Зверолюди

   Тьма опустилась на город, подобно чёрному облаку угольной пыли. Пыль эта заполнила улицы,  подворотни и даже две площади города. Лишь третья - Пьяццо Муниципале,  что перед ратушей, вырвала у ночи половину ара (1). Потому что на ней стоял единственный в городе зажжённый фонарь. Больше в городе нигде уличные фонари зажигать не разрешалось.
  В эту чёрную как уголь ноябрьскую ночь я вышел на свою первую стражу. Целых пять часов, до двух ночи мне вменялось в обязанность обходить центр  города от морской набережной до Воловьих ворот. Причём из  оружия, нам, стражникам, полагалась лишь лёгкая  дубинка из дуба, да  свисток. Не густо, если у  ночной публики сплошь стальные клинки. Но нам,  людям носить с собой железо не полагалось.  Только хомобестиям.
 Моя дубинка была сделана из орехового дерева, да ещё пропитана особым составом.  Она не менее крепка, чем стальной клинок, только совершенно не остра. Отрубить ей  что-нибудь невозможно,  но поломать кости – запросто.
 За каждую стражу  нам платили по серебряной лире. Грузчики в порту за день зарабатывали в три раза больше, да и опасности почти никакой.  Ну, зазеваешься и свалится на тебя тяжёлый тюк.  Но такое  случалось редко. Да и не возьмут меня в грузчики, цеховые старшины бдят и не пускают чужих.
 Днём я трудился на основной  работе. Я – учитель фехтования в школе «Комбатторе», одной из самых известных  школ на побережье.  У меня было два ученика из зажиточных  семей, которые  платили мне за занятие по одному скудо (2),  но остальные шестеро не могли себе такого позволить. С них за урок я брал по лире с пары. Если быть честным, дневной  работы мне хватало с избытком на одежду и пропитание. Но очень мне хотелось вырваться из-под власти городских  стен. В полсотни лигах от города присмотрел я райское местечко в лесу у подножья гор,  на берегу красивого озера. Участок в целый ар за сходную цену мне обещала отдать местная коммуна. Осталось отложить всего полсотни лир. Поэтому и пошёл в городские стражники. Капитан знал про моё мастерство фехтовальщика.  Знал он, что четыре года назад я отправился с нашим герцогом в поход на пиратов, которые захватили прибрежную деревушку. Из двух пиратских  кораблей нам удалось сжечь один, а те из  разбойников, кто уцелел в битве с трудом убрались на другом.
  Железное оружие нам выдали лишь когда мы вышли за стены города. А  отобрали клинки перед тем как мы, победителями шагнули внутрь городских  стен.
  Дед мой говорил, что так было не всегда. В пору его молодости клинки носили люди благородных сословий. И ещё он говорил то, во что с трудом верилось; бестии, зверолюди, появились лет шестьдесят  тому назад. А я, 20-летний фехтовальщик считал,  что они были всегда.

 
     ***

  Воздух был полон сырости, что неудивительно в такое время года.  Я натянул  по самый локоть толстые перчатки из воловьей кожи.  Нет, не от холода, ими было удобно хвататься за лезвия разбойничьих  клинков. Иногда из-за туч появлялась луна, немного разбавляя тьму.
 Я свернул в переулок настолько узкий, что плечи мои почти касались стен противостоящих домов. Тьма была такой. что вытяни руку и не увидишь своей ладони. Луна время от времени заглядывала в этот переулок и я видел облезлые стены да слабо освещённые окна на высоте в два человеческих роста от мостовой.
В этот раз луна спасла мне жизнь. Зрачки зверолюдей не такие как у нас. Они имеют другую. нечеловеческую форму и отражают свет. Этот лунный свет я и заметил, и слава  Всевышнему,  что не слишком поздно.
  Вжался спиной в стену, когда стальное лезвие чуть коснувшись  моего камзола, прошло мимо груди. Левой рукой в толстой перчатке  схватился за клинок, а правой ткнул набалдашником своей дубинки как раз между светящихся глаз. Но тут моё везение закончилось. Самым уязвимым местом у хомобестий является нос, но видимо нападавший был  в железной маске. Мой удар лишь заставил его отпрянуть.  Я крепко держался за лезвие его шпаги, рукоять которой он не хотел отпускать. Коротко, но мощно  ударил по клинку. Сталь проиграла дереву, потому что живое всегда проигрывает мёртвому. Клинок сломался, и в руках  у зверочеловека осталась рукоять да жалкие три дюйма лезвия.
 Тут он обратился в бегство  с такой скоростью, которая нам, людям недоступна.  При этом бежал не по прямой, а отталкиваясь попеременно ногами от противоположных  стен.
  Здраво рассудив, что его всё равно не догнать, я огляделся, если подойдёт такое слово в  этой кромешной тьме. Разумеется ничего не  увидел,  но  услышал стук оконной рамы. Опять из-за туч показалась луна, что позволило мне  увидеть распахнутое настежь окно,  несмотря на промозглую  ноябрьскую погоду. Я очень много общался с хомобестиями и кое-чему научился у них. Например, чуять смерть. Я уже говорил,  что окна в этом переулке были на высоте в два  роста взрослого человека,  но разве это препятствие для тренированного зверочеловека? Из открытого окна так и несло смертью.
 Кое-что умел и я. Подпрыгнув, одновременно упёрся ладонями и стопами в противоположные  стены и в несколько акробатических действий добрался до окна.
  Это был кабинет. В настенном канделябре догорали две свечи, в воздухе стоял запах горелой кожи. Книжные полки до самого потолка, массивный письменный стол с чернильницей и пером и с небольшой  чернильной  лужицей  между ними. А на полу из-под стола я увидел другую лужу, гораздо большую.  И была она красного цвета.
  За столом лежало тело. Я узнал его. Да и  в нашем городе его узнал бы любой человек,  умеющий читать. Наша знаменитость - профессор Чезарре Кьязо. Он лежал на спине, а на груди у него я насчитал семь колотых ран.
  Достал из-за ремня обломок клинка, подошёл ближе к свету. Клинок был  в крови, а также моя левая перчатка. Странно, обычно хомобестии следуя инстинкту действуют зубами и когтями. Может быть профессор сопротивлялся и у убийцы сработал не инстинкт, а рефлекс? Но оружия рядом с телом я не обнаружил.
  Дело в том,  что зверолюди тяжело поддаются обучению и фехтуют в лучшем случае посредственно. Им не даются финты и сложные боевые комбинации, они берут звериной яростью и быстротой.Ко мне приходили на уроки парочка этих особей. Как только эмоции у них берут верх, они забывают про шпагу или меч и норовят пустить в ход когти и зубы. Помню,  одному эфесом я выбил клык, когда он попытался укусить меня. Пришлось заплатить обиженному ученику целых три лиры.
  А тут безоружному и безобидному профессору нанесли семь колотых ран.  На такое может быть способен человек. Хомобестиям не присуща жестокость, рефлексы у них стоят выше инстинктов. Древнее выражение «звериная жестокость» нынче почти забыто. Потому что оно не соответствует истине. Зверолюди убивают либо подчиняясь приказу, либо в силу необходимости. Единственное что они так и не научились сдерживать, так это свои половые инстинкты.  Большинство полицейских сводок относятся именно к половым преступлениям.
  Поэтому первым моим предположением было, что тот кто напал на меня в темноте стоял на стрёме, а здесь действовал человек.
  Я осмотрел тело, стараясь не прикасаться к нему. Правая ладонь хозяина была сжата в кулак, в котором я увидел клок шерсти. Значит, убивал не человек!
 А в левой руке профессор держал большой медный кубок. Я провёл пальцем по его стенкам и поднёс  к носу. В кубке ещё недавно была вода. И тут взгляд мой обратился на камин, недалеко от которого стоял письменный стол. Там лежал огромный фолиант,от кожаной обложки которого шёл слабый дым. Пара небольших поленьев давно превратилась в  угли. Будто наяву я увидел картину; кто-то швырнул книгу в камин, а профессор, чтобы спасти её, плеснул на слабый огонь из огромного, в одну пинту кубка.
  Я вытащил фолиант из камина. Он был цел, лишь по краям немного обгорела кожа.  И сам не знаю почему, тщательно вытер обложку перчаткой и сунул находку за пазуху своего камзола. Надо было возвращаться в участок и доложить об убийстве.

  ***


 Придя с дежурства в свою  крохотную комнатку, которую снимал в мансарде трёхэтажного дома, я велел слугам хозяйки разжечь камин и принести тёплой  воды, вина и еды. Спать не имело смысла, до первого урока было два часа, поэтому умывшись и утолив голод, я сел у камина и достал книгу.  Раскрыв её я понял, что это не книга, а очень толстая рукописная тетрадь, исписанная аккуратным, убористым почерком.
  Это был трактат о зверолюдях. Считалось, что в нашем городе хомобестии были всегда. Это не подвергалось никакому сомнению, как факт о восходе и закате светила.  Не за эти ли записи убили профессора?
  Я отложил тетрадь и, подойдя ко входной двери, запер её на задвижку, которая, кстати, была из дерева. Посмотрел в единственное в моей комнате окно. На свинцовое ноябрьское небо над сырыми мостовыми из брусчатки.  По ним спешат по своим делам редкие прохожие.
  Имею ли я право читать записи профессора? И не изменит ли это мою жизнь навсегда? Об этом стоило хорошо подумать.


