Отчаянный странник

Люди устроены таким оригинальным образом, что глядя в залитый светом внешний мир, созерцают его лишь впереди себя, и могут к тому же всматриваться в дали, которые животным, как правило, недоступны или неинтересны. Бинокулярный взгляд скрещивается в точку на поверхности предмета или зримого явления, находящегося впереди смотрящего. Точка перекреста становится местом наиболее ясного видения, острота которого постепенно слабеет по мере удаления от центра, достигая расплывчатости на периферии. Мы постоянно саккадически (Саккады (от ст. фр.) - быстрые, строго согласованные движения глаз, происходящие одновременно и в одном направлении)двигаем этой точкой визуального прикосновения к внешнему миру, скользим ею по поверхности предметов и явлений, как бы поглаживая их, осязая силой направленного взгляда. Ученые  доказали, что только так мы узнаем предметы. Если бы предмет двигался синхронно вместе с точкой первичного прикосновения нашего взгляда, и мы бы не могли оторвать его от этой точки, или точку от предмета, чтобы свободно скользить ею по его поверхности, мы бы были не в состоянии его опознать. Перекрест образуется именно на внешней поверхности. Если кто-то внезапно уберет предмет, на который мы смотрим, то взгляд немедленно параллелизуется и проваливается в пустоту прозрачности, до столкновения со следующим образом и фокусировке на нем. То, что для тела – пустота, для взгляда – прозрачность. Именно в момент столкновения параллельность зрения обоих глаз нарушается, образуя точку перекреста на поверхности видимого. Если нет образа, останавливающего брошенный на него взгляд, последний остается параллельным себе и стремится в бесконечность. Возможно, мы бы действительно улетели в нее, не будь перед нами видимых предметов, синевы неба или постоянно удаляющегося недостижимого горизонта.

Однако в мире существует некий живой «предмет», глядя в который, перекреста бинокулярного зрения, как кажется, не происходит. По крайней мере, если смотреть правильно и вглядываться вглубь. Этот странный, не похожий на другие парный «предмет» – глаза другого человека. И хотя глаз и являет собой вполне материальный, хорошо изученный оптический орган, но под определенным углом он до известной степени прозрачен. До своего противоположного зрачку дна. Иначе мир не презентовал бы себя так ярко через глаза. Сталкиваясь фронтально с их прозрачностью, наш взгляд опять-таки параллелизуется и уходит через зрачки вглубь, не находя предметной опоры. И, возможно,  если мы окажемся в состоянии сознательно следовать его параллельному ходу, мы очутимся совсем в другой области, области, которую из-за какой-то странности не считаем реальной. Мы очутимся во внутреннем мире другого человека, если хотите, в его душе. Не зря ведь говорят, что глаза – зеркало души. И вот что интересно –  живя среди людей, мы  почти все время этим и занимаемся.

На самом деле, мы постоянно касаемся этой области, когда даже мельком смотрим в глаза другого человека. После такого мимолетного касания, стыдливо отводя взгляд, нам кажется, что мы что-то забираем с собой. Частичку души человека, с которым скрестили взгляды. Или, если хотите более современным языком, мы сигнализируем и получаем сигналы. И это происходит постоянно: в квартирах, в общественных местах, на улице – обмен взглядами, а вместе с тем подпороговыми сигналами и субтильной информацией происходит все время. Часто достаточно лишь мгновения, чтобы получить какое-то впечатление. Что-то иное впечатывается в нас, оставляет свою сигнатуру. Мы же успеваем поставить свою.

Вот молодая симпатичная, но еще неопытная девушка, настроенная на то, чтобы надменно отражать брошенный на нее мужской взгляд, рьяно подчеркивая свою неприступность и презрительное отношение к его маскулинным претензиям. Презрение, появляющееся в ее глазах, призвано именно что отпугнуть его, остудить пыл, не дать промелькнуть даже мысли, что она как-то поощряет его сократить дистанцию и завязать разговор. Та же девушка в гостях у общей подруги смотрит на вас уже совсем по-другому. Ситуация позволяет ей вести себя с вами значительно свободнее, дольше смотреть в глаза и даже интересоваться тем, кто вы и из какого теста сделаны.

