Апчхи судьбы или как я случайно изменил мировую ис

Евлампий Насморкин, офисный клерк с аллергией, обнаруживает, что его чихи меняют реальность!  Любимая девушка, эксцентричный ученый, квантовые флуктуации, путешествия во времени, эльфийский язык, белка-президент и говорящий попугай — всё это обрушивается на голову нашего героя. С помощью друзей он пытается остановить чихательную тиранию и спасти мир от абсурда. Легкая и ироничная история о том, как один чих может перевернуть всё с ног на голову.

Глава 1. Симфония хаоса начатая одним чихом

Офис компании «Скрепки и Кнопки» бурлил, как прокисший квас. Этот образ, столь отталкивающий и неприятный, как нельзя лучше описывал царящую здесь атмосферу. Воздух, казалось, был пропитан густым маревом раздражения и нервного напряжения, которые буквально витали в воздухе, подобно невидимым пылинкам. И причина этого всеобщего брожения заключалась вовсе не в приближающемся дедлайне, хотя и сроки, конечно, тоже поджимали, словно тиски, сжимающие виски. Нет, на сей раз виновником всеобщей нервозности был Евлампий Насморкин, человек-катастрофа, чей организм представлял собой загадку для врачей и кошмар для коллег. Он снова подавал признаки скорого чиха. Бедняга, этот нескладный и застенчивый мужчина, страдающий от аллергии на все, что только можно себе представить – на пыльцу, на шерсть животных, на синтетические ткани, на цитрусовые, и даже на пыль, скапливающуюся в самых укромных уголках офиса – уже давно стал притчей во языцех. Его аллергия была настолько многообразной и изощренной, что казалось, будто природа специально наделила его этим недугом, чтобы он стал ходячим олицетворением хаоса.

Его чихи, которые в нормальном человеческом понимании являются вполне обыденным физиологическим процессом, у Евлампия превращались в нечто совершенно иное. Они сопровождались не только стандартными “апчхи” и разлетающимися по всему офису микробами, которые оседали на столах, компьютерах и лицах несчастных коллег, но и как выяснилось не так давно, весьма странными и необъяснимыми изменениями в окружающем мире. Будто его чихание открывало какой-то портал в параллельное измерение, где действовали совершенно иные законы.

Был случай, когда после особо мощного чиха Евлампия, весь офис на несколько минут переместился в 1987 год. Тогда, смущенные офисные работники в современных костюмах смотрели с недоумением на старенький компьютер с монитором, похожим на телевизор, и кассетный магнитофон с модной тогда музыкой. Последовавший за этим казусом массовый сбой в системе, когда все компьютеры заархивировали все текущие наработки и вернулись к заводским настройкам, запомнился всем надолго. А история с самопроизвольно зацветшим кактусом, который после чиха выдал не менее 30 цветков, каждый размером с чайную чашку, и вовсе обросла легендами. Евлампий, как всякий человек, которому свойственны слабости, был не только главным источником этих катаклизмов, но и их единственным пострадавшим, страдая от аллергии, и совершенно не понимая, как его чихи способны трансформировать мир.

С каждым днем, с каждым новым чихом, его коллеги становились все более похожи на членов тайного общества, изучающих загадочные знамения и предсказывающих будущее по чихательной активности Евлампия. Они вели подробные записи в блокнотах, составляли графики и схемы, пытаясь уловить хоть какую-то закономерность в этих загадочных проявлениях. Существовала даже неофициальная должность «чихолога», которую по совместительству занимала секретарь Ирина, проявившая недюжинные способности к анализу и, как это ни парадоксально, к распознаванию самих предвестников приближающегося чиха. Ее наблюдения, записанные мелким бисером в толстую амбарную книгу, стали для офиса своеобразным барометром, определяющим атмосферу дня: «резкое усиление вибрации монитора – быть чиху с последующей перестановкой папок в архиве», «едва заметное покачивание люстры – жди появления в столовой несъедобного желатина», «легкое посвистывание из-под двери кабинета Евлампия – не открывать окна, ибо может занести казусного вида бабочку».

Но главное, кто больше всего страдал от чихов Евлампия, была Ирма Перечница, секретарша с волосами цвета корицы, заплетенными в тугую косу, которая, казалось, сдерживала ее бурный темперамент, и взглядом, способным прожечь дыру в броне танковой башни. Она постоянно с тоской наблюдала за Евлампием. Ее глаза, обычно лучистые и искрящиеся неподдельным энтузиазмом, были полны тревоги и какого-то обреченного смирения. Она уже давно и безнадежно была тайно влюблена в этого неуклюжего добряка. Влюблена в его нелепые шутки, в его робкую улыбку, которая, казалось, могла растопить лед в сердце любого, и даже в его постоянную рассеянность. Но его вечные, непредсказуемые чихи не только сводили ее с ума, раз за разом повергая в пучину отчаяния, но и вносили в ее размеренную и предсказуемую жизнь некую хаотичную непредсказуемость. И эта непредсказуемость, с одной стороны, пугала ее, а с другой – притягивала, как магнит.

И вот только вчера, после его очередного "апчхи", все офисные кактусы, эти колючие и молчаливые хранители тишины, словно сговорившись, вдруг запели. Их голоса, низкие и хриплые, звучали, словно проигрыватель, заевший на старой, поцарапанной пластинке. Но самое удивительное было то, что они пели песни Высоцкого, выдающегося советского барда, чьи проникновенные стихи и эмоциональная манера исполнения были известны всем и каждому. Слова песен, наполненные тоской, протестом и надрывом, странным образом диссонировали с офисной атмосферой, создавая некую сюрреалистическую картину. Один из кактусов, с особо крупными и острыми иглами, исполнял песню “Охота на волков”, словно его самого загнали в угол, другой, более приземистый, с мелкими иголочками, хрипел “Кони привередливые”, словно оплакивая ушедшую молодость, а третий, самый высокий и стройный, заводил “Балладу о любви”, словно тосковал о своей покинутой родине, в каком-то далеком, знойном уголке планеты. Мелодии, правда, были несколько фальшивыми, с хрипотцой и дребезжанием, словно сами растения страдали от мучительной ангины, но тем не менее, этот неожиданный концерт, столь необычный и странный, не мог не вызвать удивления, любопытства и даже некоторого страха у всех, кто его слышал.

А сегодня дождь, словно неугомонный оркестр, отбросив всякую сдержанность и приличие, яростно выбивал свою партию на хрупких стеклах окон. Капли, крупные и тяжелые, как расплавленный свинец, с силой обрушивались на поверхность, создавая калейдоскоп размытых отражений и уродливых силуэтов. Звук их ударов, громкий и настойчивый, был похож на барабанную дробь рассерженного музыканта, с остервенением выбивающего хаотичный ритм, словно в унисон с неразберихой, царившей в душе Евлампия. Этот какофонический аккомпанемент создавал атмосферу какого-то зловещего ожидания, словно мир замер в предвкушении какой-то неминуемой катастрофы.

Евлампий, закутанный в старый, колючий кардиган, цвет которого давно вылинял и стал напоминать цвет пожухлой травы, напоминавший своей бесформенностью облик покинутой пещеры, сидел, сгорбившись над толстой папкой с отчетами. Его поза выражала полнейшую апатию и безысходность. Он, словно средневековый писец, кропотливо и мучительно пытаясь расшифровать древний манускрипт, разбирал небрежные записи о просроченных канцелярских принадлежностях. Работа эта, лишенная какого-либо смысла и вдохновения, казалась ему наказанием, сродни принудительному чтению учебника по статистике вслух. И в этом унылом марафоне цифр, кодов и номенклатур, которые ни о чем не говорили его сердцу и разуму, он чувствовал себя маленькой, никчемной шестеренкой в огромном, бессмысленном и неумолимо вращающемся механизме. Этот механизм, не дающий пощады, высасывающий из человека все соки и превращающий его в бездушного робота.

Серые, словно выкрашенные пылью, стены офисного помещения давили на него, сжимали со всех сторон, не давая вздохнуть полной грудью. Монотонное гудение вентиляционной системы, которая, казалось, уже давно потеряла свою эффективность и вместо свежего воздуха гоняла по кругу пыль и старый, затхлый воздух, еще больше усиливало ощущение изоляции и оторванности от реального мира. Воздух был тяжелым, спертым и пропитанным запахом пыли, старой бумаги и какой-то затхлости, словно в подвале, где годами копится никому не нужный хлам. Но главным виновником его новых страданий был не этот удручающий антураж, не эта атмосфера безысходности и монотонности, а проклятая аллергия, возникшая из-за злосчастной пыльцы заморского кактуса. Уборщица тетя Клава, женщина с добрым сердцем, по мнению окружающих, иногда не дружила с головой, и тягой ко всему экзотическому, принесла это колючее чудо флоры на прошлой неделе, полагая, что оно “скрасит серые будни” и внесет в офисную атмосферу немного тропической свежести. Теперь же, этот “скраситель”, как ехидно про себя прозвал его Евлампий, превратил его жизнь в настоящий ад. Пыльца, невидимая и коварная, словно стая голодных комаров, атаковала его носоглотку, разжигая в ней нестерпимый зуд и вызывая приступы непрекращающегося чихания, от которого, казалось, трескается череп.

Он устало потер переносицу, пытаясь хоть немного сфокусировать зрение на очередном бессмысленном столбце цифр, которые, как назойливые мухи, мелькали перед глазами. Глаза слипались, словно на них набросили тяжелые веки из свинца, а в голове гудело от напряжения и начинающейся мигрени, которая словно молотом долбила по вискам. Нос предательски защекотало, словно по нему пробежала стая муравьев. Он знал этот сигнал, этот предательский признак – предвестник грядущего катаклизма, этой неконтролируемой стихийной силы, которая вот-вот должна была вырваться наружу. Он отчаянно попытался подавить порыв, прикусил губу, напряг все мышцы лица, пытаясь удержать этот неумолимый процесс, но было уже поздно. Словно пробка, вылетевшая из бутылки шампанского, которую долго и тщательно держали в руках, его рот открылся, и весь накопленный гнев, раздражение, усталость и прочие негативные эмоции вырвались наружу в виде оглушительного:

“Ап-пчхи!”

Этот звук был подобен пушечному выстрелу, разорвавшему гнетущую тишину офиса. Кажется, от силы этого чиха даже стены дрогнули, а стекла окон жалобно задребезжали, словно испуганные птицы. Вместе с этим взрывом воздуха, пыли и микроскопических брызг, мир вокруг Евлампия, казалось, на мгновение пошатнулся, подобно кораблю, попавшему в легкий шторм. Он вздрогнул, ощущая легкое, но вполне ощутимое головокружение, словно его неведомым образом перенесло в другое измерение, где гравитация была немного слабее, а законы физики – более гибкими.

Но не успел он прийти в себя, как внизу, на улице, раздался оглушительный крик ликования. Это был не просто шум толпы, не обычные радостные возгласы, а восторженный, почти истерический вопль, исполненный радости, ликования и какого-то необузданного восторга, который не умещался в рамках нормальных человеческих эмоций. Евлампий, удивленный этим внезапным всплеском эмоций, словно его кто-то выдернул из дремоты, с недоумением выглянул в окно. Он нахмурил брови, пытаясь понять, что происходит. Его сознание, еще не оправившееся от чиха, было в замешательстве.

То, что он увидел, повергло его в полнейший ступор, в состояние глубокого оцепенения. На улице, несмотря на проливной дождь, который не прекращался ни на минуту, собралась огромная толпа людей. Они прыгали, обнимались, махали руками, размахивая какими-то странными флагами и шарфами, похожими на тряпки, вырванные из старой одежды. Было очевидно, что они празднуют какую-то большую, судьбоносную победу, победу, о которой, казалось, они мечтали всю свою жизнь. Но что именно? Что могло вызвать такую массовую эйфорию в это унылое, дождливое утро? Евлампий присмотрелся, пытаясь разглядеть хоть какие-то детали, которые могли бы пролить свет на эту загадочную ситуацию.

Он узнал флаги – это была атрибутика его любимой футбольной команды, “Забивалы”. Команды, за которую он болел с самого детства, и которая последние десять лет демонстрировала стабильный и откровенно удручающий уровень безнадежности. За эти годы они не выиграли ни одного значимого матча, превратившись из перспективного клуба, подававшего надежды, в посмешище всего города, в команду, в которую даже самые отъявленные оптимисты перестали верить. Команда, которая в этот самый момент, согласно всем спортивным прогнозам, которые давали эксперты и букмекерские конторы, должна была проигрывать с разгромным счетом, с унижением и позором, без единого шанса на спасение. И не просто проигрывать, а проигрывать так, как будто футболисты на поле играли не ногами, а через одно место, не понимая, что делают.

Евлампий моргнул, словно стараясь прогнать наваждение, которое, казалось, вот-вот должно было его отпустить. Протер глаза, словно ему привиделось, но увиденное не исчезло, как призрак в лучах солнца. Нет, это был не сон, не иллюзия и не плод его воспаленного воображения. На электронном табло стадиона, расположенного неподалеку, отчетливо горели цифры 1:0 в пользу “Забивал”. Его команда, команда неудачников, команда, которая, казалось, разучилась забивать голы в принципе, внезапно, словно из воздуха, выиграла матч! Победа, которой не ждал никто, даже самые преданные фанаты.

“Что за…?” – пробормотал он, ошеломленный, ошарашенный и совершенно сбитый с толку. Его мозг отказывался принимать новую реальность, отказывался признавать очевидное, словно это было нелогичное, абсурдное сновидение. Это было настолько нелогично, настолько противоестественно, что он не мог найти этому разумного объяснения, даже если бы очень сильно постарался. Это было как если бы Солнце вдруг неожиданно начало восходить на западе, а кошки начали лаять по ночам, отбивая чечетку своими пушистыми лапками.

В этот момент, когда Евлампий пытался хоть как-то осмыслить происходящее, собрать осколки реальности в единое целое, дверь его кабинета с грохотом распахнулась, словно ее протаранил взбесившийся слон. На пороге стояла Ирма, и хотя она и была его тайной воздыхательницей, предметом его робких и несмелых мечтаний, сейчас Ирма была далека от образа кроткой и милой девушки, которую он привык видеть. Она была похожа на разъяренную фурию, из глаз которой, казалось, вот-вот полыхнет пламя, словно из жерла действующего вулкана. Ее пышные волосы, обычно аккуратно собранные в косу, сейчас были растрепаны, словно их потрепал ураган, а на щеках горел неестественный, пунцовый румянец, выдававший ее крайнюю степень возбуждения.

“Евлампий! Ты опять?” – закричала она, не давая ему опомниться, не давая ему даже шанса на то, чтобы вставить хоть слово. Ее голос звучал резко и пронзительно, словно звук лопающейся струны, который вызывал непроизвольную дрожь по всему телу. – “Я уже привыкла к тому, что ты распугиваешь всех посетителей своим чиханием, но чтобы ты еще и исторические процессы нарушал! Это уже ни в какие ворота не лезет!” Ирма задыхалась от негодования, от возмущения, которое переполняло ее до краев, а руки ее нервно сжимались в кулаки, словно она собралась наброситься на него и прибить.

“Исторические процессы?” – Евлампий растерянно почесал затылок, не понимая, куда клонит Ирма, не улавливая сути ее слов. Его сознание пыталось уловить хоть какую-то логику, хоть какую-то ниточку в этой сумбурной, бессвязной речи, которая звучала, словно поток воды, вырвавшийся из прорванной трубы. Но тщетно. Он вообще не понимал, о чем она говорит, какие такие исторические процессы она имела в виду.

“Только что звонил мой брат, он работает в букмекерской конторе,” - выпалила Ирма, продолжая наступать на него, словно разъяренный бык на красную тряпку. “Говорит, что “Забивалы” выиграли чудом! И это чудо произошло… сразу после твоего чиха!” Она ткнула ему пальцем в грудь, с такой силой, что Евлампий невольно отступил на шаг. Он почувствовал, как ее палец, словно раскаленный гвоздь, вонзается в его тело. “Я тебя, конечно, люблю… но эта твоя аллергия когда-нибудь погубит мир!” В ее голосе звучала не только раздражение, но и какая-то неприкрытая тревога, которая словно отравленная игла проникла в его сердце.

Ирма замолчала, переводя дыхание, и вглядываясь в лицо Евлампия, как на прокаженного, словно он был носителем какой-то ужасной, смертельной заразы. В ее глазах читалось целое море противоречивых эмоций, словно в ней боролись два противоположных полюса, две силы, которые разрывали ее на части – от любви, нежности и восхищения до раздражения, отчаяния и опасения, что он может натворить еще более ужасных вещей.

Евлампий молча смотрел на Ирму, стараясь переварить эту безумную информацию, которая свалилась на него, как снег на голову. Его мозг, перегруженный произошедшим, работал на пределе своих возможностей, пытаясь хоть как-то осмыслить эту абсурдную ситуацию. Он понимал, что произошло что-то невероятное, что его жизнь только что перевернулась с ног на голову, словно по волшебству. Чихание, обычное физиологическое действие, которое происходит у каждого человека, теперь, кажется, стало обладать еще более мистической, необъяснимой силой, способной изменять ход событий, словно оно было ключом к какой-то параллельной реальности. И этот факт вызывал у него не только страх, растерянность и полнейшее недоумение, но и какое-то странное, щекочущее чувство любопытства, которое, как маленький огонек, разгорелось в его сердце.

«Не может быть, чтобы все это произошло из-за меня» - промелькнула мысль в его голове, пытаясь убедить самого себя в нелепости происходящего. Но иррациональность происходящего, абсурдность ситуации не оставляла места для сомнений, она словно тяжелая печать легла на его разум. Ирма, с ее любовью к драме, склонностью преувеличивать, в этот раз, кажется, была права, как это ни было печально. Его проклятая аллергия, которую он проклинал всем сердцем, только что, возможно, совершила маленькое чудо, изменив ход футбольного матча, изменив историю. Но этот же “чудо-чихание” также, скорее всего, ввергло его в водоворот совершенно необъяснимых, пугающих и, возможно, даже опасных событий, от которых он, как ему казалось, уже никогда не сможет избавиться. И теперь ему предстояло расхлебывать эту кашу, в которой, как он понимал, он был главным виновником.

Глава 2. Лаборатория чудес и теория чихательной невероятности

Неделя, словно призрачный сон, пронеслась вихрем, оставив в памяти Евлампия лишь смутное ощущение дезориентации. Его привычная жизнь, до этого размеренная и предсказуемая, состоявшая из монотонных будней в архивных залах и тихих вечеров, проведенных за чтением, внезапно превратилась в бурлящий водоворот событий. Эти события казались ему такими же нереальными, как грезы, что посещали его после чашки крепкого чая с мелиссой. Он словно перенесся в параллельное измерение, где законы физики и логики, казалось, потеряли свою силу, где обыденность уступила место странности, а его собственные, ничем не примечательные, чихи стали ключом к разгадке самых сокровенных тайн мироздания.

Вместо привычного кабинета архива, с его приглушенным светом и пыльными стеллажами, Евлампий обнаружил себя в помещении, напоминавшем то ли съемочную площадку фантастического фильма, то ли мастерскую безумного гения, только что завершившего свои последние эксперименты. Это была “лаборатория” Григория Парадоксова, или, как про себя окрестил ее Евлампий, “лаборатория чудес” – правда, чудес с изрядной долей тревоги.

