7. Студенческий пленэр, нити прошлого

   
     Моя пленэрная практика на втором курсе проходила в посёлке Малышево, недалеко от города, на правом берегу Амура. Село большое и живописное, широко раскинувшееся на возвышенности возле реки, которая называется Малышевской протокой, соединяющее Петропавловское озеро и соседнее село Петропавловка. с Амуром.

     Если встать в центре села лицом к протоке, то справа будет мыс Гася, за которым находится нанайское село Сикачи-Алян, а на окраине слева, прямо на берегу временно расположилась студенческая, «творческая дача», примерно на 40 человек. Она состояла из нескольких надворных построек почти нежилого типа.  Ну и что? Нормально, середина лета, над головой не протекающая крыша, а всё остальное молодёжь сама организует, да так, что запомнится на всю жизнь.

     Разделение этой «элитной» жилплощади происходило по гендерному принципу, девочкам досталась двухкомнатная ветхая избушка эпохи переселения славянского населения в Приамурье, а мальчиков отправили в баню и в домик-сарай «сурового» архитектурного стиля. 
   
     Через некоторое время, как и положено в домохозяйстве, ко двору прибилась бездомная собачонка по имени Тюбик, который звонким лаем достойно охранял молодёжь от не прошенных гостей, а также проявил повышенный интерес к искусству, сопровождая художников на работу, он мог долго лежать под этюдником и терпеливо созерцать создание шедевров. Кроме «грозного» Тюбика, ещё пара псов была поставлена на студенческое довольствие, но они не проявляли любви к произведениям художников, поэтому больше охраняли художественный инвентарь. А для полного комплекта, появился маленький котёнок, чёрно-белого окраса, названный Найдёныш, которого студенты «героически» спасли из речки.
 
     Режим практики был известен ещё с первого курса, подъём с восходом солнца под слова преподавателя, что «Плантации не ждут!». И всё же, это были счастливые времена, благодать, когда можно так, спросонок умыться речной водой, или сразу прыгнуть в речку, а целыми днями отдаваться творческому процессу и заниматься только любимым делом, даже несмотря на огромное количество мошки, оводов, комаров.

      Кстати, был проведён научный эксперимент, на какой цвет и сколько мошки влипает в масляные краски. Практическим путём было доказано, что этим кровососущим «извергам» - всё равно, но они, возможно, предпочитают белый и другие светлые цвета,или их просто заметнее.. Необходимо отметить, что за месяц местная мошка и комары хорошо попили молодой кровушки, но и погибли в большом количестве, изучая масляную живопись. Некоторые шедевры были сплошь покрыты мошкариным слоем.

     Условия проживание на «творческой даче» предполагали систему - « всё включено, в том числе двухразовое питание в заводской столовой, а ужин, конечно же,  - «романтический», у костра на берегу, но иногда была замена диетическим полдником, включающим пол литровую банку молока «из под коровы» и свежий хлеб  высшего качества от местного производителя  «Малышевская хлебопекарня» В воскресные дни питание посетителей «творческой дачи» переводилось на «подножий корм» или само изготовление студенческой ухи из всего, что поймали, а на десерт – запечённый, чёрный картофель.

      Заботливые повара столовой днём предлагали студенческий, исторически известный напиток – «медовуху», который ласково называли «медок», или не очень ласково – «спотыкач». В общем, через месяц все молодые люди вернулись по своим домам отдохнувшими, загорелыми, «кровь с молоком».

     Чем же с художественной точки зрения нам понравилась Малышевка? Тем, что можно встать в любом месте села и рисовать всё, что тебе захочется, ты – никому не интересен, и мотивы долго искать не нужно, вот тебе и готовые мотивы, богатый рельеф создаёт планы, и не только передние, но и на заднем - не пустота. И тематика - на выбор, под настроение, хочешь левый берег или берег правый, везде река, лодки, постройки начала-середины ХХ века, лесопарковая зона, сельскохозяйственные угодья – огороды, стога сена, домашняя живность и даже индустриальная тематика с речными судами в затоне «Малышевской ремонтно-эксплуатационной базы».

