое слово?
– А ты разве не знаешь?
– Ну, это означает что-то вроде «антисоветчик»…, – заколебался я.
– Да, что-то в этом роде…
– А к чему вы меня так назвали?
– Да я просто пошутил, – засмеялся Шкорбатовский, – хотя некоторые соображения на этот счёт есть!
– Соображения! – воскликнул я. – Так это вы, наверное, из-за истории с Горбунцовым? Ну, и быстро вы реагируете? Как это вы ухитрились обо всём узнать?
– Какая история с Горбунцовым? – насторожился майор.
Я вкратце рассказал о сути произошедшего.
– А с какой это он стати стал шарить по карманам? – возмутился оперуполномоченный, выслушав меня. – Ну, и наглец! Вот такие люди и позорят звание советского офицера! Да ещё и политработник!
– Так вы не об этом? – удивился я.
– Нет, Костя, я имел в виду другое, – махнул рукой майор. – Видишь ли, мы получили материалы по твоему запросу!
– Ах, вот как! – вздохнул я. – Значит, на меня есть материалы?
– Понимаешь, видимо произошло недоразумение…
– Почему?
– Ну, видишь, мы ведь здесь уже не один день общаемся и знаем тебя. Нас не проведёшь! Поэтому есть все основания считать, что с тобой вышла обыкновенная ошибка…
– Как так?
– Ну, понимаешь, – замялся Шкорбатовский, – во всяком деле бывают и свои плюсы,  и свои минусы. Мы держим под контролем, практически, всё население страны. И, сам понимаешь, возможны всякие издержки…
– В каком смысле?
– Ну, как тебе сказать? Мы пристально следим за каждым человеком, если он допускает какой-то отход от общепризнанных норм… Ну, скажем, высказывается когда-либо антисоветски. Конечно, нельзя исключать, что кто-нибудь скажет глупость сгоряча. По пьянке или в какой-нибудь стрессовой ситуации. Но если это повторяется из года в год, мы устанавливаем особое наблюдение. К сожалению, в твоей истории особое наблюдение установили без всяких на то оснований…
– Значит, было «особое наблюдение»?
– Было, – кивнул головой Шкорбатовский. – Причём, велось оно давно! Ещё с начальной школы. Ты, видишь ли, усомнился как-то на уроке в том, что Ленин жив, понимаешь?
– Так значит донесла учительница?
– Не только учительница, мой друг. Учитель по своей работе обязан доносить! В своё время Владимир Ильич Ленин требовал, чтобы учителя обязательно стояли на коммунистических позициях, ибо в противном случае потеряют работу. Там на тебя были написаны донесения от пяти человек! В том числе от твоих товарищей! Так, заявления…детский почерк…
– А вы не могли бы показать эти документы мне?
– Ни в коем случае! Такие вещи мы никогда не предаём огласке!
– Но я ведь никому об этом не расскажу!
– Не сомневаюсь. Но понимаешь, нельзя!
– Значит, за мной всю жизнь будет вестись «особое наблюдение»? – спросил я с отчаянием в голосе.
– Нет. Наблюдение мы с тебя снимем. Это «дело» мы уничтожим. Можешь за это не волноваться! – улыбнулся майор. – Я с неделю поработал с этими документами по поручению товарища Моргунова. Твоё личное дело рассмотрено специальной комиссией Управления. Мы пришли к выводу, что всё это – «липа». Хотя имеются и весьма неудачные совпадения!
– Какие именно?
– Да вот, хотя бы выходка ваших солдат во время конкурса художественной самодеятельности!
Я почувствовал резь в сердце. – Но я ведь тут не причём! – пробормотал я.
– Да, ты непричастен к этой истории! – кивнул головой Шкорбатовский. – Всю твою жизнь окружающие тебя люди делают всё возможное, чтобы втоптать тебя в грязь! Я же побеседовал с Фреймутсом, который вышел на публику, надев на себя бюст Ленина. От нас не утаишь правду! Ну, вот он, после длительных препирательств, признался, что нарочно подстроил всё это для того, чтобы над тобой посмеялись!
– Так прямо и сказал?
– Ну, не прямо так… Хотя, в общем-то, из разговора с ним стало ясно, что он вредил тебе специально! Как ни странно, но это позволило нам при изучении твоего личного дела сделать вывод в твою пользу!
– Почему?
– Да потому, что и твои школьные товарищи, и учителя, и рабочие на заводе, где ты недолго, но славно поработал, – майор усмехнулся, – доносили на тебя по той же причине, по которой подстроил историю с Лениным Фреймутс. Просто они ненавидят тебя так, как ненавидят посредственности талантливого человека!
– Вы меня считаете талантливым человеком?
– Что толку считать? Это так и есть! Вот, послушай! – Шкорбатовский достал из папки несколько исписанных листков. – Как я уже сказал, твоя история началась с донесения, в котором сообщалось, что ты усомнился в бессмертии вождя…
– Я хорошо помню эту историю! – перебил его я. – Я просто сомневался в том, что умерший человек может быть живым!
– Не спеши! – остановил его оперуполномоченный. – Здесь всё понятно и без объяснений. Донесение составлено только на основе субъективных представлений человека, его написавшего…
– Учительницы? – опять вмешался я.
– Погоди, не перебивай! – улыбнулся Шкорбатовский. – Понимаешь, я не имею права говорить тебе, кто это написал. Хотя бы из моральных соображений. Я уже не говорю о законе! Поэтому спокойно слушай и не задавай никаких вопросов!
– Хорошо!
– Что касается жизни и смерти Ленина, – продолжал майор, – то здесь ни у кого нет никаких сомнений. Ты спорил насчёт факта смерти Ленина, а они, – он поднял указательный палец правой руки вверх, – приписали тебе сомнения в его гениальности, в верности теории социализма! Понимаешь?
– Понимаю.
– Теперь вот донесение о сочинении некого Баранова. О том, как встретились на мосту Ленин и осёл! Ох, и посмеялись же мы над этим рассказом! А в донесении отмечено, что это сочинение якобы инспирировал ты, что его будто бы написал под твою диктовку Баранов, полудибил!
– Был у нас такой товарищ, – усмехнулся я. – Он даже сидел некоторое время со мной за одной партой! Действительно, он многим казался полудибилом…
– Не такой уж он дурачок, как его выставляли, если сумел написать такой рассказ! Все наши сотрудники, изучавшие твоё «дело», с полчаса покатывались со смеху! Теперь вот смотри, – Шкорбатовский перевернул листок, – здесь твои высказывания об Америке. Так, в пятом классе ты говорил, что американцы были нашими союзниками во время Великой Отечественной войны… А что тут антисоветского? Об этом все прекрасно знают! А листок, тем не менее, приложили к делу! В шестом классе ты, по донесению товарищей, рассказывал, что у американцев имелись большие достижения в науке… А у какого народа нет научных достижений? Видишь, опять передёргивание! В седьмом классе… Впрочем, снова то же самое. Вот в восьмом классе ты говорил, что восхищён высадкой американских космонавтов на Луну… Но ведь это показывали по телевизору, и все ими восхищались! Однако тебе это поставлено в вину! А школьные характеристики! Всюду одно и то же! Способен, одарён, но…недисциплинирован, подвергает сомнению общеизвестные истины, непатриотичен, поскольку товарищи зовут тебя «Американцем», и другой подобного рода вздор! Вот, смотри, в девятом классе ты усомнился в абсолютной верности взглядов Белинского и Добролюбова. А что тут крамольного? Пусть тогда педагоги докажут, что взгляды этих мыслителей были прогрессивными! Или вот, в десятом классе – насмешки над Львом Толстым! Оказывается, однажды ты заявил на уроке литературы, что таких семейных трагедий, какая описывается в романе «Анна Каренина», «хоть пруд пруди», и что царизм здесь совершенно не причём! В донесении же это преподносится как выпад против социализма и критика великого писателя! Выходит, что ты рассматривал творчество Толстого не как борьбу против буржуазно-помещичьего строя, а как отражение в его мыслях и чувствах жизни русских людей и обстановки того времени, которые писатель пытался образно осмыслить! Получается, что ты не только талантливый, но действительно умный человек, который уже в школьные годы пытался самостоятельно рассуждать!
Но вот ещё одно донесение…Ты якобы осудил участие советских военных советников в войне на стороне Египта против Израиля в 1967 году! И даже хвалил Израиль за то, что якобы справился с огромной армией арабов! Однако очень сомнительно, что ты, двенадцатилетний школьник, мог знать, что там были наши военные… Снова клевета!
Почти целый час рассказывал Шкорбатовский о донесениях, написанных в своё время на меня, приводя цитаты из разложенных перед ним листков. Слушая его, я вспоминал о своих разговорах и мысленно пытался представить себе образы доносчиков. Когда же оперуполномоченный замолчал, я почувствовал как-будто на меня со всех сторон смотрят чьи-то глаза, пристальные, внимательные, которые, казалось, ощупывают всё моё существо и пронизывают меня насквозь!
– Вот так штука! – думал я. – Неужели все мои товарищи, с кем я когда-либо делился своими мыслями, доносили на меня? Даже на заводе, где я совсем ни с кем не говорил о политике! Хотя, впрочем, судя по цитатам из моего «дела», что-то подобное было… Да разве всё запомнишь?
– Я, конечно, понимаю твоё огорчение, – промолвил после паузы майор, – но советую не принимать всё это слишком близко к сердцу. У нас, советских людей, нет и не может быть друзей! Конечно, бывают преданные и надёжные люди. Но это следует рассматривать только как исключение! Поэтому лучше не рисковать! Не нужно доверяться друзьям! Если, конечно, не хочешь, чтобы на тебя завели «личное дело»!
– Значит, вот почему меня не принимали в институт? Так, Василий Александрович?
– Судя по всему, так. Товарищи неплохо тебе в этом помогли!
– И что же дальше?
– А дальше мы уничтожим всю эту писанину и можешь быть спокоен: для тебя будет открыта дорога в жизнь!
– Но чем я заслужил подобное доверие? – удивился я.
– Ну, прежде всего, тем, что сам, добровольно согласился сотрудничать с нами! – улыбнулся Шкорбатовский. – Ты же не отрицал готовность помогать нам? И у нас есть ещё ряд соображений на твой счёт, но к этому мы вернёмся в другой раз…
Я задумался: – Что ещё за «соображения»? Какие там у них на мой счёт планы?
– Говоришь, у вас на складе можно иногда добыть консервы? – спросил вдруг неожиданно оперуполномоченный.
– Да как вам сказать, – замялся я. – Совсем немного… Но выдавать консервы или нет – решает прапорщик Нестеров.
– В таком случае, спроси его об этом как бы мимоходом… Мне нужно где-то банок пятьдесят.
Вернувшись в штаб, я решил рассказать лейтенанту Шостаковскому о произошедших в этот день событиях.
Выслушав историю с Горбунцовым, начпрод усмехнулся.
– Нечего на этот счёт беспокоиться, – сказал он. – Что касается сапог, то я до сих пор не получил причитающиеся мне не только яловые, но и хромовые, поэтому ничего удивительного нет, что я якобы послал тебя на склад. А с консервами… Тут пусть тоже Горбунцов не дёргается. Если Нестеров посчитал нужным выдать консервы, это не касается Политотдела. Да и вообще, не им, болтунам, тягаться с Нестеровым! Пусть лучше дурачат простых солдат сказками о голоде в странах капитала, чем лезут не в свои дела!
– А как же тогда быть с явкой на встречу в кабинет Горбунцова? – спросил я. – Мне же нужно придти к нему в пять часов!
Шостаковский посмотрел на часы. – Уже пятнадцать минут шестого, – улыбнулся он, – ты и так опоздал. Занимайся-ка лучше накладными. Ну его на фуй! Если ему так уж будет нужно с тобой встретиться, сам зайдёт – не велик барин!
В это время зазвонил телефон. Начпрод поднял трубку: – Слушаю. Так, так… А на каком основании?
Я не слышал слов невидимого собеседника Шостаковского, но интуитивно догадался, что это майор Горбунцов.
– Ладно. Передаю, – сказал по телефону Шостаковский и посмотрел на меня. – Возьмите, товарищ Сычев, трубку!
– Слушаю, ефрейтор Сычев, – пробормотал я.
– Ты почему не приходишь? – спросил с угрозой в голосе Горбунцов. – Мы же договорились встретиться в пять часов?
– Всё из-за работы, товарищ майор, – ответил я. – Я же вам говорил, что сегодня очень трудно встретиться.
– Так что, ты сейчас не придёшь?
– Нет. Я выписываю накладные.
– Тогда передай трубку Шостаковскому.
– Что? – спросил начпрод, взяв трубку. – Сообщите Прудникову? Пожалуйста! Ах, вы самому командиру? Ну, что ж, это ваше право!
Я понял, что Горбунцов угрожает и начпроду и ему всеми земными карами. Наконец, Шостаковскому это надоело. – Вот что, товарищ майор, – сказал он довольно резким тоном, – если ваши вопросы будут иметь какое-то отношение к продовольственному снабжению, пожалуйста, обращайтесь ко мне. Если же вы будете отвлекать моих работников на несвойственные их должностным обязанностям дела, я напишу на вас рапорт! Понимаете?
Горбунцов прервал разговор, положив трубку.
– Ну, вот видишь, послали мы товарища Горбунцова подальше, – улыбнулся Шостаковский. – В другой раз будет знать, как нужно разговаривать с компетентными специалистами! Хотя он ещё довольно долго будет отвлекать тебя от работы… С этим говном лучше бы не связываться. Как прилепятся, так не знаешь, как от них отвязаться!
– А что ему от меня надо? Как вы думаете? – спросил я.
– Чёрт его знает! – ответил начпрод. – Возможно, хочет выудить какую-нибудь информацию… Будь с ним осторожней! Они повсюду сеют смуту и раздор! Расплодили кругом доносчиков! Перессорили всех солдат в части! Вероятно, будет уговаривать тебя сотрудничать с Политотделом… Здесь будь внимателен! Это сотрудничество ещё никому никогда не принесло пользы, а вот вреда – немало! Поэтому отделайся от него как-нибудь в разговоре малозначительными фразами.
– Товарищ лейтенант! – громко сказал я. – Сегодня у меня была встреча не только с Горбунцовым, но и со Шкорбатовским!
– С начальником  «особого отдела»?! – побледнел Шостаковский. – Час от часу не легче! А ему ты зачем понадобился?
– Он встретил меня на улице возле штаба и повёл к себе в кабинет. Это вон там – в соседней части! – я махнул рукой в сторону стройбата.
– Что-то серьёзное! – забеспокоился начпрод. – Уж если повёл в собственный кабинет…
– Да как раз ничего серьёзного нет, – улыбнулся я. – Он просил поговорить с Нестеровым о консервах…
– О консервах! – вскрикнул Шостаковский. – Опять эти консервы! Уж не Горбунцов ли донёс ему?
– Я тоже так сначала подумал, – пробормотал я, – но, оказалось, что здесь просто случайное совпадение.
– С «особым отделом» случайностей не бывает! – сказал раздражённо Шостаковский. – Тут, пожалуй, дело серьёзное! Так что он спрашивал о консервах?
– Он спросил, а нет ли на складе мясной тушёнки…
– И что ты ответил?
– Я сказал, что в книгах числится совсем немного.
– А он?
– Ну, он, в общем-то, сказал, что ему нужно для каких-то целей пятьдесят банок мясной тушёнки…
– Пятьдесят банок? Да он что, офонарел?! Что ты ему ответил?
– Я сказал ему, что такие вопросы не решаю и предложил обратиться к Нестерову. Пусть с ним и разбирается!
– И всё?
– Нет. Шкорбатовский сказал, чтобы я сам поговорил об этом с Нестеровым. Но я ведь не мог не поставить вас в известность?
– Молодец, что рассказал мне всё! Я сам поговорю с Нестеровым. Что-то подозрительно. Может он хочет устроить какую-нибудь проверку? С особистами нужно быть настороже: в любую минуту могут подложить свинью! Так что пойду-ка я сейчас и посоветуюсь с Нестеровым. Авось, что-нибудь решим…
И Шостаковский удалился.
А я засел за документацию. За разговорами я совершенно забыл о накладных, поэтому нужно было навёрстывать упущенное.
Это я успешно и сделал, затратив на работу около получаса. Только я проверил накладные, как в кабинет ворвались разгорячённые Шостаковский и Нестеров.
– Расскажи-ка мне, товарищ Сычев, подробней, что от нас требовал Шкорбатовский! – поспешно произнёс Нестеров.
Я рассказал всё то же, что говорил Шостаковскому.
– А ты ничего не упустил? – спросил Нестеров. – Может быть, сам как-нибудь оговорился по оплошности? Ты ему ничего не рассказывал про нашу работу?
– Нет, ничего не рассказывал, – ответил я. – Сразу же после того как я вернулся со склада, Шкорбатовский подошёл ко мне и позвал за собой.
– Странно, – пробормотал Нестеров. – Может этот мудак Горбунцов что-нибудь разболтал?
– Нет, – сказал я. – Он ни разу не упомянул Горбунцова!
– Да, так он тебе и скажет про свой источник информации! – грустно усмехнулся завскладом. – Но вот только странно: зачем ему нужно что-то про нас знать? Наша работа не имеет никакого отношения к политике! Очень подозрительно!
– А может он действительно хочет получить консервы? – спросил Шостаковский. – Я думаю, что вся эта история не имеет никакого отношения к КГБ. Возможно, это личный вопрос…
– Да, я слышал, что Шкорбатовский – страшный крохобор! – размышлял вслух Нестеров. – За копейку удавится! Не исключено, что он всё-таки решил погреть о нас руки. Но вот всё равно что-то тут нечисто… Неужто он без нас не может достать себе каких-то там консервов?
– Видите ли, Валентин Иванович, – возразил Шостаковский, – жадный человек рад любым мелочам! Возможно, он и в соседней части что-нибудь к рукам прибирает…
– Конечно, это не исключается, – уже более спокойно произнёс завскладом. – В принципе, пятьдесят банок не так уж и много, чтобы особенно за них переживать… Опасно то, что он систематически повадится требовать всё, что ему не заблагорассудится!
– Так что будем делать? – спросил Шостаковский.
– Что-нибудь придумаем, – ответил Нестеров. – У меня, между прочим, хорошие отношения с некоторыми начальниками из Управления КГБ. Если не будет зарываться, мы можем этого Шкорбатовского и прижать!
– Да вы что, Валентин Иваныч?! – испугался Шостаковский. – И не вздумайте связываться! Ещё врагов себе наживём!
– Ладно, я не буду пока перегибать палку, – кивнул головой Нестеров. – Лучше, конечно, договориться со Шкорбатовским по-хорошему! – И он протянул руку к телефону.
– Здравствуйте, товарищ майор! – обратился завскладом к невидимому собеседнику. – Это Нестеров. Я по поводу вашего разговора с Сычевым!
Наступила тишина. Судя по всему, Шкорбатовский что-то говорил, а Нестеров слушал.
– Так…хорошо…сейчас? – спросил вдруг по телефону завскладом. – У вас? Хорошо, я сейчас приду! – И он положил трубку.
– Пойду к нему, – сказал, сделав небольшую паузу, Нестеров. – Может поговорим по-хорошему?
– Ну, с Богом! – благословил его Шостаковский. – Будьте осторожней! Сами знаете, с кем имеете дело!
– Я, слава Богу, не мальчик! – ответил завскладом. – Ну, «Бог не выдаст, свинья не съест»! – И он удалился.
В это время зазвонил телефон.
– Слушаю! – сказал Шостаковский, подняв трубку. – А, накладные? – Он махнул мне рукой и зажал ладонью микрофон. – Это Капшук. Накладные требует!
Я протянул документы: – Вот, пожалуйста, всё готово!
– Отлично! – сказал начпрод и вновь заговорил по телефону. – Я сейчас сам поднесу документы, Пётр Иваныч. Не беспокойтесь, у нас всё готово. Что? Просто несколько задержались… Да!
После этого разговора Шостаковский ушёл в столовую.
…Время подходило к ужину, и я решил убрать разбросанные по столу бумаги.
Вдруг вновь зазвонил телефон. Я взял трубку: – Слушаю, ефрейтор Сычев!
– Это Капшук, – ответил резкий голос. – Что это ты, Костя, выписал сегодня меньше рыбы, чем обычно? Ты случайно не ошибся в подсчётах?
Я растерялся. – Что за день сегодня? – подумал я. – Какое-то проклятие! Но нужно взять себя в руки и как-то выкручиваться!
– Нет, это не ошибка, – пробормотал я. – Просто необходимо откорректировать старые промахи…
– Какие промахи?
– Да дело в том, что мы раньше несколько раз выписывали рыбы больше, чем полагается, в результате чего немного нарушили учёт…
– Выходит, раньше мне выдали рыбы больше, чем положено?
– Выходит так. Мы тут проверяли с товарищем Нестеровым документы, – соврал я, – и обнаружили недостачу. Вот и приходится покрывать ущерб!
– Но это же нарушение – недодавать продукты? – пробормотал завстоловой. – Как мы будем теперь выдавать рыбу? Ведь все нормативы не соответствуют требованиям?
– Как выдавали, так и выдавайте! – рассердился я. – Что вы мне претензии предъявляете? В конце концов, мы в одной службе! Если недодавать – нарушение, то разве не нарушение – передавать? Тогда вы, небось, не жаловались!
– Как ты со мной разговариваешь?! – вскипел Капшук. – Я буду докладывать товарищу Прудникову!
– Не сердитесь, Пётр Иванович! – смягчился я. – Извините, если я вас чем-либо обидел! Но, думаю, вам не следует жаловаться товарищу Прудникову! Понимаете?
– Это ещё почему?
– Да потому, что не только у нас бывают ошибки и недостатки, – решительно сказал я. – Они есть и у других людей! Поэтому лучше всего «не копать другому яму, ибо можно самому в неё угодить», как гласит известная русская пословица!
– Ладно, я поговорю с Шостаковским, – ответил со смирением в голосе Капшук. – Будь здоров! Но смотри, старайся в следующий раз не нарушать нормы!
– Хорошо!
Не успел я положить трубку, как в кабинет вошёл улыбающийся Нестеров. – Хрен с ним, товарищ Сычев! – сказал он. – Спишем для Шкорбатовского пятьдесят банок! Оказывается, он выдаёт замуж свою дочь, и вот для свадьбы ему понадобилась мясная тушёнка.
– Для свадьбы? – удивился я. – Так что, он не может достать свежего мяса? Разве у них нет спецраспределителя? Это же КГБ!
– Не знаю, что у них там есть. Конечно, свой магазин имеется, – поморщился Нестеров. – Да какое нам дело до этого? Ясно только, что свадьба – штука весьма щекотливая! А по такому поводу можно поступиться несколькими банками.
– А если Шкорбатовский посчитает, что это дело, списание, у нас – норма жизни? Да куда-нибудь донесёт? Что тогда? – спросил я.
– Вряд ли он так поступит, – ответил Нестеров. – К тому же я нашёл способ, как отвадить его раз и навсегда от наших консервов!
– Как?
– Я ему сказал, что смогу дать пятьдесят банок только за деньги, ибо у меня есть связи с военторгом, и я имею, в свою очередь, возможность купить там необходимое количество консервов, поскольку брать со склада недопустимо!
– И что же он ответил?
– Он сначала надулся, но, поразмыслив, спросил, а по какой цене. Я же сказал, что по два рубля за банку! Тогда Шкорбатовский возмутился. Оказывается, он знает, что государственная цена одной банки составляет всего один рубль! Вот проныра! Пришлось соглашаться на государственную цену!
– Словом, вы решили продать ему консервы за пятьдесят рублей?
– Совершенно верно! Пятьдесят рублей – всё-таки деньги немалые! И если ему ещё раз захочется солдатских консервов, пусть снова расплачивается! Мне от этого не хуже!
– Значит, будем опять списывать консервы?
– Обязательно, только в несколько приёмов. А то этак Капшук может забеспокоиться!
– А он уже забеспокоился!
– С чего ты это взял?
Я рассказал о только что состоявшемся телефонном разговоре.
– Вот мудак! – пробурчал завскладом, выслушав меня. – И лезет же не в свои дела!
– Видите ли, Валентин Иванович, – сказал я, – мы как-то раньше не списывали рыбные консервы, поэтому он и заподозрил неладное. Ведь количество выдаваемой рыбы давно уже не менялось. Он и привык к определённой цифре.
– Да, мы уже давно не списывали рыбных консервов, – кивнул головой Нестеров. – Видимо, в этом и была наша главная ошибка!
– Но если мы будем это делать систематически, – возразил я, – рано или поздно прогорим!
– А мы не будем зарываться, – улыбнулся завскладом. – Будем списывать меньше, но чаще. Вот и всё! Ты же сам сказал ему, что мы несколько раз выписали рыбы больше, чем требовалось по нормам. Значит, теперь можно несколько раз списать консервы!
– Да, но ведь Капшук может взять накладные и сам пересчитать всё?
– Только этого ещё не хватало! – рассердился Нестеров. – Пусть занимается своими делами и не лезет туда, куда его не просят! В конце концов, поставим его на место! Не волнуйся! Ты только держи меня в курсе всех его выходок и если что – сразу же звони мне!
– Хорошо, товарищ прапорщик!
– Ну, тогда, – Нестеров встал и протянул мне руку, – будь здоров! А я, пожалуй, пойду…
На другой день, с самого утра, в кабинет продснабжения пожаловал майор Горбунцов. Я в это время был один, и опытный политработник решил, как говорится, «взять быка за рога».
– Мне надо поговорить с вами, товарищ Сычев! – сказал он суровым голосом.
– Я слушаю вас, товарищ майор, – ответил я невозмутимо.
– Понимаете, товарищ ефрейтор, – начал Горбунцов, усевшись на стул Шостаковского, – за последнее время обстановка в мире стала чрезвычайно напряжённой! Американский империализм…
– Я-то тут причём? – перебил его я. – Если вы хотите преподнести мне курс лекций в стиле товарища Гоннова, пожалуйста, не надо! Я ведь на работе и не могу сидеть без дела долгое время…
– Нет! Нет! – отмахнулся майор. – Я не собираюсь читать вам лекций. Просто, видите…э-э-э…ну, тут, в общем, очень сложная обстановка…
– Вы имеете в виду нашу жизнь? – спросил я. – А разве между людьми когда-либо бывали несложные отношения? Ведь так уж человек устроен!
– Вы совершенно правильно меня поняли, – улыбнулся Горбунцов. – Обстановка у нас от того и сложная, что отношения между людьми слишком враждебные! Мало того, они ещё усугубляются пьянством, развратом, национализмом, антисоветскими проявлениями! Вы понимаете, о чём я говорю?
– Нет.
– Ну, видите ли, я хочу сказать, что в нашей части очень многие военнослужащие постоянно нарушают воинскую дисциплину, причём совершенно безнаказанно!
– Так что, я могу помочь в наказании нарушителей?
– Вполне можете!
– Каким образом?
 – Достаточно сообщать нам о готовящихся нарушениях воинской дисциплины, а уж мы сами примем профилактические меры!
– Значит, вы хотите, чтобы я доносил вам на своих товарищей?
– Зачем так драматизировать? – поморщился Горбунцов. – Не доносить, а докладывать! Доносить – значит, писать письменный донос, а от вас этого совсем не требуется! Достаточно только рассказать нам…
Я рассмеялся: – Но кто же пойдёт ко мне сюда в штаб докладывать о готовящемся нарушении? Неужели вы думаете, что солдаты заранее планируют нарушения и готовят какие-то заговоры? Разве драки вспыхивают не случайно? Или попойки? Найдут где-нибудь деньги да пропьют! Как я об этом узнаю?
– Конечно, не все солдаты планируют нарушения, – кивнул головой Горбунцов. – С этим я согласен. Но есть ситуации, при которых проступок заранее готовится. Например, попойка в честь дня рождения какого-нибудь «старика» или в связи с получением денежного перевода. Возможны также и самовольные отлучки и привод в ту или иную роту проституток…
– А разве у нас есть проститутки? – перебил его я. – Ведь вы же сами говорили на одном политзанятии, что в СССР искоренена проституция?
– Это только официальные данные. Но, увы, – покачал сокрушённо головой Горбунцов, – развратные женщины ещё имеются! Вон, в прошлом году, случай с Криворучко!
– Так ведь тогда признали, что Криворучко ни в чём не виноват?
– Но ведь проститутка приходила?
– А разве она брала за это деньги? – усмехнулся я.
– А причём тут деньги?
– Известно же, что проститутки – это женщины, продающие за деньги своё тело. Вы нас так учили! А что могут взять такие женщины с солдата?
– Ну, хорошо. Пусть не проститутка, так плять! – рассердился Горбунцов. – Если мы не будем их выявлять, понимаешь, какая может сложиться в части обстановка? О какой боеготовности тут может идти речь? Смотри, вон тогда мы выявили плять на теплице – и за весь год больше не было ни одного случая! А если бы мы заранее обо всём знали? Да разве мы допустили бы половые контакты? Ведь наверняка она не один раз спала с солдатами и так обнаглела, что потеряла всякую осторожность!
– Проститутки – это что! – поддакнул с ехидцей я. – А ведь если они свободно проходят ночью на территорию части, как же тогда не пройдут шпионы?
– Вот именно! – обрадовался майор, не заметив насмешки. – Это хорошо, что вы всё понимаете! Значит, и шпионы, и диверсанты могут вполне пройти на нашу территорию. А это уже не шутка! Вон, какая история приключилась однажды в одной из воинских частей под Москвой. Американский диверсант беспрепятственно прошёл под покровом ночи через пролом в стене и проник в расположение воинов, связанных со средствами противовоздушной обороны! И, представьте себе, через неделю вся рота, имевшая очень важное боевое значение, заболела сифилисом!
– Да ну? – удивился я. – А может они заразились от какой-нибудь женщины?
– Но не может же вся рота заразиться от одной? – возразил майор. – Это, наверняка, была диверсия! Тем более, что никто из солдат не признался, что общался с дурной женщиной!
– Понятно. Но чем я могу вам помочь?
– Видите ли, товарищ Сычев, если вы будете периодически информировать нас о тех или иных готовящихся или совершённых проступках, этого будет вполне достаточно!
– Ну, а если я не буду информировать?
– Тогда твоё дело похуже, – майор помрачнел. – В этом случае я буду вынужден подать рапорт командиру части о том, что ты пользуешься своим служебным положением в корыстных целях, вымогая на продскладе консервы!
– Но что это даст вам? – я сделал испуганный вид.
– Многого не даст, – молвил с грустью Горбунцов, – зато будет способствовать прекращению вымогательств и разных махинаций!
– Не там ты ищешь! – подумал я про себя и еле-еле сдержал смех. Я прекрасно понимал, что если бы Горбунцов и написал такое донесение командиру, вряд ли бы военачальники возмутились моим поступком! Все они тянули со складов всё, что плохо, да и хорошо, лежало, и две-три банки консервов не вызвали бы у них отрицательных эмоций. Хотя, кто знает, а вдруг бы разгорелся скандал? Я вспомнил о только что объявленном мне приказом по части отпуске и заколебался.
– Ну, а если не будет никаких нарушений, то что тогда? – спросил я.
– Такого, мой друг, быть не может!
– Ну, а если?
– В теории, конечно, такое возможно. Но вот в практике… Впрочем, если не будет нарушений, нам же ещё лучше! Значит, Политотдел хорошо работает! Хотя я очень сомневаюсь, что в вашей роте, где скопились самые злостные нарушители дисциплины, пьяницы и антисоветчики, возможен даже один-единственный день без нарушений! У вас немало и таких людей, которые каждый день нарушают дисциплину, и мы никак не можем поймать их!
– Да не может быть! – насторожился я. – Откуда у нас такие солдаты? Это всё – сказки! К тому же вы не называете фамилий. А так можно говорить всё, что угодно!
– Ну, хорошо, – улыбнулся Горбунцов. – Я назову тебе одну фамилию. Ну, хотя бы, например, ваш командир отделения Коваль!
– Любомир Коваль?! – вскричал я. – Да вы что, смеётесь?! Младший командир  будет нарушать дисциплину?! Кто вам мог сказать такую глупость?
– Это не глупость, а абсолютная правда! – покачал головой майор. – Мы знаем, когда нам говорят правду, а когда – ложь! Слава Богу, мы – люди достаточно опытные! Кое-кто рассказал нам про Коваля всё: и как он водочку достаёт, и как бегает к бабам в «самоволку»! Мы всё знаем!
– Но я ничего об этом не слышал! – растерялся я. – Почему же вы обратились именно ко мне?
– Наш человек сказал, что вы с Ковалем друзья, а в таком деле это – наилучшая возможность знать о нём всё! Ну, как, поможете нашему общему делу?
– Хорошо! – кивнул головой я, обескураженный. – Я готов! Как только что-нибудь проведаю о Ковале, сразу же вам сообщу!
– И о других нарушителях, – добавил Горбунцов.
– И о других…, – повторил я.
Как только Горбунцов удалился, я позвонил в роту. – Вася, – спросил я Хованского, который представился как дневальный, – скажи, а нет ли в роте Коваля?
– Эй, Коваль! – заорал дневальный.
– Костя, это ты? – раздался спустя полминуты голос Коваля.
– Да, Любомир, это я, – ответил я. – Послушай, ты не можешь придти ко мне в штаб на несколько минут?
– Если только на полчаса. А что случилось?
– Мне кажется, что дело весьма срочное, и тебе следует как можно скорей придти ко мне!
– Хорошо, я сейчас приду. Ну, а что такое произошло?
– Понимаешь, это не телефонный разговор. Старайся идти сюда закоулками и особенно избегай работников Политотдела. Заходи в мой кабинет только тогда, когда увидишь, что никого в коридоре нет. Ясно?
– Ясно-то ясно, но вот, а вдруг кто-нибудь будет стоять в коридоре?
– В штабном коридоре не стоят. Однако если кого-нибудь увидишь, зайди лучше в туалет, выжди, и лишь когда убедишься, что никто тебя не видит, заскакивай ко мне. Понимаешь, так нужно!
– Понимаю. Сейчас буду.
Минут через десять Коваль вошёл в кабинет продснабжения. Я закрыл дверь на ключ. – Мы уже давно здесь не встречались, – сказал я. – А за это время ты ухитрился наделать немало всяких ошибок!
– Что ты имеешь в виду?
– Послушай и не горячись! Сейчас, ну, вот, двадцать минут тому назад от меня вышел майор Горбунцов. Надеюсь, ты его хорошо знаешь?
– Знаю. Он – инструктор Политотдела!
– Так вот. Этот «друг» предложил мне шпионить за товарищами, выявлять там разные проступки: попойки, самоволки, драки…
– Ну, а ты?
– Я, конечно, сначала отказался, но он вдруг сказал, что обращается ко мне только потому, что в нашей роте дисциплина настолько ухудшилась, многие солдаты настолько обнаглели от пьянок и самоволок, что Политотдел ждёт со дня на день чрезвычайного происшествия!
– Ну, и пусть «ждут у моря погоды»!
– Не смейся, Любомир, всё не так уж весело! В конечном счёте, майор предложил мне вести наблюдение за тобой! Понимаешь?!
– За мной?! – подскочил Коваль.
– Да, за тобой, потому что я сказал, что если не услышу конкретную фамилию нарушителя, то ни о чём говорить с ним не буду! Или что-то в этом роде. И вот он назвал тебя. Полагаю, что тут комментарии не требуются?
– Ну, и как, ты согласился шпионить за мной? – усмехнулся Коваль.
– Согласился, – кивнул я головой. – Ты же сам видишь, как я за тобой шпионю?
– Ну, а что дальше?
– Не знаю. Буду, видимо, периодически встречаться с этим мудаком и давать ему дезинформацию. Закладывать друзей я не намерен!
– Слушай, а ты это неплохо придумал! Молодец! Хотя рано или поздно Горбунцов раскусит тебя! А с Политотделом шутки плохи! Он может тебе изрядно потрепать нервы!
– Знаешь, Любомир, мы уже почти «старики». Переживём какие-нибудь два месяца – и всё! Кроме того, я сейчас съезжу в отпуск. А это тоже время! Ну, допустим, узнает Горбунцов, что я «вожу его за нос»… Как он мне отомстит?
– Возможно, объявит какое-нибудь взыскание…
– Какое? За что? За то, что давал ненужную информацию?
– Ну, не знаю. Хотя считаю, что не стоит с ними связываться! Они вполне в состоянии подпортить тебе биографию!
– Ты же ведь знаешь, кто у нас может её подпортить? Не Политотдел, а КГБ! Здесь у нас, слава Богу, дела идут хорошо!
– Когда ты собираешься ехать в отпуск? – спросил вдруг Коваль.
– Не знаю, – пробормотал я. – Это будет зависеть от Шостаковского: ему же придётся вместо меня возиться с бумагами!
– А ты поговори с ним, ибо затягивать с отпуском не следует. Кто знает, а вдруг где-нибудь «залетишь»?
– Да, ты прав. Я поговорю с шефом. Тем более что сейчас самое спокойное время. Март. Почти нет командировочных, никто не увольняется, не приезжает. Словом, почти нет движения личного состава…
– Ну, вот и поговори. А если стесняешься, я сам побеседую.
– Чего мне стесняться? Сегодня же и поговорю.
На этом мы и расстались.
Как обычно, начпрод пришёл в свой кабинет после четырёх. Я уже подготовил накладные и от нечего делать читал книгу. – Товарищ лейтенант, – сказал я Шостаковскому, – я хотел бы спросить вас об одном деле…
– Наверняка об отпуске? – догадался начпрод.
– Да! Оказывается, вы читаете мои мысли?
– Нет, – покачал головой Шостаковский, – просто я сегодня после обеда встретил около столовой Коваля. И он спросил меня, когда ты поедешь в отпуск.
– Ах, вот оно что!
– В общем, я думаю, что ты поедешь тогда, когда захочешь!
– А вдруг я захочу сейчас? – улыбнулся я.
– Ну, и что? Езжай сейчас!
– Нет, товарищ лейтенант, так не годится! Нужно подготовить необходимые документы!
– Какие документы?
– Нужно хотя бы составить на будущее время меню, выписать несколько накладных… В конце концов, меню будет известно. Все необходимые продукты есть. Я подготовлю и накладные на будущие дни. Вы будете только расписываться и относить их в столовую. Кстати, нужно будет завезти продовольствие на десять-двенадцать дней. Там, мяса, рыбы, масла. И вам не придётся выписывать доверенности…
– Но это очень большая работа! – возразил Шостаковский.
– Ничего! – усмехнулся я. – Где наша не пропадала? Сделаю всё! Можете не беспокоиться!
– Ну, что ж, смотри сам. Тогда выбирай дату своего отъезда.
Я потянулся к календарю. – Так, дня три мне, пожалуй, хватит, – посчитал я, – для подготовки документов. Вот, думаю, числа четырнадцатого можно будет поехать. Конечно, если Нестеров завезёт в течение этих трёх дней продовольствие…
– Об этом я позабочусь, – сказал Шостаковский. – Схожу на склад и поговорю с товарищем Нестеровым. Завтра или послезавтра он поедет на хладокомбинат или пошлёт туда Соловчука.
– Ну, и хорошо! – обрадовался я. – Тогда я приступлю к делу!
И я взял чистый бланк меню.
Всё получилось так, как мы решили. Я составил целых два меню, чтобы в течение двух недель не возникало никаких проблем, а затем стал ежедневно выписывать по четыре накладных на будущие дни. Конечно, я был вынужден на три дня отказаться от чтения книг и изучения английского, ибо времени мне на это не хватало. Я продолжал ежедневно писать домой письма, но они в эти последние дни больше напоминали сухую схему, чем живое отражение моих мыслей и чувств. О том, что скоро приеду домой, я не сообщал, опасаясь, что вдруг мне что-нибудь помешает, а родители будут только напрасно переживать, ожидая меня.
На другой день, четырнадцатого марта, я прямо с утра зашёл в строевую часть штаба. – Ну, как, Миша, – спросил я Балобина, – будет ли готов сегодня приказ на мой отъезд?
– Конечно, можешь не сомневаться, – ответит тот. – После обеда заберёшь у нас командировочные документы: отпускной лист и два отрывных талона на бесплатный проезд туда и обратно по железной дороге!
В четыре часа я попрощался с Шостаковским и направился к контрольно-пропускному пункту. Там меня ждал Коваль.
– Ну, счастливо тебе, Костя! – сказал он. – Отдохни там хорошенько. Попей водочки-винца. Словом, желаю счастья!
Я нащупал рукой боковой карман. Теперь порядок – все документы на месте! И я зашагал к троллейбусной остановке.
До железнодорожного вокзала Калуга-2 было довольно далеко. После получасовой езды на троллейбусе пришлось сделать пересадку и уже автобусом добираться до цели.
Наконец, я прибыл на вокзал и обнаружил там самое настоящее столпотворение. Я, конечно, не однажды ездил на поездах и представлял себе обстановку, окружавшую советского путешественника. Однако в таком многолюдстве мне ещё не приходилось бывать. Казалось, что здесь, у билетных касс и в залах ожидания, собралась вся многострадальная Россия!
– Хорошо, что для военнослужащих есть отдельная касса, – подумал я, когда увидел огромные очереди у кассовых окошек. Однако и у воинской кассы было многолюдно. В очереди в основном стояли гражданские лица.
– Может, они – военные, одетые в штатское? – подумал я. – Хотя здесь и женщины, и дети… Впрочем, может они из семей офицеров?
И я встал в очередь, понимая, что мне предстоит многочасовое испытание, ибо терпение наших граждан, как и трусость, были едва ли не безграничными…
Хотя, надо сказать, не все советские люди настолько одурели, чтобы испытывать комфорт от стояния в очередях. Те, кто были сильней и наглей, пытались решить свою проблему силовым путем: расталкивая, отвлекая стоявших в очередях или просто обманывая их. Так, за полчаса, которые я простоял, очередь почти не продвинулась, ибо к окошечку кассы поминутно подходили то «работники вневедомственной охраны», то какие-то «спецпредставители», то «члены следственной комиссии», а однажды даже нагрянули «члены Совета Безопасности ООН»!
Напуганные непонятными и страшными словами, граждане безмолвно расступались, не пытаясь протестовать и не требуя предъявления подтверждающих слова документов. Впрочем, документы и не были нужны, ибо в висевшем над билетной кассой объявлении о том, кто имеет право получать билеты без очереди, названные мошенниками должности просто отсутствовали.
Я постепенно стал раздражаться. – Зачем пропускаете всех без очереди?! – громко сказал я.
– Да, действительно, зачем?! – возмутилась стоявшая передо мной женщина.
– Зачем? Зачем? Не пропускайте без очереди! – заорали остальные. Возникла сумятица.
В это время к кассе подошли трое здоровенных парней. Один из них держал в руке гитару, а двое других размахивали руками, показывая на кассу.
– И эти без очереди?! – крикнул я.
– Да, и эти! – с достоинством ответил самый крупный из парней и оттеснил локтем людей от кассы.
– Эй, Володь! – крикнул он. – Давай сюда! Здесь свободно!
Не обращая внимания на оравшую толпу, молодые люди легко втиснулись в очередь, встав первыми у окошка.
– Чего вы толкаетесь?! – попыталась спорить какая-то женщина, но один из ребят обернулся и посмотрел на неё. Гражданка мгновенно замолчала. Тогда я понял, что если я останусь в стороне от происходящих событий, мне вряд ли удастся уехать домой сегодня. А ведь отсчёт дней отпуска уже начался!
Кричать было бесполезно и даже вредно, ибо трое молодцев вполне могли и билеты купить, и «намылить» мне шею. Поэтому я решил действовать по-другому.
Покинув свою очередь, я подошёл к кассовому окошечку и стал ждать.
Верзилы, по-видимому, ехали куда-то все вместе, поскольку билеты покупал один из них, а остальные выполняли функции советчиков. Они долго разбирались с кассиром, на каком поезде им ехать, наконец, вроде бы договорились, и первый молодец протянул в кассу деньги. – Три до Харькова! – громко сказал он.
Почти четверть часа кассир выписывала билеты, и когда, наконец, парни зашевелились, получая сдачу и проездные документы, я, воспользовавшись замешательством, пробрался к кассовому окошку. – Один билет до Брянска! – сказал я, протягивая кассиру отрывной талон на бесплатный проезд.
– До Брянска билетов нет! – последовал ответ.
– Как? – удивился я. – Да ведь на Брянск проходят через город почти все поезда?! Дайте хотя бы на проходящий!
– Я вам сказала, что билетов нет! – бросила кассир.
– Нету билетов! Отходи! Нечего занимать кассу! – заворчали стоявшие в очереди граждане.
Придя в полное отчаяние, я взмолился: – Девушка, ну, дайте хоть что-нибудь! Не стоять же мне здесь, на вокзале, всю ночь?!
То ли мой внешний вид произвёл жалостливое впечатление, то ли кассиру понравилось слово «девушка», произвольно сказанное мной почти пятидесятилетней даме, но она вдруг улыбнулась и сказала: – Есть тут, в общем, один поезд. Номер девятьсот двадцать три. Но он почтовый. Если согласитесь ехать в нём, я могу выписать билет!
– Конечно, выписывайте! – обрадовался я. – Какая мне разница, в каком поезде ехать?
Однако радоваться было нечему: хотя у меня и лежал в кармане долгожданный билет, злополучный поезд отправлялся по назначению лишь в три часа ночи! Пришлось скитаться по вокзалу, где некуда было даже камню упасть! На скамьях вокзала, на полу, в проходах, сидели, лежали и стояли сотни людей!
Я так устал ходить от стены к стене, натыкаясь на толпившихся людей, что к полночи едва передвигал ноги. Я выходил на улицу, чтобы хоть немного подышать свежим воздухом, но было холодно и сыро, и приходилось возвращаться назад.
Правда, ноги у меня не болели. Ведь в отпуск солдаты ездили в парадной форме, а к ней прилагались ботинки. Пусть большие, неуклюжие, но всё-таки более лёгкие, чем сапоги. – Вот бы здесь походить в моих яловых сапогах, – подумал я. – Так бы ноги и отвалились!
После часа ночи на вокзале стало несколько свободней. То ли граждане уехали по своим маршрутам, то ли разошлись по домам, но постепенно в залах ожидания стали освобождаться места на скамьях. Как раз в это время я почувствовал, что уже больше не могу ни стоять, ни ходить. Увидев освободившееся невдалеке место, я быстро подошёл и не просто сел, а буквально грохнулся всем телом на скамью, чуть не повалив её. Спавшая напротив женщина, услышав шум, подскочила и внимательно посмотрела на меня. Но поскольку я не был похож ни на грабителя, ни на убийцу, ни тем более на милиционера, она вновь уселась и закрыла глаза.
Наконец, объявили посадку на загадочный поезд номер девятьсот двадцать три.
Надо сказать, что объявления о прибытии, убытии и посадке на поезда довольно громко вещались из развешанных по всему вокзалу микрофонов, поэтому пропустить рейсовый поезд было почти невозможно. Как только я услышал информацию о своём поезде, я инстинктивно вытащил из бокового кармана билет.
– Так, всё правильно. Номер поезда совпадает. Но какой же у меня вагон? Номер «ноль»? Что за чертовщина?
Я побежал к справочному окну. Но там никого не было.
– Кто же будет здесь сидеть в такое позднее время! – догадался я. – Пойду-ка я к дежурному по вокзалу!
В кабинете дежурного сидела молодая женщина и перебирала бумаги.
– Скажите, пожалуйста, – обратился я к ней, войдя без стука, – вот у меня в билете записан вагон под номером «ноль»! Что это значит?
Женщина нисколько не смутилась. – Так это же вагон почтового поезда! – сказала спокойно она, рассмотрев протянутый мной билет. – Идите и садитесь в него. Уже объявлена посадка!
– А с какого конца этот вагон расположен?
– Ну, думаю, с хвоста поезда.
– А может, с головы? Ведь «ноль» предшествует «единице»?
– Не знаю, – усмехнулась женщина. – Там сами увидите, если на первом вагоне не будет написано «ноль», значит, ваш вагон последний…
Как оказалось, дежурная не ошиблась. Нужный вагон располагался в самом конце поезда. Пока я до него добирался, прошло четверть часа.
Итак, я вошёл, наконец, в свой «нолевой» вагон и был неприятно удивлен. Ничего подобного за всю свою жизнь я ещё ни разу не видел! Достаточно сказать, что по полу этого вагона ходили куры, из отдельных отсеков доносилось задумчивое хрюканье свиней, где-то блеял козёл. Неожиданный петушиный крик, от которого я вздрогнул, довершил картину «Аркадии».
Я кое-как втиснулся между сидевшими на нижней полке в середине вагона двумя пожилыми женщинами. Ни о каком сне тут не могло быть и речи!
Пассажиры входили и выходили, потому как поезд останавливался чуть ли не на каждом километре. Не обращая внимания на грязь и беспорядок, граждане пили и пели. Чаще слышались песни о многострадальных российских женщинах, которые, вероятно, очень нравились всем пассажирам. Как раз во время исполнения одной иэ песен затрещала нависшая надо мной верхняя полка: там стонала в объятиях здоровенного верзилы, воплощавшего в жизнь слова песни, не менее здоровенная женщина.
Я с полчаса дрожал от страха, что на меня обрушатся и полка, и незадачливые возлюбленные.
Пожилой мужчина, сидевший напротив меня, в это время с гордостью рассказывал окружавшим о том, что он полжизни провёл в тюрьме. Затем, во время очередной остановки поезда он исчез, а на его место сел молодой человек, который выкрикнул: – Нашёл чем хвастаться: сидел в тюрьме! Позор! Позор!
Все засмеялись.
В соседнем отсеке, доступном моим глазам, компания играла в карты. В конечном счёте, игра завершилась взаимными обвинениями в жульничестве и долгой общей перебранкой. В разгар этих событий в вагон ворвалась проводница. – Молодые люди! – закричала она. – Скажите, не видели ли вы, как садился в поезд мужчина из соседнего купэ?!
Взгляд проводницы, умолявший и жалостливый, устремился на меня. Я встал и пошёл в соседний отсек. Там на полу, в луже, от которой шёл отвратительный запах мочи, лежал, раскинув руки, босой мужчина, одетый в одни лишь грязные кальсоны.
– Нет, я его не видел! – сказал я и вернулся на своё место.
– А я видел! – засмеялся молодой человек, сидевший напротив. – Он сел в самом начале, сразу же после того, как объявили посадку. Я сидел с ним рядом, а потом, как освободилось место, перебрался сюда. Он уже тогда был пьяный, а от езды его развезло!
Пассажиры добродушно рассмеялись.
В это время несколько рассеялись тучи, сгустившиеся надо мной: неожиданно с верхней полки раздался хриплый женский крик, и вскоре возня прекратилась. Краснорожий верзила перелез на другую полку, а угрожавшая мне кровля резко выпрямилась. Через минуту с того места, где расположился дамский угодник, раздался чудовищный храп, сопровождаемый частыми с шумом выпускаемыми ветрами.
Наконец, я задремал. Но мой сон был непродолжителен. Внезапно чья-то рука вцепилась в моё плечо и начала его трясти. – Эй, служивый! – крикнул кто-то.
Я открыл глаза. Напротив меня стояла толстая пожилая женщина и протягивала мне стакан. – Выпей, сыночек, водочки за наше здоровье! – попросила она меня.
– Я не пью! – ответил я и снова закрыл глаза.
– Что ты, детка, да разве от водочки отказываются?! – возмутилась старуха. – Ну, не выпендривайся, выпей грамочку, сразу станет легше!
– Да не хочу я, отстаньте! – рассердился я.
– Вот чудак-человек! – воскликнул бабуля и отошла в сторону. – Как это так, меня, старуху, не уважил?! Неужто нельзя выпить капельку?
– Дай-ка я! – крикнул какой-то пожилой дядька, напоминавший собой крепкий, прямоугольный обрубок. – Эй, солдатик! – сказал он, подойдя ко мне. – Выпей водочки! Что с тобой станется? Вон, смотри, только что из бутылки налили!
– Да не буду я пить! – крикнул я и махнул рукой. – Ещё не хватало, чтобы меня наутро забрал патруль на вокзале! Что я, дома не смогу выпить, что ли?
– Да отстаньте вы от него! – возмутилась сидевшая рядом со мной женщина, не произнёсшая до этого ни единого слова. – Что вы привязались? Не видите, что ли, ну, не пьёт человек?!
– Что ты пристал к нему?! – крикнул ещё кто-то поблизости.
Окружавшие заворчали.
– Да ладно, не пьёшь, так и не надо! – смирился, наконец, настойчивый мужик. – Наше дело – предложить…
– Давай я, батя, выжру! – громко сказал кто-то.
Мужичок оживился: – Садись, садись, сынок, на-ка тебе стакан!
Я  снова задремал. И очнулся, когда уже было светло. – Сколько же времени? – подумал я и глянул на часы. – Ого! Уже час дня! Господи, когда же мы, наконец, приедем? Ведь ехать-то нужно было всего каких-то двести километров!
Однако поезд продолжал своё невозмутимо-спокойное продвижение, а пассажиры были неутомимы. Смех и песни не прекращались ни на минуту.
– Как прекрасен этот мир, посмотри-и!!! – орали из соседнего отсека.
– А свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала!!! – вторили им окружавшие меня пассажиры.
На верхней полке надо мной снова начались любовные упражнения: застонала ненасытная женщина, закряхтел верзила.
Чтобы не подвергать свою жизнь опасности, я встал и вышел в тамбур.
– Сейчас уже будет Брянск, солдатик, – приветливо сказала мне проводница. – Как раз к трём часам приедем!
…С проклятиями садился я в электричку, уносившую  меня с Брянского вокзала в родной посёлок Сельцо. До самого дома я не мог придти в себя от злополучной поездки.
Я не помнил, как добрался до дома, как меня встретили. Лишь только на другой день, проснувшись в своей, а не казённой постели, я понял, что наконец-то приехал домой.
Отпуск пролетел незаметно. Что такое десять дней? Да и чем было мне заняться? Попойки? Девушки? Ни то, ни другое меня к себе не притягивали. В первый же день после отдыха я распил со своим приятелем пару бутылок вина и водки и на следующее утро встал с постели разбитым. – Нет, – решил я, – с попойками нужно кончать!
Вот тут тогда и возник вопрос: а что делать?
Советские люди, впряжённые в телегу коммунистического строительства, совершенно не знали досуга. Верней, организованного, целенаправленного досуга. Как правило, они после нелёгкого рабочего дня либо занимались какой-нибудь дополнительной работой (на огороде, в сарае или по дому), либо слонялись без дела из угла в угол. Так называемой «индустрии развлечений», существующей на Западе, в России нет, да и быть, наверное, не может.
Основным развлечением советских людей было застолье. Одни собирались компаниями для выпивки-закуски, другие предпочитали выпивать в одиночестве, «тихо сам с собою», как поётся в популярной песне. Вот так и скрашивалось нерабочее время.
Я, видимо, ещё не стал полноценным советским гражданином, ибо выпивки ни в компании, ни индивидуально меня не прельщали. А это означало, что все десять дней отпуска будут напоминать скорей тюремное заключение, чем отдых от армейской серости.
По телевизору было нечего смотреть – в двух программах – шли, в основном, новости из политической жизни генерального секретаря ЦК КПСС Л.И.Брежнева. В газетах – печатное отражение телевизионной информации и…немножечко о погоде.
Пойти в кино? Но тогда опять придётся проявлять мужество, как и в армейском клубе, чтобы выдержать полтора часа: либо окажешься на полях сражений Великой Отечественной войны, либо в мещанской обстановке какой-нибудь политизированной мелодрамы. Зарубежные фильмы, прошедшие через советскую цензуру, вырезались до такой степени, что иногда даже было невозможно вникнуть в их содержание.
Мой сосед, Саша Щербаков, хотел достойно отметить мой отпуск. Он очень радушно встретил меня и повёл к своему старшему брату – Геннадию. Там мы выпили бутылку какого-то «Виньяка», и мне стало плохо. Я даже блевал у них в умывальнике.
Потом мы пошли домой, и я едва стоял на ногах.
По прибытии домой Саша Щербаков оставил меня, и я лёг в своей детской постели, заснув.
Вечером с работы пришли мои родители. Отец сразу же кинулся к моей постели и заорал: – Зачем ты приехал!? Пьянствовать!? 
На это я ответил так: – Если вам плохо со мной, я уеду!
Оказывается, за мной следили работники завода и сразу же сообщили моим родителям, какой плохой их сын.
Вообще доносительство всегда высоко ценилось в России.
 А когда отпуск подошёл к концу, я почувствовал облегчение. Постоянные мысли о предстоявшем возвращении в армию в дополнение к пустому время препровождению отравляли мне жизнь. А тут, наконец, всё это кончится!
Я помню ещё, что когда мы прощались, за столом сидели Лариса со своим мужем – Николаем Шляпкиным, хроническим алкоголиком с детства и дурачком. Я был противником их брака и едва терпел этого «козла» за столом. Как-то он увидел мои портфели с винами и добродушно произнёс: «Гы!»
Видно был доволен, что не он один пьянствует.
Родители провожали меня до самого Брянска и оказали существенную помощь. Снова было плохо с билетами… На этот раз не удалось достать билет ни на какой поезд. Лишь сжалившись надо мной, показавшим кассиру свой отпускной лист, в котором истекал срок моего отсутствия в части, она выписала мне проездной документ с указанием только одной цифры – даты дня отъезда.
– Договоритесь с бригадиром любого из проезжающих поездов, – посоветовала кассир, – и он вас посадит.
В самом деле, я довольно легко сел в первый же проходивший поезд. Как только объявили посадку, я подошёл вместе с родителями к одному из вагонов и, дождавшись, когда проводница откроет дверь, показал ей свой билет. Сначала девушка заколебалась, но мама быстро сунула ей в руку десятирублёвую бумажку, и проводница приветливо улыбнулась: – Проходите, солдатик, мы всегда рады вам помочь!
Я простился с родными и вошёл в вагон, который оказался совершенно пустым. – Так чего же говорят, что нет билетов? – спросил я проводницу. – Ведь вагон-то пуст?
– Все места куплены людьми через предварительную кассу, – объяснила она. – Пока будем добираться до конечной станции, весь вагон наполнится пассажирами!
Я выходил не на конечной станции, поэтому проверить слова проводницы не мог. А за все четыре с половиной часа, которые я провёл в этом гостеприимном вагоне, никто в него так и не вошёл. Впрочем, мне было не до критических мыслей: я, слава Богу, ехал в тишине, уюте и одиночестве. Поэтому когда поезд привёз меня к месту назначения, я с искренней благодарностью попрощался с проводницей.

14. ВСТРЕЧА С ТОВАРИЩАМИ

Со станции Калуга-2 я отъехал на местном автобусе и когда прибыл в Калугу сразу же пересел на известный троллейбус, который и подвёз меня к ближайшей от воинской части остановке.
Не доходя до центральных ворот воинской части, я свернул с асфальтовой дороги и направился к известному лазу, через который самовольщики выходили в город. В руке я держал большую кожаную сумку, в которой стояли две поллитровки водки и несколько большущих бутылок вина. Встречаться с начальством на контрольно-пропускном пункте я не решился, потому как знал, что там меня могут обыскать и, обнаружив спиртные напитки, устроить серьёзный скандал.
Уже стемнело, и я спокойно, не встречая препятствий, прошёл через стадион к себе в штабной кабинет. Спрятав сумку под стол, я вышел в коридор и, закрыв дверь на ключ, вернулся прежней дорогой за стену военного городка: было необходимо сделать отметку в отпускном листе о прибытии в часть.
На контрольно-пропускном пункте дежурила первая учебная рота. Дежурный офицер части отсутствовал: инспектировал территорию. Помощник дежурного – сержант – окинув меня взглядом, спросил: – А что ты с собой везёшь?
– Ничего, – ответил я. – Еду с пустыми руками. Я понял, что не зря проделал свой путь через пролом в стене.
– Не может быть? – удивился сержант и вышел из дежурной комнаты. – Действительно, с пустыми руками! Во – даёшь! Да разве так из отпуска возвращаются?
– Были бы деньги, – ответил я, – а всё остальное – не проблема!
– Ну, если так, – согласился сержант, – тогда дело другое!
И он поставил на обратной стороне отпускного листа штамп о прибытии, вписав в него чернильной ручкой дату и время.
– Вот теперь всё, – перевёл дух я, возвратившись в свой кабинет. – Можно, наконец-то, позвонить в роту. – Я протянул руку к телефону, снял трубку и набрал номер казармы.
– Дневальный Кобаев слушает! – раздался звонкий голос.
– Позови-ка Коваля, – сказал я.
– А, Костя! – донеслось спустя пару минут из трубки. – Вернулся? А мы уже заждались!
– Вернулся, Любомир, – ответил я. – Готовься после поверки отмечать приезд. Где будем?
– Давай здесь в роте. Приглашу «стариков». Сядем в канцелярии или теплушке…
– Хорошо. Только прибавь к «старикам» Хованского. Он тоже мой друг, и его не стоит обижать.
– Ладно.
Я положил трубку и стал переодеваться: снял с себя парадную форму, ботинки и спрятал всё это в шкаф; затем надел старую гимнастёрку, хранившуюся в том же шкафу, и натянул стоявшие под столом сапоги. Ноги сразу же налились тяжестью. С непривычки сапоги показались свинцовыми. После этого я пошёл в роту.
В казарме всё было без перемен: тихо и спокойно.
– О, Костя, привет! – ко мне подошёл весёлый Крючков. – Ну, как отдохнул? Попил водочки? Баб пощупал?
– Водочки попил. Баб не щупал! – ответил я.
– Ну и слава Богу! – усмехнулся Крючков и устремил взгляд на сумку, которую я тащил.
В этот момент к нам приблизился вышедший из канцелярии Коваль. – Здорово, Костя! – сказал он и крепко пожал мне руку.
– На вот, бери сумку! – пробормотал я.
– Ого, какой приличный саквояж! – обрадовался Коваль.
– Давай, скорей прячь, мудила! – буркнул Крючков. – А то, неровён час, зайдёт «рожа», тогда будет не до шуток!
«Рожей» называли «старики» Фельдмана в разговорах между собой, когда хотели излить накопившуюся на него злость.
Коваль понял предупреждение. – Ты прав! – кивнул он головой Крючкову и бережно выхватил из моих рук сумку. – Пойду-ка спрячу её надёжней!
– Здорово, Костя! – раздался знакомый голос из спального помещения, и в коридор вошёл Хованский. Мы разговорились. Постепенно в казарму прибывали со своих рабочих мест солдаты, и вскоре вокруг меня образовалась большая толпа. Всем хотелось услышать мои впечатления от поездки домой. Я не стал обманывать товарищей.
– Что можно сказать о десятидневном отпуске, – промолвил я. – Сидишь дома и всё время думаешь о том, что вот-вот предстоит возвращаться обратно на службу, которая висит над тобой как Дамоклов меч!
– А что такое «Дамоклов меч»? – спросил вдруг кто-то из «молодых» воинов.
Я хотел объяснить, но меня остановил Хованский: – Погоди-ка, я сам скажу!
– «Дамоклов меч» – это вот что! – усмехнулся Василий, показав рукой на низ живота. – Поняли, долбозвоны?!
Воины дружно захохотали. В это время дневальный заорал: – Рота! Строиться на ужин!
…После вечерней поверки Коваль собрал в теплушке всех приглашённых на празднование моего возвращения. Это была небольшая комнатка, располагавшаяся между входной дверью в казарму и каптёркой. В теплушке обычно сушили одежду, поэтому её иногда называли «сушилкой». Я  раньше не бывал в ней да и вообще просто не обращал внимания на то, что она существует.
В казарме имелась ещё одна комната, о которой я мало что знал. Я вряд ли вспомнил бы о ней, если бы у меня кто-нибудь попросил описать внутреннее устройство роты. Это была оружейная комната, в которой хранилось боевое оружие личного состава роты: автоматы Калашникова и патроны к ним. Этим оружием, практически, не пользовались. Решётчатая дверь «оружейки» помещалась за спиной дневального, стоявшего у тумбочки, и открывалась только для того, чтобы выдать очередному ротному наряду штыки-ножи, одеваемые на ремень для создания видимости вооружённой охраны. Штыки-ножи были настолько тупыми, что ими нельзя было отрезать даже кусок хлеба… Автоматы выдавались только для несения караульной службы да за все полтора года – лишь один раз на стрельбы. Впрочем, и в караул воины хозяйственного подразделения ходили не больше двух-трёх раз в году. Поговаривали, что начальство не очень-то стремилось посылать хозяйственников в караул, поскольку считало их, мягко говоря, не совсем дисциплинированными солдатами. Работники Политотдела открыто называли их пьяницами и, само собой разумеется, такие высказывания не оставались незамеченными командиром и начальником штаба части.
Как раз в этот вечер воины достойным образом подтвердили слова своих военных воспитателей. Сначала Коваль стал разливать водку. Солдаты сидели на тёплых батареях сушилки и ждали, пока он не наполнит их стаканы и кружки.
– Ну, за приезд! – поднял свой стакан Крючков. Его авторитет был непререкаем.
– За приезд! За приезд! – повторили остальные воины. Зазвенели стаканы.
Опрокинув содержимое своей кружки в глотку, я сунул под нос кусочек хлеба, достал вилкой из консервной банки рыбку и направил её в рот. Затем я огляделся. Вокруг сидели, в основном, одни «старики»; из моих ровесников по сроку службы присутствовали только Коваль и Хованский.
Коваль чувствовал себя уверенно и смеялся, рассказывая анекдоты. Хованский, воспользовавшись случаем, затащил в угол одного из «стариков», Султанова, и стал рассказывать ему подробности своей интимной жизни «на гражданке». Его собеседник, по всей видимости, заинтересовался и внимательно слушал.
– Я не стал долго церемониться, – донеслись до меня слова Хованского, – и говорю: – Становись раком! – Ну, и она беспрекословно встала на четвереньки.
– Как? – спросил Султанов. – Расскажи-ка подробней!
– Ну, она встала на колени, руки согнула в локтях и опёрлась локтями о пол. Манда при этом вывернулась, ну…и я…это…с мандражом напялил её на свой член!
– Что-то маловато нас собралось? – спросил я вдруг ребят. – Я думал тут будет человек, этак, пятнадцать… А нас всего десять… Да и Степченкова что-то нет!
– Хватит! – одёрнул меня Коваль. – Нас вполне достаточно! Да и что Степуч такого для тебя сделал, чтобы его сюда звать?
– Нам больше достанется! – подтвердил Крючков. – Чем меньше народу, тем больше кислороду!
– Никто, по крайней мере, не донесёт «роже»! – согласился с товарищами Грицкевич. – Здесь все свои!
Попойка продолжалась.
Двух бутылок «белой», конечно же, было недостаточно для десятерых парней, но когда Коваль стал извлекать на свет бутылки с вином, настроение у солдат поднялось.
– Всем хватит! – радовался Крючков.
– Даже завтра на опохмелку будет! – вторил ему Султанов.
Вдруг из коридора донёсся крик дневального: – Дежурный! На выход!
Воины затихли.
– Кого это несёт нелёгкая? – шёпотом спросил Преснов. – Уж не из Политотдела ли…гандон какой припёрся?
В это время в дверь теплушки постучали три раза – условный знак! Коваль достал из кармана ключ и открыл дверь.
– Это я, – сказал дневальный Кобаев. – Тут пришел дежурный по части капитан Коровин и вместе с дежурным по роте отправился считать спящих солдат…
– А, Коровин! – усмехнулся Коваль. – Ну, это не страшно. Вы тут сидите себе спокойно, а я сейчас приду, – он махнул рукой товарищам. – Дайте-ка мне бутылочку винца, стакан, огурец и кусок хлеба. Да положите всё это в пакет. Ага, вот так!
И он вышел в коридор.
Крючков хотел закрыть дверь, но Кобаев упёрся в неё руками и не уходил. – Ребята,  ну, дайте хоть стаканчик «красненькой»! – жалобно пробормотал он.
– Так ты ж у тумбочки стоишь, долбойоб! – упрекнул его Крючков.
– Да гуй с ним! Пусть выпьет! Не расклеится же он от одного стакана? – посочувствовал Кобаеву Султанов.
– Ладно, – согласился Крючков. – Налей-ка ему, Вася, полную кружку!
– Спасибо, Валера! – поблагодарил Крючкова дневальный и одним махом опорожнил кружку.
– На – огурчик! – предложил я.
– После первой не закусываю! – отрезал Кобаев и закрыл за собой дверь.
– Ну, что, давайте ещё по маленькой? – предложил Преснов. Хованский разлил всем вино. Выпили. Закусили.
– Ну, как отдохнул? Расскажи-ка нам? – попросил меня Грицкевич.
Я, чувствуя лёгкое опьянение, уселся поудобней и начал своё повествование от покупки билета до Брянска и поездки в почтовом поезде до возвращения в часть.
Я умел интересно и увлекательно говорить, и все внимательно слушали меня.
После моего рассказа воины некоторое время молчали, обдумывая услышанное.
– Да и нахер такой отпуск? – пробормотал, наконец, Султанов.
– Хорошо, что мне не пришлось этого испытать! – поддакнул Грицкевич. – Оказывается, это не отдых, а одна нервотрёпка!
– Надо было дать бистюлей тем гандонам на вокзале! – сказал Крючков. – Ишь, полезли без очереди!
– А ты стоял бы в очереди? – усмехнулся Грицкевич.
– Нет, я никогда не стою в очередях! – воскликнул Крючков и выпятил грудь. – Пусть мне только кто помешает!
В это время в дверь тихонько постучали. Я открыл. Вошли Коваль и дежурный по роте старший сержант Чистов.
– Что, Сычев, пьянку развязал?! – пробурчал с усмешкой Чистов. – Ну, завтра я тебе за это устрою!
– Петь, не бисти! – осадил его Крючков. – Хочешь выпить, так садись! А не хочешь – скатертью дорога!
– Да ладно тебе, я пошутил! – ответил Чистов. – Наливайте!
Опустошив стакан и закусив, дежурный по роте подсел к Хованскому и стал внимательно слушать рассказы Василия «о жизни». Все остальные молчали, и было хорошо слышно, как Хованский с возбуждением описывал свои любовные подвиги: то ставил «раком» свою очередную возлюбленную, то овладевал ею стоя или лёжа…
Я зевнул. – Ну, что там получилось с Коровиным? – спросил я Коваля. – Чего это он попёрся в спальное помещение?
– Видишь ли, у капитана очень острый нюх на выпивку! – ответил Коваль. – Где бы ни случилась попойка во время его дежурства – он тут как тут!
– Обошлось без скандала? – улыбнулся я.
– Само собой разумеется, – кивнул головой Коваль. – Я отнёс пакет в канцелярию, а потом пошёл в кубрик. Там ходили от кровати к кровати Коровин и Чистов. Капитан что-то записывал в свой блокнот. Я понял, что это для видимости, и подошёл к ним. Коровин буквально набросился на меня: – Где это ты болтаешься?! – А я ему: – Да вот, винцо попиваю! – Ну, он тут сразу успокоился и говорит: – А есть ещё? – Я ответил: – Пойдёмте в канцелярию! – Мы вошли туда вдвоём. Я достал бутылку «Портвейна». Ну…и дежурный осадил пару стаканов, после чего ушёл к себе на «капэпэ» – спать. Вот и всё!
– Как же он будет после этого дежурить? – удивился я. – Ну-ка, два стакана выпил!
– А что такое два стакана для здорового мужика? – улыбнулся Крючков. – Разве я не прав, Петь? – Он толкнул локтем в бок Чистова.
– Прав, прав, Валера! – ответил тот, опрокидывая ещё один стакан.
– Да сколько его тут у вас? – поморщился Грицкевич. – Тут, наверное, на всю роту хватит вина? Так можно до смерти упиться!
– А кто тебя заставляет?! – возмутился Крючков. – Не хочешь – не пей! А ты, Вася, – обратился он к Хованскому, – не наливай больше никому! Пусть каждый сам себе наливает! За шиворот лить не будем!
– Может, песни будем петь? – предложил вдруг Султанов. – А то так весело на душе стало!
– Да ты что?! – рассердился Чистов. – А если мимо казармы пройдёт кто-либо из Политотдела? Что тогда? Вам, гандонам, по выговорешнику, а мне, сержанту, света белого не видать!
– Ладно, бросьте вы спорить! – перебил я ребят. – Устроили базар как в очереди у билетной кассы!
– Во, Чистов, – спросил вдруг Крючков, – а ты встал бы в очередь?
– В какую очередь? – переспросил его товарищ.
– Ну, скажем, там…за колбасой или билетами…
– За кого ты меня принимаешь? – засмеялся Чистов. – Да чтобы я, столь серьёзный человек, стал стоять в очередях?! Это невозможно!
– Так говорят все, – возразил Коваль, – однако суть дела не меняется: очереди как были, так и остались! Значит, стоят в них люди!
– Встанешь, когда захочешь есть! – буркнул Султанов. – Не от хорошей жизни люди целыми днями толпятся в очередях!
– А мне думается, – покачал головой Крючков, – что наши люди будут давиться в очередях, даже если станут продавать говно в банках! Просто наши граждане не могут жить без очередей, потому как дурачки!
– Хорошо тебе, этакому здоровенному лбу, говорить такое! – улыбнулся Грицкевич. – В нашей стране, у кого кулак больше, тот и прав! Но ведь не все же такие сильные? Как же тогда быть остальным?
– Значит, ты считаешь, – вмешался я, – что наши люди стоят в очередях только из жизненной необходимости и нужды?
– Да, именно так! – согласился Грицкевич.
– Но тогда как же очередь в мавзолей? – улыбнулся я. – Тут, по-моему, нет никакой жизненной необходимости!
Грицкевич с недоумением посмотрел на меня.
– Ну, тут, видишь, дань уважения…, – пробормотал он.
– Но причём же тогда жизненная необходимость? – рассмеялся Крючков. – Вот тут-то как раз и подтверждается моя мысль, что наши люди – просто дурачки! Выставили на обозрение покойника – и, пожалуйста, сразу же столпились в самую большую очередь в мире! Это что, они там с голоду стоят, что ли?
– Ну, не надо мерить всех одним аршином! – рассердился Преснов. – Я вот всю жизнь прожил в Москве и ни разу не был в мавзолее! Пускай там разные раздолбаи стоят в очередях… Я себя к таким не отношу!
– Я тоже никогда не ходил в мавзолей! – бросил Султанов. – Что мне там делать? Это всё провинция! Так сказать, туристы!
– Ну, так если провинция, значит, обязательно дурачки?! – возмутился Чистов. – Да мне этот ваш мавзолей сто лет не надо! Хоть я и провинция!
– Да и я видал этого Ленина, – поддержал Чистова Хованский, – в гробу, в белых тапках!
Я переглянулся с Ковалем. Установилась тишина.
– Ну, ладно, ребята, пойдёмте-ка спать! – распорядился вдруг Крючков. – А то мы так просидим, пожалуй, до самого утра!
– Оставь там граммочку на опохмелку, – сказал Преснов. – Завтра же голова разболится!
– Какое там завтра? – усмехнулся, глянув на часы, Коваль. – Уже, пожалуй, сегодня: сейчас почти час ночи!
После этих слов воины стали подниматься со своих мест и поспешно покидать «сушилку».
Я, как всегда, после выпивки проворочался с боку на бок на постели, пока дневальный не прокричал «подъём!».

15. СПИСАНИЕ КОНСЕРВОВ

Утром я на зарядку не пошёл, а сразу же забежал в умывальник. «Старики» не обратили на мой поступок никакого внимания, а начальства в казарме не было.
…После завтрака я прибыл в штаб, где меня уже ждал лейтенант Шостаковский.
– Ну, здравствуй, товарищ Сычев! – улыбнулся он. – С возвращением, как говорится, в родные пенаты!
– Спасибо, товарищ лейтенант! – ответил я. – Ну, как тут у вас? Всё в порядке?
– Да всё, вроде бы, в порядке. Но есть неприятность!
– Какая?
– Майор Горбунцов засёк кладовщика Соловчука в самоволке!
– А почему же ничего не сказали мне об этом в роте? – удивился я. – Это же весьма скандальное дело!
– Дело в том, что Нестеров «замял» эту историю… Понимаешь?
– Каким образом?
– Само собой разумеется, консервами!
– Так что, теперь опять придётся списывать их?
– Придётся! – кивнул головой Шостаковский. – Причём немалое количество!
– Сколько?
– Килограммов пятьдесят!
– Милые мои! – возмутился я. – Да это же сколько будет банок?
– Много, товарищ Сычев, – грустно сказал начпрод, – но что ж поделаешь, если нужно?
– И всё из-за этого гандона Соловчука? – спросил я со злостью. – Ещё и года не прослужил, салага, а ему уже водочку подавай!
Тут я вспомнил, как сам однажды посылал Соловчука за водкой и остановился…
– Да не за водкой он ходил, товарищ Сычев, – возразил Шостаковский. – Он тут девку себе завёл… Понимаешь?
– Час от часу не легче! – воскликнул я. – Так он что, совсем обнаглел?!
– Да ладно. Что было, то было! – успокоил меня начпрод. – И не во всём виновен Соловчук. Это я насчёт списания. Видишь ли, тут консервы понадобились кое-кому повыше. Неужели ты думаешь, что Нестеров стал бы так дорого платить за своего кладовщика? Они долго торговались с Горбунцовым и сошлись на десяти банках… Майор требовал больше, но Нестеров сказал, что это вымогательство и он будет жаловаться товарищу Прудникову. Тут Горбунцов понял, что «перегнул палку» и согласился с условиями Нестерова.
– Но всё равно пятьдесят килограмм – это очень много! – сказал я, смягчившись. – Это больше ста пятидесяти банок! По накладным всё будет видно, особенно при переводе в мясо!
– Придётся, видимо, списывать по нескольку раз, – сказал задумчиво Шостаковский.
– А может осуществить списание без накладных? – спросил я.
– А как? Я таких способов не знаю!
– Ну, давайте спишем их по акту, скажем, как естественную убыль!
– Консервы в металлических банках?
– Ну, и что?
– Но для этого ведь нужно соответствующее основание?
– Так давайте поднимем наши директивные документы! В них мы наверняка что-нибудь найдём! В конце концов, разве вы не знаете, что представляют собой решения нашего правительства или министерства обороны? Да ведь там один документ противоречит другому! Их можно читать и трактовать так, как вам заблагорассудится!
– Да это – мысль! – согласился Шостаковский. – Надо поднять все руководящие документы! Думаю, что мы действительно найдём там что-нибудь полезное!
…Постепенно подходил к концу март. Снег уже сошёл к двадцатому числу, и я возвратился из отпуска, когда от зимы остались только одни воспоминания.
Конец марта был на редкость тёплым. Несмотря на то, что солнце не часто освещало унылую ржаво-серую землю, дожди почти не выпадали. Когда же наступил апрель, и рассеялись свинцовые облака, стало по-настоящему солнечно и в природе, и в душах людей. Как бы в ответ на весенний призыв к активности, я усилил свою мыслительную работу. После тщательного изучения всех директивных документов о работе продовольственного снабжения я нашёл, наконец, необходимую бумагу – приказ наркома обороны ещё аж от тысяча девятьсот сорок седьмого года! Оказывается, этот акт до сих пор действовал! Впрочем, в штабе воинской части хранились очень многие документы, не утратившие своей законодательной силы ещё чуть ли ни с тысяча девятьсот семнадцатого года! Как в своё время верно я отметил, руководящие документы в самом деле были настолько запутанными, противоречивыми, расплывчатыми по смыслу, что их можно было трактовать как угодно, а это открывало огромные просторы для мошеннической деятельности.
– Вот, смотрите, товарищ лейтенант, – сказал я начпроду, – перед вами приказ наркома обороны. Здесь подробно освещаются вопросы, связанные со списанием любых материальных ценностей.
– Да, но что этот приказ даёт?
– Как что? – усмехнулся я. – Здесь подробно расписаны нормы естественной убыли на продукты, сообразно срокам их хранения.
– Но ведь в приказе ничего не сказано про консервы?
– Пожалуйста, посмотрите внимательней. В самом деле, слово «консервы» в приказе отсутствует. Но зато есть фраза «мясо» и «мясопродукты»!
– Да, но это имеется в виду мясо…там…колбаса, ветчина… Свежие продукты и копчёности!
– А может быть имеются в виду «консервы мясные»? – улыбнулся я. – О каких копчёностях, колбасе и ветчине может идти речь в армии? Да этих продуктов нет в магазинах и на «гражданке»!
– Ну, не знаю, – сказал с сомнением Шостаковский, – трактовка уж больно уязвимая… Да и приказ очень старый. Чуть ли не времена Ивана Грозного. Думаю, этот документ не подойдёт!
– А я считаю, что именно этот приказ и нужен! – настаивал я. – Хотя бы из-за его расплывчатости. Посмотрите, другие бумаги несколько хитрей. Хотя и к ним можно найти подход! Но этот документ – просто подарок! Да и что говорить об его давности, коль скоро он не отменён! Значит, действует!
– Надо поговорить с Нестеровым, – задумчиво молвил начпрод. – Уж Валентин Иваныч – опытный в таких делах человек! У него настоящее чутьё на опасность. Он не подведёт!
Нестеров, пришедший вечером в продслужбу, с интересом воспринял моё предложение. – О, вот это уже научный подход! – обрадованно воскликнул он после того, как я рассказал о сути дела. – Давай-ка сюда приказ!
Ознакомившись с содержанием документа, заведующий продскладом подмигнул Шостаковскому: – Вот молодец Сычев! Да это – настоящее «золотое дно»!
– Но ведь тут не всё так гладко, – возразил Шостаковский. – Смотрите, Валентин Иваныч, здесь не сказано, что нужно списывать именно мясные консервы?
– Что ты, лейтенант? – улыбнулся Нестеров. – А разве тут сказано, чтобы не списывать мясные консервы? Вот в чём зацепка! Товарищ Сычев совершенно прав! Зачем мы будем списывать консервы за счёт солдатского желудка, когда есть документ, позволяющий свободно списывать продукты за счёт государства? Тут и в моральном плане всё в порядке! И что самое главное, это ещё более выгодное дело в количественном отношении!
– Почему? – нахмурился начпрод.
– Да потому, что теперь можно списывать консервы не по десять-двадцать жалких килограммов, а сразу по пятьдесят и больше! А это значит, произведём раз в год списание – и порядок: не надо потом трепать нервы. Консервов вполне хватит на целый год для всех: от нас до более высоких лиц! – воскликнул довольный Нестеров и снова стал перечитывать приказ.
– Есть тут, конечно, и негативные моменты, – сказал он с грустью спустя несколько минут и положил документ на стол. – Здесь говорится о сроках хранения в неделях и месяцах… А кто же запасает консервы на такой короткий срок?
– Вот это я и имел в виду, – оживился Шостаковский. – Здесь явно идёт речь о скоропортящихся продуктах, а не о консервах!
– Да подожди ты! – рассердился Нестеров. – Интересную ты, понимаешь, занял позицию! Вместо того чтобы искать возможность как преодолеть возникающие у нас трудности, ты занялся защитой собственных предрассудков! Ведь не так давно сам осуждал за это товарища Сычева? А теперь, когда он пошёл по правильному пути, «вставляешь ему палки в колёса»!
– Вы неправильно меня поняли, Валентин Иваныч, – примирительно заговорил Шостаковский. – Я просто так хочу устроить дело, чтобы не было никакого криминала! Понимаете?
– А какой у нас может быть «криминал»? – возмутился заведующий продскладом. – Мы же ничего не воруем! Всё у нас делается на законном основании. Вот спишем естественную убыль и, тем самым, очистим склад от ненужного излишнего продовольствия! На основании приказа министра обороны, неважно, что он раньше назывался наркомом, мы составим акт на списание консервов и комиссийно всё оформим. Кто у нас там председатель комиссии? Тащилин? Ну, вот, пусть он и проверяет законность нашего списания! А уж если подпишет соответствующий акт, пусть сам и отвечает за то, что мы списали! Это не наше дело!
– Да, но мы ведь – специалисты! – возразил Шостаковский. – Что знают все члены комиссии о порядке списания материальных ценностей? Они распишутся, даже не читая. В крайнем случае, заартачится только один Тащилин, да тут позвонит Прудников, и он безоговорочно уступит… Всё, как вы понимаете, зависит от нас!
– Что ты всё упираешься?! – вновь рассердился Нестеров. – Боишься ответственности? Так ты тут будешь совершенно не причём! Я же говорю: пусть отвечает соответствующая комиссия. Хотя, кто тебе сказал, что вообще кто-то будет отвечать? Или ты не знаешь наши порядки? Да все эти приказы для того и пишутся, чтобы их именно так использовали! Думаешь, там чиновники не знают, – он поднял правую руку вверх, – что делается на местах? Да всё у нас взаимосвязано! «Рука руку моет»! Не зря мы периодически отсылаем в главк подарки! А те, само собой разумеется, в министерство! Да если бы в Москве хотели нашей крови, – завскладом махнул рукой, – они давно бы уже нас отсюда просто вышвырнули! Или ты не знаешь наших законов и правосудия? У кого сила и власть – тот и прав! Будь ты хоть сто раз справедливый и принципиальный – согнут в бараний рог! Всегда найдут повод для расправы. А если ты будешь вести себя обычно, списывать, скажем, помаленьку то или иное добро, делиться кое с кем, никто тебя не обидит! Даже будешь поощрён! Понимаешь?
– Да всё это я понимаю, – кивнул головой Шостаковский, – но хочется, чтобы всё было, как говорится, «без сучка, без задоринки»! Чтобы не к чему было придраться…
– А кто будет придираться? – усмехнулся Нестеров. – Если бы ты действительно стал всё делать «без сучка и без задоринки», тогда придрались бы все, кому ни лень! А коли ты будешь вести себя так, как принято в этом мире, кому ты будешь нужен?
– Знаете что, Валентин Иваныч, – вмешался я в разговор. – А что тут плохого, если в приказе определены небольшие сроки хранения мясных продуктов? Значит, мы можем списывать довольно большое количество консервов, ибо они хранятся у нас свыше года. Смотрите, здесь в таблице есть графа «свыше года». А это – самый большой процент!
– Вот! – кивнул головой Шостаковскому завскладом и показал пальцем на меня. – Учись! Это – настоящий хозяйственник! Это – будущий опытнейший руководитель! Он не разглагольствует, а ищет пути решения трудных задач!
Шостаковский смутился.
– Да что вы, Валентин Иваныч, – улыбнулся я. – Какой из меня хозяйственник? Я просто хочу сделать всё как можно лучше!
– Ладно, не скромничай! – сказал Нестеров. – Лучше посмотри, вернее, прикинь, сколько мы сможем списывать ежегодно консервов по графе «свыше года».
Я взялся за арифмометр.
– Ну, двести, или даже двести пятьдесят килограммов…, – сказал я после недолгой паузы.
– Двести пятьдесят килограммов! – подскочил Нестеров. – Вот это да! Какая удача! Друзья мои, вы не представляете себе, какое открытие мы сделали! Молодцы! Вот это дело! Пойду немедленно доложу товарищу Прудникову! – И он выбежал из кабинета.
– Вот ещё! Зачем обо всём докладывать заместителю командира? – возмутился я.
– Каждому хочется выслужиться перед начальством! – пробормотал Шостаковский. – Небось, будет там говорить Прудникову, что сам сделал такое открытие! Впрочем, у них там свои отношения… Думаю, Валентин Иваныч сам знает, что ему нужно делать, а что нельзя!
Я достал бланки накладных и стал заполнять их.
Неожиданно вернулся заведующий продскладом. – Костя! – крикнул он. – Бери приказ и иди со мной: товарищ подполковник приглашает тебя к себе!
Шостаковский подскочил: – А как же я?!
– Посидите и подождите нас здесь, товарищ лейтенант! – сухо ответил Нестеров. – Мы скоро вернёмся и всё расскажем.
Я, ведомый завскладом, хотел вначале постучать, прежде чем войти в кабинет военачальника, как это предписывалось ритуалом, но Нестеров с силой распахнул дверь и, буквально, втолкнул меня внутрь.
– Садитесь, товарищ Сычев! – быстро сказал Прудников, как бы давая понять, что условности здесь ни к чему.
Я уселся на один из расположенных вдоль стены стульев, а Нестеров устроился на стуле напротив начальника тыла.
Подполковник Прудников улыбнулся. – Как вам пришло это в голову, молодой человек? – обратился он ко мне. – Неужели вы сами, без чьей-либо помощи, дошли до этого?
– Ну, я, конечно, советовался с товарищем Шостаковским, – пробормотал я.
– С каким там Шостаковским? – пренебрежительно махнул рукой Прудников. – Да разве он способен стратегически мыслить? Я ещё тогда, при списании свиней, засомневался в нём… Не его это была мысль! Это ты, товарищ Сычев, придумал! Это твоя заслуга!
– Ну, что вы, товарищ подполковник, – смутился я, – разве может один человек иметь столько заслуг? Во многом, это заслуги моих руководителей, в том числе и товарища Нестерова…
– Нестеров – хороший тактик! – кивнул головой Прудников. – Но вот стратегом он не является…
– Малость подучиться бы, да война не дала! – вставил завскладом.
– Да, – продолжал Прудников, обращаясь ко мне, – а ты – прирождённый хозяйственник! Тебе бы и работать начальником продснабжения! А? Как моя мысль?
– Я же простой солдат? – возразил я.
– Ну, и что? – улыбнулся подполковник. Когда-то мы все были простыми солдатами. Закончишь службу, пошлём тебя на офицерские курсы и вернёшься к нам в часть уже начальником продснабжения…
– А как же Шостаковский? – спросил я.
– А это уже не твоя проблема, – ответил Прудников. – Россия – страна большая. Найдём ему где-нибудь место. За это можешь не беспокоиться. Ну, как, подумаешь о моём предложении?
– Так точно! Подумаю! – пробормотал я, озадаченный.
– Ну, можете идти, – весело сказал военачальник. – Составляйте первый акт на списание. Там посмотрим, что получится!
– Есть! – ответили в один голос мы с Нестеровым и вышли в коридор.
– Смотри! – сказал заведующий складом перед дверью продслужбы. – Шостаковскому – ни слова! Не надо расстраивать его! Он и без нас знает, что Прудников не любит его!
– Ну, как дела? – спросил без энтузиазма начпрод, когда мы вернулись. – Одобрил Прудников это списание?
– Да, одобрил, – ответил я. – Он даже обрадовался и всех похвалил!
– И меня?
– И вас, товарищ лейтенант, – быстро сказал Нестеров. – Он высоко оценил работу всей продовольственной службы!
– Ну, и слава Богу! – вздохнул Шостаковский. – Тогда всё в порядке!
– Когда подготовить акт? – спросил я. – Может быть уже завтра?
– Нет, постарайся набросать черновик сегодня, – сказал завскладом. – Ты же слышал, что Прудников распорядился не затягивать это дело?
– Хорошо, – кивнул я головой. – Сразу же после обеда составлю черновик…
– Ну, а потом посмотрим и примем решение, – одобрил сказанное Шостаковский.
После обеда я довольно быстро справился с поставленной задачей. Вычислить количество списанных консервов не составило труда. Тем более что все цифры были в наличии. Оставалось только перевести проценты в килограммы. Я набросал на листок все необходимые данные и приступил к оформлению накладных.
Не успел я переговорить с начпродом, как явился Балобин. – Ты поступил по отношению к нам неуважительно, как будто мы салаги! – возмутился он прямо с порога.
– Если бы не «старики», – ответил я, – вы были бы приглашены. Но не я составлял списки всех участников!
– Ладно, не «вешай мне лапшу на уши»! – сказал Балобин. – Если бы ты настоял, вряд ли кто из «стариков» стал бы спорить!
Я не ответил, потому что Балобин был прав, однако не считал ошибкой такое пренебрежение к своим товарищам. – На кой они мне чёрт нужны за столом? – думал я. – За что я должен угощать их?  За былую подлость?
Тем не менее произошедшее ещё больше обозлило моих сверстников. Внешне они, вроде бы, никак не проявляли свою ненависть, но я чувствовал, что обстановка вокруг меня осложняется!
И вот как-то во время следования строем на обед уже перед самым входом в столовую я неожиданно почувствовал, как кто-то сильно ударил меня ногой сзади по сапогам. Больно не было только благодаря толстой коже яловых сапог. Я резко обернулся. По ногам обычно били «молодых» воинов. Это было как-бы знаком неуважения к кому-нибудь из них. Но с «черпаками» так не поступали! Это являлось нарушением неписанных законов и грубейшим оскорблением! – Кто ударил?! – громко спросил я, не обращая внимания на приближение дежурного по части. Возникла некоторая сумятица, поскольку в этот момент Лазебный остановил роту.
– Эй, вы там! Стали нормально! – крикнул замкомвзвода и скомандовал: – Смирно! Равнение налево!
Пока он рапортовал, я думал. – Сзади шли одни «молодые». Как они осмелились? Вот наглецы!
Но тут я вспомнил, что не заметил, кто шёл в последней шеренге. – Должно быть «старик», ведь «старики» часто замыкают строй?
Когда солдаты побежали в столовую, я замедлил шаг и внимательно осмотрел всех бежавших. «Стариков» среди них не было! Вместе с «молодёжью» в самом хвосте пробежал и штабник Семёнов. Сначала я не заподозрил его, но когда все сели за стол, и я встретился взглядом с писарем из «секретки», мне стало ясно всё: Семёнов смотрел на меня вызывающе, с откровенной ненавистью.
После обеда я подошёл к нему. – Это ты ударил меня сзади по ногам, Андрей? – спросил я.
– Да, я! – ответил с ухмылкой тот.
– Почему?
– Просто так. Хотелось поставить тебя на место!
– А что, я не на своём месте?
– Ты слишком вознёсся! – буркнул со злобой Семёнов. – Ничего вокруг себя не замечаешь! Завёл «шашни» со «стариками», как будто мы тут не люди!
– Не понимаю, какие ко мне могут быть претензии? – возмутился я. – Я разве тебе что-нибудь должен?
– Мне-то ты не должен. Но помимо меня тут есть и другие ребята. Ты забываешь, что мы уже через месяц с небольшим станем «стариками» и ведёшь себя по отношению к нам, как к «молодым»!
– Это неправда, – возразил я. – Я отношусь ко всем вполне дружески, а вот приглашаю за стол только тех, кто мне нравится! Это моё дело! Понял?
– Нет, не понял! Наступит время, и ты будешь жалеть, что не хотел дружить с нами! Погоди, вот оборзеют «молодые» – а их много! – тогда будешь знать! Никто из «стариков» за тебя не вступится!
– Ах, вот ты чем решил меня напугать! – усмехнулся я. – Ну, я этого не боюсь! Пережил не таких «стариков», переживу и вас! Ишь ты, как осмелел! А скажи, где ты был, когда свирепствовали Выходцев и Золотухин? Что же ты тогда отсиживался, коли такой смелый?
– Там, где я был, меня уже нет! – ответил с гордостью Семёнов. – А вот где ты вскорости будешь, мы ещё увидим!
– Ну, что ж, увидим! – сказал я и отошёл от обидчика.
А тут мне позвонил Шкорбатовский и предложил встретиться. Я  как раз вспомнил о разговоре с Семёновым..
– Может написать на него донесение? – подумал я. – Вот он и будет там, где хочет!
Но врать не хотелось. Тот никогда не высказывал антисоветских взглядов и даже вообще был равнодушен к политике. Однако имелась «зацепка». Писарь из «секретки» был родом из Литвы… Я об этом и сообщил «особисту».
Вечером ко мне в штаб пришёл Коваль. Выглядел он подавленным и апатичным.
– Что с тобой, Любомир? – спросил я. – Тебе что, нездоровится?
– Дело очень плохое, – ответил Коваль. – У меня большое личное горе: от меня ушла жена!
– Да ты что?!
– Вот, смотри, – Коваль протянул мне письмо – небольшой листочек бумаги. На нём крупным женским почерком было написано: – Дорогой Любомир! Прости, что так получилось, но я не хочу и не могу врать! Я нашла любимого человека, который старше меня по возрасту. Наши отношения были ничем иным, как мимолётным увлечением. Поэтому ещё раз прошу, прости меня за то, что я вынуждена расторгнуть наш брак. Елена.
– Видишь, что случилось? – пробормотал Коваль. – Вся моя жизнь пошла прахом!
– Как же так? – возмутился я. – Разве могут вас заочно развести? Надо же, наверное, чтобы тебя вызвали в суд?
– Какой там суд! – горько усмехнулся Коваль. – Или ты не знаешь наши суды? Кто больше дал, тот и прав! И тем более по бракоразводным делам! Разведут по одному лишь её заявлению!
– Но всё-таки лучше было бы с ней встретиться!
– А как? – покачал головой Коваль. – Я же на службе! Кто меня отпустит?
– А может разрешат, дадут отпуск? Напиши рапорт!
– Бесполезно, – уныло промолвил он. – Я же говорил с Фельдманом, и он не стал мне врать. Так и сказал, что из-за этого никто мне отпуск не даст!
– Но ты всё же подай рапорт!
– Ладно, там увидим, – буркнул Коваль и посмотрел на меня. – У тебя нет сейчас денег, Костя?
– Немного есть… А сколько тебе нужно?
– Ну, рубля четыре. Хочу взять бутылку!
– А, столько наберётся, – пробормотал я. – Вот, возьми пять рублей!
– Спасибо! – сказал Коваль и выбежал из кабинета.

16. ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН

На другой день накануне следования на обед я заметил, что мои сверстники, собравшись в кучку в казарменном коридоре, что-то энергично обсуждают. Увидев меня, они прекратили разговоры и тотчас разошлись. Один Семёнов, стоявший в центре, остался на месте и с ненавистью посмотрел на меня. Я вспомнил разговор со Шкорбатовским. – Неужели принял меры? Да так быстро? – подумал я, но тут же успокоился. – Навряд ли. Времени для этого было мало…
Однако после обеда ко мне в штаб зашёл Хованский. – Я хочу с тобой поговорить, Костя, – сказал он.
– Ну что ж, присаживайся, – я показал на стул.
– Видел перед обедом толпу ребят? – спросил Хованский.
– Видел.
– Они обсуждали сегодняшнее происшествие, случившееся в штабе…
– Какое? Я что-то ничего не слышал!
– Внешне ничего такого не произошло. Только вот начальник секретной части прапорщик Маринин выгнал из штаба этого полулитовца Семёнова!
Мне стало ясно всё, однако я сделал вид, что ничего не понял. – Как он его выгнал? – спросил я с деланным изумлением.
– Пришёл и сказал, что ты, дескать, Андрей, видно много языком болтаешь, вот и предложили тебя убрать…
– А кто предложил?
– Ну, судя по словам Семёнова, он ничего об этом не сказал. Вероятно, Политотдел.
– Ты думаешь, Политотдел?
– Наверное, но Семёнов рассказывает всем, что это твоя работа!
– Почему?
– Он говорит, что недавно крупно с тобой повздорил, и вот ты, якобы, ему отомстил!
– Ну, что ж, – улыбнулся я, – пусть тогда так и считает. «Знает кошка, чьё сало съела»!
– Так что, ты в самом деле ходил в Политотдел? – удивился Хованский.
– Нет, не беспокойся, – кивнул я головой, – в Политотдел я не ходил. А что касается догадок Семёнова, то пусть думает обо мне, что хочет. Я плевать хотел на его мнение! Он меня, Вася, так оскорбил недавно в присутствии «молодых», что я его теперь просто ненавижу!
– А что такое?
– Да он ударил меня сзади по ногам, когда мы шли строем в столовую!
– Вот, гад! Что же ты мне об этом не сказал? Я бы ему начистил рожу!
– Я сам разберусь, Вася. За это не беспокойся. Спасибо, что рассказал мне про семёновские сплетни!
– Да не за что!
После этого разговора я отправился в учебный батальон, чтобы подписать акт о списании мясных консервов. Все члены комиссии уже расписались, отсутствовала только подпись председателя. Прежде чем идти, я позвонил и узнал, что подполковник Тащилин на месте.
Однако не так просто было попасть на приём к видному военачальнику.
– Подожди, – сказал секретарь комбата батальонный писарь ефрейтор Жаренков, – сейчас у товарища Тащилина совещание.
– А может я подойду позже? – спросил я. – У меня ведь много работы, а сидеть часами нет возможности…
– Да вряд ли придётся долго ждать, – успокоил меня писарь. – Совещание уже идёт с полчаса. Ещё десять-пятнадцать минут – и всё! Посиди тут!
– Ну, если десять-пятнадцать минут, тогда можно, – согласился я.
Я уселся на предложенный стул, и мы разговорились. Жаренков вспомнил службу в учебном батальоне: он был моим сверстником, только служил в первой учебной роте.
– Хорошо, что я в своё время отказался от сержантских лычек, – сказал писарь. – Вон, посмотри, где теперь эти сержанты? Кто в Казахстане, кто в грязном Первомайске! И ответственность у них какая!
– Да, сержантом быть малоприятно, – согласился я. – Однако же, почему-то большинство охотно рвётся к власти…
– Это у людей в крови! – улыбнулся Жаренков. – Власть они очень любят! Мне же, слава Богу, этого не надо. Дослужить бы, да – домой! Ты, видимо, тоже такого же на этот счёт мнения?
– С чего ты это взял?
– Ну, пошёл же ты в штабные писаря…
– Да это же чистая случайность!
– Говори!
– Да, представь себе. Меня просто пригласили работать в штаб.
– Кто пригласил?
– Один «старик». Нужно было готовить кого-то на место уходившего на дембиль писаря-«деда». Ну, вот никак не могли подыскать желающего и предложили мне.
– У меня всё было проще, – улыбнулся Жаренков. – Я подружился с начальником штаба батальона майором Слышкиным. Вернее, мои родители. Они приезжали на присягу и познакомились с ним. Пригласили его в ресторан. Посидели-поговорили. Предложили ему съездить летом к нам в Ригу, отдохнуть на взморье…
– И он согласился?
– Конечно, – засмеялся Жаренков. – Кто же откажется? Вот он и взял меня к себе в писари. Теперь мы не просто начальник и подчинённый, а настоящие друзья! – И батальонный писарь надулся от гордости.
В это время открылась дверь кабинета комбата, и в приёмную стали выходить офицеры.
– Вот видишь, кончилось совещание! – обрадовался Жаренков. Я посмотрел на часы. – Ого, почти полчаса отсидел! – буркнул я, встал и уже хотел зайти к комбату, но батальонный писарь остановил меня: – Подожди! Так не годится! Нужно сначала доложить!
Вернувшись, Жаренков снова указал мне на стул. – Посиди, – сказал он, – сейчас комбат закончит работу и примет тебя!
– Но я ведь сам на работе, Валера! – возмутился я. – Я же пришёл не по личному делу!
– Лучше не зли комбата, – успокоил меня батальонный писарь. – У него что-то сегодня плохое настроение…
Пришлось отсидеть ещё полчаса за пустой болтовнёй. Наконец, я не выдержал и воскликнул: – Знаешь что! Я ведь принёс на подпись акт для утверждения его самим командиром полка! Если я не успею это сделать до обеда, то получу нагоняй! Это распоряжение подполковника Прудникова!
– Но порядок есть порядок! – развёл руки Жаренков.
– Нет! – разозлился я. – Пожалуй, я войду и без разрешения! – И я ринулся к двери.
Подполковник Тащилин сидел за столом и что-то писал.
– Разрешите, товарищ подполковник?! – прокричал я. – Меня направил к вам товарищ Прудников!
– Я же говорил, чтобы подождал! – рассердился Тащилин. Его лысый лоб покраснел. – Невелика персона, мог бы и посидеть!
– Ясно, товарищ подполковник, – пробормотал я. – Так мне и доложить об этом подполковнику Прудникову?
– О чём? – сурово вопросил комбат.
– О том, что вы отказываетесь меня принять!
– Какая наглость! – взревел Тащилин и стал осыпать меня потоками грубой брани.
Наконец, он исчерпал весь свой словесный запас и успокоился.
– Так я могу идти? – спросил я невозмутимо.
– Подожди. Что у тебя?
– Вот акт на списание, – ответил я и протянул бумагу.
– Так-так, – сказал Тащилин. – Значит, списываете триста пятьдесят килограммов мясной тушёнки?
– Так точно!
– Вижу, тут уже расписались все члены комиссии, – продолжал комбат. – Видимо, всё проверили. Однако вы неправильно написали моё звание!
Я подошёл ближе. – Как неправильно? – удивился я. – Вот, смотрите, «председатель комиссии подполковник Тащилин»…
– Не надо мне читать! – поморщился комбат. – Ты разве не видишь, что тут написано только «подполковник», а где слово «инженер»?
– Так вы – подполковник-инженер?
– Вот именно!
– А какая разница? – покачал я головой. – Подполковник или подполковник-инженер? Разве от этого изменится суть акта?
– Отставить! – заорал Тащилин. – Марш допечатывать! Я не потерплю искажения моего звания в официальных документах!
– Есть, товарищ подполковник! – крикнул я и направился к выходу.
– Послушай, Валер, – спросил я Жаренкова, оказавшись в приёмной, – есть у тебя пишущая машинка? Не хочется бежать в штаб и терять время!
– Нет, машинки у нас нет, – ответил батальонный писарь.
Пришлось возвращаться в штаб и просить в строевой части пишущую машинку: в продслужбе таковой не имелось.
Допечатав слово «инженер», я опять побежал в учебный батальон.
– Подожди, – сказал Жаренков, увидев меня, – там опять идёт совещаие.
– А может ты занесёшь ему этот акт во время совещания? – спросил я. – Комбат быстренько распишется, вот и всё!
– Да ты что! – испугался батальонный писарь. – У нас такое невозможно! Тащилин может посадить меня за это на гауптвахту! Он мне уже и так дал втык за то, что я впустил тебя к нему без вызова!
– Так что же делать? – расстроился я. – Не сидеть же тут до вечера? – Я глянул на часы. – Вот уже через час наступит обед!
– Что ж поделаешь? – пожал плечами Жаренков. – Такая уж у нас служба! Коли нужно подписать бумагу, значит, придётся подождать!
…Наконец, через полчаса открылась дверь комбата, и наружу вышли политработники учебного батальона. Я встал и отдал им честь. Капитан Мочилин, находившийся среди офицеров, с улыбкой, как знакомому, кивнул мне головой.
Жаренков забежал в кабинет.
– Можешь идти, – сказал он вернувшись. – Товарищ Тащилин примет тебя.
Я быстро вошёл, приблизился к столу военачальника и протянул листок акта.
– Так, посмотрим, – сказал Тащилин и глянул на документ. – Что же ты не внёс исправлений? – усмехнулся он.
– Как не внёс? – переспросил я.
– Вот, посмотри, – комбат ткнул пальцем в акт. – У тебя тут напечатано: «подполковник-инженер». А надо: «инженер-подполковник»!
– Не может быть?! – удивился я. – Ведь слово «инженер» следует за званием?
– Ах ты, негодяй! – вскричал Тащилин. – Так ты ещё будешь спорить?! Какая наглость! Жалкий ефрейтор спорит с подполковником! Вот до чего мы дожили!
– Я с вами не спорю, – возразил я. – Я просто говорю так, как должно быть!
– Молчать! – заорал комбат. – Марш переделывать! Нечего со мной спорить!
– Есть! – ответил я и вышел на улицу как оплёванный.
– Вот гад, – думал я, – замучает своей подписью!
Известно, что в армии, в обстановке полной беззащитности младшего перед старшим, бюрократизм непобедим.
Здесь и спорить было нельзя: дан приказ, значит, не обсуждай его, а выполняй! Впрочем, я не являлся подчинённым Тащилина, поэтому не собирался смиряться.
Вернувшись в штаб, я уселся на своё место и стал думать, как вести себя дальше. В это время вошёл Шостаковский. – Ты чего не идёшь на обед? – удивился он.
Я глянул на часы: – Десять минут до построения! Успею!
– А чего ты такой кислый?
– Видите ли, товарищ лейтенант, я тут ходил в учебный батальон – подписывать акт на списание консервов…
– Ну, и что?
– А то, что подполковник Тащилин не хочет его подписывать!
– Почему?
– По его мнению, я неправильно напечатал его звание!
Шостаковский взял акт. – Подполковник-инженер, – прочитал он. – Так что же тут неправильного?
– Он меня уже один раз гонял допечатывать слово «инженер». А потом, когда я выполнил его указание, он заявил, что это слово нужно писать с другой стороны, перед званием!
– Вот бюрократ! – возмутился Шостаковский. – В своё время он таким же образом издевался над Даньшиным. Зайди-ка ты к товарищу Прудникову и доложи ему обо всём!
– А может это сделаете вы, товарищ лейтенант? – пробормотал я. – Как-то неудобно мне идти к зампотылу…
– А мне разве удобно? – возразил начпрод. – Ведь не я же ходил к Тащилину с актом? Сам понимаешь, в таком разговоре должен участвовать только очевидец событий!
– Ясно, – кивнул я головой.
После обеденного перерыва я отправился к Прудникову. Постучав в дверь его кабинета и отрапортовав, как положено, я приблизился к столу военачальника.
    – Что случилось? – удивился подполковник.
– Разрешите доложить?
– Конечно, присаживайтесь, товарищ ефрейтор! – Прудников указал рукой на стул. Я сел. – Товарищ подполковник! – сказал я. – Я пришёл сообщить вам, что подполковник Тащилин не хочет подписывать акт о списании консервов!
– Это ещё почему?!
Я подробно рассказал обо всём.
Прудников протянул руку и взял листок. – М-да, – сказал он после паузы. – Всё написано правильно. Зачем тут вообще нужно слово «инженер»? Вот бюрократ! Вроде бы у нас уже был с ним разговор на этот счёт! Что-то он никак не возьмёт в голову, что мои указания нужно беспрекословно выполнять! Ну, погоди! Сейчас я разберусь!
И зампотылу позвонил в учебный батальон. – Тащилин, это ты? – громко сказал он. – Что ты там ерундой занимаешься? Какой? Да вот, актом! Да, тем самым, что тебе приносил ефрейтор Сычев!
Установилась тишина. Тащилин, судя по доносившимся до меня обрывкам фраз, пытался оправдываться. Прудников внимательно слушал. Наконец, он не выдержал и закричал: – Хватит, хватит мне объяснять, кто прав,  кто виноват! Я уже давно всё понял! Мне нужно через полчаса нести акт на утверждение командиру! Он что, должен нас с тобой ждать?! Какая безответственность! Что? Никаких оправданий! Я приказываю! Понятно? Ну, вот…, – и военачальник бросил трубку.
– Можешь идти к Тащилину, – улыбнулся он. – Пусть теперь попробует не подписать!
– Товарищ подполковник, разрешите спросить? – обратился к нему я.
– Спрашивайте!
– А может, мы издадим новый приказ и заменим председателя комиссии? Уж больно нелегко иметь дело с товарищем Тащилиным!
– Чёрта с два! – возразил Прудников. – Комбат, может быть, нарочно всё это устраивает, чтобы мы вывели его из комиссии! Больно хитёр! Нет, пусть уж побудет до конца года, а там увидим! Кстати, а почему это ты бегаешь к нему? Пусть этим занимается Шостаковский! В конце концов, он офицер! Может в этом случае Тащилин перестанет упрямиться?
– Тогда я доложу товарищу Шостаковскому?
– Потом доложишь, – кивнул головой Прудников. – А сейчас сходи к комбату сам, в последний раз, и подпиши у него этот документ. А уже потом пусть ходит к нему Шостаковский.
– Разрешите идти?
– Идите!
Когда я вошёл в приёмную командира учебного батальона, Жаренков сказал мне приветливо: – Проходи, Костя, товарищ подполковник ждёт тебя!
– Ну, что, нажаловался? – молвил сурово комбат, увидев меня. Его маленькие поросячьи глазки, казалось, готовы были просверлить меня насквозь.
– Не нажаловался, а доложил! – спокойно ответил я.
– А какая разница?
– А разница в том, – промолвил я, – что я был обязан отнести акт товарищу Прудникову после обеда. Ну, я его и отнёс неподписанным. А когда он спросил, чего я не подписал, пришлось ему всё рассказать…
– Ладно, давай бумагу, – буркнул успокоившийся комбат, вытащил из письменного прибора авторучку и быстро расписался. – На, забирай, – пробормотал он и протянул мне документ.
– Разрешите идти?
– Идите!
– Есть!
Сразу же по прибытии в штаб я зашёл к подполковнику Прудникову.
– Ну, что, подписал? – спросил военачальник.
– Так точно!
– Ну, и хорошо, – улыбнулся Прудников. – Давай акт, я его сегодня же утвержу у командира.
Я протянул ему злополучный листок.
– Ну, иди, спокойно работай, – сказал с мягкостью в голосе зампотылу.
Я вернулся в кабинет и занялся накладными. Затем засел за меню и, поглощённый работой, не обратил внимания на скрип открываемой двери. – Наверное, Шостаковский, – подумал я и с полной невозмутимостью продолжил свою работу. Вдруг в ноздри мне ударил резкий запах водки. Я поднял голову и подскочил: напротив меня сидел пьяный в дымину Коваль!
  – Любомир, что с тобой?! – вскричал я непроизвольно. – Никак ты напился?
– Н-не…просто н-напился…, Костя, – пробормотал Коваль, – а пр-рямо-таки нассался!
– Как же ты дошёл до штаба? Тебя же развезло?
– А в-вот…т-так…и дош…шёл! – ответил заплетавшимся языком Коваль.
– Господи, что же делать? – подумал я. В том, что Коваль уже не в состоянии передвигать ноги, я уже не сомневался. Достаточно было взглянуть на его глаза – мутные, остекленевшие – чтобы понять, что парень принял невероятное количество спиртного.
– Что же делать, Любомир? – спросил я, растерявшись. – Ты же сейчас в штабе! Ведь погоришь!
– А н-нам всё равно, – запел вдруг Коваль, – что г-гуй, что бревно!!!
– Тихо ты! – закричал я. – Ещё не хватало, чтобы услышал командир!
В это время неожиданно открылась дверь, и вошёл Шостаковский. – Что тут у тебя за шум? – спросил он и посмотрел на Коваля. – Ба! Товарищ Коваль, а вы, пожалуй, пьяны!
– Тихо, товарищ лейтенант! – взмолился я. – Не надо выдавать его! Пропадёт парень!
– Да я и не собираюсь его выдавать! – возмутился Шостаковский. – Я никогда не был доносчиком! Но что нам делать? А вдруг сюда зайдёт кто-нибудь из начальства?
Коваль в это время сидел на стуле Шостаковского, опустив голову на грудь. Казалось, что происходившее его совершенно не волновало. Я подбежал к двери и закрыл её на ключ.
– Надо каким-то образом вывести его отсюда в роту, – сказал шёпотом Шостаковский.
– А как мы это сделаем? – спросил я. Это же надо вести его, поддерживая с двух сторон. А вдруг навстречу попадётся кто-нибудь из начальства?
– Не только начальство, но и любой встречный! – добавил начпрод. – А это значит, что немедленно донесут! Тогда не оберёшься неприятностей!
– Постойте! – сказал я. – Я придумал! Давайте-ка отведём его тихонечко в медпункт. Он тут рядом. Откроем окно. Коваль как-нибудь вылезет наружу, а мы возьмём его под руки и заведём в медпункт. Тут, шагов двести, как-нибудь дотащим…
– А вдруг кто увидит? – заколебался Шостаковский.
– Вряд ли, – возразил я. – Смотрите, окна штаба закрыты кустарником, да  всё высшее руководство пребывает на другой стороне. Вот если мы выведем Коваля с той стороны, – я махнул рукой, – тут уже его наверняка увидят и, возможно, даже сам командир части!
– Сохрани Бог! – перепугался начпрод. – Тогда мы пропали! Припишут всё, что было и чего не было!
– Тогда нужно действовать! – решительно сказал я. В трудные мгновения я умел собраться с духом. – Давайте, я открою окно, а потом вы сходите в здравпункт и договоритесь с Минаевым.
– А он не заложит? – заколебался Шостаковский.
– Нет, не волнуйтесь! Давайте сначала выключим свет.
Вдвоём мы быстро распахнули окно, и Шостаковский вылез наружу.
– К-костя? К-куд-да он уш…шёл? – спросил вдруг Коваль. – Н…небось…п-пош…шёл за п-пат…рулём?
– Какой тут к чёрту патруль?! – рассердился я. – Ты что, не слышал, о чём мы говорили?
– Н-не слышал, – сказал несвоим голосом Коваль. – Я…К-кос-тя…п-получил письмо…, – он полез в карман. – Г-где он-но? Эх… П-пот-терял! – И Коваль заплакал.
– Тихо ты! – зашумел я на него, но всё было бесполезно.
В это время со стороны улицы послышались чьи-то шаги. – Это я! – сказал внезапно появившийся возле окна Шостаковский. – Давай сюда Коваля! Минаев ждёт!
– Любомир, лезь в окно! – приказал я.
 – В ок-но? – переспросил Коваль и с недоумением уставился на меня. – З-за-чем?
Я подбежал к товарищу и стал подталкивать его: – Давай, Люба, ну, лезь!
– Да что ты м-меня как ж-женщину?! – закричал Коваль. – А-а! Щекотно! Дай-ка я сам! – Он неожиданно подскочил, взгромоздился на подоконник и рухнул всей своей массой вниз.
– Ай! Иоп твою мать! – заорал Шостаковский. – Все ноги отдавил, мудила! Давай, Костя, лезь!
Я аккуратно спрыгнул вниз и прикрыл окно. После некоторой сумятицы мы подхватили под руки Коваля и потащили его в медпункт. Только теперь я понял, что задача у нас была не из лёгких! Коваль едва передвигал ноги и почти всю свою тяжесть обрушил на меня, худосочного. Шостаковский, правда, старался изо всех сил помочь мне, но это ненамного облегчало дело.
– К-куда…в-вы м-меня в-ведёте? – вопрошал одеревенелым языком Коваль. – Н-на…гау…пату…вахту?
– Тихо ты, не шуми! – прикрикнул Шостаковскитй. – Попадёмся из-за тебя!
Но Коваль от этого не успокоился. – Г-где я?! – крикнул он. – К-куда я п-поп-пал?
Наконец, мы подошли к входу в медпункт. Там нас ждал Минаев с двумя здоровенными парнями. – Это курсанты, – сказал он. – Они не выдадут!
Курсанты по команде санинструктора быстро подбежали к Ковалю и сменили нас, измученных.
– Тащите его вверх! – приказал Минаев. – И сразу же ложите в постель, в третью палату!
Воины повиновались.
Но не успели они войти в здравпункт, как Коваль вдруг стал вырываться и громко запел: – Вечерний звон! Вечерний звон!
– Быстрее, долбойобы!!! – заорал Минаев.
Курсанты рванули так стремительно, что Коваль показался в их руках легчайшим пёрышком! Через мгновение они исчезли в глубине здания.
– Спасибо, товарищ сержант! – сказал, улыбаясь, Шостаковский.
– Спасибо! – повторил я.
– На здоровье! – ответил Минаев и знаком подозвал меня к себе. – Спасибо в карман не положишь! – пробурчал он мне в ухо. – Ставь бутылку за помощь!
– В этом можешь не сомневаться! – ответил я.

