1877

ЧАСТЬ 1. Та девочка, тот мальчик

Глава 1
Новоторжский уезд, май 1861 года

Тишину дремавшего майского леса бесцеремонно нарушили стук копыт и детские голоса.
– Спорим, я первый дома буду, – задыхаясь от быстрой езды, выпалил темноволосый мальчишка, придержав разгоряченного коня.
– Я и спорить не буду, – ответил гарцующий рядом юноша. Он был похож на первого, но старше и более плотно сложенный. – И так ясно, что по этой тропе к усадьбе не проехать.
– Дорога тут точно ближе – заодно и проверим. – Братьев догнал ещё один мальчик.
– Хорошо, но только чтобы отец не узнал: проведает, что я вас в лес одних отпустил, устроит мне, – подумав, согласился старший. – И на что спорить будем?
– А давай на твою лодку, – не раздумывая выпалил первый наездник.
– Хорошо, но, если проиграете вы, отдашь своё седло.
– Отлично.
Двое мальчиков свернули в лес и поехали по еле заметной тропинке, а юноша продолжил путь по дороге.
– Саша, а ты не боишься, что Михаил расскажет Петру Андреевичу, что мы поехали через лес без взрослых?
– Нет, Костя, это не в его духе. И согласись, однообразие вгоняет в скуку. Мы эту дорогу вдоль и поперёк знаем. То ли дело попытаться найти верный путь самим.
– Наверное, ты прав. – Друг несколько минут молчал. – Только как бы на неспокойных людей не натолкнуться. Ведь бунтуют мужики.
– Так это далеко, не у нас. Отец в добрых отношениях с крестьянами.
– Все так говорят – в добрых, а потом раз – и с вилами к дому идут. Хорошо, если пошумят да разойдутся. А то ведь...
– Что? – иронически произнес Саша, уверенный в своей правоте. И это не укрылось от Кости.
– А то, что у Пушкина написано: «бессмысленный и беспощадный бунт». Читал ведь?
– У нас такого не будет.
– И хорошо. Разве я хочу, чтобы было? Совсем не хочу. Просто вспомнилось.
Мальчики замолчали, подчинившись величественной тишине природы. До усадьбы нужно было проехать несколько километров, и не везде тропа различалась так же четко, как возле дороги. Этот лес был очень стар. Он помнил спокойные времена без людей и первых крестьян, отвоёвывающих каждый кусочек пашни у исполинских сосен.
Александр, младший сын князя Петра Андреевича Трубецкого, был источником постоянного беспокойства не только для родителей и бесчисленной родни, постоянно гостившей в имении, но даже для соседей. Его забавы порой были опасны. Однажды, начитавшись романов Фенимора Купера, он подговорил дворовых мальчишек играть в индейцев и заблудился в лесу. Ему приключение понравилось, однако тем, кто вёл поиски, было не до веселья. Ведь совсем недавно он устроил сплав на плоту и пытался удрать в странствие с цыганским табором.
Потому-то отец строго-настрого запретил отпускать Сашу куда-либо без присмотра старших.
Полумрак и мерное движение навеяли на Костю воспоминания о раннем детстве. Тогда он жил в маленькой деревеньке отца, и родной дом не казался бедным и старым. Мальчик считал его самым лучшим, а отца – самым сильным и добрым человеком на земле. Бывало, они со старшим братом и сестрой ходили вот в такой же точно лес, который начинался сразу за деревенской околицей. Костя очень любил собирать ягоды и грибы, наблюдать за мелкими доверчивыми зверьками и птицами. Больше всего запомнились мальчику минуты отдыха: они выбирали светлую зелёную полянку, рассаживались поудобнее и весело болтали о разных интересных вещах. Сестричка доставала из корзинки и выкладывала на чистую тряпицу нехитрый обед.
Вольная жизнь закончилась, когда отец, вконец измученный бедностью, нашёл место в столице, поручив детей заботам разных родственников. Так три года назад Костя Муратов очутился в богатом тверском поместье Трубецких и стал лучшим другом Саши.
– Смотри, Костя, – тихо позвал Саша, который тщательно выбирал путь, ориентируясь по приметам, которым его научил местный лесник Федор Матвеевич, – просвет. Скоро приедем.
И точно, через сотню метров друзья оказались в самом отдалённом уголке верхнего парка, где, заигрывая с южным ветром, тихонько напевала эолова арфа. Они пустили коней лёгкой рысью: на ухоженных дорожках можно было не опасаться коварных, укрытых в траве коряг. Вот и липовая аллея, которая ведёт прямо к парадному крыльцу.
– Знаешь что, Костя, давай через парадное не пойдём: вечерняя служба закончилась, нечаянно можем встретиться с отцом.
Над высоким куполом дома мирно проплывали кучевые облака, обещавшие, однако, к вечеру собраться в тучи. Пока май баловал теплом и тишиной, и кто-то даже катался на лодочке по огромному пруду. Приглядевшись, Саша узнал кузину и её гувернантку, часто гостивших в имении. Помахав девушкам и договорившись о прогулке перед сном, всадники направились к дворовым службам: через окна было видно, как суетятся на кухне повара и слуги.
Мальчики уже спешились, когда к ним подъехал Михаил.
– Ну, что ж, ваш путь действительно ближе, – бросил он и, лихо спрыгнув с коня, без дальнейших слов отправился к дому.
– Никак дуться вздумал, что не по его вышло, – поделился с другом Саша.
***
Вечер выдался тёплый и тихий, и ничто не могло помешать лодочной прогулке. Саша и Костя подошли к беседке чуть раньше назначенного срока и стали невольными свидетелями чужого разговора. Мужской голос явно принадлежал Михаилу. Ему недавно исполнилось шестнадцать, и он был зачислен в гусарский полк, чем очень гордился. Сейчас юноша гостил в отцовском имении и не собирался отказываться здесь от развлечений, участником которых бывал в Москве.
– Луша, ну чего ты боишься, – уговаривал он кого-то. – Вот, посмотри, какие я тебе серёжки в городе купил.
– Не надо, барин, пустите меня, я домой побегу, – ответил испуганный девичий голос.
– Да не противься, глупая, дай поцелую только, – не унимался Михаил, и интонации, прозвучавшие в его голосе, очень не понравились Саше. Он хорошо помнил, как, пытаясь добиться от брата желаемого, Михаил вначале просил, потом угрожал именно таким тоном – а иногда мог применить силу.
Мальчик оттянул друга немного в сторону и прошептал: «Отвечай мне громко и непринуждённо – спугнём братца так, чтобы он не заподозрил, будто мы поняли, что он тут делает». И тут же перейдя от слов к делу, Саша громко спросил:
– Ну, что же, Костя, наверное, здесь нам Верочка встречу назначила?
После этих слов за тонкой стеной беседки стало тихо.
– Кажется, здесь, – ещё громче ответил товарищ.
Ребята услышали быстро удаляющиеся в разные стороны шаги.
– Эй, кто здесь? – войдя в роль и не желая останавливаться, крикнул Саша и уверенно зашагал по аллее – куда, как он предполагал, направился незадачливый дон жуан. Но тут его остановил девичий смех: по едва заметной тропинке спешила кузина Вера и её молоденькая гувернантка-подружка Поленька.
– А вот и мы! Ничего, что задержались? – звонко выкрикнула Вера и, схватив мальчика под руку, решительно повлекла в сторону пруда. – Я непременно хочу кататься!
Лёгкая белая лодочка скользила по глади пруда. Солнце готовилось скрыться за деревьями, и последние лучи окрасили листву в неуловимый нежно-золотистый цвет. Было очень тихо – как, наверное, бывает только на воде. Костя поднял весла, и лодка застыла, не нарушая очарования майского вечера. Говорить не хотелось, а только сидеть вот так тихонько и смотреть, как под тонкой гладью снуют маленькие рыбки и перекликаются на ветвях береговых кустов ласточки.
Саша смотрел на Веру, которая задумалась, положив голову на плечо Поленьки. И ему казалось, что это самая красивая из всех знакомых ему девушек. В кремовом платье с кружевной пелериной, длинными вьющимися волосами, обрамляющими нежное белое личико, Вера и вправду была очень мила.
«Наверное, такими были средневековые дамы сердца, ради которых рыцари совершали подвиги», – решил мальчик.
Они катались уже целый час, когда мирную прогулку прервал Михаил. Он, по–видимому, догадался, кто помешал его свиданию.
– Эй, там, на лодке, – громко крикнул юноша, – быстро плывите сюда, отец вас обыскался.
– Саша, – наклонившись к самому уху друга, зашептал Костя, – мне кажется, он рассказал о нашем секрете.
– Не думаю: брат не настолько плох, как тебе кажется. Почему ты его не любишь? – тихо ответил Саша и, обращаясь к девочкам, громко произнес: – Милые дамы, извините за вынужденное окончание прекрасной прогулки. Надеюсь, мы совершаем её не в последний раз.
«Дамы» переглянулись, удивленные столь церемонным обращением.
– Александр, ты настоящий рыцарь, – еле сдерживая смех и стараясь подделаться под его тон, сказала Вера. – Мы принимаем приглашение и обещаем встретиться с вами в назначенный срок.
Тем временем лодка, направляемая уверенными ударами весел, причалила к берегу, и Михаил помог барышням выйти. Он подождал, пока брат привяжет судёнышко, и вместе с друзьями зашагал к дому.
– Отчего отец ищет меня? – обратился к нему Саша.
– Не знаю. Может, и не ищет, – равнодушно произнёс тот. И, помолчав, добавил: – Кстати, лодка теперь твоя – я приказал её просмолить и покрасить.
***
На следующее утро Сашу разбудили очень рано, ещё до восхода солнца. Он сам попросил об этом своего друга – немолодого лесника Фёдора Матвеевича, который обучал его премудростям охоты, рыбной ловли, рассказывал, как вести себя в лесу, узнавать травы, ягоды, грибы.
– Вставай, барин, а то рыбы тебе не видать, – громким шёпотом сообщил он Саше и тут же скрылся за дверью.
Мальчик сонно потянулся и, перевернувшись на другой бок, натянул на голову одеяло. Было ещё темно, он представил утреннюю прохладу и сырость и вдруг ужасно не захотел покидать уютную теплую постель. Но закружились мысли: он вспомнил тайную ямку, где обязательно должна водиться щука. Проснулся азарт – и сон был забыт. Он встал, тихонько собрался, прихватил подготовленные с вечера снасти и наживку – золотистых маленьких карасиков – и направился к реке.
Землю укрывал густой, похожий на молоко туман, но Саша точно знал место. Устроившись и разобрав снасти, он забросил удочку и принялся ждать. Было тихо; земля, выстудившись за ночь, дышала прохладой. В реке гуляла рыба: в запале охоты выпрыгивали из воды молодые щучки, резвились проворные верхоплавки. Занялся рассвет: солнце, большое и белое, поднималось из-за невысокого, заросшего зелёной сочной травой холма. Лучи играли в капельках росы, застывших на искусно вытканных узорах паутины.
Саша так засмотрелся на привольный мир, от которого отвык в казармах училища, что не сразу почувствовал ожившее в руках удилище: долгожданная щука заглотила наживку. Мальчик начал осторожно, как учил Фёдор Матвеевич, выводить хитрую рыбину и с немалым усилием вытянул её на берег. Великолепная пятнистая хищница забилась, заплясала по траве, но вырваться из крепких мальчишеских рук не смогла. Правда, победа не далась Саше легко: освобождая щуку от крючка, он не уберёгся от острых зубов. Он быстро замотал палец платком и в следующий раз был осторожнее, а потом справлялся как опытный рыбак.
Солнце начало припекать, и клёв прекратился. Уложив добычу в котомку, Саша не спеша направился домой. Туман рассеялся, но трава ещё не обсохла. По дороге попадались крестьяне из ближних деревень, которые спешили по своим делам. Некоторые просто приветствовали молодого барина, другие останавливались поговорить, а увидев богатый улов, не скупились на похвалу.
На подходе к дому мальчик обратил внимание на пыльную, запряженную парой утомленных коней карету. «Ни у кого из наших знакомых нет такого экипажа, – подумал он, ускоряя шаг. – Наверное, гости».
В нескольких шагах от подъезда он заметил Костю с дорожным сундучком.
– Что это ты делаешь? Почему у тебя сундучок?
– Ой, Саша, а я тебя обыскался, – ответил друг, пристраивая вещи на задке экипажа. – Брат забирает в нашу деревню. Отцу дали отпуск, и Ивана отпустили на недельку, захватим Анфису и…
– Вы тотчас едете? – перебил Костин торопливый рассказ Саша.
– Нет. Твой отец предложил Ивану отдохнуть – он ведь сутки в дороге. Сейчас в баньку сходит, потом позавтракаем и в путь.
– Славно, славно. – Саша обрадовался и потянул друга за собой. – Идём, покажу, каких щук наловил. Место новое мне Федор показал – отличное место! Рыбы там…
И, забыв про всё на свете, мальчики побежали на кухню – передать улов повару с непременным условием зажарить рыбку поскорее.
***
Саша проводил друга до границ усадьбы и, пустив коня тихой рысью, неторопливо ехал домой. Послеобеденное солнышко припекало совсем по-летнему: ничто не нарушало полуденную тишину, не побуждало к поспешным действиям. Чуть слышно перекликались птицы, направлялись по своим делам бабочки и пчелы. Казалось, можно ехать вот так всю жизнь, что это тепло, это солнце никуда не денутся и будут существовать вечно. Саша с тоской думал о том, что через каких-то два месяца ему снова придётся возвращаться в холодный каменный Петербург.
С раннего детства мальчик знал, что отец твёрдо намерен дать обоим сыновьям образование в престижном Пажеском корпусе. Первым в Петербург отправился Михаил. Он приезжал на каникулы и, судя по рассказам, был вполне доволен жизнью вне родного дома. Когда отец объявил, что в корпус пора поступать и младшему сыну, тот не особенно расстроился: ведь брат был вполне доволен учёбой. Но первые же дни показали: никто не будет потакать его проказам. Холодные коридоры, строгий распорядок дня, ежедневные занятия стали ненавистны Саше в первый же месяц. Единственной отрадой был верный друг Костя. Юный князь категорически отказался ехать без него, а Петр Андреевич не был против такого условия.
Нынешняя разлука стала первой с тех пор, как Костя поселился в поместье Трубецких. И Саше было непривычно ехать сейчас одному по дороге и не слышать голос друга, его меткие комментарии, истории, шутки.
Отдав поводья конюшенному, мальчик отправился в библиотеку. Книги занимали пространство от пола до потолка: в массивных деревянных шкафах стояли тысячи томов. Большинство на немецком, французском, итальянском и английском языках. Попадались и старинные рукописные фолианты, которые он мог снять с полки только вместе с Костей. Кожаные кресла и диваны, канделябры на сто свечей позволяли не беспокоиться о времени суток. Читал Саша с ранних лет – увлеченно, взахлеб: часы за книгой пролетали незаметно. Порой мальчик засиживался до поздней ночи, а утром дядька, не найдя воспитанника в постели, приходил за ним сюда.
Сегодня Саша поднялся в библиотеку впервые после долгого перерыва и с интересом принялся изучать новые книги: отец регулярно пополнял и без того обширный фонд. Он отобрал несколько романов и, сложив их внушительной горкой на письменном столе, устроился в большом кожаном кресле у окна. Первой в руки попала «Крошка Доррит» Чарльза Диккенса. Как, оказывается, ему недоставало не только вольности в поступках, но и простой свободы в выборе круга чтения!
***
Дверь отворилась, но мальчик поначалу не обратил на это внимания. Вошедшие видеть его не могли.
– Что, Павел Львович, у Маркова, слыхал я, крестьяне не соглашаются грамоты подписывать ?
– Упрямятся, Петр Андреевич, уж мочи нет с ними объясняться. И жаль их, но иной раз хоть кричи. Ваши-то многие грамотные: помните, как поначалу в школу детишек отдавать не хотели, зато теперь польза видна. И, знаю, вы старост собирали в марте, беседовали с ними. А вокруг что творится: слухам верят, друг перед дружкой умнее хотят показаться. Да и письма подметные много бед наделают ещё.
– Попадались и мне. Такое пишут – настоящее мракобесие! Я даже себе выписал кое-что, вот послушайте: «Земля помещичья отдаётся вся крестьянам. Во время жатвы на работу к помещикам не ходить: пусть собирает хлеб со своим семейством – что соберёт, то и eго». Или ещё: «Так вот оно как: два года живите, царь говорит, покуда земля отмежуется, а на деле земля-то межеваться будет пять либо все десять лет». – Князь вздохнул. – Думаете, скоро управимся с межеванием и выкупами?
– Боюсь, дорогой Петр Андреевич, не всё гладко будет. В собраниях толковать одно, а на деле вовсе не то выходит.
Павел Львович был одним из первых в уезде мировых посредников. Его кандидатура устроила всех: и местное дворянство, и крестьян. Первые знали его как человека образованного, много сделавшего для своего города. Он, например, был попечителем и главным жертвователем для местной больницы. А вторые – как доброго барина, в имении которого никогда не допускались жестокость и произвол.
Саша отложил книгу и с интересом слушал взрослых. Такие серьёзные разговоры велись за столом, лишь когда к отцу приезжали коллеги или владельцы больших имений. Но чаще мужчины уходили в кабинет, куда детей не допускали. Что-то, наверное, писали в газетах и журналах, но мальчик их не читал. Он понимал, что в России происходят большие изменения, однако внимание быстро перескакивало на свои заботы и слишком задумываться о чём-то кроме учебы и забав ни времени, ни желания не было.
Позвали к обеду. Саша подождал, пока отец и гость выйдут, и отправился в столовую.
***
Луч солнца медленно подобрался к тому месту, где занавески были недостаточно плотно задёрнуты, и ярким зайчиком заплясал на лице спящего мальчика. Он беспокойно потянулся и с головой забрался под одеяло: после вчерашнего поспать хотелось подольше. Но к первому вестнику утра добавился еще один. «Тук-тук» – навязчивый звук от окна не давал покоя.
– Да что же это?
Щурясь от яркого света, Саша выглянул во двор. Там собралась стайка местных мальчишек, привыкших к тому, что молодой хозяин придумывал какие-нибудь игры. Теперь и они приготовили ему развлечение.
– Барин, выходи, мы тут такое нашли… – громким шёпотом сказал самый отчаянный, внук Фёдора Матвеевича.
– Что, Степка? – ещё не проснувшись окончательно, но предвкушая что-то интересное, уточнил Саша.
– Гнездо. Наверное, соколиное: можно птенца достать и охотника из него воспитать.
Сон как рукой сняло. Это была давняя мечта – вырастить собственного охотничьего сокола.
– Уже иду.
Поправляя на ходу одежду, он вышел во двор и вместе с ребятами отправился за Стёпкой, который был немного старше других и потому обычно верховодил.
Как будто и не было года в училище… Хотя, конечно, изменился и он, и его друзья. Кто-то перерос время игр и уже работал наравне со взрослыми, но оставались и верные товарищи, которых он помнил с раннего детства.
– Так где, говоришь, гнездо?
– А помнишь утёс на Старухе, там ещё окунь хорошо берёт?
– Конечно, помню.
– Там, почти под самым верхом, в расселине.
– Да как же туда добраться? – Саша резко остановился.
– Можно попробовать, – успокоил Стёпка и потянул за рукав, приглашая продолжить путь. – Сначала вброд речку перейдём, а потом полезем: должно получиться. Я-то почти забрался, но забоялся. Думаю, вдвоём надо, чтобы было кому помочь. Вообще-то я гнездо дней десять как приметил, понаблюдал малость, точно говорю – соколиное.
Прошагав пару вёрст и успев пересказать друг другу все новости, ребята добрались до реки в том её месте, которое давным-давно кто-то назвал Старухой.
Крутой утёс её высокого берега одолеть пытались чуть ли не все мальчишки в округе. Многие были нещадно пороты за это родителями: ведь местное предание гласило, что когда-то здесь разбился непослушный паренёк.
Саша принялся карабкаться первым: он довольно легко преодолел начало пути и почти не устал. Подъём становился более крутым: пальцы не так быстро находили уступы и впадины.
– Барин, давай дальше не полезем, что-то боязно, – наконец сдался Степан. Он дышал тяжело, волосы на лбу слиплись от пота.
– Ну уж нет, смотри, немного осталось, – заупрямился Саша. Он выглядел не лучше, но отцовский характер не позволял отступать.
Мальчики добрались до небольшой ровной площадки. Вдвоём они размещались на ней с трудом. Отсюда казалось, что до гнезда можно дотянуться рукой. Но это было не так: заветная цель оказалась не над ними, а в стороне, по диагонали.
Саша попробовал найти путь наверх, но вскоре понял, что его нет: каменная стена была ровной и гладкой, будто каменотёс нарочно отшлифовал её. Да, птицы выбрали это место не зря. Вряд ли мог найтись опасный враг, способный до них добраться.
– Степка, ты прав, ничего не выйдет, – наконец сдался и Саша. – Придётся нам спускаться.
И тут мальчики впервые за всё время посмотрели вниз.
– Ой, а как же мы слезать-то будем? – первым нарушил молчание Степка, высказав то, о чём подумали оба. Представить обратный путь было нелегко: вверх забираться – одно, но как вслепую нащупывать мелкие невидимые выемки? Саша всё же попытался начать, но не смог дотянуться до надёжной опоры. Они оказались в ловушке.
– Нужно за помощью послать, но так, чтобы отец не узнал, – решил Саша и, сложив руки рупором, закричал: – Ваня, беги домой, зови дядьку Фёдора. Да осторожней, чтобы никто из взрослых не услышал. – Он немного отдышался и добавил: – И не забудьте верёвку взять.
Двое ребят, о чём-то посовещавшись с остальными, бросились в сторону имения, а огненно-рыжий Колька начал проворно карабкаться вверх по камням.
– Чего это он надумал? – недоуменно протянул Степка и собрался было переадресовать вопрос вниз, но мальчишка как раз затараторил:
– Эй, слушайте-ка! Мы решили – так не спуститься. Фёдор Матвеевич с ребятами обойдут через мост и поверху сюда доберутся. – Посчитав задачу выполненной, мальчик проворно спустился вниз.
– Думаю, они верно догадались, – пробормотал Саша и уселся на площадке. – Будем ждать.
Стёпка последовал его примеру. Неудачливые разорители птичьих гнезд примостились рядышком на уступе непокорённого утеса. Здесь они были равны: темноволосый задумчивый сын князя и беспечный, с вечно растрёпанной копной светлых с рыжинкой кудрей, крепостной мальчишка. Под ними простирался живописнейший пейзаж великой Русской равнины. Хорошо видны были изгибы узкой беспокойной речушки, которая через несколько вёрст сливалась с другой, более полноводной. Поле, по которому пришли ребята, постепенно переходило в редколесье, а затем в дремучую чащу. Над ними сновали проворные птицы. И было очень-очень спокойно.
– Хорошо всё-таки здесь, – нарушил молчание Саша.
– Да что ты, барин, в городе-то, поди, лучше, – лениво отозвался разморённый солнцем и тяжёлым подъёмом Степан.
– Нет, не лучше.
– Как так?
– Ну, вот ты можешь утром встать, на рыбалку пойти, в лес, просто с ребятами погулять. Так?
– Ну да, если мамка делать что-нибудь не заставит. Я-то ведь в школу немного успел походить. Да потом папка в город уехал, надо было помогать по хозяйству. Но теперь строго староста наказал всем с осени учиться.
– Правда? Это хорошо, что учиться. – Саша не особо задумывался, чем занимаются товарищи, пока сам он живёт за пределами усадьбы. Хотя об устройстве школы для местных детей он немного знал из разговоров взрослых.
– Наверное, хорошо. Читать мне нравится, да я пока медленно всё разбираю, – признался Степка.
– Ничего, дело наживное, – подбодрил его Саша. – Ну, а в городе у меня всё строго по расписанию, – продолжил он. – Подъём, завтрак, гимнастика, уроки, обед, даже прогулка – всё по часам. – Он невесело вздохнул. – Нет, ребята у нас хорошие. Добрые. Учителя тоже. Но воли-то нет. Простора этого.
– Тогда твоя правда, – кивнул Степка, – в неволе что за жизнь.
– Да.
Ребята снова замолчали. Время шло, солнце разогрелось не на шутку, а укрыться от него было негде.
– Ну, где же Фёдор Матвеевич? – в который раз вздохнул Саша и вдруг услышал над собой знакомый хриплый голос.
– Здесь я, батюшка, здесь, сейчас вызволю вас. – Над ними закачался конец крепкой веревки. – Давайте-ка по одному. Веревку вокруг себя обвязывайте, а я вас потащу.
– Фёдор Матвеевич, наконец-то, – радостно приговаривал Саша, надежно затягивая узел вокруг талии Степана.
– Барин, что ты, давай первым, – попытался отговориться мальчик.
– Нет уж. Я старший и отвечаю за тебя, не спорь.
– Ох, и влетит же вам от Петра Андреевича, – высказал Саше свою мысль лесничий, когда они шли обратно.
– Зачем беспокоить отца, у него и без того забот хватает. Потому говорить ему ничего не станем, – как можно более беззаботно возразил Саша.
– Не станем? – лукаво протянул Фёдор Матвеевич. – Ну что ж, добро, коли так.
– Фёдор Матвеевич, можно спросить? – выдержав паузу, решился спросить мальчик.
– Отчего ж нет?
– А ты свободный теперь?
– Вон о чём думаешь, барин, – тот даже остановился. – Свободный я уже давно. Ведь батюшка ваш, храни его Господь, вольные многим подписал.
– Правда?
– Правда.
– А другие, кому вольную не давали, они как? – помолчав, уточнил Саша. Ему хотелось узнать, что думают о воле люди за пределами знакомого ему круга.
– Думают чего? Да по-разному. Времени мало прошло: как жили, так и живут. Ведь ещё два года крестьяне с хозяевами связаны будут: и оброк платить, и землю обрабатывать. Без этого никак. А вот чего сейчас и вправду много, так это разговоров о самой земле.
– Отчего так?
– Так это самое главное и есть: ведь она наша кормилица. Она хлебушек родит, без неё и жизни нет. Потому и толкуют: сколько кому отрежут, да где, да сколько выкупных отдавать придется.
– Выкупных – что это такое?
– Платежей, вот что. Только я, барин, не шибко в этих делах силён. У батюшки аль у управителя поспрашивай – они лучше растолкуют.
– А бунтовать наши мужички будут? – всё же решился уточнить Саша.
– Что ты, милый, это против кого же? Твой батюшка человек честный, справедливый. Доверие к нему у общества большое. И все окрестные помещики его уважают. Так что не волнуйся, у нас всё миром порешится.
Приятно было слышать такие слова об отце, человеке строгом и замкнутом, не слишком ласковом к сыновьям. Значит, местное общество видело генерала Трубецкого иначе. Саша решил поразмышлять об этом, когда будет свободная минута.

Глава 2
Лужский уезд, октябрь–ноябрь 1861 года

«…Габриэль тихонько спрыгнул с коня и укрылся в тени каменных стен. На балконе замка стояла та самая девушка, которую он видел в озёрном отражении.
– Да, Лариана, видно, записи в Книге не меняются, – шёпотом говорила с кем-то повзрослевшая девочка с портрета. – Никогда мне не быть счастливой здесь, на Земле. Наверное, лучше было мне остаться у вас, на Альбагане.
– Неправда. Земля необыкновенна, я покажу тебе самые укромные её уголки и прекраснейшие творения людей, – тихо, чтобы не напугать девушку, вступил в эту странную беседу Габриэль. Он вышел из полумрака и протянул ей руку:
– Разреши пригласить тебя на танец, незнакомка.
Элиза почти не испугалась и почему-то сразу поняла, кто говорил с ней. Что ж, вот и в её жизни произошло чудо, о котором пишут в сказках.
В старом герцогском замке сияли огни и играла дивная музыка. Бал был в разгаре: веселились, танцевали и беседовали гости. И никто не замечал, что под звёздным небом кружится в свете луны ещё одна пара. Соединить которую было угодно самой Судьбе» .

