Зеркало моей жизни

В.В.СЫЧЕВ

ЗЕРКАЛО
МОЕЙ
ЖИЗНИ
Редактор – К.В.Сычев               



МОЁ ДЕТСТВО.

Родился я 24 февраля 1929 года в селе Овстуг, Жуковского района, Брянской области (в то время Орловской области) в бедной крестьянской семье шестым ребенком (двое первых прожили совсем недолго, один – около шести лет, а второй – всего несколько месяцев). Однако после меня родилось ещё двое детей (брат и сестра), которые  выжили. Наша полная семья состояла из восьми человек (отец, мать, четверо сестёр и один брат). Жили, как и все семьи нашего села, плохо, испытывая  нехватку, как продуктов питания, так и одежды. В школу пошли по мере взросления. Отец и мать работали в колхозе «Верный путь» на различных сельскохозяйственных работах.
Во время летних каникул все мы, дети, помогали своим родителям работать на своём приусадебном участке и вести своё хозяйство, а когда это было необходимо, и в колхозе на всех видах работ. В  то время в нашем личном хозяйстве имелись двадцать пять соток земли, небольшой домик (хата), одна корова, две свиньи, около двадцати кур и столько же гусей.
Жизнь шла своим привычным руслом, когда вдруг летом в нашу семью пришла беда – от тяжёлой жизни скоропостижно скончалась наша любимая мать. Мы, шестеро детей, мал мала меньше, остались сиротами. Старшей сестре Анне было в это время четырнадцать лет, младшей – Нине – два года, мне же было всего семь лет.
С 1 сентября 1936 года я пошёл в школу, а в октябре этого же года отец привёл в нашу семью мачеху. Она была на четыре года моложе отца, детей у неё не было, и вот она сразу же вступила в свои права. Приняли мы её в свою семью с радостью, несмотря на то, что очень горевали по своей матери, ведь что было делать: жизнь-то продолжалась… И мы стали звать её матерью. Трудно что-то сказать о ней определенно, она была всё-таки мачехой, не лучше, да и не хуже других.
С 1 мая 1937 года отец нанялся пасти  колхозный и личный, колхозников, скот. В то время колхозное стадо включало в себя около сорока коров, более шестидесяти овец, да и личное стадо колхозников состояло из тридцати-сорока коров.  Отец не привлекал на пастьбу других людей, и мы всей семьей отвечали за это. Выгоняли скот рано утром, в шесть часов, все дети, кто по возрасту мог это делать, включая меня, пять человек. Кто учился во вторую смену, пас скот до обеда, а кто в первую – приходил на пастьбу после окончания занятий, после обеда. Уроки учили в поле, дома редко когда это удавалось.
С первого класса моей классной руководительницей была Родимова Варвара Родионовна. Эту учительницу я буду помнить до конца своей жизни, как человека доброй души, отзывчивую на чужую боль: она заменила мне мать.
Она помогала мне, чем только могла! Однажды она добилась, что мне выдали валенки…Это была для меня роскошь! В одном классе со мной учился и ее сын Борис. Насколько я помню, это был хороший, скромный мальчик, ставший впоследствии известным писателем. Наша классная относилась ко всем нам, как к собственным детям!
Так мы жили, работали и учились. Никто тогда и не думал о трудовом стаже, да и кто тогда считал этот стаж с семи лет, хотя  работали наравне со всеми!
И вот новая беда – началась Отечественная война… Всех военнообязанных призвали в армию. Забрали и отца, несмотря на наличие большой семьи. Колхозный скот вскоре угнали в Сибирь, и мы остались пасти личный скот колхозников одни, без отца, до прихода немцев в село.   
Однажды в начале сентября 1941 года я решил навестить свою тетю в деревне Речица, расположенной в 2 – 3 километрах от села Овстуг. В это время туда прибыли немецкие войска, и я видел, как их встречало население. За два часа до появления немцев над деревней завис немецкий самолет и сделал облёт местности. В это время с левой стороны Десны по нему ударили советские зенитки. По видимым вспышкам разрывавшихся в небе снарядов было ясно, что они не попали в цель. Тогда самолет, развернувшись, быстро улетел, а через несколько минут над деревней появились три немецких бомбардировщика и стали нещадно бомбить то место, откуда стреляли наши зенитчики, после чего улетели. И только потом, примерно через полтора часа, в деревню вошли немецкие войска. Они прибыли на танкетках, автомашинах и мотоциклах с люльками. На каждом мотоцикле сидели трое: спереди – водитель, сзади его – солдат с автоматом, а в люльке перед пулемётом – пулемётчик. Грузовики тащили за собой прицепы с походными кухнями и запасом продовольствия. На танкетках, в кузовах сидели солдаты, примерно по сорок человек на каждой, вооружённые автоматами. Там же были и офицеры с пистолетами наготове.
Народ высыпал на улицы и встречал немцев, как дорогих гостей. Впереди людской толпы шли старик и старуха, несшие на рушнике буханку хлеба и в чашечке – соль. Немцы были очень довольны. После торжественной встречи они разместились по частным домам. Около дома моей тёти остановилась автомашина с походной кухней, в которой располагались все принадлежности, необходимые для приготовления пищи. Здесь сразу же задымила труба кухни, и немцы стали готовить обед. Тем временем, пока готовилась еда, все офицеры направились к  речке, протекавшей недалеко от дома. Они сняли рубашки и, обнажившись по пояс, стали мыться. После мытья они, увидев бродящие по берегам речки стаи домашних гусей, вытащили пистолеты и начали их в массовом порядке расстреливать. В то время в каждой семье было очень много этих неприхотливых птиц – до пятидесяти. Немцы подходили  к стайке и стреляли, одним выстрелом, порой, поражая в голову по несколько птиц. Прошло около сорока минут, и один из немецких офицеров, который остановился в доме моей тёти, принёс четырёх убитых им гусей.
– Матка, – сказал он тёте, показывая знаками, что нужно ощипать и приготовить птиц и говоря по-немецки.  Я изучал в школе немецкий язык и, немного понимая его речь, объяснил тётке, что немец хочет. Тётка спросила меня: - А может, Володя, он моих гусей побил?
На это я ей ответил: – Может быть и ваших…
Но, оказалось, что он застрелил соседских…
Немецкие солдаты в это время ходили по домам и просили у хозяек молока, яиц и кур. После всего этого, когда они поубивали по несколько гусей и кур у каждой хозяйки, народ резко изменил к ним свое отношение. Люди с ненавистью говорили между собой: - Вот ведь какие оказывается они освободители!
Когда тётка приготовила четырёх гусей, в избу вошли четверо офицеров. С собой они принесли хлеб, шнапс, различные приправы, поели и ушли.
А перед приходом немцев, население села и окрестных деревень, в которых имелись магазины, беспощадно разграбило всё, что в них оставалось. Таким образом, различные промышленные и продовольственные товары (ткани, соль и другое) к приходу немцев исчезли.
Воинская часть, вошедшая в деревню, пробыла там всего 2-3 дня, а затем уехала на фронт. Так продолжалось долго: воинские части постоянно сменяли друг друга: то приезжали, то уезжали.
В доме моего отца, где хозяйкой была мачеха Агриппина, однажды разместились офицеры. Нам пришлось ночевать в сарае. Мачеха же была вынуждена подавать немцам приготовленную ею пищу. Продукты приносили немецкие солдаты. Однажды немецкий офицер во время приёма пищи и возлияний с шумом испортил воздух. Для нас, деревенских, это было страшное оскорбление! Мачеха не выдержала, схватида ухват и с размаху огрела им ничего не ожидавшего немца! Он страшно закричал, выхватил пистолет и стал угрожать мачехе. Но та настолько рассердилась, что забыла страх и с гневом прокричала: – Стреляй, сраная немчура! Я тебя не боюсь!
Немецкий офицер ничего не понял. – Шизен! Шизен! – орал он. Но сидевшие с ним за столом офицеры, видимо, более старшие по званию, потребовали, чтобы он убрал пистолет в кобуру и послали за переводчиком. Когда переводчик пришёл, он сразу же спросил мачеху: – За что ты ударила немецкого офицера?
– А за то, что он пердить за столом! - ответила та. – Ну-ка, жрёть и серить! Свинья! Форменная свинья!
На это переводчик возразил: – Но у нас, в Германии, так принято!
Мачеха, возмущённая ответом, побагровела. – Вот когда будете в своей Германии, то там и пердите! А здесь- Россия!
– Но теперь здесь не Россия, а Великая Германия! – возразил немец.
– Да никогда здесь не будет вашей Германии! – с гневом сказала мачеха. – Какой чёрт вас сюда принёс? Вы даже не понимаете, в какое говно вляпались!
Переводчик растерянно пожал плечами, что-то сказал немецким офицерам, и они дружно рассмеялись, после чего ушли из нашей избы.
Я осмотрелся. На столе оставались объедки. Мы были очень голодны, как всегда в годы Советской власти, и набросились на эти жалкие остатки пищи. Неожиданно, глянув вниз, я увидел на полу раскладной перочинный ножик. Чего там только не было! И складной ножик, и вилка, и ложка…Я обрадовался находке и спрятал её в печное отверстие.
Однако вечером к нам в избу ворвался один из немецких офицеров, обедавший у нас. – Нессер! Майн либер нессер! – орал он, показывая руками на стол.
Я понял, что он ищет свой нож. Отдавать находку не хотелось, но совесть взыграла, я подошёл к печи и достал оттуда перочинный нож. – Вот, я поднял его с пола, – сказал я. – Вы потеряли его!
– А! Цап-царап! – заорал, выпучив глаза немец. – Ти есть партизан! Ихь шизен! Комси-комса!
Но в это время в избу вошла мачеха Агриппина. – Не трогайте его, господин офицер! Он не вор!
Я же крикнул: – Нихт цап-царап!
Немец плюнул и выбежал на улицу.
Во всех населенных пунктах немцами был введён комендантский час. Это означало, что с шести часов вечера до шести утра никто не должен был появляться на улицах. Кроме того, немцы назначили старост из числа недовольных советской властью лиц и создали для установления своего порядка полицейские участки. Были и такие, кто шёл в полицию с желанием…Но были и насильственно привлекаемые взрослые мужчины, которым немцы угрожали расстрелом. Даже в Овстуге был один случай, когда полицаи расстреляли молодого парня, не желавшего вступать в их ряды. А вообще полицаи были намного опаснее немцев, они издевались над людьми, грабили население, отбирая хлеб, соль, самогон, предметы обихода. Немцы же запрещали самогоноварение и если находили у кого самогонный аппарат или части к нему, немедленно их изымали и уничтожали, а брагу выливали на землю.
Однажды,  в 1942 году, через год после прихода немцев, к нам в Овстуг из деревни Песочня приехала целая группа полицаев. Они стали хозяйничать в крестьянских домах, отбирая продукты питания и самогон. Пришли они и в наш дом, но, ничего не обнаружив, отправились в дом нашей соседки Сегейченковой Арине. Вдруг, буквально через несколько минут, они втроём прибежали к нам. Один из них полез под печь, а остальные стояли с винтовками наготове. – Партизаны! – закричал с торжеством, вылезая из-за печи, полицай. – Это семья партизан! Их нужно тут же расстрелять!
 Увидев в руках своего товарища замотанное в мешок, хорошо смазанное охотничье ружьё, остальные полицаи защёлкали затворами винтовок, предвкушая расправу. Однако, покричав, новоявленные «стражи порядка» всё же не решились творить самосуд. Они захотели показать себя верными слугами немцев, похвалиться перед ними своей работой и поэтому, арестовав мою старшую сестру Анну, повели её в полицейский участок, который располагался в здании бывшего колхозного клуба. Здесь в это время староста села с немцами проводили собрание населения. В зале присутствовали три немецких офицера, один из которых хорошо понимал русский язык.
И вот полицаи заводят мою сестру в зал, подходят с ней к трибуне и заявляют, что староста скрывал семью партизан и не имеет права проводить собрание. Услышав это, немецкий офицер заинтесовался и стал задавать полицаям вопросы. Но на большинство из них «стражи порядка» ответить не смогли.  А суть была в том, что ещё когда полицаи извлекли в нашей избе ружьё из мешка и сняли с него кожаный ремень, ружьё оказалось смазанным. Мачеха же сказала тогда полицаям, что ружьё, видимо, принесли в избу дети, и указала на меня и маленького брата. Но они не поверили ей.