17. ПРЕДЛОЖЕНИЕ  ШКОРБАТОВСКОГО

На вечерней поверке Коваль, естественно, отсутствовал, и когда назвали его фамилию, я прокричал: – Болен! Лазарет!
Ещё перед ужином я сообщил старшему сержанту Лазебному о «болезни» Коваля. Тот удивился: – А что с ним такое?
Я ответил: – Наверное, грипп, потому что температура у него была больше тридцати девяти!
Фельдман в этот вечер в роту не приходил, поэтому можно было надеяться, что опьянение Коваля пройдёт незамеченным.
В жизни часто бывает, когда совершивший какой-нибудь проступок человек прячется, хитрит, чтобы скрыть содеянное, но непременно попадается и подвергается наказанию. А вот тот, кто действует нагло и в открытую, во многих случаях остаётся вне подозрений. Так получилось и с Ковалем.
На следующее утро мы с Шостаковским обсуждали у себя в кабинете вчерашнюю историю.
– Что там такое случилось с Ковалем, – недоумевал начпрод, – чтобы так набраться?
– От него ушла жена, – ответил я.
– Да ну?!
– Прислала ему письмо, что, мол, просит простить  её, что их прежняя любовь была лишь мимолётным увлечением, и что она нашла себе другого мужчину…
– Вот сучка! Не могла выдержать два года!
– Неужели женщины так жаждут мужчин? – спросил я с изумлением. – А я читал в нашей медицинской литературе, что женщины абсолютно безразличны к половой жизни, что активны здесь только мужчины…
– Или ты не знаешь нашу литературу? – рассмеялся Шостаковский. – У наших учёных ведь на уме только одно – строительство коммунизма! Все их книги, издаваемые в СССР, не имеют ничего общего с реальной жизнью!
– Так неужели женщины тоже хотят мужчин?
– Представь, что не меньше, чем мужчины женщин!
– Не может быть?!
– Да я по своему опыту знаю, что стоит хоть один раз не вставить вечером жене, так она весь следующий день ходит мрачная как туча! А если засадишь, аж кричит от удовольствия! Вот тебе теория и практика!
– И чего он так переживает? – недоумевал я. –  Я видел фотографию. Не такая уж красавица его жена, чтобы из-за неё убиваться! Да и старше она его на целых пять лет!
– Это как сказать! – кивнул головой Шостаковский. – Значит, сумела его чем-то увлечь! Не зря говорится: «любовь зла, полюбишь и козла»!
– Ну, если что так…
– Слушай, товарищ Сычев, – спросил вдруг начпрод, – а что тебе сказал на ухо Минаев там, на ступеньках медпункта?
– А! – вспомнил я. – Он потребовал, чтобы я поставил ему бутылку «белой»!
– Ну, а ты?
– А я сказал, что поставлю!
– А где ты её возьмёшь?
– Как где? – усмехнулся я. – Пойду в самоволку и куплю. Там за забором, – я махнул рукой, – есть винный магазин.
– И думать не смей! – испугался Шостаковский. – Ещё не хватало, чтобы ты погорел! Я сам схожу в наш магазин и куплю для него бутылку!
– Вот деньги! – Я полез в карман.
– Не надо, – покачал головой начпрод, – у меня деньги есть.
– А с какой стати вы будете за меня платить?
– С такой же, как и ты. Я-то, слава Богу, получаю больше тебя. Мне это будет не в убыток, поэтому нечего предлагать мне свои гроши!
– Спасибо! – пробормотал я. – Но мне нужно достать бутылку как можно скорей, ибо я собираюсь перед обедом навестить Коваля.
– Ну, что ж, тогда я сейчас пойду, – сказал Шостаковский и отправился в военторговский магазин.
Тем временем я оформил все продовольственно-путевые документы и выдал их посетителям. Когда Шостаковский вернулся, я завершил утреннюю работу и склонился над актом, который ещё вчера перед ужином начпрод принёс от Прудникова, собираясь списать с книги учёта мясные консервы.
– Всё в порядке! – сказал лейтенант и потряс сумкой. Зазвенели бутылки.
– Так вы что, не одну бутылку купили? – удивился я.
– Я там приобрёл ещё сухого винца, – улыбнулся Шостаковский и поставил сумку на пол. – Пойдём навещать Коваля вместе. Там и винца вместе с ним попьём. Всё-таки после вчерашнего, ох, как нелегко ему сейчас! А от сухого вина и легче станет и опьянения не будет!
– Это вы хорошо придумали, спасибо! – пробормотал я.
– Не за что, – ответил Шостаковский и посмотрел на разложенные передо мной бумаги. – Что это ты, никак консервы собрался списывать?
– Хотел списать, – сказал я, – но передумал. Надо, чтобы Нестеров сначала разобрался у себя на складе, а потом уже спишем.
– Правильно, – одобрил начпрод. – Пусть сначала вывезет все лишние консервы, а уже потом спишешь. А то получается, что в книгах будет в два раза меньше консервов, чем на складе! Какая уж тут «естественная убыль»?
– Противоестественная убыль! – сказал я, и мы громко расхохотались.
– Ну, что, пойдём до Коваля? – спросил, успокоившись, Шостаковский.
– Давайте лучше пойдём сразу же после обеда, – предложил я. – Будет обеденный перерыв. Начальство разойдётся по домам. Так будет спокойней. А то вдруг хватятся – а нас нет!
– Ты, пожалуй, прав, – согласился Шостаковский.
В это время зазвонил телефон. – Слушаю, – сказал, подняв трубку, начпрод. – Так, да… Товарищ Сычев, вас спрашивают!
Я потянулся  к своему аппарату: два дня назад по просьбе Шостаковского нам установили параллельный телефон, и поэтому теперь не было необходимости передавать друг другу трубку и лезть через стол…– Ефрейтор Сычев слушает! – сказал я.
– Это майор Горбунцов, – прозвучало из трубки. – Тебе нечего сказать мне, товарищ Сычев?
– Нет, пока нечего, товарищ майор.
– А может зайдёшь ко мне, поговорим?
– Прямо сейчас?
– Ну, если нет чего-нибудь срочного… Не обязательно сейчас, можно и завтра…
– Хорошо, в какое время завтра?
– Ну, после обеда. В два, в полтретьего…
– Ладно, я приду.
– Смотри, буду ждать!
Я положил трубку.
– Чего ему от тебя надо? – нахмурился Шостаковский.
– Как вам сказать? – замялся я. – Он недавно просил, чтобы я с ним сотрудничал…
– А ты?
– Я согласился на словах…
– Зачем? Ты же потом от них не отвяжешься?
– Видите ли, он упомянул тогда Коваля, и я не мог отказаться…
– Опять Коваль? Что же такого сказал о нём Горбунцов?
– Он сказал, что Коваль у них «на заметке». Он якобы пьёт, гуляет, ходит в самоволки, но всё так ловко проворачивает, что никто из Политотдела пока не может взять его с поличным!
– Вот это да! Ну, и ты рассказал об этом Ковалю?
– Конечно, во всех подробностях. Но видите, какой результат?
– Да, – покачал головой Шостаковский, – поистине, не зря говорят, что история никого ничему не учит!
После обеда мы пошли в здравпункт.
Шостаковский сразу же поднялся на второй этаж, а я зашёл в процедурную комнату, где хозяйничал Минаев.
Апрель был в самом разгаре, никто не замерзал, поэтому пациентов на приёме не оказалось. Я постучал: – Можно?
– А, входи! – сказал Минаев. – Что случилось?
– Да я тут «белую» принёс, – промолвил я без обиняков: – На-ка, принимай!
– Да ты что? – засуетился санинструктор. – Да я же пошутил! Не надо было…
– Ладно. Если я сказал, что поставлю, значит, поставлю! – И я протянул бутылку. Минаев схватил её и быстро спрятал под стол. – Большое спасибо! – сказал он и подмигнул. – А может мы сейчас и разопьем её с тобой?
– Нет, что ты, большое спасибо! – ответил я. – Я же на работе! Представляешь, что может быть, если я заявлюсь в штаб выпивши?
Минаев смутился. – Ну, что ж, – пробормотал он, – как знаешь, дело твоё…
– Можно я зайду проведать Коваля? – спросил я.
– Пожалуйста, – улыбнулся санинструктор. – Он в третьей палате.
Я поднялся наверх и трижды постучал в комнату номер три.
– Кто там? – спросил Шостаковский.
– Это я, Сычев! – ответил я.
Дверь открылась. – Всё нормально? Никого не встретил? – спросил начпрод.
– Да, всё нормально, – ответил я и вошёл в палату.
Палатой, конечно, комнату назвали условно. Это было небольшое помещение, площадью четыре на четыре квадратных метра с одним, весьма массивным, окном, расположенным напротив входной двери. Справа от входа стоял большой платяной шкаф. Под окном располагались тумбочка и два стула, занимавшие пространство между двумя койками, одна из которых пустовала, а на другой возлежал несчастный «больной» с обмотанной полотенцем головой. Увидев меня, Коваль слабо улыбнулся.
– Здорово, Любомир! – сказал я. – Ну, как твоё самочувствие?
– Голова болит со вчерашнего, – пробормотал Коваль. – Лежу, как камнями побитый!
– Ну, и хорош же ты был вчера! – рассмеялся я. – Я ещё никогда тебя таким не видел!
Шостаковский подошёл к тумбочке. – Давайте-ка выпьем «сухенького»! – предложил он. – Сразу станет легче!
– Вот это дело! – оживился Коваль. – Посмотри-ка, Костя, там в шкафу должны быть стаканы…
Я открыл шкаф и в самом деле среди груды мисок и кружек обнаружил там стаканы. Я достал три стакана и поставил их на тумбочку. Шостаковский тем временем раскупорил бутылку вина.
– Что за вино? – поинтересовался Коваль.
– «Леанка», болгарское, – ответил начпрод, – хорошее сухое вино.
– Ну, за твоё здоровье, Любомир! – сказал я, и мы чокнулись.
– В самом деле, хорошее вино! – улыбнулся Коваль. – А много вы взяли?
– Четыре бутылки по ноль-семь! – ответил Шостаковский.
– Очень хорошо! – воскликнул «больной».
– Послушай, Любомир, – пробормотал начпрод, – в последнее время ты стал очень неосторожен…
– Знаю, товарищ лейтенант, – кивнул головой Коваль, – я в эти дни несколько расслабился. Тут ещё этот развод! Как подумаю о том, что меня бросила моя Елена, так чувствую, как что-то сдавливает мне грудь. Такое состояние, как-будто задыхаюсь…
– Это всё нервы, – сказал я. – Нужно успокоиться. Что ж теперь поделать?  В конце концов, жизнь есть жизнь. Найдёшь себе другую женщину. Парень ты видный, не пропадёшь!
– Да разве я найду такую же? – заплакал Коваль. – Я ведь в самом деле люблю её!
– Ну, ничего, успокойся! – махнул рукой Шостаковский. – Вот выпей ещё. Тебе станет легче!
Коваль отхлебнул из стакана.
– Меня вызывает к себе на беседу майор Горбунцов, – сказал я. – Возможно, мы узнаем, что известно Политотделу о последних событиях.
– Надо бы тебе, Любомир, «сбавить обороты», – промолвил Шостаковский. – Нечего рисковать! Если хочешь выпить, так выпей, но чтобы никто не знал! Не надо перебарщивать!
– Ладно, я возьму себя в руки! – пообещал Коваль. – Главное – чтобы не выплыла наружу вчерашняя история!
– Да, ещё. Будь осторожней! Не исключено, что в медпункт зайдёт Фельдман, – добавил я. 
– Он уже сегодня заходил, – улыбнулся Коваль, – но Минаев сказал ему, что у меня высокая температура, страшный насморк, и всё это очень заразно. «Папа» выскочил из медпункта как угорелый! Боится за своё здоровье!
– Ну, слава Богу! – вздохнул Шостаковский. – Если Фельдман поверил, значит, пока ещё никто не знает о случившемся!
Мы посидели с полчаса, выпили три бутылки и, оставив одну Ковалю, попрощались. – Выздоравливай! – сказал Шостаковский и пожал «больному» руку. То же сделал и я.
На другой день, ровно в половину третьего, я вошёл в кабинет Горбунцова.
Майор сидел за столом и писал. Над его головой висел огромный портрет Ленина.
– Здравия желаю, товарищ майор! – прокричал я.
– Здравствуйте, товарищ Сычев! – ответил тот и указал на стул. – Присаживайтесь. Подождите минутку, я сейчас закончу!
Я уселся на стул и стал ждать.
Наконец, майор завершил работу и воткнул ручку в чернильный прибор. – Ну, что вы можете сообщить мне? – спросил он.
– Да ничего, – ответил я. – За последний месяц в роте не было никаких происшествий…
– Так уж «никаких»? – усмехнулся майор. – Ты не совсем искренен!
– Почему вы так считаете? – возмутился я. – Если я говорю, что ничего не произошло, значит, ничего не произошло!
– Ты хочешь сказать, что Коваль перестал пить?
Я смутился. – Не знаю, – сказал я неуверенно. – Я не замечал этого за Ковалем.
– Странно, – пробормотал Горбунцов. – Уж не вступил ли ты в сговор с нарушителем за моей спиной? Неужели ты думаешь, что с Политотделом возможны такие штучки? Меня информировали, что ты ещё тогда, в марте, сразу же после нашего разговора, вызвал к себе Коваля из роты. Но я подумал, что вряд ли ты осмелишься так дерзко поступать. Или я неправ?
– Вы действительно хорошо осведомлены, – промолвил я, с трудом сохраняя спокойствие. – Я звонил в хозроту и вызывал Коваля в штаб!
– Зачем?
– Я сразу же сказал ему, что слышал о том, что он пьянствует, гуляет, нарушает дисциплину и посоветовал прекратить всё это!
– А он не спросил, откуда ты всё это узнал?
– Спросил, но я сказал, что ходят такие слухи среди штабных писарей. А конкретно, кто их распространяет, я не знаю…
– Ну, и что Коваль?
– Он ответил, что всё это сплетни, не имеющие под собой никакой основы.
– А ты ему поверил?
– Видите ли, – улыбнулся я, – у меня ведь нет оснований считать, что он врёт: я ни разу не видел его пьяным! Возможно, вас ложно информируют?
– Нас ложно информируют? – покачал головой майор. – А может быть и про попойку, которую ты устроил в роте по случаю своего возвращения из отпуска, нас тоже ложно проинформировали? – И он пристально посмотрел на меня.
– Если вы считаете, что я организовал попойку, – спокойно ответил я, глядя ему в глаза, – то почему же вы не нагрянули в своё время в роту и не разоблачили нас?
– Ладно, успокойся. Я не собираюсь тебя обвинять! – махнул рукой Горбунцов. – Я всё это говорю к тому, чтобы ты знал: врать нам бесполезно. Мы всегда в курсе событий. Слава Богу, не оскудела русская земля информаторами!
– Ну, коли у вас достаточно информаторов, зачем тогда я вам понадобился? – спросил я в недоумении.
– Чем больше, тем лучше! – ответил Горбунцов. – Впрочем, я тебя сюда вызвал не для дискуссий. Есть тут одно дело…
– Какое? – насторожился я.
– Очень простое. Через два дня, девятнадцатого апреля, состоится коммунистический субботник. Нужно будет выступить перед воинами части с небольшой речью от имени солдат срочной службы, чтобы продемонстрировать, так сказать, единство партии и народа!
– Но я ведь буду дежурить по штабу! – возразил я. – Значит, не смогу присутствовать на торжественном собрании.
В своё время я специально попросил сотрудников строевой части штаба записать меня в график дежурства именно в этот день.
– А никакого торжественного собрания и не будет! – весело сказал Горбунцов. – Ты выступишь с командирской трибуны перед выстроившимися на плацу воинами!
– Да вы что? – испугался я. – Я не смогу!
Хотя внутренне почувствовал облегчение: выступать всё-таки не так противно как доносить!
– Сможешь, – мягко сказал майор. – Речи ты произносить умеешь! А это – самое главное!
– С чего вы взяли?
– Я же был на смотре-конкурсе художественной самодеятельности… Кроме того, ты и на политзанятиях успеваешь лучше всех да и конспекты работ Ленина у тебя самые аккуратные. Словом, если не ты, то кто же тогда? Поэтому я советую тебе написать несколько строк, выучить их, а потом – зачитать перед строем. Согласен?
– Согласен.
– А если надо освободить от дежурства, пожалуйста, это я могу сделать…
– Нет-нет! – испугался я. Я вспомнил, как в прошлом году во время субботника воины перетаскивали с места на место брёвна да вычерпывали из сообщающихся между собой луж воду. – Я буду дежурить, а в установленное время подойду к трибуне, поднимусь наверх и произнесу речь, после чего вернусь в штаб на дежурство.
– Ну, и хорошо. Тогда так и поступим. Иди, готовься.
Когда я вернулся в свой кабинет, Шостаковский спросил: – Ну, зачем тебя вызвал политработник?
Я рассказал.
– Чтобы выступить на субботнике? – удивился начпрод. – И только?
– Ну, он отчитал меня, что я не информирую его о беспорядках в роте, перечислил случаи нарушений дисциплины, о которых я знал, но не доложил и даже обвинил меня в организации попойки по случаю моего возвращения из отпуска!
– А ты что?
– А я, в свою очередь, спросил, а почему они не нагрянули в роту, когда там была попойка. Что, мол, теперь после драки махать кулаками? Ну, а он перевёл разговор на другие рельсы…
– Да, – вздохнул Шостаковский, – доносительство – наше больное место! Закладывают все и вся!
– Он даже узнал, что я звонил в роту и вызывал по телефону к себе Коваля, чтобы предупредить его о том, что он «на заметке» в Политотделе!
– Да ну! – удивился начпрод. – Неужели они и телефоны прослушивают? Тогда ты поступил крайне неосторожно!
– Видимо, донёс кто-то из телефонистов, – сказал я. – Но я легко выпутался, объяснив, что, в самом деле, вызывал Коваля, но про Политотдел ничего ему не говорил…
– Ох, и влез  же ты в эту грязь, товарищ ефрейтор! – пробормотал Шостаковский. – Я же говорил тебе: будь осторожен! С Политотделом шутки плохи! Туда «стучат» почти все. Я помню ещё по военному училищу, сколько хороших ребят было отчислено по доносам товарищей! Выпьешь с ними, а на другой день вызывают в Политотдел: уже заложили!
– Как вы дотянули до конца? – удивился я. – Ведь за пять лет можно было сто раз «залететь»?
– Да уж повезло, – буркнул Шостаковский. – Один раз, правда, «залетел», но всё-таки выкрутился. А вообще, страшно вспоминать! Бывало, выпиваем, разговариваем между собой, а всё оглядываемся: не подслушивает ли кто? Даже во сне иногда мерещилось, что кто-то меня закладывает, а потом таскают в Политотдел!
В это время в дверь постучали, и в кабинет вошёл Нестеров. – Что это вы тут разговорились? – спросил он после взаимных приветствий. – Никак дела уже все поделали?
– Да вот, обсуждаем жизнь, – ответил Шостаковский и указал вошедшему на стул. – Говорили о стукачах и доносительстве!
– А что такое? На кого-нибудь донесли?! – забеспокоился заведующий продскладом.
– Нет, мы просто так, – успокоил я его. – Справились с делами и болтаем.
– Ты смотри, товарищ Сычев, если что-нибудь такое случится, сразу же предупреди меня, – сказал Нестеров. – Я сам понимаю, что все мы – люди и ошибки возможны у любого. Замнём всё, что угодно, особенно, если вовремя предупредишь. Понял?
– Понял, – кивнул я головой.
– Я вот по какому делу, – сказал после паузы заведующей продскладом. – Можешь списывать консервы: на складе полный порядок!
– Всё вывезли? – спросил Шостаковский.
– Да, теперь, если не спишите, будет недостача, – поморщился Нестеров. – Так что не тяните!
– В чём вопрос? – улыбнулся я и достал книгу учёта продовольствия. В один миг я провёл по книге акт о списании консервов и подвёл итог. – Вот и всё! Как-будто их и не было!
– Молодец! – похвалил меня завскладом. – Вот это оперативность!
– Оперативность – это ещё не всё! – улыбнулся я. – Я тут обнаружил новый документ о списании!
Шостаковский побледнел.
– Да ну?! – воскликнул Нестеров. – Так что это за документ?
– А вот, – сказал я, доставая из выдвижного ящика стола бумагу, – пожалуйста, это приказ министерства обороны о списании продовольствия после его доставки железнодорожным, автомобильным или воздушным транспортом!
Завскладом впился в документ глазами. – Так, прекрасно! – пробормотал он, читая.
– Ты меня посадишь! – вздохнул Шостаковский, глядя на меня. – Зачем нам ещё одно списание? 
– Я же говорил тебе, что в наших тюрьмах сидят лишь одни дурачки или праведники! – возмутился завскладом, отложив приказ в сторону. – Впрочем, дурачки и праведники – это одно и то же! Если хочешь хорошо и спокойно жить – поступай так, как все! Нечего выделяться!    
– Да я всё прекрасно понимаю, – согласился начпрод, – но ведь мы только что списали больше тысячи банок консервов! Куда ещё?
– А я и не говорю о списании сию минуту, – успокоил его Нестеров. – Само собой разумеется, что надо знать меру. Ибо не знают меры одни дурачки, а им уготована известная доля. Мы воспользуемся этим приказом где-то в конце лета, а может быть, осенью, во время заготовки овощей…
– Ну, слава Богу! – вздохнул с облегчением Шостаковский. – Это уж куда ни шло!
– Ты – настоящий хозяйственник! – обратился ко мне завскладом. – Тебе бы не увольняться из армии! Подумай, ведь сколько пользы ты мог бы принести здесь государству!
– Не государству, а вам! – усмехнулся я.
– «Государство – это мы», – говорил Ленин, – ответил весело Нестеров. – Вот почему мы должны делать всё возможное, чтобы нам было хорошо!
На следующий день мне позвонил Шкорбатовский, и я пришёл к нему, в его резиденцию.
– Я хотел вас спросить об одном деле, – сказал я при встрече.
– О чём же?
– Да о Семёнове. Не успели мы с вами поговорить, как его чуть ли ни мгновенно выкинули из штаба. Как говорится: «только ноги подлетели»!
– Ты остроумен! – улыбнулся Шкорбатовский. – Впрочем, если бы потребовалось, я думаю, мы вполне могли бы сделать так, что любой совершил бы самый настоящий пируэт!
– Ну, что, я, пожалуй, сказал то, что хотел. У вас есть ещё какие-то предложения? – спросил я.
– Подожди, – сказал Шкорбатовский, – я тут хотел рассказать тебе об одном деле…
– Каком?
– Видишь ли, у нас есть разнарядка для направления в училища КГБ кандидатов в будущие офицеры. Туда мы посылаем самых достойных. Ну, в общем, товарищ Моргунов предлагает твою кандидатуру! Как ты на это смотришь?
Я остолбенел. – Меня – в офицеры КГБ? – подумал я. – Вот так номер!
Майор принял моё молчание как знак согласия. – Я так и думал, что ты не будешь возражать! – сказал он. – Такие предложения не отвергают!
– Но я ещё не сказал своего мнения, – пробормотал я. – Мне надо обо всём подумать!
– Конечно, конечно, – улыбнулся Шкорбатовский. – У тебя будет время подумать. Но я всё-таки надеюсь на положительный ответ! Значит, встретимся в следующий четверг! – И он сделал пометку в своём календаре…
Вечером я зашёл в медпункт к Ковалю и рассказал ему о предложении Шкорбатовского. Коваль был сильно озадачен. Вначале он даже покраснел и не нашёл слов для оценки услышанного.
– Я так мечтал попасть в подобное училище, – сказал он спустя две-три минуты, когда взял себя в руки, – но вот видишь, мне не предложили.
– А ты поговори со Шкорбатовским, – посоветовал я. – Может он предложит твою кандидатуру?
– Нет, это бесполезно, – ответил Коваль. – На такие вещи не напрашиваются, их надо заслужить!
– Ну, а что ты мне посоветуешь? – спросил я. – Соглашаться или нет?
Коваль посмотрел на мою тщедушную фигурку, улыбнулся и сказал: – Хочешь, честно?
– Конечно, говори!
– Видишь ли, туда принимают настоящих гвардейцев! Сильных, рослых, ну, сам понимаешь!
– Да, я понимаю, но разве Шкорбатовский не видит, какой я?
– Видеть-то он видит. Но у них ведь, как он сам сказал, разнарядка. А это значит, нужно хотя бы кого-нибудь направить в училище!
– Но можно же не сдать вступительные экзамены?
– Вступительные экзамены – это ещё ничего! А вот физподготовка – это другое дело! Там тебя скрутят в бараний рог! Заставят бегать, как угорелому, по полдня! А прыжки с парашютом?
– Прыжки с парашютом? – ужаснулся я. – Да я же боюсь высоты!
– А там прыгают чуть ли не ежедневно! – усмехнулся Коваль. – И не только с вышки, но и с самолётов! Сбросят где-нибудь ночью и выбирайся, как знаешь!
– Ну, уж от этого избавь меня, Господи! – пробормотал я. После слов Коваля мне стало ясно, что предложение Шкорбатовского не для меня.

18. ЗУБНАЯ БОЛЬ

Наконец-то наступил день коммунистического субботника – девятнадцатое апреля.
Я дежурил по штабу. И вечер, и ночь прошли спокойно. Никаких происшествий не случилось и, казалось, время остановилось. Но, к счастью, так только казалось, ибо время неумолимо продвигалось вперёд, и срок службы, так или иначе, сокращался. Жизнь в части шла в строгом соответствии с установленным распорядком дня, и сразу же после завтрака все воины устремились на плац для торжественного прохождения у трибуны командира дивизии.
Зная о строгом соблюдении расписания, я не спешил. Лишь за пять минут до начала развода на работы я вышел из штаба и быстро приблизился к командирской трибуне, вокруг которой столпились штабные офицеры. На самом верху у микрофона стояли командир части и его заместители.
– Товарищ Сычев! – раздался приглушённый крик майора Горбунцова. – Идите сюда!
Я подошёл к ступенькам деревянной лесенки, по которой поднимались на командирскую трибуну.
– Будешь выступать сразу же после командира части, – сказал Горбунцов. – Поэтому как только он начнёт свою речь, ты потихоньку поднимешься наверх.
– А как же стоящие там военачальники? – удивился я. – Я же не втиснусь и в без того узкое пространство?
– Ничего, немного потеснятся. Я их об этом предупредил. Так что будь наготове! Выступление написано?
– Я скажу без бумажки, – ответил я. – Думаю, что всё будет в порядке!
– Без заранее подготовленного текста? – забеспокоился Горбунцов. – Но ведь так можно наговорить массу чепухи?!
– Чепухи можно наговорить и с текстом, – сказал я. – Но, думаю, вам нечего беспокоиться. Я скажу товарищам несколько напутственных слов, поздравлю их с праздником труда, ну, и всё в таком роде…
– Ну, ладно, – смирился Горбунцов. – Смотри, говори только общеизвестные истины, не вздумай самостоятельно, вслух, рассуждать, а то опозоришь нас!
– Не волнуйтесь, – кивнул я головой. – Всё будет хорошо.
Вдруг громко заиграл оркестр, и начался смотр строевой подготовки подразделений части. Одна за другой проходили, чеканя шаг, роты мимо трибуны и выстраивались на определённых для них местах. Наконец, установилась тишина, и к микрофону подошёл командир части.
Как только он заговорил, Горбунцов подтолкнул меня к ступенькам и прошептал: – Смотри, будь осторожен!
Я поднялся наверх и остановился на краю площадки, втиснувшись между заместителем командира по технической части подполковником Гудковым и начальником штаба подполковником Новокрещёновым.
Оказавшись в столь высоком обществе, я сжался, и моё присутствие не доставило никаких неудобств военачальникам. Предвкушая выступление, я совершенно не слушал, что говорил полковник и лихорадочно думал.
– Давайте, товарищ Сычев! – послышался вдруг голос замполита части подполковника Зайцева. Военачальники расступились, и я подошёл к микрофону. – Товарищи! – громко сказал я и бросил взгляд на аудиторию. Воины стояли не шелохнувшись и внимательно слушали. – Сегодня у нас знаменательный день – день коммунистического субботника. Пятьдесят шесть лет тому назад основатель нашего государства Владимир Ильич Ленин положил почин этому замечательному событию: он сам, несмотря на огромную занятость и высокое общественное положение, принял участие в уборке мусора, скопившегося в годы хозяйственной разрухи и гражданской войны. С той поры советские люди продолжают славные традиции, завещанные нам вождём Октябрьской революции. Безвозмездно, добровольно, под строгим контролем со стороны своих руководителей, с чувствами высокой ответственности, патриотизма, любви к своей социалистической родине, они трудятся, не щадя себя. Надо сказать, что и воины нашей части никогда не стояли в стороне от трудовых свершений советских людей. Вспомните, как самоотверженно трудились мы на прошлогоднем субботнике! Это был действительно праздник созидания и поддержки всенародного труда! Говоря о сегодняшнем дне, мне хотелось бы особенно отметить, что наше поколение делает всё возможное, чтобы не отстать от трудовых достижений наших отцов и дедов! Я уверен, что мы с вами сумеем доказать, что великий почин, заложенный коммунистической партией, успешно продолжается и нами. Товарищи!!! – заорал я и опять посмотрел на безмолвно стоявших солдат. Те глядели на меня во все глаза! – Я призываю вас к добросовестному и старательному труду в этот знаменательный день. Уверен, что вы сможете доказать свою причастность к славным революционным традициям нашего народа. Желаю вам успехов, трудового энтузиазма и больших свершений!
Я замолчал и покосился на стоявшего слева от меня командира дивизии. Тот приветливо улыбнулся мне и кивнул головой. Вдруг кто-то слегка подтолкнул меня. – Спускайтесь, товарищ ефрейтор, – сказал подполковник Зайцев  и подошёл к микрофону.
Пока замполит вёл борьбу с происками американского империализма и разоблачал случаи голодных смертей обездоленных трудящихся в странах капитала, я сошёл вниз и приблизился к майору Горбунцову.
– Молодец, товарищ Сычев! – улыбнулся тот. – Вы сделали очень хорошее выступление: по-простецки, без всяких выкрутасов! Вот это хорошо!
– Ну, я пойду дежурить, товарищ майор? – спросил я.
– Да, конечно, можешь быть свободен! – быстро ответил Горбунцов.
Я отправился в штаб и занял своё место в кабинке дежурного. День обещал быть спокойным. Военачальники всех рангов уже побывали в штабе, так что не было необходимости подавать команду «смирно!».
Торжественный развод на работы завершился примерно через полчаса после моего ухода, и штаб наполнился офицерами. Начался обычный рабочий день. Правда, писари отсутствовали, поскольку отбывали субботник на территории военного городка, как и все солдаты срочной службы. Прибыл на работу и лейтенант Шостаковский. Заглянув в комнатку дежурного по штабу, он окликнул меня: – Товарищ ефрейтор, зайдите, пожалуйста, ко мне!
Я направился к своему кабинету.
После взаимных приветствий Шостаковский сказал: – А я сейчас видел на плацу Коваля! Разве его уже выписали из медпункта?
– Ничего не знаю, – ответил я. – Я же на дежурстве и не хожу на ротные построения…
– Ладно, скоро узнаем, что случилось, – промолвил начпрод и усмехнулся. – А ты неплохо сегодня выступил в честь субботника!
– Ничего особенного я не сказал, – потупился я. – Произнёс только несколько пришедших мне в голову фраз, вот и всё…
– Зато после твоего выступления речь замполита выглядела просто смешно. Опять угрозы империализма, нищета и безработица на Западе. Скука смертная!
В это время в дверь постучали. – Войдите! – сказал Шостаковский.
– Здравия желаю, товарищ лейтенант! – произнёс улыбающийся Коваль.
– Садись, герой нашего времени! – начпрод указал на стул. – А мы только что упоминали тебя! Что случилось?
– Сегодня утром в медпункт заявился подполковник Зайцев! – сказал Коваль. – Он набросился на Минаева, стал орать на него, чего тот якобы держит в лазарете здоровых людей, особенно в сегодняшний, священный для советских граждан день. – Все на субботнике, а эти бездельники прохлаждаются! – возмущался замполит.
– Ну, а что Минаев? – спросил я.
– А он после состоявшегося с Зайцевым разговора выписал почти всех больных, отправив их в свои роты, и оставил только двух дневальных, чтобы было кому мыть полы в медпункте! – ответил Коваль.
– Вот почему ты сегодня оказался на плацу! – воскликнул Шостаковский и нахмурился. – А не кажется тебе, что Зайцеву кто-то настучал?
– Навряд ли, – покачал головой Коваль. – Тогда бы он конкретно высказался по моему адресу!
– Ну, а чем сейчас занимается рота? – поинтересовался я. – И чего ты пришёл к нам именно в это время? Ведь начальство может засечь тебя и устроить скандал, что ты не работаешь вместе со всеми!
– А я сейчас вернусь, – ответил Коваль. – Просто я хотел проведать вас. Там нашим дали задание: навести порядок на складах прапорщика Нестерова да переложить брёвна с места на место у столовой. Словом, делать нечего!
– Неужели Нестеров пустит вас на склад? – удивился Шостаковский.
– В том-то и дело, что нет! – улыбнулся Коваль. – Нестеров сказал, что сам справится с уборкой и не позволит, чтобы у него воровали продовольствие!
– Выходит, вам осталось только переложить брёвна? – спросил я.
– Зачем? – усмехнулся Коваль. – Брёвна мы тоже не будем перекладывать! Или ты не знаешь, что как только мы их переложим, начальство даст команду вернуть деревяшки на прежнее место? Ведь так же было в прошлом году! Но мы, слава Богу, теперь научены жизнью, поэтому ребята спокойно расселись на завалинках и отдыхают: покуривают себе да разговаривают.
– А если вдруг кто-нибудь из начальства заявится? – удивился Шостаковский. – Вы что, так и будете сидеть?
– Вряд ли кто к нам придёт, – покачал головой Коваль. – Ну, а если вдруг какой-нибудь мудила из Политотдела пожалует, мы тут же начнём создавать видимость энтузиазма, как сказал сегодня на митинге Костя.
– Как воины восприняли моё выступление? – спросил я.
– «Старики» спокойно стояли и улыбались. «Молодые» серьёзно слушали и молчали. А вот наши «черпаки» злословили. Ух, и ненавидят же они тебя, Костя! – быстро ответил Коваль.
– Ну, что ж, пусть ненавидят! – буркнул я. – Не таких пережили, справимся как-нибудь и с этими!
– Послушай, Костя, у тебя не будет пяти рублей? – спросил вдруг Коваль.
– Будет. Но зачем тебе? – заколебался я. – Неужели хочешь взять бутылку?
– Ох, не стоило бы сегодня выпивать, Любомир! – пробормотал Шостаковский. – Кто знает, может быть Зайцев получил от кого-то донос на тебя?
– Да я не для этого! – буркнул Коваль. – Мне просто надо…
– Ну, ладно, – сказал я и протянул деньги. – Вот, возьми.
– Спасибо!
Вечером перед отбоем я пошёл в умывальник. Возвращаясь оттуда в спальное помещение, я услышал шум, доносившийся из канцелярии. – Что там за собрание? – подумал я и открыл дверь. За столом сидели Коваль и трое «стариков». Они громко между собой разговаривали и, судя по голосам, были изрядно пьяны.
– А, Костя! – закричал Коваль, увидев меня. – Заходи! Садись! Выпей-ка с нами самогоночки!
– Когда это вы уже успели набраться? – удивился я. – И на поверке вроде бы стояли в нормальном состоянии?
– А м-мы и не были на поверке! – засмеялся красный, как кумач, Крючков. – М-мы только сейчас пришли!
– А где вы были? – спросил я.
– У одной б-бабы, – ответил Кобаев. – Я их познакомил. С-сели – выпили… Ну, и…
– Ладно, не надо развращать Сычева, – махнул рукой Коваль. – Можно коротко объяснить, что мы были в самоволке!
– Выпили самогоночки да и всё! – поддакнул Преснов
– Ну, будешь пить, Костя? – спросил Коваль. В отличие от своих товарищей он выглядел значительно трезвей.
– Нет, Любомир, не хочу, – ответил я, – и тебе не советую. Завязывай с этим делом! Мы же говорили, что это очень опасно!
– А я и не злоупотребляю, – усмехнулся Коваль. – Просто надо было как-то убить время, вот мы и решили пропустить по стаканчику!
– Втянешься в это дело – пропадёшь! – возразил я.
– А я уже и так пропал! – заныл Коваль. – Жена бросила, начальство мне отказало…
– А причём тут начальство? – воскликнул я.
– Да разве не могли они дать мне отпуск для улаживания семейных дел? Хотя бы на пять дней? Я же ходил, обивал пороги, писал рапорт – и ничего не добился. Подполковник Зайцев сказал, что для отпуска нет оснований! – пробормотал Коваль и заплакал.
– Ладно, Люба, не рас-тр-раивайся! – посочувствовал товарищу Кобаев. – На-ка, в-вот, вып-пей ещё, ав-вось отпустить…
Коваль немедленно опрокинул стакан.
– Как служил солдат службу ратну-у-ю! – заорал Крючков. – Службу ратну-у-ю, службу трудну-у-ю!
– Двадцать лет слу-у-жил да ещё пять лет! – подхватил песню Коваль, и они вчетвером завыли на всю роту.
Я же пошёл спать. Я долго ворочался и всё думал о Ковале. – Неужели Любомир не понимает, что таким поведением он не облегчает, а лишь ухудшает свою жизнь? И чего он так расклеился?
Так я и заснул в раздумьях под сопение соседних воинов и доносившиеся из канцелярии пьяные крики.
Я давно не видел снов, а тут как раз привиделись мне самые ужасные кошмары. То перед глазами появлялись какие-то черти, то пьяные лица, то майор Горбунцов, без конца повторявший: – Коваль – закоренелый пьяница! Коваль – закоренелый пьяница! – Наконец, мне приснился Шкорбатовский. Он сидел в обычной обстановке за своим письменным столом, а я слушал его. Вдруг раздался какой-то странный шум. Я поднял голову и пристально посмотрел на Шкорбатовского. Черты лица оперуполномоченного неожиданно стали расползаться, и на меня уставились большие красные глаза: это был тот самый страшный незнакомец, который посетил меня в видениях однажды во время караульной службы в учебном батальоне! Тот день едва не стал последним в моей жизни…  Красные глаза чудовища заблестели ослепительным светом, ногти на его руках вытянулись в огромные, загнутые книзу когти, изо рта пошёл дым.
– Мсти всем беспощадно! – проревел жуткий голос. – Не щади никого! Выявляй всех врагов Советской власти! Не забывай об этом!
– Рота, подъём! – раздался вдруг зычный крик дневального.
Я подскочил и с облегчением вздохнул: – Слава Богу, что это был только сон!
В воскресенье воины слонялись по территории части без дела. Я ушёл в штаб и занялся там английским языком. Постепенно я, заучивая новые слова и целые фразы, выполняя по нескольку раз прилагаемые к каждому уроку упражнения, одолевал самоучитель.
Неожиданно заболела голова. – Что за чёрт? – подумал я. – Вроде бы и немного позанимался? С чего бы это?
Постепенно боль перешла на челюсть. – Наверное, зуб, – решил я. – У меня недавно выпала пломба!
Ещё за год до призыва в армию я посетил поликлинику и, набравшись мужества, запломбировал больной зуб.
После перенесённой пытки я и не думал опять идти к врачу, хотя пломба чуть ли не через неделю после лечения выскочила из зуба. – Ну, вот, дождался, – подумал я. – Теперь придётся вырывать!
То ли из страха перед предстоявшим испытанием, то ли из-за раздражения за свою беспомощность, я почувствовал, что боль усилилась. – Надо сходить в медпункт, – решил я, – может всё-таки не зуб?
– Что случилось? – спросил Минаев, увидев меня. – Никак заболел?
– Не пойму я что такое, – ответил я. – Болят и голова и челюсть! Может это зуб?
– Ну-ка, покажи, – сказал Минаев. – Иди-ка сюда, к свету!
Я подошёл к санинструктору и открыл рот.
– Так, – пробурчал Минаев, – конечно, это зуб! Подожди-ка. Сейчас мы проверим.
Он достал из хромированной медицинской коробки стальной стержень и ткнул им в подозрительный зуб. Я взвыл.
– Ну, вот, значит, выяснили причину, – улыбнулся санинструктор. – Во вторник удалим!
– Но сегодня же воскресенье!? – воскликнул я, морщась от боли. – Что ж, мне теперь целых двое суток мучиться?!
– А я дам тебе анальгина. Таблеток, этак, шесть. Выпьешь одну сейчас, другую – вечером перед сном. А в понедельник будешь принимать таблетки три раза в день. Вот тебе и вторник наступит! К нам приезжает зубной врач из гарнизонного госпиталя только по вторникам…
– Спасибо, – пробормотал я. – Тогда приду во вторник… А в какое время?
– Сразу же после двух!
Таблетка анальгина, которую я выпил, действительно помогла, хотя всю боль не сняла. К вечеру пришлось принять ещё одну, но эффект был ещё меньше: плохо спалось.
Весь следующий день прошёл как в тумане… Не хотелось ни пить, ни есть. Я с трудом справлялся с повседневной работой.
– Вот беда, – посочувствовал мне Шостаковский. – Я понимаю, товарищ Сычев, что такое зубная боль. Крепись, завтра тебя вылечат!
Еле-еле дождался я следующего дня. Сразу же после обеда, во время которого я с трудом проглотил свою порцию супа и больше ничего есть не стал, я помчался в медпункт.
– Ещё рано, – кивнул мне  головой Минаев, как только я ворвался в медпункт. – Врач ещё не приехал. Подожди!
Сначала я сел на стул, стоявший в коридоре, затем перешёл на другую сторону и занял место в ряду специальных, обтянутых коричневым дермантином откидных кресел, напоминавших стулья в кинотеатрах. Но и здесь я долго не усидел: пульсирующая боль заставила меня сменить эту позицию. В конце концов, я подскочил и стал метаться из угла в угол по коридору.
Постепенно в медпункте стали появляться новые пациенты. В основном это были «молодые» воины. Не желая разговаривать с людьми столь низкого общественного положения, да и просто из-за боли, я зашёл в процедурный кабинет к Минаеву
– Что, совсем невмоготу? – спросил меня санинструктор.
– Да, очень неприятное состояние! – ответил я. – Голова идёт кругом: ни сесть, ни встать!
– Ничего, врач уже скоро подъедет, – сказал Минаев. – Видишь, сколько народу собралось?
– Так это все пришли рвать зубы?! – воскликнул я. – Я думал, что они собрались на приём к врачу!
– Да, все они пришли к зубному. Но не волнуйся: очереди у нас не будет. Это тебе не «гражданка»! – успокоил меня Минаев.
– Да что ты! Разве один врач в состоянии вырвать зубы у тридцати и более человек? Да ещё быстро? – не поверил я.
– Каких тридцати? – улыбнулся санинструктор. – У меня тут записались вместе с тобой двенадцать человек! Впрочем, мы это сейчас проверим! – Он вытащил из стола листок бумаги и вышел в коридор. Я, морщась от боли, последовал за ним.
  – Так, Козлов, Стручков, Мордасов, Базулин, – читал Минаев. В ответ слышалось: – Я! Я! Я!
Наконец, он закончил и посмотрел на солдат: – Есть ещё желающие?
Ответом была тишина.
– Ну, вот видишь, – улыбнулся мне санинструктор. – Всё в порядке! Сколько записалось, столько и есть!
– А как же остальные? – удивился я. – Зачем же тогда собрались все эти? – Я указал рукой на толпу.
– А, эти…, – усмехнулся Минаев. – Так они просто пришли понаблюдать. Так сказать, зеваки. У нас ведь не обходится без них ни одно зрелище! Они просто зайибали меня!
В это время послышался шум мотора.
– Вот, видишь, едет! – сказал Минаев и махнул рукой. – Эй, там! Не стойте на пути! Не мешайте идти врачу!
Воины расступились. Вошла полная женщина в сером пальто.
– Как много народу! – сказала она мужским голосом. – С такой толпой мы сегодня не справимся!
– Всего двенадцать человек, Мария Яковлевна! – сказал почтительно Минаев. – Остальные так, зеваки…
– Выдворите их из помещения! – распорядилась врач. – Здесь не кинотеатр и не танцплощадка!
– Слышали?! – заорал санинструктор. – Ну-ка, марш на улицу, и чтобы я никого здесь не видел! Поняли, гандоны?!
После такого внушительного обращения в коридоре остались только одни больные.
– Заходите по очереди! – сказала врач. – Сразу же приступим к делу! У меня нет времени долго с вами возиться! Вы вскипятили шприцы? – обратилась она к Минаеву.
– Так точно!
Первым вошёл я.
– Откройте рот, – сказала врач и подала знак Минаеву. – Колите! Вот так!
Санинструктор вонзил иглу большущего шприца в мою десну. Как ни странно, я совсем не почувствовал боли.
– Подожди, дай-ка я! – сказала Мария Яковлевна и сама, вытащив шприц, вогнала его уже в другое место. Я ощутил острую, жгучую боль. Казалось, что загорелась каждая клеточка моего тела. Однако я стерпел и покорно простоял, пока врач не завершила всю процедуру. – Ну, теперь можешь посидеть в коридоре, – сказала она мне. – Я тебя позову, когда наступит время удалять зуб!
Я вышел в коридор и сел в свободное кресло.
– Ах! Ох! – раздался вдруг чей-то крик.
– Ну, прямо, «нежности телячьи»! – громко сказал Минаев. – Терпи, не позорь нашу часть!
Через минуту из процедурной выскочил здоровенный курсант и сел рядом со мной, обхватив руками голову.
– А-а-а-а! – раздался новый крик.
– Терпи, казак, атаманом будешь! – послышался голос врача, и очередной больной выбежал в коридор. Вслед за ним появился Минаев. – Вот, смотрите! – указал он рукой на меня. – Старослужащий воин даже не пикнул, показывая вам пример, салабоны, как надо себя вести! Что, думаете, тут вам пансион благородных девиц? Предупреждаю, гандоны! – он повысил голос. – Если ещё кто-нибудь во время укола рявкнет, я ему без всяких там шприцев все зубы повыбиваю! Поняли?!
Шум сразу же прекратился. Доносилось, правда, иногда кряхтение, но, видимо, слова Минаева были произнесены не зря…
Когда стала уменьшаться очередь, и последний солдат вошёл в процедурный кабинет, я почувствовал, что боль в зубе утихла. Кроме того, мне показалось, что челюсть у меня распухла и одеревенел язык. – Это, наверное, подействовал новокаин, – подумал я.
Открылась дверь процедурной, и в коридор вышел последний пациент.
– Заходите, товарищ… Как вас там? Сычев! – сказала врач. Минаев тут же выскочил в коридор.
– Иду! – ответил я голосом Брежнева и вошёл в кабинет.
– Давайте щипцы! – обратилась Мария Яковлевна к Минаеву. – Сейчас будем рвать!
Минаев извлёк из медицинской коробки большие никелированные щипцы. – Может я сам вырву ему зуб? – предложил он. – Всё-таки я поздоровей!
– Ну, пожалуйста! – улыбнулась врач. – Вот здесь захватывайте! Так! Расшатывайте! А теперь…
И тут я ощутил такую боль, какая не поддаётся описанию! Против этой боли все предыдущие муки показались детской забавой. В моих глазах потемнело, закружилась голова. В этот миг раздался хруст, и Минаев крякнул.
– Ну, вот, один, слава Богу, вытащили! – сказала врач и засунула мне в рот тампон. – Прижмите марлю языком и не высовывайте её в течение двух часов! Можете идти!
Я, одуревший от операции, кивнул головой и вышел в коридор.
– Ну, что, уже вырвали? – стали спрашивать меня стоявшие вдоль стен бледные от страха пациенты.
Я махнул рукой и направился к выходу.
На улице у здания медпункта собралась большая толпа. Среди зевак я увидел Хованского.
– Как, тебе уже вырвали зуб? – спросил один из воинов.
– Да, – кивнул я головой и подмигнул Хованскому.
– И это всё? – пробормотал разочарованно тот. – А мне говорили, что это больно! Выходит, зря я приходил, ничего интересного нет! Объегорили, гандоны!
В это время со стороны процедурного кабинета раздался дикий крик: – А-а-а-а!!! Ли-ихо!!!
Воины заметно повеселели. – Ну, вот, видишь, – сказал Хованскому стоявший рядом с ним товарищ, – а ты горевал! Постой ещё немного, и ты не такое услышишь!
Раздался новый крик. На сей раз ещё более громкий, какой-то неприятный животный взвизг.
Зеваки с улыбками переглянулись. Хованский покраснел от удовольствия и стал потирать руки. – Оставайся, Костя, послушаешь, – предложил он. – Хоть какое-то будет развлечение!
Но я махнул рукой и быстро пошёл к штабу. На душе у меня стало так противно, что, казалось, ещё минута – и  весь мой желудок вывернется наизнанку.
Войдя в свой кабинет, я грохнулся на стул и замер.
…Очнувшись после недолгого забытья, я приступил к работе. Вскоре опять разболелась голова и, казалось, удаление зуба не улучшило моё общее состояние. Однако к вечеру боль стала постепенно затихать, и я, несмотря на разбитость, несколько приободрился.
Когда пришёл за накладными Шостаковский, я выполнил очередное упражнение по самоучителю английского.
– Ну, вот, слава Богу, всё в порядке! – обрадовался начпрод. – Я же говорил, что нужно только немного потерпеть, и всё утрясётся. Больно было?
Я утвердительно промычал в ответ и показал пальцем на раздувшуюся от тампона щёку.
– А, у тебя там вата, – понимающе кивнул головой Шостаковский. – Ну, я не буду тебя тормошить.
На вечерней поверке я кое как выкрикнул «я!», возбудив своим необычным голосом смех и радостное оживление окружающих, а затем пошёл в спальное помещение и завалился спать. Но сон никак не наступал. Вопреки сильной усталости, которую  ощущал к концу дня, я всю ночь проворочался с боку на бок, и когда дневальный прокричал: – Рота, подъём! – встал с сильной головной болью. Сначала я хотел побежать вместе со всеми на зарядку, но замкомвзвода Лазебный остановил меня. – Что с тобой? – спросил он. – Зуб болит, что ли?
– Не зуб, а голова! – ответил я, с трудом ворочая языком.
– А ну-ка, подойди к зеркалу, – сказал Лазебный, – да глянь на свою щёку! Нечего тебе идти на зарядку!
Я подошёл к висевшему в коридоре у входа в казарму большому зеркалу и глянул в него. Вот так да! На меня смотрело незнакомое лицо! Особенно уродливо выглядела нижняя челюсть: вся передняя сторона, где был удалён зуб, представляла собой сплошную опухоль. – Может, это так разбух тампон? – подумал я и направился в умывальник. Там я извлёк пальцами из-за щеки разбухший слизкий комок и прополоскал рот. Боли не было. Приходилось только выплёвывать розовую воду: сочилась кровь.
– Ничего, к обеду пройдёт, – подумал я и пошёл заправлять постель.
Однако после завтрака кровотечение усилилось. Сначала я выплёвывал кровь через каждые пять минут, а затем всё чаще и чаще. – Придётся идти в медпункт, – решил я, но тут вспомнил, что у меня накопилось много текущей работы. Однако справляться с повседневными делами было непросто, поскольку кровь всё текла и текла, наполняя рот. Набравшись терпения, я с большим трудом выписал продовольственно-путевые документы и раздал их посетителям. В процессе работы я по нескольку раз выбегал в туалет и плевался распиравшей щёки кровью.
Когда же я выписал накладные и положил их на стол Шостаковского, терпеть уже было совершенно невозможно: кровь текла так, как-будто во рту оборвался какой-то крупный кровеносный сосуд. Я быстро закрыл на ключ дверь своего кабинета и побежал в медпункт.
– Ну, и морда у тебя! – усмехнулся Минаев, увидев меня. – Что за чудеса? Обычно опухоль спадает сразу же после удаления зуба… Или не тот вырвали?
Я знаками показал, что не могу говорить и нужно выплюнуть кровь.
– А? Что? У тебя там до сих пор тампон? – спросил Минаев. – Пойди, выплюни в раковину!
Я подбежал к умывальнику и выплюнул туда накопившуюся кровь. – Ух! – вздохнул я. – Даже не могу говорить из-за текущей крови. Нужно постоянно плеваться!
– Что за ерунда?! – воскликнул санинструктор. – Отчего у тебя кровотечение? Это же дело весьма опасное!
В это время в процедурный кабинет вошёл подполковник Смирнов. – Что это вы, товарищ Сычев, с утра пораньше? – спросил он.
– У него изо рта течёт кровь! – сказал Минаев. – Ему вчера удалили зуб, и вот кровотечение не только не прекращается, а наоборот, усиливается!
– Ну-ка, открой рот, – промолвил Смирнов.
Но я махнул рукой и, подбежав к умывальнику, выплюнул кровь. Затем подошёл к врачу и открыл рот.
Смирнов внимательно посмотрел и кивнул головой Минаеву: – Немедленно звони на «капэпэ» и вызывай дежурную машину! Поедете в госпиталь!
Пока Минаев звонил и разговаривал по телефону, Смирнов выписывал направление на приём к зубному врачу.
– Вот, – сказал он санинструктору и передал ему бумагу. – Привезёшь его в госпиталь и без очереди проведёшь к зубному врачу. Смотри, дело неотложное!
– Пошли, – сказал мне Минаев, и мы направились в сторону контрольно- пропускного пункта.
По дороге я несколько раз выплёвывал накопившуюся кровь.
Когда мы вышли на КПП, нас встретил, у самых ворот воинской части, водитель технической роты. – Идите за мной, – промолвил он. – Вон там стоит дежурная машина!
Мы подошли к небольшому грузовичку.
– Сядешь в кабину или полезешь наверх? – спросил меня Минаев. Я выплюнул кровь. – Лучше полезу наверх, – сказал я. – По крайней мере, можно будет выплёвывать кровь!
Затарахтел мотор, и мы поехали.
Машина стремительно, без остановки, мчалась вперёд. Свистел ветер. Я стоял, держась обеими руками за деревянное обрамление кабины, и безучастно смотрел на незнакомый город. Поглощённый своими мыслями, я не замечал ни старинных сооружений, ни бесхитростных современных построек, ни статуй вождя Октябрьской революции и его соратников. – Только бы скорей прибыть в госпиталь, – думал я, чувствуя, как рот наполняется кровавой массой. Когда машина остановилась у массивных железных ворот, я едва не задохнулся. Я никак не мог выплюнуть на ходу кровь и вот теперь чувствовал себя отвратительно.
– Вылезай, приехали! – крикнул Минаев.
Я быстро спустился вниз и подбежал к травяному газону. Выплюнув кровь, я остановился и стал судорожно хватать ртом воздух.
– Пошли скорей! – Минаев потащил меня за руку.
Как в тумане поднимался я на второй этаж. Наконец мы оказались в зубном кабинете.
– Что с вами такое случилось? – спросила Минаева приятная молодая женщина в белом халате.
– Да вот, вчера у него вырвали зуб, – санинструктор показал рукой на меня, – а сегодня у него сильное кровотечение, и ничто не помогает. Вот я тут привёз направление от товарища Смирнова. – И Минаев протянул женщине бумагу.
– А кто вырывал зуб?
– Мария Яковлевна.
– Она сегодня в отъезде. Придётся звать другого врача!
Пока искали врача, я ещё три раза выплюнул в раковину умывальника накопившуюся во рту кровь.
– Ну, что, молодой человек? – раздался вдруг чей-то мягкий, приятный голос. Я обернулся. На меня участливо смотрела невысокая пожилая женщина.
– Да вот, течёт без остановки кровь, – сказал я. – Вчера мне вырвали зуб, а сегодня утром я вытащил тампон… С той поры кровь всё идёт и идёт!
– Садитесь в кресло, – указала женщина рукой. – Сейчас будем лечить вас.
Затем она извлекла из металлической коробки блестящий серебристый стержень и подошла ко мне. – Откройте рот, – сказала она. – Так, так, выплюньте! Сейчас проверим, не осталось ли там корешков.
Она долго возилась со мной. Что-то ковыряла, нажимала на рану, колола. Но я почти не чувствовал боли. Мной овладело какое-то оцепенение. Я только периодически по команде врача выплёвывал кровь, замечая, что постепенно кровотечение уменьшалось.
– Ну, вот и всё! – улыбнулась после почти двухчасовой работы измученная женщина. – Видимо, у вас в области зуба оказались крупные кровеносные сосуды. Я зашила ранку, и она скоро зарастёт. А сейчас мы сделаем вам горячий внутривенный укол.
Я вытянул руку, положил её на спинку стула, и медсестра, та самая миловидная женщина, встретившая нас с Минаевым в зубном кабинете, стянула её резиновым жгутом. На руке вздулись жилы. – Так, теперь дышите спокойно и не обращайте внимание на жар, – сказала врач и стала вводить мне через шприц в вену какую-то жидкость. – Вы сейчас почувствуете, как горячий пар будет проникать в каждую часть вашего тела. Это нестрашно. Так, так…
И тут я ощутил, как меня наполнило горячим воздухом. Застучало в висках. Казалось, пар выходит даже из ушей и глаз…
– А теперь посидите немного в коридоре, – сказала врач, – и через десять-пятнадцать минут можете ехать назад в свою часть. Только не разговаривайте в течение четырёх часов и столько же времени ничего не ешьте!
– Спасибо! – пробормотал я одеревеневшими губами.
– На здоровье! – улыбнулась врач. – Я же сказала: не разговаривайте! Думаю, что всё будет хорошо и до свадьбы заживёт!
– До свидания! – сказал только что вошедший Минаев, который в течение всего времени, пока меня лечили, сидел в коридоре!
– До свидания! – ответила врач и добавила. – Десять-пятнадцать минут побудьте в коридоре!
– Ладно, – буркнул Минаев, – если уж отсидел целых два часа, то что мне какие-то десять минут!
Наконец мы поехали назад.
На этот раз я с интересом смотрел по сторонам. – Какой красивый город! – думал я. – Сколько старинных зданий! Удивительно, как уцелели многочисленные церкви?!
– Ну, что? Как наш больной? – спросил Смирнов Минаева, когда мы с ним вместе  вошли в медпункт.
– Нормально, – ответил санинструктор, – но ему пока нельзя разговаривать!
– Значит, нужно, чтобы он полежал у нас здесь денёк, – сказал Смирнов, – потому что товарищи просто не дадут ему молчать. Сделай слабый раствор марганцовки и пусть через каждый час полощет рот.
Таким образом, я оказался в лазарете в той самой палате, где совсем недавно лежал Коваль.
– Переночую разок, а потом на другой день выйду на работу, – подумал я. – Слава Богу, что своевременно выписал накладные!

19. В КАРАУЛЕ


На следующее утро я почувствовал себя значительно лучше. Я хорошо спал, и на душе у меня было легко и спокойно. Голова не болела. Кровь не текла. Глянув в зеркало, я обнаружил, что опухоль спала, и лицо приобрело прежний вид.
– Ну, что, пойду-ка я, пожалуй, на работу, – сказал я Минаеву после завтрака. – Нет уже, наверное, смысла держать тут меня?
– А это как скажет Смирнов, – ответил санинструктор. – Это же он тебя сюда определил.
Но подполковник Смирнов, появившийся, как всегда, к десяти часам утра, не возражал.
– Коли хорошо себя чувствуешь, – сказал он, – значит, можешь идти. Но смотри, поменьше разговаривай и аккуратно ешь!
– Есть, товарищ подполковник! – произнёс я уже нормальным голосом. – Большое вам спасибо!
– Ну, что, как здоровье? – спросил меня Шостаковский, когда я пришёл в кабинет продслужбы.
– Сегодня уже лучше, – ответил я. – Я же ночевал в медпункте, а вчера побывал в госпитале…
– Я знаю, – кивнул головой начпрод. – Я вчера вечером заходил в медпункт, хотел навестить тебя, но Минаев сказал, что Смирнов не разрешил никого пускать к тебе. Он подробно рассказал мне, какие ты перенёс мучения!
После обеда мне позвонил Шкорбатовский, и я пошёл к нему.
– Что у тебя такой измученный вид? – спросил майор. – Как будто ты побывал в концлагере!
Я рассказал о своих мытарствах.
– Да, зубы – это у нас больное место! – кивнул головой Шкорбатовский, выслушав меня. – Я в своё время тоже пережил несколько неприятных дней из-за зубов!
– Неужели и у вас такое же примитивное лечение? – удивился я. – А говорили, что у вас есть специальная больница и там лечат лучше, чем у нас!
– Конечно, у нас есть специальная больница, – согласился майор. – Обычно мы лечимся в обкомовской больнице, хотя закреплены за тем же самым госпиталем, что и воинские части. Но, несмотря на внешний комфорт, зубы у нас лечить не умеют! Так что «удовольствие» примерно одинаковое… Понимаешь, в специальных больницах врачам установлена и специальная зарплата, раза в три-четыре большая, чем в остальных больницах. А это значит, что к нам очень стремятся попасть многие врачи. Да и не просто стремятся, а даже рвутся туда все, у кого есть влиятельные знакомства, связи. А, как известно, имеющие связи, в большинстве своём, специалисты никудышные!
– Но как же так? Ведь говорят, что в обкомовских больницах работают чуть ли не доктора наук?!
– И в самом деле, есть даже доктора наук! Но одно дело – писать диссертации, а другое – уметь практически лечить людей! Да и как у нас пишутся диссертации! Опять, у кого есть связи, короче говоря, блат, те всегда успешно защищаются. А по знакомству у нас можно всё!
– Какой же это тогда социализм, – удивился я, – если процветают только те люди, которые относятся к элите или, лучше сказать, партийной верхушке, а остальные граждане лишены элементарных прав?
– Ну, это ты, конечно, загнул насчёт элементарных прав, – улыбнулся Шкорбатовский. – Право на диссертацию – это не первая потребность, но роскошь! Что ж поделаешь, если так устроено человечество? Всегда, в любом обществе появлялась элита, которая монополизировала власть и роскошь. Впрочем, мы несколько отклонились от темы… Как ты, подумал о моём предложении? – спросил он.
– Вы насчёт учёбы в офицерском училище?
– Да.
– Можно, я скажу откровенно?
– Пожалуйста.
– Видите ли, товарищ майор, я не гожусь в кандидаты на эту учёбу!
– Почему?
– У меня плохое здоровье.
– А что ты думаешь, у меня хорошее?
– Да, у вас, видимо, хорошее…
– Это в каком смысле?
– А в таком, что если вам дадут команду прыгать с парашюта, вы прыгните!
– Ну, если дадут команду, – улыбнулся майор, – куда уж тут денешься?
– А я не буду прыгать, даже если и прикажут!
– Почему?
– Да я просто боюсь высоты!
– Я не думаю, что ты такой трус! Поверь, мы хорошо знаем людей! Ты вполне справишься с любым заданием, если оно, конечно, в человеческих силах…
– А вот прыжки с высоты для меня и есть то, что находится за пределами моих человеческих возможностей!
– Значит, не желаешь идти в училище?
– Не желаю.
– А жаль, – помрачнел Шкорбатовский. – Из тебя мог бы выйти такой хороший разведчик! Ну, что ж, доложу тогда товарищу Моргунову о твоём отказе.
…Вечером в штаб ко мне пришёл Коваль. – Ну, что, Костя, выздоравливаешь? – спросил он.
– Выздоравливаю, – ответил я.
– Ты не обижайся, что я не зашёл к тебе в медпункт, – сказал Коваль, – но я вчера дежурил по роте и не мог ни на минуту отлучиться…
– С чего ты взял, что я обижаюсь? – улыбнулся я. – Что толку, если бы ты пришёл? Ко мне всё равно не пускали. Смирнов сказал, чтобы я целый день не разговаривал.
– Ладно. Коли Смирнов сказал не разговаривать, значит, не разговаривай. Я тут к тебе по делу пришёл.
– Что такое?
– Да вот у Фельдмана на первом курсе заочного института учится дочка. Ей прислали курсовую и контрольные работы. А она сама не может их написать!
– Так нахрена она тогда поступала учиться?
– Но ведь этого не скажешь Фельдману! Он убеждён, что у нас все учатся в институтах так, как его дочь.
– Словом, он хочет, чтобы я писал за его дочку контрольные работы?
– Ну, не все работы, а только то, что сможешь…
– Покажи, что тут у тебя!
Коваль достал из сумки тетрадку и толстенную книгу. – «Экономическая география СССР», – прочитал я и усмехнулся. – Уж не по этой ли энциклопедии требуется написать курсовую?
– Именно по ней, – ответил Коваль. – Смотри, вот задание – «Энергетические ресурсы Центральной европейской части СССР».
– О, нет! Такую работу я писать не буду! – сказал я. – Тема не достаточно ясная. Тут либо нужно дать описание энергетических ресурсов, либо дать их анализ…
– Постой. У нас тут есть конкретное задание. Вот, посмотри, – Коваль протянул мне извлечённый из тетради листок. – Тут всё подробно расписано, что требуется осветить!
– А что будешь писать ты? – спросил я. – Ведь у тебя, как я вижу, три листка?
– Ну, Фельдман сказал посоветоваться с тобой. Один листок, я думаю, возьмёшь ты, другой – я, а третий мы ещё кому-нибудь всучим.
– Значит, мне нужно выбрать один листок из трёх?
– Можешь и все три, если чувствуешь, что справишься!
– Ну, нет, спасибо! – покачал я головой. – Я, пожалуй, ничего не буду делать. Да и с какой стати?
– Ладно, Костя, не ломайся! Посмотри, может хоть что-нибудь сделаешь?
 Я стал рассматривать остальные листки.
– Ну, вот контрольная по английскому ещё куда ни шла! – сказал я. – Тут хоть понятные для меня вопросы…
– Напишешь, Костя? – взмолился Коваль.
– Ладно, напишу.
– Ну, тогда я пойду и скажу Фельдману, что ты сделаешь ему контрольную по английскому?
– Хорошо.
После ужина Коваль вновь пожаловал ко мне.
– Вот, бери, – протянул он мне тонкую ученическую тетрадь. – Фельдман передал, чтобы ты написал в ней контрольную.
– Да что, у меня бумаги, что ли, нет? – возмутился я.
– Но ведь контрольную же пишут в тетрадках!
– Так что, она даже не хочет переписать своим почерком контрольную? Там же сразу определят, что в тетради не её почерк?
– Да…, – помрачнел Коваль и протянул руку к телефону. – Позвоню-ка я домой Фельдману.
– Товарищ прапорщик, – сказал он в телефонную трубку, – я вот тут у Сычева…Он говорит, что напишет контрольную на листках, а Таня тогда перепишет на чистовик, то есть в тетрадь… Что? Да, чтобы всё было написано её почерком! А? Что? Сейчас! Костя! – Коваль оторвался от телефонной трубки. – Когда ты напишешь контрольную?
– Ну, сразу же после первомайских праздников, – ответил я.
– После Первого мая, – повторил в трубку Коваль. – А? Что? Костя, возьми трубку! – И Коваль подмигнул мне.
– Слушаю, товарищ прапорщик! – сказал я по телефону.
– Напишешь к десятому числу? – пробормотал Фельдман.
– Думаю, что напишу.
– Ну, смотри, не подведи! Если сдержишь своё слово – поощрю. Не уложишься в срок – сам понимаешь…
– Сделаю, товарищ прапорщик, – ответил я. – Я слов на ветер не бросаю!
– В таком случае, я напишу рапорт о поощрении тебя уже в первомайском приказе. Каких у тебя ещё нет поощрений?
– Да всё у меня, вроде бы, есть, – сказал я. – Я делаю это не для поощрения, а из уважения к вам, понимаете, товарищ прапорщик?
– Понимаю, но всё равно это как-то не по-человечески. Надо всё-таки тебя чем-то наградить. Так, в отпуск ты ездил. Значок «Отличник Советской Армии» у тебя есть. А вот фотография у развёрнутого Знамени части? Тебя фотографировали?
– Нет, не фотографировали! Да зачем это нужно? – рассердился я. – Я сказал, что сделаю, значит, сделаю без всяких поощрений!
– Ладно, я сам решу, что надо, а что не надо! – буркнул Фельдман. – Ты делай своё дело, а я – своё. Ясно? Ну, будь здоров!
Я положил трубку. – Вот пристал со своими поощрениями! – сказал я. – Как будто нельзя ничего сделать просто так, без всякой корысти!
– Видишь ли, Фельдман – человек практичный! – усмехнулся Коваль. – Всё переводит на деньги да материальную выгоду!
На другой день, освободившись от работы, я занялся выполнением контрольной Фельдмана и, к своему удовлетворению, обнаружил, что она не была сложной. – Тут работы на три-четыре часа и не больше, – думал я, – и если в день заниматься по часу, можно закончить значительно раньше установленного срока.
Однако на следующий день в часть прибыли несколько рот кабельно-монтажного батальона и пришлось просидеть допоздна, оформляя дополнительные накладные. К тому же из части посылались на различные объекты многочисленные командировочные, и на контрольную работу совсем не оставалось времени.
Наступил праздник Первомая. По праздничному распорядку дня воины части сразу же после завтрака должны были следовать в город на концерт.
Я просто не переносил подобные мероприятия. Ещё накануне праздника я попросил Фельдмана разрешить мне остаться в части. – Почему? – удивился командир роты. – Ведь концерт будет очень интересный! Все наоборот просятся, чтобы их взяли в город, спорят о переносе нарядов на другой день!
– Мне что-то нездоровится, – сказал я, – да и не хочется впустую тратить время. Уж лучше я посижу у себя в кабинете да закончу контрольную по английскому языку.
– А, ну, это другое дело, – согласился Фельдман. – Тогда оставайся!
Но как только, сразу же после завтрака, я пришёл в свой кабинет, раздался неожиданный телефонный звонок.
– Ефрейтор Сычев слушает! – сказал я в трубку.
– Узнали меня, товарищ Сычев? – послышался из трубки голос Шкорбатовского.
– Узнал, – ответил я.
– Послушай, а не мог бы ты зайти ко мне на пару минут?
– Могу. Сейчас приду! – сказал я и почувствовал, как у меня похолодело в груди.
– Зачем я понадобился ему в праздничный день? – мелькнула мысль. – Наверное, что-то случилось!
– Садись, Костя, – сказал после взаимных приветствий Шкорбатовский. – Поздравляю тебя с праздником международной солидарности трудящихся!
– Спасибо! – ответил я с недоумением. – И вас также!
– Что ты на меня так смотришь? – усмехнулся майор.
– Да я просто думаю, что не для одного же поздравления вы меня сюда вызвали?
– Представь себе, что только для поздравления! – улыбнулся Шкорбатовский. – Вот, давай-ка с тобой по этому случаю выпьем! – И он достал из шкафа графин…
– Что это? – спросил я. – Водка?
– Спирт. Чистейший медицинский спирт!
– Но я же никогда его не пил?!
– Ничего, выпьешь, – майор налил в маленький стаканчик прозрачную жидкость. – Вот, пожалуйста, закуска: огурец, колбаса… Давай, за наши успехи!
– Ваше здоровье! – сказал я и быстро опрокинул в рот горькую, жгучую жидкость.
– На, запей! – Шкорбатовский протянул мне открытую бутылку «газировки».
…С наступлением мая в части усилилось движение личного состава. Курсанты завершили учёбу в учебном батальоне, и их стали потихоньку отсылать на разбросанные по всей стране объекты. В свою очередь, казармы основных подразделений переполнялись воинами, прибывшими с объектов для увольнения в запас.
Каждый день численность солдат воинской части изменялась. Кроме того, в период перемещения воинов в основные подразделения, на хозяйственную роту ложилось бремя несения караульной службы, дежурства в столовой и на контрольно-пропускном пункте, патрулирования по городу и охраны гарнизонной гауптвахты.
Несмотря на то, что авторитет хозяйственного подразделения был весьма невысок в Политотделе, и советские комиссары считали воинов нашей роты беспробудными пьяницами, всячески препятствуя выдаче нам боевого оружия, они не могли полностью освободить от нарядов недостойных высокой чести солдат.
Поэтому иногда, хоть и редко, подопечные прапорщика Фельдмана вносились в общий список подразделений части, нёсших охрану военных объектов.
Уже за месяц до караульной службы я, да и другие штабные писари, знали о том, что нам придётся идти в наряд. «Старикам» оставалось служить считанные дни, поэтому было ясно, что на караульную службу мобилизуют в основном надёжных и опытных солдат из моих сверстников, ибо в части сложилась традиция не посылать в караул тех, на кого распространялся приказ министра обороны об увольнении в запас.
С чем это было связано, солдаты не знали. Но поговаривали, что когда-то, давным-давно, один из «стариков» за день-два до увольнения погиб на боевом посту, и разразился страшный скандал. Так это было или нет, никто и не пытался узнать, однако всем было ясно: на охрану военных объектов выйдут только две трети списочного состава роты.
Хозяйственное подразделение должно было нести караульную службу два дня подряд, и поэтому всех оставшихся солдат разделили на две части, отминусовав, конечно, нёсших дежурство по роте.
Начальником караула в первый день – пятого мая – определили командира роты прапорщика Фельдмана, а заместителем у него – младшего сержанта Коваля. Меня назначили разводящим вместе с младшим сержантом Колбуновым, который работал в строевой части штаба вместо уволенного в запас ещё прошлой осенью сержанта Смелякова. Этого «молодого» воина я совершенно не знал, несмотря на то, что тот уже почти полгода отсидел в штабе и считался командиром отделения штабных писарей.
Как известно, в армии положение воина определяется служебным стажем и личным поведением, поэтому я совершенно не обращал внимания на «молодого» сержанта. Но Колбунов оказался не той личностью, которую следовало бы сбрасывать со счетов. Впрочем, и другие «молодые» воины, его сверстники, обещали в скором времени преподнести роте не один сюрприз.
По численности будущие «черпаки» превосходили моих сверстников почти вдвое. Это они прекрасно понимали, и отношения с будущими «стариками» могли быть очень сложными. Сказывалось и поведение готовившихся к увольнению в запас «дедов»: они в последние месяцы совершенно запустили ротную дисциплину. Они не только не обижали «молодых» солдат, но даже и не одёргивали их. Один лишь Зубов иногда заставлял кого-нибудь из «молодых» промывать пол со шваброй. Что же касается побоев и зуботычин, то о них не могло быть и речи! Словом, обстановка страха, которая сложилась в роте во времена «стариковства» Выходцева и Золотухина, была полностью выхолощена московским призывом. Следовательно, рассчитывать на безоговорочное подчинение «молодёжи» новым «старикам» не приходилось. К тому же, среди самих «стариков» существовали серьёзные разногласия, и поэтому они не представляли угрозы для «молодых» солдат.
И, тем не менее, авторитет старослужащих перед «молодёжью», пусть номинально, но сохранялся. Пока ещё существовала видимость уважительности, хотя, конечно, чувствовалось, что «молодые» воины постепенно наглеют.
Это было заметно и во время караульной службы.
Первый наряд, в состав которого входил и я, был на две трети составлен из «молодых» воинов. На каждый пост определили по трое часовых со сменой через каждые два часа. Накануне я побеседовал с Ковалем и предложил ему несколько изменить установившийся порядок несения караульной службы. – Понимаешь, Любомир, – сказал я товарищу, – нынешние «молодые» – это не те, что были раньше. Они не приучены к повиновению, не знают страха перед «стариками», поэтому с ними будет нелегко.
– А что делать, Костя? – спросил Коваль. – Я ведь тоже вижу, что они разболтались!
– Я думаю, – ответил я, – что в нашей ситуации следует действовать строго по Уставу, требовать только то, что является законным!
– Это понятно, но как?
– Нужно составить чёткое расписание, кому когда спать, мыть посуду в караульной столовой, полы, ходить в столовую за пищей…
– А может решить этот вопрос уже после того, как придём в караульное помещение? Опросим ребят, может кто добровольно согласится, скажем, ходить в столовую…
– Ни в коем случае! Сразу же начнётся базар! Одни согласятся, другие нет… Это тебе не учебный батальон. Вот если мы составим списки заранее и по прибытии в караулку зачитаем их, тогда будет спокойней.
– Ну, что ж, – согласился Коваль, – тогда давай так и сделаем.
После того как мы подробно расписали, что кому следует делать по очереди, я предложил несколько смягчить порядок отдыха. – Нечего заставлять ребят сидеть толпами в дежурной комнате, – сказал я. – Такое обычно принято в учебном батальоне. Придёт часовой с объекта – и пускай себе отдыхает! Можно вполне позволить им вволю выспаться, даже по восемь часов!
– Каким образом? – воскликнул Коваль.
– Ну, вот прикинь, – промолвил я, – если каждый будет стоять на посту четыре раза по два часа, получится восемь часов. Да прибавь к этому два раза по четыре часа на сон – ещё восемь часов. Итого – шестнадцать! А поскольку в сутках двадцать четыре часа, то ещё останется время на уборку территории, питание и прочее. Разве этого недостаточно?
– Достаточно-то достаточно, – кивнул головой Коваль, – но ведь в этом случае нужно будет разрешить солдатам спать и в дневное время, а это – серьёзное нарушение Устава! А ты же сам предлагал действовать только по закону? Я думаю, что четыре часа на сон вполне достаточно!
– Понимаешь, какое дело, – возразил я. – Четыре часа на сон – это, конечно, справедливое уставное требование. Но, видишь ли, человек настолько устаёт в карауле, становится таким раздражительным, что при любой оплошности с нашей стороны возможны серьёзные конфликты…
– Я считаю, что воплотить в жизнь твой совет непросто: нужно хорошенько подумать! – пробормотал Коваль. – Хотя, в принципе, я согласен. Давай, попробуем!
– К тому же отдохнувшие солдаты будут вести себя значительно спокойней, понимая, что своим благополучием они обязаны командирам и, прежде всего, тебе! Ясно?
– Мне-то ясно, – улыбнулся Коваль, – но поймёт ли нас Фельдман?
– А мы ему и не будем ничего говорить! Поставим его уже перед свершившимся фактом, и пусть что хочет, то и думает!
– Ну, ладно, посмотрим!
На другой день рота заступила в караул. Как я и предполагал, списки, которые мы заранее составили с Ковалем, позволили избежать споров и обид.
Как только Коваль зачитал перед строем у караульного здания, что кому надлежит делать, воины без долгих разговоров приступили к своим обязанностям: приняли у учебной роты караульное помещение, сменили на всех постах часовых, после чего уселись в дежурной комнате.
В семь часов послали троих «молодых» солдат в столовую за продуктами, а когда они вернулись, и другие, предварительно назначенные дежурными по столовой, разложили на столах пищу, все воины, пребывавшие в караулке, поужинали.
В восемь часов я повёл смену на охраняемые объекты и через полчаса вернулся. Когда сменившиеся на постах солдаты поужинали и убрали за собой посуду, я предложил им отправляться спать. Фельдман в это время куда-то вышел и возразить было некому. Второй разводящий – Колбунов – услышав, что я сказал, изобразил на лице гримасу недоумения, но промолчал.
В десять часов появился Фельдман. – Я прошёлся по постам, – сказал он разводящим, – но ничего подозрительного не заметил. Вроде бы всё в порядке… Думаю, что тем, кто скоро пойдёт на пост, можно идти отдыхать…
– Но они уже спят! – сказал Колбунов. – Сычев уже давно отправил их в спальную комнату!
Фельдман сделал вид, что не понял язвительного смысла слов младшего сержанта. – А…положил, ну, что ж, хорошо, – сказал он. – А теперь пусть идёт отдыхать кто-нибудь из вас, разводящих.
– Давай-ка ты, – предложил я Колбунову. – А я тут посижу и буду водить смену на посты четыре часа… Потом поменяемся!
– А может ты сейчас пойдёшь? – возразил Колбунов.
Это несколько озадачило меня. – Начинает капризничать, – подумал я, – но уступать ему нельзя ни в коем случае!
– Нет, иди лучше ты! – решительно сказал я. – Я обычно плохо засыпаю с десяти часов. Поэтому я лягу после двух!
– Давай, Колбунов, ложись, – поддержал меня Фельдман. – Я тоже, пожалуй, пойду: посплю часиков до двух. Тогда разбудишь меня, товарищ Сычев! – И Фельдман с достоинством удалился в отдельное, командирское спальное помещение.
Колбунов встал и, что-то пробурчав, тоже ушёл, присоединившись к остальным спавшим воинам.
Коваль прибыл в караулку в половину одиннадцатого: он увёл очередную смену на посты как раз перед возвращением Фельдмана. – Ну, как тут у вас дела? – спросил он меня. – Вернулся Фельдман?
– Да, сейчас он спит в командирской комнате, – ответил я. – А там отдыхает Колбунов! – И я показал рукой на дверь солдатской спальни.
– Улёгся без возражений? – ухмыльнулся Коваль.
– Я бы не сказал, – пробормотал я. – Он был очень недоволен, начал даже спорить, но меня поддержал Фельдман, и он смирился…
– Молодец «папа», знает, кто в роте хозяин! – одобрительно кинул головой Коваль. – Впрочем, что это мы тут разговорились? Эй! – подозвал он вернувшихся с постов солдат. – Идите-ка спать!
– Что-то не хочется, – сказал Хованский. – Вроде бы, рановато…
– Наверное, вам всё-таки лучше лечь сейчас, – сказал я. – Сможете поспать больше трёх часов!
– Подожди, Вася, – махнул рукой Коваль. – Коли не спится, то и нечего туда идти. Лучше посидим да поговорим.
– А я, пожалуй, пойду, – сказал Гусаков. – Чего не поспать, если есть такая возможность?
За ним отправились остальные без пяти минут «старики». Коваль поставил их всех по моему совету в одну смену, чтобы было легче контролировать обстановку, ибо старшие вполне могли «перегнуть палку».
Как только в комнатке дежурного не осталось посторонних, Коваль встал и зашёл в столовую, откуда спустя несколько секунд вынес большущую бутыль вина.
– Давайте-ка врежем! – предложил он.
– Где это ты достал? – удивился Хованский.
– Да, когда я ходил на посты, то там незаметно забежал по дороге в казарму. У меня в подушке было кое-что припрятано!
– Как её не обнаружили? – усмехнулся я. – Разве у нас что-нибудь спрячешь?
– Сходи-ка, Вася за стаканами, – распорядился Коваль. – Выпьем потихоньку, и на душе станет легче.
– Ну, ты даёшь, Любомир! – пробормотал я. – Да ты представляешь, что будет, если нас застанут пьяными во время караульной службы? А если сейчас войдёт Фельдман: мало не будет!
– Да брось ты, Костя! – возразил Коваль. – Кому мы надо? Ну, если и догадается кто, так что из этого?
– Вы как хотите, а я пить не буду! – отрезал я. – Идите тогда в столовую и делайте там, что хотите. Я же лучше тут посижу: а вдруг кто придёт?
– Ладно, как хочешь, – пробормотал Хованский. – Пошли, Люба, выжрем!
И они удалились.
Я посидел ещё немного в одиночестве, подумал и решил выйти на караульный двор. Погода была превосходная. Небо было чёрное-чёрное, звёздное. Дул лёгкий ветерок. Пахло черёмухой.
– Стой! А то сичас стрылять стану! – раздался приглушённый крик. Я обернулся: у столба маячил часовой – Коцурюба.
– А ты не «стрыляй»! – передразнил его я, вспомнив, что сам недавно распорядился не давать патронов «молодому» воину.
– Усё! Сичас стрылять стану! – уже громко крикнул Коцурюба.
– Иногда и кочерга стреляет! – вспомнил я солдатскую пословицу и решил не рисковать. – Это я, разводящий Сычев! – крикнул он.
– Ну, тады усё! – буркнул часовой. – Тады я стрылять не стану!
– Ну и слава Богу! – с облегчением сказал я и подошёл к «молодому» солдату. – Ну-ка, дай своё оружие!
– Нет, не подходи! – завопил Коцурюба. – Часовой – ляцо неприкосновенное! Меня же за это посодють!
– Я же твой разводящий! – засмеялся я. – Меня ты обязан пропускать!
– Тока начальника могу! – сказал Коцурюба. – Иначе посодють!
– Не «посодють», не бойся! – улыбнулся я и подошёл к часовому.
– Ох, боюсь я, товарищ ефрейтор! – заплакал Коцурюба.
– Хватит ныть как баба! – рассердился я. – Ну-ка покажи свой автомат!
– Нате, товарищ начальник!
Я вытащил рожок-магазин: – Так, патронов нет!
Затем я щёлкнул затвором и нажал на курок. Коцурюба закрыл глаза и заткнул уши.
Раздался щелчок.
– Ну-ка, товарищ Коцурюба, покажите подсумок!
Запасные рожки тоже оказались пустыми.
– Ну, ладно, товарищ караульный, – смягчился я, – у вас всё в порядке!
– А ён не стрыльнёть? – спросил Коцурюба, глядя с опаской на автомат.
– Не бойся, не «стрыльнёть», – заверил его я. – Только не спеши кричать, что будешь стрелять, а то роту опозоришь! Сначала нужно кричать – «стой, кто идёт?!» Понял?
– Есть! Так точно! Никак нет!
– Ну и слава Богу! Продолжай нести службу!
Когда я вернулся в караулку, за столом дежурного сидел только один Коваль.
– А где Хованский? – спросил я.
– Сразу же лёг, как только мы «раздавили» бутылку…
– А как же ты? Когда думаешь ложиться?
– Как только разбудишь Фельдмана.
– Значит, в два часа ночи?
– Да.
– Ох, смотри, Любомир, – покачал я головой, – как бы ты не погорел!
– Где «наша не пропадала»! – улыбнулся Коваль.
Без пяти минут двенадцать я повёл смену на посты. Через полчаса я вернулся и застал Коваля спящим. Заместитель начальника караула заснул сидя за столом, положив на скрещённые руки голову. Его храп разносился по всему караульному помещению.
– Вот и результат выпивки! – подумал я. – Ну, и беда!
– Что нам делать? – спросил вдруг меня рядовой Гафнер, один из только что вернувшихся с постов караульных. Я обернулся. «Молодые» воины пристально смотрели на меня и ехидно улыбались.
– Идите спать, товарищи! – рассердился я. – Как только наступит время идти в караул, вас разбудят!
– Можно спать? – переспросил кто-то из солдат. – А как же убирать?
– Тут чисто, – ответил я. – Здесь вам не учебный батальон. Мы убираем только при необходимости!
Воины не стали ждать напоминания.
Как только они удалились, я подошёл к Ковалю и стал его расталкивать: – Вставай, Любомир, ты что, забыл, что мы в карауле?
– А? Что? – пробормотал Коваль. – Костя, это ты?
– Ты что, огуел! – возмутился я. – Всего-то из-за двух стаканов вина?! Перестань притворяться!
Коваль открыл мутные глаза. – Что-то раз-везло мен-ня, К-костя…, – с грустью сказал он.
– Что же делать?! – воскликнул я. – Мы же на дежурстве!?
– Н-не знаю, – ответил Коваль и заплакал: – Ох, пропаду я, Костя, пропаду ни за грош!
– Ладно, Любомир, иди-ка ты лучше проспись! – предложил я. – Сейчас около часа ночи. В два я подниму Фельдмана и скажу ему, что только недавно тебя уложил… Думаю, что к шести часам ты проспишься…
С моей помощью Коваль кое-как доковылял до топчана в спальной комнате и с грохотом упал на него. Накрыв его шинелью, я пошёл в столовую. – Куда же они дели бутылку? – подумал я. – Не хватало ещё, чтобы начальство обнаружило её! Даже если увидят товарищи, без неприятностей не обойтись!
Заглянув под стол, я, наконец-то, заметил какие-то посторонние предметы. Пошарив рукой, я извлёк одну за другой…две бутылки! Одна была из-под вина, ёмкостью в восемьсот граммов, другая, в четверть литра – из-под водки!
– Выходит, они ещё и «белую» «раздавили», чёрт бы их побрал! – выругался я. – А ведь Хованскому надо идти на пост в два часа ночи!
Я подобрал бутылки, сунул их в сумку и выскочил во двор. – Куда же выбросить эту дрянь? – лихорадочно думал я.
– Стой, кто идёт?! – раздался крик часового.
– Ту, иоп твою мать! – вздрогнул я и, повернувшись к нему, крикнул: – Это я, разводящий Сычев!
– А я и не заметил, что это ты! – громко сказал «молодой» солдат по фамилии Михайлов.
– Послушай, Володя, – обратился к нему я, – я сейчас выйду за пределы караулки и тут же вернусь. А ты не вздумай кричать!
– Ладно! – ответил часовой.
Я открыл калитку, вышел наружу и осмотрелся. – Так, заросли черёмухи… Вот туда я, пожалуй, и выброшу опасный груз!
Опустошив сумку, я вернулся в караульное помещение и сел за стол дежурного.
Неприятные мысли одолевали меня. – А вдруг в караулку нагрянет кто-нибудь из начальства?! Ведь бывало, что сам начальник штаба ходил по ночам и проверял посты! А если именно сейчас он войдёт в караульное помещение? Что тогда делать? Что придётся говорить, если он не застанет в дежурке ни начальника караула, ни его заместителя?!
На все эти вопросы я не находил ответов. Ну, допустим, я разбужу Фельдмана. Выходит, в этом случае я выдам Коваля? Конечно, если не высшее начальство узнает о пьянке, а Фельдман, это ещё полбеды… Но ведь товарищи не поймут, будут злорадствовать! А если зайдёт Новокрещёнов или кто-нибудь из Политотдела? Ведь в этом случае Фельдман с ума сойдёт от злости, что я ему не доложил! Оставалось только положиться на одного Бога и надеяться, что никто из начальства не пожалует.
Так и просидел я, вздрагивая при каждом звуке и ожидая всего самого худшего, пока не подошло время будить смену. Без десяти минут два я открыл дверь спальни и приблизился к топчану, на котором лежал Хованский. – Эй, Вася, вставай! – буркнул я прямо ему в ухо. Вопреки моим страхам, Хованский довольно резво поднялся и вышел в дежурную комнату. Вслед за ним встали и остальные сменщики.
Затем я заглянул в командирскую комнату к Фельдману. – Товарищ прапорщик! – крикнул я. – Вставайте! Уже без пяти два!
– А? Хорошо! – ответил Фельдман и поднялся с топчана. – Давай, готовь смену на посты!
Буквально через минуту командир роты вышел в дежурку. – А где Коваль? – спросил он.
– Да вот, только что лёг, – ответил я. – Послал меня разбудить вас, а сам отправился в спальное помещение…
– Вот, мудила! – буркнул ничего не подозревавший Фельдман. – Ему бы только поспать!
– Ну, я пойду? – спросил я.
– Подожди. А почему ты не разбудил Колбунова? – удивился прапорщик. – Уже два часа, и смену должен вести он! Иди-ка лучше спи!
– Пусть ещё немного отдохнёт, товарищ прапорщик! – возразил я. – Что мне стоит сходить на посты и вернуться назад? Я разбужу его, как только приду!
– Ну, как хочешь, – кивнул головой Фельдман. – Как говорится: было бы предложено!
И я повёл воинов на объекты. Всё шло спокойно. Как только я приближался к постам, часовые кричали: – Стой! Кто идёт?!
– Разводящий со сменой! – отвечал я, и тут же следовала команда часового: – Разводящий – ко мне! Остальные – на месте!   
Я подходил к часовому, выслушивал рапорт, а затем объявлял: – Новый часовой! На пост шагом марш!
Подходя друг к другу, новый и старый часовые обменивались уставными репликами. Сменяемый говорил: – Часовой такой-то пост сдал! – А сменявший отвечал: – Часовой такой-то пост принял!
После этого новый часовой оставался на посту, а прежний отходил к группе стоявших в отдалении солдат и ожидал вместе со всеми разводящего, который иногда давал «ценные советы» караульному.
Как только остался один на один с Хованским, я спросил: – Неужели вы, Вася, выжрали вместе с Ковалем помимо вина ещё и бутылку водки?!
– С чего ты это взял? – удивился Хованский. – Не знаю, о какой водке ты говоришь!
– Мне показалось, что от Коваля пахло водкой, – ответил я, – поэтому я и спросил тебя.
– Я выпил всего один стакан винца, – улыбнулся Хованский. – Разве я не понимаю, что нахожусь в карауле?
– Ясно, – пробормотал я. – Ну, желаю тебе успешно отстоять свои часы!
– Спасибо!
Вернувшись в караульное помещение, я сразу же увидел в дежурной комнате Колбунова, сидевшего за столом рядом с Фельдманом.
– Чего это ты меня не разбудил? – спросил младший сержант с ехидцей в голосе.
– Да просто я сам хотел отвести смену на посты, – невозмутимо ответил я.
– Небось, решил показать свою власть? – засмеялся Колбунов.
– Ладно, не язви! – рассердился я. – А то я так выскажусь, что не смеяться будешь, а плакать!
– Это кто ещё будет плакать?! – повысил голос Колбунов.
– Эй, погоди! – прервал его Фельдман. – Что-то ты, Колбунов, мне сегодня не нравишься! Зачем ты обостряешь и без того сложную обстановку?!
– Да я так…, – замялся младший сержант.
– Чтобы я больше не слышал никаких язвительных разговоров! Понял? – прикрикнул командир роты.
– Есть! – ответил Колбунов и стрельнул глазами по сторонам.
– Ну-ка, товарищ Сычев, – сказал неожиданно Фельдман, – иди-ка сюда за мной! – Он встал и поманил меня рукой по направлению к столовой.
– Дыхни-ка! – приказал прапорщик, когда мы остались наедине. Я дунул ему в лицо.
– Странно! – пробормотал начальник караула. – Вином от тебя не пахнет!
– А что случилось? – спросил я с деланным недоумением.
– Да просто…одно дело… Просто мне подумалось… В общем, иди спать!
Я вошёл в спальню, забрался на топчан и улёгся рядом с Ковалем. Тот сладко спал, похрапывая и обдавая окружающих сильным запахом спиртного.
Около шести часов меня разбудили. Я так и не успел понять, спал я или грезил.
– Вставай! – кричал Колбунов. – Пора уже вести смену на посты!
Я привстал и огляделся. Рядом безмятежно спал Коваль. Остальные топчаны пустовали.
Я сразу же вспомнил события минувшей ночи и выскочил в дежурку.
– А что не разбудил Коваля? – спросил я Колбунова, стоявшего посреди комнаты.
Тот фыркнул и с улыбкой посмотрел на сидевшего за столом Фельдмана.
– Что-то не просыпается твой Коваль! – буркнул с раздражением прапорщик. – Его уже два раза будили, а он не поднимается! Впрочем, об этом мы ещё поговорим!
– Ну, я пойду на посты? – спросил я хриплым голосом.
– Иди. Давно пора! – ответил командир роты.

20. «СТАРИК»

Наконец-то я достиг периода наивысшей зрелости солдата срочной службы – стал «стариком»!
Правда, некоторые воины считали, что «черпаки» превращаются в «стариков» сразу же после выхода в свет приказа министра обороны об увольнении в запас старослужащих солдат, которые, в свою очередь, становятся «дедами».
Но на самом деле только после того как «деды» увольнялись в запас, самые опытные воины становились полноправными хозяевами в своём подразделении.
Демобилизация последних «стариков» растянулась на весь май, однако их присутствие никого не огорчало. Я даже наоборот питал к ним самые дружеские чувства. Старослужащие воины этого призыва были исключительно корректны и, практически, ни у кого не оставили о себе печальных воспоминаний. Как-то незаметно прошло в роте празднование самого важного события для солдат – мартовского приказа министра обороны об очередном увольнении в запас.
Я даже не мог вспомнить, был ли вообще какой-нибудь по этому поводу праздник. То ли я в то время находился в отпуске, дома, то ли просидел до самой вечерней поверки в один из последних мартовских дней в штабе и не мог присутствовать на торжествах. Правда, я иногда, сразу же после отбоя, слышал крики Коцурюбы, приветствовавшего «дедов» пожеланиями поскорей уволиться в запас с неизменным окончанием – «Дембиль стал на день короче, «старикам» спокойной ночи!» – но это воспринималось всеми, как дело вполне нормальное, и никто не обращал внимания на ритуальные крики «молодого» солдата.
Нынешние «старики» увольнялись тоже как-то спокойно и незаметно. Об убытии кого-либо из них я обычно узнавал на вечерней поверке, когда зачитывали список личного состава роты. На душе тогда становилось как-то тоскливо. Казалось, что навсегда уходили из моей жизни весёлые, приветливые, дружелюбные парни.
Как ни странно, мы замечаем человеческую ценность лишь тогда, когда навсегда расстаёмся с людьми, которые в повседневной жизни вряд ли воспринимались как необходимые и значимые её элементы. Нечто подобное ощутил и я, когда обнаружил, что в роте осталось совсем немного её прежних хозяев. Только тогда я понял, как уважал и ценил этих ребят!
Даже к Зубову, который иногда бурчал на меня, а однажды заставил мыть пол, и к Чистову, набрасывавшемуся в первые дни своего «стариковства» с потоками бранных слов на меня, я не питал враждебных чувств.
Как ни удивительно, никто не мог сказать и чего-либо подозрительного про этот призыв. Например, мои сверстники упорно подозревали друг друга в доносительстве. Даже в период хозяйничанья в роте Выходцева и Золотухина они сами частенько обвиняли друг друга в связях с Политотделом. А вот уходившие на дембиль воины такими «заслугами» не обзавелись. Да и на них, судя по всему, никто не писал доносов, поскольку доносили в большинстве своём из мести, а мстить им было совершенно не за что.
Эти ребята также не вызывали зависти, потому как никто из них не блистал ни многочисленными наградами, ни высокими званиями. Единственное, что они оставили после себя в не самом лучшем виде, так это ротную воинскую дисциплину.
Постепенно входившие в «стариковские» права мои сверстники всё больше и больше ощущали, что прежние «старики» оставили им, фактически, лишь номинальную власть.
«Молодые» воины, ставшие «черпаками», не проявляли к старослужащим солдатам привычного в недавние времена раболепия. «Старики» должны были сохранять максимум выдержки и терпения, чтобы заставить их выполнять даже обязательные уставные требования. Например, однажды во время дежурства по роте я распорядился, чтобы мои дневальные вымыли пол в канцелярии и протёрли от пыли столы в Ленинской комнате. Раньше о таких вещах не требовалось повторять дважды. Надеясь, что так будет и на этот раз, я спокойно ушёл в штаб – выписывать текущие документы. Вернувшись в казарму, я обнаружил, что ничего до сих пор не сделано.
– Что случилось? – спросил я рядового Уварова, которому поручил организовать уборку.
– А просто не успели! – ответил, ухмыляясь, тот.
– А ну-ка, марш исполнять приказ! – закричал я, рассерженный. – Что это за неповиновение?!
В первую минуту Уваров смутился и хотел выполнить моё требование, но, пройдя несколько шагов по коридору, остановился и, обернувшись ко мне, нагло спросил: – А если мы не будем мыть, что тогда?
Я почувствовал, как меня охватывает ярость, но решил не поддаваться эмоциям и сдержал себя. – В таком случае будете мыть полы на гарнизонной гауптвахте! Понял, товарищ рядовой? – решительно ответил я, сохраняя видимое спокойствие.
– Значит, ты доложишь об этом командиру роты? – спросил со злобой Уваров.
– Да, представлю ему рапорт! – сказал я твёрдым, уверенным голосом. – Хотя могу довести факт неповиновения и до сведения дежурного по части уже сейчас!
– Зачем?! – испугался Уваров. – Я мигом всё вымою! Я же просто пошутил!
– Смотри, эти шуточки могут закончиться для тебя весьма печально! – предупредил его я. – Давай, убирай без всяких оговорок! Через полчаса я проверю!
Дневальный отправился за тряпкой.
Пока он убирал, я зашёл в каптёрку и поговорил с ротным писарем Суздалом.
– Вот, Лёня, – сказал я, – насколько «молодые» обнаглели! Я распорядился промыть кое-где полы, а они до сих пор ещё ничего не сделали! А один сопляк так даже стал со мной спорить!
– Это всё прежние «старики» виноваты! – возмутился Суздал. – Ни хрена не следили за порядком и развалили всю роту! Попробуй, справься с «молодыми» теперь! Вот, бывало, Золотухин или Выходцев как прикрикнут, так все «на рогах» стояли! Да и по морде могли дать, где что не так! Одним словом, это были настоящие «старики», не ровня тем лопухам!
– Но ведь Золотухин и Выходцев издевались над нами? – возразил я. – Или ты не помнишь, как их боялись? Неужели ты забыл, как они тебя самого ставили на тумбочку – кричать им здравицу?
– А ты знаешь, – улыбнулся Суздал, – с нашим народом ведь так и нужно! Не будет страха – не будет и порядка! Ты думаешь, для чего начальство смотрит сквозь пальцы на выходки «стариков»? Да ведь только для того, чтобы они держали дисциплину в роте! А это достигается только страхом! Понимаешь?
– Не совсем, – ответил я. – Я всё-таки считаю, что дисциплина должна быть сознательной. Человек должен сам понимать, что, нарушая дисциплину, он только ухудшает собственную жизнь!
– Ха! – рассмеялся Суздал. – Ну, ты и философ! Одно дело мечтать да думать о том, что хорошо, а что – плохо, другое же дело – проверить как это бывает в настоящей жизни! Вот смотри, Коваль. Вроде бы умный парень – за плечами, как он говорит, шесть курсов заочного института – а порет всякую ерунду!
– Что ты имеешь в виду?
– А будто ты не знаешь? Я насчёт истории в караулке!
– Но там же ничего не было!
– Да уж не было! Ты думаешь, Фельдман – дурак?
– Я так не думаю. Но он, вроде бы, ничего такого в караулке не говорил?
– Но зато мне говорил! Он пришёл с караула злой как собака! Я спросил, что случилось, ну, он и стал матом разносить Коваля… Напился, мол, гандон, на дежурстве!
– Да не было никакой пьянки! Коваль только всё никак не хотел вставать, что-то заспался. Тогда Хованский брызнул ему в лицо водой из стакана, и Коваль нормально продолжал службу!
– Или ты думаешь, что «папа» такой наивный? Неужели он не способен разобраться, кто выспался, а кто встал с похмелья? Разве не чувствуется запах перегара?
– Не знаю, не чувствовал…
– Не темни, Костя! – рассердился Суздал. – Ты всё знаешь лучше меня! Наверняка даже присутствовал при пьянке! Не зря Фельдман обижается на тебя за это! Если бы не контрольная, что ты написал для его дочки, он бы тебе за это устроил!
– Что же теперь будет Ковалю?
– А ничего не будет! Ни-че-го! Понимаешь?
– Нет…
– Ну, видишь ли, Фельдман зря слов на ветер не бросает. Коваль просто не получит ни одной лычки, то есть не быть ему ни старшим сержантом, ни старшиной!
– А, это чепуха! – махнул я рукой. – Что эти лычки дают?
– Для тебя может и чепуха. Но не для Коваля! Он слишком тщеславен и самолюбив!
– Я думаю, что это неправда!
– Для тебя, как для его друга, может и неправда, а для всех нас – это давно решённый вопрос! Присмотрись к своему Ковалю получше, и ты увидишь, что он за человек!
– Ладно, я сам разберусь! – рассердился я. – Зря ты пытаешься очернить его передо мной!
– Да я и не собираюсь оскорблять твоего Коваля, – усмехнулся Суздал. – Я даже хотел бы, чтобы ты передал ему состоявшийся между нами разговор. Может быть, он хоть немного задумается о своём поведении и не будет нас, «стариков», позорить! Видишь ли, прежние «старики» и его разбаловали. Всё цацкались с ним, как с лучшим другом. Вот он и обнаглел! Напрасно ты думаешь, что у нас можно держать в повиновении народ, опираясь на одну сознательность! Уж какой, казалось, сознательный Коваль, а что творит! Так что Золотухин и Выходцев были справедливые ребята. Может благодаря им мы и дослужили спокойно до «стариковства»…
– Ну, а по правде, скажи, Лёня, – спросил я, – неужели Фельдман действительно считает, что Коваль тогда напился?
– Опять двадцать пять! – засмеялся Суздал. – Ты наверняка думаешь, что «папа» так же прост, как Чапаев в известном анекдоте?
– Что за анекдот?
– Ну, заходит Чапаев в комнату. Глядь – Анка сидит голая. Он и спрашивает: – Анка, а чего ты – голая? – А та отвечает: – Да вот, Василий Иваныч, одеть мне нечего! – Ну, Чапаев подошёл к шкафу и говорит: – Как странно. Ведь мы же только что обоз со всякой одеждой захватили? Вон, смотри, сколько у тебя в шкафу всяких платьев! Вот зелёное, красное, здравствуй, Петька, белое, синее?
Я рассмеялся и вышел из каптёрки. Оказывается, за время моего отсутствия в канцелярии и Ленинской комнате был наведён образцовый порядок.
– Ну, вот, видишь, – сказал я Уварову, который стоял у тумбочки, – убрал же, как надо! Чего было устраивать говорильню? Никто тебя не заставлял делать лишнее. А что положено, выдай!
– Ясно! – буркнул Уваров.
Перед обедом в роту пришли солдаты со всех объектов. Объявился и Коваль.
– Иди-ка, Любомир, сюда! – позвал его я.
Мы зашли в канцелярию.
– Послушай, Любомир, – сказал я, когда мы остались вдвоём, – а ведь Фельдман знает, что ты тогда выпивал в караулке! Об этом мне сейчас рассказал Суздал!
– Я в курсе! – усмехнулся Коваль. – Мне Фельдман потом такой разгром устроил, что «ни в сказке сказать, ни пером описать»…
– Ну, и сделал ты для себя какие-нибудь выводы?
– Сделал! – кивнул головой Коваль. – Буду теперь осторожней! – И он хлопнул меня по плечу: – Спасибо, что выручил меня!
Я почувствовал запах спиртного. – Никак ты опять где-то выпил? – удивился я.
– Да мы же сегодня Валеру Крючка провожали, – пробормотал Коваль. – Вот и выпили на «дорожку» бутылочку «красненькой»!
– Ну, ты даёшь! А как же Фельдман?
– А ничего он не узнает!
– Ты так думаешь?
– Ну, а если и узнает, так что из этого? Не побежит же он к начальству рассказывать о беспорядках в собственной роте?!
– Кто знает? А вдруг у него лопнет терпение и побежит?
– Да брось ты! – засмеялся Коваль. – Где наша не пропадала? – И он махнул рукой в знак приветствия. – Бывай! Неси службу дальше!