Елизавета Сергеевна закрыла книгу и положила её на столик около Дашиной кровати.
– Ой, мама, это моя любимая сказка. – Девочка выпорхнула из уютной постели и закружилась по комнате.
«Они кружились и кружились в медленном танце под светом луны», – нараспев проговорила она, засмеялась, подбежала к маме и обняла её за шею.
– Глупышка, – ласково сказала та и погладила девочку по голове.
– И моя, и моя любимая сказка, – раздался тонкий детский голосок из соседней кроватки.
– Конечно, Танечка, и твоя.
– Скоро я поеду на свой первый бал, – не унималась старшая. – Я буду танцевать лучше всех, правда. – Она закружилась раскинув руки, а потом упала на мягкий ковер и засмеялась звонко и радостно.
Смех её отразился от высокого потолка детской, облетел комнату, пробежался по раме тёмной старой картины и, вылетев в коридор, устремился на первый этаж, в кабинет хозяина дома.
«Опять девочки расшалились», – подумал граф и углубился в чтение служебных документов.
***
Старинный дом рода Лидовских стоял на крутом берегу реки Оредеж. Именно сюда после многолетних скитаний привёз граф Алексей Дмитриевич молодую жену и маленькую дочь Дашеньку. Путешествие его по окраинам великой империи было вынужденным.
После выпуска из Императорского училища правоведения молодой граф пребывал в состоянии некоторой эйфории: ему хотелось потрудиться на благо страны. Однако дела в имении были расстроены, недавняя смерть отца сделала его старшим мужчиной в семье, с обязанностью заботиться о сёстрах.
В Лужском уезде были рады новому человеку. Почти сразу поступило приглашение стать уездным судьёй: охотников получить эту должность не находилось несколько лет. Алексей Дмитриевич с радостью согласился. И совсем скоро узнал о реальной жизни такое, чего не описала Анна Радклиф в самом страшном из своих романов.
– …Но ведь это убийство, – в который раз жёстко повторил граф, начинающий выходить из себя от невнятного лепета пристава. – Человека продержали на морозе без одежды всю ночь. За что? За разбитую вазу? Это дикость, дикость!
– Никак не могу согласиться, – тихо, но настойчиво отозвался тусклый голос. – Заболел, здоровье слабое у мужичка оказалось. Так в протокол и внесу, а вы извольте вот здесь подпись поставить.
– Не стану я такое подписывать!
– Воля ваша, – вздохнул пристав.
Оказалось, этот случай был далеко не первым. Дворовые люди бывшего предводителя дворянства то убегали, то умирали с пугающей частотой. После записки молодого графа губернатор пригласил его на личный приём и по-отечески объяснил, что издавна в дворянском обществе действует круговая порука: «Никто ни в чьи дела не вмешивается. И уж точно не пишет донесений в любые государственные учреждения».
Алексей Дмитриевич был возмущён, но смириться не захотел: написал пламенный памфлет и отправил его в столичный журнал. Графа заметили. Цензор показал сочинение императору, и тот распорядился перевести не в меру пылкого судью в Иркутск.
Приказы Николая Павловича игнорировать было нельзя. Алексей Дмитриевич определил сестер на попечение тётушки, уладил дела с имением, простился с товарищами и отправился к месту службы.
Отсутствовал он ни много ни мало пять лет. Письма в дом тётушки то приходили из самых неожиданных мест, заставляя сестёр, Анну и Нину, заглядывать в атлас Российской империи, то не приходили вовсе.
Вернулся изгнанник, когда на престол взошёл новый император. Да не один.
– Моя жена, Елизавета Сергеевна, – представил он тёте и сестрам миловидную юную женщину. Та явно смущалась пристальных взглядов и крепче прижимала к себе маленькую дочку.
Тёмные, почти чёрные волосы и неожиданно яркие синие глаза провинциальной барышни притягивали взгляды многих мужчин. Покорить же сердце красавицы смог только граф Лидовской.
 «Господи, как я попала сюда, за столько вёрст от дома? Обратно хочу, к маме», – думала Лиза, мило улыбаясь.
«Ах, бесстыдница. Улыбается, как будто всё так и должно быть. Взялась невесть откуда, да ещё с дитём. Все ли там было как надо, со свадьбой-то? Алёшенька даже благословения у меня не попросил», – старательно изображала радость Прасковья Михайловна.
– А девочка-то какая миленькая, – щебетали Анна и Ниночка, выпросив у смущённой невестки разрешения понянчить племянницу.
С того дня минуло пять лет. Алексей Дмитриевич стремительно двигался по служебной лестнице: в Министерстве внутренних дел нашлось место для деятельного графа. Общество понемногу оживало, и все вокруг говорили о скорых реформах и преображении государства…
***
Деревянный трёхэтажный особняк с простыми классическими колоннами сразу понравился Елизавете Сергеевне. Внутри всё дышало стариной: шпалеры с античными сюжетами, резная мебель, портреты в тяжёлых рамах. Вокруг уединенного имения тянулись леса. Здесь же был устроен отличный уголок для молодой семьи. Вокруг дома – регулярный парк, ухоженный, со стройными аллеями и тенистыми беседками. Приятно было, спустившись по каменным ступеням, посидеть на берегу тихой речки.
После Даши у молодой четы появились на свет еще трое детишек – Серёжа, Танечка и Илюша.
Алексей Дмитриевич с началом работы комиссий по крестьянскому вопросу всё больше времени проводил в Петербурге, что, конечно, огорчало молодую супругу.
«Милая, ты же знаешь, что врачи беспокоятся о твоём здоровье. Климат петербургский так жесток. Потерпи, скоро попрошу отпуск, отдохнем на водах, ты окрепнешь – тогда и переедем», – был его ответ.
Тем временем для старшей девочки нашли молоденькую гувернантку – англичанку Элеонору Грин. А ещё к Даше стал приезжать из соседнего имения учитель танцев – бывший артист крепостного театра Егор Васильевич.
С этого-то всё и началось. Учитель хвалил успехи Дашеньки и имел неосторожность порекомендовать маме свозить её на детский бал. Конечно, девочка восторженно подхватила такую восхитительную идею. Теперь только и разговоров было, что о бале, о столице, о нарядах и бальных туфельках.
***
Тёмным октябрьским вечером граф приехал со службы раньше обещанного и незаметно прошёл в гостиную. Сцена, которую он увидел, наполнила сердце светлой грустью.
«Как же мне не хватает всех вас. С каким удовольствием я забрал бы Лизоньку и малюток в столицу», – думал он, глядя, как веселятся Даша и Сережа.
Дети воображали себя на балу. В последнее время это стало их любимой забавой, и главной зачинщицей, конечно, была старшая дочка.
– Ну, как ты держишься, – наставляла Даша брата. – Ах, какой неуклюжий! Выпрямись – вот так, руки ровнее, – говорила она, явно повторяя слова учителя.
Алексей Дмитриевич замер, не желая нарушить очарование семейного вечера: ему ужасно хотелось просто стоять и смотреть на свою семью.
Наконец Дашу устроило всё, и она дала команду мисс Грин, которая ожидала у большого черного рояля.
– И раз-два-три, раз-два-три, – продирижировала та, и залу наполнила мелодия лёгкого модного вальса.
Дети кружили по комнате, а Алексей взглянул на жену: она сидела в глубоком кресле с Илюшей на руках – видимо, читала ему книжку, но теперь отвлеклась и наблюдала за старшими.
Он снова вспомнил момент их первой встречи. Обстановка того семейного вечера очень напоминала нынешнюю. В роли танцующей пары выступали недавние знакомые – юный граф и провинциальная барышня. А в таком же глубоком кресле сидела Лизина маменька с крошечной внучкой на руках. Это был, ах да – 1849 год, канун Рождества. Он как раз принимал участие в сомнительном, но сулящем хорошую прибыль предприятии: вдали от удушающих столиц у слишком принципиального чиновника юридического ведомства открылся коммерческий дар. А средства семье Лидовских, почти разорившейся из-за мотовства старого графа, были ох как нужны.
Алексей Дмитриевич направлялся в Иркутск, и ему необходимо было купить лошадей и запастись провиантом, для чего пришлось остановиться в городке N. Глупость местных купцов затянула это несложное дело, а сильнейшая метель и вовсе выбила его из графика. Дороги были безнадежно занесены, и двинуться в путь не представлялось возможным. Он застрял.
Несколько дней граф просидел в тесной гостиничной комнате, совершая лишь небольшие вылазки в местную ресторацию и на представления маленького театрика, где на зимнее время обосновалась странствующая антреприза. Пришлось отдать должное артистам – спектакли оказались неплохими. В очередной такой поход он и увидел Лизоньку. Она пришла с двумя старшими сёстрами и их супругами и весь первый акт не отводила взгляд от сцены. В антракте же, не ведая, какое действие оказывает на окружающих, просто и открыто осматривала театральную публику. После представления граф нашел девушку в толпе и, невидимый, проводил до кареты. Он не разочаровался в предмете своего восхищения, невольно подслушав её рассуждения о спектакле. Голос показался графу завораживающим, высказанные мысли – стройными и логичными.
Алексей был настроен решительно: с трудом дождавшись часа для визитов, направился к предводителю местного дворянства. Слуга провел его в просторную комнату, с меховыми шкурами вместо ковров на полу и на стенах. Хозяин, выслушав графа, с удовольствием согласился представить его местному обществу…
***
Алексей Дмитриевич так задумался, что не сразу заметил, как прервалась музыка: это Даша, отвлекшись от наставлений брату, увидела в дверях отца. Она остановилась, сбив ритм, и бросилась к нему, радостно выкрикивая: «Папа, папа приехал!»
– Что у нас новенького? – подхватив дочку на руки, спросил он. – Вижу, ты выучилась прелестно вальсировать и братца обучила.
– Да, да, я лучше всех учеников Егора Васильевича! – заторопилась она выложить самую важную новость. – Он сам это маменьке говорил, и не раз. А ещё на бал меня отправить велел. – Даша выскользнула из отцовских рук и теперь смотрела на него снизу вверх.
– Ну, что ж. На бал так на бал. – Алексей, казалось, не замечал отчаянной жестикуляции жены.
«Да уж, после этих моих обещаний Дашенька устроит нам веселую жизнь – будет бал требовать», – улыбнулся он своим мыслям.
Отец семейства расположился на любимом широком диване, рядышком усадил жену и младшую дочку – старшие устроились на полу.
Начались обычные расспросы о делах в поместье и в столице; дети, конечно, тоже хотели поведать о своих маленьких секретах и достижениях отцу.
«Какой же папенька красивый и сильный, – думала Даша, разглядывая родителей. – Совсем не такой, как сосед, от которого приезжает Егор Васильевич. Да и Егор Васильевич не такой. Он худой да вертлявый, а папочка вон какой высокий, широкий – как подхватит на руки, уж точно не выпустит. Хорошо бы с ним в Петербург поехать, а может, и на бал вместе пойти, хотя танцевать с ним несподручно. Ну, или просто поехать: уроков тогда учить не нужно будет, а всё только гулять да играть – мисс Грин-то здесь останется. А ну как он и её с собой возьмет?»
Но тут ход мыслей прервали отцовские слова:
– Что ж, говорят, Дашенька наша танцевать мастерица, в свет её выводить пора.
Даша даже рот приоткрыла, но сказать ничего не успела, потому что вступилась маменька:
– Рано ей еще на бал, мала больно.
Даша так и застыла: значит, как за младшими присмотреть – большая, а как на настоящий бал – маленькая? Она собралась было привести кучу аргументов, но папа встал и, направляясь к лестнице, объявил своё решение:
– Решено, скоро у дочери моего товарища день рождения. Приеду, попрошу и для Даши приглашение на бал.
***
На следующее утро Даша проснулась раньше всех: за окном было темно, на небе светили звезды – правда, не так ярко, как глубокой ночью. Всё обещало солнечный день. А разве могло быть иначе: ведь папа приехал. Даша сладко потянулась под тёплым пуховым одеялом и высунула ножку: не холодно ли? Нет, дядька Платон исправно выполнял работу, и в детской было натоплено достаточно, чтобы не мерзнуть, но и не так, чтобы было душно. Девочка прислушалась: дом спал, отдыхая от привычного шума из обрывков речей, звуков шагов и неизбежной хозяйственной суеты. Было тихо-тихо, и не хотелось разрушать это спокойствие.
На сегодня план был такой: незаметно выбраться из комнаты, чтобы горничная Дуня не заметила, прокрасться на кухню – первое место в доме, где начиналась работа, и первой отведать тёплых пирожков с черничным вареньем, которые всегда пекли к завтраку, если приезжал папа.
«Так ведь мне вчера приглашение на бал было обещано», – вдруг вспомнила она и втянула ножку обратно: нужно было всё обдумать. Она высвободила из-под одеяла руку и стала загибать пальчики, тихонько рассуждая: «Значит, бал. Перво-наперво нужно расспросить маменьку, как себя вести в обществе. Наверное, не только танцевать придется, беседы ещё вести… Потом журналы посмотреть, платье выбрать. Так мы же в город поедем – ткани покупать. Вот Варюша и Аглаша позавидуют – их-то на бал никто не повезёт», – представив, с каким важным видом будет рассказывать соседским ровесницам-подружкам о предстоящем событии, Даша даже зажмурилась от удовольствия. «Но, если полежу ещё немножко, может Серёжа проснуться и первым до кухни добраться», – вдруг спохватилась она и, решительно откинув одеяло, выпрыгнула из кроватки, надела тёплые носочки, накинула пуховый платок и выскользнула из комнаты. Проходя мимо братниной спальни, она приоткрыла дверь и заглянула в комнату – Серёжа ещё спал. Девочка осторожно прошла по этажу и стала спускаться по лестнице, как вдруг из-за спины раздался приглушённый выкрик и её обогнал – казалось бы неопасный – соперник.
– Серёжка, стой, я первая проснулась! – Даша бросилась догонять брата. До двери кухни они добежали вместе, и каждый желал непременно протиснуться в нее первым.
– Ладно, ладно, оба победили, каждому по пирожку, – добродушно усмехнулся наблюдавший за вознёй барчат дородный повар Данила Васильевич и протянул детям по тёплой румяной сдобе. – Забегайте скорее, а то на сквозняке застудитесь.
Ребята уселись на широкой деревянной скамье у печки и с аппетитом принялись за законную добычу. Мама и не догадывалась о негласном договоре маленьких проказников с Данилой Васильевичем: кто первым проснётся и на кухню заглянет – тому вкусное угощение. Никто не хотел уступать, но, если один задерживался, другой непременно делился лакомством. Лишь со стороны могло показаться, что детишки соперничают или не ладят друг с другом: на самом деле они были не разлей вода.
– Ну, как пирожки, удались? – Кулинар глядел на барчат, пряча в окладистой бороде лукавую улыбку.
– Ещё как удались, Данила Васильевич, никогда таких вкусных не едал, – ответил Серёжа.
А Даша промолчала – не могла надышаться вкусным воздухом поварской. Здесь смешались ароматы свежего утреннего молока, которое только-только принесли из коровника, сдобы, румяных котлет, томившихся в печке, и еще какие-то неуловимые, но очень аппетитные запахи.
– А теперь бегите обратно, по кроватям, а то Норка проснётся – а воспитанницы-то и нет, да и Иван по головке не погладит.
«Вот так всегда он нас выпроваживает, не даёт в тепле посидеть, посмотреть, что как готовится». – Даша сползла с лавки и, притворно понурив голову, направилась к двери. Но за порогом вскинулась и вприпрыжку понеслась по коридору: «Я первая!»
Конечно, няня Дуня проснулась и, подбоченясь, стояла посреди спальни, ожидая неугомонную любимицу. Танюша спала – мала ещё для учебы. А у Даши с утра, сразу после завтрака, – первый урок. Опоздания не приветствовались.
– Опять на кухню бегала? – притворно сердито отчитывала Дуняша девочку, стащив с неё свой платок, и торопливо приступила к утреннему ритуалу одевания и туалета.
– Я сегодня первая проснулась, – гордо ответила та. – А ещё меня папа отвезёт на бал! – Она отстранилась и принялась взахлеб описывать предстоящие хлопоты по подготовке к поездке в столицу.
– Да полно, матушка, ведь это не скоро ещё будет, – отвечала няня, безуспешно стараясь заплести девочке косу. – Я слышала, как Алексей Дмитриевич говорил Елизавете Сергеевне – в конце ноября.
– Ой, так это сколько ждать-то, – Даша снова вывернулась из рук девушки и села на кровать, – больше месяца. – Она надула губки и собралась было разреветься от обиды, но Дуняша знала, чем успокоить девочку.
– Погоди плакать-то, ведь сколько дел: фасон платья выбрать, ткани купить, портниху пригласить, туфельки сшить – как бы успеть всё. – Няня опустилась на колени перед Дашей, погладила тёплой рукой по волосам и заглянула в глаза. – Ну, барышня, успокоилась?
– Да.
К завтраку обычно выходили старшие дети, Елизавета Сергеевна, гувернантка мисс Грин и Алексей Дмитриевич, если был дома. Иногда в усадьбе гостили родственники или друзья – тогда за столом было многолюдно и шумно. Сегодня трапезничали в узком кругу.
– Ну, что, Дашенька, поедешь со мной в Петербург? – улыбнулся отдохнувший и оттого ещё больше повеселевший граф.
– Конечно, папа. Только, боюсь, успею ли приготовить наряд?
– Не волнуйся, доченька, будешь самой красивой девочкой на празднике, – заверила мама.
***
Жизнь в доме потекла своим чередом: лишь редкие поездки в город да визиты портнихи напоминали о готовящемся событии.
У старших детей тем временем появилось новое развлечение – потихоньку пробираться в общинную крестьянскую избу на вечерние посиделки. Идея, как это часто бывало, исходила от Даши, которая прочитала рассказ «Бежин луг» и была впечатлена быличками. Она расспросила о них деревенскую девочку, рассудив, что та похожа на мальчиков из тургеневской книги. Разведав всё, Даша уговорила брата отправиться с ней.
Сразу за оградой парка и неглубоким ручьём приютились крестьянские дома. Ходить туда было нельзя, но нарушение запрета и было самой увлекательной частью приключения.
После ужина Даша и Серёжа, чинно взявшись за руки, отправились в классную комнату. Девочка – готовить завтрашний урок, а брат – слушать и запоминать, что она читает вслух. Мальчик был мал, чтобы учиться, но утверждал, что ему интересно сидеть с сестрой.
Побыв несколько минут наверху, сорванцы потихоньку выбрались из дома и понеслись к мостику через ручей. Там их встретила Дуняшина младшая сестренка Алёнка – девчушка лет восьми, со смешными косичками в разноцветных ленточках, овчинном полушубке и аккуратных сапожках, из которых недавно выросла Даша. Вместе они направились в деревню. Воздух был тих и прозрачен: природа готовилась к ночному отдыху. Стоял тот благодатный час, когда дневные хлопоты остались позади и можно было забыть о них до утра. Вдоль тропинки протянулись тёмные поля, перемежаемые редкими перелесками.
Парни с девками только начинали собираться в большой избе, которую барин разрешил выстроить для общины. Девушки приходили с резными разукрашенными прялками, и сразу было понятно, у кого в семье достаток, у кого – нет.
Старшие рассаживались по лавкам вдоль стен: парни с одной стороны, девушки с другой, заводили беседы, рассказывали новости. Ребятне сидеть не полагалось – детишки толпились по углам, наблюдали за взрослыми. Даша с братом и подружкой обычно забирались на печку и оттуда наблюдали за танцами, слушали сказки да небылицы.
Воздух был напитан запахом дерева, печного дыма, земли: в доме было тепло и уютно. Наконец появился главный герой посиделок – гармонист.
– Ну что, Прохор, готов сегодня плясать? – обратился он с порога к одному из товарищей.
– Только б ты поспевал играть! – включился тот в привычную перебранку.
– Видали мы таких танцоров, – послышался звонкий девичий голос, и на середину избы вышла красивая статная Наташа, первая мастерица плясать да складывать частушки. – Вон, вчера-то по лавкам отсиживались. Ну-ка, выходи, кто смелый.
Гармонист вступил – и полилась музыка, зазвучали песни. Вечёрка началась.
Даша и сама с радостью пустилась бы в пляс – ноги так и просились выйти на круг, но нельзя. А ну как догадаются, что графская дочка по вечерам в деревню бегает – то-то крику будет.
Деревенская молодёжь не унималась: перебранки, частушки да танцы сменялись минутами затишья, когда гармонист отдыхал. Прошло уже немало времени и пора было подумывать о возвращении домой, когда из дальнего угла послышался негромкий голос одного из парней – он начал рассказывать байку. Дети, которые очень любили сказки про домовых да леших (а именно их мама строго-настрого запрещала слушать), замерли в предвкушении. Впрочем, шум в избе стих – всем было интересно, что же на этот раз сотворила нечистая сила, по уверениям стариков, густо населявшая окрестности.
– Иду, значит, я из леса (дров ходил нарубить) и задержался. Уж поздно, темно. Подхожу к речке – глядь, сидит женщина, волосы расчёсывает. Ну, думаю, кто-то из девчонок в лес ходил да на обратном пути искупаться решил. Думаю, напугаю. Подкрался незаметно. Смотрю, а у ей волосы точно золотые – ну и оробел. А она как повернётся – и хвать меня за руку. И к себе тянет-тянет. Поцелуй меня, говорит. Я – вырываться, ан нет. Так с ней в воду и упали. Ну, и утонул я, значит. Помер. – Тут парень громко рассмеялся и, вскочив со скамьи, направился на улицу. – Пошли, ребята, покурим.
Те, кто, затаив дыхание, слушали страшную историю, не сразу поняли, что над ними пошутили. Серёжа прижался к сестрёнке от страха, а оказалось – всё обман.
– Но ведь русалки-то есть, – прошептал он.
– Есть-то есть, да не всем они показываются, – глубокомысленно ответила Алёнка. – Погоди, может, кто и невыдуманную историю сказывать будет.
И действительно, из дальнего угла послышалось покашливание и на свет вышел старик Пахом, обычный завсегдатай вечёрок. Жил он одиноко, дома ему было скучно: усевшись в тёмный угол, дед молча наблюдал за происходящим и очень редко присоединялся к беседе. Девчата и парни любили дедовы рассказы о старых временах. И сейчас, обидевшись на насмешника, который придумал посмеяться над «обчеством», он решил поведать правдивую историю.
– Ну, вот, значится, было это ещё при амператоре Александре. Я совсем молодой был. А у друга Василья был младший брат, запамятовал, как звали-то. И вот они собрались на вечёрку: трое парней и четыре девки. Сидели-сидели да и надумали: кто в баню ночью пойдёт (а уже ночь была) да камень оттуда принесет, тот выиграл и остальные ему угощение ставят. Ну и брат-то этот пошёл.
Он потом сам рассказывал: открыл дверь и руку вперед выставил – ну, тёмно же там. А его тут за руку кто-то – хвать. (Слушавшие дедов рассказ девки заойкали и ближе придвинулись друг к другу.) «Женись, – говорит, – на мне, тогда отпущу». Ну, делать нечего, согласился. Она ему: «Принесёшь мне сюда одежду всю завтра и попа приведёшь». Пришёл домой – ни жив ни мёртв. Матери с отцом ничего не сказал, а утром раненько собрался да на поле уехал (у них поле-то далеконько было). Ночевать не приехал, а только в полночь слышит мать его – ходит кто-то под окнами. Она спрашивает: «Кто там?»
А ей женский голос: «Сын ваш дома?» – «Нету, в поле он ночует». Ну, ушла. Приехал парень домой, мать ему – так, мол, и так, приходила к тебе девушка ночью. Тут он всё и рассказал.
Родители подумали-подумали да и говорят: что же – женись, коли обещал. Позвали попа, взяли одежду всю, пошли. Ну, всё как надо сделали, мать невесту обрядила, поженились.
Девка-то уж больно хороша оказалась, всему-то училась, от мамки евонной не отходила – примечала. Так прожили до Масленицы. А тут всем надо по родне ездить – в гости. Он, парень-то, жене и говорит: «А нам-то навестить и некого». – «Отчего же, – отвечает, – у меня и мама, и папа есть, только ехать далеко». Что ж, собрались, заложили сани, отправились. Долго добирались и вот приехали в деревню. Жена и говорит: «Пойдем вон в ту избу, где ребёнок плачет». Зашли, сидит женщина, зыбку качает. Увидела их, гонит: «Идите-идите, куды шли. Не до гостей мне: видите, дитё у меня плачет, уж осемнадцать годов ему, а всё не растёт». Тогда эта молодуха подошла к люльке, взяла ребёночка и бросила в окно.
В избе воцарилась гробовая тишина: ребёночка – в окно, как же так?
Наташа даже решилась перебить рассказчика:
– Да ты что городишь-то, дед? Да где же такое видано?
– Погодь, не перебивай, – цыкнул старик. – Верно говорю: ты дальше-то слушай. И вот бросила она дитёнка в окно, а это оказалось полено. (По избе прокатился ещё один вздох.)
А молодая и говорит старухе: «Это же ты меня, мама, прокляла, когда я маленькая была, сказала: «Да иди ты к чёрту!» Вот чёрт меня и забрал, а вместо меня полено тебе подложил. А я до восемнадцати лет в бане жила – банник меня воспитывал. Кабы Стёпа (брата-то, вспомнил, Степаном звали) не женился на мне, так бы всю жизнь по баням и мыкалась».
Проклятая девка-то оказалась. Вот. И жили они потом долго. Да вы помните, наверное, с того краю изба была – её только в прошлом году сломали.
Слушатели сделали дружный выдох и переглянулись – вот это сказка.
– И не сказка это – бывальщина. Верно вам говорю, – как будто подслушал мысли старик. – Я-то знаю. Забыли, что ли, как ране сказывали: бывальщину слушать лучше сказки. – Встал, осторожно распрямился и вышел на улицу.
– Как домой-то пойдём? – первым спросил Серёжа. – Ведь боязно.
– Так и пойдем, как пришли, – притворилась смелой Даша, хотя ей тоже было очень страшно.
Дети вышли на улицу: за каждым кустом им мерещились лешие да всякая нечисть. Каждый шелест, хруст веточки заставляли крепче жаться друг к другу. Однако ветер скрадывал звуки и никак нельзя было заметить кравшихся по кустам мальчишек, что вместе с ними сидели на печи и слушали деда Пахома.
– Вот напугаются-то, – подначивал самый старший. – Сейчас как выскочим да закричим!
На околице Алёнка остановилась: – Ну, дальше сами. Я домой побегу, а то мамка заругает. – И собралась было идти, как вдруг:
– А-а-а-а, у-у-у-у, эге-ге-гей! – Из кустов повыскакивали чудища без голов, белые, огромные. Дети остолбенели, а потом, дико завизжав, бросились в разные стороны: Аленка – в деревню, Даша с Серёжей – в сторону усадьбы.
Вопили они – кажется, не осознавая этого, – всю дорогу и остановились только у беседки, когда сил кричать и бояться не осталось.
– Что это было? – еле выговаривая слова и хватая ртом воздух, спросил Серёжа.
– Не знаю.
– Думаешь, это отстало?
– Наверное.
Дети пробрались через людскую на кухню, где добрый Данила Васильевич сунул каждому по булочке, и потихоньку направились в классную комнату.
– Даша, это что же – были домовые или ещё кто-то, о ком дед Пахом говорил? – спросил Серёжа у сестры.
– Я вот сейчас подумала и, наверное, знаю, что это было, – ответила Даша с расстановкой, будто решая задачку. – Помнишь, с нами на печи мальчишки лежали? Так мне кажется, это они и были: уж больно голоса знакомые. Сам посуди: станет что ли домовой дом покидать да по деревне бегать? У него и поважнее дела найдутся.
Сережа открыл рот, чтобы высказать своё мнение, но тут же замолчал: Даша крепко сжала его руку. Он недоумённо посмотрел на сестру, а потом проследил направление её взгляда. Из-под двери классной комнаты выбивался свет.
– Когда мы уходили, света не было, – прошептала девочка. – Значит кто-то туда зашёл и узнал, что мы не там. В доме поискали – не нашли. Ждут теперь… – Она на минуту задумалась, а потом решительно кивнула головой, как будто согласилась сама с собой. – Скажем, устали, пошли прогуляться по парку.
Дети толкнули дверь и, держась за руки, переступили порог. За письменным столом сидела Дуняша, а напротив, у классной доски – мисс Грин. Они оживленно беседовали, но, увидев детей, как по команде замолчали. Пауза длилась всего несколько секунд, а потом все заговорили разом:
– Мы ходили гулять в парк, – в один голос заявили Даша и Серёжа.
– Где это вас носило? Хорошо, что маменька не заглянула сюда, – попеняла Дуня.
– Как же вам, детки, не стыдно без спросу отлучаться из дому? – нахмурив тонкие брови и стараясь казаться грозной, тщательно выговаривала слова совсем не страшная мисс Грин.
– И нечего оправдываться, – повысила голос Дуня. – Мы с Норочкой, то есть мисс Грин, Елизавете Сергеевне ничего говорить не станем. Но я-то знаю, куда вы бегаете. Так вот, больше в деревню ни ногой! Времена нынче неспокойные. И пререкаться нечего – иначе маменька всё узнает. А сейчас брысь по комнатам. Серёжа, беги скорее, хорошо хоть твой дядька целый день на конюшне Хана своего ненаглядного обхаживает, а то досталось бы тебе по первое число.
***
Всё прошло гладко: никто не узнал об их вылазке в деревню. Даша, умытая и причёсанная, в мягкой ночной рубахе и чепчике, забралась под одеяло. Рядышком на стуле устроилась Дуняша с вязанием.
– Дунечка, – тихонько, провинившимся голосом позвала девочка.
– Ну, чего тебе, баловница?
– А правда, что бывают проклятые?
– Господи, да что же ты за слова говоришь! – вскинулась няня. – Никогда не произноси это вслух, грех ведь. – Она пересела на Дашину кровать. – Дай-ка перекрещу тебя и молитву прочту. «Богородице Дево, радуйся…» – начала она, а девочка одними губами повторяла слова любимой молитвы. Когда няня успокоилась и снова принялась за спицы, любопытство перевесило.
– Ну, нянюшка, вот нам дед Пахом сказывал про девушку, что в бане жила.
– Ах, вот ты о чём, – задумчиво протянула Дуня и на какое-то время замолчала. – Эту историю и мне мама рассказывала. Бывает такое. А ты спи давай.
Даша свернулась калачиком и, подложив под голову ладошки, задышала ровно и спокойно. Мерно стучали спицы в быстрых няниных руках. Где-то за печкой пел сверчок. Что-то большое и теплое заскочило на кровать и заурчало в ногах.
– Мурка, Мурочка моя, – сквозь сон прошептала девочка и уснула.
***
Весь день шёл дождь: в самый ранний утренний час, когда весь дом спал, первая осторожная капелька ударила в окно. Как будто проверяя, можно ли, прозрачные лёгкие дождинки одна за одной устремились на землю. Поморосили, намочив дворовые дорожки и яркую ещё осеннюю листву. С каждой минутой водная стена становилась плотнее. И наконец, без удержу набирая силу, струи обрушились на спящую усадьбу.
Первым проснулся Серёжа – он так ждал долгую прогулку по лесу, о которой они с сестрой сговорились накануне! Несколько дней стояло совсем не осеннее тепло, и мама не стала возражать. Мальчик подбежал к окну, откинул штору и, прижавшись лицом к стеклу, выглянул на улицу: на дворе хозяйничала непогода.
Серёже стало грустно: придётся целый день просидеть дома. Он снова забрался под одеяло – раз так, то и вставать ни к чему. Мальчик уснул, и ему привиделось, будто на дворе солнце, никакого дождя нет. Он стоит посреди леса, вглядывается в просвет между деревьями, а кто-то кричит:
– Эй, вставай, соня…
– Эй, вставай, соня, – приговаривал дядька Иван, расхаживая по комнате и подбирая с пола игрушки и вещи, – опять всё вверх дном. Меня вечерок всего и не было, а то бы я тебе…
– Ну-ка, Ванечка, постой, – Серёжа моментально проснулся, – а ведь ты вчера у Игривой задержался, неужели она…
– Да-да, – перебил мальчика Иван (которого Серёжа часто называл просто Ванечкой, ведь был он ещё молодой и совсем не походил на дядьку), – девять щеночков, все здоровенькие, крепенькие, отличные.
Серёжа так и выпрыгнул из-под одеяла:
– Вот здорово, щеночки! Непременно с Дашей придём сегодня на них посмотреть, – тараторил он, быстро натягивая одежду. – То-то дождь сегодня, гулять не пойдёшь, а тут вон какая радость.
Иван тщетно пытался поймать барчонка и поправить костюмчик, но тут он сам остановился как вкопанный:
– Слушай, а папенька как обрадуется – это же его любимица. Игривая, красавица наша. – И мальчик снова попытался начать кружение по комнате.
– Да остановись ты, пострел, ишь забегал! – Иван ухватил мальчугана за плечи и поставил перед собой. – Во-первых, маменька велела спускаться к завтраку через пятнадцать минут, во-вторых, сегодня приедет мсье Поль – знакомиться. И вообще, нечего ещё кутьков смотреть – они маленькие, слепые, никакого интереса. Вот погоди, подрастут – наиграетесь.
Но спорить с Сережей было бесполезно – он твёрдо решил отправиться после завтрака на псарню.
Как он и думал, за трапезой мама объявила, что никакой прогулки не будет, хотя ни Дашу, ни Серёжу не пугала перспектива промочить ноги – и пусть, зато весело!
Однако следующее сообщение заставило детей забыть о своей печали. Сегодня к вечеру должны были прибыть два важных гостя: мсье Поль – учитель для подросшего Серёжи и портниха с бальным платьем для Даши.
Со дня на день ждали и приезда Алексея Дмитриевича. Он планировал побыть несколько дней дома, потом вместе с дочерью отправиться на неделю к сестре Анне, помочь её супругу составить договоры с крестьянами, а затем ехать в столицу.
– Даша, у меня для тебя важное дело, – заговорщицки прошептал Серёжа, когда после трапезы все отправились по своим делам и сестра поравнялась с ним у дверей.
Он утянул её в нишу у окна, за большую пальму – место тайных совещаний.
– У Игривой щеночки родились!
– Вот это здорово, пойдем скорее к ней!
– Поэтому я тебя и позвал – надо пробираться осторожно, Ванечка не велел ходить, говорит, рано ещё смотреть.
– Ничего и не рано, идём.
Дети направились к крытой галерее, которая соединяла жилые и хозяйственные постройки. Алексей Дмитриевич был большим любителем лошадей и собак, хотя охота его привлекала мало.
– Пойдём сначала к Хану, он уже подрос, наверное, интересный, – предложил Сережа. – Папа мне его подарит на день рождения.
– Пойдем, – с лёгкостью согласилась Даша.
Хан был жеребёнком, рожденным от лучшего скакуна в конюшне, которого не так давно привезли из Англии. Граф всерьёз подумывал заняться продолжением породы. Хан действительно предназначался Серёже. В свой очередной приезд Алексей Дмитриевич собирался объявить, что выбрал для сына училище правоведения. Программа там сложная, надо знать языки, историю, потому и приглашён в дом отличный преподаватель.
В конюшне пахло тёплым деревом, лошадьми, сеном. Сквозь стены пробивался слабый свет, но всё же царил полумрак. Серёжа открыл дверцу стойла и подошёл к жеребёнку, который лежал у ног матери.
– Здравствуй, Звёздочка, здравствуй, Ханчик, – мальчик присел на корточки и погладил малыша. Тот уже привык к нему и сейчас лишь тихонько заржал, приветствуя друга. – Я тебе хлебушка принёс, мяконького. – Серёжа протянул по горбушке обеим лошадкам. Хан осторожно, одними губами взял лакомство, а дети гладили шёлковую гривку жеребёнка и его мамы.
Они некоторое время посидели в конюшне, понаблюдали за умелой работой конюха, а потом под дождём пробежали в соседнее здание.
На псарне, в отличие от конюшни, было шумно: весело перекрикивались парни, лаяли собаки. Игривая лежала на подстилке и, казалось, была очень довольна. Рядышком притулились все её малыши: кто посасывал маму, кто спал, а один, самый непоседливый, тыкаясь слепой мордочкой, пытался исследовать окрестности.
– Смотри, какой проворный, верно, отличным охотником будет, – подтолкнул Серёжа завороженно следившую за щенками Дашу.
– Да, – она протянула руку к Бродяге, как мысленно окрестила проворного малыша.
– Так, кто тут у нас? – послышался голос за спиной. Уперев руки в бока, над детьми возвышался Иван. – В доме все с ног сбились – куда же ребятишки подевались?
– Ну, Ванечка, мы же только одним глазком взглянуть пришли, – вытянулся Серёжа перед своим наставником-другом.
– Ладно уж. Это только Дашу маменька ищет – платье привезли мерить.
Даша хотела обидеться – значит, ей в дом возвращаться, а Сереже можно остаться? Но мысль об обновке захватила воображение: бальных платьев ей раньше не шили.
Серёжа остался на псарне – понаблюдал за щенками, поиграл с дворовыми мальчишками. Дождь не прекращался, сверкала молния и далеко за рекой гремел гром. Представив себя разбойниками, ребята облазили все кусты во дворе и, изрядно намокнув, направились греться на кухню.
Серёжа остался один. Он побродил по дому и решил подговорить Дашу на какую-нибудь забаву. В приоткрытую дверь мальчик увидел сестру: та стояла посередине комнаты на столе, вокруг крутились мама, Дуняша, мисс Грин и портниха. Девочку было не узнать – обычно её одевали в простые удобные платья, тем более что детские проказы часто оборачивались порванными рукавами и юбками. Сейчас перед Серёжей стоял маленький ангел. Тоненькая, высокая, она прекрасно смотрелась в белом платье с задрапированным лифом, пышной юбкой с кружевами и шёлковыми лентами. Тёмные вьющиеся волосы были распущены, в зелёных глазах плясали лучики веселья.
– Какая ты красивая, Дашенька, – не удержавшись, Сережа шагнул в комнату и сразу смутился.
– Конечно, сынок, ведь она на бал едет, – улыбнулась Елизавета Сергеевна.
– Да нет, не только для бала красивая – вообще красивая, – чуть слышно прошептал мальчик и выскользнул за дверь.
Он спустился в холл и тут, к большому удовольствию, оказался пойман в крепкие отцовские объятия – Алексей Дмитриевич с опозданием, но всё же выбрался домой. Серёжа крепко прижался к папиной груди: ему не хотелось говорить, просто сидеть так на руках у отца.
– Здравствуйте, Сергей, – послышался вдруг чей-то незнакомый приятный голос. Оказалось, граф приехал не один, а, как и обещал, привёз из столицы учителя. – Будем знакомы, я Поль Вальмон, ваш новый учитель.
Мальчик посмотрел на говорившего – почти такого же высокого, как отец, мужчину. Правда, в плечах он был не столь широк и выглядел намного моложе. Лицо француза ему понравилось – черты четкие, будто вырезанные умелым резцом, тонкий прямой нос, черные живые глаза и очень тёмные волосы.
– Мне тоже приятно. – Серёжа съехал из отцовских рук на пол и пожал руку гостю. – Папа, а там Дашенька платье примеряет, ей очень хорошо в нём.
– Ну, что ж, прекрасно, что всё готово. Побуду с вами несколько дней, а потом отправимся с Дашей к сестрице.

