Тридцать часов

Аннотация:
– Говорят, этот концерт идёт тридцать часов. Но те, кто слушает, этого не замечают.
– Это невозможно физически.

 




«МУЗМАГ»

Метро выбрасывало пассажиров прямо на мост через Реку, а музыкальный магазин прилепился ровно с другой стороны моста. Казалось бы, очень близко, но, учитывая Реку, можно и не дойти. В прошлом было время, когда от Неглинки вообще осталось одно название – улица, а не река, но после Разлива Рек вода снова проявила себя и, несмотря на скромные размеры, всё же таила в себе опасность смещения пространств. Если туман с Реки поднимался высоко, пешеход рисковал выйти где-то вообще не там. Так что в расположении музыкального магазина просматривалась некая гармония. Музыка и Река – две самые мистические стихии, думала Криста, вынырнув из подземки и пробираясь на горбатый каменный мостик.
Неглинка несла тёмные воды в узком каменном русле среди надвинутых с обеих сторон домов, как на дне индустриального оврага. Мягкие клочья тумана лизали ноги у самых щиколоток. На верхней точке моста было зыбко, но впереди уже проявилась тяжёлая вывеска на скрипучих цепях: «МузМаг».  Криста зафиксировала её взглядом, чтобы не забыть, куда идёт, – такое тоже случалось, – вприпрыжку спустилась с моста – быстрый взгляд по сторонам – кажется, ничего поблизости не было – припала к двери, рванула её на себя и ввалилась внутрь.
Здесь точно было безопасно и от этого как-то по-особенному тихо. Эта тишина не угрожала каждую секунду взорваться криком какой-нибудь адской живности, просочиться тонким, как радиопомехи, свистом искажённого пространства. В этом полумраке не проявится силуэт искалеченного грешника, не загорятся глаза демонов или ангелов, существ, как полагала Криста, равноудалённых от человека. Здесь только ровные переливающиеся ряды цифровых альбомов, бесконечные тёмно-цветастые корешки с витиеватыми надписями, и каждая ведёт в целый мир. Что скрывается за этими письменами? Вчитываясь в названия групп и альбомов, Криста пыталась представить: что за музыку играют там, внутри коробки, по ту сторону ярлыка? Всё не пересмотришь и не переслушаешь, подборки постоянно меняются, не взяла сегодня – завтра можешь не найти. Да и деньги не безграничны.
Криста вместе с двумя подругами значилась в социальной программе: жила в муниципальной квартире, ходила в государственную школу, а сэкономленное на еде пособие тратила на музыку. Хорошо, что цифровые версии можно загрузить по сравнительно низким ценам, но иногда девчонки раскошеливались на что-нибудь вещное: боксы, буклеты, постеры, всяческие шмотки, заказанные с цифровых копий. Когда они ещё жили в Аду, там присутствовал своеобразный плюс: всеобщий театр ужасов. Демоны сами ходили в весьма причудливых, мрачных и сексуально-агрессивных костюмах, а раз так, то и грешники, особенно грешницы, особенно юные, наряжались, как куклы из готической лавки. Криста с необъяснимой ностальгией вспоминала, как наносила на лицо уродливые чёрные узоры и обвешивалась дурацкими украшениями с черепушками, как вместе со знакомыми, незнакомыми, случайными прохожими бесилась вокруг уличных костров, размеры которых иногда просто потрясали, поскольку в них бросали вещи убитых демонами людей, как все орали не своими голосами, разыгрывая издевательские сценки, пародирующие разные наказания за грехи. Девчонки даже хотели набить себе татуировки – Криста вообще планировала на лицо – но мастер, старый одноногий грешник с тёмно-золотой кожей и короткой серебряной бородкой, поглядел на них неподвижными глазами, явно повидавшими много смертей, и сказал: вы ещё молодые, у вас ещё есть надежда выйти. А там, наверху, всё не так. Криста тогда и представить не могла, как там наверху.
А потом их переселили с пятого круга Ада на второй, и там всё действительно оказалось гораздо цивильнее: солнце, правда, почти не появлялось из-за плотных серых облаков, но днём бывало светло, и, казалось, это серое небо задавало тон обитателям земли, так же как жгучее лиловое светило в чёрном небе пятого круга отражалось в любимой цветовой гамме демонов. Здесь всё было серое, матово-белое, бледно-цветное: скучная будничная одежда, форма, безликие панельные многоэтажки, пустые асфальтовые тротуары, даже деревья – и те стояли чёрные, голые. Наверное, во многих отношениях это было лучше, безопаснее, милее, но иногда Криста скучала по душераздирающим вакханалиям в Аду, и тогда на помощь приходили рок-концерты, эстетика которых напоминала инфернальную. Многие их осуждали, но для бывших узников «тяжёлая» (почему тяжёлая?) музыка была настоящей отрадой. В полулегальные клубы народ приходил, как на малую родину: в нарядах с красочным изображением уродов, пыточных камер и каннибальских пиров, с ведьмински-длинными распущенными волосами, обвешавшись символами сакральной геометрии, которые в Аду имели сугубо прикладной смысл, а ближе к Миру оказались связаны с какой-то идеологией. Криста, например, носила кольцо со свастикой в честь любимой певицы, Валерии Безобразовой, которая часто использовала этот знак в своих работах, а потом с удивлением узнала, что в школе её считают нацисткой. До сего момента она и не знала ничего о Гитлере, но попытки растолковать вопрошающим, что свастику не Гитлер придумал, не удались.
Она оживала, слушая музыку – ту, знакомую, пришедшую из Ада, напоминающую о криках из пыточных катакомб, напичканную доверху ужасом, болью и кровью, насыщенную той силой чувств, которая бывает только между жизнью и смертью. Обитателям бледно-серой реальности она казалась лязгающей какофонией, а Криста не уставала поражаться необычайной красоте, глубине, силе тёмного искусства, и если ей когда и казалось, что этот мир стоит всех мерзостей, которые в нём происходят, то именно в моменты лучшего таинства, лучшей музыки.

***

Она медленно шла по мерцающему лабиринту, и шаткие железные мостки, протянутые между электронными витринами, качались и скрипели под ногами. Ниже – темнота. В Аду было много таких объектов, которые висели в пустоте, и Криста иногда испытывала любопытство: что будет, если туда спрыгнуть. Впрочем, по слухам, будет то, что очнёшься в следующем кругу Ада. Но, спрашивается, разве можно вот так, самовольно взять и перейти с одного круга на другой, пусть даже худший? А если спрыгнуть вниз с самого нижнего круга? Может, окажешься на самом верху? Если так, можно быстро перейти с какого угодно круга Ада в самый высокий Рай. Но это вряд ли, конечно. Скорее всего, растеряешь память где-нибудь по дороге, и тогда тебя вообще никто не найдёт. А если умереть на своём круге, будет не то же самое? По слухам, если умереть – особенно какой-нибудь страшной смертью – перейдёшь куда-то повыше. Наверное, там хорошо.
Мимо фантастическими картинами текли обложки альбомов, постеры, принты, флаеры и афиши. Поиск музыки был для Кристы священнодействием. Ведь выбранный мир станет частью твоей жизни. Впечатление неизгладимо. А если попадётся что-нибудь незнакомое от Рии? Тогда бросай ценное, хватай бесценное! Она разглядывала иллюстрации, всматривалась в готическую вязь шрифтов, то и дело сверялась с бесконечным алфавитным указателем «МузМага», чтобы узнать информацию о группе, навстречу всплывали ссылки на хитовые клипы, предстоящие автограф-сессии, снятые вкривь и вкось любительские съёмки с недавних концертов, мировую классику, дрейфующую в бесплатном доступе за давностью лет. Наконец кошелёк дзынькнул сообщением «недостаточно средств». Пора домой.
Голова уже гудела, как улей. Некоторые особо эффектные арты Криста сразу зарисовывала в альбом, который всегда носила с собой – мечтала когда-нибудь стать художницей и тоже оформлять чьи-то потрясающие диски. Конечно, можно было их купить, но первое впечатление – самое свежее, у неё тут же рождались ассоциации, новые идеи, да и сохранить все понравившиеся файлы просто не хватило бы денег.
Ладно, не пытайся объять необъятное. Окинув последним взглядом лес открытых электронных страниц, она с ощущением личного конца света ткнула в опцию «закрыть все», запечатала в телефоне сегодняшний улов и пошла на выход.

***

В целом настоящая музыка – та, что меняла сознание, раздвигала границы пространства и времени, – была запрещена. Разрешались неотличимые друг от друга песенки о любви, патриотические военные марши, народные стенания и – выборочно – классика далёких эпох. Криста долго ничего не знала о настоящей музыке, о самом факте её существования, даже не представляла себе, как она может звучать. Знала только, что во всём, что приходилось слышать, чего-то недоставало. Силы, драйва, масштаба. Всего.
Ходили слухи, что в Москве есть пять или шесть музыкальных магазинов и ещё какой-то рынок с пиратскими записями того, чего нет больше нигде. Но Криста даже не задумывалась на эту тему.
В её жизни случился переломный момент, оглядываясь назад – даже несколько переломных моментов. Хотя, если бы она тогда не собралась, не подсуетилась, эти возможности прошли бы мимо, незамеченными.
Ей повезло. Она ехала в пригородном поезде, ночь, тишина. Возвращалась из подмосковного концлагеря, куда попала на пару недель (приговорили за мелкое нарушение, попугали и быстро отпустили). На нижней полке лежал парень в наушниках. Она услышала только ритм. Настолько необычный… Медленные, раздельные удары постепенно разгонялись и сливались в безумный хаос, потом снова замедлялись и снова разгонялись. Забыв про все приличия, она растормошила парня и умоляюще заявила, что никогда не слышала ничего подобного. Парень улыбнулся и поделился наушником.
Это было то, чего не хватало. Настоящая мясорубка. Она спросила о группе и поняла, что уже слышала эти слова: металл, металлисты. Это была та самая музыка, про которую говорили, что она калечит психику, что её невозможно слушать.
В тот день Криста больше ничего не узнала. Парень скоро сошёл, а она осталась под впечатлением.
Ей стали попадаться ларьки с музыкой поинтереснее. Но ни одного альбома, который она бы слушала целиком и полностью. Нравились некоторые песни, чаще – отдельные фрагменты песен, какие-то особо насыщенные звуковые ходы. И она решила искать. Спрашивать всё, что покажется необычным, пока не найдёт.
По первому из добытых адресов располагался магазин музыкальных инструментов, который всегда был закрыт. По ещё двум адресам – в реальности этих улиц и домов просто не существовало. Потом был странный пожар в Москве и экстренное переселение, после которого поиск пришлось начинать заново.
Однажды она шла через барахолку, и в очередном безликом закоулке, на ужасном стареньком телевизоре, в ужасном пиратском качестве крутили… нечто такое, что она поняла с первого взгляда. Настоящее. Она увидела настоящий мир, настоящую жизнь, всё, что на самом деле думала и чувствовала, – сконцентрированное в один клип, и даже не надо было слушать песню – звук не работал, она поняла, что нашла лучшее. Единственное.
Это был клип Валерии Безобразовой – Рии, как скандировали на стадионах фанаты, – «Allegro Barbaro». Экстремальный стиль, сказал продавец. Чёрный металл.
И завертелось. Она сама нашла магазин на Неглинке, просто вышла на него, и всё. Раньше она никогда не выходила на этой станции метро в эту сторону. Потом нашла ещё один, в подвальчике на Арбате. Появились флаеры с новыми названиями, незнакомыми адресами. Нашёлся клуб за железными воротами без опознавательных знаков, нашёлся целый концертный зал в здании бывшего кинотеатра. Каждый раз, когда удавалось скопить денег, она отправлялась в забег по дополненной реальности, по сокровенной музыкальной Москве.

***

Именно на втором дне Ада, в музыкальном «подполье» она встретила двух главных человек своей жизни – Стефу и Алану. Сначала Алану в сообществе, где обменивались редкостями, уже снятыми с продажи, приобрести которые можно было только с рук. Потом Стефу на концерте в клубе, куда час шёл единственный обледенелый зимний трамвай до остановки «Кладбище». В этом трамвае, на обратном пути, Стефа и поведала о творчестве полумифической певицы Валерии Безобразовой, о которой ходила настолько разноречивая информация, что получалось, будто она живёт в нескольких реальностях одновременно – если не во всех сразу, если такое вообще возможно. Ходили даже теории, что её записи идут во времени – из будущего в прошлое, или наоборот.
Ни у кого из девочек не было родственников – признак душ, которые уже давно блуждают по разным кругам Ада. Ни одна особо не задумывалась над этим – признак душ, частично потерявших память. Зато после переселения им досталась одна квартира, они окончательно объединились в неразлучную троицу, и жизнь как-то потекла сама собой, словно череда сменяющих друг друга снов: почему-то у Кристы возникло ощущение, что ничего страшного с ней больше не случится. Они (все трое заметили это) словно переключились с режима «выжить» на режим «жить». Они так и не решили, связать это с их дружбой, или переселением, или музыкой – особенно Кубами, музыкальными аппаратами Рии, которые, как считалось, меняют реальность. Вроде бы обычная девчачья жизнь: прогулки, пицца, журналы, кумиры, хосписы, мутанты, казни, войны. Но иногда Кристе казалось, что есть ещё что-то, и однажды она поймёт, что.

***

– Вы все лохи, – радостно заявила Стефа, ввалившись домой самой последней. С этой фразы она часто начинала хорошие новости. – Пока вы наматываете круги по городу, я нахожу то, что нужно, не выходя из дома!
Тут она погрешила против истины, она выходила, чтобы получить продукты по социальной карте, но, бросив сумки на пол, продемонстрировала девчонкам нечто непонятное. При ближайшем рассмотрении это оказался диск, записанный, очевидно, кустарным образом, содержание которого было тут же подрисовано от руки на бумажке: «Тридцать часов». И дальше какой-то список, со многими прочерками и знаками вопроса.
– Ты действительно думаешь, что это те самые «Тридцать часов»? – удивилась Алана.
– А что же ещё? Посмотрите на список! Это сет-лист! Это её песни!
– Да… правда… некоторые точно её…
– Откуда ты это взяла?
– Да в холле стояло.
В холле их многоэтажки были полки для обмена всякими вещами: оставляли книги, диски, одежду, продукты, лекарства. Кто-то, может, умер, ему ни к чему, а кто-то только приехал, и ничего нет.
– Ну ты даёшь!
– Ну и ну!
Криста и Алана стали вырывать друг у друга диск.
– Это с «Урана», я знаю эту песню!
– Это «Культ Красного Кода»!
– Погоди, а где сам концерт идёт? Тут написано?
– А где он вообще шёл?..
Тут девчонки крепко задумались.
– А он шёл?..
– Кто о нём что вообще слышал?
Они дружно посмотрели на Стефу: ты принесла – что скажешь? Стефа в ответ моргнула белёсыми ресницами и пожала плечами.
– А чего вы от меня хотите? Ну… – она задумчиво поколупала ноготь и брякнулась на диван. – Вроде говорят, что есть такой концерт. Который идёт тридцать часов. Но те, кто слушают, этого не замечают. Я не знаю, где он шёл.
Криста и Алана переглянулись: они знали то же самое.
– А мы будем смотреть? – засомневалась Криста.
– Конечно, ты что, шутишь? – изумилась Алана.
– А где он идёт? Почему тридцать часов? Получается, зрители выпадают из реальности. А вдруг мы попадём на какой-то другой круг? – Криста и сама удивилась, почему так ясно сформулировала вопрос именно сейчас. Она и раньше слышала о каком-то искажении времени на каких-то концертах Рии. Просто, наверное, не задумывалась применительно к себе.
Девчонки зависли. Вопрос серьёзный.
– Если мы можем попасть на любой другой круг, – медленно сказала Алана, – значит, это может быть и Рай, не только Ад.
– А если Ад?
– Надо рискнуть. Музыка Рии для того и написана.
Они почему-то снова посмотрели на Стефу. Не случайно же диск нашла именно она.
– Алана, а ты что принесла? – вдруг спросила та.
Алана ходила на почту, чтобы забрать посылку со склада «МузМага».
– Ну… сами гляньте…
Стефа подошла к коробке.
– Смотрите, это арт с «Урана». Ты заказывала? – Алана кивнула. «Уран» был одним из её любимых альбомов. Стефа вставила слайд в проектор, и на стене высветился знаменитый вид: крохотный силуэт девочки, стоящей на берегу сапфирово-чёрной Реки, на другом берегу – ночной город, а в лиловом небе – исполинский, «лежащий на боку» Уран – единственная планета, чья ось наклона почти параллельна орбите. Если уменьшить проекцию до размеров небольшой картины – интересный образ, а если увеличить во всю стену – смотрится даже страшно, как будто в ту реальность можно зайти. Трёхмерное изображение, гипнотическое сочетание насыщенных тёмных и серебряных красок.
– А это – «Заклинание против Того, Кто Живёт В Воде». – Стефа подняла на пальцах широкое ожерелье в стиле древнеегипетской пекторали с иероглифами. «Заклинание…» – сингл Рии на аутентичный древнеегипетский текст, который Криста знала наизусть и читала всякий раз, когда приходилось переходить Реку. Давно копила на это украшение.
– А теперь посмотрите на сет-лист. – Стефа снова взяла в руки диск. – Первым идёт «Уран», а последним – «Заклинание».
Совпало?
– Мы выберемся.
– Если услышим то же самое, что тот человек, который это записал.
– Да ладно, может, вообще не будет никакого «удвоения времени», или как там об этом пишут.
– Девчонки, мы, по-моему, уже сами себя напугали.
– Между прочим, это не Куб. Есть мнение, что именно Куб искажает время, а не музыка сама по себе.
– Тогда почему концерт называется «Тридцать часов»?
Они устало расселись вокруг диска.
– Ладно, давайте пожуём что-нибудь. Чтобы не на голодный желудок…
– …отправляться в Ад?..
– Блин! Если мы туда попадём, будет не смешно!..

***

Запись, похоже, была неофициальная: камера ощутимо тряслась, а в объективе качались одни заборы и очереди – кто-то подходил к месту действия очень издалека. Ещё даже не сумерки… Господи, а фанаты уже гроздьями на заборах висят, чтобы пройти первыми, когда начнут запускать. Те, кто хочет встать ближе к сцене, чуть ли не с утра дежурят… Смертоубийство.
Большая открытая территория, вроде лесопарка, оператор то идёт по асфальтовым дорожкам, то сокращает путь по траве. В какой-то момент камера поднимается, чтобы пройтись по горизонту, и там, вдалеке, полускрытая деревьями, видна сцена: сферический купол, похожий на расколотое яйцо, обломки скорлупы которого зависли в воздухе; между ними бегали молнии, пока ещё тонкие, синеватые, как электрические жилки. Раздавался то нарастающий, то утихающий низкий гул.
Дальше, видимо, съёмка на время прервалась, потому что мы сразу оказались в какой-то широкой очереди, и теперь видели только ближайших соседей. Народ болтал и пил пиво.
– Эй, вы откуда? – интересуется оператор у молодой пары, стоящей неподалёку.
– Мы из Сербии, – смеётся полная рыжеволосая девушка в пирсинге. – Купили билеты два года назад.
– Два года?!
– Ага, сначала у нас должно было идти, потом отменилось…
– Вы верите в слухи насчёт тридцати часов?
Парень и девушка переглядываются, смеются.
– Не знаю… По-моему, концерт длиной в тридцать часов – это круто!
Над головой плывёт гигантский указатель с номерами входов и секторов стадиона.
Следующий кадр – уже почти стемнело. Мы быстро идём по дорожке вдоль ещё одной очереди.
– Блин, тут очередь на очередь и вход на другой вход, – жалобно комментирует оператор. – Хотя рамку металлоискателя мы уже прошли… Вот оно, я вижу стену! Здесь должен быть последний вход…
Забор, на этот раз огибающий полукруглую стену.
– Девчонки, как настроение? – интересуется оператор, вскидывая руку с телефоном, и в кадр попадают повисшие на решётке: Алана, Стефа и Кристина.

***

Девчонки с воплями отпрыгнули от экрана.
– Не может быть!
– Это что, мы?!
– Мы что, там уже были?!
Их двойники в кадре засмеялись.
– Мы тут уже второй раз, – сказала Стефа.
– Второй раз?! – воскликнул оператор за кадром.
– Да, мы в прошлый раз стояли совсем близко к сцене. Но там такая давка. И многое не видно, на самом деле.
– Я думала, я помру там, – добавляет Криста. – Такая давка, такая жара…
– Поэтому теперь мы взяли билеты в дальний конец, чтобы посмотреть световое шоу.
– Да, оттуда хорошо видно свет, – соглашается Алана.
– А что насчёт тридцати часов?
Девочки переглядываются, смеются.
– Мы не помним, честно говоря.
– Там было что-то, но я не знаю, тридцать часов или сколько…
– Очень насыщенно всё. Правда, как время проходит – не замечаешь.
– Да, это просто не заметно, и всё, – кивает Стефа, подтверждая слова подруг, камера дёргается и поворачивается.
– Всё, открывают!
– Пошли быстрей!
В кадре мелькают охранники в светоотражающих жилетах, зев тоннеля куда-то внутрь… Камера вдруг поднимается вверх, захватывая нависающую полусферу стены. Темнеет, в небе влажными дождинками проявляются звёзды.

***

Парень, кажется, попал в ту самую фан-зону перед сценой, которую обсуждал с девчонками. Лес рук и море голов. Ещё выше – экранчики телефонов, в которых сцена отражается, как океан в капле. Где-то за ними – край сцены, декорация нависает над людьми, словно космический корабль. Наверху прыгает небо.

***

С первыми звуками риффов, вызывающих в мыслях образ бритвы, режущей пространство размашистыми зигзагами, Кристе показалось, что земля уходит из-под ног, и она перемещается куда-то: то ли экран стал приближаться, то ли стены поехали назад, помещение стремительно погрузилось в темноту, и в следующее мгновение Криста поняла, что экран стал огромным, от пола до потолка. В кадре камера плыла над тёмной толпой, а здесь на роскошных диванах, обитых тёмно-синим бархатом, развлекалась какая-то богемная публика, не обременённая одеждой, с выводком цветных бутылок и дорожками белого порошка на стеклянных столиках. Хотя Криста стояла прямо перед экраном, они смотрели сквозь неё, не замечая. Криста пошла в противоположную от экрана сторону и не ошиблась: там был выход.
Она оказалась на широком балконе второго этажа, откуда резная лестница чёрного дерева спускалась в залитый светом пустой холл. Одновременно с ней из другой двери вышел высокий молодой мужчина приметной внешности: белокурые волосы и чёрные брови, – чуть не бегом слетел с лестницы и скрылся за входной дверью. Криста последовала за ним.
Широкие тёмные лужайки, на которых вразнобой белеют мраморные скульптуры обнажённых людей, – сюрная картина. На парковке неподалёку мигнул один из лимузинов, отъехал и умчался в ночь. За неимением выбора Криста пошла за ним по асфальтовой подъездной дороге.
Распахнутые кованые ворота. Лес.
Всё это время её будто преследовал знаменитый монотонный рифф: «Уран… Уран». Ведь это не могло быть слышно здесь. Как только Криста подумала об этом, тёмный лес потёк от неё, сместился, и она очутилась в тесной комнатушке, заваленной старым тряпьём, – ей показалось, что здесь ещё кто-то есть, – а за окном этой квартиры открывался вид на ночной город, на безликие панельные многоэтажки, и где-то среди них пылала огненная сфера, озаряя пространство яркими стрелами белых лучей.
«Уран» отдалился, вместо него набежал лиричный гитарный перебор «Великой бури».
«Поднимись выше солнца, великая буря… – пульсировал свет, – пусть каждая душа станет свободной», – но и эта песня стала отдаляться. Кристу потянуло куда-то прочь, она прошла сквозь стену и оказалась высоко над городом – это был центр Москвы, где сквозь белое облако Храма Христа Спасителя, парящего в высоте, лилась голубая дуга Москвы-реки. Стройными, эфемерными волнами возносился сложный многоголосный хор – Криста слышала эту песню впервые:
Река всегда с тобой и в радости, и в горе.
Она течёт потоком сквозь тебя,
Стремясь к бессмертью ласкового моря.
Река и вечность, в ней и ты, и я.
Снова и снова сменялись фантастические картины окружающего мира, песни набегали на берег сознания одна за другой, одна за другой, и Кристе казалось, что она слушает их уже долго-долго…

***
;
НАРУЧНИК

Стефа сидела на полу возле батареи, к которой была пристёгнута наручником. В квартире маньяка было неопрятно. Повсюду валялись кучи нестиранного мятого тряпья, которое ужасно воняло – или это Стефе так казалось. Маньяк хвастался, что это вещи предыдущих жертв, перебывавших в этой квартире, и что её он тоже убьёт. А пока он заставлял её раздеваться и фотографировал в голом виде. Сам почему-то не приставал. Стефе не хотелось думать, почему. Он упоминал, что «бабы» над ним «смеялись». Видно, были какие-то проблемы по этой части.
Зато не было проблем с получением удовольствия другим способом. Изначально девочек было трое. Подружки зашли в квартиру, ничего не подозревая, потому что пожилая женщина в магазине попросила их помочь донести сумки с продуктами. Разговаривая, зашли в квартиру. Дверь закрылась. А потом появился он. Невысокого роста, плешивенький, слегка сгорбленный. С рыжеватыми волосёнками и усами. Что-то ещё болтали. А потом он приставил Кристе к горлу нож и сказал двум другим девочкам, что убьёт её, если они не подчинятся. Он велел им завязать рты, и бабулька, довольно бодрая старушка, сама затянула повязки. Потом пристегнула девочек наручниками к батарее. Из старого магнитофона орала музыка, какой-то блатняк. А потом он перерезал Кристе горло и отрубил голову.
С этого момента, наверное, Стефе и начало казаться, что сильно воняет. Тело Кристы пролежало в комнате до вечера. Маньяк со старушкой куда-то ушли. Стефа даже задремала. Стемнело. Потом в темноте зажёгся резкий свет, маньяк отстегнул Стефу и велел ей вместе со старушкой отнести тело в ванную. Там дал им топор и пилу и велел разрубить Кристу на куски.
Стефа рубила, заливаясь слезами, и просила пить. Маньяк посмеялся и пообещал, что скоро даст не только пить, но и есть. Стефе тогда и в голову не пришло, что это означало. Маньяк взял отрубленную Кристину ногу и куда-то унёс.
Лидия Васильевна (так звали старушку) снова пристегнула Стефу наручниками к батарее. А спустя некоторое время маньяк внёс в комнату большую дымящуюся кастрюлю и поставил перед девочками. В кастрюле плавало варёное мясо. Маньяк сказал, что это мясо их подруги, и его надо съесть. Так, пояснил он, он спрячет тело.
Девочки ни за что бы не стали есть, но он сказал, что тогда зарубит одну из них. И они съели.
Некоторые части Кристы достались собаке – странному чёрному псу, похожему на помесь дога с дворнягой. Пёс долго валял по полу кисть руки и длинную змею позвоночника.
Поздно ночью старушка ушла с вёдрами, полными оставшихся частей тела. Вернулась с пустыми.
Потянулись томительные будни. У Стефы как будто пропала чувствительность ко всему. Маньяк иногда раздевал их, щупал и фотографировал. Заставлял зубами подбирать куски мяса с пола, как собаки, и пинал, как собак. Ругал всех «баб» на свете. Орала музыка. Со старушкой (своей матерью) он тоже ругался, когда она приходила с работы.
Как-то раз Алана (она, оказывается, не вполне впала в шок) стала подговаривать Стефу убежать отсюда. Девочки начали строить планы, пытаясь вспомнить, где маньяк держит ключи от наручников и чем его можно ударить, когда он отстегнёт одну из них. Но оказалось, что маньяк подслушивал. Он стал мучить Алану, колоть её ножом, выколол ей глаза, а потом зарубил, как до этого Кристу. А Стефе в назидание сломал руку.
Теперь уже собака трепала по полу Аланины останки. А Стефа сидела и скулила в углу.
Так прошло ещё несколько дней. Стефа потеряла им счёт. Однажды она сидела под своим окном и глядела в вечереющее небо. Город жил своей обычной жизнью. Как будто ничего не произошло. В домах зажигались огни. Люди возвращались с работы, собирались ужинать. Как получилось, что в нормальном современном городе, в типовой панельной многоэтажке живёт маньяк, и никто не подозревает об этом? Как ему удалось замучить столько жертв? Стефа думала обо всех этих чужих, смятых и сброшенных в кучу вещах. Скорее всего, их хозяев вынесла в вёдрах благообразная старушка, пригласившая их в дом. Скорее всего, скоро и Стефа окажется там же.
Она размышляла обо всём этом, нудные мысли тянулись по кругу, и вдруг она услышала музыку. Не надоевший блатняк, похожий на собачий лай (маньяк ушёл спать и радио выключил), а какую-то совсем другую, размеренную, гармоничную, внутри которой развивался задумчивый монолог:
Глубоко внизу, под чёрной землёй,
Я слышу, как поёт ветер.
Вечно свободный, никогда не умолкающий.
Стефе показалось, что она слышит спокойный металлический женский голос буквально у себя за спиной. Она оглянулась и увидела, что в центре комнаты прямо в воздухе разворачивается большой чёрный куб, стенки его раскрываются и пропускают яркое сияние.
Закрой глаза, и полетим вместе.
Голос звучал изнутри, и куб превратился в сферу света.
Поднимись выше солнца, великая буря,
Пусть каждая песчинка загорится огнём,
Пусть каждая душа станет свободной.
Звук вдруг удвоился, и Стефа поняла, что теперь он доносится с улицы. Она выглянула в окно и даже встала во весь рост от недоумения. В гущу домов вдалеке врезался огромный столб света с небес. Облака разошлись, и свет собрался в ослепительную гигантскую полусферу. Яркие лучи расходились в разные стороны, тая в сумраке окружающих улиц. И этот огонь, и этот свет сливались с музыкой:
Падающие звёзды, осветите мне путь,
Когда я иду в глубине чёрной ночи.
Пусть высокий ветер охватит всё небо.
Пусть после вечной ночи придёт вечная жизнь.

***

Закрой глаза, и полетим вместе!
По жесту певицы толпа дружно проорала рефрен. Стефа стояла в зале, подняв руку с включённым на телефоне фонариком, и с воодушевлением подпевала, совершенно не слыша себя:
Поднимись выше солнца, великая буря,
Пусть каждая волна сияет светом,
Пусть каждая душа станет свободной!

***

В светлом ещё небе проступали первые, едва заметные звёзды. Стефа стояла возле стадиона «Лужники» и вслушивалась в последние пассажи «Великой бури».
Закрой глаза, и полетим вместе…
Стефа была здесь не одна. По всей площади перед «Лужниками» стояли, сидели и лежали люди, слушавшие песню снаружи стадиона. Музыка звучала так ясно, что можно было прослушать весь концерт, находясь за километр, а взамен шоу наблюдать живописные отсветы: здание казалось то адской ямой, то небесной сферой. Впрочем, Стефа знала, что показывают внутри: голографический проектор воспроизводит золотые барханы пустынь и холодные дали моря – образы из клипа, в котором певица, в чёрном развевающемся платье похожая на принцессу или ведьму, словно бы взывала к ветру, поднимая песчаную бурю, а потом, стоя на скале, призывала в море шторм.
Поднимись выше солнца, великая буря,
Пусть каждая волна сияет светом,
Пусть каждая душа станет свободной!
Электрогитара звучно оборвала последнюю резкую ноту, из недр стадиона поднялся дружный рёв, снаружи зрители тоже не остались равнодушными и восторженно заорали. Стефа стояла в каком-то ступоре. Она, собственно, случайно услышала концерт. Мимо проходила. Конечно, сразу различила хорошо знакомые, безошибочно узнаваемые риффы. Рия. Это было неожиданно. Стефа не знала, что можно выйти на концерт вот так, уже после начала. Обычно к этому событию готовились заранее. Охотились за афишами, потом за билетами, потом за входом. И вдруг она выходит из автобуса и слышит вдалеке «Великую бурю».
Конечно, Стефа подошла послушать. Но теперь ей казалось, что она не помнит точно, как долго здесь пробыла. Показалось, что она может быть здесь с начала концерта. Что она очень задержалась. И вот Стефа как бы очнулась, посмотрела зачем-то на свою руку и увидела свисающий с неё наручник.

***

Стефа вспомнила, что ехала на встречу с подружками, и пришла-таки на эту встречу. Каждый шаг давался с трудом, как будто её всю чугунными гирями обвесили. В кафе она сидела вялая, едва сдерживаясь, чтобы не положить голову на стол, в то время как девчонки весело уплетали мороженое. Конечно, Стефа им сразу всё рассказала.
Девчонки притихли, озадаченно рассматривая наручник.
– Наверное, я в другой реальности была, – пояснила Стефа, еле ворочая языком. – Эта штука ко мне оттуда прицепилась.
Девочки переглянулись.
– Наверное, в полицию надо идти, – неуверенно протянула Алана.
– В отдел трансгрессии, – поддержала Криста.
Стефа тяжко вздохнула.
– Не хочу я туда идти… – устало выдохнула она. – Начнут спрашивать-допрашивать… где была… что запомнила…
– А ты что-нибудь запомнила? – осторожно уточнила Алана.
Стефа устало покачала головой. Что-то мелькало на горизонте сознания, но вникать в это «что-то» не хотелось совсем.
– Может, есть знакомые ребята, которые смогут так снять? – выдохнула она, тяжело привалившись к спинке весёленького оранжевого дивана.
Алана попросила руку ещё раз и внимательно оглядела «браслет». Пожала плечами с несколько виноватым видом.
– А как его снимешь? Если только напильником перепилить… Проволокой перекрутить замок? Я таких специалистов не знаю…
Стефа вздохнула. Раз уж Алана говорит, что иначе нельзя, значит, нельзя…
– Да ладно… Может, не будут сильно мучить… – Алана ободряюще похлопывает её по плечу, и девочки поднимаются, чтобы уйти.