На самом же деле это ружьё принадлежало моему отцу, который, вместе со своим братом, были лучшими охотниками на селе. Вскоре дядя отправился с колхозным скотом в глубокий тыл, а отец был сначала оставлен для охраны села, а затем, перед самым приходом немцев, мобилизован в Красную армию.
   Уходя, отец смазал ружьё и спрятал его под печь, наказав мне, что если война через год не закончится, обязательно извлечь его, проверить и сделать переконсервацию. И вот прошёл год, я с братом вытащил ружьё, снял старую осалку, почистил его, вновь смазал и, завернув отцовское добро в мешок, положил его на место. Как раз в это время у нас в хате пребывала соседка, Арина Сегейченкова, которая видела всё это. Впоследствии мы узнали, что полицаи, которые отобрали у нас ружьё, были её племянники из Песочни. Вот она-то и выдала им нашу тайну!
Когда сестру арестовали и вели в полицейский участок, один из полицаев по дороге предложил остальным: – Давайте-ка лучше заведём её в поле, да там и расстреляем! А завтра перебьём и остальных!
Но ему возразил другой полицай: – Этого делать нельзя без суда или хотя бы разборки!
Я это хорошо слышал, поскольку шёл за ними следом.
…Итак, немецкий офицер, выслушав неубедительные ответы полицаев и, осмотрев ружьё, взошёл на трибуну.  Оттуда он стал задавать моей сестре вопросы, а затем, недолго думая, заявил: – Русский полицай – бандит!…Взял ружьё, отобрал девушку…В селе нет партизан!
Когда же опешившие полицаи попытались как-то оправдываться, он, рассердившись, выгнал их из зала.
В этот день было очень холодно, моя сестра мёрзла и ёжилась. Она сказала немецким офицерам об этом. Тогда трое офицеров повели её домой приодеться потеплее, чтобы отвести её в немецкую комендатуру, располагавшуюся в четырех километрах от Овстуга около шоссейной дороги Брянск – Смоленск.
 Когда эти офицеры пришли с сестрой к нам домой, и она начала одеваться, мачеха стала рассказывать им, что ружьё затащили в избу дети и показала на меня и брата. Тогда один из офицеров, звали его Тэо, подошёл ко мне, держа в руке бамбуковую тросточку, и стал бить ею по моей голове, приговаривая: – Патрон, пистон, винтовка – нельзя! Матка – капут! Швестер – капут! Бразер – капут! Всем – капут!
В это время моя голова была перевязана бинтом, поскольку я болел фурункулёзом, и мачеха попыталась предотвратить экзекуцию. – Ему же больно! – сказала она.
– Никс больно! – буркнул немец, продолжая своё дело. У меня же всё просто онемело, и я не чувствовал никакой боли.
Тут как раз моя сестра Анна оделась, и они пошли в немецкую комендатуру.
Вернулась она оттуда поздно вечером и рассказала нам, что во время пути офицер Тэо спросил её: – Сколько лет старшему брату?
Она ответила: – Тринадцать.
Тогда он посоветовал говорить, что девять. Он спросил также и про отца, а когда она сказала правду, немного подумал и промолвил: – Ладно, я всё скажу сам!
По прибытии в комендатуру этот офицер рассказал всё коменданту, и немцы очень ругали полицаев.
А на следующий день рано утром из немецкой комендатуры к нашему дому подъехали на машине шестеро немцев, включая Тэо. Солдаты были вооружены автоматами, а офицеры – пистолетами. Они осмотрели сарай, дом, чердак, бормоча при этом: – Никс партизан! – и держа на изготовку оружие. Когда же они, закончив обыск, вернулись в дом, мачеха стала объяснять им, что-де сама не знает, откуда появилось ружьё, видимо, его затащили в дом дети и спрятали под печь…
И вот немцы стали неожиданно раздавать детям маленькие шоколадки, а офицер Тэо подошел ко мне и, показывая на меня пальцем, сказал: – Маленьки партизан!
 И мне шоколадку не дали.
Впоследствии почти каждый день в течение трёх месяцев эти немцы приезжали к нам и всё искали партизан…
И вот однажды, когда немцы объявились со своей очередной проверкой, они столкнулись с полицаями из Песочни, которые в это время отбирали у соседей хлеб, соль и самогон. Люди при этом кричали, немцы услышали шум и насторожились. Мачеха им объяснила, что это опять хозяйничают полицаи.
 Офицер Тэо, услышав это, подскочил со скамьи и выбежал на улицу. Убедившись в правоте мачехи, он закричал на полицаев: – Русский полицай – бандит! Своих людей обижает!
Он ещё долго ругал их по-немецки, а затем прогнал всех с треском, пригрозив по-русски, что если они появятся здесь вновь «вы бистро…лошадь…штаб… и полицай-бандит…Брянск и капут!»
После этого полицаи из Песочни больше сюда не приезжали.
А вообще обстановка на селе была тревожной. Днём хозяйничали немцы, а ночью – партизаны. Населению от этого было очень тяжело. Люди не знали, что кому говорить. За сказанное не к месту слово можно было лишиться жизни!
В 1943 году перед уходом из села немцы, умевшие говорить по-русски, и полицаи устроили облаву на партизан. Они переоделись в  одежду, похожую на ту, что носили партизаны, стали ходить по домам и, выдавая себя за партизан, выпытывать, как будут встречать русских освободителей жители, если прогонят немцев. На эту удочку и попался один сельский житель, бывший наш сосед, Яков Сычев. Этот крепкий, здоровый мужик был в своё время освобождён от службы в армии по глухоте. Он поверил якобы партизанам и откровенно признался, что ждёт не дождётся наших солдат и встретит их достойно. – Надо будет, – сказал он, –  поможем нашим и выгоним немцев своими силами. У нас есть пулемёт и прочее оружие!
И вот на следующий день к нему в дом нагрянули немцы, произвели в избе обыск, а самого Сычева забрали с собой и куда-то увезли. Больше о нём ничего не было слышно. Поговаривали, что немцы расстреляли его в Песочне…
А перед самым приходом наших войск в Овстуг, произошла ещё одна странная история.  Как-то я с двумя товарищами по играм услышал со стороны Ржаницы конский топот и шум колёс. По просёлочной дороге ехала накрытая тентом кибитка, запряжённая тремя лошадьми, которыми управляли трое немцев. Неожиданно они остановились, распрягли лошадей, сели каждый на одну из них, отъехали от повозки на сто – сто пятьдесят метров и, развернувшись, стали стрелять по ней. Кибитка вспыхнула, загорелась, в ней затрещали и стали взрываться боеприпасы. При каждом взрыве из повозки вылетали какие-то предметы…Немцы же, не задерживаясь, быстро поскакали в сторону шоссейной дороги Брянск– Смоленск.
Любопытство охватило нас. Забыв об опасности, мы подбежали к горевшей повозке, и я  вдруг увидел неподалёку валявшийся на земле увесистый свёрток из красной материи. Находка была довольно тяжёлой, я схватил её и быстро понёс домой. Дома я развернул свёрток и был поражён – это было знамя какой-то немецкой воинской части со свастикой! Мачеха, увидев мою находку, страшно испугалась, закричала, что если немцы обнаружат это, нас расстреляют.  Бросившись к столу, она схватила знамя и куда-то его вынесла…
После войны я просил мачеху показать мне, где же она спрятала эту реликвию, но она наотрез отказалась говорить об этом.
На следующий день мы обнаружили, что немцев нигде не видно. Я вместе с пятью деревенскими мальчишками решил сходить в немецкую комендатуру и узнать, что же случилось. Когда мы туда пришли, нас удивила полная тишина. Немцев в комендатуре не было, в здании царил полный беспорядок. По полу были разбросаны винтовки, гранаты, пулемётные ленты, множество различных патронов. Тут же валялись обломки мебели, разбитое пианино. Каждый из нас взял по винтовке, через плечо мы повесили по ленте с патронами и выбежали на улицу. Вдруг видим – нам навстречу идут советские солдаты, числом около двадцати. Они представились как разведчики и сообщили, что ищут дорогу на Храбровичи, по которой должны следовать немцы. На солдат было страшно смотреть: они были все грязные, измученные, одетые в изорванную одежду, с разбитой обувью! Вооружены они были в, основном, автоматами, одним пулемётом и одним минометом.
Мы с любопытством на всё это смотрели и,  когда разведчики установили пулемёт и миномет, попросили командира разрешить нам участвовать в бою. Командир не возражал, но сказал, чтобы мы залегли на обочине шоссе и стреляли только тогда, когда разведчики откроют огонь.
В это время в комендатуре появилась одна жительница нашего села, хорошо знавшая немецкий язык. Мы сказали об этом командиру, и тот тут же предложил ей идти навстречу немцам и указать им дорогу  прямо на разведчиков. И вот, буквально через несколько минут, невдалеке показались немцы, ехавшие в кузовах двух больших танкеток. Их было где-то около двухсот хорошо вооружённых солдат и офицеров. Они увидели на дороге женщину, остановились и стали расспрашивать её, как проехать на Храбровичи. Она  и показала им нужное нашим разведчикам направление.
Немцы двинулись туда, однако, не доехав до наших солдат примерно ста пятидесяти метров, повернули на Молотино.
В это время наши разведчики открыли огонь, мы, услышав выстрелы и щёлканье пуль по броне танкеток, сами стали стрелять по врагу из винтовок. Цель была хорошо видна, и промахнуться было просто невозможно. Вдруг один  немецкий офицер поднял пистолет и стал целиться в нас, но рядом стоявший немец не дал ему выстрелить, выбив у него из рук пистолет. Тогда все немецкие вояки подняли вверх руки, выражая готовность сдаться.
Однако два немца выскочили из танкетки и побежали по полю. Наши открыли по ним огонь из миномета. Один из бежавших был сразу же убит прямым попаданием мины, а второй всё же сбежал.
Когда же был открыт огонь по врагу, переводчица, как договорились с разведчиками, залегла на обочине шоссе. Из нас и разведчиков никто не пострадал, так как немцы не стреляли. Самих же оккупантов погибло больше десяти человек. Своих раненых немцы сами же перевязали. А таковых у врагов было много, даже один из их водителей получил ранение в голову: пуля прошла около глаза. Всех здоровых пленных выстроили в колонну, а раненых погрузили на танкетки, и повели  в Овстуг. Не доходя до села, один немец сбежал, но, не имея средств его преследовать, разведчики пошли без остановки дальше.
Через некоторое время  со стороны Ржаницы навстречу разведчикам вышли уже регулярные войска Красной Армии, а в Овстуге остановилась одна из воинских частей, которой и передали военнопленных.
Убежавший же немецкий солдат через два дня был задержан, так как, не имея пищи, он был вынужден придти в село.
 После освобождения Овстуга и вся нынешняя Брянская область была очищена от немцев к 17 сентября 1943 года.  Вскоре были восстановлены  Советская власть, колхозы и другие предприятия, отремонтировали нашу сельскую школу. Колхозники сразу же включились в трудовую жизнь, начали активно убирать созревший урожай. Ученики, после двухлетнего перерыва, отправились в школу. Эти годы оккупации прошли, мы чувствовали себя свободными, но это военное время на всю жизнь запечатлелось в нашей памяти.
Об отце не было никаких вестей, мы продолжали жить с мачехой по-прежнему и ждать его возвращения. Все эти два года я снабжал семью дровами, которые возил зимой на санках, а летом – в коляске, приходилось иногда носить дрова и в связках на руках. Обеспечивал я семью и обувью – лаптями. Ремеслу плетения лаптей научил меня дедушка по фамилии Алдушин. Это был очень строгий человек.  Стоило проявить невнимание или шалость, когда он объяснял, как что делать, и тут же следовало наказание – лыками через плечо! Таким путём он сумел втолковать мне, как нужно работать…А я должен был сплести пять пар лаптей. И вот уже через несколько месяцев я стал выполнять самостоятельно эту работу и за два-три дня  сплетал пару лаптей. Но чтобы для плетения имелось нужное сырье, я ещё должен был заготовить весной большое количество липовой коры. Здесь тоже надо было спешить: упустишь время – на всю зиму останешься без обуви… А ведь ещё надо было обрабатывать землю, сажать зерно, овощи, ухаживать за посадками, а осенью всё это убирать.
Вот как мы жили тогда на оккупированной немцами территории!