Глава 3
Санкт-Петербург, ноябрь–декабрь 1861 года
Туман, целиком заполнивший низины и слегка прикрывший все вокруг, делал предрассветный час более темным и неуютным. Казалось, за окном так холодно, что выходить наружу из тёплого дома вовсе не стоит.
Полусонную Дашу, которая так и норовила куда-нибудь улечься, одевала Дуняша. Выезжать нужно было очень рано, чтобы успеть на поезд. Но даже несмотря на возможность впервые прокатиться по железной дороге, девочка никак не хотела просыпаться. Накануне она долго пролежала в кровати с открытыми глазами, рисуя в воображении предстоящее путешествие. А вот сейчас хотелось только уткнуться в мягкую подушку и натянуть на голову одеяло.
– Господи, вот горе, ну, матушка, постой же спокойно, – причитала Дуняша, которая и сама была не очень-то рада ранней побудке. А ведь она уже успела и вещи вниз снести, и приготовить для господ снедь в дорогу. – Ну, кажется, всё, пойдем скорее вниз – уж завтрак готов.
На столе в малой гостиной дымился душистый чай в красивых фарфоровых чашках, комнату заполнял аромат свежей сдобы. Тётушка Анна Дмитриевна что-то оживленно рассказывала молодой англичанке, а та, соглашаясь, то и дело кивала в ответ.
– Ну, Дашенька, кушай пока с мисс Грин, да и поедем, – Алексей Дмитриевич Лидовской тактично выручил молоденькую гувернантку, которая не решалась прервать монолог хозяйки. Он был бодр, весел и как всегда безупречно одет.
Даша сделала несколько глотков, и сонливость потихоньку начала сменяться прежним восторгом предвкушения.
Наконец, посидев между тетушкой и папой «на дорожку», девочка первая бросилась к выходу, заставив поспешить гувернантку. Они уселись в карету и подождали, пока к ним присоединится граф: сестре непременно нужно было сказать ему что-то важное – а для неё важным было почти всё.
Всю дорогу до станции Даша не отрывалась от окна. Густой туман менял ландшафт, и было так интересно угадать, чем станут причудливые тени: деревом, домом или холмом. Потом вышло солнце: сначала оно казалось белым и холодным, но вскоре дымка рассеялась и по траве заплясали искристые лучики, отражаясь от прозрачных снежинок.
Путь был долгим, и, когда солнце поднялось достаточно высоко, Алексей Дмитриевич приказал кучеру остановиться. Путники вышли погулять и размяться после нескольких часов езды.
– Ой, папа, а я бы так и ехала, и ехала. И совсем не уставала бы, – звонко выкрикнула Даша, ухватившись за большую папину руку.
Граф, подхватив дочь с такой легкостью, как будто она была невесомой, пошел с ней к большому вязу, который стоял в нескольких метрах от дороги.
– Ну что ж, зато я устал, так что давай-ка пройдемся немного, а уж потом отправимся дальше.
На станции Алексей Дмитриевич отпустил карету, чтобы кучер прибыл домой засветло. Сами же путешественники отправились в ресторацию, где нужно было дожидаться поезда до Санкт-Петербурга. Всего за час нетерпение Даши дошло до предела: она извертелась так, что мисс Грин пришлось сделать ей замечание.
Но вот поезд прибыл. Паровоз показался девочке невероятно огромным добрым великаном, вагоны – великолепными домиками, а их собственное купе – просто восхитительной миниатюрной гостиной. Мягкая обивка так и просилась, чтобы ее погладили, натертые до блеска ручки вместо Дашиного лица отражали забавные рожицы, на столике нежно благоухали свежие цветы. Когда же состав пришёл в движение и тронулся в путь, она чуть ли не запрыгала от восторга. На каждой станции девочке непременно нужно было выйти. Даже сам этот процесс был ей по душе: важный проводник открывал дверь, по перрону чинно прогуливались пассажиры первого и второго класса, сновали туда-сюда мальчишки, предлагавшие нехитрый товар: булочки, леденцы или газеты.
– Даша, сейчас будет станция, на которой ты прогуляешься в последний раз перед Санкт-Петербургом, – стараясь казаться строгим, предупредил девочку Алексей Дмитриевич, когда поезд в очередной раз замедлил ход. – На улице уже темно, прохладно, так что, думаю, на сегодня тебе впечатлений хватит. – В душе граф радовался детскому непосредственному восторгу, который излучала дочь: ему как раз недоставало таких простых минут общения с детьми. И если бы Даша настояла, она могла бы гулять по платформам маленьких уездных городов хоть всю ночь.
***
– Господа, поезд из Москвы в Санкт-Петербург будет иметь стоянку тридцать минут. Приглашаем желающих посетить буфет, – звучал размеренный громкий голос с перрона.
Полутёмная станция быстро заполнилась желающими подышать воздухом, прогуляться и выпить чаю перед сном.
– Саша, хоть бы ты вышел из вагона, сколько же можно читать! – в очередной раз попытался уговорить Михаил младшего брата. – Ведь едем уже несколько часов, а ты всё сидишь, уткнувшись в книжку.
– Знаешь, Миша, я лучше почитаю.
– Ну, сын, хватит грустить, это важно, чтобы ты был представлен в доме Строговых. Да и мне нужно решить кое-какие дела с графом, – вступил в разговор князь Трубецкой, надевая френч. Они возвращались из Москвы, с похорон его отца. От отпуска, который Петр Андреевич испросил для них и себя, оставалось несколько дней, и можно было провести время вместе.
– Так бы и говорили, что вам это надо, отец, – пробормотал Саша и снова углубился в чтение. Он с таким трудом привык к учёбе, что хотел поскорее вернуться в корпус. Тем более, Костю отец приглашать в Москву не стал: сказал, мол, дело это семейное, да и невеселое. Он не подумал, что присутствие друга помогло бы сыну легче пережить трагическое событие: мальчик впервые так близко увидел смерть.
***
Следующее утро выдалось на редкость солнечным для северной столицы. Поезд прибыл на Николаевский вокзал почти без опоздания. Пока на перроне суетились пассажиры, встречающие, носильщики, граф не торопился покидать купе. Он не любил суеты. Даше же, напротив, не терпелось поскорее увидеть город, его широкие проспекты, каналы, Неву, о которых она столько слышала от старших.
На Знаменской площади в ранний час было немного наёмных экипажей, и, выбрав самый лучший, они отправились домой – на набережную Фонтанки.
Даша не сидела на месте, передвигалась от одного окна к другому: всё занимало её. Каменные многоэтажные дома, прохожие, спешащие по своим делам. Но в особенный восторг её привели Невский проспект с его сосновым настилом вместо привычных каменных мостовых и – витрины.
– Папа, смотри, какие игрушки! Ой, Норочка (она и не заметила, как мисс Грин посмотрела на неё большими строгими глазами, делая безмолвное замечание), – шляпки, шляпки, – тараторила она, когда они проезжали мимо модных магазинов. – Ну давайте зайдём хоть куда-нибудь…
Граф только задумчиво улыбался. «Как хорошо встречает тебя Петербург: обычно он не так приветлив. Тусклый, серый почти всю зиму, осень, весну. Не то что в нашем чудесном имении».
– Приехали, барин, – голос извозчика прервал размышления.
Уютный дом, построенный дедом в начале века, очень понравился и Даше, и мисс Грин. Их проводили в комнаты наверху, предназначенные для детей. Девочка, которую заботливая гувернантка с помощью молоденькой служанки Насти выкупала и нарядила в простенькое платьишко, не дожидаясь обеда, отправилась изучать новое жилище. На первом этаже она обнаружила просторный зал для приёмов, столовую, папин кабинет, откуда была сразу выдворена строгим секретарем, и, по запаху, кухню. На втором этаже были спальни и учебный класс с деревянной доской, старинным пианино и географическими картами на стенах.
***
По утрам Алексей Дмитриевич неизменно отправлялся в Министерство внутренних дел. С первых дней объявления воли крестьянам работы прибавилось – граф был одним из активных участников редакционных комиссий: сначала под руководством Николая Алексеевича Милютина , а после отставки товарища министра перешёл в подчинение Петра Александровича Валуева.
– Пришло донесение из Пензы? – первым делом спросил он у секретаря.
После того как в Казанской губернии развернулась настоящая драма, в министерстве стали более внимательно относиться к сообщениям с мест. Никто не хотел повторения Бездненских событий. Тогда в апреле в отдалённом селе объявился самочинный толкователь «Положения о крестьянах». Он как-то искажённо вычитал в царском указе, что на самом деле волю дали ещё три года назад, а помещики это скрывали. Что вся земля объявлена крестьянской и ничего из того, о чём твердят власти, исполнять не нужно: работать на барских полях, выкупать наделы, платить оброк в переходный период. Взбунтовалось больше десяти тысяч человек – они угрожали расправой местным властям, духовенству и знати. Пришлось высылать войска и применять оружие: толпа вела себя агрессивно и уже не воспринимала слов. Погибли простые люди, поверившие смутьяну.
Воспоминания больно кольнули сердце. Граф с единомышленниками и друзьями столько лет работал над проектом реформы, так горячо ждал перемен.
К счастью, после весенних волнений в некоторых губерниях, подобной катастрофы не повторилось. Сегодняшнее донесение касалось очередного отказа крестьян подписывать уставные грамоты: ох как сложно приходилось мировым посредникам!
Алексей Дмитриевич продиктовал подробную рекомендацию с ответами на все затруднения, изложенные в донесении, и засобирался домой.
***
Этот день запомнился Даше как один из самых счастливых в жизни. Отец вернулся со службы рано, и они вместе отправились гулять на Невский – заходили в каждый магазин, который привлекал внимание девочки. Она выбрала подарки всем-всем: маме, братикам, сестричке, любимым слугам, а ещё, тайно, папе. Объяснила, что красивая тетрадь очень нужна учителю танцев: Алексей Дмитриевич очень постарался скрыть улыбку, чтобы не выдать, насколько очевиден маленький секрет. В довершение граф повёл дочку в модный кафетерий, где они пили ароматный чай с вкуснейшими сладостями. Таких не готовил даже Данила Васильевич!
Даша заверила отца, что ни чуточки не устала, и упросила пойти в Летний сад. Они медленно бродили по пустым заснеженным аллеям, а Алексей Дмитриевич рассказывал девочке его историю.
– А что там? – Даша указала за решетку сада по другую сторону Лебяжьего канала, когда её внимание привлекли двое всадников. – Папа, а давай тоже покатаемся верхом, – забыла она про свой вопрос, провожая юношей глазами.
***
– Михаил, мне так надоел этот Летний сад, – угрюмо проворчал Саша, которого брат с трудом уговорил составить компанию на верховой прогулке. Его не радовал даже тот факт, что декабрь выдался на редкость солнечным.
– Хорошо, давай просто проедемся по Марсову полю, – не стал возражать Михаил, и они, обогнув решетку сада, проехали мимо главных ворот. – Но, может, хватит печалиться: мы не так хорошо знали дедушку. А то ты и мне настроение испортишь.
– Хорошо, я попробую, – сдался Саша, – но при условии, что ты возьмешь меня с собой в полк.
– Решено.
***
– Граф Алексей Дмитриевич Лидовской с дочерью, – объявил распорядитель бала, и они вошли в большой зал дворца Строговых. Великолепие интерьеров (а ведь видны были лишь широкая парадная лестница с причудливыми коваными перилами и зеркальная галерея), множество незнакомых лиц, непривычная торжественность обстановки заставляли Дашу крепче сжимать отцовскую руку. Она смотрела вокруг широко открытыми удивленными глазами. И единственным желанием было не отходить от папы ни на шаг.
По дороге граф рассказывал Даше о своём друге и его дочери, в честь именин которой устраивался праздник. Накануне они вместе выбрали подарок – очень красивую музыкальную шкатулку, украшенную драгоценными камнями. И Даша даже подумать не могла, что ей будет так страшно на столь долго ожидаемом торжестве.
– Ну, что ты, глупенькая, – тихонько уговаривал граф дочку, попутно раскланиваясь со знакомыми, – не робей, сейчас поздравим Катеньку, потом начнутся танцы. Кстати, первый – за мной.
– Да, да, папочка, я, наверное, всё время с тобой буду. Ты меня никому не отдавай.
Граф только улыбнулся и повёл дочь знакомиться с виновницей торжества. А потом зазвучал полонез.
Оказывается, всё было не так уж страшно. Никто не пытался увести Дашу от отца, не задавал трудных вопросов. Катенька Строгова, хрупкая улыбчивая девочка, сразу ей понравилась. Освоившись, Даша принялась внимательно разглядывать зал. Ничуть не заботясь, прилично ли это – стоять, запрокинув голову, она внимательно рассмотрела живописные росписи с античными сюжетами и богатую узорную лепнину потолков. Особенно впечатляющими показались огромные окна и яркий свет люстр, которые сияли сотнями зажженных свечей.
Объявили вальс, который они с графом решили пропустить. И вдруг:
– Позвольте пригласить вашу спутницу, – напротив остановился красивый (по мнению Даши) высокий мальчик лет тринадцати.
– Даша, если ты не против, – начал граф, но потом внимательно взглянул на дочь и твёрдо ответил, – позволяю.
Кавалер, согласно этикету, поклонился, Даша присела в реверансе – и они закружились по блестящему паркету среди других пар.
***
Саша Трубецкой сразу выделил Дашу среди остальных девочек. Для него такой бал был не внове: сначала он принимал участие в домашних праздниках, на которые приглашали родственников и близких знакомых. Потом стал посещать ежегодные выпуски школы модного учителя танцев. И наконец, балы в Пажеском корпусе. А вот в глазах незнакомки он увидел удивление и робость, выдававшие новичка. Этот взволнованный взгляд и привлёк его. Стройная изящная девочка с живыми зелёными глазами с неподдельным интересом рассматривала окружающих. Она без конца поворачивала голову, и только причудливый кружевной бант не давал её тёмным вьющимся волосам свободно рассыпаться по плечам. После открывшего бал полонеза, который девочка, видимо, танцевала с отцом, Александру ужасно захотелось пригласить её на вальс.
– Вы впервые на балу, – начал он традиционный обмен любезностями, но почему-то сразу понял, что сейчас этикет можно не соблюдать. – Мне тоже было страшно в первый раз.
– Правда? – видимо удивилась девочка, и он почувствовал, как расслабилась в его ладони маленькая рука.
– Конечно.
– Ой, и мне так страшно стало, когда мы с папочкой вошли в зал. А ты, то есть вы, тоже здесь с кем-то?
– Не смущайся, можно и на «ты», – улыбнулся Саша. – Да, с отцом и братом. Но им, похоже, не до меня. Папа, как обычно, занят делами. «Почему я это ей говорю?» – подумал он, но сразу же забыл об этом: девочка, казалось, не считала подобные темы запретными.
– Да? А мой папа почти всё время проводит со мной: показывает Петербург, я же здесь впервые.
– Нравится?
– Очень.
– Приятно слышать. Не все могут так уверенно сказать, что город принял их хорошо.
Даша хотела поинтересоваться, что это значит, но тут музыка стихла, и спутник проводил её на место.
Саша сразу отправился на поиски отца, чтобы официально представиться графу (фамилию он не запомнил или не расслышал, что, впрочем, не казалось сейчас таким уж важным). Князя нигде не было, а Михаил в перерыве между танцами небрежно бросил: «Он с хозяином дома удалился в кабинет – у них важный разговор».
Пришлось ждать. Поискал глазами девочку – та снова выводила фигуры менуэта с отцом. Наблюдая за ними, мальчик грустно улыбался: его отношения с родными не были столь непосредственными и доверительными.
Закончились танцы и начались приготовления к небольшому концерту, для которого были приглашены артисты, когда к Саше подошёл брат и настойчиво потянул его к выходу: «Идём, нам пора».
– Но ведь праздник не завершён. – Саша не собирался уходить, не узнав побольше о понравившейся девочке.
– Ты же вообще не хотел ехать, что тебе в том? – удивился Михаил.
– А теперь вот хочу остаться.
– Идём, отцу не понравится твоё поведение, – начал раздражаться тот, но потом понимающе прищурился и улыбнулся: – А-а, девчонка какая-то приглянулась.
Саша вспыхнул и решительно зашагал к выходу – не хватало еще насмешек брата.
***
Даша как раз оглянулась, когда её партнер по танцу проходил мимо, видимо, стараясь не отстать от какого-то юноши. Показалось, что, поймав её взгляд, он замедлил шаг. Какое-то мгновение дети смотрели друг на друга, но потом мальчик заторопился к выходу.
«Какой странный, – подумала Даша, наблюдая, как рассаживаются гости и готовятся к выступлению артисты, – хотя и очень милый. Жаль, что я не знаю, как его зовут».
– Дочка, вы с Катей садитесь вот сюда, а я пока с Василием Григорьевичем пройду потолковать о делах. Хорошо?
– А концерт?
– А ты мне потом всё расскажешь. – Папа был серьёзен, и Даша решила, что не нужно его задерживать.
***
В не очень спокойное время пришлось устраивать детский бал. Однако дела не должны отвлекать от жизни повседневной, рассудил Василий Григорьевич Строгов, и князь Лидовской был с ним согласен.
– Что у вас в имении, Александр Иванович ? Разобрался сельский мир с Положением? – прозвучал вопрос, который (и это не было преувеличением) волновал в эти дни дворян во всех уголках огромной Российской империи.
– Нет, Юрий Федорович . Помните, я писал, что ещё в апреле своим крестьянам растолковал новый порядок? Так они первым делом утвердились в том, что раз воля, то и работать на хозяйском поле не надо. Кое-как на оброк сговорились, да и то не все платят. И много стали, прямо скажу, воровать.
– Так за это и наказывать можно. Что же вы не пресекаете? – вступил в разговор Алексей Дмитриевич Лидовской.
– Можно-то можно. Да ведь по-новому закону власть не успели установить: к кому обращаться? По старинке тоже действовать больше нельзя, да и не было такого заведено у меня, скажу по совести: я против физических наказаний, – принялся объяснять Кошелёв. – Так ведь они не просто тащат, они Положением себя оправдывают. Не поверите, помните, написано: «Пусть они тщательно возделывают землю и собирают плоды ея». А плоды, говорят, в садах. А сад барский: так можно там собирать плоды-то. Хороший урожай яблок был, признаюсь, да едва для личных запасов варенья хватило – не то что на продажу.
– Но это же всё от необразованности. Мужички не понимают элементарных значений слов, – невольно улыбнулся такому народному толкованию Самарин.
– И то верно. У нас и вовсе казус вышел, когда священник читал Положение. Старик видит плохо, разбирал по слогам: «О, сени!» – вместо «Осени себя крестным знамением». Так народ долго потом уверял, что было написано о сене и от них что-то утаили, – добавил своё наблюдение Михаил Иванович Хилков, мировой посредник Бежецкого уезда.
В 1860 году князь отправился в путешествие по Америке, где увлёкся железнодорожным делом. Перед отъездом он раздал почти всю землю крестьянам и, когда ему сообщили о начале реформы, счёл долгом вернуться на родину. Это был молодой 27-летний мужчина с очень светлыми голубыми глазами и располагающей доброй улыбкой.
– Не знаешь, смеяться или плакать от всего этого, – задумчиво протянул Александр Иванович. – Боюсь, как бы только голода не случилось. Этим летом худо-бедно работали на полях. Да и то не все выходили, не старались. И рад я был дождям, потому что могли и пожечь посевы – такие порой настроения опасные начинали ходить.
– Смеяться-то нечему. Ведь не подписывают уставные грамоты ни в какую. Даже с самыми лучшими помещиками, с которыми жили хорошо, не хотят разойтись. Мол, верить – верим, но хотим посмотреть, как у других дело пойдёт. Вдруг ты нас никогда не обманывал, а сейчас и обманешь, – ответил Михаил Иванович.
– Я всё вспоминаю теперь Карловку великой княгини Елены Павловны, – после продолжительной паузы, в которую собравшиеся обдумывали услышанное, решился высказаться хозяин дома. – Ведь удалось же ей ещё в 1857 году, когда и проектов мало кто писал, освободить мирно до пятнадцати тысяч душ с землей.
– Как Положение объявили, она за границу уехала – столько сил положила в последние недели, чтобы всё устроить, здоровье сильно расшаталось, – вздохнул Александр Иванович. – Полагаю, удалось, потому что во все прежние годы крестьянам уделяли много заботы: они уже были почти свободны. Да и местность небольшая, людей не так много, все знакомы между собой. Волнениям неоткуда и быть.
Именно в салоне Елены Павловны граф Лидовской вновь сблизился со старым своим товарищем Василием Григорьевичем Строговым. Для России, ещё и николаевской, её кружок был явлением исключительным. Жена великого князя Михаила, родного брата императора, оказалась настолько деятельной, что не могла довольствоваться придворной жизнью. Образованная и умная, она, казалось, интересовалась всем. А положение императорской невестки позволяло постоянно пополнять знания. Профессора читали ей лекции по лесоводству и медицине, учёные составляли обширные записки по интересующим темам. Она никак не хотела мириться с крепостным рабством и потихоньку настраивала умы русской аристократии на скорейшую его отмену.
Имея сильный характер, горячий темперамент и смелый ум, она собрала в своём кружке людей, которые стали главными деятелями грядущих реформ. В Михайловском дворце Санкт-Петербурга встречались и строили планы Николай Алексеевич Милютин, князь Владимир Александрович Черкасский, публицист Юрий Федорович Самарин, юрист Василий Васильевич Тарновский. После неудачи в Крымской войне 1853–1856 годов в императорской семье царила растерянность. Император Николай I передал сыну страну в весьма плачевном состоянии. И только тетушка Александра II, Елена Павловна, точно знала, что нужно делать. Общественную идею она поставила выше самолюбия – и подружилась с Яковом Ивановичем Ростовцевым, которого в 1857 году привлёк к делу освобождения император. А ведь именно Ростовцев много лет назад настроил великого князя Михаила Павловича против юной жены из-за личной к ней неприязни. Для дела мудрая Елена Павловна превратила врага в друга...
***
Как и обещал князь, в училище Саша вернулся через две недели. За несколько дней, проведенных дома после бала, он так и не решился поговорить с отцом о занимавшем его предмете. О Даше. Теперь же оставалось только ругать себя за излишнюю гордость. Или робость. Конечно, ему хотелось побольше узнать о девочке, но он боялся насмешек: если Михаил позволял себе шуточки, мог оказаться неделикатным и отец.
В училище Сашу с нетерпением дожидался Костя. Перемена в друге привела мальчика в недоумение: тот совсем не хотел говорить с ним. И дело было не в семейных делах – о поездке в Москву Саша рассказал сразу. Попытки выведать истинную причину грусти не увенчались успехом, и Костя задумался, чем бы занять друга. Вскоре решение было найдено.
– Саша, знаешь, что мне Иван рассказал?
– Что? – нехотя откликнулся Саша, чтобы не обидеть товарища.
– Он вскоре отправится в Европу по поручению министерства. Будет изучать правовые системы разных стран. Представляешь, как здорово?
Однако Сашу новость почти не заинтересовала. Он не засыпал Костю вопросами, как тот ожидал.
Это вывело Костю из себя: он обиделся на друга и потому не стал церемониться.
– Что случилось с тобой за две недели отпуска? Тебя будто подменили! – почти выкрикнул мальчик. – Немедленно рассказывай! Сколько можно скрытничать?
На этот раз Саша сдался. Уговоры и просьбы можно было проигнорировать, но всплеск эмоций встряхнул его. И он поделился с Костей своей печалью.
– Ни фамилии не знаю, ни где живёт, только имя, – подытожил он.
Говоря по правде, Костя ожидал чего-то иного. А тут… Подумаешь, девчонка. Вслух, конечно, он этого не сказал: зачем обижать друга.
– Ладно, будем думать вместе, как тебе помочь, – подбодрил он друга, – а сейчас пойдём готовить уроки. Да, и от тебя заждались статью для журнала: ты же обещал написать очерк по сочинениям Тацита.
На самом деле Саша внимательно слушал Костю. Он прекрасно понимал, что тот желает развлечь его. Осознавал и то, что пора перестать хандрить: сделать-то он всё равно ничего не мог. Оставалось только бережно хранить в душе образ зеленоглазой непосредственной девчушки. Возможно, когда-нибудь он снова встретится с ней. И тогда уж в первую очередь узнает все подробности.
***
Даша не скрывала восторга от бала: так долго ожидаемый, он не только оправдал, но и превзошел её мечты.
С первых же дней в столичном доме она подружилась со всеми слугами, и они стали основными слушателями, с которыми Даша охотно делилась впечатлениями – обычно во время завтрака или обеда на служебной кухне, где девочка проводила много времени в отсутствие отца. Во всех подробностях описывала она убранство дворца, наряды присутствовавших, концерт и последовавший за ним ужин. Но самым любимым моментом, конечно, были танцы. С папой танцевать было приятно и легко. А вот с незнакомым мальчиком… С каждым разом описание этого вальса обрастало всё новыми деталями. Сначала всё было обычным. Потом:
– Кажется, я догадалась, это был не просто один из приглашённых, – она задумчиво покрутила пальчиком локон, – это был один из великих князей. Он прибыл инкогнито.
Так потом она и вспоминала этот бал – как место, где танцевала с принцем.
Граф был очень доволен, что Даше понравился Петербург. Ему было приятно присутствие дочери, которая скрашивала холостяцкое одиночество.
– Послушай-ка, малыш, – обратился он к ней через несколько дней после бала, – тебе действительно нравится жить в столице?
– Конечно, здесь очень интересно. И совсем не так, как вы с мамой рассказывали, не уныло и серо.
– А тебе хотелось бы учиться здесь, скажем, в Смольном институте? Помнишь, я ещё показывал его на прогулке.
– Наверное, это интересно, – дочь посмотрела на него так доверчиво, что он не стал скрывать от неё правила этого учебного заведения.
– Учителя там работают очень хорошие. Но есть один нюанс: жить нужно будет в пансионате, а навещать тебя мы с мамой сможем в отведённые дни. Возможно, скоро мы все переберемся в этот дом. На лето будем ездить в усадьбу, – граф замолчал, заметив, что девочка начала сомневаться в привлекательности Смольного. – Я говорил с графом Строговым. Его Катеньке тоже пора учиться. Так что мы решили, вернее, подумали, что вместе вам будет легче привыкнуть к новой обстановке.
На этом обсуждение темы пока закончилось. Тем более что предстояло обсудить задумку с Елизаветой Сергеевной, которая могла и не согласиться с решением супруга.
Прошло несколько дней. Алексей Дмитриевич всё больше времени уделял работе и меньше – дочери. А потом заметил, что Даша начала скучать. Наконец однажды, когда отец пришёл пожелать спокойной ночи, она тихонько попросила:
– Папа, а давай поедем домой.
Граф ждал этого. Ведь как бы интересно ни было девочке с ним, рано или поздно она заскучала бы по маме.
– Конечно, поедем, – ответил он и погасил свечу.
 
////////////////////////////////////
Роман можно скачать в удобном формате на сайте Ридеро (ссылка - на моей странице)
//////////////////////////////////

ЧАСТЬ 2. Время терять и время находить

Глава 1
Санкт-Петербург, осень–зима 1863 года
С самого первого августовского дня в Смольном Даша решила, что непременно станет записывать мысли, наблюдения и впечатления в дневник. Их было так много, что времени на обдумывание не оставалось: на бумаге разложить события по полочкам было проще.
Папа много рассказывал про удивительного человека, из-за которого он задумал определить Дашу в институт, – Константина Дмитриевича Ушинского. И очень огорчился, когда тот уволился с должности в апреле 1862 года – за несколько месяцев до её поступления. Однако, посоветовавшись с супругой, Василием Григорьевичем Строговым и товарищами по министерству, он всё же решил не отказываться от замысла.
– Программа останется той, которую разработал Константин Дмитриевич, к старым порядкам возврата нет. Ведь до казусов доходило: оказывалось, что выпускницы, пусть и редко такое случалось, читать не умеют. Теперь не так, – порассуждал он вслух, а потом спросил у Даши: – Ну что, дочка, будешь учиться в столице?
Она ответила утвердительно и в конце июля вместе с папой снова поехала в Санкт-Петербург – держать экзамен. По итогам и она, и Катя Строгова попали сразу в четвертый класс. К большой радости Даши, осенью в столицу переехала вся семья – так что мама с младшими нередко навещали ее.
Девочке было очень любопытно, что же такого сделал загадочный Ушинский, имя которого в стенах института почему-то произносить не разрешалось. Папа тоже несколько раз повторил (знал, что дочка любопытная): не расспрашивай, пожалуйста, взрослых.
Впрочем, мало кто из новых подруг был так же озабочен прошлым института: угнаться бы за программой, усвоить множество непривычных правил.
Но однажды на прогулке Даша услышала, как одна из старших девочек тихо произнесла запретное имя. Она приметила говорившую, набралась решимости и через неделю подошла, чтобы познакомиться.
София Заидова перешла в пятый класс и целых два года училась при инспекторстве Ушинского.
– Какие поначалу были занятия увлекательные: разрешалось прямо на уроке вопросы задавать. Я вот очень много читаю, но до института (это я после поняла) всякие глупости любила: приключения и бессмысленные истории. А здесь мы и вовсе не получали книг – нам учитель отрывки, которые ему понравились, зачитывал. Да только всё из иностранных писателей, такое отвлечённое, сентиментальное: в жизни так и не бывает вовсе. Я ведь Пушкина и Гоголя поначалу даже и понять не могла. А Василий Иванович  так просто разъяснял: кто, почему и как действует в их повестях. Оказалось, что «Евгений Онегин» – подлинное чудо! – София помолчала. – А потом всё переменилось не в лучшую сторону: вопросы задавать запретили. Эх, девочки, вам бы на годик раньше поступить.
В другой раз она передала, как могла, некоторые идеи Ушинского. Он успел прочитать несколько лекций, и те девушки, что их слышали, записывали и делились заметками друг с другом.
– Представляете, так и сказал. Надо учиться, добиваться права получать высшее образование, а потом быть наставницами молодых поколений.
– Высшее образование? Да нам бы институт окончить! – хихикнула было Настя Русова, но на неё посмотрели так, что девочке расхотелось насмешничать.
***
Полтора года пролетели незаметно. Даша пока не могла решить, какие предметы привлекают её больше. Ей нравились и словесность, и математика, и даже, что вызывало восхищение Кати, физика. Естественные науки только-только появились в программе института: раньше попечители считали их ненужными для девочек.
– Ох, Даша, пока ты объясняешь, мне понятно, а самой никак не разобраться, – сетовала Катя. – Если бы не ты, быть мне в отстающих.
– Ничего, Катенька, потихоньку всё освоишь. А меня вот восхищают твой музыкальный дар и глубокое понимание литературы.
Девушки засиделись за уроками, а когда поднялись в будуар, стали свидетелями бурной дискуссии.
– Эти поляки много о себе возомнили! Хотят нашу землю отобрать. Да к тому же так подло себя ведут – убивают не только наших солдат, но и своих собственных земляков! – горячилась Зина Измайлова. Она сегодня вернулась из короткого отпуска, куда её отпустили повидаться с отцом. После ранения тот отдыхал в кругу семьи. Видимо, девочка передавала сейчас его слова.
– А я читала, что Герцен за поляков, – возразила было Медея, дочь греческого посланника, но на неё зашикали со всех сторон.
– Герцен – предатель, так в «Русском вестнике» сказано, мне брат объяснял, – ответила за всех Катя Строгова. – А ещё сказал (он ведь студент университета и во всём хорошо разбирается), не надо нам пока об этом думать, а надо учиться и развивать критическое (она старательно выговорила недавно заученное слово) мышление.
На неё посмотрели с нескрываемым восхищением.
– Девочки, что это вы расшумелись? – В комнату заглянула наставница Любовь Семёновна. – Быстро все в постели и спать.
***
Из дневника Даши Лидовской
1 декабря 1863 года
У меня накопилось очень много вопросов: девочки шепчутся про поляков, революцию, Чернышевского. Хотя, если честно, мне совсем не близки рассуждения про социализм, которыми так увлечена София. Она, конечно, старше и умнее, и читает журналы, которые приносит ей брат.
Про Польшу, к слову, София очень горячо рассуждает. Говорит, мол, не особо она любит поляков, но сочувствует их желанию вернуть себе родину. Даже страшно становится: ведь там бедные русские солдаты кровь проливают. Но она увлечена историей XVIII столетия и считает, что до такого положения нас довела неверная политика Екатерины II.
Учителя об этом молчат. Катя говорит: надо будет Владимира расспросить при случае. Всё же он студент и знает больше нашего.

12 декабря
Скоро рождественские каникулы!
Все девчонки как с ума посходили – ждут не дождутся, когда их заберут домой. Некоторым родители пообещали первый выход в свет, и разговоры об этом не умолкают допоздна – пока Любовь Семёновна не заглянет в дортуар и не сделает замечание.
Мы с Катенькой решили этот сезон пропустить – что нам балы, когда папенька позволил ей отправиться к нам в гости, в имение. Папа взял отпуск на службе – так что всей семьей едем в любимое Рождествено!
Настя Русова и Зина Измайлова посмеиваются над нами, говорят, мы боимся оконфузиться на новогоднем балу у кадетов и потому уезжаем раньше. Смешно и слушать этот вздор. Это ведь мы с Катенькой получаем лучшие результаты в танцевальном классе, а их имена вечно идут в конце списка. А впрочем, пусть шепчутся!
Вот хочу описать очередную проказу – думаю, годика через два смешно будет и вспоминать о наших «страшных тайнах». На днях во время прогулки мы потихоньку отстали от своих и забежали в кондитерскую. Набрали сладостей, пирожков, лимонаду и вечером устроили пир. У Вареньки был день рождения. Родители снова не смогли ей ничего прислать. Жалко её – такой блестящий род, а отец оставил их без содержания: только долги и кредиторы.
Когда вечеринка закончилась и все уснули, мы долго ещё шептались втроем и Варенька по секрету рассказала, что её скоро должны забрать из института: доучиваться не на что. Поплакали вместе, а потом решили, что я и Катенька поговорим с отцами – надо же что-то делать. Мы все непременно хотим стать учительницами – нельзя, чтобы Варя осталась без аттестата.
Я иногда заговариваю с мамой о своём намерении, она прямо не отвечает, но и не запрещает. А как запретит? Время теперь другое: девушки не могут оставаться обитателями гостиных – нежными барышнями, какими их раньше делали. Впрочем, мама не такая. Она очень много знает, и переводы с английского и французского делает для младших, и сказки для нас сочиняла. Вот бы её уговорить отправить что-нибудь в журнал.

15 декабря
Ах, как я виновата. И сделать ничего уже нельзя. Катя и Варя успокаивают: мол, мы все виноваты, что же так расстраиваться. Но это не утешает.
У нас несколько месяцев назад появилась совсем молоденькая горничная Дуня. Это имя, как у моей нянюшки, повлияло на моё к ней расположение. Теперь вокруг (не в институте, конечно, а там, на свободе) только и говорят, что каждый имеет право на образование. Я тоже так думаю. И потому стала иногда Дуне рассказывать что-то из уроков и показывать буквы – уж очень ей хотелось научиться читать.
А Зина решила (и Настю подговорила, та сама бы не надумала такое) подшутить над девушкой. Слышу я, как они серьёзно объясняют Дуне, что вышел новый указ: все теперь учиться могут. И завтра, мол, надо прийти, занять место в классе. И тетрадь ей дали, и перо.
Я слышать слышу, а сама из греческого трудный отрывок перевожу – не вникаю сильно в их разговор. Подумала было, что надо с Дуней поговорить, чтобы всерьёз не принимала такое, да сразу и отвлеклась. Смотрю – она уж ушла. Надо бы догнать, объяснить, да не такая же она наивная, верить этим болтушками. Как же я ошиблась!
Утром бедняжка явилась на урок. И надо же, что попала именно к Константину Петровичу – а он недобрый и простолюдинов не любит. Так унизительно (и вежливо, главное, с улыбочкой своей холодной) принялся объяснять Дуне, что низшим слоям грамота ни к чему, особенно женскому полу.
Другой, может, и не передал бы дальше эту историю, а этот и к инспектору не поленился съездить. Скандал был… Выгнали Дуню с места. Как она плакала, как просила оставить! Ведь она старшая в семье. Отец всё болеет, на фабрике из последних сил работает, а мама умерла. И трое младших.
Девочки тоже поняли, что дурно поступили, да поздно.
А я виновата: промолчала, не предупредила. Ведь Дуня ко мне привязалась и надеялась, что заступлюсь: так смотрела, когда учитель ей в классе свои дикие рассуждения высказывал, и потом, когда объявляли, что увольняют (а это прямо у нас в будуаре было). Да кто ж меня послушает? Я было завела разговор с Любовью Семёновной, но она только посочувствовала. Хоть за стенами жизнь меняется, здесь к воспитанницам относятся как к несмышлёным, не понимающим жизни барышням.

21 декабря
Сегодня начали приезжать за воспитанницами из других городов, кому добираться долго. Скоро и нам ехать. Уроков уже нет, так что мы развлекаемся сами. Утром играли на улице. Снега много, и совсем не холодно. Затеялись возиться с малышами: и им интересно, и нам.
После обеда взяли книги и читали очень долго. Так уютно, устроившись в кресле, смотреть в окно: на улице мороз, тучи наползли, а у нас в зале светло, печка натоплена.
Я принялась за роман Чарльза Диккенса «Лавка древностей». Читаю и плачу украдкой: Дунечку вспоминаю. Как дети беззащитны в страшном мире... Да и не только дети, все бедняки. А ещё меня с первых страниц поразило имя девочки – Нелл. Почти как Нелли из «Униженных и оскорблённых» Фёдора Михайловича Достоевского. Обе, бедняжки, хоть и из разных стран, но с очень похожей судьбой. Они рано столкнулись с несправедливостью и жестокостью взрослой жизни. Обе заботятся о стариках – своих дедушках. Надеюсь, у этой истории финал будет не такой печальный, как в жизни с нашей несчастной горничной. Что-то с ней будет?
А Катя не хочет ничего грустного знать. Потому, говорит, лучше стихи, чем романы. Часто вижу у неё томик Пушкина. Кажется, уж всего наизусть знает!

23 декабря, Рождествено
Вот и прибыли домой! Ах, как же здесь хорошо! На станции нас встретили на санях. Укутали в тулупы, и понеслись наши троечки по снежной дороге. Пока ехала, решила непременно вечером устроиться на широком подоконнике библиотеки (любимое моё место) и описать сегодняшний необыкновенный день.
Ночью, когда поезд мчал нас из столицы, падал снег. Именно падал, а не шёл. Потому что казался он таким тяжёлым, как только что постеленная перина, и таким лёгким, как нечаянно выпавшая из неё пушинка. И казалось, что мы никуда не доедем: замрём посреди ровного поля и нас – всех пассажиров – накроет и убаюкает матушка-метелица.
Так я и уснула, глядя в окно на это бесконечное кружение, а утром оказалось, что мы благополучно выбрались из снежного плена. На станции было тихо: звёзды, большие и яркие, мерцали низко над головой.
Нас с Катенькой устроили вместе, и так-то весело было лететь на санях! Вокруг ни звука – только полозья скрипят по снегу. Сначала ехали медленно, и мы тихонько шептались, строили планы на предстоящие дни. Когда солнце показалось на горизонте, папа приказал прибавить ходу. И мы неслись, и столпы блестящих тонких снежинок выбивались из-под полозьев и прозрачным искрящимся узором уносились в нежно-голубое небо.
В имении старые слуги собрались встречать нас: для тех, кто уже не может работать, папа устроил несколько домов, где они живут под присмотром. Столько было радости, особенно когда из теплого плена саней высадили Танечку и Илюшу. Он такой забавный и так напоминает мне Серёжу в его возрасте. Как же редко я их всех вижу!
Мы с сестрёнкой и с Катей будем делить нашу старую детскую спальню. Я показывала гостье дом: водила из комнаты в комнату и так живо вспоминала то последнее вольное лето, когда я ещё была маленькой проказницей, а не лучшей воспитанницей Смольного.
За столом собрались все: и мисс Грин, которая после моего отъезда стала гувернанткой у Тани, и мсье Поль – он теперь учит Илюшу. Серёжа стал совсем взрослый: как же, он теперь студент Императорского училища правоведения, где учился папа, и очень этим гордится. Жаль, что мы редко общаемся, а раньше бегали друг за дружкой как привязанные.
Сейчас поздно, все спят, а я пробралась потихоньку сюда – хотя, пожалуй, и мне пора.

3 января 1864 года
Утром решили строить снежную крепость. Это всё папа и Серёжа придумали – вояки! Ну, малыши сразу загорелись – крошки, а туда же.
Выбрали место – на поле за парком. Папочка и мамочка строить не стали, но дали нам в помощь несколько слуг, да и мальчишки деревенские в стороне не остались. Словом, приступили. Солнце светит ярко, снег белый, искрится – то-то хорошо! Мы, конечно, и в снежки поиграть успели – не утерпели до конца работы. И вот как-то получилось, что мы с мсье Полем оказались вместе – в одном лагере, остальные нас окружили, а мы отбивались-отбивались, отступали-отступали, да и свалились вместе в сугроб. Сидим, смеёмся. А он смотрел на меня, смотрел и вдруг смеяться перестал, а улыбается так грустно и говорит: «А вы, Дашенька, совсем взрослая барышня стали. Да ещё к тому же и красавица». Встал, руку мне подал и стал аккуратно так отряхивать снег с шапки, с плеч, а потом пошел прочь.
Я тоже стала его украдкой рассматривать. Так вот. Он такой высокий, почти как папа. Стройный, но сила в нём чувствуется большая. А глаза – серые и глубокие, что ли. Заглянешь в них и ясно становится, что он добрый и умный. Не знаю, как это объяснить…
В полдень отправились обедать и сушиться: одежда мокрая, волосы мокрые, Дуняша ругается: вот, говорит, простудитесь и все каникулы будете в постели лежать. Но как же можно заболеть, когда так весело? Нет уж, никак нельзя!
Штурм крепости назначили на два часа. Поделились на нападающих и защитников. Мы защитники: мама, я, Катенька, Илюша и для усиления – мсье Поль. Папа, Серёжа, Танечка, Норочка – нападающие. Деревенские мальчишки тоже разделились между собой.
Папа с Серёжей разработали свою тактику – это они так потом нам за ужином рассказали: пока мальчишки и Таня с Элеонорой бросились на лобовой штурм, они незаметно обошли нас и ударили в тыл. Мы долго не сдавались, держали круговую оборону, а потом закончились снежки и пришлось признать поражение. Затем мы оказались за стеной и был наш черёд нападать. Да только никудышные из нас вояки – не удалось нам отыграться.
Усталые, голодные, но очень довольные забавой разбрелись все по дому, каждый в свою комнату. Маленькие и ужина не дождались – уснули. Катенька из-за стола пошла к себе, а я – в библиотеку.

10 марта, Смольный институт
Всё никак не привыкну к этому правилу – вставать в шесть утра. Конечно, день, если проснуться рано, получается длиннее, больше можно узнать нового, научиться чему-нибудь интересному. Но всё же, всё же.
Иногда это не так тяготит – особенно поздней весной, когда солнце ярко светит в окошко. А вот в такой день, как сегодня, – пасмурно, идёт что-то среднее между снегом и дождем – бр-р.
Не одна я такая – смотрю, девочки тоже неохотно расстаются с тёплыми одеялами.
За завтраком устроили маленькое совещание – кто и когда вручит подарок нашей Любови Семёновне. У неё сегодня день рождения. Мы с утра поздравляли – бегали на второй этаж в её комнату. Она растрогалась, даже прослезилась, а ведь преподнесли только скромный букетик. Долго думали, что презентовать. Решили всё же красивое издание Шекспира (это её любимый писатель), которое Катя Строгова давно приметила в книжном магазине: в кожаном переплёте, с цветными иллюстрациями.
Мужем Любови Семёновны был боевой полковник. Вместе пожили они недолго: Андрей Константинович погиб на Кавказе. Погоревав, надумала она не сидеть в имении, предаваясь горестным воспоминаниям, а занять себя делом. Хорошо, что диплом Смольного давал право быть наставницей. Кстати, дочь её учится здесь же, в младшем классе.
Любовь Семёновна предана нам бесконечно. Бывает и строгой, когда нужно, но чаще очень добра. Для нас она образец элегантности. На ней прекрасно сидит даже скромное повседневное одеяние, не говоря уже о нарядах для особых случаев. В свои 40 лет она выделяется стройной фигурой, хорошей осанкой, идеальной прической. А лицо благородное, выразительное: прямой аристократический нос, чуть широковатые скулы и серые лучистые глаза. Уверена, не будь она классной дамой Смольного – блистала бы сейчас в высшем свете. Ведь принадлежит к одному из самых знатных родов.
Когда пришло время готовить уроки, мы выстроились по парам и дружной процессией направились в библиотеку.
– Дорогая Любовь Семёновна, – с порога начала выбранная за умение красиво изъясняться Ариша Погодина, – мы хотим поздравить вас с днём рождения. Мы вас очень любим и желаем только одного – счастья всегда и во всем.
Речь её была прервана одобрительными восклицаниями девочек и поднесением фолианта. Любовь Семёновна растрогалась и поспешила всех расцеловать и поблагодарить. Вечером же пригласила к себе и с разрешения руководства устроила скромное угощение.