***

Алана определила по навигатору, что отдел трансгрессии переселился из полицейского участка в здание больницы. Девочки добрались на трамвае до Первой градской. Стефа шагала, как сомнамбула, но уже на входе случилось происшествие, которое заставило её взбодриться.
К крыльцу подъехала машина «скорой», из неё практически на ходу выскочили санитары, выволокли каталку и понеслись с ней к дверям. За каталкой, глухо лязгая, тянулись толстые окровавленные цепи.
– Прибери эти штуки, чтоб не цеплялись! – крикнул один санитар другому, и оба они исчезли за раздвижными дверями. Остался тянувшийся по лестнице кровавый след.
Девочки застыли с открытыми ртами. «Что, это тоже трансгрессия?» – мелькнуло у Стефы. Поколебавшись, она стала подниматься наверх.
В холле – везде, где только можно – стояли, сидели и лежали люди. На куртках, на расстеленных одеялах. Просто на полу. Как после стихийного бедствия. Стефа мельком заметила, что у некоторых на руках тоже были – не наручники даже, а цепи и настоящие кандалы. От ужаса она растерялась и показала в регистратуре свой наручник. Администратор скользнула по ней пустым взглядом и обронила:
– В общую очередь…
Девочки спросили, кто последний, и пристроились в углу.
Стефа надеялась, что её случай не такой уж тяжёлый, и кто-нибудь найдёт для неё минутку, но все сотрудники были, очевидно, заняты более сложными делами. Едва девочки сели, двери с грохотом распахнулись, и в зал, держа под руки, практически внесли женщину, с головы которой кровь лилась ровным ручьём. Администратор побежала вперёд и крикнула куда-то в коридор:
– На перевязку! На перевязку, срочно!
– В десятую давай! – крикнули в ответ, и женщину унесли. Она прикладывала к голове распухший, тяжёлый и красный шарф.
У Стефы мороз пробежал по спине. Девочки затаились и стали ждать. Алана тихо поднялась, прошла между рядами лежавших, выглянула в коридор. Вернулась и сказала:
– Там ещё хуже.
Потянулось время. Появилась медсестра и стала разливать воду в пластиковые стаканчики. Кулер стоял пустой. Потом появилась ещё одна медсестра, с пачкой бинтов в руках, громко спросила:
– У кого кровотечение? Кто ещё на перевязку?
Из толпы поднимались скрюченные руки. Кто-то из ожидающих взялся помогать медсестре. Дело пошло быстрее.
Пострадавшие всё прибывали. В холл вышел врач, седой господин с усиками-пёрышками, недовольно пошевелил бровями, тихо сказал медсестре:
– Стелите на улице. Я не знаю, что делать… Граждане! Посетители! – вдруг громко обратился он к толпе. – У кого проблемы терпят до завтра, пожалуйста, разойдитесь! Пропустите вперёд тяжелораненых!
Девочки переглянулись. Последнее, в принципе, могло быть отнесено к ним.
– Пойдём? – одними губами спросила Алана.
Стефа неохотно заворочалась. Как ни странно, несмотря на окружающий кошмар, ей не хотелось признавать себя «случаем, который может подождать до завтра». Вернуться домой в наручниках казалось немыслимым. Она через силу побрела к дверям, но на лестнице остановилась. В ответ на вопросительные взгляды девчонок покачала головой.
– Я посижу до вечера, – просипела она. – Может, примут… Вы идите.
Из больницы показалась ещё одна женщина – худощавая, с соломенными волосами, похожая на хипповку, – покачиваясь, села на ступеньки и закрыла глаза. Тоже, наверное, «лёгкий случай».
– Слушай, пойдём в полицию! – осенило Алану. – Я уверена, такую фигню, как наручник, там точно снимут!
Стефа оживилась.

***

– Моя подруга попала ненадолго в Ад, и к ней там прицепился наручник. Вы сможете его снять без ключа?
Дежурный с абсолютно ничего не выражающим лицом оглядел Алану, склонившуюся к нему в окошко, потом привстал и сквозь стекло поглядел на двух других девчонок, стоявших поодаль. Потом молча набрал чей-то номер. Наконец сказал:
– Седьмой кабинет направо. Только одна! – остановил он двинувшуюся было процессию. Стефа отлепилась и побрела по указанному адресу.

***

Там был обычный обшарпанный кабинет. Какой-то мужик в форме без лишних слов взял канцелярскую скрепку, поковырялся в наручнике, и проклятый браслет наконец упал. Стефа вздохнула с облегчением.
– Спасибо большое!
Мужик задумчиво посмотрел на наручник, потом протянул ей.
– Оставь себе. Вдруг что-нибудь вспомнишь. Из Ада, вообще-то, в отдел трансгрессии.
– Была уже, – вздохнула Стефа. – Там сегодня не протолкнуться.
Она неохотно прибрала улику, про себя подумав, что выбросит её в ближайшую помойку. Из-за другого стола за ними неодобрительно наблюдал ещё один мужик, постарше, с толстыми багровыми щеками.
– Что сегодня происходит-то? – проворчал он.
– Это концерт в «Лужниках» идёт, – отрешённо заметил первый.
– Думаешь, это как-то связано? – изумился второй. Первый пожал плечами.
– В прошлый раз тоже во время концерта было.
– При чём тут вообще музыка? – почему-то рассердился второй. – Я бы такую музыку вообще запретил, – недовольно подвёл он итоги. – Безобразие.
– Ну всё, иди, – сказал Стефе первый, и она, пятясь, выбралась из пыточного кабинета. А как его ещё назвать, если тут работают специалисты по наручникам?..

***

Девчонки решили заесть приключение в кафе, но Стефа так плохо себя чувствовала, что еле сидела за столом. С каждой минутой тело наливалось тяжестью, будто свинцом. Казалось, душу что-то вытягивает из тела, тянет прямо в центр земли, как привязанный камень.
– Я пойду, девчонки, – прохрипела она, тупо глядя перед собой. – Домой хочется.
Девчонки повскакивали с мест, но Стефа попросила не провожать.
Её душа уже была как будто не здесь. Она брела по улицам, ничего не видя. Как машина, добралась до дома. И рухнула спать.

***

Ей не то чтобы снилось – скорее, душа снова отошла. И там, на глубине, Стефа ещё раз увидела ту, другую себя. Она лежала на железной больничной кровати, укрытая до подбородка колючим одеялом. В палате было темно. Она поняла, что её спасли. Газовщик, которому надо было попасть в квартиру маньяка для профилактического осмотра, позвонил в полицию. Там уже шло расследование. Всё дело в том, что похитивший девочек маньяк по документам значился на лечении в психиатрической больнице. А на деле уже вышел. Маленькая бюрократическая неточность. А ещё его никто никогда не видел рядом с пропавшими девочками, потому что детей заманивала и от тел избавлялась Лидия Васильевна. Так жертвы и пропадали в квартире, из которой нет выхода. Соседи ругались с мамой маньяка из-за того, что громко играла музыка и доносились какие-то крики, стуки. Но что взять с душевнобольного?
Было очень больно, а потом всё начало как-то угасать. Промучившись сутки на больничной койке и ответив на вопросы следователя, эта жизнь затрепетала, как крылья белой бабочки, улетающей во тьму, и растворилась в ночи. И Стефа вздохнула спокойно.

***

Боли не стало. Наутро Стефа проснулась бодрой. О наручниках больше не было помину.

***



;
ГОЛОГРАФИЧЕСКАЯ ОПЕРА

«РУСАЛКА»
Голографическая опера в 4 действиях
По одноимённой драме А.С. Пушкина
Сценарий, музыка и постановка Валерии Безобразовой

Увертюра

Акт I
Сцена 1
БЕРЕГ ДНЕПРА. МЕЛЬНИЦА.
Мельник и его дочь
Князь и его любовница
Самоубийство
Сцена 2
КНЯЖЕСКИЙ ТЕРЕМ. СВАДЬБА.
Свадебная песня
Песня русалок
Князь и слуга
Застольная песня
Сцена 3
СВЕТЛИЦА.
Княгиня и мамка
Молитва (ария Княгини)

Акт II

Сцена 1
ДНЕПР. НОЧЬ.
Первый хор русалок («Свободной толпою…»)
Князь и мельник
Сцена 2
ДНЕПРОВСКОЕ ДНО
Небесный Днепр
Второй хор русалок
Царица русалок и её дочь

Акт III
Сцена 1
БЕРЕГ ДНЕПРА
Князь и Русалочка
Первая ария Русалочки
Шторм
Царица русалок и Княгиня
Сцена 2
КНЯЖЕСКИЙ ТЕРЕМ
Молитва (дуэт Князя и Княгини)
Предостережение
Сцена 3
БЕРЕГ ДНЕПРА
Песенка Княжны
Третий хор русалок
Игры русалок
Вторая ария Русалочки
Русалочка и Княжна

Акт IV
Сцена 1
КНЯЖЕСКИЙ ТЕРЕМ
Вечерняя молитва
Запрет
Ночь
Четвёртый хор русалок
Смерть Княгини
Сцена 2
БЕРЕГ ДНЕПРА
Пробуждение
Ворон

Алана с некоторым недоумением рассматривала программку. Ни за что не пошла бы в Большой, если бы не Валерия Безобразова. Но достался именно такой билет. Проходила мимо театральной кассы в метро и увидела афишу. Она знала, что Валерия пишет в разных жанрах, но вот опера до сих пор не попадалась. Да ещё «голографическая». Кассирша на вопрос, что это значит, пожала плечами. И всё же Алана купила билет – такой возможностью пренебрегать не стоит, к тому же деньги как раз были – копила на велосипед, а двоюродный брат уезжал за границу и отдал свой. В общем, Алана приехала в театр за сорок минут до начала спектакля  и теперь пыталась сообразить, что ей предстоит.
Из программки и разговоров в фойе она сделала вывод, что речь идёт о какой-то новой технологии, по которой визуальная часть спектакля будет подаваться в центр зала, в пространство над партером, как трёхмерный фильм, а в это время солисты и хор будут петь, просто стоя на сцене.
Когда стали запускать в зал, предположения вроде бы подтвердились: партер пустой, зрители рассаживались только по сторонам, занавес открыт, на сцене – подмостки для хора. Если всё правильно, то с верхних балконов должен открываться самый лучший вид – теперь понятно, почему билеты на них были дороже, чем в бельэтаж. Алана заняла место в одной из лож и стала то перечитывать программку, то крутить головой по сторонам.
– Кто петь-то будет? – тихо переговаривались соседи по ложе.
– Не знаю, какие-то совершенно неизвестные певицы…
Наконец, ручеёк артистов потёк в оркестровую яму. Дирижировать должна сама Валерия.
Алана ещё раз обвела взглядом зал. Публика самая разношёрстная, как всегда на концертах Рии – угадать, кому и почему достанется билет, невозможно. Есть и типичные «выходцы в свет» в бальных нарядах, есть и неформально одетая молодёжь, но таких пигалиц, как Алана, не видать. Что ж, если ей попался билет, значит, Рия считает её достойной. Те несколько альбомов, которые имелись у Аланы дома, она знала наизусть. Правда, это всё был рок и дарквейв.
Оркестр гудит, настраиваясь. Третий звонок. Последние зрители занимают места. Гаснут огни, в том числе на сцене.
Возникает волна аплодисментов – Рия вышла к дирижёрскому пульту. Она особо не раскланивается, Алана едва различает её силуэт. Оркестр встаёт в качестве приветствия. Практически никого не видно, свет от крохотных ламп падает только на ноты. Постояв немного, музыканты рассаживаются. Тишина.
Алана чувствовала себя немного не в своей тарелке среди элегантно разодетых взрослых, но теперь чувство неловкости прошло, с первыми нотами увертюры всеобщее внимание полностью переключилось на музыку, а обещанное голографическое изображение вдруг затопило весь зал, от ложи до ложи и от пола до потолка.

Увертюра

Увертюра представляла собой грандиозную – если не устрашающую – картину первобытных космических вод. Тёмные пенные волны залили буквально всё – Алана даже перестала видеть соседей, что было несколько неожиданно – ей показалось, что её саму сейчас поглотит мрачная стихия. Но это был лишь визуальный эффект, Алана встревоженно нащупала подлокотники кресла, вцепилась в них и попыталась сосредоточиться на музыке. В бушующем хаосе лишь поверху рассыпаются жемчужные нити пены, а на глубину его не проницает ни малейший луч.
Но вот стихия двинулась куда-то и словно бы обрела направление. Она перелилась через невидимый край и рухнула в бездну синего света. Это небо, поняла Алана, и наша Земля.
Бурная тема чёрной воды вдруг сменилась беспечным свистом флейты, похожим на пение птиц. Даль просветлела, и вот уже открылась мирная картина: голубая река с пологими зелёными берегами; зритель будто бы летит вперёд над говорливой водой; но его снова настигает мрачный аккорд – высоко в облачном небе проявляется потусторонний двойник реки, чьи прозрачные чёрные воды катятся сквозь облака. Это Днепр и его высшая ипостась – Орф.
Так они льются, перекликаясь то светом, то тьмой, пока не замедляют ход возле небольшой деревеньки на одном из берегов, а там и вовсе останавливаются у избушки возле водяной мельницы.

Акт I. Сцена 1.

БЕРЕГ ДНЕПРА. МЕЛЬНИЦА.
МЕЛЬНИК, ДОЧЬ ЕГО.

Увертюра стихает, и какое-то время слышен только плеск воды. Зритель движется к избушке и ныряет в неё.
Здесь внимание сразу приковывает фигура молодой женщины, которая сидит в углу, мрачно сложив руки на груди. Кажется, что этот чистенький, светленький, но тесненький домишко мал для неё, и если она встанет, то упрётся плечами в крышу и сбросит её. Она сидит, закинув ногу на ногу, босая, в мужской холщовой рубахе и домотканых штанах. Длинные чёрные волосы распущены по плечам. Страшно её лицо – беспощадно-хмурое, с широким тёмно-красным ртом, широкими скулами, широко расставленными ярко-чёрными глазами.
Да это не крестьянка, не девица! Это даже не колдунья – сама богиня колдовства. Алана была не так уж сведуща в мировой мифологии, но здесь ей словно само пришло на ум: Геката, трёхликая богиня мудрости и ночи. Даже показалось, что длинные тёмные локоны героини шевелятся, как змеи. Но она сидела неподвижно и молчала.
А, так тут ещё кто-то есть? В сторонке от могучей величественной дочери копошится хлопотливый седенький старичок. Вот уж у кого рот не закрывается. Смешным монотонным речитативом льётся «заботливое» ворчание:

Мельник
Ох, то-то все вы, девки молодые,
Все глупы вы. Уж если подвернулся
К вам человек завидный, не простой,
Так должно вам его себе упрочить.
А чем? разумным, честным поведеньем;
Заманивать то строгостью, то лаской;
Порою исподволь обиняком
О свадьбе заговаривать – а пуще
Беречь свою девическую честь –
Бесценное сокровище; она –
Что слово – раз упустишь, не воротишь.
А коли нет на свадьбу уж надежды,
То всё-таки по крайней мере можно
Какой-нибудь барыш себе – иль пользу
Родным да выгадать; подумать надо:
«Не вечно ж будет он меня любить
И баловать меня» – Да нет! куда
Вам помышлять о добром деле! кстати ль?
Вы тотчас одуреете; вы рады
Исполнить даром прихоти его;
Готовы целый день висеть на шее
У милого дружка – а милый друг
Глядь и пропал, и след простыл; а вы
Осталися ни с чем. Ох, все вы глупы!
Не говорил ли я тебе сто раз:
Эй, дочь, смотри; не будь такая дура,
Не прозевай ты счастья своего,
Не упускай ты князя, да спроста
Не погуби самой себя. – Что ж вышло?..
Сиди теперь, да вечно плачь о том,
Чего уж не воротишь.

Господи, к чему это вообще? О чём речь? Но тут вступает, наконец, героиня:

Дочь
                Почему же
Ты думаешь, что бросил он меня?

Невероятный голос! Певица интонирует фразу совсем тихо, но сколько силы, какое богатство оттенков в каждой ноте этого краткого замечания! Какая звучит космическая печаль!
Снова вступает жужжание:
 
Мельник
Как почему? да сколько раз, бывало,
В неделю он на мельницу езжал?
А? всякой божий день, а иногда
И дважды в день – а там всё реже, реже
Стал приезжать – и вот девятый день
Как не видали мы его. Что скажешь?
 
Дочь (отрешённо)
Он занят; мало ль у него заботы?
Ведь он не мельник – за него не станет
Вода работать. Часто он твердит,
Что всех трудов его труды тяжеле.
 
Мельник (сердито)
Да, верь ему. Когда князья трудятся
И что их труд? травить лисиц и зайцев,
Да пировать, да обижать соседей,
Да подговаривать вас, бедных дур.
Он сам работает, куда как жалко!
А за меня вода!.. а мне покою
Ни днём, ни ночью нет, а там посмотришь:
То здесь, то там нужна ещё починка,
Где гниль, где течь. – Вот если б ты у князя
Умела выпросить на перестройку
Хоть несколько деньжонок, было б лучше.

Всё это – как перестук камушков на берегу реки, не касается слуха дочери ни в малейшей мере.
Вдруг неземное лицо преображается – теперь на нём такая же неистовая радость, как была глубока печаль.

Дочь
Ах!
 
Мельник
            Что такое?
 
Дочь
                Чу! я слышу топот
Его коня… Он, он!
 
Мельник
                Смотри же, дочь,
Не забывай моих советов, помни…
 
Дочь
Вот он, вот он!

Великанша выбегает на простор и с лёгкостью хватает под уздцы великолепного белого коня.
Явление нового героя.
Что ж, этот князь, может, и ничего… Трудно судить о человеке, когда его кафтан горит на солнце таким обилием золота.
 
Князь (снисходительно)
                Здорово, милый друг.
Здорово, мельник.

Вроде молод, вроде симпатичен…
 
Мельник
                Милостивый князь,
Добро пожаловать. Давно, давно
Твоих очей мы светлых не видали.
Пойду тебе готовить угощенье.
(Уходит).
 
Дочь
Ах, наконец ты вспомнил обо мне!

Богиня-колдунья разошлась. Она с хохотом пляшет вокруг своего раззолочённого князя, как вокруг костра.

Не стыдно ли тебе так долго мучить
Меня пустым жестоким ожиданьем?
Чего мне в голову не приходило?
Каким себя я страхом не пугала?
То думала, что конь тебя занёс
В болото или пропасть, что медведь
Тебя в лесу дремучем одолел,
Что болен ты, что разлюбил меня –
Но слава богу! жив ты, невредим,
И любишь всё по-прежнему меня;
Не правда ли?

Испуганный герой слащаво улыбается.

Князь
                По-прежнему, мой ангел.
Нет, больше прежнего.
 
Любовница (насмешливо)
                Однако ты
Печален; что с тобою?
 
Князь (вымученно)
                Я печален?
Тебе так показалось – нет, я весел
Всегда, когда тебя лишь вижу.
(Осторожно слезает с коня).
 
Она (с хохотом подставляя лицо ветру):
                Нет.
Когда ты весел, издали ко мне
Спешишь и кличешь – где моя голубка,
Что делает она? а там целуешь
И вопрошаешь: рада ль я тебе
И ожидала ли тебя так рано –
А нынче – слушаешь меня ты молча,
Не обнимаешь, не целуешь в очи,
Ты чем-нибудь встревожен, верно. Чем же?
Уж на меня не сердишься ли ты?

Она порывисто хватает его за плечи, но он вежливо высвобождается. Улыбка его становится ещё приторнее.

Князь (торжественно)
Я не хочу притворствовать напрасно.
Ты права: в сердце я ношу печаль
Тяжёлую – и ты её не можешь
Ни ласками любовными рассеять,
Ни облегчить, ни даже разделить.

Она (слегка смирив свою весёлость; нежно)
Но больно мне с тобою не грустить
Одною грустью – тайну мне поведай.
Позволишь – буду плакать; не позволишь –
Ни слёзкой я тебе не досажу.
 
Князь
Зачем мне медлить? чем скорей, тем лучше.
Мой милый друг, ты знаешь, нет на свете
Блаженства прочного: ни знатный род,
Ни красота, ни сила, ни богатство,
Ничто беды не может миновать.
И мы – не правда ли, моя голубка?
Мы были счастливы; по крайней мере
Я счастлив был тобой, твоей любовью.
И что вперёд со мною ни случится,
Где б ни был я, всегда я буду помнить
Тебя, мой друг; того, что я теряю,
Ничто на свете мне не заменит.

От медового тенорка героя закладывает уши.
 
Она (удивлённо)
Я слов твоих еще не понимаю,
Но уж мне страшно. Нам судьба грозит,
Готовит нам неведомое горе,
Разлуку, может быть.
 
Князь
                Ты угадала.
Разлука нам судьбою суждена.
 
Она (снова весело):
Кто нас разлучит? разве за тобою
Идти вослед я всюду не властна?
Я мальчиком оденусь. Верно буду
Тебе служить, дорогою, в походе
Иль на войне – войны я не боюсь –
Лишь видела б тебя.

Каким там мальчиком! С одного взгляда ясно, что великанша и воином будет стократ лучшим, чем этот лукавый, себялюбивый человечишко.

                Нет, нет, не верю.
Иль выведать мои ты мысли хочешь,
Или со мной пустую шутку шутишь.
 
Князь (с притворной печалью):
Нет, шутки мне на ум нейдут сегодня,
Выведывать тебя не нужно мне,
Не снаряжаюсь я ни в дальный путь,
Ни на войну – я дома остаюсь,
Но должен я с тобой навек проститься.

Круженье великанши наконец остановилось. Помрачнели глаза, опустились руки.
 
Она
Постой, теперь я понимаю всё…
Ты женишься.
(Князь молчит)
                Ты женишься!

На лицо её снова набегает страшное выражение, с которого всё началось.
 
Князь (осторожно отодвигаясь в сторону и немного прячась за коня)
                Что делать?
Сама ты рассуди. Князья не вольны,
Как девицы – не по сердцу они
Себе подруг берут, а по расчётам
Иных людей, для выгоды чужой.

Оркестр берёт паузу. Надолго.
Снова вступает робкий тенорок:

Твою печаль утешит бог и время.

Оркестр и героиня неподвижны. Как будто время остановилось.

Не забывай меня; возьми на память
Повязку –
                (Пауза)
                дай, тебе я сам надену.

Эта тема князю понятна, тут он стал увереннее: дорогие камни – не шутка! Ему кажется, что теперь он ступил на твёрдую почву. Героиня не движется, не наклоняется, и ему трудно до неё дотянуться, хотя они, вроде бы, одного роста.

Ещё с собой привёз я ожерелье –
Возьми его.

Прыгая вокруг подруги, он с трудом застёгивает на её шее целый воротник из камней. Господи, что за бред? Каким надо быть слепцом, чтобы не видеть, до чего нелепо смотрятся на полумёртвой женщине эти глупые вещицы?

Да вот ещё: отцу
Я это посулил. Отдай ему.

Протягивает ей мешок с золотом; она не берёт; он тихо кладёт мешок на землю, невольно совершив нечто вроде поклона.

Прощай.

Она (переходит с пения на обычную речь)
Постой; тебе сказать должна я
Не помню что.
 
Князь (терпеливо)
           Припомни.
 
Она (замедленно, с долгими паузами)
                Для тебя
Я всё готова… нет, не то… Постой –
Нельзя, чтобы навеки в самом деле
Меня ты мог покинуть… Всё не то…
Да!.. вспомнила: сегодня у меня
Ребёнок твой под сердцем шевельнулся.

Колоссальная пауза. Кажется, дышать перестали абсолютно все.
После неё даже медоточивый голосок князя приносит некоторое облегчение:
 
Князь (не сбиваясь со своих нот):
Несчастная! как быть? хоть для него
Побереги себя; я не оставлю
Ни твоего ребёнка, ни тебя.
Со временем, быть может, сам приеду
Вас навестить. Утешься, не крушися.
Дай обниму тебя в последний раз.

Великанша не сгибается, князь не дотягивается до неё. Пауза. Князь уходит, воровато озираясь по сторонам.

Ух! кончено – душе как будто легче.
Я бури ждал, но дело обошлось
Довольно тихо.

Исчезает. Сцена остаётся неподвижной. На мгновение полностью гаснет свет и вспыхивает с появлением нового шумного героя.
 
Мельник (входит)
                Не угодно ль будет
Пожаловать на мельницу… да где ж он?
Скажи, где князь наш? ба, ба, ба! какая
Повязка! вся в каменьях дорогих!
Так и горит! и бусы!.. Ну, скажу,
Подарок царский. Ах он благодетель!
А это что? мошонка! уж не деньги ль?
Да что же ты стоишь, не отвечаешь,
Не вымолвишь словечка? али ты
От радости нежданной одурела,
Иль на тебя столбняк нашёл?

На неземном лице появляется выражение, которое труднее всего было ожидать: выражение ужаса.
 
Дочь
                Не верю,
Не может быть. Я так его любила.

Оркестр наконец сбрасывает оцепенение, и вместе с гневом к героине возвращаются её бурные, неистовые мелодии:

Или он зверь? иль сердце у него
Косматое?

Да нет, всё понятно! Великая богиня спустилась к людям, почтила своим присутствием убогую землю. Естественно, ей и в голову не приходило, что кто-то, где-то, за что-то будет её судить. Естественно, поучения плутоватого старика были для неё равнозначны комариному писку. И, конечно, она ждала, что тот, кого она полюбит, преклонится перед ней и благословит своё счастье.
Какое осуждение? Какие сплетни?
Какая измена?

Мельник
       О ком ты говоришь?
 
Дочь
Скажи, родимый, как могла его
Я прогневить? в одну недельку разве
Моя краса пропала? иль его
Отравой опоили?
 
Мельник
                Что с тобою?
 
Дочь
Родимый, он уехал. Вон он скачет! –
И я, безумная, его пустила,
Я за полы его не уцепилась,
Я не повисла на узде коня!
Пускай же б он с досады отрубил
Мне руки по локоть, пускай бы тут же
Он растоптал меня своим конём!
 
Мельник
Ты бредишь!

Героиня приходит в бескрайний гнев. Теперь уже блистающие мрачным огнём украшения не смотрятся на ней нелепо и лишь подчёркивают её царственную красоту.
 
Дочь
                Видишь ли, князья не вольны,
Как девицы, не по сердцу они
Берут жену себе… а вольно им,
Небось, подманивать, божиться, плакать
И говорить: тебя я повезу
В мой светлый терем, в тайную светлицу
И наряжу в парчу и бархат алый.
Им вольно бедных девушек учить
С полуночи на свист их подыматься,
И до зари за мельницей сидеть.
Им любо сердце княжеское тешить
Бедами нашими, а там прощай,
Ступай, голубушка, куда захочешь,
Люби, кого замыслишь.
 
Мельник
                Вот в чём дело.

Даже до отца дошло. Устало вздохнув, он садится на пороге.
 
Дочь
Да кто ж, скажи, разлучница моя?
Я доберусь. Я ей скажу, злодейке:
Отстань от князя – видишь, две волчихи
Не водятся в одном овраге.
 
Мельник
                Дура!
Уж если князь берет себе невесту,
Кто может помешать ему? Вот то-то.
Не говорил ли я тебе…
 
Дочь
                И мог он,
Как добрый человек, со мной прощаться,
И мне давать подарки – каково! –
И деньги! выкупить себя он думал,
Он мне хотел язык засеребрить,
Чтоб не прошла о нём худая слава
И не дошла до молодой жены.
Да, бишь, забыла я – тебе отдать
Велел он это серебро, за то,
Что был хорош ты до него, что дочку
За ним пускал таскаться, что её
Держал не строго… Впрок тебе пойдет
Моя погибель.
(Бросает ему мешок.)

Отец (в слезах)
                До чего я дожил!
Что бог привёл услышать! Грех тебе
Так горько упрекать отца родного.
Одно дитя ты у меня на свете,
Одна отрада в старости моей.
Как было мне тебя не баловать?
Бог наказал меня за то, что слабо
Я выполнил отцовский долг.

Впервые в отце проснулось что-то человеческое, но героиня этого уже не замечает.

Дочь (с отвращением)
                Ох, душно!
Холодная змея мне шею давит…
Змеёй, змеёй опутал он меня,
Не жемчугом.
(Рвёт с себя жемчуг).
 
Мельник
             Опомнись.
 
Дочь
                Так бы я
Разорвала тебя, змею злодейку,
Проклятую разлучницу мою!
 
Мельник
Ты бредишь, право, бредишь.
 
Дочь (сымает с себя повязку)
                Вот венец мой,
Венец позорный! вот чем нас венчал
Лукавый враг, когда я отреклася
Ото всего, чем прежде дорожила.
Мы развенчались. – Сгинь ты, мой венец!
(Бросает повязку в Днепр).
Теперь все кончено.
(Бросается в реку).

Бурные темы бешеного гнева, накатывая одна на другую, сливаются с током разлившейся, чёрной реки. Сцена темнеет, и, кажется, откуда-то очень издалека, с пропавшего берега доносится последний растерянный вопль старика:

Старик (падая)
                Ох, горе, горе!
 
***

После жуткого финала надолго воцаряется тишина. Никто не хлопает – это традиция: на исполнении больших произведений шумим только в начале и в конце, и то. Рия неоднократно говорила в интервью, что в церкви же никто не хлопает, вот и в театре не надо.
Понемногу в центре зала разгорается новая картина: большой светлый зал и обильный праздничный стол. В центре – молодожёны. Много ярких нарядов, расшитых золотом и серебром, причём кажется, что все они велики своим хозяевам: люди в них как-то теряются. Это относится и к невесте, чья крошечная головка едва видна между огромным белым венком с густой фатой и пышным, как кремовый торт, свадебным платьем.

Акт I. Сцена 2.

КНЯЖЕСКИЙ ТЕРЕМ.
СВАДЬБА. МОЛОДЫЕ СИДЯТ ЗА СТОЛОМ.
ГОСТИ. ХОР ДЕВУШЕК.

То стихает, то возобновляется неровная, бесконечная застольная песня. И всё время – перезвон, перестук, перекличка двух тем: светлой и тёмной. Верхние регистры являют картину, долженствующую быть свадебным пиром; но после вступают басы, и становится видно, что веселье это весьма далеко от искреннего. Кажется, что на пиршественном столе стоит гроб; гости сидят понурые, как возле покойника; по стенам пробегают синие отсветы, словно в толще воды, а ноги захмелевших гостей незаметно оплетают гибкие водоросли. Можно ли стряхнуть это оцепенение, не поддаться общему мороку?
Время от времени кто-то из устроителей торжества пытается:
 
Сват (с внезапным треском оркестра, бойко восклицает над застывшей толпой):
Весёлую мы свадебку сыграли.
Ну, здравствуй, князь с княгиней молодой.
Дай бог вам жить в любови да совете,
А нам у вас почаще пировать.
Что ж, красные девицы, вы примолкли?
Что ж, белые лебёдушки, притихли?
Али все песенки вы перепели?
Аль горлышки от пенья пересохли?
 
Хор (протяжно и мрачно, как сквозь сон):
Сватушка, сватушка,
Бестолковый сватушка!
По невесту ехали,
В огород заехали,
Пива бочку пролили,
Всю капусту полили,
Тыну поклонилися,
Верее молилися:
Верея ль, вереюшка,
Укажи дороженьку
По невесту ехати.
Сватушка, догадайся,
За мошоночку принимайся,
В мошне денежка шевелится,
К красным девушкам норовится.

Такое впечатление, что тема денег и расплаты преследует всех персонажей.

Сват
Насмешницы, уж выбрали вы песню!
На, на, возьмите, не корите свата.
(Дарит девушек).

Вдруг денежные расчёты разбиваются о многоголосый, многозвучный громовой смех:
– Ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха! – проходит, кажется, во всех регистрах, а потом, словно передразнивая певуний, насмешливые голоса перебрасывают друг другу притворно-жалостливые фразы:

– По камушкам, по жёлтому песочку
Пробегала быстрая речка,
– В быстрой речке гуляют две рыбки,
Две рыбки, две малые плотицы.
– А слышала ль ты, рыбка-сестрица,
Про вести-то наши про речные?
– Как вечор у нас красна девица топилась,
Утопая, мила друга проклинала.

И снова:
– Ха-ха-ха-ха!
– Ха-ха-ха-ха!..
Это впервые подают голос русалки. Они-то прекрасно знают, что, почему и сколько стоит на земле. И мимолётное торжество князя, выбравшего вместо бесстрашной божественной любви боязливую земную, ничего, кроме смеха, у них не вызывает.

Сват
Красавицы! да это что за песня?
Она, кажись, не свадебная; нет.
Кто выбрал эту песню? а?
 
Девушки
                Не я –
Не я – не мы…
 
Сват
                Да кто ж пропел её?
(Шёпот и смятение между девушками).
 
Князь
Я знаю кто.

Единственный из всего собрания, кто совершенно не понимает, в чём дело, – виновник торжества. Даже невеста, от которой всё скрыли, чувствует, что попала совсем не в тот мир, в который собиралась. Князь же в своём счастливом легкомыслии уверен, что «покончил дело» раз и навсегда.

(Встаёт из-за стола и говорит тихо конюшему):
Она сюда прокралась.
Скорее выведи её. Да сведай,
Кто смел её впустить.
(Конюший подходит к девушкам).
 
Князь (садится, про себя):
                Она, пожалуй,
Готова здесь наделать столько шума,
Что со стыда не буду знать, куда
И спрятаться.
 
Конюший
              Я не нашел её.

Всем, кроме молодожёнов, известно, что искать тут некого.

Князь
Ищи. Она, я знаю, здесь. Она
Пропела эту песню.
 
Гость (с внезапным воплем оркестра)
                Ай да мёд!
И в голову и в ноги так и бьёт –
Жаль горек: подсластить его б не худо.

Князь развязно хватает безмолвную невесту в охапку и демонстративно целует.
Снова смех – на этот раз слышен только один женский голос, сильный и звучный.

Князь
Она! вот крик её ревнивый.
                (Конюшему)
                Что?
 
Конюший
Я не нашёл её нигде.
 
Князь
                Дурак.
 
Дружко (со скрежетом оркестра, вдруг очнувшись от пьяной дрёмы):
Не время ль нам княгиню выдать мужу
Да молодых в дверях осыпать хмелем?

Бухнула нестройная застольная песня – последняя попытка стряхнуть с себя кошмар неуместного праздника. Гости то ли оживились при мысли о плотских удовольствиях, то ли счастливы, что вот-вот разойдутся.