Взгляд, брошенный на человека со стороны кажется тоже весьма небезобидным. Если вы пристально наблюдаете за кем-то, исследуя его/ее и просчитывая варианты знакомства или просто из любопытства, то человек вполне может почувствовать, что к нему пусть и не физически, но все-таки прикасаются. Особенно чувствительны люди к сексуальным, оценочным касаниям. Кто-то внезапно оборачивается и ловит вас за занятием визуального исследования ее/его физического тела. Далее у нее может последовать плохо скрываемая и часто хорошо разыгранная реакция раздражения, за которой порой прячется радость осознания, что ее привлекательность для лиц противоположного пола не плод бурной фантазии, а реальность. Он же в аналогичной ситуации, скорее всего, самодовольно минует стадию смущения и ответит тем же, чтобы определить потенциальную значимость для себя пойманной за подпольным занятием оценщицы. Люди часто каким-то непонятным образом чувствуют не только физическое прикосновение, но и факт интереса другого человека, проявляющийся в визуальном сканировании форм и, одновременно, в незаметном внутреннем зондаже в режиме реального времени. Кажется, что прикосновение взглядом не менее реально, чем физическое прикосновение, просто оно более тонкое  интимное.

Но прикосновение эфемерного взгляда к физическим формам – тема достаточно банальная и не так интересна. Глаза же – если всматриваться во мрак, глядящий на нас из глубины зрачков, могут выдать нам ощущение сокрытой, или тщательно скрываемой, внутренней жизни другого человека. Человек чувствует это и быстро убирает взгляд, чтобы не подпустить неизвестного внутрь дальше порога. Иначе у него (реже у нее) может возникнуть законное основание попытаться завязать знакомство. И если это не входит в ваши намерения, то дверь с силой захлопывается, свет на парадной лестнице выключается и даже светящаяся точка в дверном глазке меркнет. Нужно вовремя отвести взгляд, чтобы не у кого не возникло преждевременных претензий на нахождение внутри. Впустите не того человека душевно дальше допустимого порога, трудно будет потом от него избавиться. Что же послужит основанием не впускать его в себя дальше, и дальше, а, в конце концов, не впускать его в себя, настырного и обходительного, тж. и физически? Поэтому, если перед вами не представительница самой древней профессии (или представитель) вам предстоит еще более или менее тернистый путь ухаживания (или соблазнения), дабы доказать, что вы стоите того, чтобы вас впустили в самые покои.

У влюбленных же гляделки друг другу в глаза – любимое занятие. И тут дело не обходится обычным обменом мимолетными касаниями, тут имеет место интенсивный обмен субстанциями, своего рода алхимия между людьми, ищущими экстатического восторга в воображаемом совершенстве партнера. Самоотрешение в идеализируемом ином – что может быть прекраснее и архаичнее? Своеобразная нирвана во внешнем приватизированном вами почти божестве? Чем ближе друг другу люди, тем чаще и дольше они смотрят друг другу в глаза. Если же они друг друга не знают, то недоверие и/или страх перед неизвестным заставляет в целом даже открытых людей запирать дверь хотя бы на цепочку и смотреть в глазок. Всем известно, к чему может привести долгое смотрение в глаза незнакомого человека. Вас просто спустят с лестницы, попросив вежливо, но настойчиво, либо особо не церемонясь. А когда ищешь драки, то только и делаешь, что смотришь с вызовом другому в глаза, не отводя взгляда.

Как правило, мы не обращаем внимание на психологическую подоплеку взгляда, о которой речь шла выше, довольствуясь школьной информацией о глазах, как о нервно-оптическом пассивном органе зрения, зависящем исключительно от наличия и движения отраженного света. Но мы им, т.е. психологическим контекстом, постоянно пользуемся во всех смыслах, не особо разбираясь в том, как все устроено. В том же смысле многие из нас смотрят телевизор или работают на компьютере, не особо разбираясь в принципах их функционирования. Но есть одна важная разница. Если принцип работы компьютера (или оптики глаза) вам может на пальцах объяснить специалист, то неуловимость психологической составляющей смотрения, а тем более смотрения в глаза, невозможность фиксации и измерения этого эффекта приборами, делает его невидимым (imponderabilia - не поддающиеся учёту, исчислению и измерению факторы) для самого отточенного рассудочного интеллекта ученого, мышление которого реагирует только на ponderabilia, т.е. на все, что поддается измерению, исчислению и т.д.

