Confession of the anarchist

                CONFESSION OF THE ANARCHIST
                By Vladmir Angelblazer, 2025-02-03


       I love the "naked social truth"! Do you think I am joking? No, I am not. In Victoria, British Columbia, countless sports and wellness centers exist, but the best place for this "naked truth" is the sauna. No, we do not gather there as nudists—we wear swimsuits—but the true essence lies in cleansing both our capillary systems of toxins and our minds of burdensome thoughts. It is a space for socialization, a microcosm of Canadian life where I observe and engage with people of all ages and backgrounds. One could write an entire book about these conversations. Perhaps I will someday.

       About a decade ago, I met an anarchist in the sauna — a man named Komrade, who hailed from the prairies of Alberta or Saskatchewan. He sat in the steam room, reading a dimly lit copy of Peter Alexeyevich Kropotkin’s The State: Its Historic Role (1921 edition). Naturally, he caught my attention, and we struck up a conversation. Over the years, as one frequents the same place, a circle of acquaintances—even friends—begins to form. In my provincial sauna, Crystal Pool, a kind of intellectual salon emerged, where we discussed the "naked social truth". Alongside my anarchist comrade, my acquaintances included two Eastern Europeans: Sharko, a Czech known as "Skywatcher" — an astronomer by trade, a mountaineer by calling — and Lyubomir, a Slovak nicknamed Lenard, a political analyst by nature, though in Canada he painted the walls of houses and apartments. There was also David the Programmer, a jovial British nationalist who delighted in fanning the flames of debate, alongside feminists, astrologers, wellness enthusiasts, and many more. We are all Canadians, and we all love our Vancouver Island. And as often happens, the more you love something, the more you critique it. Do I need to explain why? No, I do not. You all understand.

       In the sauna, where temperatures soar to nearly 90 degrees Celsius, we speak freely on almost any topic. I even introduced my Canadian friends to certain Russian Northern traditions, such as wearing felt hats to prevent our brains from overheating. Hahaha!

       Now, imagine today’s sauna topic: "Anarchism." Someone reads aloud a few quotes from Mikhail Bakunin’s Confession (1851):

"If God is everything, then life and man are nothing."
"Freedom is indivisible: you cannot cut off a part of it without killing it entirely."
"Freedom within the state is a lie."
"The freedom of one person ends where the freedom of another begins."
"Freedom without socialism is privilege and injustice; socialism without freedom is slavery."
"If God truly existed, it would be necessary to abolish him."
"There is no greater insult to a person than to claim you know them as well as the back of your hand. One knows another only to the extent that one loves them."

       The sauna instantly transforms into a creative laboratory of anarchist thought! A forty-minute discussion ensues, lively and impassioned. When the time comes to summarize, it is not always me who takes the lead, as our debates often spill over into subsequent gatherings at Crystal Pool. But since I raised this topic in this essay, I must articulate my own conclusions.

       Anarchism, as a philosophical and socio-political theory, is a labyrinthine construct — a mosaic of ideas that often contradict one another with a fervor bordering on the poetic. It is a realm where anarcho-communists and anarcho-capitalists stand at opposite poles, their visions of a stateless society clashing like titans in an ideological arena. This inherent tension has sparked endless debates about what anarchism truly is, who can rightfully claim the title of an anarchist, and whether the movement can even be confined to the traditional left-right spectrum. Indeed, some anarchists reject such classifications altogether, arguing that anarchism transcends these binaries, existing instead as a philosophy of liberation rather than a political ideology.

       Democracy, too, is a point of contention. For some anarchists, democracy—even in its direct form—is inherently hierarchical, a system of domination disguised as collective decision-making. Others, however, see direct democracy as a viable path toward a stateless society, a means of organizing without rulers. This divergence reflects a broader tension within anarchism: the question of violence. While some anarchists are staunch pacifists, others have historically embraced "propaganda by the deed," a strategy that has often led to their marginalization and demonization.