Сваха
Вестимо, время. Дайте ж петуха.
(Молодых кормят жареным петухом, потом осыпают хмелем – и ведут в спальню).

Сваха
Княгиня душенька, не плачь, не бойся,
Послушна будь.

Невеста явно напугана гримасничаньем и фиглярством через силу веселящихся гостей. Не таким ей представлялось семейное счастье.
Инструменты вразнобой умолкают; массовка расползается.

 Дружко (едва держась на ногах)
                Где чарочка? Всю ночь
Под окнами я буду разъезжать,
Так укрепиться мне вином не худо.

Сваха (наливает ему чарку):
На, кушай на здоровье.

Дружко
                Ух! спасибо.
Всё хорошо, не правда ль, обошлось?
И свадьба хоть куда.

Сваха
                Да, слава богу,
Всё хорошо – одно не хорошо.

Дружко (зычно рыгнув)
А что?

Сваха
Да не к добру пропели песню
Не свадебную, а бог весть какую.

Дружко (еле ворочая языком)
Уж эти девушки – никак нельзя им
Не попроказить. Статочно ли дело
Мутить нарочно княжескую свадьбу.
Пойти-ка мне садиться на коня.
Прощай, кума.
(Уходит).
 
Сваха
                Ох, сердце не на месте!
Не в пору сладили мы эту свадьбу.

Оркестр уже давно стих; а вместе с этим одиноким, потерянным голосом стихает и всё остальное.
Неопрятный пиршественный зал погружается во тьму.

***

Акт I. Сцена 3.

СВЕТЛИЦА.
КНЯГИНЯ И МАМКА.

Новая картина.
Ещё одна тесная комнатушка. Но на этот раз у окна в тоске сидит другая женщина. Прошло несколько лет, и ту невесту не узнать. Теперь юная невинная девочка выглядит, как всё повидавшая вдова. Лицо заплаканное, бессмысленное. После свадьбы она, конечно, узнала всё: жених с самого начала её обманул, у него уже были жена и ребёнок. И вот на второй его семье лежит проклятие смерти. Лучше бы он завёл себе ещё одну деревенскую девчонку – хоть все десять! Но что делать с той, невидимой, ушедшей? Что-то было в ней такое, чего недостаёт законной жене… но что?..
У княгини тоже есть своя «советчица». Голоса двух солисток вступают одновременно и ведут каждый свою партию, то сливаясь, то расходясь; ясно, что разговор их привычный, надоевший, героини погружены каждая в свои мысли и совершенно не слушают друг друга.
 
Княгиня
Чу – кажется, трубят; нет, он не едет.
Ах, мамушка, как был он женихом,
Он от меня на шаг не отлучался,
С меня очей, бывало, не сводил.
Женился он, и всё пошло не так.
Теперь меня ранёшенко разбудит
И уж велит себе коня седлать;
Да до ночи бог ведает где ездит;
Воротится, чуть ласковое слово
Промолвит мне, чуть ласковой рукой
По белому лицу меня потреплет.
 
Мамка
Княгинюшка, мужчина что петух:
Кири куку! мах-мах крылом и прочь.
А женщина, что бедная наседка:
Сиди себе да выводи цыплят.
Пока жених – уж он не насидится;
Ни пьет, ни ест, глядит не наглядится.
Женился – и заботы настают.
То надобно соседей навестить,
То на охоту ехать с соколами,
То на войну нелёгкая несёт,
Туда, сюда – а дома не сидится.

Пауза. Начинается обмен речитативами.

Княгиня (с тоской):
Как думаешь? уж нет ли у него
Зазнобы тайной?

Она всё пытается выспросить о сопернице у тех, кто знал её или о ней, – но никто не хочет говорить о покойнице. Все в один голос твердят, что счастливее, чем вторая семья князя, не бывает.

Мамка
                Полно, не греши:
Да на кого тебя он променяет?
Ты всем взяла: красою ненаглядной,
Обычаем и разумом. Подумай:
Ну в ком ему найти, как не в тебе
Сокровища такого?

Княгиня
Когда б услышал бог мои молитвы
И мне послал детей! К себе тогда б
Умела вновь я мужа привязать…
А! полон двор охотниками. Муж
Домой приехал. Что ж его не видно?

Зрителю всё это знакомо. Точно так же терзалась, мучилась и ждала под окном другая. Когда разомкнётся этот порочный круг?

(Входит ловчий).
Что князь, где он?
 
Ловчий
                Князь приказал домой
Отъехать нам.
 
Княгиня
              А где ж он сам?
 
Ловчий
                Остался
Один в лесу на берегу Днепра.
 
Княгиня
И князя вы осмелились оставить
Там одного; усердные вы слуги!
Сейчас назад, сейчас к нему скачите!
Сказать ему, что я прислала вас.
(Ловчий уходит).
Ах, боже мой! в лесу ночной порою
И дикий зверь, и лютый человек,
И леший бродит – долго ль до беды.
Скорей зажги свечу перед иконой.
 
А княгиня не так проста. Она «верит в русалок», хоть и не назвала их прямо. Из всех нагромождений обмана, окружившего её, она уяснила главное: соперница превосходила её силой духа, а потому угроза, исходящая от потустороннего мира, абсолютно реальна. И бедная женщина, никакой особой силой не блистающая, обратилась к тому единственному, что может её спасти: к религии, к смирению, к христианству. Ведь она всё же любит князя – не свободно, правда, а потому, что ей так сказали, так нужно, нужно выйти замуж, родить детей, исполнять супружеский долг, быть верной… И ещё много чего нужно-нужно-нужно. А кто укрепит во всей этой ненужной суете? Только Бог, каким она себе его представляла: суровый, требовательный, он требует с неё – потребует и с других… И вот девица, и прежде набожная по воспитанию, стала ещё более набожной по собственной невольной воле. День и ночь она коптит лампадку и пытается отмолить мужа у… кого? чего? – не знает…
И всё же первая ария княгини звучит пронзительно-нежно:

Молитва (ария Княгини)

Всеблагая, Пречистая Дева Мария,
Со смиренной молитвой к Тебе припадаю.
Ты заступница слабых, прошу Тебя, сжалься
Над душой моей бедной, попавшей в тенеты
Голосов и соблазнов диавольской силы,
Выходящих из мрака разбитой могилы.

Скрыта ангельской маскою страшная нежить,
Тянет в чёрную бездну греховных искусов
Чад Твоих непорочных и кротко покорных.
Ты закрой им их очи и уши – не видеть
И не слышать бы чадам великую бездну,
Её тёмные воды и светлые блики.
Приснодева, позволи узреть Твои лики.

Всеблагая, Пречистая Дева Мария,
Огради Твоих чад от разбитого сердца,
От метаний и страха, от мук бесконечных.
Я прошу тебя, Дева, к стопам припадаю,
О, воспетая, Матерь, душа пресвятая.

***

Антракт. Алана бредёт куда-то в поисках съестного. Надо чем-нибудь подзаправиться. Она яростно вгрызается в крохотный бутерброд с кусочком красной рыбы, раздумывая над увиденным. Сидишь в напряжении целый час, потом такое чувство, словно кирпичи выгружала. Алана сунулась в программку. Прошло только первое действие из четырёх.
Мелодичный перезвон созывает всех обратно в зал. Алана осторожно взбирается на своё упругое, пышущее алым бархатом кресло.
Огни гаснут. Зрителям предстоит первая встреча с русалками.

Акт II. Сцена 1.

ДНЕПР. НОЧЬ.

В полной темноте вступает оркестр. Вновь звучат монотонные хроматизмы, будто накатывающие друг на друга волны, – течение воды. Тема воды глухо проходит в нижних регистрах, потом расширяется, нарастает – в темноте постепенно разгораются звёзды, и вот уже весь зал плывёт в ночном небе, над звёздной рекой, – это Млечный путь, прообраз всех земных рек, а далеко внизу, под ним, льётся знакомый Днепр. В небе появляются воздушные голоса.
 
Русалки
Свободной толпою
С глубокого дна
Мы ночью всплываем,
Нас греет луна.

Звёзды превращаются в лучистые венцы на головах у плывущих в воздухе девушек, которые, кажется, сами состоят из света и тьмы.

Любо нам ночной порою
Дно речное покидать,
Любо вольной головою
Высь речную разрезать,
Подавать подружке голос,
Воздух звонкий раздражать,
И зелёный влажный волос
В нём сушить и отряхать.

Зритель спускается к ночному Днепру. Из воды поднимаются женские головы, и в тёмных влажных волосах, как отражение звёзд, раскрываются сияющие белые цветы. С пением девушки берутся в воде за руки и водят хоровод. Повторяющиеся строки раскрываются в сложнейшее многоголосие, которое вдруг прерывается возгласом одной из девушек.

Одна
Тише, тише! под кустами
Что-то кроется во мгле.
 
Другая
Между месяцем и нами
Кто-то ходит по земле.

Белые цветы закрываются, а головы уходят под воду. В недвижной глади Днепра остаётся одна опрокинутая луна.

 Князь (в прежней сентиментальной манере)
Знакомые, печальные места!
Я узнаю окрестные предметы –
Вот мельница! Она уж развалилась;
Весёлый шум её колёс умолкнул;
Стал жернов – видно, умер и старик.
Дочь бедную оплакал он недолго.
Тропинка тут вилась – она заглохла.
Давно-давно сюда никто не ходит;
Тут садик был с забором – неужели
Разросся он кудрявой этой рощей?
Ах, вот и дуб заветный, здесь она,
Обняв меня, поникла и умолкла…
Возможно ли?..
(Идёт к деревьям, листья сыплются).
                Что это значит? листья,
Поблёкнув, вдруг свернулися и с шумом
Посыпались, как пепел, на меня.
Передо мной стоит он гол и чёрн,
Как дерево проклятое.

От дуба вдруг отделяется чёрная фигура. Князь, прервав свою привычно-приторную речь, смотрит на незнакомца во все глаза. Тот выходит под свет луны.
Кажется, это новый персонаж. Высокий, стройный и сильный, дочерна загорелый, в рубище, сквозь огромные дыры которого видно голое тело, с огромными чёрными, как у мучеников на иконах, глазами, с длинными спутанными волосами, лежащими на плечах, как звериная грива.

 Старик
                Здорово,
Здорово, зять, –
 
насмешливо вступает звучный бас.

Князь
             Кто ты?
 
Старик
                Я здешний ворон, –

отшельник иронически кланяется. Кажется, это движение напоминает князю кое-чьи угодливые приветствия, потому что он вдруг соображает:
 
Князь
Возможно ль? Это мельник!
 
Отшельник смотрит на него, как на шута.

 Старик
                Что за мельник!
Я продал мельницу бесам запечным,
А денежки отдал на сохраненье
Русалке, вещей дочери моей.
Они в песку Днепра-реки зарыты,
Их рыбка-одноглазка стережёт.

Князь (в суеверном ужасе):
Несчастный, он помешан. Мысли в нём
Рассеяны, как тучи после бури.

Между тем строгая тёмная фигура наступает на него, и князь пятится в испуге.

 Старик (насмешливо):
Зачем вечор ты не приехал к нам?
У нас был пир, тебя мы долго ждали.
 
Князь (слабым голосом):
Кто ждал меня?
 
Старик (холодно):
                Кто ждал? вестимо, дочь.
Ты знаешь, я на всё гляжу сквозь пальцы
И волю вам даю: сиди она
С тобою хоть всю ночь, до петухов,
Ни слова не скажу я.

 Князь
                Бедный мельник!
 
Старик
Какой я мельник, говорят тебе,
Я ворон, а не мельник. Чудный случай:

Бездонные, как воды Днепра, глаза блестят весельем. С интонацией, с какой детям рассказывают сказку, отшельник продолжает:

Когда (ты помнишь?) бросилась она
В реку, я побежал за нею следом
И с той скалы прыгнуть хотел, да вдруг
Почувствовал, два сильные крыла
Мне выросли внезапно из-под мышек
И в воздухе сдержали. С той поры
То здесь, то там летаю, то клюю
Корову мёртвую, то на могилке
Сижу, да каркаю.

Ворон – посредник между миром живых и миром мёртвых. Отшельник – ясновидящий.
Из всего сказанного князь понял только то, что с мельником что-то не в порядке.

Князь (печально)
                Какая жалость!
Кто ж за тобою смотрит?
 
Старик (рассеянно)
                Да, за мною
Присматривать не худо. Стар я стал
И шаловлив. За мной, спасибо, смотрит
Русалочка.
 
Князь
            Кто?
 
Старик
                Внучка.
 
Оркестр обрывает сопровождение на низкой ноте. Угрожающая тишина. Теперь-то мельник прекрасно знает, кто кому кем приходится. В невидимом мире – своя иерархия, совсем другая власть. Начинает понимать это и князь, но прерывает неудобный для него ход мыслей:

Князь
                Невозможно
Понять его.
                (Решительно):
                Старик, ты здесь в лесу
Иль с голоду умрёшь, иль зверь тебя
Заест. Не хочешь ли пойти в мой терем
Со мною жить?
 
Тут грохает знакомый смех: так смеялись русалки, а теперь отрывистое стаккато солиста подхватывает оркестр: словно весь лес захохотал.

Старик
             В твой терем? нет! спасибо!
Заманишь, а потом меня, пожалуй,
Удавишь ожерельем.

Отшельник складывает ладони возле шеи. Да, мечты мельника о богатстве остались в прошлом.

Здесь я жив,
И сыт, и волен. Не хочу в твой терем.

Фигура величественно проходит мимо князя и растворяется в чёрном лесу.
Князь мучительно пытается сообразить, как понимать пугающие шутки мельника.

 Князь
И этому всё я виною! Страшно
Ума лишиться. Легче умереть.
На мертвеца глядим мы с уваженьем,
Творим о нем молитвы. Смерть равняет
С ним каждого. Но человек, лишённый
Ума, становится не человеком.
Напрасно речь ему дана, не правит
Словами он, в нем брата своего
Зверь узнает, он людям в посмеянье,
Над ним всяк волен, бог его не судит.
Старик несчастный! вид его во мне
Раскаянья все муки растравил!

Внезапно, с трубным голосом охотничьего рожка, на берег Днепра высыпает домашняя челядь.

Ловчий
Вот он. Насилу-то его сыскали!
 
Князь
Зачем вы здесь?
 
Ловчий
             Княгиня нас послала.
Она боялась за тебя.
 
Князь (раздражённо)
                Несносна
Ее заботливость! иль я ребёнок,
Что шагу мне ступить нельзя без няньки?

Увы, да. Ты ребёнок, и ловчий уводит тебя, мягко, но настойчиво взяв под руку. В последний момент князь почему-то оглядывается на чёрную гладь Днепра.
В тиши нарастает тема воды, над ней разливается тема русалок, которые вновь поднялись со дна и с любопытством смотрят вслед людям.

Русалки
Что, сестрицы? в поле чистом
Не догнать ли их скорей?
Плеском, хохотом и свистом
Не пугнуть ли их коней?

Знакомый ледяной хохот. Потом мелодии смягчаются, становятся лиричнее. Русалки снова лениво кружатся в воде.

Поздно. Рощи потемнели,
Холодеет глубина,
Петухи в селе пропели,
Закатилася луна.

Одна
Погодим еще, сестрица.

Другая
Нет, пора, пора, пора.
Ожидает нас царица,
Наша строгая сестра.

Серебряные хвосты русалок вспенивают воду. С последними утихающими нотами оркестра на чёрной глади тают белые кружева.
Тишина.

***

Акт II. Сцена 2.

ДНЕПРОВСКОЕ ДНО

Следующей шла одна из наиболее сложных в музыкальном отношении сцен – «Днепровское дно». Как и в увертюре, по залу разлились прозрачные чёрные воды, но на этот раз не космические – это подводный мир русалок. А вот и они – прекрасные, сияющие серебряным светом фигуры, с неземной грацией скользящие в глубине, повторяя плавные движения волн и сплетая божественно-прекрасный узор бесконечного, неумолкающего танца. Действительно, неумолкающего: с появлением русалок начинают нарастать хоровые партии, поражающие невероятной сложностью. Кажется, голоса людей, пусть даже самых талантливых, не способны на такую кристально-чистую гармонию. (Здесь предполагалось, что часть партий звучит в записи и в компьютерной обработке).
И вот хороводы русалок образуют своего рода многоярусную башню, ряды которой вращаются в противоположные стороны. В ответ на это движение в здании оперы исчезает потолок (буквально!), и в тёмном небе над ним появляется исполинская, сияющая белым светом башня, зеркально развёрнутая относительно «подводной»: всё небо превращается в одну мелькающую ослепительными огнями карусель, наводя отчасти на мысль об НЛО.
Центр этого видения пронизывает молния, и, словно соткавшись из тени и света, с неба в зал спускается знакомая фигура.
Царица русалок. Теперь она предстаёт в своём истинном облике. На её голове горит тяжёлый семилучевой венец, глаза источают ослепительный серебряный свет. Она спускается в Реку как бы в покровах из тёмных облаков, усеянных серебряными звёздами.
Между тем под водой обозначается нечто вроде тесной девичьей «светёлки». Царица русалок сходит в неё, опять же, сквозь потолок; небо закрывается, а едва нога касается пола, героиня снова обретает прежний, «земной» облик. Она по-прежнему ходит в домотканой холщовой рубахе, мужских штанах и босиком. За прошедшие годы она, естественно, совершенно не изменилась.

ТЕРЕМ РУСАЛОК
 
Царица русалок
Оставьте песни, сёстры. Солнце село.
Столбом луна блестит над нами. Полно,
Плывите вверх под небом поиграть,
Да никого не трогайте сегодня,
Ни пешехода щекотать не смейте,
Ни рыбакам их невод отягчать
Травой и тиной – ни ребёнка в воду
Заманивать рассказами о рыбках.

Свои «запреты» она сопровождает такими уморительными «поясняющими» (не совсем приличными) жестами, что её «подданные» покатываются со смеху. На последних строках даже появляется персонаж из совсем другой сказки Пушкина – крупная Золотая рыбка. Она невозмутимо фланирует возле своей повелительницы, а та почёсывает её по спинке, как домашнего питомца.
Русалки, с дружным взрывом уже знакомого зрителю хохота, прыскают в разные стороны с явным намерением устроить в Мире презабавнейший переполох.
Царица, оставшись в одиночестве, делает нечто неожиданное: скручивает сигаретку и ложится на лавочку. Видно, она давно уже пожалела, что связалась с людьми, и ничего, кроме скуки, затянувшаяся история у неё не вызывает. Но ничего не поделаешь, законы космического равновесия таковы, что раз вступив на путь, нужно пройти его до конца.
Пространство озаряется кристально-ясным золотым сиянием, и в «тереме» появляется новое действующее лицо – девочка лет семи, с рассыпанными по плечам лёгкими золотыми локонами и лучистыми голубыми глазами. Русалочка.
Вместе с ней вступает новая музыкальная тема: кристальные переливы деревянных и медных духовых в самых высоких регистрах. Звучат отголоски хроматических мелодий воды, но тема Русалочки намного сложнее и требует от оркестра виртуозного мастерства. А голос… Когда вступает вокал, не остаётся сомнений: «компьютерная обработка». Обычный человек не может так петь, тем более ребёнок.
Царица, в свою очередь, переходит на обычную речь.

Царица русалок
Где ты была?
 
Дочь
                На землю выходила
Я к дедушке, –

поясняет чудо-девочка, по-прежнему паря в воздухе в переливах золотых лучей и, кажется, больше заботясь о красоте звучания, чем о смысле слов.

Дочь
                Всё просит он меня
Со дна реки собрать ему те деньги,
Которые когда-то в воду к нам
Он побросал. Я долго их искала;
А что такое деньги, я не знаю –
Однако же я вынесла ему
Пригоршню раковинок самоцветных.
Он очень был им рад.
 
Русалка (усмехаясь)
                Безумный скряга!
Послушай, дочка. Нынче на тебя
Надеюсь я. На берег наш сегодня
Придёт мужчина. Стереги его
И выдь ему навстречу. Он нам близок,
Он твой отец, –

тут Русалка совсем по-современному изображает пальцами «кавычки». Дочь к «отцу в кавычках» явно равнодушна.

Дочь
                Тот самый, что тебя
Покинул и на женщине женился?
 
Русалка (со скукой)
Он сам.
               (Несколько серьёзнее)
                К нему нежнее приласкайся
И расскажи всё то, что от меня
Ты знаешь про своё рожденье; также
И про меня.
                (С расстановкой)
                И если спросит он,
Забыла ль я его иль нет, скажи,
Что всё его я помню и люблю
И жду к себе. Ты поняла меня?

Дочь (с довольной улыбкой)
О, поняла.

Надо раскрыть очередному смертному глаза на красоту великой Реки. Дело привычное.
Ноги русалочки превращаются в серебряный хвост, и она проворно покидает комнату сквозь потолок.

Русалка (одна, устало)
                С той поры,
Как бросилась без памяти я в воду
Отчаянной и презренной девчонкой
И в глубине Днепра-реки очнулась
Русалкою холодной и могучей,
Я каждый день о мщеньи помышляю…
И ныне, кажется, мой час настал.

Подняв голову, Русалка бросает мрачный взгляд по сторонам; всё – и она сама, и «терем», и мерцающие воды Днепра – растворяется в темноте.
Антракт.

***

Под впечатлением от грандиозных видов иномирной реальности Алана долго не находила в себе сил подняться с «умного» кресла-трансформера, которое, повинуясь малейшему движению зрителя, вращалось во все стороны, наклонялось вперёд и откидывалось назад, – иначе за всеми перипетиями голографического действа было просто не уследить. Исполинская прозрачная полусфера зала висела в небе над Киевом, а Днепр поблёскивал неподалёку и тоже, казалось, имел вид заинтригованного зрителя.
Алана всё же выбралась из кресла и пошла побродить по стеклянным дорожкам, петлявшим вокруг стеклянных стен.
Когда она увидела в афише, что опера идёт четыре часа, подумала, что выдержать столько невозможно. Но сейчас она чувствовала, что только такое долгое «всенощное бдение» позволило бы полностью погрузиться в действо. Это не просто музыка, не развлечение – это настоящая литургия, требующая полной сосредоточенности и трудной душевной работы. Алана физически чувствовала, как звёздный свет потоком проникает ей в голову через так называемый «родничок» и очищает всё её существо. Тут надо было не просто слушать, а войти в молитвенный настрой.
Звонок. Публика, шелестя, рассаживается по залу. Не слышно праздной болтовни, не видно любопытствующих взглядов тех, кто «выходит в свет», чтобы «на других посмотреть и себя показать». Никто не нарушает сосредоточенность. Алана улеглась в кресло, готовясь к очередному приступу серьёзной внутренней работы. Огни подсветки гаснут.

***

Акт III. Сцена 1.

БЕРЕГ ДНЕПРА

Появляется князь со своими неизменными интонациями законченного лицемера.

Князь
Невольно к этим грустным берегам
Меня влечёт неведомая сила.
Всё здесь напоминает мне былое
И вольной, красной юности моей
Любимую, хоть горестную повесть.
Здесь некогда любовь меня встречала,
Свободная, кипящая любовь;
Я счастлив был, безумец!.. и я мог
Так ветрено от счастья отказаться.
Печальные, печальные мечты
Вчерашняя мне встреча оживила.
Отец несчастный! как ужасен он!
Авось опять его сегодня встречу,
И согласится он оставить лес
И к нам переселиться…

Вступают виртуозные оркестровки, сопровождающие Русалочку. Девочка выходит на берег, озаряя ночной пейзаж ярко-золотыми лучами, как вынырнувшее вдруг со дна Реки солнце.

Князь
                Что я вижу!
Откуда ты, прекрасное дитя?

Первая ария Русалочки

Над рекой идёт светило
Золотым небесным кругом.
Ветра ласковая сила
В грудь толкается упруго.

Ночь и день, вода и пламень,
Ты ищи меня сердечно,
Замерзаю я и таю,
Я везде, я бесконечна.

Я рекой впадаю в поле,
В шёпот травный, в колос дивный,
Смерти нет, есть счастье воли
Пить исток её призывный.

Я взмываю в небо птицей,
Я люблю, и я беспечна,
Я смеюсь, меняя лица,
Я везде, я бесконечна.

Конечно, дитя великой Реки не силится хитрить и «заманивать» кого-либо куда-либо; она просто гуляет на берегу, как привыкла. Обычные, обкатанные волнами серые камни превращаются в её руках в сверкающие осколки солнечного света, и она перебрасывает их с ладони на ладонь.
– Кто ты? – зачарованно повторяет князь, но Русалочка не обращает на него внимания.

Ты – песчинка, что не знает о могучести барханов,
Ты – пылинка, что не видит хоры звёздных караванов.
Бедный лист, не чуешь древа и его всевышней кроны,
Ты не слышишь глас природы, переливы, перезвоны,
Ты живёшь, несомый ветром и водой в пучину страсти,
Ты не знаешь благодарства жизни, осиянной счастьем.

Девочка медленно отступает назад в воду, а князь, как привязанный, идёт за ней. Волны с едва слышным шипением расступаются, и зритель замечает, что в скором времени они сомкнутся обратно, увлекая за собой неосторожного смертного.
Но тут вмешивается ещё одно действующее лицо. Вдалеке на косогоре появляется княгиня – волосы выбились из-под платка, кое-как наброшенное платье развевается на штормовом ветру, –
– Господи! – перекрывает предыдущую тему взволнованное контральто. – Заклинаю тебя! Помоги мне, грешной! Стой! – эта последняя, повелительная нота обращена к князю; всё ещё в оцепенелом состоянии, он всё же что-то слышит и машинально останавливается.
После вмешательства княгини масштаб потусторонней реальности, в которую она ринулась и с которой собралась спорить, является во всей полноте. Одновременно звучат грозная тема Днепра, тревожный бег воды и гневный хор русалок, которые вдруг разом выступают из чёрных бушующих волн.
Княгиня бросается к князю и, вцепившись ему в плечи, тянет его назад.
Многоголосие разверзается до небес. Княгиня отчаянно бросает в бушующий хаос слова молитв; чёрные волны образуют вокруг смертных высокий водоворот, из которого под немыслимый штормовой рёв оркестра заклинают безжалостные голоса русалок; но упрямая жена не сдаётся.
Кажется, этой битве не будет конца; её прерывает нежданная гостья.
Из тёмных вод является сама Царица и одним властным движением рук буквально разводит волны в стороны, с финальным раздирающим криком оркестра водворив тишину.
Затаившись, все ждут её суда.
Князь без сознания лежит на влажном песке, княгиня судорожно обнимает его, глядя на бывшую соперницу снизу вверх. Главная героиня по-прежнему кажется великаншей, хотя физически роста в ней вроде бы не больше, чем в остальных исполнителях. Голос её, как всегда, звучит уверенно и сильно:
– Ладно! Переспорила! Живи, – снисходительно и словно бы с некоторой насмешкой интонирует она звучные интервалы, и вот уже вроде бы поворачивается, чтобы уйти, но вдруг замедляет шаг… и продолжает как бы нехотя, очень тихо – этой певице особенно удаются тихие, но исполненные невероятной силы ноты:
– Но помни: без великих вод, – русалка снова оборачивается, разведя руки в стороны и как бы указывая на раскинувшийся за её спиной Днепр, – ни счастья, ни покоя не найдёте, – величественно завершает она. – Ни ты, – с новым царственным жестом, – ни он, – в адрес бесчувственного князя, – ни… дитя. – Тут русалка указывает пальцем точно на живот княгини, и происходит нечто странное: из её руки исходит луч света; такой же луч соединяет кончик её пальца с лучами на её венце; а те, в свою очередь, на мгновение соединяются с далёкими звёздами в ночном небе.
Алана понимает, что таким образом Русалка исполнила закон космического равновесия: желая покинуть опостылевший Мир людей, она воспользовалась неосторожно высказанным княгиней желанием иметь детей и как бы оставила душу будущего ребёнка супругов «вместо» себя.
После этого таинственного явления хаос ожил с новой силой. Тёмные волны, сопровождая свою Царицу, вопреки всем законам физики полились наверх – и мистический Днепр, точнее – чёрный Орф, – исчез в высоте.
Пространство зала внезапно заливают лучи рассвета.
Что это? Кошмар кончился? Началась новая жизнь?..
С последними эмоциональными пассажами оркестра княгиня в смятении смотрит в небо. Отвоевала, отмолила своего слабосильного мужа у Вселенной… а зачем?..

***

Акт III. Сцена 2.

КНЯЖЕСКИЙ ТЕРЕМ

Прошло несколько лет. Опять «светёлка», та самая, где когда-то княгиня томилась в ожидании беспутного муженька. Но сейчас счастливая женщина не одна. На полу играет девочка лет семи… нет, далеко не такая красивая, как её сестра в глубине вод; и оркестровая тема её далеко не так виртуозна; и всё же вполне миленькая. Только игрушки её вряд ли нравятся матери: деревянный кораблик и лодочка, которыми девочка водит по воображаемым волнам.
Мать, с умилением поглядывая на ребёнка, сидит тут же; тихо вьётся в её руках серебристая пряжа. Стены, конечно, увешаны иконами; горит и благоухает лампадка. Князь, тихий, присмиревший, как бы даже несколько лишившийся ума, послушно молится, кладёт поклоны – и нет, не его эта мелодия – внимательный слушатель без труда узнает вариацию «Молитвы» княгини из первого акта. Что ж, возможно, такой муж лучше, чем гулящий.
Зато княгиня, кажется, довольна; она присоединяет свой голос к голосу князя, и в исполнении дуэта мелодия оживает, переходит в новую, более радостную тему славословия милосердной Богоматери, даровавшей супругам дитя. Кто в действительности кому что даровал и почему, княгиня уже забыла, так как с самого начала не совсем поняла.
Девочка тоже молитвенно сложила ладошки, но молчит: она слишком мала, чтобы понять сложный мотив, и в нетерпении поглядывает на свои игрушки, а по окончании молитвы решительно встаёт с пола.
– Матушка! Позволь мне погулять! – она вновь по утвердившейся привычке складывает ладошки. Княгиня вздыхает.
– Ступай, дитя моё, но помни, о чём предупреждала я тебя: не приближайся к Реке; вода опасна.
– Знаю, – девочка стоит, покорно глядя в пол, выслушивая давно затверженные наставления.
– Когда ещё не родилась ты, отец твой чуть в Реке не утонул. Не видела б его ты, если б не молитвы.
– Да.
– Молись и ты.
– Молюсь.
– Всегда молись, дитя. Господь – единственное наше прибежище.
Перекрестив и поцеловав дочь, княгиня отпускает её.

***

Акт III. Сцена 3.

БЕРЕГ ДНЕПРА

И вот девочка, пританцовывая, идёт по цветущему лугу; начинается «Песенка княжны». Отнюдь не поражая сложностью вокальной партии, она тем не менее звучит свежо и приятно.

Песенка княжны

Не боюсь тебя, лютая река!
Уходи, изыдь ты за облака,
Уходи, изыдь в подземелья мрак,
Начертаю я оберега знак.
Не вставай стеной на моём пути,
Заклинаю, тать, в море уходи.
Не боюсь тебя и твоей Луны,
Холодны её и бескровны сны.
Все дары твои – то пустой песок,
Бросишь ты волной тину на порог.
Мёртвое дитя рождено тобой,
Уходи, река, мне верни покой!

Где-то на последних строках в мелодию вплетаются новые мотивы и вдруг прерываются будто бы звоном небольшого колокола:
– Доннн! – спустя ещё одну музыкальную фразу к нему присоединяются ещё несколько:
– Доннн!
Теперь замечает и зритель: всё дело в том, что под ногами у княжны распускаются необыкновенные цветы. Девочка, напевая, собирала скромные васильки; а в траве вдруг стали появляться огромные водяные лилии с тугими лепестками лазоревого цвета.
– Доннн! – их появляется всё больше и больше, и девочка, забывшись, идёт вслед за ручейком голубых цветов.
– Доннн! – ручеёк расширяется, ведёт всё дальше; и вдруг обрывается под ногами у необыкновенно красивой девушки, в которой зритель без труда узнаёт повзрослевшую Русалочку.
Её золотые локоны ниспадают до земли, глаза сияют тем же лазоревым светом, что и волшебные цветы (или Река в ясный день); сцепив руки, гордо подняв голову, она стоит на самом краю обрыва, а за спиной её разливается от горизонта до горизонта величественный Днепр.
Внезапно увидев Реку во всём блеске, княжна восхищённо замирает; но тут происходит ещё одно явление: зритель, вместе с княжной, замечает далеко внизу, у подножия обрыва богато украшенные лодки; в них, раскинувшись на драгоценных коврах, возлежат девушки, каждая из которых выглядит принцессой. Конечно, это обитательницы здешних вод, – беспечные русалки.
Начинается новый, потрясающий по своей сложности хор – в стиле старинной баллады.

Третий хор русалок

Море туманное волны катило на берег,
Лодку качая в прибое у скального камня.
Князь молодой шёл неспешно по берегу моря,
Глядя на тучи, что таяли в светлом потоке.
 
Дева Морская возникла из моря и неба,
Волосы Девы сверкают огнями алмазов,
Платье расшито богатым жемчужным узором,
Ноги касаются волн невесомо, беззвучно.

Дева Морская в руках своих держит подарки:
Царский кафтан, что блистает жемчужным узором.
Князь облачается в новый кафтан, тотчас Дева
Князю в придачу даёт и алмазную шапку.

Князь надевает на голову новую  шапку,
Словно корона сияет она, ярче солнца.
Плещутся волны, и князь вопрошает у Девы:
– Дева Морская, скажи, что ещё мне подаришь?

Дева тогда приглашает его плыть на лодке,
Лодка несёт их вперёд. И за скрипом уключин
Чудится князю, что кто-то гребёт, вёсла сами мелькают.
Лодка несет их за скалы, к пещере сокрытой.
 
Дева Морская таинственный путь открывает,
Злата в пещере не счесть. В глубину переливов,
В горы монет князь ладони свои погружает,
Блеск ослепляет, но небо над морем темнеет.
 
Ночь опустилась, и князь отвернулся от злата,
Но увидал вдруг, что цепи бездушною силой,
Сталью холодной опутали руки по локоть,
Что кандалами прикован к пещере сокровищ.

Там, за спиной, в темноте навсегда угасая, 
Звёзды заходят за мрачные вечные тучи.
Девы уж нет, да и лодка вернулась обратно –
На берегу, далеко, и привязана к скальному камню.