 
                ***
 
– Уходи в кварт, Лупо!
– Гатто, не отводи руку назад во время патинандо!
Я уже охрип от крика и был зол на этих двух.
Мой учитель дон Амато говорил, что легче научить свинью пению, чем фехтовать хомобестий. Они могли быть превосходными акробатами, быстро бегали, великолепно плавали,  случалось, из них выходили замечательные борцы. Но что касается даже не наук, а повседневной работы с предметами, тут они сильно отставали от людей. Да и эти звериные имена, коими по укоренившейся традиции они называли своих детёнышей, резали мой слух.
  Сегодня я провёл пять уроков и три из них были с хомобестиями. Поэтому возвращаясь в свою мансарду, я еле передвигал ноги.
  Первый этаж дома, в котором я снимал комнату, был занят под трактир. По привычке спросив у трактирщика, не было ли ко мне посетителей и. получив отрицательный ответ, я поднялся к себе.  И ещё не открыв дверь, понял, что трактирщик меня обманул.  Или просто не знал,  что у меня визитёр. Всё-таки полтора года службы в городской страже привили мне чутьё почти как у зверолюдей.
 Повернув ключ на два оборота, я медленно открыл дверь и застыл на пороге. Прошло долгих полминуты прежде чем я услышал с лёгкой хрипотцой женский голос:
 – Ты что, ждёшь приглашения?
 При свете заглянувшей в окно луны я увидел белеющее на бордовом покрывале тело. Тело моей Стефании.
– Иди ко мне! – протянула она руки.
 Я забыл про усталость и рукопись Кьязо. Запер дверь на щеколду и, торопливо  расстёгивая медные пуговицы на своём камзоле, бросился к  кровати.
  Потом мы вместе смотрели в окно, где полная луна совершала обход нашего города. Нам принесли ужин из трактира и только насытившись я вспомнил  о рукописи...
  Затопил камин, зажёг три свечи в канделябре и устроился в кресле с рукописью в руках. Стефания с кошачьей грацией свернулась на кровати.
– Читай вслух, - попросила она. - Мне нравится слушать твой голос, я под него хорошо засыпаю.
Я открыл первую страницу. Название трактата было незатейливым.

      Кто такие хомобестии и как они появились.

  Во времена, когда городским советом руководили либертарианцы был принят, на мой взгляд, чудовищный подзаконный  акт о легализации браков между животными и людьми.
 Я почесал голову, вспоминая курс школьной истории. Получалось, что либертарианцы управляли городом сразу же  после  Большой войны,  где-то девяносто лет назад.

  Надо отметить, что чудовищным акт этот считали лишь немногочисленные жители нашего города.  Большинством же он был встречен равнодушно-одобрительно, если такой  термин уместен.
  Большинству моих современников неизвестно, но наука в те времена стояла на гораздо более высокой ступени чем нынешняя. Она в буквальном смысле заменила людям религию,что привело к угасанию духовной жизни.
  Профессор Бартоломео Скарлатти работал на скрещиванием разных родов вот уже более двадцати лет. Своим титаническим трудом он опроверг аксиомы о том, что  иметь потомство могут разные виды, но не роды. Вскоре на свет появился детёныш от мужчины и самки шимпанзе. Малыш Джуни прожил чуть более двух лет. Но это был лишь начало! Дело в том, что Скарлатти научился убирать и добавлять хромосомы. Генетикам известно,  что у человека и животного генетическую имформацию содержит разное количество хромосом. Создание генетической химеры не привело ни к какому положительному результату. Тогда профессор увлёкся идеей генетического гибрида и после многолетних  трудов, сомнений и ошибок всё же  добился своего.  Это было  величайшее научное открытие, к тому  же воплощённое  в жизнь! Но даже после смерти Бартоломео Скарлатти не удостоился памятника. Потому что люди прокляли его за труды, а среди хомобестий не было ни скульпторов,  ни архитекторов.
  Через десять лет после смерти младенца Джуни в нашем  оставленном Богом городе уже появились десятки маленьких хомобестий. А ещё через десять лет они были уравнены в правах  с людьми. Через пару десятков лет появился Акт «О примате хомобестий», который низвёл человека на нижнюю по сравнению со зверолюдьми ступень эволюции.  Потому что по мнению нашего городского совета хомобестии эволюционировали гораздо быстрее человека.

  Я оторвался от рукописи и бросил взгляд  на Стефанию. На первый взгляд мне показалось,  что она заснула, но тут я услышал:
– А интересно ли тебе узнать, Микеле, как на свет появилась я?
С удивлением я взглянул на неё. Мы встречались уже полгода,  но она никогда не  рассказывала о  себе.  Весной этого года  я спас  её  от двух хомобестий. По её словам Стефания решила искупаться и её заметили. Я  в это время возвращался с озера, где провёл чудесных два дня; измерял  свой будущий участок,  купался в чистых водах озера и встречал рассвет у догорающего  костра.
 А  тогда мне даже не пришлось  применять свою ореховую  дубинку.  Увидев скачущего на них буцефала весом за тысячу ливров, эти двое с испуганным рёвом бросились в кусты. Мне же досталось сокровище весом чуть более ста ливров.
– Мою мать изнасиловал зверочеловек, – прервала мои воспоминания Стефания.
Я внимательно  посмотрел на неё и тут же отвёл взгляд. А то ещё подумает будто  я ищу в ней звериные черты.
– Прости, я не знал!
Но было поздно.  Её всегда отличали наблюдательность и мгновенная реакция.
– Глаза... – прошептала она.
Я взглянул на её прекрасное лицо. Если внимательно, очень внимательно приглядеться, то можно заметить не совсем человеческую форму зрачков. А в остальном её человеческая красота была безупречна. Гладкое и упругое девичье тело, шелковистые волосы цвета слегка обжаренного кофейного зерна, ровные белые зубы безо всяких клыков.
– Твоя мать жива? - спросил я.
– Раньше тебя это не интересовало.
В её зелёных глазах отражался огонь камина.
– Мы встречаемся несколько месяцев и меня интересовала только ты.
– Попытка оправдаться не засчитана, - слегка улыбнулась она.
– Расскажи мне.
– Расскажу,  но только то,что имеет отношение  к этому трактату. Об отношениях  людей и хомобестий.
Она села на постели и натянула одеяло  на плечи. Всё же за окном был промозглый ноябрь.
– Любое преступление против жизни и здоровья хомобестии наказывается  смертью. Если зверочеловек убьёт или покалечит кого-то из  людей суд вправе лишь запретить ему приближаться к людям ближе ста футов на срок, который определяется степенью тяжести совершённого хомобестией проступка.
– Статья 19, пункты 2,3 и 4, - добавил я.
Её зелёныё глаза потемнели.
– Этот зверочеловек, который вероятно был моим отцом все десять лет соблюдал приговор суда.  Сто футов не такое уж большое расстояние, и лет с трёх я всегда чувствовала на себе его взгляд. Он время от времени появлялся в нашем квартале, хотя и держался на законном расстоянии. И годам к  десяти я поняла, что он смотрит на меня не как  любящий  отец. Даже с такого расстояния я видела в его звериных глазах  похоть.
Прекрасное лицо Стефании,  освещаемое огнём из камина, напряглось.
– Мы с матерью были одиноки в этом городе, но  нам хватало друг  друга за глаза. Говорят, детей рождённых от насильника женщины не любят. Но это не о моей матери; она любила меня как может любить своё дитя счастливая мать.  Сейчас мне её очень не хватает.
Её глаза, когда она взглянула на меня,  повлажнели.
– Но теперь у меня есть ты!
Я впервые  видел её такой. В свои неполные 18 лет девушка не была сентиментальной. Суровая жизнь в городских  трущобах закалила её характер. Вот уже месяц, как я даю ей уроки боевого мастерства и Стефания учится с завидным упорством и удовольствием.
– Когда прошли наложенные судом 10 лет, он пришёл к нашей лачуге и вошёл без стука. Мать лежала за занавеской с простудой, а я тёрла мокрой тряпкой неструганный деревянный  пол крохотной  комнаты. Он взял меня на руки. Помню его большие кисти покрытые  рыжей шерстью. И пахло от него  не  так,  как пахло от людей. Я начала вырываться. Он оскалился, показав острые  зубы, поставил меня на пол, положил на стол тряпичный свёрток. В нём оказался ржаной каравай не первой свежести и несколько бобов.
Девушка зябко передёрнула плечами и, подтянув спавшее одеяло, продолжала:
– Следующий раз он пришёл через неделю. Мать, ещё не отошедшая от болезни, не пустила его на порог. А потом велела мне всегда запирать дверь на задвижку.   Два года мы жили как в осаде. Он предлагал матери за меня целую лиру, требовал чтобы я отдала меня ему.
– Целую лиру? - горько усмехнулся я.
Сегодня я заработал семь лир,  если не считать ночное дежурство в городской страже. А ведь в нашем городе полно людей, которые в месяц живут на сумму вдвое меньше моего сегодняшнего заработка.
– А однажды мать моя пропала. Просто не вернулась домой с рынка. Вечером в дверь постучали.  Думая. Что это вернулась она,  я тут же распахнула дверь.  На меня накинули дерюгу, Горовоняющую коровьими лепёшками, перекинули через плечо и какое-то время куда-то несли. Потом швырнули на дощатое дно телеги.  Я слышала только испуганный храп коней. Не помню через сколько, вытащили из повозки, куда-то занесли и бросили в душистое сено. В нём я провела ночь укутавшись в ту же тряпку. А утром пришёл он, мой отец. Сказал, что теперь я буду жить с ним. Прямо сейчас, здесь в этом каменном сарае с облезлыми стенами. А во мне вдруг поднялась такая звериная ярость, что заглушила все остальные чувства. Должно быть, дали знать о себе звериные гены. Но действовала я по человечески расчётливо. Когда он начал торопливо срывать с меня одежду, я нащупала рукой острую ветку и воткнула своему папаше в глаз. Выскочила из сарая и, не разбирая дороги, бросилась прочь. Промчалась сквозь редкий лес, неслась по ржаному полю пока не увидела городские стены.
Я отложил рукопись профессора и, пересев на кровать, обнял девушку за плечи. И почувствовал как она дрожит.
– Когда вернулась, соседка рассказала мне, что мать мою нашли в сливной яме рядом с городским рынком. В городской страже завели дело и через два дня закрыли.
– На каком основании? - не удержался я от вопроса.
Стефания подняла на меня красные от слёз  глаза.
– Стражники сказали, что мать моя пьяная свалилась в канализацию и на неё накинулись крысы. Скажи Микеле,  разве она заслужила такой  смерти.  Она даже не пробовала вина и сколько я помню, всегда работала. А  её закопали  в общей  могиле вместе с бродягами и преступниками.
– А твой... отец?
– Те две недели, которые  я жила у соседки, никто у нашей  хижины не появлялся. Эта добрая женщина жила без  мужа с тремя малолетними детьми, её скудного заработка едва хватало на четверых, а тут ещё я  12-летняя девчонка, отличающаяся завидным аппетитом. Но женщине удалось пристроить меня в трактир «Острый коготь», что у Северных ворот. Три года я мыла там посуду, скоблила пол и отбивалась от пьяных и похотливых  мужчин. Потом мне удалось устроиться служанкой в приличный дом. Всё было хорошо поначалу. Хозяева, пожилые муж и жена относились ко  мне сносно.  Но где-то около года назад в этот дом пришёл он, одноглазый Лео Ратти. Хотя ему больше подошло бы имя Шайкалло. В первый его визит я спряталась в чулане. Позже я узнала,  что его визиты не имели ко мне никакого отношения. Хозяин был членом городского  совета и с синьором Ратти их связывали исключительно  рабочие сферы. Но вероятность встречи с ним повергала меня в ужас. Я приняла,  как тогда мне казалось, единственно верное решение, то есть попросту сбежала из дома. Пару месяцев подвизалась на общественных работах.  Платили гроши, но это было лучше чем ничего.
Она посмотрела на меня.
– Ты помнишь нашу первую встречу?
– Как же я забуду? Ты сбила меня с ног в переулке, когда я шёл  в ратушу.
– Я увидела его. Он вошёл в здание с ещё двумя звероподобными мужчинами, когда мы мыли парадную лестницу. Ты бы видел, как сверкнули его глазки, когда он заметил меня.
Дальнейшая жизнь Стефании переплелась с моей. Я устроил её в нашу школу «Комбаторре». За 10 лир в месяц и проживание она убиралась и готовила еду преподавателям. Жила она в комнате для слуг, скромной, но с отдельным входом. Там мы провели с ней немало жарких ночей.
  В моих мечтах  о домике на берегу озера, Стефания занимала главное место. А также мне грезилась троица ребятишек. Почему именно троица,  я объяснить не смог даже сам себе.
– Ты устал,  Микеле, - тихо произнесла она, девушка моих грёз.
   - Вовсе нет, - потянулся я к ней с поцелуем.
 Она прикрыла ладонью мои губы и прошептала:
 - Завтра! Завтра тебя ждёт сюрприз.
Через пару минут я крепко спал в её объятиях.
                ***