20 июля 1865 года, имение Рождествено
Каникулы подходят к концу. А я всё не могу решить, что же происходит со мной. Этим летом я много говорила с мсье Полем. Он оказался очень приятным собеседником. Так смешил меня рассказами о своих проказах во время учёбы. Я многое узнала о Франции такого, чего не прочтёшь ни в одном учебнике.
Как-то он зашёл в библиотеку, когда я была там одна: как раз выпала прохладная неделя, даже затопили камин. Он устроился в кресле, но не читал, а смотрел на огонь. Я хотела уйти, но он окликнул меня:
– О, мадемуазель Даша, не уходите, посидите здесь, что-то сегодня мне особенно грустно.
– Отчего же? – полюбопытствовала я, расположившись напротив. Он посмотрел мне в глаза и тихо стал рассказывать:
– Никому прежде я этого не говорил, но особенно в такие дождливые вечера меня настигает волна воспоминаний.
Я родился в богатой семье, но был младшим сыном. К тому же ребенком от второго брака. Первая жена отца умерла, оставив троих детей – двух дочерей и сына, наследника. У моей матери я был единственным. Отец очень любил её и меня. С Аннет и Мари мы были очень дружны. Единственное, что доставляло мне беспокойство, – редкие визиты Франсуа. Он меня ненавидел, ведь его детство значительно отличалось от моего. Франсуа любил отца, тянулся к нему, но не видел ответного чувства. Сейчас я его понимаю. Представьте только – он всю свою сознательную жизнь добивался родительского внимания и любви, а всё досталось мне. Ему – лишь отчужденная холодная вежливость.
«Первенцу перейдут титул, поместье, состояние – чего ещё желать. А Полю всего придётся добиваться самому», – так считал отец.
Когда Франсуа приезжал домой, я старался не попадаться ему на глаза. Разница между нами была двенадцать лет: он был взрослым и сильным и не упускал случая поддеть меня, а я не мог ему ничем ответить. И хотя я никогда не жаловался, он не становился добрее. Потом я подрос и смог дать отпор. Франсуа тоже повзрослел и понял, что сможет разделаться со мной по-другому…
Я учился в университете на последнем курсе – и голова моя была полна планов и надежд. Однажды мы с друзьями отправились на побережье. Ах, что это было за время! Я был весел, обеспечен (благодаря щедрому содержанию, назначенному отцом), удачлив. И именно в этот светлый период в мою жизнь вошла одна девушка. (Тут Поль, казалось, несколько смутился и задумался, стоит ли продолжать, но потом решился.) Я познакомился с русской семьей и их дочерью, Софией.
Иногда я вспоминаю те вечера на побережье: чистая белая набережная, аккуратные домики все в ярких цветах, к которым легко привыкаешь на юге, маленькие уютные кафе… Фонари горят, но стоит уйти подальше к морю – и только звёзды и луна серебрят песок.
Я сдал последние экзамены и получил диплом адвоката. Мои знакомые готовились к отъезду на родину, и я, недолго думая, вызвался сопроводить их до Петербурга. Мне было интересно побывать в России: я много читал о ней, учил язык.
Недели летели незаметно, в средствах я не нуждался, всё казалось понятным и стабильным. Я решился сделать официальное предложение. И в это время пришло письмо от брата.
«Отец скончался, – писал он, – я не считаю нужным содержать тебя. Ты должен добиваться всего сам – часто повторял отец. Тебе предоставляется такая возможность».
Сначала я хотел мчаться домой, но следом пришло письмо от сестёр. «Если ты не станешь спорить с братом, он оставит содержание твоей матери, если попытаешься что-то доказывать – он выгонит её из дома». Эти строки решили всё.
Я вдруг стал бедняком, да ещё и в чужой стране. Деньги быстро таяли, и я понимал, что не имею права давать надежду невесте. Объяснение, которое произошло между нами, далось мне нелегко. Она уверяла, что ничто не имеет значения, только бы мы любили друг друга. Родители рассуждали иначе.
Единственное, что сделал для меня её отец, – и это очень помогло мне – дал рекомендательное письмо к графу. Ваша семья стала дорога мне, здесь я чувствую себя почти как дома.
Так закончил Поль свой рассказ.

На другой день после нашей беседы Поль сказал, что я напомнила ему сестру, и, выговорившись, он словно сбросил со своей души тяжелый груз. Теперь, когда никто не слышит, он часто называет меня сестрёнкой.
Сестра! Ах, как мне досадно это. Ведь он вряд ли догадывается, как на самом деле к нему относится мадемуазель Даша. Да и, честно признаться, я и сама не до конца разобралась, отчего он стал мне так дорог. И вовсе не как брат.

15 августа
Занятия начались, но настроя на учебу нет пока ни у кого. Я невесела. Катенька и Варя уже заметили это. Сегодня на уроке истории я так задумалась, что не услышала вопрос. Игорь Львович был недоволен, но ограничился устным нареканием.
За обедом подружки принялись выпытывать природу моей печали. И я сдалась. На прогулке мы уединились в нашей беседке, и они узнали о Поле.
Варя считает, что не стоит мне привязываться к нему: «Ничего хорошего из этого не выйдет».
Катенька, напротив, сказала, что понимает меня, потому что «этот ваш француз вполне способен вскружить девушке голову». Вообще-то она из нас самая эмоциональная и больше всего любит читать о любви.
А впрочем, смешно их слушать: никто мне голову не кружил. Просто он такой одинокий. Он намного старше, у него нет положения в обществе, он... Да я даже думать не должна о хоть каком-либо чувстве. Но я не могу.

17 сентября.
Пятница – и день гостей!
Ах, какой стоит шум с самого утра! Наряжаются: кто ленточку нарядную вплетёт в косу, кто цветок к платью приколет – в приёмные часы классные дамы на это внимания не обратят.
У Катеньки гостей не будет, она это знает, но делает вид, что не расстроена. Сама же ещё с вечера ходит тихая, грустная. Отец отправился по важному поручению государя в Лондон и взял с собой Надежду Романовну и Любочку. А у Владимира какие-то дела – так, во всяком случае, было сказано в записке, которую он вложил в корзинку с гостинцами. Мог бы и навестить сестрёнку – этакий сухарь! Как же, заважничал, как служить стал, а студентом всё к нам бегал.
Когда за мной прибежала дежурная, Катя не хотела спускаться в белый зал – я её чуть не силой за руку вывела. Внизу собралось много народу: кто прогуливался вдоль стен, кто на скамьях устроился. Малыши – братишки и сестрёнки воспитанниц – устраивали весёлые игры. Мы выбрали себе уголок потише. Мама, Танечка и Илюша пришли первыми. Опять корзину сладостей принесли, а ведь я просила не утруждаться. Сначала, как обычно бывает после разлуки, говорили сдержанно, всё о чем-то неважном, скучном. Потом, какое же это слово? – снова вспомнили, что ли, друг друга и начали непринуждённо болтать. Тут и у сестрёнки оказалось столько смешных её детских новостей (как она прекрасно воспитывает котёнка и какой наряд готовит для кукольного бала), и Илюша непременно решил поделиться успехами (вместе с мсье Полем делает макет парусника) – мама и словечка вставить не успевала. А потом выяснилось, что она задумала меня (ну, и коль уж к Кате никто не пожаловал, и её) отпросить до вечера.
«Серёжу мсье Поль заберет из училища, – объяснила мама, – и мы все вместе пойдем в кофейню Беранже».
Сердце подпрыгнуло радостно, к щекам начал приливать румянец. Катя сразу всё поняла и решительно потянула меня за руку прочь из зала. «Пойдём, соберёмся. Будем скоро», – торопливо бросила она удивлённой такой поспешностью маме.
В дортуаре, куда подруга чуть ли не втолкнула меня, мы ненадолго остались одни.
– Ты что, Даша, с ума сошла, – захлопнув дверь, громко зашептала она, – у тебя было такое выражение, что, не уйди мы, Елизавета Сергеевна вскоре поняла бы, что с тобой не всё в порядке.
Я не стала оправдываться, а просто сказала, что она, безусловно, права, но мне слишком радостно и я не могу сразу взять себя в руки. И что мама могла подумать, что я радуюсь скорой встрече с братом. Что тоже было правдой.
Мы одевались, а Катя увещевала меня, что, мол, нужно быть сдержанной и вести себя подобающим образом. Не поверила она моему объяснению, хотя я по Серёже тоже скучаю. Конечно, я пообещала.
До Невского шли пешком: было так тепло и хорошо, что все единодушно согласились прогуляться. Серёжа с наставником уже ждали нас: выбрали столик в глубине зала и с интересом изучали меню. Я сделала всё, чтобы будто ненароком занять место подле Поля.
– Елизавета Сергеевна, я давно хотел сказать, что Илюша буквально засыпает меня вопросами о море, – сказал он маме, ободряюще поглядев на своего воспитанника. – Похоже, вам с графом следует подумать о его устройстве в Морское училище. Одного строительства макетов судов явно недостаточно.
Мама, кажется, удивилась, а я сразу же упросила Поля подробнее рассказать обо всём, что касается службы морского офицера.
Он говорил, а я не разбирала слов – мне было приятно слушать его голос...
Боже мой, что же это за наваждение? Сейчас, вечером, я отчетливо понимаю, что мое увлечение не может иметь продолжения, но пока рассудок не готов побороться с чувствами.

13 февраля 1866 года
Второй день Масленицы. Занятия идут своим чередом, но праздничная атмосфера всё равно ощущается. Потчуют нас блинами на сладкое: с мёдом, вареньями, творогом. Вкусно! А после уроков ездим кататься на санях. Каждый год ждём этих дней!
Мы устроились вшестером: понятно, Катенька с Варей, Зиночка Измайлова, Катюша и Ариша. Мы с этой троицей в очень хороших отношениях. Извозчик укрыл нам тулупом ноги, да мы бы и так не замерзли. Пасмурно, снежок мелкий сыплет, зато ветра нет, тепло. Скоро, скоро зиме конец! Хотя ещё Пост впереди, а он такой торжественный, покойный, что и солнышко не веселит, а заставляет глубже размышлять о Божественном. Ну, до Поста ещё неделька.
Повезли нас вдоль Невы до Дворцовой площади. Там сегодня праздничная ярмарка для великих князей и княжон. Снова выпал случай поговорить с Ольгой Константиновной и Марией Александровной, нашими любимицами.
Ледяные горки, коньки, тройки – крик, смех, гам. Мы пошли в торговые ряды, набрали полные корзинки выпечки, сладостей, блинов. Запахи такие вокруг – вот, кажется, всё бы попробовала, всё бы съела! Тут же горячий сбитень и чай подают – даже жарко становится.
Мы отыскали княжон и до вечера уже с ними не разлучались. Они стояли чуть в стороне от своих и махали нам рукой. Мария в белой песцовой шубке, чудесных пушистых перчатках тончайшего узора, белой же шапочке, из-под которой так живописно рассыпались по плечам чёрные кудри. Синие глаза лучатся радостью, алый румянец – ну просто чудо как хороша! Ольга светловолосая и кареглазая, больше похожа на маму, в серой каракулевой шубке, а вместо перчаток у неё мягкая муфточка. Какие они милые!
Я познакомилась с Марией два года назад. Она немного моложе меня, но такая рассудительная и образованная, что всегда вызывает искреннее восхищение. Между прочим, рассказала нам о своём посещении европейских столиц (на днях вернулась из длительной поездки): Лондона, Амстердама, Парижа, Вены. Как живо ей удается всё описать – будто я сама там побывала, видела ставший знаменитым Биг-Бен, каналы, соборы.
В воскресенье уговорились снова встретиться – они думали, где лучше провожать Масленицу. Решили у нас, в Смольном.

18 февраля 1866 года
Сегодня проводили Масленицу. И чучело изготовили – все чин по чину. Как заведено, заранее купили яркие ситцы, разноцветные атласные ленты. Несколько девушек под руководством преподавателя рукоделия украсили соломенную куклу, которую до поры спрятали от младших в чулане.
Утром после завтрака все побежали одеваться – и во двор. А там и горки деревянные, и каток, и столы с яствами. Потом гости стали собираться – родители, друзья, приглашённые. Великие княжны, как договаривались, приехали к двум часам пополудни. К этому времени гулянья были в самом разгаре. Самовары кипят – кто замерз, пожалуйте чайку горячего, блины дымятся, начинок к ним наготовлено – глаза разбегаются. Наши горничные и кухарки нарядились в яркие душегрейки, шали цветные накинули, румяна навели – они хозяйки в рядах.
Мы сперва на коньках покатались – ох, Ольга и мастерица фигуры выделывать! Да и Варенька от неё не отстает. Мы с Катей и с Марией, конечно, поскромнее. Потом пошли блинов откушать. Пробовали всякие: с клюквенным и брусничным джемом, с мёдом, икрой.
К нашим любимым княжнам приставлены два пажа – сопровождать, охранять, выполнять поручения.
У Марии – князь Евгений Аргольдц, двадцатилетний застенчивый юноша, не так давно поступивший на службу. Из себя он очень хорош: стройный, высокий, темные, почти чёрные волосы (мама у него из старинного грузинского рода), а глаза серые, почти синие. С недавних пор мы стали замечать, что он заглядывается на нашу Вареньку. Она никогда не сознается (уж больно серьёзна), но по всему видно – и он ей симпатичен.
Так вот, Мария увела нас с Катенькой в сторонку и по секрету сказала:
– Девочки, что-то будет. Мой Евгений не на шутку влюблён.
– Правда? В кого же? – в один голос воскликнули мы, заранее догадываясь об ответе.
– Тсс-с, – приложила она палец к губам, – только, чур, молчок! В Варюшу, в кого же ещё? Это он нечаянно проговорился Старицкому (паж Ольги – опытный сорокалетний мужчина, долго служивший высочайшему семейству). Тот его нарочно угостил на днях наливочкой, чтобы повеселее был, Масленица всё же, да и завел разговор про дела сердечные. А Евгений возьми да и скажи: «Мне никто не нужен. Я свою наречённую уже нашел. Варенька Орлова, из смолянок». А уж Старицкий Ольге тоже, вроде не специально, передал… Да ведь знаю я его – он просто так ничего не делает. Знал, что до вас дойдет. А вы уж постараетесь Вареньку уговорить быть не очень строгой к нашему влюблённому.
Тут к нам как раз подбежала раскрасневшаяся после спуска с ледяной горы Варя, а следом за ней и Евгений. Нам оставалось только заговорщически переглянуться и замолчать. Это не укрылось от внимания подруги, но она оставила расспросы на вечер.
Начало темнеть, и пора было прощаться с весёлой Масленицей. Скоморохи (на самом деле артисты) с песнями и танцами понесли чучело к отведённому месту, где были приготовлены дрова для большого костра. Помню, как я впервые увидела это действо, как удивлялась, восхищалась – так и вижу себя в восторженно шумящих младших девочках. Огонь запылал ярко, и все как завороженные смотрели, как исчезают ситцы да атласы. Вот и веселью конец.
Вечером, когда уже погасили свет, мы втроём устроились на Вариной постели и поведали друг другу свои сердечные тайны. Варя, конечно, догадалась, о чём мы шептались с Марией. «Может быть, это серьезно, – задумчиво сказала она. – До окончания института я попросила Евгения Дмитриевича не заводить речей на эту тему».
Оказывается, сегодня он попросил разрешения у Варюши обратиться к своим и её родителям по поводу помолвки! Не ожидали мы, что он настроен столь решительно.

15 марта
Мой день рождения всегда попадает на Великий пост. В детстве это огорчало: шуметь, бегать, играть нельзя. Из вкусных сладостей немногое разрешено. Да ещё ранняя весна. Всё серое: и не снег уже, а какое-то месиво, холодно.
Позже я начала ценить это переходное время от зимнего оцепенения к всеохватывающему пробуждению.
Теперь же мне очень нравится, что новый этап взросления совпадает с периодом священного испытания. Так покойно сейчас, в распорядок дня и расписание внесены коррективы – и мы чаще чем всегда посещаем службы. Чуть не каждый день в храме читают отрывки из Евангелий в память о земных делах Иисуса в срок последнего его пребывания на земле.
На молебнах в Смольном соборе всегда много людей. Я же стараюсь оказаться в стороне, подле любимой иконы Богородицы. И слушаю, слушаю… Так чисты голоса певчих, так прекрасны и глубоки слова молитв. Спокойно мне всегда делается в эти часы, хорошо.
Утром от родителей передали гостинцы и записку, что после ужина они приедут поздравить меня. Угощение мы поделили в обед, а чудесные джемы, которые в невероятных количествах заготавливают летом в имении, я отправила на кухню. К вечеру обещали испечь постный пирог к чаю.
Мама и папа преподнесли мне памятный подарок – ожерелье с шестнадцатью жемчужинами и к нему браслет и серьги. Я бегала показать к девочкам в библиотеку (они там готовили доклад по истории) – все в восторге. До окончания института драгоценности будут храниться у мамы. А надену их на выпускном балу. Шестнадцать лет. Неужели я такая взрослая?

Глава 2
Петергоф, май 1865 года
Солнце весело заглядывало в просветы старого плетня, тянувшегося вдоль лесной дороги. Дачный поселок, в который направлялся Костя, находился на краю небольшого соснового бора, отделявшего привычное место отдыха петербуржцев от летнего лагеря военных училищ. Этот выезд был последним для старшего класса Пажеского корпуса.
По негласному уговору, каждый выпускной отряд нанимал дом, чтобы весело отпраздновать удачные полевые учения.
Воспитатель класса, Егор Степанович Кузнецов, отставной военный, был в курсе готовившегося мероприятия и не собирался препятствовать подопечным. Так что сегодня, сдав топографическую карту и инструменты раньше других, Костя отправился сделать последние распоряжения. Ему, как самому рассудительному и серьёзному, обычно доверяли денежные вопросы. Знали: всё сделает хорошо.
Дача, которую облюбовал их класс, представляла собой просторный двухэтажный деревянный дом. Старый сад с фруктовыми деревьями был давно заброшен, и ребята с непонятным наслаждением забирались на ветви приземистых яблонь. Сразу за забором начинались обширные поля – отличные пастбища для коней.
Костя, завершив дела, собирался идти в дом, когда его внимание привлек топот копыт, заглушавший одиночные выстрелы. Что-то неладное творилось в поле, куда уже пригнали кадетские табуны. Недолго думая, он пошёл на звук и вскоре понял, в чём дело.
Оказалось, одноклассник Аркадий и ещё несколько кадет, развеселив себя запретным вином, привязались к пастухам-мальчишкам, стерегущим лошадей Павловского училища.
– Не трогайте лошадок, дяденьки, с нас ведь за них спросят, – выступил вперед самый старший мальчик. Но один из изрядно захмелевших буянов с силой оттолкнул его.
– Эй, Аркадий, оставь ребят в покое, – громко, чтобы обратить на себя внимание, крикнул Костя.
– А, это ты, – откликнулся после паузы товарищ. – А что не так? Неужели павлонов пожалел? Помог бы лучше коней их разогнать. То-то утром удивятся, когда за ними явятся. Ведь это будет забавно.
– Ничего забавного тут нет, – отрезал Костя, – и я советую тебе пойти и выспаться хорошенько, иначе я буду вынужден…
– Что, приживалка, Егорушке жаловаться побежишь? – Аркадий не дал ему договорить.
– Что ты сказал? – не сразу понял смысл слов Костя.
– А то, что слышал! Все знают, что ты учишься с нами только благодаря своему ненаглядному дружку Сашке. Кто бы тебя, безродного нищего, принял в такое престижное заведение?
– Да как ты смеешь? – Костя старался говорить спокойно, и только бледность выдавала, что на самом деле ему с трудом удаётся сдерживать готовую прорваться злость. – С чего ты взял, что меня приняли не на общих основаниях? Я такой же дворянин, как все. И род Муратовых – древний. – С каждым словом он всё ближе подходил к обидчику. Аркадий уже понял, что сказал лишнее.
– Давайте, ребята. – Не дождавшись, когда Костя окажется в опасной близости, он резко развернулся и, подняв охотничью берданку, выстрелил в воздух. Его товарищи ударили ближайших коней и громко засвистели. Табун, испугавшись и не обращая внимания на отчаявшихся успокоить его пастухов, сорвался с места и пустил галопом.
– Эх, – махнул рукой Костя и бросился к ближайшему скакуну в надежде успокоить его и догнать остальных. Он был неплохим наездником, но испуганный конь не хотел подчиниться человеку: бешено заиграв под седоком, легко сбросил юношу и, взвившись на дыбы, исчез в ночи.
***
Эту ночь Костя провел без сна: он пытался осмыслить услышанное о себе мнение. Уже несколько лет, почувствовав, каким наивным было детское отношение к семье Трубецких и осознав двусмысленность положения в их доме, вынашивал он планы по обретению самостоятельности. Хотя рассудок подсказывал, что одному ему нелегко придется в этом мире.
Отец пропал пять лет назад – уехал в Сибирь, где, по слухам, можно было быстро начать прибыльное дело, и затерялся в её бескрайних просторах. С каждым годом надежда узнать о его судьбе, а тем более увидеть живым, становилась призрачнее. Старший брат Иван, единственный, к кому Костя мог обратиться за помощью, мало бывал в России. Он часто присылал письма из разных городов Европы, и под влиянием этих подробных записок Костя серьезно увлекся юриспруденцией.
Однажды юноша завёл с князем Трубецким разговор о своих переживаниях.
«Костя, ты мне как сын, – сказал ему Пётр Андреевич, – а Саша, как мне кажется порой, и вовсе любит тебя больше, чем родного брата. Не забивай себе голову ерундой: знай, ты никогда не будешь мне в тягость и у тебя столько же прав в этой семье, как и у всех».
Тогда он немного успокоился, но всё же прекрасно понимал, что не сможет всегда пользоваться гостеприимством князя. А этот странный неприятный случай не просто напомнил о его неопределённом положении. Вот как воспринимают его окружающие! «Приживалка» – так назвал его Аркадий, и вряд ли он придумал это обидное слово на ходу, наверное, за глаза так его и звали. Конечно, этот Аркадий был весьма неприятным типом и в классе его не любили. Переведённый из Москвы, чтобы избежать какого-то скандала (обсуждать эту тему было не принято), он с самого начала не скрывал, что законы и порядки корпуса ему не по душе. Но в присутствии старших старался показать себя образцовым учеником.
***
Рано утром, ещё до построения, Костя вернулся в лагерь. Многие ребята уже проснулись и радостно приветствовали его. Что бы он ни насочинял, все относились к нему с большим уважением. Вряд ли кому-то могло прийти в голову, что этот серьёзный, рассудительный юноша, на которого всегда и во всем можно было положиться, ниже кого-то по положению или происхождению. Сама атмосфера жизни корпуса исключала подобные мысли. Но в эти медленные, мутные после бессонной ночи минуты Косте казалось, что все поглядывают на него с затаённой усмешкой.
Он заметил, что Аркадий уже здесь и как ни в чём не бывало спокойно досматривает сладкий предутренний сон.
Объявили подъём, и класс выстроился перед палаткой. Егор Степанович был непривычно угрюм и строг: он проходил вдоль строя быстрее, чем обычно, и резко поправлял даже безупречную амуницию. Сейчас должны были объявить результаты картографической практики и отпустить кадет в долгожданное увольнительное.
Прозвучали слова приветствия, и каждый ученик от мала до велика почувствовал: что-то не так. Это стало окончательно ясно, когда в конце традиционного ритуала не последовало команды «Вольно!», а к дежурному офицеру присоединился командир корпуса.
– Господа кадеты, – прозвучало в полной тишине, – произошло чрезвычайное происшествие. Все прекрасно знают о давнем соперничестве между нашим и Павловским корпусом. Знают, но не вмешиваются: не мы его начали, и оно не мешает процессу обучения. Случались мелкие стычки, и руководство смотрело на них сквозь пальцы. До сегодняшнего дня. Ночью кто-то из вас напал на табун соседей. Напуганные кони разбежались: собрали пока не всех. Это выходит за рамки личного конфликта. Я хочу знать имена зачинщиков. Речь идёт об исключении из корпуса. Отправляйтесь в палатки: объявляю казарменный режим. Никто не покинет лагерь, пока дело не будет решено.
Как радостно начинался этот день в предвкушении праздника, и как неприятно всё обернулось!
– Ребята, что будем делать? – первым нарушил тишину Петр Чадов, большой любитель весёлых пирушек. – Ведь всё готово (пироги, жаркое, игристое!) и ждёт.
– А что теперь поделаешь, – вздохнул его лучший друг Алексей Игнатов, – пока виновного не найдут, никого в увольнение не отпустят.
– А может, кони сами убежали, может, их волки напугали? – предположил кто-то.
– Да уж, разобрались бы, наверное, что к чему, не стали бы и говорить нам, если бы было так просто.
Костя с самых первых слов командира наблюдал за Аркадием. Похоже, тот не собирался признаваться: со своей совестью, если таковая у него вообще имелась, тот договаривался легко.
Костя злился на несправедливость положения: почему все должны страдать из-за одного подлеца? Прошло часа два, за которые был предложен целый ряд планов, один невероятнее другого: как выбраться из лагеря незамеченными, как самим провести расследование, как незаметно перенести пир сюда.
Наконец Костя решился. Он отложил в сторону книгу, которую безуспешно пытался читать, чтобы успокоиться, и направился к выходу.
***
Саша с утра чувствовал, что с другом творится что-то неладное. Тот явно избегал его общества и вместо того, чтобы включиться в общий разговор, сидел в стороне с перевернутой вверх ногами книгой и делал вид, что читает. Теперь уже совершенно ясно было, что Костя знает что-то о происшествии, но по непонятной причине не желает рассказать об этом.
– Ты куда это пошёл? – преградив другу путь, тревожным шёпотом спросил Саша.
– Не твоё дело. – Тот обошёл его, не замедлив шаг.
– Не глупи, Костя, если это ты, расскажи нам, объясни, мы поймём и придумаем выход вместе.
– Нет, это не я. Как ты мог… – хмуро бросил тот и попытался пройти дальше, но Саша не собирался отступать.
– А если не ты, а идёшь докладывать, то это, уж не обессудь, пахнет предательством.
Спор привлёк внимание товарищей, а после последних слов в воздухе повисла напряжённая тишина. Серьёзное обвинение – нет ничего хуже предательства. Это знал каждый, и подобный разговор мог плохо закончиться.
– Значит, ты считаешь меня бесчестным предателем. – Теперь Костя смотрел другу прямо в глаза. – А кем ещё? Ну же, смелее: я же нищий, зависим от твоего отца, меня можно и оскорбить.
Саша недоумённо вглядывался в лицо Кости. Почему он говорит эти странные слова?
– Что с тобой, Костя, очнись, успокойся, давай отойдём и всё обсудим. – Ему хотелось взять друга за плечи и хорошенько встряхнуть.
– Не о чем нам говорить, – голос товарища готов был сорваться на крик, – уйди с дороги!
Саша тоже начал потихоньку распаляться – впервые они говорили в таком тоне.
– Ты никуда сейчас не пойдешь.
– А как ты мне помешаешь? – Костя оттолкнул ошарашенного друга и сделал шаг к выходу.
Остальное произошло в доли секунды: Саша резко схватил Костю за плечо, развернул к себе и ударил – никто и опомниться не успел, как неразлучные друзья сцепились в схватке. Удары сыпались один за другим, пока наконец кто-то из ребят не опомнился и не бросился разнимать их.
– Прекратите, вы что делаете?
Драчунов растащили, но они продолжали рваться друг к другу.
– Значит, я предатель? – задыхаясь, выкрикивал Костя. – И вообще, учусь здесь только благодаря твоему отцу?
– Кто тебе это сказал? Что ты несёшь? Одумайся! – Саша как будто протрезвел и теперь видел всю дикость ситуации. – Хватит меня держать, отпустите, я спокоен, – обратился он к повисшим на его руках одноклассникам.
Его освободили, и он бессильно опустился на ближайшую кровать, тяжело дыша и держась за ноющие ребра. Костю тоже отпустили, и он сел напротив.
– Аркадий, куда же ты собрался, – глядя мимо всех, вдруг спросил Костя. Даже в разгар драки он старался держать подлеца в поле зрения. Теперь все однокашники повернули головы и увидели, как юноша осторожно, стараясь не привлекать внимания, пробирается к выходу.
– Это был он, – теперь уже Костя обращался ко всем присутствующим. – Я тоже был там, но не смог ему помешать. – Он уже успокоился, выплеснув ярость в бессмысленном поединке с лучшим другом. Реакция Саши лучше всяких слов показала, что тот действительно удивлён обвинением. Им ещё предстояло поговорить в нормальной обстановке.
– Да, это был я. – Аркадий понял, что выкрутиться не удастся, и попытался оправдаться: – Что тут такого? Надо же учить этих надутых павлонов. Подумаешь…
Он запнулся на середине фразы, поняв, что на этот раз зашёл слишком далеко. Куда только делся прежний заискивающий тон: плечи распрямились, голос зазвучал зло и презрительно.
– Что вы привязались ко мне со своими дурацкими принципами? Распустили тут сопли, как девчонки. Честь, братство – противно слушать. Я развлекался, мне было весело – и это главное. Скорее бы выбраться из этого вашего дурацкого корпуса.
В запале и суматохе никто не заметил Егора Степановича, который вошёл в палатку, как раз когда разнимали дерущихся, и всё это время тихо стоял в стороне от входа, изучая ситуацию. Воспитатель молча подошел к Аркадию, сильно удивившемуся нежданным появлением, и вывел его на улицу.
Вернулся Аркадий в палатку какой-то взъерошенный и пунцовый (разговор уж точно вышел не из приятных), собрал вещи и, не сказав ни слова, спешно покинул лагерь.
***
Саша и Костя сидели каждый на своей койке. Глаз не подымали – о чём говорить, никак не могли сообразить. Саша дышал тяжело, придерживая бок. Взъерошенный, в перепачканной рубахе, он выглядел не лучшим образом. Костя мало отличался от друга.
«Как я мог драться с Сашей? – думал он. – Ведь это мой самый близкий человек, брат. Как жить дальше?»
– А ну-ка, приведите себя в порядок, – вдруг раздался знакомый голос. – Чего насупились? Казарменное положение отменили, день сегодня свободный, у всех увольнительное: отправляйтесь, куда решили. – Над ними возвышался Егор Степанович, успокоенный разрешением конфликта и вернувший себе обычное хорошее расположение духа. – И не переживайте: выдумали ссориться из-за такого паскудника. Отчислили его – да и давно пора. С самого начала же было понятно: не выйдет из него настоящего кадета!
Во время этой тирады юноши решились наконец взглянуть друг на друга. А вид у них был тот ещё! Первым не выдержал Саша – он улыбнулся и протянул Косте руку:
– Что ж, мир?
– Конечно, – смущенно ответил тот, – ты уж прости меня, не держи зла. – И они, повинуясь внутреннему порыву, встали и, кое-как оправив одежду, направились к выходу, не дослушав рассуждения наставника о моральных качествах истинного военного.
В молчании дошли до спортивной площадки, где сейчас было непривычно тихо и пусто, и расположились на любимом месте – скамье под старой липой. Им предстоял непростой разговор.
– В чём дело, Костя? – первым нарушил молчание Саша. – Объясни, что на тебя нашло?
Друг минуту подумал, а потом начал:
– Ты знаешь, Саша, как я отношусь к твоей семье. Но в последнее время я чувствую некоторую неловкость своего положения. Подожди, не перебивай, – предупредил он товарища.
Саша слушал друга и недоумевал, как он раньше не замечал душевного беспокойства, этих его мыслей. Ведь действительно тот порою бывал задумчив и грустен, но на расспросы отвечал шуткой. Почему они не поговорили раньше? Может, ему удалось бы успокоить товарища? Только теперь он начинал понимать, как, должно быть, нелегко жить в чужом доме, как бы хорошо к тебе там ни относились. Знать, что тебя больше никто не ждет, что родные далеко, а встречи с ними очень редки.
– …И я бы всё равно сказал тебе это позже, – закончил свою речь Костя, – но в этом году на каникулы я с тобой не поеду. Я отправлюсь в отцовскую деревню, попробую разобраться с делами. Долг общины растёт, хотя арендная плата невелика. Может, староста хитрит, может, и вправду урожаи плохие. В общем, Иван прислал подробные инструкции, что мне нужно узнать.
Саша ответил не сразу, постаравшись вложить в свои слова как можно больше участия и тепла:
– Я всё понимаю, и ты волен поступать как сочтёшь нужным. Тем более, что от положения твоего имения зависишь и ты, и твоя сестра. Но знай: для меня ты навсегда – брат. Я люблю тебя и уважаю твою точку зрения. И ты всегда можешь положиться на меня.
Костя не успел ничего сказать, потому что к ним подбежал слегка запыхавшийся Петр:
– Вот вы где! Идемте скорее, все уже собрались, ждем только вас!
Друзья отстали от основной группы и молча шагали по дороге, размышляя каждый о своём, но одно им было ясно: сегодня они вступили во взрослую жизнь. Какая-то безмятежная, детская частичка души навсегда ушла после этого откровенного разговора.
По окончании топографической практики класс вернулся в училище, откуда их теперь уже официально распустили на каникулы. Саша и Костя тепло попрощались и впервые за шесть лет отправились разными путями.
***
Саша решился поехать во Францию, где жили мама и её семья. Сама же Ольга Владимировна Трубецкая, урождённая Уваровская, уже более десяти лет не посещала Россию.
Когда-то в детстве он как сказку слушал историю своего деда – Владимира Александровича Уваровского. Это был человек необычной судьбы, похожей на сюжет приключенческого романа.
Отпрыск старинного рода, он рос в роскоши, получил блестящее образование и вполне мог рассчитывать на карьеру дипломата, но выбрал более суровую военную службу. Шел 1811 год, когда князь принял командование полком. А через несколько месяцев началась Отечественная война. О драгунах Уваровского и о нём самом ходили легенды. Его отряды действовали неожиданно, выполняя опасные рейды в тыл французов, и из всех схваток выходили героями. Владимир сам неоднократно возглавлял рискованные операции, был ранен и, когда началось общее наступление, не долечившись, вернулся в строй.
За границей, как многие дворяне его поколения, он восхищенно наблюдал жизнь свободных людей. И, как многие, задумался о необходимости перемен.
Всё представление князя о существующем в России мироустройстве переменилось. Он не скрывал своих взглядов и вскоре стал неудобен при дворе. После бунта Семёновского полка его перевели в гарнизон захолустного пограничного городка. Вскоре Владимир Александрович подал в отставку и уехал за границу. После восстания декабристов он не стал возвращаться на родину. С этого момента, так считал Саша, его дед предрешил не только собственную судьбу, но и судьбу своих детей и внуков. Его дочь Ольга родилась под нежным южным солнцем Средиземноморья и не смогла свыкнуться с жизнью в России, куда впервые попала только после замужества.
Владимир Александрович больше года переезжал из одного французского города в другой в поисках того самого места, где захотелось бы пустить корни. В конце 1826 года князь оказался в Мартиге, маленьком уютном городке на юге страны, с живописными каналами и множеством старинных церквей. Здесь почувствовал он то спокойствие и умиротворение, которых не знал давно.
Прошло совсем немного времени, и буйный вспыльчивый князь, которого даже слегка опасались некоторые знакомые, был покорен юной красавицей Аделью. Волею судьбы дочь почетного жителя города, винодела, завоевавшего уважение сограждан во время наполеоновской кампании, составила счастье русскому военачальнику.
Один за другим у молодой четы появились на свет трое детей, самой младшей из которых была Ольга. Наравне с французской в доме всегда звучала русская речь. Частые визиты многочисленной родни позволяли быть в курсе событий на родине. В довершение всего, специально для младшей внучки, бабушка привезла няню-крестьянку, считая, что никто не сможет «доглядеть» за ребенком лучше, чем русская женщина.
Ольга росла с мечтой увидеть далекую Московию: с её задумчивыми плавными песнями, снежной зимой, тихими речками и лесами, населёнными героями нянюшкиных сказок.
Шестнадцати лет, на званом обеде по случаю именин кузена, она познакомилась с его приятелем.
Молодой полковник Пётр Трубецкой, который уже успел поучаствовать в боевых схватках Кавказской войны, был ранен и теперь лечился за границей, поначалу отнесся к девушке как к младшей сестрёнке. Она казалась ему совсем юной и уж точно не подходила на роль будущей супруги. За мимолетным знакомством последовала ещё одна случайная встреча, а потом князь начал искать предлоги, чтобы попасть в дом Уваровских.
Ольга была необычайно хороша собой: карие глаза, казавшиеся почти черными в обрамлении светло-русых волос, белая мраморная кожа, точеная фигурка… Красота ее была строгая, немного холодная, но, странным образом сочетаясь с живым весёлым нравом, придавала княжне тот неповторимый шарм, который притягивал многочисленных поклонников. Пётр оказался самым счастливым из них.
Непременным условием невесты являлся отъезд в Россию сразу после свадьбы. Напрасно отговаривал её отец, тщетно приводил хорошо продуманные доводы. «Хочу на родину», – твердила она.
Венчание состоялось в конце сентября, когда на южном побережье Франции стояла тёплая мягкая погода. Ольге казалось, что такая же приятная осень ожидает её и в тверском имении супруга.
В путь молодожёны отправились в удобной карете, специально созданной опытным мастером для дальних путешествий. Это был свадебный подарок Владимира Александровича, уверенного, что дети станут время от времени приезжать в Мартиг.
Пока дорога вилась по территории Европы, всё развлекало новобрачную: живописные ухоженные деревни, уютные придорожные гостиницы. Но чем ближе становилась цель поездки, тем грустнее делалась она. Россия встретила её мелкими скучными дождиками, низким холодным небом и пробирающимся даже под самую тёплую одежду ветром. Дороги развезло от длительной непогоды, и молодым приходилось порой по несколько дней оставаться в захудалых гостиницах, которые большими удобствами не отличались.
Резкий контраст двух культур, наблюдаемый Ольгой в эти недели, явно был ей не по душе. Пётр Андреевич с тревогой наблюдал, как молодая княгиня вдруг начинала грустить, хандрить. Она очень старательно скрывала, но нельзя было не заметить, что Россия всё больше разочаровывает её.
– Ну, ничего, вот доберемся до места, и ты непременно полюбишь свой новый дом, – утешал супруг.
Однако его надежды не сбылись. Тверское имение сразу не понравилось молодой хозяйке. Комнаты казались большими и холодными, крестьяне – грязными и глупыми, природа – скучной и бесцветной. Ольга всем сердцем рвалась назад, в милый Мартиг, к синему бескрайнему морю и буйной зелени гор.
Мягкая по всем российским меркам зима привела её в ужас. Она куталась в овчинный тулупчик и подолгу сидела у камина. Вести хозяйство и вдаваться в детали жизни обширной усадьбы княгиня не желала, сам Пётр Андреевич часто отлучался из дому по службе. Москва, куда они отправились в декабре, её не порадовала. Да и правду сказать, Трубецкой-старший не желал обновлять дом, и жить среди громоздкой ветшающей мебели, в затхлом воздухе от души натопленных комнат было не очень приятно. Ольга снова оказалась в имении, а чтобы ей не было скучно, супруг старался чаще приглашать сюда погостить многочисленных кузин.
Даже рождение первенца не примирило Ольгу с новообретенной родиной. Когда малышу сравнялось полгода, она, дождавшись длительной командировки мужа, бежала к отцу. Пётр Андреевич несколько раз ездил во Францию, тщетно уговаривал её вернуться. Исчерпав все доводы, князь поставил условие: если супруга не отправится с ним в Россию, он заберёт Мишу.
Семья воссоединилась. Князь нанял прекрасную квартиру в столице в надежде, что петербургская жизнь с красивыми балами и театрами придётся Ольге по душе. А когда на свет появился Саша, Пётр Андреевич и вовсе уверился, что горячо любимая жена наконец привыкла к жизни в России. Два года прошли спокойно.
Князь, не слишком любивший светскую суету, уговорил супругу вернуться в имение: пока мальчики не подрастут.
Однажды, когда ему пришлось отлучиться на несколько недель, супруга, не предупредив никого, забрала детей и отправилась во Францию. Правда, уехала недалеко: на этот раз у неё не было заграничного паспорта. Князь примчался в Царство Польское и снял большой дом в центре Варшавы. Но споры и уговоры ни к чему не привели. Ольга всё же уехала к отцу, а мальчиков Пётр Андреевич забрал в Россию. Человек по натуре сдержанный и строгий, он не счёл нужным объяснять детям, что произошло, а просто сказал: «Теперь мы будем жить втроем – ты, Миша и я. Мама нас оставила».
Саша так и не смог понять, почему мамы нет рядом. Никакие тётушки, кузины, добрые няньки-крестьянки, которых приглашал князь для присмотра за братьями, не могли заменить ему маму. Сначала он просто тосковал, мало разговаривал, не принимал участия в играх. Потом стал всё больше отдаляться от родных. Дворовые ребята, вольная жизнь, постоянные затеи и книги – таким отныне стал его мир.
За все годы Саша гостил в Мартиге всего два раза, и то не подолгу: князь Трубецкой так и не смог простить супругу.
Сейчас, находясь на пороге самостоятельной жизни, Саша решил разобраться в истории семьи, для чего ему очень нужно было повидаться с матерью. Пётр Андреевич не стал препятствовать: один из его сослуживцев как раз ехал в Европу и мог сопроводить юношу к родне.
– Что ж, передавай привет княгине, – с затаенной грустью сказал он зашедшему проститься сыну и вновь углубился в бумаги. Генерал-лейтенант Пётр Андреевич Трубецкой уделял мало внимания детям, и сам понимал это. Но научная деятельность в Военной академии, служба в министерстве и живой интерес к управлению обширным поместьем занимали почти всё его время.
***
Санкт-Петербург, август 1865 года
После двух месяцев, проведённых у матери и деда во Франции, Саша стал смотреть на жизнь несколько иначе. Он заметно повзрослел, и с этим внутренним взрослением к нему пришло чувство ответственности за семью. Он захотел принимать участие в решении важных вопросов. Тем более, что и общественная жизнь менялась стремительно. Он мечтал помогать в управлении делами усадьбы или, по крайней мере, делиться своими мыслями, которых было немало. Дед с особым вниманием следил за всем, что происходило в России. Они вместе читали журналы, а потом рассуждали о сути преобразований, которыми занимался император при поддержке либерально настроенных единомышленников. Правда, в речах Владимира Александровича нет-нет да и прорывались мысли о возможном замедлении этого процесса. Он хорошо знал про косность человеческого мышления: людей, готовых к переменам, было не так много, большинство желало, чтобы жизнь шла по-старому. К тому же в дворянской среде часто звучали идеи о противоборстве любым начинаниям правительства.
Однако первый же разговор с отцом показал, что тот не воспринимает сына как равного: Саша всё ещё оставался для него ребенком.
***
Возмущенный холодностью отца, юноша стремительно вышел из кабинета и тут же угодил в крепкие объятия старшего брата.
– Наконец-то дома! – радостно воскликнул Михаил и, немного отстранясь, окинул Сашу придирчивым взглядом. – Возмужал, возмужал, да ведь и не видел я тебя давно, считай, что с Рождества. Всё мои полковые дела… Ты, слышал, к матери ездил, как она? – вопросы сыпались один за другим, мешая Саше сосредоточиться. – Да ты как будто расстроен, – почувствовав наконец настроение брата, вдруг посерьёзнел Михаил. – Точно вижу, не отпирайся! Идем, поговорим спокойно.
В кабинете поручика Трубецкого царили редкий порядок и чистота. Все книги стояли на полках, секретер заперт, нигде не пылинки.
– Да уж, давненько и я здесь не был, – как будто прочитав мысли Саши и сам удивляясь опрятному виду комнаты, обычным состоянием которой был полнейший хаос, протянул он.
Саша сразу устроился на любимой кушетке у окна и некоторое время наблюдал за старшим братом, расхаживающим по комнате.
– Мама серьёзно задумывается над тем, чтобы приехать в Россию, – стараясь казаться спокойным, начал он.
Михаил резко остановился, взял одной рукой массивный готический стул (как будто тот ничего не весил), резко опустил напротив брата и пристально взглянул на него.
– Отчего же вдруг ей пришла в голову такая неожиданная мысль? – не скрывая иронии, спросил он.
– Не ёрничай, пожалуйста, ты ничего, то есть так мало, знаешь о ней!
– Будто?
Саша заметно волновался и оттого сбивчиво строил фразы, но он решил высказать брату всё, что понял и передумал за те несколько месяцев, что провёл у Ольги Владимировны.
– Сначала она действительно не хотела оставаться в России – чужая она была здесь, это ведь ясно! – акцентируя внимание на слове «чужая», как ребёнку, втолковывал он. И, не встретив возражений, продолжил: – А потом отец нам не говорил, что Владимир Александрович был сильно болен и мама боялась, что, оставь она его, и больше уж не увидит… Страшно ведь быть от родителей на таком расстоянии, что не скоро и доберёшься, случись чего.
– Саша, да что же ты такой наивный? Что ты её защищаешь? Пойми, как бы то ни было, от нас она отказалась! – старший брат начал горячиться и оттого ненадолго приподнял обычную маску безмятежного лихого гуляки. Саша вдруг отчётливо увидел, что брат остро переживает поступок матери.
– Я защищаю её потому, что у нас у всех есть своя правда! У тебя, у меня, у отца и у мамы. – Он живо вспомнил Мартиг, тихие тёплые вечера, долгие прогулки вдоль моря и рассказы мамы о детстве, юности, о них, сыновьях, волею судеб разлученных с нею, но ни на минуту не забываемых, и голос его окреп. – А отец не хочет её возвращения. Он привык жить один.
На какое-то время в комнате повисла тишина, и первым её нарушил Михаил.
– А вот в этом ты прав. Я иногда замечаю, что будто мешаю ему, когда живу здесь, хотя квартира огромная и видимся мы редко. – Он снова замолчал, а потом, не привыкший задерживаться на хоть какой-то проблеме надолго, резко сменил тему: – Довольно нам дел на сегодня. Едем-ка со мною в ресторацию. Развеешься, с товарищами тебя познакомлю.
Стало очевидно, что Михаилу не хотелось развивать деликатную тему родительских отношений. И Саша, уловив настроение брата, решил, что будет любопытно узнать его жизнь поближе. Хотя и понимал, что мероприятие может оказаться довольно сомнительным. А ведь руководство корпуса придерживалось жёсткой политики в вопросе нравственности учащихся. И посещение всякого рода увеселительных заведений было строжайше запрещено. Но сейчас обида на отца и нежелание отставать от брата оказались сильнее доводов рассудка. А может, ему хотелось, чтобы отец понял: он уже достаточно взрослый.
Саша решительно направился к двери, небрежно бросив:
– Я только переоденусь, и ты можешь полностью мною располагать.