Возникает впечатление, что люди нуждаются в постоянном обмене данными, когда мимолетно смотрят в глаза даже незнакомого человека. Вы считали, сколько раз на улице, на работе или в ресторане хотя бы миг смотрели в глаза другого человека, чем-то привлекшего ваше внимание? А сколько раз смотрите в глаза человеку, которого знаете, и который вам приятен? Или избегаете встречаться взглядом с неприятной вам личностью?

Взгляд, устремленный в глаза незнакомца, кроме всего прочего, является в некотором смысле системой оповещения свой/чужой. Иногда, с недоверием всматриваясь в глаза незнакомцу/ке, мы находим там что-то свое, родственное, и это позволяет нам немного расслабиться еще задолго до того, как мы окончательно сориентируемся в сути и формате только зарождающихся отношений. А иногда, не предубежденно смотря в глаза, мы попадаем, словно, на другую планету, в мир совсем иных чуждых нам красок, культурных кодов и систем ценностей. Система оповещения истерически сигнализирует – чужой, чужой! ЧУЖОЙ!!! И нас наполняет страх перед тем, что может натворить этот чужак в привычном нам мире своих.

Однако если посмотреть еще глубже, то система оповещения свой/чужой работает даже на уровне человек/нелюдь. Этот пласт обычно не проявляет себя непосредственно и понятен пока разве что только Робинзону Крузо или всем Робинзонам, оказавшимся в единственном числе на необитаемом острове без сопровождения Пятницы. Взрослые люди, ставшие по воле случая Робинзонами, начинают выдумывать персонажей и общаться с ними (вспомните, например, «мистера Уилсона» в фильме «Изгой»), поскольку  постепенно теряют чувство собственной идентичности. Им нужен собеседник, некое иное «Я», только во взаимодействии, с которым удается ощутить себя как некое собственное «Я». Вне общества они чувствуют, как постепенно бледнеет и меркнет свет их индивидуальности, не имея возможности осознать себя как «Я» посредством другого человека.

Реальные исторические Маугли  только доказывают правоту данной точки зрения, поскольку человеческий детеныш, вскормленный молоком волка или выживший в семье леопарда, теряет способность стать полноценным человеком, а, с опозданием попав в общество людей, по развитости лексикона в дальнейшем может конкурировать разве что только с  Эллочкой Людоедкой из известного романа. Такие дети, не находя в своем окружении других человеческих «Я», не пробуждаются как человеческие индивиды, а обретают характерные видовые качества тех животных, которые не дали им умереть и вскормили как своих детенышей.

Наиболее своим человек чувствует себя в кругу семьи. Тут он настолько свой, что может позволить себе расслабиться, ходить в трусах и майке, читать газету в таком обличии, скрестив босые ноги на журнальном столике, издавать неприличные звуки, ругаться, сорить по всей квартире своими носками и грязными сорочками, зная, что за подобное поведение свои поворчат, пожурят, но не подвергнут остракизму. Если, конечно, действительно свои. Того же человека на научной конференции бывает не узнать, настолько импозантно и внушительно выглядит на публике этот еще вчерашний ветрогон. После семьи обычно следует круг друзей и родственников (можно и в иной последовательности, у кого как), коллег, соседей, знакомых, еле знакомых, отдаленно знакомых, которых неплохо знаем в лицо, но почти не здороваемся, еле знакомых только в лицо. Далее идет круг совсем незнакомых, но понятных, живущих по близким нам понятиям земляков, странноватых земляков и т.д. вплоть до самых что ни на есть чужаков, говорящих на непонятном нам языке, от которых воротим носы, часто без достаточных на то оснований. Порой чужой настолько чужд и устрашающ, что система внутреннего  оповещения сигнализирует на уровне человек/нелюдь.