   Мне снилась ровная гладь горного озера. Сквозь прозрачную воду виднелось мраморное дно. Было тихо, если не считать едва слышного шума волн,  катящихся на прибрежную гальку.  Я стоял на берегу и смотрел вдаль, туда, где в голубой дымке виднелись горы.
– Микеле! - услышал я шёпот Стефании.
Почему она шепчет? Мы одни на берегу, ближайшая деревушка на восточном берегу озера, а это целая половина лиги.
 - Микеле!
С трудом я открыл глаза. Стефания звала меня шёпотом. За окном всё так же стояла ноябрьская ночь.
– Что случилось?
– Т-ссс! - приложила она палец к моим губам. - Кто-то пытается открыть дверь.
Сна как не бывало.  Я встал  с кровати, влез  в панталоны и взял свою ореховую дубинку. А тут в единственном окне появился силуэт.
 Бросившись  к окну я с силой толкнул створки, открывавшиеся наружу. Несостоявшийся посетитель полетел спиной вниз с высоты третьего этажа. Но в футах пяти от мостовой  сумел сгруппироваться и приземлился на четыре конечности. В нём должно быть преобладали кошачьи гены. Отталкиваясь от земли руками и ногами он исчез за углом.
  Я обернулся к входной двери как раз вовремя. Хлипкая задвижка была выбита и в комнату ворвался второй. Угасающий огонь камина осветил его лицо. Вернее лишь горящие глаза хомобестии. Ибо остальное было закрыто платком. В руке он держал рапиру.
 Его быстрый, но неумелый  выпад я легко парировал своей дубинкой. И чуть не пропустил удар его левой. Когтями он целил мне по глазам. Я отклонился, но один коготь чиркнул меня по щеке. В глазах потемнело и последнее что я увидел, это как Стефания обрушила на голову хомобестии бутылку, содержимое которой мы выпили вчера вечером.
   Когда я открыл глаза, за окном был серый рассвет. Во всём теле была слабость, будто я проспал беспробудно пару суток. Не то что  вставать, шевелиться не хотелось!
– Слава Небесам, ты очнулся! – как сквозь вату услышал я голос Стефании. - Я промыла рану и смазала тосканской мазью...
– Какой мазью? – с трудом разлепил я ссохшиеся губы.
– Раз задаёшь вопросы по существу, значит яд не успел  проникнуть  в кровь. Член городского совета, в доме которого я служила,  синьор Гаэтано отвечал за здравоохранение. Эта мазь, сделанная  из собранных трав Тосканы – его именное средство. Этот негодяй оцарапал тебя ядовитым когтем, но мазь вытянула яд.
С трудом я скосил глаза влево. Негодяй валялся на животе у камина.  Руки его были скручены за спиной.
– Он ещё  в отключке, - пояснила девушка. – но скоро должен придти  в себя. Ты умеешь обращаться с хомобестиями?
Попытка сесть далась мне с трудом. Голова кружилась,  но не сильно. Во рту пересохло и я попросил воды.  Стефания налила мне огромный кубок.
– Тебе надо много жидкости.  Она выведет остатки яда.
Я опустошил кубок в несколько глотков и поднялся на ноги. Подошёл к лежавшему у камина.
 Хомобестии почти ничем не отличались от людей. Если не считать форм зрачка, повышенной волосатости, причём волосы их  по составу были ближе к шерсти и наличие когтей вместо ногтей у нас. Пальцы этого заканчивались длинными и бритвенно острыми когтями. 
Я взглянул на себя  в зеркало. Поцарапанная щека слегка опухла, но я как-будто чувствовал как тосканская мазь не даёт заразе проникнуть в кровь через рану.
 Зверочеловек зашевелился.  Не очень нежно я перевернул его на спину и ухватив за нос,  который являлся у них самым чувствительным местом, заставил сесть. Он застонал от боли, но тут же его глаза устремились в сторону кресла, где лежала рукопись профессора Кьязо.
«Он пришёл за тетрадью».
А моя возлюбленная смотрела на связанного  широко раскрытыми глазами,  в которых я увидел страх.
– Я знаю  его! – тихо произнесла она. -  Он приходил в дом Гаэтано  с моим отцом.




                *** 

Связанный лежал и рассматривал меня  своими кошачьими глазами. А я рассматривал, вертя в руках, его клинок. Отличная сталь, недавно заточенное лезвие. Он шёл не только за рукописью, он шёл убивать; острая шпага, когти смазанные ядом...
 В моём мозгу вспыхнула мысль убить его. Но куда деть тело? Сжечь в камине? Я усмехнулся этой глупой затее. Он – слуга Ратти и пришёл сюда не по своей воле. Убийство хомобестии в нашем городе наказывалось смертью, если оно не было необходимой обороной. Хотя мысль лишить жизни эту тварь не так уж  и безумна. А что, если вывести его отсюда и утопить в канализации, как его господин поступил с матерью Стефании?
Нет, я поступлю по другому! Я наклонился над телом, сунул ему в рот свой носовой платок, да ещё обмотал голову его же шарфом. Затем перевернул тело опять на живот, схватил каминные щипцы и принялся рвать хомобестии ядовитые когти. Он извивался и корчился на полу от боли, но я  придавил его коленом. Краем глаза увидел как побледневшая Стефания была готова упасть в обморок. Сказать честно, мне и самому это не нравилось. Но без когтей он безопасен, пусть отправляется к своему хозяину!
 Потом я развязал ему руки. Он поднёс свои трясущиеся, залитые кровью волосатые кисти к глазам. И... завыл! А я ухватил его за ворот камзола и выкинул  в окно.
  Приземлился он не так удачно, как его сообщник.  С трудом встал и сильно хромая растворился в ночи. Всё-таки живучесть хомобестий не в пример выше нашей.
 После всего сотворённого, я опять почувствовал сильное головокружение и рухнул  на кровать.