21. МИНИСТЕРСКАЯ ПРОВЕРКА

Вечером после сдачи дежурства я пришёл в штаб. В кабинете продснабжения меня ждал лейтенант Шостаковский. – С чего это вы так поздно, товарищ лейтенант? – удивился я. – Неужели решили ночевать на работе?
– Я специально жду тебя, – ответил начпрод, – поскольку знаю, что ты всегда здесь по вечерам бываешь.
– А что случилось?
– К нам едет проверка! Мне сегодня позвонили и сказали, что уже завтра в часть должен приехать инспектор министерства обороны!
– Из самого министерства?! – ужаснулся я. – Вот это действительно беда!
– Да успокойся, ничего тут страшного нет, – улыбнулся Шостаковский. – На самом деле, он только на бумаге от министерства обороны: это офицер из одной подмосковной части. Майор. Начальник тыловой службы.
– Начальник тыловой службы?!
– Да не волнуйся. К нам почти всегда приезжают с проверками из этой части. А мы, в свою очередь, проверяем их. Так что, если он будет перебарщивать, так сказать, «лезть в стакан», мы сумеем отомстить ему!
– Но зачем же тогда министерство организует такие взаимопроверки? – воскликнул я. – Ведь, в конечном счёте, коллеги так или иначе сговорятся и начнут покрывать друг друга?
– Так оно и получается! – улыбнулся начпрод. – Хотя когда-то идея взаимных проверок была логичной. Чем посылать с проверкой ничего не знающих министерских чиновников, уж лучше направлять опытных специалистов. Они ведь знают и сильные и слабые стороны в работе.
– Но какая уж тут серьёзная проверка? Ведь если одни и те же люди будут всё время проверять друг друга, они же сговорятся?
– Видишь ли, тут всё завязано в такой клубок! Попробуй его распутай! – усмехнулся Шостаковский. – Ну, допустим, начнут присылать разных проверяющих из разных воинских частей. Нас ведь тоже будут посылать с проверкой в те или иные части. Не исключено, что кто-то попадёт и на своего обидчика. Впрочем, как говорится в пословице: «Гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда сойдётся!» Так что, самое лучшее – не рисковать и ни с кем не ссориться! Вот почему я не боюсь проверки!
– Однако всё-таки лучше не иметь никаких огрехов! – возразил я. – Зачем нам нужно быть обязанными кому-то?
– В этом ты прав, – кивнул головой Шостаковский. – К проверке нужно, несмотря ни на что, отнестись со всей серьёзностью. Как говорится: «бережёного Бог бережёт»!
В это время в кабинет вошел без стука прапорщик Нестеров. – Здравствуйте, товарищи! – сказал он.
– О, теперь наша служба в полном сборе! – воскликнул я.
– А как же ты думал? – улыбнулся Нестеров. – Мы не будем проявлять беспечность накануне проверки! Это исключено! Давайте-ка, товарищ Сычев, проверим по книге учёта все остатки!
– Вот это дело! – обрадовался Шостаковский. – Самое главное – чтобы не было расхождений с учётом!
Я достал книгу и стал зачитывать требуемые цифры.
– Так, а ничего нет «по-красному»? – поинтересовался Нестеров. – Гляди, чтобы не опростоволосились!
Отрицательный баланс, возникавший в том случае, если несвоевременно приходовали полученное продовольствие, записывался в учётную книгу красным карандашом. Например, из мясокомбината поступило несколько тонн мяса. Часть его выдали на кухню по накладным. А вот приходные документы из мясокомбината по тем или иным причинам запоздали, и в книге полученное мясо ещё не числилось. Конечно, порядок требовал дождаться приходных документов, а потом уже списывать продовольствие, но жизнь иногда заставляла нарушать, казалось бы, логичные требования.
Я не мог допустить скопления на своём рабочем столе массы документов и ежедневно осуществлял оприходование и списание продуктов. Это позволяло экономить время и хранить всевозможные бумаги в подшивках, а не в беспорядке. Поэтому я предпочитал меньшее зло большему и записывал разницу между числившимся в книге учёта продовольствием и тем, которое израсходовали, красным карандашом. Конечно, если израсходованного было больше, чем оставалось в книге. Вот такой учёт со знаком «минус» и назывался «учёт по красному».
– Нет, уже давно ничего не было «по красному», хотя, конечно, некоторые записи есть, – ответил я после раздумий. – В этой области всё в порядке! Я сумею объяснить проверяющему кое-какие огрехи…
– Молодец! – похвалил меня Нестеров. – Смотри, будь внимателен! Не вздумай фамильярничать с майором! Понял?
– Конечно, понял, товарищ прапорщик! – пробормотал я. – Я уже, слава Богу, не первый год на службе!
– Ну, ну, – кивнул головой завскладом и обернулся к Шостаковскому. – А вы готовы к проверке, товарищ лейтенант?
– Конечно, – промолвил начпрод, – всё в порядке. Я сказал жене, чтобы она приготовила хороший обед. Купил две бутылки армянского коньяку. В общем, встретим товарища достойно!
– Очень хорошо! – весело сказал Нестеров. – А на другой день соберёмся у меня. Нужно только распорядиться с выделением машины, чтобы отвезти ко мне проверяющего.
– Уже распорядился! – кивнул головой Шостаковский. – Заказал на всю неделю «газик». Как раз отремонтировали нашу машину. Будет на чём подвезти человека!
– Ну, что ж, хорошо, – сказал завскладом. – Значит, мы подготовились к проверке во всеоружии! Будем надеяться, что всё будет в порядке!   
Затем я продолжил прерванную работу и стал называть вслух цифры, обозначавшие количество оставшегося продовольствия. Нестеров записывал их в блокнот напротив собственного столбика цифр. – Так, так, – говорил он, – фактически данные полностью совпадают!
Однако когда мы дошли до макарон, завскладом замолчал и почесал в затылке: – Что-то тут не то!
– Как не то? – удивился я. – Не может такого быть!
– Посмотри-ка, Костя, – сказал Нестеров, – не оприходовал ли ты как-нибудь неправильно макароны?
Я извлёк папку с подшитыми бумагами: – Вот, смотрите, последний раз мы получали макароны в конце апреля. До этого они уже почти все были на исходе. И больше поступлений не было…
– Тогда, может быть, ты что-то не списал? – забеспокоился завскладом.
Я проверил и это: – Нет, всё в порядке. Вот, посмотрите, никакой ошибки быть не может! Пожалуйста, могу проверить по арифмометру. Так, на довольствие за этот период было израсходовано… Так… Всё правильно! Это у вас что-то со складским учётом!
– А что, недостача? – встревожился Шостаковский.
– Нет, успокоил его Нестеров, – наоборот, избыток. Лишних – почти сто кило макарон!
– Что-то много! – удивился я. – А, может быть, вы вывезли лишнего с макаронной фабрики? Там же бардак!
– Кто его знает? – пробормотал завскладом. – Может Соловчук и прихватил лишнего… Он же носится всегда как угорелый! Сто килограммов! Это всё-таки многовато для макарон!
– А если прямо сейчас вызвать машину да вывезти их со склада? – предложил Шостаковский.
– Да не стоит, – сказал Нестеров. – У меня там есть отсек, куда не сунется ни один проверяющий. Я распоряжусь, чтобы Соловчук завтра с утра перетащил туда макароны… А там разберёмся, кому что…
– А вдруг проверяющий обнаружит их? – спросил я. – Кто знает, а может он проявит строгость?
– Ну, насчёт строгости мы узнаем завтра, – ответил Нестеров, – по тому, как он отнесётся к организованному нами обеду. Если пойдёт, значит, свой человек! А если откажется, тогда нужно держать «ушки на макушке! Но это маловероятно.
– Одним словом, завтра нам предстоит испытание: к нам едет ревизор! – сказал с решимостью в голосе Шостаковский. – Нужно не упасть лицом в грязь!
На другой день сразу же после развода на работы я пришёл в штаб. В кабинете продснабжения меня  ждали лейтенант Шостаковский и прапорщик Нестеров. После взаимных приветствий я спросил: – Ну, что, приехал проверяющий?
– Да, – ответил Шостаковский, – он уже почти полчаса сидит у подполковника Прудникова. Потом зампотылу поведёт его на представление командиру части.
– И как ваши первые впечатления? – поинтересовался я. – Вы его знаете?
– Майор Левков – так он представился, – промолвил начпрод, – действительно занимает должность начальника тыла в воинской части в Подмосковье. Ему ещё не приходилось у нас бывать, так как он был недавно переведен из какого-то отдалённого городка.
– Значит, приехал из провинции, – пробормотал я, – а это не самое лучшее! Будет стараться закрепиться в Подмосковье, поэтому, возможно, станет тщательно проверять нашу работу!
– Нечего волноваться! – успокоил всех Нестеров. – У нас, слава Богу, с учётом всё в порядке, значит, бояться нечего! Я всё тщательно проверил: количество продовольствия на складе такое же, как и в книге учёта. Пусть проверяет!
   В это время открылась дверь. Вошли подполковник Прудников и незнакомый майор. Сидевшие до этого момента продовольственники с шумом встали.
– Здравствуйте, товарищи! – громко сказал подполковник Прудников.
– Здравствуйте, кого не видел! – приветливо улыбнулся майор.
– Здравия желаем! – чуть ли не в один голос выкрикнули Шостаковский, Нестеров и я.
– Вот, познакомьтесь, пожалуйста, – сказал Прудников, – майор Левков Николай Иванович. Он прибыл к нам проверяющим от министерства обороны. Прошу, как говорится, «любить и жаловать». И чтобы, понимаете ли, оказали ему всю необходимую помощь в проверке, показали все документы, словом, отнеслись к работе, понимаете ли, со всей серьёзностью! Ясно?
– Так точно! – дружно ответили продовольственники.
– Ну, тогда я вас оставляю, Николай Иванович, не возражаете? – спросил Прудников.
– Да, конечно, – вежливо ответил майор. – Большое вам спасибо за внимание! Не беспокойтесь, мы справимся с работой так, как нужно!
Как только подполковник ушёл, Шостаковский покинул своё место, уступив его проверяющему. – Садитесь сюда, товарищ майор, – предложил он. – А я сяду на другой стул.
Когда инспектор расположился напротив меня, я с любопытством посмотрел на него. Невысокий, круглолицый, с карими глазами. Нос ястребиный, с горбинкой. Волосы тёмнорусые с проседью.
– Ну-с, с чего начнём? – заговорил проверяющий и пристально посмотрел на меня.
Я выдержал взгляд инспектора и протянул ему книгу: – Вот, пожалуйста, начните с книги учёта продовольствия.
Майор взял книгу и стал листать её. – Что-то частенько у вас записываются цифры красным карандашом, – сказал он. – С чем это связано?
Шостаковский попытался ответить, но Нестеров схватил его за руку.
– Это связано с тем, – сказал я, – что иногда документы на поступившее продовольствие запаздывают. То задержит мясокомбинат, то макаронная фабрика. Словом, бывают случаи, когда уже кончилось, например, мясо по книге учёта, но мы успели завезти его из мясокомбината, а накладные на его получение ещё не поступили.
– А разве нельзя осуществлять списание после получения приходных документов? – спросил майор.
– Конечно, можно, – ответил я, – но в этом случае будет затруднён учёт. Накладные будут накапливаться. Их можно потерять. В общем, всё это сделано в интересах учёта.
– Но это, конечно, ошибка, – возразил инспектор. – Всё-таки нужно не допускать учёта «по красному». Пусть уж лучше накапливаются документы, зато будет нормальный учёт!
– Так и сделаем в дальнейшем, товарищ майор! – подскочил Шостаковский. – Ошибка будет устранена!
– Вот это – деловой разговор! – улыбнулся инспектор. – Впрочем, у вас это очень незначительная ошибка! В основном, как я вижу, дела идут совсем неплохо. Какие аккуратные записи! Ни помарок, ни подчисток! Вот я ездил однажды с проверкой в город Ленинобад. Какой там хаос! Грязь и подчистки в книгах! Еле разобрался, что к чему! Пришлось писать в министерство представление!
– И что? – спросил побледневший Шостаковский.
– Последовали очень суровые меры, – ответил майор. – Сняли с должности начальника продснабжения. Серьёзным наказаниям подверглись зампотылу и командир части!
– О-ё-ё! – покачал головой Нестеров. – Какая строгость! Видимо, действительно, плохо работали!
– Что вы, – продолжал инспектор, – разве можно сравнить их работу с тем, что я вижу у вас? Это, как небо и земля!
– Стараемся, – улыбнулся Шостаковский. – Нельзя же запускать работу? Нужна вся серьёзность!
– Какой вы внимательный! – вторил ему Нестеров. – Это – первый за мою службу случай, когда проверяющий проявляет такую справедливость!
– Справедливость – мой главный принцип! – сказал майор. Во всём нужно сохранять меру. Если есть недостатки, значит, нужно честно их выявлять! А если есть достоинства, их ни в коем случае не следует оставлять без внимания!
Наконец, инспектор просмотрел книгу учёта продовольствия и отложил её в сторону. – Ну, а теперь покажите мне ваши документы, – обратился он ко мне.
– Вы имеете в виду приходно-расходные документы? – спросил я.
– Да, те документы, на основании которых вы ведёте учёт продовольствия, – кивнул головой майор.
– Пожалуйста! – я достал с верхней полки шкафа увесистую папку. – Вот все документы за нынешний год. Может вам достать и за прошлый?
– Нет, не нужно! – махнул рукой проверяющий. – Достаточно материалов за этот год. Я хочу посмотреть, каким образом вы недавно списали мясные консервы…
Я оцепенел. Вот так да! Стоило майору только просмотреть последние записи, как он сразу же заметил слабое место!
Пока инспектор листал подшитые документы, я посмотрел на Шостаковского и Нестерова. Те сидели «ни живы, ни мертвы»!
Я взял себя в руки. – Вот здесь, товарищ майор, – сказал я, – ближе к началу…
– Ах, да, – пробормотал инспектор, – у вас же документы подшиваются по мере поступления! Так, вот и акт на списание! Ага, в соответствии с приказом наркома обороны… Это нам известно! Именно по этому документу списываются мясопродукты во многих воинских частях!
Атмосфера сгущалась. Я почувствовал, как у меня забилось сердце и участилось дыхание. А что испытывали в это время Шостаковский и Нестеров!
– Так, так, – продолжал майор, – в наличии подписи всех членов комиссии. Есть утверждающая подпись командира части и даже гербовая печать! Молодцы!
Мне показалось, что я  ослышался.
– Что вы сказали, товарищ майор? – робко спросил Нестеров.
– Я сказал: молодцы! – громко повторил инспектор. – Вот где образец аккуратности! Все подписи – на месте, написано чисто, без помарок. Одним словом – молодцы!
Напряжение сразу же спало.
Шостаковский заулыбался. Нестеров достал из кармана носовой платок и вытер набежавшие слёзы. – Спасибо вам за внимание! – промолвил он дрожавшим голосом. – Я в первый раз слышу столь справедливые суждения! А то всё критика да критика!
– А что у вас критиковать? – улыбнулся и по-отечески посмотрел на меня проверяющий. – Такого добросовестного учёта мне ещё не приходилось видеть! Вот это аккуратность!
– Это заслуга нашего делопроизводителя! – пробормотал Шостаковский. – Он очень старается!
– Да, ваш ефрейтор хорошо разбирается в учёте! – кивнул головой майор. – Его нужно обязательно за это поощрить! Я скажу вашему начальнику тыла. Однако нельзя забывать и вас. Кто, как не вы, сумели подобрать и подготовить хорошего специалиста? У вас, видимо, чутьё на настоящих хозяйственников! Я вот, к сожалению, не могу похвастать нашими успехами в этой области! Уже троих писарей сменили за полгода!
– Троих писарей! – вскричал Шостаковский. – Вот это беда! А что же с ними случилось?
– Пьянствовали, товарищ лейтенант! – насупился инспектор. – Стоит только кому-либо из солдат попасть в штаб, и сразу же начинаются беспорядки! И не можем ничего поделать!
– Неужели нельзя это пресечь? – воскликнул Нестеров. – Чего это они так распустились?
– Да всё…женщины! – майор сокрушённо покачал головой. – У нас, видите ли, «город невест»…
– Как это понять? Что это такое? – спросил Шостаковский.
– Ну, видите ли, у нас сплошь и рядом текстильные фабрики, на которых работают одни женщины. Да и весь город почти на три четверти состоит из баб. Они совершенно обезумели! Солдатам совсем нет прохода! Девицы покупают вино, водку, перелезают через забор и безобразничают! Чуть ли не каждый день застаём где-нибудь своих солдат, обнимающихся с плятями!
– Вот беда! – пробормотал Шостаковский.
– Да уж такая беда, что и не знаешь, как поступать! – С горечью молвил майор. – Вот недавно пришёл я в обеденный перерыв в свой кабинет. Слышу, оттуда доносятся какие-то стоны, кряхтение… Я тихонечко открываю ключом дверь, а у меня на столе мой писарь! Словом, страшно вспоминать!
– А что такое случилось у вас на столе? – подскочил со стула Нестеров.
– Неужели ваш ординарец там бабу попихивал? – удивился Шостаковский.
– Представьте себе, товарищи, попихивал! – грустно промолвил майор. – И не просто попихивал! Поставил девку раком, залез, наглец, прямо в сапогах на мой стол…и с треском и шумом напяливал её на себя! А наглая девка выла и стонала настолько громко, что они даже не заметили, как я вошёл!
– Ну, а вы что? – спросил возбуждённый от услышанного Шостаковский.
– А я решил лучше выйти в коридор и подождать, пока возня закончится, – ответил инспектор. – Понимаете, уж больно не хотелось копаться в этой грязи… Да и что бы я потом говорил? Стал бы всеобщим посмешищем: ну-ка, в моём кабинете!
– И вы не приняли никаких мер? – удивился Шостаковский.
– Меры-то я принял, – ответил майор. – Но так, чтобы не поднимать шум. Я вернулся в свой кабинет в обычное время. Там было чисто: писарь всё убрал. Плять, по всей видимости, удрала через окно. Я вызвал писаря и спросил, чем он занимался в обеденное время. А тот ответил, что убирал кабинет!
– Вот нахал! – воскликнул Нестеров. – Как возмутительно!
– Но я сказал, – продолжал инспектор, – что знаю, чем он на самом деле занимался: трахал плять! Тот стал отпираться, что, мол, это клевета, возмущаться, что кругом, якобы предатели и  доносчики. Я же сказал, чтобы духу его больше не было в штабе и прогнал с глаз долой негодяя!
– И даже не посадили на гауптвахту?! – изумился Шостаковский.
– Зачем я буду поднимать шум? – возразил майор. – Только огонь на себя вызову! К тому же, если сажать солдат на гауптвахту, тогда придётся отправить туда всю часть! Вот в чём беда!
– Да, – посочувствовал Шостаковский, – вам не позавидуешь! Если бы у нас царило такое же плятство, мы бы совсем пропали!
– Хватает и у нас! – отрезал Нестеров. – Не так давно поймали в самоволке моего кладовщика Соловчука! Тоже ведь с плятью скрутился!
– Зато у вас хотя бы заведующий делами ведёт себя, судя по всему, корректно, – указал рукой на меня инспектор. – И давно вы здесь служите, товарищ ефрейтор?
– Полтора года, товарищ майор, – ответил я.
– Полтора года! – воскликнул проверяющий. – И ещё ничего не натворили?!
– Нет, – я скромно опустил глаза.
– Он у нас порядочный человек! – пробормотал Шостаковский и с опаской посмотрел на меня.
– Думаю, нам не стоит сейчас разводить на эту тему разговоры, – промолвил, глядя на начпрода, инспектор. – Ещё сглазишь!
– Да нет, что вы, – сказал Нестеров и со злостью посмотрел на Шостаковского. – Мы с большим интересом слушаем всё, что вы говорите. К тому же, нам очень полезно знать то, что происходит у вас с солдатами, ибо это – наше скорое будущее! Наш город тоже скоро станет сборищем невест! По мере углубления коммунистического строительства мужчин становится всё меньше…
– Да, так на чём я остановился? – промолвил после некоторого раздумья инспектор.
– Вы сказали, что прогнали с глаз долой бессовестного солдата, – подсказал я.
– Нет, я насчёт проверки, – сказал инспектор. – Что мы тут проверяли? А! Списание!
– Да, да, – закивал головой Шостаковский. – Вы сказали, что мы правильно произвели списание…
– Конечно, здесь вы всё сделали аккуратно, – улыбнулся майор, – но это списание естественной убыли, возникающей при хранении продовольствия… А вы не списываете потерянный вес при перевозке грузов?
– Как-то над этим не задумывались, – промолвил я. – Мы ведь обычно доставляем грузы на небольшое расстояние…
– А разве вы не заготавливаете на зиму овощи? – спросил инспектор.
– Заготавливаем, – ответил Нестеров. – Но мы никогда их не списывали.
– Вот это – упущение! – воскликнул майор. – Ведь таким образом вы теряете немало овощей!
– Понимаю, – кивнул головой Шостаковский. – Будем иметь в виду это! Здесь мы допустили промашку!
– Ну, и хорошо, – вздохнул проверяющий. – Теперь я вижу, что все основные документы мы просмотрели. Ещё нужно сходить на продовольственный склад и взвесить остатки. А там посмотрим…
Я глянул на часы. – Ого! Время приближается к обеду!
– Может сходим на склад? – спросил Шостаковский.
– Не сегодня, – возразил инспектор. – В первый день проверки обычно просматривается текущая документация. Вот завтра, возможно…
– А как же так? – перебил его Шостаковский. – Мы так вас ждали, готовились к встрече, подбили на складе все остатки. Как раз сейчас всё хорошо стыкуется… Если мы будем взвешивать продовольствие завтра, тогда придётся всё отминусовывать… Ну, новые накладные…
– Так вы что, заранее знали, что я приеду? – удивился майор. – Вот так чудеса!
 Нестеров с видимым раздражением посмотрел на Шостаковского.
– Всё дело в том, – вмешался я, – что у нас уже давно не было проверки, и мы её ждали со дня на день! Каждый день тщательно проверяем учёт и сличаем остатки со складом!
– Вот молодцы! – улыбнулся инспектор. – Не знаете покоя ни дня! Какие добросовестные! Это, пожалуй, следует отметить в акте!
– Что вы, товарищ майор! – воскликнул успокоившийся Нестеров. – Не надо отмечать в акте никаких положительных моментов! Это всё-таки проверка! Лучше укажите наши недостатки!
– Ну, вот вы опять скромничаете! – пробормотал инспектор. – Ну, да ладно, там разберёмся, может что-нибудь и запишем…
– Так что, товарищ майор, – сказал вдруг Шостаковский, – подходит время обеда. Не пора ли нам перекусить?
– Хорошо, пойдёмте тогда в столовую, – предложил инспектор. – Заодно попробуем вашу солдатскую пищу.
– Что вы, товарищ майор! – замахал руками Нестеров. – В первый день нужно пообедать с нами, всем вместе!
– Солдатская еда от нас не уйдёт! – вторил ему Шостаковский. – А в первый день принято посидеть всем вместе. Таков обычай!
– Ну, коли таков обычай, – кивнул головой проверяющий, – тогда пообедаем вместе!
Нестеров с Шостаковским расцвели сияющими улыбками.
После обеда в кабинет продснабжения никто не пришёл. – Видимо, пируют, забыли о проверке, – подумал я. – Слава Богу, можно, наконец, заняться своими делами.
И я сел за учебники.
…Вечером накануне выдачи продуктов на кухню ко мне подошёл кладовщик Соловчук. – Что-то мой Нестеров  куда-то исчез! – пробормотал он с беспокойством. – Как ушёл с утра, так и не появлялся! Уж не заболел ли он?
– Ты пришёл за накладными? – спросил я.
– Да, надо же скоро выдавать продовольствие, а накладных нет! – ответил кладовщик.
– Вот накладные! – я протянул ему документы. – Сам справишься и без Нестерова! Он сейчас на застолье!
– На каком застолье? – удивился Соловчук.
– Они с Шостаковским повели прибывшего с проверкой майора на обед.
– А? Так проверяющий приехал?
– Да. Просмотрел бумаги, а потом они все вместе ушли.
– Ну, что? Сильно крутой мужик?
– Вообще-то, мне кажется, он работу знает. А так, по характеру, вроде бы, мужик нормальный. Не придирается…
– Ну и слава Богу! – вздохнул Соловчук. – А мне Нестеров ничего не передавал?
– Вроде, ничего. А что, он тебе что-то должен был сказать?
– Да, видишь ли, обычно, когда Нестеров на работе, он сам относит домой необходимые ему продукты. Ну, там… килограмчика два мяса да с полкило сливочного масла… А когда он болеет, я ему сам отношу эти продукты. А как теперь быть, не знаю?
– А далеко живёт Нестеров?
– Да нет. Здесь поблизости. В новом микрорайоне. Он в очередной раз поменял квартиру, но я уже в ней был…
– Так сходи да и снеси всё, что нужно!
– Да, я, пожалуй, так и сделаю.
На следующее утро я пришёл в свой кабинет, но никого там не застал
Только когда я управился с текущими делами и избавился от посетителей, появился Нестеров. Выглядел он так, как-будто переболел тяжёлой болезнью.
– Что-то вы как-то нездорово выглядите? – посочувствовал ему я. – Небось, немало вчера «сдобрили»?
– Ох, уж и не спрашивай! – пробормотал завскладом. – Шостаковский угостил нас не коньяком, а каким-то дерьмом! Голова до сих пор так болит, как будто её кто-то проломил!
– А как наш проверяющий?
– Это я у тебя должен был спросить! Он что, ещё не приходил?
– Нет. Я думал, что он у вас на продскладе…
В это время открылась дверь, и вошли Шостаковский с инспектором. Лица у обоих были красные как кумач.
После взаимных приветствий майор уселся на стул начпрода, а Шостаковский с Нестеровым расположились, как и в прошлый раз, у стены.
– Ну, что у нас сегодня? – спросил инспектор. – Будем, наверное, проверять наличие продовольствия на складе?
– Так точно, товарищ майор! – громко сказал я. – Вы вчера говорили, что теперь осталось сличить цифры учёта с действительным количеством!
– Ох, не кричи ты, ради Бога! – пробормотал проверяющий. – Без того голова раскалывается! Видимо, поднялось давление…
– Пойдёмте на склад, – предложил Нестеров. – Там мы займёмся делами. Взвесим все продукты. Сличим остатки… А по ходу дела я найду там для вас хорошее средство от давления!
– Ну, что ж, – кивнул головой инспектор, – совет вполне здравый! Ты, давай, выпиши мне тут из книги остатки, – обратился он ко мне, – и мы пойдём.
Я вытащил листок бумаги и раскрыл учётную книгу. В верхней части листка я написал: – Остатки продовольствия на второе мая.
Затем я взял линейку и разделил листок на три части. В первой колонке я записал в столбик названия продуктов, напротив каждого из которых поставил цифру, взятую из книги учёта. Второй столбик я озаглавил «Факт», имея в виду фактическое наличие продовольствия, а третий назвал – «Примечание».
– Вот, пожалуйста, – я протянул майору листок. – Здесь указаны цифры, которые я взял из учётной книги. А вот в этом столбике вы запишите фактические данные…
– Молодец! – похвалил меня инспектор. – Очень быстро, качественно и оперативно! Ну, что, пошли? – повернулся он к Нестерову.
– Конечно, конечно! – засуетился завскладом. – Пойдёмте прямо сейчас!
И снова после обеда никто из начальства в кабинет продснабжения не пришёл, а вечером за накладными прибыл Соловчук.
– Ну, что, опять загулял твой начальник? – засмеялся я.
– Как, впрочем, и твой! – сказал Соловчук. – Этого и следовало ожидать! Они уже с самого утра «врезали»! Там у Нестерова в холодильнике стояла бутылка «Посольской» водки. На склад пришли Шостаковский, Нестеров и этот ваш майор. Ну, Валентин Иваныч сказал мне, чтобы я пошёл с полчасика погулять… Когда я вернулся, они что-то там обсуждали…
– Насчёт учёта продовольствия?
– Какое там! Они обсуждали жизнь. Что-то там про баб. Словом, как они в былые годы…спали с бабами. Я, в общем-то, не подслушивал, просто они громко говорили…
– Ну, так взвесили они остатки?
– Я вот подошёл к ним и спросил, будем ли мы взвешивать продовольствие, но майор, улыбнувшись, сказал, что он нам полностью доверяет и предложил самим без него произвести взвешивание… После этих слов все военачальники удалились.
– А куда они пошли?
– Судя по всему, домой к Валентину Иванычу. Тот сказал, что за проходной их ждёт машина…
– Так ты же говорил, что дом Нестерова недалеко от части?
– Ну, видишь, это для нас, солдат, близко. А для большого начальника… Всё же на машине почётней!
– Значит, опять пойдёшь к Нестерову домой относить продукты?
– Зачем? – улыбнулся Соловчук. – На этот раз я всё предусмотрел. Сунул Нестерову под мышку свёрток, и он сам его унёс.
– Прямо при майоре?!
– А что тут такого? Неужели ты думаешь, что в той части, где служит этот майор, не те же самые порядки?
…На следующий день инспектор вместе с лейтенантом Шостаковским пришли в штаб раньше.
– Ну, что, взвесили продовольствие? – спросил меня майор.
– Так точно! – ответил я. – Всё уже сделано. Осталось только проверить учёт свинопоголовья по прикухонному хозяйству.
– Ну, покажите вашу книгу! – распорядился проверяющий.
– Пожалуйста! – я протянул ему книгу учёта свиней.
– Так, так, – пробормотал майор. – Учёт у вас в полном порядке! Остаётся только посчитать свиней.
– Пойдём на свинарник? – спросил Шостаковский.
– Подождите минуточку. Сейчас я дам распоряжение, – сказал инспектор и повернулся ко мне. – Возьмите, товарищ ефрейтор, старый акт проверки. Кстати, когда она у вас в последний раз проводилась?
– В мае тысяча девятьсот семьдесят второго года, – ответил я.
– Ну, что же, хорошо, – продолжал майор, – тогда возьмите тот старый акт за образец и потихоньку напишите новый. Конечно, напишите так, чтобы не было совпадений старого акта с новым в буквальном смысле!
– Вы доверяете мне составить новый акт? – догадался я.
– Вот именно, – пробормотал майор. – Оформите его как надо. А завтра я посмотрю. Понятно?
– Так точно! – ответил я.
…Больше трёх часов просидел я после обеда, составляя акт. Использовав форму старого документа трёхлетней давности, я вставил новые цифры по количеству продовольствия и свинопоголовью. Завершался акт перечислением незначительных недостатков и предложениями по их устранению. Я долго думал, что же такое записать… Уж очень не хотелось мне вносить в документ негативные моменты. Но как без них обойтись? Нужно же было что-то отметить, иначе, в чём тогда был смысл проверки? Ах, вот! Наконец-то мне в голову пришла нужная мысль! «Несмотря на положительные стороны в работе продовольственной службы части, – написал я, – имеют место и некоторые недостатки. Например, иногда городские мясокомбинат и макаронная фабрика задерживают накладные, что приводит к позднему оприходованию продовольствия, не производится списание естественной убыли продуктов, перевозимых тем или иным транспортом, за последние пять месяцев ни разу не осуществили забоя свиней в прикухонном хозяйстве…»
Я остановился. Пожалуй, хватит. Теперь нужно придумать предложения по устранению недостатков. Но это совсем нетрудно!
Вечером, когда Соловчук опять пришёл за накладными, акт был уже вчерне готов.
– Ну, что, Костя, снова наши начальники гуляют? – спросил я.
– Да, они перед обедом заходили на наш склад, «раздавили» там бутылку «белой» и пошли домой к Шостаковскому. Так, по крайней мере, я понял из их разговора.
– А завтра, по всей видимости, снова пойдут к Нестерову! – усмехнулся я.
– Да, завтра наверняка его очередь! – последовал ответ.
На следующий день инспектор пришёл в штаб значительно поздней: перед обедом.
– Ну, как, готов акт проверки? – спросил он меня.
– Да вот, пожалуйста, черновик написан, – ответил я.
Майор бегло просмотрел мои записи и внимательно прочитал заключение. – Очень хороший документ! – сказал он минут через десять. – Главное, что полностью соответствует моим выводам! Единственный недостаток – это отсутствие похвальных моментов. Следовало бы выделить положительные стороны работы вашей службы: аккуратность, добросовестность, исполнительность!
– Зачем, Николай Иваныч? – возразил Шостаковский. – Если мы будем отмечать положительные стороны, да ещё в акте инспекторской проверки, это может вызвать нездоровое внимание к нам со стороны министерства! А тогда, сами понимаете, начнутся бесконечные визиты начальства, всякие там проверки… Словом, вызовем огонь на себя!
Проверяющий задумался. – Ну, что ж, – сказал он, – возможно, вы и правы. Коль скоро возникают определённые опасения, то мы оставим тогда всё как есть. Можете отдавать в печать! – Майор повернулся ко мне.
– Есть! – ответил я и пошёл в строевую часть.
Когда я вернулся, инспектора и Шостаковского уже не было. – Хорошо, что начпрод не забыл, как обычно, в кабинете свои ключи, – подумал я, – а то пришлось бы тогда искать его! А путь не близкий! Ведь он сейчас наверняка на складе у Нестерова.
Вечером снова пришёл Соловчук за накладными и подтвердил, что история с выпивкой на складе повторилась, после чего военачальники поехали домой к Нестерову.
– Господи Боже, сколько же можно пить?! – удивился я. – Это же ведь уже четвёртый день! С ума можно сойти!
– Ладно, не волнуйся, – усмехнулся Соловчук, – завтра последний день. Будут обмывать отъезд с самим Прудниковым!
– Да ну? Неужели и Прудников будет участвовать?
– Я узнал об этом из их разговора. Судя по всему, Прудников сам предложил устроить проводы инспектору. Вот только где они будут праздновать завершение проверки, не знаю…
– Да какая нам разница? – покачал  я головой. – Для нас главное – чтобы этот инспектор подписал акт да поскорей уехал! А там пусть хоть утонут в вине!
На следующее утро из строевой части принесли три экземпляра отпечатанного акта. Как только инспектор и Шостаковский прибыли в кабинет, я протянул им готовые документы.
Майор не стал долго церемониться: быстро просмотрел акт и тут же его подписал.
– А теперь вы, товарищ лейтенант! – сказал он и передал листы Шостаковскому. Тот тоже расписался.
– Ну, теперь остались подписи начальника тыла и командира части, – промолвил начпрод.
– Что ж, пойдёмте к ним! – кивнул головой проверяющий.
Вскоре они вернулись. Шостаковский весь светился счастьем. – Нас похвалил командир полка, товарищ Сычев! – воскликнул он. – Полковник был очень доволен результатом проверки!
– И всё, товарищ майор? – спросил я. – Больше никакие документы не требуются?
– Да, это всё, товарищ ефрейтор, – ответил инспектор. – Коли акт подписан, значит, работа завершена. Один экземпляр я оставляю себе, один вы сами отошлёте в министерство, ну, и последний акт будет храниться у вас. Благодарю вас за помощь, пусть скромную, незначительную, но всё же нужную! До свидания! Желаю вам успехов в дальнейшей службе!
После этих слов майор пожал мне руку, и они с Шостаковским удалились.
Больше проверяющий в штаб не возвращался.

22. ПОЛИТОТДЕЛ В ДЕЙСТВИИ!
…В процессе работы над документами, связанными с проверкой, я совершенно не обращал внимания на события в роте. Время пролетело быстро, и однажды вечером перед поверкой, оглядевшись вокруг себя, я заметил, как много новых людей появилось в роте.
– Никак прибыли «молодые»? – спросил я встретившегося мне в коридоре Хованского.
– Ты что, проснулся? – рассмеялся тот. – Да они уже почти неделю в роте! Мы уже успели их окрестить!
– Как это «окрестить»? – удивился я.
– А так. Я сидел в канцелярии и ждал, когда ко мне будут заходить «салаги». Мы договорились с «черпаками», чтобы они впускали ко мне на приём «молодых» солдат по одному…
– Ну, и что ты им говорил? – перебил я его.
– А я показывал им вот это, – Хованский поднял вверх здоровенный кулак, – и говорил, что с того момента, как каждый из них пересёк порог нашей роты, для него кончилась Советская власть, и наступила власть моего кулака! Если кто-нибудь из них нарушит в чём-либо дисциплину, он будет беспощадно избит! А если, к тому же, допустит неповиновение, не будет слушаться старших солдат, ему не позавидует даже покойник!
– Что за страсти ты говоришь?! – возмутился я. – Неужели наши мучения от «стариков» тебя ничему не научили? Или ты собираешься возродить порядки, существовавшие при Выходцеве и Золотухине?
– Что поделаешь? – вздохнул Хованский. – Но ведь в этом и заключается весь смысл нашей жизни! Попробуй, дай спуску кому-нибудь из «молодых», и в роте начнётся несусветный бардак!
– Вряд ли будет толк от этой политики, – сказал я. – «Молодые» просто не станут подчиняться!
– Не станут? – усмехнулся Хованский. – Ну, что ж, пошли к телевизору!
В это время воины смотрели какой-то кинофильм. Хованский подошёл к ним и уселся на самом удобном месте в середине первого ряда. – Иди сюда, Костя! – позвал он меня.
Самые лучшие места были свободны, в то время как «молодые» воины буквально, как муравьи сахар, облепили со всех сторон телевизор. Многие из них стояли.
– А что они не садятся? – спросил я Хованского. – Ведь вон сколько свободных стульев?
– Это – места «стариков»! – ответил Хованский. – А вдруг кто-нибудь из них захочет посмотреть кино? Ведь мы здесь хозяева, а не «салаги»!
– Со временем и они будут хозяевами, – сказал я.
– Тогда нас уже здесь не будет! – возразил Хованский и, обернувшись к «молодым» воинам, стал поучать их, как им следует жить и соблюдать ротные порядки, не обращая внимания на то, что парни смотрят кино и из-за него ничего не слышат.
Я сидел и молчал. – Что толку спорить? – думал я. – Только обидишь товарища, да и «молодые» всё равно меня не поймут. «Гори всё огнём»!
Наконец, Хованский замолчал и, казалось, успокоился. Установилась тишина. Я посмотрел на экран и зевнул. – Пойду-ка я, пожалуй, в умывальник, – сказал я Хованскому, – да попью там воды!
– Да ты что?! – воскликнул тот. – А для чего тогда «молодые»? Эй! – крикнул он и ткнул пальцем в первого попавшегося ему на глаза парня. – Сходил и принёс сюда кружку воды!
Здоровенный воин покраснел и заколебался.
– Я что сказал?! – буркнул Хованский.
– Да! Есть! Сейчас! – ответил «молодой» солдат и побежал в умывальник. Через две-три минуты он вернулся  и протянул Хованскому кружку с водой. Василий передал её мне.
– Да не надо! – отмахнулся я. – Я и сам могу сходить за водой!
– Пей! Не выйобывайся! – буркнул Хованский.
Я отпил немного и поставил кружку на пол. Опять установилась тишина и снова ненадолго.
– Что-то не пойму я, о чём этот фильм? – пробормотал недовольным голосом Хованский, выдержав не больше десяти минут. – Муть какая-то! То ли революция, то ли война! Неужели у вас нет вкуса? Смотрите всякую гуйню!
– Так ты же не смотрел с самого начала, – возразил кто-то. – Вот потому и не поймёшь!
– Кто это сказал?! – возмутился  Хованский. – Как это я не понимаю, что смотрю?!
– Я не это хотел сказать! – пролепетал в полной тишине маленький худенький солдатик. – Я говорю, что любой, кто придёт смотреть фильм к концу, ничего не поймёт! Я не имел в виду вас!
– Ах, ты, иоп твою мать! – заорал Хованский. – Да я тебя…
– Подожди, Вася, не горячись! – остановил его я. – Ничего такого против тебя не сказано. В самом деле, в конце передачи вряд ли что можно понять!
– Так что, и ты ничего не понимаешь? – вскинул брови Хованский.
– Да! – ответил я.
– Ну, так нахрена мы тогда жжём электроэнергию, – возмутился Василий, – коли никто из нас ничего не может понять?! Вот странные люди!
Он встал, подошёл к телевизору и щёлкнул выключателем. – Расходитесь! Нечего забивать себе головы ерундой! – закричал он и направился к своей постели. Воины безропотно разошлись.
На вечерней поверке Хованского в строю не оказалось. Когда произнесли его фамилию, кто-то выкрикнул: – Болен! Отдыхает!
– Да, круто начинает! – подумал я, вспоминая, каким был Хованский в учебной роте, а потом – «молодым». – Вроде бы и парень неплохой и по характеру добрый. Что с ним такое произошло?
На следующее утро, как только дневальный прокричал «подъём!», ко мне подошёл дежурный по роте ефрейтор Балобин. – Звонил дежурный по части, – сказал он, – и требует твоего прибытия в штаб!
– Что там случилось? – спросил я. – Неужели опять приехали командировочные?
– Не знаю, – ответил Балобин. – Мне думается, что пригнали новобранцев. В общем, давай, иди в штаб!
– Надо же хотя бы умыться! – возмутился я. – Не пойду же я на работу заспанным?!
– А если опять будут звонить? – спросил Балобин.
– Скажешь, что я уже вышел, – ответил я. – Что там за пять минут изменится?
Приведя себя в порядок и заправив постель, я спокойным шагом двинулся на работу.
У входа в штаб меня ждал дежурный по части капитан Боев. – Ты что это тянешь время?! – заорал он, увидев меня. – Я уже битых полчаса тут стою!
– Не кричите, товарищ капитан, – ответил я спокойным голосом. – Я сразу же, как только узнал, что вы меня вызываете, пошёл сюда…
– Врёшь! Небось, дурака там всё время валял! – снова крикнул багровый от злобы   Боев.
– Вы заблуждаетесь, товарищ капитан, – возразил я. – Я умылся, заправил постель, вот и всё!
– Ах, ты, гандон! – взвыл дежурный по части. – Забыл, небось, как полы у меня во взводе харил?! Большим начальником заделался?! Умывается он, видите ли! Да я сейчас же доложу о твоём поведении товарищу Прудникову! Ишь, наглец, решил поиздеваться над советским офицером!
– Я над вами не издеваюсь! – возмутился я. – Это всё вы без конца ругаетесь! Нечего попрекать меня учебной ротой! Это вы там над своими курсантами измываетесь! Но здесь вам не «учебка»! Ведите себя прилично!
– Что?! Ах, ты, сволочь! – взбесился Боев. – Да я сейчас же доложу обо всём товарищу Прудникову! – И он помчался в глубину штаба.
Я остановился и задумался.
– Вот озверел! – сказал вдруг громко знакомый голос. – Даже контроль над собой потерял!
Я глянул направо и увидел батальонного писаря Жаренкова.
– Дежуришь по штабу, Валера? – спросил я его.
– Да, – ответил Жаренков. – Сегодня такое бешеное дежурство! То звонит телефон, то офицеры взад-вперёд бегают!
– А что случилось? – удивился я.
– Да вот, «молодёжь» привезли… Человек триста, а может, и больше!
– Так вот в чём дело! Значит, из-за этого меня вызвали?
– Ну, а из-за чего же ещё?
– И что, всех офицеров спозаранку подняли?
– Только командир части ещё не прибыл!
– Значит, и Прудников здесь?
– Да, уже давно сидит в своём кабинете!
– Выходит, Боев в самом деле побежал жаловаться на меня? – огорчился я. – А я думал, что он ломает комедию…
В это время в коридор выскочил капитан Боев. – Ефрейтор Сычев! – закричал он. – Марш к подполковнику Прудникову!
Я пошёл к своему высокому начальнику. Войдя в кабинет с соблюдением всех требований воинского этикета, я остановился у стола, за которым сидел Прудников. На этот раз подполковник не предложил мне сесть. – Что вы там натворили? – спросил он хриплым голосом. Его лицо было хмурое, злое. Казалось, подполковник только что перенёс тяжёлую болезнь.
– Ах, да! – вспомнил я про себя. – Они же вчера «обмывали» завершение проверки! Бедный начальник тыла! Ему даже не дали толком поспать!
– Он оскорбил меня, унизил! – взвыл за спиной у меня Боев.
– Да подожди ты! – махнул рукой Прудников. – Пусть товарищ Сычев расскажет всё, как было! И не перебивайте!
– Как только в роте объявили подъём, – спокойно сказал я, – я встал и уже собирался бежать на зарядку, как тут дежурный по роте сказал мне, что меня вызывают в штаб. Ну, я умылся, заправил постель и пошёл.
– Он, видите ли, умывался! – заорал Боев.
– Да прекрати ты, наконец! – рассердился Прудников. – Я же сказал: не перебивай! Продолжайте, товарищ ефрейтор!
– Когда я подошёл к штабу, – промолвил я, – там меня встретил капитан Боев и стал ругаться, что он уже ждал полчаса. Ну, я ответил, что умылся, заправил постель и сразу же после этого пошёл в штаб. Услышав мои слова, капитан Боев поднял крик, стал ругаться, обвинять меня в том, что я оскорбил его, выполняя требования внутреннего распорядка…
– А вы ничего непочтительного не говорили? – перебил меня зампотылу.
– Ничего…, – пожал я плечами.
– Как ничего не говорил?! – закричал Боев. – А сам тон?! А сама манера разговора?!
– Сколько я буду говорить: не перебивать?! – возмутился Прудников. – Ты, я вижу, никаких других аргументов, кроме крика, не знаешь!
Боев окаменел.
– Ну, что ж, товарищ Сычев, – сказал суровым тоном Прудников, – идите, оформляйте документы на вновь прибывших! Мне всё ясно!
Не успел я выйти в коридор, как неожиданно из кабинета зампотылу донёсся громкий стук. – Видимо, подполковник ударил кулаком по столу! – догадался я.
– Бездельник! – послышался крик Прудникова. – Позоришь офицерское звание! Жалобщик!
Я быстренько забежал в свой кабинет и затаился. Однако крик военачальника был слышен и тут.
– Вот артист этот Боев! – подумал я. – Нашёл на свою голову приключение! Однако нужно работать. Где же документы на приехавших? – И я потянулся к телефону.
– Помощник дежурного по части сержант Чурбанов слушает вас! – донеслось из трубки.
– Так, товарищ сержант, это Сычев, – промолвил я. – У вас тут нет поблизости кого-либо из офицеров, сопровождающих новобранцев?
– Зачем вам? – спросил сержант.
– Видите ли, я должен выписать на кухню продукты и мне нужны документы на вновь прибывших!
– Так к вам же пошёл дежурный по части? – удивился сержант. – Неужели вы его не видели?
– А, так документы у Боева?
– Совершенно верно!
– Ну, тогда ладно, спасибо!
– Вот придурок! – подумал я, откинувшись на спинку стула. – Вместо того чтобы заниматься делом, устроил скандал! Придётся ждать!
Наконец, появился капитан Боев. На этот раз он не проявлял агрессивности. Вытащив продовольственный аттестат, военачальник молча протянул его мне.
– Ну, что ж, товарищ капитан, – сказал я как ни в чём ни бывало, – всё ясно. Можете отправлять новобранцев в столовую на завтрак в установленное распорядком дня время.
Дежурный по части кивнул головой и, не говоря ни слова, удалился.
– Поистине, молчание – золото! – подумал я и достал бланки накладных.
Несмотря на то, что инцидент с Боевым закончился для меня относительно благополучно, я чувствовал себя не совсем хорошо. Бравый капитан сумел всё-таки испортить мне настроение на весь субботний день, который прошёл как-то сумбурно. После скандала у меня опустились руки. Не хотелось читать. Я даже не повторил запланированное упражнение по английскому языку. Хорошо, что вечером ко мне в кабинет зашёл Коваль. – Ну, чем занимаешься? – спросил он.
– Да просто сижу без дела, – ответил я.
– Что-то это на тебя не похоже? – удивился товарищ. – «Соли тебе на хвост насыпали», что ли?
– Да был тут один скандал! – отмахнулся я.
– Какой?
– Да вот, сцепились с дежурным по части! – И я рассказал о случившемся.
– Ну, так чего ты переживаешь? – засмеялся Коваль, выслушав историю. – Судя по всему, Боев получил по заслугам! По-моему, тебе нужно радоваться, а не горевать!
– Понимаешь, как-то неприятно было всё это слышать, – сказал я. – Словно Боев наплевал мне в душу!
– А ты не обращай внимания на всякое говно, – посоветовал Коваль. – Давай-ка лучше «раздавим» с тобой бутылочку!
– Так уже ведь вечер?
– Давай деньги. Это не твоя проблема!
Я полез в боковой карман: – Вот, пожалуйста, всё, что у меня есть!
– Через четверть часа я тут буду! – сказал Коваль и выбежал в коридор.
Действительно, вскоре он вернулся с бутылкой «Рубина». – Вот – главное лекарство! – весело бросил он, показывая мне бутылку. – Выпьем по стаканчику, и все заботы, как рукой, снимет!
Я опрокинул стакан. В самом деле, настроение сразу же улучшилось. – Хорошо, что ты зашёл, – улыбнулся я, – а то я места себе от скуки и тоски не находил… Со мной происходит что-то непонятное…
– Это происходит со всеми нами! – промолвил Коваль. – Сказывается служба! Всё надоедает. Ну-ка, просидеть полтора года за колючей проволокой! И никаких развлечений!
– Ну, что касается развлечений, – усмехнулся я, – то их у нас тут хоть отбавляй! Вот, например, последний «концерт» с этим Боевым!
– Да разве это развлечение? – возразил Коваль. – Всё это давным-давно надоело. Серые будни, перемежающиеся со скандалами – вот и всё! Хочется чего-то такого… Ну, как тебе сказать?
– Знаешь, Любомир, – перебил его я, – а мне кажется, что вся наша жизнь будет такой мрачной. Что там, на «гражданке»? Ну, пойдём мы работать, начнётся та же повседневная рутина. Разве что только без принудительных подъёмов…
– Ну, на «гражданке» можно будет, по крайней мере, хоть женщину пощупать! – улыбнулся Коваль. – Разве можно без этого жить? Знаешь, сколько баб я перепробовал? Уймищу!
– Да и бабам, как мне думается, мы также нужны, как и нынешним товарищам!
– На-ка, выпей ещё, – предложил Коваль. – Разгони свою меланхолию. Главное, поскорей избавиться от службы! А там найдём развлечения!
На другой день я снова не смог заставить себя сесть за книги. Написав письмо домой, я вышел из штаба и направился в сторону клуба. По дороге я часто останавливался и долго смотрел на зелень деревьев, кустарников, снующих взад-вперёд по земле букашек – Все тоже суетятся, – думал я – и, небось, не ломают себе головы высокими материями и вселенскими проблемами…
– Эй, Костя! – раздался вдруг чей-то крик. Я оглянулся. Из клуба выходили солдаты, а впереди них шествовал «черпак» Середов, фотограф.
– Что? – спросил я. – Никак собираешься фотографировать?
– Да тут ко мне зашли ребята из кабельной роты, – ответил подошедший Середов, – и попросили сфотографировать их. Ну, как им откажешь?
– А! Знакомые все лица! – улыбнулся я. – Здорово!
Передо мной стояли трое «стариков» и с любопытством на меня смотрели.
– Что, не узнали меня? – удивился я. – Мы же вместе с вами начинали службу в «учебке»? Разве что в разных взводах…
– Узнать-то мы узнали, – ответил белобрысый солдат в очках, – но вот забыли твоё имя… Мы только что приехали с «объекта».
– Меня зовут Костей, – с недоумением пробормотал я. – Вы же слышали, как Середов назвал меня по имени?
– А я – Пранас! – сказал невозмутимо белобрысый.
– Володя, Валера! – представились остальные.
– Ну, так я сфотографирую вас прямо здесь? – спросил Середов. – Давайте, сразу всех вместе!
– Добро, – кивнул я головой. – Давай, фотографируй!
Середов сделал несколько снимков.
– Я только что заправил свежую плёнку, – сказал он, – и надо бы её немного раскрутить!
– А что ты собираешься фотографировать? – спросил я.
– Да вот, по требованию Политотдела, сегодня в клуб доставят Знамя части, чтобы сфотографировать всех, кто удостоен снимка у развёрнутого Знамени! – ответил фотограф.
– А почему же тогда мне ничего не сказали? – удивился я. – Меня же тоже наградили фотокарточкой? Ведь был приказ командира части?
– Не знаю, – пожал плечами Середов. – Мне ничего о тебе не говорили. Дали список из Политотдела, а там тебя нет…
– Но я точно знаю, что на меня был приказ! – возразил я. – Наверное, меня просто политруки пропустили…
– А ничего страшного в этом нет, – сказал Середов. – Приходи в три часа в клуб, и я тебя сфотографирую.
Затем компания двинулась на прогулку по военному городку.
– А где вы служили? – спросил я ребят, когда мы подошли к стадиону.
– Сначала были в Первомайске, а потом под Москвой, – ответил белобрысый. – Но, как видишь, нигде не засиделись.
– А чем вы там занимались? – поинтересовался я.
– Да, в основном, копали траншеи, – усмехнулся парень, назвавшийся Валерой, – хотя я и Пранас использовались по другому назначению…
– Мы работали художниками, – уточнил Пранас. – Там, сам понимаешь, где стенгазету оформить, а где и «Боевой листок». Словом, работы для нас хватало.
– Ну, и хорошо же вы рисуете? – спросил я.
– Как тебе сказать? – улыбнулся Пранас. – Я, например, учился у себя в Литве в художественном училище и только закончил его, как сразу же забрали в армию…
– И как же ты не попал в нашу роту? – удивился я. – Нам всегда нужны художники! Как это Фельдман прохлопал вас?
– А вот он как раз и потребовал нас с объекта! – засмеялся Валера. – Сейчас и решается вопрос: быть или не быть нам в вашей роте!
– Вот так дела! – улыбнулся я. – А я про это ничего и не знал! Копаешься тут с бумагами и ничего вокруг себя не замечаешь!
– Да разве уследишь за всеми передвижениями солдат? – возразил Пранас. – Сколько их тут за месяц перебывало!
– Ну, допустим, художников у нас было не так уж много, – сказал я.
– Да какие мы художники? – пробормотал Пранас. – Так себе, мастеровые… Хочешь посмотреть наши работы?
– Конечно, – обрадовался я. – Наконец-то можно хоть как-то развлечься! А где они, ваши работы?
– А в клубе, – ответил Валера. – Нам уже выделили специальную комнату, где мы рисуем.
– Так пойдёмте! – предложил я.
Художественная комната, о которой говорили солдаты, размещалась в бывшей клубной кладовой. Небольшое помещение было заставлено вёдрами, швабрами и всяким хламом. Повсюду валялся мусор: обрывки бумаги, щепки, куски мела.
– Ну, и бардак тут у вас! – воскликнул я. – Как будто сарай, а не рабочая комната!
– Ничего, это мы ещё не прижились, – сказал Пранас. – Наведём постепенно порядок! А вот, смотри, наши рисунки!
Я глянул на стены. Действительно, все они были увешаны большими и малыми рисунками. На одной стене располагались пейзажи, а на другой – портреты разных людей.
– Пейзажами занимаюсь я, – сказал Валера. – А вот людей рисует Пранас!
– А вы – действительно, настоящие художники! – сказал я с искренним восхищением. – Какая красота!
– Ничего тут особенного нет, – скромно возразил Пранас. – Всё это очень далеко от настоящего искусства!
– Не скромничай! – улыбнулся я. – Эти портреты в самом деле великолепны! И с кого ты их рисовал?
– Кто согласился позировать, с того и рисую, – ответил Пранас. – Хочешь, нарисую твой портрет?
Я заколебался: – На это же нужно время да и работы, видимо, немало?
– А что, ты очень занят? – спросил Валера.
– Да я не о себе, – сказал я, – я о Пранасе. Ему же работать…
– Что касается меня, – улыбнулся Пранас, – то я могу начать рисовать хоть сейчас! Будешь позировать?
– Ну, что ж, пожалуй!
Я уселся на стул, а Пранас стал устанавливать на самодельный мольберт большой картонный лист.
– Сначала набросай карандашом, а потом перейдёшь на масляные краски, – сказал Валера. – Посмотришь, получится неплохая вещь!
– Я, видимо, так и сделаю, – кивнул головой Пранас.
– Костя, ты не забыл, что к трём часам нужно будет придти сюда, сфотографироваться у Знамени? – спросил вдруг стоявший до этого в молчании Середов.
– Нет, не забыл! – кивнул я головой. – А что нужно одеть? Может парадную форму?
– Обязательно переоденься! – сказал Середов. – У Знамени фотографируются только в «парадке»!
…Утром в понедельник в штабе объявился, наконец, лейтенант Шостаковский. – Ух, и тяжеловато было! – сказал он. – Но, слава Богу, всё уже позади!
– Когда же уехал инспектор? – поинтересовался я.
– В субботу. Его отвезли домой на нашей машине, – ответил начпрод. – В пятницу мы отмечали завершение проверки. Выпивали дома у Валентина Ивановича. Присутствовал также подполковник Прудников. Правда, он побыл недолго: его отвезли домой часам к восьми вечера. Мы же закончили празднество в первом часу ночи!
– А где ночевал инспектор?
– У Валентина Ивановича. Мы там так набрались, что я сам еле до дому добрался! Утром я позвонил в техническую роту, чтобы прислали машину за инспектором, а потом на «газике» приехал к Нестерову. Там мы распили бутылку «белой» «на дорожку» и посадили нашего проверяющего в машину. Он так растрогался, что даже заплакал. В общем, расстались друзьями. А как ты провёл эти дни? Ничего не приключилось?
– Ничего особенного. Правда, «поцапались» в субботу с капитаном Боевым…
– А почему?
Я подробно рассказал всё.
Выслушав меня, Шостаковский нахмурился. – Ничего хорошего, конечно, в этой истории нет, – пробормотал он. – Ладно, что хоть подполковник Прудников тебя поддержал, а то скандалов хватило бы на полгода!
– А в воскресенье всё было спокойно, – сказал я. – Вот, сфотографировался у развёрнутого Знамени части. Пришёл к трём часам в клуб. Ну, и наш фотограф Середов сделал снимок. Впрочем, ничего особенного. Вооружённые автоматами часовые принесли из штаба Знамя. Пока замполит Зайцев извлекал Знамя из чехла, в клуб никого не впускали. А затем там, фактически, установили пост номер один. Двое часовых стояли у Знамени, а начальник караула держал его за древко. Ещё один часовой взял аккуратно Знамя за края и натянул его. Кандидаты на фотокарточку по очереди подходили, брали из рук разводящего незаряженный автомат и становились посредине Знамени. На деле, Знамя оказывалось наполовину загороженным фигурой фотографируемого. Я посмотрел на нашу святыню, но ничего особенного не увидел. Так себе, кусок красного шёлка с большими жёлтыми серпом и молотом посредине, и с надписью наверху – «За нашу Советскую Родину!» Вот и всё.
– И долго проходила эта процедура?
– Да на всех участников, а их было человек двадцать, не ушло и получаса. Впрочем, я сфотографировался первым да пошёл в кладовку. Там сейчас художественная мастерская. Ребята такие вещи делают!
– Бывшие курсанты, наверное? Из вашей роты?
– Нет, как раз «старики» из кабельно-монтажной роты. Фельдман собирается переманить их в нашу роту. Рисуют они капитально! Один из них даже предложил нарисовать мой портрет!
– Ну, и согласился бы.
– Я и согласился. Вот вчера просидел там целый час да и сегодня пойду.
– Ну, что ж, это хорошо! – одобрительно отозвался Шостаковский. – Иногда полезно занять себя чем-нибудь.
И после ещё нескольких незначительных фраз начпрод удалился, как обычно, на свои продовольственные объекты.
Вскоре в продслужбе появился прапорщик Нестеров. – Ну, Костя, давай, выписывай мне доверенности на получение мяса, рыбы и макарон, – сказал он, потирая руки. – Проверка завершилась. Теперь будем работать по-старому!
– Ну, как, Валентин Иваныч, понравился вам инспектор? – спросил я.
– Нормальный мужик, – ответил Нестеров. – Не церемонился, не важничал. За словом в карман не лез. Умеет работать и компанию поддержать! В общем, деловой человек!
– Какой же он деловой? – рассмеялся я. – Свалил на меня, фактически, всю работу, а сам тем временем ходил по гостям и пьянствовал!
– Не беспокойся! – возразил Нестеров. – Он своё не упустил! На тебя он не «свалил» работу, а доверил её! Он сразу разобрался, кто перед ним!
– Это в каком смысле?
– А в таком, что он понял, что ты хорошо знаешь работу и вполне в состоянии справиться, например, с тем же актом проверки! То, что проверяющий доверяет, это большая честь! Я об этом обязательно доложу товарищу Прудникову!
– Ну, так в чём же его деловитость? – весело промолвил я. – Только в том, чтобы обнаружить, что я знаю делопроизводство и возложить на меня некоторые собственные функции?
– Не только в этом, – ответил завскладом. – Инспектор умеет блюсти и свои интересы! Так, например, он как бы невзначай поинтересовался, а нельзя ли заполучить у нас несколько баночек мясной тушёнки. Я сказал, что немного можно… Ну, а он целый ящик с собой увёз!
– Целый ящик? Ничего себе запросы!
– Ну, для инспектора это не так уж и много, – улыбнулся Нестеров. – В прошлый раз проверяющий так нас разорил, что мы едва за месяц покрыли недостачу! А этот человек – скромный и, вместе с тем, деловой. Всё-таки с пустыми руками не уехал!
– Значит, если бы он ничего не взял, вы бы считали его несерьёзным, неделовым человеком?
– Конечно! А разве ты иначе думаешь? – воскликнул завскладом. – Зачем же тогда ехать с проверкой? Видишь, человек и хорошо отдохнул, отвлёкся от житейской суеты, и свой интерес смог соблюсти! Учиться надо!
В целом, проверка не внесла существенных перемен в мою жизнь. Опять потянулись однообразные, скучные дни, прерываемые только эпизодическими дежурствами по роте и штабу.
…Всего неделя потребовалась Пранасу, чтобы набросать общие контуры моего портрета. – Завтра будешь позировать в последний раз, – сказал он мне в среду.
– Но я не смогу придти в четверг после обеда, – возразил я, вспомнив, что у меня запланирована встреча со Шкорбатовским.
– Ну, тогда придёшь вечером, – улыбнулся художник. – Какая мне разница, ведь я всё равно пребываю здесь днями!
Теперь Пранас уже числился в хозяйственной роте. Об этом я узнал на вечерней поверке, когда дежурный по роте выкрикнул: – Грюшис!
Я глянул в ту сторону, откуда донеслось «Я!», и узнал Пранаса. Вот, оказывается, какая у него фамилия!
…На следующий день в установленное время я пришёл к Шкорбатовскому.
– Ну, как поживаешь? – спросил майор. – Никаких происшествий не было?
– Всё нормально, – ответил я. – Вот только что у нас побывала проверка. Приезжал инспектор министерства обороны. Проверял учёт и хранение продовольствия.
– Ну, и выявили какие-нибудь недостатки?
– Так, мелочи…
– Небось, тот пропьянствовал с вашими тыловиками?
– Не знаю, – соврал я. – Инспектор сидел в штабе целые дни, листал бумаги, а потом составил акт. А пьянствовали они или нет, я даже не интересовался. Зачем мне это? К тому же, меня туда не звали!
– Ну, и правильно! Твоё дело: добросовестно служить, а не лезть в эту грязь. Выполнил свои обязанности – и слава Богу! Ну, как дела в роте? Ничего не натворили?
– Видите ли, я всё свободное время был вынужден просиживать в штабе из-за  проверки и, фактически, ни с кем не встречался.
– А не знаешь ты такого Грюшиса? – спросил вдруг Шкорбатовский.
– Знаю. Он недавно перешёл в нашу роту. Он – художник. Я познакомился с ним в клубе. Видел его картины. Он даже предложил написать мой портрет!
– Вот как? Выходит, ты имеешь возможность беседовать с ним?
Я почувствовал в голосе оперуполномоченного какой-то холодок. – А что такое? – спросил я. – Неужели Грюшис представляет для вас какой-нибудь интерес?
– Да, я наслышан о нём ещё по службе в кабельно-монтажной роте! Есть основания считать, что он допускает антисоветские высказывания! Поэтому нужно хорошенько проверить, наш ли он человек. Ты не заподозрил в нём ничего такого?
– Я беседовал с ним не один раз, – возразил я, – и оснований для подозрений у меня нет. По-видимому, он – порядочный человек!
– Не спеши с выводами! – усмехнулся майор. – Или ты не знаешь людей? Сегодня они порядочные, а завтра такое выкинут, что даже и в голову не придёт! Поэтому, чтобы судить о человеке, нужно не один пуд соли с ним съесть!
– Я с вами полностью согласен! – перебил я его. – Но, понимаете, я обычно чую какую-то подозрительность сразу, а уже потом убеждаюсь, что тот или иной человек ведёт себя отрицательно. У меня интуиция на антисоветски настроенных лиц!
– Интуиция – это, конечно, хорошо. В нашей работе без неё не обойтись, – кивнул головой Шкорбатовский, – но всё же я советую тебе быть внимательней, хорошенько приглядеться к Грюшису. А там станет ясно, что он за человек!
– Ну, хорошо, – согласился я, – я самым серьёзным образом побеседую с Грюшисом и на следующей встрече представлю вам подробный отчёт!
– Вот это – другое дело! – обрадовался майор. – Нужно только проявить максимум внимания, и всё негативное, что есть в человеке, безусловно, всплывёт наружу. Я думаю, так и будет, ибо к нам крайне редко поступают ложные сведения.
Вечером после ужина я пошёл в клуб к Грюшису.
– Ну, вот и хорошо! – обрадовался тот. – Садись. Будем заканчивать позирование!
– А долго мне сидеть? – спросил я.
– С полчаса, не больше, – ответил художник.
Наконец, он сделал ещё несколько набросков  и отошёл в сторону. – Ну, всё, можешь идти, – сказал он.
Прошло несколько дней. Как-то в среду перед обедом в кабинете продснабжения раздался телефонный звонок. Я поднял трубку и представился.
– Товарищ Сычев! – послышался знакомый голос. – Это майор Горбунцов. Зайди-ка ко мне на пару минут. Очень занят?
– Но уже скоро идти на обед! – возразил я.
– Приходи. Я задержу тебя ненадолго. Тут совсем незначительный вопрос, – сказал майор.
– Хорошо. Иду, – согласился я.
Как только я вошёл в кабинет политработника и поздоровался, Горбунцов сразу же приступил к делу. – Видите ли, молодой человек, – сказал он, – пятнадцатого июня состоятся выборы в Верховный Совет СССР. Мы сейчас уведомляем всех, кто включён в состав избирательных комиссий.
– Но я-то тут причём? – удивился я.
– А при том, что ты назначен секретарём нашей участковой избирательной комиссии!
– Я? А за какие такие заслуги?
– Причём тут заслуги? – поморщился Горбунцов. – Нам нужен опытный специалист, который мог бы оформлять избирательные документы.
– Ну, и вы решили, что я являюсь таким опытным специалистом?
– Да, мы так решили. Здесь в армии, как ты знаешь, приказы вышестоящих начальников не обсуждаются. Дали команду – выполняй! Ясно?
– Куда уж ясней, товарищ майор. А что мне нужно будет делать на выборах?
– Ну, будешь заполнять протоколы итогов выборов, помогать председателю и его заместителю в текущей работе. Там будет видно. Ничего страшного нет.
– А в какое время всё это начнётся?
– Утром в шесть часов. Попроси дневального разбудить тебя пораньше. Умоешься, приведёшь себя в порядок – и давай в клуб, на наш избирательный участок.
– А кто председатель комиссии?
– Председателем назначен капитан Мочилин из учебного батальона, а заместителем – прапорщик Валуйский. Ясно?
– Так точно!
– Ну, а теперь скажу несколько слов о поведении солдат вашей роты…
– Зачем мне это знать? – насторожился я.
– Но ты же в своё время обещал помогать нам? – улыбнулся Горбунцов. – Вот я и решил проинформировать тебя, что дисциплина в вашей роте всё ухудшается. И никаких сдвигов в лучшую сторону нет! А ты, к сожалению, или ничего не видишь, или не хочешь нам сообщать то, что знаешь!
– Я же почти не бываю в роте, товарищ майор, – пробормотал я. – У нас только что была проверка. Когда я мог узнавать о событиях в роте? К тому же я не поддерживаю дружбу со своими сверстниками. Поэтому мне неоткуда черпать информацию!
– Ладно, – усмехнулся майор. – Я не собираюсь заставлять тебя отвлекаться от работы. Что ни говори, а продовольственная служба – дело непростое. Но всё-таки знать о поведении своих приятелей ты не только можешь, но должен!
–  Каких приятелей?
– Ну, хотя бы того же Коваля!
– Так он же ведёт себя сейчас вполне нормально! – воскликнул я. – С его стороны не было никаких нарушений!
– Это тебе так кажется, – покачал головой Горбунцов. – К сожалению, Коваль как нарушал воинскую дисциплину, так и нарушает! Вот, смотри, – майор достал из стола блокнот. – Только в начале июня у него было три попойки и одна самоволка! Хочешь, я скажу, в какие конкретно дни?
– Да зачем мне эти подробности? – отмахнулся я. – Мне кажется, что вас снабжают клеветническими сведениями!
– Может быть, – буркнул Горбунцов и спрятал блокнот в стол. – Но всё-таки в большинстве случаев эта информация подтверждается. К сожалению, к нам поступают сведения уже после того, как совершены проступки, поэтому мы не имеем возможности их пресекать. А беседовать с Ковалем на основании только одной информации его товарищей бесполезно. Этот Коваль достаточно скользкий тип и выпутается из любой трудной ситуации, хотя петля постепенно затягивается на его шее! Мы тут получили одну надёжную информацию, и есть шанс взять вашего Коваля с поличным!
– Неужели?
– Смотри! Информация весьма секретная. Если разболтаешь, пеняй на себя!
– Но ведь вы считаете меня другом Коваля? – удивился я. – Как же вы тогда доверяете мне секретную информацию?
– В том-то и дело, – улыбнулся Горбунцов, – что мы не только считаем, но и знаем, что вы с ним друзья! А в этом случае мы ещё больше тебе доверяем! Ведь известно, что если хочешь получить о ком-либо наиболее верную информацию, обращайся к его другу! Этот метод ещё никогда нас не подводил!
– Ну, так что вы хотите мне сказать?
– А то, что мы получаем сведения о готовящейся самовольной отлучке Коваля к его любовнице!
– У него даже любовница появилась?
– Появилась. И уже давно! Так вот, в субботу ночью, как только рота ляжет спать, Коваль уйдёт к своей любовнице и будет у неё ночевать!
– Не может этого быть?!
– Совершенно точная информация! Он уже трижды отлучался по субботам, но мы его проворонили. Ну, а теперь мы своевременно получили сведения. На этот раз он от нас не уйдёт!
– Так зачем же вы сообщили мне такие секретные сведения? – усмехнулся я. – Ведь если Коваль мой друг, я вполне могу рассказать ему всё?
– Не расскажешь, – кивнул головой Горбунцов. – В противном случае будешь иметь бледный вид. Да и зачем тебе это нужно? Коваля накажем, снимем с сержантской должности, а на его место назначим тебя! Понимаешь?
– Понимаю, – пробормотал я и почувствовал непреодолимое отвращение к майору. – Так что вы от меня хотите?
– Совсем немного, – ответил Горбунцов. – Ты только поговори об этом с Ковалем. Не упоминай, конечно же, наш с тобой разговор. Постарайся как-нибудь окольным путём выведать у него, действительно ли он собирается идти в самоволку. Всё-таки хоть я и верю полученной от его товарищей информации, кое-какие сомнения меня не покидают. Что-то тут не то… В общем, понял?
– Постараюсь выведать, товарищ майор, – сказал я. – Я с ним поговорю.
– Только не вздумай рассказывать, что мы здесь знаем о его предстоящей самоволке! Ясно?
– Так точно, товарищ майор!
По прибытии в роту накануне построения на обед, я обнаружил, что Коваля нигде нет. Не было его и в строю, когда рота отправилась в столовую. Не пришёл он и на обед. Я не захотел спрашивать товарищей, не желая вызывать нездоровое внимание к Ковалю. – Не буду спешить, – решил я, – а то получится как тогда с телефонным звонком. К тому же до субботы ещё целых три дня!
Однако Коваль не явился и на вечернюю поверку. Когда объявили его фамилию, кто-то из строя ответил: – Работает!
Я встревожился: что-то случилось!
Перед отбоем я подошёл к Хованскому и спросил: – А ты, Вася, не знаешь, где Коваль?
– Работает он! Ты же слышал на поверке? – ответил Хованский. – Фельдман дал ему какое-то задание. Вот он и задержался. Может послал за колером. А там, кто его знает?
– За колером? – удивился я. – Это что, краску воровать? Да разве туда посылают сержантов?
– Чёрт их знает, Костя, – пробурчал Хованский. – У них там свои секреты. Может послали за чем-нибудь ещё? Конечно, вряд ли пошлют сержанта воровать краску, да ещё в одиночку!
Утром, когда дневальный прокричал «подъём!», я вставать не спешил. По давно установившейся традиции «старики» на зарядку не бегали. Поворочавшись в постели с четверть часа, я решил встать и пойти в умывальник, пока не прибежали «молодые» воины и не устроили шумной суеты. Тут я вспомнил о Ковале и глянул в сторону его постели. Любомир преспокойно спал, повернувшись лицом к стене. – Может разбудить? – подумал я. – Всё-таки история о предстоящей самоволке – дело серьёзное. Впрочем, пусть спит, поговорим поздней.
Перед завтраком в роту позвонили с контрольно-пропускного пункта и сообщили дневальному, что Фельдман направился в казарму. Дневальный тут же побежал будить Коваля. Я в это время прохаживался взад-вперёд по коридору и всё видел.
Коваль быстро встал, взял полотенце и пошёл в умывальник. Увидев меня, он улыбнулся: – Привет! Как дела?
– Надо поговорить, – ответил я. – Иди, умойся, убери постель, а потом перекинемся парой слов!
Когда дневальный закричал: – Рота, смирно! – появился Фельдман. Коваль уже заправил постель и привёл себя в должный вид. – Ну, что ты хотел мне сказать? – спросил он меня, стоявшего в коридоре, после того как дежурный подал команду «вольно!».
– Видишь ли, тут такая длинная история, – сказал я, – что нам нужно поговорить в более безопасной обстановке.
– Ты хочешь сказать, что нам нужно поговорить наедине? – спросил тихим голосом Коваль.
– Да, и желательно сегодня!
– Что-нибудь экстренное?
– Ну, не совсем экстренное, но чем раньше я тебе расскажу, тем лучше!
– Любопытно, – улыбнулся Коваль. – Ну, а если мы переговорим вечером, после ужина?
– Хорошо, можно и так, – кивнул я головой. – Приходи тогда ко мне в штаб сразу же после ужина.
– Ладно. А может переговорим после обеда?
– Понимаешь, у меня тут намечена одна встреча…
– А, с этим деятелем? – пробормотал Коваль. – Тогда хорошо. Встретимся вечером.
Как обычно, в три часа дня, я пришёл к Шкорбатовскому. Вначале майор завёл разговор о жизни, об отношениях между солдатами, поинтересовался, как идёт служба. Словом, провёл непринуждённую беседу для того, чтобы создать наиболее благоприятную атмосферу для откровенности. Василий Александрович умел показать себя заботливым и чутким человеком. Выслушав меня, он иногда давал мне отеческие советы как поступать в той или иной ситуации.
Так, например, однажды я рассказал о плохих отношениях ко мне сверстников, и Шкорбатовский посоветовал не придавать этому серьёзного значения. – Ты – человек умный, сообразительный, – сказал он тогда, – поэтому у тебя всегда будет множество недоброжелателей. А это значит, что не нужно обращать на них внимание. Злоба, зависть – это характерные психологические качества советских людей, поэтому от них и не следует ожидать иного!
– Да, но ведь они страшно раздражают! – возразил я.
– Чем? – усмехнулся майор. – Только лишь своей злобой? Конечно, и это каким-то образом портит человеку настроение. Но что поделаешь, если это у нас – дело обычное? Крепись! Главное в нашей жизни – это выдержка!
…Вечером в штаб ко мне пришёл Коваль. – Ну, что случилось? – спросил он с ходу. – Зачем я тебе понадобился?   
– Плохо дело, Любомир, – ответил я. – Меня опять вызывал Горбунцов, говорил о тебе всякую дрянь!
– А именно?
– Что ты продолжаешь пьянствовать и гулять!
– И всё?
– А разве этого мало? Он настолько хорошо осведомлён о твоих попойках и самоволках, что даже хотел назвать дни, когда ты их совершал! У него всё записано в блокноте!
– Вот гады, стукачи! – возмутился Коваль. – Закладывают направо и налево! Нет от доносчиков никакого спасения! Однако почему же, обладая такой обширной информацией, Горбунцов не вызывает меня в Политотдел на профилактическую беседу?
– Он сказал, что для того, чтобы вызвать тебя, недостаточно одних доносов, нужна поимка с поличным. Ты, якобы, такой скользкий, что легко увернёшься от анонимных доносов!
Коваль захохотал. – Значит, он считает меня таким хитрым, – сказал он, успокоившись. – Ну, что ж, это тоже хорошо. Пусть так считает, а мы будем потихоньку попивать винцо-водочку да баб потягивать!
– Послушай, не спеши радоваться! – перебил я его. – Майор рассказал мне ещё кое-что более серьёзное!
– Что именно?
– Он сказал, что по доносам товарищей, ты собираешься в эту субботу ночью, сразу же после отбоя, уйти в самоволку к женщине: отметиться вместе со всеми на поверке, а потом втихаря уйти. Понимаешь?
Коваль окаменел. – Вот мудаки! – сказал он минуту спустя со злобой. – Ну-ка, даже это узнали!
– Выходит, ты действительно собирался в самоволку? – удивился я. – А я всё-таки не верил, думал, что клевета…
– Не только не собирался, – вскричал Коваль, – но собираюсь!
– Так ты, выходит, всё равно пойдёшь? – возмутился я. – Зачем же я тогда рассказываю тебе всё это?!
– Успокойся, дружище, – улыбнулся Коваль. – Ты хорошо поступил, что предупредил меня, но изменить мы с тобой уже ничего не сможем!
– Как не сможем?! – воскликнул я. – Не ходи да и всё! Пусть Горбунцов со своими друзьями сидят весь вечер в засаде! Ты никуда не пойдёшь, и донос не подтвердится!
– Видишь ли, я не хочу терять контакт с женщиной, с которой сплю. Она уехала на три дня в Москву в командировку, и я уже никак не смогу предупредить её об изменении наших планов. Она как раз вернётся в субботу вечером. Да разве я могу не пойти? Она же обидится и больше меня просто не пустит!
– Ну, так чёрт с ней! Сам же говорил, что нам только бы дослужить до дембиля, а там – «гори всё огнём»! Дослужишь и нагуляешься в своё удовольствие! Разве я не прав?
– Конечно, ты прав, – кивнул головой Коваль, – но, к сожалению, бывают иногда такие обстоятельства, что против них бессильна любая логика! Я ведь дал слово женщине!
– Так что же делать? – растерялся я.
– А ничего, – ответил Коваль. – Пусть всё остаётся так, как есть!
– А что мне говорить майору?
– Скажи, что всё это – чепуха, пустые слухи. Хотя, впрочем, зачем я буду впутывать тебя в эту историю! Говори, что хочешь!
– Ну, ты даёшь! – развёл я руки. – Понимаешь, какой может быть скандал? Дойдёт до самого Шкорбатовского!
– А мне нечего бояться его, – улыбнулся Коваль. – Свои люди! «Ворон ворону глаз не выклюет»!
– Ладно,– промолвил я, – так ты в самом деле не собираешься отказываться от самоволки?
– Не собираюсь! – ответил Коваль. – Больше об этом не спрашивай! Это бесполезно. Сказал – пойду, значит, пойду!
– Ну, что ж, – подумал я. – Попробуем что-нибудь придумать. Ладно, «утро вечера мудренее»…
Неожиданно Коваль остановился у порога и сказал: – А ты знаешь, я вчера днём виделся с Игорем Степченковым! Ну, с тем самым генеральским внуком, с которым мы тут у тебя выпивали! Он приехал повидаться с нами и зашёл в роту… Я сбегал в магазин, взял пару бутылок «красной», и мы с ним в кустах около стены распили их. Так вот. Игорь рассказал, что у них в Москве в парке культуры имени Горького состоялась встреча бывших «стариков»-москвичей. – Все были «люди как люди», при деньгах, хорошо, со вкусом одетые, – говорил Игорь, – а вот Зубов, который показывал себя этаким богачом, ибо его мать работала заведующей «Гастрономом», пришёл, можно сказать, с пустыми руками, звенел лишь мелочью из карманов. Да и одет был как босяк!
– А хвастать он умел! – рассмеялся я. – Таким господином мнил себя!
Наутро, сразу же после развода на работы, я зашёл к майору Горбунцову.
– Ну, что? – обрадовался политрук, увидев меня. – Узнал что- нибудь?
– Узнал, товарищ майор, – ответил я. – Я побеседовал с Ковалем и выведал у него всё, что вас интересовало.
– Да ну?
– Коваль всё рассказал мне. Оказывается, он давно подозревает некоторых товарищей в связях с Политотделом. Поэтому он хочет выявить тех, кто его закладывает. Словом, поймать ваших осведомителей!
– Как? Каким способом? – встревожился майор.
– Понимаете, он распустил слух о том, что уйдёт в субботу в самоволку. Ну, а если Политотдел на это клюнет, станет ясно, кто на него донёс!
– Хитро придумано! – прищурился Горбунцов. – Но каким образом он узнает, что мы клюнем на эту уловку?
– Вот этого он мне и не захотел рассказать! – я сделал грустное лицо. – Я стал расспрашивать, а он: – Зачем тебе это? Это тебе совсем не нужно знать! – Словом, большего я от него не добился!
– Ну, что ж, – вздохнул майор. – Спасибо хотя бы за то, что тебе удалось узнать! Для нас это тоже ценная информация!
…На другой день после вечерней поверки ко мне подошёл Коваль. – Ну, Костя, прощай! – сказал он. – Не поминай лихом!
– Я сделал всё, что мог, – прошептал я. – Сказал Горбунцову, что ты решил нарочно распустить слух о своей самоволке, чтобы выявить стукача!
– И ты думаешь, он поверил? – улыбнулся Коваль. – Неужели он так наивен?
– Не знаю, – ответил я. – Ты, конечно, здорово рискуешь! А поверил мне Горбунцов или нет, узнаем только утром!
Ночью я ворочался с боку на бок и всё никак не мог успокоиться. Лишь под утро я задремал. И как только раздался резкий крик дневального – «Рота, подъём!» – подскочил и посмотрел в сторону кровати Коваля.
Любомир преспокойно спал, повернувшись, как обычно, лицом к стене.
– Значит, порядок, – вздохнул я. – Горбунцов поверил мне!

23. ВЫБОРЫ

Как обычно, «старики» не пошли на зарядку вместе со всеми солдатами. Большинство из них даже не собирались вставать с постелей. Но я решил подняться и привести себя в порядок, пока в казарме тихо и спокойно: я не любил шум.
Вдруг неожиданно раздался крик дневального: – Ефрейтор Сычев, к телефону!
Я спокойно, без лишней суеты, с достоинством направился к тумбочке дневального. – Что там случилось? – подумал я. – Неужели опять приехали командировочные?
– Слушаю, ефрейтор Сычев! – представился я в телефонную трубку.
– Ты чего не идёшь, товарищ Сычев? – послышался сердитый голос. – Сколько можно тебя ждать?
– А кто это? – спросил я с недоумением.
– Капитан Мочилин! – ответил незримый собеседник. – Ты что, забыл, что у нас выборы?! Ты должен был придти в клуб ровно в шесть часов!
– Ох, извините, товарищ капитан! – переполошился я. – Я тут задержался с умыванием и совсем не заметил, как пролетело время!
Я глянул на часы. Было десять минут седьмого.
– Ладно, – смягчился Мочилин. – Давай скорей, а то у нас с минуты на минуту будет уйма работы. Поживей там поворачивайся! Ясно?
– Так точно! – ответил я.
После этого разговора я помчался в умывальник и быстро умылся. Затем заправил постель, оделся и, предупредив дневального, что ушёл на избирательный участок, побежал в клуб.
Комиссия уже была в полном сборе. За большущим письменным столом, накрытым красной тканью, восседали капитан Мочилин, прапорщик Валуйский и двое молодых сержантов из учебного батальона.
– Вот ждём тебя, товарищ Сычев! – осуждающе промолвил Валуйский. – Можно было бы и побыстрей идти!
– Вы правы, товарищ прапорщик! – кивнул я головой и сделал грустное лицо.
– Ну, ладно, будем считать, что ничего страшного не произошло, – сказал дружелюбно Мочилин. – Нам сегодня предстоит нелёгкий день, поэтому нечего ссориться! Надо сосредоточиться на работе! Садись, товарищ Сычев, за стол! Вот здесь, между мной и товарищем Валуйским! – И Мочилин показал рукой на свободный стул. Я занял предложенное место.
– А теперь, товарищ Сычев, я посвящу вас в суть работы! – сказал Валуйский. – Вот здесь у нас, – он махнул рукой в сторону больших листов, лежавших на столе, – списки личного состава части по подразделениям. Офицеры штаба – на отдельном листе. Все роты будут голосовать по расписанию, утверждённому Политотделом. Скажем, учебные роты придут голосовать к восьми часам, кабельные – к девяти и так далее.
– А до какого часа будет проводиться голосование? – спросил я.
– По Положению о выборах, – ответил Мочилин, – до одиннадцати часов вечера. Но, ввиду того, что у нас всё-таки воинская часть, а не «шарашкина контора», мы, конечно же, закончим всё раньше, чем это делают на «гражданке». А вот урну с избирательными бюллетенями будем вскрывать только после одиннадцати. Таков Закон!
– Ну, что ж, это мне ясно, – пробормотал я. – Но вот какова тогда роль избирательной комиссии: сидеть, что ли, и смотреть, как будут воины вбрасывать бюллетени в урну?
– Не просто сидеть! – возразил Валуйский. – Нужно своевременно подавать гражданам бюллетени с фамилиями кандидатов. Кроме того, необходимо отмечать в списках личного состава, кто получил бюллетени, то есть поставить напротив каждой фамилии воина «галочку».
– И всё? – воскликнул я.
– Нет, не всё, – улыбнулся Мочилин. – Особенно необходимо, чтобы мы следили за соблюдением тайны выборов! Важно, чтобы каждый гражданин, получив избирательный бюллетень, имел возможность зайти в кабинку, закрытую от посторонних лиц шторами, и внимательно ознакомиться с фамилиями кандидатов…
– А что, много фамилий? – перебил я его.
– Ну, видишь ли, – замялся Мочилин, – мы же сегодня выбираем депутатов не только в Верховный Совет СССР, но также в областной, районный и городской Советы!
– Выходит, будет четыре бюллетеня? – не унимался я.
– Вот именно, – сказал Валуйский. – И в каждом из четырёх бюллетеней записан свой кандидат. Вот, пожалуйста, посмотри, – прапорщик показал рукой на четыре стопки разноцветных бюллетеней, – большой белый бюллетень предназначен для кандидата в депутаты Верховного Совета СССР, а маленькие – голубой, зелёный и розовый – для кандидатов в остальные органы.
– Можно посмотреть? – спросил я.
– Конечно, – кивнул головой со снисходительной улыбкой Валуйский. – Даже необходимо ознакомиться со всеми бюллетенями! Нам же предстоит выдавать их избирателям!
Я взял из стопки самый большой бюллетень. Посредине него яркой чёрной типографской краской были напечатаны незнакомые мне фамилия, имя и отчество кандидата.
– А кто это такой? – поинтересовался я.
– Неужели ты не знаешь?! – удивился Мочилин. – Так это же первый секретарь обкома партии! Смешно не знать руководителя нашей области!
– Так что же, он и есть единственный кандидат? – покачал я головой. – Или, быть может, в случае, если его кандидатура кого-нибудь не устроит, можно записать в бюллетень другую фамилию?
– Да ты что?! – возмутился Валуйский. – Не знаешь избирательный Закон?
– Не знаю, – ответил я. – Мне никто не давал читать его! Я руководствуюсь только здравым смыслом. По-моему, если это выборы, тогда нужно из кого-либо выбирать! Скажем, кому-то нравится Очумелов, а кому-то – Бардаков! Ну, вот одного из них избиратель вычеркнет, а другого оставит…
– Не болтай ерунду! – отрезал Мочилин. – Наши выборы – самые демократичные в мире! Зачем советскому человеку забивать себе голову всякими буржуазными бреднями о нескольких кандидатах? Представь себе, что тогда будет, если каждый избиратель придёт на участок и обнаружит в своих бюллетенях по нескольку фамилий? Возникнут путаница, неразбериха, хаос. Люди не смогут разобраться, за кого им голосовать! А тут – один кандидат! Проще простого! Или вбрасывай в урну без рассуждений, или вычёркивай фамилию, если не согласен с кандидатурой!
– А зачем тогда тайное голосование? – пробормотал я. – Если нужно только подойти к урне и произвести вбрасывание, вернее, засовывание бумажки в щель, что же тут скрывать?
– Ну, а если кто-то не согласен с предложенной кандидатурой, зачем же ему выражать это публично? – возразил Валуйский. – Гражданин спокойно зайдёт в огороженную от посторонних лиц кабинку и вычеркнет соответствующего кандидата! Понимаешь?
– Так что же, получается, что в кабинку будут заходить только те, кто не согласен с записанной в бюллетень фамилией? В чём же тогда тайна выборов? – рассмеялся я.
– Ну, ты, дружок, даёшь! – рассердился Мочилин. – Ты нас оглумил своими вопросами! Неужели ты думаешь, что нашу избирательную систему создали дурачки?! Коли установлено тайное голосование, оно будет тайным для всех! Мы обяжем всех зайти в кабинки для тайного голосования, чтобы не думали, что туда заходят только одни несогласные с кандидатами! В этом и заключается наша работа! Мы должны скрупулёзно соблюдать законы о выборах как в Верховный Совет, так и в местные органы! Понимаешь?
– Да, понимаю, – ответил я, а про себя подумал: – Действительно, эту избирательную систему придумали не дурачки. Вряд ли ещё найдёшь такую страну, где бы правящая элита обеспечила себе на долгие годы безграничную власть и безбедное существование!
– Вот возьми законы и почитай! – сказал Валуйский и протянул мне две брошюры.
«Закон СССР о выборах в Верховный Совет СССР», – прочитал я на обложке первой брошюры и отложил её в сторону.
«Закон СССР о выборах в местные органы власти», – гласила вторая.
– Ты полистай да внимательно почитай, – предложил Мочилин. – Время пока есть. Народ ещё не прибыл. Поэтому уясни себе все неясные моменты!
Я стал медленно листать избирательные законы. Оказывается, у нас всё так просто! Трудовые коллективы предприятий, учреждений, организаций выдвигают того или иного гражданина в кандидаты. Затем эта кандидатура утверждается окружной избирательной комиссией, которая, в свою очередь, создаётся из «наиболее достойных граждан», выдвинутых от тех же предприятий и организаций.
Для подготовки выборов и их проведения на местах образуются аналогичным образом участковые избирательные комиссии, в состав которых тоже входят избранные или выдвинутые от трудовых коллективов преданные партии люди.
– Как же всё-таки отбираются эти самые достойные люди? – поинтересовался я. – У нас, как известно, комиссию назначил Политотдел. Как же происходят назначения на «гражданке»?
– Ну, видишь ли, – пробормотал Валуйский, – там проводят общие собрания…
– Какие собрания? – удивился я. – И где?
– Ну, скажем, на том или ином заводе, – ответил Валуйский. – Трудящиеся собираются и выбирают членов комиссий и кандидатов в депутаты.
– Так неужели весь завод выдвигает кандидатов? Да разве может целый завод вместиться в какое-нибудь помещение? – улыбнулся я. – У нас ведь заводы очень большие. По крайней мере, в тысячах работников!
– Да зачем тебе нужны такие подробности?! – рассердился Мочилин. – Разве ты не видишь, как у нас была сформирована комиссия? Политотдел дал установку – и всё тут! К чему долгие разговоры? В принципе, так и на «гражданке». Партком, руководство завода выдвинули кандидатов из наиболее достойных, законопослушных граждан, затем собрали представителей цехов в каком-нибудь актовом зале или Красном уголке, зачитали список, обсудили и проголосовали. Разве это неясно?
– Ясно, – ответил я. – Вы, слава Богу, всё для меня прояснили! Выходит, партком того или иного завода отбирает «законопослушных» граждан в качестве кандидатов в избирательные комиссии, а затем проводит собрание также из «законопослушных» граждан, которых назначили на этот форум руководители цехов, и они утверждают составленный парткомом список. Так, я правильно понял?
– Ну, наконец-то разобрался! – улыбнулся Мочилин. – А теперь, давай-ка приступать к работе!
– Но ведь на участок ещё никто не пришёл? – буркнул я. – Чем же нам заниматься?
– Давайте-ка сами пока проголосуем! – предложил Валуйский. – Не будем дожидаться, пока возникнет сутолока.
Члены комиссии выбрали из каждой стопки по листку и пошли голосовать. Я сразу же устремился к урне и засунул в отверстие все четыре бюллетеня. Так же поступили и остальные.
Урна представляла собой большущий красный ящик прямоугольной формы в сечении, на передней части которого выделялся нарисованный яркими красками герб СССР.
– Кто же так хорошо нарисовал герб? – спросил я Валуйского. – Прямо как на печатной картинке!
– Это работа Грюшиса, – улыбнулся прапорщик. – Он у нас умеет рисовать!
– Вот как раз сегодня мне и нужен Грюшис, – подумал я. – Надо узнать, закончил ли он мой портрет?
Вернувшись за стол, я спохватился. – Так я же не прочитал, кто у нас выдвинут кандидатами в местные органы власти! – воскликнул я.
– А что там читать? – буркнул сидевший неподалёку «молодой» сержант. За всё время моего пребывания в клубе он не произнёс ни одного слова. Видимо, осмелел, увидев, что Мочилин и Валуйский отошли от стола и о чём-то между собой разговаривали.
– Тут и так ясно, кто кандидаты, – сказал другой сержант, из «стариков», сидевший рядом с «молодым». – Коль в Верховный Совет выбрали первого секретаря обкома, то в областной Совет будет избран, видимо, второй секретарь обкома, в районный Совет – первый секретарь райкома партии, а в городской – первый секретарь горкома партии! Тут, вроде бы, и рассуждать не о чем!
– Не думаю, что всё так логично, – возразил я. – Ну, скажем, в Верховный Совет от области избирается один кандидат. Тут нет сомнений, что это будет первый секретарь обкома партии! А вот в местные органы власти ведь будут избирать кандидатов от каждого участка! В областном Совете наверняка будет человек двести. А секретарей обкома всего-то три-четыре человека! Значит, в местные органы власти могут быть избраны не только одни партийные руководители!
– Не может этого быть?! – удивились сержанты.
– Ну, мы сейчас об этом узнаем, – сказал я, встал и направился к председателю комиссии, капитану Мочилину. – Товарищ капитан, – спросил я, – а сколько избирается депутатов в Верховный Совет по нашей области?
– Четыре! – ответил военачальник. – А ты разве не читал газету «Знамя труда»? Там же подробно перечислены все кандидаты! Вся область разделена на четыре части. В нашем округе, как ты знаешь, избирается первый секретарь обкома. А в остальных – другие достойные люди!
– Наверное, остальные секретари обкома? – поинтересовался я.
– Зачем же секретари? – возразил Мочилин. – В другом округе, правда, тоже выдвинут секретарь обкома, второй. Зато в остальных двух округах избирателям представлены простые люди – директор завода и знатная доярка. Видишь ли, партия требует, чтобы иногда выдвигались и женщины, иначе нарушаются ленинские принципы руководства!
– А что могут дать в Верховном Совете директор завода и, особенно, доярка? – удивился я. – Разве они могут решать сложные юридические и экономические вопросы?
– Видишь ли, товарищ Сычев, для работы в Верховном Совете не требуется больших знаний. Главное, это чтобы депутаты поддерживали линию партии и беспрекословно соглашались со всеми решениями ЦК КПСС. Партия за них обо всём подумает, понимаешь? К тому же, учти, что и доярка, и директор завода, выдвинутые в Верховный Совет, являются членами обкома КПСС!
– Ну, а как же выбирают в местные органы? – спросил я. – Неужели там тоже все – члены партийных комитетов?
– Конечно. В состав областного Совета входит весь обком КПСС, – кивнул головой Мочилин. – Но, видишь, освобождённых партийных работников в три-четыре раза меньше, чем членов областного Совета. Поэтому туда избираются наиболее авторитетные люди со всех районов области: директора заводов, председатели колхозов и совхозов, некоторые знатные врачи, учителя, рабочие.
– И много рабочих избирается в областной Совет?
– Очень много! – улыбнулся Мочилин. – Вот, например, из трёхсот человек прежнего областного Совета, восемь человек были рабочие! Причём, какие рабочие! Члены областного комитета партии, умеющие не только работать, но и хорошо выступать с трибуны! Я однажды присутствовал на сессии областного Совета, и там один рабочий так красиво говорил! Отметил большую роль первого секретаря обкома партии! Так лестно отозвался о нашем руководителе, что тот даже прослезился! Весь зал стоя аплодировал оратору!
– Но ведь рабочий, особенно высококвалифицированный, наверное, должен хорошо работать, а не говорить сладкие речи начальству? Что же будет, если все рабочие прекратят работать и начнут заниматься болтовнёй?
– Ну, ты тоже скажешь – «болтовнёй»! – возмутился Мочилин. – Да такая «болтовня» в сто раз ценней, чем весь наш жизненный труд! Неужели ты не понимаешь, что секретарь обкома, услышав о себе лестные слова, сразу же приблизит к себе этого рабочего! И всё у того будет: и квартира, и машина, и, если надо, любовница…
– А как же тогда интересы избирателей? – перебил я его. – Или интересы народа, государства? Кто о них позаботится?
– А что, секретарь обкома или рабочий-депутат разве не такие же, как мы, избиратели? – улыбнулся Мочилин. – Они ведь тоже ходят голосовать на свой участок! Или может они не являются частью народа или государства?
– Являются, – пробормотал я.
– Ну, так вот, они и заботятся о себе, как о народе и государстве! Разве неясно?
– А как же тогда районные органы власти? – продолжал я беспокоить председателя комиссии. – Они тоже избираются таким же образом?
– Абсолютно также! – кивнул головой Мочилин. – Только что разве на выборах в районные Советы место обкома партии занимает райком КПСС, а в городские – горком! Всё очень просто!
– Товарищ капитан! – обратился к Мочилину подошедший сержант, член избиркома. – А когда мы пойдём на завтрак?
Капитан посмотрел на часы. – О, уже половина восьмого! – сказал он. – Значит, нужно, чтобы вы сейчас же шли в столовую и быстро позавтракали! Справитесь за полчаса, пока не подошла первая учебная рота?
– Справимся, – ответил я, – тут пять минут ходьбы до столовой!
– Ну, тогда идите, – кивнул головой председатель комиссии. – Только быстрей назад, не задерживайтесь!
…В соответствии с графиком Политотдела, первыми на избирательный участок пришли воины учебного батальона.
– Смирно! – раздалась команда с улицы. – Вольно! Первый взвод! По одному – бегом! – Воины быстро выполняли команды. Курсанты ворвались в клуб и подбежали к столу избирательной комиссии.
– Говорите свои фамилии! – крикнул сержант, член избиркома.
– Иванов! Смирнов! Стручков! – кричали курсанты.
Члены комиссии быстро ставили напротив их фамилий в списках избирателей «галочки» и раздавали бюллетени. Курсанты также быстро голосовали, как и получали избирательные документы. Никто из них не входил в кабинки для тайного голосования.
«Молодые» воины подбегали к избирательной урне и проталкивали свои листочки в щель, после чего выбегали на улицу. Небольшая очередь возникла только возле урны.
– Товарищ капитан! – закричал я. – Они не заходят в кабинки!
– Да ладно! – отмахнулся Мочилин. – Это их право. Наше дело – это чтобы все без исключения проголосовали! А там, как они это будут делать, нас не касается. Пусть осуществляют свободное, демократическое волеизъявление!
Надо сказать, что курсанты учебной роты, да и всего учебного батальона, так как вскоре прибыли и все остальные их воины, в полной мере оправдали славу самых дисциплинированных солдат части. После стремительной процедуры голосования, они выстраивались на улице. Затем раздавался зычный крик командира роты: – На – ле – во! Ша – гом – марш! – И вновь устанавливалась тишина.
Во время этой суеты я даже не заметил, как голосовали офицеры. Перед глазами членов комиссии мелькали одни солдаты. – А куда делись офицеры? – спросил я. – Я что-то никого из них не видел?
– Они будут голосовать после обеда, – ответил Валуйский. – В Политотделе решили, что самое важное – это обеспечить явку солдат. Когда все списки будут исчерпаны, придут офицеры. С ними много проще. Если что случится, задержится, там, военачальник или будет чем-то занят, можно позвонить ему по телефону и вызвать сюда.
– Рота, смирно! Вольно! – донеслось с улицы.
– Так, внимание! – крикнул Мочилин. – Пришли кабельщики. Готовьтесь!
Солдаты кабельно-монтажной роты вели себя уверенней. Они спокойно, без суеты, вошли в клуб и приблизились к красному столу.
– Вы называйте фамилии по алфавиту, – предложил я сержанту, члену комиссии. – Тут же все записаны в алфавитном порядке. А я буду раздавать бюллетени!
– Отлично! – кивнул головой сержант. – Так и сделаем! Андреев! Анодин! Арбузов! – стал кричать он.
– Я! Я! Я! – отзывались солдаты. Сержант ставил напротив их фамилий «галочки», а я вместе с другим сержантом раздавали сложенные в стопочку бюллетени. Здесь, несмотря на спокойный темп, голосование прошло ещё быстрей.
– Вот видите, – радовался Валуйский, – постепенно приспосабливаемся! Всё лучше и лучше!
– Встать! Смирно!!! – вдруг заорал Мочилин.
Члены комиссии подскочили как ошпаренные кипятком.
В клуб спокойно, с достоинством входили полковник Юрьев и все его заместители.
– Вольно! – сказал командир части, подойдя к столу. – Садитесь, товарищи. Как ваши дела? Как идёт голосование?
Члены комиссии продолжали безмолвно стоять.
– Садитесь! Вы что, не слышали моего распоряжения? – повысил голос командир.
– Вольно! Садись! – крикнул Мочилин.
– Ну, как дела? – снова спросил полковник.
– Очень хорошо, товарищ полковник! – подскочил Мочилин. – Закончили голосовать учебный батальон и первая кабельно-монтажная рота. Явка стопроцентная!
– Ну, что ж, молодцы! – улыбнулся Юрьев. – Значит, не зря вам доверили столь почётную работу! Давайте-ка, пожалуй, и мне мои бюллетени: я тоже проголосую!
Мочилин выскочил из-за стола, выбрал бюллетени, аккуратно сложил их в стопку и, согнувшись, протянул командиру.
– Спасибо, товарищ капитан! – улыбнулся полковник, взял бюллетени и медленно вошёл в кабинку для тайного голосования.
– Давайте-ка и мне, товарищ Сычев! – сказал подполковник Прудников, который вместе с остальными военачальниками стоял за спиной полковника и ждал, когда командир части первым выполнит свой гражданский долг.
– Вот, пожалуйста, товарищ подполковник! – сказал я и протянул листки. То же самое сделали и остальные члены комиссии, раздав бюллетени троим другим заместителям, которые за всё время пребывания на избирательном участке не проронили ни слова.
Высшие военачальники, повторяя действия командира полка, сразу же, как только полковник вышел к избирательной урне, направились к четырём кабинкам для тайного голосования. Судя по тому, как быстро они прошли через кабинки, было ясно, что никто из них не только не вычёркивал из бюллетеней кандидатов, но даже и не читал, что там было напечатано.
Около урны стоял клубный фотограф Середов и беспрерывно щёлкал затвором фотоаппарата. Помещение озарялось яркими бликами лампы-вспышки.
Завершив голосование, командир части снова подошёл к столу, за которым восседала комиссия. – Ну, что ж, – сказал он. – Желаю вам успешно завершить работу! Я не сомневаюсь в вашей добросовестности!
– Есть, товарищ полковник! – вскричал Мочилин. – Сделаем всё, что от нас зависит! Не пощадим ни здоровья, ни самой жизни!
– Ну, ладно, пошли! – поморщился от услышанного командир части и сделал знак рукой своим заместителям.
– Смотрите! Будьте бдительны! – громко сказал замполит Зайцев и покачал поднятым вверх указательным пальцем.
– Есть, товарищ подполковник! – заорал Валуйский. – Это наш долг – крепить бдительность и высокую воинскую дисциплину!
Как только высшие военачальники удалились, в клубе воцарилась мёртвая тишина. Казалось, члены комиссии мысленно переваривали кратковременную встречу с офицерами такого ранга. Неожиданно с улицы донёсся шум солдатских голосов, и в клуб буквально нагрянули воины хозяйственной роты.
– Вот, иоп вашу мать! – вскричал Мочилин. – Опять эта хозяйственная рота! Как всегда, распорядок не соблюдают: явились на полчаса раньше!
– Да хер с ними, товарищ капитан! – возразил Валуйский. – Пускай идут: чем раньше от них избавимся, тем лучше!
Солдаты хозподразделения явились на избирательный участок без всякого ритуала. Я взял список воинов роты и хотел уже ставить напротив их фамилий «галочки», но раздумал и положил бумаги на стол.
– Раздавайте, товарищи, бюллетени! – сказал я сержантам. – Я хорошо знаю всех воинов и сам проставлю отметки!
Пока члены комиссии раздавали бюллетени, я ставил перед фамилиями воинов «галочки», даже не глядя на солдат. Наконец, я дошёл до фамилии Коваля и остановился. Как раз в это время к столу приблизился Хованский и взял бюллетени. Я оглянулся. Мочилин и Валуйский стояли в десяти шагах от стола и о чём-то разговаривали.
– Вася, а где Коваль? – спросил я тихонько Хованского. Тот подошёл ко мне и наклонился. – Коваль ещё спит, – прошептал он, – видимо, вчера пережрал…
– Вбрось за него бюллетени, – предложил я, – а потом ему об этом расскажешь.
– Давай, – кивнул головой Хованский, – это дело нехитрое.
Я протянул ему ещё одну стопку: – Бери!
После обеда на участке появились офицеры, а затем вызвали по телефону и больных из лазарета. Где-то к четырём часам дня воинская часть в полном составе завершила общегосударственное мероприятие: все без исключения воины проголосовали.
– Ну, что, товарищ капитан, – обратился я к председателю комиссии, – может я пойду в штаб и выпишу накладные в столовую?
– А ты разве не сделал этого заранее? – удивился Мочилин.
– Нет, – соврал я. – Я это должен делать ежедневно.
– Ну, иди, – кивнул головой капитан. – Когда ты нам понадобишься, я позвоню.
– Есть! – обрадовался я и выбежал на улицу.
В штабе я занялся самоучителем английского, а когда выполнил свой обычный дневной норматив, сходил в столовую, поужинал, и, вернувшись назад в свой кабинет, приступил к чтению французского романа.
Часов в девять вечера зазвонил телефон. – Товарищ Сычев! – раздался голос капитана Мочилина. – Ты что там, заснул?
– Нет, жду вашего звонка, – пробормотал я.
– Давай, беги сюда, нужно заканчивать работу!
– Есть!
Когда я прибежал в клуб, то обнаружил там одних офицеров, которые слонялись взад-вперёд по комнате и громко, возбуждённо между собой разговаривали.
– Давай, расписывайся в протоколе! – закричал Мочилин, увидев меня. – Мы уже ждём тебя целый час!
Я хотел возразить, но, посмотрев внимательно на капитана, сдержался. – Где поставить подпись? – спросил я.
– Вот тут, – указал Мочилин и склонился над бумагами. Я расписался.
– И всё? – спросил я. – Я могу идти?
– Да, работа завершена, – ответил председатель комиссии, обдавая меня сильным запахом спиртного. – Благодарю за хорошую работу! До свидания!