Глава 3
Новоторжский уезд, май 1865 года
– Проходите, Яков Ильич. – Князь Трубецкой поднялся навстречу управляющему и крепко пожал ему руку. В имение Пётр Андреевич прибыл накануне: после нескольких напряжённых недель на службе наконец удалось выкроить время для поездки.
Яков Ильич управлял поместьем без малого 20 лет. Отставной военный, боевой товарищ князя, он принял дела, когда после смерти матери тот вступил в наследство.
Тогда Трубецкой-старший предлагал всё оставить как есть: бурмистра, полностью подчинившего себе крестьян, бесконтрольную барщину, огромный штат дворовых. Однако Пётр Андреевич был категорически не согласен со старыми порядками. Из-за его решительных действий охлаждение между отцом и сыном росло. А последние несколько лет перед смертью старого князя они и вовсе не разговаривали.
– Что мужики? Как перезимовали? – первым делом спросил князь.
 – Хлеба всем хватило, слава богу. Однако уже несколько человек задумались о том, что жить по старинке, когда можно иначе, по меньшей мере недальновидно. А тут наш новый проект по засевке льна себя хорошо показал: урожай большой собрали, а ведь почти никто не верил в успех.
– Что ж, я рад. Не ошибусь, если предположу, что Сидор Лукин среди них. Ум у него хороший, хозяйственный, – живо откликнулся князь. Хотя он не мог уделить достаточно времени поместью, все успехи и неудачи переживал очень глубоко и вдавался во все подробности.
– Не ошибся, так и есть: первым приходил потолковать.
 – И что думаешь, будут сеять?
– Ручаться не стану, потому как сомневаются: мол, без хлеба как, вдруг неурожай? Ещё говорят: вдруг продать не получится? Голода боятся.
– Но ведь мы решили, что сами выкупать станем: толковал ты им об этом?
– И не раз. Но ты же знаешь, крестьяне – природные консерваторы, – невесело усмехнулся Яков Ильич.
– Условия договором оформим, – решил Пётр Андреевич. – Подъёмные выдадим первопроходцам: муку и семена льна. Распиши проект, цену дай справедливую. Очень желательно наладить новую культуру. Рожь у нас и так все сажают, не пойдёт дело, если станем за прошлое держаться.
– Подготовлю, Пётр Андреевич. Сколько пробудешь у нас?
– Надеюсь, неделю, – вздохнул князь. – Дел много уладить нужно, но время сейчас такое, службу оставить никак нельзя надолго. – Он помолчал. – Расскажи-ка мне про нашу школу – как выпустились в этом году?
– Пять мальчиков с превосходными отметками. Двоих родители отпускают в гимназию, а трое отказываются – не хотят работников терять.
– И понимаю, и не вполне. Разве не желают они для детей иного будущего? Образование позволит им выбирать, какой будет жизнь. Ты вот что: пригласи ко мне родителей, потолкуем.
– А ещё, Пётр Андреевич, среди выпускников есть очень одаренная девочка. По отметкам – лучшая.
– Вот как... Девочка. – Князь не привык иметь дело с образованными барышнями: в его подчинении всегда находились только мужчины. – Что же делать прикажешь? Гимназию женскую, слышал, устроили в Твери – по образцу столичной. Узнай, Яков Ильич, какие там условия приёма: раз девушка талантливая, надо ей тоже учиться.
– Узнаю, Пётр Андреевич. – Управляющий протянул князю папку: – А это, полюбопытствуй, аттестат нашего первого гимназиста. Степан и в школе шёл лучшим, и в городе нас не посрамил. Отрадно, что хочет практическое образование получить, чтобы сюда вернуться и помогать землякам. Я предлагаю его отправить в новую земледельческую академию. О ней «Московские ведомости» писали.
Князь пробежал глазами гербовую бумагу.
– Превосходно, очень я рад этому. Что ж, мое слово крепкое: стипендию лучшим выдавать. А академия – это ты хорошо придумал, сейчас очень нужны специалисты, которые в сельском хозяйстве будут разбираться. Подготовь бумаги от нас, что обучение оплатим. Как удачно, что вернули возможность учиться для всех сословий. Меняется, меняется Россия.
В кабинет как раз принесли чай, и мужчины, отложив бумаги, какое-то время в молчании наслаждались ароматным напитком.
Яков Ильич вспоминал, как сложно менять обычаи деревни, не то что страны. Когда он только приступил к управлению, дела в имении были в полном упадке. Крестьяне чуть не нищенствовали, зажатые непомерными поборами бурмистра, который безнаказанно накладывал штрафы, из-за которых многие семьи не вылезали из долгов годами. Убогие избы, грязь, невежество приводили его в отчаяние. Тогда он предложил следовать порядкам, когда-то придуманным Алексеем Андреевичем Аракчеевым в военных поселениях.
– Уверен, что нам нужно именно это? – засомневался тогда Пётр Андреевич. – Сам не видел, но толки разные об этом эксперименте ходили.
– Что толки, князь? Я лично наблюдал жизнь в Высоцкой волости. Конечно, всегда бывают недостатки, но мы возьмём лучшее. Во-первых, перестроим дома и железом покроем. Посмотришь, затраты окупятся, когда не придётся крыши соломенные каждый год менять. Школу, больницу откроем. Дай только время.
И правда, через несколько лет жизнь в деревнях, принадлежащих Трубецким, стала разительно отличаться от соседских. Одно печалило князя. Никто из соседей не пожелал следовать его примеру. Хвалили, удивлялись, завидовали, но на предложение перенять опыт отвечали уклончиво или откровенно отказывались что-то делать, ссылаясь на неспособность хозяйствовать.
– Яков Ильич, – прервал размышления товарища князь. – Думаю, Степан станет первым из наших юношей, кто приедет учиться. Но будут и другие. Дом в Москве всё больше пустует. Давай-ка отправь туда работников. Пусть во флигеле подновят комнаты: и родителям спокойно, и юноше не надо искать комнату. И полный пансион обеспечь.
– Хорошо, князь, придумал. Доброе дело делаешь, – не смог промолчать Яков Ильич, хотя знал, что Пётр Андреевич не любит громких слов.
***
Санкт-Петербург¬, август 1865 года
В корпус Саша приехал в числе последних, когда до начала занятий оставалось всего два дня. Друзья встретили его радостными приветствиями, и он со смешанным чувством грусти и гордости заметил, что все они сильно повзрослели за это последнее вольное лето. А Костя, к великому удовольствию Саши, перестал хандрить. Всё время каникул он провел в родной усадьбе. Знания по естественным наукам, полученные во время учебы, очень пригодились. С управляющим занимался разбором текущих дел, изучал жизнь деревни изнутри и в конце концов пришел к выводу, что всё небезнадежно.
Друзья дождались вечера, ушли в тайный уголок сада и, усевшись на огромном тёмном пне, делились новостями. Сначала Саша живо описал поездку во Францию, потом настал черёд Кости.
– Где-то в середине августа приехал Иван. Он уже работает в Министерстве внутренних дел. Брат считает, что у меня определенно есть способность в управлении. А его часто отправляют в губернские города, чтобы разбирать запутанные судебные дела. Ты бы слышал эти истории: невольно вспоминается «Дубровский». Сколько несправедливости на свете... – Он помолчал. – Кажется, мне бы хотелось стать юристом, как Иван.
– Разве мы не уговорились с тобой продолжить образование в военной академии? – удивился такому внезапному повороту Саша.
– Да, конечно, – чуть виновато произнёс Костя, но потом оживился. – Но ты пойми, это же такая возможность принести пользу обществу! Так Иван говорит.
– Ладно, не стану я тебя отговаривать. У нас впереди много времени, чтобы всё обдумать. Пойдем-ка, поздно уже. – Саша направился к корпусу. Костя двинулся за ним. Не так он представлял этот разговор: втайне надеялся, что Саша увлечется его идеей.
Больше друзья эту тему не затрагивали. Жизнь в училище шла своим чередом: спокойно и стройно. Саша вёл активную переписку с матерью, живо рисуя в своём воображении, как она возвращается домой. Правда, никак не могли они решить, как быть с Владимиром Александровичем. Княгиня настаивала, чтобы тот ехал с ней. Но дед не очень-то спешил возвращаться. Оставить же отца одного Ольга Владимировна не хотела.
***
Луга, сентябрь 1865 года
Зал дворянского собрания сегодня представлял необычное зрелище. За длинным столом собралось тридцать мужчин. Часть из них были во фраках, несколько – в мундирах, купцы – в костюмах по последней моде, священники – в светлых рясах, крестьяне – в простых тёмных сюртуках и грубых сапогах. Однако никто не высказывал ни малейшего удивления.
– Господа, – поднялся Николай Васильевич Глинский, немолодой статный мужчина, – разрешите мне открыть первое собрание гласных Лужского земства. Это важный момент в истории Отечества – нам выпал славный жребий начать великое дело. Мы становимся хозяевами своего добра и можем самостоятельно, без обращения в столицу, решать насущные вопросы уезда. Чтобы лучше понимать возложенную на земство ответственность, я прочту некоторые разделы высочайшего Положения.
Граф Алексей Дмитриевич Лидовской внимательно слушал текст, который знал очень хорошо. Сколь разительно отличалось это заседание от того, которое его попросили покинуть без малого пятнадцать лет назад! Мог ли он тогда помыслить, что о местных нуждах вместе с дворянами станут заботиться крестьяне? Хорошо, что для выбора гласных вводился разумный ценз – владение землёй. Человека без собственности можно легко подкупить, навязать ему что-то. Значит, собственность – необходимое условие перехода к более свободному устройству государства.
– Предлагаю вынести на голосование первостепенные дела уезда, – отвлёк его от размышлений председатель.
Николай Васильевич оказался единственным, кто много лет назад если не поддержал, то и не осудил порывы молодого графа Лидовского. Отрадно, что теперь он возглавил дворянское собрание и потому (как предусмотрели создатели реформы) стал председателем земского собрания.
– На сегодня заявлены доклады о необходимости отремонтировать здание городского начального училища и обустроить по крайней мере двенадцать школ в волостях. Также будет выступление по организации медицинского обслуживания. У вас есть дополнение? – отвлекся от чтения Николай Васильевич.
– Разрешите сказать? – Со своего места нерешительно поднялся молодой крестьянин.
– Конечно, голубчик, обязательно говорите.
– Мост через Переволоку уже восемь лет ждем. Бумаги туда-сюда ходят, а мы в объезд почитай пять вёрст делаем.
– Знаем, знаем эту нужду. Действительно, настоящий бюрократический казус, – согласился председатель и обратился к секретарю: – Внесите в повестку для голосования.
Во время перерыва Алексей Дмитриевич подошёл к председателю управы.
– Позвольте вас отвлечь ненадолго.
– Конечно, граф, я весь в вашем распоряжении.
– Сдается мне, у земства пока нет средств на местные нужды, а между тем мост очень важен для нескольких волостей.
– Что же делать. Сперва нужно установить сумму сборов, потом составить бюджет, – начал председатель.
– Понимаю, понимаю. А вы вот что: объявите подписку на устройство моста. Ведь частные взносы также допустимы по новому Положению. Я первый откликнусь. Полагаю, наши крупные землевладельцы и купцы будут рады внести пожертвование на общее дело.
***
Санкт-Петербург, апрель 1866 года
К Пасхальной всенощной шли все девушки-смолянки. Даже самые младшие, ученицы подготовительных классов, не пропускали эту светлую службу. Апрельская ночь уступала место новому дню – радостному Христову Воскресенью. Ярко, празднично горели свечи собора. Легко и весело неслись ввысь слова молитв и гимнов во славу Спасителя.
На крыльце и во дворе толпился многочисленный люд: прихожане, не попавшие в собор, слушали службу у его открытых настежь тяжелых дверей.
– Христос воскресе!
– Воистину воскресе! – обменивались все радостными поздравлениями.
Даша, Варя и Катя, окружённые девочками младших классов, неторопливо шли к главному корпусу.
– Ну, что, будем разговляться со всеми или сразу поедем ко мне? – повернувшись к подружкам и остановив движение маленькой процессии, спросила Катенька.
– Конечно, со всеми, – в один голос ответили девушки и рассмеялись этому совпадению.
– Мы же и рецепты сами выбирали для пасхи, неужто так и не попробуем, что получилось? – добавила Варя.
За длинным столом размещался целый класс – без малого шестьдесят человек. Сегодня по случаю праздника классные дамы старались не делать замечаний воспитанницам, и те весело шумели, обмениваясь впечатлениями от дегустации новых блюд и планами на предстоящую пасхальную каникулярную неделю.
– Попробуйте этот пирожок, тесто прямо во рту тает, – советовала пухленькая Настя Русова, любительница десертов.
– А мы завтра едем на приём императрицы, – слышался мягкий голос черноглазой красавицы-гречанки Медеи.
– А мы приглашены к Катеньке Строговой: будем целую неделю ездить на приёмы и в театры, – тихо поделилась радостью Варя Орлова. Для неё это действительно была хорошая возможность ненадолго забыть о своих заботах.
Закончилась общая трапеза, и подруги поспешили наверх. Там уже кипела весёлая суета сборов. Они быстро упаковали маленькие чемоданчики, куда помещались самые необходимые вещи, и, попрощавшись с одноклассницами, отправились в холл, где их ожидал кучер от графа Строгова.
Колеса ландо весело грохотали по булыжной мостовой – им в такт выбивали дробь копыта красавцев-рысаков. Праздничная суета большого города передалась юным пассажиркам: они шутили и смеялись всю дорогу, ничуть не смущаясь от внимания прохожих.
У парадного подъезда на разрумянившихся барышень строго взглянул важный дворецкий, что ненадолго заставило их успокоиться.
– Для вас приготовили комнату Любочки, – вполголоса объясняла Катя, – а она пока поживёт со мной.
– Ваши превосходительства, устраивайтесь, через полчаса вас ждут в большой столовой, – с почтенным поклоном произнес слуга и чинно удалился, осторожно прикрыв за собой дверь.
Небольшая светлая комната младшей Катиной сестры выходила окнами на ухоженный садик с беседками и скамейками – любимое место отдыха домочадцев.
– Девочки, представляете, горничную нашу новую, которая будет вам помогать, наняли в конторе для поиска прислуги. Мама до сих пор не привыкла, что нет больше дворовых. А контору эту придумала устроить сестра этой новенькой, Алины, – наша же бывшая горничная. Она не только место подыскивает, но и обучает девушек. И это ещё не все: Владимир ей помогал бумаги оформлять. Он говорит, дворовым тяжелее всего, они от земли оторваны. Из деревни давно уехали, никакого надела им не полагалось: остаётся осваивать новые профессии или делать то, к чему успели привыкнуть.
В это время в комнату вошла та самая Алина и сразу заметно смутилась при виде незнакомых барышень.
Даша быстро поняла, что надо подбодрить девушку, и попросила её помочь распаковать и развесить наряды. Катя воспользовалась этим, чтобы отвести в сторону Варю и осторожно с ней поговорить.
– Ты только выслушай меня и не волнуйся, – выдерживая твердый тон, начала она. – Мама настояла сделать тебе подарок. Ты для нас как родная, поэтому прошу – не отказывайся. – Она открыла дверцу шкафа и показала растерянной Варе добрый десяток новеньких туалетов, заботливо помещённых в белые полотняные чехлы.
– Оставляю вас, располагайтесь, наряжайтесь, – не оставляя подруге время на размышление, Катя, довольная удачным исполнением миссии (Варя болезненно переносила всё, что касалось её материального положения), выпорхнула из комнаты и закрыла за собой белую с позолотой дверь.
– Да что же вы, как я могу, – только и смогла выговорить растерянная Варя, а Даша, сама растроганная поступком Кати, лишь подбадривающее улыбалась ей.
Наконец девушки были готовы. Даша выбрала тонкое шерстяное платье, украшенное ажурным светлым кружевом. Темно-зеленое, оно очень шло к её глазам. Варя надела элегантный наряд из английского сукна: серый, в нежную, чуть более светлого оттенка клетку. Они прошли в столовую, где их тепло приветствовала вся семья Строговых. Был и Владимир, которому на этот раз не удалось улизнуть с общего торжества.
– Какие вы, девушки, все хорошенькие, – добродушно похвалила подруг одна из пожилых тётушек, чья-то дальняя родственница.
– Вот и я ума не приложу, как таких красавиц в свет вывозить. Боюсь, от кавалеров отбоя не будет, – вполне серьёзным тоном добавил Василий Григорьевич. Только весёлые морщинки в уголках глаз выдавали шутливое настроение обычно сдержанного графа.
– А Варвара Дмитриевна так изменилась, – в тон отцу подхватил Владимир. – Давно я барышень в институте не навещал, и, оказывается, зря.
Совершенно смущённая пристальным вниманием, Варя не смела поднять глаз. Она разглядывала посуду, скатерть, медленно разламывала свежее бисквитное пирожное – словом, делала всё, за что на уроке хороших манер в классе получила бы неудовлетворительную отметку.
«Зря, зря я согласилась провести каникулы у Катеньки. Вот как нехорошо получилось. Понятно, мама не может сшить мне наряды, приличествующие нашему статусу. И пусть. В институте они мне не нужны. А здесь… – Варя исподволь оглядела роскошную комнату. – В скромной форме не пристало. Вот закончится это мучение, вернёмся в покои: соберу вещи и назад – в Смольный», – твердо решила она.
Даша с тревогой наблюдала за подругой. Та явно что-то надумала – перестала хмуриться, прятать глаза, включилась в беседу и принялась непринужденно болтать с Любочкой.
«Не нужно было ей так сразу всё дарить, ох, не нужно. Сейчас, верно, задумала в институт вернуться. Ладно, будем уговаривать».
Едва закончилась трапеза, Варя поспешила к себе. Даша и Катя, предупрежденная о возможном демарше подруги, поспешили за ней.
– Девочки, вы только не обижайтесь, но я вспомнила – мне по истории нужно подтянуться, да и география хромает, – сыпала она словами с такой скоростью, которая, по её мнению, могла помешать любым возражениям.
Но подруги за столько лет отлично изучили её характер и теперь лишь молчали, ожидая, когда закончатся сборы. Они выразительно переглядывались, понимая, что сейчас спорить бесполезно. Наконец Варя, не встречая сопротивления и оттого теряя решимость (аргументов-то было заготовлено не слишком много), остановилась на полуслове, посмотрела на одну, потом на другую и поняла, что никто и никуда её не отпустит. Она вздохнула и присела на диван. Девушки молча опустились рядышком.
– Не относись ко всему так серьезно, Варюша, – положив голову на плечо подруге, мягко произнесла Катя. – Сейчас мне очень легко поддержать тебя. Подумай, может случиться так, что ты поможешь мне. Вот и всё.
Так они сидели втроем, размышляя каждая о своём, и даже не заметили, как в комнату вполз полумрак, а в окно заглянул нежный серп нарождающегося месяца.
Лишь когда скрипнула дверь и в покои вошла Алина, Катя улыбнулась и сказала:
– А давайте-ка придумаем наряды для завтрашнего выезда в театр. Пусть папа не только на словах поволнуется, когда нам начнут представляться молодые люди.
***
Карета, запряжённая тройкой белых в яблоках рысаков, легко неслась по Невскому проспекту. Немногочисленные по вечернему времени прохожие смотрели ей вслед и продолжали свой путь сквозь сумрак Петербурга.
Внутри было весело от шуток и исторических анекдотов, которых так много знал Владимир. Даша и Варя сидели напротив него и Катеньки и смеялись всю дорогу, отчего щеки их раскрасил румянец.
На площади у Александринского театра собралось множество экипажей – до начала спектакля оставалось совсем немного времени.
– Быстрее-быстрее, девочки, поторопитесь. – Надежда Романовна, приехавшая с Василием Григорьевичем раньше детей, встретила их у подъезда. Семейство Строговых имело собственные ложи во всех императорских театрах: кажется, любовь к искусству была их наследственной чертой.
Продолжая смеяться и шутить, молодёжь последовала за графиней и шумно устроилась на своих местах, привлекая внимание публики.
…И снова бал-маскарад в доме Капулетти: удивительные наряды, весёлые гости и они – главные герои печальной повести – безрассудный Ромео и наивная Джульетта.
Даша затаив дыхание следила за разворачивающимся действием. Она знала, что ждёт влюбленных, знала хорошо, но надежды, что Ромео успеет точно к пробуждению Джульетты, не оставляла.
Спектакль уверенно двигался к финалу, большинство зрителей внимательно наблюдали за действиями героев, а Даша уже не сдерживала слёз. Сквозь мокрую пелену следила она за чередой событий, влекущих юных влюбленных к роковой черте. Вместе с Ромео входила в мрачный склеп, его глазами видела мёртвую Джульетту, выпивала яд, а потом просыпалась с несчастной девушкой и, не в силах разбудить мужа, пронзала себя кинжалом. И только гром аплодисментов вырвал Дашу из плена переживаний. Вскочив со своего места, она восторженно приветствовала артистов, заставивших её так глубоко сопереживать.
«Боже мой, сколь многого можно было избежать, просто вовремя поговорив», – думала Даша на обратном пути, рассеянно прислушиваясь к диалогу подруг о спектакле. – Не стоит и мне откладывать всё в долгий ящик. Объяснюсь с Полем, а там будь что будет».
***
На следующий день у Лидовских был званый обед. Отцы семейств редко виделись в неформальной обстановке и надеялись приятно провести время за дружеской беседой. Застолье рассчитано было лишь на близких, так что и самым младшим членам семейств разрешили присоединиться к взрослым. Любочку, Танюшу и Илью для порядка сопровождали мисс Грин и мсье Поль.
Сначала дети старались соблюдать правила, но потом начали понемногу задевать друг друга. Когда Илюша просто сполз со стула и забрался под стол, пришлось принимать решительные меры. Попросив прощения за шалость подопечного, мсье Поль взял мальчика за руку и увёл его в гостиную. Там можно было немного пошалить в ожидании детского домашнего концерта. Вот столовую покинули все юные участники обеда, предоставив взрослым возможность пообщаться спокойно. Катя устроилась за большим белым роялем, удачно вписавшимся в белую, полную воздуха и света, ампирную парадную гостиную. Она потихоньку наигрывала новомодный романс, а Варя, опершись на крышку инструмента и задумчиво глядя в огромное окно, напевала: «Пленившись розой, соловей».
Воспользовавшись тем, что дети устроились у аспидной доски и принялись составлять слова в «магическом квадрате», Поль поманил Дашу в сторону. От волнения сердце её громко застучало: казалось, всем слышны его удары. Юная графиня не знала, какой предлог придумать, чтобы оказаться с молодым человеком наедине, – а тот сам приглашает её к разговору!
«Что же он хочет мне сказать? Неужели он ко мне небезразличен? – проносилось в голове. – И хорошо и правильно, что не я признаюсь ему, а он мне. Он мужчина, пусть думает за нас двоих».
Между тем Поль, усадив Дашу в глубокое массивное кресло, устроился у её ног на пуфе. Снизу вверх он долго глядел ей в глаза.
– Мадемуазель… ах нет, просто Даша, я хочу поблагодарить вас за вашу дружбу, вашу искренность и чистоту. Я много думал после того разговора, помните, в библиотеке Рождествено?
– Я тоже думала, Поль, – начала было она, но поняв, что сейчас не стоит мешать, замолчала.
– Не знал, – еле слышно промолвил собеседник и продолжил: – Я понял, что смалодушничал, так легко отказавшись от себя, от родины, от Софии. – В глазах Поля появился какой-то неясный блеск. – Я решился открыться ей.
Теперь уже Дашино лицо переменилось так, что француз прервался из тревоги.
– Что с вами, Даша? Вы как будто побледнели.
– Ах, нет, вам показалось, – еле сдерживаясь, чтобы тут же не вскочить и не убежать, отвечала она.
Он рассказывал, как через графа узнал адрес бывшей невесты, как написал ей. София до сих пор не вышла замуж, отвергая самые выгодные партии. Большую часть времени проводила она за городом, не желая видеть свет с его предрассудками и условностями.
«Как же я могла всерьёз думать, что влюблена в этого человека? Он чужой мне. Как теперь это ясно… И как слепа была я раньше», – думала девушка, по-новому глядя на Поля.
– Я написал матери и брату. Они считали, что меня нет в живых. Брат женился, повзрослел и обзавелся собственными детьми. Он понял (так, по крайней мере, сказано в письме), что испытывал отец по отношению к нам, его сыновьям, и он зовёт меня домой. Собственно, поэтому я и решился на этот разговор. Хотел лично объяснить вам, Даша, почему покидаю ваше семейство и Россию.
– Когда едете? – просто спросила девушка.
– Вот Алексей Дмитриевич подыщет нового учителя для Илюши, мальчик немного привыкнет. Думаю, через месяц-два.
– Что ж, Поль, рада за вас.
Большое окно гостиной было приоткрыто. Конец апреля выдался на редкость тёплым. И сейчас, когда солнце стояло высоко, казалось, что лето уже добралось до берегов Невы. Странное чувство облегчения охватило Дашу. Выждав для приличия несколько минут, она вышла на балкон и просто стояла и наслаждалась этим днём. Не было больше мысли о любви к Полю, а только лёгкая грусть от того, что это первое чувство угасало, так и не успев стать чем-то настоящим, сильным. Значит, время для него ещё не пришло.
***
Пасхальные каникулы, которых так ждали и которые казались такими длинными – целая неделя отдыха, остались позади.
– Нет, ну только мы ехали к тебе, Катя, и вот уже ворота Смольного, – удивлялась Даша, оглядывая двор, куда один за другим прибывали экипажи.
– Да, как сон, будто и не было ничего, – вздохнула Варя.
– Что вы, девочки, ведь начинается самое интересное, – не согласилась с подругами Катя, – до выпускного всего месяц, экзамены не за горами, но главное...
– Бал! – в один голос воскликнули девушки и выпорхнули из кареты.
***
Санкт-Петербург – Павловск, май 1866 года
...Он стоял в самом начале длинного чёрного коридора: дамы и кавалеры в тёмных вечерних туалетах застыли друг напротив друга в ожидании первых звуков музыки. Это был грандиозный «чёрный» бал. Что за дворец распахнул сегодня двери для загадочного действа? Очевидно, зала была огромной, и даже сотни свечей, освещавших её, не в состоянии были рассеять мрак за спинами собравшихся.
Внимание Александра привлекла точёная девичья фигурка, одиноко стоящая в противоположном конце живого тоннеля. Незнакомка, как и все здесь, была облачена в чёрное бальное платье, но ещё, и это казалось странным, на ней была шляпа с просторными полями и туманно-серой кружевной вуалью. Взгляд её зелёных блестящих глаз, которые и доверчиво, и призывно всматривались в него, наполнил сердце решимостью – и он двинулся навстречу девушке, желая лишь одного – узнать, кто она. Но в то мгновение, когда он сделал первый шаг, грянул вальс, и пары закружились по паркету. Тусклый водоворот танцующих заслонил от него загадочную красавицу: тщетно старался он двинуться с места – неумолимый поток с мистическим упорством уносил их в разные стороны…

Саша открыл глаза: в комнате было ещё темно, все спали. Он некоторое время лежал в постели, приходя в себя от странного фантасмагоричного сна, который мгновение назад казался ему реальностью.
Апрель уверенно вступал в права: небо всё чаще было ясным и звёзды в предрассветный час сияли чистым праздничным светом. Тихонько перебирая первые листочки старой липы, в приоткрытое окно спальни пробирался нежный теплый ветерок.
Не в силах совладать с необъяснимым чувством тоски, Саша встал и, накинув тужурку, вышел из спальни. В конце тихого коридора, освещаемого тусклым мерцанием свечей, мирно дремал дежурный. Осторожно миновав его, юноша вышел на заднее крыльцо, ведущее в сад. Прислонился к косяку, вдохнул полной грудью свежий ночной воздух и глубоко задумался: сегодня он в который раз нарушит строгие правила корпуса.
***
Экзамены были позади: по результатам он выходил одним из лучших вместе с Костей, Алексеем Магнатовым и ещё несколькими товарищами. Впереди было последнее, но оттого не менее важное испытание – общий бал выпускников Пажеского корпуса и Смольного института благородных девиц. Это мероприятие было настоящим испытанием для руководства обоих учебных заведений. Предстояло достойно принять высоких гостей и членов монаршей фамилии – непременных участников бала. Программу начали готовить заранее. Выбрали лучших учеников, как-либо проявивших себя во время учебы: певцы, танцоры, декламаторы репетировали номера со специально приглашенными преподавателями.
Саша откровенно скучал. Ему не терпелось наконец принять присягу и держать экзамен в военную академию. И именно сейчас, как всегда нежданно, нагрянул Михаил.
– Спроси увольнительное и давай с нами, в Павловск. Там интересное общество собирается. Многие уже переезжают на дачи. Столько девушек хорошеньких, – уговаривал он Сашу.
– Не знаю, отпустят ли. Все в таком напряжении, суетятся, нас заставляют репетировать. Честно говоря, мне очень хочется ненадолго отвлечься, но...
– Так в чём же дело? – Михаил взглянул на брата, и во взгляде его читалось такое явное лукавство, что Саша понял: тот уже выдумал способ устроить выходной. Будто прочитав мысли младшего, старший заговорщически кивнул и извлёк из внутреннего кармана сложенный лист бумаги. – А вот и твоё основание, – протянул он бумагу Саше. Это оказалась записка с автографом отца, где говорилось о необходимости присутствия сына на похоронах какой-то старухи-родственницы.
– Ну ты даёшь, – удивленно протянул Саша, сложив ценный документ. – Какую-то бабушку угробил, чтобы меня отсюда вытащить. Придётся ехать.
***
Вечером в Павловском парке играл оркестр: отдыхающие собирались послушать музыку и приятно провести время. Товарищи Михаила, конечно, не могли остаться в стороне. Правда, они уже достаточно развеселились, и не последнюю роль в этом сыграло изрядное количество вина, выпитого за встречу. Сам Саша не слишком увлекался, и теперь ему неприятно было наблюдать, с каким выражением смотрят на них встречные господа и дамы.
Да, они выделялись из тихого, скромного собрания дачников: громко говорили, шутили, смеялись, не особенно скрывая своих чувств. «Но нельзя же быть такими ханжами», – думал он, мысленно сравнивая весёлую компанию с чинно вышагивающими, слишком спокойными и благообразными людьми.
– Напились как свиньи, – вдруг услышал Саша злую фразу. Он быстро оглянулся: её произнес высокий молоденький офицер, только что прошедший мимо с двумя барышнями. Те сдержанно хихикали, видимо, находя кавалера очень остроумным. Юный князь быстро догнал их и, почти не задумываясь, дотронулся до плеча наглеца, заставив его остановиться.
– Потрудитесь-ка объясниться, сударь, – громко сказал он.
Михаил, услышав голос брата, направился к нему.
– Что происходит?
– Пока не уверен, но, кажется… – Саша не успел закончить фразу – его опередил незнакомец.
– Вы правы, и вам не кажется: я осуждаю поведение ваших друзей, если это ваши друзья. Недостойно так вести себя в обществе, – подбадриваемый присутствием дам, поспешил высказаться офицер.
– Вы можете сколько угодно осуждать нас, но оскорблять не имеете права. – Саша вдруг решил не оставлять без внимания наглость человека, который почему-то очень ему не нравился.
– Я говорю то, что думаю.
– Ну так повторите, что вы думаете.
Кажется, теперь оппонент понял, что оказался в весьма неловком положении. Одно дело бросить вслед пьяной компании обидные слова, которые, скорее всего, никто и не услышит, и совсем другое – повторить их в лицо. Саша тоже прекрасно осознавал, как нелегко теперь его нечаянному собеседнику.
– Пожалуй, не стоит, – теперь тот не был так уверен.
И тут у Александра сама собой вырвалась фраза, которую он, по здравому размышлению, позже признал неуместной.
– Да вы, оказывается, трус, – выпалил он.
– Вы не смеете, это уже слишком! – Теперь наступила очередь прийти в ярость его оппоненту. Он побледнел и, подойдя к Саше вплотную, чтобы не слышали девушки, произнёс: – Дуэль.
– Согласен, – не раздумывая, ответил Саша.
Уговоры свидетелей ссоры о примирении не дали результата. Больше всех старался Михаил. Мгновенно протрезвев, он осознал, чем может закончиться мальчишеская выходка брата. Одно дело ссора на словах, и совсем другое – дуэль. Запрещённый способ удовлетворить обиду строго карался властями. Но, несмотря ни на что, время и место были назначены, предварительные условия оговорены. Правда, у Андрея – так звали офицера – пока не было секунданта.
***
Утром в глухом углу парка, подальше от чужих глаз, собралось небольшое общество – двое юношей, успевших за ночь многое передумать, их более старшие товарищи-секунданты и врач из местных, который согласился принять участие в сомнительном деле в память о военном прошлом.
Шпага – оружие, на котором сошлись обе стороны. После недолгих споров всё же сговорились драться только до первой крови.
Шаг, шаг – удар. Всё как на занятиях в корпусе. Правда, вместо учебной тупоносой рапиры – благородная острая шпага. Александр всегда любил фехтование и мог часами пропадать в зале, оттачивая каждое движение. Теперь он наслаждался лёгким опасным кружением, внимательно изучая тактику противника. Шаг, шаг – удар, выпад, промах. После нескольких минут свидетели поединка поняли, что молодые дуэлянты достойны друг друга.
– Хорошая школа, – одобрительно протянул доктор.
– Да, нам повезло увидеть достойное зрелище, – пробормотал Михаил, который волновался, наверное, сильнее всех. Ведь это он притащил брата в Павловск, а иначе тот спокойно скучал бы себе в училище и не подвергался опасности. Лучше б так оно и было. Несмотря на очень прохладное утро, Михаилу было душно в наглухо застёгнутом мундире. Он лихорадочно теребил ворот и наконец нервно рванул его, не заметив, как разлетелись по изумрудной траве блестящие пуговицы.
Почти в тот же миг после удачного выпада Саше удалось пробить защиту противника и задеть его плечо. Рукав лёгкой батистовой рубашки окрасился в алый цвет. Это несколько отвлекло юношу: он вдруг в полной мере осознал, что может причинить настоящую боль другому человеку. Противник, воспользовавшись лёгкой заминкой, ударил Сашу по предплечью. Кровь была пролита, секунданты попытались остановить бой, но распалённые схваткой юноши не сразу услышали их взволнованные голоса.
– Всё! Довольно, молодые люди! – выступил державшийся несколько поодаль секундант Андрея. – Обида смыта, и, если желаете, можете помириться.
Он подошёл к тяжело дышавшим дуэлянтам, которых уже осматривал врач. Внимательно приглядевшись к Саше, он вдруг нахмурился.
– А вас я, кажется, знаю: ведь вы младший сын Петра Андреевича Трубецкого, не так ли? – И, не дождавшись ответа, продолжил: – И сейчас вам надлежит готовиться к выпуску в Пажеском корпусе, о чём мне не далее как два дня назад поведал ваш отец, а не находиться в Павловске, тем более не принимать участие в дуэлях. Господа, – теперь он обращался ко всем, – потрудитесь объяснить, как юноша оказался втянут в это дело.
Тут же, отодвинув его в сторону, в разговор вступил Михаил: он тщетно пытался придумать более-менее благовидную причину, что ему, конечно, не удалось.
Саша понял, что попал в трудное положение. Он отлично знал, что устав Пажеского корпуса запрещает посещать увеселительные заведения, принимать участие в кутежах и уж тем более драться на дуэли. А в этом пожилом господине он теперь узнал одного из попечителей корпуса. Похоже, дело принимало дурной оборот.