      Кроме пейзажного жанра, местность богата натюрмортным фондом – от полевых, домашних цветов, овощей, грибов и до сельхоз инвентаря, а также разных видов рыб, которые после изображения, съедались голодными молодыми людьми. Натюрморт писать на воздухе, это не то, что в учебной аудитории, а в естественной природной среде, в экстерьере, да и солнышко играет, свет-тени, рефлексы создаёт. А сколько портретов можно нарисовать, жителей, тем более, натура благодатная, позировали с удовольствием. Сюжеты из деревенской жизни так и просятся в тематические композиции - это и рыбалка, дойка коров, заготовка сена, работы в огородах, детские игры и др. Каждый день изображай, пока не устанешь, но эта красота быстро надоедает уже через пару недель, когда глаза устают различать все оттенки «зелёного».

      Но, если отбросить немного шутливый тон о пленэрной практике, то село и вправду живописное, мне нравилось, что многие дома имели следы времени, и свой характер, они разные, некоторые «избы» «белённые», другие – бревенчатые, из бруса. До чего же по-человечески хорошо, перед нами открывалась история села и жизнь реальных людей, когда встречались трогательные надписи: «Дом образцового порядка», или «Дом участник войны» или «Дом Героя ВОВ», был даже «Дом участника Гражданской войны на ДВ».

      Многим деревенским домам своеобразие придавали нарядные палисадники с цветами или пахучей сиренью. Особенно привлекательно выглядели дома с окошками, одетыми в голубые ставни, и с крашенными крылечками, где на лавочке обязательно стояло ведро с чистой водой. Дворы окружены низкими заборами, на которых сушились чистые стеклянные банки, да рыбацкие сети. Дома не закрывались, на калитках были только вертушки или крючок, и в отсутствии хозяев, почтальон зайдёт, оставит во дворе на лавочке письма, газеты.

     Возле каждого дома сложены поленницы рубленных дров, а сверху восседали «наглые» петухи, кукарекающие хрипло-громкими голосами, возвещая утро, или просто так днём по горланят. По улицам, пощипывая траву, свободно гуляли свиньи, козы, курицы, гуси, на лавочках удобно на солнышке грелись местные коты, кошечки и бабушки в белых платочках. И таким домашним уютом веяло от этой простой сельской жизни, так и просилось на картины.

     Как-то, проходя по посёлку, улыбнулась, глядя как на одной улице, напротив друг друга, стоят два дома и две бабули, каждая сидят на своей лавочке возле своего дома, и они очень громко переговариваются через улицу, итак, каждый день. А почему бы им не сесть рядом и не поговорить, так нет же, каждая чувствует себя хозяйкой, охранителем своего очага, это её территория, и за многие годы они становились будто бы частью их дома.
 
     Эти бабушки, пережившие все исторические времена и эпохи, были свидетели разных событий, поэтому и к нам, приезжим относились заинтересованно.  Они спрашивали, что же мы в ящиках носим, зачем дома их рисуем, не будет ли «революция», не снесут ли их и «пустават то каманые». Это я обратила внимание на местный, и какой-то своеобразный говор пожилых женщин. Особо выделялись глаголы:  «поглять то» или «захоть то до избы». одним словом

     Село Малышево, можно охарактеризовать одним словом - «женское», чувствовалось, что всё женскими руками и с любовью ухожено, дворы у домов чистые, с цветами, огороды обработаны, стадо коров – большое, и после трудового дня женские песни над всем селом раздавались. И не ошиблась в своём определении, из села многих мужчин война забрала и женщин здесь больше, они привычно управлялась деревенским хозяйством, сами на лодках рыбачили, на островных лугах траву накосят и сами по воде перевозили. По улице идешь, в этом доме тетя Наташа живет, в том – тётя Маша, а там Петровна пошла в сельмаг.

       Хабаровские и приезжие художники из столицы дружили с тётей Таней, была она приветливой, гостеприимной хозяюшкой. Они останавливались у неё, и весь её дом, двор, она сама и знаменитый курящий козёл превратили в художественные образы, вошли в картины Е.М. Фентисова, Г. М. Кутурова, в графические листы Д. А. Романюка, А.В. Гурикова и других авторов.