  В окно заглядывало хмурое осеннее утро. Поцарапанную щёку саднило, но похоже воспаления удалось избежать благодаря тосканской мази. Я скосил глаза влево. К входной двери был придвинут тяжёлый дубовый  комод, а рядом в кресле спала Стефания с клинком в руке. Я с трудом подавил приступ нежности к несчастной девушке.
  Осторожно сел на кровати. Голова не кружилась, но мучила жажда. Схватив со стола бутылку,  жадно приложился к горлышку. Это было вино. В голове немного прояснилось и тут же сверкнула мысль; Ратти! Его слуга должно быть уже добрался до хозяина, и с минуты на минуту здесь может появиться свора его бойцовых псов.
 Я вскочил с кровати.
– Стефания!
 Моя подруга открыла глаза не сразу. А когда открыла, непонимающе уставилась на меня.
– Надо уходить!
Она потянулась с кошачьей грацией. А я подумал, что всё-таки что-то звериное в ней есть.
 И тут входная дверь затрещала от мощного удара и, если бы не комод, то слетела бы с петель.
 Стефания вмиг оказалась на ногах. Я стал пихать за пояс свою дубинку и клинок хомобестии, схватил свою подругу за руку и потащил  к окну. Краем глаза увидел, как она успела схватить тетрадь профессора Кьязо. Надо заметить,  что в ловкости моей подруге не откажешь, и через несколько мгновений мы стояли на крыше.
  Нам удалось перебраться на крышу другого дома и через чердак спуститься на улицу. С моря дул сырой и холодный ветер.
– В твоём доме и моей школе появляться нельзя, – объяснил я Стефании, – нас там, скорее всего, ждут.
Часы на городской ратуши пробили восемь утра. Город уже проснулся, торговцы раскладывали товар на прилавках, в ремесленных мастерских стучали молотки.
Я засунул клинок за пояс, так, чтобы лезвие поместилось в левой штанине моих панталон, торчащую из-за пояса рукоять прикрыл камзолом.
Мы перекусили в таверне недалеко от порта. Там же и обдумали свои дальнейшие действия.
– Мы оказали прямое неповиновение члену Городского совета, покалечили его слуг, – начал подводить я итоги сегодняшней ночи. – Ратти всегда может прикрыться государственными интересами.
– Значит, в городе нам оставаться нельзя, – закончила моя возлюбленная.
– Стража всех городских ворот скорее всего предупреждена.
– Да и пойти нам некуда, – в глазах девушки было плохо скрываемое отчаяние.
Я взглянул в окно, где виднелось море, нежно накрыл ладонь девушки своею ладонью. И рассказал ей об участке земли на берегу озера.
Отчаяние в глазах Стефании сменилось интересом, причём исключительно деловым.
 – Сколько тебе осталось заплатить за землю?
– Пятьдесят одну серебряную монету, – нехотя ответил я. – Но я пока накопил всего семнадцать лир.
– У меня есть сорок лир, – сверкнула девушка зелёными глазами, – только их надо забрать.
– И где ты хранишь такую внушительную сумму?
– В каморке моей матери.
До бедненькой квартирки, где Стефания когда-то проживала с матерью, было полчаса неторопливой ходьбы.
– Надеюсь, у тебя есть план, как нам выбраться из города? – спросила меня  моя возлюбленная, когда мы пробирались мимо рыночных рядов.
– Кое-какие мысли имеются, – неопределённо ответил я.
Меня не покидало чувство тревоги и я постоянно оглядывался на прохожих, чей вид вызывал у меня подозрение.
 Вскоре мы вышли в квартал, где теснились бедные домики. Я поймал сорванца, дал ему медную монету и клочок бумаги, сложенный вчетверо. Попросил засунуть его в щель между стеной и дверью. Малец побежал выполнять свою работу, а мы прижались к грязной стене, словно пытаясь слиться с ней.
  Долго нам ждать не пришлось. Стрелка часов на башне едва преодолела три деления, как к бывшему дому Стефании, не торопясь подошёл человек в куртке с капюшоном. Оглядевшись по сторонам, вынул из щели бумагу и также неторопливой походкой скрылся за углом.
 Мы двинулись к дому, но не доходя двух соседних домов Стефания вдруг взяв меня за руку, свернула в тёмную арку. Там мы на ощупь спустились в подвал. Девушка на ощупь нашла стоявший на каменном полу фонарь, а я достав огниво, зажёг его. Пройдя по длинному коридору, мы остановились у двери, которую моя возлюбленная открыла ключом, извлечённым из кармана своего платья. Вскоре мы оказались в погребе, расположенным прямо под её бывшей лачугой.
Там, в стене был тайник, где девушка прятала свои деньги. Монеты были в мешочке из телячьей кожи, ровно сорок лир. Мы можем выкупить землю и начать строить дом. И выберемся, наконец, из этого города, в котором исчезает всё человеческое.
 Я поднял глаза к верху, где должно быть небо. Но увидел лишь деревянные доски, которые вдруг заскрипели под чьими-то шагами. Взглянул на Стефанию и приложил палец к губам.
  Кто-то был в крохотной квартирке и мерил шагами комнату, что над нами. И в этот момент кожаный мешочек выпал из рук девушки. Монеты со звоном рассыпались по каменному полу.
  Первой моей мыслью было затушить фонарь. Но если наверху зверочеловек, то темнота сыграет против меня, хомобестии в ней ориентируются лучше людей.
 Лестница, ведущая из подвала в комнату, находилась у левой стены и упиралась в люк. И вскоре деревянная крышка стала медленно подниматься.
 Я, стараясь ступать неслышно, двинулся к лестнице, на ходу вытягивая стальной клинок из-за пояса.
 В проёме показалась небритая звероподобная физиономия, поэтому я без колебаний вонзил клинок прямо под подбородок. Тут же раздался пистолетный выстрел, и пуля пробила ссохшееся дерево люка буквально в дюйме от моей головы.
 Я захлопнул люк и вложил клинок в скобу, сверху чьи-то сильные руки рвали крышку. Бросил взгляд на девушку, торопливо собирающую монеты.
 – Уходим, Стефания!
Она бросила на меня быстрый взгляд и не поднялась с пола, пока не запихала все сорок монет в кожаный мешок.
 О мощного рывка игравший роль засова клинок сломался. Но мы уже выбежали из комнаты, успев запереть за собой дверь.
                * * *

 

   Я отдал хозяину рыбачьей лодки целую лиру, чтобы он морем вывез нас за городскую стену. Солнце уходило в океан, когда рыбак высадил нас на скалистом берегу.
  Мы переночевали в оливковой роще и раним утром отправились пешком к нашей мечте. Верхом, конечно, было предпочтительнее, но до мечты добраться всегда не просто. Впрочем пару десятков лиг нам повезло проехаться в крестьянской повозке, хозяин которой и любезно предоставил нам ночлег в своём деревенском доме.
  На третий день нашего неторопливого пути мы вышли к озеру. Его голубые воды словно магнитом тянули нас со Стефанией. Вокруг не было ни души и мы раздевшись бросились в прохладные воды. Полчаса резвились как малые дети, а когда выбрались на берег, чувствовали себя так, будто и не прошагали несколько десятков лиг.
  Мне удалось наспех сделанной острогой поймать пару крупных рыбин и Стефания приготовила их на углях. Отдохнувшие, чистые и сытые пришли мы в деревушку, где через пару часов в местной коммунальной управе декурион(10), худой старик со строгим выражением лица выдал нам купчую на владение участком земли площадью в 0,9 ара. Южная сторона нашего со Стефанией участка выходила к самой воде. Сам декурион вбил в мягкую плодородную землю шест с табличкой, на которой было написано моё имя.
   Лесу в округе было предостаточно и первым делом я принялся мастерить изгородь. Но прежде соорудил шалаш, где мы со Стефанией проводили отнюдь не спокойные ночи. В одну из этих ночей моя возлюбленная прошептала мне на ухо, что я стану отцом. А я подумал, что за последнюю неделю жизнь моя сильно изменилась. Прижимая Стефанию и пребывая между сном и явью, я видел безоблачное небо, скромный, но добротный дом на берегу горного озера и слышал заливистый детский смех.
                ***