Сразу по прибытии дежурный пригласил Александра в кабинет начальника корпуса. По коридору сновали увлечённые старшекурсники: одни живо обсуждали последние новости, другие спорили о чём-то – во всём чувствовался общий подъём, и Сашу охватило острое ощущение отчужденности, непричастности к этому братству. В последний раз такое одиночество он испытывал много лет назад, в первые недели учебы. И этот странный знак, это смутное предчувствие сейчас будто предупреждало: ты уже чужой.
Директор встретил юношу не в обычной своей приветливой манере. Этот немного грузный, но подтянутый статный мужчина вызывал симпатию у всех, кто знал его. Он увлеченно выполнял свои обязанности наставника юношества, стараясь применять всё то новое и прогрессивное в обучении, что появилось как в отечественной, так и в зарубежной педагогике. И вот сейчас он смотрел на одного из лучших учеников и недоумевал: что побудило его так серьезно нарушить устав? Молодость, горячий темперамент многое извиняли в глазах видавшего виды генерала. Он мог бы ограничиться строгим выговором, но дело получило огласку и у него не оставалось выбора.
– Присаживайтесь, господин Трубецкой, – он указал на стул напротив своего, а сам поднялся, подошёл к окну и стал наблюдать за беззаботной вознёй младшего класса.
– Может, вы желаете дать мне объяснение этой вашей дуэли? Хотя, впрочем, что уж тут говорить? – перебил он самого себя. – Исправить-то всё равно уже ничего нельзя.
Теперь директор повернулся и пристально посмотрел на Александра.
– Дело сделано. Я прикажу выдать вам документы, и вы, собравшись как можно скорее, покинете корпус. Вам присваивается звание подпоручика с немедленным выходом в отставку. Военная карьера в ближайшее время вам заказана. Мне лично очень жаль, но вы сами определили свой путь.
Покинув кабинет, Саша какое-то время просто стоял в приёмной – он не знал, что делать. Казалось, всё просто и понятно: собрать вещи, проститься с друзьями, нанять извозчика и отправиться в отцовскую квартиру. А что потом? Он так привык чувствовать себя нужным здесь, занятым делом. И после экзаменов всё должно было остаться таким же. Военная академия, он так считал, мало чем отличалась от корпуса. Многие товарищи переходили туда вместе с ним.
И знал ведь, что не стоит подражать брату. Он заигрался как мальчишка, но на этот раз его проступок был слишком серьёзен.
Медленно, как будто во сне, Саша дошёл до спальни. Немногие ребята, оказавшиеся в этот час без дела, поначалу не обратили на него внимания.
– Саша, ты где пропадал? – Пётр Чадов ворвался в комнату как вихрь: видно, торопился переделать кучу дел одновременно и, как обычно, не успевал. – Хорошо, хоть выпускные мундиры привезли, а то вдруг не подошёл бы, когда перешивать? – как заведённый тараторил он, лихорадочно роясь в своей тумбочке.
– А мне не нужен мундир, – безразличным голосом ответил юноша, тяжело опустившись на постель. Только сейчас у него началась реакция на безумные последние несколько дней. Навалилась странная усталость и боль от немногих ран, полученных на дуэли. – Меня отчислили.
– Как? – не понял Пётр, по инерции продолжая поиск, потом резко повернулся и подошёл к товарищу. – Как отчислили, когда мы уже окончили обучение?
– Ну, то есть сразу отправили в отставку без права поступления в академию, – через силу ответил Саша.
– Так, стой, подожди, я сейчас. – Пётр почти бегом ринулся к выходу. – Костю приведу и ребят.
– Не стоит, – попытался возразить Саша, но ответом был лишь удар захлопнувшейся двери. Кажется, он уснул, а когда открыл глаза, его окружили встревоженные товарищи. Рядом сидел Костя и тормошил его за плечо.
– Саша, ты что сказал Петру? Что случилось? Где ты был?
Он резко сел, оглядел собравшихся и понял, что без объяснений его не отпустят.
– Глупо так всё получилось.
Рассказ занял не так много времени. От него не требовалось передавать переживания последних дней, недель, месяцев, мотивы, побуждения совершать странные поступки – только сухие факты, приведшие к нетривиальным последствиям.
Правда, сцену дуэли заставили расписать во всех подробностях. Никого не мог оставить равнодушным благородный поединок чести.
– Да разве за это можно наказывать? – с горящими глазами выкрикивал Агабек, сын абхазского князя, и отблеск этого огня Саша видел в глазах всех товарищей.
– Не сомневайтесь, можно и даже нужно. – Увлечённые спором, они не заметили Егора Степановича.
Только в последнем классе они узнали, где их наставник научился так бесшумно и легко двигаться. «Пластунский полк – отличная школа», – выдал он однажды секрет своего мастерства. И, по-видимому, не без удовольствия взялся обучить ребят некоторым приёмам, усвоенным в годы действительной службы на русско-турецкой границе.
– Почему? – попытались возразить несколько человек, но неожиданно услышали:
– Вы, как всегда, правы, Егор Степанович. – Саша поднялся и обвёл товарищей глазами. – Закон есть закон, и нарушать его нельзя. Не волнуйтесь за меня, мы всегда останемся друзьями, а образование я продолжу в светском университете.
Пора было заканчивать это спонтанное собрание, и сейчас был подходящий момент. Юноша с подчеркнутым спокойствием принялся разбирать вещи. Ребята всё поняли и оставили товарища наедине с Костей и Егором Степановичем. Те, кажется, что-то говорили, но он не слышал их, полностью погружённый в свои мысли. Александр Трубецкой решал, каким будет его будущее.
***
Санкт-Петербург, июнь 1866 года
Бледное петербургское утро едва осветило будуар старшего класса, а все его обитательницы были на ногах. Похоже, в эту ночь никто так и не уснул. Тихий шелест девичьих голосов не смолкал до той самой минуты, когда Любовь Семёновна объявила подъём.
Это была последняя ночь перед выпускным балом.
– Дай вам волю, вы бы и завтракать не стали. Сразу принялись бы наряжаться да прихорашиваться, – смеялась наставница, сопровождая свой непривычно расшумевшийся класс. Она и сама не прочь была присоединиться к этому веселью, живо вспоминая, как вот так же восторженно ждала волнующего момента выпуска. Но должен же кто-то сохранять спокойствие!
– А вспомни, Катенька, – притянула Даша подружку, – какими длинными казались нам коридоры в первые годы здесь. Идёшь, идёшь, а они не заканчиваются – даже устанешь.
– Точно! А старшие девушки? Как мы восхищались ими: красивые, элегантные. Ты говорила: «Ой, наверное, мы никогда не вырастем. Не станем такими же, как они», – подхватила Варя. – Всё торопили время, торопили, и вот, надо же, мы – выпускницы.
В бесконечно просторной столовой моментально смолкли все голоса, когда первый класс переступил порог. Сотни восхищённых глаз, казалось, впитывали каждое движение, жест старших девушек, стараясь запомнить тех, кто сегодня попрощается с институтом и начнёт взрослую самостоятельную жизнь.
И выпускницы особенно внимательно рассматривали каждую деталь, лица младших девочек, остро чувствуя, что вскоре покинут стены института.
Тотчас после окончания трапезы смолянки поспешили в дортуар. Там их ждали многочисленные помощницы: горничные, подруги, родственники.
Были готовы новенькие, тщательно отглаженные вечерние наряды нежного белого цвета и атласные бальные туфельки. Трёх неразлучных подруг встретили Елизавета Сергеевна Лидовская и Любочка Строгова, которая взяла с собой Алину, умевшую делать отличные прически.
– Мама, ты сама приехала? – бросилась навстречу графине Даша. – Ну вот, девочки, а мы боялись, что не управимся, – обратилась она к Кате и Варе.
Приготовления начались, но казалось, они никогда не будут готовы к выходу: ведь все должно было выглядеть идеально. А тут...
– Ой, кружево плохо пришили, шов расползается, – чуть не плачет Катенька, и сразу Алина хватается за иголку.
– Ах, что за непослушная прядка! – сердится Варя и убегает просить шпильку.
– Не хватает чего-то, мама! – сомневается Даша, критически оглядывая себя в зеркало.
– Не этого ли ожерелья? – Елизавета Сергеевна лукаво улыбается и надевает на белоснежную девичью шею элегантное украшение.
Даша проводит рукой по гладкой поверхности бриллиантов и, смеющаяся, целует маму в щеку.
Наконец пора идти. Любовь Семёновна в последний раз выстраивает свой класс в пары и распахивает дверь.
Белый мраморный зал Смольного. Здесь они делали свои первые сложные па, постигая тонкости танцевального искусства. В этих стенах принимали важных гостей в дни больших праздников. Здесь не раз видели торжественные собрания, вручения дипломов выпускницам. Но никогда ещё сами не были хозяйками большого бала.
Не каждый год руководство Института благородных девиц и Пажеского корпуса проводили совместный выпускной бал, но на этот раз такое решение было принято.
Даша и Катя Строговы вступили в зал первыми. Хотя бал не был новинкой для девушек, они очень волновались, но показать смущение было никак нельзя.
Даша даже не различала отдельных людей, голосов: всё слилось в смутные силуэты и однообразный гул. И, судя по тому, как крепко сжимала руку подруга, та волновалась ничуть не меньше.
– Катя, давай соберёмся! – шепнула девушка, чуть склонив голову и продолжая улыбаться. – Помнишь, как учила великая княжна? Как она успокаивалась на приёмах? Так, вместе – дышим глубоко.
Наконец собравшись и приведя в порядок чувства, Даша смогла взглянуть вокруг. О, как всё было красиво! Чудный белый зал с классическими колоннами, гости, нарядные улыбающиеся юноши в парадных мундирах: высокие, подтянутые, восхищёнными взглядами провожающие каждую девичью пару.
«Что ж это я испугалась? – подумала она. – Ведь вот как всё хорошо и просто: все нам рады, любят нас, и мы всему радоваться должны».
Вечер открывал полонез. Этот танец-увертюра с его спокойным ритмом, неторопливостью движений как нельзя лучше подчёркивал торжественность церемонии, но одновременно создавал непринужденную атмосферу. Юноши и девушки проходили рука об руку в несложных фигурах по живому коридору из учителей, родственников, избранных гостей. Лёгкий ритмичный шаг, изящные фигурки юных пар вызывали у собравшихся смешанные чувства умиления и гордости.
Дальше шёл вальс. Даша с детства любила его легкое кружение, создающее удивительное чувство полёта. Сегодня она точно парила над паркетом, ведомая сильной рукой партнёра. Красивый русоволосый юноша с серыми выразительными глазами был мил, забавно шутил, заставляя её смеяться, и сам улыбался её радости. Но почему-то Даша чувствовала, что мысли его где-то далеко и мысли эти печальные.
«Если выпадет ещё раз встать в пару с ним, непременно расспрошу, в чём дело», – подумала она, отвечая реверансом на поклон, когда тот проводил её на место. Однако Константину Муратову не пришлось поговорить с Дарьей Лидовской на выпускном балу: по регламенту юношам и девушкам полагалось лишь по одному танцу.
;
ЧАСТЬ 3. Соприкосновения

Глава 1
Санкт-Петербург, май 1866 года
В большой квартире, которую князь Трубецкой уже много лет нанимал в Санкт-Петербурге, царили тишина и покой, составляющие резкий контраст с суетой оживлённых улиц. Картину довершал полумрак от тяжёлых штор, плотно завешивающих высокие окна в комнатах, которые никто не занимал.
К обеду Саша спустился ровно в тот час, какой заведён был всегда, – полседьмого вечера, и почти не удивился, застав князя на обычном месте во главе стола.
– Здравствуй, сын! – поприветствовал юношу Пётр Андреевич с таким видом, словно расстались они лишь этим утром.
– Добрый вечер, отец! – Выдержки князю было не занимать, однако Саша по некоторым приметам видел, что серьёзного разговора не избежать. Подчеркнутая вежливость и взгляд, будто сквозь собеседника, не сулили ничего хорошего. Странно, что князь не вызвал сына в кабинет для строгого разговора сразу по приезде.
Просторную столовую щедро освещали уличный свет и огни свечей: люстру по давно установленной традиции зажигали ежевечерне. Лакей, он же камердинер – слуг в доме почти не было, в безупречном чёрном костюме бесшумно переменял блюда.
– Не одиноко вам, отец, жить здесь? – решился заговорить Саша. – Во Франции у мамы почти каждый вечер бывают гости.
До этого момента князь молчал, будто ждал какого-то сигнала. Но когда сын нарушил тишину, он отставил приборы и сдержанно произнёс:
– Пройдём в мой кабинет. Нам предстоит серьёзный разговор.
Юноша сдержанно кивнул, отставил почти нетронутое блюдо, быстро поднялся и последовал за отцом в кабинет.
Зная характер Петра Андреевича, Саша не удивился строгости и безупречному порядку комнаты. Не оставалось у него сомнений и по поводу характера предстоящей беседы. Если бы отец собирался поддержать или посочувствовать, то пригласил бы его в библиотеку.
Он подошел к окну и, чуть отдёрнув тяжелую штору, взглянул вниз – на экипажи с нарядной публикой и спешивший по своим делам простой люд. Начинался сезон белых ночей, и ему вдруг захотелось оказаться на месте какого-нибудь изящного наездника, сопровождающего даму на прогулку.
– Садись, сын. – Тихий голос отца вернул его к реальности. Саша подчинился, решив не спорить с родителем и терпеливо принять любые упрёки.
– Ты вряд ли в полной мере осознаёшь тяжесть своего поступка, – глядя не прямо, а чуть вбок, начал князь. – Между тем ты лишил меня последней надежды гордиться своими детьми. Я ждал всего, но ты сумел меня удивить. Михаил с самого детства не вызывал иллюзий. Он славный мальчик, добрый, но недостаточно умён, честолюбив и ловок, чтобы сделать карьеру: светскую или военную. Ему важен внешний блеск, но он поверхностен во всём.
Саша удивлённо вглядывался в лицо князя и не мог поверить, что тот говорит всерьёз. Однако, видимо, это было так, ведь черты его оставались спокойными и не выдавали сильных чувств. Отец в кои-то веки решил раскрыть отношение к своим детям – и оно было совсем не лицеприятным.
– Ты же, – тут Пётр Андреевич слегка повернул голову и, посмотрев на сына сверху вниз, снова уставился в угол, – с малых лет отличался живым ясным умом и проявлял задатки командира – ведущего, а не ведомого. Я верил, что ты прославишь род Трубецких. Я ошибся.
Желание Саши спокойно выслушать любой упрёк таяло с каждым словом. Он не был согласен с такими оценками. Где был тот смиренный сын, готовый к любому приговору строгого родителя?
– Отец, почему вы позволяете себе столь унизительно высказываться обо мне и Михаиле? – Вскочив с места, юноша принялся резко мерить комнату шагами. На князя он не смотрел и не видел его удивления от подобного поведения. – Что страшного в моей временной, именно временной, отставке от службы? Я поучусь в университете год-два и затем перейду в военную академию. Нет ничего дурного в светском образовании. Скорее наоборот – это расширит мои знания.
Саша теперь приводил аргументы, которыми успокаивал себя в те часы, что прошли после изгнания из училища.
Отец оборвал его речь негромким, но не терпящим возражения тоном:
– Не обольщайся, тебе почти наверняка не видать военной карьеры. Поверь, подобные шалости не забываются легко. А к тому времени, когда о проступке забудут, – как ты верно заметил, через год-два, – ты сам уже не решишься поступать в академию. Поверь мне, ты привыкнешь к светскому обществу и вольной жизни и строгая дисциплина снова станет тебе в тягость. – Постепенно голос князя из холодного становился более мягким и усталым. – Вспомни, с каким трудом ты привыкал в первый год учения. Поверь, теперь будет то же, но не будет моей твёрдой воли. Ты стал самостоятельным, повзрослел.
Саша не мог сразу уловить, что пытался донести до него отец. Да и не хотел: его слишком сильно задели обидные слова.
– Я не согласен ни с одним вашим сегодняшним выводом. Постараюсь не обременять вас своим присутствием: первым же поездом уеду в имение, а потом в Москву. Думаю, меня с радостью примут в университет.
И он вышел, вежливо пожелав доброй ночи.
Пётр Андреевич был недоволен и собой, и сыном. Наверное, не стоило так уж откровенно высказывать Саше свои суждения о нём и Михаиле. (Со старшим, который втянул мальчика в неприятности, он планировал поговорить позже.) Но Саша, видимо, не понимал, что жизнь не настолько легка, как он себе воображал. И эти его рассуждения о матери, уверенность, что ему удалось разобраться в делах прошлого… Как настойчиво он подчёркивал, что повзрослел и стал понимать их отношения, причину их разлуки! Потому он и не сдержался – решил говорить с ним как со взрослым. Но получилось ли? Нет, он только оттолкнул сына от себя.
Высокие напольные часы мелодично пропели половину восьмого – их звук вывел князя из задумчивости. Он прошёл за письменный стол: нужно было составить распоряжение московскому кузену, который много лет отшельником жил в старом родовом доме Трубецких. Уединению его наступал конец – скоро прибудут не один, как предполагалось, а двое новоиспеченных студентов. Хорошо, что Саша не останется один на один со своими переживаниями.
***
Из дневника Александра Трубецкого
Москва, 15 июля 1866 года
В нашем старом московском доме меня приняли весьма радушно. Хотя мы нечасто здесь бывали, слуги всегда любили нас с братом. Что, впрочем, не столь уж удивительно. Их простые искренние чувства идут от сердца.
– Сашенька, голубчик, – суетилась старуха Авдотья, которая была горничной ещё у моей бабушки. – Наконец-то приехал. Что ж ты такой худенький стал совсем? В вашем Петербурге, видно, жизнь тяжёлая.
Меня всегда забавляла эта уверенность в связи благополучия и внешнего вида: полный человек – значит всё у него хорошо, жизнь спокойна и устроена. Нет – худо ему приходится.
Я – студент историко-филологического факультета Московского университета. Готовиться к экзаменам не нужно. Взглянув на итоговые отметки из корпуса, декан объявил о зачислении. К счастью, меня не стали расспрашивать о причине выбора светского образования, а ведь я даже заготовил правдоподобную легенду.
На самом деле в доме очень уютно, особенно после казарменной простоты. Мне отвели четыре комнаты на втором этаже. В одной из них просторный полукруглый балкон выходит в запущенный старый сад. Но больше всего приятен кабинет: тут много старинных шкафов и я уже начал заполнять их интересными книгами, которые отыскиваю в библиотеке. Надо бы пройтись по магазинам и купить последние литературные новинки. Да и учебниками запастись.
Имел удовольствие совсем немного поговорить с дядюшкой Всеволодом Михайловичем. Замечательная, между прочим, персона. Он живет в доме, сколько себя помню. Дед его когда-то приветил, так и повелось. Это дальний наш родственник, Трубецкой, но из какой-то обедневшей ветви. Мы встретились за обедом.
– Здравствуй, Петруша, – обратился он ко мне.
– Я сын Петра Андреевича, Александр, Саша, – поправил я.
– Ах, конечно, конечно, Саша. – Дядюшка вовсе не смутился. – Петруша писал о тебе. Что ж, добро пожаловать. Я тут совсем отшельником – да у меня и времени нет на светские условности. Труд большой пишу – о временах царствования Александра I. Так что не обессудь, видеться редко будем.
Я понимающе покивал, и на том разговор исчерпался.
Нашёл, между прочим, зал гимнастического общества, где могу заниматься физическими упражнениями. Не хочу терять форму, гибкость и сноровку, которые давали каждодневные уроки в корпусе.
Полтора прошедших месяца провёл в имении. Там я смог остановить стремительный поток событий, в которые меня втягивали общество, город, придуманные кем-то и принятые большинством порядки. И, что важнее, избавился от странного чувства: что всё вокруг ускоряется, что я втянут в ненужный и непонятный водоворот случайностей. Похоже, кое-что прояснилось и разъяснилось в родном уголке, где покойно и понятно. Точно надо продолжать писать: найти журнал, который примет мои очерки. Надеюсь, учёба поможет развивать художественный дар, о котором так часто говорил незабвенный наш учитель словесности.
***
Москва, июль–октябрь 1866 года
Во дворе дома Александра окликнул мужской голос. Он обернулся и не сразу узнал невысокого крепкого юношу, с пшеничными, слегка растрёпанными волосами, в простой добротной одежде, который стоял у дверей флигеля.
– Степан! – Поняв, что это давний его товарищ по играм в имении, он быстро пошёл навстречу. – Ты как здесь? Говорил ведь Фёдор Матвеевич про твою учёбу, но только про Москву не упомянул.
– А я в земледельческую академию  готовлюсь. Пока занятия не начались, в публичной библиотеке занимаюсь.
– В академию? – Саша был и растерян, и обрадован. – Это здорово. Только я про такую не слышал.
– Князь вам не рассказывал? – принялся объяснять Степан. – Я же гимназию с золотой медалью окончил. А Пётр Андреевич обещал лучшим ученикам выделить стипендии на обучение. Я сразу сказал, что хочу в деревню вернуться, сельское хозяйство подымать. Где, мол, на такое учат? И оказалось, что только в начале этого вот года открыли новую академию в Москве: в газете напечатали объявление о наборе. Экзаменов нет, но мне по некоторым предметам обязательно надо больше знаний получить. В гимназии ботанику и химию почти не давали: меня же в классическую определили после нашей сельской школы, а не в реальное училище.
– Что за «вам»? Право, раньше ты не был таким официальным. Давай, брат, на ты, – ответил Саша. – Я и вправду не знал. Мы мало говорим с отцом, если честно. – Он помолчал. – Про сельское хозяйство ты хорошо решил. А я в университет поступил.
– На какой факультет? – Степану пока сложно было перестать видеть в Александре бывшего хозяина. В детстве о границах между сословиями он не задумывался. Зато в гимназии далеко не все были рады, что с ними учится крестьянский мальчишка из бывших крепостных.
– На историко-филологический. Мне, знаешь, хорошо даются всякого рода сочинения. Значит, мы теперь соседи. Ты здесь живешь? – он указал на флигель.
– Верно. Мне сейчас надо идти. Хочу пораньше засесть за книги.
– Не буду задерживать. Времени у нас впереди достаточно.
Саша был очень рад узнать, что Костя тоже поступает в Московский университет на юридический факультет. Друг прислал ему в деревню подробное письмо, где объяснил, что окончательно решился оставить военное поприще. Серьёзные изменения в судебной системе вдохновляли его. Жить Костя собирался с братом, который уже получил известность как яркий адвокат.
***
– Ошибался отец, когда предполагал, что учёба в университете меня расхолодит. – Саша опустил на стол увесистую стопку книг, перевязанную веревкой, и с удовольствием расположился на удобном мягком диване.
Степан и Костя, которые усердно занимались уже несколько часов, видимо, с трудом смогли вернуться в реальный мир. Отложив учебники, они рассеянно смотрели на товарища, пытаясь вникнуть в суть его рассуждений.
– Лекции с восьми утра, стало быть, просыпаюсь в шесть. Несколько часов в аудитории, потом гимнастический зал. Не вижу особых отличий от жизни в корпусе, – резюмировал Саша.
– Ну, брат, ты сравнил, – поразмыслив, ответил Костя. – Сейчас мы сами за себя отвечаем, а это дорогого стоит. Чуть не каждую неделю в театре бываем, на концерте, а сколько интереснейших собраний и лекций разные общества проводят, и везде попасть хочется, но надо выбирать.
Юноша с каждым днём всё больше радовался решению изменить жизнь и переехать из холодной столицы в избавленную от многих формальностей Москву. Чем дальше от министерств и двора, тем меньше условностей и надзора.
– Конечно, конечно, это я лишь к тому, что дисциплина у нас о-го-го какая, – не стал возражать Саша и обратился к Степану, который снова принялся что-то писать: – Попал ли ты на лекцию по химии к профессору Лясковскому  или снова из коридора слушал?
– Нет уж, я теперь учёный, – хитро улыбнулся юноша. – За час место занял удобное, за столом, конспектировал и даже зарисовки делал.
За несколько месяцев кабинет студента Трубецкого незаметно превратился в учебную комнату, где Саша, Костя и Степан готовились к занятиям, читали, вели долгие дискуссии. Костя сперва бывал у друга нечасто, но в квартире брата Ивана становилось всё больше посетителей, чьи интересы он защищал в суде, или товарищей по адвокатуре, которых нередко консультировал. Долгие и страстные разговоры отвлекали первокурсника от занятий. А Саша был рад его компании. Визиты стали чаще, время, проведённое в кабинете за книгами, – дольше.
К тому же Костя нашёл в лице Степана профессионального консультанта по практическим вопросам ведения хозяйства. Вместе они увлечённо составляли проект улучшений и нововведений, которые обещали вывести родовое имение Муратовых в число образцовых, ну или хотя бы безубыточных.
– Ведь почему в наших краях нередки неурожай и голод? – горячился Степан, когда они за полночь засиживались в уютной комнате. Свечи едва выхватывали корешки книг, уходивших к потолку, Саша уже дремал на диване, Костя внимательно слушал, а в окно заглядывал едва народившийся месяц. – Пашут по старинке деревянной сохой. Самый верх почвенного слоя едва переворачивают, вершка на два глубины, удобрений не знают. Да и семена плохие, с сорными травами намешаны. И вместо семидесяти пудов ржи, как в той же Европе, хорошо тридцать собирают. Эх, – он от досады махнул рукой, – а надо-то только новый инвентарь купить, хотя бы железный плуг, да обновлять семенной фонд. Но кто знает об этом, кто научит мужиков? Могли бы помещики, ведь они и грамотные, и могут книги или журналы почитать по аграрной теме. Но нет им дела до нужд бедняков.
– На то и учитесь ты и другие. Дай срок, переменится жизнь в России, – успокаивал друга Костя.
– Ох, поскорее бы! Такая жалость меня порой берёт, как размышлять начну. Да и мало, мало в академии крестьянских ребят. Есть всякие слушатели, даже седовласые мужи в аудитории приходят, и помещики учатся – кого только нет.
– Но вы же первый набор. Будут и другие. А ты, тем временем, летом можешь практику в нашем уезде проходить: и с односельчанами знаниями делиться, и что-то уже на месте внедрять, – прогнав дрёму, включился в разговор Саша.
– Я так и планирую. Для земляков постепенно закупаю хорошие семена, чтобы они увидели своими глазами, какой может быть рожь. С земскими думаю познакомиться: Пётр Андреевич обо мне уже написал, говорит, ждут, готовы поддержать. Предложу свои услуги. Люди знающие ох как нужны везде.
Степан, хотя он и не любил обсуждать эту тему, жил очень скромно: экономил, чтобы помогать семье, покупать книги и вот, оказывается, ещё и семена. Саша размышлял, как помочь другу, не задев его гордость. Может же и он помогать крестьянам своего имения на правах земляка.
***
Из дневника Александра Трубецкого
Москва, 16 января 1867 года
Удивительное знакомство. Сегодня отменили одну лекцию и я задумался, чем занять свободное время. Небо хмурилось, ветер крепчал, срывался снег. В последнее время я полюбил прогулки: если есть время, хожу пешком и рассматриваю дома, людей.
Из-за надвигающегося ненастья решил изменить привычке и поехал в гимнастический зал. Вот как он устроен. На верхнем этаже четырёхэтажного особняка находится большая зала с высокими окнами и шахматным паркетом: ранее, по-видимому, она была танцевальной. Наверх ведёт просторная двойная лестница, сходящаяся в виде балкона перед огромными двустворчатыми дверьми. Посреди комнаты отвели место для фехтовальщиков. По бокам разместили всевозможные инструменты для упражнений. Здесь есть шведские стенки, канаты, брусья, козлы, штанги, гири. Каждый находит себе упражнение по душе и настроению.
Я намеревался попрактиковаться в фехтовании. Надел маску, перчатки, выбрал рапиру и подошёл к одному из тренеров. Мы обговаривали, какие удары будем отрабатывать, как вдруг послышался вздох удивления, выпущенный множеством людей. Я повернул голову и восхищенно присвистнул, поняв, что так изумило всех.
За распахнутыми дверями на широких деревянных перилах лестницы вниз головой стоял на руках черноволосый молодой атлет. Под ним было метров пятнадцать глубины – и мраморный пол. Одно неверное движенье – и он мог упасть и разбиться.
– Гришка, шельмец, ты что творишь?! – раздался рассерженный голос за моей спиной. Пожилой мужчина решительно шёл к возмутителю спокойствия.
– Так вы же всё время твердите: нужно тренировать равновесие! – прогремел молодец и, повернувшись на руках (при этом я, как все, не на шутку взволновался), спрыгнул на пол.
– Это вовсе не значит, что следует подвергать глупой опасности свою жизнь.
Дальнейший диалог потонул в гуле одобрительно-восторженных голосов, и несколько человек, устремившись к юноше, чтобы выразить восхищение, закрыли его от меня.
– Кто это? – спросил я тренера.
– Григорий Барсов. Разве вы не знаете: о нём вся Москва говорит.
– Значит, не вся, – пожал плечами я.
– Бабка у него богатая месяца два назад померла, а ему большое состояние оставила, – пояснил тренер. – Правда, это совсем не изменило Григория. Парень хороший, открытый, только вот больно отчаянный. Всё время в какие-то переделки попадает.
– Интересно было бы с ним познакомиться. – Я натянул перчатки, а потом попросил: – А поставьте его ко мне в пару. Это можно?
– Отчего же нельзя? Сейчас сделаем. – Тренер отошёл в другой конец зала и через несколько минут вернулся с Григорием.
Тут у меня появилась возможность изучить нового знакомого. Он был немного выше меня: хотя я роста высокого, но редко встречал таких великанов. Широк в плечах, с чёрными как смоль волосами, чёрными же смеющимися глазами, открытым взглядом. Располагающая внешность.
– Александр Трубецкой, – протянул я руку.
– Григорий Барсов. – Он ответил на рукопожатие и улыбнулся. – Смотрю, мы почти ровесники. Может, сразу, без церемоний, перейдем на ты?
Признаюсь, манера общения отличалась от привычной, но, может, тем и привлекала. Я сразу согласился, и мы встали в пару.
Как я и полагал, он был интересным сильным соперником: мы вошли в азарт и схватились всерьёз, заставив тренеров понервничать. Когда бой окончился ничьей и мы сняли маски (оба уставшие, пот застилает глаза), новый товарищ глянул на меня заговорщически и сказал: «А поедем, брат, со мной?»
Я не стал отказываться: из клуба вышли вместе. Недалеко от подъезда я заметил новенький фаэтон, запряжённый двойкой серых в яблоках орловцев. Григорий проследил мой взгляд, ухмыльнулся и уверенно зашагал к экипажу.
– Эй, Прошка, уснул небось? – прикрикнул он на возницу, а мне пояснил: – Угадал ты, мои голубчики. – И похлопал по холке правого коня.
По дороге мы увлечённо обсуждали занятия гимнастикой, сравнивали системы, по которым обучались фехтованию. Тут же уговорились поделиться интересными приёмами.
Минут через пятнадцать фаэтон остановился у мрачноватого (наверное, из-за тёмного цвета стен) старинного особняка. Я готов был поспорить, что выстроен он ещё в екатерининские времена.
– Не нравится мне здесь, – просто сказал Григорий. – Ты же заметил, какое всё древнее. Но бабушка, царствие ей небесное, любила дом, перемен не хотела. И меня просила хотя бы годик ничего не трогать – я обещал. Так что хозяин-то вроде я, а живу как гость.
После обеда новый товарищ пригласил меня посетить артистический кружок . Я о таком не слыхал и, конечно, согласился. Оказывается, Григорий – большой любитель театра, имеет знакомство со всеми актерами Большого и Малого, а также очень любит провинциальных гастролирующих артистов и вхож в их сообщество.
– Я даже иногда выступаю во второстепенных ролях, – сказал он мне, уверенно шагая по полупустому зданию. И пояснил: – Рано ещё, потому почти никого нет.
Мы зашли в какую-то маленькую комнатушку, где, к моему удивлению, сидело пять-шесть человек разношёрстной компании. Задержались до вечера, пили чай, обсуждали новые пьесы и новые имена, как-то отмеченные в провинции.
День принёс много впечатлений и знакомств. Я загорелся идеей своего товарища тоже поучаствовать в закулисной жизни. Надеюсь, мы будем часто видеться с ним.
***
1 февраля 1867 года
Вчера у меня состоялся интересный разговор с Григорием. Он стал постоянным гостем в моём доме и неплохо поладил с Костей и Степаном.
– Здесь у тебя очень уютно, куда как приятнее, чем у бабушки, – признался он.
Уже за полночь мы разговаривали о преимуществах и недостатках кадетских корпусов. Я, конечно, вижу в военном образовании больше плюсов, но мой друг придерживается иной точки зрения. Слово за слово он рассказал мне историю своей жизни.
Оказалось, Григорий целый год проучился в кадетском корпусе. Мужчины из рода Барсовых всегда служили, и мальчиком он тоже грезил армией. Однако, оказавшись в военном заведении, не смог привыкнуть к строгим порядкам и... сбежал. Была у Григория тётушка – ненамного старше его. Она уговорила мужа, а тот – Гришиного отца, чтобы отдал мальчика на попечение в их семью.
Признаюсь, во время рассказа Григория я вспоминал себя: как непросто пришлось в казарменных стенах после вольной жизни в отцовском поместье. Хорошо, что был рядом Костя – верный друг, названый брат. Но мысль о том, что можно просто не вернуться из увольнительной, никогда не приходила в голову.
Сначала Григорию было весело у тёти. А однажды на традиционный вечер к ним пригласили капитана морского судна, который собирался в кругосветную экспедицию и очень ярко описывал свои приключения. Юноша загорелся новой идеей, упросил похлопотать тётушку – и стал юнгой. С тех пор он полюбил путешествия. И в Москве бывает набегами. Хорошо, что в университете к нему хорошо относятся и не отчисляют.
***
3 февраля
Вчера по приглашению Григория я попал на бал-маскарад для членов артистического кружка. И там как будто ожил наяву мой давний сон. Неужели такое возможно?
Бал был в разгаре, огромный зал полон людей. Кто-то в масках, кто-то нет. Почти сразу спутника моего увлекли знакомые (его, похоже, знает вся Москва), а я остался стоять почти у входа, прислонившись к одной из белых колонн. Я рассеянно наблюдал за танцующими, погружённый в собственные размышления, когда моё внимание привлекла девушка: тоненькая, высокая, в тёмно-зелёном платье, широкой шляпе и вуали, наполовину закрывающей лицо. Оркестр заиграл вальс, пары закружились, а она осталась стоять одна: следила за движением и улыбалась, казалось, как-то печально. Меня к ней потянуло, но я не мог идти, пока тур не будет окончен. Не мог идти – как в старом сне о девушке на балу. Неужели это она? И сон был вещим?
Как только музыка стихла, я кинулся искать Григория.
– Ты мне нужен, – я бесцеремонно увлёк друга в сторону.
– Ого! А я и не знал, что ты можешь быть таким горячим за пределами гимнастического зала, – начал было он, но я не дал договорить.
– Кто та девушка?
– Дай-ка рассмотрю, – ненадолго замешкался он, проследив мой взгляд, а потом сказал: – Без сомнения, Адель, актриса Малого театра. Неплохая, скажу тебе, актриса. Может статься, и прогремит ещё.
– Познакомь меня с нею, – попросил я.
– Идём.
Голос необычайного видения оказался столь же милым и приятным, как и сама девушка. Показалось, что, услыхав моё имя, она смутилась, но всё же позволила пригласить себя на танец. Я был очарован. Григорий сразу же оставил нас, загадочно улыбаясь и что-то тихонько напевая.
И чем больше я вглядывался, тем сильнее росло удивление. Я будто знал это лицо: огромные серые глаза (пусть не зелёные, но это лишь незначительное расхождение), нежная белая кожа, алые небольшие губы. Так живо реагирует на всё. То улыбнётся – и глаза засияют, то загрустит – потемнеют, станут серьёзными. Я чувствовал себя всё свободнее, будто знал её давно. Только звали её как-то иначе.
Проводить себя она не позволила, сказала, что приехала с подругами, но согласилась погулять со мной в Нескучном саду. Не могу уснуть, вспоминая этот бал.
***
Москва, Нескучный сад, 5 февраля 1867 года
Саша проснулся рано и с радостью убедился, что за окном нарождается приятный безветренный солнечный день. Да и морозов особых на неделе не было.
Он приехал к назначенному месту встречи заранее, а новая знакомая – точно в срок. Но не одна, а в сопровождении почтенной дамы и юной девушки.
«К чему это?» – подумал Саша. Но такая предосторожность оказалась очень удобной. Спутницы шли первыми, а юноша и девушка – следом. Приличия соблюдены, и свиданию никто не мешает.
После долгого молчания Саша решился спросить, мог ли раньше видеть Адель.
– Ах, Саша, я боялась сказать вам. Но долго такое не утаишь, – очень тихо ответила девушка. – Разве вы не узнаёте меня? Ведь я никакая не Адель, а Вера Анненская.
– Вера? – Он остановился, не в силах сразу осознать услышанное. – Конечно! Как я мог забыть. А теперь точно вижу… – Саша так внимательно смотрел на милое лицо, что окончательно смутил спутницу.
– Идёмте, неудобно так стоять, – потянула она его продолжить прогулку.
– Но почему Адель? И куда вы исчезли? Вы перестали приезжать к нам в имение лет шесть или семь назад. Отец на расспросы не отвечал: находил разные предлоги, чтобы уклониться от ответа, а я, увлекшись мальчишескими играми, потихоньку забыл нашу детскую дружбу.
– Адель – сценическое имя. – Девушка какое-то время молчала, а потом заговорила торопливо, будто боялась, что её слова заставят спутника отказаться от этого свидания и любых других встреч. – Ведь я – незаконная дочь троюродного брата вашего отца. Сначала папа не отказывался содержать нас с мамой, ведь она была пусть и бедного, но знатного рода. Потом что-то между ними изменилось, и нас отправили в Европу. Я училась в пансионе, мама жила в скромной квартире. Но два года назад в банке сказали, что наш кредит закрыт. Оказалось, отец умер, не оставив завещания. Родственники помогли нам вернуться, но чем жить, было непонятно. А я всегда любила театр, вот и решила попробовать поступить на сцену. Получилось. Не думала, что кто-то узнает меня. Ведь жили мы всегда уединенно и в Москве в моём детстве не бывали.
– Я ничего этого не знал. – Саша с недоумением выслушал короткую, но полную жизненных драм историю. Отношение его к вновь обретённой подруге детства не переменилось. Он живо вспоминал лето, белую лодочку, милую улыбчивую девушку. Как много ей пришлось пережить...
– Уверяю, что ни за что больше не потеряю вас из виду, – твёрдо пообещал он, осторожно пожимая маленькую ручку в пуховой перчатке.
***
Из дневника Александра Трубецкого
27 апреля 1867 года
Костя сегодня очень строго со мной говорил и всё поглядывал на Степана: мол, поддержи. Но в этом вопросе они расходятся. Всё дело в Вере, хотя, конечно, не в ней, а во мне. Я чуть не провалил экзамен. Бедный добрый профессор еле вытянул меня своими вопросами. Учёба мне интересна, но мысли разбегаются, разлетаются, не могу ничего запомнить, да, кажется, и то, что знал, позабыл.
Думаю, думаю о милой Вере. Я был очень осторожен, боялся задеть её гордость, ведь положение кузины так двусмысленно. Но я постоянно подчёркиваю, что она сестра, родня, не ниже по положению. Только месяц исподволь готовил к мысли, что они с матушкой могут приглашать меня в гости. Вспоминаю и наше беззаботное детство – как я был влюблён тогда. Она лишь улыбается, когда рассказываю об этом.
О, что за девушка: скромная, умная, так интересно рассуждает о литературе, театре, музыке. Всё это она любит и понимает. Но вот про роли никогда не говорит, про артистов, партнёров по сцене, молчит.
А эта её мягкая прядка на шее так и манит коснуться...
Только вот не пойму, думает ли она обо мне? Нравлюсь ли я ей хоть немного? Тщетно вспоминаю, видел ли хоть раз огонёк в её взгляде, хоть какой-то намёк на интерес ко мне. Говорить Вере о своих чувствах не решаюсь, но с друзьями не утерпел, поделился.
С того момента они и разделились. Костя сердит: считает, что женщины мешают серьёзному отношению к жизни, отвлекают, и мои неудачи в университете служат тому доказательством.
Степан, напротив, на моей стороне. Он вообще болезненно воспринимает любое социальное неравенство и всегда на стороне тех, кто унижен, уязвлён, обижен жизнью. Вера для него – идеал красоты, и он рад, что я так хорошо к ней отношусь и всячески опекаю.
Григорий занял ту же позицию. Всё напоминает, что, если бы не он, – и не встретил бы я свою возлюбленную. Так и говорит: «возлюбленную». Звучит очень бережно – каково, впрочем, и моё к ней отношение.
И ещё одна напасть: меня тянет писать стихи.
Например, такое:
В кружении бездушном маскарада
Ищу я твой печальный взгляд.
Отделена весёлою толпою...
Передо мной идёт за рядом ряд,
Но тёмен, неприметен твой наряд –
И сердце полнится холодною тоскою.
Развеется тот сон – и встречусь я с тобою.
Признаюсь, последняя строчка сначала была иной: «Когда же, Вера, встречусь я с тобою».
Никому не показываю свои вирши. Правда, отослал несколько маме: и про Веру рассказал и попросил совета. Она-то меня поймёт.
***
Москва, 7 мая 1867 года
В ранний по меркам светских обывателей час к доходному дому средней руки подъехал весьма изысканный наёмный экипаж. Саша вышел и поднялся на второй этаж, чтобы сопроводить Веру и её матушку на этнографическую выставку. Он долго уговаривал кузину не отказывать себе в таком полезном удовольствии.
– Ведь это настоящее событие, – убеждал он девушку на прогулке недели две назад. – К нему несколько лет готовились: со всей империи присылали национальные костюмы, предметы быта, фотографии. А ещё там будет целый раздел, посвящённый славянам из других государств. В университете об этом, кажется, все толкуют, в газетах и журналах пишут. Да и подумайте: это как будто путешествие по стране совершить, не покидая Москвы!
Вера, видимо, смущалась своего неопределённого положения и старалась меньше бывать на светских мероприятиях вне своего нового круга. Но Александр был настойчив. Сперва возобновил знакомство с её мамой и время от времени навещал семейство на правах родственника. А потом познакомил Веру со своими друзьями.
Сегодня Костя и Степан должны были встретить их в Манеже, который лучше всего подходил для такой обширной коллекции.
– Хорошо, что рано приехали, сможем всё близко рассмотреть, – после приветствия поделился Степан. Ему не терпелось узнать, как организаторы представили великорусские губернии, о которых он знал, по его мнению, всё.
Они приобрели билеты, путеводители и вошли в просторное, вытянувшееся чуть не на целую улицу здание Манежа. Поднявшись по лестнице, первым делом решили рассмотреть всю выставку сверху. Даже беглый взгляд обещал невиданное доселе зрелище. Под сводами грандиозного зала были выстроены целые дома и мельницы, устроены небольшие рощицы и даже высился купол маленькой церкви.
Саша держал наготове блокнот и карандаш, чтобы делать заметки. Он намеревался подготовить очерк для «Тверских ведомостей», куда время от времени отправлял корреспонденцию о московской жизни.
– Неужели в нашей деревне сейчас всё так печально? – не удержалась от возгласа Вера, разглядывая убогий домик с соломенной крышей.
– Боюсь, что по большей части именно так, – ответил Степан, который не мог без волнения видеть изображение крестьянского быта. – Исключений пока мало, и дело иногда в самих людях. Привычка, недоверие к барам, дикость нравов мешают внести элементарные изменения в быт. Хотя бы крыши крыть тёсом и избу топить не по-чёрному. Всё так медленно меняется, хотя и свободу получили.
– А зато, смотрите, до чего красивые наряды у наших тверских крестьянок! – решила отвлечь его от печальных раздумий Вера и тут же весело прыснула: – Да только что же это крестьянку в кринолин облачили? Видимо, головной убор достать смогли, а платье нет, – решила она, прочитав описание украшенного речным жемчугом старинного кокошника.
– Какие чудные кружева! – восхитилась между тем её мама. – Такие и в Париже не стыдно надеть.
– И надевают, – откликнулся стоящий рядом пожилой господин. – Извините, что вклинился в вашу беседу, но горд, весьма горд народными нашими промыслами. – Он вежливо поклонился и с усиленным вниманием продолжил осмотр.
Саша делал заметки, поддерживал диалог с товарищами, оглядывал экспонаты в поисках ярких деталей для описаний и не сразу узнал окликнувшего его денди. Да и непривычно было увидеть брата Михаила в светской одежде посреди Москвы.
– Какими судьбами ты здесь? – спросил он после приветствий и крепкого рукопожатия.
– По ремонтёрской надобности еду из Нижнего: командировали подобрать новых лошадей в полк. Ох, и устал торговаться да договариваться о перевозке, шутка ли – почти полтыщи коней купил. Вот и решил передохнуть несколько дней в Москве.
– Когда же ты приехал?
– Вчера, но мне в гостинице удобней, – предварил он готовый сорваться вопрос. – Ну, что же ты не представишь меня своим очаровательным спутницам? – Михаил внимательно вглядывался то в одну, то в другую. – Хотя ведь мы давно знакомы – тётя, кузина, – протянул он руку сперва старшей, потом младшей.
– Да, верно. Это кузина Вера и её мама. Видишь, ты старше и помнишь наших родственниц, а я, признаться, Веру сразу и не узнал при первой встрече.
Михаил поприветствовал Степана и Костю и остаток дня провёл вместе с компанией, развлекая всех светскими новостями и самыми невинными шутками, какие только смог припомнить.
От Саши не ускользнуло, как брат время от времени, когда думал, что это не заметно, смотрел на Веру.
***
Из дневника Александра Трубецкого
12 мая 1867 года
Прошло меньше недели после нашего посещения выставки. Все остались довольны. Но вот что беспокоит меня. Михаил вдруг отложил возвращение в столицу. Говорит, неделя ничего не решит. Перебрался из гостиницы в наш дом, а по вечерам пропадает в театре. Посмотрел спектакль, где играет Вера, и начал было мне её восхвалять за красоту, но увидел, что я не рад, и перестал. Хотя я не рассказывал о своих чувствах, зная его легкомысленный нрав и насмешливость.
Потом как бы между делом просил поспособствовать, чтобы его приняли в доме Анненских, но я решительно отказал и объяснил, что он может скомпрометировать семейство. Он немного поспорил, но потом всё же согласился.
А вчера увязался за мной на прогулку в Нескучный, опять развлекал Веру и её компаньонок. С ним она улыбалась иначе, чем со мной. Что же это? Меня считает за брата, так ведь и Миша брат ей.