24. «САМОВОЛКА» НА БОЕВОМ ПОСТУ

На следующее утро после развода я пришёл к себе в кабинет. Там находился лейтенант Шостаковский. – Ну, как, Костя, прошёл день выборов? – спросил он.
– Нормально, – ответил я, – ничего особенного не было. Голосовали, да и всё. Свою задачу мы досрочно выполнили. Я уже после четырёх часов ушёл в штаб, где и просидел до самого вечера. Лишь часов в девять меня вызвал Мочилин, и я прибыл на участок, чтобы расписаться в протоколе. Как ни странно, подсчёта голосов не производили. Хотя до одиннадцати ещё было далеко!
– А зачем им проводить подсчёт голосов? – усмехнулся Шостаковский. – Ведь и без того ясно, что все сто процентов голосовавших вбросили бюллетени, даже не читая их. Главное – это чтобы все пришли на выборы. А как только голосование закончилось, можно спокойно составлять протокол, а бюллетени отсылать в окружную комиссию, а, фактически, в обком КПСС.
– Выходит, урну вскрывают только затем, чтобы высыпать в мешок бюллетени и отослать их в обком?
– По крайней мере, мы именно так делали пять лет назад, во время прошлых выборов. Мне тоже довелось принять участие в работе избирательной комиссии.
Зазвонил телефон. – Слушаю, сказал Шостаковский. – А, хорошо, возьмите трубку, товарищ Сычев!
– Слушаю, ефрейтор Сычев! – представился я по телефону.
– Это Горбунцов! – ответил резкий голос. – Не мог бы ты придти ко мне прямо сейчас?
– Минуточку! – я посмотрел на Шостаковского. – Можно я схожу к майору Горбунцову, товарищ лейтенант?
– Конечно! В чём вопрос? – ответил начпрод.
– Иду, товарищ майор! – сказал я и положил трубку.
– Ну, как дела? – спросил после взаимных приветствий Горбунцов.
– Всё идёт по-старому, – ответил я, – никаких перемен нет!
– В этом ты полностью прав, – горько усмехнулся майор. – Никаких положительных перемен действительно нет!
– Неужели что-нибудь случилось? – воскликнул я.
– Ладно. Сначала я хочу поблагодарить тебя за хорошую работу на избирательном участке. Товарищ Мочилин очень высоко оценил твой труд. Надо сказать, что работать ты умеешь и бумажные дела знаешь, но, к сожалению, тебе не во всём хватает искренности!
– Что вы имеете в виду, товарищ майор? – насторожился я.
– А то, что ты, мой друг, занимаешься обманом! Вот что я имею в виду! Понял?
– Нет, ничего не понял!
– Не хитри, – поморщился Горбунцов. – Не думай, что мы здесь в Политотделе – дурачки! Я же знаю, что Коваль всё-таки был в самовольной отлучке! И именно в тот самый день, как мы и предполагали!
– Не может быть! – подскочил я. – Я сам видел Коваля на вечерней поверке и после неё, когда он умывался и мыл ноги перед сном! Утром он преспокойно встал вместе со всеми!
– И это – ложь! – рассердился майор. – Коваль ещё долго валялся в постели после подъёма! Я не стал уточнять, ходил ли он на завтрак. Но это – дело несущественное…
– Если говорить правду, – сконфузился я, – я в самом деле не был в роте во время подъёма. Я же принимал участие в работе избирательной комиссии. А там нужно было собраться к шести часам утра. Пришлось вставать раньше…
Судя по выражению лица Горбунцова, он не знал о моём опоздании на избирательный участок.
– Ах, да, – сказал он, – ты же в самом деле был в комиссии! Как же я забыл об этом? Зачем же тогда «наводить тень на плетень»?
– Видите ли, я встал за несколько минут до подъёма, посмотрел в сторону кровати Коваля и увидел, что он спит. После этого я быстро умылся, убрал постель и побежал на участок!
– Значит, ты в самом деле ничего не знаешь?
– А что я должен знать?
– Так вот. В ту самую ночь Коваль опять ходил к своей любовнице! Но на этот раз он настолько хитро законспирировался, что даже и тебя ввёл в заблуждение! Сымитировал мытьё ног, умывание и прочее. Ловко провернул!
– А может вы, товарищ майор, заблуждаетесь?
– Нет, мой друг, ошибка здесь исключена! Я точно знаю, в какое время он ушёл. Было без пяти одиннадцать. А вернулся он в роту без двадцати пять!
– Удивительно! – пробормотал я. – Как это вы смогли всё так точно установить? Как-будто сами находились в это время в роте?
– А что ты думаешь, мы – работники Политотдела – сидим и ушами хлопаем?
– Я так не думаю.
– То-то! – усмехнулся Горбунцов. – Поэтому ты должен понимать, что с нами шутки плохи! Надеюсь, что в следующий раз мы уже Коваля не провороним. Смотри, если что-нибудь о нём узнаешь, обязательно сообщи в Политотдел! Ясно?
– Так точно, товарищ майор!
Вернувшись к себе в кабинет, я рассказал Шостаковскому о разговоре с Горбунцовым.
– Вот так Коваль! – воскликнул раздражённый начпрод. – Что же он творит?! Да разве неясно, что Политотдел носится с ним, как с «писаной торбой»! Сколько же можно его предупреждать? Ты же наверняка всё ему рассказываешь?!
– Кому? – удивился я.
  – Ну, Ковалю. Ты же предупредил его о том, что за ним ведётся наблюдение?
– Конечно. Я из-за Коваля и согласился сотрудничать с Политотделом, чтобы быть в курсе всех событий!
– Как видишь, «овчинка выделки не стоит»! – буркнул Шостаковский. – Коваль – совсем не тот человек, из-за которого следовало бы рисковать!
– Почему вы так считаете?
– Да потому, что он просто опустился! Потерял всякую совесть! Он же тебя подводит!
– Но я так не думаю, товарищ лейтенант. В прошлый раз я уведомил Коваля, что Политотдел знает о готовящейся им самоволке. Но он сказал, что ничего не может изменить, ибо дал слово женщине и обязан его сдержать!
– Да разве достойная любви женщина не сможет понять солдата? Ведь вы же не имеете права уходить из части без специального разрешения? Это же – воинское преступление! Понимаешь? Во времена Жукова его наверняка бы отдали под трибунал!
– Но он отказался слушать все мои доводы. Пришлось выдумывать уловку для Политотдела!
– Какую ещё уловку?
– Ну, я сказал Горбунцову, что Коваль нарочно распускает слухи о предстоящей самоволке, а на самом деле он, якобы, хочет выявить осведомителей Политотдела!
– И он поверил?
– Судя по всему, да!
– Вот так история! – воскликнул Шостаковский. – Неужели ты не понимаешь, в какую опасную игру играешь? Ну, допустим, сейчас тебе поверили. А что будет, если в Политотделе посчитают, что ты над ними издеваешься? Да они же никогда не простят тебе этого!
– Да что мне их прощение, товарищ лейтенант? – улыбнулся я. – Служить-то осталось каких-нибудь пять месяцев! Что они мне сделают?
– Что сделают? – переспросил начпрод. – А что захотят, то и сделают! И самое лучшее, если задержат твоё увольнение в запас до Нового года!
– Не может быть?!
– Всё может! Такие случаи бывали здесь неоднократно. Ты не можешь себе представить, как унизительно остаться одному из всего призыва и подвергаться в самом лучшем случае насмешкам и словесным оскорблениям со стороны тех, кто совсем недавно перед тобой пресмыкался!
– Да, печальная перспектива, – пробормотал я.
– Вот потому я тебе и советую прекратить всякие отношения с Ковалем да и потихоньку отвести от себя внимание Политотдела.
– Но я так не могу! Взять и прекратить! Это как-то некрасиво. Всё-таки мы с ним друзья!
– Какие вы друзья? – покачал головой Шостаковский. – Ты для него готов на всё, рискуешь своим добрым именем, а он поступает как последняя свинья!
– Вы преувеличиваете, товарищ лейтенант!
– Нисколько! Коваль, судя по всему, человек, живущий только для своих удовольствий. Ему хочется выпить, он выпивает. Хочет приятно провести время – находит себе женщину или друга, вроде тебя, с которым ему интересно поболтать. Но когда нужно проявить порядочность и уважение к людям, которые о нём заботятся, он поступает по-другому: попросту их растаптывает!
– Да не может такого быть!
– А ты вспомни историю с зубами, когда ты побывал сначала в госпитале, а потом в лазарете! Он же даже не соизволил хотя бы позвонить и узнать, что с тобой! Я уверен: случись самое худшее, и он даже не вздрогнет!
– Но он просто не мог навестить меня в медпункте, – возразил я. – Он же дежурил по роте!
– А когда ты дежуришь по роте, – усмехнулся начпрод, – разве не находишь время придти в штаб и выписать документы? Неужели это такое серьёзное мероприятие, что нужно сутки безвыходно просиживать в казарме?
– Ну, может быть, он относится к дежурству серьёзней, чем я…, – пробормотал я.
– Не смеши! – воскликнул Шостаковский. – И не витай в облаках! Уж кто-кто, а Коваль  плевать хотел на это дежурство! Я думаю, что если он и был чем занят в тот день, так только, вероятно, выпивкой! Пора, наконец, понять, что Коваль – эгоистичный и тщеславный человек – и забыть его! Понимаешь?
– А как же тогда быть с той информацией, какую мне сообщил Горбунцов? Нужно же рассказать обо всём Ковалю?
– Ни в коем случае! Никаких разговоров о Политотделе больше с ним не веди. Хватит его опекать! Он старше тебя на целых пять лет, «прошёл и Рим, и Крым». Пусть всё идёт так, как и должно идти! Ясно?
…Вечером я пошёл в клуб: мне не терпелось посмотреть на свой портрет. Грюшис обещал закончить работу ещё в воскресенье, но из-за суеты во время выборов я как-то позабыл об этом. Грюшиса я застал за промыванием кистей как раз после того, как художник завершил работу над заголовком большого стенда – «Лучшие воины части». – Ну, как дела, Пранас? – спросил я. – Закончил ты мой портрет?
– Закончил, – ответил художник. – Сейчас покажу. Только поставлю в банку кисти.
Я тем временем прохаживался вдоль стен и разглядывал новые рисунки. – Молодцы! – говорил я. – Вы превосходно рисуете! Какие красивые вещи!
– Иди сюда! – крикнул Грюшис. – Вот смотри, тут в углу!
Я подошёл к нему поближе. Художник держал двумя руками большой лист оргалита, окрашенного в розовый цвет. – Вот это и есть твой портрет! – сказал он и перевернул лист. На меня глянуло худое, почти измождённое лицо со впалыми щёками, на которых играл лихорадочный румянец. Глаза нарисованного героя смотрели зло, пронизывающе. И всё это – при несомненном внешнем сходстве! Художник сумел прекрасно передать игру света, удачно выбрал коричневый фон, на котором зеленоватая солдатская гимнастёрка смотрелась, как какое-то торжественно-таинственное одеяние…
– Да ты ещё и философ! – воскликнул я. – Не просто нарисовал портрет, но и попытался передать весь мой противоречивый характер! Тут есть над чем подумать!
– Ничего такого я не передал, – улыбнулся Грюшис. – Просто живопись – дело такое субъективное… Я написал так, как смог.
– Ну, что ж, спасибо! – поблагодарил я. – Я могу взять его себе?
– Конечно, я же ведь для тебя и написал его, – улыбнулся художник. – Забирай!
…На следующий день я ушел дежурить по штабу. Одновременно со мной заступала в наряд вся хозяйственная рота. Половину солдат отрядили работать на кухню. Ещё одну значительную часть личного состава направили в караул. Начальником караула назначили командира роты Фельдмана, а заместителем к нему – младшего сержанта Колбунова. После известной истории с Ковалем, случившейся в карауле, командир роты больше никогда не брал его с собой на столь ответственный участок. Началось постепенное возвышение Колбунова.
Впрочем, меня всё это не особенно волновало. Дежурство по штабу было для меня делом привычным, и поэтому я спокойно подготовился к выполнению своих обязанностей.
 Вечер прошёл без осложнений. Как обычно, в два часа ночи меня сменил дневальный. – Смотри, будь внимателен, – предупредил я своего временного заместителя перед уходом в роту, – не усни! Бывают случаи, когда по ночам в штаб заходят высшие военачальники. Засекут – несдобровать! Понял?
– Понял, товарищ ефрейтор! – бодро прокричал молоденький курсант. – Всё будет как надо!
В шесть часов утра я вернулся в штаб. – Ну, как дела? – спросил я дневального.
– Ох, товарищ ефрейтор! – воскликнул курсант. – Тут недавно звонили с контрольно-пропускного пункта! Пришёл начальник штаба! Я жду-жду, а он что-то сюда не заходит!
– Странно, – пробормотал я, – обычно, первым делом начальник штаба идёт сюда. Куда же он делся? – Но тут меня осенило: – Ведь сегодня наша рота в карауле! Наверняка подполковник решил проверить боеготовность караула! Видимо, кто-то всё-таки доложил начальству о том, что случилось в прошлый раз с Ковалем!
Я набрал номер телефона контрольно-пропускного пункта. – Это Сычев, – сказал я в трубку дневальному, – позовите помощника дежурного по части!
– Слушаю, сержант Горелов! – донеслось из трубки.
– Хорошо, что хоть на проходной нынче наши дежурные! – подумал я и спросил: – Ты не знаешь, Витя, куда пошёл Новокрещёнов? Что-то он в штабе не появляется?
– Я пока ничего не знаю, Костя, – пробормотал Горелов. – Вот только мне кажется: у нас тут что-то произошло!
– Почему тебе так кажется?
– Да потому, что только что из караульного помещения позвонил Новокрещёнов и вызвал туда дежурного по части!
– Майора Паршина?
– Да. Поэтому я и подумал: что-то наверняка случилось!
– А ты предупредил «караулку», что Новокрещёнов прошёл на территорию?
– Да, мы с дневальными известили всех! Даже в роту позвонили!
– В принципе, всё должно быть нормально. В роте дежурит «молодёжь». А их в «учебке» прилично поднатаскали. Да и в карауле почти нет «стариков»…
– Да, только Гусаков и Хованский. Но они, вроде бы, вести себя умеют!
– Наверное, никакого «чепе» нет, – сказал я, успокоившись. – Может просто начальник штаба пригласил Паршина для совместного обхода постов?
– Может и так, – ответил Горелов.
Я положил трубку, присел на стул и задумался. На душе было неспокойно. – Позвоню-ка в роту, – решил я, – может ситуация и прояснится?
– Дневальный Погудин слушает! – раздалось из трубки.
– Это Сычев! Позови-ка дежурного! – сказал я.
– Слушаю, ефрейтор Балобин!
– Миша, что там случилось? – спросил я. – Неужели какое «чепе»?
– Знаешь, Костя, что-то произошло на посту! В роту недавно звонил Фельдман и требовал, чтобы я срочно направил Коваля, Кулешова и Гулевича в «караулку»!
– Одних «стариков»?
– Да. Насчёт Коваля всё ясно, он же у нас сейчас за замкомвзвода… Вот зачем вызвали Кулешова и Гулевича, не знаю!
– Значит, всё-таки что-то случилось?
– Да, наверняка!
Вдруг ко мне подбежал мой дневальный. – Товарищ ефрейтор! – закричал он. – Сюда идёт начальник штаба!
Я выскочил из комнатушки и остановился перед открытой настежь входной дверью. – Штаб! Смирно! – заорал я, как только увидел вошедшего подполковника Новокрещёнова. Следом за ним шёл дежурный по части.
Начальник штаба остановился и выслушал мой рапорт. – Так, значит, за время вашего дежурства ничего не случилось? – усмехнулся он. – Ничего, выходит, не натворили?
– На вверенном мне участке ничего, товарищ подполковник! – прокричал я.
– Ладно, вольно! – пробурчал Новокрещёнов и направился вместе с майором Паршиным в свой кабинет. В это время зазвонил телефон. Дневальный поднял трубку. – Товарищ ефрейтор! – крикнул он мне. – Прибыл командир части!
– Вот это утро! – подумал я. – Сегодня все военачальники решили встать пораньше!
С командиром части доклада не получилось. Как только я закричал: – Штаб смирно! – полковник тут же махнул рукой: – Вольно! – и, не останавливаясь, проследовал в свой кабинет.
– Вольно! – прокричал я и зашёл в кабинку дежурного.
– Слава Богу, – подумал я, – что теперь уже не надо будет выскакивать и подавать команду!
Однако в душе я ощущал какое-то смутное беспокойство. Меня не покидало чувство скованности, необъяснимого напряжения.
Раздались шаги, и по коридору прошли начальник штаба и дежурный по части. Судя по всему, они направились в кабинет командира части. Через четверть часа вновь застучали сапоги, и из глубины штаба выбежал майор Паршин. Он выскочил на улицу и помчался в направлении контрольно-пропускного пункта.
Я набрал номер Горелова. – Витя, – сказал я по телефону, – к вам побежал Паршин. Он тут о чём-то совещался с командиром и начальником штаба…
– Ага, спасибо! – буркнул Горелов.
Отправив дневального на завтрак, я стал просматривать книгу сдачи и приёма дежурств, хотя на самом деле мои мысли были далеки от штабных дел. Зазвонил телефон. – Это я, Костя, – раздался голос Горелова, – кое-что прояснилось! Оказывается, сбежал с поста Хованский!
– Не может быть! – пробормотал я. – Это какая-то ошибка!
– Да какая там ошибка! – воскликнул Горелов. – Паршин рассказал мне всё подробно! Под утро начальник штаба пошёл на пост… Ну, на тот самый, за учебным батальоном, где стоял Хованский. Как-будто он знал… И там никого не оказалось! Новокрещёнов  немедленно просигналил с караульной вышки «нападение на пост»! Ну, тут же прибежал Фельдман со всем вооружённым караулом. Начальник штаба потребовал немедленно поставить на пост часового. После этого они с Фельдманом и остальными солдатами пошли в «караулку», куда сразу же вызвали и дежурного по части. Там они совещались, что нужно делать. Новокрещёнов предлагал вызвать из гарнизона наряд с собаками-ищейками, чтобы направить их по следу. Ведь Хованский сбежал с автоматом! А это – страшное дело!
– Что он, с ума сошёл?! – вскричал я.
– Может и сошёл, – ответил Горелов, – но Фельдман попросил Новокрещёнова позволить ему самому найти Хованского, не предавая эту историю огласке. Подполковник сначала не соглашался, но Фельдман пообещал через час-полтора вернуть Васю вместе с оружием. Тогда начальник штаба сказал, что доложит обо всём командиру полка, и что тот прикажет, то и будет. Ну, в общем, Фельдману разрешили самому «расхлёбывать» эту «кашу». Хотя командир части сказал, что если Хованского не найдут в течение часа – полутора, он будет вынужден поднять тревогу в гарнизоне!
– Вот так беда! – пробормотал я. – Наикрупнейший скандал!
– Ещё бы! Командир сказал, что если Фельдман не вернёт дезертира и оружие, он поплатится за это своими погонами!
В это время пришёл дневальный, и я отправился на завтрак.
Вернулся я довольно скоро и никаких перемен не обнаружил. Внешне, казалось, ничего особенного не произошло. Как обычно, спокойно прошёл развод на работы: я слышал доносившуюся со стороны плаца музыку. Затем штаб стал наполняться офицерами, писарями и посетителями. Пришёл и лейтенант Шостаковский. – Товарищ Сычев! – позвал он меня. – Зайдите-ка ко мне в кабинет!
– Ну, и дежурство сегодня, товарищ лейтенант! – пожаловался я, переступив порог продслужбы. – Офицеры носятся взад-вперёд с самого утра! Даже командир прибыл ни свет, ни заря!
– Знаешь, что я сейчас видел? – спросил начпрод.
– Что?
– Как вашего Хованского вели под конвоем на «капепе»!
– Так, значит, его поймали?
– А что он такого натворил?
– Да сбежал с боевого поста с автоматом!
Шостаковский остолбенел: – Да он что, с ума сошёл?
– Откуда я знаю? – ответил я. – Мне только сказали, что Хованский стоял на посту, а когда туда нагрянул начальник штаба, его уже на месте не было…
– Но он сам вернулся?
– Не знаю. Мне сказали, что Фельдман пообещал найти беглеца, и командир части разрешил.
– Сам командир? Так он в курсе?
– Ну, конечно, коли его вызвали в седьмом часу утра в штаб!
– Вот так скандал!
– Что же делать, товарищ лейтенант? – спросил я. – Ведь Хованскому грозит дисциплинарный батальон! Может поговорить с подполковником Прудниковым?
– И не вздумай! – вскричал Шостаковский. – Ты даже не представляешь себе, какое это опасное дело! Только что накалились все страсти, а ты полезешь в самое пекло! Нам ещё только этого не хватало! Сам натворил – пускай сам и расхлёбывает!
– Но ведь его же могут отдать под суд?!
– А что ты хочешь, по головке его погладить? Ну-ка, негодяй, дезертировал с боевого поста да ещё с оружием в руках! Впрочем, погоди, пусть обстановка несколько утрясётся, тогда будет видно!
– Вы думаете, ситуация улучшится?
– Всё может быть!
В это время в дверь постучали, и вошёл Коваль. – Здравия желаю, товарищ лейтенант! – прокричал он. Шостаковский пожал ему руку и указал на стул: – Садись!
– Ну, что, как дела? – спросил я. – Хованский сам вернулся, или вы его поймали?
– Так вы уже обо всём знаете? – удивился Коваль.
– Ну, не обо всём, – ответил начпрод, – а только о том, что Хованский сбежал с поста, а потом его, наверняка, посадили в камеру предварительного заключения!
– Расскажи, Любомир, зачем Фельдман вызывал в «караулку» вас с Кулешовым? – пробормотал я.
– Ну, в общем, где-то в начале седьмого я находился в умывальнике. Туда прибежал дневальный и сказал, чтобы я вместе с Кулешовым и Гулевичем срочно шли в караульное помещение к Фельдману. Ну, мы и побежали. Даже не умылись! Не успели мы приблизиться к «караулке», как оттуда вышли начальник штаба и дежурный по части. Стало ясно, что случилось что-то неладное! Увидев нас, Фельдман сразу же начал допрос, не знаем ли мы, где живёт баба Хованского. Ну, я, само собой, ничего не знал. Гулевич тем более. Он ведь то ли литовец, то ли латыш, и по самоволкам не бегает. Правда, его вызвали, чтобы он заменил на посту одного из караульных. Фельдман позвонил в роту и сказал дежурному, чтобы принесли из «оружейки» автомат Гулевича. Ну, а потом «рожа» пристал к нам с Кулешовым, рассказывайте, мол, всё начистоту! Ну, а что я расскажу? Да и Кулешов молчал, пока Фельдман не стал нас умолять: выручайте, мол, ребята, иначе пропаду из-за этого мудака на старости лет! Тогда Кулешов согласился. Он сказал, что знает, где живёт возможная любовница Хованского. Обрадованный Фельдман наобещал нам кучу внеочередных увольнений, если мы найдём Хованского. И мы нашли!
– Как? Каким образом? – воскликнул Шостаковский.
– Мы пошли по дорожке через пролом в стене в сторону деревни Азарово. Туда, где мы выпивали со «стариками». Помнишь, Костя?
– Помню! – кивнул я головой. Шостаковский с ужасом посмотрел на меня.
– Ну, прошли мы речку, – продолжал Коваль, – Кулешов и говорит: – Вон, видишь та изба – там живёт общеизвестная плятища! – Я спросил: – И что будем делать? – Кулешов ответил, что нужно тихонечко подойти к дому и, если удастся, незаметно войти в него. Так всё и получилось. Мы толкнули дверь, и она открылась. Собаки, судя по всему, не было. В сенях тоже был безлюдно. Мы тихонько приоткрыли дверь в жилое помещение и услышали доносившиеся оттуда стоны и кряхтение. На большой кровати трахались Хованский, ну…и та плять…
– А они слышали, как вы вошли? – перебил я его.
– Нет, они так увлеклись любовной вознёй, что ничего не слышали. В углу, в изножье кровати, стоял автомат, а рядом лежал подсумок с патронами. Я встал на четвереньки и бесшумно подкрался к оружию. В это время девка вдруг как взвоет: – Суй! Глубже, Васенька, глубже!
– Ах, как хорошо! – заорал Хованский и закряхтел. Пока они вопили, я передал подсумок и автомат Кулешову, повернулся и быстро вылез из комнаты. Затем мы сели на табуретки, стоявшие возле маленького стола в простенке, расположенном между сенями и комнатой, где возлежали влюблённые, и стали курить.
– Эй, Вася! – раздался вдруг через некоторое время женский голос. – Никак куревом пахнет?!
– Вроде бы да, – ответил Хованский. – Может от печки? Надо сходить и посмотреть! – Ну, он вышел и увидел нас. Конечно, очень удивился. Сначала даже бросился обратно в комнату. А мы сидели и молчали. Слышим, он там говорит: – Пойду-ка я, Вера, на пост. Я уже тут и так слишком долго пробыл, могут в дисбат посадить! – Она же ему что-то в ответ пробурчала. Затем послышалось чмоканье. Через пару минут Хованский вышел к нам одетый и показал пальцем, чтобы не шумели. Мы и пошли. Я нёс автомат, а Кулешов – подсумок. По дороге Хованский спросил, кто его засёк. Ну, а Кулешов ответил, что Фельдман. Тогда Вася успокоился и сказал, что командира роты он не боится: только два дня тому назад они наворовали на одном заводе чуть ли не тонну масляной краски для начальства… Мы не хотели говорить правду, потому как боялись, что он с перепугу начнёт пороть горячку. В общем, привели его в «караулку». Там Фельдман так кричал, что, наверное, было слышно в центре города! А затем Хованского отвели на «капепе» и сдали дежурному по части!


25. ОТВАЖНЫЙ ОХОТНИК

К вечеру по штабу поползли слухи, что Хованского собираются отправить на гарнизонную гауптвахту. Об этом мне рассказал новый писарь секретной части, только недавно перешедший в хозяйственную роту, рядовой Галинко. Я встретил его в коридоре, когда направлялся в строевую часть за пишущей машинкой. – Зайди-ка ко мне на пару минут! – сказал я «молодому» воину. Тот подчинился.
– Ну, что там слышно, Сергей? – спросил я, когда мы остались без свидетелей.
– Сейчас у командира проходит совещание, – ответил тот. – Я видел, как к нему в кабинет шли подполковники Новокрещёнов, Прудников, майор Паршин и прапорщик Фельдман. Вот тут и решается судьба  Хованского!
– Ты думаешь его посадят? – встревожился я.
– На «губу» – запросто! – ответил Галинко.
– На «губу» ещё чепуха, – пробормотал я. – Вот если отдадут под трибунал…
– Под трибунал не отдадут, – улыбнулся Галинко. – Я слышал, как прапорщик Маринин разговаривал с капитаном Головачёвым. Ну, они, в общем, считают, что Хованского ждут либо пятнадцать суток ареста, либо изгнание из хозяйственной роты куда-нибудь на отдалённый объект, так сказать, «на лопату»!
– Конечно, если это так, тогда дело обстоит не совсем плохо. Всё-таки Вася – «старик» – и на объекте ему некого бояться. Безусловно, это не хозяйственная рота, но и не дисбат!
 – Да, и это, видимо, наиболее вероятный исход, потому что самому командованию невыгодно сажать на гауптвахту за такой серьёзный проступок и тем самым предавать огласке всё то, что произошло. А такая история чревата большими неприятностями для начальства!
…На вечерней поверке Хованского в строю не было. Когда выкрикнули его фамилию, Горелов ответил: – Гауптвахта!
«Молодые» солдаты зашептались. – Рота, смирно! – закричал дежурный, и вновь установилась тишина.
Когда закончилась перекличка, я подошёл к Ковалю. – Любомир, ты не знаешь, где сейчас Хованский? На «капезе» или «губе»? – спросил я.
– А ты разве не знаешь? – удивился Коваль. – Не мог, что ли, позвонить на проходную?
– Нет, не звонил, – пробормотал я. – Там сейчас дежурит учебная рота, и я не хочу с ними разговаривать!
– Хованский сидит на «капезе», – ответил Коваль. – Ну, а завтра он вернётся в роту. Денька же через три его отправят куда-нибудь на объект.
– Ты это точно знаешь?
– Абсолютно. После ужина в роту приходил Фельдман и рассказал о состоявшемся совещании у командира части. Чего там только ни говорили! Предлагали самые суровые меры! Отдать под трибунал, направить в дисбат, и ещё чёрт знает что! Но, в конце концов, всё-таки победил здравый смысл. Фельдман сказал, что история эта весьма опасная. Если вынести её за пределы части, возможны самые тяжёлые последствия. Всё-таки наша часть является образцовой и по дисциплине, и по трудовым делам. Ведь только недавно нам вручили почётное Красное Знамя! А тут такая беда! В общем, наш прапорщик предложил наказать Хованского весьма умеренно, как допустившего незначительное нарушение на посту. Надо сказать, что начальник штаба был категорически против предложения «папы». Он пытался убедить командира части в необходимости привлечения Хованского к военному суду. Против этого возразили все остальные. Подполковник Прудников заявил, что «нам только ещё не хватало трибунала и бесчестья для всех военачальников части»! С этим доводом все безоговорочно согласились. Решили продержать Васю сутки в камере предварительного заключения, а потом вернуть в роту, чтобы он собрал вещи для перехода в кабельно-монтажный батальон.
– А как же слухи? Ведь наверняка Политотдел обо всём узнает и «настучит» куда повыше?
– А что Политотдел? Если воины сговорятся, Политотдел ничего не сделает! Фельдман пообещал начальству поговорить со всеми, кто знает обстоятельства, связанные с Хованским, чтобы нигде об этом не болтали. Официальная версия такова: начальник штаба, проверяя посты, не обнаружил на своём месте Хованского. А когда прислали караул, его нашли в кустах справлявшим нужду. Вот и всё!
– Но ведь и в этом случае налицо нарушение? Нужно вызывать наряд, если уже так невмоготу, и только после того как на посту вновь будет охрана, идти в кусты!
– Ну, а если понос?
– Не знаю, – усмехнулся я, – наверное, тогда нужно…ну, что ли…в штаны…
– Всё в жизни не предусмотришь, – Коваль поднял вверх большой палец, – поэтому иногда возможны и нарушения…
– Но в таком случае проступок Хованского совсем незначителен. Это скорей несчастье, чем дерзость!
– Но видишь, всё-таки проступок есть проступок! И в данном случае взыскание, которое получит Вася, будет выглядеть как суровая, но справедливая кара!
По прибытии в штаб мне позвонил Шкорбатовский. – Зайдите ко мне! – распорядился он.
Я устремился в соседнюю часть и занял место напротив оперуполномоченного.
– Кстати, а что там у вас случилось на посту? – спросил вдруг Шкорбатовский.
Я вздрогнул: – На каком посту?
– Ну, в карауле!
– А, вы, наверное, про обход начальника штаба? – улыбнулся я.
– Да, про этот случай.
– Да ничего там особенного не случилось. Хованскому приспичило в туалет, ну, он и пошёл в кусты. А тут проходил начальник штаба и устроил такой скандал!
– Только и всего? А я слышал, будто ваш солдат дезертировал!
– Уж Хованского я, слава Богу, знаю! – усмехнулся я. – Я с ним сам обо всём говорил. Уж мне-то он врать не будет!
– Хорошо, что я не принял никаких мер, – вздохнул с облегчением Шкорбатовский, – а то пришлось бы потом краснеть перед начальством за дезинформацию! Спасибо, что помог мне в этом деле!
– Да не за что, – скромно ответил я и опустил глаза. – Это мой долг – говорить вам только одну правду!
…Вечером в кабинет продснабжения пришёл главный виновник последних событий – Хованский.
– Ну, слава Богу! – обрадовался я. – Наконец-то тебя выпустили!
– Да, Костя, – грустно сказал Хованский. – Выпустили, но уже скоро я буду далеко отсюда!
– Отсылают «на лопату»?
– Да. Сегодня после обеда ко мне в камеру пришёл Фельдман. Само-собой, орал как сумасшедший, словом, ругался. А потом успокоился и разъяснил мне всю обстановку. В общем, я никуда за пределы части не уходил, а лишь только отошёл от вышки, чтобы посрать. Ну, меня Новокрещёнов и засёк!
– Что, в кустах?
– Да нет, засёк, что меня нету на вышке. Я, конечно, обрадовался, что придумали такую историю. Но Фельдман сказал, что от наказания мне не уйти. Дескать, командир части и начальник штаба решили убрать меня из роты и услать на какой-нибудь объект. Словом, чтобы прекратить все разговоры о происшествии.
– Ну, и как ты?
– А что я? После всего того, что было в камере передумано, это не самое страшное. Придётся смириться!
– Да, Вася, – вздохнул я, – очень жаль, что ты покидаешь роту. Ведь из всех «стариков» у меня больше нет друзей! Значит, опять придётся жить как в волчьей стае и терпеть всё оставшееся время склоки, оскорбления и скандалы! Ты-то хоть как-то их сдерживал!
– Брось ты, Костя, – улыбнулся Хованский, – никого я не сдерживал! Ты сам умеешь за себя постоять! Тут уже осталось каких-нибудь пять месяцев… Выдержишь!
– Впрочем, что это я говорю о себе! – воскликнул я. – Ведь это тебе придётся уживаться с новым коллективом! Всё-таки это во много раз трудней!
– А ничего! – ответил Хованский. – Я, слава Богу, «тёртый калач»! Меня не тронут! «Старик» есть «старик»! К тому же у меня вот что есть! Успокою любого! Вот моя правда! Вот наша Советская Конституция! – И он показал мне здоровенный кулак.
– Ну, с нашими людьми, – улыбнулся я, – это бесспорный аргумент! Однако, Вася, скажи, на кой чёрт тебе понадобилась эта самоволка? Неужели ты не раскаиваешься в случившемся?
– Ни в коем случае! – сказал твёрдым голосом Хованский. – Я уже давно не спал с бабой, уже стал с ума сходить! И во сне и наяву мне мерещились голые женщины! А тут стою на посту, глядь – идёт баба! Симпатичная, стройная, жопа, груди – всё при ней! Да разве тут удержишься?
– Так что, девка, в самом деле, пришла на пост?!
– В самом деле! Я глазам своим не поверил! Думал, что опять мерещится! А она вдруг задирает юбку, а там, представляешь, волосы! В общем, без трусов! Я забыл обо всём на свете и бегом за ней… А она потихоньку отступала и пролезла в дырку, что когда-то в стене проломили. Но за забором я её настиг. Бросил на землю автомат и хотел её сразу же трахнуть, но она говорит, что пойдём, мол, со мной, тут рядом… Там и полежим, сколько захочешь. Я ей говорю, девушка, милая, ну, дай хоть разочек засунуть, а потом я пойду с тобой хоть на край света! Ну, она легла, развела ноги, и тут я ей… В общем, сам понимаешь! Правда, сначала всё получилось как-то быстро. А потом мы пошли к ней домой, где, слава Богу, никого из посторонних не было. Пришли в избу, ну, я её тут же поставил «раком». Затем она пожарила мне картошечки, предложила самогонки. Но я знаю, что от спиртного у меня плохо стоит, ну, и отказался. А трахались мы с ней потом до той самой поры, пока не заявились Коваль с Кулешовым!
– Неужели ты не слышал, как они вошли?
– Какое там услышишь! Я как раз вогнал Верке по самые яйца, она застонала, стала метаться, ну, тут и я почувствовал нестерпимое удовольствие… А после той «палки» у меня уже не было никаких сил. Мы легли, обнявшись, и вдруг я почуял запах табачного дыма!
– Ну, остальное я знаю, – остановил его я. – Мне Коваль рассказал всё. Удивительно только, как это твоя возлюбленная не догадалась о присутствии посторонних лиц?
– Да она настолько устала, что не могла даже громко говорить! Не говоря уже о том, чтобы двигаться. К тому же она перед последней «палкой» хапнула полстакана самогонки. Так что, когда я уходил, она засыпала…
– А ребята поступили молодцом!
– Почему ты так считаешь?
– Ну, не стали говорить тебе всю правду!
– Как не стали? – удивился Хованский. – Да они мне всё чуть ли не у самого Веркиного дома выложили! Кулешов сказал, что ты, мол, гандон, роту позоришь? Сам Новокрещёнов засёк тебя! А Коваль добавил, что из-за меня теперь посадят на «губу» Фельдмана!
– Странно, – пробормотал я, – а ведь Коваль говорил мне совсем обратное. Будто бы они сказали тебе, что о проступке знает только один Фельдман!
– Куда там! Я сперва как услышал, что меня ищет сам начальник штаба, так от страха чуть было не убежал. Но Коваль направил на меня дуло заряженного автомата да как заорёт: – Стой! Стрелять буду! – что тут уже было не до беготни!
– Выходит, ты оказался как бы под арестом?
– Не выходит, а совершенно точно! Я шёл рядом с Кулешовым, а Коваль вплоть до самой «караулки» следовал сзади, держа наизготовку автомат!
– Зачем же он тогда соврал мне? – спросил я. – Хотя, может быть, для того, чтобы показать тебя не дезертиром, возвратившимся под конвоем, а добровольно пришедшим, чтобы смягчить твою вину!
– Не знаю, – ответил Хованский. – Чёрт его ведает, этого Коваля! Он всегда любит преувеличивать, похваляться, показывать свою ведущую роль. Ну, да ладно! В конечном счёте, лучше уж пусть будет то, что есть, чем то, что могло быть, если бы я сбежал!
– Это уж точно! Как говорится, «что Бог не делает, всё – к лучшему»!
В самом деле, как и обещал Фельдман, Хованский получил только три дня для того, чтобы подготовиться к переходу в другую роту. Хотя, впрочем, эти три дня были нужны военным чиновникам для оформления документов на переход и прочую волокиту. Ведь прежде чем перевести солдата в другое подразделение, требовалось ещё подыскать таковое. К тому же высшие военачальники так разозлились на Хованского, что решили выслать его на самый отдалённый объект, а для этого тоже было необходимо определённое время!
…Эти три дня пролетели для Хованского как одно мгновение. Он даже не смог проститься со своей возлюбленной: Фельдман приставил к нему надзирателями Моисеенкова и Суздала, и те не спускали глаз с незадачливого гуляки.
Единственное, что только смог получить в это время от роты Василий – это фотографию, на которой Середов запечатлел его вместе со всеми «стариками» хозподразделения.
В понедельник утром, когда я занялся оформлением продовольственно-путевых документов, мне на глаза попалась выписка из приказа по строевой части с фамилией Хованского. – Так, куда же он едет? – подумал я. – Цифра части мне ни о чём не говорит… Но вот шесть дней пути! Неужели Тюратам?
Я подскочил и побежал в строевую часть.
– Миша, – спросил я Балобина, – ты не знаешь, куда отправляют Васю?
– А ты разве не догадался? – усмехнулся тот. – Да в Тюратам! В самое гиблое место – в Казахстанские степи! С ним вместе едут ещё трое разгильдяев из кабельного батальона, которых приловили на пьянках. А конвоировать их будет прапорщик Пернепесов!
…Едва только я успел выписать текущие документы, как ко мне в кабинет пожаловали все отъезжавшие на объект.
– Вот, пожалуйста, ваши продовольственные аттестаты, – я протянул документы здоровенному, коренастому, напоминавшему дубовый обрубок Пернепесову, – а продпутевые деньги получите в финансовой части. Ну, Вася, счастливо тебе! – я обернулся к Хованскому и пожал ему руку. – Крепись! Где наша не пропадала!
– Прощай, Костя, – с грустью сказал Хованский. – Вот уж не думал, что так расстанемся… Ну, ничего, Бог даст, ещё встретимся!
– Что это твоя так волнуешься? – удивился прапорщик Пернепесов и его жирное маслянистое лицо с узенькими глазками восточного человека расплылось в широкую улыбку. – Моя радуюсь, что в казахи ехал, а твоя – горюю! Не надо волнуйся! Моя не горевать! Там хороший дружба: моя – защищай, а товарища – погибай! Так, сисю…пословица русский…сказала!
И они ушли.
– Да, вот так конвоир! – подумал я. – Не может по-русски правильно сказать ни одного слова!
В это время вошёл Шостаковский. – Ну, что пригорюнился, товарищ Сычев? – спросил он.
– Жалко Хованского, товарищ лейтенант, – пробормотал я. – Все же мы с ним друзья с самой «учебки»! Едет в такую дыру – Тюратам! Да ещё с этим придурком Пернепесовым, который слова по-русски сказать не может!
– Пернепесов, конечно, чурбан! – согласился начпрод. – Но это вовсе не значит, что он свою работу не знает! Этот прапорщик, мой друг, служил в своё время старшиной в дисбате! Понимаешь? Так что ты зря считаешь его этаким дурачком. Он у себя на уме!
– Значит, тем хуже для Хованского, – возразил я. – Ведь он его там замучает!
– Хованский, увы, свою долю заслужил, – пробормотал начпрод, – так что ему жаловаться нечего! Хотя не такое уж у него страшное положение. В конце концов, он – «старик» – а там на объектах «старики» всеми делами заправляют. Значит, твой друг не пропадёт! Ты же не знаешь, что начальник штаба едва не изменил решение! Хованскому могла бы грозить ещё более суровая кара, если бы не очередное происшествие!
– А что ещё случилось?
– Да в субботу мы ездили на охоту, и там произошло несчастье с командиром учебного батальона!
– С подполковником Тащилиным?! – воскликнул я. – Что ж такое?
– Да, с Тащилиным, – с грустью промолвил Шостаковский. – Он сейчас лежит в госпитале в тяжёлом состоянии!
– В него что, стреляли? – удивился я. – Неужто покушение?
– Нет, – махнул рукой начпрод, – всё было иначе. Никто в него не стрелял. Как известно, товарищ Тащилин возглавляет у нас общество охотников. Ну, туда входят многие офицеры части, в том числе и я. Иногда мы собираемся вместе, берём выпивку, закуску, ну, и…едем в лес, туда, где можно пострелять дичь. Поговаривали, что в лесу, куда мы на этот раз поехали, водятся кабаны и волки. Ну, мы уселись в специальную машину, заказанную для нас в техчасти. В кабине рядом с водителем уселся подполковник Новокрещёнов, а мы расположились вместе с товарищем Тащилиным наверху под натянутым брезентом. Я сидел рядом с комбатом, и он рассказывал нам всякие истории из своего охотничьего опыта. Оказывается, где только не охотился Тащилин! Он даже бывал в Уссурийском крае и один на один выходил на тигра!
– Да ну? – удивился я. – Это же ведь смертельно опасно! А вдруг бы промахнулся?
– Он и сказал, что промахнулся, верней, только ранил свирепого зверя, а не убил. Ну, и тигр, взревев от боли, прыгнул на комбата! Пришлось ему сражаться с обезумевшим зверем в рукопашной! И Тащилин сумел победить тигра, вогнав ему охотничий нож прямо в сердце!
– Да врёт он всё, товарищ лейтенант! – усмехнулся я. – Разве сможет человек победить в рукопашной схватке тигра?! Это просто анекдот!
– Не врёт, товарищ Сычев, а, пожалуй, лучше сказать, врал! – пробормотал помрачневший Шостаковский. – Ведь его дело плохо!
– Да что с ним такое? – спросил я. – Неужели выпал из машины?
– Да погоди ты, не перебивай! – рассердился начпрод. – Дай, расскажу, как всё было! Ну, ехали мы, а он, то есть Тащилин, всё говорил и говорил! Даже с гигантским вепрем он справился! Где-то на Кавказе появилось настоящее чудовище – огромный кабан – который никому не давал покоя: разрывал посевы, нападал на людей, словом, навёл страху на всю округу! Ну, товарищ Тащилин отдыхал там на курорте и узнал об ужасном звере. Он смело вмешался в это дело и убил кабана из обыкновенного охотничьего ружья!
– Как-будто без него некому на Кавказе стрелять! – съязвил я.
– Но комбат говорил так убедительно и красноречиво, что мы сидели и помалкивали. В конце концов, он ведь подполковник! В общем, приехали мы в заповедный лес, оставили машину с водителем на поляне, а сами решили идти цепью и как только покажется зверь, стрелять…
– А какое у вас было оружие?
– У всех обыкновенные двухстволки. Только у Тащилина был в руках карабин. Кто ему разрешил взять с собой нарезное оружие, я не знаю, но подполковник Новокрещёнов был в курсе, так как ни словом, ни жестом против этого не возражал. Ну, в общем, ходили мы по лесу часа два, но ни одного зверя так и не встретили. Тогда Тащилин посоветовал всем вернуться на поляну и перейти на другую сторону дороги. Но не дойдя до поляны, он изменил решение и пошёл советоваться к Новокрещёнову. Через некоторое время начальник штаба созвал всех нас и предложил отобрать несколько человек в загонщики, чтобы одни стояли с оружием наперевес и ждали, а другие выгоняли бы зверя прямо на выстрел…
– Но ведь это же опасно? – возразил я. – Вы же могли бы перестрелять друг друга?
– Я тоже так подумал и сказал, что такое мероприятие весьма рискованно. Всё-таки оружие есть оружие! Но Тащилин рассмеялся и сказал, что этим самым я показываю свою трусость! Пришлось смириться. Кому приятно слышать такие упрёки? Хотя мне повезло: я не попал в число загонщиков! Назначили одних прапорщиков, как имевших самые низкие звания. Мы же разбились на четвёрки и засели в кустах. Я оказался рядом с Тащилиным и двумя другими офицерами. Подполковник Новокрещёнов со своей группой расположились слева от нас. Долго слышались крики загонщиков. Сначала далеко-далеко, а потом всё ближе и ближе. Ружья у нас были заряжены, курки взведены. Оставалось только дождаться зверя. Мы сидели как вкопанные, не произнося ни слова: Тащилин строго предупредил, чтобы не спугнули дичь. Вдруг прямо напротив нас хрустнула сухая ветка, зашевелились кусты, и…раздался неожиданный крик Тащилина! Я вздрогнул и подумал, что на него напал волк! А бедный комбат грохнулся всей тяжестью своего грузного тела на землю! Я забыл про охоту, подбежал к военачальнику, кричу: – Товарищ Тащилин! Товарищ Тащилин! – А он лежит как мёртвый! Я – звать ребят, давайте, мол, сюда, Тащилину плохо! Тут все сбежались. Забыли про охоту! Хотели было делать искусственное дыхание, но Новокрещёнов остановил нас и стал искать у комбата пульс… В общем, если бы не оперативность нашего начальника штаба, настал бы товарищу Тащилину конец. Новокрещёнов скомандовал срочно извлечь брезентовые носилки, те самые, что мы приготовили для кабаньей туши, и погрузить на них комбата. Затем мы прямо с носилками поместили его в кузов машины, предварительно усыпав там весь пол срезанными с деревьев ветками, и помчались на большой скорости в город. Как только мы приблизились к воротам госпиталя, я спрыгнул на землю и побежал сообщать, что привезли тяжёлого больного, находившегося в обмороке. Тут Тащилина сразу же положили в реанимацию, а к нам вышел через некоторое время врач и сказал, что у комбата обширный инфаркт! Он похвалил Новокрещёнова за то, что действовали решительно и быстро, ибо ещё бы полчаса задержки, и Тащилин мог умереть. Ну, а теперь он лежит в больнице под наблюдением опытных врачей. Кто знает, может быть и выкарабкается! Теперь понимаешь, почему Новокрещёнов забыл про вашего Хованского?
– Да понимаю, – ответил я. – История весьма печальная! Но что за зверь так напугал товарища Тащилина, не боявшегося ни тигра, ни вепря? Неужели из кустов выскочил матёрый волк?
– Только нигде не болтай! – сказал Шостаковский и заговорщицки подмигнул. – Я же ведь сидел с ним рядом один и всё видел. Так вот, из кустов навстречу Тащилину выскочил…большой серый заяц!

26. ПРИЕЗД ГЕНЕРАЛА

Отъезд Хованского несколько ухудшил моё положение в роте. Мои сверстники, нынешние «старики», воспылали ко мне ещё большей ненавистью. Этому во многом способствовали успехи, которых я достиг в своей служебной деятельности, а также частые поощрения, которые получал за хорошую работу. Практически, у меня имелись все награды, которые только мог заработать военнослужащий срочной службы. И в День части, двадцать четвертого июня, как раз после печальных событий в хозяйственной роте, когда ни одному воину-хозяйственнику не было объявлено даже благодарности, мне вручили на торжественном заседании в клубе Почётную грамоту. Это возмутило моих товарищей. Зависть настолько захватила их, что они уже не могли скрывать своей злобы. А Моисеенков и Кулешов просто сходили с ума! Стоило мне появиться в казарме и предстать перед ними, как их лица буквально наливались кровью. Было видно, что они едва сдерживались, чтобы не наброситься на меня. Что же касается разговоров в моём отсутствии, то тут они давали своим языкам и воображению полную свободу! Чего они только не выдумывали! По их утверждениям, все мои успехи объяснялись лишь систематическим доносительством Политотделу, подполковнику Прудникову, начальнику штаба, командиру дивизии и…даже Фельдману!
А о сути дела, упорном труде, благодаря которому я снискал уважение высших военачальников, клеветники умалчивали.
Я чувствовал, как ко мне относятся сверстники и ничего хорошего от них не ждал. О распространяемой обо мне клевете меня периодически  информировал Коваль, изредка навещавший меня в штабе. Иногда мне казалось, что Любомир, если не поощрял подобное, то этому смаковал.  – Будь осторожней, Костя, – советовал Коваль. – Стоит тебе сделать в чём-либо ошибку, и товарищи съедят тебя!
– Ты бы сам себя сдерживал, Любомир! – отвечал я. – Я ведь, слава Богу, не пью и не гуляю да и работу добросовестно выполняю. Уже вон, июль на дворе, служить осталось меньше пяти месяцев, не хватало только «подзалететь» так, как Вася Хованский!
На это Коваль с усмешкой говорил: – А где наша не пропадала? Я, Костя, никого не боюсь! Ну, скажем, разжалуют меня в рядовые, так и что? Ответственности будет меньше! С того времени как меня бросила жена, мне всё – «по боку»!
Как-то в первых числах июля я, сразу же после обеда, столкнулся в коридоре штаба с начальником Политотдела подполковником Зайцевым. Отдав честь военачальнику, я направился к своему кабинету, но тот остановил меня: – Товарищ Сычев! Я хотел бы с вами поговорить!
Я окаменел. – Вот ещё номер! – подумал я. – Ну-ка, понадобился самому замполиту полка! Видно что-то произошло!
– Пройдёмте в мой кабинет! – распорядился подполковник.
Я проследовал за ним.
– Присаживайтесь, – указал рукой на стул начальник Политотдела и улыбнулся. – Я пригласил вас, товарищ Сычев, вот по какому делу…
Я насторожился.
– Видите ли, у нас тут заболела заведующая библиотекой, понимаете?
Я кивнул головой.
– Ну, и заменить её сейчас некому…
Я почувствовал, как у меня в груди исчезла давившая на сердце тяжесть.
–…поэтому я хотел бы предложить вам поработать пока вместо неё, ну, там…по вечерам выдавать солдатам книги, следить за порядком, чтобы не воровали. Словом, нужно добросовестно отнестись к этому делу, понимаешь?
– Понимаю, товарищ подполковник, – ответил я. – Но вот не знаю, чем я заслужил такое ваше доверие? Может быть, вы лучше подберёте другого, более достойного солдата?
– Вряд ли я найду такого порядочного человека как вы, товарищ Сычев, – добродушно молвил Зайцев. – Мы тут за вами наблюдаем и хорошо знаем, что вы не пьянствуете, не встречаетесь с развратными женщинами, хорошо справляетесь с нелёгкой снабженческой работой, в общем, лучше кандидатуры не подыскать!
– Но, товарищ подполковник, библиотека уже две недели пустует, и ничего страшного не случилось. Я думаю, что если она и дальше будет закрытой, обстановка от этого никак не ухудшится…
– Это ты так считаешь! – усмехнулся Зайцев. – А как же тогда политическое воспитание? Где же будут черпать воины научные знания о нашем социалистическом обществе, о преимуществах социализма? А с другой стороны, если они не будут в свободное время читать ту или иную литературу, ведь совсем опустятся, станут пьянствовать и гулять!
– Но ведь как раз те самые пьяницы и гуляки совершенно ничего не читают! – возразил я. – Разве можно когда-либо застать их в библиотеке? Да они за всю жизнь даже «Муму» не прочитали!
– В том и наша беда, что даже такую популярную книгу Пушкина не знают опустившиеся солдаты! – сказал с грустью замполит. – Так вот, в том и заключается наша задача, чтобы привлечь их внимание к книгам! Пусть лучше читают, чем безобразничают! Представляете, каких бы мы достигли успехов, если бы все эти лодыри, пьяницы, гуляки стали читать книги Ленина! Да они бы просто преобразились!
– Правильно, – усмехнулся я. – Они бы действительно преобразились! Представляю, что бы произошло, если бы все эти нарушители вдруг всерьёз засели за Ленина или Маркса! Скажем, хотя бы внимательно прочитали книгу Владимира Ильича «Что делать»?
– Тогда бы они стали самыми достойными гражданами. Мы бы не могли на них нарадоваться!
– Но ведь книга «Что делать» – это же учебник террора! Как создать тайную подпольную организацию, а потом сокрушить существующую власть! Слава Богу, что они ещё и за это не взялись!
Зайцев оцепенел, потом замахал руками и с тревогой огляделся. – Ф-фух, ну, ты и скажешь! – пробормотал он с облегчением, заметив улыбку на моём лице. – Я с тобой серьёзно разговариваю, зачем иронизируешь? Тут, видишь, есть ещё один нюанс. Четвёртого июля к нам в часть приедет инспектор министерства обороны товарищ Барков, генерал! Понимаешь?
– А, теперь понимаю, – ответил я. – Нужно, чтобы генерал видел, что библиотека нормально работает, воины активно её посещают, сидят в читальном зале и конспектируют Ленина или Брежнева. Так?
– Именно так, – улыбнулся замполит. – Я распоряжусь, чтобы третьего и четвёртого июля, то есть завтра и послезавтра, в читальном зале присутствовали солдаты всех подразделений. Сейчас мы туда позвоним!
– Но товарищ подполковник, – пробормотал я, – а как же тогда работа? Ведь в названные вами дни, в четверг и пятницу, у меня дел невпроворот! Когда же мне сидеть в библиотеке?
– Ну, библиотека ведь работает по вечерам. Скажем, с пяти часов. Неужели ты не справишься с делами к этому времени?
– В общем-то справлюсь, – смирился я. – Но только на эти два дня!
– А потом можешь работать в любое удобное для тебя время, как только генерал уедет в Москву. А когда вернётся Надежда Семёновна, отдашь ей ключи. Договорились?
– Я согласен, – ответил я. – Но где же эти ключи?
– Вот, – Зайцев вытащил из выдвижного ящика стола связку ключей. – Бери и сегодня же приступай к делу. А завтра к пяти часам жди воинов от каждой роты для занятий в читальном зале. Я надеюсь, ты сумеешь проинструктировать их как себя вести?
– Разрешите идти?
– Идите!
В четверг вечером я отправился в клуб и встретил у входа Грюшиса. – Привет, Пранас! – сказал я. – Как дела?
– Нормально, – ответил как всегда уклончиво Грюшис. – Что тут у нас будет? А ты куда путь держишь?
– Да вот, в библиотеку.
– Так она же закрыта. Библиотекарша ведь болеет!
– А меня обязали пока поработать вместо неё. Вот и ключи дали!
– Вместо Брызгаловой? – удивился художник. – О, ты пользуешься большим уважением начальства!
– Пойдём со мной! – предложил я. – Посидим в библиотеке, поговорим…
– Нет, я пойду рисовать, – ответил Грюшис. – У меня сегодня много работы. Тут должен приехать какой-то инспектор, и начальник клуба капитан Юрченко завалил нас работой. Нужно обновить кое-какие стенды на территории военного городка и в клубе, подкрасить таблички. Словом, дел по горло!
Я поднялся по лестнице на второй этаж, сорвал с двери библиотеки пластилиновую печать и открыл ключом дверь. – Какая пылища! – воскликнул я. – Да тут её за день не выгребешь! Где же тряпка? Ах, вот она, на подоконнике, возле цветочного горшка! Надо её намочить!
Схватив тряпку, я выбежал в коридор и направился в буфетную, где располагался ближайший от библиотеки умывальник.
– Товарищ Сычев! – раздался вдруг чей-то резкий крик. Я обернулся. – А, товарищ капитан, это вы? – пробормотал я, увидев начальника клуба.
– Да, это я, – ответил капитан Юрченко. – Мне сказал товарищ Зайцев, что вы придёте замещать Брызгалову. Думал, что вы зайдёте ко мне… Но, видите, пришлось самому идти к вам!
– Я бы обязательно зашёл, товарищ капитан, – пробормотал я. – Вот только посмотрел бы, как обстоят дела в библиотеке, а потом бы вам доложил…
– Ну, ладно, нечего оправдываться, – улыбнулся Юрченко. – Скажите-ка лучше, чем я могу вам помочь?
– Да, собственно говоря, ничем, – ответил я. – Я вот только уберусь в библиотеке, и можно будет спокойно принимать солдат
– А что, там грязно? – насторожился Сиротин.
– Не грязно, а пыльно, – пробормотал я. – Но я сейчас намочу тряпку…
– Погодите! – остановил меня начальник клуба. – Так не годится! Заведующий библиотекой не убирает! Это дело обслуживающего персонала. Идите спокойно в библиотеку и занимайтесь своим делом! Я сейчас пришлю к вам дневальных!
Уже через пять минут ко мне зашёл ефрейтор Карчемарскас, один из наиболее ответственных клубных лиц. – Что, Костя, – улыбнулся он, – заставили здесь сидеть вместо Брызгаловой? Небось, готовятся к встрече генерала?
– Да, Йонас, – ответил я. – Приедет какой-то генерал и нужно достойно его встретить! Видишь, какая тут пылища? Стыдно людей запускать!
– А это мы сейчас же устраним! – усмехнулся Карчемарскас. – Эй, Середов! – заорал он. – Вали-ка сюда!
– Иду! – донёсся отдалённый крик, и вскоре передо мной предстал известный фотограф.
– Гони-ка, Юра, сюда дневальных! – распорядился Карчемарскас. – Да пусть захватят ведро, мыло, соду, ну, словом, всё, чтобы убрать библиотеку!
– Ясно! Сейчас приведу! – ответил Середов и удалился.
Вскоре появились двое здоровенных курсантов с ведром и тряпками.
– Тщательно протрите пыль на столах и подоконниках, – приказал Карчемарскас, – а потом промойте полы! Ясно?!
– Есть, товарищ ефрейтор! – дружно прокричали дневальные.
Пока курсанты убирали, читальный зал стал постепенно наполняться воинами разных подразделений. Я сидел за столом заведующей и записывал на листок фамилии прибывавших. Наконец, солдаты заняли все свободные места за столами. Я встал и подошёл к ним. – Товарищи! – сказал я. – Завтра нам предстоит встреча с крупным военачальником – генералом Барковым! Он приедет инспектировать нашу часть от министерства обороны! Одним из объектов проверки будет наша библиотека. Поэтому вы должны проявить себя максимально дисциплинированными, добросовестными, политически грамотными…
– А как мы это проявим? – пробурчал кто-то с заднего стола. Я глянул туда. – А! Это «старик» из технической роты! – подумал я. – Вот ещё! Кто их просил присылать сюда «стариков»?
– Я расскажу, что нужно делать, – ответил я. – Ничего трудного тут нет! Главное, это взять с полок книги Ленина и внимательно их читать!
– Читать Ленина?! – с ужасом проревел всё тот же голос. – Да мы с ума сойдём!
– Уж лучше сидеть на гауптвахте! – заныли занимавшие первые столы солдаты. – А нельзя, товарищ ефрейтор, обойтись без Ленина?
В это время открылась дверь, и в библиотеку вошли штабные писари – ефрейтор Балобин и рядовой Баранюк.
– Что тут случилось, Костя? – спросил Балобин. – Нас пригнал сюда Фельдман! Он сказал, чтобы мы тут сидели целых два дня! Что за чертовщина?! Когда же нам работать?!
– Подождите, ребята! – обратился я к сидевшим в читальном зале солдатам и повернулся лицом к Балобину. – Ну-ка, Миша, давай-ка выйдем в коридор!
– Ты скажи, чего нас сюда прислали? – настаивал Балобин, оказавшись в коридоре.
– Да не ори ты! – прикрикнул я и закрыл дверь. – Вас что, прислали сюда от нашей роты?
– Да! – кивнул головой Балобин.
  – Вот мудаки! – буркнул я. – Нашли кого присылать – писарей! Ладно бы уже Баранюка, а ты-то – «старик»!
– Вот и я о том же самом! – кивнул головой Балобин. – Так что нам делать?
– А знаете что, идите-ка вы назад в штаб! – сказал я. – Если же кто из начальства будет вас расспрашивать, говорите, что я вас отпустил, так как читальный зал переполнен и воинов у нас вполне достаточно!
– Вот это дело! – обрадовался Балобин. – Спасибо, что выручил! А что ты сам здесь делаешь?
– Да меня назначили временно замещать Брызгалову! – ответил я.
– Кто? Небось, Политотдел? – усмехнулся Балобин и посмотрел на меня с нескрываемой ненавистью. – Смотри-ка, как они тебя ценят!
– Да, Политотдел, – сухо бросил я, повернулся к нему спиной и пошёл назад в библиотеку.
– Итак, товарищи, – сказал я своим слушателям, – ваше дело сейчас заключается в подготовке к встрече генерала. Как я уже говорил, это дело несложное. Каждый из вас должен взять по томику Ленина и положить его на свой стол. Затем вы откроете книгу и выберете себе ту или иную статью, которую будете читать. Понятно?
– Понятно-то понятно, – возразил один здоровенный парень из кабельно-монтажного батальона, – но что толку от того, что мы будем читать? Ведь понять-то мы ничего не сможем?
– За это не волнуйся, – успокоил его я, – я это предусмотрел. Вы выберете себе любую статью Ленина, а потом я подойду к каждому из вас, и мы вкратце запишем на листочек, о чём в ней говорится.
– На нормальном языке? – спросил худенький курсант. – А то там у этого Ленина всё так запутано, что не поймёшь, по-русски ли там вообще написано!
– Молчи, дурень! – оборвал его сосед по столу. – Ленин как раз и пишет по-русски, но не для нас, дураков! Эти книги предназначены для настоящих учёных!
– Так пусть бы учёные здесь и сидели! – пробурчал толстяк из радио-монтажной роты. – А мы бы лучше своими делами занимались!
– Отставить! – закричал я. – Нам дали установку, значит, мы должны её выполнять! Нечего превращать службу в базар! Разбирайте книги Ленина!
Воины устремились к стеллажам, на которых лежали тома выдающегося революционера. Каждый из них взял по книге и вернулся к своему столу.
– Так что у тебя? – спросил я ближайшего ко мне солдата.
– «Развитие капитализма в России»! – ответил тот.
– Так, хорошо, – сказал я. – Вот тебе листок. Запиши. Это одна из самых ранних и крупнейших работ товарища Ленина. Она посвящена тщательному анализу сельскохозяйственного производства в России в конце XIX века. В ней Ленин ведёт полемику с буржуазными учёными, отрицающими наличие капитализма в российской экономике. Так, записал? Используя конкретные статистические данные, вот здесь есть многочисленные таблицы, Ленин выявляет наличие товарно-денежных отношений и называет это капитализмом. Понял?
– Понял, товарищ ефрейтор! И это всё?
– Да, для тебя вполне достаточно.
– И что, можно больше не читать?
– Да, если усвоишь то, что мы с тобой записали, можешь больше не читать!
– Большое спасибо!
Я подошёл к его соседу: – Ну, а что у тебя?
– «О национальной гордости великороссов»!
– Так. Запиши. В этой работе, написанной Лениным во время Первой империалистической войны, он отвергает русский и прочий национализм и называет нашей национальной гордостью славные революционные традиции народа: декабристов, Чернышевского, рабочих-революционеров… Записал?
Я поочерёдно подходил к каждому солдату, и они писали под мою диктовку, что нужно говорить генералу, если он вдруг спросит, о чём та или иная статья или книга.
– Товарищ ефрейтор! – обратился вдруг ко мне курсант с первого стола, получивший задание. – Ну, вот мы записали всё, что вы сказали… Так что нам теперь делать? Сидеть тут как пешки, без дела?
– Зачем же вам сидеть без дела? – возразил я. – Сейчас вы пойдёте на ужин, а потом вернётесь и займётесь чтением составленных нами записей. Их можно даже выучить…
– Наизусть?! – перепугался один из солдат. – Но ведь это невозможно!
– Я и не заставляю вас учить наизусть! – успокоил его я. – Достаточно вдумчиво прочитать, а потом уметь пересказать своими словами, чтобы, когда придёт генерал, не нужно было пользоваться листком! Понятно?
– Понятно! – ответил толстяк-радиомонтажник. – Ну, а потом что нам делать?
– Ну, можете зайти вон туда, в глубь библиотеки, и посмотреть там книги.
– Да на кой они нам ляд? – возразил кто-то. – Вот если бы можно было сходить в буфет или покурить?
– А я вам в этом не препятствую! – ответил я. – Прочитайте, что мы с вами записали и, пожалуйста, курите. Только на улице! А если захотите, можете сходить и в чайную. Смотрите, только чтобы возвращались назад!
– Правда? – обрадовались солдаты. – Вот это – другое дело!
После ужина я продолжил работу с остальными воинами, и почти до девяти часов вечера они записывали краткое содержание ленинских работ.
Отпуская солдат в свои подразделения после того, как все они сделали необходимые записи и получили устные инструкции, я предупредил их, чтобы в пятницу к пяти часам вечера все безоговорочно прибыли в библиотеку.
…Наконец, наступил торжественный день: в часть приехал генерал. Об этом я узнал уже утром, посетив строевую часть штаба. – Они сейчас заседают в кабинете командира части, – сказал мне Балобин, – а потом, по всей видимости, начнут обход территории военного городка.
– А какое у генерала звание? – спросил я.
– Генерал-майор, – ответил Балобин.
– Ясно, – пробормотал я, – значит, нужно готовиться к встрече.
В три часа дня в кабинет продснабжения позвонил подполковник Зайцев. – Вы готовы, товарищ Сычев? – спросил он с тревогой в голосе.
– В пять часов буду в библиотеке! – ответил я.
– А солдат проинструктировали, как им нужно вести себя?
– Так точно, товарищ подполковник! Всё будет хорошо!
– Ну, желаю успеха!
Через некоторое время в кабинет ворвался встревоженный Шостаковский. – Товарищ Сычев! – вскричал он. – Неужели тебя опять втянули в какую-то историю?!
– А что такое? – спросил я.
– Да я тут встретил майора Горбунцова, и он сообщил мне, что ты сейчас готовишься к встрече генерала-инспектора в библиотеке! Это правда?
– Да, правда! – кивнул я головой и быстро обо всём рассказал.
– Ну, смотри, будь осторожен! – предостерёг меня начпрод. – Генерал из Москвы – дело серьёзное! Будь очень аккуратен, не скажи ничего лишнего!
– Не волнуйтесь, товарищ лейтенант, – улыбнулся я. – Всё будет в порядке. Я не ударю лицом в грязь!
В пять часов вечера я пришёл в библиотеку и сразу же приступил к делу.
– Садитесь, товарищи, за свои столы, возьмите по томику Ленина и не забудьте то, что мы с вами записали! – сказал я, и воины поспешно заняли свои места.
– Проверьте, чтобы не перепутали тома! – предусмотрительно сказал я. – А то, может быть, положили их вчера не туда! И чтобы не было видно ваших записок!
Солдаты внимательно осмотрели книги.
В этот момент открылась дверь, и в библиотеку вошёл фотограф Середов.
– Иди сюда, Юра! – позвал его я. – Станешь вот тут, около моего стола. Как только генерал войдёт, будешь фотографировать! Конечно, только после команды «вольно»!
– Хорошо, Костя, я всё сделаю как надо! – кивнул головой фотограф.
– Что-то никого нет, товарищ ефрейтор? – пробурчал с переднего стола худенький курсант. – Может быть, генерал не придёт?
Я промолчал и посмотрел на часы. – Половина шестого. Может действительно не придёт? – подумалось мне.
Вдруг послышались отдалённые шаги. Постепенно шум нарастал. Было ясно, что к библиотеке приближаются люди, много людей. Я с тревогой посмотрел на сидевших в читальном зале солдат. Они, казалось, оцепенели от страха.
Вдруг внезапно, когда стихли звуки шагов, открылась входная дверь.
– Встать! Смирно! – заорал я, не помня себя.
Воины с шумом и грохотом подскочили. В библиотеку вошёл неприметный пожилой человек среднего роста в брюках и рубашке защитного цвета. На шее у него висел форменный зелёный галстук. На голове военачальника была одета обычная офицерская фуражка. Только блестящие погоны с большой серой звездой да широкие алые полосы на брюках говорили о том, что прибыл генерал.
Я сделал размашистый шаг вперёд, вытянулся перед генералом в «струнку», держа руки по швам, поскольку был без головного убора, и громко прокричал: – Товарищ генерал! За время моей работы происшествий не случилось! Временно исполняющий обязанности заведующего библиотекой ефрейтор Сычев!
– Вольно! – сказал генерал и протянул мне руку.
– Вольно! – крикнул я и крепко пожал её.
В это время раздался щелчок, и вспышка фотокамеры осветила библиотеку.
– Ну, что, молодой человек, – спросил генерал меня, – как идёт служба?
– Хорошо, товарищ генерал! – поспешно ответил я и поднял глаза. Рядом с инспектором стояли командир полка Юрьев и начальник клуба Юрченко. Они приветливо улыбались. Сквозь открытую настежь дверь была видна многолюдная толпа из офицеров штаба и части. Опять щёлкнул затвор фотоаппарата, и сработала автоматическая вспышка.
– Что это у вас? – спросил вдруг генерал и протянул руку к моим погонам.
– Погоны, товарищ генерал, – ответил я с недоумением.
– Это не погоны, а что-то, пожалуй, из древней истории, – возразил с усмешкой инспектор. – Вот, посмотрите, у воротника торчат какие-то нитки!
– Видите ли, товарищ генерал, – пролепетал я, перепуганный, – просто мне велики погоны и вот пришлось их немного подрезать!
– Не нужно подрезать погоны, молодой человек! – сказал, улыбаясь, генерал. – Они для всех имеют одинаковую, стандартную форму! Понимаете?
– Так точно, товарищ генерал! – воскликнул я. – Я понимаю и всё исправлю!
– Ну, и хорошо, – кивнул головой военачальник и осмотрелся. – А! Да здесь у вас читальный зал! – И он направился к сидевшим за столами воинам.
– Скажите-ка, молодой человек, – спросил генерал, подойдя к первому столу, курсанта учебного батальона, – что вы сейчас читаете?
– Воин подскочил и крикнул: – Курсант Никулин! Владимира Ильича Ленина, товарищ генерал!
– Что? – удивился инспектор. – Ленина? – Он с недоумением посмотрел на худенького курсанта.
– Так точно, товарищ генерал! – гаркнул курсант. – «Развитие капитализма в России»! Это одна из самых ранних и крупнейших работ товарища Ленина. Посвящена тщательному анализу сельскохозяйственного производства в России в конце прошлого века! В ней Ленин ведёт полемику с буржуазными учёными…
– О, чудо! – воскликнул генерал, выслушав всю заученную воином информацию. – Так вы не просто читаете, но даже изучаете и понимаете Ленина?!
И он стал ходить вдоль столов, задавая сидевшим солдатам вопросы. Каждый, к кому бы он ни обращался, немедленно вскакивал и давал краткий и исчерпывающий ответ.
– Вот это да! – сказал высокий гость после завершения обхода. – Вот это – политическая подготовка! Какая серьёзность, конкретность и добросовестность! Ну-ка, понимают Ленина! Вот молодцы! – Он с улыбкой посмотрел на меня. – Да, товарищ Юрьев, вам есть, что показать, если у вас в части служат такие солдаты как этот ефрейтор или эти ребята! – Генерал махнул рукой в сторону читального зала. – Значит, мы с вами не зря посвятили свою жизнь воспитанию защитников родины! Есть у нас достойная смена!
Командир полка радостно улыбнулся.   


27. НОВИЧОК

Слухи о визите московского генерала в библиотеку очень быстро разошлись по части.
В субботу утром, когда я пришёл в штаб, меня ждал Шостаковский. – Ну, молодец, Костя! – похвалил он меня. – Ты действительно умеешь себя показать! Ну-ка, подготовил этих «дубов» к чтению Ленина! Да у тебя и осёл заговорит! Как тебе это удалось?
– Да я продиктовал им под запись на листочки краткую суть каждой ленинской работы. Ну, а они запомнили маленькие тексты, практически, выучили их наизусть, ибо я не заставлял их зубрить, и потому это не было им в тягость. А когда генерал решил, шутки ради, проверить их знания (само собой разумеется, он рассчитывал, что солдаты будут выглядеть дурачками), эта элементарная уловка у него не получилась. Что же касается меня, то я, прежде чем инструктировать солдат накануне генеральского визита, немного подумал и поставил себя на его место: как бы, скажем, я поступил, если бы был инспектором Политуправления. Ну, вот я без труда и нашёл ответ!
– Вот это здорово! – улыбнулся начпрод. – У тебя, несомненно, есть талант! Да, к тому же, я вижу, что ты в самом деле прочитал немало книг Ленина! С ума сойти!
– Хотелось быть историком, товарищ лейтенант, – пробормотал я, – поэтому я и читал книги Ленина «на гражданке»…
В это время открылась дверь, и вошёл подполковник Зайцев. Мы с Шостаковским встали.
– Здравствуйте, товарищи! – сказал главный политработник и пожал нам руки. – Садитесь! Ну, что, товарищ Сычев, вы успешно справились с порученным вам заданием! Выражаю вам за это от имени Политотдела глубокую благодарность!
– Большое спасибо! – быстро ответил я.
– Но этого, конечно, недостаточно, – улыбнулся Зайцев. – Вы, безусловно, заслужили большего! Скажите, какое бы вы хотели поощрение?
Я задумался. – Уволиться бы поскорей в запас – вот моё единственное желание! – подумал я, но вслух сказал: – Видите ли, товарищ подполковник, у меня и так есть почти все поощрения, зачем мне ещё? Только обижать товарищей по роте? Не надо мне ничего! Я выполнил ваше приказание. А это мой долг, не правда ли?
– Долг можно выполнять по-разному, – возразил Зайцев. – Не надо скромничать! Обидеть товарищей? Чепуха!
– Понимаете, товарищ подполковник, стоит мне только получить поощрение, и товарищи буквально сходят с ума от злости! Распространяют всякую клевету!
– А ты не обращай внимание! Те, кто распространяют клевету, сами занимаются неприглядными делами! Впрочем, ладно. Не хочешь называть вид поощрения, мы сами выберем. Вот только зайду в строевую часть!
– Ох, не надо, товарищ подполковник! – пробормотал я.
– Ладно, Сычев, ты мне только скажи, есть ли у тебя список всех, кто изучал тогда в читальном зале произведения Ленина? – спросил Зайцев.
– Конечно, есть, товарищ подполковник! Я ведь проверял посещаемость! Вот, пожалуйста, – я вытащил из кармана брюк листок, – здесь записаны все!
– Ну, и хорошо! – кивнул головой подполковник. – Спасибо тебе ещё раз! А этих товарищей, – он показал рукой на переданный мной список, – мы особо поощрим!
История в библиотеке не осталась незамеченной в хозяйственной роте. «Старики» были просто шокированы. В первые дни после произошедшего они даже несколько побаивались меня, избегали контактов, старались ни о чём не говорить в моём присутствии, словом, окружили меня молчанием. Особенно потрясло их известие о том, что я получил новое поощрение – благодарственное письмо на родину. Об этом я узнал от Коваля. Как-то вечером тот зашёл в кабинет продснабжения и сразу же с порога воскликнул: – Ну, Костя, ставь бутылку!
– Что случилось, Любомир? – спросил в недоумении я. – Ты сияешь как майская роза!
– Сегодня я слышал разговор, который вели наши «старики». Моисеенков рассказывал Суздалу о том, что он узнал от Балобина о награждении тебя письмом на родину! В общем, командир подписал приказ!
– Ну, вот, – расстроился я, – а я просил замполита, чтобы меня не награждали! Теперь «старики» с ума сойдут от зависти!
– Да, это так! – кивнул головой Коваль. – Они обозлены до предела! Что они только на тебя не наговаривают!
– Слушай, Любомир, ну их на гуй! – перебил его я. – Надоели они мне со своей злобой до чёртиков! Или я не знаю, что они говорят про меня? Ясно, что я доношу на них во все инстанции! Только вот они, как ни странно, не упоминают «особый отдел»? Тут хоть бы какая-то была мало-мальская правда!
– А ты знаешь, чего они не упоминают «особый отдел»? – усмехнулся Коваль.
– Чего?
– Да дело в том, что всё то, что они тебе приписывают, они делают сами! У меня нет, например, никакого сомнения, что Моисеенков и Суздал «стучат» Фельдману! Помнишь, тогда в Политотделе узнали, что я собирался в одну из суббот в «самоволку»? Ну, так вот. Я об этом говорил только одному Кулешову! Впрочем, если начать перечислять все факты, придётся всех наших товарищей объявить доносчиками! Неужели ты не знаешь, что все эти суздалы, моисеенковы и кулешовы чуть ли ни ежедневно выпивают и ходят в «самоволку»? И нигде об этом нет разговоров! Ни в Политотделе, ни в роте! Понимаешь?
– Да всё я, Любомир, прекрасно понимаю. У нас ещё в учебном батальоне «закладывали» именно те, которые создавали видимость ярых борцов с доносительством!
– Ну, вот видишь, значит, тебе не надо всё это объяснять. Хотя постой, я же вёл всё к тому, чтобы подойти к «особому отделу». Так вот, они умалчивают про «особый отдел» потому, что туда они, как ни удивительно, не ходят. Словом, с КГБ они не сотрудничают!
– Это ещё почему? Боятся, что ли?
– Нет. Их просто туда не приглашают. Я как-то завёл на эту тему беседу со Шкорбатовским. Ну, посетовал, что товарищи нашей роты доносят друг на друга. А он ответил, что это – нормальное явление в нашем коллективе, что доносить должны все, иначе в стране будет полный беспорядок! А я спросил, так неужели он поддерживает связь со всеми солдатами нашей роты? Шкорбатовский же сказал, что это не совсем тактичный вопрос, ибо он не вправе разглашать сведения о тех, с кем ему приходится встречаться. Хотя разъяснил, что отказа от сотрудничества с КГБ со стороны тех, кому это в нашей части предлагалось, никогда не было! – Мы не приглашаем к сотрудничеству всякую мелюзгу, – говорил Шкорбатовский  – у нас широкий выбор! Нам нужны только интеллектуалы, а бездарность пусть бегает со своими доносами к ближайшим начальникам да в Политотдел!
– Значит, они не приписывают мне доносительство в «особый отдел» только потому, что сами туда не доносят? Вернее, там от их услуг отказались?
– Совершенно верно!
– Ну, что ж, тогда ясно, с кем мы имеем дело! – улыбнулся я. – Значит, их можно абсолютно не принимать всерьёз? Так себе, дешёвые люди!
– Дешёвые-то дешёвые, – пробурчал Коваль, – но всё равно их нельзя игнорировать! Могут наделать немало неприятностей!
– Да будет тебе пугать! – возразил я. – На вот тебе «пятёрку» да сходи-ка лучше в свой заветный магазин. Будем «обмывать» «письмо на родину»!
– Вот это – деловой разговор! – обрадовался Коваль. – Это я сейчас! Мигом!
…После того как «раздавили» бутылку водки и весьма скромно закусили, мы в хорошем настроении отправились в роту.
По прибытии в казарму Коваль сразу же подошёл к дежурному по роте и предупредил его, что не будет присутствовать на вечерней поверке. А затем, после непродолжительных процедур в умывальнике, завалился спать. Я же был дисциплинированным воином. К тому же спать мне не хотелось. И вот я стал слоняться из угла в угол по коридору, ожидая поверки. Изредка мне навстречу попадались «молодые» воины и «черпаки». «Старики» в это время смотрели телевизор в спальном помещении.
Вдруг из умывальника вышел Середов.
– Иди-ка сюда, – позвал я его. – Ну, что, Юра, как тут дела в роте?
– Да ничего особенного, – усмехнулся фотограф. – Что тут у нас будет? А ты, Костя, кажется «на взводе»?
– С чего ты взял?
– Да водкой от тебя пахнет! – пробормотал Середов. – Я за километр чую этот запах! Это на тебя не похоже!
– А, да мы тут «письмо на родину» «обмывали»! – ответил я. – В конце концов, «старик» я или не «старик»?
– Ну, это твоё дело! – кивнул одобрительно головой фотограф. – Главное – что есть повод для выпивки! Тут сам Бог не осудит! Кстати! – подскочил вдруг он. –  Кое-какие новости у нас есть!
– Что случилось?
– Да у нас в роте пополнение!
– Какое?
– Прислали тут одного гандона! С высшим образованием!
– Да ну?
– Представь себе. Я сегодня заходил в каптёрку к Суздалу, а «старики» там вовсю обсуждали это дело! Я не слышал весь разговор, но понял лишь то, что к нам прислали «стукача»!
– Да брось ты слушать всякую муть! Они и меня в «стукачи» ещё в «учебке» записали! Или ты не понимаешь, что у них самая настоящая мания – приписывать всем свои «заслуги»?
– Видишь ли, прошёл такой слух, что «молодой», поступивший к нам в роту, где-то кого-то «заложил» и вот его, пряча от гнева своих товарищей, переслали к нам в часть!
– А где он?
– А тут в умывальнике. Стоит у окна и всё смотрит на улицу. «Чует, небось, кошка, чьё сало съела»! От «стариков» не уйдёшь! Они везде достанут! Думает, что в умывальнике от них спрячется!
– Так что, они уже пытались над ним издеваться?
– Ну, в общем, пока только покрикивают. А там будет видно. Могут и на полы послать!
– Ладно, посмотрим, – махнул я рукой и вошёл в умывальник. Здесь я увидел стоявшего у окна низенького, коренастого парнишку. – Да, ему, пожалуй, нелегко придётся в нашем коллективе! – подумал я и почувствовал жалость к новичку. – Молодой человек! – громко сказал я.
Парень обернулся и подошёл ко мне. – Вы меня звали, товарищ ефрейтор? – спросил он.
– Да, молодой человек! – важно промолвил я. – Звал! Как тебя зовут?
– Костя, – ответил тот робко. – Костя Горбачёв!
– Значит мы – тёзки? – улыбнулся я.
– А вас разве тоже зовут Костей? – спросил тихим голосом новичок.
– Да, и меня тоже так зовут, – пробормотал я. – Расскажи, откуда ты.
– Сам я из Брянской области, – сказал «молодой» воин. – Из Унечи. Учился в Ленинграде, в торговом институте. Закончил. И вот призвали в армию…
– Значит, земляки! – обрадовался я. – А это очень хорошо! К тому же торговый институт за плечами! Может взять тебя к себе на замену?
– А кем ты работаешь?
– Я заведую делопроизводством продовольственной службы. Словом, это как раз то, что тебе нужно! Ты же – торговый работник, а я – интендант! Мне как раз требуется замена. Служить уже осталось немногим больше четырёх месяцев. Хотя, впрочем, тебе же после института служить-то всего один год… Значит, я уволюсь, а через шесть месяцев – и ты! А это может не устроить начпрода… Но я могу поговорить с ним. Что ты на это скажешь?
– Да я бы с удовольствием! – робко улыбнулся новичок. – Всё-таки, это для меня более подходящее дело, чем что-нибудь другое!
– Ну, вот, – сказал я, – я же говорю тебе: переходи к нам в службу! Однако, «утро вечера мудренее». Приходи завтра в штаб, и мы там поговорим!
– А когда?
– Ну, разберёшься здесь со своими бумажными делами, получишь всю необходимую амуницию…
– А я уже всё получил! И в книгу меня записали, и с командиром роты я уже разговаривал…
– Тогда я завтра поговорю с Шостаковским, начальником продснабжения, и он, в свою очередь, побеседует с Фельдманом. Словом, разберёмся. А сейчас иди и сразу же после поверки ложись спать!
– Но мне говорили, что после поверки нужно будет промыть полы в умывальнике и туалете…, – пробормотал Горбачёв.
– Кто тебе говорил? – удивился я. – Ты что, дневальный?
– Ну, мне так прямо не сказали, только пригрозили. А что сделаешь, если заставят? Придётся мыть!
– А ты ни с кем в роте не базарил?
– В каком смысле?
– Ну, никого не оскорбил? Не говорил «старикам» чего-либо обидного?
– Нет. Я, в основном, молчал!
– Так кто тебе угрожал?
– Да чёрный такой солдат, в очках!
– А, Моисеенков! – догадался я. – Так чего это он на тебя напустился?
– Ну, он узнал, что меня перевели к вам после одного скандала.
– Какого скандала?
– Да там меня ударил по лицу один «старик», ну, и узнали в штабе. Поднялся шум. «Старика», а он был сержантом, разжаловали в рядовые и посадили на гауптвахту, а меня перевели сюда.
– Ясно, – пробормотал я. – Такая история мне знакома. Видимо, подобные вещи у нас – дело обычное! Ладно. Мы об этом как-нибудь поговорим.
– Рота! Стройся на поверку! – заорал дневальный.
– Пошли, Костя, – сказал я. – Станешь рядом со мной в строю и не волнуйся: я тебя в обиду не дам! Назовут фамилию, громко скажешь «Я!» и больше – ни слова! Понял?
– Понял? – ответил Горбачёв.
В это время по роте дежурил младший сержант Горелов, а рапорт принимал вместо отсутствовавшего Коваля младший сержант Колбунов. Сначала всё шло как обычно. Зачитывали фамилии, солдаты выкрикивали «Я!». Когда же дошла очередь до фамилии Горбачёва, Колбунов зачитал её и, услышав крик новичка, глянул со злобой в его сторону. – А чего он не в первом ряду? – возмутился он. – Чего он там спрятался от наших глаз?
– Это я его здесь поставил! – громко сказал я. Водочные пары добавили мне агрессивности. – Я хочу стоять рядом с новичком! Так мне нравится!
Колбунов опешил. Обычно я не вмешивался ни в какие ротные дела и совершенно не интересовался взаимоотношениями «черпаков» с «молодыми». А тут вдруг такая дерзость!
– Ладно, пусть себе стоит. Тут ничего такого нет, – пробормотал дежурный. – Стал – да и ладно!
Колбунов заколебался. Было видно, что ему хотелось съязвить. Но здравый смысл всё же победил. Младший сержант-штабист подумал, покачал головой и опять склонился к именной книге, продолжив перекличку.
После того как прозвучала команда «отбой», я пошёл в умывальник, чтобы привести себя в порядок перед сном. Но не успел я закончить умывание, как у меня за спиной раздался звук шагов, и кто-то громко сказал: – Что это ты борзеешь, Костя?!
Я обернулся. Передо мной стояли «старики»: Суздал, Моисеенков и Гулевич.
– С чего это вы взяли? – усмехнулся я. – «Борзеют», как вы знаете, «молодые»! А я уже давно пережил этот возраст. К чему эти слова?
– А к тому, что нехрен лезть в наши дела! – взвыл Моисеенков. – Прислали салабона, а он, вместо того чтобы поучить его как надо жить, отправляет его спать!
– Так вы собрались учить его жизни? – я повысил голос. – Забыли, как вас учили?
– У нас были «старики» – не чета нам! – возразил Суздал. – Они бы ни минуты не потерпели твоей борзоты!
– Ты, Лёня, что-то путаешь! – возмутился я. – Я повторяю, что слово «борзота» совершенно не уместно в обращении со мной! Разговаривайте с «молодыми» таким тоном! Я вам не «салага»!
– Послушай, Костя, – вмешался Гулевич, – не высовывайся! Не показывай, что ты умней всех! Ишь, какой герой! Засыпали поощрениями! А он, гляди-ка, всех нас в грош не ставит!
– Знаешь, Янис, – сказал я, – так можно было бы говорить, если бы вы сами вели себя нормально! Или ты думаешь, я не слышу, какие сплетни вы про меня распространяете? Всякую грязь и клевету! И это называется «старики»! Насколько я помню, во времена Выходцева и Золотухина, несмотря на всю их жестокость, «старики» никогда друг друга не оскорбляли! Да и на полы не поднимали «молодых» без веских причин!
– Это ты так думаешь, что не поднимали! – пробурчал Моисеенков. – Правильно, тебя не поднимали, потому что боялись! Ты без конца упоминал Ленина да партию, вот все тебя и обходили: вдруг «заложишь» в Политотдел! Но нас ты не испугаешь!
– Почему же? – улыбнулся я. – А вдруг и вас «заложу»?
– Что? – прохрипел Моисеенков. – Ах, ты, мудак!
– А ты кто? – бросил я с презрением. – Что ты из себя ставишь? Или я не знаю, кто вы такие? Распространяете про меня сплетни, а сами только одному Фельдману всю жопу вылизали!
– Ах, так! – сказал Гулевич. – Значит, ты не хочешь признавать нашей правоты?
– И не хочу, и не буду! – резко ответил я и, вытирая полотенцем лицо, вышел из умывальника.
Утром на подъём заявился командир роты. – Эй, вставайте, иоп вашу мать! – заорал он, когда увидел, что «старики», не обращая внимания на крик дневального, продолжали себе преспокойно спать. – Ефрейтор Сычев!! – ещё громче крикнул Фельдман. – Ты что, падло, не слышишь?! Это ещё что за наглость?!
Я подскочил, быстро натянул штаны и выбежал в коридор.
– Погоди-ка, дружок! – крикнул мне командир роты. – Иди-ка сюда!
Я подошёл.
– А ну-ка дыхни!
Я дунул в лицо прапорщику.
– Вроде пахнет, а вроде, и нет! – засомневался Фельдман. – Впрочем, это ерунда. Ты скажи, Сычев, зачем ты лезешь во внутренние дела роты?
– Это в какие-такие «внутренние дела»? – удивился я.
– Ну, во взаимоотношения между солдатами!
– А, так вы из-за новичка?
– Вот именно!
– А что я такого сделал? Поставил его рядом с собой во время поверки? И что здесь преступного? Где сказано, что этого нельзя делать?
– Понимаешь, нельзя противопоставлять себя коллективу, товарищ Сычев!
– А я не противопоставляю!
– Послушай, товарищ ефрейтор, – усмехнулся Фельдман, – ты не такой глупый, каким себя показываешь! Всё ты прекрасно понимаешь! Прекрати поощрять «молодых» солдат! Я думаю, ты знаешь, о чём я говорю. Что дозволено старослужащим, то не дозволено остальным! Ясно?
– Ясно…, – ответил я, понимая, что пререкаться бесполезно.
– Ну, вот и хорошо, если тебе ясно, – улыбнулся командир роты. – Служи спокойно. Занимайся своими делами, и никто тебя ни в чём не упрекнёт!
Придя в штаб, я рассказал Шостаковскому про новичка.
– Охо-хо! – вздохнул начпрод, выслушав меня. – Да разве нам нужна такая замена? Обычно мы подбираем смену как минимум на полтора года! Понимаешь? Ну, уйдёшь ты в запас. Еще полгода – и уйдёт твой Горбачёв. Что это мне даёт?
– Значит, вы против предложенной кандидатуры?
– Нет, я не против, – заколебался Шостаковский. – Но видишь, если ты возьмёшь Горбачёва и ещё какого-нибудь солдата, желательно, из курсантов учебного батальона, вот тогда всё будет нормально.
– Так что, готовить на замену двух человек? – удивился я.
– Нужно поговорить с подполковником Прудниковым, – пробормотал начпрод, – а там будет видно…
Вечером я привёл к себе в кабинет Горбачёва. – Ну, вот видишь, где я работаю? – сказал я новичку. – Вот отсюда исходят все продовольственные дела.
Затем я рассказал о своём разговоре с начпродом.
– Значит, он хочет взять и меня, и ещё кого-нибудь? – спросил Горбачёв.
– Да, именно так, – кивнул я головой. – Но всё во многом зависит от Фельдмана.
– Ничего от него не зависит, – улыбнулся Горбачёв. – Я сейчас позвоню своему дяде из министерства, и он всё уладит!
– А откуда ты позвонишь? – удивился я. – Неужели пойдёшь в город?
– Да я зайду на коммутатор и попрошу, чтобы меня соединили с домашним телефоном дяди в Москве!
– А почему бы тебе не позвонить отсюда? – спросил я. – Может быть тебя и соединят? Дай-ка я сам позвоню на коммутатор! – И я набрал трёхзначный номер.
– Слушаю, рядовой Никифоров! – послышалось из трубки.
– Это ты, Ничипор? – спросил я. – Это я! Звоню из продслужбы!
– Я! – ответил «молодой» солдат хозроты.
– Можешь соединить меня с московским номером?
– А что, сильно нужно?
– Да, пожалуй!
– Ну, называй цифры!
Я передал трубку Горбачёву: – Говори!
Тот назвал семизначный номер и положил трубку. – Сказали: «Ждите звонка»! – весело промолвил он и стал ждать.
Минут через пятнадцать зазвонил телефон. Я взял трубку. – Говорите! – прокричал чей-то резкий голос.
– Возьми трубку, Костя! – сказал я.
– Дядя Коля, это ты? – пробормотал «молодой» воин. – Здравствуй! Да, это Костя. Как? Что? А! Хорошо! Всё нормально! Дядя Коля, я звоню из этой части… Да, Калуга! Хорошо, всё в порядке, не волнуйся, никто меня не обижает! Я хотел попросить одно дело. Да… Тут один ефрейтор из продовольственного снабжения скоро увольняется в запас. Ему нужна замена. Ну, видишь, я же тоже, можно сказать, интендант… Да? Позвонишь? Большое спасибо, дядя Коля! А то они не хотят меня брать! Возьмут? Ну, большое тебе спасибо! Ну, как у вас дела?..
Поговорив ещё немного, Горбачёв положил трубку. – Ну, вот, – сказал он, – всё в порядке! Дядя Коля завтра позвонит командиру, и он поможет!
– Самому командиру? – удивился я.
– Ну и что? – усмехнулся Горбачёв. – Уж тут вряд ли кто будет спорить, и тем более Фельдман!
– Да, пожалуй! – согласился я.
На следующее утро, как только я вошёл в кабинет продснабжения, Шостаковский буквально набросился на меня с расспросами: – Кто такой Горбачёв? Зачем его к нам прислали?
– Да я же говорил вам вчера о нём?! – воскликнул я. – Неужели вы меня не слушали?
– Ну, видишь, я не придал существенного значения этому разговору и всё забыл. А тут меня только что вызвал подполковник Прудников и распорядился, чтобы я взял Горбачёва тебе на замену!
– А! Значит, его дядька уже позвонил командиру? – догадался я.
– Позвонил? Самому Юрьеву?! – вскричал Шостаковский. – Так кто же у него дядька?
– Какой-то крупный начальник в министерстве обороны! – ответил я. – Впрочем, я о нём ничего не знаю. Горбачёв зашёл ко мне вчера и позвонил из нашего кабинета через коммутатор в Москву. Ну, дядька пообещал ему переговорить с нашим командиром. Как видите, он своё обещание выполнил!
В это время открылась дверь, и вошёл Фельдман. Кивнув головой Шостаковскому, он со злобой уставился на меня. – Я говорил тебе, Сычев: не вмешивайся не в свои дела! – заорал прапорщик. – Какого хрена ты влезаешь в мою кадровую работу?!
– Да никуда я не влезаю, товарищ прапорщик! – ответил дрожавшим голосом я. – Почему вы так говорите?
– Сядьте, товарищ прапорщик, – сказал Шостаковский и указал на стул. – Поверьте, Сычев здесь совершенно непричём!
– Ну, как непричём? – возразил хриплым голосом Фельдман. – Я же знаю, что это он внушил ему перейти к вам в продслужбу!
– Так что из этого? – удивился Шостаковский. – Нам же нужно готовить замену? Вот он и агитирует специалиста. У Горбачёва ведь высшее торговое образование! Он же профессионал!
– Могли бы и со мной посоветоваться! – пробурчал Фельдман. – Получается, что я – словно пустое место!
– Я как раз хотел вам позвонить, – поспешно сказал начпрод, – да вот вы сами неожиданно пришли…
– Правильно! После того как меня вызвал Прудников и потребовал назначить к вам сюда Горбачёва! – воскликнул Фельдман. – И даже не спросил, какого я на этот счёт мнения!
– Точно также он поступил и со мной! – кивнул головой Шостаковский. – Вызвал и поставил перед свершившимся фактом! Что поделаешь? Если в Москве есть связи, нам остаётся только подчиниться!
– Видал я в гробу эти связи! – буркнул Фельдман.
– Возможно, и увидите, когда там окажетесь! – усмехнулся начпрод.
В это время постучали, открылась дверь, и вошёл Горбачев. – Здравствуйте! – сказал он всем и посмотрел на Фельдмана. – А я вас ищу, товарищ прапорщик!
– Что случилось? – насторожился командир роты.
– Я пришел просить вас, товарищ прапорщик, – с видимым почтением промолвил Горбачёв, – разрешить мне работать писарем в продснабжении!
– А ты справишься? – спросил после некоторого замешательства надувшийся от важности Фельдман.
– Постараюсь, товарищ прапорщик! – ответил Горбачёв.
– Ну, что ж, – смягчился командир роты, – коли обещаешь добросовестно работать и не позорить роту, тогда я не возражаю!
– Обещаю, товарищ прапорщик! – громко сказал новичок.


28. «ТИХОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ»

После того как Горбачёв пришёл работать в штаб, «старики» совершенно возненавидели меня. Даже литовцы, державшиеся раньше нейтрально, стали избегать контактов со мной. Моисеенков с Суздалом усиленно распространяли слухи о моём сотрудничестве с Политотделом, который, якобы, и способствовал тому, что Горбачёв оказался в штабе. Однако я делал вид, что ничего особенного не происходит. Утром, правда, при общем подъёме приходилось вставать, но на зарядку с «молодыми» воинами я не бегал, а сразу же шёл в умывальник и после приведения себя в порядок усаживался в канцелярии, просматривая там газеты, и ждал, когда дневальный объявит построение на утреннюю поверку. Надо сказать, что Горбачёв постепенно вписывался в ротный коллектив. По характеру он был человеком общительным и вскоре завоевал симпатии «черпаков» – самой многочисленной части личного состава. Вначале «старики» держались по отношению к нему настороженно. Они перестали обижать его и предпочитали не замечать, что он вообще существует. Я подозревал, что это произошло под влиянием Фельдмана, опасавшегося последствий. По моему мнению, и ненависть ко мне «стариков» лично подогревалась только командиром роты. Я уже давно понял, что в советском обществе любой коллектив – это совершенно пустое место, мыльный пузырь, несмотря на то, что кругом говорилось о «решающей роли» коллектива, об «общественном контроле» над администрацией со стороны трудящихся. Люди, вернее простые труженики, никогда не играли существенной властной роли в жизни общества. Всю «погоду» в коллективе определяли и определяют их руководители, назначенные чиновниками.
И в школе, и на заводе я неоднократно видел, что стоило тому или иному начальнику дать даже нелепое распоряжение, как все эти «общественные организации» и «трудовые коллективы» начинали дружно приступать к выполнению «задания».
А если начальнику не угодил какой-либо работяга, тут же следовала команда, и начиналась «общественная проработка» «нерадивого»: руководитель объявлял виновника «бросающим вызов коллективу» и давал своим подчинённым задание – «воспитать» его в соответствовании с богатым опытом и традициями «развитого социализма».
То же самое, естественно, осуществлялось и в Советской Армии. И даже, пожалуй, в более яркой форме, поскольку воинские уставы наделяли командиров безграничными правами.
И всё-таки я понимал, что Фельдман не имел возможности влиять на меня так, как на других солдат роты. Во-первых, я подпадал под двойное подчинение, с одной стороны – командиру роты – а с другой, в должностном плане – начальнику продснабжения. В конфликтной ситуации этим можно было без труда воспользоваться, поскольку уставы, как и всякое российское законодательство, допускали различную трактовку, в частности, субординации, что вносило путаницу. Во-вторых, я был уже достаточно опытен и хитёр, хорошо знал свои права и обязанности, а, следовательно, был юридически неуязвим. И, наконец, в-третьих, имелся и ещё один властный орган, вмешивавшийся в жизнь воинов всех рот – Политотдел воинской части – с которым все начальники избегали конфликтов. А мои позиции были здесь сильны!
В общем, на случай, если возникнет ссора с Фельдманом, я имел возможность использовать многие противоречия в воинской жизни и затягивать время, которое неумолимо приближало мою службу к концу.
В штабе я работал по прежнему распорядку, но ввиду присутствия Горбачёва, выписывал документы в медленном темпе, показывая ему, как всё это делается, как рассчитываются нормативы и проверяются оформленные документы. Новичок был достаточно сообразителен и ловок, чтобы уже с самого начала постичь суть работы. Оставалось только поднакопить немного опыта.
Как-то в разгар работы, когда я объяснял своему стажёру порядок списания материальных ценностей, в кабинете появился Шостаковский. – Подожди, товарищ ефрейтор, – сказал он, – потом расскажешь, как надо работать!
– А что случилось? – спросил я.
– Видишь ли, – ответил начпрод, – мы же хотели подобрать на твоё место ещё одного солдата из учебного батальона, чтобы обеспечить спокойную работу хотя бы на дальнейшие полтора года…
– Ну, так что? – перебил его я. – Вы подыскали необходимую кандидатуру?
– Да, подыскал, – кивнул головой Шостаковский. – Вернее, нам ещё предстоит отобрать кандидатуру. Я обратился в учебный батальон, и там посоветовали опробовать курсанта по фамилии Опискин.
– Ну, и когда мы его опробуем? – спросил я.
– Я договорился, чтобы каждый день после обеда его отпускали в штаб. Скажем, с половины третьего до пяти, начиная с сегодняшнего дня.
– Так он придёт уже сегодня? – воскликнул я и посмотрел на Горбачёва. – Ну, что ж, увидим, что это за кандидат!
– Только, пожалуйста, отнеситесь к нему со всей серьёзностью, – сказал Шостаковский, – ибо, сам понимаешь, нам здесь не нужны дурачки!
– А вы уведомили обо всём этом Фельдмана? – поинтересовался я. – Ведь если он узнает, что и на этот раз его обошли, поверьте, скандал будет грандиозный!
– Когда будет нужно, тогда и уведомлю! – возразил начпрод. – А вдруг нам не подойдёт этот Опискин, что тогда? Вдруг мы подберём другую кандидатуру? Обычно Фельдман не вмешивается в нашу кадровую штабную работу. Зачем мы будем перед ним унижаться?
– Но ведь вы видели, как он болезненно отреагировал на переход сюда Горбачёва? Не хватало ещё криков из-за Опискина!
– Горбачёв – это другое дело! – усмехнулся начпрод. – Здесь Фельдман имел какие-то планы, а мы ему помешали. Впрочем, на кой ляд нам сдался этот ваш Фельдман? Давай говорить по существу! Проверим мы или нет способности Опискина? Как твоё мнение?
– А почему бы не проверить? Давайте проверим! – кивнул я головой. – Пусть приходит сюда в полтретьего, и я с ним поговорю. А там, в процессе стажировки, разберёмся, подходит он нам или нет!
– Ну, и хорошо! – обрадовался Шостаковский. – Тогда ждите после обеда посетителя!
Я первым вернулся в свой кабинет из столовой. Как «старик», я имел право сразу же после приёма пищи уходить к себе на работу. Горбачёв же, будучи «молодым» воином, должен был идти строем к казарме и уже после того, как сержант распускал роту, шёл в штаб.
С первых дней пребывания Горбачёва в хозяйственной роте, я советовал ему не нарушать сложившийся порядок и не озлоблять товарищей, чтобы не осложнять себе жизнь. Тем более что это не было особенно обременительно.
Пока в кабинете никого, кроме меня, не было, я быстренько сел за стол и стал писать домой письмо. Я каждый день сообщал матери и отцу о своём благополучии и постепенно выработал краткий стиль, благодаря которому ухитрялся справляться с этим делом за пятнадцать – двадцать минут.
Горбачёв вошёл в продслужбу как раз тогда, когда я заклеивал почтовый конверт. – Что-то нет нашего курсанта! – сказал с беспокойством в голосе «молодой» солдат.
– Не волнуйся, – улыбнулся я. – Коли договорились, значит, будет. А до пяти ещё достаточно времени. А пока лучше отдохнём. Всегда успеем наработаться!
Мы разговорились. Горбачёв рассказывал о себе, об учёбе в институте. Оказывается, он был старше меня по возрасту на три года и, если бы не учёба в институте, уже давно бы отслужил в армии.
– Однако после института всё-таки предстоит служить только один год, – сказал я, выслушав его. – Уж лучше так, чем ишачить, как мы, два года! Да за это время можно с ума сойти! Вон, смотри, каких мы пережили жестоких «стариков», прошли учебку, а всё равно многие уже через полтора года стали творить чёрт знает что! Был у нас тут один человек, хороший парень, Вася Хованский…
И я подробно рассказал всю историю, приведшую Хованского к изгнанию из роты.
– Вот так да! – воскликнул Горбачёв по завершении рассказа. – Это ещё, слава Богу, что всё так обошлось! Вот что творят здешние женщины! Неужто и впрямь приходят на боевые посты?
– Выходит так, – ответил я. – Хованский не стал бы мне врать!
– А как же тогда Кулешов нашёл дом, где они развлекались? – усмехнулся Горбачёв. – Если девица пришла на пост и неожиданно увела Хованского, откуда же тогда узнали о ней ваши «старики»?
– Я как-то об этом не задумывался, – пробормотал я. – Что мне рассказали, то я и тебе говорю.
– Тогда либо Хованский тебе соврал, что девица приходила на пост, либо она настолько часто это проделывала, что «старики» смогли безошибочно «вычислить» её…
– Хованскому я верю, – перебил я его. – Видимо, действительно, эта девица – знаменитая плять – и с ней частенько имели дело наши солдаты. Хотя я неоднократно маячил на посту, но никаких женщин ни разу не видел. Впрочем, после «учебки» я уже на постах не стоял. Бывал разводящим, но это – совсем другое дело!
В это время в дверь постучали. – Войдите! – громко сказал я.
– Разрешите? – послышался чей-то робкий голос, и в кабинет вошёл высокий, худющий курсант.
– Да, пожалуйста, садитесь! – сказал я и указал на стул для посетителей. – Вы – курсант Опискин?
– Д-д-д-д-да! – ответил тот. – К-к-к-кур-сант-т-т… О -о-о-пи-пи-пи-ски-кин!
Я посмотрел на Горбачёва: тот едва сдерживал смех!
– Что у вас, молодой человек, с речью? – буркнул я с удивлением. – Вы что, заикаетесь?
Опискин стал что-то нечленораздельно бормотать. При этом он весь задёргался, рот скривился, челюсть отвисла.
– Господи, да что с тобой?! – перепугался я. – Дай-ка ему, Костя, скорей воды!
Горбачёв налил воду из графина в стоявший тут же на столе стакан и протянул его Опискину. Незадачливый курсант схватил судорожным движением руки стакан и стремительно поднёс его ко рту, как-будто боялся промахнуться. Было слышно, как застучали ударившиеся о стекло зубы несчастного солдата.
– Не волнуйся, молодой человек, – приободрил его я, – ничего страшного не происходит. Будешь приходить сюда в штаб и заниматься. У тебя совершенно нет оснований так нервничать!
Наконец, Опискин успокоился и робко улыбнулся. – Я, то-то-варищ ефрейтор, всегда, как поволнуюсь, так вот и начинаю заикаться! – пробормотал он. – А как успокоюсь, у меня всё проходит!
– Как тебя зовут? – спросил его Горбачёв.
– Алексеем, – ответил курсант.
– Да, Алексей, – тихо промолвил я, – как же тебя забрали в армию при такой повышенной возбудимости? Ведь это же называется как-то…ну, наверное, неврастенией, что ли? Неужели у тебя не было этого на «гражданке»?
– Было и на «гражданке», – кивнул головой Опискин, – но там говорили, что я, вроде бы, симулирую…
– Мне думается, что только сдуру можно такое представить, – сказал Горбачёв, – несмотря на то, что ты сейчас разговариваешь как нормальный человек!
– Да я и сам не знаю, почему так получается, – ответил курсант. – Бывает, что всё идёт хорошо. Нет ни заикания, ни дрожи. А вдруг, как начнёт трясти!
– Так ты бы потребовал медицинского освидетельствования! – воскликнул я. – Прошёл бы медкомиссию да и освободился бы от службы. Разве можно служить с нервной болезнью? Возьмёшь, скажем, автомат да нечаянно, когда почувствуешь себя неважно, вдруг да нажмёшь не туда? Недолго и до беды!
– Да что я сделаю? – возразил Опискин. – Какое тут переосвидетельствование? Все смеются надо мной как над дурачком! Сержанты, правда, понимают, что со мной что-то не то… На посты в караул они меня не пускают… Вот и к вам рекомендовали, чтобы как-то чем-то занять!
– А ты имеешь склонность к делопроизводству? – спросил я. – Ну, умеешь оформлять бумаги?
Опискин задёргался. Опять его лицо исказилось гримасой, разверзлась челюсть. Рот поехал вбок.
– Не волнуйся, Алексей, всё нормально, – мягко промолвил я. – Не переживай: мы не собираемся тебя мучить! Я понимаю твоё состояние, отношусь к тебе с уважением. Если хочешь у нас работать – научишься без особого труда. Главное, не волноваться!
– Да я… А-а-а-а…ну, т-т-т-т-товарищ еф-ф-ф-фрейт-т-тор…п-п-п-п-понимаю…, – пробормотал курсант и махнул рукой. – Щас я…всё нормально…
– Ну, ладно, будем работать, – сказал я, делая вид, что не придаю никакого значения заиканию курсанта. – Вот, смотри, наша работа заключается в следующем…
Так мы просидели за разговором почти три часа. Затем я достал бланки накладных и стал их заполнять. – Садись, Алексей, поближе, – предложил я курсанту, – будешь смотреть, как я работаю с арифмометром. – И я стал медленно считать, записывая цифры на листок и всё подробно объясняя.
Но не успели мы закончить эту работу, как прибыл лейтенант Шостаковский. – Ну, вот, как говорится, «кипит работа»! – сказал он с улыбкой. – Как вам новичок?
Опискин при виде военачальника подскочил и затрясся как осиновый лист. – Т…т…т-т-т-тов-ва-ва-р-рищ л-лей-т-т-тенант! – затараторил он и снова искривился в судороге. Пытаясь предотвратить гримасу, курсант схватился обеими руками за челюсть, но и руки у него вдруг задрожали и начали трястись…
Шостаковский смотрел на него с нескрываемым ужасом. Горбачёв в это время освободил место начпрода и сел на свободный, стоявший у стены стул. – Садитесь, товарищ лейтенант, – сказал он.
Начпрод с трудом оторвал свой взгляд от Опискина и буквально упал на стул.
– Вот, товарищ лейтенант, – промолвил я, отвлекая начальника, – накладные готовы, можете забирать!
– Да, да, конечно, – сказал Шостаковский и поспешно взял документы, – вы тут занимайтесь, а я, пожалуй, пойду! – И он стремительно выскочил в коридор, стараясь не глядеть на бедного курсанта.
– Я-я-я-я…н-навер-р-но й-й-е-му н-н-не-п-п-пон-н-н-равился? – спросил с грустью Опискин.
– С чего ты взял? – улыбнулся я. – Начпрод пришёл получить документы, вот и всё! А понравился ты ему или нет, это будет видно не так скоро. Не волнуйся! Твои мелкие недостатки тут не причём! Вот освоишь работу, и всё будет в порядке!
Наутро, как только я и Горбачёв появились в штабе, Шостаковский набросился на нас с расспросами: – Что происходит с этим Опискиным? Чего это он дёргается?
– Ну, вот такой человек, товарищ лейтенант, – сказал я. – Не все же уродились красавцами и ораторами, бывают у людей и дефекты!
– Это мне сержанты нарочно подсунули такого придурка, – возмущался начпрод, – чтобы поиздеваться! Ну, я дам им, гадам!
– Не спешите с выводами! – возразил я. – А может этот Опискин будет хорошим писарем? Успокоится, станет добросовестно работать… Понимаете? Не стоит судить о человеке с первого взгляда.
– Нет уж, – горько усмехнулся Шостаковский, – ты меня не проймёшь своей философией! Мне же ведь потом придётся мучиться!
– Смотрите сами, товарищ лейтенант, – кивнул я головой. – Но советую не спешить. Дайте хотя бы недельку, а там разберёмся.
– Недельку? – спросил начпрод. – Ну, это вполне возможно. А потом я его отошью: мне не нужны уроды! Возмутительно, как таких больных людей призывают в армию!
После обеда я должен был уйти – готовиться к дежурству по роте – но в последнее время этого не делал и уходил из штаба только перед разводом на дежурство: приходил в казарму, брал в оружейной комнате штык-нож, надевал его на ремень и вместе со своими дневальными отправлялся на плац для представления дежурному по части.
Так я поступил и на этот раз.
Опискин снова пришёл знакомиться с работой. Постепенно он привыкал ко мне и Горбачёву, всё реже и реже заикался. Уходя на дежурство, я предупредил курсанта, чтобы тот продолжал посещать штаб как ни в чём ни бывало и заниматься с Горбачёвым, который уже кое в чём разбирался.
Дежурство по роте обещало быть спокойным. Дневальными у меня были «молодые» солдаты и «черпаки». Никаких возражений, пререканий со мной они не допускали, и всё шло своим чередом. В казарме было безлюдно. Почти все воины роты несли в эти сутки боевую службу: одних солдат направили в караул, других – дежурить на гарнизонной гауптвахте, в городской патруль, на контрольно-пропускной пункт. Словом, все были заняты. Когда проводили вечернюю поверку, оказалось, что от роты осталось немногим больше одной трети. И хотя почти все «старики» не были задействованы в дежурстве, они вели себя относительно миролюбиво.
Когда объявили отбой, я отправил двоих дневальных спать, а остальным, после того как сходил к дежурному на «капепе» и отрапортовал, дал команду навести порядок в коридоре и умывальнике. Сам же встал у тумбочки напротив входной двери. Где-то в половине одиннадцатого зазвонил телефон. – Слушаю, дежурный по роте ефрейтор Сычев! – сказал я в трубку.
– Товарищ Сычев! Вот вас-то мне и надо! – раздался насмешливый голос.
– Что случилось?
– Это звонят из второй учебной роты. Ваш Опискин только что, во сне, разорвал зубами простыню! Ха-ха-ха!
Я бросил трубку. – Вот, гады, – подумал я, – как над товарищем издеваются!
Когда дневальные закончили уборку, я поставил «молодого» солдата у тумбочки, а сам пошёл в канцелярию. Но не успел я сесть на стул, как дневальный крикнул: – Дежурный! К телефону!
Я выбежал в коридор и взял трубку: – Слушаю, ефрейтор Сычев!   
– Товарищ Сычев! – сказал кто-то резким неприятным голосом. – Это звонят из второй роты. Опискин опять бьётся в судорогах! Понимаете, кого вы берёте?
– Дайте-ка мне дежурного! – потребовал я.
– А зачем он вам?
– Я хочу разобраться, кто это постоянно звонит мне с напоминанием об Опискине!
– А на что вам это надо?
– Как на что? – возмутился я. – Я сейчас напишу командованию рапорт, и вас привлекут к ответственности!
Послышались гудки.
– Бросил трубку, подонок, испугался! – подумал я и стал набирать номер второй учебной роты. – Я сейчас дам ему!
– Слушаю, дневальный Петухов! – донеслось из трубки.
– Дайте-ка мне, товарищ Петухов, дежурного! – сказал я.
– Это вы, товарищ Сычев? – узнал мой голос дневальный. – Может не будете докладывать дежурному? Мы больше так не будем! Простите нас!
– Ну, смотрите, – пробурчал я, теряя гнев. – Если ещё хоть один звонок – мало не будет!
– Нет, что вы, обещаю: этого больше не повторится!
– Ладно, – смягчился я, – на этот раз я вас прощаю.
Следующий день – воскресенье двадцатого июля – обещал быть безмятежным. Никто из начальства в роту на подъём не пожаловал. На зарядку побежали одни «черпаки» и «молодые» – немногим больше десятка человек. «Старики» почти до самого завтрака пролежали в постелях. Опасаться визита дежурного по части не приходилось, потому что помощником у него был Коваль, а это означало, что в любой момент отлучки своего начальника он обязательно позвонил бы в роту.
Так бы и прошло незаметно это дежурство и ничего не осело бы в моей памяти, если бы вдруг неожиданно не случилась беда.
Где-то около двенадцати часов дня зазвонил телефон. Дневальный крикнул: – Дежурный, к телефону!
– Слушаю! – сказал я, быстро подбежав.
– Это Коваль, – послышался хриплый голос. – У нас страшное «чепе»!
– А что такое?!
– А ты разве не слышал выстрела?
– Выстрела? Откуда?
– Да с поста, расположенного за учебным батальоном! Ведь это же рядом с вами!
– Ничего! – забеспокоился я. – Не было никаких выстрелов!
– Значит, ты не знаешь?
– Нет, не знаю!
– На посту только что застрелился Павленко!!!
Я окаменел. Перед моими глазами встал образ маленького, худенького, белобрысого солдата из «черпаков». – Это такой низенький, круглолицый? – спросил я  дрожавшим голосом.
– Да, именно он.
– Но может он жив?
– Я не знаю подробностей, – пробормотал Коваль. – Только что позвонили дежурному по части, и он побежал на пост. Вряд ли будет жив, если попал в себя из автомата Калашникова! Ты разве не знаешь, что там пули со смещённым центром? А это наверняка конец!
– Вот беда-то! – промолвил я, одуревший от услышанного. – Что же нам делать?
– А что ты сделаешь? – буркнул Коваль. – Твоё дело – дежурить по роте и никуда не отлучаться! Там разберутся! Уже вызвали «скорую помощь» – сейчас будет с минуты на минуту. Ну, ладно, бывай! Готовься к визитам! Сейчас к вам нагрянут все начальники!
Я положил трубку и подозвал дневальных. Когда все собрались, я сказал: – Плохо дело, ребята! Сейчас на боевом посту застрелился Павленко!
Все заохали: – Ох, какая беда! Ой, что творится!
– Да, ребята, – бросил я. – Беда такая, что и словами не передашь! Вот ведь какое у нас оказалось «тихое» воскресенье! Ну, ладно. Давайте-ка быстро наводить порядок в казарме! Готовьтесь к визитам высшего начальства! Горе горем, а служба службой!
Дневальные кинулись выполнять моё указание: зазвенели вёдра, застучали швабры.
Я стоял у тумбочки в состоянии какого-то оцепенения. Как только на лестнице застучали сапоги, я механически оправил гимнастерку и вытянул руки по швам. В роту буквально ворвался Фельдман. – Встать! Смирно! – закричал я.
– Вольно! – сразу же бросил командир роты и побежал в каптёрку.
– Вольно! – ответил я и хотел уже пойти за прапорщиком, но вдруг снова услышал чьи-то шаги на лестнице и остановился. Со скрипом открылась дверь, и в роту вошёл замполит части подполковник Зайцев.
– Рота, смирно! – заорал я и совершенно неожиданно даже для самого себя вместо рапорта первым протянул руку приблизившемуся ко мне военачальнику. Это было вопиющим нарушением воинской субординации, но Зайцев, как ни странно, не выразил возмущения. – Вольно! – сказал негромко он и пожал мне руку.
– Вольно! – также тихо повторил я, и мы вместе пошли по коридору.
Дневальный, выбежавший из умывальника, быстро занял место у тумбочки, которое я покинул без всякого предупреждения.
– Плохо дело, товарищ Сычев! – сказал растерянно замполит. – Вот так «чепе»! Кто бы мог подумать?!
– Неужели погиб? – спросил я. – Неужели насмерть?
– Тяжёлое ранение, – пробормотал Зайцев. – Выстрелил себе в живот. В общем, это – смерть!
Тут к нам подошёл Фельдман.
– Я прибежал взять документацию! – сказал прапорщик. – Поэтому извините, я побегу! Дело-то какое ужасное!
– Беги, беги! – буркнул подполковник. – Проворонили человека, что уже теперь документация!
За окнами раздался вой сирены. – «Скорая помощь»! – сказал я. – Может быть и спасут!
– Никакой надежды, товарищ Сычев, – возразил замполит. – Такие раны всегда смертельны!
– Рота, смирно! Дежурный на выход! – вскричал дневальный.
Я побежал к двери. – Неужели командир части? – подумал я. Но оказалось, что пришёл начальник тыла подполковник Прудников.
– Товарищ подполковник!...– начал я свой рапорт, но Прудников прервал меня: – Вольно!
– Вольно! – крикнул я.
– Ну, товарищ Сычев, вы знаете о происшествии? – спросил зампотылу.
– Да, мне звонили с «капепе»!
– А вы туда не ходили?
– Нет. Мне дали команду никуда из казармы не уходить. Жду командира части!
– Командир части сейчас находится на том злополучном посту! Он сразу же туда прибыл, как только узнал о происшествии. Я же пришёл сюда, чтобы побеседовать с вашими солдатами. Возможно, они знают что-нибудь подозрительное о Павленко…
В это время из канцелярии вышел Зайцев. Увидев Прудникова, он махнул ему рукой: – Иди-ка сюда!
– Ладно, товарищ Сычев, – сказал зампотылу. – Мы будем сейчас вместе с товарищем Зайцевым в канцелярии, а вы приглашайте к нам поодиночке всех солдат вашей роты, свободных от дежурства!
– Есть!