Помещение представляло собой хаотическое скопление столов, уставленных самыми разнообразными приборами, некоторые из которых выглядели вполне стандартно, а другие, казалось, были собраны из подручных материалов и больше напоминали причудливые скульптуры современного искусства. Все это изобилие было густо переплетено проводами, словно тонкой паутиной, опутывающей все поверхности, и загадочными мигающими лампочками, которые пульсировали в такт непонятным ритмам, словно глаза невидимых наблюдателей, следящих за происходящим.  Из закоулков лаборатории доносилось тихое гудение, шипение и потрескивание – симфония звуков, которую, как утверждал Григорий, мог по достоинству оценить лишь человек, наделенный “особым слухом к квантовой механике”. Евлампий, напротив, ценил тишину и шелест страниц, а какофония научных изысканий вызывала у него лишь беспокойство.

В эпицентре этого хаоса, за массивным столом, где царил беспорядок из исписанных бумаг и разбросанных блокнотов, восседал сам Григорий Парадоксов. Его внешний вид не противоречил общей атмосфере лаборатории: растрепанные, как будто от мощного взрыва, седые волосы, очки, сползшие на кончик носа, и глаза, пылающие энтузиазмом, – все это делало его похожим на эксцентричного персонажа из мультфильма про сумасшедшего профессора. И, пожалуй, эпитет “сумасшедший” как нельзя лучше подходил к его поведению.

Григорий, казалось, источал энергию такой силы, что воздух вокруг него вибрировал. Он буквально светился от восторга, как ребенок, получивший в подарок долгожданную игрушку. И этой игрушкой, к удивлению Евлампия, был он сам, а точнее – его способность чихать.

“Евлампий, мой дорогой Евлампий!” – воскликнул Григорий, его голос дрожал от волнения и радости. Он резко поднялся из-за стола, и его жесты были настолько порывистыми, что Евлампий невольно отшатнулся на стуле. “Вы – уникальный феномен! Ваши чихи – это… это… квантовые флуктуации, преобразованные в исторические импульсы!”

Евлампий вздрогнул от такого напора. Он не привык к подобным проявлениям чувств, особенно от незнакомых людей, да еще и в столь необычной обстановке. “Квантовые… чего?” – пробормотал он, пытаясь осмыслить услышанное. Слова Григория звучали как обрывки из учебника по физике, переплетенные с терминологией из научно-фантастических романов.

Григорий заразительно рассмеялся, его смех был таким же резким и внезапным, как и его движения. “Ах, Евлампий, это же элементарно! Представьте себе, – он схватил со стола первое, что попалось под руку, а именно – яблоко, по всей видимости, забытое там еще с прошлой недели, – что история – это сложный, огромный механизм. Словно часовой механизм, состоящий из бесчисленных шестеренок, где каждая деталь влияет на ход времени. Этот механизм постоянно вращается, и каждая его часть выполняет свою строго определенную функцию. Так вот, каждый ваш чих – это крошечный камушек, попавший в этот механизм. Маленький, едва заметный камушек.” Григорий начал вертеть яблоко в руках, словно рассматривая его под мощным микроскопом. “Один камушек, конечно, ничего не изменит. Но представьте, если таких камушков будет много? Если эти камушки начнут попадать в механизм не хаотично, а с определенной частотой? Тогда все может перевернуться с ног на голову!” Он откусил внушительный кусок яблока, не отрывая взгляда от Евлампия.

Евлампий нахмурил брови, пытаясь уловить суть этой метафоры. История – как сложный механизм, а чихи – это камешки, нарушающие его работу… Звучало весьма необычно, но в этой аналогии что-то все же заставило его почувствовать проблеск понимания. И все же, это казалось слишком невероятным, чтобы быть правдой.

Григорий, не дожидаясь ответа, продолжил свою лекцию с еще большим воодушевлением, размахивая яблочным огрызком, словно дирижерской палочкой. Он говорил о “эффекте бабочки”, когда даже незначительное событие может спровоцировать целую цепь масштабных последствий; о “точках бифуркации”, когда история как бы разветвляется на разные варианты развития, и о “вероятностных временных линиях”, которые, по его мнению, были не просто абстрактным понятием, а самой что ни на есть реальностью, которую можно было менять.

Евлампий внимательно слушал, стараясь не упустить ни слова, но большая часть терминов и пространных рассуждений проходила мимо его сознания, растворяясь в потоке научных фраз и абстрактных концепций. Но одно он понял совершенно ясно: его чихи каким-то образом влияют на ход истории. Эта мысль одновременно пугала и интриговала его. Он никак не мог представить себя в роли невольного вершителя судеб, но, кажется, все факты указывали именно на это.

“Мы должны это изучить!” – с восторгом провозгласил Григорий, его глаза горели, как угли в камине. Он отбросил огрызок яблока в чашу с лабораторным мусором. “Мы должны понять, как это работает! Мы должны разгадать тайну этих квантовых флуктуаций и их воздействия на исторические импульсы. Мы должны, в конце концов… контролировать чих!” – закончил он свою речь, подняв указательный палец вверх, как полководец, планирующий завоевание целой галактики.

Последние слова Григория прозвучали для Евлампия как гром среди ясного неба. Контролировать чих? Евлампий почувствовал, как мурашки пробежали по его спине, и он с трудом сглотнул образовавшийся в горле ком. Он не мог контролировать даже когда у него зачешется в носу, не говоря уже о столь сложном процессе, как чихание.

“Контролировать чих?” – переспросил Евлампий, и его голос предательски дрогнул, выдавая растущую панику. “Вы говорите серьезно? Я даже не могу предсказать, когда у меня зачешется в носу! Это же не происходит по щелчку пальцев!”

Григорий отмахнулся от его сомнений, словно от надоедливой мухи. “Это лишь вопрос времени и упорной работы! Мы разработаем методику, составим подробную карту ваших чихательных паттернов, а возможно, даже создадим специальное устройство, которое позволит нам… у-у-у… точно настраивать ваши чихи!” Он с предвкушением потер руки, словно уже видел плоды своих трудов.

Евлампий смотрел на ученого с ужасом. Слова Григория звучали как зловещее пророчество. Он живо представил, как его будут подключать к каким-то сложным аппаратам, заставлять чихать по расписанию, настраивать его чихание на нужный временной период. Он почувствовал себя подопытной крысой в огромном лабиринте, где стены – это временные парадоксы, а выход – это… неизвестность.

“Григорий, а может, это все какая-то ошибка? Может, я просто сильно простудился?” – робко предположил Евлампий, цепляясь за последнюю ниточку здравого смысла. Он надеялся, что ученый просто пошутил, или же все его эксперименты – плод разыгравшегося воображения.

Григорий рассмеялся, его смех был полон искреннего восторга. “О, Евлампий, если бы это была всего лишь простуда! Но нет, это нечто гораздо большее! Вы – ключ к пониманию самой ткани времени!”

Евлампий окончательно сник. Он понял, что теперь ему вряд ли удастся вернуться к прежней тихой и размеренной жизни. Он оказался втянут в странную игру, в которой правила меняются на ходу, а ставки непостижимо высоки. Он был всего лишь клерком, а теперь, похоже, ему предстоит стать… кем? Повелителем чихания? Временным агентом? Самим собой, но способным менять ход истории?

В душе Евлампия разгорелась нешуточная борьба страха и любопытства. Страх перед неизвестностью и огромной ответственностью, которая внезапно обрушилась на его плечи, и любопытство перед возможностью разгадать тайну своих чихов, понять законы времени. В конце концов, он всегда любил книги и историю. А теперь он, по сути, стал частью истории, причем не самой спокойной ее частью. И в этой новой роли ему волей-неволей придется разобраться.

В углу помещения, заваленном старыми газетами и чертежами, Евлампий заметил большую доску, исписанную непонятными формулами и графиками. На доске, среди всего этого хаоса, красовалась большая надпись, написанная крупными буквами: “Теория чихательной невероятности”. Евлампий невольно поморщился. Название звучало так же странно, как и все, что происходило вокруг него.

Григорий, заметив его взгляд, гордо улыбнулся. “Вот, Евлампий, это наша отправная точка!” – воскликнул он, словно презентуя бесценный артефакт. “Здесь я пытаюсь разложить по полочкам все ваши чихательные особенности, вывести закономерности, и, в конечном итоге, понять их влияние на пространственно-временной континуум!”

Евлампий снова посмотрел на доску, чувствуя, как его голова наполняется неразрешимыми вопросами. Он был далек от мира науки, и все эти формулы и графики казались ему набором бессмысленных закорючек. Но, глядя на энтузиазм Григория, он чувствовал, что эта “Теория чихательной невероятности” для ученого не просто набор символов, а целая вселенная, которую он хочет исследовать.

“Ладно”, – сказал Евлампий, его голос был полон безнадежности. “Допустим, я верю вам. Но что же мы будем делать?”

Григорий широко улыбнулся, его глаза вновь засверкали от энтузиазма. “Мы начнем с самого начала, Евлампий! Мы изучим каждый ваш чих, каждый ваш вдох, каждую вашу квантовую флуктуацию! Мы создадим подробную карту ваших чихательных паттернов, мы будем анализировать их частоту, их силу, их… э-э… историческую направленность. И в конце концов, мы найдем способ контролировать этот процесс! И тогда, Евлампий, мы сможем… мы сможем изменять историю!”

Григорий подошел к одному из столов, заваленных бумагами и приборами. Он начал копаться в этом хаосе, бормоча что-то себе под нос. Через некоторое время он вытащил из-под груды бумаг странное устройство, которое напоминало обыкновенный шлем, с одним "но".

Именно здесь, в этом хаотичном, но по-своему упорядоченном, мире, где царил дух научного безумия, и родилось его детище, его magnum opus – “Чихотрон”. Это устройство, по замыслу Григория, должно было стать не просто инструментом, а настоящим ключом к управлению самой сутью чиха, к раскрытию его потенциала и подчинению его воле человека. Представляло оно собой нечто весьма экстравагантное, гибрид мотоциклетного шлема и путаницы из проводов, датчиков, непонятных металлических приспособлений и каких-то светящихся штуковин, причем все это выглядело так, словно собрано на коленке из подручных материалов. Блестящие медные кабели, словно живые змеи, вились и изгибались, образуя сложную сеть, а на лбу шлема красовался крупный, пульсирующий зловещим красным светом кристалл, который, с непоколебимой уверенностью утверждал Григорий, служил “фокусом чихательной энергии”, этаким накопителем и концентратором той загадочной силы, что таилась в чихании.

 “Вот, Евлампий, это наш прототип чихательного анализатора!” – гордо объявил Григорий, демонстрируя свою разработку. “Это устройство будет регистрировать все ваши чихательные вибрации, анализировать их частотные характеристики, и соотносить их с колебаниями в пространственно-временном континууме! И с его помощью, мы наконец-то сможем понять, как ваши чихи работают!”

Евлампий с сомнением посмотрел на странное устройство. Он не был уверен, что хочет надевать его на себя. Но он понимал, что ему придется подчиниться.

“Ну что же, Евлампий, готовы ли вы начать наше удивительное исследование?” – спросил Григорий, глядя на него с горящими от энтузиазма глазами.

Евлампий вздохнул. “Я не думаю, что готов. Но, похоже, у меня нет выбора”.

Глава 3. Чихательный контроль и непредвиденные последствия

Перспектива обуздать эту неуловимую силу, таинственную и могучую, имя которой – чих, завладела сознанием Григория с такой неукротимой силой, что он попросту перестал спать ночами. Его лаборатория, прежде напоминавшая скорее склад забытых электронных компонентов, походивший на обитель Плюшкина с его вечным беспорядком и разрозненными предметами, преобразилась, словно по мановению волшебной палочки, в подобие алхимической мастерской. Воздух был пропитан терпким запахом паяльной канифоли, а на стенах пестрели схемы, чертежи и исписанные формулами листы.

“Ну же, Евлампий, не тяни кота за хвост, примерь же это чудо техники!” – с горящими от нетерпения глазами воскликнул Григорий, протягивая ему это чудо инженерной мысли, больше напоминавшее орудие пыток из какого-то средневекового подземелья. Его голос дрожал от переполнявшего его предвкушения грядущих открытий и триумфа, от осознания того, что вот-вот он сможет укротить эту неуловимую силу.

Евлампий с явным сомнением, от которого его уже начинало подташнивать, с опаской взял в руки это странное, тяжеловесное чудо-юдо, это творение рук и безумной мысли его нового друга. Шлем оказался неожиданно тяжелым, словно сделан из свинца, а его металлические края, казалось, были острыми, как бритва и неприятно врезались в кожу, вызывая у Евлампия чувство дискомфорта. С тихим, страдальческим вздохом, обреченного на вечные муки человека, он опустил эту махину себе на голову, чувствуя, как холодные проводки, словно назойливые насекомые, щекочут его уши, вызывая неприятное покалывание.

“Итак, – Григорий нервно поправил свои вечно сползающие с переносицы очки, – сейчас мы проведем первый, пробный запуск. Это будет, так сказать, тест на пригодность устройства. Ты просто постарайся чихнуть, как обычно, не сопротивляйся, дай волю своей природе. Постарайся не думать ни о чем плохом, просто позволь процессу идти своим чередом, как и всегда.”

Евлампий послушно кивнул, чувствуя, как предательский зуд, словно коварный червячок, начинает нарастать в его носу, распространяясь от кончика до самых гайморовых пазух. Он закрыл глаза и сделал глубокий вдох, готовясь к неминуемому и уже привычному чихательному акту, как к неизбежному злу, что преследует его по пятам. Словно прорвавший плотину поток, не сдерживаемый ничем, чих вырвался наружу, на этот раз, как показалось Евлампию, с большей мощностью и интенсивностью, чем обычно, словно “Чихотрон” подстегнул его и без того могучую силу.

Тишина, наступившая после этого “маленького взрыва”, была просто оглушительной, давящей своей звенящей пустотой. Евлампий, не понимая, что происходит, с недоумением приоткрыл глаза, осторожно выглядывая из-под шлема. Все вокруг, казалось, оставалось на своих местах – все также вокруг стояли столы, все так же были разбросаны кучи проводов и все так же уныло мигали разноцветные лампочки, словно говоря: “Что, опять?”.

Но тут раздался неожиданный, пронзительный, словно удар хлыстом, голос, который, казалось, прорезал тишину подобно молнии:

"Ave, Caesar! Morituri te salutant! ("Славься, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!")"

Григорий и Евлампий, словно громом пораженные, ошеломленно посмотрели на источник этого странного и неожиданного звука. Это был Иннокентий , попугай Григория, который до этого момента, обычно ограничивался лишь вялым бормотанием бессвязных звуков, напоминающих кашу во рту и периодическими выкриками “дурак”, в адрес всех окружающих. А также наглым воровством печенья со стола, выдавая его с головой, как вора-неудачника. Но на этот раз, попугай заговорил на чистейшей, ясной латыни, с интонациями древнеримского легионера, жаждущего битвы и славы, словно зачитывая боевой приказ перед битвой за Рим. Более того, он явно был не в духе, или, если точнее, то в абсолютно бешеном настроении, ибо он яростно вытянул лапу из клетки, словно прося пощады, и с остервенением больно укусил Григория за палец, видимо, желая наглядно показать свое недовольство происходящим.

“Ай!” – вскрикнул Григорий, отдергивая руку, на пальце которой выступила небольшая капелька крови. Но эта маленькая ранка и боль, казалось, его совсем не беспокоили, не волновали. “Это… это просто невероятно! – воскликнул он, игнорируя кровь, проступающую на его пальце. – Мы научились передавать информацию через чих! Ты только представь себе, Евлампий, это же самая настоящая революция, прорыв в науке!”

Евлампий, между тем, уставился на Григория с выражением глубокого разочарования, в котором читались усталость и отчаяние. Он совершенно не понимал восторга своего друга, этого безудержного научного энтузиазма. Он просто хотел, чтобы его нос перестал чесаться, как он и просил, а теперь ему приходится слушать латинские изречения от взбешенного и явно чем-то недовольного попугая, словно это было самое обычное дело.

“Может быть, мы попробуем еще разок?” – с горящими от возбуждения и предвкушения глазами предложил Григорий, который уже, казалось, забыл о своей кровоточащей ранке на пальце.

Евлампий, бессильно махнув рукой, тяжело вздохнул. Похоже, его страданиям не было конца и края, и это его совсем не радовало.

Следующий чих, на этот раз “сфокусированный” с еще большим энтузиазмом и рвением, оказался не менее странным и непредсказуемым, чем предыдущий. Когда Евлампий, осторожно приоткрыв глаза и наконец-то освободился от гнета “Чихотрона”, он обнаружил, что весь офис претерпел совершенно неожиданную, кардинальную, поистине магическую трансформацию. Компьютеры, еще недавно мирно стоявшие на своих местах, исчезли, словно их и не было, а вместо них на столах лежали аккуратные стопки берестяных грамот, перевязанных бечевкой. Вместо белой офисной бумаги, свернутые в трубочки свитки из березовой коры в одночасье стали доминирующим элементом интерьера, словно перенеся их всех в какую-то древнерусскую избу. Даже ручки и карандаши исчезли, словно их никогда и не было, сменившись на гусиные перья которые торчали из чернильниц, наполненных чернилами, издающими неприятный запах.

“Вот это да! Теперь мы, наконец-то, знаем, как писали в Древней Руси!” – восторженно, словно ребенок, кричал Григорий, с горящими глазами изучая древние артефакты, разложенные на его рабочем столе. Его лицо сияло от радости, как у ребенка, получившего долгожданную игрушку или как у алхимика, нашедшего философский камень.

Евлампий, между тем, отчаянно пытался понять, что вообще происходит, что творится вокруг, пытаясь ухватиться за какую-то ниточку логики. Он пришел в лабораторию, наивно надеясь избавиться от своего надоедливого зуда в носу, а в итоге оказался в самом центре исторической реконструкции, словно его вдруг перенесли на машине времени, да еще и с агрессивным попугаем-полиглотом в придачу, что совершенно не входило в его планы.

Попытки “улучшить мир”, как их наивно и самоуверенно называл Григорий, тоже совершенно не приносили желаемого результата, а только добавляли все больше неразберихи. Они казались опасной игрой в русскую рулетку с историей и реальностью, в которой ставка была слишком высока. Один чих, намеренный снизить цены на бензин, привел к тому, что цены, конечно же, упали до нуля, как он и хотел. Но, одновременно с этим, исчезли все без исключения автомобили, словно испарились, а улицы заполнили неторопливые лошади, тащившие за собой поскрипывающие телеги. Город наполнился ржанием и запахом свежего навоза, а пробки стали еще более внушительными, хотя и по совершенно иной причине, создавая адскую какофонию и ужасную вонь.

Другой чих, с благим намерением решить проблему голода в Африке, выпустил на волю совсем других демонов, вызвав нашествие саранчи в Европе. Огромные полчища насекомых, словно темная туча, затмевали солнце, опустошая поля и сады, и превращая плодородные земли в безжизненную пустыню. Фермеры были в панике, а Евлампий понял, что даже самые благие намерения могут привести к совершенно непредсказуемым, и зачастую катастрофическим последствиям.

Он начал понимать, что его чихи – это как игра в “угадай мелодию” с историей, только вместо мелодии – эпохи и события. Ты думаешь, что знаешь правильную ноту, но стоит нажать не на ту клавишу, и вместо ожидаемого благозвучия получается какая-то какофония, диссонанс, превращающий симфонию в неуправляемый хаос. Каждый раз, когда он чихал, вместо ожидаемого результата, вместо исцеления от своего проклятого зуда, происходила какая-то совершенно нелепая, комичная и неожиданная вещь, как будто сама реальность подшучивала над ним.

Евлампий с ужасом осознал, что “Чихотрон” не был инструментом контроля, не был тем ключом к управлению реальностью, каким его видел Григорий, а, скорее, генератором хаоса, тем самым ключом от ящика Пандоры, и он, словно несчастный обладатель этого ключа, раз за разом открывал его, выпуская на волю все более и более странных демонов, словно его прокляли сами боги.