Глава 2
Травемюнде–Рождествено, июнь 1868 года
По трапу на пароход уверенно и легко поднялась стройная девушка в чёрном, по фигуре, пальто. Остановилась, оглянулась убедиться, что спутница идёт следом.
– Даша, милая, развеселись! – Елизавета Сергеевна взяла дочь под руку и подвела к перилам на верхней палубе, где уже собрались пассажиры первого класса. – Боюсь, отец тебя не узнает, скажет, подменили дочь.
– Что ты, мама? – Улыбка мгновенно изменила лицо девушки, которая, и вправду, в последнее время часто бывала задумчива и строга. – Я всё та же, только поумнела немного, наверное.
– Ну, уж и немного. Столько учиться!
Пароход отчалил, и маленький порт Травемюнде скоро скрылся из виду. Графиня Лидовская с дочерью возвращались в Российскую империю после долгого путешествия.
В июне 1866 года, сразу после Дашиного выпуска, граф Алексей Дмитриевич, как и обещал, отправился с женой и двумя старшими детьми в Европу. Они провели некоторое время в Карлсбаде, но всем быстро наскучили воды и слишком однообразная курортная жизнь. Молодёжи и вовсе не терпелось увидеть как можно больше городов и достопримечательностей. К тому же мужчины были ограничены временем: отца семейства ждала служба и земские хлопоты, а Сергея – очередной курс училища. Даша, напротив, на правах выпускницы хотела подольше задержаться за границей. Да и Елизавета Сергеевна мечтала побывать в тех местах, о которых так много читала. Осенью девушка начала слушать курсы в университете Цюриха и упросила родителей позволить ей не бросать учебу. Она увлеклась различными педагогическими системами и мечтала попробовать их на родине.
Елизавета Сергеевна неожиданно для себя поняла, как не хватало и ей возможности учиться. Правда, её привлекали не науки, а живопись и вокал. В Париже, где Лидовские обосновались на зиму, была возможность брать уроки у модных мастеров и признанных педагогов.
Алексей Дмитриевич несколько раз приезжал и жил со своими путешественницами по месяцу, но осенью 1867 года настоял, что к концу следующей весны они непременно вернутся. К тому же, как ни интересно было учиться, обе уже начали скучать по дому и родным.
***
К концу июня в имении Рождествено собралась вся семья Лидовских. Поначалу, пока не переговорили о новостях да не рассказали о впечатлениях от поездок, учёбы, общественной деятельности, почти всё время проводили вместе. Но постепенно образовалось несколько групп по интересам.
Оказалось, что Тане, которая вслед за Дашей поступила в Смольный институт, совсем не хочется уделять много внимания книгам. Она, как и мама, показывала склонность к музицированию и живописи. В погожие дни Елизавета Сергеевна с дочерью часто отправлялись на пленэр. Мама показывала девочке приёмы живописи, которым научилась в школе Шарля Шаплена .
Старшие дети и Илья серьёзно относились к учебе. Все много читали и научную, и художественную литературу. Часто книги становились предметом горячей дискуссии. Илья же решил непременно освоить картографию.
– Моряку такой навык просто необходим, – серьёзно заявлял он, вызывая улыбки близких. Тоненький, с детским нежным лицом и открытым взглядом, он выглядел младше своих 12 лет.
Через неделю Даша договорилась, чтобы ей выделили место для обучения грамоте деревенских детей. Учеников набралось немного: по летнему времени многие помогали взрослым. А ей так хотелось поскорее на практике опробовать полученные в Цюрихе знания.
– Погоди, я окончу курс и поселимся с тобой в деревне, – поделился как-то с сестрой своими планами Сергей.
– То есть как поселимся? – не уловила замысел брата Даша.
– Как простые труженики. Будем просвещать крестьян: это же главная задача молодёжи. А мы – молодёжь!
– А как же твоё желание стать адвокатом? – напомнила девушка. – Да и мне ещё учиться хочется: в Европе я поняла, как мало знаю.
– Не прогрессивный ты человек, – скрыл смущение за популярными словами брат, но, видимо, задумался. – Вот ты обратила моё внимание на адвокатуру, и теперь я ума не приложу, как всё совместить. А в суде работать мне хочется: сейчас такие времена для этого хорошие. Независимость правосудия открывает большой простор для деятельности, – явно процитировал он кого-то. – Ведь судей даже император не может в отставку отправить, – всё сильнее воодушевлялся юноша. – Ах, какие процессы идут в столице, да и в провинции! Я по «Судебному вестнику» слежу за всеми делами, по которым выступают Фёдор Никифорович Плевако или князь Урусов .
 
В один из вечеров Сергей вернулся с прогулки, которую предпринял по окрестным деревням, чем-то чрезвычайно возмущённый. Оказалось, он стал свидетелем телесного наказания двух парней и даже пытался вмешаться, но мужики его не пустили.
– Это два брата, – рассказал он. – Один спрятал гармонь другого в отместку за то, что тот приударил за его невестой. Первый пожаловался в волостной крестьянский суд. И что же? Обоих выпороли! Одного за дело, второго – чтоб не жаловался. Как же так? В империи произошла прогрессивная судебная реформа, а в деревне всё осталось по-старому. Обычай, говорят, такой. Всё у нас по обычаю.
Алексей Дмитриевич, сдерживая улыбку, попытался объяснить сыну, что не может всё сразу измениться в стране.
– Решено. Окончу курс и уйду в народ. Буду разъяснять законы, учить крестьян юридической грамоте. Да! Юридической! В столицах совсем не видят реальной жизни, – не желал успокоиться юноша.
Тут уж граф посерьёзнел.
– Сергей, – совсем другим голосом сказал он. – Ты не видишь пока, как наивен твой порыв. Действительной, а не абстрактной жизни не знаешь как раз ты. После училища лучше поработать в суде, получить практический опыт, и тогда, возможно, ты поймешь, как изменить систему.
«Неужели когда-то этот самый юноша, столь обеспокоенный несправедливым устройством общества, был тем маленьким мальчиком, с которым мы бегали в деревню слушать былички? – думала Даша со смешанным чувством грусти и гордости, слушая диалог так нежно любимых ею мужчин. – Как незаметно мы выросли. Вот скоро и Таня с Илюшей станут взрослыми серьёзными людьми. Да и я займусь полезным делом. Да, непременно. Так и будет».
***
Санкт-Петербург, январь–март 1869 года
– Стой, негодница! Чего удумала?
Даша, которая вышла к крыльцу заднего входа, чтобы встретить учеников, отвлеклась на крик. К ней бежала девочка лет восьми-девяти, укутанная в латаный серый платок. Подбежала, спряталась за неё и ухватилась за подол платья.
– Лукерья, кто это? Что случилось? – растерялась Даша. В преследовательнице она узнала жену хозяина скобяной лавки, чьи дети стали одними из первых, кого она пригласила в свою домашнюю школу.
После деревни Даша твёрдо решила, помимо собственного образования, заняться обучением грамоте нескольких ребят из семей бедняков: хотя бы тех, кто жил рядом с их домом. Всего набралось около десяти человек.
– Алёнка это. Вишь, всполошная какая, насилу догнала.
– Алёна, значит? – Девушка успокаивающе поглаживала малышку по спине. – А почему она на уроки не приходит? Дочка ваша?
– Не дочка. Сиротка. Мать её, моя дальняя родня, года три как от чахотки померла. На фабрике работала. Просила, чтоб не отдавала дитё в сиротский дом: мы с мужем и порешили себе забрать. А не ходит потому, что дурочка она у нас.
Между тем Алёна отстранилась от девушки, встала рядом и теперь смотрела на неё умными тёмно-карими глазами. Она выглядела довольно хрупкой и болезненной, но никак не глупой.
– Хочешь учиться? – спросила Даша.
Девочка кивнула.
– Пусть со всеми идёт, – решила она.
– И охота вам, барышня, – начала Лукерья, но потом спохватилась. – Если желаете, пусть. Мне ж не жалко.
Класс у Даши собрался неоднородный. Некоторые умели читать, другие нет. Она делила детей на группы и давала разные задания. По системе Ушинского, которую уже применяли прогрессивные учителя, занималась со своими подопечными не только по классическим предметам. Показывала им живописные репродукции в альбомах, играла на рояле, а ещё приучила делать простую гимнастику.
Мечтой её было водить детей в театр и на концерты, но пока пришлось ограничиться организацией музыкально-литературного вечера, который можно было провести своими силами. Помогать уговорила Катю Строгову, которая всё больше увлекалась идеей стать пианисткой. На обучение вокалу, первому шагу к профессиональной карьере певицы, её отец точно бы не согласился, а в игре на фортепиано не видел ничего предосудительного. Тем более что покровительницей созданного недавно Музыкального общества была великая княгиня Елена Павловна.
– Однако я ставлю своё условие, – выслушав старательно отрепетированную просьбу, лукаво заулыбалась подруга.
– Хорошо-хорошо, всё, что скажешь, – не задумываясь, согласилась Даша.
– Прекрасно. Значит, приглашение на бал за мной.
– Приглашение? На бал? – Такого девушка не ожидала и очень смутилась. – Почему на бал? Ты же знаешь, я приняла решение отказаться от светских развлечений.
– Потому что я не вижу ничего плохого в танцах! Ты со своими новыми взглядами так меня удивляешь. – Уже не в первый раз Катя высказывала подруге свой взгляд на её, как она считала, причуды. – Ты же очень любила балы, и наряды, и…
– Это всё в прошлом. Нам, молодым, надо не о том думать: учиться, трудиться…
– Но ты согласилась на моё условие. Так вот оно в том и состоит, что мы вместе едем на бал! – бесцеремонно перебила подругу, которая готова была снова выдать целую речь, Катя.
– Ах, а может…
– Нет, никаких «может». Я очень хочу, чтобы ты побывала в доме князя Гедианова. Его приёмы нравятся всем (и мне тоже). Если не понравится – обещаю, больше неволить не стану.
На том и договорились.
***
Даша подбирала музыкальный репертуар для концерта – листала ноты и наигрывала разные мелодии. И вдруг услышала чистый, как колокольчик, голосок, который легко подхватил вслед за роялем «Уж ты поле моё, поле чистое» .
Она посмотрела на класс: все дети готовили урок. А пела…
– Алёнушка, милая моя, – улыбнулась девушка, не переставая играть, пока они не закончили песню. – Вот что: выступишь-ка и ты на нашем концерте. Будем готовить номер.
Даша привязывалась к девочке всё больше. Первые недели та молчала и не особо проявляла охоту к учению. Говорила Алёна короткими фразами, но девушка постепенно уверялась, что это не от какого-то дефекта или психического недостатка. Даша думала, что ребёнком просто никто не занимался и оттого так поздно развивалась речь. Между тем у девочки появилось и с каждым днём крепло желание узнавать больше. Приходилось быть терпеливой, повторять больше раз, чем с остальными. Пока результат был заметен только ей.
Все дети не отличались хорошими нарядами, скорее добротными, чаще из грубых материалов, а Алёнка, видимо, как самая младшая, последней донашивала одёжку. И однажды Даша, посоветовавшись с мамой, пригласила Лукерью, чтобы поговорить о девочке. Та была смущена, но согласилась принять несколько новых простых вещей для неё.
– Не обижайтесь, я вижу, вы о девочке заботитесь, но у вас своих четверо. А мне в радость, – мягко, но настойчиво повторяла Даша свою мысль. И смущённая Лукерья согласилась принять помощь.
Ещё девушка видела, что все ученики питаются крайне скудно, но знала, что не вправе вмешиваться в их жизнь. Тогда придумала делать два небольших перекуса, подбирая продукты по системе, о которой вычитала в номере журнала «Учитель». Это издание стало для неё хорошим подспорьем в работе. Это всё, что она могла делать, не задевая гордости своих учеников и их родителей.
***
На следующий день после бала Катя заехала к Лидовским, чтобы вместе с подругой отправиться на лекцию по естествознанию.
– Ох, Даша, и зачем ты меня за собой таскаешь на эти занятия? – притворно капризно начала она и пояснила: – Всё равно каждый раз повторяется одно и то же: со второй минуты я перестаю что-то понимать. В голове просто включается музыка. Вот сегодня это точно будет концерт Бетховена, который я сейчас разучиваю. – Катя напела мелодию, перебирая пальцами по лежавшей на коленях книжке.
– Я и не знала, что тебе так скучно. Что ж ты ездишь? Я не неволю тебя, – удивилась и немного расстроилась Даша.
– Ну, раз ты спросила, – взяла шутливый тон подруга, – открою секрет: не все на лекции ходят за знаниями. Если иногда смотреть по сторонам, можно заметить, что там бывают очень милые молодые люди, – легкомысленно созналась Катя. – Ах, да ну скажи мне наконец, как тебе бал? Как ты нашла князя Гедианова? Заметила, как он смотрел на тебя? А что говорил во время танцев?
Даша терпеливо переждала длинную череду вопросов подруги. Она с первой минуты знала, что та непременно выведет беседу на эту тему.
– Не стану отрицать, что танцевать мне по-прежнему нравится, – призналась девушка, оглядывая себя в зеркале перед выходом. Они уже спустились в холл и ждали, пока подадут экипаж. – Да и для общего развития танцы нужны. Думаю, можно иногда посещать балы, но… – предупредила она восторг Кати, – исключительно домашние или благотворительные. А подобные вчерашнему мне утомительны: разговоры только о нарядах, модах и сплетнях. Я было хотела открыть дискуссию о статье в «Отечественных записках» – там как раз вышел подробный обзор книги о возможностях труда для женщин. Так её никто не читал. Это так странно. Мне, например, было интересно. А князь… – Даша вспомнила первое впечатление. Хозяин бала, высокий, чуть грузный мужчина с густыми, немного волнистыми волосами серебристого цвета, серыми холодными глазами, встречал гостей приятной, но какой-то искусственной улыбкой. Она слышала, как тот умело поддерживал беседу в нескольких группах, но было такое ощущение, что… – по-моему, он неглубокий человек. Да, это слово подойдет. Говорил со мной общими фразами и как будто порхал с темы на тему.
– Странно, а в свете его считают умным, проницательным, говорят, он всегда всё обо всех знает.
– Обо всех знает? Разве в этом ум?
– Хорошо, хорошо, это твоё право составлять о людях собственное мнение. Однако что мне ответить? Ведь князь просил непременно пригласить тебя к нему. Он собирает по четвергам самых интересных и модных людей столицы.
– Пожалуй, откажусь. У меня почти всё время занято лекциями и уроками, – не особо задумавшись, решила Даша.
***
Домашний концерт, по совету мамы, Даша назначила на воскресный день – в два пополудни. Хотя она приглашала всех родителей своих учеников, пришли только трое взрослых. Они старались держаться уверенно, но видно было, насколько непривычно этим простым людям быть гостями богатого дома. Поддержать начинание дочерей пришли Елизавета Сергеевна Лидовская и Надежда Романовна Строгова.
В музыкальную часть программы Даша включила несколько пьес Моцарта, Бетховена, Глинки и Чайковского. И исполнение Кати она предваряла коротким рассказом о каждом из композиторов. Дети декламировали стихи Пушкина, Лермонтова, Тютчева и Некрасова, а Елизавета Сергеевна прочитала отрывок из «Сорочинской ярмарки» Гоголя.
Всех зрителей поразило выступление Алёны. Даша заметила, что Лукерья украдкой утирала слезы. И сама она растрогалась, потому что вспомнила вдруг бедную горничную Дуню из Смольного, чья судьба, скорее всего, сложилась печально. Отчего так равнодушны к обездоленным почти все сильные мира сего?
А Алёну и вправду было не узнать. Даша подобрала ей одно из платьев и изящные туфельки младшей сестры Тани, уложила волосы в простую причёску. Но всё это затмевал чудесный голос маленькой певицы. За несколько занятий он окреп, стал уверенным и будто ещё более прозрачным. Алёна совсем не робела публики: она будто не видела её и вся отдавалась мелодии.
– Хорошо будет повторить ваш опыт, девочки, – подбодрила подруг Надежда Романовна, когда они проводили гостей. – Можно приглашать больше публики. Думаю, это будет полезно не только детям. Впрочем, вы утомлены. Идёмте пить чай. Будет время подумать об этом.
– Не знаю, хорошо ли я справилась, – сомневалась Катя. Фёдор Осипович  на неделе обратил моё внимание, что правой рукой я играю не так плавно. Будто не проживаю мелодию, а повторяю механически. И теперь мне всё время кажется, что мягкости и вправду недостаёт.
– Нет-нет, ты слишком строга к себе. Поверь, звучало очень хорошо. Удивительно музыка действует на людей. Признаюсь, я немного волновалась, поймут ли наши гости, не заскучают? Но все так внимательно слушали. Тянется, видимо, любая душа к прекрасному, – задумчиво проговорила Даша.
***
Через неделю девушку ждало неожиданное испытание. Отец сообщил, что организует большой приём: приглашены сослуживцы и некоторые знакомые из высшего света, которые впервые будут представлены семье.
– Можно мне не участвовать, папа? – попыталась было отказаться Даша, но встретила неожиданно суровый ответ.
– Я не препятствую твоим увлечениям и уважаю твои убеждения, но не согласен с полным пренебрежением приличиями. Девушка твоего возраста, которая отказывается выходить в свет, может вызвать некоторые толки. Не буду же я всем объяснять твои взгляды?
– Нет, папа, но...
– Возражения не принимаю. Ты можешь не часто, но всё же участвовать в светской жизни.
Даше оставалось только подчиниться. Она, конечно, не могла надеяться, что родители не станут думать о её будущем, о замужестве, хотя прямо никто об этом не говорил. Однако...
– На приёме за столом твоим соседом будет князь Валериан Аркадьевич Гедианов. Он впервые в нашем доме. Будь с ним любезна, пожалуйста, – в завершение разговора сообщил Алексей Дмитриевич.
***
Первые несколько минут гости дома Лидовских обменивались вежливыми, ничего не значащими фразами, но постепенно разговор становился более эмоциональным, вовлекая собравшихся в интересные диалоги.
Даша была недовольна тем, что ей пришлось долго наряжаться для такого, по её мнению, не стоящего события. По настоянию мамы было выбрано светло-жемчужное кружевное платье с сиреневыми атласными элементам. Хотя юбки по последней моде стали не такими пышными, девушку тяготили эти непрактичные, неудобные наряды. Однако она соблюдала приличия: сдержанно улыбалась и некоторое время терпеливо слушала любезную речь князя, который не скрывал восхищённого взгляда. Наконец ей наскучил набор светских новостей и общих суждений в том же духе, что и на балу, и, дождавшись паузы, она задала вопрос:
– Валериан Аркадьевич, что вы думаете о новой поэме господина Некрасова в «Отечественных записках»? – И, не дождавшись ответа, принялась излагать собственные мысли: у поэта очень интересный язык и он взялся раскрыть любопытную тему про жизнь разных сословий после отмены крепостного права.
Елизавета Сергеевна некоторое время прислушивалась к тому, что говорила дочь, и поняла, что пора вмешаться.
– Даша, – привлекла она её внимание мягким голосом, – похоже, ты утомила Валериана Аркадьевича. – И, не давая ответить девушке (которая нахмурила лоб, что было признаком готовности к спору), продолжила: – Как вы находите, князь, постановку «Горячего сердца» ? Не правда ли, Струйская в роли Параши очень мила?
– Соглашусь, да и бенефициантка хороша. Взять хотя бы сцену… – Уж тут Валериан Аркадьевич был в своей среде: он не без оснований слыл заядлым театралом.
Графиня Лидовская какое-то время следила за дальнейшей беседой дочери и, к собственному удовлетворению, больше не заметила в разговоре опасных поворотов – остаток вечера прошёл спокойно.
С этого дня князь Гедианов довольно регулярно стал бывать в доме Лидовских, а ещё Даше показалось, что он всегда посещает те же спектакли и концерты, что и она.
***
– Наконец-то от Вари письмо! – от дверей радостно сообщила Катя, размахивая исписанным листком. – Не удержалась, в карете открыла.
– Что пишет? – отложила книгу Даша.
– Скоро приедут в столицу. Евгений получил место.
После выпуска Варя Орлова вышла замуж за давно влюблённого в неё камер-пажа. Молодой супруг подал в отставку и получил перспективную должность в Комитете по делам Царства Польского. Правда, служить ему предстояло в Варшаве. И вот спустя два года, благодаря повышению, семья Аргольдцев снова возвращалась в Санкт-Петербург.
После того как подруги увлечённо обсудили, что нужно показать Варе в столице после стольких лет разлуки, Даша рассказала, что записалась на курсы Паульсона .
– Помнишь, я тебе показывала его журнал «Учитель»? Хочу послушать лекции по педагогике, занятия уже с 1 апреля. Неужели и у нас в России для женщин создадут университет?
***
В светлой малой столовой собрался почти домашний круг. За большими окнами темнело, и слуги уже опустили шторы и зажгли лампы. Семейства Лидовских и Строговых устраивали такие обеды не слишком часто. Правда, на этот раз к ним присоединился князь Гедианов. Что удивило, кажется, одну лишь Дашу.
– И представь себе, Василий Григорьевич, дело с уездным училищем для подготовки учителей у нас почти что встало, – Алексей Дмитриевич снова увлёкся рассуждением о земских делах, хотя супруга просила его меньше говорить о службе, чтобы не утомлять гостей. – И тормозят, конечно, наши крепостники. Уж больно им денег жалко на просвещение простых людей (хотя они выражаются более грубо – повторять не решаюсь). А голосовать против уговаривают крестьян. Крестьян, которые больше всех должны быть заинтересованы в обучении грамоте своих детей. Пользуются невежеством, сочиняют небылицы про вред образования.
Даша прислушалась.
– Удивляюсь я, Алексей, твоей энергии. Мне вот совсем не хватает времени на общественные дела, – ответил граф Строгов и решил вовлечь в беседу князя. – А что вы, Валериан Аркадьевич, про земство думаете? Или, может, сами служите? Я, простите, не очень осведомлён. У вас имение в какой губернии?
– В Новгородской, – ответил гость. – Да я, право, много лет там не бывал. Больше, знаете ли, интересуюсь высоким, духовным: обществами любителей театра, музыки, литературы. Про земное, про земство, – он приятно улыбнулся собственному каламбуру, – как-то и не думал. Да и как с мужичками говорить, честно признаться, не знаю.
– С крестьянами, то есть? – слегка растерялся от подобной откровенности граф Лидовской. – Как с любыми русскими людьми, как со мной сейчас.
– Ну да, ну да, – согласился гость, но по его лицу было заметно, что он не поддерживает подобные либеральные мысли.
– Ох, папа! – вдруг воскликнула Даша. – Если не хватает в нашем уезде учителей, может, мне поехать? Ведь у меня и диплом есть, и опыт преподавания. Правда, пока небольшой.
– Что вы, Дарья Алексеевна? Уехать из столицы в захолустье? – живо откликнулся князь Гедианов, не дав ответить хозяину дома. – Вам, такой прекрасной, утончённой девушке! Верно, вы шутите?
– Даша, не нужно так вмешиваться в разговор мужчин. Что о тебе подумает Валериан Аркадьевич? – поспешила остановить дочь Елизавета Сергеевна. Она небезосновательно опасалась, что на подобное фамильярное суждение та может ответить достаточно резко.
– Это моя вина. Не стоило говорить за столом о таких предметах, – поспешил сгладить неловкую ситуацию хозяин дома. – Впрочем, мы уже можем перейти в кабинет. Он встал и пригласил мужчин последовать своему примеру.
– Ах, мама, зачем вы всё время меня конфузите, как ребёнка? – еле сдерживая обиду, обратилась к Елизавете Сергеевне Даша, когда они остались в женском кругу. Ей стоило больших усилий выдержать такую долгую паузу, пока мужчины не удалились на безопасное расстояние, чтобы не услышать её.
– Потому что ты ведёшь себя по-детски, – мягко, но твёрдо ответила та. – Умей сдерживаться, тем более, когда речь идёт о вопросах политических. Может, ты и знаешь об этом много, но не стоит ждать, что тебя поймут в обществе. Со мной, с подругами, в семье – говори сколько хочешь. И не обижайся, пожалуйста.
– Прости, Даша, но твоя мама права, – поддержала графиню Надежда Романовна.
– Хорошо, я постараюсь. Ах, если бы я могла вообще избежать подобных светских встреч... – совсем тихо, чтобы не слышали старшие, закончила она.
Кате очень захотелось прервать неловкую паузу, которая затянулась после этого диалога. К счастью, у неё был хороший повод.
– А ведь я спросила у Фёдора Осиповича про твою Алёну, – обратилась она к подруге. Та заметно оживилась.
– И что?
– Надо её привести к нему на прослушивание. В консерватории готовы принимать одарённых детей.
– Вот именно, одарённых. Ведь она мелодии на фортепиано за мной повторяет – и без всяких нот. Ей учиться надо. Право, я очень рада! Узнай, пожалуйста, в какой день нам прийти.
***
– Простите, Дарья Алексеевна, я думал, вы здесь одна. Елизавета Сергеевна любезно позволила с вами поговорить. – Князь Гедианов, уверенно вошедший в библиотеку, вовсе не выглядел смущённым.
– Очень хорошо, Алёна, поиграй еще этот этюд. – Даша отвлеклась от урока и подошла поприветствовать непрошеного гостя. Она надеялась, что тот не заметил её недовольства.
Вот уже почти две недели девушка занималась с Алёной на маленьком домашнем пианино, чтобы подготовить её к предстоящему прослушиванию в консерватории.
– Кто это прелестное дитя? – Валериан Аркадьевич присмотрелся к девочке.
– Моя ученица. – Даша осторожно наблюдала за гостем, которого вежливо пригласила присесть на диван-канапе. Выражение его лица изменилось, когда он понял, что перед ним вовсе не барышня из высшего круга, а простолюдинка. Из благожелательной улыбка превратилась в какую-то снисходительно-брезгливую: так смотрят на милых, но не слишком воспитанных питомцев.
«Боже, что за неприятный человек этот князь! В нём столько снобизма, когда дело касается кого-то ниже по положению. И он глуп. Да простит меня мама, я сама высокомерная, но всё, что он говорит, – общие фразы, которые повторяют многие люди. Ничего оригинального я от него пока не услышала».
Ей было в тягость сидеть и притворно улыбаться, однако раз мама позволила князю войти, скоро нужно было ожидать и её. И действительно, Елизавета Сергеевна прошла в библиотеку, удивилась, что здесь идёт урок, но не сочла возможным намекнуть гостю, что его визит неуместен. А ведь князь и вправду явился в неурочное время.
– Если позволите, я провожу девочку вниз и вернусь, – истолковав недвусмысленный мамин взгляд, произнесла Даша и поспешила покинуть комнату. Она не торопилась возвращаться, но слишком долго отсутствовать тоже не могла. К её радости, князь уже успел откланяться.
– Вы разминулись с Валерианом Аркадьевичем, – пояснила мама. Она смотрела на дочь с каким-то затаённым вопросом, но говорить ничего не стала, тем самым озадачив девушку.
«Зачем он приходил?» – гадала Даша.
***
Прошло несколько дней с момента странного визита князя Гедианова, и Даша перестала гадать о нём – были заботы поважнее.
– Папа, мне нужно обсудить с тобой важное дело. – Она вошла в кабинет и стояла на пороге, ожидая, будет ли у отца время для разговора с ней.
Даша не так часто бывала в этой комнате. Строгие интерьеры как будто намекали, что это место предназначено не для пустого времяпрепровождения, а лишь для серьёзных дел. Тёмные полки были уставлены новыми книгами (большей частью научными), рабочими папками и подборками журналов. Тяжёлые гардины спокойного оливкового цвета были раздвинуты, впуская свет в большое окно.
– Входи, мне тоже хотелось с тобой поговорить. – Граф отложил в сторону документ и перо и встал из-за письменного стола.
– Да, я слушаю.
– Сперва ты. – Алексей Дмитриевич усадил дочь в просторное темно-зелёное кресло и устроился рядом на удобном стуле с резной спинкой.
– Помнишь Алёну, девочку, которая чудесно поёт? – начала Даша. – Так вот, её берут в консерваторию с будущей осени. Ты можешь поговорить с её приёмными родителями? Я не знаю, как всё устроить. У них нет условий для занятий. К тому же кто-то должен водить её на уроки. Она ещё мала, а до Демидовского переулка пешком больше километра через мосты, по оживлённым улицам. Может… Я подумала... – Девушка в нерешительности помолчала, а потом быстро произнесла: – Она стала бы жить с нами? Тогда будет инструмент и место учиться, и я смогу её сопровождать сама или просить кого-то из слуг.
– Вот что у тебя на уме, – вздохнул граф. – Давай я поразмыслю, как тут быть: время пока есть.
– Хорошо. – Даша боялась, что отец будет возражать, и обрадовалась его словам.
– Дочь, ты совсем взрослая, и я, конечно, ждал, когда это случится, – приступил к своему делу граф и, помолчав, пояснил: – Когда к тебе начнут свататься женихи.
–  Ой, нет, я же не давала, кажется, никому повода, – насторожилась Даша. Она была совсем не готова услышать подобные слова сейчас, когда все её мысли были заняты собственным образованием и судьбой учеников.
–  Как посмотреть. И что считать поводом, – протянул граф, но развивать эту тему не стал. – Не буду тебя томить. Твоей руки просит князь Гедианов.
–  Что? Князь Гедианов? Но он мне совсем не нравится. Папа, он же...
– Договаривай.
–  Нет, не стану.
– Тогда скажу я. Валерьян Аркадьевич – уважаемый в обществе человек. Его род довольно древний, да и доход, признаюсь, немалый.
– Разве всё это важно? Ты же не станешь меня выдавать замуж без моего согласия? – начала волноваться Даша.
– Нет, не стану. Просто ты не так опытна, чтобы разбираться в нюансах. Впрочем, решай сама. Может, обдумаешь?
– Что тут думать? Нет, мой ответ – нет. Но мне же не надо самой об этом говорить с князем?
– Не надо, я передам ему.
– Спасибо, папочка, я тогда пойду.
Дашу переполняли противоречивые чувства. Совсем не такие, как во время влюблённости в Поля.
«Гордиться бы нужно. Такой важный человек пожелал меня в жены, а я раздосадована. Почему он вообще решил, что мне интересен? И сам ни разу не высказывался в романтическом духе. Расчёт это какой-то. И как теперь вести себя с ним? Неловко будет. Хорошо бы и не встречаться», – такие мысли проносились в голове и мешали сосредоточиться.
Она отправилась к Кате и позвала её прокатиться верхом. Только наговорившись с подругой, Даша снова смогла вернуть себе спокойствие. Катя ничуть не удивилась новости (к тому, мол, всё и шло) и сообщила, что её родителей женихи донимают с завидным постоянством, а потом, получив отказ, ведут себя как ни в чём не бывало: так же любезны, только в доме бывают намного реже. Что и к лучшему.