Девушки опускают белоснежные руки в воду, вынимают оттуда лазоревые цветы и вплетают себе в волосы; капли воды блестят под солнцем, как алмазы.
После хора вступает выразительная оркестровая интерлюдия – «Игры русалок». Игры эти, однако, отнюдь не безобидны и представляют собой обязательную проверку человека на чистоту помыслов, – а незадачливого игрока – пусть даже маленького ребёнка – может постигнуть болезнь и смерть.
Одна из девушек вынимает из ушей длинные бриллиантовые серьги и бросает их княжне.
Девочка, поймав украшение, с улыбкой подбрасывает его вверх – оно превращается в горячие блики солнца и исчезает в небе.
Другая русалка снимает с шеи жемчужное ожерелье и тоже бросает девочке.
Княжна снова бросает украшение вверх, и оно оборачивается серебристыми отблесками луны.
Русалки обмениваются одобрительными улыбками.
Русалочка вдруг берёт младшую сестру за руку, и вместе они переносятся по воздуху в одну из лодок.
«Игра» продолжается. С заговорщическими пассажами оркестра одна из русалок подбрасывает вверх водяные брызги, ловит их и высыпает девочке в ладонь горящие, как огонь, бриллианты. Другая русалка проделывает то же самое.
Девочка, подержав камни, раскрывает ладони – в её руках лежат два лазоревых цветка. Один девочка вплетает себе в волосы, а другой отдаёт Русалочке.
Русалки снова переглядываются с понимающими улыбками.
Наконец, начинается разговор – обмен сравнительно простыми речитативами.
– Дитя! Кто ты такая?
– Я дочь князя и княгини. Им принадлежит и этот берег, и эта часть реки, – а если вы здесь живёте, то и вам они хозяева, – наивно отвечает девочка то, чему её научили родители.
Русалки, естественно, заливаются смехом во всех регистрах хора и оркестра.
– Сестра! – безмятежно вступает Русалочка. – Здесь всё ничьё, а мы свободны, вечны, и никто нам не указ!
С фантастически сложными колоратурными пассажами она кружит в воздухе над лодками и, кажется, вся состоит из ярких солнечных бликов.
Хор каскадом вариаций повторяет её слова.
– Возможно ли такое? – зачарованно спрашивает княжна.
– Да! – в гибком сильном голосе Русалочки слышатся отголоски характера её матери. – Слушай хорошенько…
Вторая ария Русалочки – номер, который многие считают кульминацией спектакля.

Вторая ария Русалочки

Отец мой – Днепр Небесный! Он катит воды волною
По необъятной Вселенной… Тебе он небо откроет.
Увидишь долгою ночью, как нежно звёзды мерцают,
И радость трепетно в сердце биеньем волн проникает.
 
Отец мой – Днепр Небесный. Течёт от края до края,
Он никого не покинет, теплом любви согревая.
Он защитит нас от горя, от смертной тягостной доли,
Подарит сладость свободы и силу вечную воли.
 
Отец мой – Днепр Небесный. Он вездесущ, бесконечен,
Он катит воды волною на путь блистающий, млечный.
Я с ним едина дыханьем, плыву средь горных отрогов,
В обитель света и тайны, под сень небесных чертогов.

После блистательного соло Русалочки, в невероятном богатстве вариаций подхваченного хором, сидит в оцепенении не только княжна, но и весь зал.
Наконец раздаётся детский голос:
– Я не могу уйти с вами сразу. Мне надо попрощаться с родителями, – всё так же наивно заключает княжна.
«Мы не заставляем тебя… не заставляем тебя», – проходит в хоре ропот, похожий на шелест волн. Русалки лукаво улыбаются. Уж они-то наизусть знают всю историю бестолковых попыток смертной четы поставить земное выше небесного. Да вот только ребёнка не обманешь; сколько ни внушай, «кому что принадлежит», невинная душа сразу почувствует, где настоящая жизнь.
– Вы придёте завтра? Я вернусь.
«Мы не торопим тебя… не торопим тебя», – вновь пробегает многоголосый ропот. Русалки качают головами, и в такт качаются волшебные лазоревые цветы. Лодки качаются на волнах, и весь зыбкий, колеблющийся берег начинает отступать. Лазоревые цветы закрываются.
– Увидимся! – кричит княжна.
– Конечно, – отвечает ей последний шёпот, и девочка оказывается одна посреди поля, с букетом васильков в руках.

Конец третьего акта

***

Честно говоря, Алана уже обалдела. Кажется, за последние три часа на сцене столько произошло, что дальше просто некуда. Неизмеримые высоты небесного Днепра поражали каждый раз, когда проявлялись. Ясно было, что ничего хорошего семью, построившую утлый домик обывательского счастья на песке возле могучей Реки, не ждёт.
Походив-побродив и поразмыслив над увиденным, публика втягивается в зал.

***

Акт IV. Сцена 1.

КНЯЖЕСКИЙ ТЕРЕМ

Обширные общие покои увешаны иконами и уставлены свечами.
Княгиня зовёт семью на вечернюю молитву. Собственно, в музыкальном плане молится, то есть ведёт вокальную партию, она одна, а муж и дочь монотонно повторяют за ней слова.

Вечерняя молитва

Княгиня
Пресвятая Троице, помилуй нас;
Господи, очисти грехи наша;
Владыко, прости беззакония наша;
Святый, посети и исцели немощи наша;
имене Твоего ради.

Князь и княжна
Боже, милостив буде нам, грешным.

Княгиня
Господи, помилуй. Господи, помилуй. Господи, помилуй.
Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Князь и княжна
Боже, милостив буде нам, грешным.

Этот номер стилизован под православные песнопения и звучит хоть и приятно, но несколько неестественно – как по контрасту с необычными, выше человеческих возможностей, партиями русалок, так и в сопровождении бесцветных голосов князя и княжны.
Наконец, семейство поднимается с колен. Княжна решается заговорить:
– Скажи мне, мама, правда ль, что в Реке живут невидимые солнечные девы, которые не знают страха, боли, и никаких земных невзгод, и над которыми никто не властен?
– Что за вздор! Кто смел сказать тебе?
Музыкальные фразы следуют за смысловыми оттенками речи, и мелодекламация княгини на этот раз отличается несвойственной ей энергией и гневом. Не привыкшая видеть мать обозлённой, княжна теряется.
– Случайно услышала я разговор крестьянских ребятишек.
– Велю их выпороть! Много болтают!
– Нет! Не надо… Никто не говорил. Во сне я видела.
– Врёшь! Без причины сны такие не приходят. Ты на Реке была!
– Нечаянно попала я на берег.
– Что?! Как можно нечаянно ходить там, где запрещено? Ступай к себе! Из комнаты не выйдешь, покуда не уедем мы от этой Реки проклятой.
– Как скажешь, – побледневшая девочка испуганно кланяется и тихо исчезает. Княгиня уходит за ней.
Оставшись один, князь на мотив дочери задумчиво повторяет:
– Невидимые солнечные девы, которые не знают страха, боли, и никаких земных невзгод, и над которыми никто не властен…

***

«Ночь»

Тёмные и медленные голоса струнных. Княжне не спится. В отличие от русалок, её сопровождают более привычные (для европейского симфонического оркестра) инструменты, но они кажутся ближе и сопереживания вызывают больше. Низкий плач виолончелей говорит зрителю о глубокой тревоге девочки, которая впервые в жизни столкнулась с чем-то страшным и непонятным, с подавлением её воли и выбором: послушаться, смириться или поступить свободно, на свой страх и риск?
Девочка то выглядывает в окно, то садится на кровать. В какой-то момент пытается открыть дверь и обнаруживает, что заперта снаружи.
Теперь уже всё равно, что она решит. Ей всё равно не выйти отсюда. Стихают виолончели, потом скрипки. Некоторое время молчат.
А потом снова вступают, но теперь звучат уже по-другому. В одной низкой, долгой ноте появилась несгибаемая воля и твёрдость. Короткие, словно вопросительные фразы альтов и скрипок выражают печаль, но и ожидание, волнение. Девочка садится на подоконник и напряжённо вглядывается вдаль. Что-то подсказывает ей: сестра непременно её увидит.
Так и есть. В музыкальную тему вплетаются звуки арфы, по временам вспыхивают ноты стеклянных и металлических ударных. Вступают густые зовущие голоса медных духовых. И вот уже княжеский терем плывёт в ночном небе, а мимо окон княжны протекает звёздная река. Вдалеке показываются лодки русалок. На этот раз они имеют вид простых деревянных судёнышек, а девушки дружно взмахивают вёслами и распевают; всё ближе слышатся их неземные голоса.

Четвёртый хор русалок

Порой ты чувствуешь неясную тревогу:
То – шелест волн.
Порой ты молишься невидимому Богу:
То – шелест волн.
Порой мечтаешь ты о чём-то древнем, диком:
То – шелест волн.
Порой ты падаешь в беззвучье крика:
То – шелест волн.
 
Порой ты веришь, что случится в жизни чудо:
То – зов Реки.
Порой ты думаешь, что завтра жить не будешь:
То – зов Реки.
Порой  растёт в тебе  и ширится свобода:
То – зов Реки.
Порой восходишь ты звездой до небосвода:
То – зов Реки.
 
Река всегда с тобой и в радости, и в горе.
Она течёт потоком сквозь тебя,
Стремясь к бессмертью ласкового моря.
Река и вечность, в ней и ты, и я.

– Доннн! – ударяет колокол. Комнату княжны начинают оплетать водоросли, на стенах распускаются большие белые цветы.
– Доннн! – одна из лодок поравнялась с окном девочки.
– Доннн! – русалки машут ей: «Прыгай!»
Оркестр выделывает немыслимый кульбит – девочка прыгает из окна в отплывающую лодку.
Тут же во всю ширь звучит грозная тема Днепра, и чёрная река направляет свои воды в небо.
– Стой! – Внезапно из терема выбегает княгиня – материнское сердце почуяло беду. – Отпусти ребёнка! Русалка проклятая!
Вслед за лодками мать бросается в Реку. Несчастная женщина уже во второй раз пытается остановить Днепр, но это, кажется, перебор. Река начинает раздваиваться: небесный Орф уносит ничего не подозревающую княжну, а в Мире женщину подхватывает бурное течение. Тема Днепра приобретает всё более устрашающий, суровый характер. Напрасно тонущая княгиня бросает вслед русалкам – уже не слова молитвы, а обыкновенные ревнивые слова:
– Стой! Не твой князь! Не твой ребёнок! – тёмные плети водорослей опутывают её, и с последними мрачными аккордами женщина погружается на дно.

***

Акт IV. Сцена 2.

БЕРЕГ ДНЕПРА

«Пробуждение»

Дневной свет. Княжеский терем почти полностью разрушен наводнением. Среди обломков пробуждается от обморока князь. Эту сцену сопровождают оркестровки, как бы продолжающие «Ночь».
Князь, кажется, всё дальше отрешается от реальности. Он словно бы не замечает царящий вокруг хаос и долго сидит на бревне, бессмысленно оглядываясь по сторонам. Наконец, замечает труп княгини, весь обвитый водорослями, но почему-то принимает жену за другую женщину.
– О, милый друг! Давно мы не видались. Я так счастлив, что ты пришла…
С этим пассажем князь надолго затихает. Вдруг снова поднимает голову:
– Я видел, как наша дочь играла на берегу! Напрасно ты боялась, Река ей не страшна нисколько…
Пауза.
– Что ж ты молчишь?..
Князь наконец поднимается, вглядывается в мёртвое лицо – но, кажется, всё равно видит что-то своё.
– Так это правда! Ты утонула… и я тому виной… – он снова грустно опускается на бревно.
Какое-то время его чувства выражает только тихо плачущий оркестр.
Вдруг князь решительно выпрямляется.
– Всё понял я! Небесный Днепр спасителем мне будет.
Под печальное скрежетание оркестра князь снимает с себя красный пояс, увязывает петлю и начинает обстоятельно искать, где бы повеситься. Выбор падает на уцелевшую потолочную балку. Взобравшись на другое бревно, князь привязывает свободный конец пояса. В эти минуты его просто жалко. Умолк медоточивый тенорок, облетела позолота, и новый, молчащий князь оказался даже довольно симпатичным человеком. Впервые в жизни он что-то чувствует, о чём-то мыслит.
А не таков ли ты, зритель? – вдруг приходит мысль. Не так ли ты живёшь свою жизнь, как этот князь: думая только о себе, не понимая и не замечая ничего вокруг? На кого из персонажей ты больше всего похож? Уж не на этого ли?..
Князь держится руками за балку, надев на шею петлю… и вдруг длинные чёрные перья покрывают его руки и превращают их в крылья.
Сбылось пророчество отшельника: князь превращается в ворона.

«Ворон»

Последним шёл один из самых необычных номеров оперы. Вроде бы не принято, чтобы в финале появлялась совершенно новая тема. К тому же образ князя, на протяжении всей оперы примитивный и плоский, казалось, не получит никакого развития. Но вот парадокс: когда герой замолчал, у него наконец появилась великолепная тема, достойная войти в ряд шедевров мировой оркестровой музыки.
Оркестр зазвучал во всю мощь: задействованы все секции инструментов, которые, подхватывая и развивая тему, раскрываются в грандиозном созвучии. После мгновения полной темноты зритель вырывается на простор, и чёрный ворон летит над бесконечной великой Рекой.
Сначала видны берега Днепра; но потом, проступая одна сквозь другую, появляются иные картины, и зритель, знакомый с пейзажами других стран, может узнать берега Рейна и Амазонки, Волги и Нила, Сены и Ганги, Миссисипи и Янцзы. Впрочем, и не столь сведущий в туризме человек поймёт, что летит через весь мир, наблюдая совершенно разные виды природы и архитектуры.
Но здесь не только Мир: ворон ныряет между реальностями, и красные реки Ада, и чёрные реки Рая тоже проходят перед ним. В тёмных грозовых облаках, в туманах, в лучах рассвета – бесчисленны образы великой Реки, и к финалу ворон прорывается на свет, в горячие солнечные лучи, белые облака сворачиваются в спираль, и с пронзительным криком птица исчезает в самом центре солнца.

Финал

***
 
«СЧАСТЛИВЫЙ ФИНАЛ». Валерия Безобразова о премьере «Русалки» в голографическом театре «Глобус-на-Расе»
Корреспондент «Звёзд Элюене» встретился с легендой мировой музыки на самой ожидаемой премьере сезона

– Валерия, примите поздравления сразу со всем. И с открытием нового театра вашей сети «Глобус», и с премьерой вашей оперы. Насколько я знаю, вы давно хотели привезти «Русалку» в столицу.
– Да, спасибо.
– Как вам элюенская публика?
– Отлично.
– «Русалка» – первая и пока единственная опера в классическом стиле у вас.
– Да, мне больше нравится тяжёлый рок. Но он на самом деле близок к классике. По масштабу, по энергетике. Неслучайно многие рок-группы играют с симфоническим оркестром.
– До вас к пьесе Пушкина «Русалка» обращался один из русских классиков, композитор Александр Даргомыжский.
– Да, я знаю.
– Вас не пугало возможное сравнение?
– Нет.
– Но вы слушали оперу Даргомыжского?
– Естественно.
– Ваше произведение в корне отличается, иногда вплоть до полной противоположности. Вы специально старались сделать всё наоборот?
– Нет, само так получилось. Просто в каком веке жил Даргомыжский, и в каком – я.
– Прежде всего, бросается в глаза совершенно новое прочтение образа главной героини. У Даргомыжского это типичная лирическая героиня, жертвенная, любящая, несчастная. У вас это с самого начала некая высшая сила, лишь временно сошедшая на землю.
– Вы знаете, когда я читала Пушкина, у меня сразу возник вопрос: почему героиня стала царицей русалок? Обычная утопленница должна была стать обычной, рядовой русалкой. Откуда вдруг такое возвышение? И появилась идея, что героиня с самого начала должна быть не просто крестьянской девушкой, обманутой барином. Так что, в этом отношении, я опираюсь как раз на текст Пушкина.
– То есть дело не в современной моде на «сильный женский характер»?
– Нет. Русалка – по самой своей природе сильный образ, опасное потустороннее существо.
– Ещё есть опера чешского композитора Антонина Дворжака, сюжет которой близок к сказке Андерсена. Там Русалка предстаёт скорее уязвимой, страдающей.
– Она уязвима, пока сама этого хочет. И всё равно конфликт с ней заканчивается для Принца печально, если мы говорим о Дворжаке. Но у меня не было намерения «всех убить» в финале, я не настолько кровожадна. На мой взгляд, сюжетные линии моих героев развиваются в зависимости от их характеров, только и всего.
– До вас некоторые авторы уже пытались закончить пушкинскую «Русалку», у которой, как известно, нет финала.
– Да.
– И эти попытки трудно назвать успешными…
– Извинением мне может служить только то, что я всё-таки не пыталась перещеголять Пушкина в стихосложении. Опера – это не поэма. Речитативы, арии и песни не предназначены для чтения, они, прежде всего, должны хорошо звучать, и главное здесь – музыка. Поэтому не возникало ощущение, что я соперничаю с Пушкиным. Главное для меня было – показать стихию Реки, я отталкивалась от образа Небесного Днепра, которого не было у Пушкина. Поэтому я как автор чувствовала себя достаточно свободной, самостоятельной.
– Образ Мельника тоже претерпел существенные изменения. Эталоном до сих пор считалось исполнение Шаляпина: плутоватый крестьянин после самоубийства дочери превращается в страшного безумца.
– Этот контраст, по сути, сделал Мельника самым интересным персонажем у Даргомыжского, чуть ли не главным героем. Шаляпин, конечно, гений, но мне хотелось, чтобы главными героинями были всё-таки русалки.
– Отсюда важная роль хора?
– Да, хоры русалок – обязательно.
– Что там всё-таки записано, а что поётся вживую?
– Где-то пятьдесят на пятьдесят, синтетические голоса и живые.
– Русалочка?
– Её партия синтезирована из голосов нескольких людей – детей и взрослых.
– Надо признать, вы добились совершенно какого-то непостижимого звучания.
– Она так и должна звучать.
– По сравнению с ней Княжна кажется такой «своей», родной.
– Так и задумано.
– Князь на последних минутах тоже удивляет.
– Он меня саму удивил. В течение всей работы над оперой я боялась, что меня обвинят в воинствующем феминизме. Дескать, главный мужской персонаж – и такой непривлекательный, совершенно теряется на фоне ярких героинь. Но финал получился неожиданный.
– То есть у вас не было изначально идеи этого превращения?
– Нет, я планировала закончить на самоубийстве и в финале дать тему Днепра, и всё.
– А теперь именно «Ворон» стоит у многих в плеере на повторе.
– Что ж, я думаю, это вдохновляющий, в каком-то смысле – счастливый финал.
Беседовал Константин Заров

***

Отсветы голограмм разноцветными вспышками ложились на громады прибрежных небоскрёбов, на запруженную народом набережную, отражались в тёмных водах Лены, а по временам яркие лучи устремлялись так высоко в ночное небо, что спектакль, наверное, было видно из космоса. И слышно. Хотя Рия говорила, что использует самую обычную технику, и «висячий театр» работает «по тому же принципу, что гидроэлектростанция», этому давно никто не верил. В Раю все знали, что она даже микрофоны не ставит. Притом её концерты были в буквальном смысле резонансными, то есть подавались сразу в несколько миров, иногда с большой разницей во времени, но абсолютно реально. И визуальный ряд называли голограммой лишь условно. Точнее было говорить о мыслеформах, причём не только самой Валерии, но и Реки, которая каким-то никому не понятным способом снабжала энергией весь театр и даже как бы играла в спектакле саму себя. Внешне это выглядело так: огромная электрическая сфера театра зависала в воздухе между Рекой и её небесным двойником и притягивала к себе сверху и снизу гигантские столбы водяной пыли, внутри которых били разноцветные молнии. Таким образом, как поясняла в интервью сама Рия, система получала электричество. И всё. Очень просто. Но на деле повторить нечто подобное никто, конечно, ещё ни разу не сумел.
Вот и сейчас «Глобус-на-Расе», как назывался данный представитель сети голографических театров, полыхал огнями во всех направлениях пространства и извергал мегатонны чистейшего, никакой известной человечеству техникой не воспроизводимого звука, отчего казалось, что партия каждого инструмента и каждого голоса бесконечной струной соединяет небо и землю и звенит прямо у тебя над ухом.
После финального «Ворона» девочки, по традиции, вместе со всеми зрителями встали и подняли раскрытые ладони на уровень головы. Рия говорила, что это древнеегипетский жест приветствия Солнцу (его действительно можно было видеть на многих фресках), и свою благодарность лучше всего выразить именно так. К Солнцу относился этот жест или нет, но с неба на благодарных слушателей низвергались ослепительные потоки белого электричества.
Когда светлая буря немного улеглась, девочки тоже улеглись на доступные площади своей крохотной моторной лодки. Алана устроилась на носу, а Стефа и Криста – на крыше рубки.
– Капец, – блаженно вздохнула Криста. – Как это тебе удалось договориться насчёт лодки?
– Мне кажется, это был не человек, – предположила Алана.
– Скорее всего, – поддержала Стефа. – Человек бы не отдал вот так запросто ключи неизвестно кому.
Речь шла о том, как девочки оказались в лодке, когда «зрительные места» на Реке ценились на вес золота. Днём Алана пошла на Илимскую набережную оценить обстановку. Она знала, что будет опера, и знала, где, афиша пришла, а вот билеты оказались такие дорогие, что… в общем, оставался ещё один вариант: послушать снаружи театра. И свет, и музыка будут раздаваться очень далеко, так что все прилегающие кварталы, включая крыши зданий, превратятся в прибежище меломанов, «зайцем» пробравшихся на концерт. Вот Алана и решила разведать, где лучше осесть, чтобы не очень толкали. Простоять четыре часа на улице, глядя в небо, – так себе испытание для организма. И тут её окликнули.
– Шумно здесь сегодня будет, да? – раздался лукавый голос неизвестно откуда. Алана подумала, что применительно к опере это довольно странное выражение, но с точки зрения местных жителей, возможно, всё выглядит именно так.
– А я как раз хочу послушать этот шум, – не стала спорить она.
– Вас, пигалиц, задавят на тротуаре, – резонно заметил голос, обнаруживая знание, что Алана собиралась прийти не одна, – а может, имея в виду всех возможных пигалиц.
– Ни разу такого не было, – возразила Алана, подразумевая, что на концертах Рии никогда не было давки, – странным образом всем хватало места.
– Хотите, лодку вам оставлю? – с какой-то неуловимой хитрецой продолжил голос, и Алана наконец поняла, что исходит он с одной из привязанных к пирсу лодок. – Мне сегодня уйти надо, а лодку сторожить некому. Ещё заберётся кто-нибудь. А так будет занято.
Алана не без усилий разглядела в тёмной рубке большие, лучистые светло-серые глаза, принадлежащие, кажется, маленькому сгорбленному старичку. Честно говоря, мужчинам она не очень доверяла, даже старичкам, но тут уж было – волков бояться, в лес не ходить. Другого такого шанса не представится. И Алана рискнула, согласилась. Хотя чёрт его знает, что у него на уме. Жители некоторых окрестных квартир сдавали фанатам места у окон по цене билетов.
Она боялась, что старичок никуда не денется, будет приставать к девчонкам, но он сказал правду – деликатно испарился, и девчонки оказались полновластными хозяйками крохотного плавсредства на весь вожделенный вечер. Они тут же расстелили принесённые с собой спальные мешки и слушали всю «Русалку», возлежа, как королевы.
Сейчас огни в «Глобусе» над Рекой постепенно гасли, а менее удачливые фанаты, отстоявшие всю программу на ногах, – впрочем, на концертах Рии время летит незаметно, – неохотно расходились. Девочки не спешили, воспользовавшись щедростью безымянного старичка и уже в четвёртый раз заварив травяной чай из коробочки, которую он дал Алане. Чай отлично бодрил после каждого пережитого акта оперы.
– Вот так, с Реки концерт посмотреть – это даже лучше, чем в зале, – мечтательно заявила Криста.
– И, главное, ни копейки не потратили… Чудеса…
– А мы ещё расстраивались, что на билеты не хватило…
– Это реально мог быть водяной, – задумчиво сказала Алана из своего угла. – Рия связана с русалками. В этой опере почти все партии поют настоящие русалки.
– Ой, смотрите, – Криста от нечего делать раскрыла журнал, который всё это время лежал на лавочке. – Здесь уже есть статья про сегодняшний вечер!
– Чего-ооо? – удивлённые девчонки потянулись к ней.
«СЧАСТЛИВЫЙ ФИНАЛ», – сообщал красочный разворот крупными буквами. «Валерия Безобразова о премьере “Русалки” в голографическом театре “Глобус-на-Расе”».
– Это журнал за число, которое ещё не наступило! – Алана уставилась на обложку, где значилось двадцать четвёртое сентября. Сегодня было только двадцатое.
– Малость воткнулись в будущее, – нахмурилась она и захлопнула прессу. – Знаете что, давайте-ка собираться. Правда что-то не то с этой лодкой. Не будем, как говорится, злоупотреблять гостеприимством, – она аккуратно вернула журнал на место. Если случайно окажешься в будущем, лучше ничего оттуда не тащить. Девочки быстро помыли чашки, устранили следы своего присутствия, свернули спальные мешки и выскользнули на берег. Криста задумчиво обернулась на огромную сферу «Глобуса», уже погасшую и едва видную в ночном небе. Скоро театр полностью исчезнет.
– Интересно, а куда выплёвывает из этого «Глобуса» тех, кто был в зале? – задумчиво протянула она. Дело в том, что никто никогда не видел, чтобы кто-то входил в «голографический театр» или выходил из него.
– А как туда попадают музыканты, ты не думала? – усмехнулась Алана. – Откуда там вообще всё берётся?
– Куда текут Реки и зачем Бог создал мир? – с пафосом продекламировала Стефа.
– И работает ли ещё «Макдональдс»?.. – пропела Криста.

***



;
БАССЕЙН «МОСКВА»

По воскресеньям девочки ходили в бассейн «Москва». С тех пор, как разлилась Река, на месте второго Храма Христа Спасителя появилось сложное многоуровневое явление, представлявшее собой пересечение излучин двух Рек – мирской и небесной Москвы. От храма остались отдельные элементы конструкции, раз в десять увеличившиеся в размерах и парившие в воздухе без всякой опоры, – сквозь них свободно проникал свет и лилась вода. Смотрелось красиво – по крайней мере, Алана так считала, сравнивая по фотографиям с прежними куцыми постройками на этом месте.
Бассейн было видно издалека, два синих и два чёрных рукава Реки сходились на фоне неба на огромной высоте. Люди на лодках поднимались вверх к храму, проходили сквозь гигантские белокаменные стрельчатые арки, снова спускались до уровня земли и по городской части Реки возвращались к исходной точке – лодочной станции. Можно было просто кататься на лодке или высадиться в бассейне внутри храма и плавать в своё удовольствие, созерцая столицу сквозь толщу воды под ногами.
Вторая, верхняя Река проделывала похожий, только зеркально отражённый путь. Иногда наверху плавали русалки, что становилось предметом бурного восторга со стороны обитателей Мира.
Шум голосов, приветствующих русалок, девочки услышали от Кремля и поняли, что попали в хороший день. Где-то под куполом неземные голоса русалок затянули протяжную многоголосую песню, похожую на церковный хорал. С набережной некоторые женщины протягивали русалкам маленьких детей, чтобы те сделали с ними круг по Реке в пространстве Рая, – детей русалки могли взять наверх. Красивые весёлые девушки сажали малышей на колени, продолжая взмахивать вёслами и распевать. Сегодня русалок понаехало великое множество. Девочки ещё издалека стали махать руками и восторженно вопить.
Наконец добрались до причала. Лодок не слишком много, чтобы не толкаться; но желающих подняться наверх тоже не толпа. Алана не понимала, почему, но взрослые почти никогда не поднимались в храм (или бассейн, как посмотреть). Обычно они только смотрели с набережных и отдавали наверх детей. Алана у кого-то спрашивала – говорили, что страшно. Вроде как боялись высоты. Некоторые по старой памяти приносили в стаканах церковные свечки и ставили их на гранитный парапет, так что к вечеру набережная одевалась в огоньки. Алана даже слышала о случаях, когда матери отдавали своих детей русалкам навсегда. В таком случае ребёнку на шею надевали медальон с основной информацией о нём и его родителях, если он захочет найти их, когда вырастет. Если русалки соглашались забрать ребёнка, то бросали из лодки что-нибудь в ответ – обычно разные украшения, которые потом ни в коем случае нельзя было продавать. Отсылали детей, как правило, матери, недавно вышедшие из Ада и боявшиеся, что их затянет обратно. А так ребёнок точно вырастет в Раю.
На берегу многолюдно. Старушки по привычке крестятся на свечки, молодёжь листает конспекты и книжки, парочки держатся за руки. По Реке стройными цепочками тянутся лодки. Девочки уселись в свободную. Грести не обязательно – Река всё равно несёт вверх. Яркие солнечные лучи пронизывают ажурную громаду храма. Далеко вверху, под куполом, звенят отражённые от воды голоса и смех. Убранство храма менялось в зависимости от преобладающей реальности. В мирской части остались фрески с изображением христианских святых, а в другой ипостаси храм украшали мозаики с изображением диковинных рыб и отлитые из чистого золота статуи в человеческий рост. Алана подозревала, что именно эти статуи и служили основным препятствием к тому, чтобы сюда поднимались взрослые, – большинству людей опасно их видеть. Чего русалки не терпели, так это корысти, это все знали.
– Ну что, выходим? – спросила Стефа, когда лодка поравнялась с мозаичной платформой внутри храма. Девочки выбрались под гулкие расписные своды, а лодка поскрипела дальше.
Алана побросала свои шмотки на мраморную скамью у стены и нырнула в воду.
Бассейн представлял собой гигантскую полусферу с прозрачным дном, в центре которой возвышался многоярусный фонтан с множеством причудливых мраморных фигур, из ртов и пастей которых извергались светлые струи воды. Проплывая мимо них, Алана никогда не отказывала себе в удовольствии посидеть на каком-нибудь гладкобоком дельфине или обнять пышнобородого тритона.
Вот и сейчас девочки расположились на изгибах фонтана, щурясь на проникающее под купол солнце.
– Знаете, а я вдруг всё поняла про «Бессмертную бурю», – задумчиво сказала Стефа. – Что это песня про мертвецов. Про тех, кто умер в Аду. Помните, первая строчка? «Глубоко внизу, под чёрной землёй» – это мёртвое тело лежит в земле. И когда душа отходит от него, её подхватывает ветер.
– И, таким образом, стихийные катастрофы происходят в Мире из-за наплыва душ неупокойников, – серьёзно добавила Алана. Стефа, видимо, не формулировала это для себя в таких «естественнонаучных» терминах и смутилась.
– Да, как-то так.
В этот момент вода вспенилась и стала подниматься. Началось сближение мирских и небесных вод. Столбы водяной пыли из обеих Рек посыпались навстречу друг другу. Девочки отлепились от фонтана и бросились под «дождь». Алана уже бывала на верхнем уровне, а Стефа и Криста видели его впервые.
Здесь в центре тоже стоял фонтан, но весь оплетённый гибкими чёрными лианами с фосфоресцирующими цветами. Если в Мире, который они оставили, сиял день, то здесь, в Раю, их ожидала ночь, и белые цветы ярко горели в полумраке. Алана подплыла к краю бассейна и выглянула наружу. Панорама ночной Москвы завораживала, но, честно говоря, ничем в данный момент не отличалась от мирской: те же золотистые цепочки огней, прорезывающие чёрные прямоугольники зданий.
– Вот это да, – Криста тоже высунулась по пояс, рискуя кувыркнуться. – Это какой круг Рая?
– Первый, я думаю, – проворчала Стефа. – Вряд ли мы на седьмом небе.
– Ой, смотрите, русалки плывут, – Криста указала на приближавшуюся из темноты лодку, увитую белыми светящимися лилиями, как сигнальными огнями. Алана присмотрелась. В лодку набилось целых пять русалок, и лицо одной из них показалось ей донельзя знакомым.
– Слушайте, я знаю эту русалку! – возбужденно заявила она. – Вон та брюнетка пела в «Русалке» главную партию!
– В смысле? Кто пел?.. Русалка в русалке?
– Блин, да опера такая есть, «Русалка» называется. На стихи Пушкина, между прочим. Школьную программу вспоминай!
– Мы «Бориса Годунова» проходили… – проворчала Стефа.
– А ты что, слышала «Русалку» Рии? – изумилась Криста.
– Занесло недавно в Большой, – кивнула Алана.
– Блииин, это несправедливо! Я только постер видела…
– Сейчас надо изловчиться и взять автограф, – хищно изготовилась Алана.
– Ты уверена, что это хорошая идея? – возразила главная пессимистка – Стефа. – Я слышала, что в обычной жизни у русалок, по сравнению с человеком, голова не очень варит.
– Ерунда! – Алана была непреклонна. – Если оперную партию спеть у неё ума хватило, значит, хватит и на всё остальное!
Она подплыла к платформе, вытряхнула из своего рюкзака блокнот и ручку и стала ждать, пока с ней поравняются русалки. Те не пели, о чём-то переговаривались, то и дело заливаясь своим неподражаемым смехом.
– Простите! – подступилась фанатка. – Вы мне автограф не оставите?
Когда к ней обратилось то самое ослепительное лицо, которое она видела в театре только издали, было даже трудно поверить. Как у всех русалок, у этой глаза были расставлены очень широко, что придавало лицу какую-то неуловимую чуждость и потусторонность. А вот одета она была совсем по-человечески, в облегающую белую блузку и джинсы чернильного цвета. Единственное, земная девушка вряд ли стала бы носить прозрачную блузку без бюстгальтера. Алана слегка оробела, но от затеи не отказалась. Между тем русалка рассматривала её, как марсианина.
– Что?.. – Тут все русалки переглянулись между собой и расхохотались. Алана отметила про себя, что Рия удивительно верно передала их смех музыкальными средствами.
– Ну, это же вы пели в опере Валерии Безобразовой?
Русалка ещё раз вопросительно переглянулась с подругами – такое впечатление, что каждая реакция требовала коллективного участия; потом, кажется, её мысли потекли в нужную сторону, потому что она с видимым усилием, как о чём-то крайне далёком и совершенно не важном, всё же вспомнила:
– А… д-да… точно… было такое…
– У людей принято, чтобы артист оставлял зрителям автограф на память, – терпеливо пояснила Алана.
Русалки снова переглянулись и засмеялись. Честно говоря, Алана не понимала причину их весёлости.
– А… в-то-граф?.. – переспросила русалка, словно впервые слышала это слово. – А это что такое?..
Снова смех.
– Ну, подпись, – Алана уже начала жалеть о своей затее.
– Под-пись? Я писать не умею, дочка, – вдруг абсолютно серьёзно сообщила русалка. У Аланы глаза на лоб полезли.
– Да не может быть! Вы шутите! – не поверила она.
– Да нет, правда… А что надо-то? Закорючку поставить? – русалка, похоже, была искренне удивлена такой странной просьбе.
– Ну… да… – Алана решилась идти до конца и протянула-таки ей злополучный блокнот. Русалка уставилась на него в полном недоумении. Потом подумала, нарисовала волнистую линию – вода, а над ней маленький кораблик с парусом (видимо, это было единственное, что пришло ей в голову).
– Я не знаю, что ещё надо… – в явном затруднении она развела руками и под любопытными взглядами товарок вернула блокнот. Ну, хоть что-то.
– Спасибо! – крикнула Алана отплывающей лодке. Русалка помахала рукой. – А как вас зовут?.. – Она решила сама подписать добытый шедевр. Имена-то у них есть?..
– Рада! – крикнула русалка через плечо, и лодка растворилась в ночи.
Алана забросила трофей в рюкзак и поплыла к любопытствующим девчонкам.
– Прикиньте, она нарисовала кораблик и сказала, что не умеет писать, – несколько растерянно призналась она.
– Такое правда может быть, – авторитетно кивнула Стефа. – Некоторые гарпии даже говорить не умеют, не то, что читать и писать.
– Ну, то – гарпии…
– Русалки тоже не из нашего Мира.
– Эх… хорошо быть русалкой. В школу ходить не надо.
– Им вообще ничего не надо, – критически заметила Стефа.