Старшую мою сестру Анну во время оккупации староста села частенько посылал работать с нашими пленными солдатами на лесозаготовках. Военнопленные вырубали лес, погружали стволы деревьев на сани, а моя сестра отвозила их на станцию Ржаница для отправки в Германию. Охрану военнопленных и сопровождение грузов осуществляли немецкие солдаты и один бывший наш офицер, перешедший на их сторону. Звали предателя Лёнька. Он отличался особо зверским отношением к нашим соотечественникам, за малейшие промахи бил пленных плёткой, а те были измождёнными и еле ходили на ногах! Обувью наших военнопленных были деревянные колодки. Им было особенно тяжело ходить в оттепель: снег налипал на колодки и приходилось постоянно отбивать возникшие наросты.
 Однажды  этот Лёнька избил одного пленного только за то, что тот медленно передвигался. Моя сестра стала стыдить его: – Как же ты можешь так поступать? Это же русский человек, твой брат!
На это он, поблёскивая золотыми зубами, ответил: – Смотри, будешь вмешиваться не в своё дело, сама получишь!
Но сестра Анна не испугалась и бросила ему: – Только попробуй! Я не пленная, тебе не подчиняюсь и сумею себя защитить!
Наши военнопленные находились в ведении немецкого штаба.  А у немцев был заведён такой порядок. Если кто-нибудь из местных жителей заявлял о желании принять в свою семью под свою ответственность военнопленного, немцы такого рода просьбу удовлетворяли. И вот тот Лёнька, пылая ненавистью к презиравшим его военнопленным, делал всё возможное, чтобы нарушить сложившийся порядок. Он постоянно доносил немцам, что освободившиеся военнопленные поддерживают связи с партизанами, добивался ареста невинных людей, а потом, как говорили, собственноручно их расстреливал.
Но вот наступила мирная жизнь, я пошёл в школу, а старшие сёстры – на работу в колхоз. После занятий в школе и во время каникул я тоже работал в колхозе. Летом приходилось косить сено. Вместе со стариками. Норма косьбы была двадцать соток  за трудовой день, никаких скидок для меня не было. Приходилось весь день гнуть спину, чтобы этот трудодень заработать. В конце осени в колхозе нам давали за каждый трудодень по двести граммов зерна.
В колхозе я выполнял и массу других работ: боронил посевные поля, распахивал картошку, охранял, как сторож, колхозный фруктовый сад. Доводилось сторожить и днём, и ночью. Бывало так, что со стороны Ржаницы приезжали на село вооружённые грабители, которые трусили фруктовые деревья, набивали яблоками целые повозки и безнаказанно увозили их. Мы от их набегов почти не страдали, ибо у нас были в основном кислые яблоки, антоновка. А вот в соседнем колхозе имени Ворошилова имелись яблоки разнообразных сортов. Здесь-то и свирепствовали злодеи: набрасывались на сторожа, завязывали ему рот, чтобы не кричал, а ружьё разбивали. Они всегда проезжали по дороге к соседям мимо нашего сада и, развлечения ради, постреливали из винтовок трассирующими пулями, пугая людей. Почему-то милиция никаких мер к грабителям не принимала, и они долго безобразничали в окрестностях села.

ГОДЫ МОЕЙ УЧЁБЫ

И вот я окончил пять классов, и моя классная  Варвара Родионовна предложила мне в конце августа 1944 года пойти учиться в ремесленное училище. Я был не против, и она добилась от колхоза разрешения на мою поездку в райцентр – Жуковку. Сельский Совет дал мне направление на учёбу, а наша соседка Щукина Евгения Петровна написала своему брату, председателю Жуковского райисполкома, письмо с просьбой помочь мне поступить в ремесленное училище. На следующий день я впервые в жизни проехал на поезде от станции Ржаница до Жуковки.
Прибыв в райцентр, я сразу же направился в райисполком и передал председателю письмо от его сестры. Прочитав послание, районный начальник вызвал сразу же какого-то чиновника и распорядился, чтобы тот взял меня с собой и срочно подготовил все необходимые для моего поступления документы в любое ремесленное училище, какое я захочу.
В то время как я готовился поступать в ремесленное училище, моя старшая сестра Анна добровольно поступила на воинскую службу рядовым солдатом в часть, которая тогда временно квартировала в Жуковке перед отправкой на фронт. Мне тоже в своё время хотелось попасть в эту же воинскую часть, если не на службу, так хоть на работу, но друг моей сестры, который тогда за ней ухаживал, воспрепятствовал этому, и из-за него командир части не принял меня.
Вот мне ничего больше и не оставалось, как поступать в ремесленное училище. Итак, чиновник, или представитель по набору, предложил мне на выбор два города – Бежицу или Клинцы. Я в то время про эти города ничего не знал. Я спросил только чиновника, какой город находится подальше от дома, и тот мне ответил: – Клинцы.  Немного подумав, я попросил оформить мне направление в Клинцы.
30 августа 1944 года я, покинув родной дом, направился на железную дорогу. Мачеха дала мне с собой тридцать рублей денег, два маленьких пшённых коржика и десятка два яблок в корзинке. Одет я был в холщовые штаны и рубашку, поверх которой натянул старенький пиджачок, а обут в лапти собственного изготовления. На голове у меня была старая отцовская кепка.
Пешком добрался я до станции Ржаница, купил за тридцать рублей билет до Клинцов и стал ждать поезда из Жуковки. Подошёл поезд, я сел в вагон и через час уже прибыл в Брянск. На вокзале в Брянске я узнал, что по расписанию поезд Москва – Гомель, следующий на Клинцы, отправлялся из Брянска в час ночи. Долго я слонялся по вокзалу и, наконец, дождался своего поезда. Но когда я подошёл к одному из вагонов, проводница, посмотрев на мой билет, сказала, что не может меня посадить, поскольку мой билет не закомпостирован и посоветовала мне обратиться за разрешением к начальнику поезда. И я пошел вдоль состава искать этого начальника. Наконец, я нашёл его, окружённого целой толпой людей, и со слезами рассказал ему, что не знал ничего про компостирование билета, и что у меня не было на это денег.
Начальник поезда выслушал меня внимательно и отнёсся ко мне сочувственно, по-отечески. Он привлёк меня к себе, взял за руку, подвёл к одному из вагонов и сказал проводнице, чтобы она приняла меня в вагон и высадила в Клинцах. Он даже попросил её повторить вслух данное распоряжение. Я сердечно поблагодарил начальника за такое ко мне доброе отношение.
Сразу же после окончания посадки проводница повела меня вдоль вагона. Она впереди, а я – за ней.
Народу в вагоне было набито, как сельдей в бочке, и для меня места не нашлось. Тогда проводница отвела меня в тамбур и, пообещав выпустить в Клинцах, закрыла там на замок. В тамбуре было темно, я поставил свою корзинку на пол, сел на неё и стал считать остановки. Мне ещё дома соседка сказала, что до Клинцов где-то четыре-пять остановок. Прошло довольно много времени.  Поезд всё шёл.  Я насчитал уже десять остановок, а Клинцов всё не было. Наконец, мне надоело считать и я, усталый, задремал.
Вдруг меня разбудил какой-то шум. Передо мной стоял незнакомый мальчик, примерно моих лет. – Есть у тебя чего пожевать? – спросил он. Я полез в корзинку, разломал пополам  один коржик, достал яблоки и протянул ему. Когда мы поели, паренёк спросил меня, куда я еду. Я ответил, что в Клинцы, поступать в ремесленное училище, однако сомневаюсь, не проехал ли я свою остановку. – До Клинцов ещё далеко, я тоже туда еду, мы – попутчики, – сказал незнакомец и завёл неторопливый разговор. Я и не заметил, как вновь уснул.
Сколько я спал – не помню – но вот когда  проснулся, того паренька в тамбуре уже не было. Мне стало не по себе. – Кто он? Как проник в закрытый проводницей тамбур? Как вышел из него? – мелькали мысли.
Но вот, наконец, поезд остановился, народ зашумел, заскрипела открываемая дверь и вошла проводница. – Ну, вот и Клинцы, – сказала она, – можешь выходить.
– Спасибо, – пробормотал я  и быстро слез вниз в холодную темноту.  Вокзала  в Клинцах тогда  не было, говорили, что ещё только заложили его фундамент. Люди, высадившись из поезда, сгрудились, кто где смог. Неожиданно кто-то объявил, чтобы народ не вздумал сейчас, ночью, идти в город: на дороге орудуют банды. Пришлось оставаться здесь и мёрзнуть, дожидаясь утра. Сидеть было невозможно, и я, чтобы хоть немного согреться, был вынужден бегать взад-вперёд и приседать около фундамента вокзала.
Наконец-то рассвело, и тот же самый голос объявил нам о выходе в город. Мы выглядели как военнопленные, шествуя в огромной разношёрстной толпе. Когда мы вошли в Клинцы, люди разбрелись в разные стороны, а я пошёл по городу, спрашивая встречных жителей, где находится ремесленное училище.
Так я добрался до ворот училища и вдруг увидел своего троюродного брата Витю Алдушина, который, как оказалось,  здесь учился. Паренек меня сразу узнал, обрадовался и даже бросился мне на шею. Мы обнялись, немного поплакали, и он повёл меня к директору училища. Директор, увидев меня, был чрезвычайно недоволен. – Чего это ты приехал в Клинцы, а не остался в Брянске? – сказал он громким грубым голосом. – Смотри, не сдашь экзамены – отошлю тебя назад!
– Я сдам экзамены, – пробормотал я.
А прибыл я в Клинцы 1 сентября 1944 года. В этот день меня закрепили за старшей группой, которая сразу же  приступила к учёбе. А мне назначили на следующий день экзамен по русскому языку. Я написал диктант на «отлично». И остальные экзамены – русский язык и литературу (устно), математику (письменно и устно) и ботанику – я успешно сдал, после чего меня, наконец, приняли в Клинцовское мужское специальное ремесленное училище № 25 текстильного дела Министерства Трудовых резервов СССР. Это училище было очень большое, состояло из шестнадцати групп, в каждой из которых пребывало по 25 человек. Меня зачислили в старшую группу. Эта группа считалась таковой потому, что все её учащиеся имели уже пять классов общего образования, за два года должны были получить семилетнее образование и приобрести рабочую профессию слесаря по ремонту текстильного оборудования, чтобы работать на текстильных фабриках. Первый месяц я носил свою одежду и обувь и спал в отдельном помещении.  И вот после того, как  я тщательно помылся вместе со всей группой в бане, куда нас отвели наставники, мне выдали государственную форму учащегося ремесленного училища. Когда же мой мастер дал мне надеть новенькие ботинки, я был несказанно удивлен, ибо никогда в жизни не носил такой роскошной обуви!  Мастер спросил меня, а не тесны ли башмаки, но, хотя это так и было, я побоялся признаться, из-за страха потерять такую ценность…
Теперь я уже был полноправным учащимся, грудь мою распирали радость и гордость! В то же время мне было жаль расставаться с новыми лаптями, которые я сплёл накануне отъезда, и деревенской одеждой. Но когда я попросил мастера разрешить мне отправить свои вещи домой, он рассмеялся и сказал: – Какой же ты глупый!
Прошло три дня, и я натёр себе новой тесной обувью ногу. Мастер сразу же заметил, что я прихрамываю, и направил меня в медицинский пункт. Здесь, после того как промыли и перевязали образовавшуюся рану, меня и оставили.
В медпункте я познакомился с парнем из нашей группы, который тоже лежал здесь, но по другой причине – он болел распространённой в то время в училище чесоткой. Это был житель Клинцов Разумеев Виктор.
От него я  заработал себе и эту болезнь. Вскоре между пальцами рук появилась кожная сыпь, сочетавшаяся с зудом. Теперь меня лечили серной мазью и от этой напасти…
Так я пролежал в медпункте неделю. А когда вышел оттуда, мастер принёс мне другие новые ботинки, и я признался ему, что боялся сказать правду, чтобы не потерять ту, натёршую мне ноги обувь. Мастер на этот раз самолично проверил, как мне подходят ботинки, и выразил недоумение по поводу моего поведения.
И началась моя новая жизнь.
В училище было заведено, что каждая группа учащихся сама заготавливала для себя  дрова, чтобы обогревать в зимнее время комнаты общежития. Для этого в каждой комнате имелись специальные печи-буржуйки. Кроме того, мы поочерёдно, группами, дежурили, охраняя своё общежитие.
Мылись мы в частных банях один раз в месяц, поскольку городских бань тогда в Клинцах не было. Сами договаривались с хозяевами бань, заготавливали для себя дрова, воду. После мытья мы одевали выдаваемое кастеляншей бельё, а также получали у неё постельные принадлежности.