       The question of who qualifies as an anarchist is particularly contentious. Leftist anarchists often disavow national-anarchists, whose flirtation with nationalism is seen as a betrayal of anarchism’s anti-authoritarian ethos. Similarly, anarcho-capitalists are frequently dismissed by their leftist counterparts, who argue that capitalism is inherently hierarchical and thus incompatible with anarchism. Yet, anarcho-capitalists retort that anarchism was never inherently "leftist", challenging the very foundations of this ideological divide. Meanwhile, a growing contingent of modern anarchists insists that anarchism is neither left nor right but something entirely distinct— a philosophy of freedom that defies categorization.

       Religion, too, complicates the anarchist narrative. While anarchism is traditionally associated with atheism, there exists a vibrant tradition of Christian anarchism, as well as ongoing debates about the libertarian potential within Islam, Buddhism, and other faiths. This interplay between spirituality and anarchism raises profound questions about the nature of morality, ethics, and humanism—questions that anarchists answer in wildly divergent ways. Similarly, the relationship between anarchism and Marxism is fraught with ambiguity. Some anarchists reject Marxism outright, while others find common ground with its more libertarian strands, such as council communism, left communism, or even Trotskyism and Maoism.

       The anarchist stance on progress, civilization, and technology is equally complex. Anarcho-communists and anarcho-syndicalists are often divided between those who embrace technological advancement as a tool for liberation and those who view it with deep skepticism. Anarcho-primitivists, on the other hand, reject the very notion of civilization, seeing it as the root of humanity’s alienation from nature. Eco-anarchists, influenced by social ecology, take a more nuanced view, arguing that the problem lies not in technology itself but in how it is wielded by those in power.

       Anarchism is frequently dismissed as utopian, a charge that many anarchists wear as a badge of honor. For them, utopia is not a blueprint for a perfect society but a horizon of possibility, a collective imagining that fuels the struggle for a better world. Others reject the notion of utopia altogether, framing anarchism not as a fixed endpoint but as a perpetual striving, a worldview that resists finality and embraces the infinite potential of human creativity.

       The reader might wonder, "Are we all such intellectuals here in this Canadian backwater on Vancouver Island?" No, we are all very different—both in age and intellect. To write this brief explanation of anarchism, I had to revisit the distant university years spent in libraries, striving to better understand the modern world we inhabit.* Anarchism, with its profound reflections on social collectivity, is quite timely for some self-education at home...

       In the end, anarchism is not a monolith but a kaleidoscope—a living, breathing tradition that thrives on its contradictions. It is a philosophy that challenges us to imagine a world without rulers, a world where freedom is not a distant dream but a lived reality. And while the path to such a world is fraught with uncertainty, it is precisely this uncertainty that makes anarchism so vital, so endlessly compelling. For in the words of Mikhail Bakunin, "The passion for destruction is also a creative passion." And so, anarchism continues to destroy and create, to question and dream, to resist and rebuild—a testament to the enduring power of human hope.


      *To write this brief explanation of anarchism, I had to put in some effort, reflecting on the sources of such ideas. For instance: Nettlau, M. Anarchism and Religion; Udarstev, S. F. The Evolution of Anarchist Theory in Russia in the 19th-20th Centuries; Kropotkin, P. A. Fields, Factories, and Workshops; Zerzan, J. Agriculture: The Demonic Engine of Civilization; Bookchin, M. The Reconstruction of Society; and various anarchist texts and archives.



                ИСПОВЕДЬ АНАРХИСТА
                Владимир Ангелблазер, 03.02.2025


       Я обожаю «голую социальную правду»! Думаете, я шучу? Нет, нисколько. В Виктории, Британская Колумбия, есть множество спортивных и оздоровительных центров, где лучшее место для этой «голой правды» — сауна. Нет, мы собираемся там не как нудисты — мы в купальниках и плавках, — но суть в том, чтобы очистить не только капилляры от токсинов, но и разум от тяжких мыслей. Это пространство для общения, микрокосм канадской жизни, где я наблюдаю и взаимодействую с людьми всех возрастов и социальных слоёв. Об этих беседах можно написать целую книгу. Возможно, когда-нибудь я так и сделаю.