***



;
ДАР ОГНЯ

Финансист

Он хорошо помнил этот момент – момент остановки. Как будто всё остановилось. Как будто всю предыдущую жизнь он провёл в бесконечной гонке, в лихорадке, постоянно притворялся, врал, изворачивался, лишь бы не быть самим собой, и теперь уже понятно, почему. Чтобы не слышать своих чувств. А они кричали на все голоса о невыносимой боли, сколько он себя помнил. Остановиться значило умереть, выйти в окно и разбиться об асфальт.
Сын запойных алкоголиков, посещал только начальные классы школы. Ушёл жить на улицу, промышлял воровством, грабежами,  мошенничеством, проституцией. Совершеннолетие встретил в колонии и был переведён в тюрьму. Там хорошенького парнишку после конфликта с другим заключённым «опустили», причём не условно, а с самым настоящим групповым изнасилованием. И потом любой мог дёрнуть его и заставить выполнять свои прихоти, и вообще заключённые над ним издевались: заставляли переодеваться в женскую одежду, танцевать. Чтобы скрывать свои чувства, он приобрёл чисто женские замашки уличной проститутки, которых до тюрьмы у него не было. Жил он теперь «под шконкой» и, чтобы скоротать бесконечно нудные часы и дни, перечитал много книг в тюремной библиотеке. Может, это как-то повлияло на его дальнейшую жизнь, хотя прямой связи он не видел.
В какой-то момент он почувствовал усталость и полное безразличие к тому, что произойдёт вообще. Как будто ничего не стало. Ничего не осталось, кроме него самого. Он не знал, сколько так просидел – неподвижно, привалившись спиной к стене и глядя в одну точку. В конце концов до него донёсся визгливый голос одного из насильников, который нёс какую-то пургу. Он пнул Андрея ногой в плечо, как бы веля пошевеливаться, на что Андрей ответил с полным безразличием:
– Отвали.
Существо, конечно, многословно удивилось.
– Отстань, говорю. Устал я, – глухо сказал Андрей и сам удивился, как непривычно прозвучал его голос: кажется, впервые в жизни это был голос обыкновенного взрослого мужчины.
И, что самое странное, зэк действительно отстал: пошумел для виду и сделал вид, что не очень-то и хотелось. С того случая изнасилования как-то постепенно сошли на нет, неинтересно стало зэкам над ним издеваться. И тут он как раз вышел из тюрьмы.
Нашёл давних клиентов, разработал одну мошенническую схему, другую, и вскоре выяснилось, что у него просто удивительный талант по части финансов. Окинув новым взглядом сложившуюся экономическую реальность, он сразу понял, что если будешь работать – больших денег не поднимешь никогда. За работу платят мало или не платят вообще. А состояния делаются на спекуляциях и инвестировании в несуществующие, то есть будущие, проекты. Всё-таки не зря в Советском союзе была статья за спекулянтство. Правда, из бедности страна рабочих и крестьян так и не выбралась.
К двадцати трём годам Андрей Хромов неожиданно для себя оказался миллионером, обладателем всех полагающихся по статусу предметов роскоши, включая даже жену-манекенщицу, с которой его связывали чисто деловые отношения: они фотографировались вместе, мелькали на светских приёмах и в прессе.
Конечно, то состояние покоя уже прошло, не могло же оно длиться вечно. Хотя Андрей теперь уже понимал всяких мудрецов и йогов, которые, по легендам, могли годами сидеть неподвижно в какой-нибудь келье и позе лотоса. Но Андрей не был мудрецом и прожил год своего стремительного взлёта в каком-то отупении, как будто всё это происходило не с ним. Он снова потерял себя и не знал, чего ждать от жизни. С обложек и разворотов на него смотрел самоуверенный молодой карьерист с эффектной внешностью: светлые, почти пепельные волосы и широкие чёрные брови, стройное тело, умение (откуда?) с элегантной небрежностью носить дорогую одежду и аксессуары – фотографы его просто обожали, приглашали сниматься в рекламе всего, от трусов до часов.
И всё время эта боль. Иногда он сидел дома вечером и чувствовал, как сходит с ума.
А потом ещё один особенный момент.
Связан он был, как ни странно, с музыкой. Смартфон мурлыкал, настроенный на какой-то интернет-канал, и вдруг выделилась одна мелодия. Она так и полилась в уши весенним потоком цветущих магнолий, холодным, светлым небом, исчезающим звуком чьих-то шагов в безымянной старинной улочке. «Весна в Париже».

Она явилась мне, как призрак света,
как звёздный дождь,
как чудный сон.
Весна в Париже.

Этот призрак вёл меня
сквозь мрачные лабиринты
города, безумия, жизни и смерти.
Весна в Париже.

Проклятие смертной плоти
распалось от веяния этих светлых крыл,
прикосновения этих ангельских рук.
Весна в Париже.

Свобода от всех оков –
вот что значит божественная любовь
и небесное счастье.

И когда я покинул землю,
где танцевали огни, где сияли цветы,
где люди не знали сна –
В Париже рыдала весна.

Он не был меломаном, но песня потрясла его до глубины души, даже невозможно понять, почему. Никогда он в Париже не был, и вообще всё это было от него далеко.
Песня кончилась, началась другая, слушать которую было физически невыносимо. Он выключил канал и стал искать понравившийся трек в Сети. Нашёл. Валерия Безобразова (это имя ему ничего не говорило). Андрей поставил песню на повтор и стал слушать.
И тут его одолели такие рыдания, как никогда в жизни. Он вообще редко плакал, даже в детстве, слезами делу не поможешь, никто не пожалеет, это был для него самоочевидный факт. На тот момент он сидел перед зеркалом, мрачно разглядывая своё фотогеничное лицо, так вот, слёзы буквально ручьём полились, и образовали на подзеркальном столике лужу.
– Ты чего рыдаешь? – вдруг поинтересовался незнакомый мужской голос. – Песня грустная?
Андрей как будто бы и не удивился тому, что кроме него кто-то есть в комнате, хотя входная дверь была перед ним, а голос раздался где-то за спиной.
– Нет! – давясь слезами, пробубнил он. – Понятия не имею, что там в Париже! Я там не был!
– «Весна в Париже» – это иносказательный образ лучшей жизни, – авторитетно заявил голос.
– Какой, к чёртовой матери, лучшей жизни? – прорыдал Андрей. – Я, к ****ям собачьим, самый молодой миллионер в списке «Форбс» прошлого года!
– А за этот год?
– А за этот списки ещё не составляли!
– Понятно.
Голос наконец материализовался, вышел у него из-за спины и присел рядом в виде какого-то мужика, которого Андрей сквозь слёзы не разглядел. Кажется, выше среднего роста и блондин, как и сам Андрей. Мужик достал из-за пазухи пачку каких-то фотографий и положил на стол прямо перед ним. На всех снимках были жутко изуродованные тела девочек-подростков в противоестественных позах.
– Значит так, вот твои перспективы на ближайшие три года, – вздохнул мужик. – Прогрессирующая шизофрения. Через полтора года ты станешь серийным маньяком. Будешь срезать у девочек волосы, делать парики, потом переодеваться в женскую одежду и ходить в криминальные кварталы заниматься проституцией. Умрёшь от передозы. Тело не найдут. Те, кто будут рядом, тебя в канавке прикопают. Но одного человека ты сделаешь счастливым.
– Кого? – прохрипел Андрей. Надо признать, незнакомцу удалось завладеть его вниманием.
– Твою фиктивную жену. Ей достанется целое состояние. По закону ты будешь значиться пропавшим без вести, и она не получит наследство, но притырит достаточно, чтобы обеспечить себе весёлую жизнь.
– А другой вариант? – почему-то Андрею казалось, что, когда говорят о будущем, всегда предлагают выбор.
– А другого варианта у тебя пока нет, – с сожалением сообщил мужик. – Но мы можем попытаться что-то изменить.
– Что? – просипел Андрей. На фотографии девочек он уже не смотрел: честно говоря, собственные переживания занимали его гораздо больше. В общем-то, девочки выглядели ровно так, как он всю жизнь себя чувствовал. В глазах мужика даже промелькнуло что-то вроде сострадания.
– Ну, я буду приходить к тебе иногда. Будем разговаривать. Я бы посоветовал тебе съездить в монастырь. Помолиться, познакомиться с монастырской жизнью.
Андрей надолго завис. Как-то он совершенно себе это не представлял.
– Я никогда в жизни не молился, – не нашёл ничего лучше, как сказать он.
– Начни. Успокаивает, – серьёзно посоветовал мужик.
– Что-то я сомневаюсь.
– А ты же никогда не пробовал.
Андрей решил, что лучше согласиться, иначе этот разговор никогда не кончится.
– А ты кто такой? – без особого интереса спросил он.
– Ну, можешь считать меня кем-то вроде ангела-хранителя.
Андрей вяло кивнул.
– А слышать голоса и говорить с ангелами – это не шизофрения? – безучастно уточнил он.
– Механизм схожий, – признал мужик. – Но всё же не совсем то.
Андрей опустил голову на руку. Ему на глаза снова попались фотографии, и он сдвинул их в сторону.
– Убери.
Мужик деликатно прибрал компромат и, помолчав, пообещал:
– Ну, я ещё зайду.
Андрей не ответил, и мужик растворился в воздухе.

***

Андрей подъехал к подмосковному Успенскому подворью, чувствуя себя довольно глупо, совершенно не представляя, что скажет и кому. Но калитка в заборе сама распахнулась, и невысокий седенький старичок почему-то встретил его так, словно они договаривались о его приезде:
– Проходи, проходи, сын мой, – ласково кивал он, пропуская Андрея за ограду. – Из каких краёв?
– Из Москвы, – сквозь стиснутые зубы просвистел Андрей, почему-то вспомнив гостиницу «Рэдиссон Славянская», где всегда останавливался, и мельком усомнившись, можно ли считать её «своим краем».
– Вот и славно, – одобрил старичок. – Я тебе сейчас не могу всё здесь показать: дела. Погуляй сам. А через двадцать минут будет вечерня вон там, в храме. Хочешь послушать?.. Приходи.
Андрей молча кивнул, и старичок испарился так же быстро, как появился. Андрей остался в недоумении: то ли странный «проводник» действительно знал о его приходе, то ли здесь так встречают всех незнакомцев?.. Впрочем, он был рад, что его предоставили самому себе. Никогда в жизни не бывал в подобных местах. Он оглядывался на массивные каменные башни, на поросшие мхом древние камни, и в голову некстати лезли многочисленные виденные порно-шоу. В закрытых элитных клубах богатым клиентам продавали всё, что угодно: и групповухи, и трансвеститов, и близнецов, и сиамских близнецов. А здесь так непривычно тихо. Спускаются сумерки. Повеял прохладный ветер, и ему вдруг стало холодно и страшно. Казалось, если он увидит ещё немного мирных пейзажей, таких далёких и непонятных, у него сердце разорвётся. И Андрей стоял, боясь сделать хотя бы один шаг, а потом развернулся и пошёл к машине, и ещё долго отдыхал, положив голову на руль, прежде чем завести мотор. Домой вернулся усталый, как будто его долго избивали.
Ему казалось, что в монастырь этот он никогда больше не вернётся, но на следующий день явился «ангел» и похвалил его:
– Молодец, что поехал.
Андрей приободрился и решил в другой раз поехать уже в другую церковь, и ровно во время службы, чтобы ни с кем не встречаться и не разговаривать. Что и было сделано, но хоровое пение всколыхнуло в нём все чувства, как та песня тогда, он понял, что с ним сейчас опять будет истерика, и ускользнул из храма, постаравшись сделать это как можно незаметнее. И опять ему казалось, словно с сердца кожу содрали, такая была боль. И он ехал домой, сопя, тяжело переводя дыхание, голова горела, в груди жгло, и никому не было до него дела. И он впервые в жизни пожалел сам себя. Ему просто стало жалко вот это бледное, как мел, встрёпанное существо с синими тенями под глазами и лицом мертвеца, мелькающее в зеркале заднего вида. Оно крайне отличалось от образа на обложках престижных журналов.
В качестве поощрения он забился под одеяло и решил вообще не вставать. Бизнес был отлажен так, что без его присутствия вполне могли обойтись один-два месяца. Про монастырь даже думать не хотелось. Но тут опять появился ангел, опять похвалил, сказал, что существо хорошо справляется и для поднятия настроения заслуживает мороженое. Андрей купил с доставкой десять жбанов пломбира и сожрал их. Потом уже вспомнил, что да, в детстве иногда очень хотелось мороженого. Оно было откуда-то из другой, беззаботной жизни, вход в которую для него был заказан. Уж миллионером-то он мог позволить себе всё, что угодно, но ничего уже не хотелось.
Собравшись с силами, Андрей поехал на Успенское подворье ещё раз, твёрдо решив продержаться до конца – до конца чего-нибудь. Но знакомый старичок не дал ему порог переступить, сразу заявил, что неких паломников надо подвезти в неблизкую деревню, и кто с этим справится лучше, чем Андрей, у которого такая хорошая машина. Машина была, действительно, хорошая – Ламборгини Урус, и Андрей, в костюме от Армани, час трясся по просёлочным дорогам, выполняя функции шофёра. К счастью, на него никто не обращал внимания, семейство паломников оказалось говорливое, смешливое, и беспечная болтовня даже подействовала на Андрея успокаивающе, сердце уже не так болело, и он молча прикидывался нормальным человеком.
– А как зовут вашу машину? – внезапно адресовалась к нему маленькая девочка, втиснутая вместе со своим братом между взрослыми на заднем сиденье.
– Это Жигули, новая модель. В Италии собирали, – машинально отозвался он.
Ребёнок почувствовал подвох и примолк.
– Это итальянская машина, Ленусь, – счёл нужным пояснить отец семейства. – Не приставай к дяде.
По окончании миссии старичок вознёс хвалу Богу и Андрею, назвался – наконец-то – отцом Григорием и пригласил «разделить трапезу». Андрей как-то не успел отвертеться и очутился в длинном зале с низким полукруглым сводом вместе с «братией», опять же, по счастью, не обращавшей на него никакого внимания. Конечно, он сел с самого краю, и ему кусок в горло не лез. Он только сейчас понял, что у него не было ни отца, ни дома, ни семьи, ничего такого никогда. Никто не смотрел на него так тепло и не говорил: «сын мой». Ту изгаженную халупу, в которую превратили квартиру его родители, невозможно было назвать жильём, там сначала надо было пройтись с огнемётом и водомётом, а потом вывезти хлам бульдозером. И сейчас Андрей чувствовал, что если прожуёт хоть кусок, то разрыдается и не сможет остановиться, поэтому просто сидел неподвижно, упершись лбом в стиснутые руки, примерно как при молитве, непослушные слёзы капали в тарелку, но пытка длилась недолго, монахи за столом не рассиживались, он даже успел выдохнуть, смахнуть слёзы и поблагодарить старичка, и пришлось согласиться переночевать в монастыре, потому что он понял, что машину вести не сможет. Если у монахов каждый день такой, такая «духовная брань», то странно, что тут ещё кто-то жив остался.
Водворённый в «келию» расторопными и деликатно ничего не замечающими «братьями», Андрей впервые в жизни почувствовал себя дома. Именно здесь, в монастыре странным образом сложилось подходящее сочетание уединения и участия: вроде бы никто не лез, но многое как будто понимали без слов. Оставшись в одиночестве, Андрей долго сидел неподвижно, потому что сил не осталось даже пальцем пошевелить, и на него вдруг снизошло состояние, примерно как тогда, в тюрьме. Только сейчас было полнее и как-то благостнее, и, наверное, можно было сказать уже не «остановка», а «покой».

***

Заснуть он всё равно не мог и, всплакнув ещё немного, выглянул в окно. С улицы доносилось отдалённое пение. Наверное, это была та самая «вечерня», до которой он так и не дошёл и сейчас не собирался: и без того был ни жив ни мёртв. Бесплотные голоса будто бы тихо возносились ввысь, вызывая в памяти образ лёгкого, тёплого язычка пламени от церковной свечи. Андрей заслушался и пропустил момент, когда голоса стали нарастать, заполняя собой пространство – на этот раз пространство его кельи, потому что зазвучали за спиной. Он оглянулся и увидел странную картину: парящий в воздухе куб, который, раскрываясь и тая, превращался в сферу света. Андрей, не подумав, протянул руку и зачем-то прикоснулся, и его тут же втянуло внутрь.

***

Первое, что он почувствовал, – какой-то невероятный запах. Кажется, смешалось всё приятное и отвратительное, что может быть: сладость цветов и приторность гнили, разъедающий глаза дым и жар от костров, благовония и разлагающаяся плоть, на которую слетелись деловитые вороны. Жара, влажность, горячий воздух, напоённый солнцем. И море огней. Толпы людей, закутанных в покрывала и почти совсем голых, с венками из мохнатых цветов и ожерельями из огромных деревянных бусин. Ни на что не похожие лица, вымазанные белым пеплом и багряной краской, неподвижные, блестящие чёрные глаза. И музыка, объемлющая всё.
Он не заметил, как православные песнопения перетекли в голоса совсем другой страны, другой веры. Хоры в струящихся белых одеждах стояли на тёмных каменных ступенях, уходящих под воду. Пели, наверное, около тысячи человек, не меньше. Оркестр играл у подножия неприступных многоугольных башен, похожих на средневековую крепость. Выше громоздились лёгкие ряды каменных галерей и непривычно вытянутые, похожие на снопы каких-то экзотических растений купола. Ниже мерцала чёрная гладь широкой реки.
Андрея сразу поразили мощные потоки тяжёлого рока, которые, словно огненные столбы, соединяли ночное небо и глубину холодных вод, а неземной гулкий голос доносился, казалось, из ледяных недр космоса. Сама певица стояла у кромки воды и казалась скорее жрицей, заклинающей древних духов, и в каком-то смысле так и было, учитывая слова песни – «Ангелы Варанаси».

Вы прилетели сюда с края земли,
Вы умирали и воскресали,
Вы гнили и горели,
Вы страдали и побеждали,
И вот настал час вашего освобождения –

Ангелы Варанаси.

Вы стоите на пустом берегу мёртвых,
Вы видите город бессмертной радости,
Вы бросаете последний взгляд на мир иллюзий,
Ибо настал час вашего освобождения –

Ангелы Варанаси.

Вы окружаете свой город несокрушимой стеной,
Верными стражами вы будете стоять на пороге вечности,
Дети города богов, угли погребальных костров –

Ангелы Варанаси.

Песня исполнялась на санскрите, но смысл её Андрей понял, как понял и связь её с мифологией места, где шёл концерт. Варанаси, индийский «город мёртвых», принадлежащий богу разрушения Шиве, считался идеальным местом для смерти и погребения: тот, кто покинет мир здесь, освободится от сансары – колеса перерождений. И певица-жрица, несмотря на обилие зрителей на всех гхатах – ритуальных набережных в виде лестниц – а также на балконах, крышах, в окнах и даже в лодках посреди реки – обращалась со своими словами, прежде всего, к душам на противоположном, пустом берегу реки Ганги, посвящённом мёртвым, среди которых, к своему удивлению, Андрей ощутил и себя тоже. Каким-то непонятным образом он считался умершим с точки зрения Шивы, и тотчас понял, что имеется в виду некое перерождение, разрушение прежней личности и становление новой. И таких, как он, здесь всегда тысячи, и мистическая Ганга течёт не только в земном, но и в небесном, и подземном мире, и эта музыка не смолкает – она длится вечно, как вечен круговорот жизни и смерти. Слушать её приходят души из всех миров. Эта вечерня никогда не закончится.

***

«Ангелы Варанаси» – одиннадцатая часть оратории «Ганга», посвящённой мифологии и географии реки Ганги, знаковым городам индуизма, расположенным на её берегах, и связанным с ней религиозным праздникам и ритуалам.

ГАНГА
01 Хималайя. Снежный дом
02 Рождение Ганги
03 Ришикеш
04 Ганга Аарти. Огненное подношение
05 Харидвар. Врата Бога
06 Вриндаван. Город пяти тысяч храмов
07 Праяградж
08 Кумбха Мела. Кувшин бессмертия
09 Шива Бхайрава. Господь Ужаса
10 Гхаты на берегу ночи
11 Ангелы Варанаси
12 Агхори садху. Бесстрашные святые

Мальчик

Проблема была в том, что кандалы разъели ногу до кости. Сначала натирали, потом рана загноилась. Лечить было нечем и некому. Потом по ноге пошли синие пятна, которые превратились в чёрные. Мальчик к тому времени уже не вставал. Из еды – плесневелый хлеб, пить – гнилая вода. И так бесконечно. Голод и жажда уже притупились, но становилось только хуже. По склизким стенам каменного мешка ползали кусачие клопы. Бегала крыса, которая сперва покушалась на хлебные корки, а потом начала подгрызать его ногу – он иногда приходил в себя от обморока из-за этого и жалел. Хоть бы смерть пришла. Он сам гнил заживо, и ему казалось, что всё вокруг гниёт. Воздух сырой, пол сырой, солома сырая. А тело кажется таким горячим и слишком большим.
Тяжёлая цепь тянулась от железного браслета на щиколотке к кольцу в стене. Хотя он всё равно бы не сбежал отсюда. Вместо четвёртой стены стояла прочная решётка без двери. И мальчик никогда никого за ней не видел. Никого и ничего.
Он провёл здесь всю жизнь. Таково было его пространство: одиночество. Забытый, всеми заброшенный. На дне ямы, из которой нет выхода. Медленная смерть, и неизвестно, когда всё закончится: быть может, он ещё почувствует, когда деловитые крысы прогрызут его глазницы и будут сновать туда-сюда внутри черепа.
Высоко вверху виднелось узкое окошко, крест-накрест перечёркнутое рамой. И однажды случилось странное: какая-то сила снесла потолок. Столб огня ударил в стену и расплавил её. Потом сверху спрыгнул человек с огнемётом в руках и стал поливать струёй огня всё без разбору. Так мальчик впервые увидел ангела.
И всё расступалось: побежали и сгорели клопы, обуглились крысы, исчезла плесень, сырость и… боль. Вспыхнула солома, на которой лежал мальчик, истлело его жалкое рубище, но было не больно, только немного щекотно. Огонь был светлым, согревающим и ласковым.
Человек схватил цепь, упёрся ногой в стену и вырвал кольцо вместе с креплением. Подхватил мальчика вместе с цепью и передал куда-то наверх.
– Увози! Там собьёте! – крикнул он, мальчика приняли чьи-то руки, и он оказался в большом мире. Чёрное небо пылало огнями, качалось и грохотало снарядами. Было непонятно, откуда стреляют и куда. На земле тоже вспыхивали огни орудий и валил чёрный дым. Потом мальчик услышал ещё один звук, странно вписавшийся в остальные: что-то похожее на визг рептилий. Тут его положили на каталку и пристегнули ремнями.
– Давай на следующий круг! – проорал человек по рации.
– Думаешь, пробьёмся?
– Да! Заходи!
Стрёкот послышался над самой головой, и сверху обрушился гигантский столб света. На мгновение всё небо закрыла вспышка золотого пламени и пронеслась мимо, распространяя вокруг себя целительный жар и ослепительный блеск. Позднее мальчик узнает, что видел саламандру – духа огня.
Чёрное небо вдруг сменилось низким белым потолком с длинными лампами, стены тряхнуло и куда-то повело. Снаружи грохотало.
– Заражение крови, – услышал мальчик, некто в белом комбинезоне и респираторе воткнул ему в руку иглу, и всё стало расплываться.

***

Виталий Борисович часто приходил сюда. Помогал, чем мог. К сожалению, мог он мало. Одними деньгами тут не спасёшься. Нужна вера, а её-то как раз недоставало. Он не уставал поражаться тому подвигу терпения и смирения, тяжкого безнадёжного труда, который каждый день на его глазах совершали сёстры монастыря. Ей-богу, легче было бы взять автомат в руки и пойти воевать. На войне хоть какое-то движение. А здесь…
В приют Софийской обители принимали детей, поступивших из Ада в безнадёжном состоянии. В полной отключке. Без малейших признаков сознания. И каждый день, снова и снова, сёстры жили за них. Поднимали, мыли, одевали, причёсывали. Кормили, выводили гулять. Разговаривали с ними, как с живыми. Занимались рядом обычными делами монастыря. И ни разу за семь лет Виталий Борисович не видел, чтобы кто-то хоть взгляд повернул в ответ.
Сам он и не подозревал о существовании подобных приютов до тех пор, пока в Ад не попала его собственная младшая дочь. Потом её вернули вот в таком состоянии. И с самого начала в его душе шевельнулась крамольная мысль. Потом он даже осмелился выразить её вслух. Попал на «приёмку», то есть когда ангелы привезли очередную партию страдальцев, и задал мучивший его вопрос:
– Может, не надо было поднимать? Может, милосерднее… убить?.. Сразу… Один ведь бог знает, как они мучаются, – добавил он смущённо в своё оправдание. Ангел посмотрел рассеянно поверх зелёного дворика, куда детей вынесли и вывезли погулять, – одни лежали, как куклы, другие раскачивались вперёд-назад, кто-то невнятно мычал, – сказал с сожалением:
– Тут по-любому работы не на одну жизнь… – и взгляд его потемнел, словно потерявшись на дне тысячелетий. – А вообще, я и сам, конечно, об этом думал…
Коротко кивнул и укатил на своём катафалке. Ему-то хорошо, каждая боевая операция – конкретный, осязаемый результат: столько-то сожжённых узилищ, столько-то спасённых грешников. Можно с чистой совестью праздновать успех. А вот кто на самом деле совершает чудеса бесстрашия – это молчаливые женщины, несущие каждодневно, ежечасно чужой крест, море чужих крестов… Потому что зачастую даже родные семьи отступаются от детей, от которых, кажется, осталась одна оболочка… Вот он ещё приходит, ещё таскается сюда, а жена давно говорит новым знакомым, что старшая дочь – их единственный ребёнок.
Сестра Антония выносит старинный граммофон, с удовольствием выбирает пластинку. Почему-то она считает, что у ретро-техники особое звучание. Это она предложила «музыкальную терапию». Другие сёстры отнеслись к начинанию с опаской. Виталий Борисович тоже подозревал, что сестра Антония, молодая ещё женщина, хотела таким образом скрасить себе однообразные будни. Впрочем, пластинка играла совсем негромко. Он сел на скамью в каменной галерее и погрузился в молитву.
Как всегда, молитва текла неровно, перемежалась суетными мыслями… вот Аня… зачем… Утешитель, Дух истины, везде сущий и всё наполняющий… Сокровище благ и Податель жизни… купить молоко… господи, о чём я думаю, какое молоко?.. Прииди и поселись в нас, очисти нас от всякого греха… какая-то незнакомая мелодия… и спаси, Преблагий, души наши… В Париже рыдала весна… Святый Боже, Святый Крепкий… В Париже рыдала…
Тут относительную тишину, как нож, прорезал пронзительный крик. Он встрепенулся, открыл глаза и увидел невероятное. Мальчик, который всё предыдущее время лежал без признаков жизни, сам, без посторонней помощи, встал во весь рост и захлёбывался рыданиями, глядя в одну точку – словно увидел что-то невообразимо ужасное – не приведи господь никому услышать такой крик. Все мгновенно всполошились, из тени вылетел необъятный санитар – если маленькие пациенты впадали в буйство, их, несмотря на хрупкость сложения, с трудом удерживали здоровенные мужики – подхватил мальчика и уволок в гулкие каменные недра. Другие пациенты тоже стали проявлять беспокойство: мычание и мельтешение усилились, – сестра Феодора с разбегу сбросила иглу с пластинки, и между монахинями завязался яростный спор.
– Я же просила тебя не ставить эту певицу!
– Я не ставила!
– Как не ставила, если я слышала!
– Сама посмотри! «Золотой век советской эстрады»!
– Допрыгаешься со своей музыкальной терапией!
– Это прогресс! Это реакция!
– Это судороги, а не реакция!
– Да он же не вставал! Ни на что не реагировал вообще…
– Лучше бы и дальше не реагировал…
Сбежались монахини, растащили пациентов по палатам, и дворик опустел. Виталий Борисович стоял в изумлении, не зная, что предпринять. В голове, как пластинка, крутилась недопетая песня:
Где люди не знали сна… в Париже рыдала весна.

***

«Весна в Париже» – песня Валерии Безобразовой из саундтрека к фильму «Призраки Парижа».
; «Призраки Парижа» – сюрреалистическая драма, состоящая из не связанных между собой эпизодов, снятых в разной стилистике, разными режиссёрами, и даже имеющими разный хронометраж. Иногда персонажи разных сюжетных линий присутствуют в кадре одновременно, но не взаимодействуют. Настроение эпизодов в значительной мере определяется музыкой. Для каждой истории композитор фильма, рок-певица Валерия Безобразова написала отдельное произведение, которое может как звучать за кадром, так и участвовать в сюжете.

***

– Ты бы ещё к врачу сходил, – посоветовал как-то ангел. – Не хочу напоминать о неприятном, но ты и сам знаешь, что в тюрьме тебя сильно избивали. У тебя сейчас осколок черепной кости воткнут в мозг. Это будет видно на рентгене. Поставь осколок на место, иначе разовьётся опухоль.
У Андрея возник логичный вопрос, и он тут же понял, что озвучить его будет проявлением маловерия, решил промолчать, потом всё-таки смалодушничал и спросил обтекаемо:
– А я после этого всё равно буду слышать голоса?
Ангел улыбнулся иезуитской улыбкой и сказал:
– Вот и посмотрим!

Брат

Он проснулся как от резкого удара, словно его хлестнуло что-то. Привычный приватный номер дорогого кабака, расположенного на территории бывшей графской усадьбы. Рядом, как всегда, девушка – он заказывал их, чтобы они танцевали, пока ему не надоест. Сам он весь вечер методично напивался. На самом деле, ему хотелось их придушить, и в последнее время он боялся проснуться рядом с трупом, потому что окончание танца неизменно растворялось в омуте небытия. И сейчас ему снова стало страшно, он боялся проверять, жива ли девушка, в крайнем случае, он заплатит неустойку – очень большую, такую, которая снимет все вопросы, – рывком выбрался из кровати, кое-как оделся, сбежал по безлюдной лестнице чёрного дерева, разыскал машину на стоянке и выехал за кованые ворота, охраняемые людьми с автоматами.
Долгая дорога по загородному шоссе, как сквозь сон. Давно пора нанять водителя, но Андрею не хотелось, чтобы кто-то видел, где он бывает и вообще как живёт. Глупо, так и разбиться недолго, садясь за руль с начисто вынесенным мозгом. Где вчера, где завтра – ничего не соображает. Вопреки собственным рассуждениям, Андрей ещё сильнее вдавил педаль газа, так как ему показалось, что дорога совершенно пустынная.
Так оно и было, и под утро он одолел последние препятствия, лестницу, холл, лифт, дверь, ввалился в квартиру – она занимала два этажа престижной высотки – в прихожей горел свет, Андрей прижался к стене, чтобы не упасть, и тут заметил – как ему показалось, своего двойника.
Кто-то очень на него похожий смотрел с другого конца коридора.
Потом Андрей сообразил, что сходство не так уж велико, но та фигура держалась неподвижно и как бы в тени, и следующая мысль была – это галлюцинация, призрак.
Неизвестный сделал пару шагов навстречу – вышел из тени и смотрел с тем же вопросом: ты мне не кажешься? Кого ты мне напоминаешь?..
И вдруг Андрея осенило – почти никакого сходства с пацаном, которого он в последний раз видел шестнадцать лет назад, но это он – брат по матери, Сергей.
– Серёга, ты что ли? – не веря своим глазам, спросил он.
– Я, – растерянно признался незнакомец. Мальчишка из далёкого прошлого вымахал в плечистого мужика с коротким «ёжиком» волос и цепким пристальным взглядом, свойственным охотникам и вообще тем, кто подолгу живёт на природе.
Судя по лёгкому ужасу на лице брата, Андрей тоже уже ничем не напоминал малыша, который учился читать по этикеткам на пивных бутылках. Явно не представляя, что сказать, гость выдал нейтральное:
– Как живёшь?..
– Тебя кто впустил?.. – Андрей всё не мог поверить, что это реальность.
– Сам зашёл, – виновато признался гость. – Здесь открыто было…
Эта мелкая подробность почему-то уверила Андрея в том, что всё происходит на самом деле. Он упал на банкетку и относительно уверенными движениями начал стаскивать с себя ботинки из кожи молочного телёнка.
– Блин, это Виолетка, дура. Не в первый раз уже дверь открытой бросает, – нелестно высказался он в адрес фиктивной жены.
Дальнейший разговор представлял собой череду мало связанных фраз, разделённых долгими паузами.
– Ты мать с отцом когда в последний раз видел?
– Никогда.
– Померли они. По пьянке угорели.
– Очень рад. Ты зачем приехал?
– Да так. Повидаться. Ты, говорят, в тюрьме сидел?
– Вышел.
Не заметив в односложных ответах Андрея интереса, Сергей счёл семейный долг выполненным и коротко кивнул.
– Ну ладно, пойду я тогда.
– Погоди, куда ты собрался? – очнулся вдруг Андрей. – Раз уж приехал, поживи здесь хоть чуть-чуть.
Массивный лесовик неуверенно пожал плечами.
– А я вам с женой тут не помешаю? – спросил он, справедливо предположив, что слово «дура» относилось к жене.
– Да какая она мне жена! – с отвращением возразил Андрей. – Это модель для фотографий!
Сергей смотрел на него, как на марсианина. Очевидно, брат в образе лощёного миллионера тоже казался ему чем-то из потусторонней жизни.
– Чё, серьёзно, что ли? Тебе так нужны фотографии?..
– Это часть работы – мелькать в тусовке, – мрачно пояснил Андрей. – Общаться с нужными людьми. Одному приходить не принято.
Сергей ничего не ответил, но по глазам его было видно, что в свете предыдущего разговора его поразило словосочетание «нужные люди».
– Ладно, не бери в голову, – с досадой отмахнулся Андрей, почти протрезвев. – О себе расскажи лучше. Кинь вещи куда-нибудь!
– Да у вас тут так… начищено. Правда, как на фотографии. Я, честно говоря, не мылся два дня.
– Не обращай внимания, начищено, не начищено… – Андрей побрёл вглубь коридора. – Убирает за деньги человек из фирмы, вот и начищено. Пойдём, я тебе гостевую спальню покажу.