Обеспечивали мы, учащиеся, дровами и столовую. Возили дрова мы группами, по расписанию, на санях без лошади из леса, который находился в четырех-пяти километрах от города.
Однажды мы привезли загруженные доверху дровами сани, и к нам на улицу вышел директор училища. Он был очень недоволен тем, что мы возим в санях такую тяжесть. – Так вы сломаете сани! – сказал он в раздражении. Его абсолютно не волновало то, что мы, несовершеннолетние, из последних сил тащили груз издалека.
  В дополнение ко всему, мы очень плохо питались. Еда была постной, как правило, невкусной, да и той не хватало. А учеба сочеталась с тяжёлой работой, и мы очень уставали. Так было принято, что один день у нас в училище преподавалась теория, а другой день – практика. Это и была настоящая работа, составлявшая  пятьдесят, а то и всех восемьдесят процентов учебного времени. В учебных мастерских мы изготавливали рабочий инструмент – молотки, зубила, плоскогубцы, ручные тиски и многое другое – который пользовался большим спросом в послевоенное время. А на  городской текстильной фабрике имени Ленина – заготавливали ровницу с последующим получением нитей для ткацких станков. Как-то мы даже ездили в Брянск в областное Управление Трудовых Резервов СССР  получать верхнюю ученическую одежду. И везде с нами был наш производственный мастер, замечательный специалист и очень душевный человек, заменивший нам отца, который всегда разрешал наши многочисленные и нелёгкие проблемы.
Питание у нас было трёхразовое, и группы ходили в столовую по расписанию.  Из каждой группы постоянно выделялся один человек, который следил за соблюдением времени захода учащихся в столовую и получал там посуду для своей группы.
Однажды со мной произошёл такой случай. Я, выполняя обязанности дежурного, шёл по коридору в столовой для получения посуды и выяснения, когда можно заходить группе. Вдруг навстречу мне вышел директор училища и заорал: – Что ты тут делаешь?!
Я объяснил, что выполняю свои обязанности.
Но он, разгорячившись, даже не стал ничего слушать и, схватив меня за шиворот, вышвырнул в коридор. Я пролетел несколько метров в воздухе и упал на четвереньки. А директор был человеком сильным, высоким – едва ли не до двух метров ростом. Ему, вероятно, некуда было девать свою физическую мощь, и он, относившись к нам, детям, с ненавистью, частенько нас побивал.
История со мной переполнила чашу терпения учащихся, и мы написали коллективное письмо-жалобу в Министерство Трудовых Резервов СССР, в Москву, на имя нашего министра.
Ждать ответа долго не пришлось, в ту пору всё решалось быстро. Уже через две недели к нам в училище приехал из столицы заместитель министра со своим секретарём. Сразу же по прибытии он собрал на территории училища всех свободных в то время от занятий учащихся – около ста человек – и стал  расспрашивать, как мы живём, как нас кормят, и как к нам относится обслуживающий персонал, особенно директор училища. В это время к приезжему начальнику подошла жена директора училища, работавшая у нас учительницей, и возмутилась, почему это он разговаривает с учащимися, а не с директором или педагогами! Заместитель министра был недоволен грубым тоном, с каким она разговаривала, и спросил ребят, кто она такая.  Те ответили. Тогда высокий начальник повернулся к жене нашего директора и сказал ей при всех: – Ну что ж, с этого дня вы уже в училище не работаете! А ты, – кивнул он головой своему секретарю, – запиши-ка об этом в блокнот!
Затем заместитель министра направился в учебное здание.
Надо сказать, что разбирательства по нашей жалобе были недолгими. Обнаружив, что все, описанные учащимися факты, подтвердились, московский руководитель своим приказом в тот же день уволил с работы директора, его жену, старшего мастера и некоторых воспитателей.
Вскоре нам назначили на их место и нового директора, и новых педагогических работников. Жизнь в училище изменилась в корне!
Директором стал ветеран Отечественной войны, добрый, отзывчивый человек. Старшим мастером назначили героя фронта, инвалида войны, который нас жалел и любил.
Новые руководители сразу нашли возможность без применения детского труда привозить в училище дрова, обеспечили соблюдение санитарных норм, и мы мылись теперь в бане через каждые десять дней. Улучшилось и наше питание в столовой.
Однако, несмотря на положительные сдвиги, дисциплина в училище была строгой, можно сказать, жёсткой. Таково было тогда трудное военное время! И, к сожалению, некоторые  учащиеся нарушали установленный порядок, многие курили. В общежитии училища в отдельной комнате жила наша воспитательница, которая, как мы знали, курила. В её комнате в верхней части, над дверью, располагалось небольшое окно.
И вот учащиеся-курильщики повадились лазить через это оконце  за папиросами. Они делали это так ловко, что воспитательница ни о чём не догадывалась.  Как-то раз один ученик вновь залез в ту  комнату и открыл дверцу тумбочки. – Ребята, сыр! – закричал он, но вдруг резко замолчал и быстро, без слов, вылез наружу. Оказалось, что вместо сыра он увидел там труп задушенного ребенка.
Ребята сразу же побежали в милицию и сообщили об этом.
Немедленно в общежитие прибыл милиционер, пригласили воспитательницу и открыли дверь в её комнату. Как и следовало ожидать, милиционер сразу же обнаружил детский труп, и без долгих слов арестовал воспитательницу. Что с ней дальше было, я не знаю, но после этого мы её уже больше никогда не видели.
В конце 1944 года моя старшая сестра Анна прислала мне из Германии, где в то время находились наши войска, письмо, в котором сообщила, что встретилась в своей воинской части с тем самым золотозубым Лёнькой, с которым она ссорилась на лесозаготовках из-за его жестокого обращения с нашими военнопленными.  Он, одетый в форму советского капитана, проходил мимо неё. Анна окликнула предателя, но тот  сказал, что она ошиблась. Однако на следующий день сам явился к моей сестре с богатым подарком, и просил её не поднимать шума, ибо, по его словам, ей вряд ли кто поверит, а за оскорбление офицера она же и пострадает. Анна на словах пообещала молчать, взяла для видимости сапоги, но деньги брать отказалась. А после того, как предатель ушёл, она побежала в штаб к командиру части и всё ему рассказала. Командир части, выслушав мою сестру, немедленно вызвал караул и приказал арестовать негодяя. Дело тут же передали в военно-полевой суд, злодея этапировали в Жуковку, где после выслушивания многочисленных свидетелей, суд приговорил его к пятнадцати годам лишения свободы.
Тем временем моя учёба в Клинцовском училище подходила к концу.
В начале 1946 года в училище пришла разнарядка из Министерства Трудовых Резервов СССР.  Целую группу наших выпускников из 25 человек направляли на учёбу в техникум в Ростов-на-Дону. Все мы охотно согласились с этим, и лишь только один наш товарищ – Голубовский Давид – отказался. Этот парень был круглым сиротой, он не захотел учиться дальше, и его направили на одну из текстильных фабрик страны.
Мы же стали готовиться к вступительным экзаменам в техникум, и после месячных курсов нас отправили в Ростов-Дон.
Отъехали мы из Клинцов на поезде Гомель–Москва, который шёл через Брянск. С нами, в качестве наших руководителей и сопровождавших, были учитель истории ремесленного училища и его жена.
В Брянске мы вышли из поезда и отправились с нашими преподавателями в кассу покупать билеты на поезд Брянск-Харьков.  Народу было очень много, и мы с трудом пробирались вперёд. Вдруг я заметил, что мелькнуло знакомое лицо. Я пригляделся: о чудо! По вокзалу идёт мой отец,  одетый в военную форму! А рядом с ним – мачеха!  Я бросился к отцу, стал расспрашивать его, как он здесь оказался. Отец рассказал, что он демобилизовался из армии, сообщил об этом мачехе, и та приехала встречать его. Он был очень недоволен, что я ушёл в ремесленное училище и сейчас ехал поступать  в ростовский техникум. – Если бы я был дома, ни за что не отпустил бы тебя на учёбу, – промолвил он, – но уж раз так получилось, то езжай!
Расставаясь, отец дал мне пятьдесят рублей и, не дожидаясь моего отъезда, ушёл с мачехой на свой поезд, который отправлялся раньше нашего.
На следующий день мы уже прибыли в Харьков, сели на трамвай и поехали на станцию Харьков-Южный. И ещё сутки пришлось прождать, пока, мы, наконец, не выехали  на поезде  Харьков-Ростов в место назначения.
В Ростове нас поселили в общежитии техникума по улице Тургенева, 64 в большой комнате, куда поместились все 25 человек.
Учебный корпус техникума, столовая и мастерские располагались в четырёх километрах от нас на берегу Дона близ мореходного училища. Наш руководитель отправился узнавать  о порядке поступления в техникум, постановке на довольствие и о расписании экзаменов.
Вскоре он вернулся и сообщил, что через день мы должны сдавать экзамен по Конституции СССР, затем через два дня – математику письменно, на другой день – математику устно, ещё через два дня после этого – диктант по русскому языку, и, наконец, на следующий день после этой письменной работы – русский язык и литературу устно.
В нашем ремесленном училище в Клинцах  занятий по Конституции почти не было, поскольку наш преподаватель тогда болел, и его никто не замещал. Мы даже в своём училище с трудом сдали экзамены по этой дисциплине.
Поэтому первый экзамен был непростым. Я вытащил билет, подготовился к ответу с помощью шпаргалки, но преподаватель не удовлетворился этим и стал задавать дополнительные вопросы. Тут я и осёкся: на один вопрос отвечал, на два – нет. Недовольный экзаменатор, в конце концов, поставил мне «двойку».
Через два дня  мы писали контрольную работу по математике. Я быстро справился с заданием: решил и задачу, и примеры. Однако сидевший сзади меня парень стал шёпотом просить меня показать ему, что я написал.
  Преподаватель, наблюдавший за нами, заметил мои телодвижения и сказал, чтобы я выходил из класса, если закончил работу.  Вслед за тем он встал из-за стола, подошёл ко мне и взял в руки мой листок с решением. Просмотрев мои записи, он задумчиво кивнул головой, и, не говоря ни слова, указал мне рукой на дверь.  Я  сразу же удалился, оставив свою работу у экзаменатора.
На следующий день состоялся устный экзамен по математике. Я вытащил экзаменационный билет, сел за стол и стал готовиться к ответу. Довольно быстро я с этим справился и вышел отвечать. Преподаватель встретил меня доброжелательно. –  «Пять» тебе за контрольную, – сказал он с теплотой в голосе,  – а теперь, Сыч, отвечай-ка устно!
Я, вдохновлённый его грубоватыми, но добрыми словами, легко решил все примеры и рассказал одну из теорем.
Преподаватель остался очень доволен моими ответами. – Молодец Сыч, вот тебе ещё одна «пятерка», и общая оценка будет – «пять»! – подвёл он итог.
История повторилась и на экзаменах по русскому языку.
Диктант я написал успешно, и на другой день уже на устном экзамене я узнал от преподавателя, что мне «пять». Вытащив билет и подготовившись, я стал отвечать, быстро разобрав заданное предложение.  По второму вопросу оказалось сложнее. Здесь я должен был рассказать биографию одного из известных писателей. Но мы в училище это не проходили.  А по известным мне условиям, в случае, если мы не изучали биографию какого-либо писателя, нам разрешалось заменять задание. Когда же я сказал об этом экзаменатору, наш руководитель, присутствовавший на экзаменах, показал мне поднятую с двумя пальцами руку. Однако экзаменатор принял мои слова во внимание и спросил: – А  биографии каких писателей ты знаешь?
–  Ну, Пушкина, Лермонтова…, – пробормотал я.
– Что ж, расскажи…Лермонтова, –  кивнул головой преподаватель.
Биографию Лермонтова я хорошо знал и без запинки, быстро, рассказал о нём.
Преподаватель стал задавать дополнительные вопросы, на которые я также быстро и ясно ответил.
– Молодец, Сычев, – сказал в завершении экзаменатор, – ставлю тебе «пять» и по устному предмету. Вот и общая оценка тебе – тоже «пять»!
В то время как проходили экзамены, некоторым моим товарищам, получившим неудовлетворительные оценки, преподаватели из приёмной комиссии предлагали пройти переэкзаменовку. Мне же никто ничего не говорил, и я уже думал, что не поступил в техникум, хотя набрал двенадцать баллов, что в сумме должно было гарантировать моё поступление.
Наконец экзамены завершились.  Мы, поступавшие, выстроились в большом зале учебного корпуса и, окружённые преподавателями, принимавшими у нас экзамены, стали ждать.