 29. ПОМОЩЬ ВЕТЕРИНАРА

Первыми подверглись допросу ротные дневальные. Они поочерёдно входили в канцелярию и выходили оттуда через пять-шесть минут мрачные, потрясённые.
– Успокойтесь, ребята, – говорил я им. – Что толку теперь переживать: человека уже не вернёшь!
– Жалко Павленко, – пробормотал один из дневальных, по фамилии Князев, – мы были с ним друзьями…
– И он ни на что не жаловался? – спросил я. – Может у него что-нибудь случилось дома? Ты не знаешь, не получал ли он каких-либо неприятных писем?
– Знаешь, товарищ Сычев, – сказал Князев, – пусть уйдёт начальство, тогда и поговорим!
– А разве ты ничего им не рассказал? – удивился я.
– А зачем? – горько усмехнулся «черпак». – Что толку с того, если я расскажу им правду?
Немногим больше часа просидели в канцелярии роты военачальники и, опросив всех, кто в данное время находился в казарме, ушли с недовольными лицами.
– Вечером придём беседовать с караульными, – сказал мне Прудников перед своим уходом, – поэтому передай Фельдману, чтобы солдаты никуда не уходили! Ясно?
– Так точно! – ответил я.
Когда подполковники удалились, я подозвал Князева. – Ну, что ты хотел рассказать мне? – спросил я воина-«черпака»
– Понимаете, товарищ ефрейтор, – замялся дневальный, – тут такое неприятное дело… Я не стал бы этого никому говорить… Но вас мы уважаем: вы не такой, как они!
– Кто это «они»?
– Да «старики»! Они постоянно нам угрожают!
– Подумать только! – воскликнул я. – А я ничего такого даже не мог себе представить! С виду они такие смирные!
– Они вас боятся, потому и смирные! – возразил Князев. – Зато с нами не особенно церемонятся!
– Говори со мной на «ты», – предложил я. – Так всё-таки проще. Да и не надо «товарищ ефрейтор»! Зови меня просто Костей.
– Вот что, Костя, – сказал дневальный и пристально посмотрел на меня, – есть тут один секрет! Понимаешь?
– Какой секрет?
Князев с опаской огляделся. – Видишь ли, – сказал он после некоторого колебания, – я тебе вполне доверяю, зная, что ты относишься к нам по-человечески… В общем, вчера перед уходом в караул Павленко передал мне письмо!
– Письмо?! – воскликнул я.
– Ну, да, – кивнул головой дневальный. – Он передал мне его запечатанным в конверте и сказал, что если с ним что случится, отдать это письмо кому-нибудь из начальства! Понимаешь?
– Понимаю, – нахмурился я. – Ну, и что ты собираешься с ним делать? Начальство ведь уже приходило?
– Не знаю, – ответил Князев. – Сначала я хотел отдать им эту бумагу, но потом подумал о последствиях и испугался!
– Но ведь это – последняя воля покойного! – возмутился я. – Такие вещи не скрывают!
– Ну, а вдруг он там написал чёрт знает что о порядках в нашей роте? А может и преувеличил! Тогда несдобровать прапорщику Фельдману! А он ведь – не главный виновник наших бед! Да и, в конце концов, в учебном батальоне нам жилось значительно хуже, и никто не стрелялся! Словом, я не хочу подводить роту!
– А зачем же ты тогда брал у Павленко письмо? – рассердился я. – Ты же, как сам говоришь, был его другом?
– Откуда же я знал, что он решил застрелиться? – пробормотал Князев. – Я думал, он написал это письмо просто так…
– Какая беспечность! – воскликнул я. – А где оно, это злополучное письмо? Хотя бы прочитай его. Может там ничего такого и нет?
– Сейчас достану! – сказал «черпак». – Можно мне отлучиться на минутку?
– Можно, – разрешил я. – Возьми письмо и приходи!
Князев прошёл по коридору и выскочил на лестницу.
– Вот чудак! – подумал я. – Уж не на улице ли он хранил это письмо?
– Куда это побежал Князев? – спросил я стоявшего у тумбочки дневального, который мог видеть всё происходившее, стоя перед открытой настежь дверью.
– Кажется, на чердак, товарищ ефрейтор! – ответил тот. – Так быстро побежал, что я его едва заметил!
Я вышел на лестницу. – Вот так дела! – подумалось мне. – Я уже больше года прослужил в роте, а на чердаке ни разу не был, в то время как нынешние «молодые» даже устроили там свою «пряталку»! Пойду-ка посмотрю, что он там делает! – И я стал тихонько подниматься вверх по лестнице.
Когда я толкнул чердачную дверь и вошёл, мне сначала показалось, что кто-то разжёг костёр в самой середине чердака среди деревянных балок. Однако, пристально всмотревшись, я обнаружил сидевшего на деревянном ящике Князева с горевшим в его руке листком бумаги. – Что ты делаешь?! – закричал я. – Зачем сжигаешь письмо?!
Князев резко обернулся, глянул на меня и подбросил вверх оставшийся клочок бумаги. Пламя охватило этот предмет и мгновенно превратило в пепел, который рассыпался по грубым доскам чердачного пола. Воцарилась темнота, и только слабоватый запах гари напоминал о некогда существовавшем письме.
– Зачем ты это сделал, Князев? – спросил я. – Ты понимаешь, что поступил подло?
– Не знаю, как я поступил, – ответил дневальный, – но если бы я передал это письмо начальству, думаю, что поступил бы ещё подлей!
Я махнул рукой и вышел из чердачного помещения. Через минуту в казарму вернулся и Князев. – Знаешь, Костя, – сказал он, подойдя ко мне, – я подумал перед тем, как сжечь письмо. Понимаешь, у меня не было иного выхода! Павленко я уже ничем не смог бы помочь, а вот жизнь ребятам мог бы запросто испортить!
– Но ты хотя бы прочитал письмо? – спросил я.
– Да где же я мог его прочитать?! – воскликнул Князев. – Там же было темно! Я вскрыл конверт и хотел прочитать его с помощью спичек. Сначала думал сжечь конверт и осветить письмо. Но когда конверт загорелся, я почему-то испугался читать и сжёг письмо!
– И чего ты прятал письмо на чердаке? – пожал я плечами. – Неужели нельзя было найти другое место? Ведь получается, что ты как бы соучаствовал в самоубийстве того парня?
– Ничего я не соучаствовал, – возразил «черпак». – Просто Павленко сам попросил отнести письмо на чердак в нашу «пряталку». Он не хотел, чтобы оно попало в руки посторонних. Помню, он сказал перед уходом в караул, что когда вернётся, сам заберёт оттуда письмо!
– Как видишь, не вернулся, – пробормотал я.
…Вечером после ужина я пришёл в свой штабной кабинет. Сначала мне хотелось что-либо почитать, но в голову ничего не шло. История с Павленко выбила меня из колеи.
– Вот так обстоят дела, – сказал я Горбачёву, который тоже сидел в невесёлом настроении, как бы нахохлившись. – Относились к ребятам по-человечески, а они вон как отплатили: стали так издеваться над товарищами, что довели одного из них до самоубийства!
– Не такие уже они плохие! – возразил Горбачёв. – Если бы ты глянул на солдат той части, в которой я начинал службу! Вот где подонки! А здесь у вас вполне терпимая обстановка. Не исключается, конечно, что кто-то «перегнул палку», но это не значит, что сразу же нужно в себя стрелять! Надо же иметь какое-то мужество? Покончить с собой проще всего! Жить-то значительно трудней!
В это время в дверь постучали. Я достал ключ и открыл её. – Привет! Это я! – сказал вошедший Коваль и глянул на Горбачёва. Лицо старослужащего воина скривилось от презрения.
– Садись, Любомир, – указал я рукой на стул. – Это хорошо, что ты пришёл. Поговорим.
– Да нет, я на минутку, – пробурчал Коваль, глядя с нескрываемой злобой на Горбачёва. – Пойдём лучше на улицу. Там потолкуем.
– Может мне выйти? – спросил Горбачёв.
– Оставайся здесь, – сказал я. – Мы пойдём с Любомиром и немного прогуляемся.
 И мы вышли из штаба.
– На кой чёрт ты взял этого жидёнка? – неожиданно спросил Коваль, когда мы вышли на дорогу, ведшую к стадиону. – Раньше можно было по-человечески посидеть, поговорить, а теперь негде даже на минутку спрятаться от этой серой жизни!
– Зря ты раздражаешься из-за чепухи, Любомир, – возразил я. – Мне думается, что Горбачёв – свой человек. Он нам совсем не помешает. При нём можно свободно говорить!
– Свой человек? – возмутился Коваль. – Как же ты не видишь его жадную рожу?! Только и думает, как объегорить тебя! Видишь, добился своего, перешёл в штаб! Живёт себе как барин при таком покровителе! Считай, что он уже полгода успешно отслужил!
– Да что ты на него злишься? – рассердился я. – В конце концов, он – специалист торгового дела. Сейчас он на своём месте. Что в этом несправедливого? Мне же нужно  сдавать кому-либо должность? Кто-то же должен придти мне на смену?
– Ну, возьми кого-нибудь из «учебки». Ведь этот «артист» будет служить после тебя всего полгода! Неужели нельзя подыскать толкового парня из учебного батальона?
– Конечно, возьмём ещё из батальона, – кивнул я головой. – У меня будет два сменщика!
– Это того кривого, что весь дёргается? – рассмеялся Коваль. – Ну, ты даёшь!
– Откуда ты знаешь? – удивился я. – Прошло ведь всего несколько дней!
– Да не только я знаю, – улыбнулся Коваль, – вся рота потешается! Курсанты учебного батальона, товарищи того заикастого, уже давно проинформировали ребят, что ты берёшь к себе форменного дурачка! Фельдман просто в бешенстве! Я ещё вчера хотел рассказать тебе об этом. Да всё как-то не получилось…
– Вот, гады! Ну-ка, своего товарища грязью обливают! – возмутился я. – И как язык поворачивается? Несчастный парень! Ведь он, фактически, инвалид! Нашли, кому завидовать!
– Да, у нас завидуют даже покойнику, если он в хорошем гробу! – усмехнулся Коваль. – Или ты не знаешь советских людей, наше «товарищество по оружию»? Они же мать родную продадут!
– Ладно, Любомир, – пробормотал я раздражённо, – давай-ка «сменим пластинку»! Наши «советские» люди мне уже настолько надоели, что и говорить о них не хочется! К счастью, есть исключения из правил! В конце концов, мы с тобой тоже советские люди, но, по крайней мере, друг на друга не доносим… Давай лучше поговорим о сегодняшнем «чепе»!
– Да, вот так «чепе»! – вздохнул Коваль. – Десяток лет будут о нём помнить! Какой кошмар!
– А ты не знаешь подробностей?
– Ну, что я могу сказать? Я же не был в карауле! Дежурный по части говорил, что Павленко застрелился ногой. Снял сапог, уставил дуло автомата себе в живот, а пальцем ноги нажал на спусковой крючок!
– Так вот почему не было слышно выстрела!
– Вот именно. Хотя на соседних постах услышали треск. Подняли тревогу. А когда прибежали, Павленко бился в судорогах в луже крови. Тут вскоре подъехала «скорая помощь» и увезла его…
– Он умер?
– Теперь-то уже наверняка. Но в носилках всё ещё бился в агонии, что-то выкрикивал. Врач сказал, что он уже ничего не понимал.
– Так что теперь будет?
– Ну, проведут опрос солдат роты. Наверняка, пришлют завтра же следователя военной прокуратуры. Но вряд ли что найдут! Маловероятно, что кто-нибудь из солдат будет «выносить сор из избы». Замнут эту историю!
– А знаешь, Любомир, что сегодня произошло во время моего дежурства в казарме? – спросил я задумчиво.
– Что?
– Один мой дневальный сжёг посмертное письмо Павленко!
– Да ты что?!
– Представь себе! Павленко оставил ему письмо с просьбой передать его начальству, если с ним что-нибудь случится. Ну, а он, видишь, сжёг…
– Вот гандон! – вскричал Коваль. – Кто же это такой? Его, плять, убить за это мало!
– Я не могу сказать, Любомир, кто это, – пробормотал я. – Понимаешь, такие вещи не разглашают! К тому же, никто этого письма не видел, не читал. Неизвестно, о чём оно было. Можешь себе представить, что бы произошло, если бы он написал там, что его замучили «старики» или что-то в этом роде, и письмо попало бы к начальству?
– Да, ты прав, – кивнул головой Коваль. – Уж коли сожгли, то пусть будет грех на душе того, кто это сделал! Хотя, может быть, он и прав. Вдруг всплыла бы какая-нибудь неприятная история да проникла за пределы роты… Всем нам пришлось бы несладко! Поэтому лучше будет забыть об этом! Ты не говорил Горбачёву о письме?
– Нет. Да и зачем ему это надо?
– Ну, и хорошо. Не вздумай кому-либо рассказывать! Хотя может быть этот твой дневальный просто «запудрил» тебе мозги! Где доказательства, что у него было именно письмо Павленко? Может всё это – обычный «трёп»?
– Может и «трёп», – согласился я, – однако уж очень правдоподобный!
…На следующий день сразу же после развода на работы я пришёл в штаб и направился в строевую часть за выписками из приказа командира части для оформления продпутевых документов.
– Выпиши-ка заодно бумаги и на наших «стариков», – предложил мне Балобин, – хоть на них ещё не подписан приказ. Но чем быстрее, тем лучше.
– А куда они уезжают? – удивился я.
– Да вот посылают Суздала и Моисеенкова – сопровождать гроб с покойником на его родину! – ответил Балобин. – Они поедут на нашей машине, как только в часть прибудут родители Павленко.
– А родителей уведомили?
– Сразу же после того, как всё это произошло. Не успела ещё уехать «скорая», а начальник штаба уже отдал распоряжение подготовить телеграмму, заверить её гербовой печатью и отправить нашего почтальона на центральный городской почтампт. Так что родители покойника должны вот-вот приехать!
– На сколько дней оформлять?
– Пиши на трое суток.
– Куда?
– В город Сумы. Правда, покойник из какой-то деревни Сумской области, но ведь всё равно придётся заезжать в военкомат.
– Хорошо, я всё сделаю!
После обеда в продслужбу пришли Моисеенков и Суздал. Вели они себя вполне мирно и даже дружелюбно. Видимо, общая беда как-то сгладила на время все существовавшие противоречия.
– Ну, что, Костя, готовы бумаги? – спросил тихим голосом Моисеенков.
– Да, вот они. Можете забирать, – ответил я.
– Ну, спасибо! – улыбнулся Суздал. – Мы и не надеялись, что ты всё так быстро сделаешь!
– Да не за что! – кивнул я головой. – Как только Балобин сказал мне, что вы едете, так я сразу же выписал все документы. В таких делах задержка недопустима. Всего хорошего!
Не успели посетители покинуть мой кабинет, как неожиданно прибежал возбуждённый Шостаковский. – Вот ещё новая беда! – воскликнул он. – Даже не знаю, что и делать!
– О, Господи! – испугался я. – Что же случилось теперь?
– Да сдохла свинья! Я пошёл на свинарник и вижу: свинари волокут труп крупной свиноматки! Я им: что, мол, случилось? А они: – Да вот, залезла, зараза, пятаком в забор и застряла!
– Ясно. Я уже нечто подобное видел! – буркнул я. – Они, вероятно, выбили её сапогом из забора, ударив прямо в пятак! А это же самое чувствительное у свиньи место! Вот она и сдохла!
– Я тоже так подумал! – кивнул головой Шостаковский. – Они, скорей всего, забили животное! Что же теперь делать?
– Я думаю, что надо отнести её куда-нибудь на свалку. Вырыть поглубже яму да закопать! – сказал я.
– А где Горбачёв? – спросил как бы невзначай начпрод. – Куда он делся?      
– Я отослал его в роту пораньше, – ответил я. – Ему сегодня идти в наряд. Пусть посидит да почитает для проформы уставы в канцелярии.
– А…, – пробормотал Шостаковский, – так, значит, ты советуешь закопать свинью?
– Да, и не стоит поднимать шум. Тем более что у нас ведётся двойной учёт по свиньям. Заменим – да и всё!
– А как же подполковник Прудников? – заколебался начпрод. – Ведь он у нас – главный куратор прикухонного хозяйства! Разве ты не знаешь, что шеф не разрешает ничего делать на свинарнике без его ведома?
– А откуда он узнает? – удивился я. – Закопаем потихоньку и сделаем вид, что ничего не произошло!
– Нет! – возразил Шостаковский. – Так не годится! Лучше уж посоветоваться с Прудниковым. А вдруг кто-нибудь донесёт! Тогда несдобровать!
– Да кому нужно доносить на самих себя? – усмехнулся я. – Ведь солдатам же  и попадёт за гибель свиньи! А других свидетелей нет! Разве не ясно?
– Нет, всё-таки надо доложить подполковнику, – настаивал Шостаковский, – иначе не миновать беды!
– Смотрите сами, – сказал я. – А я своё мнение изложил вам!
– Пошли к зампотылу! – решил начпрод. – Там и выскажешь свои соображения.
Когда мы вошли в кабинет военачальника, тот сидел, склонившись над столом, и что-то писал.
– Разрешите? – спросил Шостаковский.
Прудников окинул нас взглядом и нахмурился. – Небось, ещё один сюрприз готовите? – мрачно промолвил он. – Давайте, выкладывайте!
– Товариш подполковник! – громко сказал начпрод. – На свинарнике беда: издохла большая свинья! 
– Как издохла?! – подскочил Прудников. – Что у вас там, эпидемия, что ли?!
– Нет, товарищ подполковник! – ответил Шостаковский. – Просто свинья обо что-то ударилась и вот…
– Как это ударилась?! – заорал зампотылу. – Угробили, небось, понимаете ли, несчастное животное?! Ох, уж эти бандиты! Не солдаты, а чёрт знает что! А где были вы? Как вы смотрели?!
– Да я…, – промямлил начпрод.
– Молчать! – взревел Прудников. – Виноват – так нечего лепетать в своё оправдание! Ах, какое горе! Какая беда! А большая свинья?
– Да килограммов за двести!
– Ах, бессовестные! – простонал подполковник. – Какая безответственность! Какие будете принимать меры?
Шостаковский толкнул меня локтем.
– Я предлагаю, товарищ подполковник, – сказал я, – оттащить её потихоньку на свалку и закопать!
– А как же учёт? – возразил Прудников. – Тогда ведь в фактическом наличии окажется на двести с лишним килограммов живого веса меньше, чем в книге? Мы же только наладили учёт?
– Так точно! – ответил я. – Учёт налажен. Но он у нас, к счастью, двойной! Мы возьмём из резерва другую свинью и заменим издохшую!
Подполковник задумался. – А нельзя ли списать дохлую свинью официально? – спросил он после недолгой паузы.
– Видите ли, согласно требований, списание можно осуществить только по заключению ветеринарной комиссии, – пробормотал я. – А это значит, возможны дополнительные хлопоты. Придётся уговаривать ветеринара. Кто знает, что у него на уме?
– Ничего у него «на уме» нет! – возразил Прудников. – Лучше вызвать ветеринара и официально списать свинью, чем терять более двухсот килограммов мяса! Понимаете?
– Так точно! – крикнул Шостаковский. – Значит, вызывать ветеринара?
– Вызывайте, – сказал Прудников, – и как можно быстрей! Нечего бросаться таким добром! Идите, действуйте!
– Есть! – дружно сказали Шостаковский и я.
Вернувшись в свой кабинет, начпрод сразу же позвонил на коммутатор. – Соедините меня с ветеринарной службой! – распорядился он. – Там у вас должен быть справочник!
Подождав две-три минуты, Шостаковский снова заговорил в трубку: – Это ветеринарная служба? Я звоню из воинской части… Начальник продснабжения лейтенант Шостаковский… Видите ли, у нас издохла свинья! А? Что? Нет, только одна! Приедете? Через час? Ну, и хорошо, спасибо!
Положив трубку, начпрод улыбнулся: – Вот видишь, всё в порядке! Пусть Прудников и покричал, зато всё честно, и никто не сделает нам неприятностей!
Я с сомнением покачал головой. – Не думаю, товарищ лейтенант, – сказал я, – что чиновник из ветеринарной службы пойдёт нам навстречу! Или вы не знаете советских чиновников? Разве можно решить с ними какой-нибудь вопрос без взяток?
– Ничего! Всё будет хорошо! – с уверенностью промолвил Шостаковский. – А для большего успеха я приглашу на встречу с ветеринаром товарища Нестерова. Уж Валентин Иваныч не подведёт!
После ухода начпрода на складскую территорию я вытащил из выдвижного ящика своего стола самоучитель английского с тетрадью и занялся выполнением запланированных упражнений. Благодаря тому, что мне никто не мешал, я за полтора часа успел не только выучить слова целого урока, но даже выписать на листок все незнакомые выражения из следующего раздела.
– Ну, а теперь можно браться за накладные, – решил я после небольшого отдыха и потянулся к бланкам.
В это время открылась дверь, и в кабинет вошли лейтенант Шостаковский, прапорщик Нестеров и какой-то незнакомый майор.
Я встал в знак приветствия. Однако майор сделал вил, что не замечает меня, подошёл к столу и сел на место Шостаковского. Остальные заняли места на стульях у стены.
– Садись, – сказал мне Нестеров. – Что стоишь как пожарная каланча?
– Видите ли, товарищи, – промолвил хриплым голосом майор, – свинья-то ваша издохла от чумы! Вы понимаете, что это такое?
Я пристально вгляделся в лицо ветеринара, красное, морщинистое. Глаза – серо-голубые с кровавыми прожилками. Щёки обвисли. Уши заросли серовато-жёлтой шерстью. Волосы на голове военачальника были всклокочены и чем-то напоминали измоченную осенними дождями копну сена. – Видимо, пьёт, – подумал я. – Сразу видно, какой это неопрятный тип!
В малиновых петлицах ветеринара поблёскивали эмблемы медицины – змеи, обвивающие чаши.
– Но чума нам никак не годится! – нарушил вдруг тишину после недолгого раздумья Нестеров. – Это ведь серьёзная неприятность!
– Я это прекрасно понимаю, – улыбнулся майор, обнажив целый ряд блестящих золотых зубов, – а вот понимаете ли это вы?
– Да ведь это же «чепе»! – воскликнул Шостаковский.
– Может поступим по-другому? – спросил Нестеров. – Ну, скажем, запишем, что свинья издохла, ударившись головой о тяжёлый предмет…
– Да разве свиньи такие дураки? – рассмеялся ветеринар. – Они же не люди, чтобы ударяться головами о тяжёлые предметы, да ещё до смерти! Здесь налицо самая настоящая чума! Проявлена должностная халатность! Нужно вызывать комиссию и строго наказывать за упущение! И закрывать свинарник на карантин, чтобы предотвратить эпидемию! А может и вовсе забить всех свиней и захоронить в скотомогильнике!
– Так что, разве нет другого выхода? – взмолился начпрод.
– А может быть лучше, чтобы издохли две свиньи? – осторожно спросил Нестеров.
– Две? – оживился майор, блеснув глазами. – Ну, если вторая будет такой же крупной как та, что издохла, тогда можно, пожалуй, и подумать…
Нестеров и Шостаковский переглянулись.
– Да, конечно! – обрадованно воскликнул начпрод. – Такая же, как та! Можете не сомневаться!
– Ну, что ж, ладно, – смягчился майор, – тогда я войду в ваше положение. Пойдёмте на свинарник! – И они втроём удалились.
– Что у них был за разговор? – подумал я. – Какая вторая свинья? Неужели…? – И я захохотал.
На следующий день Шостаковский явился в штаб только к вечеру за накладными.
– Что это вы сегодня так поздно? – удивился я. – Обычно с утра, как «штык», а тут…
– На-ка вот, – начпрод протянул мне бумагу. – Списывай свиней! Я вчера весь вечер и сегодня весь день провозился с этим чёртовым майором! Пока акт составили, отметили это событие, пока погрузили ему в машину свинью… Словом, хлопот было немало!
Я пробежал глазами по злополучному акту. – Так, значит, издохли две свиньи, общим весом в четыреста семьдесят пять килограммов! – воскликнул я. – Неплохо! И от чего же они издохли? Ах, да, тут записано: «объелись песком»!
Начпрод с грустью посмотрел на меня. – Уж лучше бы мы последовали твоему совету, – сказал он. – Видишь, какое получилось безобразие!



30. СЧАСТЬЕ ОПИСКИНА

Наступил август.  По утрам стало прохладней. Однако после изнуряющей июльской жары это была благоприятная перемена. Небо было синее-синее, и только к середине дня на нём появлялись одинокие облака, быстро уносившиеся в даль при первом же порыве ветра. Точно также улетали в прошлое все большие и малые события, происходившие в хозяйственной роте. История, связанная с именем Павленко, постепенно забывалась. Давно вернулись в часть Моисеенков и Суздал, сопровождавшие в последний путь покойного.
Занятый навалившейся на меня работой я только изредка появлялся в казарме. В последнее время я даже не ходил вместе с ротой в столовую, а прямо из  штаба шёл туда и усаживался на своё место за ротным столом. Несколько раз я опаздывал и вынужден был питаться за отдельным столом, подходя к раздаточному окошку за своей порцией. Такие действия со стороны «старика» никого не возмущали, поскольку не нарушали установившихся традиций. Кроме того, в конце июля и в первые дни августа движение личного состава части взад-вперёд было настолько интенсивным, что мне, чтобы справляться с работой и обеспечивать бесперебойное снабжение части продовольствием, приходилось, порой, по четыре-пять часов не разгибать спины. Едва успевал с почти ежедневным завозом продуктов прапорщик Нестеров: и хладокомбинат, и мясокомбинат, и даже макаронная фабрика выдавали свою продукцию с запасом лишь на два-три дня.
Как-то в штаб пришёл расстроенный Шостаковский. – Вот какая беда, Костя, – сказал он. – Сегодня Валентин Иваныч съездил на мясокомбинат, а там сказали, что мяса пока нет. Нестеров стал возмущаться, что у нас, дескать, осталось мяса на один-два дня, но ему посоветовали подъехать только к концу недели. Так что ситуация сложилась непростая!
– А разве нельзя заменить на несколько дней мясо консервами? – спросил сидевший на стуле посетителей Горбачёв.
– Так не война же! – возразил начпрод. – Консервы у нас предназначены на самый крайний случай!
– Знаю я, на какой крайний случай они предназначены! – усмехнулся я. – Хотя, впрочем, есть и другой выход из ситуации.
– Какой? – поинтересовался Шостаковский.
– Да ведь мы ещё ни разу за последнее время не сдавали на мясокомбинат свиней! – воскликнул я. – Пора бы и забить с десяток голов. Сколько же можно их держать?
– А ведь это идея! – обрадовался начпрод. – Нужно посоветоваться с товарищем Нестеровым! – И он ушёл на продсклад.
Я опять склонился над документами и стал быстро писать. Когда появились Шостаковский с Нестеровым, я уже провёл в книге учёта все последние расходные накладные.
– Послушай, товарищ Сычев, – обратился ко мне Нестеров, – а сколько у нас числится свиней в прикухонном хозяйстве?
Я взял книгу: – Двести шестьдесят голов, товарищ прапорщик! Можно без всякого ущерба забить половину. Посмотрите, сто сорок свиней уже, можно сказать, перезрели!
– Ну, свиноматок нужно сохранить, – промолвил завскладом, – да и кабанов-производителей тоже. Впрочем, обо всём этом надо поговорить с товарищем Прудниковым. Пойду-ка я к подполковнику…
Через четверть часа он вернулся и позвал меня: – Бери-ка учётные книги и иди со мной!
Я поспешил к Прудникову.
– Ну, что, товарищ ефрейтор, – спросил военачальник, как только я вошёл в его кабинет, – много у нас числится свиней?
– Вот, смотрите, товарищ подполковник, – я протянул ему раскрытую книгу. – За весь текущий год мы, считайте, не забили ни одной свиньи. Получается, что заботимся о них, откармливаем, а результатов совсем нет!
– Как нет? – удивился Прудников. – А прирост поголовья разве не результат? Это – очень хороший показатель! Вот сейчас самый раз им воспользоваться! Можно отправить на убой несколько голов! А сколько у нас числится в другой книге?
– Здесь, – я открыл книгу секретного учёта, – числится сорок пять голов. Тоже неплохо и, по-моему, слишком много…
– Ты так думаешь? – почесал затылок подполковник.
– Да, я полагаю, что нужно этих свиней потихоньку забить. Помните, мы в прошлом году, когда наводили порядок в учёте, целых полгода или даже несколько дольше, забивали не числившихся в официальной книге свиней? Однако так и не довели дело до конца. А теперь за счёт приплода, который был очень обильным, число этих свиней возросло…
– Каким образом?
– Видите ли, – улыбнулся я, – мы рассчитывали, что смертность поросят будет выше средних показателей, ну, и приходовали не всех родившихся, а лишь одну треть. А они все потом выжили! В результате возник излишек!
– Что же ты мне раньше не доложил? – обрадовался Прудников. – Это, в общем-то, хорошая информация! Молодцы! Умело работаете!
– Раньше я как-то не задумывался над этим, товарищ подполковник, – пробормотал я. – Тут, понимаете, текущая работа, да и мясо из мясокомбината регулярно поступало…
– Ладно, не скромничай, – улыбнулся Прудников. – Ты мне лучше скажи, останешься ты у нас работать или нет? Я ведь предлагал тебе в своё время должность начальника продснабжения?
– Спасибо, товарищ подполковник! – я опустил голову. – Но я не хочу продолжать службу. Я – человек гражданский, склонности к военной службе не имею, поэтому, думаю, что из меня не получится хороший офицер.
– Очень жаль, – промолвил с грустью Прудников. – Но всё-таки подумай ещё хорошенько. Может передумаешь? Тогда приходи ко мне в любое время, и мы переговорим. Понятно?
– Так точно!
Подполковник повернулся к Нестерову. – Ну, что, Валентин Иванович, – сказал он, – давайте забьём из этих сорока пяти, не числящихся в основной книге, штук десять. Пять – от моего имени и пять – от командира!
– А как быть с теми, что записаны в основной книге? – спросил я.
– Можно через недельку забить десяток голов и оттуда, – согласился зампотылу. – Вы сами смотрите, как удобней. Конечно, все перезрелые должны быть отправлены на убой. Но ни в коем случае нельзя нарушать равновесие! Через месяц забьём ещё десяток. Но не забывайте, что в резерве нужно держать не меньше десяти-пятнадцати голов на случай падежа! Ясно?
– Так точно! – ответил я.
– Ну, что ж, – сказал Нестеров, когда мы вернулись в кабинет продснабжения, – товарищ Прудников одобрил забой свиней. Значит, сегодня же повезём первые десять голов. Заказывайте машину, товарищ Шостаковский!
– Отлично! – воскликнул начпрод и схватил телефонную трубку. – С машиной у нас не проблема!
Как только Шостаковский удалился, зазвонил телефон.
Я взял трубку и представился. 
– Товарищ Сычев! – сказал дежурный сержант. – К вам прибыл некий товарищ Чубаков! Говорит, что в продснабжение к товарищу Горбачёву. Как быть, пропустить его?
– Да, конечно, пропустите, – ответил я, глядя на сидевшего напротив меня Горбачёва, –  сейчас сам Горбачёв пройдёт к вам!
Обернувшись к Косте я сказал: – К тебе приехал какой-то Чубаков! Что делать?
– А, это мой друг, Серёга! – весело сказал Горбачёв. – Пойду встречу его!
– Веди его сюда в штаб, – усмехнулся я, – но только со стороны кустарников. Пусть влезет в окно. А там найдём о чём поговорить!
Через пятнадцать минут в открытое окно моего кабинета влез рослый бородатый мужик. Костя через минуту вошёл через дверь.
Оказалось, что Сергей Леонтьевич Чубаков был детским другом и товарищем Кости Горбачёва ещё когда они жили и учились в одной школе в Унече, Брянской области. Разговорились. Оказалось, что Сергей окончил медицинский институт в городе Петрозаводске (Карелия) и работал, как интерн, в городке Остров, Псковской области.
Знакомство отметили бутылкой дешёвого вина «Биле мицне», оставшегося у меня в память от рядового Ахметзянова из соседней части 42702, которая стояла на довольствии в нашей части.
Ахметзянов периодически получал от меня продукты и однажды, когда мы беседовали, попросил поделиться с ним моим опытом работы. Я в шутку сказал, что за такие сведения нужен магарыч. Ну вот Ахметзянов принёс мне бутылку дешёвого вина. Я рассмеялся и честно рассказал, как веду дела…
Прошло немного времени, и вот в штаб стал приезжать другой представитель части 42702. Я спросил его: а куда делся Ахметзянов? Последовал ответ: он совершал махинации и теперь сидит на гауптвахте!
Я рассмеялся: что ж, как говорится: «кесарю кесарево, а слесарю – слесарево!»
Итак, мы посидели втроём с Костей и Сергеем, а затем они вылезли в окно, и Костя пошёл провожать Чубакова на конторольно-пропускной пункт.
Вечером в штабе появился Коваль.
– Что-то ты сейчас редко к нам заходишь? – воскликнул я.
– Да ты сам почти не бываешь в роте! – возразил Коваль и с ненавистью посмотрел на Горбачёва. – Пойдем-ка лучше по улице прогуляемся.
– Хорошо, пошли! – кивнул я головой.
– Ну, как твой Опискин? – спросил Коваль, когда мы вышли из штаба.
– Да вот уже не приходил несколько дней, – ответил я. – Сначала был дневальным по роте, потом что-то простудился и лежал в лазарете. Я справлялся в учебной роте, ну, и сказали, что завтра он опять придёт.
– Смотри, Фельдман очень недоволен этой кандидатурой! Я уже тебе об этом говорил вчера. Послушай, Костя, у тебя не будет пяти рублей?
– Будет, – кивнул я головой. – А что, ты хочешь купить бутылку водки?
– Нет, пару бутылочек винца, – пробурчал Коваль. – Одну разопьём с тобой, а другую я должен поставить Суздалу!
– За что?
– Понимаешь, я ему проспорил. Сказал в своё время, что Суздала не пустят сопровождать покойника, и «папа» пошлёт меня. Ну, и я должен ему теперь бутылку «красной»!
– Ясно, – усмехнулся я и достал деньги. – На вот, иди, возьми всё, что надо.
Мы как раз подошли к военторговскому магазину. Коваль юркнул туда, а я остался ждать его на улице.
Неожиданно из магазина вышел майор Горбунцов. – Что это вы тут делаете, товарищ ефрейтор? – поинтересовался он.
– Да вот, жду товарища, – ответил я. – Коваль пошёл купить печенья. Хотим попить чаю.
Политработник с подозрением покачал головой. – Что-то я сомневаюсь, чтобы Коваль пошёл в магазин только за печеньем! – буркнул он. – Тут что-то не то!
Я вздрогнул. – А если этот мудак обыщет Коваля? – подумал я. – Вот будет история!
Хлопнула дверь, и на улице появился Коваль.
– Ну, купил печенье? – спросил я, подскочив к нему.
– Нету хорошего печенья! – возмутился Коваль и отдал честь Горбунцову. – Вот взял только пачку вафлей! – и он передал мне свою покупку.
Майор окинул Коваля пронизывающим взглядом. – Видно, вы действительно собрались пить чай, – сказал он. – Однако могли бы пойти и в клубную чайную. Там всё-таки удобней.
– А мы сейчас так и сделаем, товарищ майор! – кивнул головой Коваль. – Пошли, Костя!
Мы направились в сторону клуба, а Горбунцов – к контрольно-пропускному пункту.
– Вот, гад! – прошептал Коваль. – Продавщица не дала мне вина из-за него. Сказала, а вдруг майор засечёт?!
– И правильно сделала! – возразил я. – Уж если бы Горбунцов поймал тебя с этим делом, пришлось бы несладко!
– Ладно, что поделаешь? – буркнул Коваль. – Придётся, видно, бежать в «Три сосны». Продавщица уже закрывала наш магазин и теперь будет поздно.
– Так уже, наверное, и «Три сосны» закрыты? – усомнился я. – Там же тоже вряд ли работают после восьми…
– Видишь, там рядом расположена распивочная, а она иногда работает поздней. Думаю, что успеем. Пошли!
Вскоре мы приблизились к известному пролому в стене, через который солдаты бегали в самоволку.
– Подожди меня тут, – сказал Коваль, – а я минут через двадцать вернусь!
На самом же деле Коваль появился на стадионе только через полчаса. – Опять наткнулся на Горбунцова! – пробормотал он, подойдя ко мне. – Всё кружил возле распивочной!
– Он видел тебя? – воскликнул я.
– Кажется, нет. В общем, наверняка нет. Разве он позволил бы мне преспокойно купить вино?
– Так ты прямо при нём вошёл в пивнушку?!
– Нет. Я подождал, пока он скроется, и быстро туда забежал. Минут десять простоял за углом из-за этого мудозвона! Вот, смотри!
Коваль достал из сумки бутылку «Рубина». – Ну, что, давай выпьем? – спросил он.
– Не знаю. Надо же было хотя бы взять стакан, – заколебался я.
– Да зачем тебе стакан? – усмехнулся Коваль. – Пей прямо из горлышка!
– Да я не люблю так пить! – возразил я.
– Брезгуешь, что ли?
– Нет. Я просто не привык к этому!
– Так привыкай! Иди сюда в кусты. А то ещё светло: неровён час, кто увидит!
Я взял протянутую Ковалем бутыль и направил её в рот. Процедура оказалась и неудобной и неприятной. Сделав три-четыре неуклюжих глотка, я вернул бутыль товарищу.
– Как, и всё? – удивился Коваль.
– С меня хватит, – ответил я. – И так слишком сладкое!
– Ну, смотри, как хочешь. Тогда я выпью остальное сам! – И Коваль с такой ловкостью опрокинул бутылку, что уже через несколько секунд она опустела. – Вот как надо пить! – рассмеялся он, отбросив использованный сосуд. – Как в своё время русские гусары!
– Да, в этом деле ты – мастер! – усмехнулся я. – А теперь понесёшь вторую бутыль Суздалу? Расплачиваться за проигранный спор?
– Куда же денешься? – пробормотал Коваль. – Проспорил, значит, проспорил! Тем более что они угостили меня, когда приехали с похорон!
– Выходит, тогда была попойка?
– Ну, не совсем попойка. Суздал с Моисеенковым привезли пару бутылок самогонки, и мы их выпили со «стариками» в каптёрке. Так, «по чуть-чуть» вышло…
– А как они съездили?
– Ну, за один день они добрались до Сумского военкомата. Там выделили почётный эскорт. Троих автоматчиков, чтобы отдать последние воинские почести.
– Так Павленко ведь застрелился? Он же самоубийца?
– Они никому об этом не говорили. Парня хоронили как погибшего при исполнении служебного долга!
– А как вели себя его родители?
– Они приехали в часть к вечеру, на следующий день после самоубийства. Из части же посылали телеграмму! Неужели ты не знаешь?
– Мне говорил Балобин про телеграмму. Но про родителей покойного я ничего не слышал.
 – Понимаешь, его родители отнеслись ко всему случившемуся как-то спокойно. Все даже удивились. Как только Фельдман сказал им, что их сын застрелился, они даже как-будто рассердились на покойника! А вообще-то, родители Павленко какие-то старые. Лет за шестьдесят. Маленькие такие старички. Поговаривали, что они – баптисты! Фельдман сразу же стал оправдываться: простите, мол, товарищи, что мы не уберегли вашего сына… Но отец как-то странно на него посмотрел и сказал, что всё, дескать, в руках Божьих! Что заслужил, то и получил!
– Вот так да! – пробормотал я и задумался.
– Ну, что, Костя, пошли в роту? – спросил после недолгой паузы Коваль.
– Да, мне нет смысла возвращаться в штаб, – кивнул я головой. – Я отдал ключ Горбачёву, и он сам закроет кабинет. Пошли!
Явившись в казарму, мы сразу же услышали громкие крики Фельдмана. – Значит, «папа» будет на поверке! – догадался я. – Видимо, что-то опять приключилось!
– Маловероятно, – возразил Коваль. – Просто иногда нужно приходить на поверку, вот он и приходит! Пойду-ка я к Суздалу, пока Фельдман не заметил у меня сумку. Ещё догадается!
В это время хлопнула дверь канцелярии. – А, Сычев! – воскликнул Фельдман. – Иди-ка сюда!
Я повернулся и подошёл к командиру роты: – Что случилось, товарищ прапорщик?
– Как-будто ты не знаешь, что случилось?! – закричал Фельдман. – Вот сейчас опять звонили в роту и насмехались, что ты берёшь на своё место этого дурачка Опискина!
– Но, товарищ прапорщик, – пробормотал я. – Не такой уж этот Опискин дурачок! Он хорошо осваивает работу!
– Осваивает работу?! – заорал Фельдман. – Да что мне его освоение! Любой дурак может освоить эту работу! Взял ручку – и пиши! Что тут премудрого? Трудно, что ли, заполнить накладную? Это каждый сможет!
Я, оскорблённый, молчал.
– Он же дёргается весь, как в судорогах! Понимаешь? – неистовствовал прапорщик. – Какой с него боец?
– Это не моё дело, какой он боец! – разозлился я. – Если призвали в армию – значит, годен к службе! И не мне определять, здоровый он или больной! Его, кстати сказать, подобрал не я, а лейтенант Шостаковский! На него и кричите!
– Как Шостаковский? – удивился командир роты. – А мне сказали, что это ты его подыскал!
– Кто вам сказал?
– Ну, как тебе сказать, – замялся Фельдман, – тут…впрочем…надёжные люди.
– Надёжные люди врать не будут! – буркнул я. – А если не верите мне, спросите сами у Шостаковского. Он вам всё подробно осветит!
– Так что, он разве не дёрганый? – засомневался прапорщик.
– Ну, есть малость, – пробормотал я, – но этот небольшой недостаток покрывается его исполнительностью и добросовестностью. Парень он скромный. А это – редкое качество!
– Знаешь что, – промолвил спокойным голосом Фельдман. – Зайду-ка я к вам в штаб, когда этот Опискин придёт, да сам посмотрю на него. Если он действительно толковый парень, тогда мы возьмём его в роту. Ну, а если то, что мне говорили, подтвердится, тогда я ни за что не позволю превращать меня в посмешище! Понимаешь?
– Понимаю, товарищ прапорщик.
– В общем, жди меня где-то…часам к трём. Там разберёмся.
На другой день, как только Опискин пришёл в кабинет продснабжения, я стал настраивать его на встречу с Фельдманом. – Сейчас придёт наш командир роты, – сказал я, – но ты не обращай на него внимание. Встань в знак приветствия, а потом сядешь и будешь писать накладные. Я тебе сейчас дам задание. А ты, Костя, – обратился я к Горбачёву, – пересядешь на другой стул, вот сюда, к стене. Пусть Алексей побудет пока на месте Шостаковского, а Фельдман сядет на стул для посетителей.
– А зачем придёт ваш командир роты? – спросил с дрожью в голосе Опискин. – Уж не меня ли он хочет увидеть?
– Нет. Не волнуйся, – соврал я. – Он часто приходит сюда после трёх. Сегодня его вызвал подполковник Прудников. Ну, и после беседы с начальником, прапорщик, возможно, зайдёт к нам.
– А возможно и не зайдёт? – спросил с надеждой в голосе курсант.
– Зайдёт или не зайдёт, какое нам до этого дело? – успокоил я его. – Не обращай на него внимание. Делай всё, как обычно делаешь. Тебя это не касается!
– Старайся не волноваться, – добавил Горбачёв. – Нечего Фельдману видеть наш страх! Пусть думает, что мы не боимся его! Так легче служить! Понимаешь?
– Понимаю, – тихо ответил Опискин и опустил глаза. – Буду стараться держать себя в руках.
В это время открылась дверь, и вошёл Фельдман. – Ну, здравствуйте, молодые люди! – сказал он и приблизился к столу, глядя с любопытством на вскочившего Опискина.
– Здравия желаю, товарищ прапорщик! – робко пробормотал курсант.
– Садись, молодой человек, не стесняйся, – улыбнулся Фельдман и плюхнулся на стул для посетителей. – Ну, как у вас дела, товарищ Сычев?
– Да всё в порядке, товарищ прапорщик, – ответил я. – Вот стажирую потихоньку новых специалистов. Думаю, что через пару месяцев они будут хорошо подготовлены!
– Что ж, похвально, – кивнул головой командир роты. – Вот и парень, смотрю я,  у вас неплохой подобрался. Как ваша фамилия? – обратился он к курсанту.
– Опискин, товарищ прапорщик! – быстро ответил тот.
Фельдман завёл непринуждённый разговор, пытаясь вовлечь в него курсанта. Я же, понимая замысел прапорщика, взял учётную книгу и, подозвав к себе Горбачёва, стал шёпотом обсуждать с ним порядок списания продовольствия по последним накладным…
Вдруг послышался какой-то писк.
Мы с Горбачёвым оторвались от книги и посмотрели на Опискина. Несчастный курсант так сильно дёргался в судорогах, что чуть не упал со стула! – То-т-т-т-т-то-в-ва-р-рищ…п-п-п-рап-пор-щик-к! – пищал он. – Э-э-э-э-э! – Раздался треск. Опискин буквально вонзил перо своей ручки в бумажный лист и прорвал его насквозь! Лицо у него исказилось, челюсть поехала в сторону и вдруг разверзлась, обнажая зубы. – У-у-у-у! – завыл он, схватившись за голову и пытаясь удержать челюсть. Но руки не повиновались ему. Внезапно парень вскочил, опрокинув стул. – Я-я-я-я…э-э-э-э! – бормотал он, размахивая руками. Дёргания Опискина теперь чем-то напоминали известный грузинский танец – «лезгинку».
– Успокойся, Алексей, всё нормально! – закричал я и глянул на Фельдмана. Тот неподвижно сидел и с любопытством смотрел на Опискина. Казалось, что несчастный курсант загипнотизировал прапорщика.
– Костя, дай ему воды! – снова закричал я, повернувшись к Горбачёву. Но не успел тот добраться до графина, как Опискин сам успокоился, поднял свой стул и присел. – Из-з-вин-ни-те, т-т-т-товарищ п-п-рап-пор-щик-к к, – сказал он с робкой улыбкой. – Я т-тут нем-н-ного п-пер-ре-волнов-в-вался!
– Ну-ка выпей воды, – предложил Горбачёв, – и успокойся!
Опискин взял дрожавшими руками протянутый стакан и быстро опустошил его. – У меня иногда бывает такое, – сказал он, глядя на Фельдмана.
– Ну, а как тебя тогда призвали в армию? – горько усмехнулся прапорщик. – У тебя ведь явная неврастения?
– Я тоже так думаю, – пригорюнился курсант, – но что толку? У нас, в Кузнецке, на медицинской комиссии сказали, что я вполне здоров и годен к строевой!
– Ну, что ж, годен так годен, – пробурчал Фельдман и повернулся ко мне. – Пойдёмте, товарищ ефрейтор, проводите меня. Я пойду в роту!
Не успели мы выйти на крыльцо, как прапорщик с яростью набросился на меня. – Ах, ты, иоп твою мать! – кричал он. – Решил совсем из меня дурака сделать?! Какое посмешище! И ты ещё говорил, что он здоровый!
– Я не говорил, что он совсем здоров! – возразил я. – Я сказал, что у него «немного бывает»!
– Ах, ты, плять! – взвыл Фельдман. – Ещё будешь оправдываться?! Ну, и мудак! Ну, и бистюк! А-а-а-а! Какое издевательство!
Я стоял и терпеливо ждал, выслушивая дикие крики и ругательства, обрушившиеся на мою голову.
Наконец, Фельдман исчерпал свои богатейшие словесные ресурсы и замолчал, извлекая из кармана носовой платок. – Чтобы я его больше не видел в штабе! – пробормотал он, вытирая выступивший на лбу пот.
– Но, товарищ прапорщик, – с ехидством сказал я, – вопрос о переводе Опискина уже решён! Ведь сам подполковник Прудников одобрил его стажировку!
– А-а-а-а! – завопил Фельдман. – Иоп твою мать! Даже начальника тыла задействовали, гандоны!
И он опять разразился потоком самой изощрённой брани.
Внимательно выслушав командира роты и сделав вид, что ничего особенного не происходит, я улыбнулся и воскликнул: – Товарищ прапорщик, зачем вы себя распаляете? Если уж медицинские органы решили, что он здоров, так что мы тогда сможем сделать?
– А-а-а-а! Иоп вашу мать! Медицинские органы! – начал новый «виток» Фельдман. – Знаю я ваши медицинские органы! Небось, девка там у него дома, вот он и решил покрасоваться, показать себя этаким петухом! Хотя, впрочем, какой с него хахаль? Взлезет на девку да вдруг затрясётся как осиновый лист! Да и не попадет, куда надо! Или пойдёт его «прибор», как говорил Ленин, «другим путём»! О, горе!
Я с трудом сохранил самообладание и, чтобы не затрястись от неудержимого смеха, пробормотал: – Но ведь вопрос-то уже решён! Опискин будет продолжать службу в нашей роте, что бы ни случилось! Если, конечно, его не комиссуют по болезни…
– Ах, ты, мудак! Ты ещё издеваться?! – взвыл разгневанный прапорщик, но вдруг замолчал и задумался. – Так ты говоришь, что его могут комиссовать? – спросил он после недолгой паузы и, казалось, несколько успокоился.
– Да, товарищ прапорщик, стоит только направить его в госпиталь! Если он продемонстрирует там хотя бы часть того, что он только что вам сейчас показал, его, без всякого сомнения, отправят домой!
– Ты, пожалуй, прав! – улыбнулся командир роты. – Выходит, я зря на тебя ругался? Значит, ты не против, чтобы избавиться от Опискина?
– Совсем не против, – ответил я. – Только что толку от моего мнения? – Я схитрил! – Знаете, если наши начальники во что-нибудь упрутся – бесполезно пытаться их переубедить!
– Это уж точно! – кивнул головой прапорщик. – С ними бесполезно спорить! Но мы пойдём по-ленински, другой дорогой! – И Фельдман засеменил в сторону медицинского пункта.
На другой день Опискин не пришёл в штаб в установленное время. – Неужели Фельдман успел принять меры? – спросил я Горбачёва, которому ещё накануне вечером рассказал о разговоре с командиром роты.
– А ты позвони в учебную роту да узнай! – посоветовал тот.
Я потянулся к телефону. – Позови-ка дежурного! – сказал я взявшему трубку дневальному.
– Дежурный по второй учебной роте сержант Невзоров! – послышалось спустя минуту.
– Это Сычев из продслужбы, – промолвил я. – Скажите, а почему курсант Опискин не пришел на стажировку в штаб?
– А, Опискин! – ответил дежурный. – Да он сейчас в госпитале. На обследовании! Его ещё с утра отвезли туда по указанию начальника медпункта!
– Ясно, спасибо!
– Сработало, Костя! – воскликнул я и посмотрел на Горбачёва.
– Ну, теперь нужно подыскивать нового сменщика! – усмехнулся тот. – Я думаю, что служба товарища Опискина, по-видимому, закончилась!
И действительно, через две недели в кабинет продснабжения вошёл поправившийся и посвежевший Опискин. – Я пришёл проститься, товарищ ефрейтор! – сказал он мне, радостно улыбаясь.
– Ну, так ты доволен, что увольняешься в запас по болезни? – спросил его Горбачёв.
– Не то слово! – громко сказал Опискин. – Я просто счастлив! Большое вам спасибо!
– Ну, что ж, желаю тебе всяческих благ! – сказал я и крепко пожал руку своего несостоявшегося сменщика. – Будем надеяться, что все твои болезни пройдут на «гражданке»!
– До свидания, Алексей, – промолвил Горбачёв. – Смотри, впредь будь похитрей, не попадай больше в армию!
– Упаси, Господи! – вскричал Опискин и перекрестился.


31. ОБЩАЯ ПОПОЙКА

Наконец-то я освободился от почётной обязанности заведующего библиотекой – на работу вышла Надежда Семёновна Брызгалова. Впрочем, в последние дни я не появлялся в библиотеке. Сразу же после отъезда генерала-инспектора, из-за которого мне на плечи возложили дополнительную обузу, я опечатал дверь библиотеки и бывал там, в лучшем случае, один-два раза в неделю.
Прибыв в часть, Брызгалова сразу же позвонила в кабинет продснабжения.
– Ох, как хорошо, что вы выздоровели, Надежда Семёновна! – обрадовался я. – Я немедленно иду возвращать вам ключи!
Когда я поднялся на второй этаж клуба, Брызгалова стояла возле двери библиотеки и ждала меня. – Давайте ключи, товарищ Сычев! – сказала она, поздоровавшись.
– Вот, пожалуйста, – я протянул ей связку. – Ну, я пошёл?
– Погоди, – остановила меня библиотекарь. – Надо же ещё осмотреть помещение. Может быть здесь что-нибудь испортили?
– Ну, что ж, пожалуйста, – согласился я.
Когда мы вошли, Брызгалова первым делом заглянула в комнатку, где хранилась художественная литература. – Здесь что-то не в порядке! – сказала она. – Нужно тщательно проверять, не разворованы ли книги за моё отсутствие!
– Что? – удивился я. – Разворованы?! Да кому они надо?
– Но я же не вижу… Вот, посмотри, нет нескольких томов Диккенса, пропал и «Собор Парижской богоматери» Гюго! И это только при первом осмотре!
– Так что, вы хотите сказать, что это я вынес ваши книги?! – возмутился я. – Вот так да! Вместо благодарности ещё и обвинения!
– Успокойтесь, товарищ Сычев, – сказала с улыбкой Брызгалова. – Никаких претензий я к вам не имею! Просто я вижу, что не хватает нескольких книг, вот и говорю. Давайте вместе с вами проведём инвентаризацию, составим акт и спишем недостающие книги с помощью комиссии Политотдела! Ничего страшного нет, исчезли не актуальные произведения. Вот если бы пропали книги Ленина или Маркса…
– Не согласен! – воскликнул я. – Если хотите знать, за весь период вашей болезни библиотека почти не открывалась! Только два раза, вечерами, здесь сидели в читальне солдаты, когда готовились к встрече генерала, да я пару раз в неделю открывал дверь, чтобы дневальные вытерли пыль да полили цветы на подоконнике. Если уж и стащили у вас книги, то это, наверняка, произошло не во время моего здесь пребывания!
– Да что вы возмущаетесь? – рассмеялась библиотекарь. – Я повторяю, что вы тут не причём! Просто мне нужно составить акт и списать недостающие книги. Моё длительное отсутствие – это хороший повод для списания! Я знаю, что многие книги пропали довольно давно и никаких претензий к вам не имею. Я только прошу вас помочь мне пересчитать все книги. Я одна не справлюсь!
– О, это не такое простое дело! – покачал я головой. – Я, пожалуй, тут ничем помочь не могу. Хотя, впрочем, если я поговорю с моим помощником и пришлю его к вам? Как насчёт этого?
– Ну, что ж, это хорошее предложение, – согласилась не без некоторого разочарования Брызгалова. – Пусть будет ваш помощник! А кто он?
– Очень способный парень! – улыбнулся я. – Он сейчас готовится к тому, чтобы занять моё место. Специалист с высшим образованием!
– С высшим образованием? – обрадовалась библиотекарь. – Ну, это совсем хорошо! Зовите его скорей сюда!
– Сейчас пришлю, – сказал я и направился к двери.
– Подождите, товарищ Сычев! – остановила меня Надежда Семёновна. – А как зовут этого солдата?
– Костя Горбачёв! – последовал ответ.
Вернувшись в штаб, я застал в кабинете продснабжения Шостаковского и Горбачёва. – Товарищ лейтенант! – сказал я. – Нужно направить в библиотеку Горбачёва! Брызгалова очень просит вас об этом!
Шостаковский усмехнулся: – Ишь, какая эта Брызгалова любвеобильная! Не успел молодой человек появиться у нас в штабе, как она сразу же приметила его!
– Да причём тут это? – возразил я. – Она стала там придираться, что нет то одной книги, то другой… Словом, заявила, что нужно провести инвентаризацию и выявить недостающие книги. Короче, библиотекарша решила воспользоваться своим длительным отсутствием и списать всё, что ей нужно!
– Ну, и хитра, матушка! – покачал головой начпрод. – Уж не пытается ли она свалить на тебя свои грехи?
– Да, вроде бы, нет, – я пожал плечами. – Да и как она может свалить на меня какие-то «грехи», если библиотека, фактически, не работала? Она просто хотела, чтобы я помог ей составить акт. Понимаете? И это, в такое трудное время!
– Что она, с ума сошла?! – возмутился Шостаковский. – Да я и Горбачёва туда не пущу! Пусть сама считает!
– Ну, а твоё мнение каково? – я обернулся к Горбачёву. – Ты бы не против оказать посильную помощь Брызгаловой?
– А что она собой представляет? – поинтересовался тот. – Я имею в виду, как она лицом, ну, там…также жопа, груди! Стоящая ли баба?
Шостаковский засмеялся. – В этом смысле подойдёт! – сказал он. – Всё при ней! Правда, несколько полновата, но зато без предрассудков!
– Тогда я согласен! – улыбнулся Горбачёв.
– Пускай идёт, товарищ лейтенант, – промолвил я. – Работу он знает уже неплохо, а за два-три дня вряд ли что изменится. В конце концов, Брызгалова пойдёт жаловаться в Политотдел. Поднимется скандал. А там могут и меня заставить оказывать ей помощь. Вот и выбирайте!
– Ладно, я не против, – кивнул головой Шостаковский. – Можете идти, товарищ Горбачёв. Только не особенно переутомляйтесь с этой инвентаризацией! – И он захохотал.
– Ну, а что мы будем делать со сменщиком? – спросил меня начпрод, когда мы остались одни. – От Опискина, слава Богу, избавились. Но ведь нужно искать другого?
– У вас есть кто-нибудь на примете?   
– В том-то и дело, что нет! Я уже боюсь обращаться в учебный батальон. Надо же! Так объегорили нас с Опискиным!
– А вы бы лучше связались с Мочилиным, – посоветовал я. – Ведь он-то хорошо знает своих людей!
– Мочилин насоветует! – пробормотал Шостаковский. – Он же – работник Политотдела! А это значит, всучит нам какого-нибудь стукача, начнутся кляузы да дрязги! На кой чёрт мне это нужно?
– Так что же вы предлагаете?
– А может ты сам сходишь в учебный батальон и с кем-нибудь из знакомых переговоришь?
– А если с батальонным писарем Жаренковым?
– Да хотя бы с ним! Только не давай обещаний, что мы обязательно возьмём любого, кого он не предложит! Нужно хотя бы испытать человека, а потом уже решать вопрос о переводе!
– Хорошо я схожу.
Перед обедом в штаб вернулся Горбачёв. – Ну, как, Костя, помог Брызгаловой? – спросил я.
– Да, уж помог, – усмехнулся Горбачёв. – Я сразу же хотел приступить к просмотру книг, но библиотекарша, видимо, не спешила. Завела со мной разговор о жизни. Спрашивала, откуда я, где и как учился. Словом, она больше интересовалась моими биографическими данными, чем делами…
– Вот бесстыдница! – рассердился я. – Она, видимо, думает, что мы тут не работаем, а дурака валяем! Выходит, вы так ничего и не сделали?
– Ну, как ничего? – рассмеялся Горбачёв. – Мы с ней много кой-чего сделали!
– А именно?
– Ну, видишь, мы с ней преспокойно разговаривали и уже собирались взяться за просмотр книг, как вдруг дверь открылась, и вошёл какой-то капитан…
– Наверное, заведующий клубом капитан Юрченко?
– Нет, Юрченко я уже видел, знаю. А это был незнакомый капитан. Такой, ну, как тебе сказать? С красной рожей!
– А! Мочилин!
– Может и он. Но я сразу понял, что это хороший знакомый библиотекарши. При виде его она аж засветилась от радости! Ну, и этот капитан позвал её «на минутку» к выходу… Брызгалова засуетилась. – Ты посиди тут, Костя, минут пятнадцать, – сказала она. – А я схожу с товарищем капитаном по экстренному делу!
– Знаю, по какому «экстренному делу» они встречаются с Мочилиным! – рассмеялся я.
– Ну, теперь и я знаю! – воскликнул Горбачёв. – Потому что Брызгалова вернулась через двадцать минут вся растрёпанная, какая-то взволнованная и покрасневшая…
– Ясно, что Мочилин там, в кладовке, «вмочил» ей! – кивнул я головой. – Соскучился, видимо, по своей любовнице, ну, и успокоил её сердце…
– Какое там успокоил! – возразил Горбачёв. – Брызгалова посидела-посидела несколько минут, а потом, не говоря ни слова, подошла к двери и защёлкнула её на замок! Я удивился, говорю, Надежда Семёновна, а вдруг нагрянет кто-нибудь из Политотдела и застанет тут нас? Вот вам будет неприятность! Ну, а она засмеялась и сказала, что никому не откроет дверь!
– Так что, выходит, Мочилин оказался для неё недостаточен?
– Выходит так…
– Понятно, чем вы занимались до обеда! Ну, и закончили «инвентаризацию»?
– В общем-то, нет. Она сказала, чтобы я пришёл после обеда.
– И хватит у тебя на неё сил? Может сделаешь перерыв?
– Хватит! Сказать по правде, я это дело очень люблю! Но, может быть, ты сам хочешь принять участие в подсчёте книг? Тогда иди после обеда в библиотеку, а я тут останусь!
– Нет, Костя, – покачал я головой, – лучше продолжай в том же духе сам. Мне сегодня ещё предстоит сходить в учебный батальон. Шостаковский распорядился подыскать другого сменщика. Да и Брызгалова не в моём вкусе. Я, знаешь, не люблю таких толстых!
– Зря ты так про толстушек! Они очень приятны. Что у тощей взять? А тут такая жопа, такие груди!
…После обеда Горбачёв ушёл к Брызгаловой продолжать «инвентаризацию», а я отправился в учебный батальон.
Когда я вошёл в приёмную командира батальона, Жаренков сидел за своим секретарским столом и читал газету.
– Здорово, Валер! – крикнул я ему.
– А! Привет! – улыбнулся батальонный писарь. – С чем пожаловал? Опять что-то подписывать у комбата?
– А что, Тащилин уже вышел из больницы? – удивился я. – У него же такое тяжёлое заболевание?
– Песенка Тащилина спета! – пробормотал Жаренков. – Теперь у нас новый комбат – товарищ Слышкин!
– А разве Тащилин не выздоравливает? – воскликнул я. – Говорили, что сейчас у него неплохое самочувствие?
– Ну, допустим, он выкарабкается. Но что из этого? Какой из него комбат после инфаркта?
– Выходит, он подаёт в отставку?
– Официально об этом ещё не сообщалось, но я знаю, что комбатом теперь будет мой шеф!
– Ну, что ж, поздравляю! – сказал я и перешёл к делу. – Я тут, Валера, прибыл к тебе вот по какому вопросу. Хочу, чтобы ты посоветовал мне, кого можно взять из вашего батальона для стажировки на место делопроизводителя продслужбы?
– Готовишь себе смену? – кивнул головой Жаренков. – Это, конечно, дело нужное. В этом я тебе могу помочь. Слава Богу, времени достаточно, ещё не поздно. Я подумаю о твоей просьбе.
– Ну, так когда ты сможешь подыскать мне кандидата? Ведь желательно бы его хорошенько проверить, чтобы не оказался дурачком. Не каждый может работать с документами!
– За это не беспокойся. Я что-нибудь придумаю. На той недельке тебе позвоню.
– Ну, спасибо!
– А как идёт служба? – поинтересовался писарь. – Не тоскуешь по дому?
Мы разговорились. Вспомнили учебный батальон, первые дни своей службы на бумажной работе, посокрушались о скучной солдатской жизни…
Когда я вернулся в свой кабинет, уже было почти четыре часа. – Что ж, придётся навёрстывать упущенное время, – решил я и взялся за накладные.
В это время в дверь постучали, и вошёл Коваль. – Ты один? – обрадовался он. – Вот хорошо! А я думал, что опять придётся сталкиваться с этим мудозвоном! Слава Богу, что его нет!
– Садись, Любомир, – я показал рукой на стул. – Что случилось? Обычно, ты приходишь, когда что-нибудь произойдёт!
– Да ничего особенного, – ответил Коваль. – Только у нас в роте сегодня «папа» устраивает ремонт, и нам придётся дня три-четыре ночевать в клубе!
– Вот так да! – удивился я. – И чего это он так поспешно? Неужели нельзя было сделать всё постепенно?
– Видишь ли, сейчас мы как раз достали свежих белил. Сегодня ночью Кулешов с ребятами притащили несколько мешков. К тому же в роте есть десятка два банок белой и красной масляной краски. Да и тепло пока. Когда же ещё ремонтировать?
– Значит, мы уже сегодня не будет ночевать в казарме?
– Не будем. Вот сейчас, в это самое время, ребята перетаскивают в клуб матрацы. На них и будем спать!
– Так в «выходные» же показывают кино «молодым»?
– Никакого кино не будет. Коли решили ремонтировать роту, значит, зрительный зал на три-четыре дня будет наш!
– А как быть с тумбочками? В них ведь наше имущество? Наверное, мне надо сходить в роту и принять участие в переносе вещей?
– Да, без тебя справятся! – махнул рукой Коваль. – Нам нужно только перенести в клуб своё постельное бельё и подушки. Пошли!
– Погоди. Я позвоню в библиотеку, – сказал я. – Там у меня Горбачёв наводит порядок. Надо и его вызвать в роту, чтобы забрал свою постель! – И я потянулся к телефону. Однако из трубки доносились только долгие гудки. – Может он куда-нибудь вышел? – заколебался я и снова набрал номер библиотеки. Опять длинные гудки!
– Да ну его в бисду! – сказал Коваль. – Пошли, распорядимся, чтобы «молодые» снесли его постель в клуб.
Появившись в ротной казарме, мы обнаружили, что она буквально на глазах превратилась в гигантский муравейник. В основном, суетились «молодые» воины и «черпаки». «Старики» стояли в стороне и неодобрительно смотрели на эту чехарду.
Я подошёл к Суздалу: – Ну, что, Лёня, и надолго затеяли всю эту мудистику?
– Да дня на четыре, – пробормотал тот. – «Папе» же что в голову стукнет – так вынь да положь! Видишь, как мечутся? Перенести кровати – это ещё что! А вот как начнут штукатурить и белить! Ну, скажем, с кубриком проще. Вынесли кровати и тумбочки и, давай, ремонтируй! А как быть с оружейной да с моей каптёркой? Замучаешься!
– Да, а как же быть с дневальными? – удивился я. – Как они будут нести службу?
– Им ещё хуже! – буркнул Суздал. – Ну-ка, придётся вымывать полы после побелки! Да это ещё похлеще, чем с мылом и содой! Знаешь, как побелка держится? Видимо, будем привлекать на мытьё полов всех «молодых». Придётся временно отказаться от всех прочих работ!
– Эй, Костя! – закричал из спального помещения Коваль. – Давай, очищай свою тумбочку да свёртывай постель!
Я направился к своей кровати. Вытащив из тумбочки зубную пасту, щётку и мыло, я засунул их в карман, а затем быстро свернул свою постель в небольшой тюк.
– Взваливай на плечо! – крикнул Коваль. – Пошли в клуб!
Мы спустились по лестнице вниз.
В клубе тоже суетились солдаты. – Сюда! – кричал Карчемарскас, показывая рукой на заднюю часть здания. – Входите со стороны пожарной двери!
Мы с Ковалем прошли в ту дверь и оказались в зрительном зале, где демонстрировались кинофильмы.
– Клади постель на сцену, – сказал Коваль. – Мы со «стариками» будем спать там. А остальные лягут в зале. Там сдвинут зрительские ряды.
– А как же быть с Горбачёвым? – спросил я. – Ведь он ничего про ремонт не знает, и может возникнуть недоразумение!
– А пусть как хочет, так и разбирается! – ответил со злостью Коваль. – Ещё не хватало ухаживать за салабоном!
– Нет. Я пойду и заберу его постель! – возразил я. – Так не годится! Вместе работаем и вдруг – подводить!
– Но он же – «молодой»?! – возмутился Коваль. – Что ты, нанимался его обслуживать?
– Мало ли что! – промолвил я. – Всё-таки, он мой коллега! Ну, я пошёл!
– Как знаешь! – пробурчал Коваль, но тут же хлопнул себя по лбу. – Тьфу, ты, Господи, я и забыл! – улыбнулся он. – Меня же просил Кулешов, чтобы я позвал тебя сегодня на празднование его дня рождения!
– Что за чудеса? – удивился я. – Как известно, «старики» не очень-то меня любят! Что-то тут не то!
– Надо пойти, Костя! – сказал с серьёзностью в голосе Коваль. – Возможно, и возникнет какое-то примирение!
– А где будет попойка?
– Да на стадионе. Мы там посидим «на природе», поговорим, ну, и выпьем по стаканчику!
– Ладно, а по сколько сдавать?
– Да по «пятёрке» с носа!
– Ну, на, возьми, коли уже решили отмечать.
– Ну, вот и молодец! – обрадовался Коваль и взял деньги. – Тогда я сразу же после ужина зайду за тобой!
Я отправился в казарму и перенёс вещи Горбачёва в клуб. Его постель я положил рядом со своей на матрац, извлечённый из большой общей кучи.
Вернувшись в штаб, я тут же занялся накладными и как раз к приходу Шостаковского справился с работой.
– Что там ваши солдаты мечутся перед клубом? – поинтересовался начпрод. – Опять затеяли какие-нибудь манёвры?
– Да ремонт в роте, – ответил я. – Теперь дня три-четыре придётся ночевать в клубе!
– Всё у нас, как снег на голову! – пробормотал Шостаковский. – Ничего не умеем делать постепенно! Всё спешим как на пожар!
В это время вошёл Горбачёв.
– Послушай, Костя, – спросил я, – а где ты был? Я звонил тебе после четырёх, но никто в библиотеке к телефону не подходил!
– А мы с Надеждой Семёновной были в это время в кладовке, – ухмыльнулся Горбачёв, – и не могли слышать звонки. К тому же, у нас было немало работы!
– Смотри, наработаешься! – рассмеялся Шостаковский. – Узнает прапорщик Брызгалов, тогда тебе несдобровать!
– Или капитан Мочилин, – добавил я, и все мы дружно рассмеялись.
– Может я пойду в роту и перенесу свою постель? – спросил после паузы Горбачёв. – Я встретил тут фотографа Середова, и он сказал, что у нас ремонт.
– Я уже перенёс твою постель, можешь не волноваться! – ответил я. – Она сейчас там лежит, в клубе, на сцене, рядом с моей!
– Ну, спасибо! – улыбнулся Горбачёв.
Сразу же после ужина я отправился вместе с Ковалем за стадион. Здесь, неподалёку от продовольственного склада, в небольшом сосновом лесочке мы уселись, ожидая «стариков».
– Что-то никого нет, – пробормотал я после получасового ожидания. – И зачем тогда было вести все эти разговоры?
– Да сейчас придут, не волнуйся! – возразил Коваль. – Нужно же принести выпивку и закуску и при этом не попасть на глаза начальству! Вон, смотри, двое уже идут!
Действительно, на поляне появились Суздал и Моисеенков, тащившие огромные сумки.
– Вы уже тут? – воскликнул Суздал. – А я смотрю: вроде никого нет!
– Глянь-ка, даже Костя заявился! – удивился Моисеенков. – Какой сюрприз! Ну-ка, до нас снизошёл!
Я почувствовал, как в груди вскипает гнев.
– Брось ты ссориться! – махнул рукой Коваль. – Сколько можно? В конце концов, мы же «старики»?
– Ладно, я ничего…, – пробормотал Моисеенков. – Просто так сказал… А вон остальные! – Он показал рукой в сторону кустарника. Оттуда вышли Кулешов, Антонов и Гусаков.
– Ну, что, ребята, все собрались? – спросил Кулешов. – Что-то я не вижу Балобина?
– Он позже подойдёт! – сказал Суздал. – Там нужно закончить какую-то срочную работу. Поэтому, давайте, приступим!
Воины уселись в кружок, а в середину положили выпивку и закуску.
– Ого! – удивился я. – У вас тут спиртного на всю роту хватит! Тут только вина одного… Раз, два... Восемь бутылок!
– И все – по ноль-восемь! – с гордостью сказал Кулешов. – Портвейн, а не какое-нибудь говно!
– А если кто захочет чего-нибудь покрепче, – промолвил улыбавшийся Суздал, – пожалуйста, есть самогоночка! Я тут достал парочку бутылок у баб в деревне!
– Это прекрасно! – потёр руки Коваль. – Самогон – мой самый любимый напиток!
– Давайте, ребята! Вот отварное мясо, огурцы! – махнул рукой Кулешов. – Не скромничайте: день рождения бывает только раз в году!
– Возьмите ещё три банки консервов, – сказал я. – Я тут раздобыл их по случаю. Вскрывайте и будем есть!
– А что за консервы? – спросил Гусаков.
– Да рыбные. «Ставрида в томатном соусе»! – ответил Коваль. – Дайте-ка нож!
– Ну, за твоё здоровье! – поднял стакан Суздал, обращаясь к Кулешову. – Всяческих тебе, Коля, благ! Желаю тебе крепкого здоровья и успешного увольнения в запас. Да чтобы никогда не пришлось опять надевать солдатскую форму!
– Твоё здоровье! – дружно сказали остальные. Зазвенели стаканы. Я проглотил вслед за всеми терпкую, сладковатую жидкость и почувствовал тошноту. – Фу, гадость! – подумалось мне. – И где они достают такую дрянь?
– Закуси! – сказал Коваль. – Вино креплёное и без закуски будет плохо идти!
Я ткнул вилкой в консервы, откусил корочку хлеба.
– Давайте-ка повторим! – буркнул Гусаков. – Разливайте!
– Выпьем за «стариков»! – произнёс Антонов. – Чтобы не было между нами разногласий! Чтобы жили дружно!
– Да что говорить о дружбе? – отрезал Моисеенков. – Ведь прибалты не пришли выпивать! Видать, брезгуют!
– Не обращай на них внимания, Володя! – сказал Коваль. – Они – люди необычные! У них свои понятия о дружбе! Так что, давай спокойно пить за нас! Если мы будем жить без ссор, и прибалты никуда не денутся!
– А вот и я! – прокричал неожиданно появившийся Балобин. – Ну-ка, наливайте, небось, забыли обо мне!?
– Вот твой стакан, Миша! – весело сказал Кулешов. – Я тут винца тебе налил! А может ты хочешь самогонки?
– Коли налил винца, значит, выпьем винца! – ответил Балобин. – Самогонка от нас никуда не денется! Ну, за здоровье именинника! – И он чокнулся с Кулешовым.
…Я не помнил как закончилось празднование, какие дальше произносились речи… Очнулся я в каком-то мрачном помещении среди тюков и тряпок. – Где я? – промелькнула мысль. – Куда я попал?
– Костя, тебе плохо? – прошептал вдруг кто-то рядом.
– Не то слово, – пробормотал я. – Хреново!
– Ну так, давай, выблюй всё это дерьмо! – сказал тот же голос.
– А, это ты, Костя! – догадался я. – Значит, мы – в клубе! А я ничего не помню, что было и как! Ох, Господи, меня тянет рвать! – вскрикнул вдруг я, почувствовав, как к горлу поднимается отвратительная тяжесть.
– Давай сюда! Вот ведро! – сказал Горбачёв.
Я приподнялся, склонился над ведром и едва успел открыть рот, как из него с шумом вырвалась струя зловонной жижи.
– Ну, вот, ещё немного, и всё будет в порядке! – прошептал Горбачёв. – Возьми, Костя, засунь два пальца в горло: надо полностью очистить желудок!
– Да, ты прав, – согласился я. – Иначе будет только хуже! – И я последовал совету тёзки, в результате чего в ведро хлынул новый поток рвоты.
– А теперь прополощи рот и попей воды, – предложил Горбачёв. – Тогда станет ясно, осталась ли в тебе эта гадость…
Я отхлебнул из кружки и почувствовал, как постепенно проходит тошнота. – Ну, спасибо тебе, Костя, – сказал я. – В самом деле полегчало!
– Вот и хорошо, – прошептал Горбачёв. – Ты отдыхай. А я пойду на улицу да вылью «парашу».
Я вытянулся и поправил под головой подушку. Только теперь я ощутил сильную головную боль. Казалось, что кто-то проломил мне череп! В висках стучало!
– Вот так отпраздновал день рождения! – мысленно злился я. – Ну, и мудак же я! Неужели нельзя было соблюсти меру?
Вскоре вернулся Горбачёв и улёгся рядом.
– Костя, – тихонько сказал я, – ты не знаешь, я ничего такого не натворил?
– Нет, не беспокойся, – прошептал Горбачёв. – Просто ты вчера так набрался, что пришёл сюда мертвецки пьяным! Как ты ещё дошёл?
– А начальники меня не видели?
– Нет. В клубе из начальства никто не появлялся. А остальные «старики» пришли в таком подпитии, что им было не до тебя!
– Так я сам дошёл?
– Конечно, сам. Ты пришёл ещё до поверки, а Коваль и несколько остальных «стариков» заявились далеко за полночь. Я тут всё никак не мог заснуть на новом месте и видел их прибытие.
– А где проходила поверка?
– Да прямо здесь! Дежурный по роте кричал фамилии, а мы со своих постелей отзывались. Когда назвали тебя, я крикнул: – Болен! Отдыхает! – Ну, а Колбунов захохотал: – Знаем, мол, как он отдыхает!
– А остальные «старики»? Неужели никому из них не было плохо?
– Как же! Да вот незадолго до твоего пробуждения несколько человек выбегали на улицу «метать харч»!
– А как ты догадался?
– Я слышал, как они вставали. И вот сейчас ходил опорожнять ведро, а там, за кустами, всё заблёвано!
– Ну, значит, жди скандала!
– Навряд ли кто будет скандалить. Не станут же «старики» сами себя закладывать? Как я понял, вы все вместе выпивали. А «молодые» побоятся. Но ты отдыхай. Постарайся ещё хоть немного поспать. Тогда не будет так болеть голова!
Я закрыл глаза и повернулся на бок. Но головная боль была настолько сильной, что ни о каком сне не могла идти речь! Оставалось только ворочаться да кряхтеть.
Рядом захрапел Горбачёв.
– Так бы и я спал себе безмятежно, если бы не эта чёртова попойка, – думал я. – Вот ведь дурак! И всё из-за Коваля!
– Рота, подъём! – раздался вдруг громкий крик дневального.
– Что шумишь, гандон?! – заорал кто-то из «стариков». – Или не видишь, что ещё темно?!
– Так мы же в клубе! – крикнул дневальный. – Тут же окна шторами завешаны, вот и темно!
– Ладно, знаю, что в клубе! – ответил ему резким голосом Кулешов. – Крикнул раз и хватит! Нам ещё рановато вставать, а «молодые» не нуждаются в повторении!
В самом деле, «молодые» воины уже давно повскакивали со своих постелей и выбежали на улицу. Лежали лишь одни участники вчерашней попойки.
Я приподнялся на руках и осмотрелся. – Милые мои! – подумалось мне. – Да это же самый настоящий цыганский табор. Не хватает только повозок да лошадей!
Вокруг лежали, как попало, матрацы и спортивные маты. На них валялось бесформенными грудами постельное бельё. Осторожно переступая через эти серо-белые тряпки, я устремился к умывальнику, расположенному в глубине сцены, за экраном. Умывшись и выпив воды, я почувствовал некоторое улучшение самочувствия и вернулся к своей постели. – Может ещё полежать? – подумал я. Однако какое-то смутное чувство тревоги заставило меня отказаться от этого. – Оденусь-ка я лучше да пойду – посижу на свежем воздухе! – решил я. Предчувствия не обманули меня.
Не успел я одеться и заправить постель, как вдруг послышались чьи-то тяжёлые шаги, и открылась, заскрипев, аварийная дверь.
– А! Фельдман! – догадался я и стремительно бросился к экрану. Там, спрятавшись за поломанными столами и стульями, я стал внимательно следить за происходившим.
Командир роты быстро подошёл к электровключателям, и в зале вспыхнул яркий свет. – Ах, вы, иоп вашу мать! – заорал он. – Всё ещё спите? Для вас что, гандоны, уставы – не закон жизни?! Ах, негодяи!
«Старики» зашевелились на своих постелях. Медленно поднялись Суздал и Моисеенков.
– Да что вы, товарищ прапорщик! – громко сказал Суздал. – Мы тут в темноте и не сориентировались, что прозвучала команда!
– Не сориентировались! Ишь, хитрецы! – завопил Фельдман. – Встать! Немедленно! Я кому говорю?!
Вяло, как-будто под гипнозом, поднимались остальные «старики». Вот очнулся Коваль и стал с недоумением озираться по сторонам. Неожиданно подскочил Гусаков, быстро натягивая на себя гимнастёрку.
– А где Сычев? – вдруг крикнул Фельдман. – Куда он подевался? Неужели не ночевал?
– Всё ясно, – подумал я, – значит, прапорщик обо всём знает!
Я тихонько, незаметно пробрался в коридор, а оттуда выскочил на улицу. Как раз в это время возвращались с зарядки «молодые» воины. Они шли строем, а впереди маячил Колбунов.
– Спрячусь-ка я в кусты, пока меня никто не видит, а потом пристроюсь к «молодым»! – подумал я и юркнул под дерево.
Солдаты быстро подошли к аварийной двери и стали забегать в зрительный зал. Я настолько ловко присоединился к отстававшим, что они даже не заметили, как я выскочил из-за своего укрытия. Появившись среди застилавших постели товарищей, я, несмотря на слабость и сильную головную боль, стал энергичными движениями манипулировать своими одеялом и подушкой.
Увидев меня, Фельдман замахал руками: – Вот так чудеса! Никак наш Сычев побывал на зарядке?
– Как видите, товарищ прапорщик! – весело ответил я. – А почему бы мне и не сходить на зарядку?


32. ЯРОСТЬ ФЕЛЬДМАНА

Весь субботний день я промучился и только к вечеру почувствовал некоторое облегчение.
После ужина ко мне в кабинет пришёл Коваль. Горбачёв в это время пребывал в библиотеке: «помогал» Брызгаловой.
– Так ты опять один? – обрадовался гость. – Наконец-то можно посидеть и поговорить, как в старые добрые времена. Как ты себя чувствуешь, Костя?
– Сейчас ещё ничего, – ответил я, – а вот с утра было просто хреново: чуть не отдал Богу душу!
– Ну, это понятно! – усмехнулся Коваль. – Выпили мы вчера немало! Однако ты удивил. И винцо попивал на равных с этими здоровенными лбами, и от самогонки не отказывался!
– Как, неужели я пил самогонку?!
– Да! И ещё как! А потом пошёл в кусты, ну, видно, помочиться, и куда-то исчез. Мы сначала не заметили, что тебя долго нет, а уже потом, когда хватились, настолько сильно набрались, что сами едва дошли до клуба. Помню, ребята хотели затянуть песню, но Кулешов, сохраняя здравый ум, потребовал немедленно прекратить, и все его послушались. А как пришли в клуб, так сразу же намертво завалились спать. Вот уж не знаю, как только постели не перепутали?
– Значит, я сам добрался до клуба? – сделал я удивлённое лицо. – А я боялся, что меня туда притащили! Вот был бы позор!
– Выходит, сам. Слава Богу, что не встретил по дороге начальства! Пропали бы тогда!
– Мне бы особенно досталось! – пробормотал я. – Сколько было бы разговоров! Только что везде отмечали, какой я дисциплинированный, исполнительный воин, а тут – участник такой попойки! Впрочем, Фельдман хорошо осведомлён о случившемся!
– С чего ты взял?!
– Да он сразу же, как только объявился поутру в клубе, заорал, где, дескать, Сычев, разве он не ночевал? Словом, «папа» был «в курсе» и особое внимание обращал именно на меня!
– Я думаю, что ты преувеличиваешь! Фельдман, возможно, и услышал от кого-нибудь о коллективной попойке, но он вряд ли стал бы «выносить сор из избы». Ведь одно дело, если кто-нибудь напьётся в одиночку, а другое – когда пьянку организуют несколько человек! Вот это уже «чепе»! За него, в первую очередь, пострадает наш «папа»!
– А если он хочет устроить скандал и выставить на обозрение только одного меня? В этом случае никакой коллективной попойки не будет!
– Да, но не исключено, что ты расскажешь начальству, что пил не один? Вот и разгорится скандал!
– О чём ты говоришь? – возмутился я. – Неужели ты думаешь, что я выдам товарищей? Ничего я никому не расскажу! Ещё не хватало доносить! Может ты думаешь, что я и тебя способен заложить?!
– Да ничего такого я не думаю! Но полагаю, что если начнётся расследование, придётся говорить всю правду!
– Ну, и пусть они говорят! А я скажу, что ничего не знаю и вообще ни в каких пьянках не участвовал! Пусть предъявят акт медицинской экспертизы!
– Но ведь алкоголь держится в крови до десяти суток! Возьмут да проведут экспертизу!
Я задумался, но ненадолго. – Понимаешь, Любомир, – сказал я, – как говорится, «поезд уже ушёл»! Если бы Фельдман сразу же с утра повёл меня в медпункт на экспертизу, тогда ещё можно было бы поднять шум, но теперь это совершенно бесполезно. Суббота уже проходит, врачей мы не увидим в части теперь до понедельника, а молодому санинструктору вряд ли дозволено проводить самостоятельную экспертизу.
– Ну, а если он всё же решится обвинить тебя и провести анализы?
– В таком случае, я скажу, что в пятницу съел несколько шоколадных конфет с коньяком или ликёром. Ты же знаешь, их недавно свободно продавали в коробках в нашем магазине! А кому запрещено есть конфеты?
– Ну, ты просто гениален! – вскричал Коваль. – Вот это выход! Они, в самом деле, теперь ничего не смогут сделать!
– Я же тебе сказал, Любомир, что он упустил время. А «после драки кулаками не машут»!
В самом деле ни в субботу, ни в воскресенье никаких разговоров о попойке я нигде не слышал. Казалось, эта история не получила развития и забылась, а я успокоился, считая, что все подозрения и страхи позади. Однако я на всякий случай предупредил Горбачёва, чтобы тот, если подвергнется допросу, говорил, что не видел меня в состоянии опьянения. Естественно, напарник всё понял.
Утром в понедельник, сразу же после развода на работы, я с Горбачёвым прибыли в наш штабной кабинет. Там нас уже ждал лейтенант Шостаковский. – Я хотел бы с тобой поговорить, товарищ Сычев…, – начал начпрод и посмотрел на Горбачёва.
– Ну, я тогда пойду в библиотеку, – пробормотал «молодой» воин и опустил голову.
– А что такого секретного? – спросил я и почувствовал, как неприятный холодок пробежал у меня по спине.
– Ну, не так уж и секретно, – промолвил Шостаковский, – но мне не хотелось бы, чтобы «молодой» солдат слушал о тебе всякие сплетни.
– Так пусть останется и послушает! – резко бросил я. – Ему будет полезно узнать, как ведут себя наши солдаты. Это может ему в дальнейшем пригодиться. К тому же, я знаю, о чём сейчас пойдёт речь, а Горбачёв как раз свидетель всего произошедшего!
– Ну, ладно, пусть остаётся, – кивнул головой начпрод, – тем более, если он обо всём знает! Итак, видишь ли, меня недавно вызывал подполковник Прудников и сказал, чтобы  я поговорил с тобой насчёт попойки, в которой ты принял участие в пятницу…
– Понятно! – буркнул я.
– Короче говоря, ещё в субботу утром Фельдман прибежал к Прудникову и доложил, что ты до такой степени напился, что обблевал весь пол в клубе! Кроме того, он говорил, что тебя принесли в клуб в бессознательном состоянии, что ты валялся где-то под забором, а товарищи нашли тебя! Тогда же он предлагал арестовать тебя и посадить на гарнизонную гауптвахту, обвинив, помимо всего прочего, и в самовольной отлучке, ибо где ты ещё мог напиться, как не в городе… В общем, Фельдман пытался всячески убедить подполковника в необходимости расправы над тобой, вплоть до перевода тебя в другую роту! Понимаешь?
– Понимаю, – кивнул я головой.
– Но Прудников, слава Богу, поступил иначе, – продолжал начпрод. – Он не решился сразу отказать Фельдману, опасаясь, что тот донесёт на него в Политотдел и устроит скандал, и сделал вид, что очень возмущён твоим поведением. Подполковник даже пообещал удовлетворить требования этого мудозвона и принять по отношению к тебе самые строгие меры, но только в понедельник. Он сказал, что приближается, мол, выходной и нечего тормошить людей, а вот в рабочие дни мы со всем разберёмся. В общем, он вызвал меня, рассказал всё и поручил выяснить, как было дело. Ну, так что, неужели это правда?
– А вы спросите у Горбачёва, – сказал я. – Он ведь спал рядом со мной!
– Никакая это не правда, товарищ лейтенант! – возмутился Горбачёв. – Костя пришёл ночевать в клуб где-то около десяти часов, даже, пожалуй, раньше, потому что он уже лежал в постели, когда началась поверка.
– А почему он лежал? – удивился Шостаковский.
– Да потому, что все лежали! – рассмеялся Горбачёв. – Там у нас сейчас несусветный бардак! Весь зал завален матрацами и матами. Яблоку негде упасть! Не будет же рота собираться в кучу за кулисами? Вот и пришлось всем ложиться!
– Выходит, Сычев сам пришёл в роту? – улыбнулся начпрод.
– Конечно. Он не только сам пришёл, но даже преспокойно разделся и лёг. Правда, он быстро заснул и когда во время переклички назвали его фамилию, я крикнул: – Болен! Отдыхает!
– Так вот как было дело! – воскликнул Шостаковский. – А Фельдман заявил Прудникову, что Сычев был до такой степени пьян, что даже не мог говорить и за него на поверке кричал Горбачёв!
– А может я выпил снотворное? – вмешался я. – Вы знаете, как долго я работаю, допоздна, и, естественно, устаю. Ну, вот, чтобы хорошо выспаться, я иногда пью димедрол. А в этом случае, попробуй, разбуди!
– Я так и думал! – усмехнулся начпрод. – Каждому было ясно, что Фельдман тут что-то переврал! Однако он не такой дурак, чтобы без всяких на то оснований бежать к Прудникову! Что-то тут не то! Какая-то причина должна быть?
– Хотите всю правду, товарищ лейтенант? – спросил я. – Но я надеюсь, вы понимаете, что то, что я сейчас вам скажу, я ни за что не повторю подполковнику Прудникову! Я вовсе не желаю сидеть на гауптвахте и, тем более, доносить!
– Давай, выкладывай! – потребовал Шостаковский. – Я обещаю, что ничего не расскажу Прудникову.
– Дело было так, – начал я. – В пятницу ко мне в штаб пришёл Коваль и позвал меня на празднование дня рождения Кулешова. Ну, я заколебался, стоит ли туда идти: всё-таки ведь будет попойка? Но Коваль сказал, что не надо, мол, обижать «стариков»: они и без того на меня злы. В общем, я согласился. Мы пошли туда, за стадион, где есть небольшой лесочек и кустарник, и приняли там участие в попойке. Я выпивал вместе со всеми, закусывал, а когда приспичило по нужде, отправился в кусты и, сделав должное, незаметно от «стариков» ушёл в роту, вернее, в клуб. Тут я без долгих слов разделся и завалился спать! Вот и всё!
– А как же остальные? – спросил начпрод. – Они тоже пришли до отбоя?
– Нет, – ответил Горбачёв. – Они пришли очень поздно. Я плохо спал в ту ночь и всё видел. Их постели располагались неподалёку от наших. Ну, так вот: они были очень сильно пьяны, еле шли!
– Что-то тут неладно! – пробормотал Шостаковский. – Смотрите. Фельдман уже с утра идёт к Прудникову с докладом. Маловероятно, что он принял это решение утром! Коли ваши «старики» устроили попойку, то вряд ли они были способны утром предпринять какие-то действия! Вероятнее всего, что эта попойка была заранее спланирована! Тебя хотели накачать вином или водкой, а потом принести на руках в клуб! Скорей всего, ты спутал их планы, когда неожиданно ушёл через кусты. Да и они, видимо, несколько перебрали. В общем, я считаю, что это была самая настоящая провокация!
– И вы думаете, что в ней участвовал Коваль? – нахмурился я.
– Этого я утверждать не могу, – промолвил начпрод. – Вполне возможно, что он ничего не знал о планах Фельдмана и его сподвижников. И, тем не менее, косвенным образом он тебя подставил! Я говорил тебе, Костя, – Шостаковский поднял вверх указательный палец, – чтобы ты не связывался с Ковалем! Ну, пьёт и пусть себе пьёт! Это его дело! Хотя случившееся – полезно! Впредь будешь знать!
– Удивительно! – воскликнул я. – Как это Прудников не вызвал меня к себе в субботу? Я же тут был! Да и вид был у меня весьма выразительный!
– Если бы Прудников очень хотел от тебя избавиться, – усмехнулся начпрод, – можешь не сомневаться: он бы тебя немедленно пригласил «на ковёр»! Но, судя по всему, он вовсе не желал расправы над тобой! Понимаешь?
– Понимаю, – пробормотал я. – Но каков же негодяй этот Фельдман! Ну, и провокатор!
– Тут, Костя, что-то не то, – покачал головой Шостаковский. – Ваш командир роты явно заимел на тебя зуб! Обычно он действует таким образом не случайно. Из роты убирают только людей, которые «выносят сор из избы»! Видимо, кто-то «накапал» Фельдману о твоих взаимоотношениях с Политотделом!
– Но ведь вы знаете, какие у меня с ними отношения! – возразил я. – Да и Фельдману нечем меня здесь упрекнуть: ни одно из ротных происшествий, о которых я знаю, не стало достоянием Политотдела! А уж это Фельдман прекрасно знает!
– Ну, тогда что? – улыбнулся Шостаковский. – Уж не подозревает ли он ещё и «особый отдел»? Осталось только это!
Я вздрогнул. – Причём тут «особый отдел»? – буркнул я. – Я думаю, что Фельдман просто ненавидит меня за излишнюю самостоятельность. За Опискина, за участие в судьбе Горбачёва, словом, причин для ненависти у него более чем достаточно!
– Ладно, не будем долго болтать! – сказал решительно начпрод. – Пойду и доложу товарищу Прудникову, что Фельдман дезинформировал его, ибо оснований для разборов твоего поведения совершенно нет! – И он удалился.
– Ну, как, Костя, наши товарищи? – спросил я Горбачёва, который с грустным лицом выслушал весь состоявшийся разговор.
– Да, хороши товарищи! – ответил тот. – Вот уж не думал, что у нас кругом такие гандоны! Совершенно никому нельзя доверять! Способны на любую подлость!
– Не зря говорится: «доверяй и проверяй»! – пробормотал я.
Минут через пятнадцать вернулся Шостаковский. – Ну, вот и всё в порядке! – с улыбкой сказал он. – Я доложил товарищу Прудникову, и он полностью принял нашу версию, отметив, что нисколько не сомневался в твоей честности! Подполковник даже возмутился, что Фельдман устроил скандал из-за ерунды, даже не разобравшись. Он тут же позвонил подполковнику Зайцеву и сказал ему, что провёл тщательное расследование, но факты не подтвердились!
– Даже Зайцеву! – воскликнул я. – Выходит, всё-таки донесли в Политотдел?
– Выходит, донесли! – вздохнул начпрод. – Видишь, какую на тебя устроили охоту? Прямо, как облаву на волков! Немного им не хватило! Если бы не наш зампотылу, плохо бы тебе пришлось! Но смотри: это тебе будет хорошим уроком!
– А почему Прудников не стал меня вызывать? – поинтересовался я. – Ведь, в конце концов, я – главный виновник событий!
– Да потому, что подполковник очень хорошо к тебе относится! – улыбнулся Шостаковский. – Он не захотел унижать тебя допросом и тем самым ещё раз подчеркнул, насколько он тебе доверяет! Понимаешь?
…Вечером в штаб пришёл Коваль. Я снова был один, потому как Горбачёв опять отправился в библиотеку – ублажать Надежду Семёновну.
– Вот ведь какая история получилась, Любомир! – промолвил я и подробно рассказал ему обо всём.
Коваль внимательно слушал и по мере приближения повествования к концу всё больше и больше мрачнел. – Надеюсь, ты ничего плохого обо мне не думаешь? – спросил он после того, как я замолчал.
– Я далёк от того, чтобы не доверять тебе, Любомир, – ответил я, – но факт остаётся фактом: устроена провокация и в ней, без всякого сомнения, участвовали наши «старики»!
– Это, конечно, так, – пробормотал после некоторого раздумья Коваль. – Но вот меня мучает один вопрос: чего это Фельдман так лезет из кожи, чтобы выжить тебя из роты?
– Мы говорили об этом с Шостаковским. Перебрали разные версии, – ответил я. – И вот, знаешь, он высказал одно любопытное предположение. Впрочем, он даже как бы пошутил. Но мне почему-то кажется, что он высказал не такую уж нереальную мысль!
– Что же он такого сказал?
– Ну, сначала он предположил, что Фельдман хочет от меня избавиться из-за страха, что я доношу в Политотдел. А я ему сказал, что командир роты вряд ли может меня в этом подозревать, ибо нет на этот счёт никаких фактов! Ну, и Шостаковский, так со смехом, сказал, что уж не «особого отдела» он тогда боится! В общем, что-то в этом роде.
– И ты принял эту шутку всерьёз?
– А «чем чёрт не шутит»?
– Неужели ты думаешь, что Шкорбатовский способен на предательство? Да разве такое возможно?
– Я так не думаю, – покачал я головой, – просто у меня возникло какое-то тревожное чувство. А оно ещё никогда меня не подводило. Вслед за смутной тревогой непременно приходят печальные события! В это я верю! Даже тогда, во время попойки, я пошёл в кусты, вне всякого сомнения, под воздействием внезапно возникшей тревоги. Да и всё время пока мы пьянствовали, я чувствовал со стороны Кулешова, Суздала и Моисеенкова какую-то, ну, как бы тебе это сказать, фальшь, что ли… Понимаешь? Что бы было, если бы я не ушёл тогда и продолжал пьянствовать? Да сидел бы я уже давно на гауптвахте!
…Прошло ещё несколько дней. Как ни странно, никаких разговоров о злополучной попойке нигде не было слышно. Молчал и Фельдман. Изредка он со злобой поглядывал на меня, но ничего не говорил. «Старики» тоже вели себя внешне спокойно, хотя их лица выражали откровенную неприязнь ко мне.
– Видимо, не удалась их уловка, – думал я, – вот и разочарованы. Но ничего, это только временное затишье: скоро они придумают что-нибудь новое!
Как-то незаметно прошёл и мой день рождения. Как и в прошлом году, в роте не посчитали нужным написать мою фамилию на поздравительной доске в коридоре казармы, где регулярно отмечались все именинники. Не поздравил меня и  Коваль, поскольку он просто об этом забыл. В своё время я написал домой отцу и матери, чтобы они помещали все поздравительные открытки в запечатанный конверт, и в результате, никто, кроме каптёрщика, о моём дне рождения не знал.
– Ну, и прекрасно, что никто не знает! – думал я. – Не надо участвовать в очередной попойке, которая может обернуться бедой!
В четверг в три часа дня, меня вызвал к себе Шкорбатовский. Горбачёв ушёл в библиотеку. Они уже завершили с Брызгаловой инвентаризацию, и он посещал её теперь только в послеобеденное время, когда в библиотеке проводились «внутренние работы», и возвращался к пяти часам, когда библиотекарь открывала дверь для официальных посетителей.
Шкорбатовский приветливо встретил меня. – Давно мы не виделись! – сказал он. – Всё-таки отпуск есть отпуск! Надо же хоть раз в год отдохнуть. Ну, как поживаешь?
И началась непринуждённая беседа, по завершении которой майор приступил к делу.
– Есть ли у тебя какая-нибудь информация о высказываниях солдат? – спросил он. – Не объявились ли у вас те, кто знают истинный путь в жизни?
Я посмотрел на него с недоумением.
– С чего это вы, товарищ майор, – спросил я, – вдруг заговорили с таким пессимизмом? Уж мы-то с вами знаем правильный путь!
– Видишь, Костя, когда что-нибудь в жизни ломается, тогда не до оптимизма! – пробормотал Шкорбатовский. – Возьми, например, нашу жизнь. Пока ты выгоден, к тебе все относятся со вниманием. Вот, скажем, женщины. Пока мы в силе, они успешно создают видимость, что нас любят! А стоит им в чём-то не угодить, ведь мы-то когда-нибудь стареем, и начинается!
– У вас, вероятно, неприятности в семье, товарищ майор? – промолвил я. – Я вас понимаю: это, конечно, серьёзная беда!
– Да так, не совсем неприятности, – тихо сказал майор, – просто там…разные мелочи… Мы, впрочем, перешли к такой теме… Ладно. Ну, как там дела у вас в продснабжении? Сегодня я иду около столовой, смотрю, шурует ваш заведующий столовой Капшук с двумя солдатами в сторону проходной. А те тащат большущие ящики… Что это они там переносят?
– А, наверное, мясо в военторговский магазин! – ответил я. – Они же меняют свежее мясо, полученное на складе, на залежалую магазинную тухлятину и кости, и уже эту дрянь варят солдатам!
– Вот, гады! – возмутился Шкорбатовский, и его глаза как-то странно блеснули. – И давно они так действуют?
– Кто «они»?
– Ну, он, – поправился майор. – Я имею в виду Капшука.
– Насколько я знаю, он делает это всегда! – усмехнулся я. – По крайней мере, с того времени, как я пришёл работать в штаб, этот порядок уже существовал!
– Вот бессовестный! – воскликнул Шкорбатовский. – И не стесняется ведь обирать несчастных солдат? Небось, немалую получает от этого выручку? Наверное, делит разницу в цене с продавщицей?
– А тогда зачем ему приносить мясо в магазин? – кивнул я головой. – Наверняка, что-то от этого имеет!   
…На следующий день во время обеда я столкнулся лицом к лицу с Капшуком. – Вот, лёгок на помине, – подумал я. – Тут если за год увидишь его два-три раза – и то, слава Богу! А стоило вчера поговорить о нём, как вот он, пожалуйста!
Капшук посмотрел на меня с откровенной злобой и прищурился. Я сначала подумал, что мне просто показалось, что прапорщик чем-то недоволен. Заведующий столовой как-будто о чём-то размышлял. Увидев вошедшего в столовую дежурного по части, он направился к нему, но вдруг неожиданно обернулся и снова глянул на меня. В столовой было шумно, и я не слышал, что сказал Капшук, но догадался по движению губ прапорщика, что тот отпустил по моему адресу несколько бранных слов.
– Что за ерунда? – подумал я, бессознательно пережёвывая пищу. – Капшук так обозлён, как-будто подслушал мой разговор со Шкорбатовским. Неужели он каким-то образом узнал?
И тут я вспомнил недавний разговор с Шостаковским. – А что, если и Фельдман и Капшук узнали о моих отношениях с «особым отделом»? – мелькнула мысль, но я сразу же её отогнал. – Тут что-то не то! Надо хорошенько всё обдумать! – решил я про себя. – В конце концов, правда рано или поздно всплывёт наружу!
Вечером в штаб пришёл Шостаковский и сразу же обратился ко мне: – Что ты там, Костя, сказал такого про Капшука?
– Ничего, товарищ лейтенант, – ответил я с наигранным недоумением, хотя почувствовал, как у меня засосало под ложечкой.
– Как ничего, если он сегодня весь день с ума сходит от злобы! Я спросил, чего он злится, а прапорщик мне в ответ: – Это ты у своего Сычева узнай! У него язык, что помело!
– Это он, наверное, злится, что узнали о его операциях с военторговским магазином! – пробормотал я.
– А кому ты об этом рассказывал? – насторожился Шостаковский.
– Да никому! По-моему, о его махинациях знаю не только я один! – возмутился я. – И чего это он на меня разозлился?
– Ты, пожалуй, прав! – смягчился начпрод. – О манипуляциях Капшука знают многие. Хотя бы те же солдаты, что переносят мясо! Может кто и проболтался? По крайней мере, ты знаешь об этом давным-давно и ни разу никто тебя ни в чём не подозревал… Почему же Капшук с такой уверенностью обвинил именно тебя?
– А вы спросите у него, откуда эта информация! – посоветовал я. – Рано или поздно он успокоится и сможет вам всё обстоятельно разъяснить.
…Вечером ко мне пришёл Коваль, и мы вышли на улицу.
– Так вот, Любомир, – сказал я, – у меня есть все основания подозревать Шкорбатовского в предательстве!
– Что ты, Костя, опомнись! – замахал руками Коваль. – Не может этого быть! Никогда «особист» не пойдёт на предательство! У них это жестоко карается!
– Хорошо, – сказал я. – Тогда послушай, что приключилось! – И я поведал о своей беседе со Шкорбатовским и последующих событиях.
Выслушав меня, Коваль задумался. – А ты больше никому не рассказывал о похождениях Капшука? – спросил он.
– Нет!
– Даже Горбачёву?
– Даже Горбачёву!
– Тогда всё это очень странно, – пробормотал задумчиво Коваль. – Но даже и после всего тобой сказанного я не совсем уверен, что в этой истории повинен Шкорбатовский! Тут что-то не так! Мне думается, что кто-то ведёт с тобой очень хитрую игру! Но кто?
– Может Фельдман?
– Конечно, «папа» – человек хитрый, – кивнул головой Коваль, – но всё же он не настолько глуп, чтобы влезать в историю с работниками КГБ! Это слишком опасно! Но и подозревать Шкорбатовского я бы тоже не спешил! Подожди. Затаись. Не вступай ни с кем в разговоры! Со временем что-нибудь прояснится!
В субботу вечером, когда воины перебрались, наконец-то, в отремонтированную казарму, на поверку прибыл командир роты. Пахло свежей краской. Стены блестели приятной для глаз голубизной.
– Ну, что, иоп вашу мать! – громко сказал сразу же после переклички Фельдман, стоявший перед выстроившейся ротой. – Отремонтировали, с горем пополам, казарму! Смотрите, бережно относитесь к нашему имуществу. Не так легко всё это даётся! Ясно?
Воины молчали.
– Завтра после обеда, – продолжал прапорщик, – мы всей ротой пойдём на городской стадион. Там состоится торжественный концерт, посвящённый Дню города! Понимаете!
– Дык как жеш эта, пяшком? – пробурчал из передней шеренги Коцюрюба.
Все захохотали. Но я молчал: теперь я не чувствовал «ни радости, ни горя» в таком «дружном» коллективе.
– Заткнись, иоп твою мать! – заорал Фельдман. – «Пяшком»! До сих пор не научился, долбоиоб, по-русски разговаривать! На троллейбусе поедем! Смотрите, чтобы не опозорили роту! Я предупреждаю всех и особенно так называемых «стариков»! – И он со злобой уставился на меня.
Я спокойно встретил его взгляд и даже попытался изобразить на своём лице гримасу презрения. Фельдман отвернулся и крикнул: – Можете распускать роту!
На следующий день сразу же после обеда прямо от солдатской столовой воины двинулись строем в сторону проходной.
Ворота были раскрыты настежь, и, поскольку несколько подразделений уже вышли из части, вдали виднелись шествующие в клубах пыли солдаты различных рот. Все они были одеты в обычную повседневную форму – в брюки и гимнастёрки защитного цвета («хаки»). Как ни странно, на этот раз надевать парадную форму не заставляли, хотя появляться в городе в «хэбэ» было не принято.
Итак, воины подошли к троллейбусной остановке и остановились в ожидании.
– Смотрите! Выходите на остановке «стадион»! – крикнул Фельдман. – Поняли, иоп вашу мать? Чтобы не разбрелись!
Наконец, подошёл троллейбус, раскрылись дверцы, и солдаты быстро, расталкивая друг друга, как это принято в российском обществе, ворвались внутрь.
– Все влезли?! – крикнул командир роты. – Не забыли глумного Коцурюбу?
На стадион заходили строем. Фельдман беспрерывно кричал. – Налево! Быстрей поворачивайтесь! Вон там сядете! – Он показал рукой на зрительские ряды, где уже виднелись фигурки сидевших солдат. – В самую середину!
Вскоре все расположились на деревянных трибунах стадиона и стали ждать.
Постепенно стадион наполнялся публикой.
Я сидел рядом с Горбачёвым, и мы спокойно беседовали на житейские темы.
– А когда начнётся представление? – спросил сидевший на ступеньку ниже Суздал.
– Почём я знаю? – ответил я. – Наверное, часа в четыре. Сейчас как раз половина.
– Точно, в четыре часа! – крикнул стоявший неподалёку Коваль.
– А что, Любомир, ты не садишься? – громко спросил я. – Иди сюда! Тут ребята подвинутся!
Коваль подошёл ко мне. – Выручай, Костя, – прошептал он, – не хватает пяти рублей! Мы решили тут прикупить винца, а то тошно сидеть на концерте, «не солоно хлебавши». Понимаешь?
– Да ты что? – возмутился я. – Представляешь, что будет, если нас здесь засекут?! Вот только ещё этого нам не хватало! Да и где ты возьмёшь вина?
– Не волнуйся, – тихо сказал Коваль, – всё будет «на мази»! Никто ни о чём не догадается! Мы договорились тут…с Кулешовым. Он сбегает в «закуток», тут неподалёку, и достанет то, что нужно!
– Но, мой друг, мне это совсем не нужно! – возразил я. – И тем более от Кулешова! Деньги я дам, пожалуйста, бери, сколько тут есть!
Коваль взял деньги и быстро пересчитал их. – Ну, спасибо, Костя! – сказал он. – Этого нам вполне хватит!
Минут через десять заиграла музыка, и на зелёное поле стадиона выбежали одетые в старинную русскую одежду девушки.
– Вот так фигурки! – воскликнул в восхищении Суздал.
– Смотрите! Вон та, справа! – выкрикнул откуда-то снизу Моисеенков. – Какие ноги! Какая жопа!
Фельдман сидел в самой гуще толпы среди «молодых» воинов и, казалось, с интересом смотрел на выступавших. Он не заметил, как метался взад-вперёд Коваль и исчез Кулешов.
– Выступает хор имени Пятницкого! – раздался вдруг громкий, приятный мужской голос, пророкотавший над стадионом. Я посмотрел на футбольное поле. Там, в окружении разряжённых девчат, стоял одетый в чёрный костюм мужчина.
– Ну, и громкий же тут микрофон! – подумал я и повернулся к Горбачёву. Как ни странно, «молодой» воин преспокойно спал, скорчившись в позе кучера.
– Ты Россия моя!...– запела вдруг чистым грудным голосом женщина. Я прислушался. – Вот это мастерство! – подумал я. – Вот это – настоящая певица!
А когда припев подхватили другие женщины, стало ясно, что перед публикой выступают истинные профессионалы.
Увлёкшись пением артистов, я перестал следить за перемещениями Коваля, который совершенно не интересовался концертом. Вдруг кто-то неожиданно толкнул меня в спину. – Что такое?! – крикнул я и обернулся.
– Тихо! – буркнул Коваль. – Я тут винца тебе принёс!
– На кой оно мне чёрт?! – возмутился я. – Я же тебе говорил, что не буду пить!
– Ну, выпей грамочку! – взмолился Коваль. – Зачем же ты тогда сдавал деньги?
– А у тебя нет «газировки»? – спросил я. – Вот воды бы я не прочь попить!
– Есть! – обрадовался Коваль. – На вот тебе бутылку!
Я взял протянутый предмет, предвкушая утоление жажды, но только приложился к горлышку, как вдруг почувствовал знакомый противный сладковато-терпкий привкус дешёвого вина. – Ох, иоп твою мать! – выругался я. – Я же просил «газировки»?
– А это и есть «газировка»! – спокойно ответил Коваль. – Пожалуйста, посмотри.
Я повернул бутылку. Действительно, на ней была приклеена этикетка газированной воды «Крюшон».
– Ну, и мастер ты, Любомир, – усмехнулся я, – с тобой поистине не соскучишься!
– Ладно, пей! – улыбнулся Коваль. – Лишь бы на здоровье пошло! А это – главное!
Я немного отхлебнул и поставил бутылку на доски. – Остальное пей сам! – сказал я Ковалю. – А я больше не хочу!
– Ну, смотри сам, – ответил тот после того как опорожнил свою бутыль. – На-ка, хоть пряничка съешь!
В это время играла музыка, певцы сменяли друг друга, но я последовал примеру Горбачёва и задремал.
…К ужину солдаты благополучно вернулись в часть и, казалось, «всё пришло на круги своя».
На вечерней поверке присутствовал сам дежурный по части, и поэтому все «старики» были вынуждены соблюдать воинскую дисциплину.
Коваль принимал рапорт дежурного по роте и не проявлял никаких признаков опьянения.
– Ну и слава Богу! – думал я. – Ещё один день прожит спокойно!
…Утром, как только дневальный прокричал подъём, я быстро встал, натянул штаны и вышел в коридор.
– Эй, товарищ Сычев! – крикнул вдруг стоявший у тумбочки дневальный, из «молодых».
– Что случилось? – спросил я.
– Зайди в канцелярию. Там тебя ждёт командир роты!
– Что-то произошло! – подумал я. – Наверное, кто-то проболтался о выпивке на стадионе! Вот гады! – И я с ватными ногами проследовал в канцелярию.
Фельдман сидел за столом и смотрел куда-то поверх меня.
– Что случилось, товарищ прапорщик? – спросил я.
– А ты ничего не знаешь? – прищурил глаза Фельдман. – Коваль же – твой лучший друг?!
– Да, лучший друг, – кивнул я головой. – А что здесь такого?
– А то, что этот мудак сидит сейчас в камере предварительного заключения, вот что! – со злобой промолвил прапорщик и покраснел как рак. Я почувствовал как-будто кто-то ударил меня с силой по затылку. Инстинктивно я схватился руками за спинку стула. Всё поплыло перед моими глазами: и стул, и стол, и разъярённый Фельдман…