Он начал уставать от этой нескончаемой чехарды, от этого калейдоскопа безумных событий. Он больше не хотел быть частью сумасшедших экспериментов Григория, не хотел менять историю, не хотел наблюдать за превращением лаборатории в филиал музея древностей, не хотел быть подопытным кроликом в этих бесконечных опытах.

“Григорий, может, мы остановимся?” – с надеждой и мольбой в голосе спросил Евлампий, в отчаянии почесывая покрасневший от постоянного зуда нос. “Может, отложим наши “научные изыскания” на потом, оставим все это на когда-нибудь? Я просто не могу больше…”

Но Григорий, конечно же, его не слушал, погруженный в свои гениальные мысли, увлеченный своим открытием, совершенно очарованный хаосом, который он сам же и создал. Его глаза горели безумным огнем, а голос дрожал от возбуждения, словно он был опьянен успехом. Он уже что-то бормотал себе под нос про параллельные вселенные, квантовую запутанность и возможность перемещения во времени с помощью чиха, словно это был самый обычный и простой способ путешествовать во времени.

Евлампий посмотрел на Григория, который уже вовсю что-то паял, при этом напевая странную, почти демоническую песню на латыни, под аккомпанемент попугая, что-то возмущенно ворчавшего в своей клетке, словно древний римский сенатор, выступающий против произвола. Он вздохнул, решив, что сегодня, как и всегда, ему придется смириться со своей участью, словно обреченный каторжник, приговоренный к вечным мучениям. В этот момент Иннокентий, словно решив добавить масла в огонь, выкрикнул, на чистом русском, со всей своей птичьей яростью: “Да когда же это кончится, в конце концов?! Я больше не могу слушать эту латинскую бредятину и видеть, как вы тут с ума сходите! Дайте мне, наконец, печенье, а то я, ей богу, чихну на вас сам!”

Глава 4. Нежный цветок в мире хаоса или как Ирма подарила Евлампию надежду (а попугай добавил немного латинского сарказма)

В лаборатории, похожей на жерло вулкана, где переплелись искры квантовых флуктуаций и эхо исторических аномалий, Евлампий и Григорий, словно два алхимика, потерявшие рассудок в поисках философского камня, затевали немыслимые эксперименты. Они были вихрем хаоса, готовыми в любой момент обрушить на мир бурю неведомого. И посреди этого научного безумия, подобно нежному цветку, пробившемуся сквозь трещины асфальта, расцветала Ирма Перечница. Она была словно живительный оазис в пустыне безумия, хрупкая надежда на порядок в мире, где логика давно покинула чат.

Ирма, подобно ангелу-хранителю, снизошедшему в эту обитель безумия, самоотверженно пыталась внести хоть какие-то проблески цивилизованной жизни в существование этих гениев-недотеп. Она, как добрая фея, сносила им обеды, приготовленные с любовью и некой долей перцового коварства. Вынуждала их мыть горы посуды, иногда используя для убедительности сковороду, словно скипетр. Ее миссия была свята – привить им хоть какое-то подобие ответственности, обуздать их пылкий нрав и не дать им окончательно кануть в бездну чихательного безумия, в которое они так старательно погружались. Она была подобна маяку, чьи лучи прорезали туман научного помешательства, указывая им верный путь, или хотя бы напоминая, что пора бы уже поесть.

Ирма, несмотря на частые вспышки гнева, была единственным человеком, который видел в Евлампии не “уникальный феномен” с аномальной аллергией, а простого, застенчивого парня, который страдал от ночных кошмаров и постоянного насморка. Она, словно проницательный психолог, распознавала, что его чихи – это не его злая воля, а проклятие, которое он был вынужден нести. Она, как верный рыцарь, вступалась за него, когда мир смотрел на него со смесью ужаса и насмешки. Ее забота была подобна чашке горячего какао, когда за окном беснуется непогода.

 Но, несмотря на все свои старания, Ирма часто чувствовала, как силы ее покидают. Она понимала, что ее любовь к Евлампию – это сражение с ветряными мельницами, битва, в которой победа, казалось, невозможна. Но она не отступала, ее сердце продолжало биться ради него, подобно неугасимом пламени.

Однажды вечером, когда Евлампий был особенно разбит после неудачной попытки “наладить погоду”, результатом стало то, что в Москве выпал снег в июле, а в пустыне Сахара начался сезон дождей. Ирма, словно ангел, спустившийся с небес, принесла ему в лабораторию чашку ромашкового чая. На подносе, украшенном вышитыми цветами, лежало печенье, приготовленное ее руками, с любовью и надеждой. Она понимала, что ему сейчас нужны не научные доводы, а немного тепла, понимания и искренней поддержки.

Ирма присела рядом с ним на старый, скрипучий стул, словно утешительница и убрала прядь волос со лба Евлампия, так, словно она гладит по голове маленького, испуганного ребенка. Она взглянула ему в глаза, в которых плескались грусть и отчаяние, и на ее губах расцвела мягкая, полная любви улыбка.

“Не грусти, Евлампий, – прошептала она, и ее голос был подобен тихому пению птицы после долгой бури, – Ты делаешь все, что можешь. Главное – не падать духом. Все мы совершаем ошибки. И даже великие ученые, вроде нашего Григория, иногда творят несусветную глупость. А ты вовсе не виноват в том, что тебя преследует эта жуткая аллергия. Это все злобные силы природы, и я уверена, что мы обязательно найдем способ их победить, вместе”.

Евлампий, словно проснувшись от долгого сна, взглянул на Ирму. Впервые он по-настоящему осознал, насколько она важна для него. Она была его якорем, за который он цеплялся, чтобы не утонуть в этом безумном мире, его тихой гаванью, где он мог найти покой и утешение, его путеводной звездой, освещающей его темный путь. Она не видела в нем героя или “уникальный феномен”, она видела простого парня, которого полюбила, несмотря на все его недостатки и странности. Она любила его, таким какой он есть, со всеми его чихами и безумными идеями.

“Ирма, – начал он, и его голос дрожал от волнения, – я… я не знаю, что бы я делал без тебя. Ты – моя надежда, моя опора, мой лучик света в этом мрачном царстве чихательного хаоса. Ты всегда рядом, когда мне плохо, ты словно ангел, спустившийся ко мне на землю. Ты… ты просто самая лучшая.”

Ирма, как юная дева, залилась краской и отвела взгляд. Она не ожидала таких откровенных признаний. Она всегда сдерживала свои чувства, держала их в узде, подобно диким лошадям, но сейчас, глядя в глаза Евлампия, наполненные такой искренней благодарностью и любовью, она не могла их удержать. Ее любовь к нему была подобна бушующему пламени, которое готово было сжечь все на своем пути. Она поняла, что ее чувства к нему так же сильны, как и его аллергия, что она готова быть рядом с ним всегда, даже если это означает терпеть его бесконечные чихательные выходки, которые порой вызывали у нее раздражение, но иногда и смех.

“Ну, хватит, - пробормотала она, стараясь скрыть свое смущение за маской равнодушия, - Ты что, решил меня окончательно смутить? Просто, пожалуйста, не чихай на меня, и вообще не надо меня приукрашивать, я ведь не ангел, а грешная женщина, которая иногда готова прибить и тебя, и Григория.”

И в этот момент, словно хор в древнегреческой трагедии, из соседней комнаты раздался ехидный голос: ”O tempora! O mores! (“О времена! О нравы!”)”. Этот зловещий приговор был произнесен голосом, который невозможно было спутать ни с каким другим.

Ирма и Евлампий, вздрогнув, посмотрели в сторону двери. На пороге, словно суровый судья, с важным видом стоял Иннокентий, который, как всегда, с театральным пафосом и грацией пантеры, наблюдал за их любовной сценой. Он, словно маленький, но очень важный критик, оценивал происходящее с высоты своего пернатого трона, приправляя это едкими комментариями на латыни.

“Похоже, здесь все становится слишком уж романтично, amici mei (“друзья мои”), – протянул Иннокентий, грациозно подпрыгнув на жердочку, словно солист балета. – Amor vincit omnia! (“Любовь побеждает все!”) Но, признаюсь, мне куда больше нравится наблюдать за тем, как Ирма гневно чихвостит Евлампия за его научные эксперименты. Это куда более… захватывающее зрелище.”

Ирма, закатив глаза, вздохнула. Она уже привыкла к саркастическим замечаниям попугая, который, казалось, наслаждался, терзая ее своей иронией. Иннокентий, несмотря на свой едкий характер, стал неотъемлемой частью их маленькой, но очень странной компании. Он был подобен надоедливой, но любимой младшей сестре, которая вечно вмешивается в их дела, но, тем не менее, делает жизнь более интересной.

“Ну, зачем ты постоянно комментируешь все на латыни?” – спросила Ирма, стараясь сдержать свое раздражение, которое так и рвалось наружу, подобно джинну из бутылки.

“Это же язык богов, Domina (“Госпожа”), - ответил Иннокентий, гордо выпятив грудь, словно полководец, выигравший битву. – Latina est lingua aeterna! (“Латынь – вечный язык!”) И потом, это так… весело, наблюдать за вашими лицами, когда вы пытаетесь понять, что я говорю.”

“Вот кому-то забавно, а мне не очень,” - пробормотал Евлампий, который пытался сдержать улыбку, наблюдая за этой перепалкой.

В этот момент, словно смерч, ворвался Григорий в лабораторию, размахивая газетой и с горящими глазами, словно сумасшедший ученый, который только что открыл тайну мироздания. Его голос дрожал от волнения, его глаза сияли, словно у ребенка, получившего в руки долгожданную игрушку.

“Евлампий!... Ирма? Сенсация! - прокричал Григорий, голос его был похож на пронзительный вой сирены, – Твой последний чих… он перевернул политическую карту мира!”

Евлампий и Ирма обменялись взглядами, полными обреченности. Они знали, что ничего хорошего из этого не выйдет.  В лаборатории наступила тишина, будто весь мир затаил дыхание в ожидании того, что будет дальше. Но только Иннокентий не был бы самим собой, если бы не продолжил свою череду саркастических комментариев. Неугомонный попугай, кажется, решил, что их жизнь недостаточно абсурдна, и поэтому решил внести свою лепту в эту феерию безумия.

“Ну, что же, amici mei (“друзья мои”),” – прокричал он, хлопая крыльями и взлетая на высокий шкаф, “Quidquid agis, prudenter agas et respice finem! (“Что бы ты ни делал, делай разумно и смотри на конец!”) Похоже, нам предстоит еще много веселья. Я даже готов сделать ставки на то, что этот мир не продержится и недели, после того, как Евлампий чихнет еще разок. Хотя, должен признаться, мне не терпится увидеть, что еще он сможет натворить.”

Ирма, не выдержала и бросила в сторону попугая гневную фразу - “Может, ты хоть иногда будешь молчать?” – в ее голосе уже слышались нотки отчаяния.

“Absit invidia! (“Да не будет зависти!”) Я просто не могу не комментировать все это. Это, своего рода, мой способ справиться с этим безумием. Ну, и, конечно же, это так забавно.”

Но, на этом безумства того дня не закончились. Иннокентий, решив, что их жизнь недостаточно драматична, решил добавить немного театральности.

“А теперь, дамы и господа!” – прокричал он, взлетая на люстру, “Да начнется представление! Homo homini lupus est! (“Человек человеку волк!”) Кто же победит в этой битве разума и безумия? Я ставлю на то, что победит любовь, и немного хаоса от чихов Евлампия. Хотя, по правде говоря, я больше заинтересован в том, чтобы посмотреть, как Ирма будет злиться.”

Ирма, окончательно потеряв терпение, схватила подушку и бросила ее в Иннокентия. “Хватит!” - крикнула она, “Я больше не могу это терпеть! Ты просто ходячий генератор латинского сарказма!”

Иннокентий, ловко увернувшись от подушки, ответил: “Non omnia possumus omnes! (“Не все мы можем все!”) Кто-то должен добавлять драмы в эту скучную жизнь.”

“Felix qui potuit rerum cognoscere causas! (“Счастлив тот, кто смог познать причины вещей!”) – запел он, и его голос разнесся по всей лаборатории. - Но, должен признаться, что иногда я не понимаю, почему вы все так себя мучаете. Вы, как эти глупые муравьи, которые бегают туда-сюда и не понимают, что жизнь – это просто большая шутка”.

Григорий, тем временем, сидел за своим столом, как будто ничего не происходит, с горящими глазами что-то записывая в своем блокноте. Он, казалось, был настолько поглощен своими научными изысканиями, что происходящий вокруг хаос, был ему не интересен.

И в этот момент, Евлампий понял, что, несмотря на весь хаос, который его окружал, он был счастливее, чем когда-либо прежде. Ведь, в конце концов, что может быть лучше, чем быть окруженным людьми, которые тебя любят, даже если они немного сумасшедшие? И что может быть веселее, чем наблюдать за тем, как попугай, комментирует все на латыни, в то время как мир рушится у тебя на глазах?

Глава 5. Чихательный переворот и президент покидает здание

В огромном зале заседаний, где обычно звучали громкие голоса политиков, споривших о судьбах мира, воцарилась зловещая тишина. Эта тишина была не просто отсутствием звука, это было звенящее предчувствие бури, затишье перед немыслимым штормом. Еще несколько минут назад здесь царила рутинная суета – перелистывали бумаги, шептались о своих проблемах помощники, кто-то дремал в дальнем углу, не вникая в происходящее. Но теперь все замерло. Все взгляды были прикованы к одному месту, где несколько секунд назад раздался звук, перевернувший мир с ног на голову – последний, роковой чих Евлампия.

Этот чих, как выразился Григорий, словно зловещая симфония, «коварно направленный на улучшение экономики», напоминал взрыв замедленной съемки. Он разорвал ткань реальности, словно осколок гранаты, выпущенный в тихий и сонный мир. Медленно, но неумолимо, этот чих распространил свою разрушительную энергию по всей мировой политической арене, вызвав цепную реакцию непредсказуемых, нелепых событий.

Ожидаемого экономического подъема не последовало. Вместо этого мир погрузился в хаос абсурда, в пучину нелогичности и комизма. Мистер Дуглас Трембл, Президент Мира, как он любил себя величать, несмотря на отсутствие каких-либо реальных полномочий, чья репутация и без того балансировала на тонкой грани между здравомыслием и полным безумием, вдруг объявил о своей немедленной отставке. Его прощальная речь, транслируемая в прямом эфире на весь мир, заставила даже самых искушенных политических обозревателей усомниться в своем собственном рассудке. Он, с каменным лицом и абсолютно невозмутимым тоном, объявил, что покидает свой пост, чтобы «найти истинное просветление» и удаляется в тибетский монастырь, где надеется обрести «мудрость».

«Понимаете, я просто больше не могу, – заявил мистер Трембл, небрежно поправляя свой галстук с узором из забавных мультяшных единорогов в радужных тонах, - Духовное спокойствие и мудрость, вот что сейчас нужно этому миру, друзья мои. Миру нужна ясность, гармония и покой. И, кстати, мой плюшевый мишка, сэр Пушистик, тоже мне это настоятельно советовал».

Эта реплика, намекавшая на давние слухи о его странных консультациях со своим любимым плюшевым медведем по вопросам международной политики, окончательно подорвала доверие к адекватности бывшего президента. В глазах многих, он теперь казался не просто эксцентричным, но и откровенно не в себе. Но, как оказалось, это было лишь начало каскада нелепостей, которые захлестнули мир.

Самым невероятным, самым ошеломляющим и самым абсурдным стало объявление о новом президенте. Им, по воле неведомых сил и, по-видимому, окончательно помутившейся логике мистера Дугласа Трембла, стала… белка, с любовью выловленная в Центральном парке.

Имя новоиспеченной главы государства, как стало известно позже из неразборчивого лепета уходящего президента, было Пикси. Эта маленькая, пушистая особа сидела в огромном президентском кресле, на котором еще недавно восседал политический тяжеловес, и озадаченно вертела своей маленькой головой, устремив любопытный взор на ошеломленную публику. Ее маленькие лапки сжимали расколотую ореховую скорлупу, а пушистый хвостик постоянно подергивался, словно пульсирующий индикатор замешательства.

«Она издает очень мудрые звуки», – объяснил уходящий президент, помахивая рукой в прощальном послании, которое сопровождалось кадрами его отбытия в Гималаи на ослe. «Эти звуки исполнены глубокого понимания бытия, они превосходят всякое человеческое словоблудие, поверьте мне! Просто внимательно прислушайтесь, и вы услышите в них всю мудрость Вселенной!».

В этот момент мир буквально замер в состоянии глубочайшего шока. Политики, дипломаты, военные, аналитики – все, кто хоть как-то был вовлечен в мировую политику, смотрели на Пикси, восседающую на троне мировой власти, и пытались переосмыслить все свое существование. Они судорожно перебирали в памяти все, что когда-либо знали о политике и государственном управлении, но не могли найти ни малейшего намека на возможность такого поворота событий. Дипломаты спешно пытались найти хоть какие-нибудь учебники по “беличьему языку”, лихорадочно искали переводчиков, способных хоть как-то интерпретировать “мудрые” звуки нового президента. Мировые биржи рухнули, не сумев адекватно отреагировать на столь кардинальные изменения, а газеты выходили с заголовками, достойными пера самого Кафки: “Белка у руля мира: абсурд или новая эра?”, “Пикси: от орехов к мировой гегемонии?”, “Чихательная катастрофа: как аллергия перевернула мир?”.

****
Тем временем, Евлампий, главный виновник этого безумного хаоса, пребывал в глубочайшем ужасе. Он понимал, что его чихи вышли из-под контроля и стали подобны ядерному оружию, направленному на мироздание. Это уже не была просто невинная аллергия, это был хаос в чистом виде, вызванный какими-то необъяснимыми квантовыми флуктуациями в его носоглотке. Его отчаянные попытки остановить этот процесс, выпить все имеющиеся в лаборатории антигистаминные препараты и зажать свой несчастный нос, ни к чему не приводили. Каждый новый чих, казалось, лишь усугублял ситуацию, открывая порталы в иные измерения абсурда. Он чувствовал себя виновником катастрофы, невольным разрушителем мирового порядка. Он с ужасом представлял, какие еще немыслимые последствия может принести его «особая» аллергия, какие еще нелепости могут произойти в этом мире, из-за его неконтролируемых чихов.

В тот момент, когда Евлампий в отчаянии пытался найти хоть какое-то рациональное объяснение происходящему, дверь в лабораторию с грохотом распахнулась, словно от взрывной волны. В помещение ворвалась толпа агентов секретной службы, облаченных в строгие черные костюмы, с непроницаемыми выражениями лиц. Их лица были серьезны, их глаза выражали решимость, а, возможно, и легкую долю недоумения. Они напоминали персонажей из шпионского фильма, попавших на съемочную площадку комедийного скетча.

«Евлампий Насморкин!» – прокричал один из агентов, чья кобура с пистолетом была видна за отворотом пиджака, – «Вы арестованы по обвинению в дестабилизации мировой политической ситуации! А также в создании угрозы национальным интересам всего сущего! И, да, в распространении непонятных аллергенов на квантовом уровне!»

Евлампий, опешивший от такой резкости и нахлынувшего ужаса, попытался оправдаться. Он, заикаясь, начал было объяснять, что это все аллергия, что он не виноват, что это квантовые флуктуации, воздействующие на его носоглотку, что его нос, по сути, является своеобразным порталом в иные миры. Он пытался донести до этих грозных людей всю нелепость ситуации, всю абсурдность обвинений, но его слова, обрываясь на полуслове, тонули в гуле голосов агентов, которые, казалось, не были настроены на долгие и философские дискуссии. Они действовали по заранее отработанному протоколу, не обращая внимания на его жалкие оправдания.