       Лет десять назад я встретил в сауне анархиста — человека по имени Комрад, родом с прерий Альберты или Саскачевана. Он сидел в парилке, читая потрёпанный экземпляр книги Петра Алексеевича Кропоткина «Государство и его историческая роль» (издание 1921 года). Естественно, он привлёк моё внимание, и мы разговорились. Со временем, когда ты часто посещаешь одно и то же место, образуется круг знакомых — даже друзей. В моей провинциальной сауне «Crystal Pool» сложился своего рода интеллектуальный салон, где мы обсуждали «голую социальную правду». Помимо моего товарища-анархиста, среди моих знакомых были два восточноевропейца: Шарко, чех, по прозвищу «Небозритель» — астроном по профессии, альпинист по призванию, — и Любомир, словак, по канадскому никнейму «Ленард», политолог по натуре, хотя в Канаде он красил стены домов и квартир. Был ещё «Дэвид-Программист», весёлый британский националист, обожавший разжигать споры, а также феминистки, астрологи, энтузиасты здорового образа жизни и многие другие. Мы все — канадцы, и все мы любим наш остров Ванкувер. И, как это часто бывает, чем больше любишь что-то, тем больше критикуешь. Нужно ли объяснять почему? Нет, не нужно. Вы и сами всё понимаете.

       В сауне, где температура поднимается почти до +90 градусов по Цельсию, мы свободно говорим практически на любые темы. Я даже познакомил своих канадских друзей с некоторыми северными русскими традициями, например, с ношением войлочных шапок в бане, чтобы не перегреть мозг. Ха-ха-ха!

       А теперь представьте, что сегодняшняя тема в сауне — «Анархизм». Кто-то вслух зачитывает несколько цитат из «Исповеди» Михаила Бакунина (1851):

«Если Бог — всё, то жизнь и человек — ничто».

«Свобода неделима: нельзя отрезать часть её, не убив её целиком».

«Свобода внутри государства — ложь».

«Свобода одного человека заканчивается там, где начинается свобода другого».

«Свобода без социализма — это привилегия и несправедливость; социализм без свободы — это рабство».

«Если бы Бог действительно существовал, следовало бы его упразднить».

«Нет большего оскорбления для человека, чем утверждать, что знаешь его, как свои пять пальцев. Другого знают лишь настолько, насколько его любят».

       Сауна мгновенно превращается в творческую лабораторию анархистской мысли! Завязывается оживлённая сорокаминутная дискуссия. Когда приходит время подводить итоги, это делаю не всегда я, ведь наши дебаты часто перетекают на следующие встречи в «Crystal Pool». Но поскольку именно я поднял эту тему в своём эссе, мне и формулировать свои выводы.

       Анархизм как философская и социально-политическая теория — это лабиринт, мозаика идей, которые зачастую противоречат друг другу с пылом, граничащим с поэзией. Это пространство, где анархо-коммунисты и анархо-капиталисты стоят на противоположных полюсах, их видения безгосударственного общества сталкиваются, как титаны на идеологической арене. Это напряжение порождает бесконечные споры о том, что такое анархизм на самом деле, кто имеет право называть себя анархистом и можно ли вообще втиснуть это движение в традиционные рамки «левых» и «правых». Некоторые анархисты и вовсе отвергают такие классификации, утверждая, что анархизм выходит за эти рамки, являясь не политической идеологией, а философией освобождения.

       Кстати, демократия также остается предметом споров. Для одних анархистов она — даже в своей прямой форме — неизбежно иерархична, представляя собой систему господства, замаскированную под коллективное принятие решений. Другие же рассматривают прямую демократию как возможный путь к безгосударственному обществу, способ организации жизни без правителей. Этот раскол отражает более глубокое противоречие внутри анархизма — вопрос насилия. В то время как одни анархисты являются непреклонными пацифистами, другие в разные исторические периоды прибегали к тактике «пропаганды действием террором», что нередко приводило к их маргинализации и демонизации.
      