33. «ПАДЕНИЕ» ШКОРБАТОВСКОГО

Только несколько секунд продолжалось моё оцепенение. – Нужно взять себя в руки! – мелькнула мысль. – Нечего уподобляться истерической девчонке! – Я сжал зубы, отпустил стул и выпрямился, с ненавистью глядя на Фельдмана.
Тот не выдержал мой взгляд, как-то обмяк и опустил голову, буркнув мне: – Садись! Будем разбираться!
– Так что же случилось, товарищ прапорщик? – спросил я, чувствуя, как отяжелел у меня язык.
– Я же сказал, что Коваль сидит на «капезе»! – тихо ответил командир роты. – Я, честно говоря, думал, что ты в курсе его самоволки…
– Я ничего не знал! – перебил его я.
– Теперь я это понял, – пробормотал Фельдман. – Слава Богу, я хорошо знаю людей и внутренне чувствую, кто говорит правду, а кто врёт!
– Как он попал на «капезе»?
– Его поймал сам начальник штаба подполковник Новокрещёнов! Он каким-то образом узнал, что Коваль уйдёт в самоволку и будет возвращаться назад рано утром! Ну, вот подполковник и ожидал его возле нашей казармы с двумя дневальными контрольно-пропускного пункта! И в пять часов утра, когда наш герой подошёл к роте, его сразу же задержали. Начальник штаба, конечно, не церемонился, сорвал с Коваля сержантские лычки и повёл его под конвоем на проходную, где он и пребывает теперь под арестом!
– Вот это номер! Ну-ка, попался самому начальнику штаба! Так что же теперь будет?
– Что будет? – с раздражением воскликнул Фельдман. – Скандал будет! Почти такой же как с Хованским! Даже может быть и похлеще! В конце концов, Хованский был рядовым, а этот – сержант! Хорошенький пример он подавал своим подчинённым!
– Этого и следовало ожидать, – возразил я. – Как говорится: «как аукнется, так и откликнется»! Не могли отпустить его в своё время хотя бы разобраться в семейных делах! Уладил бы или не уладил он свои отношения с женой – это другой вопрос. Но вот то, что его не отпустили съездить домой по семейным обстоятельствам – это вопиющая несправедливость! Вот и результат! Он с того времени и ходил, как в воду опущенный!
– Не наше это дело – обсуждать действия командиров! – воскликнул прапорщик. – Что касается меня, то я делал всё, что от меня зависит, чтобы добиться для него отпуска, но пользы от этого никакой не было. Я даже покрывал его попойки! Неужели ты думаешь, что я не знал о его почти ежедневных выпивках и бесконечных самоволках? Сто раз я с ним беседовал и ругался, но это не помогало! Вот и доигрался!
– Так что, ему тоже светит отправление на «объект»?
– Самое вероятное! Поскольку подполковник оторвал у него лычки, он уже один раз наказан – лишён сержантского звания! Так что гауптвахта маловероятна. А вот перевод в другую роту – это наиболее возможный вариант!
– Значит, нет никакой надежды?
– Замять историю? Нет! Это бесполезно!
– Так зачем же вы меня вызвали?
– Видишь, самым авторитетным из «стариков» в роте остался ты! На кого я смогу возложить трудную и ответственную работу?
– Какую ещё работу?
– Ну, комсомольскую…
– Комсомольскую? – удивился я. – На кой она мне чёрт? Только ещё осталось возиться с бесконечными собраниями и протоколами!
– Ну, понимаешь, кому я ещё могу эту работу доверить? Коваль, хоть и разгильдяй, всё-таки добросовестно исполнял обязанности секретаря комсомольской организации роты, регулярно проводил комсомольские собрания, составлял протоколы… Ты же знаешь, что в нашей роте нет замполита? Значит, эти функции должен исполнять секретарь комсомольской организации!
– А может всё образуется, товарищ прапорщик? Коваль вернётся, ну…хотя бы рядовым… Будет заниматься комсомольской работой…
– С Ковалем покончено! – решительно сказал Фельдман. – Нужно прекратить все разговоры о нём! Его нет – и всё!
Я вздрогнул. – А не твоих ли рук это дело? – подумал я. – Уж не ты ли сообщил Новокрещёнову о готовящейся «самоволке» Коваля?
– Так как, будешь принимать дела? – спросил прапорщик.
– Знаете что, – промолвил я, – а ведь комсомольская работа – дело добровольное! Никто не может заставить меня возглавлять комсомольскую организацию без моего на то согласия! Да и выборы должны состояться! Это же выборная должность!
– Не волнуйся, выборы состоятся так, как надо! Я распоряжусь – и всё! А что касается добровольности, то здесь ты заблуждаешься. У нас нигде и ни в чём нет добровольности, а в армии – тем более!
– С этим я, конечно, согласен, но быть секретарём комсомольской организации не хочу!
– Но поверь, тебе не так уж долго придётся занимать этот пост! Служить-то осталось каких-нибудь три месяца! Будешь покладист – присвоим младшего сержанта! А там, глядишь, к увольнению – и повыше звание! Соглашайся!
Я заколебался и почувствовал, как в моей душе разгорается огонь тщеславия. – Вот я, получил все видимые и невидимые поощрения, даже съездил в отпуск, – подумал я, – а так до сих пор дальше ефрейтора не ушёл! Вот было бы неплохо переплюнуть всех этих колбуновых и обогнать их даже по званию! – Но тут же меня посетило угрызение совести. – Как не стыдно, ведь мой товарищ сидит сейчас под арестом! – мелькнула мысль. – А я в это время думаю о том, как бы получить его звание! Ну, и подленькая же у меня душонка!
Фельдман молчал и пристально смотрел на меня. – Ну, как, согласен? – спросил он после недолгой паузы.
– Нет, – ответил я, – не нужны мне сержантские погоны и дополнительная ответственность! Я не хочу говорить о Ковале, как о несуществующем человеке! Как бы там ни было, вопрос с ним не решён. Кроме того, у меня очень много текущей работы. Возложите комсомольскую должность на того же Колбунова. Почему бы ему не заняться этим?
– Не сравнивай себя с Колбуновым, – пробурчал Фельдман. – Он не годится на эту работу! Я уж, слава Богу, знаю, кто у нас к чему способен! А что касается работы в штабе, то у тебя сейчас есть Горбачёв: он вполне в состоянии выполнять некоторые твои обязанности. В конце концов, это человек с высшим образованием! Неужто он не выпишет накладную?
– Ну, а как же Шостаковский? – возразил я. – Его-то ещё не спросили? А вдруг он будет против?
– Гм, если вопрос только в Шостаковском, – усмехнулся Фельдман, – тогда, считай, что дело решено!
– Не торопите события, товарищ прапорщик! – промолвил я. – Пусть решится вопрос с Ковалем. Потом вы поговорите с Шостаковским, да и я подумаю. Такие серьёзные вещи так сразу не решаются!
– Ну, конечно, подумай, не спеши, – улыбнулся Фельдман. – Я тебя не гоню. Коли ты считаешь, что нужно дождаться конца всей этой истории, я не возражаю. Но, надеюсь, ты сможешь за неделю обдумать всё и дать мне вразумительный ответ?
– Посмотрим!
Новость о происшествии мгновенно облетела роту. Во время утренней поверки, когда Колбунов назвал фамилию Коваля, кто-то со злобной радостью выкрикнул: – Арест! Гауптвахта!
Я сразу же посмотрел в сторону кричавшего и увидел торжествующее лицо Фреймутса.
– Чего ты радуешься?! – крикнул я. – «Старик» же попался, придурок! Твой ведь сверстник!
– Пошел ты на гуй! – заорал Фреймутс. – Коваль получил то, что заслужил! Не будет ребят закладывать!
– Отставить! – гаркнул стоявший рядом с Колбуновым Фельдман. – Ещё не хватало, чтобы утренняя поверка превратилась в базар! Я вам дам, иоп вашу мать! Рота! Встать! Смирно!
Воины замолчали, и перекличка возобновилась.
Сразу же после утреннего развода на работы мы с Горбачёвым пришли к себе в штаб.
– Ну, как, товарищ лейтенант, – спросил я Шостаковского, – вы знаете о происшествии в роте?
– Знаю, – угрюмо промолвил начпрод. – Я говорил, что Коваль доиграется! Хорошо ещё, что не втянул тебя в эту историю! Я боялся, что там будут фигурировать и другие фамилии. Однако, как ни странно, «погорел» только один Коваль!
– Да, это очень странно, – согласился я. – Видно, кому-то очень хотелось, чтобы Коваля поймали с поличным. Я видел, как радовался на поверке Фреймутс: прямо из кожи лез! Хотя я очень сомневаюсь, что он мог донести. Это – достоинство нашего русского брата! Я не замечал ни за одним из прибалтов ничего подобного за всю службу! По-моему, у них доносительство не является нормой жизни.
– Знаешь, что я подумал? – сказал Горбачёв. – А не «папа» ли Фельдман проделал всё это?
– Я тоже имею на сей счёт сомнения, – кивнул я головой, – особенно когда он вызвал меня в канцелярию и устроил разговор, в котором вопрос о Ковале был уже решён! Короче, «папа» сказал, что его уберут из роты!
– Вот так да! – воскликнул Шостаковский. – Судя по всему, Фельдман о чём-то узнал! Уж не связан ли Коваль с кем-либо из высшего начальства? Не зря ведь Политотдел столько о нём знал и ни разу не принял против него действенных мер! Ведь донос начальнику штаба, наверняка, не связан с Политотделом! Скорей всего, разуверовавшись в возможностях Политотдела, кое-кто решил действовать наверняка! А это мог вполне быть командир роты! Судя по всему, он – весьма ловкий интриган!
– Да, но зачем же ему получать на свою голову дополнительные шишки? – засомневался я. – Ведь ротное «чепе» – минус его работе?!
– Вот в этом-то и вся загвоздка! – усмехнулся начпрод. – Однако, судя по той информации, какую я получил, никто не обвиняет Фельдмана – ни начальник штаба, ни Прудников – как-будто Коваль не из его роты!
– Тогда всё ясно, – сказал Горбачёв. – Новокрещёнова уведомил обо всём командир роты! А вот почему – это, наверное, будет знать, кроме него, сам Коваль!
– К вечеру его выпустят, – кивнул головой Шостаковский. – Какой смысл держать его под арестом после всего случившегося? Перевести в другую роту можно и за пару часов. Это не проблема!
…Коваль появился в роте уже перед обедом. Я увидел его в столовой, поскольку сам в казарму не ходил. В это время у меня было много работы, и я решил прямо из штаба отправиться на обед.
В столовую я пришёл как раз вовремя. Рота только-только уселась на скамьи.
– Привет, Костя! – совершенно неожиданно раздался знакомый голос. Я поднял голову: Коваль сидел на своём привычном месте и улыбался. На его чёрных солдатских погонах виднелись отпечатки сержантских лычек. За столом царила необычная тишина.
– Да уж привет! – отозвался я. – Никак не ожидал увидеть тебя здесь!
– Судя по всему, никто не ожидал! – воскликнул Коваль и хлопнул по плечам своих соседей. – Видишь, сидят, как в штаны насрали?! Впрочем, ладно, поговорим после обеда!
Как только «молодые» воины поели, сержант Горелов скомандовал: – Подъём!
  Я шепнул Горбачёву: – Иди в библиотеку. Продолжай «инвентаризацию»! Мне надо будет побыть одному!
– Хорошо! – ответил довольный Горбачёв и умчался вслед за ротой.
Одни «старики» оставались сидеть за столом и медленно пережёвывать пищу.
– Пошли-ка, Любомир, на улицу, – сказал я, видя, что Коваль не столько ест, сколько имитирует, – прогуляемся по воздуху.
Я сам еле-еле проглотил тарелку постного супа да немного овсяной каши.
– Ну, что ж, пошли, – кивнул головой Коваль.
Мы вышли из столовой.
– Куда направимся? – спросил Коваль. – Может к стадиону?
– Да, пойдём ко мне в штаб, – предложил я. 
– Ну, а если кто из начальства меня там увидит? – усомнился Коваль. – Что тогда подумают? С кем ты связался?
– Да пойдём! – махнул я рукой. – Плевать я хотел, что обо мне подумают! В конце концов, мы не «молодые» воины, чтобы каждого сучка бояться! Нам есть о чём поговорить!
– Ну, тогда пошли! – кивнул головой Коваль.
– Садись, Любомир, – сказал я, как только мы вошли в мой кабинет, – рассказывай, как всё это случилось!
– Да всё было очень просто, – усмехнулся Коваль. – Я возвращался от бабы в роту, ну…и у самой казармы меня поджидали Новокрещёнов и двое курсантов…
– Это я уже слышал. Фельдман говорил мне об этом. Меня интересуют подробности. Неужели Новокрещёнов прятался в кустах?
– Нет. Он открыто стоял у двери нашей казармы!
– А ты что, не заметил его издали?
– Издали нет. Я увидел его примерно шагов с тридцати. Видишь ли, я даже и не предполагал, что меня будет ожидать столь почётный эскорт! Сначала мне стукнуло в голову бежать, но подполковник уже заметил меня и махнул рукой. Я подумал, что толку убегать, и смело пошёл к нему!
– Ну, а он?
– Я подошёл и отдал честь. Новокрещёнов тоже приложил руку к фуражке, а потом, не говоря ни слова, поднёс руку к моему погону и стал сдирать лычки. С одного содрал легко. А со вторым пришлось немного повозиться. Затем он сказал: – Товарищ Коваль! Вы арестованы за серьёзное нарушение воинской дисциплины! Прошу следовать на контрольно-пропускной пункт! – Ну, а дальше мы пошли на проходную. Когда я там появился, дежурный по части капитан Одинцов открыл дверь «капезе» и меня туда посадили! Вот и всё!
– И никаких допросов?
– Никаких! Такое было впечатление, что все начальники знали о моей «самоволке»… А детали их не интересовали!
– Вот и я так подумал, что они заранее обо всём знали, – пробормотал я. – Понимаешь, меня поутру вызвал в канцелярию Фельдман и предложил занять твоё место секретаря комсомольской организации. Я стал спорить, возмущаться, говорю, что, мол, вопрос с тобой ещё не решён. А прапорщик сказал, что о тебе уже нечего говорить, что ты уже, считай, в другой роте!
– Ясно. Это я почувствовал ещё при задержании… Да и потом, когда вернулся с «капезе», «папа» почти со мной не разговаривал, как-будто ничего не произошло. Спросил лишь только, когда я ухожу…
– Так ты в самом деле уходишь?
– Да, меня уже сегодня переводят в кабельно-монтажную роту. Возможно, скоро отправят на объект…
– И это за каких-нибудь два-три месяца до дембиля?
– Да им наплевать! Ты же знаешь, какие мстительные наши начальники?
– Да, знаю. Однако я думаю, что дело не столь уж печально! Могло быть и хуже!
– А что может быть хуже? – улыбнулся Коваль. – Особенно, когда чувствуешь такое предательство!
– Ты имеешь в виду Федьдмана?
– Нет. Я подозреваю Шкорбатовского!
– Шкорбатовского?! – вскричал я. – Выходит, мои опасения были не напрасны?
– Видишь ли… Я, правда, не совсем уверен… Ну, в общем, несколько дней тому назад у меня состоялся разговор с Фреймутсом. Тот говорил о неполноценности русских и о полном превосходстве над ними латышей. Причём, откровенно клеветал! И что мы – дурачки, и что вести себя нигде не умеем! Только пьянствуем… Ну, и дошёл до того, что стал обвинять русский народ в том, что мы, якобы, навязали им социализм и прочие глупости… Я доложил обо всём этом Шкорбатовскому, но тот, как ни странно, сделал какую-то пометку в блокноте и сказал мне, что примет к националисту самые серьёзные меры…
– Так ты не писал докладную? – удивился я. – Ограничился только устной информацией? Это так не похоже на Шкорбатовского!
– Да вот и я так думаю! К тому же, после беседы с майором, я заметил, как на меня стал со злобой смотреть Фреймутс!
– Сегодня на утренней поверке, – перебил я его, – Фреймутс так радовался, что тебя арестовали! Кричал: – Арест! Гауптвахта! – Не будет, мол, закладывать! Даже я был вынужден вмешаться и чуть не разгорелся скандал!
– Ну, вот видишь! Выходит, майор разгласил мой донос? Значит, он – предатель!
– Погоди, Любомир, не спеши делать выводы! – возразил я. – Помнишь, ты сам учил меня не торопиться в суждениях? В конце концов, дело очень серьёзное! Шкорбатовский вряд ли пойдёт на это!
– Но уж слишком много улик! И все против него!
– Да, в последние дни Шкорбатовский повёл себя как-то подозрительно. Куда-то исчезла его привычная уверенность, он стал высказывать некоторые сомнения…
– Я слышал, что он, вроде бы, поймал свою жену с кем-то в постели, – пробормотал Коваль. – Мы работали на кладке фундамента нового дома… Дня четыре тому… А там невдалеке стояли офицеры соседней части… Знаешь, мы сейчас строим дом замполиту стройбата. Ну, и офицеры между собой разговаривали… Из обрывков их слов мне удалось догадаться о семейной истории Шкорбатовского. Один из них даже засмеялся, что, мол, конец теперь карьере нашего «особиста»!
– А причём тут его карьера?
– Или ты не знаешь? Да если в КГБ проведают, что кто-нибудь из его сотрудников разводится с женой, немедленно последует увольнение в отставку! Это же считается пятном, «порочащим репутацию» офицера КГБ!
– Так вот в чём дело! – воскликнул я. – Значит, разгневанный Шкорбатовский решил таким образом отомстить «органам»? Вот, гад! Мы-то тут причём?
– А притом, что мы – часть этой системы! В нашем лице он мстит всей системе!
– Правильно. Сначала сам нас вовлёк, а теперь нам же и мстит! Вот так герой!
– Знаешь что, Костя? – неожиданно сказал Коваль. – А я немного понимаю Шкорбатовского! У меня ведь была почти такая же история! Меня-то ведь тоже бросила жена!
– Но ведь его жена не бросала?
– А какая разница? Моя же тоже нашла себе другого, о чём письменно и уведомила меня. Ну, и его жена сошлась с другим, правда, несколько подлей. Но я могу представить себя на его месте! Понимаешь, непередаваемое чувство: и бешенство, и злоба, и отчаяние! А тут ещё – увольнение со службы! Я не знаю, как бы сам на его месте поступил!
– Но ведь это же – безумие?
– Безумие! – кивнул головой Коваль. – А в таком состоянии человек и не может не быть безумным!
– Значит, ты считаешь, что мы должны простить ему всё это?
– А что мы сделаем? – буркнул Коваль. – Пойдём кричать по всем углам о том, что сотрудничали с «особистом», а он нас заложил? К тому же, несмотря на множество улик и совпадений, я ещё не совсем уверен, что он сделал всё это сознательно. Может в чём-то ошибся? Или проговорился? В таком состоянии можно совершить чёрт знает что!
– Ладно, Любомир, – согласился я, – оставим этого Шкорбатовского. Ты меня убедил. В конце концов, мир значительно сложней, чем мы его себе представляем. Может быть тут задействован и кто-нибудь другой. Мы же знаем, что и Фельдман – тоже штучка ещё та! Не исключено, что и он плетёт какие-то интриги!
– Я тоже так думаю, – промолвил Коваль. – Будем надеяться, что все наши подозрения есть не что иное, как догадки и не более!
Вечером Коваль перебрался в кабельно-монтажную роту. Я помог перенести его вещи, а сам вернулся в штаб и зашёл в строевую часть. – Послушай, Миша, – обратился я к Балобину, – ты ничего не слышал насчёт Коваля?
– Ну, да «ничего»! – усмехнулся тот. – Да весь день штаб только о твоём Ковале и говорит! Ну-ка «залетел», да ещё перед самим начальником штаба! Это надо уметь!
– Я не о том! – отмахнулся я. – А насчёт его перевода в кабельную роту! Ты не знаешь, его не отправляют на «объект»?
– Разговоры об отправке, вообще-то, были, – кивнул головой Балобин, – однако пока не определились, куда и с кем. Может быть, со временем, вся эта шумиха заглохнет? В конце концов, какой смысл отсылать его, когда осталось служить около трёх месяцев?
На вечерней поверке фамилия Коваля уже не прозвучала. Перекличку проводил сержант Горелов, занявший должность замкомвзвода. Внешне в роте было тихо. Всё шло по-старому. Однако я чувствовал какую-то гнетущую тревогу. С уходом Коваля нарушилось небольшое хрупкое равновесие, существовавшее в отношениях «стариков» с «черпаками». Теперь административной властью в роте обладали «черпаки». Из них состоял весь сержантский корпус.
– Это даже невыгодно Фельдману, – думал я, выходя из умывальника. – Ведь в сложившейся ситуации возможно самое серьёзное обострение отношений между двумя слоями солдат! Роте нужен противовес! Интересно, какой выход найдёт в этой ситуации «папа»? Может он не случайно завёл тогда разговор в канцелярии?
Лёжа в постели, я всё никак не мог заснуть и размышлял: – Зачем Шкорбатовскому нужно было предавать Коваля? Как бы узнать правду?
Все дни до четверга прошли спокойно. Я вечерами встречался с Ковалем. Мы ходили в чайную, прогуливались по военному городку, но о своём замысле я не сказал ни слова.
В четверг, в три часа дня, я пришёл к Шкорбатовскому и заметил, что майор очень плохо выглядел: щёки у него впали, глаза покраснели, а на подбородке местами выступала тёмно-серая щетина.
– Ну, как дела? – спросил с наигранной невозмутимостью оперуполномоченный. – Как идёт служба?
– Да всё по-старому, – ответил я. – Что у нас изменится?
– Ну, как там, есть ли какие-то проявления антисоветской деятельности  в вашей роте? – спросил он. – Как там ваши прибалты? Не допускают никаких эксцессов?
– Нет, Василий Александрович, – ответил я, – всё идёт по-старому. Разговоров антисоветского характера не было. Воины больше обсуждают бытовые проблемы.
– Ну, что ж, тогда давай, вкратце запишем, что у вас «тишь и благодать», – предложил Шкорбатовский и протянул чистый лист бумаги.
С горем пополам, под диктовку, я составил небольшое донесение, в котором выставил своих товарищей самыми добропорядочными гражданами.
– Вот видишь, помаленьку работаем, – сказал майор, пряча листок в свою папку, – и благодаря нашей работе в вашем подразделении практически нет злостных антисоветских измышлений. Значит, люди становятся на правильный путь! Хотя, кто его знает, где этот правильный путь?
…Я вернулся в штабной кабинет, сел за стол и обхватил руками голову.
– Что с тобой? – спросил Горбачёв. – Уж не заболел ли ты?
В это время зазвонил телефон. Я поднял трубку: – Слушаю!
– Товарищ Сычев! – раздался спокойный и властный голос. – Вы меня узнали?
– Да, – пролепетал я, – узнал! Товарищ…
– Погоди, – с досадой перебил меня незримый собеседник, – не надо лишних слов! Я хотел бы вас увидеть. Не могли бы вы сейчас придти в известное место?
– Да, конечно, я сейчас приду!
– Хорошо, я жду!
– Сам Моргунов, – подумал я. – Вот так номер! Видно, произошло что-то серьёзное!
– Ну, ладно, Костя, – сказал я Горбачёву, – я пошёл.
– А куда ты? – робко спросил тот, чувствуя мою скованность.
– Да надо мне сходить тут…по одному делу, Костя, – ответил я. – Если меня будут спрашивать, скажи, что я ушёл в учебный батальон.


34. ИЗБРАН ЕДИНОГЛАСНО

Переступив порог известного кабинета Шкорбатовского, я надеялся увидеть там прежнего хозяина. Однако, судя по всему, тот не зря попрощался со мной.
За столом сидел начальник Управления полковник Моргунов, а рядом с ним – какой-то пожилой майор. – Ну, здравствуйте, товарищ Сычев! – улыбнулся полковник, встал и протянул руку.
– Здравствуйте, товарищ полковник! – ответил я и пожал её.
– Я пригласил вас сюда, – продолжил Моргунов, – чтобы познакомить с новым оперативным работником, товарищем Дубининым Павлом Ивановичем!
Пожилой майор встал и протянул руку.
– Очень приятно! – ответил я. – Сычев!
– Итак, – промолвил Моргунов, – товарищ Шкорбатовский ушёл в отставку по возрасту…
Я посмотрел на майора Дубинина. Полный. Круглолицый. Совершенно седой. Выглядит значительно старше Шкорбатовского, хотя и ростом повыше.
Полковник всё говорил и говорил в своей спокойной, убаюкивающей манере. Я прослушал небольшую лекцию о важности своевременного выявления антисоветски настроенных лиц, об ухудшившейся международной обстановке и попытках сил империализма сокрушить социалистический лагерь. – Вот здесь мы обязаны выполнить свою роль защитников интересов советских людей, – подытожил свою речь Моргунов, – поэтому вы должны быть очень внимательными в своей работе, постоянно поддерживать контакты с товарищем Дубининым, словом, держать его в курсе всех событий! К сожалению, Шкорбатовский в последнее время оказался неготовым к трудностям нашей работы. Он поставил свои личные проблемы над государственными, что привело к некоторому ослаблению оперативной работы…
Я насторожился. – Неужели Моргунов всё знает? – подумал я. – Вот ведь какой он проницательный человек!
– А вы, товарищ Сычев, ничего такого особенного в его поступках и словах не заметили? – спросил вдруг неожиданно полковник.
– Что вы имеете в виду? – заколебался я.
– Ну, там… Не допускал ли он каких-либо несдержанных высказываний?
– Выходит, он ничего не знает! Это только моя подозрительность! Сказать или не сказать? – проносились в моей голове мысли. – Но ведь в этом случае несчастного Шкорбатовского ждут ещё большие неприятности, чем увольнение из «органов»! Нет, нельзя быть таким подлым!
– Я ничего такого не заметил, товарищ полковник, – ответил я. – Внешне Шкорбатовский действительно выглядел очень плохо: как-то похудел, осунулся. Может быть, он не старался и на работе, потому что в последний раз мы написали ничего не значащую докладную. Но никаких подозрительных слов или поступков он не допускал.
– Значит, ничего не заметили, – улыбнулся Моргунов. – Ну, что ж, и это тоже хорошо! В таком случае, я вас оставляю. Познакомьтесь поближе, обсудите предстоящую работу. До свидания, товарищи! Желаю вам успехов и плодотворного сотрудничества!
Оставшись один на один с майором Дубининым, я окончательно убедился, насколько тот уступал Шкорбатовскому. Новый оперуполномоченный чем-то напоминал подполковника Гоннова. Те же манеры, сбивчивая речь, похожая на брюзжание. Когда майор говорил, казалось, что он вот-вот заснёт.
– Ну, как, товарищ Сычев, сработаемся мы с вами? – прогудел майор, навевая дрёму.
– Сработаемся, товарищ майор, – ответил я. – Вот только, надо сказать, полковник Моргунов несколько преуменьшил заслуги Шкорбатовского. Благодаря его наставничеству, мы, практически, выявили все очаги антисоветской деятельности! Сейчас в нашей роте, фактически, некого выявлять. Даже те, которые допускали вредные измышления, давно уже стали на путь истинный!
– Не думай, что всё так просто, – пробурчал майор. – Не исключено, что все эти люди только делают вид, что отказались от своих ложных взглядов! На самом же деле, они затаились! Вот почему мы должны проявлять бдительность и не расслабляться ни на минуту! Понимаешь?
– Да, понимаю, товарищ майор.
Вернувшись в свой штабной кабинет, я застал там Горбачёва, беседовавшего с Балобиным.
– О, Костя, наконец-то! – воскликнул Балобин. – А мы тут только что тебя вспоминали!
– А что случилось? – спросил я.
– Знаешь, у нас в роте, в самом деле, происходят какие-то странные вещи! – промолвил Балобин. – Вот только что пришёл капитан Головачёв и распорядился готовить приказ на перевод Фреймутса в кабельно-монтажную роту!
– Что за чудеса? – удивился я. – Только что туда перевели Коваля, а теперь уже и Фреймутса!
 – Видишь ли, за что перевели Коваля, мы-то знаем, – возразил Балобин, – а вот за что прогоняют из роты Фреймутса, мне не совсем ясно. Может быть ты что-нибудь знаешь? – И он как-то странно посмотрел на меня.
– Понятия не имею! – ответил я. – Я, конечно, знаю, что Фреймутс – человек довольно резкий. Помнишь, как он радовался, что убрали из роты Коваля?
Балобин кивнул головой.
– Так вот. Не наказание ли это ему от Бога за такое неприличное поведение?
– Причём тут Бог? – воскликнул Балобин. – Головачёв пришёл от начальника штаба! Это Новокрещёнов, по всей видимости, дал такую команду! А ему, в свою очередь, кто-то настучал! Разве не ясно?
– Нет. Не ясно! – покачал я головой. – Во-первых, не каждый вхож к Новокрещёнову. Вряд ли простой солдат пойдёт к нему с доносом: начальник штаба не любит этого! Во-вторых, Фреймутс ничего такого не совершил, чтобы можно было к нему придраться. И, наконец, этот парень, несмотря на длинный язык, никому не сделал зла…
– Но, как ты говоришь, у него достаточно длинный язык…, – пробормотал Балобин.
– Да, если он разозлится, то говорит всё, что взбредёт ему в голову! Бывает, мелет такую антисоветчину! Возможно, язык и привёл его к такому результату!
– Ты так думаешь? – усомнился Балобин. – Значит, ты хочешь сказать, что Фреймутса убрали по чьему-либо доносу в Политотдел?
– Этого я сказать не могу, – ответил я. – Однако в чём я совершенно не сомневаюсь, так это в том, что ни один перевод из нашей роты в другую не совершается без согласия и прямого участия в этом Фельдмана!
– Значит, ты считаешь, что во всём виноват «папа»?! – воскликнул Балобин.
– Я уже сказал, что ничего не знаю и никого не собираюсь обвинять! – ответил я. – Но я твёрдо уверен в одном: Фельдман наверняка обо всём знает!
В это время открылась дверь, и в кабинете появился незнакомый собравшимся прапорщик. – Можно мне войти? – спросил он.
– Конечно, заходите, товарищ прапорщик! – сказал я. – Присаживайтесь!
– Ну, я, пожалуй, пойду! – буркнул Балобин и вышел в коридор.
– Моя фамилия – Сущук, – начал прапорщик. – Я – командир взвода кабельно-монтажной роты. Мы собираемся, вероятно, утром в понедельник ехать на «объект», и мне нужно оформить проездные документы. Как это сделать побыстрей?
– Видите ли, товарищ прапорщик, – ответил я, – проездные документы вам оформят в строевой части. А здесь – только продовольственная служба!
– А мне и надо продовольственные документы, – улыбнулся Сущук. – Я просто неправильно выразился.
– Но я не могу выписать ни продаттестата, ни продовольственно-путевых денег без соответствующего приказа по части. Я даже не знаю, сколько дней вы будете в пути!
– Но у меня есть все данные, – сказал прапорщик. – Вот, у меня даже сохранились старые бумаги! – И он полез в карман.
– Тогда вы отдайте эти сведения в строевую часть, – вмешался Горбачёв, – а оттуда к нам направят выписку из приказа, и мы подготовим все документы!
– А много народа поедет на «объект»? – спросил я.
– Двадцать два человека! – ответил Сущук.
– Видите ли, это дело непростое, – покачал я головой. – Нам нужен весь список отъезжающих. Я ведь выписываю  в финчасть ведомость пофамильно!
– У меня есть этот список! – воскликнул Сущук. – Вот, пожалуйста, – он достал бумажку. – Я знал, что он потребуется!
– Ну, что ж, – кивнул я головой, – вот и отнесите сейчас этот список в строевую часть. Здесь вот только что был ефрейтор Балобин, он сразу же оформит все необходимые выписки. А уже после этого мы сделаем то, что от нас требуется.
– Хорошо, тогда я побежал в строевую часть! – сказал Сущук и быстро вышел.
– Чего он так мечется? – пробурчал я. – Неужели нельзя всё это спокойно сделать в понедельник?
– А может быть у него какое-то срочное задание, – промолвил Горбачёв, – и он решил поскорей справиться с бумажными делами? Судя по всему, этот прапорщик – довольно ловкий тип. Своего не упустит!
– Ладно, хрен с ним! – сказал я и взялся за пачку накладных.
В это время зазвонил телефон. – Слушаю, ефрейтор Сычев! – сказал я в трубку.
– Товарищ Сычев! – раздался голос майора Горбунцова. – Не могли бы вы зайти ко мне на минуточку?
– Мог бы, товарищ майор, – ответил я неуверенным голосом. – А что случилось?
– Да ничего особенного. Просто я хочу с вами поговорить!
– Хорошо, я сейчас приду!
– Это майор Горбунцов, – сказал я, положив трубку. – Ты, Костя, тут смотри. Как придёт прапорщик, выпиши ведомость на выдачу им денег через финчасть. Я дам тебе бланк, – я полез в стол, – но, думаю, что скоро вернусь, так что, может быть, я сам всё сделаю. Это так, на всякий случай!
– Ну, товарищ ефрейтор, – сказал Горбунцов, увидев меня, – присаживайтесь.
– Но у меня много работы, товарищ майор, – возразил я. – Я забежал к вам, буквально, на минуточку…
– Ну, хорошо, – кивнул головой политрук, – я не буду тогда тебя задерживать, а сразу же приступлю к делу. Понимаешь, в понедельник наступит первое сентября, начало учебного года… А это значит, что во всех школах страны будут проводиться «уроки мужества». Ты, наверное, знаешь, что это такое?
– Знаю, товарищ майор! Это… когда в школу приходят военные и рассказывают детям о сражениях во время прошедшей войны…
– Не только о сражениях, – улыбнулся майор. – Конечно, рассказ участника войны – дело хорошее. Но детям хочется послушать и о том, как несут нелёгкую службу наши солдаты, охраняющие их мир и покой!
– Как я понял, – воскликнул я, – вы хотите, чтобы я побывал в одной из школ и провёл там «урок мужества»?
– Да, именно это я и хотел предложить! – кивнул головой Горбунцов. – Нам, видите ли, обком партии выдал разнарядку на проведение «уроков мужества» в подшефной школе номер сорок три! А там такая уймища классов! Приходится подбирать наиболее достойных воинов!
– Но я никогда не проводил уроков! – возразил я. – Где гарантии, что я справлюсь?
– Ну, если ты не справишься, – усмехнулся Горбунцов, – кто же тогда это сможет? Надо, товарищ Сычев, согласиться!
– А как я доберусь до школы? – заколебался я. – Я же представления не имею, где она расположена?
– Ну, это уже наш вопрос, – ответил майор. – Мы доставим вас туда на машине, а затем и назад отвезём. Наденете парадную форму, позавтракаете и выйдете к половине девятого на контрольно-пропускной пункт. Там мы посадим вас в машину и отвезём, куда надо. Ясно?
– Так точно! Разрешите идти!
– Идите!
…В кабинете продснабжения я застал прапорщика Сущука. Горбачёв сидел на месте начпрода и выписывал продовольственно-путевые документы. – Молодец! – похвалил его я. – Не стал меня дожидаться! Значит, быстрей закончим работу! Давайте-ка, товарищ прапорщик, я выпишу вам продовольственный аттестат! Значит, всего двадцать два человека?
– Да, двадцать два, – ответил Сущук. – Но мне нужен только один аттестат на всех сразу!
– Разумеется, – согласился я. – Дайте мне фамилию старшего.
– Вот, пожалуйста, мой список! – прапорщик вытащил из кармана брюк листок и протянул его мне.
– Так, так, – сказал я и стал изучать бумагу. – Как, здесь в списке Коваль и…Фреймутс?! – вскричал я.
 – А что тут такого? – удивился Сущук. – Коли их перевели в нашу роту, значит, нужно их использовать! Не сидеть же им сложа руки?
– А куда вы едете? – спросил я с грустью.
– Мы едем в Поволжье, почти к самому Каспийскому морю!
– Это не так уж плохо! – улыбнулся я. – Я боялся, что наших ребят загонят куда-нибудь в Казахстан или на Дальний Восток… А это, слава Богу, не такой уж плохой край!
– Да, край неплохой, – согласился Сущук. – Поэтому не следует особенно огорчаться за судьбу наших ребят. Небось, друзья, коли за них беспокоишься?
– Я беспокоюсь за Коваля, – сказал я. – С ним мы действительно друзья. А с Фреймутсом у меня плохие отношения!
– Да, ваши парни не теряются, – улыбнулся прапорщик. – Винцо попивают, гуляют! Нелегко будет с ними! Натворят что-нибудь, а потом – нам с ними мучиться! Вон, возьми твоего друга Коваля. На всю часть прогремел! Ну-ка, попался самому Новокрещёнову! Вот так герой! Что же касается Фреймутса, то я, честно говоря, не знаю, за что его от вас убрали. Что он из себя представляет?
– Да здоровенный такой громила! – буркнул я. – С виду он довольно агрессивен, но это только кажется. Вот болтать он здоров! Мелет всякую антисоветчину! Они, латыши, вообще очень вредные! Считают себя высшей расой, а нас, русских, чуть ли не идиотами!
– Выходит, Фреймутс – опасный человек? – испугался Сущук. – Антисоветчины нам только не хватало!
– Да не бойтесь вы! – усмехнулся я. – Я же говорю, что он только на вид такой злобный. По-моему, он вполне нормальный человек. За всю службу он, собственно говоря, ничего не натворил.
В это время Горбачёв закончил работу и протянул Сущуку ведомость. – Вот, пожалуйста, товарищ прапорщик, – сказал он, – можете вызывать своих ребят. Пусть получают деньги.
– А вот и аттестат, – сказал я, – забирайте. Теперь мы с вами в расчёте!
Не успел удалиться посетитель, как в кабинет вошёл лейтенант Шостаковский. – Фу-ты, ну-ты! – вздохнул он и сел на освобождённый Горбачёвым стул. – Вот пришлось помотаться! Чтоб этот колхоз провалился!
– Какой колхоз? – спросил я. – Что случилось?
– Да видишь, вызвал тут меня Прудников и дал команду – готовить к понедельнику отряд для отправки в колхоз на заготовку овощей! Мы хотели вывезти овощи как обычно, после сбора урожая. Ну, вот, обком партии направил нас в колхоз «Путь Ленина». А там сказали, что для уборки урожая нет рук, и чтобы мы прислали к ним солдат. Ну, в общем, нужно, чтобы у них с месяц работали наши ребята. С этим я договорился. Будем посылать каждую неделю по два взвода курсантов. Они и уберут необходимый нам урожай. Никак не могу только добиться согласия от поваров. Ведь жить там придётся целый месяц! А у нас, в основном, одни женщины, вольнонаёмные. У них, как обычно, семьи, дети…
– А как же сержант-сверхсрочник Емелин? – перебил его я. – Он же – повар?
– Да ну его, этого дурачка! – воскликнул начпрод. – Это же пьяница! Пока он тут на кухне под контролем других поваров, терпеть его выходки ещё можно! А разве пошлёшь его с курсантами? Да он их голодом уморит!
– Товарищ лейтенант! – вмешался в разговор Горбачёв. – А вы меня пошлите! В конце концов, я – тоже повар! У меня – наивысший, шестой разряд! Мы же проходили поварское искусство в институте! Я даже был в ГДР! Там у нас отбывали практику самые лучшие студенты… И ничего, справлялся!
– Так ты – повар?! – вскричал обрадованный Шоставковский. – Ну, слава Богу, выручил! И ты сможешь готовить пищу для солдат?
– А почему бы и нет? – усмехнулся Горбачёв. – Я же готовил пищу и более требовательным людям! Справлюсь. Можете не сомневаться!
– Ну, что ж, – сказал довольный Шостаковский, – тогда я сейчас же побегу к Прудникову и доложу ему об этом. Думаю, что этот вопрос мы решим положительно! – И он выскочил в коридор.
– Зачем тебе это надо? – спросил я Горбачёва, когда мы остались одни. – Ведь придётся целый месяц вкалывать, как проклятому? Ну-ка, накормить два взвода! Это не шутка!
– Для меня это сущая чепуха! – возразил Горбачёв. – Дадут походную кухню. Дрова будут, продукты – тоже. Назначим ответственных за работу на кухне. А что касается приготовления еды, то это мне нетрудно. По крайней мере, на целый месяц вырвусь из роты и поживу как «белый человек»!
В это время прибежал Шостаковский. – Ну, что, товарищ Прудников согласен! – промолвил он. – Значит, едем в понедельник в колхоз!
– Как, уже в ближайший понедельник? – удивился Горбачев.
– Да. Поэтому собери необходимые вещи, – ответил начпрод, – и мы утром, сразу же после завтрака, уедем!
– Я тоже уеду в понедельник сразу же после завтрака, товарищ лейтенант! – улыбнулся я.
– Ты что, смеёшься? – пробормотал Шостаковский. – Нашёл, понимаешь, время для шуток!
– Да я серьёзно говорю! – воскликнул я. – Меня тут вот вызвал Горбунцов и сказал, чтобы я съездил первого сентября в подшефную школу и провёл «урок мужества»!
– Замотал нас этот Политотдел! – заорал начпрод. – Что ни день – всё новые штучки! Так как же нам быть?
– А никак товарищ лейтенант, – махнул я рукой. – Вы спокойно себе поезжайте в колхоз, а я утром съезжу в школу на политотделовской машине, проведу урок да и вернусь назад. Думаю, что ничего страшного здесь без меня за пару часов не произойдёт…
– Ну, смотри сам, – вздохнул Шостаковский. – Справишься, так справишься! Значит, нечего тогда и шум поднимать!
На следующий день на ротную утреннюю поверку явился Фельдман. Все уже знали, что он не случайно прибыл в казарму. Обычно на утренней поверке присутствовал старшина роты – прапорщик Присяжнюк, с которым воины свыклись так же, как и с внутренним убранством казармы. Присяжнюк почти никогда ни во что не вмешивался. Приходил он также тихо, как и уходил. Я вообще его не замечал. Вот и на этот раз Присяжнюк молчаливо стоял рядом с Фельдманом, напоминая скорей неодушевлённый предмет, чем сурового воина – старшину.
После переклички Фельдман произнёс небольшую речь. – Сегодня, иоп вашу мать, – сказал он, – чтобы все, сразу же после развода, пришли в роту! Будем проводить комсомольское собрание! Как вы знаете, тот долбоиоб Коваль был изгнан из роты за недостойное поведение! А он, как ни печально, был секретарем бюро ВЛКСМ… Поэтому нам предстоит избрать нового комсомольского вожака! Чтобы все явились, как штык! Понятно?
– Ну, вот, – подумал я, – и прошла неделя, которую я взял на размышление. Судя по всему, Фельдман не забыл моих слов.
…В установленное командиром роты время в Ленинской комнате собрались почти все воины хозподразделения. Как обычно, за передними столами сидели сержанты, а так называемый стол президиума занял прапорщик Фельдман. – Так! Тихо! – громко сказал он и встал. – Вот этот стол, – военачальник указал рукой на стол президиума, – теперь будет занимать новый секретарь комсомольской организации. А вот это, – прапорщик поднял вверх толстую голубую тетрадь, – протоколы комсомольских собраний! Новый секретарь будет регулярно их составлять! Понимаете, о чём я говорю?
Воины молчали.
– Итак, – продолжал Фельдман, – нам нужно избрать такого человека, чтобы он умел не только проводить комсомольские собрания и вести комсомольскую документацию, но и пользовался вашим уважением. А потому как комсомол базируется на принципе демократического централизма, я предлагаю вам избрать сейчас же из своей среды такого человека. Я не хочу вам навязывать свою кандидатуру, ибо это – ваше собственное дело! Главное, это чтобы вы понимали, какую большую ответственность будет нести ваш вожак! Ну, что ж, давайте ваши предложения!
После такого вступительного слова желающих высказаться не оказалось: нести ответственность, проводить собрания и составлять протоколы не хотел никто.
– А это как, освобождённая работа? – спросил вдруг кто-то из середины зала.
– Нет, это дополнительная, но почётная работа, – ответил Фельдман. – Её нужно вести, в основном, в личное время! Ну, как? Есть желающие? Давайте, товарищи, работайте!
Однако солдаты молчали.
– Ну, что ж, тогда я буду предлагать кандидатуру сам! – воскликнул командир роты и взял в руку книгу со списком личного состава. – Так, вот Балкайтис, как вы, не хотели бы?
– О, Боже! – вскрикнул Балкайтис. – Только не меня, товарищ прапорщик! Я не умею писать по-русски!
– И я! И я! – закричали остальные латыши и литовцы.
– Может изберём тебя, товарищ Моисеенков? – спросил Фельдман. – Ты у нас – человек достойный, хороший каменщик! Я думаю, справишься…
– Нет, товарищ капитан! – закричал Моисеенков. – Я не могу! Я не хочу! Да я в этих бумагах совсем не разбираюсь!
– Ну, ничего, Володя, – сказал ему Суздал, – будешь составлять протоколы со мной. Придёшь ко мне в каптёрку, и я тебе помогу…
– Нет, нет, что вы, я не справлюсь! – простонал Моисеенков и на его глазах появились слёзы. – Пусть уж лучше будет Суздал, коли он обещает составлять протоколы. К тому же, он – каптёрщик, а это – то же самое, что и писарь!
– Опомнись, что ты говоришь? – взвизгнул Суздал. – Я ничего не понимаю в комсомольской работе! Тут нужен штабной писарь! Вот хотя бы Балобин!
– Ты что, с ума сошёл?! – заорал Балобин. – Мне ещё только этого не хватало! Кто тебя за язык тянет, гандон?!
– Ладно, не ссорьтесь! – громко сказал Фельдман. – Я кому говорю? Встать! Смирно! Вольно! Садись!
Когда солдаты успокоились, прапорщик откашлялся и, с гордостью глядя перед собой, произнёс: – Вы вот тут только что сказали, что хорошо бы избрать секретарём комсомольской организации штабного писаря, знающего бумажную работу. Конечно, кандидатура ефрейтора Балобина нам подходит. Он и опытный писарь, и авторитетный старослужащий воин. Согласны, товарищи?
– Нет! Не согласен! – завопил Балобин. – Не один я старослужащий и штабной работник! Тут есть у нас и другие достойные люди!
– Нам нужно, чтобы человек пользовался всеобщим уважением и авторитетом, – сказал командир роты. – А ты как раз таким и являешься!
– Нет, товарищ капитан! – простонал, заламывая руки, Балобин. – Я не потяну! Не выбирайте меня, пожалуйста!
– А кто потянет? – настаивал Фельдман.
– Да хотя бы Сычев! – крикнул Балобин. – Он тоже и штабник, и старослужащий воин!
Я обернулся и посмотрел на крикуна. – Чего ты выступаешь? – сказал я Балобину. – Я-то тут причём? Предложена твоя кандидатура, значит, и будем выбирать тебя!
– А я тоже предлагаю Сычева! – раздался насмешливый голос Туклерса. – Он, в самом деле, у нас наиболее уважаемый!
– Сычева! – поддержал его сидевший рядом Фреймутс, который, несмотря на приказ командира части, всё ещё пребывал в хозяйственной роте.
– Сычева! Сычева! – заорали остальные.
Фельдман сделал вид, что такой ход собрания ему не нравится. – Ну-ка, перестаньте кричать! – гаркнул он. – Что это вы превращаете наше собрание в балаган? Сычева им, видите ли, захотелось! Да вы понимаете, что товарищ Сычев загружен работой больше всех вас? У него – самый ответственный пост! Нет, я считаю, что всё-таки нужно избрать кого-то другого. Хотя бы тех же Балобина или Суздала…
– Товарищ прапорщик! – завопили названные воины. – Не избирайте нас! Пожалуйста, не надо!
– Лучше на стройку пошлите! Мы готовы трудом искупить свои ошибки! – простонал Балобин.
– Значит, вы всё-таки настаиваете на кандидатуре Сычева? – смягчился Фельдман. – Неужели вы думаете, что ему по плечу такой нелёгкий дополнительный труд?
– Конечно, по плечу! – крикнул кто-то.
– Сычева! Сычева! Он справится! – опять заорали едва ли не все воины.
– Ну, что ж, спорить с коллективом бесполезно! – сдался, наконец, командир роты. – Коли вы решили предложить Сычева, я не могу вам препятствовать! Тогда давайте голосовать! Кто за то, чтобы избрать ефрейтора Сычева секретарём комсомольской организации? Так! Кто против? Кто воздержался? Нет! Единогласно!
Установилась мёртвая тишина. Было слышно, как жужжала бившаяся об оконное стекло муха.
– В таком случае, – улыбнулся Фельдман, – товарищ Сычев оказывается единогласно избранным! Прошу вас, товарищ ефрейтор, займите своё место за столом президиума! Поздравляю!
Когда я, «всенародный избранник», мрачный как туча, подошёл к командиру роты и уселся рядом, Фельдман подскочил и заорал: – Встать! Смирно!
Солдаты с готовностью встали.
– Вольно! Разойдись! – последовал очередной окрик, и Ленинская комната мгновенно опустела.
– Ну, вот теперь ты – полноценный секретарь комсомольского бюро! – сказал командир роты, обернувшись ко мне. – Давай, составляй протокол о сегодняшнем собрании, а я, пожалуй, пойду!
Оставшись один, я внимательно просмотрел толстую голубую тетрадь. Оказывается, Коваль регулярно, каждый месяц, составлял протоколы.
– А вот и я! – усмехнулся я увидев свою фамилию на одном из протоколов. – Ага, значит, я был председателем комсомольского собрания двадцатого марта! Но ведь я же в это время находился в отпуске! Вот так Коваль!  Правда, подпись под протоколом – моя!
Я вспомнил, как однажды Коваль попросил меня где-то расписаться. Значит, это был протокол комсомольского собрания! Посмеявшись про себя и сделав вывод, что все комсомольские собрания, запротоколированные Ковалем, никогда на самом деле не проводились, я нашёл чистую страницу и стал записывать.
– Кого же внести в протокол в качестве секретаря собрания? – подумал я, закончив писать. – Впрочем, внесу-ка я туда Кулешова. Он как раз сидел поблизости, подойдёт!
Составив протокол и расписавшись за председателя собрания, я направился в спальное помещение, где надеялся встретить Кулешова. В самом деле, тот стоял около своей тумбочки и что-то перебирал.
– Эй, Коля! – крикнул я. – Распишись-ка в протоколе!
Кулешов обернулся. – А, это ты, – сказал он. – Что за протокол?
– Да вот, подпиши тут в качестве секретаря!
– А зачем ты вписал меня? Что, нельзя было найти другого?
– Ну, ты сидел поблизости, вот я тебя и записал…
– Дай-ка я посмотрю, что ты тут настрочил, – пробурчал Кулешов, – а то ещё припишешь мне какую-нибудь антисоветчину!
– К чему ты это? – спросил я.
– А к тому, – ответил Кулешов и расписался в тетради, – что ты всё время поливаешь грязью своих товарищей! Антисоветчики, видите ли, тебя повсюду окружают!
– Каких это товарищей я обливаю грязью? – возмутился я.
– Как-будто ты не знаешь? – закричал Кулешов. – А кто выжил из роты Фреймутса?! Разве не ты? Уж, казалось бы, кому этот Фреймутс мешал? Так нет же! Ну, и мудак же ты!
– Я не имею никакого отношения к переводу Фреймутса! – воскликнул я. – Что ты мне приписываешь?
– А что ты вчера говорил прапорщику Сущуку?! – выкрикнул с визгом Кулешов. – Разве не твои слова, что Фреймутс – антисоветчик? Думаешь, мы тут такие дурачки, что ничего не видим?!
– Ну, что ж, это очень хорошо, что вы не дурачки и всё видите! – спокойно ответил я. – Это будет вам полезно на будущее! А эти ваши «штучки» я знаю ещё с учебного батальона! – И я с уверенностью и достоинством выдержал взгляд багрового от злобы товарища.


35. «УРОК МУЖЕСТВА»

В воскресенье перед обедом Фреймутс покинул хозяйственную роту. Я зашёл в спальное помещение, чтобы немного полежать перед построением и увидел, как Фреймутс собирал свой вещмешок. Я почувствовал угрызение совести: на душе стало противно до тошноты. – Вот что наделал Коваль! – подумал я. – Неужели не жалко этого, в общем-то, безобидного парня?
Послышались тяжёлые шаги. Вот они всё ближе, ближе.
– Эй, Костя! – раздался у меня над головой голос Фреймутса. – Вот, пришёл с тобой проститься!
Я поднялся с кровати и повернулся к нему лицом, рассчитывая увидеть ярость в глазах латыша, ибо понимал, что тот подозревает во всём меня. Однако ошибся.
– Прощай, Костя! – сказал Фреймутс, улыбаясь и протягивая руку. – Желаю тебе дальнейших успехов и счастья! Но смотри, не попадайся мне на дороге!
– Прощай, Динарс, – вежливо ответил я и пожал ему руку. – Спасибо тебе за пожелания! Я тоже желаю тебе счастья и успехов и обещаю избегать встреч с тобой на дороге!
Фреймутс усмехнулся, пожал плечами и, оглядевшись в последний раз по сторонам, направился к выходу…
В понедельник утром, сразу же после завтрака, я, одетый в парадную форму, прибыл на контрольно-пропускной пункт. Фельдмана не требовалось предупреждать: об этом позаботился Политотдел. Там уже стояли воины других подразделений и оживлённо беседовали.
– Товарищ Сычев! – крикнул прапорщик Валуйский, шедший со стороны клуба. – Ну, что вы опаздываете? Мы, пятнадцать человек,  ждём вас тут одного!
– Я пришёл сразу же после завтрака, товарищ прапорщик, – ответил я, – и нигде не задерживался!
– Вы, хозяйственники, вечно нарушаете дисциплину! – пробормотал Валуйский. – Все роты уже давно поели, а вы всё копаетесь!
– Товарищ Сычев! Товарищ Сычев! – послышался чей-то знакомый голос.
Я обернулся: – А, лейтенант Шостаковский!
Начальник продснабжения и Горбачёв шествовали в сторону проходной.
– Что же ты не зашёл в штаб? – спросил Шостаковский, подходя ко мне. – А я хотел с тобой поговорить!
– Да я сразу же после подъёма приходил в штаб, чтобы одеть «парадку», – ответил я, – а потом позавтракал и вот пришёл сюда. Я думал, что вы уже давно отсюда уехали…
– У нас тут возникла небольшая заминка, – пробормотал начпрод, – вот мы и не выехали сразу. Я хотел тебе сказать, что, возможно, меня сегодня не будет. Всё-таки, сам понимаешь, колхоз есть колхоз… Могу и задержаться…
– Да, понимаю, товарищ лейтенант, – кивнул я головой. – Не волнуйтесь: всё будет в порядке!
– Ну, до свиданья, Костя! – сказал Горбачёв. – Надеюсь, что через месяц встретимся!
– До свиданья! – улыбнулся я и пожал ему руку. – Думаю, что мы встретимся значительно раньше. Я может сам к вам заеду, если будет нужно. Ну, всего! Бывайте здоровы!
– Пошли к машине! – громко сказал Валуйский и махнул рукой. – Садимся, товарищи!
Железные ворота контрольно-пропускного пункта, через которые только что прошли два взвода учебного батальона, были раскрыты настежь. Поэтому Валуйский со своими подопечными беспрепятственно вышли за пределы военного городка.
Метрах в двухстах от проходной стояла большая, крытая брезентом грузовая машина.
– Садитесь! – сказал Валуйский и показал рукой на верх. Воины, а их было вместе со мной двенадцать человек, залезли без долгих слов в кузов. Прапорщик, как старший в группе, устроился в кабине. Мотор взревел, и машина сорвалась с места.
Первое сентября – начало учебного года во всех учебных заведениях страны. Этот день всегда представлялся мне особенным, таинственно-торжественным. Я помнил, как шёл после долгих летних каникул в школу с чувством острого любопытства. Меня интересовало всё: и какими стали за минувшее лето мои школьные товарищи – подросли они или загорели – и что несёт с собой новый учебный год, и какие будут новые учителя и предметы… Первый день сентября обычно был солнечным. В воздухе летали паутинки. Пахло яблоками и землёй…
Охваченный воспоминаниями, я не заметил, как остановился грузовик. Я очнулся только тогда, когда воины стали вылезать из машины, и глянул на часы. Десять минут девятого! – А когда начнутся уроки? – спросил я стоявшего у машины Валуйского. – Мы не опоздали?
– Нет, – ответил тот, – торжественная линейка состоится в половине девятого, а в девять мы пойдём на уроки. Так что время есть. Можете покурить.
В то время как приехавшие со мной воины сбились в кучку и что-то оживлённо обсуждали, пуская по сторонам клубы сигаретного дыма, я отошёл от машины и стал рассматривать школьное здание.
Ничего особенного я не обнаружил. Лишь большой серый трёхэтажный прямоугольник, увенчанный покатой шиферной кровлей. Типичное школьное здание. Во дворе толпились люди. Здесь собрались и родители с маленькими детьми, и учителя, и школьники различных классов. Постепенно толпа росла: прибывали всё новые и новые люди – и дети, и взрослые. Девочки несли в руках букеты с цветами. Мелькали георгины, золотые шары и даже розы.
Вдруг от толпы отделился солидный пожилой мужчина и направился к стоявшим у машины воинам.
– Здравствуйте, товарищ прапорщик! – сказал он Валуйскому. – Спасибо, что вы вовремя приехали!
– Здравствуйте, Игорь Соломонович! – улыбнулся Валуйский и пожал протянутую руку. – Мы же помним о нашей договорённости! Поэтому никаких отклонений не может быть! Какой у нас сегодня порядок дня?
– Сначала, как обычно, «линейка», а потом, в девять часов, пойдём в классы. Но это вы уже знаете: мы не в первый раз проводим с вами вместе «уроки мужества». Учителя знают, что у них на уроках будут присутствовать солдаты. После «линейки» они подойдут к вам и разведут солдат по классам.
– Значит, порядок прежний? – спросил Валуйский. – Ничего нового не предвидится?
– Видите ли, товарищ прапорщик, – вкрадчиво заговорил директор, – нам бы хотелось, чтобы вы выступили перед учащимися и их родителями. Всё-таки, представитель действующей воинской части, в такой торжественный день… Ну, сами понимаете…
– Я? – удивился прапорщик. – Нет, что вы, я не готов! Мы так не договаривались! Я даже не думал, что это потребуется!
– Но, товарищ прапорщик, – улыбнулся директор, – а что тут особенного? Ну, скажете несколько слов. Поприветствуете собравшихся от имени воинов вашей части – вот и всё! Что тут сложного?
Валуйский покраснел. – Не так уж просто сказать несколько слов, Игорь Соломонович, – возразил он, – всё-таки незнакомая аудитория: школьники, гражданские лица. Нет, я к этому не готов! Тут нужен человек, который мог бы… Ну, как вам сказать…э-э-э-э… Ну, как бы…э-э-э, словом, чтобы без бумажки, так сказать, ну, э-э-э…
– Экспромтом? – спросил директор.
– Ну, э-э-э, эсромтом…да…именно так! – согласился прапорщик.
– Но вы же – опытнейший работник, умеете говорить! – уговаривал директор. – Что вам стоит сказать несколько слов?
– Погодите, – остановил его Валуйский. – Мне тут пришла в голову одна мысль. А если перед вами выступит с приветственной речью наш солдат? Это вас устроит?
– Солдат? – переспросил директор. – А разве у вас есть хорошие ораторы из солдат? Ведь всё-таки митинг перед школой – это важное политическое мероприятие! Не дай Бог, что-нибудь случится! Нужно чтобы каждое слово оратора было взвешено! Понимаете?
– Понимаю, Игорь Соломонович, – улыбнулся Валуйский. – У меня тут есть один товарищ, который умеет хорошо говорить и, главное, знает, что говорить! И никакая подготовка ему не требуется!
Воины, доселе равнодушно внимавшие собеседникам, переглянулись и побледнели.
– Товарищ Сычев! – воскликнул прапорщик! – Подойдите к нам!
– Так вот он ваш оратор! – улыбнулся директор школы, окидывая меня придирчивым взглядом. – Ну, здравствуйте, товарищ ефрейтор!
– Здравствуйте, товарищ директор! – ответил я и пожал его маленькую, сухую ладонь.
– Не могли бы вы произнести небольшую речь? – осторожно спросил директор. – Совсем небольшую… Ну, только несколько слов!
– Могу, – ответил я. – Я слышал ваш разговор и всё понял. Речь так речь! На сколько минут?
– Вот молодец! – обрадовался директор. – Сразу видно серьёзного человека! Ну, пару минут… И хватит! Главное, чтобы подчеркнуть взаимосвязь армии и народа! Понимаете? Чтобы и дети, и их родители почувствовали заботу о себе со стороны партии!
– Да, товарищ директор, я всё понял, можете не беспокоиться. Будет и «забота»! – заверил его я. – Я же сказал, что всё слышал, поэтому не стоит повторять мне сказанных вами слов!
– Ну, и хорошо! – улыбнулся директор. – В таком случае, пойдёмте вместе со мной. Мы станет на самой верхней ступеньке у входа в школу. Отсюда мы и проведём небольшой импровизированный митинг.
И мы пошли вперёд. По дороге и взрослые, и дети расступались. Все здоровались с директором и с любопытством смотрели на меня. У входа в школу стояли несколько человек. Увидев среди них полковника, я отдал честь. Тот тоже приложил руку к козырьку.
– Это наш военрук, полковник Шумейко, – представил директор школы военачальника. – А это, товарищи, – он указал рукой на меня, – наш оратор, который сейчас выступит перед учащимися с приветственным словом!
– Ну, что, будем начинать? – спросил вдруг полковник. – Смотрите, люди уже собрались, да и время в самый раз…
– Начинайте! – кивнул головой директор.
– Внимание! – прогремел в микрофон голос военрука, и все разговоры на площадке перед школой прекратились. Установилась тишина.
– Сегодня, товарищи, для всех нас знаменательный день, – начал военрук, – первое сентября! Это – начало учебного года! Вы все прекрасно понимаете, как важно начать учебный год! Как говорится, как начнёшь, так и кончишь! Ещё древние греки говорили, что всё начинается с начала! Вот и наша родная коммунистическая партия, Советское правительство, лично товарищ Леонид Ильич Брежнев учат нас умело подходить ко всем начинаниям, усидчиво изучать, так сказать, соответствующие предметы, чтобы быть готовыми в любую минуту защищать нашу родную социалистическую родину от происков американского империализма, японского и китайского гегемонизма! Да, товарищи, я желаю вам больших успехов в борьбе со всеми формами и проявлениями враждебной идеологии! А для этого, прежде всего, нужно хорошо учиться! Так будьте же достойны памяти своих славных отцов и дедов, защитивших завоевания Октября! «Учиться, учиться и учиться!» – завещал великий Ленин, поэтому я говорю вам: учитесь и умножайте славу социализма по всей земле!
Бурная овация заглушила последние слова военачальника. Успокоившись, он кашлянул и вновь обратился к слушателям: – А теперь слово предоставляется представителю городского комитета КПСС товарищу…
Я не расслышал дальнейшие слова из-за шума в толпе.
К микрофону подошёл низенький лысоватый человечек в очках. Я посмотрел вниз. Ученики стояли в шеренге, образуя огромную букву «П», которая полукольцом охватывала ступеньки большой школьной лестницы. Старшеклассники стояли слева, а за ними следовали вдоль шеренг остальные классы. Замыкали общий строй самые маленькие, возле которых толпились родители. Старшеклассники стояли молча, понурив с безрадостным видом головы. А вот малыши нетерпеливо переминались с ноги на ногу и с удивлением взирали на забравшихся наверх говорливых «дядек».
– Товарищи! – обратился к публике высокий руководитель. – Далеко вокруг разнёсся его громкий, уверенный голос. – От имени городского комитета нашей родной коммунистической партии я приветствую вас и поздравляю с началом нового учебного года!
Послышались аплодисменты.
– Да, в нелёгкое время мы живём с вами, товарищи! – продолжал, выждав, когда установится тишина, оратор. – Американский империализм, вкупе со всеми милитаристскими силами, готовится обрушить на нашу землю ядерный смерчь! Враги мира и дружбы между народами вынашивают свои гнусные планы уничтожения нашего социалистического строя и превращения советских людей в рабов! Но мы, в лице нашей родной коммунистической партии и лично товарища Леонида Ильича Брежнева, не боимся угроз со стороны исторических врагов! Как говорил товарищ Брежнев, враг будет разбит, победа будет за нами! Наше дело правое, и мы победим! Правильно сказал предыдущий выступавший, что всякая дорога начинается с начала и, следовательно, всякий конец – с конца! Этому учит нас единственно правильная философия в мире – диалектический материализм! Вот почему мне хочется, чтобы вы со всей серьёзностью отнеслись к учёбе. Ваша учёба – это ваш вклад в борьбу советского народа за мир во всём мире! Каждая ваша хорошая оценка – это удар по американскому империализму и всем врагам социализма. Каждое ваше усилие – это ваш вклад в общую копилку славных революционных традиций советского народа! Дерзайте! Старайтесь! Беспрекословно выполняйте все указания партии и Советского правительства! Да здравствует наша родная коммунистическая партия! Да здравствует великий Ленин! Слава строителям развитого социалистического общества!
После бурной овации к микрофону подошёл военрук. – А сейчас, товарищи, – сказал он, – слово предоставляется представителю действующей воинской части, нашей подшефной части, товарищу ефрейтору…, – он повернулся ко мне и побагровел.
– Сычеву! – крикнул я.
–…Козлову! – отчеканил полковник и отошёл в сторону.
– Товарищи! – начал я и глянул вниз. На меня с любопытством смотрели сотни глаз. Стояла полная тишина. В отдалении сгрудились мои товарищи, перед которыми маячил надувшийся от важности Валуйский. Мне показалось, что, несмотря на гордый вид, прапорщик смотрел на меня со страхом.
– Сегодня у вас знаменательный день, – продолжил я и устремил взгляд вперёд, стараясь не видеть публики, – первое сентября – начало нового учебного года. Все мы прошли нелёгкий, но славный школьный путь. А кто-то из вас только ступает на тропу знаний. А как же иначе? Человек должен учиться и стремиться к знаниям! Только это может помочь в решении всех наших растущих насущных проблем! Кто-то из вас станет учёным, кто-то инженером, а кто – воином или рабочим. Но ни один из вас не сможет нормально прожить без знаний, без учёбы в школе. Вот мы, воины срочной службы, тоже в своё время учились. Кто хорошо, а кто – далеко не лучшим образом. Те, кто старались  учиться, стали хорошими солдатами, младшими командирами, без труда овладели современной военной техникой. Кто же ленился, не желал хорошо учиться, тот с большим трудом справляется и со своими служебными обязанностями, ибо без знаний не может быть ни хорошего специалиста, ни хорошего воина. Поэтому я желаю вам быть старательными в учёбе, пытливыми в поисках знаний, и тогда ваша жизнь станет полной и содержательной. Посмотрите, какая сегодня ясная погода, – я поднял вверх руку. – Сама природа улыбается вам и приветствует вас в этот первый учебный день – День знаний! – Тут перед моими глазами встал надоевший всем воинам части плакат, висевший на первом этаже солдатского клуба. – Отлично! – подумал я. – Это улучшит конец моего выступления! –  и громко сказал, глядя на публику: – В своё время основатель коммунистического учения Карл Маркс говорил, что «в науке нет широкой столбовой дороги и только тот может достигнуть её сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по её каменистым тропам!» Я поздравляю вас с началом нового учебного года, – я вновь глянул вниз на толпу. Все внимательно меня слушали. Даже старшеклассники подняли головы, – и желаю вам больших успехов, упорства, настойчивости, высокой дисциплины! Спасибо за внимание!
Я отошёл от микрофона и приблизился к директору школы. В это время гремели аплодисменты, и сам директор изо всех сил хлопал в ладоши. – Спасибо! Спасибо, товарищ ефрейтор! – сказал он после того как установилась относительная тишина. – Вы действительно произнесли очень прочувственную речь! Какая искренность! Какая простота!
В это время военрук объявил о выступлении директора. Тот, как ни странно, долго не говорил. – Дорогие товарищи! – произнёс он. – Я присоединяюсь к только что сказанным здесь поздравлениям и пожеланиям и выражаю надежду, что все эти слова падут на благодатную почву, и вы самым достойным образом ответите на заботу нашей родной коммунистической партии и лично товарища Леонида Ильича Брежнева. Желаю вам успехов, хорошей дисциплины и усидчивости! А теперь объявляю наш митинг закрытым и приглашаю всех вас занять свои классы!
Ко мне подошла невысокая молоденькая учительница. – Товарищ ефрейтор, не хотите ли вы пройти в наш класс?
– А может в наш? – раздался приятный нежный голос. Я обернулся. Передо мной стояла высокая, стройная женщина. Настоящая красавица!
– Но я ведь первая подошла к нему! – пробормотала маленькая учительница. – Я ведь первая!
– А какой у вас класс? – спросил я.
– Пятый! – ответила та. – Но ребята у меня большие!
– А у вас? – обратился  к красивой учительнице.
– А у меня – десятый! – ответила та. – Ребятам скоро в армию. Им было бы полезней поговорить с вами!
– Ну, что ж, – кивнул я головой, – тогда я выбираю десятый класс. Пойдёмте!
Маленькая учительница покраснела и отошла в сторону.
– Вы не расстраивайтесь! – сказал я ей. – Вон, смотрите, сколько ещё солдат! Хватит и на вашу долю! К тому же, они почти все из учебного батальона. А там – самая суровая дисциплина. Будет что рассказать вашим ученикам! 
– Вот, ребята, – сказала красивая учительница школьникам, когда мы вошли в класс, – перед вами воин действующей воинской части, той самой, которая шефствует над нами, ефрейтор Козлов! Я правильно говорю?
– Нет, Сычев, – улыбнулся я. – Ваш военрук, видимо, не расслышал и неправильно произнёс мою фамилию…
– Значит, ефрейтор Сычев, – промолвила учительница. – Садитесь, ребята! Мы сейчас будем задавать нашему гостю вопросы.
Ученики сели.
– Вы согласны с такой организацией урока? – обратилась учительница ко мне. – Мы проведём беседу. Ребята будут спрашивать вас о том, как вы служите, а вы будете отвечать.
– Согласен, – кивнул я головой. – Это ещё удобней, поскольку я думал, что придётся выступать. А я не любитель этого!
– Ну, что ж, тогда приступим, – улыбнулась классная руководительница. – Садитесь за стол!
– А как же вы? – возразил я. – Вы что же, будете стоять?
– Ну, а что тут такого? – пробормотала учительница. – Я уж постою…
– Нет, садитесь лучше вы, – запротестовал я. – «В ногах правды нет»! К тому же, я привык сидеть. Мне полезно размять ноги!
– Ну, хорошо, – согласилась учительница и присела.
– Задавайте вопросы, ребята! – сказал я и внимательно посмотрел на учеников. Класс как класс. Три ряда больших столов. За ними сидели рослые парни и девушки, одетые очень разнообразно.
– Двадцать девчат, – насчитал я, – а парней только десять!
Каждый из парней сидел рядом с девушкой, а оставшиеся представительницы слабого пола – кавалеров на всех не хватало – сидели друг с дружкой.
– Можно я? – спросил здоровенный лоб с первого стола и поднял руку.
– Пожалуйста, – ответил я.
– Скажите, а кем вы служите?
– Ефрейтором, ты же видишь!
– Да я не про звание, а про то, чем вы занимаетесь!
– Отвечаю за продовольственное снабжение воинской части, – улыбнулся я. – Понимаешь, нужно кормить солдат. Вот я и обеспечиваю поставку продуктов, организацию питания, ну…и другое!
– Так вы не в строевой части? – послышался разочарованный голос парня с последней парты первого ряда, – а в стройбате?
– Как раз, в строевой. Самой что ни есть строевой! Вы же видите у меня эмблему на петлицах? Это – эмблема войск связи. В этих войсках я и служу!
– А как у вас строевая подготовка? – спросил невысокий худой парень с соседнего стола.
– Строевой подготовки хватает. Занимаемся ей, практически, каждый день. В учебном батальоне учили ходить строевым шагом, а в основной роте мы только участвуем в торжественных смотрах да проходим почти каждый день на плацу перед трибуной командира части. Это называется «развод на работы».
– А бывают у вас выходные? – поднялся со второго ряда высокий веснушчатый парень.
– Бывают. По воскресеньям.
– А чем вы занимаетесь в выходной?
– Как вам сказать? – я почесал затылок. – Ну, в общем, делаем, что хотим. Я, к слову сказать, учу у себя в штабном кабинете английский язык. Иногда прочитаешь книгу…
– И всё? – удивился пытливый ученик. – И это – все ваши развлечения?
– А какое ещё развлечение может быть? – улыбнулся я.
– Ну, возможно, там, оружие разбираете, военную технику?
– Какое оружие? – возразил я. – Автомат Калашникова, что ли? Да он ещё в учебном батальоне надоел до чёртиков! Что в нём изучать? Простейший механизм! Нет. Наши автоматы хранятся в оружейной комнате, и никто к ним не прикасается, пока не настанет время идти в караул.
– Ну, а в кино или на танцы вы ходите? – спросила маленькая курносенькая девчушка откуда-то из середины класса.
– Смеёшься ты, что ли? – пробормотал я. – Какие же у нас в части могут быть танцы? Нет, танцы не бывают. К нам вообще не пускают девчат. Встречи солдат с девушками расцениваются командованием как серьёзные нарушения воинской дисциплины. Что касается кино, то по субботам и воскресеньям в нашем клубе показывают фильмы. В основном, про войну и о Владимире Ильиче Ленине. Но я, будучи старослужащим воином, в клуб не хожу, потому как просмотрел все эти фильмы ещё в учебном батальоне.
– Так что же это за служба? – возмутилась девчушка. – Это, по-моему, не служба, а тюрьма какая-то!
– Перестаньте говорить ерунду, Михайлова! – вмешалась учительница. – Армия – это не пансион для благородных девиц! Это место, где воины учатся, как защищать свою родину! А здесь не до развлечений!
– А у вас есть девушка? – спросила высокая голубоглазая ученица.
– У меня нет девушки, – ответил я после недолгой паузы. – Я, честно говоря, до армии готовился поступать в институт. Ну, и не до девушек мне было…
– Правильно! – одобрительно кивнул головой сидевший за первым столом верзила. – На кой чёрт себе до армии заводить девушку, если не успеешь уйти служить, как она «закрутит» со всем городом!
– Перестань, Семенчук! – закричала учительница. – Вечно ты со своими шуточками!
– А что, Людмила Георгиевна, – пробурчал Семенчук, – разве я вру? Вон, у меня брат…
– Прекрати! Я же тебе сказала!
– Да пусть говорят, Людмила Георгиевна, всё, что хотят! – улыбнулся я. – Что вы меня стесняетесь? Спрашивайте, что хотите! А то у нас тут не беседа, а нудное политзанятие!
– Как, а разве политзанятия бывают нудными? – поймала меня на слове сидевшая неподалёку толстая девушка.
– Ну, я не так выразился, – пробормотал я. – Видите ли, бывают, к сожалению, и скучные политзанятия, когда знаешь тот или иной материал, и он повторяется…
– Скажите, а у вас часто бывают нарушения дисциплины? – спросил вдруг высокий худющий паренек, сидевший у окна.
– Ну, как вам сказать? Всякое бывает…, – пожал я плечами. – Но не так уж часто.
– А какие бывают нарушения? – настаивал ученик.
– Всякие, – улыбнулся я. – Например, плохое дежурство, когда в казарме грязно… Незнание уставов…
– А попойки у вас бывают? – вдруг произнёс верзила с переднего стола.
– Прекрати! – закричала учительница, но я махнул рукой: – Ничего. Пусть не стесняются! Честно говоря, бывали и случаи пьянства. Но это – серьёзное нарушение! Поэтому воины избегают употребления спиртных напитков. У нас с этим строго! Вот недавно отправили из части на «объект» двоих ребят за то, что от них пахло вином!
– На какой «объект»? – спросил кто-то.
– Ну, видите ли, у нас «объекты» разбросаны по всей стране. Скажем, в Казахстане. Там суровый климат: то холодно, то жарко. Поэтому, если воины нарушают дисциплину, ходят в «самоволку», их отправляют туда!
– Ходят в «самоволку»? – воскликнула рослая темноволосая девушка с заднего стола среднего ряда. – Ой, как интересно! И куда же они ходят?
– Ну, как вам сказать? – покраснел я. – Так, в разные места…
– Небось, к девчатам? – пробормотала какая-то ученица.
– Ходят, честно говоря, и к девчатам… Да и девчата иногда посещают нашу часть, признался я. – Такие случаи, к сожалению, бывают…
– Расскажите нам о них! – попросили девушки. – Ну, хотя бы одну историю!
– Зачем вам это? – возмутилась учительница. – Что интересного в нарушениях дисциплины? Вам нужны положительные примеры, а не проступки!
– Мы сыты по горло этими положительными примерами! – пробурчал высокий, светловолосый парень. – Нам хочется послушать правду! Понимаете, правду!
– Ладно, успокойтесь! – громко сказал я. – Я расскажу вам одну такую историю!
– Только осторожней! – вмешалась учительница. – Им ещё рано знать некоторые вещи!
– Хорошо, – кивнул я головой. – Вот, пожалуйста. Однажды дежурный по части проходил рано утром по территории военного городка. Вдруг он видит, как в теплице, где выращивают огурцы и помидоры, блеснул яркий свет. Ну, он решил проверить, кто это там пребывает в ночное время. И что бы вы думали? Там сидели наш солдат и какая-то девушка!
– А в каком виде они там были? – взволнованно спросил сидевший прямо напротив меня рослый прыщавый парень.
– Ну, видите ли, в самом, так сказать, нехорошем виде…, – пробормотал я. – Как бы вам это сказать?
– Не говорите, товарищ ефрейтор! – возмутилась учительница. – Это им совсем ни к чему! Рано ещё!
– Что, рано? – повысил голос верзила. – Или мы тут совсем дурачки и ничего не понимаем? А что, я не прав, ребята? – он обернулся к классу. – А? В натуре?
Ученики зашумели.
– Ладно, успокойтесь, – сказал я. – Голые они сидели! Понимаете? Голые!
– А что той девчонке было? – крикнула с последнего ряда высокая худенькая ученица.
– Ну, дежурный по части вызвал наряд, и они отвели нарушительницу за пределы военного городка. Словом, отпустили…
– Так уж и отпустили?! – усмехнулся верзила. – Небось, там её…всей командой! Ха-ха-ха!
Тут рассмеялись все школьники.
– Перестаньте! Ведите себя прилично! – закричала классная руководительница. – Вы что, не знаете, как себя вести? Ведь вы же – будущие советские граждане! Разве можно говорить непристойности? Учим вас с детства уму-разуму, а вы – всё за своё! Смотрите! – она показала рукой на большой портрет Ленина, висевший над школьной доской. – Вот вам пример гражданственности! Вот у кого нужно учиться!
– У кого? У Ленина? – громко спросил низенький смуглый паренек.
– Конечно, у Ленина! – решительно сказала учительница. – Он для нас – образец, как в работе, так и в личной жизни!
– Значит, придётся отказаться от личной жизни, – усмехнулась полная белокурая девушка, – если учиться у Ленина. И народу тогда не будет, если никто не захочет любить и иметь детей!
– Вот именно! – буркнул смуглый паренёк. – Ленин был…там…это… Ну, не от мира сего… Так что он нам не пример!
– Бессовестный! – крикнула учительница. – Как ты можешь?…
Но в это время прозвенел звонок.
– Ну, вот, товарищи, – сказал я, – и закончился наш урок. Я думаю, вы сумеете взять из него положительные моменты и отбросить недостатки. Всё-таки, несмотря на то, что мы с вами несколько увлеклись, кое-что полезного вы для себя взяли. До свидания! Спасибо за внимание!
– До свидания! – заорали ученики. – Приходите ещё!
– Спасибо, товарищ ефрейтор! – пробормотала Людмила Георгиевна и покраснела.


36. ПЬЯНИЦА И ДЕБОШИР

Вернувшись в часть, я сразу же направился в штаб, где занялся текущей работой. На обед я пошёл прямо в столовую, не заходя в казарму. «Молодые» воины роты и «черпаки» уже почти закончили приём пищи и пили чай.
– Чего ты опоздал, Костя? – спросил меня замкомвзвода Горелов.
– Был занят, Витя, – ответил я. Мне не понравилась назойливость младшего сержанта. Обычно в таких случаях «старикам» не задавали вопросов.
– Так чем это ты был занят? – повысил голос замкомвзвода.
– Ездил в школу на «урок мужества», если это тебе так интересно, – ответил я. – Между прочим, командир роты об этом знает!
– Ну, это – дело другое, – смутился Горелов. – Я же ничего не знал! Тут, видишь, у нас опять в роте беспорядки, и товарищ Фельдман распорядился, чтобы мы, сержанты, начали укреплять дисциплину!
– А что опять случилось? – спросил я.
– Да так, ничего особенного… Просто в роту приходил майор Горбунцов и нашёл много недостатков. Кстати, Фельдман сказал, что хочет с тобой на этот счёт поговорить. Так что ты скоро обо всём узнаешь!
– Ладно, разберёмся, – пробормотал я.
– Подъём! – крикнул Горелов, и воины встали.
Одни «старики» продолжали сидеть как ни в чём ни бывало и медленно пережёвывать пищу.
Горелов на мгновение заколебался. Было видно, что он хотел что-то сказать, но, подумав, махнул рукой и вышел вслед за своими подчинёнными на улицу.
– Хотел власть показать! – буркнул Гусаков. – Вишь, не понравилось, что мы соблюдаем свои права!
– Начинают помаленьку борзеть! – сказал Балобин. – С уходом сильных ребят они почувствовали себя уверенней!
Я взял пустую алюминиевую миску и пошёл на кухню за борщом. Вернувшись, я сел на скамью и стал медленно есть.
– Мы, ребята, сами виноваты, что вызываем на себя огонь! – промолвил Суздал. – Ничего удивительного нет в том, что «черпаки» борзеют! Сам «папа» начинает на нас злиться. Уж очень много у нас за последнее время «залётов»! Пьянка на пьянке!
– Да и ты, Юра, тоже сегодня отличился! – бросил Моисеенков Антонову. – На хер ты, мудила, кричал?
– Да я… Что тут особенного? – стал оправдываться Антонов. – Ну, выпил стаканчик винца да вот кричать потянуло…
Я насторожился. – Это ещё что такое? – подумал я. – Где кричал этот придурок? – Но вслух я ничего не сказал, продолжая спокойно есть и делая вид, что все эти разговоры меня не касаются. Покончив с борщом, я взял чистую алюминиевую тарелку и вновь отправился на кухню – на сей раз за макаронами. Когда я вернулся к столу, товарищи уже разошлись. – Ну и слава Богу, – подумал я. – Хоть сейчас посижу в тишине без этих злопыхателей.
Вернувшись в штаб, я, как обычно, извлёк из стола самоучитель английского языка и занялся выполнением упражнений.
Вдруг зазвонил телефон. – Товарищ Сычев! – раздался в трубке голос майора Горбунцова. – Вы не могли бы зайти ко мне на пару минут?
– Сейчас приду! – ответил я и почувствовал смутную тревогу.
– Ну, как прошёл «урок мужества»? – спросил майор, когда я вошёл в его кабинет. – Никаких осложнений не было?
– Да вроде никаких, – ответил я. – Забросали только школьники вопросами. Еле успевал отвечать!
– Ну, это бывает, – улыбнулся Горбунцов. – Дети – народ любопытный! Что поделаешь? Иногда нужно встречаться и с ними. Попробуй, упусти молодёжь – и тут же они падут жертвами буржуазной пропаганды, идеологических диверсий американского империализма! Кстати, ты хорошо выступил на торжественном митинге! Мне говорил товарищ Валуйский. Молодец! Не посрамил чести нашей воинской части!
– Зачем он меня вызвал? – думал я. – Уж наверняка не для дифирамбов по поводу поездки в школу!
– Я тут, товарищ Сычев, – продолжал майор, – пригласил вас для того, чтобы с вами посоветоваться!
– Посоветоваться? – удивился я. – А что, собственно, такое случилось?
– Видишь ли, в вашей роте не прекращаются попойки! Чего мы только ни делали! Смотри, убрали Хованского и Коваля, главных нарушителей и пьяниц. Ушёл антисоветчик Фреймутс. А дело никоим образом не улучшилось!
– О каких попойках вы говорите? – смутился я. – Вы может…насчёт меня?
– Нет. Против тебя я ничего не имею! – решительно сказал Горбунцов. – Я знаю ту историю, что так муссировал Фельдман, но то была чистейшей воды провокация! Я хочу сказать о попойках за последнее время…
– А что было в последнее время?
– Вот, например, сегодня я зашёл к вам в роту, но не успел и порога переступить, как услышал дикий крик! Тут дневальный подал команду «смирно!», а я сразу же сказал: – Вольно! – и направился туда, откуда кричали. И что же ты думаешь? Застал в спальном помещении рядового Антонова, который сидел у окна и безутешно рыдал. Ну, я спросил, чего ты, мол, кричишь? А он понёс какую-то ерунду. Я подошёл поближе и вдруг почувствовал сильный запах алкоголя: от него так разило вином, что можно было опьянеть только от одного пребывания рядом с ним! Ну, я вызвал командира роты, и мы устроили нарушителю проработку. Но что толку? Я вижу, Фельдману нет никакого дела до разоблачения пьяниц и пресечения безобразий в роте! Ему бы только всё «замять», чтобы вышестоящие начальники ничего не знали! Понимаешь?
– Я-то понимаю, – кивнул я головой, – но если сам командир роты не желает, как вы говорите, принимать серьёзных мер, что я могу поделать?
– Видите ли, товарищ Сычев, – нахмурился Горбунцов, – вы у нас всё-таки – секретарь комсомольской организации! Так сказать, правая рука Политотдела!
– Ну, и что? – усмехнулся я. – Секретарь комсомольской организации в нашей роте – персона малозначительная! Моё дело – проводить собрания и составлять протоколы!
– Так вот это нам как раз и нужно! – обрадовался майор. – Вы и проведите хорошее комсомольское собрание с полным разоблачением пьяниц! Беспорядки в роте нужно кончать раз и навсегда! А мы со своей стороны вам поможем! Придём на собрание, поговорим с солдатами, словом, проведём настоящую профилактическую работу! А то, я чувствую, обстановка у вас начинает выходить из-под контроля! Ну-ка, ушёл с боевого поста солдат! А случай самоубийства? Это ещё, слава Богу, что следователь военной прокуратуры не стал «копать» глубже, ограничившись лишь опросом свидетелей! А то бы всплыла весьма негативная картина!
– Но, товарищ майор, – возмутился я, – как же я могу проводить такое серьёзное собрание без санкций командира роты? Это же вызовет никому не нужный скандал?
– А я не говорю, чтобы проводить собрание без участия Фельдмана, – кивнул головой Горбунцов. – Он не просто будет участвовать, мы ему дадим команду, чтобы он сам обратился к тебе и поручил провести собрание!
– А, ну это – другое дело, – согласился я. – В этом случае можете не сомневаться: такое собрание состоится!
– Ну, вот и договорились! – улыбнулся майор. – Хотя, я думаю, нам следовало бы предпринять какие-то дополнительные действия накануне собрания, так сказать, подготовить почву. Как ты насчёт этого?
– А что вы имеете  виду?
– Ну, например, подготовить выпуск стенной газеты с разоблачением случаев пьянства и особенно безумной выходки вашего Антонова. Ну-ка, до чего обнаглел! Стал открыто издеваться над коллективом! Напиться и кричать! Вот нахал!
– А если мы выпустим небольшой «боевой листок» с портретом нарушителя и надписью, скажем, «пьяница и дебошир Антонов»? – спросил я. – Не будет ли это самым лучшим способом разоблачения пьяницы? Коли он до такой степени обнаглел, что стал открыто выставлять напоказ своё недостойное поведение, то почему бы не представить на всеобщее обозрение и критику его поступка? Пусть ему будет стыдно!
– Это – хорошее предложение, – кивнул головой Горбунцов. – Давай, готовь такой «боевой листок». Обратись к художникам, в частности, к товарищу Грюшису, пусть он напишет соответствующий текст яркими буквами. Это послужит серьёзным предупреждением пьяницам. А в субботу мы проведём в вашей роте комсомольское собрание и окончательно сокрушим пьянство!
Сразу же после беседы с Горбунцовым я пошёл в клуб. Грюшис как раз завершил работу над стендом «Лучшие воины части» и мыл кисти.
– Привет, Пранас! – сказал я. – Я пришёл к тебе по делу!
– А, здравствуй, Костя! – ответил художник. – Садись. Я тут сейчас закончу с кистями и тогда поговорим.
– Ну, что случилось? – спросил он после того как убрал ведро с кистями в шкаф.
– Видишь, тут у нас в роте произошла одна история…, – начал я.
– Опять что-то натворили? – насторожился Грюшис. – Наверное, что-нибудь с попойками?
– Да, ты угадал. Это насчёт пьянства Антонова.
– А я слышал, – грустно вздохнул Грюшис, – что он выпил, вроде бы, стакан вина и начал метаться по роте с криками! Так, что ли?
– Да, именно так! А в то время как он метался и кричал, в роту вошёл майор Горбунцов. Ну и, само собой разумеется, разразился скандал!
– Вот тоже, идиот, не мог хотя бы скрыть своё опьянение! Обязательно нужно было порисоваться!
– Поэтому меня и прислал к тебе Горбунцов, – усмехнулся я, – чтобы выставить этого придурка на осмеяние!
– Каким образом?
– Ну, нужно подготовить «боевой листок» и вывесить посредине казармы. Желательно на доску объявлений, что прибита к стене в самом начале спального помещения.
– Что ж, коли Политотдел требует вывесить такой листок, мы это без труда сделаем! – кивнул головой Грюшис. – Желательно бы, конечно, приклеить и фотографию Антонова, чтобы усилить эффект!
– А я сейчас зайду к фотографу, – сказал я, – и поищу у него необходимую фотографию. Я помню, что одно время Середов снимал всех наших солдат то ли на какую-то доску, то ли в «Книгу памяти». Словом, фотография должна быть!
– Ну, вот тогда мы подготовим отличный «боевой листок»! – улыбнулся Грюшис.
Я пошёл к фотографу, однако, к моему недоумению, обнаружил, что дверь его комнаты заперта. – Куда же делся Середов? – подумал я и стал стучать.
– Что ты шумишь? – раздался вдруг за моей спиной голос Карчемарскаса. – Видишь, дверь заперта, значит, никого нет!
– А где Середов? – спросил я. – Он мне нужен сейчас позарез!
– Так он в библиотеке, – ответил Карчемарскас. – Помогает Брызгаловой считать какие-то там книги. Твой же Горбачёв уехал в колхоз, так вместо него теперь Середов…
– Тьфу ты! – плюнул я. – И давно он у неё?
– Да уже почти час: он ушёл к ней сразу же после обеда!
– Что же делать?
– А ты поднимись в библиотеку и позови его! Какие проблемы?
Я поднялся на второй этаж и подошёл к двери библиотеки. Как и следовало ожидать, она была заперта. Постояв и немного подождав, я решил постучать. Однако никакой реакции не последовало. Тогда я крикнул: – Надежда Семёновна! Откройте! Срочно нужен Середов! Указание Политотдела!
И на этот раз никто не ответил. Разозлившись, я стал с силой тарабанить по двери. – Открывайте! – заорал я. – Середова разыскивают!
Наконец из глубины библиотеки донёсся какой-то шум, заскрипела дверь, и в коридор вышла растрёпанная раскрасневшаяся Брызгалова. – А, это вы, товарищ Сычев? – вздохнула она. – А я уж испугалась, не начальство ли сюда пожаловало!
– Я ищу Середова, – улыбнулся я. – Меня прислали из Политотдела. Он очень нужен!
– А что здесь делать Середову? – пробормотала Брызгалова. – Я здесь одна. Вот книги пересчитываю…
– Ну, это ясно, что вы тут одни, – ответил я. – Я это и не собираюсь оспаривать! Но может фотограф в книгохранилище?
– Но что он там будет делать? – возразила Брызгалова.
– Ну, возможно, тоже пересчитывает книги, – усмехнулся я. – В общем, Надежда Семёновна, вы посмотрите там, пожалуйста, а я пойду вниз и подожду. Потому как если Середов не придёт, его будет искать сам начальник Политотдела.
И я пошёл вниз.
Буквально через две минуты объявился злополучный фотограф.
– Ну, ты даёшь! – возмутился я. – Неужели нельзя было побыстрей справиться?
– Да видишь тут…, – замялся Середов. – Словом, пришлось долго провозиться…
– Знаю я, как ты там возился! – буркнул я. – Сделай мне одно дело, а там можешь продолжать свою возню!
– А что нужно? Неужели меня действительно искали из Политотдела?
– В общем, да, – ответил я. – Нам тут нужна одна фотография для «Доски позора». Ну, этого друга Антонова… Можешь отыскать?
– Что, решил вывесить его на «Доску позора»? – улыбнулся Середов. – Это из-за его сегодняшнего маразма?
– Да. Меня вызвал Горбунцов и потребовал изготовить «Боевой листок». Ну, мы с Грюшисом договорились. Не хватает только фотографии.
– А! Я это быстро! – сказал фотограф. – Его карточка, наверняка, у меня есть. Сейчас! – Он достал ключ, открыл дверь и вошёл в затемнённое помещение.
– Можно включить свет? Ты тут ничего не проявляешь? – спросил я.
– Включай! – ответил Середов. – Я сейчас достану пачку фотографий. – И он стал рыться в выдвижном ящике стола.
Я огляделся. Комнатка фотографа была малюсенькой, даже убогой. В помещении бывшей кладовой не было даже окон. Прямо напротив входной двери стоял большой письменный стол, буквально заваленный всякими коробками, папками, бутылками. Слева от стола у стены располагался небольшой умывальник, а справа возвышался поблескивавший чёрным лаком массивный несгораемый шкаф. На полу тоже царил хаос. Помимо двух стульев и табурета здесь стояли какие-то деревянные ящики, алюминиевая кастрюля, эмалированное ведро…
– Ну, и бардак тут у тебя! – воскликнул я. – И как ты работаешь в такой обстановке?
– Да всё тут, понимаешь, нужное, – пробормотал Середов. – Мало места. Куда всё девать? А вот, – обрадовался он, – пожалуйста! Нашёл Антонова!
Я взял фотографию и улыбнулся. Антонов был заснят в парадной форме со значком «Отличник Советской Армии» на груди.
– А другой карточки у тебя нет? – спросил я. – Уж больно будет комично вывешивать его на «Доску позора» со значком отличника!
– Нет, других его фотографий у меня не будет, – вздохнул Середов. – А, впрочем, чего тут комичного? Портрет – чёткий. А со значком он или без него, это ерунда!
– Ну, что ж, – кивнул я головой. – Я тоже так думаю. Ладно, подойдёт! – И я пошёл в комнату художников.
– Как дела? Достал фотографию? – спросил Грюшис, увидев меня.
– Всё в порядке, Пранас, – сказал я. – Бери лист ватмана и приступай к делу!
– А ты напиши мне текст.
– Сейчас! – Я  взял лист бумаги. – Вот, смотри, здесь, в самом верху, ты напишешь жирными чёрными буквами – «Позор!», а затем, справа, вклеишь фотографию Антонова, которую обведёшь какой-нибудь яркой краской, ну, там, чёрной или жёлтой, или той и другой, и под ней напишешь: «Пьяница и дебошир Антонов Ю.А.» А слева, чёрными буквами, изложишь суть произошедшего, вот, таким образом: «Ю.А.Антонов, будучи в состоянии алкогольного опьянения, вёл себя недостойно, кричал и дебоширил, чем опозорил боевой коллектив нашей роты!»
– А не резко ли будет? – усомнился Грюшис. – Может достаточно одной фотографии и надписи под ней?
– Нет, Пранас, как говорится, «кашу маслом не испортишь»! – воскликнул я. – Пиши. Пусть знает, что поступил безответственно!
– Ну, что ж, – кивнул головой художник, – коли ты считаешь, что так надо, то пусть тогда так и будет! – И он стал надевать на древко ручки плакатное перо…
Уже через полчаса работа была завершена, и я, довольный, поблагодарив Грюшиса, направился со свёрнутым плакатом в сторону ротной казармы.
В хозяйственном подразделении было тихо. У тумбочки стоял дневальный, который, будучи «молодым» воином, при виде меня сразу же приложил к пилотке руку.
– Вольно! – сказал я, отдав честь, и спросил: – А где дежурный?
– Да там, в канцелярии.
Я вошёл в канцелярию и увидел сидевшего за столом младшего сержанта Горелова. – Дай-ка мне, Витя, кнопок, – сказал я. – Нужно повесить один плакат на Доску объявлений.
– На, вот целая коробка, – ответил дежурный. – Можешь вешать свою бумагу. А что там нарисовано?
– А наш Антонов, – пробормотал я. – В Политотделе дали команду вывесить его на обозрение как пьяницу и дебошира!
– Антонова? – усмехнулся Горелов. – Нашёл пьяницу! Ты бы лучше вывесил кого-нибудь другого! Антонов – это чепуха! Что он, собственно, такого натворил? Выпил стакан вина да покричал, вот и всё! Он просто дурак и не умеет себя вести! Вот если бы Кулешов…
– Если бы Горбунцов не обнаружил его, – возразил я, – пусть бы себе пил! Но коли стал орать на всю роту, да ещё при работнике Политотдела, тут уж надо принимать меры! Пусть говорит спасибо, что его только «пропесочили» на плакате! Могли, между прочим, и на «губу» посадить!
– Ладно, валяй, вешай, коли приказал Политотдел, – согласился Горелов. – Сейчас я подойду посмотреть на эту «штуку»!
Я вошёл в спальное помещение, развернул плакат и прикрепил его кнопками к деревянным планкам Доски объявлений. Затем сделал шаг назад и залюбовался.
Портрет нарушителя красовался в рамке из двух полос – чёрной и жёлтой. Все буквы, написанные яркой чёрной тушью, чётко выделялись на белоснежном фоне ватмановской бумаги.
– Как работа? – спросил я подошедших дневальных.
– Хорошая работа! – сказал один из них. – Да вот только, я думаю, ты переборщил!
– Я тоже так считаю, – пробормотал другой. – Уж Антонова можно было не позорить… Что он там такого сделал? Ну, выпил стакан «краснухи»… Другие больше пьют – и ничего!
– А не надо было скандалить! – промолвил я. – Выпил, так сиди себе тихо, не бегай, не позорь роту!
– Вот так плакат! – воскликнул подошедший дежурный. – Ну, и морда! Смех, да и только! И за что вы его так опозорили?
– Это – установка Политотдела! – сказал я. – Поэтому нужно отнестись к ней со всей серьёзностью! Смотрите, чтобы никто не сорвал этот плакат! Тогда не миновать беды и тому же Антонову! Завтра, а может быть, даже сегодня, в роту придёт майор Горбунцов и проверит, как выполнили его указание. Ясно?
Ответом было гробовое молчание.
…Вечером перед ужином я снова появился в казарме. Плакат с портретом Антонова висел нетронутый, а около него толпились воины роты. Увидев меня, дневальный крикнул: – Товарищ ефрейтор! Зайдите в канцелярию! Там вас ждёт командир роты!
Фельдман сидел за письменным столом и читал газету. – А, вот и ты, – сказал он, увидев меня. – «Лёгок на помине»!
– Зачем вы меня звали, товарищ прапорщик? – спросил я.
– Скажи-ка, друг любезный, на кой хрен ты вывесил этот листок? Что, тебе больше всех надо?!
– А мне дали команду в Политотделе, – ответил я без тени смущения. – Вот я и вывесил!
– Кто конкретно?
– Майор Горбунцов!
В это время открылась дверь, и вошли младшие сержанты Колбунов и Горелов.
– Не верьте ему! – заорал Колбунов, слышавший мои  последние слова. – Никакой команды Горбунцов не давал! Это он сделал по собственной инициативе! И это его личный стиль! Нашёл, кого обижать! Ребята так возмущены! Ведь Антонов никому ничего плохого не сделал! Хорошо работает! Ну, допустил нарушение. Так что же, сразу «пьяница и дебошир»?! Это просто возмутительно!
Я понял, что Колбунов решил использовать случившееся для того, чтобы унизить меня, по его представлению, «гнилого интеллигента»!
– Спросите Горбунцова! – громко сказал я. – И тогда вам всё будет ясно. Нечего обвинять меня! Когда выбирали меня секретарем комсомольской организации, все сидели «тише воды, ниже травы»! А как только взвалили на меня эту обузу, так сразу же осмелели! Если так будет продолжаться, я сложу с себя эти обязанности!
– Ладно, успокойся, – смягчился Фельдман. – Я тебя ни в чём не обвиняю, а товарищи не знают сути дела.
– Как это не знаем? – возмутился Колбунов. – Разве Сычев – образец в поведении? Он сам постоянно нарушает дисциплину: не ходит на зарядку, часто опаздывает на обед, бывает, что и пьянствует!
– А ты что, пил со мной?! – закричал я, разозлившись. – Небось, при прежних «стариках» ты сидел и не рыпался, не замечал, как они ходили на зарядку и в столовую, а теперь осмелел! Думаешь, если вас численно больше, так можно наглеть?
– Прекратите! – возмутился Фельдман. – Только ещё не хватало устроить новый скандал! Мы, конечно, разберёмся с этим плакатом и завтра утром после развода на работы проведём заседание комсомольского бюро. Нужно готовиться к общему собранию и обсудить все последние случаи пьянства в роте!
После ужина я ушёл к себе в штаб и просидел там почти до самой вечерней поверки. Когда я пришёл в роту, воины уже строились на перекличку.
– Только троньте его пальцем, иоп вашу мать! – раздался из канцелярии крик Фельдмана. – Я вас тогда не только вышвырну из роты, но и сгною на гауптвахте!
Открылась дверь, и в коридор выскочили багровые от ярости Суздал, Моисеенков и Кулешов. Увидев меня, они просто затряслись от злобы.
– Ну, гандон, мы тебе дадим! – бросил Кулешов. – Я тебе вывешу на позор «старика»!
– Не думай, Сычев, что это сойдёт тебе с рук! – взвизгнул Моисеенков. – Мы ещё рассчитаемся!
Я ничего не сказал и молча встал в строй.
Перекличка прошла относительно спокойно. Фельдман дождался, когда назвали последние фамилии и, откашлявшись, начал свою назидательную речь. Он выразил своё возмущение, что в роте продолжаются попойки и, осыпая потоком нецензурной брани своих подчинённых, потребовал от них прекращения безобразий.
– Сколько можно, иоп вашу мать, говорить?! – кричал он. – Убеждаешь вас, защищаешь, а что толку? Совсем обнаглели? Ну, вот, возьмите Антонова… И хороший работник, и, вроде бы, не пьяница… А какой устроил скандал? Вот теперь и висит на «Доске позора», как пьяница и дебошир!
Воины возмущённо загудели.
– А вы не шумите! – крикнул прапорщик. – Возможно, и правильно сделали, что его вывесили! Ишь, гандон, раскричался! Ну, выпил ты, и так ясно, что грех совершил, так веди же себя тихо! Но нет, надо выставиться, показать себя перед всеми, какой я, дескать, герой! Вот и веси теперь, как шут гороховый, посмешищем!
– Надо снять эту дрянь! – крикнул Кулешов. – Хватит терпеть это издевательство!
– Я тебе сниму, иоп твою мать! – заорал Фельдман. – Если Политотдел дал команду повесить, пусть и висит! Завтра к нам придёт майор Горбунцов, ну, и будем тогда говорить с ним! Если он согласится снять, значит, снимем, а нет – так пусть хоть сто лет тут висит! Будете знать, как хулиганить!
На другой день в ротной канцелярии состоялось заседание так называемого комсомольского бюро. Сразу же после утреннего развода на работы туда пришли я, Фельдман, младшие сержанты Горелов, Горбатюк и Колбунов.
– Ну, что, начинать заседание, товарищ прапорщик? – спросил я.
– Так ещё не все собрались, – ответил командир роты. – Нет Шостаковского, не появился пока и приглашённый Горбунцов.
– Но, видите ли, Шостаковский хоть и комсомолец, но всё-таки офицер, – засомневался я. – Может не нужно его тормошить?
– Он – член бюро ВЛКСМ! – сказал Фельдман. – Поэтому обязан присутствовать! Я позвонил и вызвал его сюда! Ничего, подождём немного.
– Рота, смирно! – раздался крик дневального и тут же: – Вольно!
– Ну, вот и пришёл товарищ Горбунцов, – промолвил командир роты, – значит, скоро начнём.
– Здравствуйте, товарищи! – сказали вошедшие Горбунцов и Шостаковский.
– Здравия желаем! – дружно ответили вставшие со своих мест воины.
– Ну, что тут у вас? – спросил Горбунцов. – Готовитесь к проведению комсомольского собрания?
– Так точно, товарищ майор! – воскликнул я. – Сейчас мы проведём бюро, обсудим текущие вопросы…
– А вы вывесили «боевой листок» по поводу пьянства товарища Антонова? – поинтересовался майор.
– Вывесили! – сердито буркнул Фельдман. – Вон, сходите, почитайте. Я думаю, что Сычев тут уж очень перестарался! Портрет в траурной рамке да ещё со значком «Отличник Советской Армии»!
– Ну, что ж, пойдёмте посмотрим! – улыбнулся Горбунцов. – Я полагаю, вы преувеличиваете.
– Пошли! – махнул рукой командир роты, и процессия двинулась к спальному помещению.
– Ах, как хорошо! – вскричал Горбунцов, подойдя к Доске объявлений. – Как метко! Как точно всё написано! Именно так: «Пьяница и дебошир!» Всё полностью соответствует моим установкам!
Фельдман переглянулся с сержантами.
– Вот молодец! – майор обернулся ко мне. – Ты полностью воплотил в бумагу мой замысел! Вот это работа! Вот это отношение к делу!
– Но, товарищ майор, – возразил Фельдман, – Антонов-то ведь не такой уж и пьяница! Это же первый случай за всю его службу и такой позор!
– Что ж, – сказал довольный Горбунцов, – зато, благодаря этому «позору», он не будет в дальнейшем совершать подобные проступки! Это – принципиальное и достойное восхищения творчество! Я думаю, что товарища Сычева следует за это поощрить! Подготовьте-ка представление командованию, товарищ Фельдман!
От этих слов командир роты поморщился как при зубной боли. Я посмотрел на Колбунова. Тот готов был, казалось, провалиться от ярости под землю! Оцепенел и Горелов. Что же касается других младших командиров, то они добродушно улыбались.
– Пойдёмте в канцелярию, – распорядился Горбунцов, – там мы обсудим предстоящее комсомольское собрание.
– Так что, товарищ майор, – пробормотал Фельдман, когда воины расселись по своим местам, – может хватит раздражать солдат? Портрет и так повисел, сколько надо! Зачем вызывать дополнительные конфликты?
– Ну, что ж, не будем «перегибать палку», – кивнул головой Горбунцов. – Плакат сыграл свою воспитательную роль. Можно, пожалуй, его и снять (Фельдман сделал знак рукой Колбунову). Только не выбрасывайте, – майор поднял вверх большой палец правой руки, – а сверните его и отдайте мне. Я покажу эту работу товарищу Зайцеву!
Через пару минут Колбунов вернулся и протянул свёрнутый в трубку плакат Горбунцову: – Вот, товарищ майор, возьмите!
– Ну, что, будем проводить заседание бюро? – спросил я.
– Проводите, – разрешил представитель Политотдела.
– Итак, на повестке дня у нас стоит вопрос об организации и проведении комсомольского собрания, – начал я, – по поводу участившихся случаев нарушений…
– Каких именно случаев? – перебил меня Колбунов. – Каких конкретно нарушений?
– Имеются в виду попойки, – ответил я.
– Так что их обсуждать? – спросил Горелов. – Они и так все обсуждены, а нарушители наказаны!
– Не мешай! – буркнул Фельдман. – Пусть Сычев выскажется до конца!
– У нас в роте, – продолжил я, – за последнее время участились нарушения, связанные с алкогольным опьянением. Так, из роты были выведены товарищи Хованский и Коваль, недавно безобразно вёл себя рядовой Антонов… Всё это не может не беспокоить!
– А тебя не беспокоит, что ты сам постоянно нарушаешь воинскую дисциплину? – снова вмешался Колбунов. – Ведь ты же сам ведёшь себя так, как будто не видишь перед собой старших по званию товарищей! Фактически, не подчиняешься сержантам!
– Что вы без конца прерываете работу?! – возмутился майор Горбунцов. – Мне кажется, что все ваши претензии к Сычеву не стоят и выеденного яйца! Он, видите ли, не угодил вам, оформив по моему указанию плакат! Какая наглость! Вы, молодые люди, забываетесь!
– Но я…видите ли…командир отделения! – пролепетал перепуганный Колбунов.
– А я – майор, старший офицер! – воскликнул Горбунцов. – И могу сказать, что Сычев ведёт себя как самый дисциплинированный и принципиальный воин! Он, между прочим, занимает должность старшины! (Колбунов в растерянности посмотрел на Горелова.) Да! Штабная должность у товарища Сычева старшинская, и мы там посмотрим как быть со званием, всё это впереди… Кроме того, он секретарь комсомольской организации роты! Вы сами только недавно единогласно избрали его! За что же, коли он такой недисциплинированный? Почему вы не рассказали о его нарушениях тогда, на общем собрании? А вдруг вспомнили об этом здесь, после неугодного вам плаката? Видимо, корень зла всех беспорядков в роте в вас, младших командирах, поощряющих попойки! Понимаете? Молчите? Поэтому нечего вмешиваться в работу вашего секретаря, а лучше наоборот – учитесь у него умению правильно оценивать обстановку! Надо, товарищ прапорщик, – Горбунцов кивнул головой Фельдману, – разъяснить младшим командирам, что такое комсомольский вожак!
– Но как же так? – пробормотал Фельдман. – Ведь он подчиняется своему командиру отделения?!
– Что такое командир отделения? – усмехнулся политработник. – Это – обычная мелкая воинская должность! А секретарь комсомольской организации – это представитель Политотдела, ваш комиссар. А кто важней, политический работник или какой-то там командир отделения?
Против этого аргумента ни у кого не нашлось возражений.
– Ну, так что, товарищи? – спросил я. – Поставим на голосование повестку дня, предложенную на субботнее собрание? Есть ещё вопросы?
– Давайте голосовать! – бросил Шостаковский. – Нет вопросов!
– Ну, что ж, кто за то, чтобы утвердить данную повестку дня? – воскликнул я. – Прошу голосовать. Кто «за»?
Все подняли руки.
– Так. Кто против? Воздержался? – механически пробубнил я. – Нет! Значит, единогласно!