Директор техникума, вышедший вперёд, стал зачитывать списки зачисленных на учёбу. Однако ни в первом, ни во втором списке меня не оказалось. И лишь когда директор достал и зачитал третий, дополнительный, список, я услышал свою фамилию и успокоился.
Тут вдруг ко мне подошли преподаватели математики и русского языка, которые принимали экзамены. Они сообщили мне, что именно им удалось настоять на моём зачислении. – А то принимают, порой, тех, которые получили посредственные оценки по нашим, основным, предметам, а хорошие, знающие ученики не поступают! – возмущались они.
Я от всего сердца поблагодарил этих душевных, справедливых людей, которые потом были нашими лучшими преподавателями.
Теперь нас распределили по группам. Таковых оказалось четыре по тридцать пять человек в каждой. Я попал вместе со всеми нашими клинцовцами в одну группу «БМ». Надо сказать, что мы оправдали известное имя своего училища, ибо не поступил в техникум только один наш товарищ, Злотников Василий, который и уехал вместе с сопровождавшими нас преподавателями назад в Клинцы.
Так я стал учащимся Ростовского индустриального техникума Министерства Трудовых Резервов СССР. Здесь нас быстро зачислили на довольствие, сводили в баню и выдали нам новую форменную одежду, которая была намного лучше прежней.
Когда мы 1 сентября 1946 года прибыли в аудиторию, нас познакомили со всеми преподавателями. Здесь же мы избрали себе старосту. Им стал один из двух братьев, по фамилии Мирошниченко, который не был выпускником Клинцов, его звали Мирошниченко-старший.
Питание у нас было двухразовым: завтрак и вместе обед с ужином. Суточный паёк хлеба составлял, также как и в училище, шестьсот граммов. Кроме того, нам регулярно выплачивали государственную стипендию, в первые два года – по сорок рублей в месяц, а во вторые два года – по пятьдесят.
Несмотря на разные специальности – металлообработка, сварка, кузнечное дело и другие – мастера были общие для всех учащихся. Порядок обучения здесь был такой же, как и в училище: день учёбы – теория, день практики – работа. После окончания ремесленного училища я уже имел четвертый разряд слесаря и мог достаточно хорошо работать. Дисциплина в техникуме была такая же строгая, как и в училище: без увольнительных записок в город выходить не разрешалось, в походы и на праздничные шествия мы ходили строем, как военные, со своим духовым оркестром. Все оркестранты были учащимися техникума. Я тоже играл в нём на альте.
Кроме того, у нас имелись и различные спортивные секции, и художественная самодеятельность, где все учащиеся могли на добровольной основе проявлять свои способности. Я, например, занимался в секции бокса и даже добился третьего спортивного разряда.
Всё, казалось, хорошо устроилось, да вот питание было недостаточным.
После того, как съедали обед и ужин вместе, некоторое время сохранялось чувство сытости. Но вот проходило три – четыре часа, и вновь остро хотелось есть. Да и завтрак не насыщал после такого длительного перерыва. Иногда удавалось припрятать с обеда немного хлеба на ужин, но и этот скудный паёк часто похищался голодными товарищами, несмотря на жестокий при поимке самосуд. Приходилось продавать свой, сэкономленный, хлеб и на базаре, который располагался почти рядом с нашим общежитием. А на полученные от продажи деньги мы покупали более дешёвую кукурузную муку, и варили из неё себе на ужин муковню.
Однажды произошёл такой случай. Наши учащиеся с преподавателем истории готовились к первому сессионному экзамену, я же в это время варил на электроплитке муковню. Вдруг мне сообщили, что  в общежитие пришла комендант, и я сразу же стал снимать с плитки провода. Каким-то образом произошло небольшое замыкание, но я быстро сдёрнул с рубильника провода, и беды не случилось. Но комендант заметила искру, подошла ко мне и сказала, что я нарушил дисциплину, и она доложит об этом директору.
В тот же вечер ребята нашей группы испытывали изготовленный ими кипятильник. Что они там сделали, я не видел, но в результате испытания, произошло новое, более длительное замыкание, и сгорела обмотка электродвигателя, обеспечивавшего работу системы отопления общежития.
Когда об этом сообщили коменданту общежития, та сделала ошибочный вывод, что во всём виноват я, и доложила об этом директору.
Разгневанный директор, как раз в день сдачи экзамена, вызвал меня в свой кабинет и беспощадно обругал, обвинив в нанесении техникуму непоправимого ущерба. – Я ставлю вопрос об исключении тебя из нашего учебного заведения! – резко сказал он.
Я растерялся и сначала не знал, что говорить. – Не исключайте меня, пожалуйста, – пробормотал я, волнуясь, – я обещаю, что больше никогда не нарушу общий порядок!
Директору понравилось, что я не отрицал своей вины и не оправдывался. Поэтому он отказался от крайней меры и исключать меня не стал. – Ладно, – промолвил он в заключении, – поскольку ты всё-таки причинил нам убыток, я буду вынужден взыскать с тебя на ремонт двигателя твою ученическую стипендию за шесть месяцев!
Так я остался без денег, на которые  хоть иногда мог купить себе с полбуханки хлеба…
Первый экзамен я сдал со слезами на глазах и, пересилив себя, стал готовиться к следующему. Экзамены у нас проводились по семестрам два раза в год. Итоги второго семестра определяли годовые оценки. Время, несмотря на то, что было голодно и, порой, холодно, всё же летело быстро.
…Наконец, завершился первый учебный год, и нам предоставили месячные отпуска. А на весь период таких каникул выдали всем сухой паек на пропитание. Учащиеся разъехались по своим домам. Проезд был бесплатный, по техникумовской справке нам выдавали в железнодорожных кассах билеты до дома родителей и обратно. Если же учащимся было некуда ехать по причине сиротства или какой-либо ещё, техникум направлял их в дом отдыха или санаторий. Я каждый год ездил в своё родное село. Со мной по пути следовал товарищ по учёбе, Сидоров Юрий, уроженец Ржаницы, фактически мой земляк.
С ним вместе  мы учились и в ремесленном училище в Клинцах, и в Ростовском техникуме.
Когда же  четырёхгодичное обучение в техникуме подходило к концу, нас направили на  месячную практику в различные города. Я был назначен мастером производственного обучения в Таганрогское железнодорожное училище Министерства Трудовых Резервов СССР. Здесь за мной закрепили группу второго года обучения. С ней я работал каждый второй день, как мастер: составлял план работы, утверждал его старшим мастером, после чего выполнял его. За моей работой наблюдал постоянный производственный мастер, который в мои дела не вмешивался, но иногда в конце дня давал мне полезные советы. Он и дал мне по завершении практики отличную характеристику и отметил в заключении, что с работой мастера я успешно справился.
После этого я вернулся в техникум, сдал необходимые документы о практике, и вскоре был направлен ещё на одну практику – производственную – сроком на один месяц, на Новочеркасский электровозостроительный завод. Со мной туда также послали пятерых учащихся нашего техникума.
На заводе нам поручили обеспечить капитальный ремонт огромного карусельного станка, на котором обрабатывали рамы электровозов. Общий вес станка составлял 150 тонн, а диаметр стола – 10 метров! Сначала мы приступили к его разборке. При этом мы составляли дефектную ведомость, сортируя детали на годные, требующие ремонта и негодные. Для изготовления новых деталей нам выделили рабочего-станочника и мы давали ему заказы, что нужно сделать. Другие же операции по обработке деталей осуществляли по первому нашему требованию прочие рабочие завода.
После разборки станка мы стали производить шабровку направляющих станины, стола, суппортов, траверзы. Для подъёма стола при шабровке привлекали заводской подъёмный кран. Затем мы подгоняли к станку все детали, которые требовали ремонта или были заново изготовлены.
В процессе ремонта нашу работу тщательно проверяли руководящие работники завода, а контролировал нас собственный мастер, приехавший с нами из Ростовского техникума, который  всегда оказывал нам необходимую помощь.
Наконец, мы завершили ремонт станка, полностью собрали его, залили смазку и провели испытания. Сначала на холостом ходу, а затем – под нагрузкой. Станок исправно заработал! Так мы вовремя, в месячный срок справились с заданием!
Государственная комиссия приняла нашу работу с оценкой «отлично», и нам всем были присвоены шестые разряды слесаря по ремонту промышленного оборудования.
По завершении практики, мы вернулись в свой техникум и стали, получив каждый соответствующее задание, готовиться  к защите дипломных работ. Ещё один месяц пролетел, как неделя! Выполненное мной задание я сдал на проверку и оценку опытному специалисту – инженеру  Ростовского – на – Дону института, который оценил его на «хорошо». С этой же оценкой я защитил и диплом. На том и завершилась моя учёба в Ростовском индустриальном техникуме.

НА ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ РАБОТЕ

После окончания техникума меня направили в Днепропетровское областное управление Министерства Трудовых Резервов СССР и одновременно мне предоставили месячный отпуск. Я проводил его на родине в селе Овстуг. Отдохнув, я отправился по назначению и прибыл в Днепропетровск 8 августа 1950 года. В областном управлении мне дали направление  на работу в Криворожское горнопромышленное училище № 2 Министерства Трудовых Резервов СССР  мастером производственного обучения. В этот же день приказом директора училища  № 102 я и был назначен на соответствующую должность. Мне сразу же выделили небольшую комнатку с печным отоплением, где уже жил один мастер производственного обучения. На следующий день я отправился осматривать производственные мастерские училища и знакомиться с преподавателями, мастерами и обслуживающим персоналом.
Мастерские оказались в запущенном состоянии: все тиски, сверлильный и наждачный станки были неисправны.
Я сразу же занялся делом, и сам стал приводить в порядок оборудование. В первую очередь, отремонтировал тиски – их было двадцать пять комплектов – изготовил вручную губки тисков и винты для их крепления. Затем отрегулировал и частично отремонтировал сверлильный и наждачный станки. Всё это я сделал  примерно за двенадцать дней.
После этой работы директор училища командировал меня  в сёла Днепропетровской области сроком на десять дней для набора молодёжи в ремесленное училище, снабдив необходимыми объявлениями.
Итак, выполняя задание, я прибыл в одно из сёл, поселился  в хату к очень добрым, заботливым старикам и сразу же приступил к делу. В первую очередь я расклеил по всему селу на видных местах объявления о наборе в училище, где указал свой временный адрес. А когда ко мне стали приходить родители со своими детьми, кандидатами на обучение, я беседовал с ними. В основном, посылали детей на учёбу родители, которые не могли уже сами справляться с ними. Дети были разбалованные. В связи с этим родители просили меня не стесняться в мерах воздействия на их чад, а, если надо, и бить. Но я им разъяснил, что у нас такого не водится,  что меры физического воздействия на учащихся запрещены.
Моя работа увенчалась успехом, и в течение пяти дней я получил заявлений на поступление в училище в два раза больше, чем требовалось. Таким образом, у нас был большой выбор при сдаче экзаменов.
Я так старательно распространял объявления и агитировал за наше училище, что однажды даже получил нарекание от председателя сельского совета, который потребовал от меня снять объявление со столба, поскольку его село относится к другой области – Николаевской. Я выполнил его требование, так как знал, что не имею права набирать учащихся из другой области. Однако, несмотря ни на что, набор я произвёл досрочно и сердечно простился со своими хозяевами. При расставании они категорически отказались брать у меня деньги и едва не обиделись, когда я попытался расплатиться за пищу и кров. Это были исключительно добрые и гостеприимные украинцы. Я до сих пор вспоминаю их тепло, заботу. Какая вкусная была их пища! Какие замечательные были у них помидоры, огромные, весом до двадцати килограммов, арбузы!
В конце августа в училище проводились экзамены, на каждое место претендовали два кандидата. Наконец, мы отобрали лучших из них и сформировали группы.  Я стал мастером группы мной же подобранных учащихся по специальности – слесарь по ремонту шахтных электровозов – из 25 человек, и был обязан учить их и заботиться о них в течение двух лет.
1 сентября 1950 года началась моя педагогическая работа  в Криворожском  Горнопромышленном  училище № 2 Днепропетровской области Министерства Трудовых Резервов СССР. В первый день состоялись теоретические занятия. Я, как мастер и воспитатель, обеспечил своевременный подъём, приход на завтрак учеников и направил их в учебный корпус. В то время, пока моя группа там пребывала, у меня имелось свободное время, и я составлял план производственного обучения и готовил мастерскую для приёма учеников, поскольку каждый второй день они закрепляли свои знания на практике. Работа мастера производственного обучения была непростая! Мастер должен был проводить весь день со своими учениками, начиная с подъёма и кончая их отходом ко сну. При этом приходилось всё время нервничать, переживать за их нарушения дисциплины – курение, самовольные отлучки и т.д. – внешний вид и опрятность, успеваемость и многое другое.