«Послушайте, я не хотел!» – воскликнул Евлампий, вскидывая руки в знак своей невиновности. – «Это все… это все из-за пыльцы каких-то редких растений. Я даже не знаю, где они растут! Клянусь! Это какая-то сверхъестественная пыльца! Может быть, даже инопланетная!»

«Пыльца, говорите?» - прохрипел один из агентов, нахмурив брови и доставая из кармана маленький полиэтиленовый мешочек с какими-то травами. «Нас не проведешь! Нас учили отличать обычную пыльцу от прочего баловства! Это не пыльца, Насморкин, это чистой воды квантовая анамалия. И мы знаем, кто за ней стоит!».

Евлампий попытался было убедить их в своей невиновности, но агенты, казалось, не слушали. Они с профессиональной ловкостью надели на него наручники, и, подталкивая с обеих сторон, вывели его из лаборатории, словно уносили с места преступления особо опасного рецидивиста. Евлампий умоляюще посмотрел на Григория, который в оцепенении наблюдал за происходящим, но тот лишь пожал плечами и сказал с наигранной невозмутимостью: “Ну, ты хоть не забудь потом мне рассказать, как все было, когда вернешься… Ты же понимаешь, это будет материал для целого научного труда!” – и помахал ему своим блокнотом.

Евлампий почувствовал, как внутри все обрывается. Неужели никто не верит в его невиновность? Неужели он проведет остаток своих дней в тюрьме для особо опасных аллергиков, где его будут допрашивать о квантовых свойствах его носоглотки?

Схватив его за руки, агенты потащили Евлампия прочь, оставив лабораторию в хаосе, а мир в еще большем недоумении. Его увозили в неизвестном направлении, а за окном проносились здания и лица, полные удивления и испуга.

Мир, некогда такой понятный и предсказуемый, сейчас напоминал театр абсурда, где главной звездой была белка, а причиной всех бед – несчастный клерк-аллергик, чихавший с непостижимой силой.

Пока Евлампия везли в неизвестность, по миру ползли слухи и невероятные теории заговора, которые множились, как тараканы на кухне. Кто-то утверждал, что Дуглас Трембл был захвачен инопланетянами и заменен двойником, который и назначил президентом белку, как часть коварного плана по захвату Земли. Другие считали, что это дело рук таинственной организации, стремящейся к мировому господству, и что белка - лишь марионетка в их коварных планах. Были и те, кто утверждал, что это новая форма искусства, перформанс, который должен был заставить человечество задуматься о своей роли во вселенной, и что белка – это всего лишь метафора, символ хаоса и неопределенности.

Газеты и интернет пестрели мемами и карикатурами на белку-президента, которая, надо отдать ей должное, старалась сохранять невозмутимость и с интересом изучала свой новый кабинет. Она грызла орехи, бегала по президентскому столу, оставляя на нем свои маленькие следы, и даже пыталась наладить контакт с мировыми лидерами, издавая при этом свои “мудрые” звуки, которые никто, разумеется, не понимал. Однако, эти “мудрые” звуки, как оказалось, были очень разнообразными, и каждый раз передавали разные оттенки настроения нового президента.

Например, когда делегация из Китая попыталась обсудить торговые соглашения, Пикси издала серию быстрых, отрывистых звуков, которые, по мнению экспертов по “беличьему языку”, можно было перевести как “Не сейчас, у меня тут срочные дела по перекапыванию цветочного горшка!”. А когда представитель Евросоюза попытался поднять вопрос о климатических изменениях, Пикси издала протяжный, скрипучий звук, который, по мнению тех же экспертов, звучал как “Не морочьте мне голову своими проблемами, мне тут надо спрятать орех!”

В другой раз, когда Пикси привели на торжественный прием, она вдруг выпрыгнула из своего маленького президентского кресла и побежала за голубем, который пролетал мимо окна. Весь протокол был сорван, а Пикси гонялась за голубем по всему залу, словно ребенок, впервые увидевший птицу.

Иногда, во время заседаний, Пикси просто засыпала, свернувшись калачиком на столе и изредка вздрагивая во сне. Никто не мог понять, что ей снится, но, судя по ее подергивающемуся хвосту, сны были весьма насыщенными.

А еще, Пикси очень любила играть с ручками. Она могла часами гонять ручку по столу, сбрасывать ее, а затем пытаться поймать снова. При этом она издавала звуки, которые напоминали то хохот, то недовольное ворчание. Эксперты по “беличьему языку” пришли к выводу, что Пикси, на самом деле, гениальный стратег, просто ее методы очень нестандартны.

Но за всеми этими комичными событиями скрывалось напряжение. Правительства всех стран мира пребывали в растерянности, не зная, как реагировать на такую невообразимую ситуацию. Дипломатические отношения были сведены к абсурдным попыткам наладить связь с белкой, которые сводились к передаче ей пакетов с орехами и просмотру видео с ее “мудрыми” звуками. Военные разрабатывали планы на случай, если Пикси вдруг решит объявить войну всем ореховым плантациям, или, например, решит построить из орехов стену на границе с Канадой.

А Евлампий, сидя в камере, продолжал размышлять о произошедшем. Он смотрел на решетку своей камеры и чувствовал, как внутри него поднимается отчаяние и беспомощность. Он стал невольным участником фарса, который мог закончиться трагически. И теперь его судьба, как и судьба всего мира, висела на волоске, тонком и хрупком, как паутина.

Глава 6. В паутине власти

Евлампий, словно мотылек, угодивший в сачок, оказался совершенно дезориентирован стремительным водоворотом событий. Еще утром он, тихий и незаметный служащий, прозябал за своим рабочим столом, окруженный пыльными томами и пожелтевшими от времени бумагами. Сейчас же… сейчас его несли в самую глубь земли, в лабиринты мрачных коридоров, куда не проникал ни луч солнца, где царила атмосфера гнетущей секретности, пропитанная духом тревоги.

Машина, в которой его перевозили, внутри напоминающая скорее стальную клетку, медленно опускалась на лифте. И двери, со скрипом, от которого по коже бежали мурашки, раздвинулись, открывая мрачный портал в недра загадочного бункера.

Покинув автомобиль, Евлампий почувствовал леденящее дыхание бетонных стен, словно его обдало морозом в самый разгар лета. Воздух был здесь спертый, тяжелый, насыщенный запахом машинного масла и еще чем-то неуловимо тревожным, словно сам страх въелся в эти каменные стены, пропитав их до самого основания. Два молчаливых амбала в безупречных черных костюмах, как мрачные тени, вели его по длинному коридору, по обеим сторонам которого тянулись массивные, стальные двери. Эти двери, каждая из которых напоминала пасть гигантского механического чудовища, словно притаились в ожидании, готовые поглотить любого, кто осмелится подойти слишком близко. Каждый шаг Евлампия отдавался глухим эхом, которое, казалось, вторило тревожному стуку его собственного сердца. Сердце, которое пыталось проломить грудную клетку и сбежать прочь.

Наконец, его подвели к металлической двери, которая выделялась на фоне остальных лишь наличием небольшого экрана и цифровой клавиатуры. Один из амбалов набрал на ней таинственную комбинацию цифр, и дверь со зловещим шипением разъехалась в стороны, открывая обзор на просторную комнату, явно предназначенную для каких-то важных целей.

В центре комнаты, под резкими лучами нескольких прожекторов, сидел он… Дуглас Трембл. Но это был не тот Дуглас Трембл, которого Евлампий привык видеть на экранах телевизоров. Не тот лощеный политик, с безупречной улыбкой и отточенными речами, всегда производящий впечатление уверенного и всемогущего человека. Этот Дуглас Трембл был словно тень самого себя, жалкое подобие прежнего лидера. Его глаза, когда-то излучавшие силу и уверенность, теперь горели лихорадочным огнем, словно в них поселился безумный дух. Его лицо, когда-то гладкое и холеное, было исчерчено морщинами, глубокими и резкими, словно их выгравировало на нем само отчаяние. Его одутловатая фигура была затянута в смирительную рубашку, как гусеница в коконе, которая лишала его малейшей свободы. Он сидел, прикованный к массивному креслу, словно дикий зверь, его ярость беспомощно металась, не находя выхода.

Увидев Евлампия, Трембл словно подскочил, его тело дернулось всем своим существом. Его глаза, и без того полные ярости, вспыхнули еще большей злобой, и в них, казалось, можно было прочитать неистовое желание разорвать все и вся. Он зарычал, словно раненый зверь, слова, вырывающиеся из его горла, были полны ненависти и проклятий.

“Ты! – прорычал он, его голос дрожал и надрывался от ярости. – Это ты во всем виноват! Ты своим поганым чиханием разрушил мою карьеру! Ты лишил меня всего, чего я так долго добивался! Ты заставил меня уйти в проклятый монастырь! Теперь миром управляет какая-то сумасшедшая белка! Ты, мелкий засранец, ты за все поплатишься!”

Евлампий отшатнулся, пораженный этой яростной вспышкой. Он видел этого человека по телевизору, слушал его пламенные речи, и никогда бы не мог предположить, что за маской уверенного лидера скрывается такая бездна ненависти и злобы. Слова Трембла, резкие и оскорбительные, словно раскаленные ножи, вонзались в его сердце, вызывая непередаваемую смесь страха, недоумения и нарастающего чувства вины.

“Монастырь?” – прошептал Евлампий, пытаясь осмыслить услышанное. “Но Вы ведь ушли туда добровольно, разве нет?” Он вспомнил, что в новостях передавали, что президент Трембл неожиданно решил посвятить себя служению Богу. Тогда это казалось чем-то нелепым и совершенно не похожим на него. Теперь же, видя перед собой это измученное и разъяренное существо, он начал понимать, что все не так просто, как кажется.

Дуглас Трембл, заметив смятение на лице Евлампия, издал презрительный фырк, и его губы скривились в злобной, почти змеиной усмешке.

“Добровольно? – прошипел он, словно змея, готовящаяся к смертельному броску. – Ха! Добровольность в этом мире – это лишь красивая иллюзия, придуманная для таких наивных дураков, как ты. Меня просто… убедили это сделать. Определенные люди, как они себя называют, в своей лицемерной манере. Они хотели заполучить меня, они хотели меня обезвредить, чтобы самим вершить свои коварные дела, чтобы я не мешал им по своему невежеству. Они думали, что монастырь меня сломает и сделает послушной марионеткой, но они ошибаются. Моя ярость лишь растет от этого заточения!”

Трембл замолчал, переводя дыхание, собираясь с силами для очередной тирады, похожей на проклятие. Затем, понизив голос до зловещего шепота, он продолжил: “Они не просто так тебя привезли сюда, Евлампий Насморкин. Твое чихание – это не просто случайность, это их оружие. Они хотят использовать тебя, чтобы изменить историю в свою пользу! Они хотят установить новый мировой порядок, где правят не политики, а их коварные замыслы, где человечество лишь послушные марионетки, а они кукловоды, управляющие нитями судеб”.

Евлампий слушал, раскрыв рот от изумления и ужаса. С каждой новой фразой, произнесенной Тремблом, его страх перерастал в нечто более глубокое, в ужас, который парализует все тело и затмевает разум. Он вдруг осознал, что стал невольным участником какой-то зловещей игры, где ему была отведена роль не более чем пешки, разменной монеты в руках могущественных игроков, о которых он не имеет ни малейшего представления.

“Но… как? – выдохнул Евлампий, с трудом произнося слова, словно они застревали у него в горле, не желая выходить наружу. – Что они собираются сделать с моим чиханием? Разве это возможно?”

Трембл презрительно фыркнул, этот звук, как плевок, прошелся по всем его нервам.

“Ах, да, – произнес он, с отчетливой насмешкой в голосе, от которой Евлампию стало не по себе. – Ты же у нас совсем тупой! Ты думаешь, что твое чихание – это просто досадная помеха? Ты не понимаешь, что оно способно разрушить все на свете? Они знают это, они видели, как ты это сделал! Они хотят, чтобы ты начихал новую историю. Чтобы ты изменил прошлое, настоящее, будущее. Чтобы все стало так, как нужно им. Они используют твою невинность, твою болезнь, как оружие, и ты даже не осознаешь этого!”

Он замолчал, переводя дыхание, его взгляд был прикован к Евлампию, словно он пытался вырвать из него все его мысли, сомнения и страхи.

“Они не остановятся ни перед чем, – продолжил Трембл, его голос стал еще более тихим, но от этого не менее зловещим. – Они пожертвуют всем, чтобы достичь своих целей. И ты, мелкая букашка, станешь орудием их коварства, ты будешь марионеткой, с помощью которой они достигнут своего темного и ужасного предназначения. Ты будешь причиной смерти и разрушения и даже не узнаешь об этом!”

Евлампий чувствовал, как его ноги подкашиваются, а сердце колотится в груди, словно птица, пойманная в клетку и отчаянно рвущаяся на свободу.  Он с ужасом смотрел на Дугласа Трембла, человека, которого когда-то считал одним из самых влиятельных людей в мире, а теперь видел перед собой безумца, загнанного в угол, чей разум помутился от бессилия и заточения.

В этот момент дверь с тихим шипением отъехала в сторону, и в комнату вошел высокий мужчина в безупречном черном костюме, словно вылитый из мрамора. Его лицо было непроницаемым, как маска, а взгляд был холоден и расчетлив, словно он сканировал Евлампия на предмет опасности. От него веяло властью и уверенностью, от которых по телу Евлампия пробежала дрожь, подобная прикосновению холодного металла.

“Мистер президент, – произнес мужчина в черном, обращаясь к Дугласу Тремблу, с едва уловимой интонацией презрения. Его голос был ровным и спокойным, словно он говорил с капризным ребенком, а не с бывшим лидером государства. – Нам пора. Мистер Насморкин, – он перевел свой пронзительный взгляд на Евлампия, словно оценивая его, как животное на аукционе, – у нас большие планы на вас, вы станете частью великой истории, и эта история изменит мир до неузнаваемости и вы будете ее героем, ее инструментом.”

С этими словами мужчина в черном, словно невидимый режиссер, подал знак одному из амбалов, и тот, словно повинуясь заклинанию, подошел к Евлампию, бережно, но крепко взяв его под локоть. Евлампий почувствовал, как его словно тянут невидимые нити, и он, как марионетка, начал двигаться по направлению к двери, против своей воли, словно его тело больше не подчинялось его разуму.

Трембл, увидев, что Евлампия уводят, забился в кресле, его крики становились все громче и яростнее, подобно крикам безумца в горячке.

“Не уходите с ними! – вопил он, его голос надрывался от бессильной ярости, он хрипел и плевался словами, как будто пытался выплюнуть всю горечь своего заточения. – Они вас обманут! Они вас уничтожат! Они выпьют из вас все до последней капли, а потом выкинут, как ненужную вещь! Бегите! Бегите, пока не поздно! Это единственный ваш шанс на спасение!”

Но его слова тонули в гнетущей тишине бункера, словно не могли пробить толщу бетона, словно сам бункер поглощал их, превращая в ничто. Евлампий, не в силах отвести взгляд от безумного, искаженного яростью лица Трембла, чувствовал, как его уносят прочь, словно по течению бурной реки, в бездну неизвестности, в пучину, где нет надежды на спасение. Он видел, как глаза Трембла, полные отчаяния, боли и бессильной злобы, провожают его, словно проклятие, словно приговор. Последнее, что он услышал, прежде чем дверь с зловещим шипением закрылась за ним, был крик Трембла: “Вы все поплатитесь! Вы все поплатитесь за это! Запомните мои слова! Я вернусь, и тогда вы узнаете, что такое настоящий ад!”

****

Его вели, словно на скотобойню, и он, не в силах был сопротивляться, не в силах вымолвить ни слова, покорно следовал за своим угрюмым проводником, чувствуя себя подобно обреченному на заклание животному.

“Куда вы меня ведете?” – наконец, собрав остатки мужества, осмелился спросить Евлампий, его голос дрожал, словно лист на ветру, и звучал глухо и неестественно.

Человек в черном костюме, не останавливаясь, бросил через плечо, словно бросал кость собаке: “Скоро узнаете”. Он говорил с ним, как с неодушевленным предметом, с которым нужно как можно скорее покончить.

Вскоре они остановились у одной из дверей, на которой висела табличка с надписью “Лаборатория 7”, словно приговор на смертном одре. Человек в черном набрал код на панели, и дверь с шипением отъехала в сторону, открывая вид на просторное помещение, наполненное странными приборами, светящимися экранами и проводами, свисающими с потолка, словно щупальца какого-то гигантского чудовища.

“Добро пожаловать, мистер Насморкин”, - произнес человек в черном, с едва заметной, почти дьявольской улыбкой, которая не предвещала ничего хорошего. - “Здесь мы будем готовить вас к вашей важной миссии, вы станете частью великой истории, вы будете творить будущее, даже не осознавая этого, но, возможно, это будет последнее будущее, которое вы увидите”.

И пока Евлампий осматривался в лаборатории, он вспомнил о президенте Трембле, и о его безумных криках о “сумасшедшей белке”. Как же так вышло, что бывший президент, который, казалось, держал весь мир в своих руках, оказался запертым, как зверь, в этом бункере? Евлампий вспомнил, как Трембл, еще до своего загадочного ухода в монастырь, стал объектом насмешек из-за нескольких нелепых ситуаций, которые с ним случились. Однажды, во время важной встречи с лидерами других стран, Трембл внезапно начал петь детские песенки, а потом заявил, что он на самом деле космический единорог, посланный на Землю с важной миссией. В другой раз, во время своего официального выступления, он начал танцевать, как будто под действием какой-то невидимой музыки, и кричать, что его преследуют злые гномы, которые хотят украсть его волшебную шляпу.

И еще один эпизод всплыл в памяти Евлампия, и от этого воспоминания у него внутри все похолодело от страха. Когда Трембл еще был президентом, на одном из государственных приемов он внезапно вырвал у одного из генералов его фуражку и побежал с ней по залу, прыгая и кукарекая. Это было очень странно, но тогда все списали на неудачную шутку или стресс.

Но самым странным был случай, когда он, во время официального обеда, начал разговаривать с тарелкой супа, утверждая, что она на самом деле мудрая черепаха, которая может ответить на любые вопросы. После этих событий его рейтинги стремительно падали, а общественность начала сомневаться в его адекватности. Может быть, тогда тоже кто-то или что-то повлияло на него?  Может быть, его безумие - это всего лишь проявление какого-то воздействия на его разум?

 Теперь же Евлампий начал четко понимать, что Дуглас Трембл стал жертвой чудовищного обстоятельства, и это обстоятельство он - Евлампий, и его чихи.

Глава 7. В лабиринте чихательной тирании или как Евлампий обрел пернатого соратника

Евлампий, словно пленник из древних времен, закованный в цепи невидимых страхов, был низвергнут в стальной лабиринт, блистающий холодным светом неоновых ламп. Это было не просто обиталище науки, но скорее зловещий алтарь, возведенный в честь самого непредсказуемого из человеческих проявлений – чихания. Это место, казалось, дышало тайной, пронизанное зловещими испарениями и предчувствием неизбежной беды, что делало подвал Григория, с его бессвязным набором непонятных приборов и банок с соленьями, подобием уютного чулана. Здесь же, где не было ни единой пылинки, где стерильная чистота резала глаз, царило напряжение, которое можно было ощутить почти физически.

Одетые в белые, словно саваны, халаты, ученые, казалось, потеряли человеческое обличье. Их движения, лишенные всякой индивидуальности, походили на механические действия шестеренок в огромном механизме. Они были одержимы лишь одной целью: превратить Евлампия Насморкина в оружие, способное переписать ход истории. Его нос, источник бесконечных страданий и неловких ситуаций, теперь стал орудием, которое, по их мнению, могло перевернуть весь этот мир. Он чувствовал себя персонажем мрачной антиутопии, где его чихание, словно проклятие, стало причиной всеобщего хаоса.