« Сегодня никого не удивляет, что девяносто процентов членов Городского Совета являются хомобестиями. Про возмущение я вообще умолчу. Потому что разорванные тела возмущающихся находили то на большой свалке у центрального рынка, то в городской канализации. А то и вовсе люди исчезали бесследно, должно быть становились пищей морских рыб. В отличие от людей хомобестии никогда не угрожали и не предупреждали. Разве предупреждает антилопу голодный лев? В скором времени недовольных стало меньше, а затем и вовсе не стало, и зверолюди заняли все значимые места в городском совете. Людям остались культура и производство. Но даже там  директором департамента ставили хомобестию, а люди становились их заместителями. И на них ложилась вся ответственность. Если директора поощряли за успешную работу, то за провалы отвечал его заместитель...».
 – Микеле!
Я оторвался от рукописи Кьязо. Стефания указала мне на три подводы с грузом отесанных камней для будущего дома. За них мы с ней выложили почти все наши, оставшиеся от покупки участка, деньги.  А ведь ещё нужно платить строителям,  не говоря о том,  что оставшихся трёх лир нам едва хватало чтобы ещё неделю не умереть с голода. Голова моя уже распухла от бесплодных дум, как решить проблему с деньгами.
  За разгрузку подвод я отдал возницам целую лиру, хотя и сам принимал в ней участие. Мышцы налились приятной усталостью и как только подводы скрылись за деревьями, я скинул одежду и бросился в озеро. После купания проверил сети-ловушки. Пара серебристых карасей, сомик весом как минимум в три либра(11). Подозреваю, что карасей попалось больше, уж больно спокойным и сытым выглядел сом. Зато во второй сети попались три лосося. Ну, а в третьей плескались не менее полудюжины голавлей. Ну что ж, следующую неделю мы точно не умрём от голода!
  Яму для фундамента я решил выкопать сам, чтобы сэкономить на строительстве.   И вот уже третий день занимаюсь этой непривычной для меня работой. Яма должна быть площадью минимум в четверть ара и глубиной не менее пяти футов. За два дня я не выкопал и двадцатой части, а ладони уже покрылись волдырями.
 Морщась от боли, начал копать рыхлую землю.  Почему-то вспомнился дед, кроме шпаги и кинжала никогда не бравший других орудий в руки. Как он там? Ему уже далеко за семьдесят. Последний раз мы виделись с ним весной на кладбище, на годовщине смерти родителей. Мысли мои перескочили на отца и мать.
Отец мой – Ренато Каподимонте был командором рыцарского ордена Охоты. Сейчас он в соответствии с духом времени называется орденом Вепря. На древнем гербе его был изображён  вепрь, пронзённый полудюжиной копий., поэтому поменялись лишь приоритеты.  Охота на диких зверей давно уже запрещена.
Мать Паола была из рода Кариньяно. Так что мне есть чем гордиться. Но меня воспитали с верою в то, что гордость не самое лучшее человеческое качество.
Но этот не спасло моих родителей. На наше родовое имение положил свой звериный глаз один влиятельный член городского совета. Мне в ту пору было не больше пяти лет и меня не посвящали в разгоревшийся конфликт. Замок моих предков, которому без малого двести лет, стоял  в Серебряных горах и считался одним из самых роскошных архитектурных сооружений  герцогства.
 Наш герцог Модесто IV был тогда уже довольно стар. Именно при нём управление полностью захватили зверолюди. Модесто и поныне считается нашим сюзереном, но вот уже несколько лет не выходит из своего дворца, что на пьяццо Принципале. От его имени управляет триумвират, где человеком является лишь граф де Сомбре, а остальные двое Кавалло делла Сталла(12) и Акуила ди Монтана(13), как видно по их  именам, а вернее всего кличкам, были хомобестиями.
 Тяжба  родителей с очень влиятельным зверочеловеком тянулась без малого год. И они её проиграли.  Ибо закон в нашем герцогстве был полностью на стороне хомобестий.
  Родители мои отказались покидать родовое гнездо, но зато его покинула вся прислуга. Дворецкий Мануэль, который остался верен семье, загадочным образом утонул в горной речушке, где и воды в самом глубоком месте было не больше чем по колено.
  А холодным осенним утром отца и мать нашли в своей спальне мёртвыми. Обнаружили их муж и жена, крестьяне из местной деревушки, которые три раза в неделю приносили в замок свежее молоко.
  Проверка установила, что причиной смерти стал угарный дым. В каминной трубе застряла мёртвая птица и родители просто задохнулись во время сна.  Ночи стояли холодные и окна спальни были плотно закрыты.
 Повторюсь, я в то время был ещё мал и неразумен, а дед никогда не разговаривал со мной  на эту тему. Когда вырос, стал задаваться вопросом, как можно так крепко спать, чтобы не проснуться, когда отнюдь не маленькую комнату, заполнил дым из камина?
 Я воткнул лезвие лопаты в землю и взглянул на свои ладони, где набухли кровавые мозоли. А что, если продать рукопись профессора? Уверен, в городском совете найдутся покупатели! А бедных людей там нет. Можно запросить сто лир, и это решило бы наши со Стефанией финансовые проблемы.
 Мысль эта настолько захватила меня, что я вновь схватив лопату принялся рыть землю, не обращая внимания на боль в саднящих ладонях.
 Мне нужен посредник! И он у меня есть! Маркиз Бренно де Кариньяно, отец моей матери. Имение, где появилась на свет женщина подарившая мне жизнь, давно пришло в запустение. У деда не было ни сил, ни средств, чтобы содержать обветшавший замок и он 12 лет назад продал его за ничтожную сумму в пятьсот скудо. И с тех пор жил в своём охотничьем домике со старым слугой Рикардо. Мне, по крайней мере, не надо было проникать через городские ворота, где меня скорее всего поджидали мои коллеги из городской стражи.
  Осталось лишь пристроить в одном из деревенских домов свою непраздную(14) возлюбленную и одолжить на пару дней лошадь.


 
                ***
 
  Я слез с лошади у невысокой ограды сада, в глубине которого стоял охотничий домик маркиза де Карильяно. Привязал её к ограде и вошёл в сад. И почувствовал  неизвестный мне цветочный аромат, настолько сильный, что у меня закружилась голова. Всё это было странно в такое время года. Может дед посадил какой-нибудь цветок, который начинает цвести поздней осенью.
          -  Ты явился, чтобы дать мне урок фехтования?
Дед стоял на ступенях в чёрном камзоле, облегающем его не по возрасту стройную фигуру. Плечи были широки, руки, хоть и скрытые под одеждой таили в себе силу. Уж мне ли этого не знать? Эти руки лет до пяти побрасывали меня так высоко, что я ощущал себя птицей, взмывающей в небо. Позже эти руки учили меня борьбе и фехтованию. На носу были тёмные очки.
– Светобоязнь, – произнёс он, предвидя мой вопрос. – Следствие возрастной глаукомы.
 Когда мы обнялись, рёбра мои захрустели. И кроме цветочного аромата, заполнившего всё вокруг я почувствовал ещё какой-то едва уловимый запах.
– Совсем забыл старика!  Чего не скажешь о твоём начальстве...
Я насторожился.
– Да-да Микеле! Капитан заезжал сюда два дня назад. Пожаловался, что ты уже две недели не появлялся на службе. И попросил тебя, – дед понизил голос, – быть осторожней. Идём в дом.
Через полчаса мы сидели за обеденным столом, на который верный Рикардо ставил блюда со всякими вкусностями. В доме тоже пахло, но не так сильно.
 Дед явно был не голоден. Потягивая из серебряного кубка красное вино с собственного виноградника, он, не притрагиваясь к еде, смотрел как я утоляю голод. От его внимания не ускользнули мои покрытые мозолями ладони.
 – Раньше некоторые люди нашего сословия стыдились мозолей, – произнёс он ставя кубок на стол.
– Ты всегда говорил мне, что лень не лучшее качество.
– Говорил. Но знаешь что хуже лени?
 – Знаю, – ответил я,  вытирая губы платком. – Умение впутываться в неприятности.
С полминуты мы молча мерились взглядами. Хотя его глаза плохо угадывались за тёмными очками.
– Ну и во  что ты впутался на этот раз?
– Рикардо, – обратился я к слуге, - куда ты отнёс мою сумку?
– В вашу комнату дон Микеле. Прикажете принести?
– Будет не очень порядочно заставлять тебя бегать верх и вниз по лестнице, старый друг.
Я встал из-за стола. И через пару минут вернулся в трапезную залу с рукописью профессора. Положил перед маркизом де Кариньяно.
 Дед раскрыл тетрадь, водрузил на нос очки. Глянул на заголовок, пробежал несколько строчек. Внимательно посмотрел на меня сквозь тёмные очки..
 - За это убили профессора Кьязо?
35 лет назад, когда засилье хомобестий ещё не было повальным, Бренно де Карильяно возглавлял департамент полиции герцогства. Так что хватка у него была как у бойцовской собаки.
 - И за это «звериное» лобби объявило тебя в негласный розыск.
Во второй фразе не было вопросительной интонации, лишь утвердительная. Но я кивнул.
 - И что ты намерен делать?
 - Я намерен продать тетрадь. И хочу, чтобы ты помог мне.
 - А ты прочёл рукопись?
 - Не всю. Чуть меньше половины.
 - Ты уже не мальчик, Микеле. И я хочу, чтобы ты прочёл её всю. После этого, я думаю, ты изменишь своё решение.
 - Но мне нужны деньги!
 - Сейчас деньги нужны всем. Даже детям.
 - Мы купили землю. И хотим построить на ней дом.
 - Мы?
 - Я скоро стану отцом.
Он опять поднял на меня взгляд.
– Она хотя бы из приличной семьи?
– У неё нет семьи. И никогда не было.
– Как и у тебя. И это справедливо.
– Ты был моей семьёй.
– Совсем недолго, - ответил дед. - Тебе было 16, когда ты покинул меня.
– Ты сам говорил, что твоя задача - сделать меня самостоятельным.
– И я её выполнил. А теперь послушай меня. Никто в нашем герцогстве не заплатит тебе за эту тетрадь даже медной монеты. А вот сталь будет подстерегать тебя на каждом углу.
Дед придвинул ко мне тетрадь.
– Дочитай до конца!
– Я должен возвращаться...
– Значит ты хочешь продать не зная что?
Я пожал плечами. Что бы не было в этой рукописи, меня не интересовала политика, меня интересовали деньги.
– Профессор Кьязо долгое время заведовал главной городской больницей. Он не только лечил людей и хомобестий, но и проводил генетические исследования.
Маркиз де Кариньяно взял рукопись и какое-то время листал её, что-то выискивая.
– Вот, - положил он её передо мной.