Так, в напряжении, я проработал четыре месяца, как вдруг неожиданно заболел гипертонической болезнью. Врачи, к которым я обратился за лечением,  констатировали, что  мне не подходит местный климат и настоятельно рекомендовали поменять место жительства.  Об этом я поставил в известность директора училища, хотя знал, что он вряд ли добровольно рассчитает меня, обязанного отработать в училище четыре года, ибо мастеров производственного обучения остро не хватало. Понятно, что директор отказал мне в расчёте. Однако в это время в Криворожскую больницу прибыл из Москвы известный специалист по гипертонической болезни, учёный, профессор. Мой лечащий врач сразу же направила меня к нему на обследование. И вот московский учёный, осмотрев меня, посоветовал местным врачам освободить меня от нынешней работы, чтобы я мог уехать в местность с привычным климатом. Так я, несмотря на препятствия, чинимые директором училища, решением ВКК от 2 февраля 1951 года, был освобождён от работы в училище, где пробыл, фактически, шесть месяцев…
Расставание с училищем было очень тяжёлым. Меня здесь все любили. Сам директор поблагодарил меня за проделанную работу и пожелал скорейшего выздоровления.  А  преподаватели, мастера и учащиеся были чрезвычайно огорчены моим отъездом. Директор вынужден был обмануть их, пообещав, что я вернусь, как только поправлюсь. Учащиеся провожали меня до поезда всей группой. А ехал я на родину вместе со своим другом Виталием Корниенко, который тоже работал в этом же училище мастером, с ним мы вместе учились и в Клинцах, и в Ростове. Он держал свой путь в Навлю – забирать к себе одинокую мать, поскольку на новый, 1951 год, женился и прочно обосновался в Кривом Рогу.

ЗАВОД – МОЯ СУДЬБА

Сразу же по прибытии на родину, я стал искать работу. На крупных заводах Брянска, как я узнал, в то время специалисты моего профиля не требовались. Однажды муж моей старшей сестры Анны, который, демобилизовавшись, устроился на работу в пожарную часть при Брянском химическом заводе в посёлке Сельцо, посоветовал мне съездить на этот завод, где, как он узнал, требуется мастер. На следующий день я, взяв необходимые документы, отправился туда. В отделе кадров завода, после изучения моих документов, мне рекомендовали переговорить с главным механиком – Адамовичем Александром Георгиевичем. Он, побеседовав со мной, предложил мне должность освобождённого бригадира по ремонту механического оборудования в цех  № 4  с последующим переводом  на должность мастера этого же цеха  через месяц-два. Я, подумав немного, согласился.
Итак, по приказу № 99 от 14.02. 1951 года я был принят на работу с испытательным сроком в два месяца. А  26.04.51 года меня перевели, как и обещали, в этот же цех мастером по ремонту механического оборудования в группу механика цеха, Ерохина Сергея Романовича, в ведении которого были две бригады слесарей-ремонтников. Эти две бригады и были переведены в моё подчинение.  С ними я занимался ремонтом цехового оборудования, в соответствии с графиком планово-предупредительного ремонта, обеспечивал содержание оборудования в рабочем состоянии.  Цеховой же механик осуществлял общее руководство.  А в его отсутствие работу механика выполнял я.
Работа мне была по душе, весь состав слесарей-ремонтников был подобран удачно. Рабочие были знающие, дисциплинированные. Хотя периодически нужно было их контролировать, давать, порой, подсказки, словом, руководить.
Я сам занимался оформлением документации по ремонту оборудования, составлял месячные планы-графики ремонтных работ и отчитывался в их выполнении перед отделом главного механика.
В цехе № 4 я проработал немногим больше года.
Однажды я выступил на общезаводском собрании и подверг критике работу своего начальника цеха, Иванова Ивана Николаевича. Последний был этим очень недоволен и стал меня преследовать.
Я рассказал об этом главному механику завода. Тот, зная характер моего цехового начальника и видя складывавшуюся нерабочую обстановку, порекомендовал мне перейти в его отдел на должность исполняющего обязанности инженера.  Я согласился.
В этом отделе я проработал два года, но, как специалист, мечтал быть цеховым механиком. И вот подвернулся подходящий случай.
Как-то в цехе № 5 рассчитался действующий механик цеха, и начальник этого цеха, Рябчун Ион Маркович, предложил мне эту должность. Главный механик не возражал. И вот по приказу директора завода я стал механиком цеха № 5.
Теперь я был на своём месте!
А работа была достаточно ответственной! Служба цехового механика занималась ремонтом не только своих цеховых станков, но и проводила капитальный ремонт всего заводского оборудования.  Из двух бригад слесарей-ремонтников, одна постоянно выполняла работы по всему заводу. Для меня было очень тяжело часто ходить в другие цеха и руководить работой своих людей. Кроме того, мне иногда приходилось со своими людьми заниматься и другой дополнительной работой – монтажом оборудования (токарных, фрезерных, строгальных станков и прочего) с изготовлением под него фундаментов.  За эти дополнительные труды мне ничего не платили. Да и раньше, до меня, прежний цеховой механик этим не занимался.
Я решил обратиться к начальнику цеха и главному механику с просьбой рассмотреть вопрос оплаты моего дополнительного нелёгкого труда. Они с пониманием отнеслись к моим словам, обещали что-нибудь придумать, но время шло, а ничего не было сделано.
Моя зарплата в то время составляла 1200 рублей, а при выполнении цехом плана мне выплачивали дополнительно премию в размере 20 – 30% от оклада. В то же время механики других цехов, занимавшиеся ремонтом собственного цехового оборудования, имели оклады в 1300 – 1500 рублей.
Однажды мне в руки попал квалификационный справочник со сведениями об окладах работавших. Из него я узнал, что оклад механика цеха, не получавшего зарплату за выслугу лет, должен был составлять 1300 – 1500 рублей. Поскольку у меня ещё не было выслуги лет, оказалось, что мне не платили даже положенную минимальную зарплату.
Тогда я решил пойти к председателю заводского профсоюзного комитета Шилину и попытаться добиться повышения зарплаты. Последний, выслушав меня, посоветовал написать заявление на имя директора завода, Мейпариани Валерия Васильевича, и сходить к нему на приём.
Я так и сделал. Подробно описав в своём заявлении сложившуюся ситуацию, я пошёл к директору. Сначала директор возмутился, почему я сам пришёл просить себе повышения зарплаты, но, в заключении, видимо, согласившись с моими доводами, сказал, что, если механик цеха № 11 действительно получает большую зарплату, он непременно подпишет приказ об установлении мне такого же оклада.
И он своё слово сдержал! Уже на следующий день я узнал о том, что сам директор назначил мне оклад в 1300 рублей в месяц.
Валерий Васильевич Мейпариани был очень опытным хозяйственником! В своё время он был директором детского пионерского лагеря «Артек», был лично знаком со Сталиным И.В. и Берией Л.П. Он возглавлял завод с момента его возвращения с Урала после изгнания немецких оккупантов. Едва ли ни с 1943 года! Это была его заслуга, что на месте глухой, сожжённой оккупантами деревеньки, возник рабочий поселок с заводом, кормившим местное население и ковавший оружие возмездия лютым врагам России! Вместе с тем, он был очень строгим, даже, можно сказать, грубым! Он открыто оскорблял многих инженеров, называл их «ослами», «дурачками»! А фраза – «бездельник, понимаешь!» – не сходила у него с уст. А вот меня он никогда не оскорблял, хотя я говорил ему в глаза «правду-матку»! Видимо, это было связано с моим добросовестным отношением к работе. И поэтому он терпел меня, как «неизбежное зло». И отыгрался на моей семье. Долгие годы мы, стоя первыми в очереди на жилье, обитали в сырой, некомфортабельной квартире. И только после его смерти получили мало-мальски человеческое жилье. Когда же я добросовестно выполнял командировочные задания и привозил из Министерства рекомендации на премии, директор на них не реагировал! Такой был мстительный! Как-то директор, критикуя работу моего начальника – главного механика – за какую-то мелочь, получил от меня отпор. Я не согласился с его мнением, то есть с мнением человека, которого все панически боялись! И сказал, что главный механик невиновен! Разгневанный, не терпевший возражений Мейпариани закричал на меня и в процессе излияния своего гнева допустил такую фразу: – А ты знаешь, что мы не для всех строим коммунизм!
Это было сказано в начальные годы правления Брежнева, когда коммунистические лидеры заигрывали с народом, и подобные слова рассматривались, едва ли не как госизмена!
Я был страшно возмущён. – Получается, товарищ директор, что вы строите коммунизм только для себя! А нас не считаете за людей!
– Подожди, Володичка, – неожиданно смягчился директор. – Ты меня неправильно понял!
– Да всё я прекрасно понял! – сказал я со злостью. – Вы строете себе светлое будущее, а мы должны пожизненно служить вам, как рабы! – И сразу же ушёл из кабинета.
Однажды у меня был с ним ещё один неприятный инцидент. Как-то перед обедом я пришёл в приёмную Мейпариани, чтобы принять у него профсоюзные взносы, поскольку был некоторое время председателем месткома административных служб, однако, из-за спешки не предупредил директора по телефону. В приёмной никого не оказалось, и я, посчитав, что директор свободен, вошёл в его кабинет и увидел весьма неделикатное зрелище: Валерий Васильевич жарко обнимал молодую женщину, по-видимому свою секретаршу, сидевшую у него на коленях!
Я оказался не в том месте и не в то время. Увидев меня, директор побагровел и дико заорал: – Вон! Вийди вон!!!
Я, естественно, испарился, сконфуженный.
Словом, ждать милости от товарища директора мне не приходилось.
Но вернусь к производственной жизни.
В 1960 году в цехе произошли перемены. Нашего начальника, Рябчуна И.М., перевели на должность заместителя начальника конструкторского отдела завода. А новым начальником цеха был назначен Степанов Олег Иванович, бывший заместитель.  Этот человек пользовался в цехе не очень хорошей репутацией: был распущенным, пьющим, склонным к доносительству не только на своих товарищей, но даже на бывшего начальника цеха. Он буквально рвался к власти… А поскольку в своё время я не раз критиковал его за плохую работу и опоздания на рабочее место, он меня невзлюбил.
С первых же дней своего начальствования, Степанов стал искать любой повод, чтобы выжить меня из цеха. Ну, а работа механика такова, что всегда можно найти причину для нареканий!
В это время  в этом же цехе освободилась должность мастера по изготовлению инструментов и приспособлений в инструментальной мастерской. Я и перешёл на эту работу. Моим начальником здесь был сын директора завода Мейпариани Арсен Валерьянович, поэтому от гнева начальника цеха я был надёжно защищён. И однажды, когда Степанов явился в мастерскую, чтобы поиздеваться надо мной, он получил здесь такой ответ, что  забыл в дальнейшем дорогу сюда. На новой должности я мог бы работать долго, здесь мне всё нравилось, кроме зарплаты.  А она составляла всего 1100 рублей в месяц. Из-за этого пришлось искать новую работу…
Как-то раз ко мне в мастерскую пришёл старший инженер по оборудованию отдела главного механика Андросов Серафим Сергеевич. Он предложил мне перейти в его отдел инженером по оборудованию с месячным окладом в 1200 рублей. Мне довелось уже поработать в отделе главного механика, и я знал, что от меня требуется. Поэтому я охотно согласился, и приказом директора завода  № 297 от 9.04.1962 года был освобожден от должности в цехе № 5 и переведен в отдел главного механика.
Итак, вместе с С.С.Андросовым мы стали ежегодно составлять заявки на потребное заводу оборудование. Получив наряды на поставку оборудования, мы заключали договора  с поставщиками, и вели по ним переписку до тех пор, пока оборудование не поступало на завод. Кроме того, мы составляли отчёты в главное управление о поступившем оборудовании. Приходилось ещё два раза в год ездить в командировку в Москву в главное управление для защиты своих заявок и для методической помощи специалистам управления в составлении заявок на комплектование оборудования по главку. Первое время всё это делал сам С.С.Андросов, а через два года в Москву стали посылать только меня.