Его усадили на стул, холодный и твердый, словно камень, который, казалось, специально создали, чтобы усилить ощущение беспомощности. Его руки и ноги были зафиксированы безжалостными ремнями, и перед его взглядом возник огромный экран, на котором разворачивался бесконечный парад аллергенов: от летящего тополиного пуха, похожего на рой беспокойных мушек, до пыльцы неведомых, ядовито ярких цветов, от пушистых, очаровательных котиков, которые казались милыми ангелами, до макросъемки морской свинки, которая, как ни странно, вызвала у Евлампия странное отвращение.

Главный ученый, чье имя он так и не смог запомнить, а может просто не хотел, как-то он слышал, что его звали то ли доктор Шмыгалов, то ли доктор Хрюкалов), начал свою зловещую лекцию. Его голос, монотонный и бесцветный, словно журчание ледяного ручья, проникал в самую душу Евлампия. “Евлампий Насморкин, – сказал ученый, – ты нечто уникальное. Твое чихание, как показало наше исследование, способно нарушить ход исторического течения. И мы намерены использовать этот дар, в интересах… скажем так, “правильной” истории”.

Евлампий попытался возразить, его голос дрожал от отчаяния: “Но я не хочу ничего менять! Это обычная аллергия! Я не контролирую это! Это просто… Апчхи!” Его чихание, казалось, стало последней каплей в чаше его бессилия.

Доктор Шмыгалов, так решил Евлампий звать этого странного доктора, лишь презрительно скривился, словно укушенный змеей: “Контроль, это вопрос времени и, конечно же, наших научных усилий, мой бедный друг. Совсем скоро ты будешь чихать тогда, когда мы тебе прикажем, и как мы тебе прикажем. Мы создадим чихательную армию, способную по нашему усмотрению вносить коррективы в ткань прошлого и будущего!” От этих слов Евлампия пронзил ледяной ужас. Его чихи, эти нелепые и досадные чихи, которые всегда были источником его бед, теперь могли стать причиной глобального хаоса.

В последующие дни началась нескончаемая череда мучительных и унизительных экспериментов. Ученые, словно алхимики из далекого прошлого, смешивали непонятные жидкости и вводили их в его кровь. Он должен был лавировать в лабиринтах, где его нос постоянно испытывали пыльцой и раздражителями разных форм и размеров. Он был вынужден слушать громкую, режущую слух музыку, смотреть на мигающие, сводящие с ума лампы, и даже, о небо, его заставляли читать стихи о чихании в стиле рэп! И это был вовсе не тот рэп, который он мог бы слушать с удовольствием.

С утра проснулся, нос щекочет, 
Чихну разок — и мир меняет точку. 
Эй, bro, не стесняйся, это нормально, 
Чих — это ритм, это звучит фатально.

Его постоянно заставляли чихать, измеряя силу и дальность его чихов. Они пытались усилить его “чихательную энергию” с помощью странных устройств, которые напоминали шлемы космонавтов, увешанные проводами и датчиками, больше похожих на орудия пыток. Это был настоящий кошмар наяву.

Евлампий чувствовал, как его воля и разум постепенно угасают. Он становился лишь подопытным кроликом, лишенным своей индивидуальности. Он был всего лишь “чихательным механизмом”, предназначенным для манипуляций. Он уже забывал, что такое нормальная жизнь без аллергии и безумных ученых. Его единственным утешением было воспоминание об Ирме, о ее доброте и теплых объятиях, но даже это теплое воспоминание, с каждым днем, становилось все более блеклым.

Именно в тот момент, когда Евлампий был на грани отчаяния, произошло нечто совершенно невообразимое. Из соседней клетки донесся тихий, но четкий голос: “Не отчаивайся, miser homo! (“бедный человек”)”, – произнес кто-то, с явной театральной интонацией, словно актер, читающий Шекспира.

Евлампий повернулся и увидел… говорящего попугая. Он сидел на жердочке, гордо выпятив грудь, и рассматривал его с нескрываемым любопытством. Этот попугай не просто умел говорить, он говорил на безупречной латыни, еще и с явным саркастическим оттенком.

О, Боже! Это был Иннокентий - попугай Григория, который, также попал в плен к этим безумным ученым. Но, в отличие от Евлампия, он не выглядел подавленным. Напротив, он получает удовольствие от сложившейся ситуации. Теперь этот попугай требовал, что-бы его звали не просто Иннокентий, а Клювонос Сатурний. И этот самый Клювонос, который, казалось, просто наслаждался своим положением, вдруг заговорил с Евлампием.

“Привет Евлампий, я Клювонос Сатурний, и я здесь для того, чтобы ободрить тебя в эти нелегкие времена, – произнес попугай, спустившись на нижнюю жердочку и склонив голову вбок. – Хотя, если честно, я больше здесь, чтобы наблюдать этот балаган.”

"Ты… ты здесь? – пролепетал ошеломленный Евлампий -  Как? Зачем они тебя тут держат?” – спросил Евлампий попугая.

“О, это долгая история, – ответил Клювонос, вздохнув, как будто немного притворяясь. – Они говорят, что я очень умен, и что мои знания латыни могут помочь в каких-то экспериментах. Глупости, конечно. Но, зато здесь неплохо кормят, хотя и без моих любимых печенек. Heu me miserum (“увы, мне бедному”)”.

Клювонос, порывшись клювом в своих перьях, посмотрел на Евлампия с выражением, полным сострадания: “Ты, я так понял, здесь для других целей? Чихаешь тут, словно безумец, бедный homo nasutus (“человек с большим носом”). Знаешь, раньше я считал, что “апчхи” это просто звук, а теперь понимаю, что он может изменить мир. И не факт, что в лучшую сторону. Perfer et obdura, dolor hic tibi proderit olim! (“Терпи и держись, когда-нибудь эта боль тебе пригодится!”). Хотя, что я тебе говорю, ты ведь, наверняка, ничего не понимаешь из моего философского латинского”.

“Ну, не все, но большую часть понимаю, – ответил Евлампий, к удивлению самого себя, и Клювоноса. Он понял, что за последнее время, латинские фразы как-то автоматически запомнились.

“Хм, весьма впечатляет, magna cum laude (“с величайшей похвалой”), – прокомментировал Клювонос. – Похоже, что мы с тобой понимаем друг друга. Ну, или почти. В любом случае, nil desperandum (“не отчаивайся”). Даже в самых темных временах можно найти повод для шутки. Ну, или хотя бы для саркастичной ремарки. Мы еще покажем им всем, этим безумным ученым! Veni, vidi, vici! (“Пришел, увидел, победил!”) Ну, может быть, не совсем в таком порядке, но, главное, не унывать!”

Евлампий слабо улыбнулся. Эта улыбка была неуверенной и робкой, но это все же была улыбка. Впервые за долгое время он почувствовал, что не все потеряно. Он понял, что даже в этом кошмаре можно найти то, за что стоит держаться. И этим кем-то, или чем-то, как ни странно, оказался попугай-латинист по имени Иннокентий, тьфю ты теперь Клювонос.

Пока Клювонос, подбадривал Евлампия своей латинской мудростью, в их камере произошел забавный случай. Однажды, когда один из ученых-ассистентов проходил мимо их клетки с подносом, полным какой-то странной, ярко-зеленой жидкости, Клювонос, вдруг, неожиданно выкрикнул на всю лабораторию: ”Cave canem! (“Остерегайся собаки!”). Ассистент, испугавшись, вздрогнул и выронил поднос, вся жидкость пролилась на пол, и поднялся ужасный смрад. Клювонос, в это время, заливался хохотом. ”Risus abundat in ore stultorum! (“Смех изобилует в устах глупцов!”) - сказал Клювонос, указывая на ошарашенного ассистента, который, с растерянным видом, пытался вытереть жидкость.

В другой раз, когда доктор Шмыгалов, с важным видом, зашел в лабораторию, чтобы проверить ход экспериментов, Клювонос, глядя на него сверху вниз, громко произнес: “O tempora, o mores!_ (“О времена, о нравы!”). Шмыгалов, нахмурив брови, непонимающе посмотрел на попугая, а тот, подмигнув Евлампию, продолжил: "Asinus asinum fricat (“Осел трется об осла!”)". Все это время Евлампий пытался сдержать смех, но у него это плохо получалось.

Были еще случаи, когда Клювонос во время обеда, сидя на своей жердочке, начинал читать стихи Вергилия на латыни, а после произносил: ”Panem et circenses! (“Хлеба и зрелищ!”) – глядя на свою миску с зерном. Как будто, в знак протеста, из-за скудности своего рациона.

“Почему ты всегда все комментируешь на латыни?” — с легкой долей иронии поинтересовался Евлампий.

“Это же язык богов, Dominus (“Господин”), — ответил Иннокентий, гордо выпятив свою крошечную грудь, словно генерал на параде, — Latina est lingua aeterna! (“Латынь – вечный язык!”). “Разве не очевидно? Латынь - это же язык богов, а кто сказал, что попугаи не могут быть богами? Cogito, ergo sum (“Я мыслю, следовательно, существую”). Это же логично.”

Однажды Клювонос подслушал разговор ученых о своих уникальных способностях к имитации речи, а также о его “неуязвимости” для воздействия аллергенов. Ему, по замыслу профессора Шмыгалова, отводилась роль “живого переводчика” для общения с различными животными, которых тоже использовали в экспериментах.

“Понимаешь, — стал объяснять Клювонос Евлампию, — меня хотят использовать для установления контакта с одной белкой и её зовут - Пикси, она живет в соседней клетке. Она, оказывается, очень умна. Но пока ученые не придумали, как ее заставить говорить, она успела обчистить их лабораторные запасы орехов. И все это под моим одобрительные возгласы, естественно. "Vivat Пикси! ("Да здравствует Пикси!") Она – настоящая героиня!”

Клювонос, как оказалось, хоть и был неплохим союзником, но что может сделать один маленький говорящий попугай и один страдающий аллергией офисный работник против целой армии безумных ученых? Именно это им и предстояло выяснить. И чем быстрее, тем лучше. Ибо даже Клювонос, с его театральным пафосом, знал, что время идет, и если они не предпримут никаких мер, то их ждет неминуемая катастрофа.

Глава 8. Побег или “Невероятная четверка” наносит ответный удар (и белка рулит)

Побег из этого чудовищного логова, где наука свихнулась и превратилась в орудие пыток для бедных аллергиков, казался задачей немыслимой, словно попытка выловить луну из колодца. Лаборатория, словно заколдованный лабиринт, ощетинилась солдатами, чьи бронированные фигуры напоминали ходячие холодильники, в которых явно забыли положить еду для ума и чувство юмора. Каждый дверной проем и оконная рама были испещрены тонкими, как лезвия, лазерными лучами – невидимая паутина, готовая превратить любого беглеца в решето или, в лучшем случае, в изящное украшение на стене.

Но Евлампий, наш многострадальный герой, не был одинок в своем стремлении к свободе. На помощь, словно луч прожектора в театре абсурда, пришла Ирма – отважная женщина, чья изобретательность соперничала с упрямством мула, а любовь к приключениям – с неуемным аппетитом. Конечно, не обошлось без гениального, хотя и несколько эксцентричного Григория. Он, как всегда, действовал по принципу “наука в руках безумца – это весело, главное, чтобы скотча хватило”, и с помощью сверхсекретной связи, больше похожей на самодельную рацию из консервных банок, скрепленных жевательной резинкой, они разработали план побега. Григорий скрестил старый тостер, провода, диоды и, кажется, все запасы скотча, чтобы создать устройство, призванное нанести сокрушительный удар по системе безопасности и которое он назвал “Дестабилизатор чихательной тирании”, или сокращенно “ДЧТ”. Внешний вид девайса заставлял задуматься о его работоспособности, но, как известно, гении порой не признают эстетики.

В ночь побега, когда луна, словно вороватый кот, с интересом заглядывала в окна, Ирма, переодевшись в нелепую униформу уборщицы, которая явно была на пару размеров больше, и приклеив к лицу усы, больше напоминавшие гусениц и которые постоянно пытались поцеловать её в губы, стала живым воплощением маскировки. Она, словно профессиональный диверсант на задании, проникла в святая святых лаборатории, ловко лавируя между учеными, чьи лица были насуплены, как осеннее небо перед дождем. Под шумок, она умудрилась насыпать порошок от аллергии в вентиляцию, превратив научное собрание в хор чихающих и шмыгающих носами бедолаг. Лаборатория превратилась в эпицентр бушующей чихательной бури, и, как позже с саркастической ноткой выразился Клювонос: “Mala tempora currunt! (“Настали плохие времена!”)”. В этот момент, он, видимо, с наслаждением предвкушал, как будет пересказывать этот момент с театральными интонациями при первой же возможности.

Ирма, словно тень, скользнула к камере Евлампия, и, словно фея-освободительница, сняла оковы его плена, успев при этом поправить свои накладные усы, которые норовили сбежать с ее лица. Они, словно ночные тени, прокрадывались по темным коридорам, при каждом шорохе сжимаясь и готовые к любым неожиданностям. Но, как оказалось, у беглецов были и весьма забавные моменты. Так, швабра, найденная в кладовой, стала аналогом меча джедая, а ведра, в которые они то и дело попадали, помогли им создать неразбериху в рядах охранников. Клювонос, словно маленький генерал, парил над ними, выкрикивая воодушевляющие команды на латыни, а иногда и на смеси латыни и тарабарщины, только понятной ему. "Fortuna audaces juvat! ("Фортуна любит смелых!"), особенно если они умеют спотыкаться на ровном месте!", - кричал он. А когда один из охранников растянулся на полу, поскользнувшись на разлитой Ирмой воде, Клювонос, с нескрываемым удовольствием, изрек: “Sic transit gloria mundi! (“Так проходит мирская слава!"), особенно у тех, кто не смотрит под ноги!”. Кажется, попугай находил в этом побеге не только смысл жизни, но и богатый материал для будущих остроумных реплик.

И вот, момент истины настал. Григорий, словно безумный дирижер за пультом самодельного оркестра, в котором роль музыкальных инструментов исполняли какие-то непонятные устройства, активировал свое хаос-устройство. Свет в лаборатории начал скакать, словно сумасшедший кузнечик, а затем и вовсе погас, повергнув все в кромешную тьму. Системы безопасности, словно свихнувшись от перенапряжения, зазвенели и загудели, а на экранах мониторов замелькали невразумительные символы, больше похожие на иероглифы инопланетного происхождения. Ученые и солдаты, словно ослепленные кроты, налетали друг на друга, не понимая, что происходит, и, по всей видимости, пытались выяснить, где находится выход, и не завалялось ли у кого-то фонарика. В этой кромешной неразберихе Ирма, словно проводник в лабиринте, вела Евлампия к выходу, а Клювонос, словно бесстрашный штурман, скандировал латинские наставления и время от времени добавлял фразы вроде: “Осторожно, кажется, здесь кто-то ползет, и это, скорее всего, не улитка!”

****

В момент, когда машина была уже наготове к отъезду, тут произошло то, чего никто не ожидал, словно из-под земли, появилась белка и прыгнула на капот! Маленькая, но шустрая, как молния, она проскочила между кучей проводов, не задев ни одного, и приземлилась прямиком на капот автомобиля. Это была Пикси, белка-президент, которая, оказывается, все это время наблюдала за ними из своего укромного наблюдательного пункта, оборудованного ореховой скорлупой и веточками, а заодно и собирала компромат на всех обитателей лаборатории. Сложилось впечатление, что она следила за их передвижением с тайным удовольствием, словно смотрела остросюжетный фильм в прямом эфире. Она, как истинный глава государства, не могла пропустить столь захватывающее приключение, ведь кто еще позаботится о безопасности своих подданных, если не она? Пикси, взобравшись на крышу машины, оглядела окрестности и, словно полководец на боевом коне, издала серию пронзительных писков, что-то вроде: “Все готовы? По коням!”. Пикси то и дело заглядывала в салон, проверяя, все ли на месте. Кажется, она всерьез возомнила себя главным стратегом этой операции, и, по правде говоря, никто и не собирался с ней спорить.

И вот, “Невероятная Четверка” (а точнее, “Пятерка”, с учетом белки), наконец, оказались на свободе. “Мы сделали это! Мы выбрались!” - крикнула Ирма, обнимая Евлампия.

“Не расслабляйтесь, amici ("друзья"),” - проговорил Клювонос, оглядывая окрестности. – ”Ad astra per aspera! (“Через тернии к звездам!”) нам еще предстоит много испытаний. И помните: "fortuna caeca est (“удача слепа”), но с нами теперь и белка-президент, и она, судя по всему, неплохой стратег!”

Григорий, с ухмылкой, добавил: “И  у нас еще работает “ДЧТ”, так что держитесь крепче!”

****

Итак, в суматохе ночи, под аккомпанемент чихающих ученых, звенящих сигнализаций и воодушевляющих латинских выкриков Клювоноса, Евлампий, Ирма, Григорий и белка-президент умчались прочь от замка чихательной тирании. Они неслись по ночной дороге, словно ветер, подгоняемые приступами смеха и чувством надвигающейся свободы, а Пикси на крыше периодически издавала победные писки, создавая впечатление, что они отправляются не просто в бегство, а на парад победы, посвященный спасению от аллергии и зловещих ученых.

Во время поездки, Клювонос, не унимался, рассказывая о своих подвигах, преувеличивая их в несколько раз, и комментируя все вокруг, от облаков до дорожных знаков. "Perfer et obdura! Dolor hic tibi proderit olim! ("Терпи и крепись! Эта боль однажды принесет тебе пользу!")", - говорил он, когда машина подпрыгивала на ухабах. А когда Пикси начинала размахивать своим пушистым хвостом, словно дирижерской палочкой, попугай, не удержавшись от шутки, восклицал: "Non est magnum esse Romam, sed magnum Romanum! («Не велика честь быть Римом, велика честь быть римлянином!")", подкалывая белку за ее «королевское» поведение, и намекая на ее “хвостовое” величие. Пикси в ответ лишь деловито помахивала хвостом, демонстрируя, что не собирается обращать внимания на его колкости, ведь у нее есть более важные дела - следить за дорогой, руководить этой спасательной операцией и не забыть потом поделиться впечатлениями со всеми остальными белками.

Евлампий, смотря на эту странную компанию, не мог сдержать улыбку, которая, впрочем, больше походила на нервный тик. Он был благодарен судьбе за то, что у него есть такие друзья, хотя и немного сумасшедшие, но искренне готовые ему помочь, даже в такой необычной и фантастической ситуации.

Глава 9. Как белка-президент вершила судьбу мира (а попугай давал советы)

После головокружительного побега, который походил на плохо срежиссированную комедию, но с реальной угрозой вселенского масштаба, “невероятная пятерка” – Евлампий, Ирма, Григорий, Клювонос Сатурний, самопровозглашенный знаток латыни и по совместительству попугай, и белка-президент, Пикси, да, именно так, с большой буквы “П”, чей деловой вид внушал трепет даже тараканам, – оказалась в, мягко говоря, нестандартном убежище Григория. Это место больше походило на заброшенную мастерскую гениального, но явно эксцентричного изобретателя. Пыль веков лежала на стопках старых газет, на которых красовались заголовки о сенсационных открытиях прошлого века; сломанные роботы с печальными глазами-лампочками угрюмо смотрели в никуда; колбы с давно испарившимися жидкостями загадочно поблескивали в полумраке, а провода сплетались в немыслимые узлы, напоминая лианы в тропическом лесу. В этом царстве хаоса, под пристальным, пронизывающим взглядом Пикси и саркастичными комментариями Клювоноса, они принялись за разработку гениального плана по спасению мира от нависшей чихательной угрозы.