Конечно, не все впечатление от человека проистекает от сканирования взгляда. Но представьте на минуту, что вам надо поделиться впечатлением о человеке, глаза которого вы вообще не видели. Представьте, что его глаза постоянно закрыты черным прямоугольником, как это часто делается, когда надо сохранить инкогнито личность человека на фотографиях или видео репортажах. Можно, конечно, засветить все лицо, так надежнее, но часто довольствуются только более ли менее широким черным прямоугольником, прикрывающим глаза. Представьте человека в черных очках, который их так и не снял после знакомства. Много вы сможете распознать в таком человеке, у которого не видны глаза?

Однако в современном мире по мере разрушения традиционных сообществ и их общественных норм система оповещения свой/чужой посредством глаз постепенно теряет свое значение. В пестром западном обществе эти нарушения системы ощущаются уже достаточно сильно, поскольку своих становится все меньше. Если человек не может быть на 100% уверен, что даже жена не подаст на него в суд за сексуальное домогательство, а собственный ребенок не наябедничает социальному работнику, что отец препятствует свободному выбору им пола, то есть, если самый ближний круг своих даст осечку, то система явно начала давать сбой. Пусть такие случаи пока  происходят даже в западных странах не массово, и не каждый день, но все-таки происходят. Что будет, если система на всех вокруг будет реагировать: чужой, чужой, чужой, чужой, свой(?), а нет, показалось, чужой, чужой? Или в случае с родителями: дал конфетку – свой, не разрешил сжечь дом, играя спичками – чужой! И такое легкое сангвиничное мельтешение при виде, например, отца – свой/чужой, свой/чужой, свой/чужой, чужой/чужой, чужой… – все, звонок в службу опеки.

Более того, сегодня человек в западном сообществе, по ходу и у нас, на восточном краю западной ойкумены, даже не попав на необитаемый остров, добровольно становится Робинзоном. Человек идет по пешеходным улицам, сливаясь с толпой чужих, будучи чужим. Система оповещения отключена, поскольку бессмысленна, если вокруг все чужие, а своих лишь несколько человек, да и то, для некоторых «свои» таковы лишь условно. Что-то типа «домашних Пятниц». Правда, система отключена лишь частично, поскольку упрощенный негативный регистр пока все-таки функционирует на страхе: чужие привычные, более чужие – непривычные (дискомфорт), чужаки – полностью иные (явный дискомфорт!!) , чужаки/ опасные (ужас ужас!!!). Но это уже не столь важно. А важно то, что своих нет. Условно своими в состоянии окружённости опасными чужаками (ужас, ужас!!!) могут стать и привычные чужие. Но цена им не велика. Именно поэтому и можно отгородиться от всех, уйти за железный занавес добровольного аутизма; именно поэтому можно часами смотреть в гаджет, не обращая внимания ни на кого, или передвигаться, залепив уши наушниками с грохочущей внутри электронной музыкой.  Вокруг одни лишь шагающие манекены. Незачем лететь в большой космос в поисках чужих. Они уже тут, среди нас.

Сокращая, таким образом, круг значимых для себя людей, человек становится добровольным отшельником в бурлящих людских потоках. У каждого свои цели и интересы (которыми можно поступиться разве что только для немногочисленных своих самого близкого окружения, да и то не всегда), с точки зрения которых «чужой» может быть актуален только в качестве средства или орудия их достижения. Такое отношение заставит любого человека зарыться в песок, закрыть все двери и окна, чтобы его не использовали безразличные чужие. Поэтому люди ходят в толпе, практикуя робинзонаду одиночества посреди волнующегося моря себе подобных, и постепенно приближаются к феномену Маугли, будучи взрослыми и даже не в джунглях среди диких зверей. Ибо чем меньше «Я» видит вокруг себя иные «Я» и регистрирует их на разных  уровнях своей психики, тем меньше оно само «Я». Тогда в общественных местах часто звучит нечленораздельная речь в купе с рычанием и блеянием. Надо только правильно слушать.