***

Сергей приехал из окрестностей Магадана, из тайги. Он ушёл туда сразу после армии. Работал то лесником, то охотником, а несколько лет жил вообще без всякой связи с социумом: сам вырыл себе землянку в таком месте, куда цивилизация не досягала, питался за счёт охоты, рыбной ловли, собирательства. В природном снежном «холодильнике» у него до сих пор лежали бочки икры и ягод – не успел съесть. Чистейшая родниковая вода, кристальный воздух, простор… Вот только до ближайшего населённого пункта – двенадцать часов ходу.
– И не страшно было? – недоверчиво спросил Андрей.
– В городе тоже есть опасности, только другие, – засмеялся Сергей. – Ну, а ты как живёшь?..
Андрей оказался в большом затруднении. Удобную «легенду» он не подготовил, потому что раньше не приходилось отчитываться о своём образе жизни. А говорить правду значило рассказывать ужастик.
– Ну… когда Алевтина Ивановна тебя забрала… – Сергей был сыном их общей матери от первого мужа. После развода мать сошлась с другим мужчиной, родила второго сына – Андрея, и некоторое время мальчики росли вместе. Потом отец Сергея погиб, бабушка приехала к бывшей невестке, поняла, что та спивается, и забрала родного внука к себе. Андрей же в полной мере вкусил прелести взросления в «неблагополучной семье». Что тут можно сказать? Он не обижался на старшего брата, наоборот – радовался, что хоть кому-то повезло. Но когда пришлось подбирать слова для описания своей биографии, Андрей как-то подзавис.
– Голова болит, – в итоге сказал он, коснулся пальцами раны над ухом и поморщился. – Швы. У меня здесь вмятина была последние года два. И вроде не мешала. А тут чё-то пошёл к врачу, и он мне сказал – странно, что ты ещё жив. Поставили кость на место. И… ты знаешь, после операции болеть начало. И… мне иногда кажется, как будто… всё не по-настоящему.
Сергей во время всего монотонного монолога смотрел на него с ужасом. Потом спросил:
– Ты не на игле, часом? – И сразу переключился на другой подозрительный фактор: – Откуда у тебя столько денег? – Он обвёл рукой кухню, похожую на космический корабль. – Или это всё в долг?
– Нет у меня долгов.
– Хорошо. Ты мой первый вопрос слышал?
– Не на игле, – сказал Андрей почти правду. Кокаин, травка – это же не серьёзно.
– Ну, почти счастье, – растерянно подытожил Сергей.
Над столом повисла тишина. Андрей прошаркал к барной стойке, привычно опрокинул в себя бутылку коньяка, потом вспомнил о приличиях, жестом предложил плеснуть брату, но тот отказался. Андрей прошаркал обратно.
– Не люблю я этот город, – как бы в своё оправдание сказал он всё тем же безличным голосом. – Не нужно мне здесь ничего. Я бы всё продал и уехал в тайгу, как ты.
– Ну, давай сразу не будем пороть горячку, – возразил Сергей. – Ты в тайге не был. Если хочешь, свожу тебя как-нибудь.
Снова повисла пауза.
– А у тебя семьи нету разве? – нашёлся с вопросом Андрей.
– Да нет, не обзавёлся. Среди женщин мало охотниц рыбу ловить. Да и не потащил бы я бабу в такие условия.
Андрей слабо улыбнулся.
– А брата, значит, можно?
– Ну, я не настаиваю. Как хочешь. Ты, если честно, выглядишь ужасно. Как из камеры пыток.
Опять пауза.
– Ты мне скажи ещё раз, у тебя в бизнесе всё в порядке?
– Да при чём тут бизнес вообще? – неожиданно разговорился Андрей. – Просто меня в тюрьме насиловали. Я «петухом» был. До сих пор забыть не могу.
Лицо брата приняло ещё более шокированное выражение; но не брезгливое, скорее сочувственное.
– Ужас какой. Теперь понятно. Слушай, это надо таблетки пить. По тебе видно, что у тебя с психикой не в порядке.
– Да? – усмехнулся Андрей. – А Виолетка до сих пор ничего не замечает.
– Может, и замечает, просто не говорит. Женщины вообще замечают гораздо больше, чем мы думаем, – изрёк лесной знаток женской психологии.
– Нет. Она считает, что это от наркоты.
– Так ты всё-таки принимаешь?
– Да нет… по мелочи.
– По мелочи – это сколько?
– Да ерунда.
Он опрокинул в себя остатки бутылки.
– Андрей, у тебя крыша едет. Тебе крышу надо лечить! – Лесовик встал и принялся взволнованно мерить кухню шагами. – Это ****ец какой-то. Просто кошмар. Болело у меня сердце, чувствовал я, что с тобой что-то не так. Но чтобы до такой степени…
Андрей устало покачал головой.
– Серёг, ты мне ничего не должен…
– Да ведь у меня тоже никого нет!.. – лесовик всплеснул руками, что смотрелось немного комично, при его габаритах. – Я мог раньше к тебе приехать!.. – Он вдруг остановился и каким-то совершенно не охотничьим, а скорее материнским жестом сгрёб осоловевшего Андрея в охапку и прижал к себе.
Андрей тупо смотрел в одну точку, и у него вдруг возникло чёткое ощущение, что всё это уже было, что эта сцена повторяется в разных вариациях уже тысячу лет. Эта душа всегда была рядом, то как брат, то как друг, то как… ангел. Ангел-хранитель.

***

В замке заворочался ключ, но дверь-то была открыта, ключ убрался, и в прихожую ввалилась куча в виде растрёпанной девушки с фирменными пакетами и перекинутым через руку летящим пальто. Увидев новое лицо, девушка застыла с открытым ртом. Андрей, в свою очередь, сразу стал агрессивным.
– Дура! – выплюнул он. – Опять дверь открытой бросила! Сколько раз тебе говорить!
Огромные глаза девушки ещё больше округлились от обиды и изумления, даже, кажется, слёзы блеснули.
– Я закрывала, честное слово!
– А кто открыл?! Само открылось?! Вынесут всё, из своих платить будешь! Овца, – с этим доброжелательным пассажем любящий супруг двинулся на выход. – Всё, я ушёл спать. Брат ко мне приехал, то ли двоюродный, то ли сводный, то ли… забыл, как называется. В гостевой комнате будет жить. Не лезь к нему.
И прежде, чем Сергей успел что-либо сказать, девушка жестами и мимикой попросила его молчать, стащила туфлю и, пропрыгав мимо него на одной ноге и стаскивая вторую, шепнула украдкой: «Не обращайте внимания! Он меня терпеть не может!»

***

Виолетта клевала овощной салат, а Сергей с любопытством её разглядывал.
– Зачем же вы вышли за человека, который вас терпеть не может? – улыбнулся он.
– Ради денег, – уверенно пояснила Виолетта, как давно затверженный урок.
– Понятно.
– Да у меня всё хорошо, на самом деле. У моих подружек намного хуже. Даже у московских, не говоря уж о тех, что в Кременчуге.
– Вы из Кременчуга?
– Да. Родители – алкоголики, брат – наркоман. Меня и его дружки лапали, и собственный отец по пьяни лез. Ну, я решила: если уж всё равно этого не избежать, надо продать себя подороже. И получилось. Увидела объявление: набор в школу моделей. Заключила контракт. Переехала в Москву. Стала знакомиться. А тут он – мало того, что богатый, так ещё молодой и красивый. Что редкость. Наши-то в основном под стариков ложатся. Под любых уродов, лишь бы деньги были. – Девушка с хрустом дожевала лист салата и направилась с тарелкой к мойке. – Ухаживал, подарки дарил. На сексе не настаивал. Это я теперь понимаю, что у него в этом плане что-то не в порядке. А тогда возомнила себе невесть что. Поверила в сказочку о неземной любви. Но иллюзии быстро развеялись. Он мне в брачную ночь растолковал, что жена ему нужна для фотографий. И если буду рыпаться, он меня убьёт. Ну, и придушил немного для острастки… – Она прикурила сигарету, руки у неё слегка дрожали. – Я никогда в жизни такой злобы не видела, с какой он на меня смотрел… а потом… самое главное… я поняла, что у него с головой плохо. После свадьбы-то мне «добрые люди» подсказали… что он, оказывается, в тюрьме сидел. Уголовник со стажем. Ещё когда несовершеннолетним был, промышлял грабежами с бандой таких же, как он, подростков. И однажды они мужика, на которого напали, забили до смерти. То есть он сидел в том числе и за убийство. – Из уголков глаз девушки всё-таки выкатились слезинки, и она быстро смахнула их тыльной стороной ладони. – Вот тогда мне по-настоящему страшно стало. Я поняла, что, если что не так, он и вправду меня убьёт. Я, конечно, стараюсь не подавать повода. Живу тише воды, ниже травы. Подружки завидуют. Денег у меня куры не клюют. – Девушка понурилась.
– Рад, что с вами познакомился, – улыбнулся Сергей. – Как вас называют друзья?
Она смущённо рассмеялась.
– Вета.
– Вета. Я брата в последний раз видел шестнадцать лет назад. И теперь очень жалею, что меня так долго не было рядом. Кроме него, у меня никого нет. И я надеюсь, что ещё можно что-то изменить. Не расстраивайтесь. Я постараюсь помочь.
Девушка принуждённо рассмеялась и ещё раз неловко смахнула слезу.
– Вы прямо как ангел-хранитель. Так неожиданно появились. Он никогда не говорил, что у него есть брат.
– Мы братья по матери. Я рос в другой семье.
– И про семью свою он никогда не говорил.
– И не спрашивайте. Там всё плохо.
Девушка прерывисто вздохнула.
– Да я сама из семьи потомственных алкоголиков. Меня, почитай, одна только бабушка и воспитывала. Но что она могла, пожилой человек, с молоденькой девчонкой?.. Последнее отдавала, лишь бы меня одеть, накормить. А как я в Москву уехала, так и не стало её…
Сергей задумчиво кивнул.
– Знакомая ситуация. У нас тут прямо пункт сбора великовозрастных детей из неблагополучных семей.
Девушка грустно рассмеялась.
– И у вас так же?.. Ой, а кому в России хорошо? Вон, Андрей – самый молодой миллионер в списке «Форбс» прошлого года. Сидит часами, уставившись в одну точку, глаза стеклянные.
Сергей сочувственно улыбнулся.
– Ладно, Вета, уже поздно. Давайте расходиться.
– Да, да, заболтались мы с вами, – сразу же вскочила девушка. – А у меня завтра съёмка!..
– Покажите мне комнату Андрея, – попросил Сергей напоследок. – Он, вообще, нормально спит?
– Как убитый, – убеждённо ответила Вета.

***

Перед тем, как уйти к себе, Сергей тихонько приоткрыл дверь и заглянул в комнату брата. Человек на кровати действительно лежал, «как убитый», и Сергей понял, почему Виолетта боялась: от этого существа в любой момент можно было ждать чего угодно. То ли правда лёг спать, то ли перед этим вены порезал или таблеток наглотался… Какое-то время Сергея одолевало искушение подойти ближе и проверить: действительно ли эти чёрные тени, разлитые по кровати, – просто тени, или это лужи крови?.. Но он справился с собой, закрыл дверь и отошёл.

***

Андрей открыл глаза на жёсткой койке в «келейке» и вдруг понял, что запомнил абсолютно всё. Всю ораторию, которая длилась, наверное, не меньше двенадцати часов. Начиналась до восхода и заканчивалась после заката. Каждую ноту. И теперь он в любую минуту может вернуться туда. В этот город на краю земли, к погребальным кострам. И чёрные громады неведомых храмов будут отделяться на фоне прозрачного предрассветного неба. И мужчины, женщины, дети, закутанные в покрывала и почти совсем голые, будут спускаться к воде, мыться, молиться, купать задумчивых коров. И по воде будут плыть яркие опавшие лепестки. А на другом берегу будут гнить чьи-то кости.

***

Что-то беспокоило его, он не сразу понял, что. Какой-то шум. Утих надолго, Андрей даже подумал, что показалось. Но вот опять. Ни на что не похоже.
После очередного всплеска Андрей решительно пошёл вниз. Если это в доме, значит, его можно найти. А где ещё? Только трудно идти на звук, который всё время пропадает. Андрей побродил по второму этажу, спустился на первый. Звук лязгал где-то ещё ниже. Андрей попробовал ручки у всех дверей, которые выглядели как вход в подсобное помещение. Возле одной висел ключ. Так. Лестница вела в подвал. Андрей включил фонарик на телефоне и посветил вниз. Это явно здесь. Звук стал громче, но Андрей не мог понять, что это. Какая-то тёмная масса в луче фонарика шуршала и гремела. Андрей наконец догадался, что это ему напоминает. Как будто птица бьётся в клетке. Он протянул руку и нащупал брезент, брезентовую накидку, потянул её на себя, и всё помещение вдруг облилось ослепительным светом. В клетке сидел живой огонь.

***

Андрей проснулся среди ночи, и ему показалось, что из темноты за ним наблюдают два огненных зрачка. Но как только он приподнял голову, они погасли, исчезли.

***

– Дурак ты, – сказал ему на следующий день Сергей. – У тебя прекрасная жена. Приличная девчонка – из такой же неблагополучной семьи, как ты! – подчеркнул он, подняв палец. – Не дура, не шлюха, не скандалистка, не алкоголичка…
– Да ты прямо стихами заговорил, – усмехнулся Андрей. – «Она была нетороплива, не холодна, не говорлива…» Могу тебе её уступить, если хочешь. Только будь уверен: ловить рыбу в Северном Ледовитом океане она не поедет, даже если искренне полюбит рыбака.
– Я ей обязательно предложу, – Сергей улыбнулся, потом снова загрустил. – Я, честно говоря, себя виноватым перед тобой чувствую.
Андрей вытряхнул из морозилки полуфабрикаты и сунул в микроволновку. Готовить ни он, ни жена не умели, а повар взял отпуск.
– Что за чепуха? С чего ты передо мной виноват можешь быть?
– Ну, что бабка меня забрала. А тебя оставила.
– И при чём тут ты?..
– Может, если бы я просил, она бы и тебя забрала.
– Не забрала бы, – устало возразил Андрей. – Мозги включи. Пожилая женщина, мало ей одного пацана-подростка? Тем более что я ей неродной был.
– Ты мне родной. – Брат в очередной раз обвёл взглядом непривычную роскошь обстановки. – Кем ты всё-таки работаешь?
– Спекулянтом, – исчерпывающе пояснил Андрей.
– Одна из самых прибыльных профессий…
– Выше только нефтесос.
– Тебе сейчас-то тюрьма не грозит?
– У нас в стране всем что-то грозит.
– Тоже верно… – Сергей вздохнул. – У Веты, между прочим, есть аптечка. Я её попросил со мной, то есть с тобой, поделиться. Вот седативные, вот витамины.
– Чего?.. – Андрей с ужасом посмотрел на выстроившиеся перед ним непонятные коробочки.
– Успокоительные, говорю, пей! Прямо сейчас и начинай.
Андрей как-то совершенно не привык лечиться. Родители его и кормили-то не особо, не то, что лечить. А на улице и в тюрьме тем более. Всю жизнь считал, что лучшее средство от любой болезни – алкоголь. Он зашуршал фольгой, с изумлением рассматривая упаковку. Сергей безнадёжно покачал головой, созерцая это жалкое зрелище.
– Короче, не было у тебя никого на всём свете, кто бы о тебе позаботился. Это в двух словах, – восполнил он пробелы в биографии брата.

Любовник

Из каких-то бессознательных соображений Андрей завалился на вечеринку к Ритульке – тусовщице и модной фотографине – удивительным образом между ними установились товарищеские отношения: она устраивала ему фотосессии и публикации, а он выслушивал и отпаивал её после очередного сбежавшего с её гонораром мужика. Сейчас Ритулька была на взлёте, в активном поиске, вечеринка шипела и пенилась, и Андрей прошёл прямо к стойке бара без особой опаски, что его узнают и начнут приставать. Здесь именитых гостей и без него вполне достаточно. Какое это счастье – побыть среди равных, где тебя просто никто не замечает.
Андрей привычно присосался к бутылке отличного можжевелового виски и вылакал, не отрываясь, половину. В голове немного прояснилось, и он оглянулся по сторонам. Неожиданно на соседнее место спикировал вроде бы незнакомый и одетый как-то очень легко – в спортивную майку – молодой мужик и приветливо улыбнулся. Улыбка у него была какая-то… беспечная, нежная. Андрей попытался сфокусировать взгляд.
– Привет, – сказал мужик.
– Мы… у-же где-то встре-ча-лись?.. – выговорил Андрей прежде, чем сообразил, насколько пошло это звучит. – То есть… я хо-тел ска-зать… – Он хотел сказать, что они действительно где-то встречались.
– Встречались, встречались, – успокоил его мужик. – Здесь. Пару раз.
– Вы… – Андрей безуспешно пытался напрячь память.
– Я Хосе, сводный брат Маргариты, – пришёл на помощь мужик, кивнув на хозяйку бала. – Приехал месяц назад из Испании.
– Не… помню, – выдохнул Андрей, хотя совершенно необязательно было признавать это вслух.
– Да вижу, – успокоил его мужик. – Ты всё время такой загруженный… – И вдруг потянул его с собой за руку. – Садись ко мне. Идём.
Андрей молча позволил утянуть себя вглубь кожаного дивана.
Неформальный наряд гостя получил объяснение. Это не гость, а хозяин. И он так и оставил руку Андрея в своих ладонях.
Андрей поймал себя на том, что ему приятно сидеть вот так и смотреть в безоблачные глаза, в которых, казалось, отразился весь блеск южного моря, и ловить эту ни к чему не обязывающую, ни к чему не принуждающую улыбку.
Потом какой-то провал в памяти, и снова… руки, так приятно греющие его ладонь. Через руки к нему словно бы переливался покой. Он никогда не чувствовал себя таким расслабленным, таким… защищённым? Так хорошо, когда тебя просто держат за руку… Они особо не разговаривали, музыка играла довольно громко, то есть не музыка, а что-то вроде того, – фоновый шум; поэтому Андрей просто растёкся по спинке дивана и закрыл глаза. Пальцы Хосе стали мягко массировать его ладонь, и это было уже почти неприлично приятно, так… интимно и волнующе. Хосе, наклонившись к самому его уху, спросил:
– Хочешь, сделаю тебе массаж? – и, не дожидаясь ответа, с которым Андрей затруднялся, встал и потянул его за руку. – Пойдём наверх. Давай.
Андрей, наверное, выглядел менее пьяным, чем был. Как в тумане, добрался до какой-то комнаты, где Хосе, обняв сзади, стянул с него сначала пиджак, потом рубашку и подтолкнул к кровати. Усевшись верхом на его бёдра, он налил себе какого-то масла на руки и правда стал делать массаж – ну, расслабляющий, не медицинский, естественно. Андрей под его руками окончательно растворился в чистом кайфе. Поэтому не особо удивился, когда Хосе предложил ему на ухо:
– Снимай остальное.
Андрей послушно разделся и снова рухнул поперёк кровати. Хосе накрыл его своим телом, тоже уже обнажённым. Поцеловал его в шею, в мочку уха; Андрей практически видел, как он улыбается. Хосе раздвинул ему коленом ноги, и прохладное масло полилось в ложбинку между ягодиц. Андрей вздрогнул от удовольствия, хотя, казалось бы, анальный секс должен был вызывать у него только отвращение. Но сейчас всё было по-другому. Хосе входил медленно, осторожно… Андрей застонал, когда его затопила сладкая волна наслаждения. Чёрт возьми, это было так приятно! Совсем не похоже на предыдущие ощущения… Хосе продолжал доставлять удовольствие и себе и ему, пока оба не забылись в блаженной истоме.

***

Наутро Хосе уже не было. Андрей проснулся в совершенно разобранном состоянии, долго приводил себя в сознание с помощью контрастного душа и вообще не знал, как относиться к произошедшему. Чтобы не торчать в чужом доме, поехал на работу, но почти не обращал внимания ни на дела, ни на сотрудников. Память упрямо прокручивала всё, что было, и приходилось признать, что ласки Хосе были потрясающими. Господи, а он ведь ещё сказал, что они и раньше встречались! Как можно было не запомнить такого невероятного парня? Но Андрею уже случалось замечать за собой некоторые странности. И провалы в памяти, и приступы дереализации бывали. Иногда казалось, что он находится где-то в другом месте и свою жизнь просматривает со стороны.
Хосе позвонил днём и спросил в своей обычной, совершенно беззаботной манере:
– Ты как?
– Непривычно, – признался Андрей, правда, не уточняя, что имел в виду.
– Хочешь повторить? – и, как прежде, не дожидаясь ответа: – Приходи ко мне в десять, продолжим, – Андрей как наяву видел на том конце провода чуть рассеянную, чарующую улыбку, и только и смог сказать, что:
– М-хм.

***

Во второй раз они начали с поцелуев, и для Андрея это было ново: понятно, что в тюрьме никто никого не целовал. Это делало секс совершенно другим, невозможно сравнивать, и доставляло головокружительные, волшебные ощущения. У Хосе было фантастическое тело, более накачанное, чем у Андрея: рельефные мышцы и смуглая кожа, гладкая, как лепестки цветов. В этот раз они ласкали друг друга более долго и откровенно – отчасти потому, что Андрей, непривычно для себя, был трезв и способен не только лежать в полубессознательном состоянии.
Сказка длилась до тех пор, пока под утро Хосе не сказал, что скоро уезжает в Танзанию, снимать какое-то африканское зверьё для «National Geographic». (Он, как и Ритулька, работал фотографом, только не светским).
– А это не опасно? – почему-то первым делом пришло Андрею на ум.
– Нет, конечно, – легко усмехнулся Хосе. – Никто давно не тычет объективом тигру в лицо. Человек сидит в джипе, а снимает дрон. А животное с удивлением наблюдает за непонятным громко жужжащим «насекомым».
– И долго ты там собираешься тусить?
– Да месяц где-то.
– Блин, – помрачнел Андрей. – Только нормального мужика встретил.
– Да не волнуйся ты так. Я вернусь!
– Куда ты вернёшься? В Испанию?
– Хм… Вообще, да. Планировал в Испанию.
– Я и говорю. Не везёт мне, – отрешённо подытожил Андрей.
– Да ладно. Созвонимся – разберёмся, – отмахнулся Хосе. – Земля круглая.
– Зачем тебе вообще, как ты выразился, «лицо» тигра? В интернете полно картинок.
– Про авторское право слышал? И потом, в Африке круто… Приходи в четверг, Марго устраивает небольшую скромную оргию в честь моего отъезда.
Андрей невольно рассмеялся.
– Небольшую – это на сколько персон?
– Я же говорю – скромненько. Но тебе я подарю на память нечто особенное.
– У тебя всё особенное.
– Спасибо, но я так не считаю. А вот то, о чём я говорю, действительно круто.
– Убедил.

***

Оргия правда была скромная – практически в домашнем кругу. Человек пятнадцать, не больше. Андрей не считал, потому что, во-первых, никого не знал, а во-вторых, пришёл сюда ради Хосе. Они даже пренебрегли обществом и эгоистично уединились в отдельной комнате. И посреди ночи, когда Андрей уже считал программу свидания законченной, оказалось, что Хосе ещё не предъявил то, что обещал. Азартно пошарив на полках, он водрузил в центр стеклянного журнального столика то, что выглядело, как блестящий железный куб. С выгравированным – Андрей присмотрелся – густым геометрическим узором.
– И что это?..
– Прикоснись.
Хосе был на зависть свеж и бодр, а вот Андрей практически засыпал. Грани куба выглядели острыми. Он неуверенно протянул руку и тут же отдёрнул: куб поднялся в воздух и завис, медленно вращаясь, где-то в полуметре над столом. Мгновенно протрезвев, Андрей уставился на него во все глаза.
– Не может быть! Ты шутишь?! Он на нитках, что ли?
Хосе со смехом покачал головой, довольный произведённым эффектом. Андрей помахал рукой над кубом, под ним – тот ни к чему не крепился. Повисев ещё немного, перевернулся и плавно опустился на стол.
– Да что это?!
– Не знаю. Мне одна девчонка отдала.
– Какая девчонка?!
– Незнакомая, – ничем не прояснил ситуацию Хосе и начал рассказ.
Был он проездом в Праге. И срочно искал на Букинге квартирку подешевле, буквально чтобы переночевать. Каково же было его удивление, когда девица, с которой он договорился, привела его в квартиру, забитую антиквариатом, как музей. Спокойно отдала ключ и ушла. Он, вместо того, чтобы спать, полночи разглядывал разные диковины. А когда прощался, сказал ей:
– Как это вы не боитесь сюда людей пускать? А если бы я что-нибудь унёс?
Девица странно улыбнулась и сказала:
– Если бы ты что-нибудь взял, то уж точно бы ничего не унёс. – Хосе озадачился этой фразой, а она добавила: – Если хочешь – можешь взять на память одну вещь. С моего разрешения, – и важно кивнула.
А Хосе не понял назначения половины предметов, которые здесь видел. И взял наугад, что под руку подвернулось. Вот этот куб.
– Если б я знал ещё, для чего нужна эта штука! – закончил он свою историю.
– Да уж… – Андрей осторожно взял куб, повертел в пальцах.
– Оставь себе, – улыбнулся Хосе. – Может, у тебя он заработает.
– Ага, и уничтожит мир…
– Надеюсь, он всё-таки для чего-то другого.
Если честно, Андрею не хотелось брать неизвестно что, но хотелось сохранить что-нибудь на память о Хосе. И он с опаской сунул нечто в сумку.

***

Сергей пожил в городе пару недель, как и обещал, но видно было, что в Москве ему скучно. Он, между прочим, как-то быстро сдружился с Ветой, они куда-то ходили вместе – как потом выяснилось, на всякие-разные достопримечательности: то в парки, то в музеи – вот уж никогда не подумал бы, что Виолетку может заинтересовать подобная чепуха. Да ещё и в церкви какие-то! Андрей даже не пытался в это вникать. Но время шло, Сергей маялся и признался наконец:
– Тяжело мне в городе. Как вы тут живёте, не понимаю? Шум, вонь, теснота, беготня… Видел бы ты, как хорошо на севере! Чистота, молчание…
– И километры колючей проволоки…
– Уехал бы я, да не могу тебя бросить. На Вету тебя не оставишь, её саму от тебя спасать нужно… Вот что. Познакомлю-ка я тебя с одним человеком. – Озарившись этой мыслью, брат взял Андрея в охапку и куда-то повёз.
Андрей просто глазам своим не поверил, когда сквозь пелену тёмно-серого дождя увидел тёмно-серые каменные стены, поросшие мхом, и там где-то дальше купола. Впечатление было такое, что здесь не ждали никого и никогда. Прыгать по лужам он не захотел, Сергей ушёл один и надолго пропал. Андрей включил обогреватель и думал только о том, как бы побыстрее убраться отсюда. Но мучения его не закончились, из какой-то невидимой калитки просочилась фигура в тёмно-сером монашеском одеянии, приблизилась к машине и постучала в стекло. Пришлось открыть заднюю дверь, и фигура уселась у Андрея за спиной, абсолютно вне зоны видимости. Прямо как на бандитских переговорах.
Посидев немного в тепле, фигура, видно, освоилась и сказала неожиданно мягким и ласковым голосом:
– Ну, и что ты боишься зайти? Ведь не в первый раз уже приходишь. Давно мы с тобой знакомы. – Андрей не мог ни подтвердить, ни опровергнуть эту информацию, а человек – судя по голосу, старичок – продолжил: – Правильно Сергей говорит, таблетки тебе надо пить. Начальная стадия шизофрении у тебя.
Андрей фыркнул.
– А вы-то откуда знаете? Вы разве психиатр?
– И психиатр, – старичок, судя по голосу, улыбнулся. – Без малого сорок лет в Институте психиатрии проработал, одно время даже завотделением был. А теперь вот игумен Успенского подворья, раб Божий Григорий.
С ума сойти.
– Не бойся сюда приходить, здесь много страдающих душ. Если анонимно опубликовать грехи, исповеданные в любом храме, уголовники в тюрьме утешатся, потому что поймут, что не самые пропащие люди на свете. У нас в монастыре бывший наёмный убийца есть. Есть и педофил.
Замечательное место.
– Киллером можно перестать быть, – через силу заметил Андрей. – А перестать быть педофилом – невозможно.
– Невозможно. Но детей в монастыре нет, а взрослые мужики его не привлекают.
Помолчали. Старичок сдержанно вздохнул.
– Я вот, например, сына потерял. Стольким помог, а ребёнку своему не сумел. Всё у него в жизни было хорошо, кроме одного: суицидальный синдром. Первая попытка самоубийства – в девять лет. Последняя – в тринадцать. Между приступами – спокойный, светлый человечек. Как я ни бился, спасти его не удалось. Наука не всесильна. И церковь тоже. Если кому суждена смерть, он умрёт. Поэтому надо изо всех сил стараться облегчить жизнь тех, кто ещё жив.
От этого пассажа по спине пополз лёгкий морозец.
– Психика у тебя нарушена. Любовник твой, который скоро поедет снимать африканских львов, – хороший мужик, лёгкий, весёлый. Но проблем твоих он не поймёт, и лучше не рассказывай ему о своём прошлом. Да и не нужен тебе любовник. Тебе нужен отец. Не было у тебя отца-матери, чтобы научить, как жить. Приходи сюда. Буду помогать, чем смогу.
Андрей прокашлялся, чтобы включить голос, и прохрипел:
– А чем? Вы же сказали: надо пить таблетки.
– Вот я и прослежу, чтобы ты их пил. Но не только. Существует, например, таинство исповеди. Это ведь не просто так: пересказал факты своей жизни, какие вспомнил, и пошёл. Настоящая, от души, исповедь может большой груз с человека снять. К искренней исповеди годами идут, с первого раза не получится.
С ответом Андрей не нашёлся; по счастью, старичок его и не ждал. Открыв дверцу, он вылез в лужу, сказал на прощание:
– Куб – это музыкальный аппарат из будущего. – И был таков.

***

ГДЕ ШЛО ВРЕМЯ?

Исполнение оратории «Ганга» в индийском городе Варанаси – один из первых задокументированных случаев так называемого «удвоения времени».
Субъективно для всех, кто слушал музыку, концерт длился двенадцать часов: начался до восхода – в шесть утра и кончился после заката – в шесть вечера. Все зрители, которых удалось опросить, абсолютно одинаково описывали прошедший день, утверждая, что природа и город словно бы стали живой декорацией к спектаклю. Многие также утверждали, что видели «над рекой» горы и другие города, упомянутые в песнях. Никакой усталости якобы не ощущали и вообще «не чувствовали тела». Люди, не знакомые между собой, в очень похожих выражениях описывали впечатление от музыки, например, утверждали, что когда в темноте по Ганге поплыли маленькие ритуальные лодочки-дийи с цветами и свечами, они «ясно поняли», что это и есть души «агхори садху» – «бесстрашных святых», которые «уходят во тьму смертного мира, чтобы озарить её своим огнём».
Люди, которые не присутствовали на концерте, отвечали, что «не обращали внимания, не заметили, не задумались» над тем, где и как долго он идёт.
Часы – на всех устройствах всех присутствующих – также показали, что концерт длился двенадцать часов.
Однако всем известный альбом «Ганга» – записанный, кстати, тем же составом исполнителей – звучит всего пятьдесят три минуты!
Куда пропали ещё одиннадцать часов? И как мы могли этого не заметить?
Или мы имеем дело с уникальным случаем массового гипноза?
Рия, как известно, давно не выходит на связь, и в среде поклонников ходят слухи, что она то ли умерла, то ли «ушла за грань реальности», а все новые альбомы – запись, сделанная давно и только сейчас публикуемая кем-то из окружения певицы.
Можем ли мы предположить, что в музыке Рии находятся своего рода «точки входа» в потустороннюю реальность?