       Вопрос о том, кто может считаться анархистом, особенно спорный. Левые анархисты часто отрекаются от национал-анархистов, чьи игры с национализмом воспринимаются как предательство антиавторитарной сути анархизма. Точно так же анархо-капиталисты отвергаются левыми, которые считают, что капитализм по своей природе иерархичен и потому несовместим с анархизмом. Однако анархо-капиталисты парируют, что анархизм никогда не был «левым», бросая вызов самим основам этого идеологического разделения. Тем временем растущая группа современных анархистов настаивает, что анархизм — это нечто совершенно иное, философия свободы, которая не поддаётся категоризации.

       Религия тоже усложняет анархистский нарратив. Хотя анархизм традиционно ассоциируется с атеизмом, существует яркая традиция христианского анархизма, а также продолжающиеся дебаты о либертарном потенциале ислама, буддизма и других религий. Это взаимодействие между духовностью и анархизмом поднимает глубокие вопросы о природе морали, этики и гуманизма — вопросы, на которые анархисты отвечают крайне по-разному. Точно так же отношения анархизма с марксизмом полны неоднозначности. Одни анархисты отвергают марксизм полностью, другие находят точки соприкосновения с его более либертарными течениями, такими как советский коммунизм, левый коммунизм или даже троцкизм и маоизм.

       Отношение анархистов к прогрессу, цивилизации и технологиям также неоднозначно. Анархо-коммунисты и анархо-синдикалисты часто разделяются на тех, кто видит в технологическом прогрессе инструмент освобождения, и тех, кто смотрит на него с глубоким скепсисом. Анархо-примитивисты, напротив, отвергают саму идею цивилизации, видя в ней корень отчуждения человека от природы. Экоанархисты, вдохновлённые социальной экологией, занимают более взвешенную позицию, утверждая, что проблема не в технологиях самих по себе, а в том, кто и как их использует.

       Анархизм часто называют утопией, и многие анархисты носят это обвинение как знак отличия. Для них утопия — не план идеального общества, а горизонт возможностей, коллективное воображение, которое питает борьбу за лучший мир. Другие отвергают саму идею утопии, рассматривая анархизм не как фиксированную цель, а как постоянное стремление, мировоззрение, которое сопротивляется завершённости и раскрывает бесконечный потенциал человеческого творчества.

       Читатель может спросить: «Неужели мы все здесь, в этой канадской глуши на острове Ванкувер, такие интеллектуалы?» Нет, мы все очень разные — и по возрасту, и по уровню интеллекта. Чтобы написать это краткое объяснение анархизма, мне пришлось вернуться к далёким университетским годам, проведённым в библиотеках, в попытках лучше понять современный мир, в котором мы живём*. Анархизм с его глубокими размышлениями о социальной коллективности — это отличный повод для самообразования...

       В конечном счёте, анархизм — это не монолит, а калейдоскоп — живая, дышащая традиция, которая процветает благодаря своим противоречиям. Это философия, которая бросает нам вызов представить мир без правителей, мир, где свобода — не далёкая мечта, а реальность. И хотя путь к такому миру полон зыбкости, именно эта неопределённость делает анархизм столь жизненно важным, столь бесконечно увлекательным. Как сказал Михаил Бакунин, «страсть к разрушению — это также страсть к созиданию». И так анархизм продолжает разрушать и созидать, вопрошать и мечтать, сопротивляться и строить заново — свидетельство непреходящей силы человеческой надежды.



       *Чтобы написать это краткое объяснение анархизма, мне пришлось приложить некоторые усилия, обращаясь к источникам таких идей. Например: Неттлау, М. Анархизм и религия; Ударцев, С. Ф. Эволюция теории анархизма в России в XIX-XX веках; Кропоткин, П. А. Поля, фабрики и мастерские; Зерзан, Дж. Агрокультура: демонический двигатель цивилизации; Букчин, М. Реконструкция общества; а также различные анархистские тексты и архивы.