37. КОМСОМОЛЬСКОЕ СОБРАНИЕ

На следующее утро, явившись в штаб, я решил выяснить всё о якобы моей старшинской должности. – Где я могу узнать об этом? – спросил я Шостаковского.
– Наверное, в строевой части, – ответил тот, – хотя, кто его знает, может и в первом отделе. У нас ведь всё на свете засекречено. Вон, сколько сменилось поколений писарей, и никто ничего не знал о своей должности. Может позвонить Горбунцову.
И начпрод набрал телефонный номер. – Товарищ майор! – сказал он в трубку. – Не могли бы вы сообщить, откуда вы узнали о том, что Сычев занимает должность старшины? А… Так! Ясно! Спасибо!
Шостаковский положил трубку и улыбнулся. – Всё понятно, – сказал он. – Существует специальный перечень должностей, утверждённый министром обороны. Там и записано, что ты занимаешь должность старшины. А хранится этот перечень в финансовой части. Надо будет туда сходить. Я как раз перед обедом пойду получать зарплату, ну, и попрошу этот документ.
Сразу же после ухода военачальников я быстро набросал на черновик тексты всех пяти актов, а затем сбегал в строевую часть и взял там пишущую машинку. На всю работу ушло около двух часов. К тому же в этот день в продслужбе не появилось ни одного посетителя, и поэтому времени было вполне достаточно.
Перед обедом в кабинет вернулся Шостаковский.
– Вот, пожалуйста, – сказал начпрод, – я принёс этот перечень. Еле выпросил у начфина.
– И чего этот начфин так ломается? – удивился я. – Сидит, как царь Кащей на своём золоте! Из-за всякой мелочи делает проблему!
– Да, новый начфин – действительно «кадр»! И двух месяцев не проработал, а уже успел показать свой характер!
– А я как-то не заметил, что ушёл старый майор, – пробормотал я, – хотя хожу, вроде бы, каждый день в финчасть!
– Ну, не может быть, чтобы ты этого не заметил?
– Видите ли, товарищ лейтенант, сначала я подумал, что майор просто в отпуске. Но вот смотрю, там уже почти два месяца сидит капитан Кирьянов, который совсем недавно работал в строевой части…
– У нас так: приказали, значит надо занимать ту должность, на которую назначают! Теперь он не просто офицер-строевик, а начфин!
– Ну, что ж, тогда давайте посмотрим, действительно ли я занимаю должность старшины, – сказал я и раскрыл маленькую книжицу. – Так, вот офицеры, штабные работники… Ага, да, точно!
– Покажи-ка, – протянул руку начпрод. – А ведь действительно: у тебя старшинская должность! Ай, да Горбунцов! Первый раз в жизни вижу, чтобы Политотдел принёс какую-то пользу человеку! Смотри, ты, как старшина, должен получать ежемесячно не четыре-восемьдесят, а двадцать-восемьдесят!
– Время уже прошло, – улыбнулся я. – Что теперь говорить? Да никто мне не даст такую зарплату!
– А ты зайди к Кирьянову да поговори. Может что и прояснится! – посоветовал Шостаковский. – Иди! «За спрос не бьют в нос»!
– Видите ли, товарищ лейтенант, я же не офицер. Он не будет со мной разговаривать!
– Это ещё почему? Да ты посули ему, ну, скажем, рублей десять, и он выпишет тебе всё, что положено. В конце концов, лучше пожертвовать «десятку», а получить сто!
– Да разве он возьмёт у солдата? – заколебался я. – Ещё поднимет крик, что я его оскорбляю?
– А ты поговори с ним один на один. Какая ему разница, от кого получать деньги?
Я посмотрел на часы: – Пожалуй, я так и поступлю. Уже скоро обед, и начфиновский писарь наверняка ушёл в роту. Задержусь-ка я лучше на пару минут и поговорю с начфином.
Капитан Кирьянов выглядел, как бодрый и жизнерадостный человек. Среднего роста. Круглолицый. С добродушным взглядом. А его глаза светились умом, знергией и даже…молодостью!
Стоило ему  посмотреть на меня, как я почувствовал исходившую от капитана недюжинную жизненную силу. – Да он не стар и телом, и душой! – подумал я и громко отрапортовал: – Разрешите войти, товарищ капитан? Ефрейтор Сычев!
– Входи, коли не шутишь! – ответил с насмешкой Кирьянов. – Что тебе надо?
– Видите ли, товарищ капитан…, – пробормотал я.
– Погромче! – потребовал начфин.
– Вот тут лейтенант Шостаковский принёс от вас перечень должностей! – громко сказал я. – Ну, и мы нашли, что я занимаю старшинскую должность…
– Ну, и что? – перебил его нетерпеливо Кирьянов. – Мне-то что от этого?
– В общем, мне положено двадцать-восемьдесят. Нельзя ли установить правильную зарплату? Хотя бы с октября месяца?
– А может вернуть тебе всё, что положено за прежние месяцы? – усмехнулся начфин. – Ишь ты, барин какой! До тебя спокойно служили и не рыпались! А ты, видишь, чего пожелал! Небось, немалый куш захотел отхватить? Скажи мне, молодой человек, откуда у тебя такая жадность?
– Да нет, товарищ капитан, – махнул я рукой, – я не жадный! Я и не прошу у вас заплатить мне за прошлые месяцы… Я просто хотел… Ну, только…
– Это ещё почему? – перебил меня капитан. – Один вопрос тесно связан с другим. Если мы определим, что тебе положена совсем другая зарплата, чем та, которую тебе выдавали, значит, тогда придётся возвращать недоплаченные в своё время деньги. Ну-ка, дай мне эту брошюру! Так, а теперь… свой военный билет! Смотри-ка, ты в самом деле – делопроизводитель хозчасти!
– Вот видите, товарищ капитан, – улыбнулся я, – я же вас не обманываю!
– Подожди-ка, а с какого времени ты занимаешь эту должность?
Я раскрыл военный билет.
– Вот, по приказу командира части, с первого июня тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года! 
– Так, давай прикинем. С первого июня прошлого года по нынешний сентябрь…Ты же получил деньги за сентябрь?
– Так точно!
– Значит, ежемесячно тебе недоплачивали шестнадцать рублей! А это в течение…шестнадцати месяцев, – он потянулся к арифмометру, – так, получается, двести пятьдесят шесть рублей! Ого, какие деньги!
Я облизнул сухие губы и спросил: – Так вы выпишете мне эти деньги, товарищ капитан?
– Двести пятьдесят шесть рублей – это целое состояние! – сказал капитан, подняв вверх указательный палец правой руки. – Да я, молодой человек, за всю свою жизнь не часто видел такие деньги! А вы, не успели ещё опериться, а вам уж подавай!
– Значит, дело безнадёжное? – пробормотал я.
– Ладно, не столь уж безнадёжное, – улыбнулся Кирьянов. – Придётся очень много хлопотать! Сам понимаешь, пересмотр оклада – дело непростое. Это – и к командиру части придётся идти, и в министерство обращаться… Словом…
– Словом, ничего не получится? – перебил его я.
– Помолчи! – поморщился начфин. – Я не говорю, что не получится, просто, понимаешь, мне придётся затратить на всё это очень много своего личного времени…
– Но я же сказал, что отблагодарю…, – пробурчал я.
– Хорошо, тогда приходи завтра в это же время! – приветливо улыбнулся Кирьянов.
– Есть, товарищ капитан! – как-то равнодушно ответил я и медленно побрёл к выходу…
…На следующий день в установленное время я пришёл в кабинет финансовой части.
– Ну, вот, молодец! – похвалил меня начфин. – Явился как раз вовремя! Давай, расписывайся! – И он протянул мне небольшой листок. Я внимательно рассмотрел денежный документ. Обыкновенная ведомость. Записано несколько фамилий. Все уже получили деньги. В самом низу стояла моя фамилия.
– Так! – вздохнул я, взял ручку и расписался напротив цифры «сто шесть».
– Вот, пожалуйста, – улыбнулся Кирьянов, – возьмите ваши деньги. Хорошенько пересчитайте.
– Но здесь всего…сто шесть рублей? – удивился я, пересчитав новенькие, хрустящие денежные знаки. – Вы ошиблись, товарищ капитан!
– Остальные деньги получите позже! Сейчас в кассе нет денег! – возразил начфин. – Или вы не знаете, что министерство обороны выделяет только ограниченные суммы? Вот закажу на следующий раз ваших сто пятьдесят рублей и выдам вам, как положено!
– Да, да, конечно, товарищ капитан, – грустно сказал я. – Спасибо!
– Не за что! – весело ответил начфин. – Это наша святая обязанность – проявлять внимание и заботу к людям. Будь здоров!
Прошло ещё несколько дней, и, наконец, наступила суббота. В соответствии с указанием командира роты сразу же после развода на работы воины заполонили Ленинскую комнату.
Я сидел за своим секретарским столом лицом к залу. Фельдман прохаживался около трибуны. Воины возбуждённо между собой разговаривали. Ждали майора Горбунцова. Однако он явно задерживался. Я посмотрел на часы. Десять минут одиннадцатого!
– Может начнём, товарищ прапорщик? – спросил я.
– Подожди, – ответил тот. – В конце концов, наше собрание придумано Политотделом и без его работников нам не обойтись!
– Рота, смирно! – раздался вдруг крик дневального.
– Товарищ подполковник! – донёсся до воинов рапорт дежурного по роте. – За время моего дежурства происшествий не случилось!
– Вольно! – ответил голос подполковника Зайцева, и я переглянулся с Фельдманом.
– Вольно! – заорал дежурный.
Дверь открылась. – Встать! Смирно! – закричал Фельдман.
– Вольно! Вольно! – махнул рукой Зайцев и пошёл вперёд. За ним по пятам следовал майор Горбунцов.
– Вольно! – скомандовал командир роты. – Садитесь!
– Ну, что, товарищ Сычев, – буркнул замполит, подойдя к столу президиума, – давайте начинать! Посмотрим, как ваши товарищи воспринимают критику и способны ли они к исправлению!
– Итак, – сказал я, выйдя к трибуне, – сегодня у нас на повестке дня один вопрос – «Состояние воинской дисциплины в роте в связи с участившимися случаями нарушений и употреблением спиртных напитков». Кто за данную повестку дня? Прошу голосовать! Так, кто «за»? Кто «против»? Воздержавшиеся? Нет! Единогласно!
Надо сказать, что я даже не смотрел на то, как голосовали воины. Я механически произнёс установленные ритуалом слова. Возражений не было. Следовательно, не было и необходимости вести подсчёт голосов и затягивать время.
– Для ведения собрания прошу избрать президиум, – продолжал я. – Какие будут предложения по количественному и качественному составу?
Последовало гробовое молчание.
– Так, пожалуйста, Суздал! – громко сказал Фельдман.
Каптёрщик медленно встал. – Я предлагаю, – пролепетал он, густо покраснев, – президиум, ну, избрать…из четырёх человек!
– Кого вы конкретно предлагаете? – спросил я.
– Ну, э-э-э…товарищей…подполковника Зайцева, майора Горбунцова, прапорщика Фельдмана и…э-э-э…ефрейтора Сычева!
– Садитесь! – сказал я и вновь обратился к залу: – Есть другие предложения?
Никто не произнёс ни слова.
– В таком случае, предлагаю проголосовать за названные кандидатуры, – промолвил я и глянул на воинов. Они внимательно смотрели на меня с каким-то вызывающим любопытством. – Кто за то, чтобы названные кандидатуры вошли в состав президиума? Так, кто против? Воздержались? Единогласно! Прошу членов президиума занять свои места!
– Мы уже заняли! – бросил Зайцев. – Продолжайте!
– Товарищи! – воскликнул я. – Сегодня у нас с вами очень важное мероприятие! Мы обсуждаем проблему воинской дисциплины. Как ни печально, но здесь, к сожалению, похвастаться нам нечем! С каждым днём дисциплина падает, а число нарушений растёт. За последнее время положение в роте критическое. Имеются случаи пьянства. Ряд наших товарищей строго наказаны и переведены в другие роты. И всё это происходит потому, что некоторые из нас так до сих пор и не осознали всю важность воинской службы, всю серьёзность нашей работы…
Так я говорил почти четверть часа, рассказывая о важности таких понятий как «армия», «родина», «дисциплина», цитируя известные всем высказывания Маркса–Энгельса–Ленина. Словом, как говорится, «переливал из пустого в порожнее». Ничего конкретного о нарушениях и нарушителях я не сказал. В основном, следовали общие фразы и «теоретические» выкладки, какими была богата, к примеру, вторая страница газеты «Правда».
Наконец, я, как комсомольский вожак, почувствовал, что исчерпал весь запас накопленной мной пустой болтовни и решил подвести черту. – Таким образом, – сказал я, – мы сегодня имеем возможность собственными глазами посмотреть на себя, критически оценить своё поведение, чтобы раз и навсегда покончить с нарушениями дисциплины! Пора, наконец, понять, что всему есть предел! 
Я замолчал и ощутил вокруг себя мрачную, гнетущую тишину. – Кто желает выступить? – обратился я к солдатам. Никто даже не пошевелился.
– Давайте, товарищи, поэнергичней! – прикрикнул майор Горбунцов. – Что вы сидите как воды в рот набрали? Где ваша комсомольская совесть?
Но и эти слова ничего не дали.
– Можно я выступлю? – спросил у Зайцева Фельдман.
– Да, конечно, – ответил замполит, – выступление командира роты даже необходимо!
Фельдман устремился к трибуне, а я отошёл в сторону и уступил ему место.
– Товарищи! – рявкнул прапорщик. – Сегодня у нас весьма знаменательный день. Благодаря нашей родной коммунистической партии и нашему Политотделу, мы имеем возможность, как правильно отметил товарищ Сычев, пристально посмотреть друг другу в глаза! Достойны ли мы высокого звания «воин Советской Армии»? Оправдываем ли мы его? Вряд ли найдётся такой, кто сможет с чистой совестью сказать: да, я достоин! К сожалению, мы дошли до такой жизни, что вынуждены теперь собираться здесь для того, чтобы положить конец нарушениям…
И командир роты понёс всякую чепуху о том, как облагодетельствованы его воины «родной коммунистической партией» и Политотделом, о «высоком долге» советских граждан, о необходимости пожизненного благодарного отношения ко всем завоеваниям социализма. Опять, как и в моей речи, прозвучали пустые фразы и газетные штампы. Говоря в конце своего выступления о нарушениях дисциплины в роте, Фельдман коснулся только тех случаев, участники которых уже давно покинули хозподразделение. Их он «беспощадно» обличал, не жалея слов, хотя, как ни странно, совершенно не использовал свой богатый запас нецензурных слов и выражений.
Прапорщик совсем немного уделил внимания проступку рядового Антонова, которого назвал «не столько пьяницей, сколько дурачком», и, наконец, чувствуя, что выдыхается, стал завершать свою мученическую речь. – Вот мы и собрались здесь, – пробормотал он с печальным лицом, – чтобы обсудить своё поведение и сделать определённые выводы… Я надеюсь, вы оправдаете наше доверие и будете откровенны!
Опять установилась полная тишина.
Фельдман уселся на своё место в президиуме, а я вновь подошёл к трибуне. – А теперь, товарищи, будем обсуждать выступление командира роты, – обратился я к залу. – Давайте, выскажитесь, пожалуйста, по существу!
Однако никто выступать не пожелал.
– Товарищ Моисеенков! – выкрикнул Фельдман. – Встаньте, расскажите нам, как вы представляете себе сложившуюся обстановку?
– Да я… Как вам сказать? – пробормотал подскочивший с места воин. – Ну, понимаете, я полностью осознаю, что нарушение дисциплины – это очень плохо и… ну, эта… что соблюдение дисциплины – хорошо!
– А как вам случаи пьянства в роте? – спросил Горбунцов.
– Ну…эта…очень, очень плохо!
– Теперь Абелянцев! – буркнул Фельдман. – Выскажитесь вы!
– Ну, эта, э-э-э-э-э! – промычал испуганный солдат.
– Садись! – угрюмо сказал подполковник Зайцев. – Ты даже слов не нашёл для того, чтобы осудить пьянство! Бессовестный! И это называется собрание!
– Да, безответственность налицо! – закивал головой майор Горбунцов. – Ну-ка, в такой важный день не нашёлся никто, чтобы добровольно выступить!
– А ну, встаньте, – крикнул Зайцев, – кто из вас пьянствует! Давайте, поднимайтесь!
Встал только один Антонов.
– Ну, что, пьяница, – обратился к нему замполит, – думаешь ли ты менять свой образ жизни?
Раздались смешки.
– А чево ты, Кулеш, радуешьси? – закричал вдруг Антонов. – Чем ты лучше? Что, ты – не пьяница?!
– Нет, – ответил Кулешов, – я же не попадался начальству!
– А можно подумать, ты не пьёшь! – пробурчал Антонов.
– Да бросьте вы, – вмешался Суздал. – Будет друг друга обвинять!
– А чем ты лучше меня, Суздал? – вскричал разгневанный Антонов. – Что ты ехидничаешь? Ты сам – пьяница!
– Что?! – взревел Суздал. – Нет, это ты – пьяница! Это документально доказано!
– Ты – пьяница! – взвизгнул Моисеенков.
– Что?! – возмутился Антонов. – А ты забыл, как вон тогда, в каптёрке, нассалси?!
Воины зашумели. Со всех сторон посыпались взаимные обвинения.
– Вспомни, Гусак, как ты вон тогда набралси! – крикнул Абелянцев.
– А ты что, не нажирался?! – заорал Гусаков.
– Ты – пьяница! Нет – ты! – кричали друг на друга солдаты.
Я с ужасом смотрел на них и думал, что попал в сумасшедший дом. Выпученные глаза! Искажённые злобой лица! Как же ненавидели они друг друга!
– Да разве можно таких людей перевоспитать или в чём-то убедить? – подумал я. – Это же просто настоящие дурачки! И перед кем я «мечу бисер»?
– А ты, Сыч, что сидишь, лыбисси?! – заорал внезапно подскочивший с места Кулешов. – Разве ты не напивался? Да совсем недавно! Ты сам – пьяница, вот ты кто!
– Отставить! – громко крикнул подполковник Зайцев. Однако шум не утих.
– Встать! – взревел Фельдман. Воины быстро поднялись со своих мест и замолчали. – Смирно!
– Ну, вот, – сказал замполит, – наконец-то мы увидели ваши истинные лица! Слава Богу, что мы так мудро поступили! Теперь ясно, что все вы потеряли всякий стыд и совесть! Значит, будем поступать с вами так, как вы того заслуживаете, без всякого снисхождения! Попомните мои слова: ещё хоть один случай пьянства или каких-либо других нарушений в роте, и вы в полной мере, на себе, узнаете, что такое Политотдел и его карающая рука!


38. ПОСЛЕДНЯЯ ПОЕЗДКА В КОЛХОЗ

Прошло несколько дней. Как-то я, выписывая очередную накладную, почувствовал резь в глазах. Обычно во время работы я надевал очки, хотя в повседневной жизни ими не пользовался.
– Может быть ухудшилось зрение? – подумал я и снял очки. Это было вполне вероятно, поскольку без очков я видел почти также, как и в них. – Болят глаза, товарищ лейтенант, – сказал я Шостаковскому, – и нет никакого толка от очков!
– А ты сходи в здравпункт, – посоветовал начпрод. – Туда периодически приезжают врачи из госпиталя, ну, может среди них будет и глазник. Выпиши у него рецепт, а там, съездишь в городской магазин и закажешь себе новые очки.
– Это хорошая идея! – обрадовался я и позвонил в здравпункт.
– Слушаю, рядовой Дятлов! – представился «молодой» санинструктор.
– Скажи-ка, Олег, к вам приезжают врачи-глазники? – спросил я.
– Да. Приезжают. Сегодня в полтретьего будет врач-окулист. Приходи!
– Хорошо. Спасибо!
В половине третьего я прибыл в медпункт, однако никого из врачей не застал.
– Наверное, уже не приедут, – пробормотал Дятлов. – Видимо, их задержали какие-то причины. Видишь ли, в госпитале хватает своих больных, и врачи буквально разрываются на части, когда совершают поездки по различным здравпунктам!
– А может мне съездить в госпиталь? – спросил я. – Там же, я думаю, будут врачи?
– А что случилось? Если травма, тогда, конечно, нужно срочно ехать в госпиталь! Мы всё запротоколируем, оформим направление…
– Нет. У меня просто ослабло зрение, – улыбнулся я. – Я пользовался раньше, во время работы, очками, а теперь они совершенно бесполезны. От этого устают глаза, и разбаливается голова. Но мне совсем не нужно «протоколирование», всевозможные комиссии, накладные, передаточные ведомости и  бирки. Я ещё не спешу умирать!
– Так ты хочешь выписать рецепт на новые очки? – воскликнул Дятлов. – Тогда зачем тебе ехать в госпиталь? Подожди пару дней. Уж в четверг врач наверняка приедет! Куда тебе спешить? Ведь одно дело – выписать рецепт, а другое – заказать очки. Это же волокита! Так что, днём раньше, днём позже…
– Ну, ладно, – кивнул я головой, – тогда приду в четверг.
Два дня пролетели незаметно, и за текущей работой я чуть не забыл придти на приём к врачу. Хорошо, что ровно в половину третьего мне позвонил санинструктор. – Ну, что же ты не идёшь на приём? – спросил он, когда я поднял трубку.
– А я, Олег, честно говоря, забыл, – ответил я.
– Давай тогда быстрей, а то у нас на приёме никого нет, – промолвил Дятлов, – и врач не будет долго ждать.
– Сейчас бегу!
Я подскочил, закрыл на ключ дверь и быстро пошёл в здравпункт. В самом деле, в коридоре «храма здоровья» никого не было. Я вошёл в комнату, где обычно принимал врач. Я ожидал увидеть убелённого сединами офицера, однако в кабинете врача оказалась красивая молодая женщина, одетая в белый медицинский халат.
– Наверное, медсестра, – подумал я.
– Садитесь, молодой человек, – сказала женщина. – Что с вами случилось?
– Видите ли, я пришёл проверить глаза, – ответил я. – Мне кажется, что у меня ослабло зрение.
– А какие у вас очки?
– Левый глаз – минус один, а правый – минус полтора, – промолвил я, – но мне выписали очки ещё до службы в армии.
– Ну, что ж, мы сейчас проверим, – улыбнулась женщина. – У меня тут есть различные линзы, и мы подберём вам подходящие. Надевайте вот это! – И она протянула мне металлическую оправу. Я надел её.
– А теперь, давайте посмотрим, как вы будете видеть с прежними стёклами. Вот я ставлю вам минус один. Закройте правый глаз. Так. А теперь смотрите сюда! – И женщина подошла с указкой к большому белому плакату, висевшему у входа в кабинет. Плакат состоял из двух частей. В левой части располагались чёрные буквы: наверху – самые большие, а внизу – малюсенькие. В правой части помещались различные полукружки, повёрнутые то в одну, то в другую сторону. Опять же, как и буквы, самые большие изображения находились вверху, а маленькие – внизу.
– Какая это буква? – спросила предполагаемая медсестра, направив указку в самый верхний ряд.
– Ш-шэ! – сказал я.
– Так, а здесь? – она опустила указку вниз.
– Б-бэ! – пробормотал я.
– Ну, а это?
Затем женщина поменяла стекло, и я вдруг отчётливо увидел все буквы. Даже два последних нижних ряда.
– Так, а теперь проверим другой глаз, – сказала женщина и проделала те же самые манипуляции.
– Ну, вот и всё, – промолвила она в заключение. – Теперь ясно, что зрение у вас действительно ухудшилось, но, слава Богу, не намного… У вас – явная прогрессирующая близорукость!
– Так вы, оказывается, врач-окулист? – удивился я.
– Да. А что вы подумали?
– Ну, я подумал, что вы – медсестра. Вы так молоды, что на врача совсем не похожи. Я надеялся, что тут будет седовласый майор…
– Есть у нас и майор, – промолвила молодая женщина и покраснела, – но он выезжает только в экстренных случаях. Ну, а выписать очки могу и я, разве не так?
– Конечно, конечно, – кивнул я головой. – Очень хорошо, что вы приехали. Спасибо!
– Не за что, – улыбнулась врач. – Вот, пожалуйста, ваш рецепт!
– Значит, теперь у меня зрение: минус полтора на два? – спросил я, взяв протянутый листок.
– Да это не так уж плохо, – ответила врач. – Но вам нужно каждый год посещать окулиста, чтобы проверять зрение. Понимаете?
– Да, понимаю. Большое спасибо!
Вечером, когда начпрод пришёл в свой кабинет за накладными, я спросил его: – Как бы мне, товарищ лейтенант, съездить в город, чтобы заказать очки?
– Ну, наверное, нужно взять в строевой части «увольнительную записку», –промолвил Шостаковский. – Зайди к ним да спроси.
Я отправился в строевую часть.
– Скажи-ка, Миша, – обратился я к Балобину, – нельзя ли выписать мне  «увольнительную записку»?
– Зачем тебе? – удивился тот. – Ты, вроде бы, по бабам не ходишь? С чего это тебе в город приспичило?
– Да вот, стал плохо видеть, – ответил я. – Выписал рецепт на очки. Нужно съездить теперь в «Оптику».
– Тогда, давай, выпишем «маршрутный лист», – посоветовал Балобин. – Бланки у нас есть. Я сейчас впишу в него твои данные – и готово. Попросишь Шостаковского расписаться на обороте, что он не возражает против твоей поездки, а потом зайдёшь к подполковнику Слышкину. Он сейчас за Новокрещёнова, который ушёл в отпуск. Ну, и подпишешь у него.
– Так что, сейчас Слышкин за начальника штаба? – воскликнул я. – Не успел стать комбатом «учебки», как уже, видишь, какой удостоился чести! Я думаю, что мне совершенно бесполезно идти к нему: он вряд ли подпишет эту бумагу!
– Почему ты так считаешь? – удивился Балобин.
– Как тебе сказать? – замялся я. – У нас с ним, в общем, взаимная антипатия. Даже лучше сказать: он меня просто терпеть не может!
– Да ну! Это всё твоя подозрительность! – усомнился строевик. – На-ка вот, подпиши листок Шостаковским, а там увидишь, что Слышкин не будет против!
Я взял протянутый Балобиным документ. Это был небольшой прямоугольный листок. Наверху, посредине, крупными буквами было отпечатано: «Маршрутный лист». А ниже, в четыре строчки, располагалась следующая надпись: «Предъявитель сего ефрейтор Сычев Константин Владимирович. По маршруту войсковая часть 21131 – магазин «Оптика» и обратно. Убыл в … часов девятнадцатого сентября одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года. Прибыл в …  часов девятнадцатого сентября одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года. ВРИО Начальника штаба войсковой части…подполковник Слышкин».
Вернувшись в свой кабинет, я протянул «маршрутный лист» Шостаковскому. – Вот, товарищ лейтенант, – сказал я, – нужно написать на обороте, что вы разрешаете…
– Ну, ты сам напиши, что нужно, – кивнул головой начпрод, – а я распишусь.
Я извлёк из кармана ручку и написал: «Выход в город для заказа очков разрешаю. Начальник продснабжения войсковой части 21131 лейтенант Шостаковский».
– Пожалуйста, товарищ лейтенант, вот здесь распишитесь, – пробормотал я.
– Так, ну, и хорошо, – улыбнулся начпрод, подписывая бумагу. – Ну, ты сам пойдёшь к Слышкину или передашь документ через строевую часть?
– Сам пойду, товарищ лейтенант, – промолвил я. – Так мне Балобин посоветовал. – И я отправился к исполняющему обязанности начальника штаба.
– Разрешите? – спросил я после того как постучал в дверь и вошёл.
– Да, – буркнул Слышкин, увидев меня, и надулся от важности как пузырь, – входите, что вам надо?
– Товарищ подполковник! – громко сказал я, соблюдая ритуал. – Разрешите обратиться? Ефрейтор Сычев!
– Я же спросил: что вам нужно? – с раздражением бросил Слышкин. – Быстрей говорите! Вы что не видите: я очень занят!
– Вот, товарищ подполковник, «маршрутный лист», – я подошёл ближе и положил документ на стол военачальника. – Мне выписали рецепт на очки, и вот теперь нужно съездить в магазин «Оптика», чтобы заказать их.
– Так что от меня требуется? – пробормотал Слышкин. – Подписать эту галиматью?
– Так точно, товарищ подполковник!
– Вы очень много на себя берёте, молодой человек! – повысил голос военачальник. – На каком основании вы врываетесь в кабинет начальника штаба в неположенное время?
– Как это в неположенное время? – возмутился я, не испытывая ни малейшего страха перед желчным комбатом.
– А так! В неположенное! Или вы не знаете, что у нас приём посетителей и всяких там посторонних лиц осуществляется по предварительной записи? Если каждый из посетителей будет так нагло врываться…
– Но я – не посетитель и не постороннее лицо! – возразил я. – Я – штабной работник! А для нас таких правил не устанавливали!
– Ах, не устанавливали?! – заорал побагровевший от гнева Слышкин. – Так ты ещё и спорить? Я ничего не подпишу! На, забирай свою «писульку»! – Подполковник схватил лежавший перед ним листок и швырнул его в меня. Клочок бумаги взлетел вверх, сделал в воздухе поворот и упал к моим ногам. Я нагнулся и поднял документ.
– Разрешите идти, товарищ подполковник? – совершенно спокойно спросил я, выпрямившись.
Мой невозмутимый тон взбесил военачальника. Слышкин подскочил и замахал руками. – Вон! Вон отсюда! – взвыл он. – Чтобы больше твоей ноги здесь у меня не было!
Я посмотрел на него. Военачальник настолько рассвирепел, что почти потерял над собой контроль. Его глаза вращались и, казалось, вот-вот выскочат из орбит. На губах показалась пена. Но даже это не испугало меня. – Есть! – крикнул я, изображая крайнюю дисциплинированность и, чтобы ещё больше досадить Слышкину, повернулся на каблуках к двери и пошёл строевым шагом так, как это предписывалось ритуалом, с таким грохотом, что не стало слышно воплей военачальника.
Вернувшись в кабинет продснабжения, я рассказал обо всём Шостаковскому.
– Ну, и мудак этот Слышкин! – возмутился начпрод. – Чего это он так на тебя набросился?
– Да он всегда ко мне плохо относился, – ответил я. – Ещё с учебного батальона. Впрочем, ну его к чёрту! Я вот думаю, как бы мне сходить в магазин за очками. Не идти же к командиру части?
– Сходи опять к Балобину. Может он достанет для тебя «увольнительную записку»? – посоветовал Шостаковский.
Я снова отправился в строевую часть.
Увидев меня, Балобин рассмеялся. – Ну, что, – сказал он, – не подписал у Слышкина?
– Нет! – ответил я. – Он такой поднял крик, что можно было оглохнуть!
– Я слышал! – усмехнулся строевик. – Мы уж тут подумали, не случилось ли с ним чего… Но я вспомнил, что ты собирался идти к нему за подписью и всё понял.
– Он разозлился, что я пришёл к нему в неположенное время, ну, и поднял крик.
– Ладно, ничего особенного не произошло, – буркнул довольный Балобин. – Надо взять у «папы» «увольнительную», и всё будет в порядке. В конце концов, «увольнительную» не надо подписывать у Слышкина!
– Но Фельдман ведь тоже может отказать, – усомнился я, – да и начальник у меня в рабочее время – лейтенант Шостаковский. Может дашь мне чистый бланк с печатью, а я заполню его и подпишу начпродом?
– С чего ты взял, что у меня есть чистые бланки с печатями? – встревожился Балобин. – Или ты не знаешь, что это категорически запрещается? Кто же поставит печать на незаполненный бланк?
– Так печать же хранится у начальника штаба! – воскликнул я. – А этот мудазвон только что отказал мне! Неужели придётся идти к самому командиру части?
– Вообще-то печать хранится не у начальника штаба, – пробормотал Балобин. – Он сдаёт её на ночь в секретную часть, а когда приходит на работу – снова забирает. Но это не имеет к делу никакого отношения. Ты бы лучше поговорил с Шостаковским. Может он зайдёт к Слышкину и поставит у него печать на «увольнительную»?
– А что, это идея! – кивнул я головой: у меня возник свой план действий. – Ты дай мне, Миша, несколько чистых бланков, а я поговорю с Шостаковским.
– Зачем тебе несколько штук? – возразил Балобин. – Хватит и одного!
– Ну, что тебе стоит? – пробормотал я. – Неужели это такая ценность?
– Да ладно, бери, – усмехнулся строевик. – Могу дать их тебе хоть сто штук! – он открыл шкаф и достал оттуда целую стопку бланков. – Вот, пожалуйста, чтобы не говорил, что мне жалко!
– Спасибо, Миша! – обрадовался я, забирая бланки. – Попрошу Шостаковского, чтобы он помог!
Вернувшись в свой кабинет, я положил полученные бланки в верхний ящик стола и задумался.
 – Значит, гербовая печать хранится в секретной части! А там работает писарем «молодой» воин Галинко! Не исключается, что он имеет доступ к сейфу, где хранится печать. Галинко – парень толковый. Не раз дневалил со мной по роте. Можно попытаться договориться!
Сразу же после ужина я пошёл в казарму и после недолгих поисков обнаружил рядового Галинко в канцелярии, где тот играл в шашки с другим «молодым» воином.
– Сергей! – крикнул я. – Мне нужно с тобой поговорить!
Галинко сделал знак товарищу подождать его, без промедления встал и подошёл ко мне. – Что случилось, Костя? – спросил он.
– Пойдём на минутку в умывальник, – тихо сказал я, – у меня тут разговор один на один!
– Посиди пару минут, Вить! – бросил своему партнёру Галинко. – Я сейчас приду. Мы же ненадолго?
– Ненадолго, – улыбнулся я. – Перемолвимся словом и всё!
В умывальнике было безлюдно.
– Подожди-ка, – сказал я. – Только проверю, нет ли кого в смежном туалете! – И я заглянул туда. Но и там было пусто.
– А что такое? – заволновался Галинко. – Что случилось?
– Понимаешь, Серёга, – пробормотал я, – мне нужно завтра съездить в город, в магазин «Оптика», за очками. Ну, а этот мудак Слышкин отказался подписывать мой «маршрутный лист». В общем, нужно поставить печать на бланки «увольнительных записок»!
– Только и всего? – успокоился Галинко. – Так ты бы заполнил бланк, подписал бы его Шостаковским да и положил в почту Слышкину!
– Чёрта с два! – воскликнул я. – Он ни за что не поставит печать! Я в этом не сомневаюсь!
– Но мне нельзя ставить печать, – возразил Галинко. – Представляешь, что будет, если об этом узнает начальство?
– А оно и не узнает! – заверил его я. – Ты поставишь мне печать на нескольких бланках, ну, и я, когда мне будет надо, использую их.
– Ну, а если эти бланки попадут в руки начальству? – заколебался Галинко. – Я же тогда пропаду?
– Неужели ты думаешь, что я пойду докладывать обо всём этом начальству? – усмехнулся я. – Хотя хорошо, представь, что вдруг моя «увольнительная» попала к тому же Слышкину. Я никогда тебя не выдам. Скажу, что бланк достался мне от прежних «стариков». А с них, сам понимаешь, «взятки гладки»!
– Ну, что ж, тогда я согласен, – кивнул головой Галинко. – Давай чистые бланки. Завтра утром, перед тем как относить начальнику штаба печать, я отштампую твои «увольнительные»!
– Вот! – Я протянул небольшую стопку.
– Сколько здесь? – поморщился Галинко.
– Не считал, – ответил я. – Отштампуй сколько сможешь – и на том спасибо!
– Ладно, завтра утром я зайду к тебе, – улыбнулся писарь «секретки». – Можешь не сомневаться: всё будет сделано!
Так он и поступил. Примерно через час после утреннего развода на работы Галинко прибыл в мой кабинет и принёс обещанное. – Вот, пожалуйста, – сказал он, – шестнадцать штук! Я проштамповал все до одной!
– Большое тебе спасибо, Сергей! – весело промолвил я. – Ты меня очень выручил. Если понадобится в чём-либо моя помощь, можешь полностью на меня рассчитывать!
– Да не за что, – ответил писарь «секретки». – Это – такая мелочь! В общем, если что будет надо, заходи!
В это время вошёл Шостаковский.
– Здравия желаю, товарищ лейтенант! – закричал Галинко.
– Здравствуйте, товарищи! – кивнул головой Шостаковский и сел. – Ну, и новость я вам принёс!
Галинко собирался выходить, но, услышав слова начпрода, остановился у двери.
– Что случилось, товарищ лейтенант? – спросил я. – Неужели опять какое-нибудь «чепе»?
– Да «чепе» не «чепе», но что-то в этом роде, – пробормотал Шостаковский. – Видите ли, увольняют нашего командира!
– Как увольняют? – удивился я и посмотрел на Галинко. – И ты ничего не слышал через вашу «секретку»?
– Нет, – ответил с недоумением писарь, – ничего такого я не слышал! Может это слухи?
– Какие там слухи! – махнул рукой начпрод. – Я только что шёл через «капепе», ну, и дежурный рассказал мне, что сегодня рано утром в часть приехал полковник Генштаба, ну, в общем, с письмом о снятии нашего командира. Его увольняют на пенсию. А вместо него должен, буквально на днях, приехать новый командир!
– Пойду-ка к своему шефу, – сказал Галинко. – Уж он-то, наверняка, обо всём знает!
– Сходи-сходи, – кивнул головой Шостаковский, – и если узнаешь чего новенького, приходи к нам, расскажешь!
– Что-то всё очень быстро происходит? – промолвил я, когда писарь «секретки» удалился. – К чему эта спешка? Неужели нельзя было уволить командира постепенно, без суеты?
– Как-будто ты не знаешь, как всё в нашей стране делается? Всегда мы спешим, куда-то несёмся, что-то строим… А как коснётся дело: всё это – пустая суета!
– Да я не думаю, что всё так просто, – возразил я. – Сейчас новый командир «наделает шороха». Увидите, начнут вводиться новые порядки. Мне-то что? Слава Богу, осталось служить каких-нибудь два с половиной месяца! А вот вы помучаетесь, если не угодите новому начальнику!
– Что ты! Типун тебе на язык! – перепугался Шостаковский. – Не дай Бог, чтобы новый командир заимел на меня зуб! Хотя мне, собственно, терять нечего: Юрьев меня не особенно жаловал!
– Будем надеяться на всё лучшее, – пробормотал я и отодвинул верхний ящик своего стола. – Вот, товарищ лейтенант, подпишите мне, пожалуйста, «увольнительную записку»! Я сегодня же съезжу в магазин за очками!
– Ага, всё-таки достал! – улыбнулся начпрод. – Ну, вот, видишь, послушался моего совета, и всё в порядке! У них там, в строевой части, всё есть! И это тянется ещё с каких времён!
– Да, конечно, – кивнул я головой, – большое вам спасибо!
– А ты знаешь, как добираться до «Оптики»? Ты же почти не бывал в городе?
– Надо спросить у кого-нибудь. Может наш почтальон знает? Сейчас позвоню.
И я набрал номер телефона ротного почтальона Волкова. Тот оказался на месте. – Послушай, Саш, – спросил я, – ты не знаешь, где находится магазин «Оптика»?
– Знаю, – ответил Волков. – Это на улице…Э-э-э … В общем, ты сядешь на троллейбус… Ну, можно на «пятёрку» или «десятку». Доедешь до улицы Ленина. Там у кинотеатра выйдешь, затем пойдёшь по улице вверх, а потом…
– И никаких особых примет нет?
– Есть! У магазина «Оптика» – какая-то остановка!
– Ну, нашёл примету!
– Тогда винный магазин!
– Вот это уже что-то! – обрадовался я. – Теперь-то я найду свой магазин! Спасибо! 
– Товарищ лейтенант, – сказал я, положив трубку, – магазин «Оптика» находится поблизости от винного магазина!
– А! Этот магазин я знаю, – улыбнулся Шостаковский. – Так ты садись на троллейбус номер три, и он довезёт тебя прямо до этого магазина. А там разберёшься!
– Ну и слава Богу! – воскликнул я. – А то этот Волков меня совершенно запутал!
– Только ты долго там не возись! – пробормотал начпрод. – После обеда должен придти очередной кандидат на твоё место. Я не стал дожидаться, пока твой Жиренков что-нибудь надумает и сам договорился с майором Паршиным. Там у них есть толковый парнишка по фамилии Князьков. Посмотришь его? Может подойдёт?
– Хорошо, товарищ лейтенант, – кивнул я головой, – я приеду вовремя. У меня ведь «увольнительная» только до обеда. Так что оснований для беспокойства нет.
И я пошёл на проходную. Здесь никаких задержек не было. Дежурили «молодые» воины хозяйственной роты. Увидев меня, они даже не стали спрашивать, куда я иду, и без промедления открыли задвижку.
И до остановки я легко добрался. В троллейбусе я спросил первого встречного, где находится винный магазин и сразу же получил исчерпывающий ответ. А когда троллейбус остановился через несколько минут, мой случайный попутчик сказал, указав рукой на выход: – Ну, вот ты и приехал, выходи!
Я вышел на остановке и сразу же увидел винный магазин! Значит, «Оптика» должна быть где-то рядом.
Пройдя ещё немного, я приблизился к старинному двухэтажному дому. – Может быть здесь этот магазин? – мелькнула мысль. Однако никаких надписей на фасаде здания не было. – Скажите, пожалуйста, – обратился я к проходившей мимо пожилой женщине, – вы не знаете, где находится магазин «Оптика»?
– А? Что? – испугалась бабуся. – Я, деточка, не здешняя. Я тут каких-нибудь тридцать лет живу! Спроси у кого-нибудь другого!
– Извините, не подскажете, где располагается магазин «Оптика»? – спросил я идущего мне навстречу мужчину средних лет.
– Оптика? А что это такое? – переспросил тот.
– Ну, это там, где очки продаются!
– Очки? Гандоны, что ли? – удивился прохожий. – Так это же в аптеке! Они вон там! – он указал рукой в противоположную моему маршруту сторону. – Иди туда!
Я пошёл в указанном направлении и вскоре в самом деле обнаружил аптеку. – Может быть здесь продаются очки? – подумал я и вошёл.
Аптека занимала довольно обширное помещение. В самой его середине я, к своей радости, обнаружил отдел с очками. – Скажите, пожалуйста, – спросил я стоявшую за прилавком женщину в белом халате, – это и есть «Оптика» или здесь имеется отдельный магазин?
– Пока здесь! – презрительно буркнула продавщица, окинув меня с ног до головы высокомерным взглядом. – Магазин «Оптика» на ремонте, а заказы мы принимаем!
– А можно мне заказать очки?
– А у вас есть рецепт?
– Вот, пожалуйста, – я протянул бумагу.
– Оправы только такие, – махнула рукой на стекло витрины продавщица. – Вот металлические, а вот пластмассовые!
– А можно мне вот эти? – Я показал рукой на очки из желтовато-золотистого металла.
– Но это – уже готовые очки! – возмутилась продавщица. – А вам ведь нужна оправа!
– А вы вытащите из той оправы стёкла и вставьте выписанные для меня, – предложил я.
– Тогда покупайте очки, а за стёкла платите отдельно! – потребовала женщина.
– Хорошо! – кивнул я головой. – Сколько я должен?
– Десять-пятьдесят! – бросила продавщица. – Платите в кассу!
Я направился к кассирше, и она выбила чек.
– Когда мне приходить за очками? – спросил я, вернувшись, продавщицу.
– Через неделю! – буркнула та и резко отвернулась, давая понять, что разговор закончен.
…Я вернулся в часть задолго до обеда. Перейдя дорогу, я нашёл троллейбусную остановку и через пять минут поехал в обратном направлении. Объявившись в штабе, я сразу же засел за текущую работу, а после приёма пищи занялся выполнением упражнений по самоучителю английского. Я уже завершал запланированную на этот день работу, когда в дверь вдруг неожиданно постучали.
– Кто бы это мог быть? – подумал я и крикнул: – Войдите!
В кабинет вошёл «молодой» воин. – Здравия желаю, товарищ ефрейтор! – крикнул он.
– А! – вспомнил я. – Так! Вы – курсант учебного батальона?
– Так точно! – ответил парнишка. – Курсант Князьков!
– Хорошо, молодой человек, садись! – сказал я снисходительно, указав рукой на стул посетителей, и пристально посмотрел на курсанта. Высокий. Круглолицый. Бритоголовый. С первых минут я почувствовал к нему неприязнь. А когда Князьков заговорил, обнажив вставные золотые зубы, мне на мгновение показалось, что передо мной появилась та самая высокомерная продавщица из аптеки, только в мужском обличье.
– Вот этот друг, – подумал я, – своего, пожалуй, не упустит!
Я довольно долго изучал своего гостя и, наконец, стараясь не поддаваться первоначальному впечатлению, спросил: – Ну, ладно, как тебя зовут?
– Юра.
– Ты служишь со своим возрастом?
– Нет. Я с пятьдесят пятого года.
– Значит, мы – ровесники?
– Значит, – улыбнулся курсант, – если и вы с пятьдесят пятого. Меня отчислили из института, и вот я попал в армию…
– Ладно, Юра, – кивнул я головой, – надеюсь, ты знаешь, чем мы здесь занимаемся?
– Только понаслышке.
– Ну, тогда будешь приходить сюда каждый день после обеда и присматриваться  к тому, что я делаю. Понимаешь? Я научу тебя работе, а там уже всё будет зависеть от тебя самого! Ты, случайно, не пьёшь водочку?
– Нет. Где же здесь пить? – вздохнул курсант. – Не в учебном же батальоне?
– Смотри! – строго сказал я. – Здесь в штабе нужно вести себя очень прилично, иначе можно крупно «залететь»! Понимаешь?
– Понимаю.
– Ну, тогда смотри. Сейчас я буду выписывать накладные.
В этот момент открылась дверь, и вошёл Шостаковский.
Князьков вскочил и вытянулся «в струнку».
– Садитесь, молодой человек, – приветливо промолвил начпрод и занял своё место. – Ну, как он вам, товарищ Сычев, понравился?
– Нормальный парень, – ответил я. – Месяца через два он, я думаю, будет вполне пригоден для нашей работы. Вот только не знаю, что подумает батальонный писарь Жаренков: ведь он тоже ищет кандидата на моё место?
– Вы имеете в виду ефрейтора – секретаря командира учебного батальона? – спросил курсант.
– Да, – кивнул я головой.
– Ну, так это же он меня рекомендовал! – воскликнул «молодой» воин. – Правда, по согласованию с майором Паршиным…
– Ну, и ладно, – улыбнулся Шостаковский. – Значит, сам Бог направил тебя к нам! Это хорошо, что мы своевременно решили подготовить замену. Время летит – не остановишь! Кстати, ты не хотел бы, товарищ Сычев, съездить завтра со мной в колхоз?
– В тот, где Горбачёв? – спросил я.
– Ну, а в какой ещё? – кивнул головой начпрод. – Я вот собираюсь туда в контору: нужно оформить кое-какие бумаги. Поедешь?
– Конечно, товарищ лейтенант, – пробормотал я. – Поеду с удовольствием! Здесь так всё надоело, что уже места себе не нахожу!
– Ну, я тоже так думаю, – сказал Шостаковский. – Развеешься немного на свежем воздухе, может и настроение поднимется! А то я смотрю, ваши ребята без конца попадаются на пьянках и самоволках. Ещё втянут и тебя в какую-нибудь историю. В общем, завтра после утреннего развода поедем в колхоз!
…Субботнее утро двадцатого сентября выдалось солнечным, приветливым. Чтобы ничем не осложнить свою жизнь, я даже выбежал вместе с ротой на зарядку и покорчился немного на стадионе, размахивая руками и ногами, дабы не замёрзнуть от прохладного утреннего ветерка. Вернувшись в казарму, я застал Фельдмана, отчитывающего «стариков» за нежелание бегать на зарядку.
– Вон, смотрите, на что Сычев игнорирует общие требования, – возмущался командир роты, – но даже он не стал нарушать установленного распорядка дня!
Я сделал вид, что ничего не слышал. Мне не хотелось ввязываться в никому не нужный спор накануне поездки за пределы части. Поэтому я безмолвно прошёл в спальное помещение, взял полотенце, мыло, зубную щётку с пастой и направился в умывальник.
Сразу же после утреннего развода я пришёл в штаб, где застал ожидавшего меня Шостаковского.
– Ну, что, поехали? – спросил начпрод.
– Поехали! – ответил я. – А что будет за машина?
– Грузовик. Видишь, я думал, можно будет взять «газик», но Прудников дал команду привезти ему домой два десятка мешков картошки, поэтому придётся ехать на грузовике!
…Через четверть часа я и Шостаковский уже сидели в кабине «ЗИЛа» и мчались на полной скорости в направлении подшефного колхоза.
Как-то быстро пролетели мы через город, проехали по речному мосту, и только когда началась тряска, и машина стала поминутно крениться то на один, то на другой борт, мы оказались на сельской стороне.
– Далеко до колхоза, товарищ лейтенант? – спросил я.
– Наверное, километров шестьдесят, – ответил начпрод и обратился к водителю: – А ты не знаешь, сколько нам ехать?
– Доберёмся меньше, чем за час, – ответил шофёр, толстый румяный ефрейтор. – Я уже, товарищ лейтенант, раза четыре туда ездил!
И действительно, поездка продолжалась ещё пятьдесят минут.
Как только грузовик подъехал к правлению колхоза, небольшому двухэтажному зданию, Шостаковский дал команду остановиться. Затем он вошёл в контору и надолго там застрял.
– Вот так шеф! – возмущался  я. – Неужели не мог сказать, чтобы мы хотя бы подъехали к своим ребятам?
Мне не терпелось увидеть Горбачёва, по которому я уже порядком соскучился.
– А, давай, я свезу тебя до их хаты! – предложил водитель. – А если ты понадобишься лейтенанту, я мигом за тобой вернусь!
– Ну, и хорошо! – обрадовался я. – А не далеко?
– Минуты две езды! – улыбнулся шофёр. – Поехали!
Заревел мотор, и машина рванулась с места.
Спустя мгновение она обогнула несколько вытянувшихся вдоль пыльной дороги почерневших от времени, покосившихся изб и остановилась у большого добротного бревенчатого дома.
– Ну, вот, выходи, приехали! – сказал водитель. – Это – один из домов, где обосновались наши ребята. Ты тут оставайся, а я вернусь к правлению!
Я вылез из кабины. Машина вновь ожила и, сделав полукруг, скрылась в облаке дорожной пыли.
У крыльца избы сидели курсанты и чистили картошку. Невдалеке, на большой, заросшей зелёной сочной травой площадке, стояла, скособочившись, походная кухня, из трубы которой валил чёрный дым.
– Здорово, молодые люди! – крикнул я.
– Здравствуйте, товарищ ефрейтор! – хором, но нестройно, прокричали курсанты, невозмутимо продолжая свою работу.
– А где товарищ Горбачёв? – спросил я.
– А в избе, – ответил один из «молодых» воинов. – Он рассказывает, как нужно варить борщ!
– Ну, что ж, – сказал я, – тогда зайду-ка я в избу!
– Костя! – закричал вдруг кто-то со стороны крыльца. – Ты ли это?
– А кто же ещё? – улыбнулся я, узнав Горбачёва. – Так вот ты где хозяйничаешь?
Мы обнялись.
– Ну, как твои дела? – спросил я. – С голоду тут не умираете?
– Что ты! – усмехнулся Горбачёв. – Тут мы живём как короли! Картошка есть. Овощи есть. Мясо, правда, баранина, но для нас и это – манна небесная! В общем, продукты колхозные. Учёта тут никакого нет. Сколько скажешь, столько всего и дадут! Ребята здесь отъелись. Хочешь рыбки половить? Можем и это заделать!
– А разве здесь поблизости есть река? – удивился я.
– Нет. Тут колхозный пруд, а в нём полно карпов! Как только нам захочется рыбки, мы сразу же туда отряжаем ребят. Каждый приносит по ведёрку!
– Неужели? А на что ловите?
– Да просто на хлеб. Закатаешь шарик – и, пожалуйста, на крючок!
– Удивительно! Там что, весь пруд кишит рыбой?
– Пошли. Сам увидишь.
Горбачёв вошёл в избу и что-то там сказал. Затем он снова появился на крыльце, держа в одной руке большое эмалированное ведро, а в другой – две длинные удочки. – Эй, Сидоров! – крикнул он стоявшему у походной кухни курсанту. – Мы тут пойдём на озеро – ловить карпов. Если кто будет меня искать, или задержимся, пришлёшь к нам посыльного!
– Ясно, Костя! – ответил громким голосом Сидоров.
– Ну, как ты тут, скучаешь по роте? – спросил я, когда мы двинулись в сторону небольшой берёзовой рощи.
– Что ты, смеёшься? – ответил Горбачёв. – Да здесь – самый настоящий курорт! Вот было бы хорошо, если бы мы имели возможность дослужить здесь оставшийся срок! Ну, а как там дела в роте?
– Да в роте всё как было, так и осталось, – пробормотал я. – Всё время дрязги, скандалы. Вот только недавно проводили комсомольское собрание…, – и я рассказал во всех подробностях о поступке Антонова и о том, как воины обвиняли друг друга.
– Да, вот это долбоиобы! – пробормотал Горбачёв, выслушав меня. – Неужели они не могли хотя бы спокойно отсидеть?
– Как видишь, не могли! – усмехнулся я. – Если бы они могли вести себя по-человечески, разве нужно было бы это собрание? Кроме того, там выступили против меня сержанты. Подняли чуть ли не целый бунт! Хотели подчинить своей власти!
– Ну, а ты что? – забеспокоился Горбачёв.
– А мне пришлось дать отпор! – ответил я и поведал историю с заседанием комсомольского бюро, о моей старшинской должности и зарплате. Не упустил я и капитана Кирьянова, описав со всеми подробностями процесс выплаты лишь части денег.
– Да, – улыбнулся Горбачёв. – Этот Кирьянов, видимо, «заныкал» большую часть твоих денег!
Тут из-за ракит выглянуло небольшое озеро.
– Ну, вот, лови себе рыбку, – сказал Горбачёв, – а я сейчас сбегаю в магазин.
– Зачем? – спросил я.
– Да нужно взять хотя бы четвертинку «белой». Тут часто бродит бригадир. Он делает вид, что охраняет озеро. Ну, и мы, если уж он будет очень выступать, поставим ему бутылочку «беленькой» – и всё в порядке!
– На-ка деньги, Костя, – сказал я. – Возьми-ка лучше пару бутылок водки и рыбных консервов. Сейчас освободится Шостаковский, и мы посидим, так сказать, «на природе»: разопьём бутылку-другую! Заодно, «обмоем» мою должность. Всё-таки повысили зарплату! Да, кстати! Надо ещё «обмыть» и уход на пенсию нашего командира части!
– А что, его сняли?
– Представь себе. Да так неожиданно!
– А кто вместо него?
– Я пока толком не знаю. Какой-то подполковник! Ну, ладно, иди в магазин! Далеко ли?
– Да пять минут ходьбы. Я – мигом!
Пока Горбачёв отсутствовал, я размотал удочку, скатал хлебный шарик и надел его на большущий рыболовный крючок. – Неужели на такой крючок попадается рыба? – подумал я и забросил удочку. Я с детства любил рыбалку, но обычно пользовался маленькими крючками, ибо на большие крючки рыба в нашей местности почему-то не ловилась.
Однако результаты превзошли все самые смелые ожидания! Едва только хлебный шарик скрылся в глубине озера, как поплавок сразу же потонул. Рванув удилище, я ощутил приятную тяжесть: на крючке сидел карп! Правда небольшой, со взрослого карася, но всё-таки добыча!
Сняв с крючка рыбёшку и погрузив её в ведёрко с водой, я снова насадил на крючок хлебный шарик и забросил удочку. Всё мгновенно повторилось.
– Вот так рыбалка! – ликовал я. – Да тут запросто можно наловить целое ведро!
– Ну, что, как успехи? – спросил вдруг меня неожиданно появившийся Горбачёв.
– Что ты, Костя, да это просто чудо! – воскликнул я. – Никому бы не поверил, что такое может быть, если бы сам это не увидел!
– Да нам уже это давно надоело, – зевнул Горбачёв. – Погоди. Ещё с десяток вытащишь, и тебе надоест. Куда её девать? Ну, пожарим десяток-другой. Не будешь же есть до одурения всё время одно и то же?
– Эй, иоп вашу мать! – раздался вдруг громкий крик. – Что вы тут браконьерствуете?!
Я обернулся. К нам бежал длинный худой мужчина, одетый в оборванную, залатанную во многих местах фуфайку и стёганые брюки.
– Это Силантьич, – улыбнулся Горбачёв. – Не волнуйся, сейчас всё уладим.
– Сколько вам говорить, что рыбу тут нельзя ловить?! – снова закричал приблизившийся к озеру мужик. – Вы что законы нарушаете?!
– А ты, Силантьич, не шуми, – спокойно сказал Горбачёв. – Мы про тебя не забыли! Видишь, что тут, – он вытащил из сумки бутылку водки и показал её бригадиру. – Вот сейчас подойдёт наш шеф, сядем и пообедаем! Понял?
– А, ну, это другое дело, – улыбнулся бригадир, – тогда ловите, сколько хотите! Главное, чтобы совесть знали! А коли совесть знаете, то и всё в порядке!
– Вон, смотрите, – промолвил Горбачёв, – едет наша машина! Пойдёмте ей навстречу! Забирай, Костя, ведёрко с рыбой! Там вечерком зажарим!
Грузовик остановился, и из него выскочил Шостаковский.
– Ну, что, товарищ лейтенант, погрузили картошку? – спросил я.
– Ещё нет, – ответил начпрод. – Я договорился с председателем. Он не против. Нужно только, чтобы нам помог бригадир. Вот как раз он тут сам! Пойдём-ка, Силантьич, распорядишься, – обернулся он к бригадиру. – Нужно погрузить картошку!
– А как же это? – кивнул Силантьич головой в сторону горбачёвской сумки.
– А что там? – спросил Шостаковский.
– Да две бутылки «беленькой»! – ответил я. – Мы думали, что вы приедете, и мы сразу пообедаем!
– Погодите, ребята, вот загрузим картошку, тогда и выпьем, – улыбнулся начпрод. – За этим дело не станет! Давай-ка, Силантьич, в кабину! Чем быстрей загрузим, тем лучше!
– Ну, что ж, – закряхтел бригадир и полез в машину. – Ладно, поехали на склад и чтобы мигом назад!
…Через час мы уже сидели у небольшого оврага и подбрасывали в костёр сухие ветки.
– Ну, за новую жизнь! – произнёс Шостаковский и поднял стакан. – Чтобы было хорошо служить с новым командиром!
– Всего вам хорошего! – сказал бригадир и чокнулся с начпродом. Мы с Горбачёвым также подняли свои стаканы.
Так мы, разговаривая и неспешно закусывая, опорожнили две бутылки.
– Теперь, давайте мою! – улыбнулся Шостаковский и достал из своей необъятной сумы ещё одну бутылку водки.
– Дай Бог не последнее! – сказал со счастливой улыбкой бригадир и опрокинул в себя любимый напиток.
Я больше не пил, да и Горбачёв только создавал видимость участия в общей попойке.
– Хватит, Костя, – сказал я своему другу, – за Силантьичем нечего гнаться. Судя по всему, это стойкий боец!
Ещё через час всё было кончено. Совместными усилиями я, Горбачёв и Шостаковский погрузили тело нестареющего душой бригадира на мешки с картошкой, и машина поехала к жилому массиву.
– Пионеры идут, пионеры! – вскрикнул бригадир, когда грузовик подлетел на ухабах.
– Сиди, дед, не рыпайся, – пробурчал Горбачёв, – а то я тебе тут! – И он взмахнул кулаком.
– Ох, Господи, – простонал Силантьич, – и докуда эта война будет длиться? Ох, проклятая оккупация!   

39. ПРИКАЗ ОБ УВОЛЬНЕНИИ

Сразу же после того как мы отвезли бригадира Силантьича домой, грузовик подъехал к тому самому бревенчатому дому, у которого я встретил Горбачёва.
– Пойдёмте, товарищ лейтенант, в избу, – предложил Горбачёв. – Здесь в отдельной комнате вы хорошо отдохнёте перед дорогой.
Шостаковский кивнул головой.
Курсанты, встречавшиеся на пути начпрода, вытягивались «в струнку» и отдавали честь. – Вольно, вольно, – говорил Шостаковский и прикладывал руку к фуражке.
– Ну, вот, – сказал Горбачёв, когда мы вошли в комнату, – вы тут располагайтесь, а я пойду заниматься делами.
– Разбудишь нас часиков в пять! – сказал начпрод. – Мы поужинаем и поедем.
Комната была небольшой. На полу лежали матрацы и подушки. Белья на них не было. Шостаковский снял китель и повесил его на единственный стул, стоявший посреди комнаты.
– Ложись, Костя, отдохни! – предложил он и без долгих слов завалился на матрац поближе к стене.
Я улёгся на другой матрац, в трёх шагах от своего начальника, и попытался уснуть. Однако у меня ничего не получалось. Вместо сна в голове роились одни воспоминания. Поворочавшись с боку на бок, я не выдержал и встал.
– Пойду-ка я лучше посижу с Горбачёвым, – решил я и глянул на Шостаковского. Тот безмятежно спал. Я вышел в коридор. – Где Горбачёв? – спросил я встретившегося мне на пути курсанта.
– Он там на улице. Рыбу жарит, – ответил тот.
Действительно, Горбачёв хлопотал возле костра. – Ты что это, Костя, встал? – удивился он, увидев меня. – Уж лучше бы отдохнул перед дорогой!
– Да мне не спится, – ответил я. – Лежу себе, как доска, а заснуть не могу. Тут ещё стал вспоминать о службе, о делах в роте… Как они надоели!
– Да, за два года в такой обстановке можно сойти с ума! – кивнул головой Горбачёв. – Слава Богу, что я после института! А то пришлось бы, как тебе, гнить в этой тюрьме…
Так мы разговаривали, а Горбачёв во время беседы периодически подходил к сковороде, стоявшей на кирпичах над огнём, и переворачивал ножом жарившуюся рыбу. – Ну, вот, с этим делом покончили, – сказал он, наконец, и крикнул сидевшему неподалёку на брёвнышке курсанту: – Неси-ка, Сергей, сюда тарелку. Я буду рыбу накладывать!
В пять часов, как того требовал Шостаковский, его разбудили. Я зашёл в комнату, где он спал, и крикнул: – Товарищ лейтенант! Вставайте! Пять часов!
Начпрод, как ни странно, сразу же поднялся. – Ну, что ж, – сказал он, надевая китель, – значит, сейчас будем ужинать, а потом поедем домой!
Горбачёв тем временем накрыл на стол, и когда мы с Шостаковским пришли на кухню, там уже всё было готово к приёму пищи.
– А где водитель? – спросил начпрод. – Его же тоже нужно накормить!
– Он на пруду. Рыбу ловит, – улыбнулся Горбачёв. – Я уже послал за ним ребят, так что он скоро придёт. Кушайте!
Минут через пять явился водитель. Довольный. Раскрасневшийся. – Вот, целое ведро! – воскликнул он, показывая свой улов. – Не рыбалка, а одно удовольствие!
– А куда ты будешь девать эту рыбу? – поинтересовался Горбачёв. – Нам она тут не нужна! Сколько можно жарить?
– Не знаю, – пробормотал шофёр. – Я думал, она вам пригодится. Иначе бы я выпустил её обратно в озеро!
– Ладно, давай, я заберу её, – сказал Шостаковский. – Положите мне эту рыбу, товарищ Горбачёв, в полиэтиленовый мешок. А ты, садись! – махнул он рукой водителю. – Скоро нам уезжать и тебе нужно поесть!
– Ну, что, Костя, до свидания! – обратился я к Горбачёву, когда мы поужинали. – Спасибо тебе за приём, за еду! Счастливо оставаться!
Мы обнялись.
Лишь поздно вечером я вернулся в роту. Мы больше часа добирались до города. Потом поехали домой к подполковнику Прудникову и разгрузили у него в сарае мешки.
Усталым вошёл я в казарму и уже хотел раздеваться, как вдруг меня окликнул дежурный по роте.
– Что случилось? – спросил я, сидя на кровати.
– Тебя тут разыскивал Фельдман, – ответил младший сержант Горелов. – Он скоро придёт на вечернюю поверку. Поэтому, лучше бы тебе не ложиться.
– Какая ещё вечерняя поверка? – удивился я. – Уже десять минут одиннадцатого? Я думал, что вы уже давно объявили отбой!
– Или ты не видишь, – улыбнулся дежурный, – что никто ещё не ложился спать? Смотри, вся рота бодрствует!
И действительно никто не спал! «Старики» и «черпаки» смотрели по телевизору какой-то фильм. «Молодые» воины болтались без дела по коридору.
– Так что же случилось? – забеспокоился я. – Неужели опять «чепе»?
– Нет, новый командир части распорядился проводить теперь отбой не в десять часов, как раньше, а в одиннадцать! А вставать будем в семь часов!
– Вот так новость! – буркнул я. – Не зря говорят, что «новая метла по-новому метёт»! Мы ещё в глаза не видели нового командира, а он, погляди-ка, уже новые порядки заводит!
– Я уже видел нового командира, – сказал Горелов. – Седой такой, худющий подполковник по фамилии Журин. Он проходил по плацу, когда я бегал к дежурному по части. Ну, я отдал ему честь… А он остановился и стал щупать, как сидит у меня ремень!
– Видимо, какой-нибудь строевик! – пробормотал я. – Этот нам устроит жизнь! Слава Богу, что служить осталось каких-нибудь два месяца!
– Вам-то да, служить осталось немного, – кивнул головой Горелов, – а вот нам-то каково? Пристраивайся теперь к новым порядкам!
– Ничего, приспособитесь, – улыбнулся я. – Где наша не пропадала? Кстати, а зачем меня разыскивал Фельдман?
– Не только он, – ответил дежурный. – Приходил и майор Горбунцов. Он тоже искал тебя. Значит, им что-то от тебя потребовалось!
– Не знаю, – пожал я плечами. – Ладно, подождём окончания поверки, а там разберёмся!
В самом деле, на поверке присутствовал командир роты. Но он вёл себя довольно пассивно, в перекличку не вмешивался и сразу же, как только прокричал последний солдат, объявил команду «Разойдись!»
Я оставался на своём месте, ожидая, что Фельдман позовёт меня. Так и случилось. – Иди-ка сюда! – махнул мне рукой прапорщик и направился в канцелярию. Я вошёл вслед за ним.
– Садись! – указал Фельдман рукой на стул и уселся за стол напротив меня.
– Что случилось, товарищ прапорщик? – спросил я. – Зачем я вам понадобился?
– Тут, понимаешь, у нас возникла одна проблема, – произнёс прапорщик и пристально посмотрел на меня. – Видишь ли, сегодня в роту приходил майор Горбунцов. Он не знал, что ты уехал в колхоз и поэтому разыскивал тебя. Ну, я ему всё объяснил. Тогда он рассказал мне, зачем ты ему понадобился. В общем, понимаешь, в Политотделе имеется разнарядка обкома КПСС о приёме в ряды партии новых членов. Ну, и не хватает нескольких человек. Одним словом, майор Горбунцов предлагает выдвинуть тебя кандидатом в члены партии!
– Как это выдвинуть? – возмутился я. – Без моего ведома и согласия? Я же не просился в партию?
– Да никто не собирается тебя насильно заставлять! – возразил Фельдман. – Понимаешь, он только хотел поговорить с тобой об этом. Надеялся, что ты проявишь уважение к Политотделу и войдёшь в их положение!
– Но я не хочу! – закричал я. – Я и так в комсомоле! Зачем мне ещё вступать в партию, когда осталось служить считанные дни? Ну, стану я кандидатом в члены КПСС, а что потом? Через год, уже на «гражданке» придётся вступать в члены партии! Опять эти бюро, собрания… Замучают! Да потом всю жизнь плати членские взносы и сиди, слушай всякую гуйню на партсобраниях!
– А ты трезво взвесь всё «за» и «против»! – посоветовал командир роты. – Представляешь, что значит отказаться от такого предложения? А ведь тебе будут писать характеристику перед увольнением? Наверняка ведь будешь поступать в институт! А тут такое пятно: отказался вступить кандидатом в члены КПСС! Ну, а если согласишься, тогда тебя примут в институт без всяких оговорок! Всё-таки молодой коммунист!
Я задумался: – Вот незадача! Действительно, могут ведь испортить всю дальнейшую жизнь!
– Ну, я потом скажу, – пробормотал я. – Мне нужно немного подумать!
– Да что тут думать? – усмехнулся Фельдман. – Соглашайся! Завтра же и проведём комсомольское собрание о приёме тебя в партию!
– Комсомольское собрание? – ахнул я. – Только мне ещё этого не хватало?! Зачем нужно комсомольское собрание?
– Ну, видишь, Горбунцов сказал, что тебе, как члену ВЛКСМ, необходимо, помимо рекомендаций от двух старых членов партии, и ходатайство от комсомольской организации роты. Рекомендации мы тебе дадим. Скажем, Горбунцов и я. А вот собрание  мы проведём завтра и представим в Политотдел выписку из протокола…
– А если рота не проголосует за приём меня кандидатом в партию, что тогда?
– Ну, тогда придётся отказать тебе в приёме в партию! – усмехнулся Фельдман. – Хотя, я думаю, вряд ли кто выступит против!
– Ну, что ж, – улыбнулся я, – тогда давайте прямо сейчас вывесим на Доске объявлений плакат с информацией о предстоящем собрании и напишем: – Для дачи рекомендации Сычеву на вступление в ряды КПСС!
– Ишь ты, что предлагаешь! – буркнул командир роты. – Да этак мы можем не добиться нужного результата! Вдруг солдаты сговорятся и выступят против? Я думаю, что пока всё следует хранить в тайне! А завтра на утренней поверке я объявлю о предстоящем собрании. Причём, ни словом не обмолвлюсь о повестке дня. Сразу же, как только воины соберутся в Ленинской комнате, мы сообщим, для чего проводится собрание, а пока они будут приходить в себя, проголосуем. Думаю, что в этом случае всё будет как надо! Договорились?
– Договорились! – кивнул я головой. – А теперь я могу идти спать?
– Иди!
– Что же делать? – думал я, ворочаясь в постели. – Неужели меня действительно примут в партию? Вот беда! Такой хомут на шею! Это же замучают! И на работе, и в институте, куда я, возможно, поступлю, меня просто завалят всякой «общественной работой»! Как же сорвать этот замысел Политотдела?
Всю ночь я провёл в размышлениях и скорее бредил, чем спал. Когда крик дневального разбудил воинов, я встал как побитый.
Сразу же после завтрака рота собралась в Ленинской комнате: по воскресеньям развод на работы не проводился. Я занял своё место за столом президиума, а рядом уселся Фельдман. – Ну, что, приступим? – спросил я командира роты.
– Сейчас, – ответил тот. – Только явится Горбунцов!
– Как, разве майор обещал придти на собрание? – удивился я. – Я вижу, вы в самом деле подготовились к этому мероприятию со всей серьёзностью!
– Рота, смирно! – раздался крик дневального в коридоре.
– Вольно! – последовала немедленная команда, и дневальный повторил её.
Дверь Ленинской комнаты открылась, и вошёл майор Горбунцов.
– Встать! Смирно! – заорал Фельдман.
Воины подскочили.
– Здравствуйте, товарищи! – громко сказал Горбунцов.
– Здравия желаем, товарищ майор! – дружно крикнули солдаты.
– Вольно! – бросил высокий гость.
– Вольно! Садись! – буркнул командир роты.
– Ну, что, объявлять повестку дня? – спросил я Фельдмана. Тот посмотрел на Горбунцова.
– Дай-ка мне слово! – сказал майор и направился к трибуне.
– Товарищи! – обратился он к солдатам. – Сегодня у нас очень важная и, можно сказать, приятная повестка дня: мы должны дать рекомендацию для вступления вашего товарища кандидатом в члены КПСС! Это, товарищи, очень высокое доверие, и вы должны оправдать его!
Установилась полная тишина.
– Поэтому я предлагаю проголосовать за настоящую повестку дня, – продолжал майор. – Итак, кто «за», прошу поднять руки!
– А кого мы должны принимать в партию? – вдруг громко спросил Кулешов. – Что толку голосовать за повестку дня, если мы не знаем фамилии?
– Как, товарищ Фельдман? – возмутился Горбунцов. – Разве вы не сообщили товарищам, кого они будут рекомендовать?
– Нет, товарищ майор, – улыбнулся командир роты. – Я готовил ребятам, так сказать, сюрприз!
– Ну, тогда я скажу вам, кого Политотдел рекомендует принять сегодня кандидатом в члены партии! – радостно сказал Горбунцов. – Это – ефрейтор Сычев! Теперь-то вам ясно?
Воины зашумели.
– Ясно! – выкрикнул Кулешов. – Карьеры, видно, Сычеву захотелось! Всё ему мало!
Я поднял голову и поглядел на солдат. «Старики» смотрели на меня с нескрываемой злобой. Остальные воины либо между собой разговаривали, либо сидели с совершенно равнодушными лицами.
– Пусть Сычев выступит и расскажет, зачем он собирается вступать в партию! – громко произнёс Туклерс. – Чего мы будем голосовать, если не знаем его намерений?
– Сначала нужно утвердить повестку дня! – крикнул Горбунцов. – А потом уже предоставим слово Сычеву! Итак, кто за предложенную повестку дня? Прошу голосовать! Кто против? Воздержавшиеся? Единогласно! Пожалуйста, товарищ Сычев, прошу к трибуне!
Я встал и занял ораторское место. – Ну, товарищи, хоть вы и утвердили повестку дня, – сказал я, – всё-таки мы не избрали президиум. Какие будут предложения?
– Можно я? – спросил Туклерс.
– Пожалуйста! – сказал я с тревогой в голосе.
– Я предлагаю избрать президиум, – прокричал Туклерс, – в составе Политбюро ЦК КПСС, во главе с выдающимся ленинцем – товарищем Леонидом Ильичём Брежневым!
Раздались громкие аплодисменты. Горбунцов переглянулся с Фельдманом.
– Ну, это у нас будет почётный президиум, – пробормотал я, сглаживая общую неловкость, – а мы теперь изберём рабочий. Я предлагаю в его состав следующих товарищей: майора Горбунцова, прапорщика Фельдмана и рядового Туклерса!
– Я – против! – заорал Туклерс.
– Ставлю предложенных кандидатов на голосование! – громко сказал я, не обращая на Туклерса никакого внимания. – Итак, кто «за», кто «против», воздержавшиеся? Единогласно!
– Я – против! – снова крикнул Туклерс.
– Хорошо! – улыбнулся я. – Ты – против, остальные – за! Принимается большинством голосов! Прошу, товарищ Туклерс, занять своё место за столом президиума!
В полной тишине Туклерс медленно пробирался между рядами к столу. Его багровое лицо выражало ярость!
– А теперь, товарищи, я расскажу вам, для чего я хочу вступить в партию! – обратился я к залу, чувствуя на себе пристальные взгляды солдат. – Я думаю, что нет необходимости рассказывать вам о себе и своей службе. Вы все меня хорошо знаете…
– Да, хорошо знаем! – буркнул Кулешов.
– Отставить! – заорал Фельдман. – Если вы будете мешать докладчику, я приму самые строгие меры!
– С некоторыми из вас мы служили в учебном батальоне, – невозмутимо продолжал  я, – а затем в хозяйственной роте. Как вы знаете, я почти полтора года работаю в штабе в продовольственной службе… Несмотря на то, что мы не всегда бываем вместе, всё-таки мы часто встречаемся в быту и во время дежурства по роте… Совсем недавно вы избрали меня секретарём комсомольской организации… Единогласно, без навязывания со стороны. Признаюсь вам, что совмещать свои служебные обязанности с общественной работой мне нелегко. Однако приходится считаться с оказанным вами доверием и прилагать все силы, чтобы оправдать его! А это нелёгкое бремя ещё дополнительно осложняется безответственным отношением к службе целого ряда товарищей, которые устраивают беспорядки и попойки! Вспомните последнее собрание! Ведь оно превратилось в самое настоящее выяснение отношений! Всплыло наружу всё негативное, что накопилось в роте за последние годы. Оказывается, многие солдаты не только не желают выполнять уставные требования, но даже не умеют! Поэтому я вижу свою задачу в том, чтобы вести непримиримую борьбу со всеми проявлениями недисциплинированности!
Воины возмущённо загудели.
– Да! – воскликнул я. – Я считаю, что мы должны беспощадно выявлять всех нарушителей и пьяниц!
Шум в зале усилился.
– Внимание! – крикнул Фельдман. – Прекратите базар!
– Вот почему я решил вступить в партию! – сказал я, когда солдаты успокоились. – Будучи кандидатом в члены КПСС, я смогу энергичней бороться с нарушителями и вести серьёзную профилактическую работу! Это позволит нам добиться высоких результатов в деле выполнения социалистических обязательств и поднимет нашу роту на должную высоту! Поэтому прошу вас проголосовать за меня и рекомендовать меня для вступления в партию. Заверяю вас, что со своей стороны, я не упущу ни одного ротного нарушения, и каждый недисциплинированный воин будет сурово наказываться! Спасибо за внимание!
Вопреки установившейся традиции, речь докладчика не сопровождалась аплодисментами. Стояла гнетущая тишина.
– Ну, что, есть желающие выступить? – спросил сидевший за столом президиума майор Горбунцов.
Воины заволновались.
– Можно я? – бросил вставший Моисеенков.
– Пожалуйста! – сказал я.
– Ну, вот, скажи, как ты будешь выявлять нарушителей? – спросил со злобой Моисеенков. – Закладывать будешь, что ли?
– Отставить! – рявкнул Фельдман. – Это ещё что за разговоры?
– Ничего, товарищ прапорщик, – промолвил я. – Пусть спрашивают, что угодно: я отвечу на любой вопрос. Значит, ты, Моисеенков, спрашиваешь, буду ли я закладывать? Можешь не беспокоиться: закладывать я не буду, а вот докладывать – да! Это значит, что как только я узнаю о нарушении, сразу же подготовлю открытую докладную в Политотдел! Понятно?
– Так что же это получается?! – вскричал Суздал. – Выходит, он теперь в открытую будет нас закладывать?! Вот так номер!
– Как это докладывать? – возмутился Гусаков. – Так что же, это значит…что теперь нельзя будет ни винца, ни водочки попить?! Чуть что – сразу же в Политотдел?!
– Я так и знал! – завопил ликовавший Кулешов. – Сычев всегда закладывал! А в партию он стремится, чтобы окончательно расправиться с нами! Не голосуйте за него, ребята, иначе мы пропали!
– Это ещё что за разговоры? – рассердился Горбунцов. – Что это вы себе позволяете? Немедленно обуздайте их, товарищ Фельдман!
– Встать! Смирно! – заорал командир роты. Воины подскочили. – Вы что, совсем офонарели?! Забыли, где находитесь?! Если нужно что спросить, поднимите руку, как положено!  А не хотите, так сидите себе тихо и не дёргайтесь! Ишь, осмелели! Вольно! Садись!
– Есть ешё вопросы, товарищи? – спросил я как ни в чём ни бывало. – Давайте, товарищи, поактивней!
– Нет вопросов! – пробурчал Кулешов. – Какие тут вопросы? Всё ясно!
– Ну, что, ставить на голосование? – обратился я к членам президиума. – Видите, вопросов нет?
– Ставь! – кивнул головой Горбунцов. – Пусть проголосуют! Хотя я, в свою очередь, заверяю вас, товарищи, что если вы не поддержите Сычева, мы будем искать среди вас другую кандидатуру!
– Ну, вот хотя бы Суздала или Моисеенкова, – поддакнул Фельдман, – да можно и товарища Кулешова! Они у нас хорошие говоруны, значит, и коммунисты из них получатся отменные!
– Что вы, товарищ прапорщик! – испугался Суздал. – Какой из меня член партии?
– А я ещё не дорос до этого! – буркнул Моисеенков.
Один Кулешов сидел и молчал, глядя со злобой на меня.
– Ну, вот мы посмотрим, как вы будете голосовать! – сказал командир роты. – А там и за вас возьмёмся!
– Итак, – произнёс я, – ставим на голосование вопрос о предоставлении рекомендации ефрейтору Сычеву для вступления кандидатом в члены КПСС. Кто за это предложение, прошу голосовать! Так! – я посмотрел в глубину зала. – Один, два…четыре…десять…пятнадцать!Кто против? Один…так…восемь…шестнадцать! Остальные воздержались! Большинство проголосовали против, товарищи, – торжественно заключил я, едва скрывая радость, – значит, собрание отказывает мне в рекомендации!
– Подождите! – крикнул Фельдман. – Тут что-то не то! Не может быть, чтобы столько солдат проголосовали против! Видимо, где-то возникла ошибка при подсчёте голосов! Нужно повторить голосование! Иначе мы примем самые решительные меры!
Воины возмущённо зашумели.
– Хорошо! – сказал я. – Ставлю вопрос на повторное голосование!
Шум усилился.
Я глянул на аудиторию. Воины возбуждённо между собой пререкались. Кулешов подскочил и стал размахивать кулаками. Лицо у него горело, его глаза, казалось, вылезли из орбит, изо рта текла слюна, однако он не произнёс ни слова.
– Итак, кто за то, чтобы дать рекомендацию? – продолжал я. – Считайте, товарищ прапорщик!
– Так, так, – пробурчал Фельдман, – всего…восемь! Ещё меньше, чем раньше!
– Кто против? – воскликнул я.
– Так. Один…шесть…десять…двадцать восемь! – вскричал командир роты. – Ну, и дела! Совсем вышли из-под контроля!
– Двадцать восемь против! – громко повторил я. – Следовательно, собрание отклоняет мою кандидатуру! – Я сделал печальное лицо. – Но это, товарищи, вовсе не означает, что я потерпел поражение! Это говорит только об одном: я недостаточно эффективно боролся с нарушителями дисциплины! Примем недоверие товарищей как знак их невысокой оценки моей слабой работы и возьмёмся за нарушителей, засучив рукава! Есть ещё какие-либо вопросы? Ну, товарищ майор, – я повернулся к Горбунцову, – можно закрывать собрание?
Тот кивнул головой.
– Итак, разрешите считать наше собрание закрытым! – произнёс я, обращаясь к залу.
– Встать! Смирно! Вольно! Разойдись! – прокричал командир роты.
Когда в комнате остались только Фельдман, Горбунцов и я, прапорщик с гневом сказал: – Ну, ты, Сычев, и загнул в своём выступлении! Кто же выставляет так прямо напоказ свои замыслы?! Ты же всё испортил!
– Ничего подобного! – возразил я. – Правда никогда ничего не портит! Если им не нравится правда, мне, пожалуй, и не нужна их рекомендация. Это была бы рекомендация неискренних людей!
– Товарищ Сычев прав! – поддержал меня Горбунцов. – К нарушителям нужно подходить бескомпромиссно! Он очень хорошо сказал это! И если ему действительно удастся своевременно выявлять нарушителей и сообщать о них в Политотдел, мы добьёмся высоких результатов! Не огорчайтесь, товарищ Сычев! – Он хлопнул меня рукой по плечу. – Ну, не получилось с рекомендацией, так что теперь поделать? Подыщем другого кандидата…. А у вас ещё всё впереди!
…Прошло несколько дней. В очередной четверг я побывал на встрече с майором Дубининым. Разговор, можно сказать, не состоялся. В основном, говорил оперуполномоченный, а я ему поддакивал. На вопрос, есть ли в роте люди, ведущие антисоветскую агитацию, я ответил отрицательно. – За всё время мы никого не выявили, – сказал я. – Сейчас же в роте имеют место частенько только бытовые нарушения: попойки и «самоволки». Но с этим успешно справляется Политотдел.
– Жаль, конечно, что мы всё ещё никак не сдвинемся с «мёртвой точки», – пробормотал Дубинин. – Но вы не забывайте о необходимости высокой бдительности!
– Да, конечно, товарищ майор! – ответил я. После истории со Шкорбатовским я решил быть хитрей. – Можете не рассчитывать, что нарвались на дурачка! – думал я, глядя на оперуполномоченного.
На следующий день, сразу же после развода на работы, я пришёл в свой штабной кабинет и застал там встревоженного Шостаковского. – Ну, товарищ Сычев, – сказал он, – нам предстоят великие перемены!
– А что такое? – воскликнул я.
– Новый командир решил перенести штаб в другое место!
– Куда?
– А в здравпункт! А здравпункт будет располагаться здесь, в штабе!
– Вот так номер! А когда мы будем переселяться?
– Возможно, даже сегодня! Подполковник Журин ходил в здравпункт и установил, что помещение для штаба не нуждается в ремонте. Словом, вот-вот последует команда о переселении!
– Ну, что ж, – вздохнул я, – последует, так последует! Наше дело выполнять! Вы бы сходили, товарищ лейтенант, туда да узнали, где будет размещаться наш кабинет. Может быть удастся выхлопотать что-нибудь поудобней, а то вселят, скажем, в туалет!
– Пойду-ка посмотрю, – кивнул головой Шостаковский. – Может быть, действительно, добьюсь чего-нибудь получше.
В это время открылась дверь, и в кабинет буквально влетел Балобин. – Здравия желаю, товарищ лейтенант! – крикнул он начпроду и махнул рукой мне. – Радуйся, Костя! Подписан приказ министром обороны! Об увольнении в запас!
– Ура! – закричал я.
– Тихо, тихо! – пробормотал Шостаковский. – Поздравляю вас! Ну, я побежал! – И он вышел из кабинета.
– Садись, Миша! – Я указал рукой на стул. – Ну, расскажи, откуда ты узнал о приказе?
Балобин присел и смахнул ладонью набежавшую слезу. – Только что позвонили на наш коммутатор из министерства обороны! – сказал он. – Ну, всё, Костя, наша служба кончается! Что будем делать?
– А ничего! – ответил я. – Будем дослуживать свой срок, а там – домой!
– А как же с «обмыванием»? – пробурчал Балобин. – Ведь приказ – дело святое!
– Нет, Миша, я участвовать не буду! – возразил я. – Ты же знаешь, какой скандал поднял в прошлый раз Фельдман по поводу нашей общей попойки? А ведь он занимался только мной одним! У меня есть все основания подозревать наших ребят в провокации! После всего этого, о какой коллективной выпивке может идти речь?
– Ну, понимаешь, – замялся Балобин, – я, конечно, не собираюсь заставлять тебя. Но, как тебе сказать, видишь, ребята боятся выпивать после этой истории с комсомольским собранием… Ну, словом, ты там всех напугал этим Политотделом… А если ты сам придёшь в нашу компанию, тогда мероприятие не сорвётся…
Я захохотал.
– Что ты? – опешил Балобин. – Я же не шучу!
– Подожди, Миша, – взмолился я, задыхавшийся от смеха, – ну, ты и рассмешил!
– А что тут смешного?
– А то, что я никого не собираюсь закладывать! Понимаешь?
– Нет, не понимаю! Ты же сказал на собрании…
– Ну, то было на собрании, – улыбнулся я. – Так надо было сказать! Понимаешь? Надо!
– Так значит, если мы с ребятами сегодня вечерком это дело «обмоем», никаких докладных в Политотдел не будет?
– С моей стороны не будет! – заверил его я. – Но вот участвовать в вашей попойке я не стану. Считай, что я ничего не знаю – и всё!
– Ты должен принять участие в этой небольшой пирушке! Нахрена обижать ребят! Не все же твои враги? Есть и твои друзья!
– А если заложат?
– Это исключено?
– Почему ты так думаешь?
– Да это же священный для каждого солдата день! Кто осмелится покушаться на такое дело? За это мало не будет, и это знают все!
– Ну, ладно приду… А куда?
– К Туклерсу в баню!
– Хорошо, – согласился я. – Только смотрите! И в какое время?
– А сразу же после ужина! – улыбнулся Балобин. – Тогда я побегу, обрадую ребят!
Не успел уйти Балобин, как появился Шостаковский. – Я всё выяснил, Костя, – сказал он. – Наш кабинет будет располагаться рядом с комнатой, в которой врачи принимали больных, справа от неё!
– Так это в бывшей кладовке? – скривился я.
– Ну, да. А что тут плохого?
– Но ведь там же, напротив – туалет! Вот удовольствие – вдыхать запах нечистот!
– Что поделаешь? – пробормотал начпрод. – Так распорядился командир. Тут уж ничего не изменишь!
– А может сходить к нему и попытаться переубедить? – спросил я. – Всё-таки продовольственная служба – дело серьёзное!
– Что ты, да разве можно противоречить новому командиру? – испугался Шостаковский. – Да в этом случае он меня со свету сживёт! И не вздумай! Коли дана команда, значит, её нужно выполнять!
– Ну, что ж, – проворчал я. – Моё дело – предложить. Как говорится: хозяин – барин! Когда будем переходить?
– А давай сейчас! – предложил начпрод. – Что тут, собственно, переносить? Два стола, шкафы да сейф. Зато командир увидит, как мы оперативно работаем!
– Хорошо! – кивнул я головой. – А как тогда быть с телефонами?
– А мы перенесём мебель, и тогда я позвоню на телефонную станцию, чтобы пришли и подключили телефоны. Давай, выгружай из шкафов бумаги!
И работа закипела! Пустые шкафы оказались лёгкими, как пёрышки. Вдвоём с Шостаковским мы довольно быстро перенесли их на новое место. Благо, что здравпункт был расположен так близко. Затем мы очистили от документов столы и перетащили их вслед за шкафами. Трудней всего было с сейфом. Металлический ящик, казалось, был сделан из свинца.
– Это всё немцы! – возмущался начпрод. – Это от них нам досталась такая обуза! Сейф этот, провались он пропадом, из трофейного немецкого имущества!
Пришлось звать на помощь других писарей. Я быстро сходил в строевую часть и «секретку». Прибежали Баранюк и Галинко. Дежурный по штабу принёс крепкие, обитые железом носилки.
– Ну, с Богом! – сказал Шостаковский, и мы вчетвером потащили главный груз вперёд.
…К обеду мы полностью переселились на новое место. Не работали только телефонные аппараты, но связисты обещали в скором времени подключить их.
– Вот ключи от двери! – сказал мне довольный начпрод. – Бери! Один экземпляр твой!
… После ужина я направился к бане воинской части, которой заведовал Туклерс.
Когда я вошёл в мрачное полусырое помещение, мне показалось, что там никого нет. Я остановился в предбаннике и огляделся. Тихо, неслышно ни шороха. – Может очередная провокация? – мелькнула мысль. Однако неожиданно кто-то коснулся моей правой руки. Это был Туклерс. – Пошли, Костя, – сказал он тихо, – там нас ждут все «старики». Я поднялся наверх и увидел сидевших на скамьях сверстников. Перед ними стояло пять-шесть бутылок красного вина. – «Портвейн», – догадался я, ёмкостью бутылок по ноль-восемь.
– Ну, что, ребята, – сказал в полный голос Балобин, прорезав тишину. – Выпьем за наш дембиль! Теперь мы становимся «дедами»!
– Удивительно, – подумал я, –  купили сами вино и даже не предложили мне внести в это дело свой вклад… Такое я вижу впервые!
Кулешов разливал вино, а все принимали стаканы и ждали. Удивительно, но мой самый ярый недруг не произнёс ни одного недружелюбного слова в мой адрес. Все вели себя по-товарищески, разговаривали без всяких ехидных слов, что вызвало у меня изумление. – Вот если бы они так вели себя всю службу, – думал я, – сколько неприятностей мы все избежали бы, и был бы настоящий коллектив!
– А теперь, братва, пьём за нашу победу и приближающееся избавление от службы! – громко сказал Балобин, и мы подняли стаканы. К моему изумлению, среди нас пребывали и все оставшиеся в роте прибалты, а непьющие Балкайтис и Кикилас стояли вместе со всеми и под звон стекла с радостью чокнулись со всеми, опустошив свои стаканы!
– Свет перевернулся! – подумал я.
После недолгого возлияния, от которого никто не был пьян, «старики» завели неторопливую беседу. Обсуждали и службу и будущую жизнь.
Мне запомнилась только фраза простого деревенского парня, Гусакова, который работал на свинарнике. Когда заговорили о нравах и поведении солдат, он неожиданно заявил: – Тут в армии всё быстро проходит, не так как на «гражданке», потому и хорошо видно поведение людей, как кур в курятнике: каждый лезет выше, чтобы клюнуть ближнего и обосрать нижнего!
Этими словами и закончилась единственная за всю службу тёплая встреча ребят нашего призыва.
В роте вечером царили тишина и покой. На поверку снова пришёл Фельдман. На сей раз вместе со старшиной Присяжнюком, который стоял, как всегда, безмолвной тенью за спиной командира роты.
После проведённой переклички Фельдман произнёс небольшую речь. В ней он предупредил «стариков» об ответственности за возможные нарушения дисциплины. – Если узнаю, что вы «обмывали» приказ министра, – сказал командир роты в заключение, – то я вам, иоп вашу мать, дам! – И он бросил на меня тревожный взгляд.
Сразу же после роспуска роты я направился в умывальник и привёл себя в порядок. Команда дневального об отбое застала меня уже в постели. Я слышал, засыпая, как из каптёрки доносились звуки гитары и пьяные голоса поющих солдат.
На следующее утро, едва только я успел войти в свой кабинет, ко мне явился Балобин. – Принёс выписки из приказа командира? – удивился я. – К чему такая поспешность? Вы же ещё не перетащили свои вещи на новое место?
– Перетащим, – улыбнулся Балобин. – Я пришёл к тебе не по работе.
– А что такое? – встревожился я.
– Видишь ли, Костя, – пробормотал строевик, – вчера Фельдман был на вечерней поверке. И не было никакой возможности зачитать приказ о дембиле! Понимаешь?
– Но как же мы можем зачитать то, что сами не читали? – удивился я. – Приказ ведь ещё не опубликован!
– Да я не о самом приказе министра, – сказал Балобин. – Я имею в виду чтение, ну, как тебе объяснить, такого, шуточного приказа. Скажем, ты, ефрейтор Сычев, будешь фигурировать в нём, как, ну, генерал-майор, или, как угодно, хоть маршал. А остальные…там, скажем, поручики, штабс-капитаны, фельдфебели, словом, как в старой русской армии. Подумай, а не составить ли нам такой приказ? Я дам пишущую машинку, и мы отпечатаем по экземпляру для всех «стариков». А вечером, в воскресенье, сразу же после переклички, зачитаем его перед ротой! Как ты думаешь, это возможно?
– А почему бы и нет? – заколебался я. – Только вот не поднимет ли наш Фельдман по этому поводу шум? Помнишь, как тогда, выпивали все, а жаловаться он побежал только на меня?
– Да что это, попойка, что ли? – воскликнул Балобин. – Это будет как бы воскресная шутка! К тому же, часть материала мы уже подготовили с Туклерсом. Вот, возьми листок. Здесь есть и про тебя, и про меня…
– Ну, ладно, – кивнул я головой, – приноси пишущую машинку. Я что-нибудь придумаю!
Перед самым обедом в новый кабинет пришёл Шостаковский. – Нам благодарность, товарищ Сычев! – сказал он с радостью. – Командир отметил сегодня на утреннем совещании, что продовольственная служба – самая оперативная!
– А где старый командир? – перебил я его. – Куда он подевался? Такое впечатление, как-будто полковник в воду канул!
– Какое нам дело до старого командира? – отмахнулся начпрод. – Он теперь на пенсии! Его дело – отдыхать! Зачем нам с тобой говорить об отставнике? На-ка вот, возьми, я тут тебе принёс, – лейтенант вытащил из бокового кармана газету. – Вот, смотри, тут напечатан ваш приказ об увольнении!
– Большое спасибо! – обрадовался я. – А я и не знал, где бы мне достать газету! В роте ведь, наверняка, все экземпляры уже расхватаны.
– Бери, бери! – улыбнулся Шостаковский. – Вырежешь и спрячешь на память. Такое бывает только раз в жизни!
Я взял газету в руки и развернул. «Красная Звезда». Так, а вот в самом уголке жирными буквами напечатан небольшой текст приказа, который ни по содержанию, ни по форме ничем новым от всех предыдущих приказов такого рода не отличался. Документ, как всегда, завершался упоминанием высшего военачальника: «Министр обороны СССР Маршал Советского Союза А.Гречко».
Я достал бритвенное лезвие, аккуратно вырезал из газеты приказ и засунул его под настольное стекло. В это время в дверь постучали. – Войдите! – крикнул Шостаковский.
– Можно? – спросил незнакомый «молодой» солдат, переступивший порог кабинета. Вслед за ним вошёл ещё один незнакомый воин, увешанный сверху донизу мотками проволоки.
– А, вот и телефонисты! – обрадовался начпрод. – Ну-ка, ребята, задействуйте-ка наш телефон!
– Сейчас, товарищ лейтенант! – пробормотал один из них. – Мы только прибьём проводку. А там останется подключить её к телефонной коробке. Это – дело нехитрое.
– А что вы пришли чуть ли не в обед? – возмутился я. – Придётся теперь из-за вас опаздывать в столовую!
– Да мы положим проводку и инструмент здесь у вас, а после обеда будем работать! – сказал один из ребят.
– Тогда приходите к трём часам! – буркнул я. – И чтобы не задерживались!
…Сразу же после приёма пищи я вернулся в свой кабинет и стал быстро набрасывать на листок текст будущего шуточного приказа. Когда пришли связисты, я уже печатал текст на машинке. «Молодые» воины с ходу приступили к делу, не обращая внимания на меня, работавшего за своим столом…
Вечером в кабинет ко мне пришёл Балобин. – Ну, что, Костя, – спросил он, – готов приказ?
– Готов, – ответил я. – Я даже отпечатал по экземпляру для каждого «старика». В общем, всем хватит!
– Ну-ка, покажи.
– Пожалуйста.
Балобин взял двумя руками листки приказа и стал внимательно читать. По мере углубления в чтение он приходил во всё более весёлое расположение духа. А в самом конце он даже захохотал. – Ну, Костя, молодец! – сказал он в заключение. – Очень остроумно! Дай мне один экземпляр!
– Пожалуйста, бери!
– А сколько ты отпечатал?
– Шестнадцать штук! Как раз на всех «стариков».
– Отлично. Значит, все получат по приказу?
– Конечно!
…В воскресенье вечером, сразу же после переклички, дежурный по роте, ефрейтор Карчемарскас, неожиданно для большинства, вслед за командой «Смирно!» прокричал: – Ефрейтор Балобин, выйти из строя!
Писарь строевой части спокойно, с достоинством вышел на самую середину коридора и, подойдя к дежурному, обратился к солдатам. – Сегодня, товарищи, у нас торжественный день, – сказал он. – Вышел из печати приказ министра обороны! И хотя, в связи с присутствием в казарме в последние дни командира роты, мы не имели возможности прочитать вам, так сказать, приказ, мы, то есть ваши «дедушки», решили всё-таки соблюсти установленный с древних пор обычай. Итак, внимание! –  И он торжественным голосом зачитал приказ министра обороны.
Воины выслушали его спокойно и как только прозвучали последние слова, зашумели и зашевелились.
– Я же не давал команды «вольно»? – крикнул Карчемарскас. – А ну-ка, успокоились! Ефрейтор Балобин, стать в строй!
– Есть! – рявкнул строевик и медленно двинулся в сторону своего привычного места.
– А теперь, товарищи, у нас есть для вас небольшой сюрприз! – громко сказал дежурный по роте. – Ну-ка, ефрейтор Сычев, прошу тебя выйти на середину!
Я оказался перед строем таким же образом как и Балобин. Воины с недоумением смотрели на меня.
– Рота, смирно! – заорал Карчемарскас.
Я вытащил из бокового кармана листок бумаги. – Выписка из приложения к приказу министра обороны, – торжественно прочитал я, – об увольнении из вооружённых сил СССР, номер два от двадцать восьмого сентября одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года, город Калуга. Параграф первый! В полном соответствии с приказом министра обороны СССР номер двести тридцать от двадцать шестого сентября одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года уволить из Королевских войск: генерал-лейтенанта Сычева Константина Владимировича, главного идеолога Королевских войск, секретаря парткомиссии в отставке и тайного общества трезвенников; генерал-майора Карчемарскаса Ионаса Валерио, командующего конторой кинопроката Королевских войск, главного режиссера и постановщика студии кинофильмов имени Фельдмана…
Я продолжал читать, почти не отрываясь от листков. Я чувствовал на себе одобрительные и весёлые взгляды товарищей. Многие смеялись, но очень тихо, стараясь не заглушать мою речь. Однако когда я добрался до последних фамилий, рота буквально закачалась от хохота.
– Есаула Кикиласа Вицентаса Антано, – читал я, – начальника ассенизаторской конторы Королевских войск, заподозренного в связях с потусторонними силами, посредством молитв и причащения к «зелёному змию»…
Сделав паузу, чтобы воины успокоились, я продолжал: – Корнета Балкайтиса Антанаса Алексо, придворного капельмейстера и музыканта, вице-президента Крестьянской Социал-демократической партии «Антишнапс»…
Тут уже дружно захохотали все. Я тоже подпал под общее влияние и несколько минут смеялся вместе с товарищами. Затем я, дождавшись тишины, с серьёзным видом дочитал «приказ» до конца, завершив его следующими словами: – Параграф второй. Приказ не выносить за пределы Королевских войск. Его Королевское Величество Фельдман Александр Матвеевич!
– Ура! – закричали воины. – Слава «приказу»! Да здравствуют «деды»!
– А теперь, – скомандовал Карчемарскас. – Рота! Вольно! Разойдись!