Тернист путь человека к самому себе. Сигнализируя другим о «Я» и все реже получая ответные сигналы от них, человек движется из общинного тоталитарного «Я» в тотальное одиночество зрелой самости, из которого есть только два выхода. Человек может, оставаясь формально  отдельным индивидом, продолжить вариант существования «по умолчанию» и из-за этого впасть в эгоцентрическое одиночество, в котором он чувствует себя абсолютно изолированным субъектом, наполненным при этом типичными общечеловеческими телесными инстинктами и общепринятыми желаниями и вожделениями. Таким образом, он превращается в отдельный сосуд, наполненный, однако, по сути, принципиально мало чем отличающимся от других составом: примерно, те же желания, примерно, те же потребности, из того же регистра, те же ожидания от жизни и иллюзии различия с другими, себе подобными. Отличия, если они есть, несут чисто внешний непринципиальный характер. Как безликие частицы в броуновском движении себе подобных ведут себя серые общечеловеки, отталкиваясь и притягиваясь по потребностям. Вариантов тут много, но все они принципиально идентичны и предсказуемы.

Другой выход не приемлет общественных инерций. Отделившееся (хотя бы на время) от своего даже самого близкого сообщества «Я» может заняться поисками того источника, что наполнит его внешнюю инаковость еще более уникальным внутренним содержанием. Человек уже отчаялся найти этот источник во внешней жизни, поскольку многое испробовал, но долей его оказалось лишь разочарование. В таком случае он – как отчаявшийся странник, решительно меняет направление поиска. С этого момента он начинает искать свое содержание внутри себя. Все, что мог сказать ему внешний мир: природа, культура, религия, наука, общество – все иссякло, поблекло и более не наполняет его достаточным содержанием и смыслом. Он пресыщен внешней жизнью. Даже дети, эти светлячки в темном царстве взрослых, не дают более того удовлетворения. Человек начинает понимать, что продление рода как смысл индивидуального бытия – самообман. У такого человека появляется единственно возможная в подобном состоянии надежда – найти мастерскую, кузницу этого содержания внутри себя, где-то там в глубине. Вряд ли смысл индивидуального существования ждет его там в готовом состоянии. Но, однажды изменив направление поиска, человек более не сомневается в правильности своего отчаянного выбора. Он, отчаянный странник, пускается в долгий и тернистый путь.

И путь этот путь не от мира сего. Ищущий остается в миру. Он ищет себя в себе не только для себя, но и для мира, поскольку мир без него пуст. Мир пуст без смысла, которое «Я» может сотворить в своей мастерской. Шикарная сцена с богатыми декорациями не может обеспечить хороший спектакль. И пока нет индивидуального смысла – спектакль ставят другие сущности, а человек порой  декорация среди других декораций, или в лучшем случае лишь часть массовки, а все что происходит на сцене, происходит без его осмысленного участия.

Вернувшись с уловом, отчаянный странник вновь включает вышеописанную систему оповещения, но по-другому. Он не только воспринимает, но и активно сигнализирует другим людям о своем новом, творимым им самим «Я», напоминая тем самым, кем они, люди, на самом деле являются. Он уже сигнализирует не о каком-то общинном или групповом «Я» прошлого, а о своем, родившемся внутри человеческом индивидуальном «Я». Для  такого человека в мире становится все меньше и меньше чужих. И в какой-то момент времени его система перестает регистрировать чужих, поскольку он понимает, откуда возникает их чуждость, и находит им место в своем образе мира. Даже самым чуждым находится место в его мире. Он не оправдывает их ошибок и проступков. Но он понимает систему ценностей и культурных кодов иных. Он молчаливо сигнализирует им тоже о своем новорожденном «Я», не смотря на, возможно, долгое непонимание и неприятие с их стороны. Но он знает, что со временем они поймут и примут его сигнал. Их внутренний мир расширится благодаря его усилиям. И когда-нибудь каждый из них станет отчаянным странником и встанет на свой путь, на путь в свою мастерскую. Придет время, когда у таких индивидов система оповещения будет регистрировать иных, совсем непохожих людей, как своих: свой, свой, свой... будет она давать знать и когда-нибудь уже только поэтому вновь потеряет свой современный смысл. Ибо, какой смысл в ней, когда все вроде как свои? Возможно, она опять-таки частично сохранит свою значимость, чтобы определить степень «своякости». Но чуждых не останется, потому что все станут понятными. Наступит мир своих, эра разделения прекратится, не потому, что все станут похожими друг на друга инкубаторными вылупками. Но они станут понятными и интересными друг для друга. Далекая мечта, золотого века –  aurea saecula  – возможно, когда-нибудь превратится в реальность неразделенного мира понятных друг другу разных людей - индивидуумов.