Григорий, с глазами, сверкающими азартом и безумием одновременно, метался по комнате. Он, подобно одержимому, чертил на доске невообразимые схемы и формулы, а потом с ожесточением стирал их, бормоча что-то про “квантовый чихательный резонанс” и “анти-пыльцевой излучатель”. Ирма, как всегда, сохраняла спокойствие и собранность, пыталась вдохнуть жизнь в какие-то странные приборы, используя, казалось, только одну отвертку и изоленту. Евлампий, бедный Евлампий, сидел в углу, обхватив голову руками, его нос, казалось, пульсировал от напряжения. Клювонос, восседая на спинке старого кресла, наблюдал за этой суетой с видом профессора, который смотрит на работу первокурсников, и при этом не забывал комментировать происходящее на латыни, добавляя ситуации изысканный сюрреализм. Пикси, тем временем, занялась своим делом – она была главнокомандующим этого странного отряда, и бегала по столу с деловым видом, периодически останавливаясь, чтобы сделать деловитый писк.

“Ну что, коллеги, пора действовать!” – заявил Григорий, так резко стукнув кулаком по доске, что та чуть не развалилась. “Эти злодеи хотят создать армию чихающих монстров, которая будет менять ход истории по их… по их чиханию! Это же полный абсурд! Они хотят, чтобы все в мире чихали под их диктовку!”

“Согласна с тобой,” – подтвердила Ирма, с хмурым видом разматывая изоленту. “Но, если честно, мы сейчас больше похожи на сбежавшую из цирка группу, а не на спасателей мира. У нас нет ни оружия, ни армии, ни, к сожалению, адекватного плана, у нас  даже нет нормальной аптечки.”

Евлампий, подняв на них обреченный взгляд, пробормотал: “Я просто хотел, чтобы мой нос перестал чесаться. И вот, до чего дошло…”

“Perfer et obdura; dolor hic tibi proderit olim! (“Терпи и будь тверд; эта боль когда-нибудь пойдет тебе на пользу!”)” - изрек Клювонос, спрыгнув со спинки кресла на пол и начав деловито расхаживать вокруг стола, словно проверяя, все ли в порядке. – “Нужно действовать, а не ныть, как дети! Вы ученые, гении, а ведете себя, как… как ящерицы без хвостов!”

Белка, до этого момента внимательно следившая за их спором, вдруг вскочила на задние лапки и начала что-то возбужденно пищать, глядя на них с таким выражением, будто в ее голове крутилась сложная геополитическая стратегия. Она словно говорила: “У меня есть план! И он гениален, как обычно!”.

“Мне кажется, она хочет что-то сказать,” – задумчиво произнес Григорий,  напрягая слух и пытаясь уловить все нюансы беличьего языка. “Похоже, у нее есть какое-то предложение, которое может перевернуть нашу ситуацию с ног на голову!”

И белка, совершенно не теряя времени, начала тыкать своей лапкой в карту мира, которая висела на стене, словно давно потерянный артефакт из прошлого века. Она, словно опытный экскурсовод, с легкостью указывала на разные страны, столицы и даже маленькие города, о которых никто из них и не слышал. Наконец, ее крошечный, но решительный коготок остановился на одном определенном месте.

“Хмм, это… это штаб-квартира ООН,” – задумчиво проговорила Ирма, почесав затылок.

“И что нам это даст?” – поинтересовался Евлампий, не понимая, куда они клонят. “Там же просто бюрократия, а не помощь.”

“Она, кажется, говорит, что нам нужна помощь извне! Что мы не можем все решить сами!” – с восхищением перевел Григорий, стараясь не упустить ни одного писка белки. – “Она предлагает обратиться к мировым лидерам! Она считает, что, если мы объясним им ситуацию, покажем им серьезность угрозы, они нам поверят и помогут.”

“Но поверят ли нам вообще?” – с сомнением в голосе проговорила Ирма. – “Мы, в конце концов, выглядим как сбежавшие из психушки. Да еще и белку с собой таскаем и попугая говорящего на латыни, ткнув большим пальцем в Клювоноса. Я не уверена, что они воспримут нас всерьез.”

“Ad astra per aspera! (“Через тернии к звездам!”)” – крикнул Клювонос, гордо расправив свои перья. “И, кстати, не забывайте, что Пикси не просто белка, она - гений, которого мы должны слушать! Audentes Fortuna Iuvat! (“Удача помогает смелым!”)” – Клювонос, гордо расправив свои перья и с криками начал бегать вокруг них, словно заведенный. – “А белка, между прочим, весьма проницательна. Она мудра, как старый дуб, и дальновидна, как орел! Неужели вы не видите, как она гениальна? Она практически гений в пушистой шкурке!”

“Пикси гениальна,” – хором согласились остальные, чувствуя, как их сомнения потихоньку рассеиваются.

И тут, словно в подтверждение их слов, Пикси, как настоящий гений, взяла инициативу в свои маленькие лапки. Она подбежала к какому-то странному прибору, который стоял на краю стола. Этот прибор представлял собой нечто среднее между старым, забытым телефоном и микроволновой печью. Григорий, с изумлением узнал в нем спутниковый телефон, который он собрал из остатков космических кораблей и тостера.

“Она хочет организовать телеконференцию!” – радостно объявил Григорий. – “Она лично свяжется с мировыми лидерами! Она сама проведет переговоры! Мы, кажется, недооценили нашего маленького президента!”

Все с изумлением смотрели на белку, которая теперь, как заправский президент, забралась на старый стул и, деловито постукивая крошечной лапкой по кнопкам, начала набирать номер. Ирма, словно заботливая ассистентка, тут же принесла ей очки, которые она обычно использовала для чтения мелких схем. Белка, нацепив очки, стала выглядеть как настоящий профессор на важной научной конференции. Клювонос, при виде такого зрелища, не смог сдержать своего восторга и начал выкрикивать латинские похвалы направо и налево, словно оратор, выступающий перед толпой. Даже Евлампий, который до этого момента больше походил на грустный комок нервов, кажется, поверил, что у них есть шанс спасти мир.

На экране переговорного устройства появилось множество озадаченных лиц. Мировые лидеры, уставшие от бесконечных политических интриг, с удивлением смотрели на Пикси, которая теперь, с совершенно серьезным видом, начала что-то пищать и щебетать в микрофон. Григорий, пытаясь не растеряться, начал переводить ее речь, с трудом пытаясь передать все оттенки беличьего красноречия.

“Она говорит, что мир на грани катастрофы!” – с важным видом сообщил Григорий. “Она говорит, что безумные ученые хотят использовать чихание, как оружие массового поражения! Она говорит, что мы должны объединиться, чтобы спасти мир!”

Ирма быстро включила видеозапись, которую она успела сделать во время их побега из лаборатории. На записи было видно, как ученые проводили свои жуткие эксперименты над бедным Евлампием, превращая его в живую чихательную бомбу, заставляя его дышать пыльцой, химикатами и прочими аллергенами, от чего бедолага чуть не разлетелся на атомы. Вид этих ужасных опытов вызвал шок и негодование у мировых лидеров.

“Это же настоящее варварство!” – вскричал один из премьер-министров, чуть не уронив свой бокал с водой. “Мы не можем это допустить!”

“Я думал, что самые безумные вещи происходят у нас в парламенте, но это… это уже выходит за все рамки разумного!” – содрогнулся другой лидер, как будто ему только что рассказали страшную сказку на ночь.

Клювонос, видя, что мировые лидеры на экране начинают проявлять возмущение, не смог сдержать своих комментариев. “Nemo enim est supra leges! (“Никто не стоит выше закона!”)” - заявил он с видом всезнающего оратора, словно сам являлся судьей. – “Они думают, что могут делать все, что им заблагорассудится, но это не так. О, tempora, o mores! (“О времена, о нравы!”) Они должны ответить за свои деяния!”

“Господа, белка-президент предлагает не медлить и сформировать специальную группу, которая немедленно займется этим делом,” – продолжил Григорий, переключив внимание на основную цель разговора. – “Она предлагает отправить наших самых лучших агентов, военных и просто храбрых добровольцев, чтобы остановить этих безумных ученых и уничтожить все их ужасные чихательные разработки!”

Мировые лидеры, которые обычно часами спорили по самым незначительным вопросам, были в этот раз настолько напуганы масштабом угрозы, что моментально согласились с предложением белки. Они пообещали выделить все необходимые ресурсы, отправить лучших из лучших, и предоставить им всю необходимую поддержку. Пикси, услышав их согласие, радостно замахала хвостом и издала победоносный писк, который звучал как победный гимн.

“Мы сделали это! Мы смогли достучаться до них!” – воскликнула Ирма, с облегчением выдохнув и почувствовав, что часть напряжения покинула ее тело. – “Мир услышал нас! Мы не одиноки в этой битве!”

“In hoc signo vinces! (“Под этим знаменем победишь!”)” – как всегда пафосно, произнес Клювонос, с уважением кивая в сторону белки. - “И в нашем случае, под знаменем белки! Мы смогли убедить мировых лидеров в реальности угрозы, и это означает, что теперь ex nihilo nihil fit! (“из ничего ничего не получится”), но теперь у нас есть поддержка, и мы победим.”

“Но это еще не конец,” – сказал Евлампий, почесав нос, который снова начал предательски зудеть. – “Пока я не перестану чихать на все подряд, у нас еще будут большие проблемы.”

И тут случилось нечто совершенно неожиданное. Пикси, видимо, почувствовав некую неопределенность в настроении Евлампия, внезапно подбежала к нему и начала тереться о его ногу. Она издавала такие ободряющие писки, что Евлампий, на секунду забыв о своем страдании, даже улыбнулся. Клювонос, наблюдая за этим, многозначительно подмигнул: “Amor vincit omnia! (“Любовь побеждает все!”) Даже, возможно, аллергию.”

Вдруг Пикси издала еще один писк и бросилась к углу комнаты, заваленному бумагами и книгами. Она с увлечением что-то искала и, наконец ...

“Похоже, она вспомнила что-то важное!” - воскликнул Григорий, наблюдая за бешеными действиями белки. “Она говорит, что где-то в лаборатории, откуда мы сбежали, есть вакцина от чихания, которую ученые разработали, но не успели использовать!. Она утверждает, что если Евлампий примет эту вакцину, он сможет контролировать свою реакцию на аллергены!”

“О, это же чудесная новость!” - радостно воскликнула Ирма. “Теперь у нас есть не только союзники, но и шанс на то, что Евлампий больше не будет мучиться!”

“Но как мы найдем эту вакцину в той огромной лаборатории?” - с сомнением в голосе спросил Евлампий.

“Пикси уверена, что у нас все получится! Она говорит, что мы справимся.” - ответил Григорий, улыбаясь.

“И потом, не стоит забывать, что fortes fortuna adiuvat! (“Смелым судьба помогает!”)” - прокричал Клювонос, взмахнув крыльями.

И вся “невероятная пятерка” – Евлампий, Ирма, Григорий, Клювонос и Пикси – отправилась в путь, полная надежд и решимости остановить безумных ученых и спасти мир от грядущего чихательного апокалипсиса.

Глава 10. Битва за реальность или как эльфийский язык завоевал мир

Операция “Чихательный щит” развернулась во всей своей красе, словно феерическое театральное представление, где главными героями выступали не профессиональные актеры, а отчаянные авантюристы. Вооруженные отряды, собранные словно лоскутное одеяло, но сплоченные общим врагом и приправленные изрядной долей отваги, под предводительством лидеров мировых держав, этих вечно озабоченных политиков, чьи лица, казалось, навечно застыли в гримасе серьезности, штурмовали сверхсекретную лабораторию. Их сопровождали лучшие агенты секретных служб – люди, чьи лица и имена были тайной за семью печатями, но чьи действия свидетельствовали о высочайшем профессионализме, хотя в данной ситуации, похоже, и их профессионализм трещал по швам.

Вражеские солдаты, одетые в черные скафандры, более похожие на костюмы для косплея Дарта Вейдера, явно не ожидали такого напора. Застигнутые врасплох, они отчаянно пытались хоть как-то организовать оборону, но их потуги были похожи тщетны. Численность атакующих была настолько велика, что защитники напоминали одиноких песчинок на огромном морском пляже, обреченных быть смытыми волной.

Евлампий, этот неуклюжий герой с насморком, Ирма, грациозная и ловкая, словно пантера, и Григорий, вечно восторженный изобретатель-самоучка, во главе с воинственно настроенной белкой Пикси, чья шустрая натура не знала покоя, и Клювоносом Сатурнием, который гордо восседал на плече у Григория, словно он был попугай Флинт, возглавляли свой собственный штурмовой отряд. Они, словно бравая команда, вторглись в глубины лаборатории, неся разрушение и хаос. Григорий, с упоением управляя своим “Дестабилизатором чихательной тирании”, ловко выводил из строя системы безопасности, оставляя за собой шлейф искр и смутного недоумения. Ирма, используя свою ловкость, словно тень проскальзывала мимо охранников, отвлекая на себя их внимание, давая возможность Евлампию прорваться в самое сердце логова.

“Вперед, fortes amici! (“храбрые друзья!”) – пронзительно кричал Клювонос, летая над головами, как злой шершень, оглашая лабораторию своими воинственными воплями. – Aut Caesar, aut nihil! (“Или Цезарь, или ничто!”)”.

Пикси не теряла ни секунды. Она, словно маленький вихрь, прыгала с одного аппарата на другой, грызла провода, вызывая короткие замыкания, похожие на фейерверки, и, словно дирижер хаоса, вносила неразбериху среди ученых. В одном из инцидентов она чуть не устроила пожар, перегрызая провода электрощитка, и только молниеносная реакция Григория, сумевшего направить поток искр в другое место, спасла ситуацию от неминуемой катастрофы.

В самом сердце лаборатории, в зале управления, украшенным мигающими огоньками и таинственными приборами, их встретил главный злодей  - тот самый таинственный человек в черном, словно привидение из ночного кошмара. Его лицо было искажено злобной гримасой, и глаза горели безумным блеском. Он держал в руках устройство, которое больше напоминало гигантский вентилятор, чем какое-либо высокотехнологичное изобретение. Это устройство, если верить его словам, должно было усилить чихательную силу Евлампия до невероятных пределов, превратив его в ходячую чихательную бомбу.

“Ну что, Насморкин, – произнес злодей, его голос был полон зловещей торжественности и злой насмешки, – теперь ты станешь моим оружием! Я перепишу историю и заставлю весь мир плясать под мою дудку!” Он, словно злой волшебник, был готов наложить на мир свое проклятие.

Злодей с маниакальной одержимостью попытался нацепить устройство на Евлампия, но Ирма была быстрее. Она, словно молния, метнулась к злодею и сбила его с ног. Устройство, вырвавшись из рук злодея, с грохотом упало на пол и, подобно старому горшку, разбилось вдребезги. Маленькие осколки разлетелись по полу, словно осколки разбитых надежд злодея.

“Нет!” – прокричал злодей, его глаза наполнились ужасом и отчаянием. – “Что ты наделала?!” В его голосе слышалось не только отчаяние, но и обида, как будто у него отняли любимую игрушку.

Но было уже поздно. В этот момент Евлампий почувствовал, как у него нестерпимо зачесалось в носу. Это был не просто обычный чих, который обычно возникает от пыли или аллергии. Это был ураган, приближающийся торнадо, готовый смести все на своем пути. Он попытался сдержаться, стиснуть зубы и зажать нос, но было уже невозможно. Его тело было охвачено дрожью, словно он попал в эпицентр землетрясения.

“Апчхи!!!” - с невероятной силой, которая могла бы сдвинуть гору, вырвался чих Евлампия. Звук был настолько громкий, что казалось, будто в лаборатории взорвалась бомба, способная проделать дыру в пространственно-временном континууме.

Все вокруг застыло, словно по команде невидимого дирижера. Время замедлилось, превратившись в тягучую субстанцию. Наступила тишина, словно перед бурей, а потом… реальность начала меняться, как калейдоскоп.

Когда Евлампий открыл глаза, он понял, что что-то не так. Его окружало странное ощущение дежавю, как будто он уже переживал подобное, но в более абсурдном варианте. Голоса, которые он слышал, звучали странно и непривычно, как будто их произносили на другом языке, похожем на смесь фейских песнопений и бормотания пьяного гнома. Он посмотрел на Ирму, на Григория, на Клювоноса, на белку Пикси, и услышал от них слова, похожие на заклинания из сказки: “Mae g’ovannen!” Звучало это как строчка из плохого мюзикла про эльфов.

В лаборатории воцарился хаос, который перешел из физического разрушения в лингвистическое безумие. Агенты секретных служб, военные, ученые, злодеи – все, словно сговорившись, заговорили на эльфийском языке. Да, на том самом эльфийском, который пришел к нам из книг Толкина, но который, казалось, до сих пор никто толком не понимал.

Клювонос Сатурний, казалось, был в своей тарелке. Он, словно заядлый лингвист, нашедший свою отдушину, легко и непринужденно общался на эльфийском с кем-то из ученых, которые больше походили на ошарашенных слушателей, чем на собеседников. “Man cenich i ‘aladhiel!” - прокричал он, подпрыгивая на жердочке, словно отплясывая эльфийскую джигу.

Пикси тоже не отставала от своего пернатого друга. Она, с усердием настоящего лингвиста, стала сыпать длинными фразами на эльфийском, пытаясь успокоить взволнованных солдат, которые, в свою очередь, таращили на нее глаза, как будто она прибыла с другой планеты, пытаясь ответить ей на языке, который они сами не понимали. . “Alar elenion ancalima!” - прокричала она, но в ответ получила лишь недоуменные взгляды и попытки перевести ее слова с помощью жестов.

“Что происходит?” – прошептал Евлампий, пытаясь понять происходящее. Он чувствовал себя так, словно попал в лингвистический кошмар, где его чих превратил всех в фанатов фэнтези.

“Кажется, ты всех превратил в эльфов! Но только есть одно обстоятельство, они ничего не понимают” – ответила Ирма, ее голос звучал странно и непривычно, как будто ее подменили на говорящую куклу.

Григорий, с глазами, горящими от восторга, как у ребенка, получившего гору сладостей, записывал все происходящее на свой диктофон, пытаясь не упустить ни одной детали. “Невероятно! Это просто невероятно!” – повторял он, словно заведенный, – “Чихательный парадокс, помноженный на лингвистическую аномалию! Это же гениально!” Он, казалось, был готов написать научную диссертацию на тему «Влияние чиха на языковые изменения реальности».

Мир, как по волшебству, перевернулся с ног на голову. Агенты секретных служб, перестав понимать приказы, словно забыли все свои навыки и секретные шифры, начали спорить друг с другом на эльфийском, что больше походило на театральную сценку, где каждый пытается перекричать другого. Солдаты, вместо того, чтобы сражаться, читали стихи эльфийских поэтов, которые были написаны на стенах лаборатории, но никто не мог понять их смысла. Ученые, забыв о своих экспериментах и сложных уравнениях, увлеченно спорили о чем-то на эльфийском. А главный злодей, потеряв всю свою злобность и мстительное настроение, как будто ему сделали лоботомию, предлагал всем чай с эльфийскими печеньками, как будто он был приглашенным гостем.

Хаос царил повсюду. Мир, который они так отчаянно пытались спасти, превратился в какой-то сумасшедший эльфийский карнавал. “Это… это ужасно!” - воскликнул Евлампий, осознавая весь ужас ситуации, как будто на его голову обрушилось небо.

“Да ладно, все не так уж и плохо, melamin!” - ответила Ирма, глядя на него с улыбкой, как будто это было самым забавным приключением в их жизни. – “Теперь у нас есть свой собственный мир эльфов, где все говорят на одном непонятном языке”.