     Иногда летним вечером из открытых окон виднелись силуэты хозяйки и гостей, раздавались душевные, застольные песни, узнавался голос нашего преподавателя Дмитрия Романюка, любившего украинские напевы, а песне «Шуми, Амур, шуми, наш батюшка, таёжная река, гуляй, гуляй, гуляй, безбрежная, родная, на века…», поющего «бархатным» басом Сергея Заровного, мог позавидовать сам Большой оперный театр.

     Как-то рано утром, я писала этюд, стоя на возвышенности, над берегом, и случайно наблюдала такую сцену: к реке подошли Гуриков и Романюк, наши преподаватели, в руках у них папочки для рисования, вёсла и косы, ясно, что помогать косить собрались, но, подойдя к лодке, видят, что в ней много воды, нашли рядом банки и стали её вычерпывать. В это время к реке спускалась тётя Таня, женщина статная, загорелая, с коромыслом, одета в юбку широкую с фартуком, блузку цветастую, на голове белый платок, завязанный узлом. Точно, похожа на дымковскую, глиняную «барышню». такая же крупная фигурв с тонкой талией, гордой осанкой, крупными бусами и пластичными движениями, а наши художники рядом выглядели как те «кавалеры-гусары».

      И эта тётя Таня, подвернув юбку, зашла немного в воду, подтянула лодку на берег, перевернула её, и вылив воду, посадила этих двух помощников, а сама на веслах. Мне подумалось, интересно, как же они косить то будут? Вечером наблюдала продолжение. Лодка подходит к берегу, первой выходит тётя Таня, забрасывает за спину огромный мешок с травой, поддерживая его одной рукой, а другой рукой тянет веревку, за которую держатся художники, они устали, еле-еле идут.

     О, а вдалеке новая сцена, наш однокурсник Анатолий Ванаков  тоже подошёл на лодке к берегу и разгружает привезённое сено, около него крутится молодая женщина. Ясное дело, пристроился наш одинокий Толик, мы на нашем курсе звали его «Мамочкой», он был намного нас старше, поступал на худграф в 35 лет, имея детей и алименты со стипендии. Как он нам объяснил,  что на художника пошёл учиться, его мечта позвала, хотел узнать как художник Шишкин картины рисовал, ну, и самому научиться, хотя бы похоже.
 
      Вечером преподаватель обычно проводил просмотр дневных этюдов, консультировал, объяснял, и поинтересовался, а где же студент Ванаков? Что-то он давно его не встречал за работой. Со всех сторон посыпались шутки, мол Ванаков серьёзно занимается изучением техники написания Шишкинских пейзажей, а кто-то пояснил, что одинокий мужчина под 40 лет ищет молодую хозяюшку, помогает местным женщинам сено заготавливать, коров кормить, доить и нас всех молоком поить.

     Однажды я напросилась к одной женщине, нарисовать её за вечерней дойкой. Ох, как она на до мной смеялась, что я не видела, как доят корову, а откуда мне знать, если в городе выросла. Она не понимала моего страха коровьего стада. Я вправду очень боялась, когда навстречу идут коровы и нет возможности отойти в сторону, тогда прижмешься к какому-нибудь забору, затаив дыхание, думаешь - проходи скорее рогатая, а корова так и норовит к тебе подойти. Я поинтересовалась: «Как они находят свой дом, свою хозяйку?». Мне просто ответили: «Ну, как же, у коровы глаза есть ,она видит и по голосу, запаху тоже признаёт».

     Разговорились, узнала, что она молоко сдаёт и ей хватает, деньги получает, детям и внукам помогает, а рыбу в сезон заготовит, картошка своя есть, да что ещё нужно? Живи только, да не ленись, работай, сейчас жизнь хорошая.
 