 "Весной прошлого года я ездил на съезд цитогенетиков(15) в Байянеро. Отмечу, что там присутствовали такие светила как профессор Титанья и доктор Скьярчетто. И мы, независимо друг от друга выявили одну закономерность. У третьего поколения хомобестий  хромосома животного начинает преобладать. А это означает, что особи четвёртого поколения уже не смогут выучить человеческую речь и утратят и так не великие человеческие навыки. То есть вернутся к животному состоянию."
 Я оторвался от рукописи и взглянул на деда.
 – Из-за этого и убили профессора...
– Поразительное умозаключение! – съязвил мой дед. – Ты просто корифей логики.
– Тогда городской совет заинтересован в рукописи! – воскликнул я. Я сначала подумал о ста лирах, но теперь уверен, это слишком малая цена...
Дед с жалостью посмотрел на меня.
– Микеле, цена несоизмеримо больше! – тихо ответил он. -  Это твоя жизнь, моя...
– Мы сделаем всё, чтобы на нас не вышли!
– Микеле, мальчик мой! – дед совсем не по стариковски встал из-за стола. – Ты уже как год ходишь в городских стражниках. Но так и не понял, что недостаток интеллекта, логики и многого другого, чем обременены люди, хомобестиям заменяет звериное чутьё. За тобой уже идёт охота и твоя смерть – вопрос времени.
Маркиз подошёл и положил мне на плечо руку. От него исходил тот же цветочный запах, который обрушился на меня в саду. Комната завертелась подобно волшебному шару, и я тряпичной  куклой сполз со стула.
                ***

Сильные руки побрасывали меня вверх. Когда я взлетал, то видел с высоты пяти футов улыбающееся лицо отца, но падал в объятия деда, чья улыбка походила на звериный оскал, а глаза были не совсем человеческой формы. Поймав меня в очередной раз он принялся трясти меня.
– Микеле, очнись!
Щёку ожгла боль и я с трудом открыл глаза. Лицо, склонившееся надо мной, было размытым, будто смотрю сквозь запотевшее стекло. Но через пару минут зрение моё обрело чёткость. И я увидел то, что меня нисколько не удивило – лицо, или вернее сказать, морду Лео Ратти. Его единственный глаз горел животной злобой.
 - Давно хотел встретиться с тобой!
И он улыбнулся. Лучше бы он этого не делал! Издалека член городского совета синьор Ратти ещё был похож на человека, но оскал выдавал его с головой. А я засомневался, действительно ли Стефания была его дочерью? Если это так, то у генетики изощрённое чувство юмора! Его зубы были мелкими, за исключением двух верхних клыков. И в эту минуту он был больше похож на мерзкого пасюка, чем даже на хомобестию. Он приблизил ко мне лицо-морду и я задержал дыхание, такое исходило от него зловоние!
 - Мы провернули блестящую операцию, вернув рукопись Кьязо городским властям. Комедиант Балтасар из театра Сан-Джулиано прекрасно сыграл роль твоего деда. Он даже предусмотрел очки, потому что был кареглазым, а не с голубыми глазами как твой дед...
– Где маркиз де Кариньяно? - прервал я его.
– Нет, вопросы задаю я.
– И чего вы хотите?
– Думаю, ты знаешь. Я хочу получить свою дочь.
И он опять уставился на меня своими чёрными глазками. Я не отвернул лица, хотя зловоние было невыносимым. Дед учил меня меня, что при встрече с животным человек не должен отводить взгляд.
– Я не знаю, где ваша дочь.
Он опять осклабился и снял с рук замшевые перчатки. Ногти на его длинных  пальцах скорее походили на когти. И он вонзил мне указательный палец с остро отточенным ногтём под нижнее ребро.
 Я не застонал, а лишь сжал зубы, боясь, что он услышит их скрежет.
– Я скоро вернусь, - он вновь обдал меня смрадом своего дыхания, -  и ты узнаешь, что такое настоящая боль.

Я с наслаждением вдохнул сырой воздух едва за Лео Ратти захлопнулась дверь. И только сейчас обнаружил,  что правая моя лодыжка закована в толстую цепь, другой конец которой закреплён в стене. Цепь была длиной не более полутора футов, с такой не разгуляешься!
 Я узнал подвал охотничьего дома маркиза Кариньяно. Вернее одну из четырёх подвальных комнат. В детстве я любил лазить по дому. Так вот,  в одной был винный погреб, вторая использовалась как кладовая для инструментов и старого оружия,  в третьей самой холодной хранили продукты и лишь эта, насколько я помню, была всегда пуста. Дед пугал меня, что посадит в подвал за непослушание, как когда-то сажал моего отца, но я не воспринимал всерьёз его угрозы.
 Я подёргал цепь. Болт, к которому она была прикована, держался крепко в стене. По крайней мере без подручных средств его не расшатать.
 Сквозь узкое оконце почти у самого потолка в комнату падал скудный свет, в котором я увидел у противоположной стены,  как мне сначала показалось, груду тряпья. И вдруг оттуда мне послышался тихий стон.
 - Кто здесь?
Груда заворочалась и оттуда показалось голова.
– Молодой господин...
Я узнал голос Рикардо. А потом он повернул ко мне своё лицо, вернее то, что от него осталось. За свою недолгую службу стражника я видел такие лица «разукрашенные» хомобестиями. У последних в ходу были артигли(16), маленькие стальные пластинки, надеваемые на пальцы. Их верхний конец был отточен до бритвенного состояния.
– Рикардо... – голос мой сорвался, но я взял себя в руки. – Где дедушка?
– Маркиз дрался как герой, – слова давались старому слуге с трудом. – Четверых он отправил в их звериный ад, и пятерым попортил шкуру. Но хомобестий было очень много...
Старик замолчал и с полминуты  я слышал  его тяжёлое дыхание.
– Скажи мне старый друг, отсюда есть другой выход?
Рикардо лежал и молчал. Прошла минута и я уже подумал, что он потерял сознание, или вовсе отдал Богу душу, как старый слуга заговорил снова.
– Прямо под вами,  синьор. У самой стены надо сдвинуть тяжёлую плиту на полу.
Я подполз  к самой стене и действительно нащупал зазор между ней  и полом. Но звякнувшая цепь напомнила мне о том, что моя свобода передвижения имеет свои границы в пределах полутора футов.
– Дьявол! – воскликнул я. – Без инструментов я провожусь с этой  цепью многие часы!
Я повернулся к слуге и увидел,  что пытается снять с ноги свой сапог. Учитывая его состояние, давалось ему это с трудом. 
Наконец он его снял  и слабеющей рукой  швырнул в мою сторону. Сапог не долетел пару футов,  а я подумал, зачем мне сапог? Пока не увидел стальную шпору на задинке.
С этой железякой дело пошло быстро и через  час я  вырвал стальной болт из раскрошившейся стены. Затем я с помощью шпоры сломал браслет на своей лодыжке. Подошёл к Рикардо.
 – Давай,  я  помогу тебе подняться, старый друг!
– Молодой господин, – остановил он меня, – ход ведёт в « железную» кладовую. Оставьте меня здесь, я буду вам только обузой. Найдите клинок поострее и убейте их столько, сколько  сможете!
 Я взглянул на его обезображенное лицо, одежду всю  в кровавых пятнах,  сжал обеими ладонями его холодеющую руку и уже  через полминуты  спускался в  образовавшуюся щель.

                ***



       С пару минут пригнувшись я шёл на ощупь в кромешной темноте и впервые  пожалел, что я не хомобестия, которым во тьме чутьё заменяло зрение . Узкий лаз упёрся в каменную стену и ещё несколько минут я потратил чтобы найти движущуюся плиту.
  Как и сказал мне Рикардо это была кладовая, где хранился всякий железный хлам. Такое же крохотное оконце у самого потолка. На деревянных стеллажах лежали садовые ножницы, кузнечные молотки и клещи. И то, что мне было сейчас нужно - оружие. Стараясь не греметь я выбрал нож для метания, стилет, дагу с плоским обоюдоострым лезвием и боевую рапиру. Подошёл к двери, ведущей в коридор. Как и следовало ожидать она была заперта, что было неудивительно, учитывая склонность деда к порядку.
 Побродив между полок, нашёл точильный камень, огниво, толстый свечной огарок. Спустившись в подпол, зажёг огарок, задвинул плиту и принялся натачивать оружие. Ни к чему шуметь в комнате и раньше времени привлекать к себе внимание.
 Вскоре все три лезвия блестели, отражая свет свечки. Вот теперь можно вернуться в свою темницу!
 Подойдя к другому концу лаза, и чуть отодвинув плиту прислушался.  Сверху доносились звуки, напоминающие рёв раненого зверя. Осторожно высунул голову в отверстие и скорее почувствовал, чем увидел, стальное лезвие, падающее на мою голову.
 С быстротой мыши я юркнул обратно под пол. А когда вслед за мною туда сунулась голова хомобестии, ткнул в жёлтый глаз стилетом.
 Раздался то ли рёв, то ли скулёж, а полминуты спустя и голос Ратти:
 – Сожгите его прямо в этой норе!
А спустя короткое время в лаз упали два горящих факела. Я понял, что диспозиция моя была некудышной и  пригнувшись, побежал в «железную» кладовую. Там, схватив кузнечный молот, с двух ударов выбил дверь и выскочил в коридор.
 Там было пусто, но на лестнице, ведущей из подвала на первый этаж, меня уже ждали.
 Хомобестий было двое. Скорее всего Ратти предупредил их, что я имею хорошие навыки фехтования, поэтому они заметно нервничали.
 Одного я сразу же полоснул дагой по подколенный связкам. Он взвыл от боли, а я, сделав выпад шпагой, поразил его в горло. И тут же прижался к стене, давая телу пространство для падения. Второй уже улепётывал вверх по лестнице. Но лезвие брошенного мною ножа вошло ему между лопаток.
  Поднявшись я осторожно выглянул в коридор. Он был пуст.
  Преимущество моё было в том, что большинство хомобестий туго соображали. Ратти со своими подручными наверное до сих пор пытаются меня выкурить из лаза. Ну что ж, надо их неприятно удивить!
 Мне надо было пройти десять шагов по коридору первого этажа, спуститься по другой лестнице в подвал, где была дверь в темницу, в которой я оставил старого изувеченного Рикардо. Я не имел право его бросить...
 Худо было то, что я не знал сколько врагов мне противостоит. Старый слуга сказал,  что их много... 
  Когда я вошёл в свою темницу, но уже через дверь, понял, что опоздал. Старый слуга обезображенный когтями хомобестий до неузнаваемости лежал бездыханный на том же месте, где я его оставил. Из-под пола влил сильный дым, сквозь который пробивалось пламя. Это горели деревянные подпорки лаза.
 Комната наполнялась дымом. Я ухватил за ноги растерзанное тело Рикардо и выволок его в коридор.    
  Сверху раздался топот и гортанные крики хомобестий. И спустя полминуты в коридор спустились полдюжины слуг Лео Ратти.
 Я поудобнее перехватил оружие  в обеих руках, и приготовился, оставив тело слуги позади себя. Пусть мёртвый Рикардо будет моим рубежом, который я не оставлю, пока живой.
 Впереди шёл огромный детина, самый  смелый и... самый глупый. Он занёс свой тесак высоко над головой, бросившись вперёд. И моя шпага, пройдя между рёбер, пронзила его насквозь, упёршись гардой в широкую грудь. Мне помогал узкий коридор, мешавший зверолюдям развернуться.
 Пока я с трудом вытаскивал клинок из тела, второй попытался дотянуться до меня своими стальными когтями. Я рубанул дагой его по пальцам. Брызнула кровь и противник мой с визгом отпрыгнул  назад, сбив с ног двух  своих товарищей.
 А я превратился в безжалостную  машину для  убийств. Через некоторое время на полу без движения лежали четыре тела, а двое истекая кровью ползли к лестнице.  Но я не дал им шанса уйти.
  Из камеры уже валил дым, огонь своим рёвом всё громче заявлял о своём праве на дом.  Я взвалил на плечо мёртвого Рикардо.
 Они ждали меня в саду.  Семь хомобестий, вооружённых пиками, стояли у главного крыльца, сзади размахивая саблей отдавал приказы синьор Ратти. Я осторожно опустил тело на каменные плиты.
 Сейчас зверем был я, они были охотниками. Но те восемь хомобестий, оставшихся в охваченном пожаром доме, тоже мнили себя охотниками.
 Я бросился на пикинёров, но в последний момент сделал резкий скачок вправо. И вот уже один из них опустился на колени зажимая рукой рану на шее.
 Через пару минут всё было кончено. Я получил два укола пикой в плечо и бедро, но не обращал на раны внимания. Зато увидел как Лео Ратти вскочил на мою лошадь и вскоре скрылся за деревьями.
 Первый  этаж охотничьего дома был весь охвачен огнём. С треском лопались цветные стёкла на окнах. Судя по тому,  что никто не выскочил и не звал на помощь, в доме из живых никого не было.
  Один из хомобестий, лежавший на пожухлой траве застонал. Я подошёл к нему и приставил острие шпаги к жёлтому глазу.
– Скажи мне, где маркиз де Кариньяно и я подарю тебе быструю смерть!
– Он пробивался к конюшне, – прохрипел тот.   
Врать хомобестии не умели. Они либо молчали, либо говорили правду. Поэтому я исполнил обещанное, лезвие моей шпаги вошло ему в мозг через левый глаз.
  У конюшни в разных позах тоже валялись тела. И среди них я увидел деда. Его горло было разорвано от уха и до уха, голубые глаза равнодушно смотрели в ноябрьское небо.   Мускулистая рука сжимала рукоять окровавленной рапиры.
 В конюшне я обнаружил двух лошадей, которые почуяв сильный запах дыма уже стучали передними копытами в деревянную перегородку. Я успокоил животных, вывел в сад подальше от пылающего дома,взнуздал и приторочил сёдла. На одну, что покрупнее, привязал тела деда и его слуги.
 Дом уже не был виден за густыми клубами дыма и языками пламени. Последний приют моего рода медленно, но верно превращался в золу и пепел. Да и от всего рода остался один лишь я . Но у меня есть земля на берегу горного озера, где я похороню деда. И продолжу род.      
                ***      