Евлампий покачал головой, словно разочарованный учитель, который наблюдает за проделками своих учеников. Он понимал, что это не выход. Он не хотел жить в мире эльфов, где все общаются, как герои фэнтезийных романов, он хотел вернуться в свой обычный, хотя и немного сумасшедший мир, где никто не говорит на эльфийском, и где чихают только от простуды, а не меняют реальность. Он понимал, что ему нужно найти способ вернуть все обратно, даже если для этого ему придется еще раз чихнуть, что звучало как перспектива еще большего безумия. Но как? И что, если его следующий чих создаст еще более невероятную реальность, например, мир, где все говорят на языке жестов или поют оперные арии? Эти вопросы крутились в его голове, как назойливые мухи, не давая ему покоя.

А вокруг все продолжали говорить на эльфийском, словно этот язык стал единственным способом общения в этом безумном мире. И Клювонос, словно король эльфов, восседающий на своем троне, наслаждался происходящим хаосом, поглощая его всей своей пернатой душой. “Im lad gwannatha!” – прокричал он, словно провозглашая новый порядок вещей.

Глава 11. О этот прекрасный эльфийский мир

Наступил новый, чудный день, который, как ни странно, начался с пения эльфийских птиц, щебетавших на непонятном для большинства людей языке.

Эльфийский язык, словно назойливый мотивчик, засел в умах, просочившись в каждую щель мироздания. Радиостанции, позабыв о хитах прошлых лет, наперебой крутили эльфийские баллады о вечной любви и утраченных эльфийских артефактах. Телевизионные каналы, отбросив привычные ток-шоу и сериалы, транслировали бесконечные эльфийские фэнтези, где длинноволосые эльфы с луками и стрелами сражались с мрачными орками, которые, кстати, тоже говорили на эльфийском, правда, с каким-то ужасным акцентом. Политики же, как будто сговорившись, вели нескончаемые дебаты на языке, в котором даже самые лингвистически одаренные умы не могли различить ни слова. Улицы городов превратились в подобие эльфийских ярмарок, где прохожие, словно завороженные, пытались неуклюже повторить замысловатые фразы, наподобие “lass; lanta l;m;” и “elen s;la lumenn’ omentielvo”, а затем смущенно переглядывались, понимая, что звучат как инопланетяне. Мир погрузился в странный эльфийский водевиль, который на деле оказался не просто не волшебным, а чертовски раздражающим.

“Я не понимаю, как мы дошли до жизни такой,” - пробормотал Евлампий, почесывая затылок. “Вчера мы сражались со злодеем, а сегодня мы живем в фэнтези-мире."

Что это ты поешь?” - спросил Евлампий  у Ирмы, пытаясь разобрать хоть слово.

“Это же ‘Песня о звездах’ на эльфийском!” - радостно ответила Ирма, ее глаза сияли. - “Разве не чудесно?”

Евлампий вздохнул. "Чудесно? Скорее ужасно." Мир был в хаосе, все говорили на непонятном языке, а Ирма наслаждалась этим, как турист безумием.

Клювонос, как всегда, был на высоте. Он скакал по столу, произнося что-то вроде: “Anar kaluva tielyanna! и “Nai i cuina vanyar!”

“Я думаю, он пытается нас подбодрить” - предположила Ирма.

“Он точно пытается нас подбодрить?” - вопросил Евлампий. - “И делает это на языке, который никто не понимает”.

Белка Пикси, усевшись на диктофон Григория, что-то бурно ему диктовала, при этом активно жестикулируя лапками и поглядывая на Евлампия. Григорий, в свою очередь, записывал все с энтузиазмом, потирая руки и приговаривая “Гениально! Просто гениально!”.

“Кажется, белка решила стать диктором эльфийских новостей” - прокомментировала Ирма, наблюдая за этим представлением.

“А Григорий решил стать ее агентом” - угрюмо проворчал Евлампий.

“Григорий, а ты понимаешь, что тут происходит?” - обратился Евлампий, стараясь говорить как можно более членораздельно.

Григорий поднял голову от своего диктофона, его глаза горели от возбуждения. “Ну конечно! Это уникальное лингвистическое явление! Следствие воздействия вашего чиха на пространственно-временной континуум! Фантастика!”

“Да-да, конечно, это все очень фантастично” - перебил его Евлампий. - “Но как нам вернуть все обратно?”

Григорий на секунду задумался, а потом его глаза загорелись еще ярче. “Нужно исследовать частотные характеристики вашего чиха! Определить параметры деформации лингвистического поля! Найти обратный вектор и… вуаля!” Евлампий смотрел на него, как на человека, который только что объяснил теорию струн, используя кастрюли и сковородки.

“А может просто чихнем еще раз?” - предложила Ирма, поглядывая на Евлампия с надеждой.

“Нет!” - воскликнул Евлампий, вспоминая, какие последствия вызвал его прошлый чих. - “Никаких больше чихов! Мы должны найти научный способ!”

“Ну хорошо” - ответила Ирма, немного разочарованно. - “Тогда, может, поедим? Я слышала, у эльфов очень вкусные печеньки”.

И действительно, на столе появилась странная тарелка с печеньками, которые выглядели как маленькие камни, посыпанные чем-то блестящим.

“Надеюсь, они не содержат эльфийского клея” - проворчал Евлампий, осторожно откусывая кусочек.

Вкус был… необычным. Как будто смешали еловую шишку с черникой и добавили щепотку пепла. Но после того, как Евлампий прожевал, его накрыло волной вдохновения.

“Знаете что?” - воскликнул он, его глаза заблестели. - “Мы должны отправиться в библиотеку! Там есть все знания мира, включая знания о том, как вернуть все на свои места!”

Клювонос, сидевший на плече у Григория, воодушевленно прокричал: “Aiya E;rendil!” – и замахал крыльями, намекая, что он готов лететь хоть на край света.

****

По дороге в библиотеку они столкнулись с необычной картиной. Город, некогда полный суеты и спешки, превратился в настоящий эльфийский фестиваль. Люди, наряженные в странные костюмы, распевали эльфийские песни и танцевали странные танцы, которые больше напоминали почесывание спины, чем настоящие па. А на углу улицы какой-то мужчина, наряженный как хоббит, предлагал всем желающим эльфийскую пиццу с ананасами.

“Пицца с ананасами?” - удивился Евлампий. - “Разве у эльфов есть ананасы?”

“Все возможно. Видимо, это один из побочных эффектов чиха” - предположила Ирма.

Подойдя к хоббиту, Григорий поинтересовался на эльфийском, что же это за блюдо. Хобит с гордостью ответил, что это “Пицца Мирквуда” - блюдо, которое обожают все эльфы, и оно может помочь найти гармонию в сердце.

“И как же это работает?” - поинтересовался Григорий, с подозрением глядя на пиццу.

Хоббит, лукаво улыбнувшись, сказал, что “это магия, дружок, чистая магия”.

Григорий, не долго думая, купил целую пиццу. “Может, это и поможет нам найти обратный вектор чиха!” - произнес он, откусывая кусок.

Ирма, с сомнением глядя на пиццу с ананасами, все-таки решила попробовать. Евлампий же оставался скептиком, но не мог не признать, что запах у пиццы был весьма аппетитным.

Клювонос же поглядывал на все это с недоумением. “Nai hiruvalye Valar!” – пробурчал он, явно не одобряя эльфийскую пиццу.

Пикси, которая была не прочь от угощения, ловко стащила кусок с тарелки Григория и уселась на траве.

После этого “вкусного” перекуса они добрались до библиотеки. Однако, к их удивлению, библиотекарь, вместо того, чтобы сидеть за своим столом и выдавать книги, стоял на крыше и читал эльфийские стихи в рупор.

“Ну, похоже, нам придется самим искать нужные книги” - проговорил Евлампий, махнув рукой.

В библиотеке царил настоящий хаос. Книги были разбросаны по полу, на столах валялись недоеденные эльфийские печеньки, а между стеллажами бегали люди в странных костюмах, что-то напевая на эльфийском.

“Похоже, мы попали не в библиотеку, а в эльфийский ночной клуб” - прокомментировала Ирма, оглядываясь по сторонам.

Глава 12. Разгадка эльфийского языка или Спасибо Пикси!

В тайном убежище Григория, где на столе росла гора исписанных блокнотов, царило напряжение, способное пробить стены.

Евлампий, метался по комнате, словно загнанный в угол хомяк, лихорадочно пытаясь вспомнить, как он, собственно, умудрился так все испортить. Возможно, стоило меньше чихать на подозрительные артефакты? Ирма, свернувшись калачиком на диване, вся покрытая гусиной кожей, жаловалась на зверскую аллергию на эльфийскую пыльцу, которая, по ее ощущениям, теперь парила везде в воздухе, как невидимые мучители. Ее чихи были настолько мощными, что казалось, будто она сейчас отправит в космос все убежище вместе с его обитателями.

“Я больше не могу, mellon nin!” – просипела Ирма, сжимая нос, словно стараясь удержать оттуда все, что только могло вылететь. “Мне кажется, что у меня аллергия даже на сами эльфийские звуки! Еще одно "mae g’ovannen", и я взорвусь, как воздушный шар!”

Евлампий, стараясь выразить понимание, приобнял Ирму за плечи и ответил: “Ну, не драматизируй, ethuil!". Это всего лишь… временная… эльфийская… неприятность. Я уверен, что скоро мы отыщем способ вернуть все, как было. Вернем миру обычное, неэльфийское чихание.” При этом он старался не чихать, так как понимал, что сейчас это будет совсем не кстати.

Пикси, в свою очередь, сохраняла хладнокровие, она с видом профессора филологии, непринужденно болтала на эльфийском со всеми желающими, попутно раздавая ценные указания и решая проблемы мирового масштаба. Она даже провела несколько виртуальных саммитов с лидерами мировых держав, которые, по-видимому, уже не удивлялись, когда с ними вела переговоры белка-дипломат на языке эльфов.

“Спокойствие, только спокойствие, – вещала Пикси. – Мы должны сохранять трезвую голову и не поддаваться панике. И, конечно, нам нужно срочно отыскать способ перевести этот чертов эльфийский. Пока мы не начнем понимать друг друга, мир так и останется в лингвистическом тупике”.

Клювонос, словно эльфийский трубадур, гордо прохаживался по комнате, поправляя воображаемые очки на клюве и с пафосом декламировал стихи на эльфийском, чем приводил Ирму в состояние, близкое к помешательству. “Tiro i amman!” – воскликнул он, картинно расправив крылья. – “Не правда ли, просто восхитительно? Elen s;la lumenn’ omentielvo”.

“Да когда же ты заткнешься, пернатый идиот?!” - прошипела Ирма, сгребая подушку со стола и запуская ее в сторону попугая. Та, естественно, пролетела мимо, так как Клювонос, умело увернувшись, тут же сел на спинку дивана и начал прихорашиваться, словно ничего и не произошло.

“Я должен все исправить, – пробормотал Евлампий, его голос был неуверенным и тихим. – Я должен придумать способ все вернуть на свои места. Но как? Каким образом мы можем перевести этот дьявольский эльфийский язык?” Может, нам вызвать какого-нибудь экзорциста, который специализируется на лингвистической бесовщине?”

“Я что-то не очень понимаю, что ты сейчас говоришь, aran n;n?” - прохрипела Ирма, чихая с такой мощью, что было ощущение, будто сейчас разлетится на атомы.

Григорий, отложив в сторону свои исписанные до отказа блокноты, на мгновение задумался, при этом его брови сошлись на переносице. “Возможно, нам нужен какой-то лингвистический код, – пробормотал он. – Какая-то схема перевода, которая позволит нам расшифровать эльфийский и вернуть мир на круги своя.”

Все разом взглянули на него с изумлением, но никто не возразил. Все же Григорий, несмотря на свою чудаковатость, иногда мог выдать дельную мысль.

“Ну, вообще-то, я тут кое-что нарыл,” – продолжал Григорий, указывая на большую кучу книг, исписанных непонятными символами, больше напоминающими каракули, чем буквы. “Эти книги я откопал в библиотеке! Похоже, это словари эльфийского языка. Но, даже я понятия не имею, с какой стороны их читать!”

Пикси, прищурившись, окинула книги взглядом. “Я наверное смогу разобраться в этом языке, – сказала она с гордостью. – Но мне понадобится время”. Она посмотрела на всех с видом знатока, который всю жизнь провел за книгами.

Ирма закатила глаза так, что казалось, вот-вот они покинут свои орбиты. “Прекрасно, значит, теперь мы будем слушать, как белка переводит словари, – проворчала она, на ходу доставая очередную упаковку носовых платков.”

Клювонос, воспользовавшись тем, что на него не обращают внимания, бесшумно подлетел к Ирме и сел на ее плечо, после чего принялся что-то ей нашептывать прямо в ухо, разражаясь периодически эльфийскими фразочками, наподобие “Nam;ri;!”.

“Да хватит уже!” - взревела Ирма, подпрыгивая на месте.

“Да я просто полный идиот, – сказал Евлампий, безнадежно глядя в потолок. – Я всего-то хотел, чтобы мой нос перестал чесаться, а в итоге превратил этот мир в эльфийскую комедию абсурда”.

“Не вини себя, mab n;n,” –пробурчала Ирма себе под нос, в очередной раз чихнув так, что вздрогнул даже попугай, который, кажется, на секунду забыл, что он эльфийский бард, и побледнел от испуга.

****

На следующий день, ситуация мало чем отличалась от предыдущего. Ирма продолжала вести неравный бой с аллергией, ее нос был красным, как спелый помидор, а глаза слезились, как у крокодила.

Пикси, тем временем, с головой погрузилась в изучение эльфийских словарей, с упорством, достойным восхищения. Она, сидя за столом, листала книги, бормоча под нос непонятные фразы и периодически делая какие-то пометки в своем блокноте. Она напоминала безумного профессора, который во что бы то ни стало стремился разгадать самую сложную тайну мироздания.

Однажды, когда Клювонос особенно усердствовал со своим эльфийскими цитатами, Ирма, окончательно потеряв терпение, схватила первую попавшуюся под руку книгу и швырнула ее в сторону попугая. Книга, разумеется, пролетела мимо, но Клювонос, опешивший от такой агрессии, на секунду замолчал и, с обиженным видом, отлетел в угол комнаты.

“Вот и славненько”, - подумала Ирма, но тут же разразилась новым приступом чихания.

“Мне кажется, что он обиделся,” - промолвил Евлампий, глядя на насупившегося Клювоноса.

“Мне все равно,” - прохрипела Ирма, вытирая слезы, которые градом катились из ее глаз. - “Пусть обижается! Может, хоть на время он замолчит и даст мне хоть немного покоя.”

“Но он же хотел как лучше,” - попытался оправдать попугая Евлампий.

“Лучше всего - это когда он молчит,” - ответила Ирма, чихнув еще раз.

Пикси неожиданно подпрыгнула на столе, восторженно пища и тряся лапками.
“Я нашла его! Я нашла его!” - кричала она на эльфийском, при этом так возбужденно, что от ее писка заложило уши. “Я нашла ключ к переводу! Нашла грамматическую структуру, с помощью которой мы сможем перевести этот проклятый язык!”

Все, как один, с надеждой уставились на белку. Ирма даже перестала чихать, чтобы не пропустить ни слова. Евлампий, с замиранием сердца, ждал, что сейчас все закончится, и мир вновь станет привычным.

“Итак,” - начала белка, сделав глубокий вдох. - “Оказывается, эльфийский язык устроен по принципу… барабанная дробь… финикийского алфавита, который, по какой-то причине, был перевернут на 180 градусов, и к нему приклеили три гласные, а еще, видимо, кто-то решил поиздеваться, и добавил несколько архаичных диалектов, которые были в ходу у эльфов во времена, когда динозавры еще не ходили на двух ногах. Если вы все это помножите на корень из семи, то получите… барабанная дробь… возможность выучить эльфийский, но только при условии, что вы будете пить исключительно травяной отвар, который был приготовлен в полнолуние и с заклинанием, которое, кстати, тоже на эльфийском.”

Все, мягко говоря, были ошарашены.

“То есть…” - начал Евлампий, стараясь переварить все сказанное. - “То есть, у нас есть шанс понять эльфийский язык, но только если мы станем травниками и будем поклонятся Луне? Я правильно понял?”

“В общих чертах, да,” - подтвердила Пикси, поправляя очки на носу.

Ирма закашлялась, поперхнувшись воздухом. “Да вы издеваетесь! Что дальше? Нам нужно будет пройти обряд инициации в эльфийском племени? Или мы будем изучать эльфийскую астрономию?”

Григорий, тем временем, лихорадочно записывал все в свой блокнот, при этом его глаза блестели от восторга. “Это гениально! Просто гениально! Я должен это все записать!”

“Гениально - это когда мы сможем снова нормально общаться, а не слушать, как белка рассказывает нам о перевернутом финикийском алфавите и травяных отварах,” - проворчала Ирма, снова доставая носовой платок.

****

Некоторое время спустя, Ирма, по совету белки-президента, начала пить травяной отвар, который, по ее мнению, больше походил на болотную жижу, чем на лекарство от аллергии. Евлампий, чтобы не отставать от своих друзей, тоже решил приобщиться к травяным экспериментам. Клювонос же, продолжал свои эльфийские декламации, время от времени подпрыгивая и приплясывая, видимо, воображая себя эльфийским шаманом.

Григорий же, не покладая рук, продолжал записывать свои наблюдения в блокнот, все больше и больше погружаясь в мир лингвистики. Его блокноты уже напоминали эльфийскую библиотеку, только в миниатюре.

Однажды, во время их вечернего чаепития с травяным отваром, случилось нечто необычное. Ирма, выпив очередную порцию отвара, внезапно перестала чихать. Она недоверчиво посмотрела на Евлампия, потом на Пикси, а затем на Клювоноса, который, по инерции, продолжал декламировать свои эльфийские стихи.

“Мне кажется… мне кажется, я перестала чихать,” - произнесла Ирма, с недоверием поглаживая свой нос.

Все, как один, замерли и уставились на Ирму. Белка перестала вертеть книгами, Григорий отложил свой блокнот, а Клювонос… Клювонос, кажется, даже забыл, на каком слове он закончил свою эльфийскую тираду.

“Это… это, наверное, чудо!” - произнес Евлампий, с надеждой глядя на Ирму.

“Похоже на то,” - ответила Ирма, при этом на ее лице читалось неподдельное удивление. “Я не могу поверить, что я больше не чихаю! Может быть, это из-за этого болотного отвара? Или, может быть, эльфийский мир, наконец, отпустил меня?”

“Похоже, что отвар действительно работает,” - произнесла Пикси, поглаживая себя по пузику. “Я же говорила, что этот отвар - это ключ к нашему спасению!”

“Тогда получается, что мы все можем избавиться от этого лингвистического бреда?” - спросил Евлампий.

“Похоже на то,” - ответила белка, поглядывая на эльфийские книги. “Но, к сожалению, это еще не все. Нам нужно все еще перевести этот язык, чтобы окончательно вернуться в наш привычный мир”.

“Но это уже не кажется такой непосильной задачей, как раньше,” - сказал Евлампий, с оптимизмом глядя на своих друзей. “Теперь, когда Ирма больше не чихает, мы можем сосредоточиться на переводе этого чертового эльфийского языка”.

“Да, ты прав,” - произнесла Ирма, вытирая остатки травяного отвара с губ.

****

Вскоре после этого судьбоносного момента, Пикси совместно с Григорием, смогла расшифровать большую часть эльфийских словарей. Они, словно отважные археологи, раскопали древние пласты лингвистической истории, и, наконец-то, смогли понять, что же на самом деле говорили эльфы.