Для помощи главку я выезжал, порой, на десять, а то и на двадцать дней, в зависимости от сроков сдачи заявок в Министерство. Я работал в Москве добросовестно, и главный механик главного управления (главка) всегда отмечал на моём командировочном удостоверении, что задание выполнено на «отлично».
Работать в отделе главного механика, как завода, так и главка, было в это время очень комфортно, поскольку там подобрались прекрасные руководители.
Главный механик завода – Адамович Александр Георгиевич – имевший всего семь классов «со слов», как говорили в отделе кадров, был исключительно эрудированным специалистом, добрым, отзывчивым, жизнерадостным человеком, который любил знающих и добросовестных работников. Не менее достойным человеком был и главный механик главка Рабинович Лев Ефремович, обладавший глубокими знаниями своего дела, который тоже ценил исполнительность и профессионализм. С ним у меня сложились не только рабочие, но даже дружеские отношения. Лев Ефремович  любил меня и хотел, чтобы я перешёл на один из заводов главка главным механиком.  Он даже познакомил меня с директором завода из Рязанской области, и тот охотно согласился принять меня. Но когда я со своей женой обсудил перспективу нашего переезда, мы пришли к выводу, что, несмотря  на возможность получения благоустроенной трёхкомнатной квартиры (что по нашей жизни было немаловажным фактором), сырой рязанский поселок нам не подходил.
В марте 1965 года решением руководства  нашего завода была произведена реорганизация отдела главного механика.  Был создан самостоятельный отдел оборудования, начальником которого назначили Евсеева Станислава Александровича. С.С.Андросов перешёл в этот отдел, сохранив за собой должность старшего инженера.
Я не согласился переходить в новый отдел, и мне предложили  должность старшего инженера группы планово-предупредительного ремонта (ППР), которая освободилась в связи с переходом  занимавшего её специалиста, Савкина С.И., на другую работу. Его назначили заместителем главного механика. Эта работа была мне хорошо знакома, и я без колебаний принял предложение.
 Таким образом, я проработал с 9. 04. 1962 года по 10. 12. 1986 года более двадцати четырёх лет в отделе главного механика завода на нескольких должностях: старшего инженера, руководителя группы ППР, начальника бюро ППР оборудования и вентиляции. За это время при мне сменилось  пять главных механиков. И все эти перемены внесли только негативные моменты в работу предприятия, поскольку сменявшие друг друга руководители были технически неподготовлены к этой должности и не знали элементарных правил ремонтного дела. Само собой, разумеется, работать под их руководством было очень тяжело, ибо они, порой, не зная сути дела, отдавали неоправданные распоряжения, навязывая грамотным специалистам свою волю.
Первого моего главного механика Адамовича А.Г. сняли с работы грубо, бесцеремонно, даже не посоветовавшись с коллективом отдела. Как  стало известно, он пострадал за то, что отказался в своё время продать за бесценок государству свой дом, стоявший на месте, где власти запланировали построить  дворец культуры. Он же просил не разрушать его дом, а перенести на другое место.  Просьба его была законная и выполнимая, но начальство возмутилось его несогласием. И вот, не считаясь с опытом, большими практическими знаниями, человеческими достоинствами, его уволили, а на освободившееся место назначили  бывшего начальника конструкторского отдела при отделе главного механика  инженера Исакова Александра Константиновича. Я уже знал его, поскольку мы по работе неоднократно встречались. И могу сказать, что сравнение с прежним начальником даже неуместно. Это, так сказать, небо и земля. Александр Константинович был человеком безынициативным, скрытным, вечно чем-то недовольным. По себе он подобрал и заместителя – С.И.Савкина. Новый главный механик вёл работу  так, чтобы всё было тихо и спокойно, и начальство не гневалось.  Он добился лишь увеличения штата отдела главного механика, выведения из своего отдела  конструкторского бюро (из которого создали самостоятельный отдел), а также передачи старшего инженера по оборудованию из своего подчинения в ранее выделенный отдел по оборудованию.
Когда же А.К.Исакову исполнилось шестьдесят лет, его также тихо, как он и работал, отправили на пенсию, а на его место назначили Цымбалюка Илью Антоновича, работавшего до этого начальником ремонтно-механического цеха № 5.  К сожалению, и он не обладал достаточными техническими знаниями для  организации ремонтной работы. Однако, что касается требовательности, то здесь он превосходил многих, навязывая, прямо-таки с какой-то злостью свою волю всем подчиненным. Одновременно с этим он буквально почитал  вышестоящих руководителей, умел с ними ладить и, если ставил перед собой какую-то цель, добивался её достижения любыми средствами.
Мне было исключительно тяжело: приходилось выполнять очень много несвойственной работы, включая, порой, и работу самого главного механика. При этом Илья Антонович говорил мне: – Учи меня, я быстро освоюсь!
Всё б то было хорошо, если бы работа главного механика не требовала специальных знаний и природной склонности к их реализации. А их-то как раз у нового начальника и не было!
Поэтому учить его мне долго не пришлось. Руководители, вероятно, поняли, что ошиблись с новым главным механиком и через год перевели его начальником цеха № 4.
Главным механиком теперь стал бывший заместитель Савкин С.И., который в технической грамотности не намного превосходил своего предшественника. Заместителем главного механика назначили бывшего старшего мастера монтажного участка цеха № 5 Федина Николая Васильевича.
Во время всех этих изменений я пребывал в очередном отпуске. Когда же я вышел на рабочее место, Федин Н.В. подошёл ко мне со своим стулом и, усевшись рядом с моим столом, попросил меня быть его наставником.
Я  возмутился, ведь только что уже обучал одного, да видно зря тратил время… К тому же Николай Васильевич был по должности выше меня и скорее сам годился в наставники. Он, конечно, обиделся на мои слова, но промолчал. А когда я выразил своё удивление по поводу его назначения к нам в отдел при такой компетенции, он ответил, что его об этом даже не спросили.
И вот с такими руководителями мне пришлось теперь работать… Все технические вопросы они, не решая, направляли ко мне; за своих начальников я заседал  и в общезаводских комиссиях.  Когда же главный механик или его заместитель ходили в заводские цеха, и к ним обращались цеховые механики с просьбой помочь в устранении неполадок оборудования, они без стеснения звонили мне, консультируясь, как им быть.
Однажды я занимался переписью заводского оборудования с целью его паспортизации и обеспечения полноценного учёта. Эта колоссальная по объёму работа проводилась по указанию Министерства. Нужно было составить большущие списки всего оборудования по заводским цехам, расшифровать каждую единицу оборудования по тридцати шести графам ведомости. А таких физических единиц на заводе было около трёх тысяч! Как раз в это время в цехе № 4 произошла поломка станка по шлифовке щитов для мебельных шкафов. Механик цеха позвонил Н.В.Федину и попросил помощи. Николай Васильевич, зная какую трудную и ответственную работу я выполнял, решил не мешать мне и сам отправился в цех выяснить, что произошло. Я предупредил его, что нужно обязательно установить причину, почему обломался подшипник на валу натяжного барабана транспортёра, ибо одного устранения неисправности может быть недостаточно и поломка повторится.
Заместитель главного механика не принял во внимание моих слов и, вернувшись из цеха, сказал, что причину поломки не установили.
– Ну что же, – покачал головой я, – ждите тогда новой беды!
Так и случилось. Через два дня станок вновь вышел из строя, и ущерб заводу был нанесён немалый!
Пришлось мне отложить свою работу с ведомостями и идти вместе с Н.В.Фединым в цех. Здесь мне не понадобилось длительного времени, чтобы понять всё. Оказалось, что на этом транспортёре на валах обоих барабанов были установлены однорядные подшипники, и малейший перекос валов при натяжке ленты приводил к зажиму подшипников, что вело к поломке. Я сразу же дал команду механику цеха установить на вале натяжного барабана двухрядные подшипники, которые позволили компенсировать перекос валов барабана.
После этого станок безупречно работал десяток лет… И таких случаев на протяжении моей работы было очень много!
Наконец, С.И.Савкину исполнилось шестьдесят лет, и его тут же отправили на пенсию. Впрочем, его и так незаконно держали целых пять лет на работе, поскольку он был инвалидом второй (нерабочей) группы.
Главным механиком завода назначили Н.В.Федина, а заместителем к нему – бывшего мастера-механика цеха № 9 Блинова Николая Павловича. Последний был технически грамотным специалистом, имел опыт работы мастера-механика.  Он, понимая, что нужно изучить работу отдела, энергично и смело взялся за дело и скоро освоился.
Однако для меня серьёзного облегчения не наступило. Приходилось брать на себя и другие виды деятельности, включая оформление заявок на любые запасные части и связанную с этим переписку.
Бывшего главного механика С.И.Савкина оставили в отделе инженером-конструктором, фактически, консультантом к новому руководителю отдела, и он стал как бы пенсионером с двумя пособиями – собственно, пенсией, и не требующей усилий зарплатой.
Я же продолжал работать, так сказать, «за себя и за того парня» и в ремонтном деле, и в методическом, участвуя даже в работе комиссий по проверке цехов.  Постепенно Н.В.Федин  стал всё больше устраняться от  выполнения собственных обязанностей, и все вопросы своей компетенции переадресовывал мне. Я же, возмутившись, стал возвращать ему назад направленные мне документы со своей резолюцией.  Все эти бумаги с моими записями главный механик собирал и рассчитывал  в дальнейшем использовать против меня.
В конечном счёте, моё терпение лопнуло, и я выступил на одном из собраний работников заводоуправления с критикой главного механика, как человека не знавшего ремонтное дело, не выполнявшего своих функций, перекладывавшего на меня свою работу. В заключении я сказал, что просто устал   работать  за других.
 Все завершилось скандалом. У Н.В.Федина сразу же нашлись многочисленные заступники, как из сотрудников отдела главного механика, так и администрации завода. Сам директор завода В.П.Купцов выступил с критикой моих взглядов и заявил, что нам двоим – мне и главному механику – нельзя работать в одном отделе. Он же предложил мне перейти на другую работу, обещая сохранить за мной прежний небольшой должностной оклад в 165 рублей.
Я пребывал в это время на должности начальника бюро и не получал даже минимального оклада в 180 рублей, установленного для такой же должности в других отделах завода, поэтому терять мне было нечего. Воспользовавшись директорским предложением, я уже на второй день после упомянутого собрания написал на имя директора завода заявление с просьбой направить меня в цех № 4 в качестве мастера участка повторной обработки кухонной мебели.
Получив моё заявление о фактическом уходе, Н.В.Федин некоторое время пытался не дать ему хода и уговорить меня остаться в отделе, обещая закрыть глаза на произошедший скандал и всё забыть. Но я категорически отказался вернуться к прежней жизни и, в конечном счёте, добился ухода.
Так я оказался вновь в цехе № 4, да ещё на самом тяжёлом участке. Однако мне было не привыкать к трудностям! Ещё в молодости, когда я работал в этом же цехе мастером по ремонту оборудования, мне приходилось решать непростые задачи… Как-то цех едва не сорвал план по выпуску зерносушилок, ибо не хватало деталей на их сборку. Тогдашний начальник цеха И.Н.Иванов организовал третью смену станочников и бросил меня в прорыв, назначив мастером этой смены.
Я добросовестно выполнил задание, обеспечил изготовление нужных деталей, и цех справился в срок с установленным планом. Так было дважды…
Теперь я был, конечно, уже не таким полным сил, как в молодости, но всё же не унывал. В отделе главного механика меня тем временем не забывали. На цеховой участок, где я работал, не раз приходили мои бывшие коллеги и уговаривали меня вернуться назад. Неоднократно бывал у меня и занявший мою должность Е.В.Бандурин. Он приходил посоветоваться со мной по методическим вопросам и тоже звал в отдел. Я отказался наотрез.
Вскоре из отдела главного механика уволился и заместитель начальника Н.П.Блинов, который предпочёл своей должности работу контролера ОТК в цехе № 5.  Его место занял Е.В.Бандурин. Но и он не смог удержать отдел от развала. В короткий срок оттуда ушли лучшие и опытные специалисты: Н.Г.Кислый, А.А.Смирнов, Н.Е.Стёпин.
Однажды, ко мне на участок повторной обработки кухонной мебели зашёл начальник цеха № 2  Олег Алексеевич Якуненков. Этот человек был исключительно  образованным (даже писал и публиковал научные статьи в различных технических журналах), толковым руководителем: знал людей, производство, хорошо разбирался в кадровых вопросах. Он так поставил работу в цехе, что люди буквально рвались к нему!