***

Получив смс-ку Хосе из аэропорта Танзании, Андрей уединился в гостиной с бутылкой и вдруг услышал в голове голос – отчётливо, даже громко:
– Анд-рей. Анд-рей!
Очень странный голос, сочный и вроде бы женский, но люди так не говорят – слишком музыкально. А главное – он совершенно точно исходил откуда-то извне, но звучал при этом в его мыслях:
– Анд-рей!
Он посмотрел туда, откуда, как ему показалось, исходил голос, и за рядом цветных бутылок над барной стойкой пробежало что-то – очень яркое, огненное – пробежало и пропало. Бутылки продолжали сиять янтарным светом. Показалось, что ли?
– Анд-рей! – сказал голос, и в одну из ламп над стойкой метнулось наискось рыжая молния – лампа зажглась, разгорелась – на всю комнату, несколько раз вспыхнула неестественно ярко – и погасла.
Да что происходит-то?
Тут Андрей заметил выбравшуюся на стойку небольшую ящерицу – медного цвета, почти слившаяся с обстановкой, она посмотрела на него оранжевыми глазами-бусинками, спрыгнула и сиганула под ближайший диван. Андрей вскочил, добежал до дивана, заглянул под него – ничего. Выпрямился, оглядел комнату – тихо.
Вернулся в своё кресло, и вдруг опять:
– О-гонь. О-гонь!
Да чтоб тебя! Наглая ящерица выглядывала из-под лестницы на второй этаж. Андрей кинулся туда, ящерица метнулась за огромный декоративный африканский барабан, Андрей отшвырнул его, она перемахнула через кресло, Андрей отшвырнул и его тоже, ящерица вспрыгнула на журнальный столик, вдруг замерла, словно позируя для фотографии, вспыхнула раз, другой, и – застыла. Камень.
Андрей глазам своим не поверил. Камень, как есть камень! Со второго этажа спустилась Виолетка, закутанная в полотенце, с мокрыми волосами, спросила недовольно:
– Ты чем тут гремишь?
Он и сам хотел бы знать ответ на этот вопрос. Не спуская взгляда с ящерицы, ответил медленно:
– Просто… мне показалось… что статуэтка… движется.
Виолетка посмотрела на него, наморщив лоб.
– Круто, – безрадостно диагностировала она. «Совсем спятил», – отразилось у неё на лице.
– Это ты купила? – он взял статуэтку в руку и обвиняюще продемонстрировал ей.
– Нет! – Она округлила глаза, как всякий раз, когда отнекивалась от замечаний.
– Тогда откуда это у нас?! – рявкнул он, ткнул ящерицу на место и пошёл поднимать разбросанную мебель. – Блин!
Виолетка тоже прошла к бару и плеснула себе чего-то. И вдруг как закричит! Андрей оглянулся – огненная клякса, форму даже не различишь, пропрыгала мимо Виолетки по дивану, слегка подпалив обивку, смачно шмякнулась об пол, оставив чёрный след, и в два прыжка скрылась в коридоре.
Супруги остались стоять, онемев.
– Н-но ведь… двоим не может привидеться одно и то же? – выдавил, наконец, он.
– М-может, это уголёк… ускакал?.. – выдвинула она совершенно невероятное объяснение, потому что камин не горел. – Слушай, от него же пожар может быть!
В этом был резон, подпалины действительно остались, и по ним, как по цепочке следов, Андрей неуверенно отправился на поиск. Дверь в его комнату была закрыта, но на ней, ближе к полу, тоже чернело бесформенное пятно. Он толкнул дверь – из приоткрытой щели хлынул ослепительный свет, настолько яркий, какого он никогда не видел – как пожар, он озарил всё вокруг множеством лучей – посреди комнаты висело и раскрывалось в воздухе контурами каких-то – с трудом разглядел Андрей – перепончатых штук, то ли лапок, то ли крыльев, то ли ушей – существо и буравило его оранжевыми глазами-бусинками, а из раскрытой зубастой пасти извергался красно-белый огонь.

Дар огня

Холод и жар. Лёд и огонь. Такое сначала было ощущение.
Потом Андрей понял, что это не лёд, а мрамор, удивительно чистого белого цвета, который кажется прозрачным.
А огонь действительно был, Андрей сперва увидел его отсвет – как жаркий румянец на бледных щеках – а потом пламя вырвалось наружу, и это был сплошной ревущий поток огня, извергавшийся, как оказалось, из длинной зубастой пасти, вслед за которой появилась гибкая извивающаяся шея, и наконец существо выбралось целиком: распахнуло гигантские перепончатые крылья и полетело, сверкая на солнце чешуёй цвета расплавленного железа и помахивая длинным, усеянным острыми зубцами хвостом. Андрей даже примерно не взялся бы определить габариты ящера, но больше пассажирского самолёта, это точно. А что самое главное, на загривке у этого самолёта сидел крошечный пилот. И, похоже, неплохо себя чувствовал в нижних слоях атмосферы.
Да. Внизу были облака. Не очень много, но были. Сквозь них просматривалась земля: кудрявые тёмные леса в ущельях между скал, увенчанных… нет, не снежными шапками. А мраморными дворцами!
Тут Андрей наконец отдал себе отчёт в том, что сидит на краю вырубленного в мраморе гигантского, абсолютно ровного круглого проёма. Ниже, очень далеко под ногами, какие-то ажурные, будто кружевные постройки из всё того же светлого мрамора: сферические купола, извилистые, как горные тропки, лестницы, ступенчатые террасы – но до них сотни метров абсолютно ровной, гладкой стены.
Андрей осторожно отодвинулся от края рукотворного обрыва. За спиной был мраморный тоннель, плавно уходивший куда-то в сторону. Кто и зачем мог соорудить подобное строение?
А на что это вообще похоже? – спросил Андрей сам себя и ответил: на лаз. Лаз в логово ящера, который живёт внутри горы. Только здесь кто-то зачем-то воссоздал эти условия в мраморе.
А ведь я стою ровно на краю «лаза», – спокойно и даже как-то меланхолично подумал Андрей. И если сейчас какая-нибудь образина полезет наружу…
Нарисованное воображением живописное полотно заставило его двинуться в единственно возможную сторону – внутрь, хоть он и не был до конца уверен, что ему туда хочется.
Шёл он довольно долго, даже начало надоедать. Хотя для дракона размером с самолёт это был, возможно, короткий коридорчик. Или взлётная полоса… Насколько Андрей мог судить, тоннель плавно изгибался в сторону и, вероятно, был вырублен (или выжжен? или высверлен? кто вообще мог построить такое?) в форме спирали. Что, в свою очередь, наводило на мысль, что коридор этот не единственный, их несколько, и вырублены они в форме рукавов галактики, расходящихся в стороны вовне и сходящихся в одной точке в центре – внутри горы, и движется он, по всей видимости, именно туда. Вообще Андрей замечал, что чем дольше идёт, тем более знакомым ему всё кажется, как будто он здесь (всё-таки? опять?) уже был. «Да просто логика архитектуры вполне ясная», – подумал он. Разумеется, та здоровенная ящерица вылезла из точно такого же тоннеля… а вот и центральный зал.

***

Если тоннель показался ему огромным, то зал – и вовсе необъятным. Но драконов здесь не было, и вообще зал больше походил на храм.
Это было нечеловеческих размеров овальное помещение под сводчатым потолком, чем-то напоминающее грудную клетку исполинского ящера: полусферу прорезывали, сходясь наверху, костяные пластины, похожие на рёберные кости. Между каждой парой «рёбер» вдоль стен стояли вырезанные из камня – не кресла даже, а троны, с необычайно искусно выточенной резьбой на высоких спинках и прямых подлокотниках. В основном троны пустовали, но на некоторых – если только Андрея не обманывало зрение – сидели люди, причём тоже каменные! Господи, маразм крепчал. Каменный тронный зал для каменных сидельцев! Поклоняются им тут, что ли?
Пошарив взглядом по мраморной пустыне, Андрей всё же углядел пару живых человек и, за неимением выбора, направился к ним. К счастью, идти пришлось недалеко, примерно полкилометра.
Двое молодых мужчин, одетых как нормальные люди, тоже заметили его приближение и прервали беседу.
– Ты кто такой? – крикнул ему издалека один, благо акустика позволяла.
– Не знаю… то есть… я не знаю, как попал сюда, – поправился Андрей. – А вы-то, ребята, кто такие?..
Двое переглянулись, словно и вправду пытались понять, кто они такие. Потом снова обратили взоры на него. Андрей уже почти подошёл – приблизился достаточно, чтобы увидеть, как у одного из мужчин глаза вспыхнули ослепительным огнём, будто оранжевые фары – посветили немного по сторонам, в том числе и на Андрея – и снова стали обычными, человеческими.
– Гелия! – благоговейно сказал этот мужчина. – Это её новый видящий!
– Не может быть! – воскликнул второй. – Неужели дождались?!
И оба они так и впились взглядами в добравшегося наконец до них Андрея.
– Что это за место? – спросил он.
– Пойдём, – твёрдо сказал один из мужчин. – Скоро ты всё поймёшь. – Андрей про себя решил называть одного брюнетом, а другого – блондином.
– Меня День зовут, – словно услышав его мысль, представился брюнет. – А это Дар. – Блондин коротко кивнул, но провожатые не остановились и даже скорость не сбавили.
– Андрей, – с трудом переводя дыхание, сообщил запыхавшийся Андрей. «Ничего себе имена», – подумал он.
– Это кликухи, на самом деле, – снова ответил на его мысль брюнет. – А если быть совсем точным – позывные. Но мы к ним привыкли.
«Позывные?» – подумал Андрей, но разбираться не стал, а вместо этого спросил:
– Далеко ещё?..
– Нет, не очень, – заверил его День.
«Вам бы тут велосипеды не помешали. Или хотя бы самокаты», – подумал Андрей.
– Всё сгорит, – то ли в ответ на его мысль, то ли непонятно к чему сказал Дар, и все умолкли.

***

Процессия остановилась возле сидящей на троне каменной женщины.
– Гелия, – громко позвал День.
И тут случилось странное: огненная линия пробежала по неподвижной фигуре, и камень словно озарился изнутри и ожил, превратившись в нечто подобное расплавленной лаве; фигура стала ослепительной, огненно-белой, поднялась с трона, распрямившись, как гибкая лоза, и застыла, устремив прямо перед собой широко раскрытые, светящиеся, как оранжевые фары, глаза.
От фигуры исходил жар и почти нестерпимый свет. Андрей невольно отступил на шаг. Если амазонки действительно существовали, то, по его преставлениям, они выглядели именно так. Крепкие мускулы под сияющей бронзовой кожей, ниспадающие до талии огненно-рыжие волосы, царственная осанка, бесстрастное и гордое лицо. Облегающий наряд из кожаных ремней и железных пластин. И этот немигающий взгляд, обращённый в пустоту.
Один из провожатых взял фигуру за руку – она неуверенно потянулась вперёд – и вложил в её ладонь руку Андрея. Женщина, как слепая, продолжала смотреть мимо.
– Гелия! Это новый видящий! – с нажимом произнёс он. – Ты меня слышишь?
И вдруг у Андрея в голове отозвался отдалённый, нечеловечески-музыкальный – словно медный звон – женский голос:
– Слы-шу… Слы-шу.
А потом Андрей перестал видеть. Точнее – он оказался в совершенно другой реальности и ощущал себя другим существом. Возможно, это были недра звезды: скопления светящихся газов и минералов, непрерывное течение, взрыв, огонь и лёд. Он и сам ощутил себя потоком плазмы, пламенеющим и растворяющимся здесь. В глубоком космосе, за тысячи световых лет от…
…Видение кончилось. Андрей снова вернулся в зал. Каким-то неведомым образом он обменялся с этим существом зрением! То, что он видел, – была её родная стихия!
– Да, ты прав, – подтвердил кто-то из провожатых (у Андрея всё ещё шумело в ушах). – Теперь, когда ты сам это испытал, нам будет проще тебе объяснить. Гелия – саламандра, дух огня.

***

– Всё, что ты здесь видел, – это пятый круг Рая. Саламандры живут только на самых верхних кругах. Чем ниже спускается дух огня, тем опаснее это для реальности: всё, что недостаточно чисто, просто сгорит. Мрамор – самого светлого, без примесей, белого цвета – единственный материал на планете, который не плавится от огня саламандры. Поэтому полигон построен из мрамора.
Оба «жреца саламандры» (а как их ещё называть?) для беседы расположились на полу, скрестив ноги по-турецки – занять трон, очевидно, никому не приходило в голову, так что и Андрею пришлось сесть на пол. А информация шла всё фееричнее.
– Да, это место – военная база. Общение с саламандрой крайне сложно, мы не знаем их мыслей и мотивов. Но знаем, что иногда они помогают вести войну против нижних миров. Это одна из немногих точек пересечения их реальности с нашей. Разумеется, ты слышал легенды об огнедышащих драконах. Так вот, это и были саламандры. И здесь мы учимся понимать друг друга, чтобы сражаться вместе.
Чтобы управлять саламандрой, нужны два человека: всадник и видящий. Всадник – это солдат, чья задача – вести бой. А видящий – это человек, который на время полёта обменивается с саламандрой зрением. Он как бы передаёт ей своё сознание, чтобы она видела мир людей, как человек. А сам на время принимает её сознание, и погружается в её родной мир, в стихию огня. Саламандры – существа совсем другой природы, их измерение находится в ядрах планет и звёзд. И соединительным звеном между нашим и их миром служит видящий. Это очень трудно. Всадников, способных вести бой на саламандрах, – тысячи. Видящих, способных на достаточно долгий срок обменяться зрением и поддерживать устойчивый контакт, – сотни, если не десятки. Если во время полёта видящий разорвёт контакт, всадник потеряет управление. Теперь ты понимаешь, почему видящие – самое важное звено?
Андрей вообще не понимал, какое это всё к нему имеет отношение. Он смутно помнил, что да, есть какие-то нижние миры, в них идёт война…
– А почему саламандры в принципе вам помогают?
– Не знаю. Но таких мало – сравнительно с общей численностью их популяции, конечно. В большинстве саламандры не вмешиваются в жизнь людей. Сто лет им не снились мы и наши войнушки. Зато для нас даже одна саламандра – это огромный перевес в бою. Они не просто дышат огнём, они сами по себе источают очистительную силу, радиус действия которой может достигать нескольких километров. Они не просто умеют летать, они могут мгновенно телепортироваться в любую точку земного шара и даже, я подозреваю, космоса. Они неуязвимы для оружия. Противник может ранить всадника, но не дракона. А учитывая, что саламандры обладают ещё и мощной исцеляющей аурой, всадник тоже практически неуязвим.
Гелия – твоя новая подруга… – тут День лукаво улыбнулся, – один из самых больших и сильных драконов. Её последний видящий сложил с себя обязанности три года назад. Сознание больше не выдерживало нагрузку. Но Гелия не покинула планету. Три года в состоянии стазиса она оставалась здесь, в Зале Огней Луции… Всего таких мраморных полигонов пятнадцать, – пояснил он, – и каждый назван в честь одной из ушедших саламандр… Она ждала нового видящего. И вот… ты пришёл! Когда сегодня я увидел тебя в Зале, Гелия вошла в контакт со мной. Значит, она выбрала тебя.
– Подожди, – засопротивлялся Андрей. – Что значит – выбрала меня?.. А я? Разве я кого-то выбирал? Может, я вообще не хочу во… всём этом участвовать?..
День улыбнулся.
– Не суди поспешно. Проведёшь пару тренировочных полётов – тогда и объявишь своё мнение. Я одно скажу: я не знаю случая, чтобы видящий отказался работать с саламандрой. Обычно саламандра, всадник и видящий – это единое целое, самые близкие на свете существа, настоящие родственные души.
Прекрасная дама во всё время беседы стояла неподвижно, как статуя или, вернее, как солдат в оцеплении: ноги на ширине плеч, руки по швам, спина прямая, взгляд в никуда, – источая при этом такой ослепительный свет, что Андрей чувствовал себя немножко прожарившимся, хотя жарко, вроде, не было. Он поглядывал на существо искоса, не рискуя смотреть прямо.
– Значит, они и есть «ангелы с огненным мечом»?
Дар засмеялся.
– Некоторые люди, видевшие в действительности саламандру, принимали её за ангела. Но на самом деле мы две совершенно разные расы. Ангелы так не светятся…
– «Мы»? – услышал Андрей.
– Ну… да, – Дар немного смутился. – Я – ангел, – скромно представился он.
– А я? – в недоумении уточнил Андрей.
– Ты – человек, – терпеливо напомнил Дар.
– Как я вообще здесь оказался? – спросил Андрей то, что надо было выяснить с самого начала. – Я умер?..
– Ты не умер, – твёрдо сказал Дар, – это я точно вижу… Но почему ты пришёл сюда – этого я не знаю. Видимо, из-за Гелии. Саламандры обладают многими силами, неизвестными нам.
«О-гонь, – вдруг сказал у всех в головах женский голос. – О-гонь».
Такое впечатление, что саламандры могли произносить только слова из двух слогов, причём обязательно повторяли их по два раза.
– Так и есть, – отозвался День. – Необъяснимая особенность. Они понимают все наши слова, но сами говорят вот так.
– Ты что, мысли читаешь? – не выдержал Андрей.
– Есть немного. У нас это в порядке вещей. Работа такая.
– Вы – всадники?
– Да.

***

Превращение красавицы в чудовище происходило на удивление легко и естественно: вылезли железные зубы, челюсть вытянулась и превратилась в пасть, на пальцах выросли когти, между пальцами – перепонки, из-под короткого наряда показался длинный хвост, а потом… зал начали сотрясать электрические разряды от пола до потолка, и в свете ослепительных молний туша, покрытая железной чешуёй, приобрела просто колоссальные размеры. Существо затрясло башкой, шеей, зубчатым гребнем на загривке, разинуло пасть и заорало. С другой стороны зала по полу хлестнул зубчатый хвост. Огненная гора зашевелилась и поднялась.
Теперь Андрей понял, для чего служил странный тоннель, имитирующий лаз: для сонастройки зрения. Тварь нырнула в лаз, и он почувствовал его, как ледяные стены – ощущение холода странным образом объяснялось их белым цветом – она полезла по этим стенам, впиваясь огненными когтями – он почувствовал огненный ток, проходящий от макушки вдоль позвоночника – впереди показался другой мир – зелень деревьев – облака – она сделала шеей подныривающее движение и рванулась вверх – блеснуло солнце, а потом сознание будто бы заволокло огнём.

***

В этом состоянии времени не было. Если бы видящего спросили, сколько он уже поддерживает контакт и как долго сможет ещё продержаться, – это вне слов. Так что все новости Андрей узнавал после того, как всё прошло.
От первого боя был, наверное, самый впечатляющий возврат. После полёта саламандра и видящий должны обменяться зрением обратно и передать друг другу всё, что видели. Он увидел выжженную землю. Тёмные миры, в которые никогда не проникало солнце. И они сопротивлялись! Их обитатели поливали небо артиллерийским огнём, который, может, и не был смертелен для саламандры, но задевал её чувствительно. Мечущиеся крылатые тени – демоны всех рангов и мастей… Она разрывала их своими мощными челюстями, а они кололи её ножами и пиками. И далеко, где-то очень далеко внизу навстречу ей поднимались и трепетали слабые, едва заметные огоньки – души, растерзанные и раздавленные в Аду.

***

С одного такого рейда Гелия принесла сувенир. Они, как обычно, постояли обнявшись после передачи зрения, а потом она полезла рукой в вырез кожаного платья, извлекла оттуда фотографию и протянула Андрею. Со снимка на него смотрели два смеющихся, смутно знакомых лица: мужчина и женщина в меховых куртках с капюшоном, на фоне бесконечных снегов.
Андрей отстранённо припомнил, что да, у него была сестра… или нет? У него был брат? А это – жена брата… Впрочем, неважно. Весёлые незнакомцы смотрели в объектив, сложив пальцы буквой «V», а на обороте фото чья-то рука вывела: «Весна в Париже».
И всё окончательно смешалось, Андрей припомнил какую-то песню об этом, о Реке, об ангелах, об огне, но всё это уже абсолютно невозможно было отделить одно от другого, –

***

считалось, что это какой-то достигаемый неизвестными средствами спецэффект, но Криста ясно увидела, что у певицы появились крылья – тёмные перепончатые крылья ящера – в пульсирующей тьме сцены она поднялась в воздух, и изо рта у неё хлынул огонь – ослепительно-яркая струя огня проплыла над толпой – в одну сторону, в другую…

***

…и всё погасло.

***

ДАР ОГНЯ

Кто видел небеса, охваченные пламенем?
Кто познал всесокрушающую силу ярости?
Кто знает, что значит сгореть дотла?
Поцелуй крови и смерти – это дар огня.

Кто видел сияющие лики ангелов?
Кто познал райское блаженство полёта?
Кто обрёл бесконечную силу бессмертия?
Поцелуй света и жизни – это дар огня.

Мой поцелуй – это дар огня.
Мой дар – это навсегда.
Дар огня.

***

И за сценой открылась новая, другая даль – череда горных пиков в ожидании рассвета, на фоне сиренево-сумрачного неба – и над горами, показавшимися игрушечными, воздел крылья гигантский чёрный ящер и, подняв в вышину все три головы на необычайно длинных гибких шеях, исторгнул с неба целый ливень лилово-фиолетовых молний – потом вытянул все три шеи вдоль земли – взмахнул крыльями и полетел – кажется, прямо на тебя, но тут его поглотила тьма…

Бог Чёрной реки

Сначала огненное зарево осветило облака. Оранжевые сполохи будто бы устремились к единому центру, соединились и гигантским электрическим разрядом обрушились в обледенелое Охотское море, по которому, в свою очередь, тоже побежали огни; в воздухе взорвался ослепительный огненный шар, и из него вырвался крылатый ящер. Казалось, этого не может быть, никто никогда не видел таких существ – летающих на перепончатых крыльях, с рогами на змеиной голове, но вот оно, как в сказке. Оно летело издалека, но о его огромной мощи можно было судить по тому, что лёд в направлении его движения взрывался и разлетался на куски, и следом за драконом тянулся широкий разлом, в котором плескалась мрачная северная вода. Словно желая подсветить картину зимней природы, существо изогнуло длинную шею и обрушило на лёд струю огня. Отсвет вспыхнул в небесах, а от воды пошёл пар. Существо стремительно приближалось, накренилось набок и плавно ушло в сторону, огибая по кругу две крошечные, почти незаметные фигурки, ждавшие на берегу. Пролетев над низкими чёрно-белыми горами, оно вызвало таяние снега в бухте, потом, очевидно перепутав сезоны, зазеленела трава, распустились цветы; на втором круге всё это начало потихоньку сохнуть, желтеть, чернеть, рассыпалось пеплом, сверкающая раскалённой амуницией тварь приземлилась на мощные когтистые лапы, стала уменьшаться в размерах, в токах электрических молний с неё спустился человек, а сама она приняла форму красивой молодой женщины, которая тут же превратилась в статую самой себя.
Сергей в изумлении обошёл статую со всех сторон.
– Она что, превратилась… в камень?..
– Ей опасно долго оставаться здесь в естественной форме, – засмеялся Андрей. – Одно неосторожное движение – и выгорят целые гектары. Я потому и попросил вас отойти подальше от вашей избушки.
– А я думал, мы как-то… пообщаемся, что ли, – Сергей выглядел разочарованным. – Она ведь теперь твоя д… дру… другиня?..
– Подруга? – с улыбкой переспросил Андрей.
– Все слова забыл, – признался Сергей.
Вета разглядывала «соперницу по красоте», раскрыв рот.
– А в ней есть что-нибудь… от… – она хотела сказать «настоящей женщины», но смягчила до: – человека?..
– Не знаю. Не думаю. Она принимает форму человека, так же как принимает форму камня. Есть саламандры, которые живут в Мире уже несколько сотен лет. А люди не догадываются об этом, потому что принимают их за горы. Но и ящером она может не быть. Никто не знает… – Андрей бережно погладил «статую» по плечу. – Они – живой огонь. Дар огня. Гелия! – позвал он с особой, вибрирующей интонацией, немного нараспев. Существо снова ожило.
– Посмотри, где мы сейчас, – сказал Андрей не совсем понятную фразу, и вдруг его глаза вспыхнули золотым светом, а глаза женщины, наоборот, стали человеческими – даже не просто обычными, а именно глазами Андрея, зелёными в ореховую крапинку. Женщина медленно повернулась кругом себя, шаря взглядом по бухте, морю, собеседникам – внимательно и абсолютно бесстрастно – а потом сменила цвет глаз на прежний.
– Разожги костерок.
Ещё один краткий обмен зрением, женщина повела указательным пальцем вверх, и в воздухе завис – не то чтобы костерок, скорее неподвижный огненный шар.
– Садись.
Андрей похлопал её по плечу. Женщина, по-прежнему с прямой спиной и высоко поднятой головой, опустилась на землю, скрестила ноги по-турецки – всё это без малейших эмоций на лице – и снова превратилась в камень. Люди тоже устроились у «костра». Земля была горячей, и северянам пришлось расстегнуть, а потом и снять куртки. Вета не удержалась и колупнула пальцем каменное платье.
– Виолетка, не трогай. Она всё чувствует и понимает!
– Я просто поверить не могу: как живое существо может превратиться в камень?..
– Камни тоже живые! Просто очень медленные.
Вета не стала спорить, но на лице её выразилось сомнение.
– А драконы-мужчины встречаются?
– Редко. Все, кто известен, это более древние, крупные и многоголовые особи. Такое впечатление, что они – другое, старшее поколение. И как бы даже другой подвид. Эти существа – гидры – чёрные, управляют молниями и живут в воде. И они, как правило, враждебны людям.
– Ты их видел?
– Нет. Она видела.
– А где?
Похоже, Вета испугалась, как бы к её «избушке» не слетелись всевозможные драконы.
– Из тех, кто бодрствует, известен только один – трёхголовый. Его зовут Герд. Он сейчас плавает где-то в Волге на нижних кругах Ада. И ещё неизвестно, сколько драконов спит. Один, совершенно точно, спит под рекой Амур. Поэтому и китайцы, и монголы называют сам Амур «Чёрной рекой». Представляете, какая там длина тела, если она примерно совпадает с рекой Амур? Кстати, по легенде, он «пьёт воду» из Охотского моря. В том смысле, что его голова находится где-то неподалёку.
– Час от часу не легче, – грустно вздохнула Вета.
– В общем, что я хотел сказать. Я теперь живу очень далеко. Хоть и говорят, что я не умер, но почти то же самое. Я не могу взять вас с собой. Но, возможно, мы ещё встретимся.
Они – духи огня – считают, что скоро начнётся большая война. Скоро по их меркам, не по нашим. Мы можем этого и не застать. Но они считают, что Герд проснулся, потому что для него нашёлся всадник. И что чёрные драконы будут просыпаться один за другим, потому что появился человек, способный управлять ими всеми. Гидры агрессивны и враждуют даже между собой. Но люди пострадают в любом случае.
Собеседники слушали его в оцепенении. Всё это звучало совершенно невероятно.
– Короче… мы все можем погибнуть в любой момент. Поэтому… я решил сказать, что… люблю вас… что бы ни случилось. – Андрей перевёл дыхание и взглянул в их напряжённые лица. – Всё! – пояснил он.
Супруги вопросительно переглянулись. Они тоже любили его, но это не требовало объяснений, он и так это знал. Что должно было случиться, если он пересёк границу миров, чтобы… попрощаться с ними? Предостеречь?.. Вета перевела неуверенный взгляд на Гелию.
– А ты что скажешь? – вдруг спросила она.
Саламандра не шелохнулась.
– Гелия! – громким вибрирующим голосом позвал Андрей. Статуя ожила. – Женщина спрашивает тебя: что ты скажешь?
Гелия обменялась с ним зрением, взглянула на Вету, потом за горизонт, но ничего не сказала и снова превратилась в камень.
– Она не хочет говорить, – перевёл Андрей.
И тут земля вздрогнула. Все, кроме саламандры, повскакивали с мест. Земля качалась, горы дрожали. И стало видно далеко, далеко вниз. Глубоко в недрах Ада, в чёрной реке, как в лужице, лежал исполинский змей – его невозможно было охватить взглядом, но они почувствовали его – например, телепатическую связь между семью его головами, сознание, вмещающее в себя семь сознаний, семь разных умов, – и тяжесть его сна: мучительное забытьё, которое лежало на нём и сковывало, как неподъёмные цепи, невидимые, но ещё более тяжёлые, чем он сам.
Что за сила держит его в плену? – подумал Андрей. И что будет, когда он проснётся, если от одного его стона дрожит земля?

***

Кода

Она ещё раз пролистнула слайды с макетами обложки. Исполинский чёрный дракон нёсся прямо на зрителя сквозь кошмарный лиловый ливень.
– Круто, – признала она. – Но причём тут «дар огня»? Ведь альбом – про огонь, а тут нет ни единого огонёчка!
– Огонь будет, – уверенно пояснила Криста, довольная своей работой. – Огонь – внутри!..
Валерия открыла другой слайд и пробежала глазами список песен, для которого художница выбрала готические чёрные буквы на фоне светящегося лилового тумана.

ДАР ОГНЯ
01 Финансист
02 Мальчик
03 Брат
04 Любовник
05 Дар огня
06 Бог Чёрной реки
07 Кода

***
;
УРАН

Первую же ночь он провёл у Дара. После тренировочных полётов (а для Андрея, скорее, тренировочных провалов в небытие) Дар подошёл к нему, достаточно откровенно обнял сзади и прошептал на ухо «предложение, от которого невозможно отказаться». Позже Андрей узнал, что в мраморных городках на склонах гор всегда есть свободные жилые помещения, но Дар представил всё так, словно поиск жилья в Раю – такое же хлопотное дело, как в Мире, и Андрей поддался слабости, согласился – невольное возбуждение горячей волной окатило поясницу. Дома наездник предложил вместе пойти в душ, и Андрей снова согласился, хотя раньше ничего подобного не делал. Под горячими струями воды они начали целоваться, напряжённый член ангела скользил по его животу, и Андрей вынужден был признаться себе, что его по-прежнему влечёт к мужчинам, сильно влечёт, хотя, казалось бы, чувственность должна была умереть в нём за годы тюрьмы. Когда он был мальчишкой, секс был чем-то грубым и утилитарным, позже, в тюрьме, всё вообще превратилось в пытку, и только теперь он чувствовал то, о чём раньше слышал: близость, наслаждение, любовь.
– Как с тобой хорошо, просто чудесно, – шептал ему Дар на ухо, уже когда они ласкали друг друга в постели. – Как хорошо, что ты пришёл к нам. Я давно мечтал о парне вроде тебя…
– Подожди, но ведь ты меня совсем не знаешь, – попытался сопротивляться Андрей.
– Прости, но я имел в виду внешность. Высокий, стройный, изящный… Такие вот белокожие блондины – моя слабость.
– Но ты сам подходишь под это описание…
– Видимо, я – нарцисс, – легко согласился ангел.
– А как же высокие материи? – всё ещё взывал к его совести Андрей. – Душа и эта, как её… личность?..
– Так я ж ничего не имею против души. Но нам понадобится время, чтобы узнать друг друга… И оно будет заполнено потрясающим сексом…
– Ты точно ангел?.. – усомнился Андрей.
– А то…
Руками наездник обхватил его на уровне груди, практически не давая пошевелиться, а членом в это время необычайно умело и нежно входил сзади, заставляя просто таять от наслаждения. В течение нескольких следующих часов Дар брал его в разных позах, всегда поразительно умело и глубоко, в перерывах они упоённо целовались, и Андрею хотелось, чтобы ночь длилась и длилась.

***

Наутро он обнаружил Дара в медитации перед двумя очень странными фресками – состоявшие, казалось, из самосветящихся кристаллов, два узких, от пола до потолка, полотна изображали – приходилось вглядываться, чтобы понять – два изогнутых женских тела, светящихся золотым светом и ещё, кажется, имеющих прозрачные стрекозиные крылья. Головы откинуты назад, и лиц не видно; ясно, что художник запечатлел даже не существ, а полёт, фрагмент полёта. На полу между картинами теплилась маленькая лампадка.
– Это картины или иконы? – спросил Андрей, когда Дар обернулся к нему.
– Это картины Михаила Врубеля.
– Врубеля?.. Но это же наш художник.
– Был ваш, а стал наш…
– Ты хочешь сказать, что он… живёт здесь?..
– Да, лет двадцать назад к нам поднялся.
– А раньше где был?..
– В Аду.
– В смысле? Он там мучился или просто тусил?
Андрей с непривычки не знал, куда себя деть, впервые в жизни не чувствуя ни усталости, ни голода, ни боли. Он бродил кругами вдоль стеклянных стен, разглядывая пейзаж, и в итоге улёгся на коврик из шкуры зебры.
– Смотря что считать мучениями. Его не жарили на сковородке, если ты это имеешь в виду. Но, по-моему, тусить с демонами – уже само по себе мучение.
– Зачем же он на это согласился?..
– Его интересовали демоны. Вот он их и рисовал.
– А они как к этому относились?
– По-моему, им на такие вещи плевать. Но даже если б они возражали – их никто не спрашивал. Попробовали бы они обидеть Врубеля. Наши бы с них шкуры поснимали. – Перехватив взгляд Андрея, несколько озадаченного такими кровожадными заявлениями со стороны светлых сил, ангел добавил как бы в оправдание: – Мы же должны беречь талантливых людей?..