    Лошади едва тащились по обледенелой тропе. Если к последнему пристанищу маркиза де Кариньяно я домчался за двенадцать часов, то обратно буду добираться вдвое дольше.
 Горячка боя покинула тело и я поёживался от холода в старом плаще деда из овечьей шерсти. Его я нашёл в конюшне. Дед проводил там немало времени ухаживая за лошадьми.    
  Я ехал по неширокой тропе в окружении величественных гор, снежные вершины которых отражали лунный свет. Но мне было не до красот природы. Мысли мои были о будущем, покрытом тьмою, как стоящий по обе стороны дороги лес. Я потерял тетрадь; она либо сгорела в огне, либо её взял с собой человек-крыса.  И конечно же я думал о Стефании, носившей под сердцем нашего ребёнка. Как мы назовём его? Несомненно имя будет человеческое, несмотря на долю звериной крови. И я воспитаю его настоящим мужчиной, для которого слово честь будет не просто словом. Ну, а если родится девочка, она унаследует красоту матери и её несгибаемый характер.
  Пару раз лунную дорожку перекрывала тень орла, подняв голову я увидел большой размах  крыл, но вскоре птица исчезла за верхушками деревьев. 
 Море ещё не появилось, но втянув ноздрями сырой и промозглый воздух, я почувствовал его запах. По моим расчётам лиги через полторы лесная тропа выведет меня на побережье. Но в голове мелькнула тревожная мысль, что эти полторы лиги надо ещё преодолеть.
 Кто-то из умников сказал, что мысль материальна, и через пол лиги я увидел что в пятидесяти футах от меня дорогу перегородили с дюжину жёлтых огоньков. А в занимавшимся хмуром рассвете  угадывались очертания волков.
 Я взглянул на лошадей; уши прижаты к голове, глаза расширены. Но всё же страх их контролируем, дед много часов посвящал тренировкам.
 Двое самых смелых или глупых, оскалив клыки, приблизились. Один тут же получил удар передним копытом и с визгом отлетев, врезался в дерево. Второму повезло меньше, мой метательный нож вошёл ему как раз между глаз. Оставшиеся четверо попытались обойти нас с флангов. Одному  я изловчился рассечь шпагой нос, на второго прыгнул конь с мёртвой поклажей и по моему он сломал зверю хребет, тот жалобно скуля, скрёб передними лапами землю.  Оставшиеся двое, поглядев на своих несчастных сородичей, скрылись за деревьями.
  Я спешился и  добил тех, чьи раны не оставили им ничего кроме мучительной смерти. С моей стороны это было актом милосердия. Вытер клинок огромным лопухом и взглянул в серое небо. Всё тот же орёл с клёкотом парил в сторону моря. В груди шевельнулось смутное беспокойство, когда смотрел на исчезающую в сыром воздухе птицу. Но до моего владения осталось проскакать не больше шести лиг, поэтому намотав на руку уздечку второго коня, дал шпоры своему.
  Море оставалось по правую руку, а я через две лиги свернул налево, туда, где виднелись горы. Через четверть часа скачки по каменистой дороги поднялся на плато и с его высоты увидел озеро. Наше со Стефанией озеро. Было такое чувство, что время будто остановилось, осталось где-то в детстве и ранней юности.
   Моря всё так же  было где-то там за невысокими холмами, но спиной я чувствовал солёный ветер с его бескрайних просторов. И всё же я обернулся. Орёл парил в декабрьском небе. До него было не более пятидесяти браччо(17), но мне на мгновение показалось, что птичьи глаза внимательно смотрят на меня.
 С плато дорога к озеру уходила по правую руку. Она вилась между полей и редких оливковых рощ. Слева на пару десятков лиг раскинулся густой лес. А за ним смутные очертания Серебряных гор.
  Покрепче перехватив узду лошади с телами близких мне людей, я дал шпоры своему коню и поскакал к темнеющему лесу. Рассвет пришёл, но солнца не было видно за серыми тучами. А когда углубился в лес, меня окутала почти ночная тьма, лишь изредка сквозь кроны деревьев земли достигал свет. Серый, как крысиная морда синьора Ратти.
                * * *
               

               