Оказалось, что большинство эльфийских фраз, которые казались такими загадочными и непонятными, на самом деле были весьма банальными и примитивными. Например, “mae g’ovannen” на самом деле означало всего лишь “привет”, а “elen s;la lumenn’ omentielvo” было просто пафосной фразой, которую эльфы использовали, чтобы поприветствовать друг друга на вечеринках.

Ирма, после того, как она переборола свою аллергию, решила помочь Пикси и Григорию в их нелегком деле, так как она теперь могла спокойно слушать эльфийские фразы без угрозы взрыва мозга. Клювонос, к удивлению всех, тоже внес свою лепту в дело перевода. Оказывается, он запомнил множество эльфийских фраз, которые он когда-то услышал от каких-то эльфийских бардов, и теперь он мог их перевести на русский, правда, с каким-то странным акцентом.

Вскоре, они, словно отряд отважных лингвистов-авантюристов, сумели состряпать весьма занимательный эльфийско-русский словарик, не без косноязычных вкраплений, разумеется. Этот томик, по их мнению, должен был стать ключом к вратам спокойствия и вернуть мир из хаоса лингвистической неразберихи в привычное состояние. Они, воодушевленные своей находкой, даже измыслили прелюбопытнейший “де-эльфификатор”. Это был, конечно, не чудо-агрегат из фантастического фильма, а, скорее, какая-то помесь кухонного комбайна с радиоприемником, но они всем сердцем верили, что он вернет всех людей в их привычные “доэльфийские” шкуры.

Наконец, настал тот день, который они, словно олимпийские атлеты перед стартом, ждали с замиранием сердца. Это был их день “Ч”, когда они должны были совершить решительный, подобный броску костей на удачу, шаг. Евлампий, с чувством трепета и волнения, словно выпускник перед самым важным экзаменом, держал в руках это странноватое устройство. Он надеялся, что эта штуковина исправит все его былые оплошности.

“Ну что, друзья-товарищи, готовы?” - спросил Евлампий, стараясь скрыть дрожь в голосе, и окинул взглядом своих верных соратников.

“Готовы, как никогда, Евлампий!” - ответила Ирма, одаривая его ободряющей улыбкой, которая сверкала, словно маяк во тьме. Она, кажется, была готова и в огонь, и в воду, и даже в эту эльфийскую кашу.

“Пора положить конец этому эльфийскому балагану, друзья мои!” - провозгласила белка-президент, которая, сидя на груде старых газет, больше напоминала мудрого правителя, чем обычного грызуна. В ее глазах читалась решимость, не уступающая решимости опытного генерала, идущего в бой.

Клювонос, тем временем, словно важная персона, поправил свои воображаемые очки, отчего выглядел еще более комично, и выдал пламенную речь, громко произнеся: “Iar i mellyn en-galad, n’ar i mellyn en-gwalad!”. Своим напутствием он, словно древний жрец, благословлял их на это благородное и весьма отчаянное предприятие.

Евлампий, словно ныряльщик перед погружением в глубины океана, глубоко вздохнул и, не без опаски, нажал на кнопку “де-эльфификатора”. И в этот момент…

Глава 13. Как Евлампий стал лингвистическим героем

... и тишина и у всех возник только один многозначительный вопрос - "Что опять ни так?"

…“А знаете что, – промолвил Евлампий, неожиданно для себя и для всех остальных, - а что если… а что если для того, чтобы запустить наш “де-эльфификатор” нужен еще один ключик? Мой чих, например?”

Григорий, словно наткнувшись на философский камень, внезапно остановился и выгнул бровь в удивленном полукруге. “Ты сейчас о чем, Евлампий? Говори как есть, без загадок”, - спросил он, не скрывая своего любопытства и подозрительности, глядя на Евлампия как на человека, который, возможно, пересмотрел слишком много научно-фантастических фильмов.

“Понимаете, - не отступал Евлампий, стараясь изложить свою мысль как можно яснее, – вспомните, как мой чих перевел всех на эльфийский? А что если он же может перевести все обратно? Надо просто понять механизм этого чуда – как мой чих работает в лингвистическом смысле. Это же гениально, если подумать!”

Ирма, слегка приоткрыв рот, смотрела на Евлампия с неподдельным изумлением, как будто он только что предложил ей полететь на Луну на воздушном шарике. “Ты предлагаешь чихать, пока мы не разберемся, как это все работает?” - спросила она, стараясь уточнить, правильно ли она поняла этот странный план.

“Ну… вроде того, да,” - ответил Евлампий, почесывая затылок и не очень уверенно. Он понимал, что звучит его идея немного безумно, но, с другой стороны, кто сказал, что гениальные открытия всегда выглядят разумно на первый взгляд?

“Это же полный абсурд, Евлампий!” - пробормотал Клювонос, очнувшись от своих лингвистических размышлений. Его голос был полон скептицизма и комического ужаса.

Григорий, который всегда был любителем необычных идей, как по команде, загорелся этой сумасшедшей теорией. “Это же гениальная идея, Евлампий! Это настоящее озарение! – воскликнул он, тыкая пальцем в воздух, как будто открыл новый закон физики. – Мы должны зафиксировать, как твои чихи меняют эльфийский язык, и на этой основе построить наш новый “де-эльфификатор” ! Это будет настоящая революция в мире лингвистики!”

И вот, настал момент величайшего эксперимента в истории лингвистики! Евлампий, как главный подопытный, стал произносить различные эльфийские фразы, а затем чихал, словно вулкан, извергающий языковые лавы, стараясь с разной силой и интонацией нажимать на кнопку “де-эльфификатора”. Григорий, вооружившись своими хитроумными приборами, словно профессор из какого-то старого фильма, записывал, как меняется речь окружающих после каждого этого звучного чиха. Он вносил все данные в свой древний, но все еще верный компьютер, который больше напоминал пыльную библиотеку, чем современное устройство. Пикси, как самый внимательный зритель, наблюдала за происходящим, не упуская ни одной детали. Клювонос, тем временем, с присущим ему театральным пафосом, комментировал каждое движение Евлампия, словно комментатор спортивного состязания, но только на языке эльфов.

Первые попытки, если честно, были, мягко говоря, не блестящими, и больше походили на балаган, чем на научный эксперимент.  Однажды, после особенно мощного чиха Евлампия, все вокруг начали говорить на каком-то странном диалекте. Слова были похожи на смесь русского, эльфийского и непонятных звуков.

– “Клювонос, а ты как?” – спросил Григорий, пытаясь разобрать, что он говорит.

Клювонос, посмотрел на него и ответил: “Bene, amicus meus, sed sentio me aliquantulum confusus esse”.

Пикси запрыгнула на стол и выдала что-то вроде: “Пи-пи-чи-чик-чииик, эльф-бел-шум!”.

А Ирма, пытаясь понять происходящее, сказала: “А-а-а, Евлампий-чихун, ты сделал, что люди го-во-рят странно!”.

Евлампий, чувствуя себя виноватым, спросил: “Простите, что я, а я как?”.

Ирма ответила: “А ты гы-гы-чиха-чиха”.

После еще одного чиха, все внезапно заговорили, как маленькие дети, коверкая слова и строя предложения из обрывков фраз. А потом, словно по щелчку пальцев, все начали бормотать на каком-то совсем неизвестном языке, который даже сам Клювонос не мог опознать.

“Это какой-то полный провал, – проворчал Евлампий, чувствуя себя виноватым и бесполезным, как использованный носовой платок. – Я просто не представляю, что нам еще делать. Мы только все запутали!”.

“Не вешай нос, Евлампий! Не отчаивайся! – ответил Григорий, стараясь приободрить своего друга. – Мы все делаем правильно, мы на верном пути! Нам просто нужно продолжать наши эксперименты! Мы, как охотники за сокровищами, должны найти эту закономерность в этом языковом хаосе!”.

И они, не сдаваясь, продолжили свою работу. Евлампий, как послушный робот, стал чихать по указаниям Пикси и Григория, как будто его чихание было частью сложного музыкального произведения, стараясь придать разную интонацию, чтобы соответствовать определенным фонемам эльфийского языка. Григорий, не покладая рук, вносил все данные в свой компьютер. В результате напряженной работы, он создал специальную программу, которая автоматически переводила эльфийский язык обратно на обычный человеческий.

И вот, первые результаты были просто ошеломляющими! Программа, словно чудо-машина, начала выдавать осмысленные и понятные фразы, которые помогли Евлампию настроиться на нужный лад! Люди, которые вчера говорили на эльфийском с акцентом, который смутил бы даже самого эльфа, начали постепенно возвращаться к своему родному языку!

Клювонос, в полном восторге, посмотрел на Евлампия, словно на настоящего героя. “Tu es deus ex machina! (“Ты бог из машины”)! – прокричал он с театральным пафосом. – “Veni, vidi, vici! (“Пришел, увидел, победил!”) Ты самый настоящий лингвистический герой! Хотя, справедливости ради, признаю, что твой чих после слова “ithildin” (“звездный свет”) был просто великолепен, ты практически поднял искусство чихания на новый уровень!”.

“Друзья мои, - сказал Григорий, обращаясь ко всем собравшимся, как будто открывал новую эру, - похоже, что мы сделали это! Мы смогли одолеть эльфийский язык! Мы вернули мир в его нормальное состояние! И теперь, все смогут понять друг друга, по крайней мере, пока Евлампий снова не чихнет!”.

Пикси, пропищав что-то радостное на своем языке, сделала сальто на столе от избытка эмоций. Клювонос, исполнив замысловатый монолог на латыни, словно опытный актер, отсалютовал Евлампию, как настоящему победителю. А Ирма, обняв Евлампия, прошептала на ухо: “Ты у меня самый лучший, Евлампий, ты настоящий герой”.

И так, мир начал постепенно возвращаться к своей более менее нормальной жизни, как будто ничего и не происходило. Люди, внезапно заговорив на своих родных языках, снова смогли понимать друг друга без переводчиков и чихающих лингвистов. Евлампий, Ирма, Григорий, белка-президент Пикси и, конечно же, попугай Клювонос стали героями, которые не только спасли мир от безумных ученых и чихательной тирании, но и от языкового хаоса, который угрожал затянуть всех в пучину непонимания.

Эпилог

Мир, переживший чихательный апокалипсис и эльфийское лингвистическое безумие, не просто вернулся к своему обычному ритму жизни, он возродился! Как феникс из пепла, он расправил крылья и зажил в новом, более терпимом и, что уж скрывать, более странном мире.

****
Григорий Парадоксов, наш эксцентричный гений, стал не просто всемирно известным ученым, а, скорее, культовой фигурой. Его научные работы о “чихательной теории” и “квантовых флуктуациях”, которые, справедливости ради, никто толком не понимал, стали хитами продаж среди коллекционеров диковинок. Но несмотря на славу, он оставался верен себе. Его лаборатория по-прежнему напоминала склад старого хлама, где среди перепутанных проводов и древних приборов рождались гениальные идеи. Он продолжал свои эксперименты, пытаясь разгадать все тайны чихания, словно охотник за сокровищами, рыскающий в поисках мистического артефакта. И каждый раз, когда Евлампий демонстрировал очередной “чихательный казус”,  Григорий, как завороженный, бросался к нему, словно к золотой жиле, записывая все в свой потрепанный блокнот, бормоча себе под нос: “Mirabile dictu! (“Удивительно сказать!”) Это же… просто… потрясающе! Чихательная флуктуация в пространственно-временном континууме, это же гениально! Осталось только понять, что это значит…”

****
Клювонос Сатурний, попугай-интеллектуал, стал не просто говорящей птицей, он стал настоящей звездой эфира!  Вместе с Григорием они запустили подкаст “Латинские размышления”, который взорвал интернет, привлекая слушателей, жаждущих мудрости и древних языков. Каждое утро, тысячи людей ждали новых выпусков, где Клювонос, своим бархатным голосом, читал изречения Цицерона, Сенеки и Горация, которые, к удивлению многих, оказались на удивление актуальными. Он рассуждал о смысле жизни, природе бытия и важности хорошего сна, и все это, разумеется, на латыни, приправляя философские размышления шутливыми комментариями в адрес тех, кто его не понимал. Клювонос, вдохновленный успехом своего подкаста, возомнил себя настоящим оратором. Однажды он, во время записи подкаста, неожиданно запнулся, пытаясь произнести сложное латинское слово. Он несколько раз повторил его, но каждый раз у него получалось что-то невнятное. Григорий, сдерживая смех, подсказал ему правильное произношение. Клювонос, в свою очередь, гордо произнес фразу: “Errare humanum est, perseverare diabolicum! (“Ошибаться – человеческое дело, упорствовать в ошибке – дьявольское!”)” Клювонос, так же видимо, решил, что он не только говорящий попугай, но и еще и великий писатель, и поэтому написал несколько, скажем так, “серьезных” книг по эльфийской грамматике, которые, правда, пылились на полках книжных магазинов, но его это ничуть не смущало. Зато его коронные фразы, такие как “Veni, vidi, vici! (“Пришел, увидел, победил!”)” – восклицал он после каждого успешного эксперимента Григория. “Cogito, ergo sum! (“Мыслю, следовательно, существую!”)” – бормотал он, когда чесал себе затылок клювом. И, конечно же, его коронное "Ave, Caesar! Morituri te salutant! ("Славься, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!")", которое он выдавал при каждом удобном и не очень случае, даже когда просто затевал игру с клубком ниток, стали крылатыми, и их можно было услышать повсюду, от студенческих кампусов до модных кафе.

****
Белка-президент, Пикси, доказала, что размер не имеет значения, особенно, если у тебя есть острый ум, пушистый хвост и природное обаяние, она продолжала править с мудростью и проницательностью, которые могли бы позавидовать многие мировые лидеры. Ее политические речи на эльфийском языке, полные остроумия и мудрости, стали легендой. Ходили слухи даже, что некоторые дипломаты тайно посещали курсы эльфийского языка, только чтобы понять, о чем же она, собственно, говорит. Она ввела должность почетного переводчика, чтобы никто не чувствовал себя обделенным, и ее выступления цитировали с восторгом. Она создала Всемирную Организацию по Защите Прав Животных (ВОЗПЖ), которая работала не покладая лап, спасая выдр от переохлаждения и кошек от одиночества. Однажды, на заседании ВОЗПЖ, она заявила о необходимости введения закона о штрафах за выбрасывание ореховой скорлупы мимо урны, чем вызвала бурное обсуждение и, в конечном итоге, одобрение всех присутствующих. А на одном из благотворительных аукционов, ее картина, написанная ореховым жмыхом, была продана за астрономическую сумму, что позволило открыть новый приют для бездомных хомячков. Ее фестивали дружбы между людьми и животными стали ежегодным праздником, где люди и звери могли танцевать, петь и обмениваться шутками. Пикси стала не только символом единства, но и живым доказательством того, что даже самое крохотное существо способно кардинально изменить мир к лучшему, а ее предвыборным девизом стало -  “Хвостик вверх и вперед!”.

****
Дуглас Трембл, бывший президент мира, так и не смог вернуть себе былое влияние. Он, обиженный на весь мир и немного зацикленный на эльфийском языке, открыл небольшой кружок по изучению оного. Туда, в основном, захаживали его родственники, которым он, по правде говоря, просто надоел и пара случайных прохожих, которые по ошибке зашли не в ту дверь.  Но как ни странно, он привлек к себе пару очень странных личностей.  Иногда он сидел там в одиночестве, читая стихи эльфийских поэтов, увлеченно жестикулируя и делая вид, что понимает каждую строчку или пытался петь эльфийские баллады, что, к сожалению, приводило к тому, что его ученики в панике разбегались.  Ходили слухи, что он, потерял связь с реальностью и опять начал разговаривать со своим плюшевым мишкой, которому дал новое имя "Эльфик”, на которого он надевал маленький шлем, как у космонавта, и вел с ним беседы о коварных интригах мировой политики и трагической любви эльфийской королевы. Слухи о его эксцентричном поведении стали частью городского фольклора. И хотя он больше не правил миром, он все-таки нашел свое место в этом новом, немного сумасшедшем порядке.

****
Ирма, любовь всей жизни Евлампия, стала не просто знаменитостью, а настоящей иконой стиля и отваги. Ее фотографии украшали обложки журналов, и ее образ вдохновлял дизайнеров и модельеров. Она стала лицом движения за равенство и справедливость. Она основала общество “Чихайте свободно!”, где каждый мог чихать, когда ему вздумается, не боясь осуждения. Она стала ярой сторонницей прав аллергиков и, в своих пламенных речах, призывала всех любить и принимать себя такими, какие они есть, со всеми чихами и капризами. Ирма не боялась быть собой, и ее харизма привлекала к ней толпы поклонников, желающих услышать ее мудрые советы. Однажды она пришла на телешоу, где ей задали вопрос: “В чем секрет вашего успеха?”. На что она, с улыбкой, ответила: “В любви к чихающему мужчине, конечно же!”. А еще она начала писать книгу рецептов «Аллергены против апокалипсиса», где рассказывала, как использовать банальную крапиву в кулинарных целях.

****
Ну, а что же Евлампий? Евлампий Насморкин, наш бывший офисный клерк, чьи чихи сорвали покров с тайны мироздания, превратился в живую легенду и стал национальным героем своего времени. Его наградили орденом “За заслуги перед человечеством” и подарили пожизненный запас носовых платков, которые он, с благодарностью, принимал, раздумывая, куда их все девать. Его имя звучало во всех новостях, а его портреты украшали стены школ и офисов. Но несмотря на всеобщее признание, Евлампий оставался тем же застенчивым и скромным человеком. Он продолжал работать в своем офисе, заниматься своими повседневными делами и, конечно же, страдать от своей неизлечимой аллергии. Он все еще пытался сдерживать свои чихи, понимая, что они могут не только спасти мир, но и погрузить его в еще больший хаос. Но со временем он научился принимать свои чихи, как часть себя, как некий дар, который делает его жизнь особенной. Он понял, что его чихи не проклятие, а некий мост между мирами, способный менять реальность, и что, в конце концов, нужно научиться с этим жить.

И конечно же, чихи. Чихи Евлампия оставались неотъемлемой частью его жизни, и их нельзя было ничем искоренить. Они случались внезапно, иногда в самые неподходящие моменты, но, после всех пережитых приключений, люди относились к ним с пониманием и даже с некоторым восторгом. Теперь они не вызывали панику и хаос, а приносили радость и удивление. Иногда казалось, что чихи Евлампия, как отголоски вселенской симфонии, проникают в самые уголки реальности, внося в нее элемент неожиданности и сюрприза. Чихи Евлампия больше не были источником бед, они стали чем-то вроде магических ключей, открывающих двери в неизведанное.

****
И главное, что их приключения не закончились. Впереди их ждала долгая и счастливая жизнь, полная приключений, смеха, дружбы, неожиданностей и, конечно же, чихания. И это, несомненно, самое главное. Ибо даже самое невероятное может произойти в нашей жизни. И что даже самые обычные люди могут совершить великие подвиги, если только не будут бояться быть собой и своих чихов. И что, даже в самом безумном мире, всегда есть место для невероятному и, конечно же, для хорошего, доброго, неожиданного “апчхи!”. И это, пожалуй, самая важная мораль этой удивительной истории, что жизнь полна сюрпризов, и что, иногда, даже самое обычное чихание может стать началом чего-то необыкновенного. И что, главное, не переставать верить в чудеса и, конечно же, не забывать носить с собой носовой платок! А если встретите говорящего попугая или белку, не удивляйтесь, ведь, в конце концов, все в этом мире возможно, особенно после чихательного апокалипсиса. Ибо, как сказал Клювонос на своем подкасте, “Per aspera ad astra! (“Через тернии к звёздам!”), даже если эти тернии - это чихание!”.


2025 г.