Меня он знал, поскольку я не раз бывал в его цехе, и высоко ценил меня как специалиста.
И вот он предложил мне перейти к нему в цех на ремонтную работу на любых, выгодных мне условиях!  Поскольку о работе с таким руководителем можно было только мечтать, я сразу же согласился перейти на должность наладчика оборудования  в зданиях 106, 109 и 111-1 с повышенной зарплатой.
Так, несмотря на нежелание начальника цеха № 4 отпускать меня и препятствия, чинимые различными чиновниками, я всё-таки после прохождения медицинской комиссии перешёл в цех № 2.
Здесь я оказался, фактически, среди друзей. И администрация, и инженерно-технические работники, и ремонтный персонал встретили меня с радостью и душевным участием. На первом же собрании коллектив слесарей-ремонтников  единогласно избрал меня своим бригадиром, не освобожденным, а работающим вместе с бригадой.
Итак, я добросовестно проработал в цехе № 2 около двух с половиной лет, успешно справился со всеми задачами и трудностями, замещая во время отсутствия цехового мастера-механика Н.И.Негодникова, с которым у меня сложились хорошие деловые отношения.
Начальник цеха всегда интересовался работой нашей ремонтной службы. Он был очень доволен мной и однажды даже предложил мне перейти на должность мастера производственных мастерских, ремонт оборудования которых я обеспечивал. Но меня вполне устраивала тогдашняя работа, и я отказался.
Олег Алексеевич отнёсся к моим словам с пониманием, не обиделся. Он в душе был очень добрым человеком, не важничал, как большинство начальников, а если узнавал, что был в чём-то неправ, не считал за позор извиниться перед подчиненным. В цехе его все любили…Я очень сожалею, что этот замечательный человек умер так рано, в самом расцвете лет: ему не было и пятидесяти!
Наконец, настало время уходить мне на пенсию. Я заранее предупредил об этом начальника цеха, подал заявление, и 24. 04. 89 г. по приказу директора завода  № 220 был уволен.  Но, оказавшись вне работы и трудового коллектива, я долго не мог забыть людей, с которыми прошёл свою трудовую жизнь. Все эти годы я принимал активное участие в общественной жизни: был рационализатором, в течение трёх лет был председателем профсоюзного комитета (один год – в цехе № 5 и два года – в заводоуправлении),  тринадцать лет – партгрупоргом в отделе главного механика, один год – секретарем комсомольской организации заводоуправления.
Понятно, что после такой жизни мне было нелегко приспособиться к тихой старости. Впрочем, я недолго засиделся на пенсии, всего два с половиной года.
Однажды ко мне домой пришёл мастер-механик цеха № 2 Н.И.Негодников. Он очень просил меня вернуться в цех и помочь ему вести техническую документацию.
Я немного поколебался, но не выдержал и с 13. 11. 1991 г. снова поступил в цех № 2 в ту же самую бригаду, в которой работал до выхода на пенсию.
За время моего отсутствия дела в ремонтной службе цеха серьёзно ухудшились. Кладовая механика цеха, размещавшаяся в здании 106, всегда наполненная всевозможным инструментом и запасными деталями, оказалась совершенно пустой. Я был буквально шокирован увиденным. Мастер-механик, видя моё состояние, пояснил, что всё имущество разворовали.
Капитальный ремонт оборудования проводился плохо. Ежегодную остановку производства осуществляли как обычно, но, поскольку запасных частей  не хватало,  после разборки оборудования  заменяли только полностью изношенные детали.
Примерно через год после моего возвращения в цех началось массовое сокращение кадров. За небольшой промежуток времени сократили целую смену, уменьшив на треть объём прежнего производства. Когда же наступил черёд сокращений слесарей-ремонтников, я попросил начальника цеха, чтобы меня сократили вместо намеченного кандидатом на увольнение молодого рабочего, у которого пребывала в декретном отпуске жена. Однако начальник цеха не согласился со мной, сказав, что он скорее уволит двух работников, чем меня. И, тем не менее, видя мою настойчивость, он, в конце концов, поступил так, как я просил, и с 6. 09. 1993 года я был уволен по сокращению штата.
Так и закончилась моя трудовая жизнь на Брянском химическом заводе, которому я отдал более сорока лет своей жизни. За это время я имел лишь одно административное наказание, связанное с несчастным случаем на производстве.
Происшествие, не приведшее к тяжёлым последствиям, случилось в цехе № 5, когда я работал там механиком, во время моего участия в комиссии по приёмке оборудования, смонтированного монтажниками нашего цеха в литейной мастерской.
Поощрений же за хорошую работу у меня было много. Мне часто объявляли благодарности за участие в работе народной дружины. Я был награжден значками  «Победитель соцсоревнования за  1974 год»,  «Отличник Министерства Машиностроения СССР» в 1986 году. Неоднократно получал и благодарности вместе с денежными премиями. А в 1989 году, когда я уходил на пенсию, мне присвоили звание «Ветеран труда» вместе с благодарностью и денежной премией в сорок рублей. Кроме того, в своё время мне вручили медаль за участие в трудовой жизни страны в годы войны и присвоили звание «Ветеран трудового фронта»
Не могу не сказать о своей семье. Когда я был переведен работать в отдел главного механика заводоуправления в мае 1952 года, я стал на учёт в комсомольскую организацию, где в то время была секретарем Новицкая Лидия, которая сразу же мне понравилась. Мы подружились и 18 ноября 1952 года зарегистрировали брак в Сельцовском поселковом Совете. Свадьбу мы не играли, поскольку в ту пору многие поступали так. Лишь когда мы приехали в село Овстуг, мой отец и мачеха организовали застолье, собрав всех родственников для знакомства с моей женой.
Прошло около месяца со дня заключения брака, и на общем комсомольском собрании молодежи заводоуправления мою жену освободили от работы секретаря комсомольской организации, а меня избрали на её место.
11 сентября 1953 года  у нас родилась дочь, а 21 августа 1955 года – сын.
Сразу же после женитьбы мы обратились к директору завода с заявлением, в котором просили выделить нам хотя бы комнатку для  совместного проживания. Но директор сказал, что мы оба заслуживаем по квартире, но пока жилья нет.
В это время моя жена проживала со своей сестрой в небольшой комнате заводского четырёхэтажного дома, жилой площадью в 11 квадратных метров.
Её сестра проявила к нам участие и ушла жить в общежитие. Так образовалась наша семья. Когда родился сын, нам стало  тесно в маленькой комнате, и её заменили  чуть большей – в 16 квадратных метров. Конечно, и этого было недостаточно.
В это время на заводе решили организовать строительство дома собственными силами заводских работников, нуждавшихся в жилье, но под руководством Сельцовского строительно-монтажного управления. Собрали всех желавших принять в этом деле участие. Таковых нашлось двадцать четыре человека. На этом собрании меня избрали председателем комиссии содействия строительству дома.
Весной 1957 года началось строительство двенадцати-квартирного жилого двухэтажного дома. Все материалы нам доставляло Сельцовское СМУ.
 Итак, теперь мы каждый день после работы приходили на стройку. Все наши рабочие уже научились многим строительным навыкам ещё раньше, когда строили здание заводского профилактория.
В рабочие дни мы пребывали на стройке по два-три часа, а в воскресенье приходилось работать по восемь часов. СМУ платило нам за работу всего по 20 копеек за час. Я неоднократно обращался по поводу такой мизерной зарплаты к председателю заводской профсоюзной организации Я.Я Шилину, но он равнодушно отвечал, что мы за это получим квартиры.  В ту пору безвозмездный труд был делом обычным.
К концу года мы, работая с полным напряжением сил, закончили, наконец, строительство, и заводская администрация выделила моей семье в новом доме двухкомнатную квартиру с жилой площадью в 30,9 квадратных метра. Эту квартиру ещё предстояло самим благоустроить…
Кроме того, в посёлке уже давно были газифицированы многие жилые дома, так как рядом проходила линия газопровода. И опять нам пришлось работать по воскресеньям, чтобы газифицировать свой дом!  Мы безвозмездно рыли траншеи, выкладывали их кирпичом, помогали газовщикам и сварщикам укладывать трубы.
Впрочем, однажды мастер СМУ, пришедшая на наш участок, выписала нам наряд на воскресную работу по выкладке траншеи кирпичом на цементном растворе. По этому наряду все мы, добросовестно трудившиеся, заработали по пятьдесят рублей. Однако эти деньги никто из нас так и не получил.
А женщина-мастер, проявившая принципиальность, пытаясь оплатить наш труд, была  едва не доведена руководством СМУ до самоубийства: она приняла яд и лишь усилиями сельцовских врачей была спасена от смерти!
В этом доме, который нам так тяжело достался, мы прожили двадцать лет, и лишь в  конце 1977 года переехали в другой дом в более благоустроенную двухкомнатную квартиру с жилой площадью в 36 квадратных метров, где и проживаем теперь.
Конечно, для нашей семьи такой квартиры было недостаточно – дети уже выросли и работали на  нашем заводе – но трёхкомнатную квартиру нам так и не дали, ибо пока лежало наше заявление с просьбой об улучшении жилищных условий, моя дочь уволилась с завода и уехала искать свою судьбу на родину супруги в белорусский город Гомель.
Дети наши выросли трудолюбивыми, скромными, грамотными. Дочь доработала до пенсии и продолжает добросовестно трудиться. Сын окончил историко-филологический факультет Брянского педагогического института. Работал на педагогическом поприще, в том числе и на нашем заводе как начальник подразделения по подготовке кадров.
Общий наш  семейный трудовой стаж на Брянском химическом заводе составил девяносто три года! От дочери у нас есть внучка, проживающая с родителями в Гомеле, а от сына – внук. Они к настоящему времени успешно, с хорошими оценками, окончили восемь классов.
С моей женой мы прожили вместе уже более пятидесяти лет. Жизнь прошла в вечной нужде. Да и государство нас постоянно обирало. Даже наши скудные скромные сбережения были безжалостно им разворованы во время принудительных госзаймов, ваучеризации и «обвала рубля». Так мы, прожив в трудах всю жизнь, остались ни с чем!
Да ещё, помимо этого, государство отняло у меня шесть лет моего трудового стажа  (два года Клинцовского мужского специального ремесленного училища № 25 текстильного дела Министерства Трудовых Резервов СССР и четыре года Ростовского-на-Дону индустриального техникума того же Министерства) и столько же лет у моей жены (два года работы на военном заводе в Ташкенте – работники отдела кадров «потеряли» её трудовую книжку –  и четыре года по уходу за маленькими детьми).
Поэтому пенсию мы получаем меньшую, чем заработали, а доказать нашим чиновникам ничего не можем. Да разве наше государство способно заботиться о людях?
У нас нет возможности жить по-человечески. Нам недоступны бытовые товары. Конечно, если бы наши денежные вклады не были разворованы, мы смогли бы купить себе хотя бы новые холодильник, газовую плиту, телевизор…
Но государство загнало нас в такой тупик, из которого только один выход – смерть!
Сейчас жизнь пенсионеров, как, впрочем, и всех простых людей, с каждым годом становится всё труднее и труднее: налоги и цены на товары и услуги растут не по дням, а по часам. Иногда  в  два-три раза в год. Пенсии, социальные пособия и заработная плата так называемых бюджетников намного отстают от зарплат чиновников..
Руководители государства как бы не замечают, что почти всё население России живёт в нищете. Люди плохо одеваются, не имеют необходимых домашних вещей.
Чиновники додумались даже до того, что с пенсионеров взимают чудовищную плату за услуги ЖКХ, обирают налогами, например, на имущество! На единственное жилье!
Тяжела, беспросветна и  жизнь рабочего. У многих людей на почве нищеты рушатся семьи. Но и здесь государство не защитник, а мародер!
Представьте себе разведённого рабочего, имеющего одного ребенка.
Налоги с него составляют: тринадцать процентов – с зарплаты, двадцать процентов – на добавочную стоимость, пять процентов – с продаж… Да, кроме того, алименты – двадцать пять процентов! Таким образом, ему остается всего…тридцать семь процентов от заработанных честным трудом денег! Можно ли прожить на эти деньги, имея заработную плату в полторы – две тысячи рублей? А кто у власти? Более бездарного правительства, чем сейчас, в России никогда не было! Правительство под руководством Дмитрия Анатольевича Медведева совершенно не справляется со своими обязанностями, действуя по указкам Запада, издевается над народом!  Каждый день и каждый час мы ждём очередных повышений цен и полного унижения российских тружеников! Отечество погибает под властью бездарностей!

2006 г.