               
 Я смотрел из лесной чащи на замок своих предков и не чувствовал ничего. Мне казалось, что и само строение изменилось. Оно было прежним, тот же донжон во внутреннем дворе, две уцелевшие боевые башни, полуразрушенные стены. Словно дом моих предков утратил душу. А всё внешнее не вызывало у меня ни умиления, ни ностальгии. Душа дома – это люди, живущие в нём, а сейчас в замке жили даже не люди. Хомобестии. Кстати, в рукописи профессора Кьязо я не нашёл упоминания, имеется ли у хомобестий душа? То что их права сильно доминировали над обязанностями, ясно каждому человеку в нашем герцогстве. А вот душа? Мы часто говорим, я сделал это по велению своей души... А вот что двигало членом городского совета Ратти, изнасиловавшим мать Стефании и убившим её, а потом вознамерившимся надругаться над собственной дочерью?   
 И сейчас в моём родовом гнезде, построенным три сотни лет назад, бродят по коридорам тени почивших предков и с недоумением взирают на чужаков, поселившихся здесь.
 Я пробирался к замку окольными лесными тропами, терявшимися в густой почти непролазной чаще. Это мне стоило лишних три часа, но зато орёл потерял нас из виду. Некоторое время я слышал тревожный клёкот птицы, но потом он стих. Остановил лошадей у ручья с кристально чистой водой. В детстве я часто приходил сюда. Совсем неподалёку стоял склеп, где лежало не одно поколение моих пращуров. Дед и его верный слуга Рикардо должны быть похоронены здесь.
 Я перетащил тела в усыпальницу и уложил их каждое в нишу, пробитую в каменном полу. Провести чин погребения со священником,  омыванием тел разумеется не было ни возможности, ни времени. Я лишь прочёл короткую молитву, в которой просил Творца судить моего деда не слишком строго. А Рикардо – добрая душа всегда выполнял приказы своего господина, поэтому маркиз  де Кариньяно, как я считал, будет держать ответ и за него.    
   Лошади паслись у ручья в поисках еды. Альпийского клевера здесь было предостаточно, так что я оставил животных и углубился в чащу, чтобы найти место, откуда будут видны ворота замка. Сам я не испытывал чувства голода. Единственное чувство, которое было во мне – тревога за Стефанию. Я оставил возлюбленную в доме бездетной  вдовы. За две лиры Стефании было обещано достойное проживание, которое можно позволить в этакой глуши.
  Сквозь шум деревьев, колеблющихся под зимним ветром, слуха моего коснулся цокот копыт по каменистой дороге. Значит, чутьё меня не подвело. Хомобестии часто пользовались услугами местной фауны: крысы следили из подполья, птицы сверху. И я не сомневался, что орла послал синьор Ратти. Зверолюди каким-то образом находили язык с животными.
  К воротам подъехала чёртова дюжина всадников, одетых в чёрное. Да, их было ровно тринадцать, я пересчитал. И все были хомобестиями. Я узнал синьора Ратти и двух моих учеников, кстати самых способных. Должно быть предками их были шимпанзе, которые считаются самыми умными из обезьян.
 Но я не собирался вступать с ними в открытый бой. Моей задачей было заманить их в лес, который я знал с детства. План был прост как мозг зверочеловека, но никто не говорил, что в битве побеждает мудрость? Мудрые не вступают в открытое сражение. А я жаждал битвы!
  Я смастерил из своего кушака подобие пращи и, найдя камень поувесистей, метнул его в самого здоровенного всадника, целясь в голову. Снаряд угодил бедняге в висок и он, даже не вскрикнув, замертво свалился с коня. Второй камень ударил в грудь Ратти,  и по звуку я понял, что у члена городского совета под плащом кираса.  Он удержался в седле, а я встав во весь рост, чтобы меня увидели, нырнул в кусты. Убегая, слышал как человек-крыса отдаёт приказы.
  В лесу хомобестии чувствуют себя как рыбы в воде. Но Серебряные горы и мне не чужие. Здесь я вырос, в лесах этих отец с 12 лет брал меня на охоту. Я знал здешние места как свой карман; тропы по которым зверьё идёт на водопой, все четыре пещеры в горах и какая из них сквозная, истоки двух ручьёв, а также куда они впадают.
  Всё таки какое-то представление о тактике синьор Ратти имел, и разбил своих слуг на пары. Сам же возглавил двух моих учеников.
  Но место для боя должен выбрать я. Если подниматься  вдоль ручья против его течения, то примерно через тысячу браччо можно достичь небольшого грота, но чтобы попасть в него нужно пройти сквозь трещину в скале шириной не более двух локтей и десять длиной.
  Туда я и направился. Слуги Ратти как гончие псы устремились за мной, сочетая прыть с осторожностью. Наверняка господин рассказал им о резне в охотничьем доме моего деда. Надо отдать им должное, им удалось окружить меня. Трое уже поджидали меня на тропинке выставив пики. Вести бой на узкой тропе между скалами и горным ручьём с превосходящим тебя вшестеро противником, даже с моей подготовкой дело безнадёжное. Но, как говорил мой дед, на родной стороне и камушек знаком. И я увидел свой камушек пару локтей в ширину и столько же в высоту. Именно около него глубина ручья достигала полтора моих роста.
  Шагнув влево я оттолкнулся рукой от камушка и прыгнул в  холодную воду. Течение здесь было не особенно сильным, а мне предстояло проплыть под водой некоторое расстояние против него.
  Мозг хомобестий работает гораздо медленнее человеческого,  что давало мне существенную фору.
  Через короткое время я преодолел десять браччо под водой и уже взбирался по пологому берегу, откуда до скальной трещины была минута бега. Бросил взгляд назад; слуги Ратти тупо смотрели в воду, а двое самых ретивых уже  барахтались в ручье, надеясь поймать меня как рыбу.  Ратти, увидев меня, что-то крикнул своим подручным. Все бросились за мной. Лишь двое незадачливых  пловцов пытались выбраться из воды, но скользя на мокрых камнях снова оказывались в ручье.
 Нырнув в теснину, настолько узкую, что плечами  задевал  шершавые камни, я обнажил клинки и занял исходную позицию. Шансов у Ратти и его стаи почти не было...
                ***

  Спустя три года.

   Солнечный луч скользил по стене из грубо отёсанного камня подбираясь к крохотному окошку моей камеры. Но никогда не добирался до него. Просто за тысячу дней я научился чувствовать его движение. Когда до оконца оставалось около браччо, луч ускользал вверх и лишь по тому, что серый свет приобретал едва заметный голубоватый оттенок, я узнавал, что луч где-то рядом.
 Оловянной ложкой я нацарапал на стене ещё одну чёрточку. Тысячную. Именно столько дней я провёл в этой камере;  пять локтей от окна к толстой дубовой двери, обитой железными полосками и три локтя от восточной стены до западной. Камеру, в которую никогда не заглядывает солнце. И сидеть мне в этой каменной коробке всю оставшуюся жизнь. Нет, не за убийство члена Городского Совета Ратти и своры его слуг. Их тела я сволок в подземелье замка моих предков, а сам замок предал огню. В эти развалины, чёрные от копоти приехали чиновники из городского совета, но так как большинство из них были хомобестиями, они ничего не нашли.
   Но я на этом не остановился. С двумя соратниками мы забрались в главный арсенал герцогства и вытащили оттуда пять стофунтовых бочек огненного зелья(18). Этого вполне хватило, чтобы взорвать городской совет со всеми его членами.
 И тогда за нас взялась тайная полиция самого герцога Модесто IV. Я даже и не знал о её существовании. Двоим моим сообщникам удалось бежать за пределы герцогства, а вот меня схватили. Честно говоря, я и не прятался, поэтому арестовали меня в школе «Комбатторе», прямо во время урока.
 Судила меня так называемая Священная Тройка. Если быть честным, их было четверо, но 82-летний герцог Модесто был просто наблюдателем. Остальные трое – представители высшей аристократии нашего герцогства, не имеющие к зверолюдям никакого, даже самого отдалённого отношения. Что не помешало им обвинить меня в государственной измене и приговорить к сидению в этой серой камере всю мою оставшуюся жизнь. Мне неделю назад исполнился 21 год, я был полон сил и здоровья, так что сидеть мне предстояло десятилетия. Хотя вряд ли я проживу долго без солнца.
 Сам суд продолжался три часа с небольшим. Мне задавали вопросы, я отвечал на них. Правду, ничего кроме правды. Хотя, что есть правда, когда в государстве нашем не знают Истины? Просто набор фактов...
 И вот я сижу уже тысячу дней. Пищу мне приносят два раза в день, на дне оловянной миски немного бобов, кусок хлеба размером с небольшой камень и такой же жёсткий, немного воды.
 Вчера я спросил тюремщика, что творится за толстыми стенами моей темницы. Ухмыляясь он ответил, что количество смешанных браков между людьми и хомобестиями выросло на 22 процента.
   А сегодняшней ночью мне приснилась Стефания. Она протягивала мне свёрток, в котором должен быть наш ребёнок. Но я-то знал, что его там не было.
  Проснувшись я долго глядел в крохотное окно, до которого никогда   не смогу дотянуться, слишком высоко оно от пола моей камеры.
 Три года назад убив Ратти и его подручных и уничтожив своё родовое гнездо я помчался к своей возлюбленной. Хозяйка дома, где я временно поселил Стефанию, отвела меня в сторону.
– Дон Микеле, - скрывая смущение обратилась она ко мне, - могу я задать вам личный вопрос? 
Я кивнул.
– Вы знаете какой срок у вашей жены?
– Понятия не имею! Три дня назад Стефания объявила мне, что беременна.
Женщина опустила глаза.
– Я - местная повитуха. Судя по животу у синьоры не более трёх недель.
– И что? - недоуменно спросил я.
Она подняла на меня карие глаза.
– Но я увидела другие признаки, говорящие о том, что она должна родить со дня на день.
– Такого быть не может! - воскликнул я. Девять месяцев...
И тут я почувствовал будто меня обожгло адским пламенем.
– У людей не может, - грустно ответила крестьянка.
Через два дня моя жена родила. Четырёх маленьких крысят.
И тогда я решил взорвать Городской совет. Я тайно проник в город, нашёл двух сторонников, ненавидящих хомобестий. И мы осуществили задуманное. Погибли все члены, восемь людей и тридцать две хомобестии.
  Я также планировал убить правящий триумвират. Графа де Сомбре и двух хомобестий, но тайная полиция герцога сработала на опережение.
 И вот уже тысячу дней я сижу в темнице и не вижу солнца. И в этой каменной коробке мне лучше чем в мире, где люди скоро исчезнут.

                КОНЕЦ.
               


 


(1) Ар – старинная европейская мера площади равная 100 квадратным метрам
 (2)  Скудо – золотая или серебряная монета в 5 лир.
 (3) Уходить в кварт –  в фехтовании защитное, уклоняющееся действие от атаки противника.
 (4) Lupo – волк (итал.)
 (5)  Gatto – кот (итал.
 (6) Патинандо -  в фехтовании  выпад вперёд.
 (7) Либертарианство – общественно-политическое движение,  в основе которого лежит запрет на любое  насилие. 
 (8) Ливр – старинная мера веса равна примерно 490 граммам.
 (9) skiacallo - шакал (итал.) тогда как ratto означает крысу
 
  (10) Декурион – управляющий .               
   (11)  Либра - северо-итальянская мера веса равная 763 граммам.
  (12)  Лошадь из конюшни.(итал.)
  (13) Горный орёл. (итал.
  (14) Беременную
  (15)Цитогенетика - наука, изучающая хромосомы.
  (16)  От итальянского Artigli – когти.      
  (17) Браччо (локоть) мера длины в Италии. В разных регионах от 85 до 55 см.
  (18) Порох