     До темна в гостях я у неё задержалась, за ужином и чаем со смородиной слушала, что её дед с бабкой и взрослыми детьми из Вятской губернии сюда на Амур  добирались, где по воде и даже поездом по мосту через Амур, за дорогу двух детей они потеряли, девочка с голода умерла, поселились они вначале здесь рядом, сейчас село называется Вятское, а потом они по амурскому берегу расселились. По их рассказам, они здесь вначале в землянках жили, лес рубили, часовню поставили, её комсомольцы потом сожгли, обгоревшая икона оттуда у в доме них была спрятана. Она тут в Малышево родилась, трое детей у неё, все в городе с семьями живут, внук Вовка на днях должен в гости приехать, он только что политехнический закончил, а она – мало обучена.

      Рассматривая на стене несколько фотографий, мне стала понятными местные «наряды» женщин, напоминающие что-то старомодное, как будто сохранили «вятские» вкусы. и эту любовь к крупным стеклянным или янтарным бусам, с которыми ходили всегда и везде, даже корову при бусах доили. И важными в одежде были широкие юбки и фартуки с карманами. но не кухонные, а постоянные. Мне казалась странным - ношение женщинами двух платков, одним голову туго повязывали, а второй платок, цветастый на плечи накидывали, а у старушек – три платка, нижний на голове - светлый хлопчатый, сверху небольшой цветастый, и на плечах большой, теплый.

       Хозяйка удивилась моим наблюдениям, и ответила, что не знает почему, так принято было и так удобно. Она продолжила рассказывать про село и сельских женщин, что коренных вятских здесь уже немного осталось, в годы войны создали на реке и базу по ремонту судов и приехали работники из разных районов страны, для них три двухэтажных барака построили. Так некоторые семьи и создались.
 
      И шёпотом добавила, что до войны в этих местах, ближе к нанайскому селу, был лагерь женский, для ссыльных, врагов-народов, и раскулаченных с Волги, их привлекали к работам, лес валили. Среди них мордовок много было, они плохо по-русски говорили, много молодых было, совсем девчонки. А может быть, это был перевалочный или пересыльный пункт, но  с вышками и охраной, их потом переводили, кто умирал, на общем кладбище их хоронили под номерами, жаль  было этих женщин, мы их подкармливали, картошка своя была и рыба.

      Говорливая хозяйка меня предупредила меня и просила только никому не говорить, запрещено об этой истории села рассказывать, а рассказала она, что время уже много прошло, почти тридцать лет, новый лес вырос, но столбы, колючаяапроволоку, ямы до сих пор сохранились. Некоторые мордовки после освобождения сюда, в Малышево вернулись жить, крестьянки они трудолюбивые, такие огромные огороды развели, работали с утра и до ночи, детей родили, а мы удивлялись, они всё спорили и ругались, кто настоящая мордва, у них два народа и на разных языках говорят. Где увидишь перед домом цветов много, так знай, это мордовки развели в селе, может у них так принято было или горе забыть хотели.

     Поблагодарила я за интересный рассказ, сказала, что перескажу про мордовских женщин моей маме, она из репрессированных, мордовка, мокша из Тетюшинского района, с Волги, её ребенком вместе с семьёй сослали в тайгу, в Читинскую область, и она боится об этом говорить. Я высказала своё желание с  поговорить с этими женщинами, больше узнать, но хозяйка дома попросила меня не расспрашивать, всё равно они ничего не расскажут, страх на всю жизнь.
 
      Темнело, зной спал, роса выпала, и трава стала мокрой, издалека виднелся дымок, затопили бани, на соседней летней кухне было шумно, разговаривали женщины и вкусно пахло клубникой, наверное, варили варенье.

     На нашей «творческой даче» было весело, студенты сидели у костра, возле них крутился счастливый Тюбик, звучали песни из любимых – бардовских: «Милая моя, солнышко лесное, где, а каких краях, встретишься со мной…».

      Значительно позже, лет через тридцать, находясь в селе Сикачи-Алян я случайно услышала подтверждение рассказа что в районе залива Гася был женский лагерь, потом пожар был сильный, когда закрыли, сжигали всё и с утеса в воду сбрасывали.

     (Продолжение следует)