***

То и дело приходилось узнавать много нового – о другой реальности и, автоматически, о себе. Ангелы отличались от людей совсем не в тех вопросах, какие можно было ожидать по Библии. Наблюдая в очередной раз стайку голубей, копошащихся далеко внизу на крыше одной из колоколен, Андрей заметил закономерность.
– У вас тут что, только белые голуби летают?
– В смысле? А разве бывают какие-то ещё?
– Конечно, у нас почти все голуби – серые.
– Серые?..
– Да.
– Серые голуби?!
– Ты что, таких никогда не видел?
– Нет.
– Значит, ты никогда не был в Мире?
– Нет… только в Аду… и то, только во время боевых вылетов. В мирном состоянии я Ад не видел. Там, наверное, ужасно.
– Не знаю… то есть, боюсь, что знаю, но не хочу вспоминать. А ты, значит, всю жизнь провёл в Раю?
– Да.
– А семья у тебя есть?
– Нет. На военную службу обычно поступают из интерната.
– Ты рос в интернате?..
– Да.
– И много у вас… таких?..
– Конечно. Больше, чем семейных. Все саморождённые ангелы воспитываются в интернатах.
– Саморождённые?..
– В высоких кругах Рая семей практически нет. Это же чисто хозяйственное предприятие. Нам это не нужно.
Андрей запнулся.
– У нас… считается большим несчастьем… не иметь семьи, – неуверенно проговорил он и поймал такой потрясённый взгляд, что сразу перешёл в контрнаступление: – Что? Что ты так посмотрел? Говори уже!
– Видел я твою семью… Сомнительное счастье… В твоих воспоминаниях, – виновато пояснил Дар. – Мы, всадники, многое считываем… Я ведь предупреждал тебя уже насчёт чтения мыслей.
– И что ещё ты видел?.. – выдавил Андрей, стараясь говорить как можно ровнее.
– Да всё почти…
– Когда?! – просипел он.
– Саламандра знает всё о своём видящем. А я контролировал тренировочный полёт.
Андрей просто не знал, как относиться к этому невинному чтению «почти всего», поэтому молча уставился в окно, на лоснящихся, упитанных белых голубей.
– Перестань, – Дар положил ему руку на плечо, Андрей его отпихнул, но Дар снова обнял его обеими руками за талию. – Перестань. Твоё прошлое ужасно, но это не значит, что надо ни с кем не общаться и бегать по потолку! Я такое уже видел. Ты здесь не первый такой.
– Какой? – сквозь зубы процедил Андрей, и Дар ответил, не задумываясь:
– Восставший из Ада, – как будто речь шла о чём-то понятном и обыденном.
Восставший из Ада, – мысленно повторил Андрей это выражение, пытаясь примерить его на себя. Восставший из Ада… Почему-то представился человек с содранной кожей.
– Обычно мы называем бывших узников переселенцами, – смущённо подсказал Дар. – Или беженцами. Я работаю объездчиком уже пятьдесят лет…
– Сколько?!
– Эмммм… мы живём дольше, чем люди.
– И сколько тебе лет?! – Андрей даже обернулся. Дар выглядел его полным ровесником.
– Ну… двести сорок два, – тихо сказал он.
Тут у Андрея даже слов не нашлось. Он понял, что вообще ничего не понимает в окружающей реальности. Он пытается общаться с человеком, который прожил жизнь, какая ему и не снилась. Парадоксальным образом он видел сейчас в Даре своего двойника, живой упрёк – самого себя, каким он мог бы стать. Вся его жизнь свелась к убогой возне за существование на грязных, тёмных улочках, в каких-то вонючих углах, а кто-то в это время…
– А чем ты все эти годы занимался?.. – через силу проскрипел он, и Дар рассказал.

***

Господи, чем он только не занимался… Вот что значит – жить на всю катушку. Саламандры-то использовались не только на войне, да и вообще, чтобы объездить саламандру, научить её распознавать зрительные образы как надо – в противном случае она не могла человека отличить от фона, на котором он стоял, – требовалась практика, и Дар буквально облетел на драконах весь мир. Андрей ещё не научился читать мысли, но Дар подавал ему в сознание картины, от которых захватывало дух. А сколько прекрасных, талантливых, выдающихся людей остались здесь живы! На земле век гения короток, мало кто долго продержится в кольце зависти, тупости, злобы. Оказывается, в Мире жило намного больше великих людей, чем Андрей предполагал. Просто дар многих так и не раскрылся, тех, кто смог сделать хоть что-то, – единицы.
– А до какого возраста вы живёте? – жалобно промычал он, с ужасом сравнивая норму творческих удач там и тут.
– В принципе, сколько захотим… – Дар пожал плечами. – Но дольше трёхсот-четырёхсот лет здесь почти никто не сидит.
– Надо полагать, вы не старитесь?..
– У нас нет болезней, старости и смерти.
Но ведь почти вся жизнь человека проходит в борьбе против болезней, старости и смерти… Андрей даже не мог представить себя без них. Дар на это сказал, что в нижних кругах Рая до смешного доходит: некоторые люди никак не могут избавиться от привычки есть, и, чтобы бросить, жуют лепестки цветов. Андрей в шоке вспомнил своё нищее голодное детство.
Дар добавил, что спуск в Мир и Ад считается чуть ли не подвигом.
– Туда уходят самые сильные. Там абсолютно неестественные условия. Это заранее известно. Поэтому мы не считаем вас грешниками. Теория греховности, грехопадения придумана уже внутри игры. На самом деле она ложна. Здесь никто никого не осуждает и не наказывает.
У Андрея уже голова кружилась от свалившихся объёмов позволения и свободы.
– Кстати, могу рассказать тебе кое-что о видящих… Но ты, – Дар окинул пристальным взглядом побледневшего, ослабевшего, подпирающего стену Андрея, – может, лучше сядь?
– Что ещё? – простонал тот.
Дар в сомнении покачал головой.
– Известны случаи, когда видящий так сживался с огненной реальностью, что сам становился саламандрой.
Андрей всё-таки сел.
– И как скоро?..
– О, совсем не скоро, – горячо заверил его Дар, – первый год можешь вообще не беспокоиться… Но я знал одного видящего, который любил развлекаться тем, что, например, входил в храм, и там загорались сразу все свечи. И в какой-то момент он просто сгорел изнутри. Даже не знаю, как объяснить… Он стал, как бумажный фонарик, огонь просвечивал сквозь кожу. Потом кожа потемнела и рассыпалась в пепел, огненный шар возник и взорвался, появился ящер и тут же куда-то улетел сквозь потолок. Всё. Больше мы его не видели.
Андрей сидел притихший. Ну и перспективы.
– Да ты не волнуйся, думаю, он превратился добровольно, – радостно закончил историю ангел. – Ему нравилось!
– А если… – вздохнул Андрей, – я не превращусь в… ящера, шар, куб и так далее… то что со мной будет?..
Дар крепко задумался, а потом пожал плечами.
– Отсюда все уходят по-разному, – признал он. – Нет какого-то общего правила. Можно перейти в другую форму жизни, или перевоплотиться кем-то другим… Некоторые просто исчезают, я не знаю, куда.
– А сам бы ты что предпочёл?
– Не знаю, не думал об этом…
– Типа, ты ещё слишком молодой?
Ангел рассмеялся искренне, как хорошей шутке.
– Наверное, лучше всего – погибнуть в бою, – предположил он. – Всадник – всегда главная мишень, потому что единственный более-менее реальный способ вывести саламандру из боя – это убить всадника. Без командира саламандра не соображает, видящий даёт ей зрение, но не сознание. Чтобы действовать в нашем мире, она должна пропускать зрительные образы через разум человека. Практически все всадники рано или поздно погибают.
– И всё равно соглашаются на эту роль?..
– Так ничего же страшного. Если я сам уже решил умереть, это не обидно.
– Но ты ведь и раньше участвовал в боевых вылетах?
– Это взаимосвязано, всадник должен иметь опыт работы и командиром, и объездчиком. Но у меня на один боевой вылет приходилось примерно десять тренировочных. Будь наоборот, мы бы сейчас не разговаривали, – Дар снова превесело расхохотался, как ещё одной хорошей шутке.
Чтобы не отвечать и сделать вид, что понял, Андрей отошёл к одной из стеклянных стен и выглянул в небо. В Раю Солнечная система группировалась по-другому, и над горизонтом время от времени плыли соседние планеты, причём такие гиганты, как Юпитер или Сатурн, закрывали всё. Сейчас над холмами величественно крутил свою «лежащую на боку» громаду аквамариновый Уран, а вдоль его вертикального «пояса» жемчужинками светлели многочисленные спутники.
И в этот момент ему вспомнилась песня, которую он, казалось, никогда не слышал: резкие, размеренные риффы, словно бритва, режущая пространство, и на этом фоне – монотонный, низкий и тихий голос певицы, читавшей слова – как он откуда-то знал, древнегреческого гимна:

О всеродитель Уран, некрушимая часть мирозданья,
Старший в роду, и начало всего и всему завершенье!
Куполом ты над землёй, о миродержавец, простёрся,
Дом всеблаженных богов.

И повторяющийся рефрен: «Уран… Уран».

Ты все обтекаешь дозором
В круговращенье своем, о страж и земли и эфира,
В сердце твоём – бесконечный закон неизбывной природы,
Уран.

Ты, голубой, адамантово твердый, изменчивый видом,
Всеми играешь цветами, о Крона родитель всезрячий,
Высший из демонов! Мне, о блаженный, внемли, умоляю!
Уран.

Вновь посвящённого миста по жизни веди беспорочной.

***



;
ЗАПИСЬ

– Слушай, Рия собирает группу, чтобы записать какой-то саундтрек, – огорошил её Эдик прямо на входе в аудиторию, где студенты рассаживались, чтобы проглотить скучную лекцию по инструментоведению, и глаза его за толстыми стёклами квадратных очков сами сделались квадратными.
Эдик был признанный гений курса, мультиинструменталист, который, правда, полагал, что лучший музыкальный инструмент – это компьютер, хотя «для души» умел «побренчать» на клавишных, гитаре, ударных, аккордеоне, губной гармошке, арфе, флейте и банждо. Числился он, впрочем, по классу композиции, но Серена и не подозревала, что он мог иметь какое-либо отношение к Рие.
– Кто? Что? – переспросила она, пытаясь совместить это имя с учебной аудиторией и с Эдиком.
– Валерия Безобразова, – раздельно произнёс он, разведя в стороны крупные костистые руки, отлично справлявшиеся с «рахманиновским аккордом», и одновременно понижая голос.
– Ты с ней знаком?!
– Теперь уже, наверное, можно сказать… Кое-кто из наших участвовал в записи сингла «Заклинание». Версия песни с симфоническим оркестром – это и были мы!
Полностью сингл назывался «Заклинание против Того, Кто Живёт В Воде», и Серена его, конечно, знала.
– Слушай, это твой великий шанс! Она хочет расширить состав инструментов.
– Подожди, но как ты с ней познакомился?..
– Да никак, просто пришло приглашение на телефон, и всё. Говорят, она ходит иногда по учебным классам, высматривает таланты… Хотя у нас я её не видел.
– Но ты работал с ней?..
– Я же говорю – да. И ещё кое-кто из наших, на кого бы ты никогда не подумала… Короче, готовься. Мне пришёл запрос, могу ли я пригласить ещё одну виолончель, и я, конечно, сказал, что да. Имей в виду, что сбор могут объявить в любой момент. Ты должна будешь сорваться откуда угодно и быстро приехать. Но, я думаю, учитывая имя, на такие условия можно согласиться.
– Погоди… но что она собирается играть?! – Серена лихорадочно пыталась утрясти в голове новую информацию.
– Я не знаю… В прошлый раз запись шла в абсолютно неформальных условиях. Там очень многое основано на импровизациях. Рия сама скажет, если придёт.
– Она может и не прийти?!
– Да, могут всё отменить. Я переждал три отмены прежде, чем всё-таки попал на «Заклинание». Не знаю, от чего это зависит…
– Это она сама рассылает приглашения?!
– По-моему, это какой-то бот…
Тут их торопливый шёпот окончательно прервался, потому что преподаватель начал перекличку, по старинке проверяя, кто из студентов хотя бы заставил себя прийти.
С ума сойти… – Серена упорно обдумывала новости, слушая вполуха и даже что-то записывая. Рия… Она хоть существует?.. Глупо было сомневаться, после того, как переслушано – и выучено наизусть – столько записей, но какая-то часть её существа вдруг спросила: что, если Эдик её просто разыгрывает?.. Это было на него не похоже, но… если?
Проект начал обретать более конкретные очертания, когда – спустя пару дней – где-то среди ночи – телефон дзынькнул сообщением: ссылкой на статью. Отправитель – неизвестен.
; «Призраки Парижа» – совместный проект французской студии «Пате» и рок-певицы Валерии Безобразовой. Фильм, действие которого происходит в Париже, предположительно будет состоять из нескольких не связанных между собой эпизодов, снятых разными режиссёрами в разной стилистике. Каждую новеллу будет сопровождать отдельная, написанная специально для неё музыкальная тема. «Мы пока ещё не определились, чего в проекте будет больше – музыки или кино, – комментирует продюсер Люк Прево. – Но для нас честь работать с таким необычным композитором. Вполне допускаю, что в итоге у нас получится произведение смешанного жанра, что-то вроде концептуального сборника клипов на целый альбом. Или же видеоряд и музыка станут равноправными участниками действия».
Перечитав, Серена ощутила лёгкий приступ паники. Какой ещё, к чёртовой бабушке, Париж?! Она в своей жизни, окромя родной Коломны, бывала только в Москве! О Париже знала из романа «Собор Парижской Богоматери». И ещё слышала, что «Париж уже не тот» (а когда был тот?).
Но, спокойно. Не отказываться же из-за этого от работы? Тем более, что это, может быть, какой-то иносказательный, воображаемый Париж… Перечитав в третий раз, Серена почти уверила себя, что так и есть.
Дальше потянулись томительные дни ожидания, когда Серена то и дело подскакивала от страха, что всё пропустила, проверяла телефон и ничего важного там не находила, пока однажды её просто не вырубило посреди обеденного перерыва – доковыляв до общежития, она рухнула на койку и проспала десять часов, и ровно в тот момент, когда она открыла глаза, дзынькнул телефон. Встреча назначена на одиннадцать часов вечера.
Может, дело было в «мёртвом» сне, от которого она как будто не вполне очнулась, но Серене казалось, что всё стало немного другим, чуточку незнакомым. Она ловила упругий тёмно-зелёный ветер, и он казался густым, по-весеннему тёплым и ароматным, хотя вчера ещё был колким и сырым. Знакомое здание «Гнесинки» стояло с непривычно тёмными окнами и в то же время неестественно яркими стенами: светло-охристый силуэт чётко отделялся на фоне влажно-синего неба. Везде пусто. Это какой-то другой, не наш мир, – мелькнула мысль и погасла.
Серена сразу направилась в указанный зал и там обнаружила, наконец, движение: человек десять музыкантов деловито заканчивали приготовления, тщательно пристраивали стулья, микрофоны, инструменты, всё почему-то в полутьме – ночной мерцающий свет лился только сквозь высокие окна. Кроме Эдика, Серена заметила в группе Ренату, с которой дружила ещё со школы! Вот так подруга! Ни слова не сказала! И ещё нескольких студентов с их курса. Впрочем, сейчас было не до общения. Серена быстро сложила у дальней стены футляр, верхнюю одежду, выключила мобильник и заняла место в секции струнных.
Одиннадцать часов. Серена с изумлением осознала, что все музыканты, сложив руки на уровне груди и склонив головы, углубились в молитву – кто-то молча, кто-то шёпотом.
– Вы что, все верующие? – насколько возможно тихо спросила она у соседки – старшекурсницы, которую знала только в лицо.
– Нет, мы почти все неверующие, – так же тихо ответила та.
– Тогда почему вы молитесь?!
Девушка на мгновение запнулась.
– Помогает… Чтобы сосредоточиться.
– И не свихнуться, – добавил кто-то в темноте.
Серена озадаченно примолкла. Если здесь такой ритуал, она бы тоже помолилась, но…
– Я не знаю ни одной молитвы!
– Можно своими словами. Или скажи просто: «Господи, помилуй. Господи, благослови».
Серена снова замолчала, пытаясь сосредоточиться на этих фразах, и как-то даже выпала из времени. Потом заметила, что все просто сидят и ждут.
– А почему без света?.. – прошептала она.
– Она не любит свет…
Тут дверь распахнулась, и в зале появилась фигура – тёмная на тёмном фоне. Серена снова ощутила густой, тёплый весенний ветер и поняла, что окна открыты, а небо выглядит таким низким, что, казалось, крупные звёзды заглядывают в зал.
– Так, у нас с вами есть ночь на работу, – сказала фигура звучным металлическим голосом, стремительно прошагав к роялю и водрузив на подставку какие-то бумаги. – Мне дали предварительный сценарий… Предварительный, потому что он ещё будет меняться под нашу музыку… Наша задача сегодня – импровизировать, поймать настроение. А потом уже я нарежу из собранного материала окончательные треки. Задача ясна?
Музыканты вразнобой закивали головами.
– Итак. Первая – то есть пока первая – новелла.

***

Всю ночь голос в темноте зачитывал куски сценария, на рояле Рия задавала тему для импровизации, а они обыгрывали, как могли. Рия предупредила, что не возражает против инициатив, музыканты могут предлагать собственные идеи, но, всей душой созерцая, какой филигранный, какой уникальный получается у Рии мелодический рисунок, никто, конечно, и не думал о том, чтобы влезать с чем-то своим. Зато в качестве «аранжировщиков» музыканты настроились на единую волну, и где-то среди ночи Серена поймала себя на том, что никогда ещё не была так счастлива. Вот оно, счастье творчества, счастье близости с другими людьми.
Итоговый сборник композиций, вышедший только год спустя – после премьеры фильма, выглядел так:

«Призраки Парижа» (саундтрек)
01 Пластинка
02 Розовый свет
03 Лодки на Сене
04 Дым
05 Весна в Париже
06 Отрывки
07 Соло
08 Крылья

Вертя в пальцах буклет со вставками из похрустывающей фольги (почему-то дизайнер решил именно так: возможно, этот хруст напоминал ему весенний снег), разглядывая на диске официальные логотипы солидных продюсерских компаний, Серена не могла поверить, что и она имеет к этой работе какое-то отношение. В действительности именно «Крылья» записывались первыми, о существовании трека «Пластинка» Серена узнала только сейчас, песня «Дым» была сложена из абсолютно разных кусков импровизации, как монстр Франкенштейна, и к тому же полностью переосмыслена через вокал актрисы – по сюжету, героиня исполняет песню в стиле инди-рок на конкурсе талантов сразу после того, как узнаёт о смерти отца. А вот и «Соло», самый забойный номер: героиня слушает музыку в наушниках на такой громкости, что не слышит, как в соседней комнате общежития происходит драка, перестрелка и убийство. Этот эпизод фильма, длящийся всего две с половиной минуты, стал в итоге самым знаменитым, и, действительно, трудно было не поддаться драйву фантастического соло электрогитары, которое Рия полностью сымпровизировала сама. «Розовый свет», «Лодки на Сене»… здесь Серена узнавала рождённые тогда, полузабытые мелодии; и всё же самым дорогим её сердцу был трек «Весна в Париже».
Его записывали ближе к утру, у Серены уже голова кружилась от недосыпа. И вдруг она услышала на рояле такие ноты, что ясно увидела одинокую фигуру, бредущую через пустынный город. Кажется, единственным спутником в этом каменном лабиринте может быть эхо собственных шагов. И тут вступает мелодия, основная тема: такая лиричная и тёплая, что это может быть только весна. Доиграв, Рия кивком головы молчаливо передала тему Серене, то есть виолончели, и в низком струнном регистре мелодия зазвучала ещё теплее, ещё сладостнее.
А потом с места поднялась Ренатка со своим саксофоном. И сыграла такую невероятную, хоть и совершенно простую, такую нежную и пронзительную вариацию, что у Серены – да и, кажется, не только у неё – слёзы на глаза навернулись. Никогда она не видела Ренатку такой: стройная, хрупкая девушка, омытая с одного бока мертвенно-серебряным светом фонарей, с этим холодным, сверкающим железом в руках, задумчивая, вся ушедшая в свой дуэт с инструментом, в единое дыхание с ним, с ритмом, со всеми слушателями в зале, со стуком их сердец. И голова уже кружилась не от недосыпа, а от восторга, и когда позже Серена услышала то незабываемое саксофонное соло в окончательном варианте песни, она вновь ощутила ту весеннюю ночь, и поняла, что музыка, действительно, не о городе, не о Москве, не о Париже, она о весне – вечном возрождении после смерти.

***

На обратном пути Эдик, Рената и Серена, чуть не подпрыгивая от возбуждения, вместе двинулись к метро. Серена даже забыла, что хотела упрекнуть Ренату в вероломстве, но та заговорила сама:
– О таком не расскажешь! Как же нам повезло! Когда мы с ней играем, я как будто под гипнозом! Это круче, чем секс! – впервые в жизни Серена слышала от подруги такие выражения.
– А всё-таки, откуда эта странная традиция – читать молитвы?
Эдик засмеялся.
– Не знаю, кто и когда это придумал, – сказал он. – А вот только точно знаю, что многие настоящие, официальные православные считают нас сатанистами.
– Правда?! – изумилась Серена. – Почему?!
– Про Рию много чего говорят. Она не вписывается в рамки. А на всё непонятное тут же навешивают ярлыки. Некоторые называют её сатанисткой…
– Или нацисткой, – добавила Рената.
– Почему нацисткой?!
– Рия очень любит символ свастики. Она считает, что это самый светлый священный знак на земле.
Они уже спускались в подземный переход.
– Ладно, девчонки. Мне на автобус, – Эдик развернулся и смачно «дал пять» обеим подружкам. – Никому ни слова! – Он строго поднял указательный палец. Девочки только рассмеялись. О таком, действительно, не расскажешь.
Они спускались в подземку, такую будничную и неприветливую в шесть утра, и Серене уже казалось, что эта волшебная ночь отдаляется от неё, исчезает. Её толкали, на неё дышали перегаром, неповоротливый футляр с виолончелью оттягивал плечо, и ей казалось, что главное в её жизни прошло, прошло только что, и никогда уже мир не будет таким наполненным, таким цельным.

***

;
ПОДРУЖКА

Когда Таис добралась до «Лужников», очередь уже тянулась через проспект Вернадского. Просто немыслимо, сколько же народу! Она спросила на всякий случай: «Это за билетами?» – и, конечно, услышала: да. Вернулась в метро, проехала ещё пару остановок и не прогадала: вышла как раз к концу очереди. С этого места здание «Лужников» даже не было видно.
– Я за вами, – вздохнула она.
– За мной вон те три девушки, – не оборачиваясь, парень с серьгой в виде увесистой шпаги в левом ухе указал куда-то в сторону.
Там, на бетонных ступеньках какого-то закрытого магазинчика, расположилась живописная троица.
В центре сидела девочка с белёсыми волосами, белёсыми бровями и ресницами, прозрачными серыми глазами и круглым бледным лицом, в широких белых штанах и белой майке. Рядом стояла высокая стройная брюнетка с большими тёмными пятнами на лице: как будто ей прижгли щёки и подбородок. Такие родимые пятна обычно говорили о тяжёлых травмах, полученных в другой реальности, в Аду. Третья девочка напоминала готическую Мальвину: пышные тёмные локоны и короткое чёрное платье с обилием ленточек и кружев.
Все три девочки посмотрели на неё, а потом одновременно помахали рукой. Таис в ответ тоже помахала:
– Я за вами!
Очередь продолжала прирастать. Таис приехала сюда сразу, как только увидела на сайте, где будут продавать билеты. Пока добралась из неближнего Подмосковья, прошло три часа. Сколько народу впереди?.. Конечно, «Лужники» вмещают восемьдесят тысяч зрителей, но ведь кассы ещё даже не открылись! А что будет дальше? А на самом концерте?..
И всё же Таис твёрдо решилась идти. Слышала, конечно, что там творится нечто невообразимое, но надо же самой посмотреть?..
В темнеющем небе в конце улицы – очевидно, над крышей комплекса – вспыхнула гигантская голографическая афиша: «Тридцать часов». Улица восторженно заорала. Подъехали грузовики, полицейские машины с мигалками, и мужики в камуфляже начали монтировать заграждения, пытаясь ввести толпу в какие-то рамки. Движение по проезжей части перекрыли. Таис вместе со всеми теснилась то влево, то вправо, пытаясь не потерять своё место в очереди.
В небо спроецировался чёрный дракон – образ с обложки альбома «Дар огня» – и облетел окрестные улицы, поливая их голографическим пламенем. Толпа взорвалась восторженными воплями.
– Дар огня! – крикнул кто-то.
– Дар-ог-ня! Дар-ог-ня! – подхватили остальные.
Дракон исчез, над стадионом возник аквамариновый Уран, вращающийся перпендикулярно эклиптике, а вокруг него снова побежали буквы: «Тридцать часов». Толпа зашумела, как будто концерт уже начался. Отвлёкшись от голограмм, Таис обнаружила, что те три девочки стоят прямо перед ней.
– А вы уже были на концерте Рии? – спросила она, перекрикивая шум.
Девочки одинаковым движением повернули головы в её сторону.
– Да, – ответила за всех белокурая.
– А я ни разу. Даже страшно, – призналась Таис.
– Почему? – спросила та.
– Ну, вот смотрите, ещё ничего не началось, а уже такое столпотворение.
Девочки переглянулись и засмеялись.
– Меня Таис зовут, – сказала она. – Таисия.
– Та-Исе, – сказала «Мальвина», глядя на неё глубокими тёмно-синими глазами. – «Та, что принадлежит Изиде». Это египетское имя.
– Да, точно, – Таис только сейчас заметила в вырезе кружевного платья ожерелье в виде тяжёлой египетской «пластины» с иероглифами. – Ты увлекаешься Древним Египтом?
– Немножко, – засмеялась девочка. – Я Криста.
– Стефа, – сказала белокурая.
– Алана, – представилась девочка с ожогами.
Таис улыбнулась и оглянулась.
– Как думаете, долго будем стоять?..
– Всю ночь, как минимум, – безжалостно предположила Алана.
– Блиииин, – застонала Таис. – Всю ночь?!
– Были случаи, и по две, и по три ночи стояли.
Билеты на концерт Рии можно было купить только лично. И радужку глаза сканировали, и отпечатки пальцев брали. Иначе перекупщики взвинчивали цены до небес, да ещё и обманывали людей, пользуясь ажиотажем: продавали копии, скан-копии и прочую муру, которая на входе оказывалась недействительной. В итоге фан-сообщество вернулось в первобытные времена километровых очередей.
– Да это даже интересно, на самом деле, – невозмутимо заметила Стефа. – Жгли костры, общались…
– Пугали жителей окрестных домов…
– А нечего спать, когда близится концерт Рии!
Девочки одновременно и очень похоже рассмеялись. У Таис усиливалось впечатление, что она говорит с кем-то одним, странно разделенным на три личности. Тут над стадионом, кстати, снова возник дракон из «Дара огня», на этот раз – трёхголовый. Три змеиные шеи вознеслись к облакам, и с неба пролился целый дождь фиолетовых молний.
– Ри-я! Ри-я! – стала скандировать толпа.
Да уж, жителям окрестных домов не позавидуешь.
– Может, одну ночь я и продержусь, но никак не три, – расстроилась Таис. – Надо, наверное, хостел искать…
– А ты издалека?
– Не очень, из Подмосковья. Но допрыгнуть до касс из дома точно не успею…
– Хостелы сейчас тоже будут переполнены, – с явно свойственной ей холодной невозмутимостью заметила Стефа. – Сюда приедут не то что из других городов – из других стран.
– Не может быть! – ахнула Таис. – Как всё это сюда поместится?!
– Время замедлится. Все, кому надо, успеют.
В небе возник тёмный силуэт женщины с тремя руками, сложившей пальцы в три мудры: «солнце», «энергия», «жизнь». Этот образ появлялся в разных работах Рии, его называли и Богородицей Троеручицей, и Гангой, и просто Рекой. Таис считала, что женщина чем-то похожа на знаменитую фигурку танцующего Шивы, и склонялась к версии «индийского» происхождения образа. Как бы в подтверждение, над улицами поплыли виртуальные «дийи» – лодочки с цветами и свечами в подношение Ганге. Толпа немедленно приветствовала явление фонариками телефонов.
– Если хочешь, можешь переночевать у нас, – вдруг предложила Стефа своим тихим, невыразительным голосом. – Мы в принципе тоже местные жители.
– В смысле?.. – не поняла Таис.
– Мы живём вон в том доме, – Стефа указала на дом буквально в полуминуте ходьбы.
– Серьёзно?! – Таис замялась. – А… никто не будет против?..
– Ты имеешь в виду родителей? У нас их нет. Мы из социальной программы «Дом для всех».
Это значит – души, которые уже неоднократно переселялись между разными кругами Ада. Ничего себе…
– Да это не так страшно, – засмеялась Криста при виде её шокированного лица. – Наоборот, даже интересно. Мы сами себе хозяйки.
И всё же Таис с трудом представляла себе такую жизнь.
– Когда кассы откроют, появится сообщение на сайте, – всё тем же бесцветным голосом сказала Стефа. – Да и просто из окна, я думаю, будет видно и слышно. Мы точно успеем вовремя.

***

Квартира девочек была необычной: не перегороженная ни единой стеной огромная студия, и у Таис снова возникло ощущение, что здесь живёт кто-то один, кого она пока не видела. Вдоль стен тянулись длинные полки с разными необычными предметами, стояли коробки с разными ещё не разобранными необычными предметами, напольные вешалки с наборами одежды, по цвету и стилю которой можно было легко определить, кому из девочек она принадлежит. Много книг, дисков, картин. Зато вместо кроватей – три спальных мешка, будто в походе в лесу.
– Упс… Да, у нас нет кроватей, – словно прочла её мысль Алана. – Но не волнуйся, мы тебе что-нибудь соорудим.
– Всяко лучше, чем лежать на асфальте, – обнадёжила Стефа.
– У нас есть питалово?
– Я вчера пиццу покупала…
Девочки разбрелись по залу. В качестве освещения Криста зажгла несколько маленьких лампадок, стоявших прямо на полу в центре комнаты. Впрочем, вполне достаточно света давала городская иллюминация, проникавшая сюда сквозь четвёртую – стеклянную – стену. Таис выглянула на улицу: далеко внизу змеилась знакомая очередь.
– С ума сойти! – сказала она. – Сколько же народу! А вы говорите, очередь может стоять и два, и три дня?.. Но стадион не резиновый…
– Концерт не обязательно пойдёт в «Лужниках», – сказал за спиной бесцветный голос Стефы. – В прошлый раз билеты тоже продавали здесь, а концерт шёл в Москворецком парке. Смотря сколько соберётся народу.
«Лужники» – самая большая концертная площадка Москвы. Если переносить концерт куда-то, то разве что в парк.
Алана водрузила в центр комнаты – опять же на пол – большое круглое блюдо с пиццей, и девочки принялись жевать, переговариваясь, выглядывая в интернет и на улицу. Троица рассказала, как жила на пятом кругу Ада, – Таис думала, что оттуда не возвращаются.
– Там что-то изменилось, – пояснила Стефа. – Там был пожар на всю Москву. Белые электрические молнии всё разнесли. И многих оттуда расселили.
– А правда, что там живут вампиры?
– Да, – девочки переглянулись и одинаково закивали головами: да. Таис ждала продолжения, но вдаваться в подробности им, очевидно, не хотелось.
– А я обычная, – призналась она. – Всю жизнь провела во втором круге, и у меня есть семья…
Девочки вдруг одновременно поднялись, сделали два-три шага, чтобы встать ровно в центр комнаты, повернулись спиной друг к другу – получилось что-то вроде трёхгранного обелиска – и стали превращаться… в деревянную статую. Живая плоть, ткань одежды – всё просто обернулось деревом! Таис показалось, что она очутилась в одной из песен Рии. Там такое возможно, не в реальности!
На этом превращение не завершилось. Статуя начала прорастать – безупречно выточенные линии размылись, стволы переплелись, и вскоре посреди комнаты явилось мощное чёрное дерево – крепкие корни вросли в пол, крона – в потолок.
Таис не знала, как реагировать. Лёгкие блики лампадок плясали по древним узловатым ветвям. Если она выйдет отсюда, то больше не зайдёт, у неё нет ключей. Но как прикажете ночевать в такой компании? Меланхолично дожёвывая пиццу, она ещё раз выглянула на улицу. Очередь тянулась без конца и края.
А может, это концерт уже начался? – вдруг подумала она. Может, это они и есть – тридцать часов?

***

Наутро в квартире никого не было: ни дерева, ни девочек. Таис быстро умылась, причесалась. Пришлось брать чужие вещи, но что делать? Если хозяева так неожиданно исчезли. Осторожно прикрыв дверь, она спустилась вниз. Вышла на крыльцо.
Очередь, как ни странно, выглядела бодрой. А прямо возле крыльца, словно кого-то поджидая, стояла высокая дама со старинной деревянной тростью и в такой большой пепельно-розовой шляпе, что край закрывал пол-лица. Губы из-под края улыбнулись.
– Будь осторожна с этими девочками, – вдруг произнесла дама. – Они не совсем настоящие.
Таис так и застыла на месте.
– Это фантомы, – продолжила дама. – Посланницы богини Гекаты. Единой в трёх лицах…
А ведь правда! Кого-то они ей напоминали! «Персефона под землёй, Артемида на земле и Селена в небе», – вспомнилось из истории религий. Белобрысая Стефа и впрямь походила на Луну; спортивная, подтянутая Алана вполне сошла бы за Артемиду, а томная Криста – за Персефону… Как такое может быть?!
– А сами-то вы – настоящая? – поразмыслив, возразила Таис.
Губы ещё раз улыбнулись, и дама растаяла в воздухе. Таис поспешила дальше.
Её обогнал неизвестно откуда вынырнувший чёрный пёс и побежал рядом, на шаг впереди. Да что это такое?! Чёрный пёс считался спутником Гекаты, как и чёрный тис – её священным деревом. Неужели правда?..
Таис заметила, что очередь движется. Пёс прибавил ходу.
Она догнала девочек почти у самых касс. Все трое махали ей руками.
– Быстрее! Почти пришли!..

***

В день концерта она не могла поверить, что всё ещё здесь. В этом пространстве, где творятся чудеса. Втайне Таис, наверное, надеялась встретить трёх «подружек» (или одну «подружку»?), но как-то они не пересеклись. Зато с ней поболтал какой-то парень с камерой – он, похоже, снимал фанатов из толпы. Наконец открыли второй сектор – так называемый «танцпол», достаточно удалённый от сцены, где можно беситься в своё удовольствие. В фан-зону возле сцены Таис не полезла, там все рёбра переломаешь. Над головой восходила янтарно-красная луна – словно сама природа решила на время стать частью декорации.
По сцене стелется белый дым. Сквозь гул толпы Таис взволнованно вслушивается в первые ноты. Яркие белые лучи пронизывают клубящуюся массу дыма, и в ней, кажется, проступает тёмный силуэт. Она почти не видит певицу, но слышит её низкий, тихий металлический голос, чётко читающий древнеегипетский текст.
«Заклинание против Того, Кто Живёт В Воде».

***