40. РАЗГОВОР С ФЕЛЬДМАНОМ

На следующий день перед обедом в кабинете продснабжения зазвонил телефон. я поднял трубку и представился.
– Это Прудников, – прозвучал властный и сердитый голос. – Зайди-ка, товарищ Сычев, ко мне!
Я побежал наверх, ибо всё высшее руководство части разместилось на втором этаже. – Разрешите, товарищ подполковник? – спросил я, войдя в кабинет начальника тыла.
– Да, проходите, – ответил тот, однако присесть не предложил.
– Я вот по какому поводу вызвал вас, товарищ Сычев, – сказал, насупившись, подполковник. – Ко мне тут только что приходил ваш командир роты и рассказал о твоём, мягко говоря, нехорошем поведении!
– Что такое? – удивился я.
– Вот я и хотел бы обо всём узнать, – поморщился Прудников. – Неужели ты в самом деле способен на такую бессмысленную антисоветскую выходку? Расскажи, что это ещё за антисоветская демонстрация, организованная вчера вечером в вашей роте? Ну-ка, открыто оскорблять высших должностных лиц части и даже руководство страны! Как такое могло случиться? У меня это никак не вкладывается в голову!
Несмотря на спокойный и сдержанный тон военачальника, я ощутил дрожь в коленях.
– Ты хоть бы немного подумал, – продолжал между тем Прудников, – что тебе осталось служить каких-нибудь полтора месяца! Неужели нельзя было обойтись без скандала? Или ты не знаешь, как к тебе относится Фельдман? Да он меня просто замучил бесконечными жалобами на тебя! Что ты ему такое сделал? Расскажи-ка всё как было, ничего не утаивая. Я, несмотря на уверения Фельдмана, всё же не верю ему. Хочется, чтобы ты искренне рассказал мне всё.
– Можно спросить, товарищ подполковник? – пробормотал я.
– Спрашивай! – бросил тот.
– Я, честно сказать, не хочу выдавать товарищей, иначе, называть всех участвовавших в этом деле. Я только расскажу о своём поведении и о том, что произошло.
– Ладно, пока рассказывай только о своих поступках, а там разберёмся, стоит ли вмешивать в эту историю кого-либо ещё!
– В общем, дело было так. Мои сверстники, старослужащие солдаты, попросили меня написать небольшой шуточный приказ об увольнении в запас. В этом «приказе» было записано: уволить из нашей роты генерал-лейтенанта Сычева, генерал-майора Карчемарскаса и так далее, вплоть до самого низшего звания. Никаких высших должностных лиц нашей части нигде ни письменно, ни устно не упоминалось. Не говоря уже о руководстве государством. Это – прямая ложь!
– А у тебя есть текст этого так называемого «приказа»? – нахмурился Прудников.
– Откуда ему быть? – соврал я. – Я ведь написал несколько слов на клочке бумаги и сразу же после прочтения перед строем выбросил листок в мусорницу!
– Так ты не врёшь, что никаких оскорбительных высказываний в адрес должностных лиц не было во время этой, мягко говоря, шутки?
– Я говорю вам чистейшую правду! Впрочем, её нетрудно проверить. Поговорите с любым солдатом роты, и вы поймёте, что Фельдман распространяет клевету!
– Ну, хорошо, допустим, ты зачитал, в самом деле, безобидную шутку, – пробормотал подполковник, – но каким же образом ты оказался перед строем? Какая неосторожность! Неужели никто из ваших парней не мог прочитать тот текст вместо тебя? Опять, получается, провокация?
– Как вам сказать, товарищ подполковник, – замялся я. – Видите ли, меня неожиданно вызвал из строя дежурный по роте! Он сказал, товарищ Сычев, выйдите из строя, ну, я и вышел! А дальше и произошло то, что я вам поведал…
– А кто дежурил по роте?
– Ефрейтор Карчемарскас.
– Так, очень хорошо, – улыбнулся Прудников, – в таком случае я сейчас приглашу товарища Карчемарскаса, и мы во всём разберёмся…
– Разрешите идти?
– Идите!
Сразу же после разговора с начальником тыла я ушёл в казарму хозподразделения. По дороге я встретил бежавшего в штаб Карчемарскаса.
– Погоди, Ионас! – остановил его я.
– Не могу, – пробормотал тот, – я спешу: меня вызывает зампотылу!
– Да я тебя надолго не задержу, – возразил я. – Дело в том, что Прудников вызывает тебя из-за истории, связанной со мной!
– А что случилось?
– А то, что к Прудникову пришёл Фельдман и наговорил ему, будто мы провели в роте антисоветскую акцию! Оскорбляли высшее военное руководство, правительство и тому подобное…
– Что он, с ума сошел?!
– Ну, вот Прудников и вызывает тебя как дежурного по роте, чтобы ты рассказал ему всю правду!
– Так что мне говорить?
– Говори всё, как было! Только не вздумай показывать ему отпечатанный листок! Понимаешь? Скажешь, что я зачитал «приказ» с клочка бумаги. Запомнил?
– Да, запомнил. А остальное?
– А остальное говори, что хочешь. Конечно, правду. Ибо я ему рассказал о том, что сам составил этот «приказ», а затем, после того как ты меня вызвал на середину строя, зачитал его перед солдатами…
– Ну, ладно, тогда я побежал, – пробормотал дежурный. – Постараюсь говорить как можно меньше, чтобы никого не впутывать…
Сразу же после обеда в кабинет продснабжения прибежал Шостаковский. – Ну, Костя, и натворили вы бед! – возмутился он. – Что это ещё за баловство? Неужели неясно, что наши люди не понимают шуток? Опять лезешь прямо в огонь! Кто тебя тянул за язык?
– А что вы узнали, товарищ лейтенант? – спросил я.
– Да вот, я только что встретил возле столовой товарища Горбунцова, и он мне рассказал о скандальной истории, случившейся в вашей роте. Слава Богу, что он никому не поверил. Кто-то донёс в Политотдел, что там у вас произошло форменное антисоветское сборище, которое, якобы, возглавил ты! Ну, Горбунцов сразу же заподозрил в дезинформации Фельдмана. Его интриги против тебя всем просто надоели! Даже подполковник Зайцев, убеждённый в том, что все ваши солдаты – поголовные пьяницы – не верит в твоё участие в беспорядках. Он считает, что Фельдман, недовольный тем, что ты успешно сотрудничаешь с Политотделом, устраивает против тебя провокации. Так что, собственно говоря, там у вас в роте произошло?
Я рассказал всё без утайки.
– Так это же ерунда! – рассмеялся начпрод после того как я завершил своё повествование. – И стоило из-за этого раздувать пожар? Вот ведь какая сволочь этот Фельдман! Не знает, к чему прицепиться, вот и разжигает страсти!
– Как вы считаете, эта история получит дальнейшее развитие?
– Маловероятно. Зачитывание «приказа» – дело обычное. И не только для вашей роты. Даже у нас в военном училище зачитывали нечто подобное с шутками и песнями накануне окончания учёбы. Словом, ничего такого тут нет!
В это время зазвонил телефон. Шостаковский взял трубку. – Так, – сказал он, – хорошо! – и посмотрел на меня. – Возьмите трубку, товарищ Сычев!
– Слушаю, ефрейтор Сычев! – воскликнул я.
– Это Зайцев, – буркнул невидимый собеседник. – Зайди-ка ко мне на пару минут, товарищ Сычев!
– Есть! – ответил я.
– Ну, что у вас там произошло? – спросил замполит, как только я переступил порог его кабинета. – Тут меня просто одурили жалобами на тебя! А я, честно говоря, не верю! Что бы мне ни говорили, я всё-таки вижу в тебе порядочного человека! Скорей всего, это ваши ротные пьяницы, недовольные твоим принципиальным поведением, решили выжить тебя из роты! А им есть за что тебя ненавидеть! Один плакат о пьянчуге Антонове чего стоит! Как метко! Как справедливо! И видишь, сколько уже прошло времени, а в вашей роте не зарегистрировано ни одной попойки! И это, в первую очередь, заслуга Политотдела и тебя! Вот они и бесятся! Расскажи, что же на самом деле у вас произошло?
– А ничего особенного, товарищ  подполковник, – ответил я, успокоившись. – Сначала перед строем зачитали приказ министра обороны об увольнении в запас, а затем дежурный вызвал меня, и я зачитал фамилии всех старослужащих солдат. Вот и всё!
– Я так и думал, – улыбнулся Зайцев. – Конечно, то, что вы самовольно зачитали приказ, это уже, само по себе, понимаете ли, некоторое нарушение… Нужно, видите ли, ставить об этом в известность руководство роты и Политотдел. Хотя, впрочем, ничего особо опасного тут не было. Ох, уж этот Фельдман! И чего он только ни придумает! Развёл в роте групповщину и «круговую поруку» и рассчитывает, что ему всё это будет сходить с рук! Теперь ясно, благодаря кому в вашей роте происходят беспорядки! Будем иметь в виду!
– Разрешите идти? – спросил я.
– Да, конечно, – кивнул головой замполит, – и не обращайте внимания на происки всякого рода проходимцев! Продолжайте свою принципиальную линию! Что же касается Фельдмана, то мы с ним ещё поговорим!
Не успел я войти в свой кабинет, как Шостаковский, увидев меня, буквально подпрыгнул. – Пойдём скорей к товарищу Прудникову, – возбуждённо сказал он. – Только что звонил шеф и потребовал, чтобы мы с тобой вместе зашли к нему!
– Садитесь, товарищи! – улыбнулся подполковник, когда мы предстали перед ним.
– Я хотел бы поблагодарить вас за хорошую работу! – громко сказал военачальник. Я остолбенел и с недоумением посмотрел на начальника продснабжения. – Да, именно поблагодарить! – повторил Прудников. – Только что меня вызвал к себе командир части и попросил проинформировать о положении дел в прикухонном хозяйстве, о порядке учёта свинопоголовья. Я, конечно, рассказал ему всё без утайки. Кроме того, сообщил, что у нас своевременно произведено списание лука, так что с этим проблем не будет. Командир пришёл в восхищение от такой хорошей работы нашей продовольственной службы. Он распорядился, чтобы прямо сегодня или, в крайнем случае, завтра, мы отвезли на мясокомбинат на убой, от его имени, пять-шесть голов свиней. Видите ли, новый командир серьёзно относится к домашнему свиноводству. На своей прежней должности он также выращивал и сдавал государству свинину, но когда узнал о масштабах нашей деятельности, был просто потрясён! Молодцы! Я не зря говорил, что наша продовольственная служба – это гордость воинской части!
Шостаковский расцвёл как крымская роза! Выражение его счастливого лица не поддавалось описанию!
– «Остановись мгновение, ты прекрасно»! – подумал я, усмехнувшись. – А как же история с тем злосчастным «приказом»? – спросил я. Шостаковский толкнул меня слегка локтем в бок и осуждающе покачал головой.
– А, приказ, – пробормотал Прудников. – Да я тут во всём разобрался. Что ж, мы тоже были в своё время молоды, читали, там, разные приказы… Однако никто не бегал и не доносил! Ладно, сделаем выводы на будущее. По крайней мере, в личности Фельдмана я теперь разобрался! Вам, товарищ Сычев, нечего беспокоиться! Честный человек всегда добьётся правды, а с негодяями мы легко разберёмся!
Постепенно история с «приказом» стала забываться.
Как-то вечером, вернувшись в роту для следования строем в столовую, я, к своему удивлению, неожиданно увидел в спальном помещении Горбачёва, перебиравшего что-то в своей тумбочке. – Костя! – крикнул я. – Неужто ты вернулся?!
Горбачёв посмотрел в мою сторону. – Привет! – бросил он. – Я только что приехал. Мы как раз вчера закончили все сельхозработы.
– Что ты там ищешь? – спросил я, подходя ближе.
– Да теперь уже ничего не ищу, – грустно улыбнулся Горбачёв. – Все мои вещи, так сказать, как в своё время Берлин, бистой накрылись!
– А что у тебя спёрли?
– Да так, мелочи: зубную щётку, импортную пасту, ну, и десяток конвертов.
– Так ты что, не мог хотя бы конверты отнести в штаб на сохранение?
– Да хрен с ними! – махнул рукой Горбачёв. – Куплю новые! Как тут у вас дела?
– Потом поговорим. После ужина.
Прошло ещё несколько дней. Наступил октябрь. Задули холодные ветры. Иногда выпадал снег, но сразу же таял, образуя грязь и лужи. Несмотря на то, что зимний сезон начинался обычно с пятнадцатого октября, старослужащие воины стали одевать под гимнастёрку нижнее бельё. Впрочем, так вероятно поступали и все остальные солдаты роты, ибо «старики» никогда не препятствовали им в этом.
Что-то раскис Горбачёв. Как-то он во время работы пожаловался на сильную головную боль. – Сходи-ка в здравпункт, – посоветовал я, – может помогут чем-нибудь.
Горбачёв ушёл и к обеду назад не вернулся.
Как обычно, к трём часам в штаб ко мне пришёл курсант Князьков. Он регулярно появлялся в установленное время в кабинете продснабжения и внимательно изучал делопроизводство. На этот раз я поручил ему выписать накладную самостоятельно и, оставив «молодого» воина одного, отправился в медпункт, который теперь размещался в старом здании штаба. «Храм здоровья» выглядел невзрачно. Исчезли из коридора ковровые дорожки. Не было Знамени части и, естественно, поста номер один: главная реликвия перекочевала вместе со всеми службами в новое помещение. Бывший кабинет финансовой части занимал теперь санинструктор Дятлов. У его двери толпились пациенты: в основном, курсанты учебного батальона.
Не обращая внимания на очередь, я толкнул дверь и вошёл. Санинструктор в это время перевязывал «молодому» воину ногу.
– Здорово, Олег! – крикнул я. – Я пришёл узнать, что случилось с нашим Горбачёвым!
– А ничего особенного, – ответил Дятлов. Зайди к нему в палату да и разузнай обо всём. Мы его положили: пусть немного подлечится. Там…ну, в общем, ничего опасного нет!
– А где его палата?
– Да сразу около туалета. Правая дверь.
– Это прежний кабинет техчасти?
– Наверное. Но я не помню. Я-то, собственно, почти не бывал в штабе!
– Ладно, разберусь!
Я вышел в коридор и направился к предполагаемой палате. В самом деле, как только я открыл дверь, перед моими глазами предстали четыре больничных койки, на которых возлежали «молодые» солдаты. Горбачёв полулежал у стены, подложив под спину подушку, и читал какую-то книгу. Увидев меня, он отложил пухлый том в сторону и улыбнулся.
– Ну, что, больно? – спросил я. – Как твои дела? Что случилось?
– Иди сюда поближе, – сказал Горбачёв, – садись тут на табурет.
– Ну, так что с тобой произошло?
– Да ничего. Давление немного подскочило. Смирнов выписал таблетки и предложил полежать тут с недельку…
– Но давление – дело серьёзное! – встревожился я. – Если с этим помещают в больницу…
– Да чепуха всё это! – усмехнулся Горбачёв и перешёл на шёпот. – Просто мы с товарищем Смирновым разговорились, ну, там, о жизни, обо всём. Он и предложил мне отдохнуть. Чисто по-человечески, не из медицинских соображений…
– Ну, это другое дело! – обрадовался я. – Коли ты решил отдохнуть, то это даже хорошо. Меньше будешь трепать нервы в роте.
– А ты, Костя, полежал бы тут тоже пару дней, – посоветовал Горбачёв. – Не помешало бы отдохнуть после всех этих скандалов!
– Что ты! – улыбнулся я. – Кто же будет за меня работать? Да и курсанта надо учить. Этого Князькова. Он мне, честно сказать, просто надоел. Неприятный тип! Материал, правда, он хорошо усваивает, но, я думаю, Шостаковскому будет с ним нелегко!
– А ты бы лёг сюда хотя бы на субботу-воскресенье. Тут вот ребята на днях выписываются, ну, и освободятся койки. Хочешь, я поговорю с Дятловым?
– Ладно, посмотрим, – кивнул я головой. – Если всё будет хорошо, можно, вероятно, и полежать пару дней. Отдыхай пока. А я пойду заниматься делами!
На следующий день я дождался Князькова, поручил ему очередную работу, а сам отправился к майору Дубинину. – Смотри, Юра, я оставляю на тебя кабинет! Чтобы никуда не уходил, пока я не вернусь! – сказал я в назидание курсанту.
– Ну, что, как дела? – начал своим обычным брюзжащим голосом оперуполномоченный, увидев меня. – Есть ли какие новости?
– Всё по-прежнему, – ответил я. – Аполитичных высказываний не выявлено. Прежние болтуны ведут себя вполне нормально, так что оснований для беспокойства, по-моему, нет.
– А как же тогда чтение «приказа»? – пробурчал Дубинин. – У вас там, кажется, состоялся целый политический митинг?!
– Ничего особенного не состоялось! – сказал я с раздражением. – Ну, читали в роте приказ министра обороны об увольнении в запас. А после подурачились, перечисляя всех старослужащих солдат и присваивая им всякие там высокие звания: генералов, полковников… Считаю, что иногда полезно и пошутить!
– А разве не было высказываний насчёт руководителей партии и государства? – спросил с подозрительностью в голосе майор.
– Нет, не было! – рассердился я. – Неужели я позволю себе подобные вещи? Или вы не доверяете мне?
– Вам мы, конечно, доверяем, – пробормотал оперуполномоченный, – но ведь там были и другие солдаты, не так ли?
– Да я сам читал «приказ»! – воскликнул я. – Что ж, я сам себе не верю, что ли? Пока я, слава Богу, ещё не тронулся умом, чтобы говорить всякую ерунду! Клеветники потеряли не только стыд, но и здравый рассудок! Я почти за два года службы не совершил ни одного порочного поступка! Казалось бы, служите добросовестно, и всё у вас будет в порядке! Чему они завидуют? Что я работаю с утра до вечера, не покладая рук? Попробовали бы они побыть на моём месте! Мы бы на них тогда посмотрели!
– Да не волнуйтесь вы! – улыбнулся Дубинин. – Я вас ни в чём не обвиняю! Никаких оснований для взаимного недоверия у нас нет! Что же касается злобы и зависти, то это неизменные атрибуты советских людей. И с этим ничего не поделаешь! Тут, как говорится, «медицина бессильна». Наш народ злобен, коварен и лжив. Только «железной рукой» можно удержать его в повиновении! Вон, смотри, как живут западные буржуазные демократии. Да, по ихнему, у них там демократия! А попробуй допусти у нас подобное, и всё пойдёт шиворот-навыворот! Разве наш народ способен без соответствующих указаний избрать на высокие должности достойных людей? Представь себе, что нет партии, Советов, КГБ! Народ получает возможность самостоятельно избирать того, кого он желает! Что ты думаешь, будут избраны порядочные, честные или умные люди? Да ничего подобного! Изберут, наверняка, воров, негодяев и дурачков! В общем, не тех, кто способен управлять, а тех, кто им много всего наобещает. В конечном счёте, пришедшие подобным образом к власти люди настолько бы развалили государство, что народ опять призвал бы тирана, и всё пришло бы «на круги своя»! Учти, кроме того, и тот факт, что наш народ знаменит ещё и тем, что страстно, с каким-то упоением, ненавидит всё прогрессивное, умное, трезвое! Наши люди всегда готовы растоптать любого: своего соседа, товарища по службе и работе, кого угодно, кто проявит хоть мало-мальские способности! Ненависть к умным людям у основной части населения страны настолько велика, что рассчитывать на успехи нашего народа во всех сферах жизнедеятельности в ближайшее столетие, не приходится. Вот и на твоём примере, стоило товарищам только увидеть твои способности, как ты тут же стал их врагом! Думаешь, мы не видим всей этой «мышиной возни»? Да если бы не Госбезопасность, которую Запад обвиняет в преследовании инакомыслящих, наши советские люди уже давно стёрли бы с лица земли и науку, и искусство, и…даже спорт! Ведь стоит хотя бы ослабить контроль над…ну, скажем, эстрадой, и в эфир польются не музыка и песни, которые у нас во много раз лучше, чем на Западе, а одна мудота, вплоть до нецензурной брани! Поверь мне, что стоит только снять цензуру с радиопередач, и люди не услышат ни одной хорошей песни, будут с чувством ностальгии вспоминать прошлое… А это – работа, прежде всего, органов Госбезопасности! Так что не волнуйся, никакой клевете, распространяемой против тебя, мы не верим! Мы знаем, что ты – достойный, преданный нашему обществу человек, и в обиду тебя не дадим!
– Уж так и не дадите! – подумал я, вспоминая Шкорбатовского. – Вы как раз и устроили мне эту «мышиную возню»!
– Ну, что ж, спасибо, товарищ майор, за доверие! – сказал я Дубинину. – Буду стараться оправдать его!
…Вечером перед отбоем я зашёл в канцелярию и решил полистать подшивки газет. Обычно я просматривал спортивные новости, которые публиковались на последних страницах. Вдруг мне в глаза бросилось напечатанное жирными буквами объявление: «Московский государственный университет объявляет набор на подготовительное отделение…»
Я схватил газету: – Так, приём заявлений заканчивается двадцатого октября! Время ещё есть! – И я задумался.
…Утром, когда дневальный прокричал «подъём!», я быстро встал, надел гимнастёрку, брюки и сапоги и выбежал в коридор. На бегу я окинул взглядом свою половину спального помещения: «старики» продолжали безмятежно спать. Зная о происках Фельдмана, я решил не рисковать и сбегать вместе с «молодыми» воинами на зарядку. Однако меня остановил дежурный по роте. – Послушай, Костя, – сказал он, – только что звонил дежурный по части и распорядился, чтобы ты шёл в штаб и поставил на довольствие приехавших с объекта солдат. Там уже тебя ждёт офицер, сопровождающий группу!
– Ну, что ж, – пробормотал я, – приказ есть приказ! Хорошо, побегу в штаб!
У входной двери меня встретил прапорщик Сущук. 
– Значит, вы вернулись? – спросил я. – Выполнили своё задание?
– Выполнили! – буркнул Сущук и протянул мне бумагу. – Вот, пожалуйста, продовольственный аттестат!
– Ну, что ж, считайте, что дело сделано, – промолвил я. – Через полчаса все необходимые документы будут переданы в столовую. Можете приводить солдат в установленное время на завтрак.
Сущук повернулся ко мне спиной и, не говоря ни слова, удалился.
Я вошёл в свой кабинет и закрыл дверь на ключ. Но не успел я взять в руки бланки накладных, как дверь буквально зашаталась от мощных, частых ударов.
– Открывай! – заорал кто-то в коридоре. – Немедленно открывай!
У меня похолодело в груди. – Неужели подполковник Новокрещёнов? – подумал я и быстро открыл дверь.
В самом деле, передо мной оказался разъярённый начальник штаба. – Ты что корчишь тут из себя генерала?! – крикнул он. – Это ещё что такое?! Решил прятаться в штабе от зарядки? Какая наглость!
– Я не прячусь! – возмутился я. – Меня вызвал сюда дежурный по части!
– Так ты ещё и врать?! – взвыл Новокрещёнов. – Ну, я тебе сейчас покажу! – И он схватил телефонную трубку, поспешно набирая трёхзначный номер. – Так! Дежурный по части? Это Новокрещёнов! Скажи-ка, товарищ майор, вызывал ли ты сейчас в штаб ефрейтора Сычева? Что? Вызывал? Зачем? Так… Так… Ясно!
– Ну что ж, – сказал как-то сразу успокоившийся подполковник, положив трубку, – выходит, ты не врёшь! Но всё-таки, несмотря на то, что сейчас вышла ошибка, ты должен намотать себе на ус, что я не случайно сюда приходил! Смотри, чтобы больше не было нарушений!
– Есть, товарищ подполковник!
Вечером я зашёл в медпункт, чтобы проведать Горбачёва. Тот неплохо выглядел, и было ясно, что такая жизнь его вполне устраивала. – Ну, как дела? – спросил он меня. – Что у вас там новенького?
Я рассказал историю с Новокрещёновым.
– Вот, гады! – воскликнул Горбачёв. – И всё это – Фельдман! У нас так принято: если чем-нибудь не угодишь начальству, будут ежедневно, ежечасно издеваться, пока не выживут! Увы, такова наша советская система!
– А я думаю, что не система, а наши люди! – возразил я. – Что бы у нас ни случилось – во всём обвиняют систему, государство, даже…Бога! А вот о народе почему-то умалчивают!
– Видишь, народ тут не причём, – покачал головой Горбачёв. – Народ – это жертва той или иной системы. Создай людям нормальную жизнь, и они станут добрей!
– Опять «создай»? – усмехнулся я. – Так что же, ждать какого-то загадочного создателя? Пусть бы сами люди и создали достойную их жизни систему, а не ждали, что кто-то за них всё сделает. Коли народ – субъект истории – он должен в первую очередь нести историческую ответственность! Впрочем, я отошёл от темы, о которой хотел поговорить…
– А что такое?
– Видишь, я тут прочитал в газете, что Московский университет производит набор на подготовительное отделение…, – начал я.
– И ты хотел бы поступать в этот вуз? Тебе что, делать нечего?
– Ну, понимаешь, это же самый лучший и престижный вуз в стране. Там такие высококвалифицированные преподаватели…
– Да не смеши! – махнул рукой Горбачёв. – Конечно, МГУ – очень популярное учебное заведение. Это – самый крупный вуз в стране! Ну, из-за его популярности туда лезут все, кому не лень, словом, «и жук и жаба»!
– Ну, а если я хорошо подготовлюсь? – пробормотал я.
– Да что толку с того, что ты подготовишься? – усмехнулся Горбачёв. – Неужели тебя ничему не научили два года службы? Почему ты смотришь на жизнь через «розовые стёкла»? Знаешь, какие сейчас «ставки» в вузах?
– Что ещё за «ставки»?
– Ну, как тебе сказать, в общем, взятки! Если хочешь поступить в престижный институт, нужно сунуть кое-кому «на лапу» несколько тысяч!
– А сколько стоит поступить на подготовительное отделение?
– Понимаешь, существуют разные «ставки». В институтах торговли, например, брали за поступление по пять тысяч…
– Пять тысяч! – изумился я. – Вот это да!
– А за подготовительное отделение брали где-то тысячи две… Но это же институт! Представь себе, какие тогда поборы взимают за университет!
– Не может быть!
– Я тебе говорю всё так, как есть! – улыбнулся Горбачёв. – А уж это твоё дело – верить мне или не верить! Это как ты хочешь. Честно скажу: если у тебя нет больших денег, в университет лучше и не рыпаться! Только зря потеряешь время!
– Но если я напишу запрос, ничего же от этого не изменится? – Заколебался я. – Вышлю документы, а там увидим. Если пришлют благоприятный ответ, тогда я поеду. А нет…
– Поступай, как знаешь, – насупился Горбачёв. – Для нас, русских, аргументы бесполезны. Пока сам не набьёшь шишек – никакой совет ничего не даст! Кстати, ты же говорил, что не против полежать пару деньков в медпункте. Как раз завтра суббота, вот и ложись! Сейчас я позову Дятлова!
– Да я сам к нему схожу. Лежи, – улыбнулся я.
Когда я вошёл в комнатку санинструктора, тот сидел за столом и перебирал коробочки с лекарствами. – Олег! – позвал я его. – Я хочу с тобой поговорить!
– Я слушаю, – кивнул головой Дятлов. – Что случилось?
– Да что-то голова болит…, – пробормотал я.
– Как у Горбачёва? – буркнул санинструктор.
– Да, именно так, как у него.
– Ну, что ж, я могу положить тебя на пару дней в лазарет, до понедельника, – вздохнул Дятлов, – пока не появится заведующий. Погоди, сейчас я запишу тебя в журнал. Температура у тебя была…ну, скажем…тридцать восемь и три. Понял?
– Понял! – кивнул я головой. – Так я позвоню в роту, что заболел?
– Я сам позвоню в роту, не беспокойся! Иди, ложись в ту же палату, где Горбачёв. Он как раз сейчас один. А свежее постельное бельё я пришлю через полчаса с одним из курсантов.
– Ну, что? – спросил меня Горбачёв, когда я вернулся. – Остаёшься?
– Да, всё в порядке! – кивнул я головой. – Сейчас сменят бельё.  Я полежу пока на одеяле прямо в одежде.
– Ну, вот, хотя бы до понедельника отдохнёшь. Три  ночи поспишь по-человечески без диких криков дневальных да Фельдмана! – промолвил Горбачёв, и мы завели неторопливый разговор.
…Проснулся я рано: на часах было без пяти семь. – Вот уж привычка, – подумал я, – небось, дома, когда вернусь, будет тоже самое!
Горбачёв в это время безмятежно спал.
– Подремлю-ка ещё немного, – решил я. – Отдыхать так отдыхать! – И я перевернулся на другой бок…
Вдруг в коридоре раздался громкий крик. – Иоп вашу мать! Мудаки! – кричал кто-то голосом Фельдмана.
– Тьфу ты, чёрт, что за наваждение? – пробормотал проснувшийся Горбачёв. – Никак Фельдман?
Я приподнялся. Шум и крики приближались. Наконец, открылась дверь, и в палату ворвался разгневанный командир роты. – Что вы, иоп вашу мать, разлеглись тут как господа?! – заорал он. – Отдохнуть захотелось?! Ишь, какие благородные! Один мудозвон, считай, по блату лёг в постель, а теперь и другого потянуло! Ну-ка, вставай! – обратился он ко мне. – И марш – в роту! Нечего тебе тут делать!
– Никуда я не пойду! – крикнул я. – Я лёг сюда вчера с температурой! Придёт врач и, пожалуйста, пускай выписывает! А вы не кричите как сумасшедший, здесь вам не хозяйственная рота!
– Я – сумасшедший? Ах, ты, плять! Ах, ты, сука! – взвыл Фельдман. – Да я тебя сгною! Ты у меня побываешь там, «где Макар телят не пас»!
– Знаете что, товарищ прапорщик, – возмутился я, – да я за такие ваши слова прямо сейчас же напишу рапорт командиру! Это – оскорбление! Вы просто издеваетесь! Не думайте, что вам всё дозволено, если вы командуете ротой!
– Ах, рапорт! – прохрипел побагровевший от злобы Фельдман. – Ну, что ж, пиши! Мы посмотрим, чего ты добьёшься! А я вот прямо сейчас пойду к товарищу Новокрещёнову, и он вам тут устроит! – И разгневанный военачальник ушёл, хлопнув дверью.
– Вот, гад! – воскликнул Горбачёв. – Даже здесь не даёт тебе покоя! Кто бы мог подумать, что он заявится в лазарет?
В это время открылась дверь, и вошёл санинструктор. – Не волнуйтесь! – сказал он. – У нас с бумагами всё в порядке: пусть идёт жаловаться хоть к самому командиру части!
– Нет, Олег, – возразил я. – Мне придётся покинуть медпункт!
– И не вздумай! – замахал руками Дятлов. – Я определённо говорю: ничего он тебе не сделает!
– Мне-то он ничего не сделает, – усмехнулся я, – а вот вам, наверняка, достанется! Не хватало ещё, чтобы этот гандон стал мстить вам из-за меня!
– Да с меня взятки гладки! – буркнул Горбачёв. – Видал я этого Фельдмана в гробу в белых тапках!
– А вот с ним, – я показал рукой на Дятлова, – дело обстоит несколько иначе. Ему ещё больше года служить! Этот гад может испортить ему всю дальнейшую службу! Понимаешь? Словом, сразу же после развода, на который я, естественно, не пойду, ты, Олег, выпишешь меня «по моей просьбе». В журнале пометишь, что температура нормализовалась. Я не советую тебе ссориться с командиром роты, к которой ты, кстати сказать, приписан. Понимаешь?
– Понимаю, – кивнул головой санинструктор. – Поступай, как знаешь!
После завтрака я пришёл в свой штабной кабинет и написал письмо в Московский университет с запросом о возможности поступления на подготовительное отделение. – Пойду-ка я к ротному почтальону, – решил я. – Пусть сегодня же отправит письмо. Может быть и пришлют какой-нибудь ответ…
По дороге я встретил Фельдмана. – Ну, что? Образумился? – вскричал довольный командир роты. – Сразу же, небось, выздоровел, как только я пришёл? Ишь, хитрец!
– Да, выздоровел, большое вам спасибо! – ответил я спокойным голосом.
– На здоровье! – буркнул надувшийся как пузырь Фельдман и проследовал дальше.
Когда я подошёл к домику почтальона, тот как раз готовился к поездке в город. – Ты вовремя пришёл, – сказал он мне, – ещё минута, и не застал бы меня!
– На-ка, отправь моё письмо, – попросил я. – Я тут написал запрос в институт, может ответят.
– Хорошо, всё сделаю, – улыбнулся Волков. – Можешь в этом не сомневаться!
…Прошло ещё несколько дней. Горбачёв уже вышел из лазарета и успел даже отбыть наряд дневального по роте. Я соответственно отдежурил по штабу. Несколько успокоилась и внутренняя штабная жизнь. Постепенно все привыкали к новому командиру части, новому штабу и некоторым незначительным переменам.
Как-то утром сразу же после развода на работы, когда мы с Горбачёвым прибыли в свой кабинет и занялись разборкой документов, к нам ворвался ликующий Шостаковский. – Ну, товарищ Сычев! – воскликнул он. – Мне присвоили старшего лейтенанта! Уже пришла бумага из министерства! Меня только что поздравил товарищ Козлов!
– Ну, что ж, поздравляю, товарищ старший лейтенант! – улыбнулся я и пожал начпроду руку.
– Поздравляю! – весело сказал Горбачёв. – Желаю вам, товарищ старший лейтенант, дослужиться до генерала!
– Ну, до генерала я, конечно, не дослужусь, – промолвил довольный Шостаковский, – но вот полковником было бы неплохо стать!
– Продолжайте в том же духе, – пробормотал я, – и до маршала дослужитесь. Особенно, если будете действовать в полном соответствии с рекомендациями товарища Нестерова!
Вечером я прибыл в роту как обычно накануне поверки. Опять не обошлось без присутствия командира роты. В последние дни Фельдман стал частенько появляться в казарме. Утром и вечером. Его резкий, противный голос слышался чуть ли ни во всех концах роты. То он отчитывал кого-то в умывальнике, то орал на сидевших у телевизора солдат, то распекал каптёрщика. Правда, прапорщик безмолвно стоял во время переклички, но когда она закончилась, он обрушил на головы своих солдат целые потоки нецензурной брани. – Плохо работаете, иоп вашу мать! – кричал он. – Совсем от рук отбились! Не способны даже сделать кирпичную кладку!
Наконец, Фельдман исчерпал весь свой запас бранных слов и несколько успокоился. – Всем разойтись! – крикнул он. – А Сычеву зайти ко мне!
– Вот ещё новое дело! – подумал я. – Опять что-то замышляет!
– Зачем вы меня вызвали, товарищ прапорщик? – спросил я, войдя в канцелярию.
– Я тут хотел поговорить по одному делу, товарищ Сычев, – сказал довольно приветливо Фельдман. Я сразу понял, что тому что-то от меня нужно.
– Так что случилось?
– Ничего не случилось! Просто, видишь ли, в конце октября – начале ноября Политотдел собирается проводить среди всех подразделений части конкурс Ленинских комнат. Ну, и нам нужно показать, что и мы «не лыком шиты»! Понимаешь?
– А что тут понимать? – усмехнулся я. – Мы заранее обречены на поражение! Да разве можем мы конкурировать, скажем, с учебным батальоном? Не знаю, как там Ленинская комната в первой учебной роте, но во второй, где я служил, она напоминает самый настоящий буддийский храм! Если таковое убранство и в остальных подразделениях части, нам против них не устоять!
– Но причём тут убранство? – возразил Фельдман. – У нас имеются все те же стенды, что и у них! И фотографии членов Политбюро, и картины из жизни Ленина, и бюст Владимира Ильича…
– Да, всё это есть, но, тем не менее, у них это, ну, как вам сказать, сделано как-то аккуратней… Словом, нам с ними не тягаться!
– Значит, ты считаешь это дело безнадёжным?
– Зачем же безнадёжным? Если хорошенько подумать, то какой-нибудь выход найти можно!
– Вот ты и найди!
– Зачем мне это нужно, товарищ прапорщик? – удивился я. – Я буду искать для вас всевозможные решения, помогать вам, добывать для роты призы и победы, а вы будете поливать меня грязью? Ведь за последнее время вы обошли чуть ли не всех военачальников с жалобами на меня! Спрашивается, что я вам плохого сделал? Почему вы надо мной издеваетесь? Думаете, я такой дурачок и не вижу, что вы устроили самую настоящую охоту на меня? Шпионите, доносите, подучиваете против меня своих подчинённых! И не надоело вам?!
– Всё это – ложь! – закричал Фельдман. – Никто за тобой не шпионит! Это всё твоя подозрительность! Я требую от тебя только соблюдения уставов!
– Кривите вы душой, товарищ прапорщик, – усмехнулся я. – Никаких уставных требований вы сами не соблюдаете! Всё это – просто мелочные придирки! Или я не знаю, кто тогда спровоцировал попойку в день рождения Кулешова? Или кто сначала подучил устроить чтение шуточного «приказа», а потом раздул никому не нужный скандал? Уставные требования? А где были эти ваши требования во времена Выходцева и Золотухина? Да плевать они хотели на все уставы, и вы, как известно, помалкивали!
– Что?! – заорал Фельдман. – Так ты ещё издеваться?! Вон! Убирайся! Не нужна мне твоя помощь! Обойдёмся и без тебя!
– Я тоже так думаю! – спокойно сказал я и медленно, с достоинством, вышел в коридор.


41. ПОЕЗДКА В МОСКВУ

Как ни странно, несмотря на неприятный разговор с Фельдманом, я довольно быстро заснул и проспал бы благополучно до самого подъёма, если бы под утро меня не разбудил дневальный.
– Вставай, Костя! – пробурчал мне прямо под ухо «молодой» воин.
– Что ещё случилось? – спросил я и открыл глаза. – Неужели нельзя было дождаться общего подъёма?
Я глянул на часы: половина седьмого!
– Видишь, Костя, – промолвил дневальный, – только что позвонили из штаба и потребовали, чтобы я разбудил всю пожарную команду. Ну, я уже всех поднял. Остался только ты один!
– Какая ещё пожарная команда? – удивился я. – Объясни понятней, что там случилось?
– Понимаешь, сегодня за начальника штаба подполковник Слышкин. Ну, вот он и решил проверить, готовы ли мы к выполнению обязанностей на случай пожара.
– Да ну его на хрен! – разозлился я. – Вот будет объявлен подъём, наступит положенное время, тогда я и пойду. А куда, кстати, нужно идти?
– К штабу. Так, по крайней мере, сказал дежурный по штабу. Лучше бы тебе не спорить, а сбегать туда! Ведь, в противном случае, не оберёшься скандала!
– А как остальные? Все встали?
– Да они уже выбежали как по тревоге!
– Вот ещё придумали, – пробормотал я. – Значит, придётся мне туда идти… Что ещё за пожарная команда? – И я начал спокойно одеваться.
Тут зазвонил в коридоре телефон, и дневальный устремился к тумбочке. Я тем временем оделся и пошёл к выходу.
– Товарищ Сычев! – крикнул «молодой» солдат. – Подойди к телефону: с тобой хочет поговорить подполковник Слышкин!
– Слушаю, ефрейтор Сычев! – сказал я в телефонную трубку.
– Ты что, иоп твою мать, не желаешь выполнять приказ начальника штаба?! – заорал Слышкин.
– А откуда я знаю, что вы – начальник штаба? – спокойно возразил я. – Я думал, что этот пост занимает подполковник Новокрещёнов!
– А-а-а-а! Иоп твою мать! Ты ещё издеваться?! – раздался дикий крик. – Товарищ Новокрещёнов уехал в командировку, а сегодня я его замещаю!
– А где гарантии, что это вы, товарищ подполковник? – усмехнулся я и посмотрел на дневального. Тот стоял «ни жив, ни мёртв»!
– А кто же я тогда?! – крикнул Слышкин.
– А может вы – агент ЦРУ? – невозмутимо промолвил я. – Там, не думайте, шпионы такие ловкие, что запросто могут под вас подделаться! Об этом нам не раз говорил великий оратор, товарищ Гоннов! Не зря Политотдел требует от нас высокой бдительности! Где доказательства, что вы – это вы?
– Так ты ещё оскорблять? – взвыл Слышкин. – Это уже переходит все границы! Ну-ка, марш к штабу! Там разберёмся! Ишь, нахал!
– Это вы оскорбляете! – возмутился я. – Я, кроме предположения, что вы – агент ЦРУ, больше ничего не говорил! А вот вы обрушились на меня с целым потоком грубой брани! Я буду жаловаться!
– Ладно, товарищ Сычев, – смягчился Слышкин. – Нужно всё-таки подчиняться указаниям руководства! Приходите к штабу и убедитесь, что никаких агентов тут нет!
– Сейчас приду! – сказал я и положил трубку.
– Пусть не думает, что ему всё дозволено! – усмехнулся я, глядя на оцепеневшего от страха дневального. – Ничего, что подполковник! Поставим и его на место, чтобы не борзел!
И я спокойным шагом направился в сторону штаба. Конечно, несмотря на внешне безразличный вид, я ощущал внутреннюю тревогу. По мере приближения к штабу эта тревога всё нарастала. Вот уже из-за деревьев показался фасад здания, промелькнули фигурки суетившихся солдат.
– Тоже мне – пожарная команда! – донёсся до моих ушей резкий голос Слышкина. – Не можете вовремя собраться! Ни к чему не пригодны!
Чтобы не возбуждать лишние страсти, я сделал вид, что тороплюсь на вызов военачальника и выбежал из-за кустов.
С десяток солдат хозяйственной роты выстроились в линию на асфальтовой площадке у штаба. Возглавлял группу младший сержант Колбунов. Перед ним стоял подполковник Слышкин. Увидев меня, он побагровел. Я же, как ни в чём ни бывало, быстро подошёл к военачальнику, перейдя на строевой шаг, и остановился перед ним, приложив к пилотке руку. – Товарищ подполковник! – отрапортовал я. – Ефрейтор Сычев по вашему приказанию прибыл!
– Ты что, Сычев! – заорал военачальник. – Совсем потерял рассудок?! Или ты забыл, что находишься в рядах Советской Армии? Ты же входишь в пожарный расчёт? Почему не явился вовремя?
– Я ничего не забыл, товарищ подполковник, – невозмутимо ответил я, – но я высказал вам по телефону все аргументы, из-за которых задержался!
– Задержался! – взвыл Слышкин. – Ишь, как говорит! Как-будто крупный военачальник! Ты – говно, понимаешь Сычев, говно! – Он бешено заворочал глазами, а на его губах выступила пена.
– Что вы, товарищ подполковник?! – воскликнул я. – Никак вам плохо?!
– Это тебе плохо, мудак! – взвизгнул Слышкин.
– Да вы что, белены объелись, что ли? – возмутился я. – Несёте такую чушь!
– А-а-а-а!!! – заорал Слышкин. – Так ты издеваться?! Разойдись! – он махнул рукой напуганным солдатам. – Убирайтесь в свою роту, бездельники!
Воины мгновенно разбежались.
– И ты уходи! – бросил военачальник мне. – Я дам тебе, гаду, сегодня! Я доложу командиру части! До чего обнаглел! Оскорбил начальника штаба!
– Есть, товарищ подполковник! – громко сказал я и, резко повернувшись на каблуках, медленно пошёл в сторону своей роты.
Но не успел я появиться в казарме, как дежурный по роте крикнул: – Эй, Сычев, зайди-ка в канцелярию!
Там, конечно же, меня ожидал Фельдман.
– Что же ты, Сычев, позоришь роту?! – заорал он, как только я переступил порог. – Думаешь, что тебе всё дозволено? Мне вот тут солдаты рассказали, как ты грубил товарищу Слышкину! Что, на гауптвахту захотел?
– Не смешите, товарищ прапорщик, – улыбнулся я. – Ни о какой гауптвахте не может быть и речи! Слышкин позволил себе хамство, то же самое получил в ответ! И пусть не выступает: ничего он мне не сделает так же, как и вы!
– Что?! – взревел прапорщик. – Ты думаешь, я не найду на тебя управу?!
– Вот что, товарищ прапорщик, – спокойно сказал я, – давайте поговорим начистоту. Я – добросовестный работник штаба, в этом вы, конечно же, не сомневаетесь! Вы – довольно умный человек!
Лицо у Фельдмана порозовело.
– Так вот вы и рассудите, – продолжал я, – зачем командованию сажать на гауптвахту человека, который честно и добросовестно им служит? Помимо того, я знаю массу секретов, которые также с честью храню! И о ротных событиях я всё прекрасно знаю и никуда не собираюсь о них сообщать! Ваши страхи по поводу моего якобы доносительства совершенно безосновательны. А всеми этими скандалами вы меня просто злите! Понимаете, что будет, если я начну мстить вам за каждую подлость?
– Так ты угрожать?! – крикнул Фельдман.
– Да, – ответил я, – если вы не оставите меня в покое, я начну действовать против вас! И насолю вам так, как вы даже не можете себе представить! Я просто прекращу соблюдать все уставные требования, начну пьянствовать, гулять, устраивать всевозможные сборища и беспорядки и, поверьте, вы совершенно ничего не сможете со мной сделать!
– Ты так думаешь? – усмехнулся со злобой прапорщик. – Ну, что ж, иди, мы посмотрим, что будет дальше!
В коридоре меня встретил почтальон Волков. – А, Саш, привет! – сказал я. – Послушай, а ты не мог бы сделать мне одну любезность?
– А что нужно, Костя?
– Да вот видишь, я заказал себе в аптеке, которая располагается рядом с магазином «Оптика», очки. «Оптика» сейчас на ремонте, и в аптеке специально открыли отдел для очков. У меня тут квитанция. Уже давно пора получить, а я всё никак не могу выбраться в город. Выручи, пожалуйста!
– А, хорошо, давай квитанцию! – кивнул головой Волков. – Мне там недалеко: найду время заскочить в аптеку!
– Большое тебе спасибо!
Перед обедом в кабинет продснабжения зашёл Балобин. – На-ка, Костя, распишись вот тут! – сказал весело он и протянул мне толстую амбарную книгу. 
– Что это такое? – удивился я.
– Да вот, тебе объявлен выговор приказом по штабу!
– Да ну? – воскликнул я. – Неужели у нас ещё есть и приказы по штабу? А я об этом ничего не знал!
– Есть, – пробурчал Балобин, – их обычно издают в самых экстренных случаях!
– Ну, что ж, это для меня большая честь! – рассмеялся я. – Покажи-ка, что эта книга хоть из себя представляет!
В самом деле, несмотря на толщину книги, записей в ней было немного. Добравшись до страницы с последним текстом, я внимательно прочитал его. – Так, – сказал я, – значит, «за несвоевременную явку по приказу начальника штаба и личную недисциплинированность ефрейтору Сычеву объявить выговор…, понятно… Ну, что ж, спасибо! Где мне следует расписаться?
– Вот здесь, внизу! – показал пальцем Балобин.
– Пожалуйста, – я аккуратно поставил свою подпись. – Можете поздравить подполковника Слышкина с одержанной победой! Пусть использует свой приказ по прямому назначению! В уборной! – И я захохотал…
После обеда мы с Горбачёвым вернулись в свой штабной кабинет. – Знаешь, Костя, – сказал я, – займись-ка ты сам этим Князьковым. Он мне, честно говоря, надоел хуже горькой редьки! А я лучше, тем временем, почитаю книгу.
В это время зазвонил телефон. – Слушаю, Сычев! – буркнул я в трубку.
– Это говорит дневальный по хозподразделению Шустров! – ответил голос «молодого» солдата. – Тут тебя вызывают по срочному делу!
– По какому такому «срочному делу»? – нахмурил я брови. – И кому я понадобился?
– Ну, тут, понимаешь, мне сказали…тебе передать, вот я и передаю!
– А кто сказал?
– Ну, приходи в роту, сам увидишь.
– Ладно, – ответил я и бросил трубку.
– Пойду-ка я, Костя, в роту, – сказал я Горбачёву. – Там что-то происходит и весьма подозрительное.
– Может тебя вызывает Фельдман?
– Нет. Дневальный бы тогда так и сказал. Тут что-то не то. Вероятно неожиданно заявился Коваль и решил надо мной подшутить? Ведь они уже несколько дней как вернулись с «объекта». Впрочем, сейчас разберёмся. Я быстренько сбегаю в роту, а ты тут занимайся делами.
Появившись в казарме, я сразу же подошёл к стоявшему у тумбочки дневальному. – Ну, зачем ты меня вызвал? – спросил я.
– Не я, а ребята тебя вызвали! – ответил Шустров. – Сейчас я их позову. – И он побежал к каптёрке. – Эй, ребята, выходите, пришёл Сычев!
Из каптёрки вышли Моисеенков, Гулевич и Антонов.
– Эй, Сычев! – крикнул Моисеенков. – Пойдём-ка, поговорим!
Я подошёл к ним поближе. – Ну, что ж, – кивнул я головой, чувствуя как в моей груди что-то сжалось. – Давайте поговорим. Хотя вы вполне могли придти ко мне в штаб и обсудить интересующие вас вопросы.
– Мы хотим поговорить без свидетелей, – пробурчал Антонов. – Здесь как раз сейчас никого нет, ну, и обстановка самая удобная…
– Хорошо, говорите, – согласился я, – я вас слушаю.
– Да нет, давай-ка лучше зайдём в умывальник! – сказал Моисеенков и со злобой посмотрел на меня.
– Зачем вам это нужно? – удивился я, однако спорить не стал и вошёл вместе со всеми в умывальник.
– Хватайте этого гада! – крикнул Моисеенков, как только я переступил порог.
Гулевич с Антоновым подскочили ко мне, крепко сжали мне руки своими потными ладонями и резкими движениями вывернули их за спину.
Я не сопротивлялся. Я даже не успел испугаться и скорее был изумлён. – Что вы делаете, безумцы? – пробормотал я. – Ведь ваши действия совершенно бессмысленны!
– Не бессмысленны, – усмехнулся Моисеенков. – Мы набьём тебе сейчас морду, чтобы ты знал, как себя вести дальше! Хватит издеваться над нами!
– Но я над вами не издеваюсь! – возмутился я. – Это скорей вы мучили меня все эти два года! Как вам не стыдно! Разве не вы натравливали на меня «стариков» в первые месяцы нашей службы в роте? А в «учебке»?
– Молчать, гад! – заорал Моисеенков и, размахнувшись, изо всей силы ударил меня кулаком в живот.
Но я не был таким простаком в драках, как думали мои товарищи. Ещё с детства я был знаком с ударом в солнечное сплетение. Сжав мышцы живота и сделав глубокий вдох, я, не испытывая ни малейшего страха, подставил своё тело под удар озверевшего товарища. Боли я не почувствовал, но Моисеенков вложил столько ярости в свой боксёрский приём, что я отлетел к стене вместе со своими конвоирами. Те отпустили мои руки и встали.
– Ох, иоп твою мать! – кричал Моисеенков, корчась от боли. – Я отбил руку! Вот, плять! У него там как-будто камень запрятан!
Я продолжал лежать, не подавая признаков жизни.
– Эй, Володь! – послышался испуганный голос Гулевича. – Уж не убил ли ты его? Зачем ты, мудила, так сильно ударил под дых? Это же опасное место!
– Плесните, скорей, воды! Да прямо в рожу! – перепугался Моисеенков. – Не дай Бог, что-нибудь случилось!
Я почувствовал, как мне в лицо брызнула вода и открыл глаза. Как ни странно, никаких болевых ощущений и даже страха я не испытывал: мне было глубоко безразлично происходившее.
– Ну, вот видишь, ожил! – обрадовался Антонов. – Слава Богу, а то нам пришлось бы в скором будущем не домой возвращаться, а садиться в тюрьму!
Я медленно поднимался, делая вид, что плохо себя чувствую. – Ну, гандоны, – прохрипел я, – это вам даром не пройдёт! И не из-за того, что вы меня ударили!
– А за что же? – нагло ухмыльнулся Моисеенков.
– Вы подняли руку на «старика», – ответил я, – и я вам за это отомщу! Кроме того, гандоны, я хорошо понимаю, кто вас этому научил. Ну, ладно, мы с вами скоро разберёмся! – И я поплёлся к выходу…
– Что произошло? – воскликнул Горбачёв, как только я вошёл в кабинет.
– Да вот такая история…, – пробормотал я и рассказал о случившемся.
– Это всё Фельдман! – возмутился Горбачёв, выслушав меня. – Решил-таки припугнуть тебя! Поставить, так сказать, на место!
– Сейчас я его так припугну, что он до конца службы будет обходить меня за версту! – засмеялся я. – Я тут кое-что придумал!
– А что ты собираешься делать?
– Я устрою сейчас капитальный скандал! – ответил я. – Зайду в Политотдел и обо всём расскажу. Пусть тогда Фельдман попрыгает!
– А это – идея! – согласился Горбачёв. – Коли Фельдман не стесняется на тебя докладывать, то почему ты должен молчать?
Я вышел в коридор, приблизился к лестнице и стал подниматься на второй этаж. По дороге мне встретился подполковник Гоннов. – Отлично! – подумал я. – Вот сейчас мы и проверим, какой наш оратор защитник своих подчинённых!
– Здравия желаю, товарищ подполковник! – сказал я, подойдя вплотную к Гоннову. – Разрешите спросить?
– Что такое, бьжь-бьжь-бьжь, – забрюзжал военачальник. – Какие…э-э-э-э…дю-дю-дю-дю…ко мне могут быть вопросы?
– Видите ли, товарищ подполковник, – сказал я с показной тревогой, – тут, понимаете ли, меня избили…
– Что? Бьжь-бьжь-бьжь-бьжь, – пробурчал Гоннов, – это не мой вопрос…дю-дю-дю-дю… Я этим не занимаюсь…. Бьжь-бьжь-бьжь-бьжь…, – и он буквально помчался к своему кабинету.
– Как же, товарищ подполковник! – возмущался я, не отстававший от него. – Вы же говорили, что ведёте борьбу с любыми нарушениями?
– Это меня не касается! Дю-дю-дю-дю! – пробормотал знаменитый оратор, открыл ключом дверь своего кабинета и быстро вошёл внутрь. Я попытался проследовать за ним, но Гоннов оказался не настолько наивным, как о нём думали: он быстро захлопнул дверь перед самым моим  носом и навалился на неё всем своим телом.
Я решил ешё немного поломать комедию. – Откройте, товарищ подполковник! – прокричал я. – Я вам подробно расскажу, как меня избили! Мы с вами совместно выявим нарушителей! – И я рванул дверь. Но Гоннов не собирался уступать. Он так крепко прижался к двери, что войти в кабинет кому-либо постороннему было невозможно.
– Бьжь-бьжь-бьжь-бьжь, – донеслось до меня, – это не мой вопрос! Дю-дю-дю-дю… Идите к Зайцеву! Бьжь-бьжь-бьжь-бьжь… Такие опасные вещи…
Я отпустил дверную ручку. Раздался щелчок, и стало ясно, что Гоннов запёрся изнутри. Тогда я пошёл к замполиту. Тот оказался на месте. Я постучал в дверь и вошёл: – Разрешите, товарищ подполковник?
– Да, – кивнул головой Зайцев, – входите. Что случилось?
– Да вот, товарищ подполковник, я пришёл к вам за защитой!
– Что такое?
– Видите ли, полчаса тому назад меня вызвали в роту старослужащие воины и попытались избить. А один из них даже сбил меня с ног ударом кулака!
– Да это же – уголовное преступление! – вскричал замполит. – Ну-ка, расскажите мне всё подробней. Мы немедленно примем к злоумышленникам самые суровые меры!
– Ну, тут нечего особенно рассказывать. Меня вызвал в роту дневальный, якобы по важному делу, а когда я пришёл, трое «стариков» завели меня в умывальник. Двое держали, а третий – бил!
– Как их фамилии? – нахмурился Зайцев.
– Их фамилии: Моисеенков, Антонов и Гулевич! Но дело тут не в них!
– А в ком же?
– Да в Фельдмане! Это его работа. Он уже не раз пытался запугать меня, угрожал принять против меня меры. В общем, он их принял! Его цель: заставить меня вести себя так, как он хочет, в созданной им обстановке «круговой поруки»!
– Так, так, – замполит постучал пальцами по столу. – Значит, говоришь, Фельдман? Впрочем, не могу с тобой не согласиться! Нужно подумать… Знаете что, товарищ Сычев? Не беспокойтесь ни о чём. Идите, занимайтесь своими делами, а я сейчас вызову Фельдмана и дам ему хороший нагоняй! Не волнуйтесь, я выведу его на чистую воду!...
– Ну что, как дела? – спросил Горбачёв меня, вернувшегося в свой кабинет.
– Вот такие пироги, – улыбнулся я и рассказал о встрече с Гонновым и беседе с Зайцевым.   
Горбачёв внимательно выслушал меня и кивнул головой: – Нормально! Хороший ход! Сейчас они запрыгают! С замполитом шутки плохи! Что же касается Гоннова, то он ещё раз доказал свою полную никчемность. Старый, никому не нужный болтун!
В это время зазвонил телефон. Я поднял трубку. – Это я, Костя, – раздался голос Коваля. – Как ты знаешь, мы недавно вернулись с «объекта»…
– Знаю, Любомир, – ответил я, – я же ставил вас на довольствие! Чего же ты раньше не позвонил? Или зашёл бы ко мне?
– Да всё некогда, Костя, – пробормотал Коваль, – то одно, то другое… Тут брат неожиданно заехал… Словом, всё никак не мог выбраться. Ты сейчас свободен?
– Да, в общем, свободен. А где ты?
– Подходи к столовой. Погуляем на свежем воздухе, поговорим о жизни…
– Хорошо. Сейчас приду!
– Ты, я думаю, справишься тут без меня, – сказал я Горбачёву. – К тому же Князьков сегодня не пришёл. Выпиши накладные. А я позже подойду.
Я довольно легко нашёл Коваля в условленном месте: тот стоял прямо у входа в столовую. – Здорово, дружище! – сказал я. – Давненько мы с тобой не виделись! Ну, как поживаешь?
Коваль стал рассказывать о своей жизни в кабельно-монтажной роте. – Вот копаем траншеи, прокладываем кабель, – с грустью говорил он. – Бывает, что работаем в такой глуши: чуть ли не в сотне километров нет ни одного жилища!
– А как же вы тогда отдыхаете? – удивился я. – Ведь после тяжёлой работы необходим нормальный отдых?
– Да кому до нас дело? – пробормотал Коваль. – Заберёмся кое-как в палатку да и спим себе вповалку!
– Что-то ты не похож на мученика? – усомнился я. – Мне даже кажется, что ты поправился!
– Да это только так кажется. А на деле всё обстоит совсем по-другому, – махнул рукой Коваль и стал жаловаться на тяжёлую жизнь, скуку и несправедливость.
– Сам ведь виноват, – подумал я. – Сколько тебе говорили: веди себя нормально!
– У тебя нет с собой денег, Костя? – спросил вдруг Коваль.
– А, ясно, зачем я понадобился, – подумал я, – видимо, опять к выпивке потянуло! – Сколько тебе надо?
– Ну, рубликов пять-шесть…
Я достал деньги: – Вот, пожалуйста, шесть рублей!
Коваль с жадностью схватил деньги. – Сейчас я…мигом до магазина и назад! – пробормотал он.
– Нет, Любомир, не спеши, – улыбнулся я. – Я всё равно пить не буду. Не такая у нас в роте обстановка, чтобы выпивать! Ты, пожалуй, лучше выпей один, а я пойду. У меня сейчас, к сожалению, очень много дел!
– Ну, что ж, – обрадовался Коваль, – коли у тебя дела, я не буду тебя задерживать! Бывай здоров! – И он убежал.
Я прошёлся ещё немного по военному городку и вернулся в штаб.
– Ой, что тут было, Костя! – воскликнул Горбачёв, увидев меня. – Не успел ты уйти, как в наш кабинет ворвались Фельдман и ротный старшина Присяжнюк. – Где Сычев?! – заорал прапорщик. Ну, я ответил, что ты ушёл на склад. – Вот мудак! – возмущался тот гандон. – Донёс на меня самому замполиту! Теперь такой скандал разгорится!
– Да, но куда же он подевался? – перебил я его.
– А хрен его знает, – пробормотал Горбачёв. – Он пометался-пометался да и выскочил вместе со старшиной из кабинета. Да, кстати, сразу же после его визита сюда пришёл наш почтальон Волков и принёс тебе вот это письмо с небольшим пакетом.
– А, очки, – обрадовался я и достал их из большого пухлого конверта. – Видишь, какие красивые! – Я тут же примерил покупку. – Ах, как хорошо видно! Ну, теперь хоть глаза не будут болеть! А что за письмо?
– По-моему, из Московского университета…
– Видишь, Костя, – улыбнулся я, – всё-таки ответили. И как быстро!
– Ты лучше прочитай, а потом уже радуйся, – покачал головой Горбачёв. – Я же говорил тебе, что не одобряю эту твою затею. Если хочешь там учиться: готовь пачку сотенных купюр!
Я разорвал конверт и извлёк небольшую бумажку. – Вот, смотри, – воскликнул я, – вызов на собеседование! А ты говоришь «купюры»! Приеду, пройду собеседование и поступлю на подготовительное отделение! Что тут сложного?
– Ну-ка, дай бумагу, – сказал Горбачёв. – Сейчас мы разберёмся, что к чему! Так-так… Тебя же вызывают на двадцатое октября!
– Ну, и что такого? Да я попрошу увольнение на пару дней и съезжу в столицу. Разве мне откажут при таком документе?
– Но ведь придётся обращаться к тому же Фельдману, а тут такой скандал?
– Да, – кивнул я головой, – дело непростое! Ладно, поговорю-ка я завтра утром с Шостаковским. Может он посоветует что-нибудь дельное?
…Вечером накануне поверки, как только я прибыл в роту, дневальный, стоявший у тумбочки, крикнул мне: – Зайди, Костя, в канцелярию. Там тебя ждёт командир роты!
Как ни странно, Фельдман ни словом не обмолвился о недавнем скандале и своей беседе с замполитом: как-будто ничего не произошло. – Знаешь что, товарищ Сычев, – добродушно сказал он, – я всё-таки хотел вернуться к нашему разговору насчёт Ленинских комнат. Думали мы тут думали, но ничего не придумали. Нужна твоя помощь.
– Так, – сказал я себе, – есть отличный предлог для того, чтобы «провернуть» моё дело! – Товарищ прапорщик, – промолвил я. – Я готов вам помочь и даже добыть первое место за нашу Ленинскую комнату. Но и вы, в свою очередь, должны оказать мне содействие.
– А что такое? – насторожился Фельдман.
– Да вот, понимаете, мне пришёл тут вызов из Московского университета, – пробормотал я. – В общем, нужно ехать в Москву! Там двадцатого октября состоится собеседование. Вот, пожалуйста, посмотрите! – И я протянул командиру роты документ.
Прапорщик надел очки и стал читать. – Да, в самом деле, это вызов, – кивнул он головой и положил листок на стол, – но не так-то просто будет добиться разрешения на выезд! Неужели ты не помнишь, как Коваль просил отпустить его на несколько дней по семейным делам? Не знаю, смогу ли я тебе чем-нибудь помочь?
– Ну, вы подпишите рапорт, что не возражаете, а я уже сам отдам его остальным начальникам. Может они и не откажут?
– Подписать-то я подпишу, но вот гарантировать ничего не могу…, – заколебался Фельдман.
– А мне от вас больше ничего и не надо! – воскликнул я.
– А ты займёшься  в этом случае Ленинской комнатой?
– Можете не сомневаться. Всё сделаю так, как нужно!
– Ну, тогда пиши рапорт!
После вечерней поверки я зашёл в каптёрку к Суздалу и взял у него чистый лист писчей бумаги. Затем отправился в канцелярию, сел за стол и стал писать.
«Командиру хозподразделения, – вывел я чернилами в правом верхнем углу. А немного ниже, посредине листа, написал: «Рапорт». Подумав немного, я набросал на газетный лист примерный текст и, отредактировав его, стал переписывать на чистый лист. Получилось следующее: «Прошу вашего ходатайства перед вышестоящим командованием о предоставлении мне краткосрочного отпуска сроком на двое суток с двадцатого октября сего года с выездом в город Москву на собеседование при поступлении в МГУ. Основание: вызов из Московского госуниверситета». Далее, я поставил завтрашнее число – шестнадцатое октября – расписался и указал моё воинское звание и фамилию.
Выбежав в коридор, я спросил дневального: – Командир роты ещё не ушёл?
– Нет, – ответил тот, – он в каптёрке.
Я пошёл туда.
– Ну, что, написал? – кивнул головой Фельдман.
– Да, товарищ прапорщик.
– Тогда давай, я сейчас же набросаю ходатайство.
Он взял ручку и написал на рапорте под моей подписью: «Заместителю командира части по тылу. Рапорт. Ходатайствую по существу рапорта ефрейтора Сычева К.В. о предоставлении отпуска на двое суток с выездом в город Москву. Командир хозподразделения прапорщик Фельдман».
– Ну, вот, завтра зайдёшь к товарищу Прудникову и подпишешь у него, а там уже как Бог даст, – пробурчал прапорщик. – Так что моя миссия закончена. Смотри, чтобы конкурс Ленинских комнат был нами выигран! Ясно?
– Так точно!
На следующее утро сразу же по прибытии в штаб я отправился к подполковнику Прудникову.
– Что случилось? – удивился военачальник, увидев меня.
– Да вот, товарищ подполковник, я тут написал рапорт…, – пробормотал я.
– Какой рапорт? Ну-ка, покажи!
Я протянул бумагу.
– Так, значит, собираешься учиться? – улыбнулся подполковник, прочитав документ. – Ну, что ж, молодой человек, это похвально! Против этого я ничего не имею! – И он, вытащив из чернильного прибора ручку, написал в самом низу рапорта чёрными чернилами: «Командиру воинской части… Ходатайствую предоставить ефрейтору Сычеву К.В. отпуск на двое суток. Заместитель командира части по тылу подполковник Прудников».
– Ну, а теперь положите рапорт в почту командира части, – сказал начальник тыла, – и завтра получите ответ. Думаю, что всё будет в порядке!
Я так и сделал. Придя в строевую часть, я положил свой рапорт с прикреплённым к нему университетским вызовом в папку с надписью «Командир части».
– Когда будет ответ? – спросил я Балобина.
– Не раньше, чем завтра утром, – ответил тот. – Правда, командир иногда просматривает почту и после обеда. Но такое бывает редко.
На следующий день, сразу же после развода на работы, я побежал в строевую часть. – Ну, как, – обратился я к Балобину, – есть какой-нибудь результат?
– Ещё нет, – ответил строевик. – Правда, командир вернул почти все бумаги, но твоего рапорта почему-то нет.
Не успел я зайти в свой кабинет, как зазвонил телефон. – Слушаю, Сычев! – представился я.
– Это Прудников, – донеслось из трубки. – Зайдите ко мне, товарищ Сычев. Я тут получил ваш рапорт…
– Есть, товарищ подполковник! – воскликнул я и побежал наверх.
– Вот что, товарищ ефрейтор, – сказал Прудников, когда я предстал перед ним, – командир части отказал в твоей просьбе. Видишь, он написал в углу рапорта: «Нет необходимости».
– Ну, что ж, значит, придётся отказаться от поездки, – грустно сказал я и почувствовал, как моё весёлое настроение улетучилось. – И на том спасибо, товарищ подполковник!
– Погоди унывать, – улыбнулся военачальник, – ещё не всё потеряно. Я над этим хорошенько подумаю. Подожди, к середине дня что-нибудь образуется!
– Что тут образуется? – подумал я и поплёлся к себе в кабинет.
Однако перед обедом в продовольственную службу неожиданно пришёл Балобин. – Костя, пошли ко мне в строевую часть, – сказал он. – Тебя вызывает капитан Головачёв!
– Готовься-ка, друг любезный, в командировку, – промолвил начальник строевой части, увидев меня.
– Куда, товарищ капитан? – удивился я.
– Поедешь в Москву. Мы тут собирались послать своих товарищей, – пробурчал Головачёв, – но подполковник Прудников попросил меня направить туда тебя. Словом, готовься, так сказать, к специальному заданию!
– А что за задание? – воскликнул я.
– Надо будет съездить в Шереметьево. Ну, туда, где знаменитый аэродром. Нужно отвезти денежное довольствие нашим солдатам, которые прикомандированы к одной из местных частей. Маршрут тебе расскажут ребята.
– А когда выезжать? – спросил я.
– Завтра утром. Командировку мы выпишем тебе на три дня. Так что сможешь двадцатого октября побывать в своём институте!
– Большое спасибо, товарищ капитан! – весело сказал я.
– Не за что, – буркнул Головачёв. – Благодари подполковника Прудникова!
Я побежал к себе в кабинет и рассказал обо всём Горбачёву. – Ну, и отлично! – обрадовался тот. – Значит, вместе поедем в Москву!
– Так что, и ты туда едешь? – удивился я.
– Представь себе, что и я. Только что приходил Фельдман и сказал, что собирается ехать в Москву, там, по своим делам. В общем, он предложил мне сопровождать его. Очень уж хочется нашему прапорщику побывать там у моих родственников! Ну, я с радостью согласился. Повидаю дядю Колю и дядю Мишу. Хрен с ним, с этим Фельдманом, пусть посидит с ними да выпьет рюмочку-другую!
– Прекрасно! – кивнул я головой. – Значит, будем добираться до Москвы вместе!
После обеда я получил все необходимые командировочные документы, положил в портфель полиэтиленовый пакет с деньгами и на следующий день, рано утром, мы выехали на военном «газике» в направлении столицы.
Часов в десять утра мы въехали в Москву и остановились у первой же станции метро.
– Ну, что, до свидания, товарищи! – сказал я и вылез из машины. – Теперь я уже сам доберусь!
– Будь здоров! – бодро молвил Фельдман и протянул мне свою деревянную руку.
– Счастливо! – крикнул Горбачёв.
Не долго думая, я вошёл в подземное сооружение и быстро спустился по ступенькам вниз. Пройдя со служебной стороны к эскалатору, потому как солдаты срочной службы были освобождены от оплаты поездок в общественном транспорте, я спустился по движущейся лестнице в самую глубину «подземки», и вскоре электричка понесла меня к остановке «Добрынинская».
Я сел на троллейбус и направился к родной тётке моей мамы, «Пуличке», которая ежегодно приезжала к нам на лето. Она жила в 1-м Щиповском переулке в доме номер 17,  и я без труда нашёл её дом, поскольку ещё раньше бывал там с отцом, когда тот ездил в командировку, а также, когда поступал в Московский университет.
Но по дороге к «Пульке» меня задержал патруль. У московских патрульных не было повязок, их заменяли большие значки, приколотые к груди. Старлей, начальник патруля, потребовал у меня документы и со строгостью в голосе заметил, что мне не следует носить фуражку ниже бровей, а также, что мой галстук ему не нравится. Я сделал грустное лицо и сказал, что «осознал ошибку». Тогда он оставил меня в покое, сказав, что не записывает мне в командировочное предписание о недостатках лишь из уважения и жалости ко мне. На что я ответил ему, что благодарен за его справедливость, и он был доволен.
 Когда я позвонил в дверь, «Пуличка» была очень удивлена, но приняла меня тепло и гостеприимно.
Она обрадовалась. Восклицаний было немало. Затем пошли с ней в магазин, где купили колбасы, и я позавтракал с ней. В 13-30 я уехал по адресам Кости Горбачёва. В 14-15 я подъехал на Варшавское шоссе, где должна была быть Таня Чубакова, сестра Костиного друга. Её не оказалось. Затем я поехал к Алексею Ивановичу Бусеву, родному дядьке Кости Горбачёва, профессору МГУ. Сначала я добрался до станции «Университет». Там я никак не мог найти дом № 35 на Ломоносовском проспекте.
Наконец, я узнал, что он где-то близ кинотеатра «Литва». Туда я добрался на троллейбусе и нашёл тот дом. Алексея Ивановича дома не было. Дверь открыла его дочь Саша. Она сказала, что отец будет дома где-то через час, примерно к 17-00.
Я пошёл к университету.
Выйдя на улицу, я без труда нашёл административное здание знаменитого вуза и вошёл в него.
У входа сидела пожилая женщина. – Что вам надо? – спросила она, окинув меня презрительным взглядом.
– Я ищу приёмную комиссию подготовительного отделения, – ответил я. – Мне надо пройти собеседование!
– А это вам нужно идти в здание исторического факультета. Оно вон там, – старуха махнула рукой, – а здесь никакие комиссии не заседают!
Я направился туда. Но и оттуда меня послали в другое место. – Приёмная комиссия располагается в высотном здании! – сказала какая-то сотрудница.
Я пошел в указанном направлении.
– Где находится приёмная комиссия? – спросил я у привратника, сидевшего в небольшом проходном домике, напротив которого возвышалось огромное высотное здание.
– А там, – старичок показал рукой на величественное сооружение. – Как зайдёте со стороны главного входа, так сразу же увидите табличку с надписью «Приёмная комиссия», ну, и найдёте, где она заседает!
Я вошёл в высотное здание и сразу же увидел упомянутую табличку, которая показывала стрелкой направление маршрута. Я проследовал по длинному коридору и, наконец, обнаружил дверь с надписью «Приёмная комиссия».
– Слава Богу! – вздохнул я и постучал в дверь.
– Войдите! – раздался женский голос.
– Здравствуйте! – сказал я, заходя в комнату.
– Здравствуйте! – ответила молодая женщина, сидевшая за столом. – С чем пожаловали?
Я окинул взглядом маленькую комнату. Три стола. Несколько стульев. Никакой комиссии в помещении нет. – Видимо, опять попал не туда, – подумал я. – Что решает одна девушка, возможно, студентка?
– Я принёс вызов на собеседование, – промолвил я. – Видите ли, я служу в армии, и мне было нелегко до вас добраться…
Женщина повертела в руках бумажку. – Но здесь же записано, – сказала она с раздражением, – что вам нужно явиться двадцатого октября, а сегодня ещё только восемнадцатое!
– А может меня примут сегодня? – пробормотал я.
– Станут из-за вас беспокоиться ответственные лица! – презрительно усмехнулась дама. – У нас тут, извините, не армия, где валяют дурака! Наш куратор, товарищ Голиков Андрей Георгиевич, настолько занятый человек, что ни за что вас не примет! Так что отправляйтесь в свою часть и приезжайте сюда в установленный день!
– Ну, что ж, извините, – сказал я тихим голосом. – Значит, придётся приезжать двадцатого октября! А в какое время?
– К десяти утра!
– А простите меня, кто вы будете?
– Я – секретарь приёмной комиссии!
– Извините за беспокойство! До свидания!
Важная персона промолчала.
Визит в университет длился целый час, после чего я отправился обратно к Алексею Ивановичу. Там его вновь не было. Пришлось подождать. Поговорили с Сашей о жизни, после чего пришли Алексей Иванович и его супруга. Я ожидал встретить сугубо строгих людей, но оказалось, что они очень милые и добрые. Встретили они меня очень хорошо. Поговорили с Алексеем Ивановичем. Я рассказал ему о Косте, о себе.
Затем мы все вместе поужинали. Выпили очень хорошего вина («Грузинское» № 4). Алексей Иванович произнёс тост за здоровье своего племянника, Горбачёва. Я, в свою очередь, сказал несколько слов во здравицу Алексея Ивановича и его семьи.
Где-то в 20-30 я посмотрел на часы, что значило: мне пора домой. Это увидел Алексей Иванович и, как я понял, с радостью объявил о «моей занятости». Хозяева провожали меня до порога, а профессор Бусев сказал, что подумает, как помочь мне поступить на подготовительное отделение.
Вечером я приехал к «Пуличке». Постирал носки, помыл ноги и лёг. Немного поговорили. Я помню, что восхищался приёмом, который был у Бусевых. Затем мы заснули.
19 октября я проснулся где-то в 11-00. «Пулька» приготовила завтрак, и я покушал. Затем поговорили немного, и я помчался в ГУМ, надеясь купить Любомиру портфель типа «Дипломат» (о котором он мечтательно говорил в наших разговорах). ГУМ был закрыт, и я узнал, что в Москве все универмаги в воскресенье не работают. Кстати, на улице 25 Октября у историко-архивного института меня задержал патруль. Старлей, краснопогонник, сурово сказал, что мне, как воину Вооружённых Сил не следует есть мороженое на ходу. Я за это поблагодарил его и, остановившись у урны, съел мороженое.
Затем съездил на Киевский вокзал и узнал расписание электричек до Калуги.
В 14-00 (где-то так) я был уже у «Пульки». Поговорили немного, а затем я пообедал и поехал в Шереметьево в воинскую часть 54080.
Сначала (как мне говорил Коля Суворов, молодой воин, москвич) я доехал до ст. метро «Речной вокзал», а потом на автобусе 551 до Комендатуры Шереметьево. Там сказали, как добраться до части и я отправился в путь. Дошёл до переезда, затем свернул вправо и, пройдя ещё метров 200, обнаружил воинскую часть 54080 (численность – свыше 2000, командир – полковник Волков), которая находилась в 300 метрах от Аэродрома. Постоянно слышался вой взлетавших самолётов.
Я рассчитывал увидеть здесь бардак, но ошибся. На КПП мне дали адрес 3-ей роты, где находились прикомандированные к нашему полку воины. Штабной писарь рекомендовал мне посетить их после ужина, потому как «они на учениях». Я прибыл в казарму 3-ей роты и ходил там «из угла в угол». Здесь всем заправлял прапорщик по фамилии Фризен, старшина роты. Тут находилась учебка. С очень строгой дисциплиной. Поверки следовали одна за другой. Встретил здесь сослуживца: парня, который проходил курс молодого бойца в нашей части в 1-й учебной роте, сержанта по фамилии Гурлев. Поговорили о службе. Он сказал мне, что здесь всех задолбали, и что здесь строгая дисциплина. Не успел я поговорить с «земляком», как прапор провёл поверку. Меня поставили в строй, где воротил дела какой-то ефрейтор. Как только завершилось это мероприятие злополучный ефрейтор подошёл ко мне и стал вычитывать меня как «молодого», что я-де «плохо стоял в строю, вёл себя вызывающе», нёс прочую ерунду. Я послал его подальше и сказал, чтобы не лез поучать «старика». Одним словом, успокоил.
Где-то в 19-30 учинили ужин, и все ушли. Я не пошёл – был сыт да и не хотел повторения учебки «на старости лет».
Когда все удалились, я стал крутить регуляторы цветного телевизора, якобы подаренного роте за «боевые заслуги». От моих манипуляций изображение не только не улучшилось, но раздался какой-то треск, и телевизор отключился.
Спустя некоторое время в казарму вернулись с ужина воины и стали безуспешно регулировать телевизор. Я пошёл в конец казармы, где прапор Фризен объяснил, где располагается моя постель. Я сдал в каптёрку портфель, а затем недвусмысленно сказал через сержанта Кокозу (который когда-то служил у нас), что я бы не прочь поспать. Прапор любезно разрешил.
Где-то около 20-00 я позвонил «Пульке» через местный коммутатор («Звезда»). Здесь даже не было номеров у телефона. Лишь только, когда я поднял трубку, послышался крик:  – «Звезда!»  Я попросил набрать домашний номер телефона «Пулички» и сообщил ей, что доехал благополучно. Пришлось кричать как сумасшедшему: было очень плохо слышно. Я очень любил свою московскую бабушку, поэтому надеялся, что и она так же отвечает мне и беспокоится за меня. Но жизнь потом расставит всё по своим местам!
Здешние порядки мало чем отличались от уже известных мне. Сначала воины приняли меня настороженно, но когда узнали, что я – старослужащий солдат, привезший прикомандированным ребятам деньги – отношение ко мне стало самым дружественным. Без задержки раздал я причитавшиеся солдатам деньги, а потом отправился спать. Я лежал на скрипучей постели, а в это время шла вечерняя поверка. Я стал с шумом ворочаться. Солдаты с ужасом смотрели в мою сторону: надо же, какое нарушения общепринятых правил! Засыпая, я услышал, как замкомвзвода, проводивший поверку, спросил дежурного по роте: – Когда этот мудак уедет?
 Тот ответил: – Завтра утром!
– Слава Богу! – вздохнул с облегчением старший сержант, и они продолжили поверку. Я ещё несколько раз повертелся на кровати и вскоре провалился в глубокий сон.
20-го октября утром я, несмотря на объявленный подъём, ещё немного подремал, потом встал, сходил в умывальник, в то время как воины пребывали на зарядке, привёл себя в порядок, а затем отправился в штаб воинской части, где отметил в командировочном листе о прибытии и убытии, и вновь поехал в университет.
Прибыл я туда как раз к десяти утра.
Секретарь оказалась на своём прежнем месте. Увидев меня, она рассердилась: – Чего вы тут шатаетесь? Надоели!
– Но ведь вы же сами сказали явиться сюда сегодня к десяти утра? – возмутился я. – Вот я и приехал, в точности исполнив ваше указание.
– Ладно, – буркнула женщина. – Идите и ищите своего куратора, товарища Голикова! Он должен находиться в аудитории номер пятьсот шестьдесят пять на четвёртом этаже, где проходят занятия студентов исторического факультета.
Я отправился искать эту аудиторию, однако, оказалось, что таковой на историческом факультете не было, ибо на четвёртом этаже все комнаты шли под номерами, начинавшими с цифры «четыре».
Полдня я ходил с этажа на этаж, измученный и голодный. Куда я только ни обращался! Наконец, я добрался до деканата исторического факультета, и там мне предложили ждать Голикова до пятнадцати часов.
Однако и к этому времени «главный куратор» не появился.
Я вновь пошёл в деканат, но на этот раз дверь в приёмную декана оказалась запертой. Тогда я отправился в кабинет заместителя декана, прочитав на соседней двери табличку.
 – Скажите, пожалуйста, – спросил я секретаря, – я вот жду товарища Голикова, а его всё нет. Как мне быть?
Девушка улыбнулась. – Чего без толку шатаешься? – весело сказала она. – Нету здесь Голикова! Комиссия уже давно закончила свою работу! Нечего вам здесь делать: всё равно вас не зачислят!
– Ну, тогда разрешите мне зайти к заместителю декана! – промолвил я. – Может быть он разъяснит мне, что происходит?
– Товарищ Соколов не будет разговаривать со всяким сбродом! – бросила возмущённо секретарь. – Не хватало у нас тут ещё солдатни!
– Что ты сказала?! – вспылил я. – Сброд? Это – я-то?! Ах ты, бесстыдница! Да я дам тебе сейчас «солдатню»! – И я приблизился, сжав кулаки, к остолбеневшей красотке.
– Что вы, я просто оговорилась! – вскрикнула девушка.
– Ах ты, кукла! – заорал я. – Думаешь, что если заняла это кресло, то можешь безнаказанно оскорблять простых людей?!
– Остановитесь, молодой человек! – раздался вдруг громкий мужской голос. Я обернулся. Передо мной стоял высокий круглолицый мужчина с блестящей лысиной на голове.
– Вы – товарищ Соколов? – спросил я.
– Да, я! – ответил тот. – А что произошло?
– Видите ли, я тут уже который день не могу найти куратора приёмной комиссии Голикова, – промолвил я в  раздражении. – Кого ни спрошу, все посылают меня в разные места. А его нигде нет. Вот, зашёл спросить вашего секретаря, а она стала оскорблять меня, называя «солдатнёй», «сбродом», ну, и…прочими неприятными словами!
– Это никуда не годится, Татьяна, – пробормотал Соколов, нахмурившись. – Все мы когда-то начинали солдатами. Это самое почётное звание! Поэтому неуважение к солдату есть признак низкой культуры!
Девушка-секретарь смутилась. – Да это я так, понимаете… Он меня не понял…,– пролепетала она.
– Ладно, посидите, молодой человек, – сказал заместитель декана и указал рукой на стул. – Я сейчас позвоню и всё узнаю. Подождите минутку! – И он направился в свой кабинет.
Буквально через пять минут высокий начальник вернулся и с весёлой улыбкой обратился ко мне: – Ну, вот, молодой человек, я всё выяснил! Товарища Голикова действительно нет. Он у нас в командировке. Что же касается вызова на собеседование, за это не волнуйтесь! Собеседование перенесено на двадцать девятое октября! Так что спокойно возвращайтесь в свою часть и честно служите дальше!
– Но как же я приеду двадцать девятого октября? – воскликнул я. – Я же в армии! Меня и так с превеликим трудом сюда отпустили! Кто же разрешит мне это вторично?
– Не беспокойтесь, – заверил меня Соколов. – Даю вам честное партийное слово, что как только вы уволитесь из рядов Советской Армии, мы дадим вам возможность пройти собеседование. На этот счёт есть соответствующее постановление ЦК КПСС! Партия создала все необходимые условия для наших солдат. В этом можете не сомневаться! Желаю успехов!

42. ИСХОД

Только поздно вечером удалось мне выехать из Москвы, и я вернулся в свою часть лишь на следующий день в четыре часа утра.
В семь часов я встал вместе с ротой по команде «подъём!», сходил в умывальник, прибрал постель, после чего зашёл в канцелярию и стал перебирать подшивки газет.
– Рота, смирно! – раздался вдруг крик дневального, а затем дежурный отрапортовал о положении дел в хозподразделении.
– Значит, прибыл командир роты, – подумал я. – Сейчас увидит, что я не на зарядке и разорётся!
Открылась дверь, и в канцелярии появился Фельдман. – Ну, как дела? – спросил он меня, подошёл поближе и протянул руку.
– Всё нормально, – промолвил я и пожал ладонь военачальника. – Я побывал в университете, побеседовал с кем нужно и теперь после увольнения в запас поеду в Москву учиться.
– Ну, что ж, значит, не зря ездил в Москву, – кивнул головой прапорщик. – А в котором часу ты приехал?
– Да где-то в четыре утра.
– Так почему же ты не отдыхаешь? Полежал бы хотя бы до завтрака. Ведь впереди целый рабочий день!
– Что-то не спится, – усмехнулся я. – Я подумал, что уж лучше посидеть в канцелярии, чем лишний раз раздражать вас!
– Да брось ты! – дружелюбно сказал Фельдман. – Разве стал бы я возмущаться при таком положении дел? Что я – скотина какая бесчувственная, что ли? Впрочем, ладно, коли уж встал с постели, то и говорить об этом нечего! Давай лучше обсудим предстоящий конкурс. Расскажи-ка мне, какие у тебя планы? Может стоит произвести капитальный ремонт Ленинской комнаты, перекрасить стены, пол?
– Ничего этого не надо, – покачал я головой. – Ведь совсем недавно в роте произвели ремонт и всё перекрасили. Да и стенды у нас в порядке. Такие же, как и у всех! Здесь нужно подумать о другом.
– О чём же?
– Я надеюсь, вы сохраните наш разговор в тайне? Всё-таки до конкурса осталось ещё десять дней и если то, что я вам сейчас скажу, станет достоянием других людей, нам не видать первого места!
– Рассказывай, за меня не беспокойся. Я буду «нем как могила»! К тому же, какой мне смысл раскрывать собственные секреты?
– Хорошо, товарищ прапорщик. Секрет, в общем-то, несложен. Как известно, решать судьбу конкурса будет Политотдел. Поэтому наша задача – сделать так, чтобы политработники штаба были довольны! Понимаете?
– Не совсем…
– Видите ли, работники Политотдела, само собой разумеется, считают, что именно они являются самой важной частью вооружённых сил. Согласны?
– Безусловно.
– Значит, нам нужно сделать так, чтобы они почувствовали, что именно мы больше всех уважаем их и считаемся с ними!
– Каким образом?
– А очень просто. Буквально за пару дней до конкурса мы оформим небольшой стенд под названием «Политотдел воинской части», наклеим на него фотографии всех членов Политотдела с описанием их заслуг и полученных наград!
– Отлично! Это в самом деле понравится политработникам. Замысел неплохой. Но только будет ли от него такой эффект как ты предполагаешь?
– Я не предполагаю, а совершенно уверен в успехе!
– Ну, что ж. Тогда, как говорится, тебе – карты в руки! Приступай, готовь их биографии. Насчёт фотографий я поговорю с Середовым. А что касается художественной стороны дела, то с этим Грюшис образцово справится!
Сразу же после утреннего развода на работы мы с Горбачёвым пришли к себе в штаб и разговорились. Я подробно рассказал товарищу о своих мытарствах в Московском университете.
– Ну, вот видишь, всё, что я тебе говорил, подтвердилось, – сказал Горбачёв, внимательно выслушав меня. – Неужели ты не понял, что им было от тебя нужно?
– Ничего не понял!
– Уже при входе в комнату приёмной комиссии тебе следовало бы сделать небольшой подарок той секретарше, которая послала тебя Бог знает куда! Ну, там, коробку хороших конфет или флакончик каких-нибудь импортных духов…
– Но где же я всё это возьму? Ведь конфеты в коробках, как и импортные духи, в свободной продаже не бывают?
– Я знаю, что не бывают! Но по такому случаю нужно было их найти! Ну, сунуть червонец-другой какой-нибудь продавщице универмага или, на худой конец, официанту любого ресторана… Словом, нужно было искать пути! А ты сразу упёрся: справедливость, хорошие знания! Да кому твои знания нужны? Неужели ты не понял, почему секретарша того же Соколова, или как его там, отнеслась к тебе с презрением? Она же видит: ворвался какой-то грубый мужлан, неспособный преподнести хотя бы скромный сувенир! А что касается этого Соколова, то, я думаю, с ним можно было сразу же решить вопрос о поступлении. Но уж если он заместитель декана, да и к тому же маститый учёный, тут коробкой конфет не отделаешься! «Сунул» бы ему две-три тысячи – вот и конец твоим мукам! Он, безусловно, сразу нашёл бы твоего этого, как его там, Голикова, и не только обеспечил бы проведение собеседования уже в первый день твоего появления там, но и дал бы команду, чтобы тебя зачислили без всяких препятствий!
– Неужели всё обстоит именно так?
– Конечно! Тот «самый главный» Голиков, о котором ты мне рассказал, наверняка, какая-нибудь малозначительная пешка в общей игре профессорско-преподавательского клана. Это какой-нибудь комсомольский функционер, который только создаёт видимость работы приёмной комиссии, так же, как и секретарша. Поверь, стоило бы тебе заплатить, как сразу же этот Голиков появился бы перед тобой, готовый к услугам!
…Прошло ещё несколько дней. Благодаря помощи фотографа Середова, мне удалось раздобыть фотографии всех работников Политотдела. Затем я отправился к майору Горбунцову.
Тот был несколько удивлён, увидев меня перед собой. – Проходите, пожалуйста, молодой человек! – сказал он. – Присаживайтесь. Что привело вас сюда?
– Я пришёл попросить вашего содействия в предоставлении мне информации о работниках Политотдела!
– Какой информации? Неужели у вас недостаточно сведений о нашей работе?
– Нет, товарищ майор. Мне нужна информация не о вашей работе, а, так сказать, биографическая!
– Это ещё зачем?
– Видите ли, мы готовим стенд о работниках Политотдела, и нам хотелось бы, хотя бы вкратце, описать их боевой путь, чтобы воины роты могли знать как можно больше о своих военачальниках и видеть прямо перед собой положительные примеры из жизни…
– Я понял вашу мысль, товарищ Сычев! То, что вы собираетесь делать – это очень хорошо! Что ж, для такого благородного начинания у меня всегда найдётся и время, и поддержка! Приходите сегодня ко мне, где-нибудь в конце дня. Там, часам к пяти… Я к тому времени подберу всё необходимое!
И действительно, когда я пришёл в установленное время к Горбунцову, тот протянул мне несколько исписанных аккуратным почерком листков. – Здесь – подробные биографические данные каждого члена Политотдела, – сказал майор. – Вот, пожалуйста, можете использовать их для своего стенда. Это вы молодцы, что так глубоко осознали значение политических работников! Это говорит о вашей высокой гражданской зрелости!
– Спасибо, товарищ майор!
Весь следующий день я просидел за составлением кратких биографий своих политических руководителей. Горбачёв полностью занимался текущей работой. Он же обучал и курсанта Князькова, который уже довольно хорошо разбирался в вопросах продовольственного снабжения и безупречно выписывал накладные.
К вечеру я завершил свою работу и так описал жизненные пути политработников, что они выглядели этакими «ангелами во плоти». Затем я аккуратно сложил свои записи и направился в клуб к Грюшису.
– Ну, Пранас, – сказал я художнику, – теперь дело за тобой! Вот – тексты биографий и фотографии. Смотри, не перепутай, расположи военачальников в соответствии с занимаемым положением! Так, в самом верху, посредине, под жирной красной надписью «Политотдел воинской части», ты поместишь портрет подполковника Зайцева с краткой его биографией, написанной мелкими чёрными буквами. Фамилию, имя и отчество, естественно, напишешь перед биографией яркой, желательно, красной краской. Затем, на следующей строчке под замполитом, приклеишь слева фотографию подполковника Гоннова, сбоку напишешь его биографию, а справа – майора Горбунцова. На самой нижней строчке будут располагаться портреты капитана Юрченко и прапорщика Валуйского с их биографиями. Понял?
– Да, Костя. Ты объяснил мне всё достаточно понятно. Я знаю, что это – дело нужное. Фельдман уже не раз говорил мне об этом стенде! Можешь не беспокоиться: завтра я всё сделаю. И как только закончу работу – сразу же тебе позвоню!
И он сдержал своё слово.
На следующий день, накануне обеда, Грюшис позвонил в продовольственную службу. – Готово, Костя, – сказал он мне. – Можешь зайти ко мне после обеда и забрать свой заказ!
– Ладно, – ответил я. – Гляди, не вздумай только показывать этот стенд посторонним! Сам понимаешь, это дело очень секретное!
Прямо из столовой мы с Грюшисом пошли в клуб, в художественную мастерскую.
– Великолепно! – воскликнул я, когда художник извлёк из заставленного коробками и стульями угла свою работу. – Ты сделал всё не только так, как надо, но даже лучше! Да это – самое настоящее произведение искусства!
– Ну, что ты, – смутился Грюшис. – Обыкновенный стенд, разве что более красочный, чем мы обычно делаем, да ещё с фотографиями… Ты лучше проверь, нет ли грамматических ошибок.
Я внимательно прочитал все записи и никаких погрешностей не нашёл. – Ну, Пранас, спасибо! Ты – действительно мастер своего дела! Фельдман будет доволен: теперь мы наверняка одержим победу!
Грюшис аккуратно завернул стенд в большие чистые листы бумаги и протянул его мне. – Забирай, – сказал он. – Неси в роту. Пусть Фельдман полюбуется!
– Ну, что ж, ещё раз спасибо! – улыбнулся я. – Тогда я пошёл.
Полутораметровый стенд был лёгким, и я без труда принёс его в хозяйственную роту. – Здесь «папа»? – спросил я стоявшего у тумбочки дневального.
– Здесь, в канцелярии! – пробурчал тот. – Весь день ходит взад-вперёд и ругается!
Я вошёл в канцелярию. Фельдман сидел за столом и барабанил по нему пальцами. – Что случилось, товарищ прапорщик? – спросил я. – Неужели опять какое-нибудь происшествие?
– И не спрашивай! – пробормотал командир роты. – Если не происшествие, так всё равно неприятность! Это хорошо, что ты пришёл. Тут есть о чём посоветоваться!
– А я принёс, товарищ прапорщик, обещанный стенд! Грюшис превзошёл все самые смелые ожидания! Вот, посмотрите! – И я распаковал бумажные листы.
– О! – воскликнул Фельдман. – Действительно, работа добротная! И буквы хорошо написаны, и фотографии удачно подобраны! А вот с биографиями ты явно перестарался! Выставил этих болтунов, ну, прямо, великими героями!
– Что поделаешь? Если хотите победить в конкурсе, нужно действовать именно так! Думаете, я написал всё это только ради «красного словца»? Я же знаю, что если этого не будет, мы ничего не добьёмся! А это – самый оптимальный вариант!
– Ну, ладно, ведь Ленин учил, что для достижения целей все средства хороши! Заверни его обратно в бумагу и сдай Суздалу в каптёрку на хранение. Тогда вывесим эту халтуру в Ленинской комнате вечером первого ноября.
– Как это вечером? Да ведь конкурс состоится утром? Вы же сами об этом говорили!
– Говорить-то говорил! Но, к сожалению, обстоятельства изменились. Конкурс будут проводить в воскресенье, второго ноября!
– А что случилось?
– Вот то самое и случилось, что заставляет меня сейчас ломать голову! Командир распорядился провести первого ноября торжественное собрание для прощания с ушедшим на пенсию старым командиром части. Мало того, что это собрание решили провести с десяти утра, когда наши люди обычно работают! А замполит поручил мне подготовиться и выступить там с докладом! Вот ещё незадача! На кой чёрт мне сдался этот Юрьев?! Что он мне дал? Слова доброго от него за всю службу не услышал!
– Так это и вся ваша проблема? Неужели вы не можете написать небольшое, но прочувственное выступление? Стоило из-за этого горевать!
– Слушай, Костя, – сказал с теплотой в голосе Фельдман, – может быть ты напишешь для меня это выступление? Понимаешь, нет у меня сил даже взяться за эту работу, не говоря уже о том, чтобы написать!
– Ладно! Я напишу для вас этот доклад, коли вам так трудно. Что тут, в принципе, особенного? Расхвалите военачальника, поблагодарите его за «заботу» – вот и всё!
– Ты поосторожней с расхваливаниями! Напиши, ну, так себе, скромненько. Нечего выдавать ему дифирамбы! Что он теперь решает?
– Я учту, товарищ прапорщик, ваши пожелания. Но напишу так, как могу. Конечно, если вам не нравится, вы можете поручить это дело кому-нибудь другому…
– Нет, нет, пиши! Я тебе полностью доверяю! Только смотри, чтобы к первому ноября доклад был готов!
– Да я сегодня же напишу вам это выступление. Вот приду после ужина к себе в штабной кабинет и займусь этим делом!
…Вечером я приступил к выполнению своего обещания. Взяв чистый лист бумаги, я стал быстро набрасывать фрагменты будущей речи Фельдмана. Горбачёв сидел на стуле начпрода  и читал книгу. Вдруг, в самый разгар работы, в дверь с силой постучали. – Кто бы это мог быть? – подумал я и пошёл открывать.
– Привет, Костя! – весело сказал вошедший Коваль. Увидев Горбачёва, он сразу же изменился в лице и густо покраснел.
– Садись, Любомир, – я указал рукой на стул. – Рад тебя видеть!
– Да я тут, собственно, на минуточку, – пробормотал Коваль. – Я хотел бы с тобой поговорить…
– Ну, я, пожалуй, пойду, – сказал Горбачёв. – Мне нужно сходить в библиотеку…
– Сиди, Костя! – буркнул я. – Нечего тебе уходить! Я думаю, у Любомира нет никаких особых секретов перед тобой!
– Может выйдем в коридор? – спросил с раздражением в голосе Коваль.
– А! – догадался я. – Понятно! Хорошо, давай выйдем!
– Сколько? – спросил я Коваля, когда мы оказались в коридоре.
– Хотя бы пять рублей, – пробормотал тот.
Я порылся в карманах. – Вот, пожалуйста, как раз пять рублей. Возьми! – сказал я и протянул деньги.
– Спасибо! – буркнул Коваль. – А ты не хочешь со мной?
– Нет, Любомир, я сейчас очень занят: нужно писать доклад для торжественного собрания, посвящённого проводам прежнего командира части.
– А, ну, ладно, что ж поделаешь, – вздохнул с облегчением Коваль. – Тогда я пойду. До свидания!
Вернувшись в кабинет, я продолжил прерванную работу и за полчаса набросал две страницы будущего выступления командира роты. – Послушай-ка, Костя, – обратился я к Горбачёву, – я сейчас прочитаю вслух написанный только что текст, а ты дай ему свою оценку!
– Ну, что, – сказал спустя пять минут Горбачёв и улыбнулся, – вполне сойдёт для Фельдмана! Коротко, ясно. Прослежен, так сказать, жизненный путь военачальника! Всё хорошо! Пусть выступает!
После такой оценки мне осталось только переписать черновик аккуратным разборчивым почерком, что я успешно и сделал.
Вечером перед поверкой я вручил командиру роты, который вновь заявился в казарму, листки его будущего выступления. Тот их быстро просмотрел и спросил с беспокойством в голосе: – А не переборщил ли ты, Костя? Тут столько всяких, ну, скажем, восхвалений! Ведь люди будут смеяться?
– Не волнуйтесь, товарищ прапорщик, – заверил я его. – Речь ваша вполне корректна и ничего лишнего в ней нет. Наоборот, вы будете выглядеть очень прилично. Вы же сами говорили, что прежний командир был к вам недостаточно внимателен? Вот и покажите, что, несмотря на это, вы сохранили к нему чувство уважения и даже… любили его!
– Ну, ладно, ты, пожалуй, прав, – пробормотал Фельдман. – Коли это будет так выглядеть, значит, доклад подойдёт. Молодец!
Прошло ещё несколько дней. Надо сказать, что моё примирение с Фельдманом сразу же привело к успокоению старослужащих солдат. Их злоба и ненависть как-то незаметно улетучились. Ни гневных взглядов, ни грубых реплик в мой адрес никто больше не бросал. Всё шло тихо и спокойно. Октябрь подходил к концу, и до увольнения в запас оставались считанные дни.
Как-то перед обедом в кабинет продснабжения позвонил Горбунцов. – Зайдите ко мне, товарищ Сычев, – сказал он, – мне нужно с вами поговорить!
Я подскочил и быстро пошёл к военачальнику.
– Что случилось, товарищ майор? – спросил я после взаимных приветствий. – Неужели какое-нибудь происшествие?
– Нет, – улыбнулся Горбунцов. – Я просто хотел попросить тебя сделать одно доброе дело!
– Какое?
– Видишь ли, завтра нам предстоит торжественное собрание, связанное с проводами нашего бывшего командира части на пенсию и нужно выступить, ну, скажем, с небольшим докладом, от имени солдат воинской части…
– Но ведь от нашей роты уже будет выступать представитель – сам прапорщик Фельдман! – возразил я. – Так неужели нельзя подыскать кого-либо другого вместо меня?
– Нет, товарищ Сычев, – покачал головой Горбунцов, – никто не сможет тебя заменить! Ты у нас – самый лучший оратор из всех солдат части! Соглашайся!
– Ну, коли так, то почему бы мне не выступить? – кивнул я головой. – Хорошо, я подготовлюсь, только сделаю всё, как смогу. И чтобы потом не было ко мне претензий!
– Что ты? О чём речь! – обрадовался Горбунцов. – Никаких претензий мы вам не собираемся предъявлять! Говорите от души!
Я вернулся в свой кабинет.
–– Ну, что, опять там что-нибудь случилось? – спросил Горбачёв. – Неужели наши товарищи снова что-то натворили?
– Нет, Костя, – ответил я. – Просто Горбунцов попросил меня выступить завтра с докладом в честь отправленного на пенсию командира.
– Так ты уже писал доклад?
– Ну, и что? Придётся подготовить ещё один! Понимаешь, полковник Юрьев очень хорошо ко мне относился. Я уважаю его. Вот поэтому мне и следует выступить на собрании!
– Но ведь тебе же завтра дежурить по штабу? Получается, что сразу же после собрания придётся идти в наряд!
– Собрание состоится утром и навряд ли долго продлится. Впрочем, даже если бы я сейчас уходил в наряд, всё равно пришёл бы выразить своё уважение командиру. Под его руководством прошла моя служба, и я всю жизнь буду помнить его!
– Ну, что ж, коли так, тогда готовься к выступлению. Раз полковник – человек достойный – тогда ты полностью прав!
Я вытащил из стола несколько листов бумаги. Склонившись над ними, я начал набрасывать черновик будущей речи.
…Первого ноября к десяти часам утра зрительный зал клуба наполнился военнослужащими. В президиуме расположились все высшие военачальники. Возглавляли стол старый и новый командиры части, сидевшие рядом.
Торжественный ритуал начал замполит части подполковник Зайцев. Как обычно, он обрушился на «американский империализм, буржуазную идеологию и растленный образ жизни западных псевдодемократий».
Потом политработник проанализировал бедственное положение трудящихся капиталистических стран и постепенно перешёл к советской действительности.
– Мы живём в стране всеобщего равенства, демократии, истинного народовластия, – говорил он, – и только такой строй, как наш социалистический, способен создать нормальные, человеческие условия жизни! Именно этот строй создал и воспитал целую плеяду выдающихся мыслителей, педагогов, врачей, полководцев! Среди этих талантливых людей и наш дорогой командир, глубоко уважаемый нами товарищ Юрьев  Николай Ефремович! Весь его жизненный путь – от простого солдата до командира крупной воинской части – отмечен славными делами…, – И Зайцев стал перечислять заслуги своего бывшего начальника. Монотонный, убаюкивающий ритм речи замполита усыпляюще подействовал на солдат. Многие из них стали зевать и «клевать» носами. Я почувствовал как у меня смежились веки, и я как-то неожиданно отключился от происходившего… Вдруг кто-то резко толкнул меня в бок. Я очнулся и подскочил. – Иди, тебя вызывают на трибуну! – пробурчал сидевший рядом Балобин. – Не жди повторного приглашения!
Я не стал долго раздумывать и быстро выбежал к боковому проходу. По дороге к трибуне я ощупал карман, где лежал листок с моим выступлением, но там ничего не было! – Что за чёрт? – подумал я и полез в другой карман, но там тоже было пусто!
– Что ж, придётся выступать без бумажки, – решил я. – Надо взять себя в руки и не смотреть в зал!
– Товарищи! – громко сказал я, подойдя к микрофону. – Сегодня у нас знаменательный день: мы провожаем на заслуженный отдых нашего командира полка – Юрьева Николая Ефремовича! Товарищ полковник прошёл славный боевой путь от солдата до высокого военачальника и везде был примером честности, мужества и справедливости!
Почти два года прослужил я под командованием этого прославленного военачальника. Не раз мне приходилось выполнять его поручения, но я всегда видел перед собой не только строгого и справедливого командира, но и по-отечески мудрого и доброго человека, который заботился о нас, солдатах, как о собственных детях. Да, товарищи! – вскрикнул я, входя в азарт. – Наша российская история знает немало выдающихся военачальников, среди которых возвышается Александр Васильевич Суворов. Таких полководцев, как он, всегда отличала забота о солдатах, их повседневных нуждах и делах! Николай Ефремович – один из продолжателей славной плеяды российских полководцев, настоящий суворовец, русский чудо-богатырь! Нет слов, чтобы выразить всю мою признательность и всю глубину чувств к нашему любимому командиру! Я могу только сказать, что, увольняясь из рядов вооружённых сил, я на всю жизнь сохраню самые тёплые воспоминания о Николае Ефремовиче Юрьеве, нашем руководителе и наставнике. Я никогда не забуду всё то, чему научили меня командиры, воспитанные вами, товарищ полковник! Ваши чуткость, внимание, справедливость и житейская мудрость будут помогать нам и в дальнейшем преодолевать жизненные трудности. Я уверен, что и нынешнее руководство воинской части будет продолжать славные традиции, заложенные вами! Мы не прощаемся с вами, дорогой Николай Ефремович. Я выражаю надежду, что вы не забудете нашей воинской части и будете приходить к нам, помогая своими советами, основанными на огромном опыте и исключительном военном таланте, потенциал которых неисчерпаем!  Не забывайте нас, товарищ полковник! Мы же, в свою очередь, будем делать всё возможное, чтобы оправдать то огромное доверие, которое вы нам оказывали, и тот огромный труд, который вы вложили в то, чтобы воспитать из нас достойных обществу граждан! Еще раз – огромное вам спасибо!
Я замолчал и посмотрел в зал. Сначала мне показалось, что я оглох. Стояла мёртвая тишина. Вдруг кто-то рядом, в президиуме, энергично захлопал. Я посмотрел в сторону военачальников и не поверил своим глазам: новый командир аплодировал мне стоя! И в это мгновение зал буквально взорвался от шума оваций.   
Полковник Юрьев встал из-за стола президиума и, звеня боевыми орденами и медалями, густо украшавшими его военный китель, подошёл ко мне. – Спасибо, дорогой! – произнёс он дрожавшим от волнения голосом и обнял меня.
– Это вам спасибо, товарищ полковник! – ответил я и вгляделся в лицо военачальника: глаза у отставного командира покраснели, по его щекам текли слёзы.
Вернувшись на своё место в зрительном зале, я обнаружил на том самом кресле, где сидел, листок со своим заранее подготовленным выступлением. – Вот незадача, – подумал я: – Как говорится: не было счастья, да несчастье помогло!
Дальнейшие речи офицеров напоминали знакомые с детства заранее запланированные мероприятия. Ораторы старались как можно скорей зачитать свои листки и скромно спрятаться от глаз высокого начальства в общем зале. Даже Фельдман не посчитал нужным хотя бы с торжественной интонацией прочитать свой текст. Отмолотив по бумажке свой доклад, он повторил действия своих предшественников и незаметно скрылся в толпе.
Затем к трибуне вышел чествуемый воинами старый командир части. Он поблагодарил всех присутствовавших за то, что они пришли на торжественное собрание и особо отметил выступавших. – Вы искренне сказали всё, что обо мне думаете, – промолвил полковник, – а это – самое ценное! Отрадно видеть и слышать, что тебя любят и понимают! И особенно приятно было услышать выступление товарища Сычева, который высказал всю свою душевную сердечность и теплоту! Значит, мы не зря прошли и через бои, и через трудности послевоенной разрухи и сложности дальнейшего государственного строительства. У нас выросла надёжная смена, которая сумеет оправдать наши чаяния. В заключении, мне хотелось бы пожелать всем вам крепкого здоровья, больших успехов в службе и труде, а новому командиру – крепко держать в своих руках воинскую дисциплину и порядок, установленный партией и советским народом!
Раздались бурные аплодисменты. Все встали. Заиграл государственный Гимн СССР. 
…Вечером я ушёл в наряд. Я внутренне радовался, что мне не придётся присутствовать на следующий день в казарме, когда туда придёт комиссия Политотдела.
– Моя задача выполнена, – думал я. – Пускай теперь Фельдман занимается приёмом «дорогих» гостей.
Как всегда, первую половину ночи я просидел в штабе, отправив своего дневального спать. Никаких необычных событий не происходило, телефон почти не звонил. Только через каждые два часа в штабе появлялись курсанты, нёсшие караульную службу, и сменяли часового на посту номер один у Знамени части, которое теперь размещалось на втором этаже.
В три часа ночи, когда вернулся заспанный дневальный, я отправился спать.
Появившись в казарме, я предупредил стоявшего у тумбочки дневального, чтобы тот разбудил меня за пятнадцать минут до общего подъёма, после чего зашёл в спальное помещение, разделся и почти мгновенно погрузился в сон.
В семь часов я уже был на своём месте – за столом дежурного по штабу. Неожиданно зазвонил телефон. – К вам идёт командир! – сказал помощник дежурного по части. – Смотри, не зевай!
Я встал, оправил китель и затянул ремень.
Вскоре с улицы донеслись до меня звуки лёгких шагов, отворилась дверь, и в штаб вошёл новый командир – подполковник Журин. За ним следовал начальник штаба – подполковник Новокрещёнов.
– Штаб! Смирно! – крикнул я и быстро подошёл строевым шагом к военачальнику. – Товарищ подполковник! За время моего дежурства происшествий не случилось! Дежурный по штабу ефрейтор Сычев!
– Вольно! – сказал Журин своим резким, строгим голосом.
– Вольно! – вновь крикнул я.
– Ну, что, товарищ ефрейтор, – промолвил, неожиданно улыбнувшись, командир полка и протянул перед собой правую руку, – вы вчера очень хорошо выступили! Было приятно слышать, как искренне говорил солдат о своём командире! Ваша речь была не только самой лучшей. Она заставила всех нас испытать настоящее чувство торжественности, а прежнему командиру – скрасила горечь расставания! Спасибо вам!
– Не за что, товарищ подполковник! – скромно промолвил я, ответив на рукопожатие и залившись краской. – Я говорил то, что думал. И так уж получилось, что мои слова были вами со вниманием восприняты…
– Вы – молодец, молодой человек! – кивнул головой командир части. – Как жаль, что вы в скором времени увольняетесь в запас! Из вас мог бы получиться хороший офицер!
И он медленно пошёл в сопровождении безмолвствовавшего Новокрещёнова к лестнице, ведшей на второй этаж…
Вечером, сдав дежурство, я побежал в роту узнавать о результатах конкурса.
– «Папа» в роте? – спросил я дневального, едва успев переступить порог казармы.
– В роте, – ответил тот. Что-то толчётся в умывальнике. Он сегодня в хорошем настроении!
Я пошёл в умывальник. Командир роты стоял у окна и задумчиво всматривался в даль. При моём появлении он вздрогнул и обернулся.
– Ну, как дела, товарищ прапорщик? – спросил я. – Как наши успехи?
– Не знаю, что и говорить, друг любезный, – горько усмехнулся Фельдман, – на что я, поверь мне, достаточно опытный и хитрый по жизни человек, но и то не додумался бы до таких вещей! Ну, ты и даёшь! Даже не верится, что простой человек может вот так ловко и умно добиваться успехов! Надо от тебя, мой друг, срочно избавляться!
– Ловлю на слове! – рассмеялся я. – Так увольняйте меня поскорей, вот и избавитесь! А как, в самом деле, наши дела? Выиграли конкурс?
– И ты ещё спрашиваешь?! – воскликнул прапорщик. – Да они, как только вошли в Ленкомнату, сразу же устремились к стенду «Политотдел…»! А подполковник Гоннов вообще от него не отходил! Он даже переписал в свой блокнот биографию, которую ты ему придумал! Что касается замполита Зайцева, без конца повторявшего: – Пьяницы, хозподразделение! – то он тоже тщательно изучил этот стенд и свою биографию. – Это – единственная рота, где, слава Богу, разобрались, насколько важен для части Политотдел! – сказал майор Горбунцов. С этим согласились и все остальные члены комиссии, поставив нам наивысший балл!
– Ну, что ж, прекрасно! – улыбнулся я. – Значит, я своё обещание выполнил!
– Я тоже в долгу не останусь! – пробормотал Фельдман. – Многого я тебе не обещаю, но вот уволиться пораньше помогу!
– А когда начнутся увольнения?
– Первая партия уедет уже завтра, третьего ноября. От нас я отпускаю только одного Моисеенкова. Я обещал ему в своё время это, ну, и нужно держать своё слово! Что касается тебя, то я могу устроить твой отъезд только восемнадцатого ноября, со второй партией…
– Но мне же нужно поступать в институт? У меня теперь каждый день на счету!
– Тут я бессилен. Такие вопросы решает только командир части. Вот завершатся праздники и можешь обратиться к нему с рапортом. Кто знает: а вдруг разрешит?
– Ну, что ж, – вздохнул я. – Значит, придётся ждать. Что поделаешь?
Прошла ешё неделя. Октябрьские праздники, как назло, на этот раз затянулись. Седьмое и восьмое ноября пришлись на пятницу и субботу, и поэтому вместе с воскресеньем получилось целых три выходных дня.
В понедельник я, сразу же после развода на работы, прибежал в штаб и направился в строевую часть. – Товарищ капитан, – обратился я к начальнику отдела, – вы не знаете, будет ли сегодня командир принимать посетителей?
– Командир уехал в Москву! – ответил Головачёв.
– А надолго?
– Мы выписали ему командировку на два дня. Вероятно, товарищ Журин вернётся числа двенадцатого…
Я повернулся к двери и пошёл к себе в кабинет.
Там уже восседал Горбачёв. – Ну, что, как дела? – спросил он. – Будешь что-нибудь предпринимать?
– Да что предпринимать, если командир в командировке?
– А ты поговори с Фельдманом. Может он подпишет рапорт у начальника штаба?
– Вряд ли Новокрещёнов возьмёт на себя такую ответственность, хотя ты прав: рапорт всё-таки нужно написать, а там разберёмся! – И я вытащил из стола несколько чистых листов бумаги.
В это время открылась дверь, и на пороге появился улыбавшийся Хованский. – Здорово, Костя! – закричал он. – А вот и я! Видишь, вернулся!
– Ну, и молодец! – воскликнул я. – Ты совсем не изменился! Ну, здравствуй! – И мы пожали друг другу руки.
– А это, – сказал я, махнув рукой, – мой сменщик, Костя Горбачёв, познакомься!
– Наслышан, наслышан, – пробормотал Хованский и с подозрительностью посмотрел на Горбачёва, хотя руку протянул.
– Ну, рассказывай, как там у вас шла жизнь, – промолвил я, когда гость присел на стул.
– Об этом мы ещё поговорим! – кивнул головой Хованский. – Понимаешь, я зашёл к тебе по делу!
– Ну, что ж, говори, я слушаю.
– Видишь, я хотел бы с глазу на глаз…, – замялся Василий.
– Пойду-ка я в строевую часть, – сказал Горбачёв. – Мне нужно взять выписки из приказа командира части…
– Ну, так что у тебя такое секретное? – спросил я Хованского, когда мы остались одни.
– Вот какое дело, Костя. Я хотел бы после службы поступать на подготовительное отделение в один строительный институт. Ну, и мне нужна положительная характеристика с направлением от воинской части!
– Так в чём дело? Обратись к командиру роты и пусть он напишет тебе всё это. В крайнем случае, пусть даст заявку и здесь, в штабе, тебе оформят все эти документы через Политотдел!
– Да я уже обращался, но никакого толку не было! Командир роты сказал, что такому разгильдяю, как я, он ни за что не напишет хорошей характеристики, уже не говоря о направлении!
– Значит, ты думаешь, что я могу помочь тебе в этом деле? – усмехнулся я. – Зачем же ты тогда отослал Горбачёва? Он у меня, так сказать, держатель «ценных бумаг». Впрочем, ладно, давай свои анкетные данные, мы что-нибудь придумаем!
Хованский стал диктовать, а я записывал. Это не отняло много времени. – Приходи сегодня вечером. Постараюсь устроить твои дела! – сказал я, покончив с писаниной. – Невозможного у нас тут не бывает!
– Ну, что, посекретничали? – поинтересовался вернувшийся через четверть часа Горбачёв.
– Посекретничали! – кивнул я головой. – Впрочем, у меня нет от тебя никаких секретов. Хованскому нужны характеристика и направление в институт. Само собой разумеется, официально ему эти документы никто не даст, ибо он – рекордсмен по нарушениям дисциплины. Поэтому нужно достать чистые листы с печатями, а один лист – ещё и с угловым штампом!
– Только и всего? Да с этим у нас никаких проблем нет! Я ещё накануне октябрьских праздников понаставил на чистые листы и печатей, и штампов! Естественно, посредством Галинко!
– Ну, и молодец! Сходи тогда, пожалуйста, в строевую часть и принеси их пишущую машинку!
Всего полчаса понадобилось мне на то, чтобы составить на черновике характеристику и направление для Хованского.
– Давай-ка лист с печатью, – сказал я Горбачёву. Тот приподнял крышку стола и достал бумаги: – Вот, пожалуйста!
Я взял в руки белоснежный машинописный лист, в нижнем углу которого был чётко отпечатан фиолетовый оттиск гербовой печати воинской части. – Проверь-ка, закрыта ли дверь, – пробормотал я.
– Да всё в порядке! – ответил Горбачев. – С Богом!
Застучала машинка, и через четверть часа перед нашими глазами предстала характеристика скорее святого небожителя, чем простого советского солдата.
– Спрячь-ка её в стол, а теперь давай листок с печатью и угловым штампом! – распорядился я.
Ещё через десять минут было подготовлено и направление.
– А кто будет подписывать документы за военачальников? – поинтересовался Горбачёв. – Ведь без подписей документы недействительны?
– А пусть сам Хованский и расписывается, – улыбнулся я. – Это уже его проблема!
Вечером Хованский явился в кабинет продснабжения. – Ну, как дела? – спросил он. – Решил что-нибудь?
– Сейчас! – кивнул я головой и пошёл закрывать дверь на ключ.
– Доставай-ка, Костя, бумаги! – сказал я спустя минуту Горбачёву.
– Вот, пожалуйста, – пробормотал тот. – Возьми, Вася, бумаги. Только нет подписей. С этим разбирайся сам!
– Дайте-ка мне ручку, – улыбнулся Хованский. – Это уже не проблема! Вот, пожалуйста, подпись командира, – вывел он причудливую закорючку и взял другую ручку, – а это – за замполита… Ну, а под характеристикой – вот и подпись командира роты!
– Прекрасно, – рассмеялся Горбачёв. – Хоть и не совсем похоже на подписи наших «тузов», но зато солидно!
– Ну, спасибо тебе, Костя! – сказал Хованский, аккуратно сложив документы и спрятав их в боковой карман. – Ты очень здорово меня выручил! Век тебя не забуду! Ты выдал мне, фактически, «путёвку в жизнь»! А теперь помоги ещё и нашему общему другу – Димке Рыжову! Он тоже не может добиться хорошей характеристики у командира роты и ему нужно направление на подготовительное отделение МВТУ имени Баумана!
Я заколебался: – А вдруг Дима разболтает обо всём этом? Мне бы не хотелось скандала и увольнения после Нового года!
– Да он ничего не узнает! Я скажу, что добыл документы в строевой части по старому знакомству! – сказал в волнении Хованский.
– Ладно, – пробормотал я и кивнул головой Горбачёву. – Давай, Костя, доставай бланки с печатями. Будет «путёвка в жизнь» и Рыжову!
На следующий день я, сразу же после развода на работы, застав начпрода в своём кабинете, решил безотлагательно «взять быка за рога». – Товарищ старший лейтенант, – промолвил я, – вы не могли бы поговорить с Прудниковым насчёт моего досрочного увольнения в запас? Я хочу написать рапорт командиру дивизии и опасаюсь, что наш шеф воспротивится!
– Пиши на имя Фельдмана, – ответил Шостаковский, – а там, если понадобится, я зайду к товарищу Прудникову.
Я взял лист бумаги и написал:
«Командиру хозподразделения
Рапорт.
Прошу разрешить мне увольнение из вооружённых сил досрочно, в связи с необходимостью поступать на подготовительное отделение Московского университета.
Ефрейтор Сычев К.В.»
– Ну, а теперь иди к командиру роты, – посоветовал начпрод. – Пусть он напишет своё ходатайство.
Я побежал в казарму. Фельдман, как раз кстати, сидел в каптёрке и беседовал с Суздалом.
– Товарищ прапорщик! – крикнул я, ворвавшись в комнату. – Нужно подписать мне рапорт!
– А, давай! – улыбнулся командир роты. – Я с удовольствием подпишу на тебя рапорт об увольнении, как и обещал! Пора нам расставаться!
Он взял протянутую Суздалом ручку и написал под моим заявлением:
«Замкомандира части по тылу.
Рапорт.
Ходатайствую по существу настоящего рапорта ефрейтора Сычева К.В. о его досрочном увольнении в запас для поступления в институт.
Прапорщик Фельдман».
– Спасибо! – сказал я и побежал назад в штаб.
– Ну, вот, я подписал рапорт у Фельдмана, – обратился я прямо с порога к Шостаковскому. – Теперь нужно подписать у товарища Прудникова!
– А не рано? – заколебался начпрод. – Может командир ещё завтра не приедет? Подписать ведь можно и позже?
– Уж лучше досрочно, товарищ старший лейтенант, – пробормотал я.
– Ладно, сейчас, – буркнул Шостаковский. – Давай свой рапорт!
Минут через десять он вернулся, улыбаясь во весь рот: – Всё в порядке! Товарищ Прудников подписал бумагу, и я отнёс её в строевую часть. Положил в папку командира полка. Так что будем ждать его решения!
Вечером я встретился с Ковалем. Я сам пришёл в кабельно-монтажную роту и вызвал Любомира через дневального. Тот вышел и был необычайно удивлён. – Что это ты пожаловал к нам? – бросил он.
– Не здешний разговор, – ответил я. – Пойдём на улицу.
Мы вышли на свежий, уже морозный воздух. – Вот какое дело, Любомир, – начал я сразу, чтобы не затягивать суть дела. – В своё время я обнаружил по перечню штабных должностей, что являюсь по штату старшиной. И вот мне полагалась доплата в сумме двести пятьдесят рублей! Но капитан Кирьянов, новый начфин, выдал мне лишь сто рублей, а остальное пообещал вручить позже. Но у меня нет времени! Я должен быть уволен в ближайшие дни. Надо поступать на подготовительное отделение вуза. Поэтому я решил оформить доверенность на тебя, чтобы ты получил перед дембелем оставшиеся сто пятьдесят рублей!
Коваль посмотрел на меня с изумлением: – А что, тебе больше некому оставить деньги?
– Деньги всегда можно кому-то оставить, – грустно усмехнулся я, – но мы прошли с тобой вместе самые непростые полтора года службы и были большими друзьями! Поэтому я решил выписать доверенность именно на тебя!
– Спасибо, друг! – воскликнул Коваль и обнял меня. У него в глазах стояли слёзы.
– Ладно, Любомир, – завершил я свою речь. – Тогда приходи ко мне в штаб завтра утром после развода на работы. Я передам тебе документ. 
На следующее утро я первым делом забежал в строевую часть. – Ну, как, товарищ капитан, – спросил я Головачёва, – приехал командир части?
– Приехал. Можешь не волноваться! – ответил с улыбкой капитан. – И твоё заявление он уже рассмотрел. Так что всё в порядке!
– Что «в порядке»? – переспросил я.
– Да то, что ты уже сегодня можешь отправляться домой! – кивнул он головой. – Командир разрешил уволить тебя с сегодняшнего дня!
– Большое вам спасибо! – воскликнул я и вытащил из папки отпечатанную на машинке и подписанную мной доверенность. – Прошу вас заверить подписью и печатью этот документ!
Головачёв прочитал доверенность, покачал головой и, недолго думая, расписался внизу. – Эй, Балобин! – сказал он. – Открой сейф и давай сюда печать!
…Я не помнил, как встретил Коваля, как передал ему доверенность и листок с текстом моего домашнего адреса, адреса моей московской бабушки и её телефонного номера, ибо собирался вскоре в Москву, а Коваль после увольнения тоже мог проехать через Москву на свою родину, и мы могли там встретиться. Как в тумане прошёл мой последний обед в солдатской столовой, возвращение в штаб за документами и прощание с Шостаковским.
Опьянённый радостью, забыв обо всём – и о роте, и о товарищах, и о майоре Дубинине – я помчался к выходу из части, не разбирая дороги и крепко держа в руках единственный груз, который решил прихватить с собой – упакованный в плотную бумагу портрет, написанный Грюшисом. Горбачёв провожал меня до самого вокзала. По этому поводу Шостаковский выписал для него специальную увольнительную.
…Время ожидания пролетело незаметно, и вскоре мы оказались на перроне у открытой двери вагона пассажирского поезда. – Ну, прощай, дорогой друг! – сказал я и обнял Горбачёва. – Желаю тебе счастливо дослужить! Не поминай лихом!
– Не прощай, а до свидания! – ответил товарищ. – Я надеюсь, что мы скоро встретимся! Вот только уволюсь… Ну, счастливого пути!
В это время раздался гудок, и я вскочил на подножку своего вагона. Поезд тронулся и понёс меня навстречу новой жизни и новым испытаниям.