Глава 3
Санкт-Петербург, весна – лето 1871 года
Шелест страниц да тихие восклицания Алексея Дмитриевича были единственными звуками, которые наполняли библиотеку дома Лидовских ранним мартовским вечером. Даша время от времени улыбалась, услышав: «Хорошая затея!», «Можно и у нас попробовать», «Эх, чего удумали!»
Граф воспользовался редким часом досуга, чтобы удобно разместиться в покойном кресле и прочитать последние номера «Санкт-Петербургских ведомостей».
– Милая, ты выглядишь такой утомлённой. – Мягкий голос графа отвлёк девушку от конспекта: оказывается, она так увлеклась, что не заметила, как в комнату вошла мама. – Ты слишком много времени проводишь в этом своём Обществе попечения о бедных. Нельзя так. Побереги себя.
Алексей Дмитриевич пересел на кушетку поближе к жене.
– Летом отдохну. Так много нуждающихся. У меня порой руки опускаются: сколько ни помогаем, всё как капля в море человеческих страданий. А нас так мало. Вот и Наталья Ивановна заболела, а Полина Александровна вынуждена срочно ехать к супругу.
– Лиза, дорогая, послушай, что я скажу, – обнял её муж. – То, что делаешь ты, все вы, очень ценно. Тебе кажется, что этого мало, но для тех семей, которые вы берёте на попечение, детей и стариков – это много.
Даша слушала тихий диалог родителей и понимала, что в какой-то момент отдалилась от мамы и не особо представляла, чем та занята. А ведь уже несколько месяцев Елизавета Сергеевна рано уходила, поздно возвращалась и почти не бывала в кругу семьи. Сама Даша была вовлечена в собственный круговорот событий. Она стала слушательницей Владимирских высших публичных курсов и надеялась успешно окончить учебу. А ещё не оставляла уроков для местных детей, да и попечение об Алёне требовало усилий и времени.
В тот же день после обеда она увлекла маму в малую гостиную, куда в это время обычно никто не заходил. Надо было исправить непростительное упущение.
– Расскажи мне о твоём обществе, – попросила Даша, – и скажи, чем я могу помочь.
– Девочка моя, – Елизавета Сергеевна нежно провела рукой по волосам дочери. Та поймала её маленькую теплую ладонь и поцеловала, прижалась щекой, как в детстве. – Не нужно тебе видеть то, что приходится мне наблюдать.
– Но я взрослая, мне уже двадцать один год. Думаешь, я не понимаю, что жизнь за пределами нашего круга совсем не радостная? Ведь я учу бедных детей, да и в деревне никогда не сидела в стенах дома.
– Да-да, ты права, но там, в рабочих кварталах, всё намного хуже.
– Пусть! Я хочу помогать, я слышала, что вам не хватает людей. Объясни мне, что делать?
***
Несмотря на все уверения дочери, Елизавета Сергеевна, посоветовавшись с мужем, всё же не решилась сразу брать её с собой для обхода рабочих бараков. Там дамы постарше, с жизненным опытом, искали самые нуждающиеся семьи. Были такие, в которых дети даже не выходили за пределы крошечного угла, потому что одеждой им служили лишь жалкие лохмотья. Женщины, оставшиеся без кормильца, голодали, продавали всю скудную обстановку. Им в первую очередь выделяли продукты, назначали пособия, детей устраивали в приюты, пансионы.
В двух квартирах, которые Христова община арендовала на Петроградской стороне, поместились небольшая богадельня и приюты для мальчиков и девочек. Там и помогала Даша. За небольшой срок она научилась простым хозяйственным делам: приготовить чай, накрыть на стол. Хотя чаще её просили провести уроки.
Однажды к дверям подъезда подкинули мальчика лет четырёх, до того худого и голодного, что пришлось несколько дней приучать его к пище. Девушка впервые в жизни помогала купать ребёнка. Было ощущение, что малыша не мыли очень давно. Даже видавшая виды старшая сестра общины вздыхала и тихо причитала: «Да что же это?»
Мальчик даже не плакал, пока ему промывали волосики, вытирали и одевали. Он был очень лёгкий для своего возраста. Сквозь белую кожу просвечивали синие жилки, белые волосы и голубые, глубоко запавшие глаза делали его каким-то неземным созданием.
Дня через два после этого Даша увидела на улице нищего, начала плакать и никак не могла остановиться. Впечатления последнего месяца, усталость, невысказанные мысли наконец прорвались наружу горькими слезами.
«Зачем всё так несправедливо? Дети, которым нечего есть? А вокруг – роскошь, довольство, равнодушие. Земля даёт много-много благ, а кто-то не может получить даже крохи. Мы же вот неплохие люди. А одно моё платье или украшение – это деньги, на которые не один месяц может жить целая семья. Как я могу находиться среди золота, картин, хрусталя, видеть всю эту красоту? Перед глазами снова маленький мальчик. Господи, до чего он худенький, почти прозрачный. А доктор сказал: не проживёт долго. Он даже не услышит красивую музыку, не увидит лес, реку. Родился среди камней и здесь же угаснет».
Даша незаметно прошла в свою комнату. Ей не хотелось никого видеть, чтобы не расстраивать близких своей печалью. Да и высказывать тёмные мысли было несправедливо. Чем виноваты мама и отец? Они очень старались помогать нуждающимся.
«Отчего так больно? Я и раньше видела бедных. Но то была скромная достойная бедность. Я видела нищих у церкви и редко – на улице. И не догадывалась о засилье нищеты совсем рядом – в нескольких кварталах от моего дома. Тысячи людей существуют, выживают в одном городе со мной. Я как будто была отделена от реальной жизни стеклянной стеной, а теперь она разбилась. О, как это ужасно».
***
Следующие дни Даша почти всё время проводила на занятиях. Близились экзамены. Она очень надеялась на хорошие результаты. Правда, грустные мысли мешали сосредоточиться. Она почти забыла, что договорилась встретиться с Катей в кофейне Беранже, но та сама заехала за ней к окончанию последней лекции.
– Даша, мы с Борисом уговорились объявить помолвку на будущей неделе. Будет небольшой званый ужин. Вы все приглашены. Я пришлю карточки позже. Ах, как я волнуюсь и радуюсь! – Она замолчала, заметив наконец принуждённую улыбку подруги. – Да ты не больна ли?
– Нет-нет, всё в порядке, только мне что-то совсем не хочется идти. Ты не обидишься?
– Нет, конечно нет, но ты мне должна рассказать, что случилось. Профессор снова был строг, волнуешься из-за экзамена?
– О, разве это такие стоящие поводы?
– Едем к тебе. – Катя внимательно посмотрела на подругу и решительно увлекла её к экипажу. – Мне не нравится твой вид. С каких пор учёба для тебя – не стоящий повод?
– Ох, Катя, я даже не знаю, как объяснить. – Даша смотрела в окно и, замолчав, не стала продолжать.
– По порядку, слово за словом. Ты меня уже пугаешь. Ты влюбилась, что ли?
Кате, которая переживала романтический роман с будущим мужем, казалось, что любовь – единственное, что может вызвать бурю чувств. Она стала второй из трёх подруг, кто встретил своего суженого. Варя, которая два года назад, к общей радости, вернулась в Санкт-Петербург, уже стала мамой очаровательной девочки. И теперь при общих встречах они гадали, кто же станет наречённым Даши.
– Нет, я не влюбилась, я не больна, я не расстроена из-за учёбы. Это всё не то, – собравшись с мыслями, заговорила девушка. – Я помогаю маме в общине. И там такие бедные – нет, нищие люди. Там, на окраине, где работают фабрики и заводы, всё убогое, страшное: грязь, голод, страдания. Я раньше всего этого не видела, а теперь не понимаю, почему кто-то обречён на подобное существование, в то время как мы благополучны, сыты и наслаждаемся жизнью. Это несправедливо. Мне кусок в горло не лезет. И я не хочу столько нарядов. Но что я могу поделать? Не уходить же из дому? – беспомощно закончила она.
Девушки молчали весь остаток пути. Когда они вошли в комнату Даши и расположились на софе, Катя, которая обдумала услышанное, ответила:
– Мы просто должны быть благодарны Богу, что родились каждый в своей семье. Разве мы это выбирали? Нет. Никто не волен выбрать место в жизни, но вот что мы можем – быть добрыми, помогать по мере возможности, радоваться, что нам столько дано, и не быть равнодушными. Ты такая, и этого достаточно.
– Может, ты права, но... – Даша рассказала подруге впечатления последних дней. Через несколько минут обе девушки всхлипывали, утирая слёзы и утешая друг друга.
Катя решила, что после того, как улягутся хлопоты с помолвкой, тоже хоть иногда будет помогать графине Елизавете Сергеевне Лидовской.
– А ещё я откажусь от части кружев для следующего платья, а оставшиеся деньги передам вашему обществу, – решительно заявила она. Зная легкомысленный нрав подруги, Даша не очень в это поверила, но от её неожиданно мудрых слов и доброго побуждения стало намного легче на душе.
***
Александр Трубецкой с некоторой тревогой ожидал приезда в Москву отца. Они виделись не так часто, и настроение этих встреч обычно было холодно-доброжелательным. В таких беседах, похожих скорее на светские, чем на родственные, юноше не хватало доверительности и откровенности, к которым он привык при разговорах с друзьями.
У отца с сыном и раньше слишком часто находились поводы для недомолвок. А теперь к ним добавилось ещё одно тревожное обстоятельство. Два года назад Михаил уговорил Веру переехать в Санкт-Петербург и выступать в Александринском театре. Он не объявлял её невестой, не говорил с отцом о женитьбе. Эта двусмысленность отношений больно ранила Александра, который невольно стал тем, кто помог возобновить давно забытое знакомство с семьёй Анненских, и раздражала Петра Андреевича. Князь считал важным соблюдать приличия, когда дело касалось семьи и фамилии.
– Что, нравится тебе служба? – после взаимных приветствий спросил отец, когда они устроились в гостиной. – Честно признаться, не ожидал, что выберешь для карьеры цензурный комитет.
– Я не планирую оставаться там надолго, отец, – ответил Саша.
– Вот как?
– Мне пока не очень понятно, какое поприще избрать. Знаю лишь, что интересно готовить статьи в журналы, но больше такие, где есть историческая основа.
– Да, я прочёл твой очерк о реформе казённых крестьян графа Павла Дмитриевича Киселёва  на примере Московской губернии. Хорошая работа, особенно анализ последствий замены подушной подати поземельным сбором.
– Спасибо, что помогли мне получить разрешение работать в архиве. Однако не думал, что вы уже получили экземпляр журнала.
– Получил и рад был узнать, что мой сын обладает аналитическим умом и отлично владеет слогом.
Это были редкие слова похвалы от обычно сдержанного отца, и Саше стало очень хорошо на душе. Он сомневался, одобрит ли тот журналистскую деятельность.
– Мне хотелось самостоятельно разобраться, как проходит реформа печати, и познакомиться с редакторами и корреспондентами разных изданий, – решился он поделиться своими мотивами.
В этом вопросе он расходился с Костей и Степаном. Они откровенно высказывались, что не одобряют роль цензора. Костя мирился с этим только благодаря статьям, которые Александр посвящал интересным, по мнению самого Кости, судебным процессам. Степан же бывал очень категоричен. Он со времён Славянского конгресса увлёкся славянским вопросом, больше всего сочувствовал болгарам, познакомился со студентами, учил язык и постоянно напевал какие-то народные болгарские песни. А цензоров, которые всё чаще изымали номера журналов и газет со слишком радикальными статьями, считал чуть ли не личными врагами.
– Похвальные рассуждения вполне взрослого человека, – подумав, ответил князь. – Может быть, в ближайшем будущем я расскажу тебе одну мою идею. Она касается истории в том числе, но надо сначала узнать в министерстве.
– Заинтриговали вы меня, отец. – Саша не мог придумать, что такое готовит князь.
– И хорошо. – От Петра Андреевича не укрылись взгляды, которые сын бросал на часы. – Ты, я вижу, куда-то собираешься.
– Да, с вашего позволения, отец, я пойду. Уговорились встретиться с друзьями на публичной лекции по химии.
– Иди, иди. Какие всё же разносторонние увлечения у вас, молодых: и гуманитарные науки, и естественные желаете постигнуть.
– Это правда, – улыбнулся Саша.
В старой и новой столицах империи, в больших её городах почти с самого начала правления Александра II юноши и девушки уверились в важности постоянной учёбы. Нередко к ним присоединялось и старшее поколение. А профессора были рады возможности читать публичные лекции такой заинтересованной аудитории. Считалось за честь приглашать популярных лекторов в свои дома, если была возможность разместить слушателей.
***
– Видели свежий номер «Голоса»? – нетерпеливо шепнул Костя, когда они заняли места в самом конце просторного зала.
– Нет ещё, а что там?
– Тсс! – зашикали на друзей недовольные слушатели.
– Это грандиозно! Вот читай тут! – сунул Саше и Степану сложенную газету товарищ. Нужная статья была обведена карандашом.
– Почему грандиозно? – не очень понял восторг друга Саша, но решился задать вопрос, только когда стихли овации по окончании лекции.
– А что, часто в Российской империи открыто и гласно судят подозреваемых в политическом деле? Я лично вообще такого не припомню.
История тайной организации некоего Нечаева в последние месяцы не сходила со страниц прессы. Споры о том, кем считать её участников – героями или преступниками, порой разделяли друзей и родных.
– Вообще-то эти люди совершили убийство, – не согласился с суждением товарища Александр.
– Да, но политическое убийство. И судят большинство не за него, а за взгляды. Но ты подумай вот о чём: всё – речи подсудимых, обвинения и защиты – будут публиковать в прессе. Свобода всё-таки есть, несмотря на многочисленные попытки её задавить.
– Если так смотреть… – Саша не был так увлечён политикой, как друзья. Его больше интересовала культурная и общественная жизнь. Однако всё чаще эти сферы сближались и даже смешивались...
– А как ещё? Вот что. Нам непременно надо ехать в Петербург. Такое пропустить никак нельзя. Я хочу лично увидеть и услышать как можно больше, – горячо заявил Костя.
– Я служу и ты, да и у Степана каждая минута расписана с его наукой.
– И что? Попроси отпуск. Я уже написал своему начальнику. Он, думаю, согласится, что для опыта мне полезно побывать на процессе нечаевцев.
– Согласен, надо ехать, – поддержал задумку Степан. – К тому же я, пусть не близко, знаю некоторых подсудимых. Да и с Ивановым пару раз на лекции встречался. Всё же не по себе, как подумаю, что в нашем парке, рядом с учебными корпусами академии, задумалось и совершилось такое жуткое убийство .
Костя уже больше года служил помощником секретаря по уголовному департаменту. Ему не терпелось начать адвокатскую практику, и особенно – защищать тех, кто, по его мнению, находился в самом уязвимом положении: детей, подростков, бедняков.
«Хотя придётся иногда брать и состоятельных клиентов, чтобы обеспечить своё собственное существование», – повторял он афоризм собственного сочинения.
Степан же остался на кафедре Земледельческой академии, где проводил эксперименты с удобрениями для почв, распространённых в Тверской губернии. Он намеревался, собрав достаточный материал, отправиться служить в земство Новоторжского уезда и добиваться того, чтобы крестьяне начали наконец собирать хороший урожай.
***
В Санкт-Петербург друзья прибыли в последних числах июня. Несмотря на все уговоры, Костя и Степан отказались селиться в квартире Трубецких. Они сняли номер в дешёвой гостинице ближе к залу суда.
Костя сразу направился к товарищу брата, который был помощником одного из присяжных поверенных на процессе. Он хотел узнать график заседаний и способ попасть на них. У Степана оказались поручения и письма от московских друзей и знакомых.
Договорились, что ребята соберутся у Александра следующим утром, чтобы разработать дальнейший план действий.
Сам же Саша решил навестить Михаила. Отвёз вещи домой и отправился на его квартиру в полк.
– Удачно, что ты меня застал. Я весь в хлопотах последнее время, – обрадовался визиту брат. Однако от Саши не укрылось и то, что тот несколько конфузится.
– По службе? Надеюсь, у тебя всё благополучно, – заволновался он.
– И по службе тоже. Ведь меня командируют в Туркестан, в штаб генерала фон Кауфмана.
– Но это... – Саша был удивлён, – далеко. И как-то совсем неожиданно. Там ведь неспокойно. А ты ничего про это не писал.
– Далеко, но увлекательно: Восток, экзотика. Не писал, потому что точно не был уверен до прошлой недели. А то, что неспокойно, даже к лучшему. Ведь там может быть реальное дело: хивинцы то и дело устраивают набеги. Мне, честно признаться, наскучила казарменная жизнь. Что же – я военный, а пороху не нюхал. Надеюсь, выпадет случай показать себя.
– Если смотреть так.
– Так, так. Именно так. Зачем же иначе выбирать военную карьеру? – Михаил внимательно оглядел брата. – А что ты? Какими судьбами в столице? Давно ведь не виделись. Кажется, и вовсе не изменился.
– А ты как будто похудел, – ответил Саша. – Я с друзьями только сегодня приехал. Костя решил, что нам непременно нужно побывать на этом громком политическом процессе. Потом заеду в имение – и снова в Москву.
– Вот как, даже лично побывать? Я про это дело слышал, все твердят: «Нечаевцы, нечаевцы». Утомительно, да я и не интересуюсь: мне эта политика кажется пустой игрой.
Саша не был удивлён подобным суждениям брата, и сам не помышлял углубляться в эту тему. Он собрался с духом и спросил:
– Как дела у Веры? Могу ли я её навестить?
Михаил долго не отвечал: он отошёл к окну, будто что-то увидел, а потом, не поворачивая головы, медленно произнёс:
– Она с матерью в Павловске. Сезон для неё завершился успешно, однако утомлена: вот и сняли дачу для отдыха. Если ты так сильно хочешь, я могу дать адрес. – Он ещё помолчал, а потом всё же прибавил: – Но, может, не стоит?
– Почему не стоит? Разве я не могу навестить её на правах друга, родственника? Ответь же мне наконец, в каких вы отношениях? – Саша не хотел, чтобы голос выдал его эмоции, но не смог говорить спокойно и хладнокровно. Его мучило, что Вера, о которой он не смел помыслить дурного, находилась в двусмысленном положении. К тому же оставались обиды оттого, что девушка предпочла ему Михаила. Наверное, он ещё не окончательно разлюбил её.
– Ты не вправе задавать подобные вопросы, – начинал раздражаться брат. – А навестить, отчего же, можешь. Только подумай, будет ли это приятно ей?
– Вот как? Неприятно? Ты мог бы разрешить всё, любые неловкости для нас, если бы объявил о помолвке.
– О помолвке? – холодным эхом отозвался Михаил. – Кажется, ты много на себя берёшь. Это дело не твоё.
– Не моё, не отца, а чьё? Ты же компрометируешь Веру. Чем она заслужила? – начал горячиться Александр.
– По-моему, тебе пора, Саша. Рад был повидаться, но мне срочно надо в штаб за бумагами. В Павловске адрес: дача Раевских. Поезжай, если хочешь, – оборвал начинающуюся ссору Михаил.
– Что ж, прощай!
«Нехорошо мы расстались. Я даже не спросил, когда он едет», – после нескольких пройденных километров Саша начал остывать. Он решил, что к Вере не поедет, и был зол на брата, но осознание, что тот отправляется в опасные далекие края, несколько притупило его негодование. «Подожду несколько дней и приду мириться», – успокоил он себя.
***
В середине мая графиня Елизавета Сергеевна сильно простудилась во время посещения работниц тюлевой фабрики. Алексей Дмитриевич по рекомендации доктора, как только состояние жены достаточно улучшилось, повез её в Италию. Даша ухаживала за мамой и потому осталась в Санкт-Петербурге до лета.
Теперь, по решению родителей, она должна была дождаться, когда у Сергея завершится его практика, чтобы вместе отправиться в имение. Она также задумала взять с собой Алёну и маленького Алёшу, того самого мальчика-подкидыша, появление которого так огорчило её когда-то. С разрешения супруга Елизавета Сергеевна поместила ребёнка у них в доме. Врач, который опекал общину, расписал подробный курс лечения, но хороших результатов всё же не обещал. А Даша, которая больше всех занималась мальчиком, надеялась, что свежий воздух, солнце, здоровая атмосфера деревни пойдут на пользу её подопечному.
Как-то в эти полные тревоги и ожидания любых известий о здоровье мамы дни (телеграммы от родителей приходили регулярно) Сергей принёс номер «Санкт-Петербургских ведомостей» с первым репортажем о нечаевском процессе, который вёлся открыто. Неслыханно для политического дела! С этого момента брат и сестра начали с увлечением следить за ходом судебного разбирательства.
Они расходились во мнении относительно подсудимых. Сергей сочувствовал социалистической идее и живо откликался на речи об общественных проблемах, которые и заставляли молодёжь объединиться для борьбы, пусть даже таким диким способом. Даше очень не нравились слова прокламаций, которые читали на заседаниях, призывы к насилию и методы, избранные последователями Нечаева.
– Хорош руководитель: сбежал за границу, а те, кого навербовал, должны за всё отвечать! – негодовала девушка. Но всё же ей были интересны женщины, которые оказались на скамье подсудимых, особенно Александра Дементьева. Ведь та открыто поднимала вопрос о правах женщин и рассказывала о бедственном положении студентов.
– Мне бы очень хотелось побывать на заседании, – как-то сказала она Сергею. Брат на правах студента-юриста уже успел посетить суд несколько раз.
– Не думаю, что это хорошая мысль. Папа бы точно не одобрил, – высказался он и, предваряя возражения сестры, пояснил: – Публика там не слишком прилично себя ведет. Я слышал такие высказывания, которые не хотел бы тебе передавать. К тому же ты будешь выделяться на фоне привычных зрителей.
Разве мог Сергей с его принципами удерживать сестру, пусть и не от самого благоразумного шага? Она была уверена, что нет.
– А я оденусь неприметно, и ты можешь позвать товарищей, чтобы мы не смешивались с остальными. Я хочу только послушать Дементьеву один разок, а отцу сообщать не станем.
– И без нас доложат: кто-нибудь непременно узнает тебя. Ведь там дежурят переодетые жандармы, – сомневался брат. – Но ты права, неправильно в наше время, когда идёт борьба за эмансипацию, удерживать твои желания. Я всё устрою.
***
Саша и Костя заняли удачные места, и юноша по журналистской привычке начал оглядывать публику. Иногда на заседании можно было увидеть интересные типажи, а иногда – высоких сановников. Первое время его несколько шокировали те, кого называли нигилистками: стриженые девушки в тёмных, грубого кроя, одеждах. Они показно громко разговаривали и смеялись, как бы давая понять, что свободны от предрассудков и условностей. В Москве таких барышень пока было немного.
Сегодня его внимание привлекла девушка, которую сопровождали трое молодых людей. Она, хоть и оделась скромно, выделялась среди остальных спокойствием, достоинством, манерой держать себя.
Председатель открыл заседание и отвлёк внимание Александра от незнакомки. Он делал заметки, чтобы составить репортаж, который Костя взялся пристроить в какой-то очередной небольшой журнал – из тех, что открывались и закрывались (благодаря цензуре) с завидной поспешностью, не успевая запомниться читателям.
– Даша, тот молодой человек всё время смотрит на тебя. Он тебе знаком? – обратил внимание сестры на поведение одного из слушателей Сергей.
Она взглянула по указанному направлению. Темноволосый юноша с благородным и даже красивым лицом был незнаком ей, но что-то в его облике будило смутные воспоминания. Даша задумалась, но память не желала ей помочь.
– Нет, не припоминаю.
– Мне это не нравится. Я подойду к нему в перерыве и попрошу объясниться, – загорячился брат.
– Не стоит, право. Может, мы и не станем оставаться? Речь Дементьевой была очень смелой. Я хочу обдумать её слова о том, что женщины смогут идти в науку и занять достойное место в кругу учёных, – пояснила она. – А дальше будут допросы второстепенных свидетелей. Это вовсе не так интересно.
– Хорошо, это разумно. Ты же видишь теперь и сама, какие здесь люди?
– А вот в этом я с тобой не соглашусь. Неужели ты полагаешь, что эти девушки смутят меня своим видом? Они просто хотят привлечь внимание, доказать независимость и смелость. Я думаю, они и вправду смелые, – ответила Даша.
«Как будто я видел эту девушку. Но где, когда? Или она на кого-то похожа? Удобно ли представиться и завязать знакомство? Задать вопрос как журналисту. Думаю, да», – Саша невнимательно слушал Костю, когда они пробирались к буфету, где обыкновенно в перерыве было интересно узнавать суждения родных и друзей подсудимых. Но той девушки и её спутников нигде не было видно.
«Как жаль, что я упустил их. Впрочем, может представиться случай в другой раз».
***
От ворот дома на набережной Фонтанки тёплым июльским утром отъехали два экипажа. В первом разместились Даша, Сергей и двое детей.
– Они как брат и сестра, – шепнула девушка.
И вправду, Алёна очень привязалась к малышу и по-своему опекала Алёшу. Водила его везде за руку, развлекала играми, поправляла одежду. И это выглядело очень трогательно.
Многочисленные вещи (среди которых, говоря по правде, было немало книг) погрузили во второй экипаж. Туда же села служанка, которая помогала ухаживать за воспитанниками семьи. Поезд отправлялся с Петергофского вокзала, и уже к вечеру они должны были добраться до имения. Через неделю тётя, Анна Дмитриевна, планировала привезти Таню и Илью и дожидаться с племянниками старших Лидовских. Граф писал, что Елизавете Сергеевне намного лучше.
В этот же день Александр Трубецкой покидал Санкт-Петербург. Остаток отпуска он хотел провести в усадьбе. В столице он увидел достаточно, чтобы составить собственное мнение о мотивах и мировоззрении своих сверстников, увлечённых политической борьбой. Саше оказались неблизки социалистические идеи, захватившие умы молодого поколения. Ему больше нравилась созидательная или творческая деятельность, а не что-то связанное с разрушением и тем более насилием.
Его сильно огорчало то, что встретиться с Михаилом так и не удалось. Тот прислал записку, что срочно выезжает курьерским поездом к месту службы. Расстались они на нехорошей ноте, почти поссорились, а ведь брат отправлялся туда, где поджидали непредсказуемость и опасности войны.
А ещё Саша больше не встретил ту девушку, что привлекла его внимание в зале суда. Он никак не мог отделаться от мысли, что когда-то уже видел эти ясные зеленые глаза – внимательные, любопытные, живо отражавшие сложный внутренний мир незнакомки.


ЧАСТЬ 4. 1877

Глава 1
Санкт-Петербург, январь 1876 года
Серые тени от низких тяжёлых облаков делали день неотличимым от вечерних сумерек. Да и как было солнцу хоть ненадолго пробиться в этот невесёлый бедный уголок Петроградской стороны, плотно застроенный высокими скучными домами!
В грязном сквере веселилась сомнительная компания. Рабочие, получив трудовые гроши, уже успели выпить по законной чарке и теперь громко обсуждали жадного хозяина, который отказывался поднять оплату даже на несколько копеек. Тема распалила и без того раздражённые умы, однако этот шум не вывел из задумчивости молодую хорошо одетую женщину, которая направлялась в сторону работяг.
– Э, а это что за краля здесь гуляет? – заметил её один из мужчин и тем привлёк внимание остальных. – Вроде симпатичная. Может, мне с ней познакомиться? – недвусмысленно ухмыльнулся он и встал, намереваясь преградить девушке путь.
– Погоди, Антоха, – вдруг ухватил его за руку приятель, внимательно рассмотревший предмет сомнительного интереса. – Это же Дарья Алексеевна. Тише ты, охолони.
И он, почтительно сдёрнув шапку, сделал шаг навстречу. Приятели его притихли – кто в недоумении, а кто с пониманием.
– Здравствуйте, Дарья Алексеевна.
– Здравствуйте, Игнат.
– Что это вы здесь одна в такую пору?
– Извозчика не было, решила прогуляться. – Даша будто и не почувствовала скрытого смысла вопроса. Она была поглощена мыслями о том, как лучше перенести на русскую почву методику занятий с детьми, которые плохо владели речью. Статья в журнале произвела впечатление, но не всё казалось реально исполнимым. – А как ваша дочка? Помогло лекарство?
– Спасибо, барышня, помогло. Почти не кашляет, а то уж думали схороним, как и двух старших, – вздохнул собеседник. – Я с вами пойду. Негоже вам одной, – решил он и попрощался с товарищами.
Многие жители фабричного района успели хорошо узнать старшую и младшую графинь Лидовских. И Даша не задумывалась, что не всякому человеку её круга можно безбоязненно появляться на этих улицах.
Вот уже пять лет как она увлекалась работой с детьми, подобными Алёне. Когда девочка начала показывать прекрасные успехи в учёбе, Даша задумалась, какое место в системе современного образования занимает методика развития умственно отсталых детей. Порасспрашивала знакомых из педагогической среды и с горечью выяснила, что никакое. А ведь и в престижном Смольном институте на её памяти одна или две девочки так и не научились читать и писать: их по возрасту переводили из класса в класс, а потом выпустили без аттестатов. В бедных же семьях подобных детей старались спрятать от чужих глаз, нередко обижали или отправляли собирать милостыню – хоть какая-то польза.
Сейчас в общине оказалось шесть подкидышей, которым доктор поставил диагноз «слабоумие», но посчитал, что они поддаются воспитанию. У сестёр не было возможности оставлять детей с серьёзными аномалиями и крайней степенью идиотии. И судьба их не без основания тревожила добрых женщин.
А у Даши, как оказалось, хорошо получалось работать с этой маленькой группой: она была терпелива, не раздражалась, умела наблюдать и находила подход к каждому. Постепенно накапливался опыт: помогали разговоры с сёстрами милосердия, врачами, статьи из зарубежных журналов. Ей стало интересно придумывать и испытывать способы развивать тех, кого общество считало умственно отсталыми и безнадёжными. Время от времени она готовила статьи с личными наблюдениями и рекомендациями для журнала «Педагогический листок».
Года полтора назад на одной из открытых лекций по психологии Дарья Лидовская познакомилась со студентом старшего курса Андреем Пехтеревым. Того заинтересовала дискуссия, которая завязалась между профессором Балинским  и девушкой-любителем. Вопрос Даши и её здравые суждения удивили аудиторию. Андрей решился подойти, расспросил, почему она так хорошо осведомлена о душевных недугах, и вызвался осмотреть воспитанников Христовой общины.
Даша была рада: ведь раньше детьми занимался только врач общей практики.
– Боюсь вас огорчить, Дарья Алексеевна, – осторожно начал Андрей, когда они вышли из дверей общины после его первого визита. – Но я вижу перспективы только у двоих, с лёгкой имбецильностью. Остальные, скорее всего, останутся идиотами (я употребляю это слово как научный термин).
– Вы уверены? Объясните мне подробно, в чём именно таится патология.
– Я подготовлю отчёты по каждому ребёнку. Вы можете их прочитать, а если что-то не поймёте, я объясню.
Постепенно профессиональное знакомство переросло в крепкую дружбу. Даша узнала, что когда-то в детстве Андрей наблюдал за деревенским дурачком и очень его жалел. Много лет спустя во время практики в лечебнице для умалишённых он вспомнил того человека и захотел лучше разобраться в природе душевных недугов. Профессор был рад увлечённому студенту и пригласил его помогать при лечении некоторых пациентов.
***
– Кто это тебя провожал? Снова твой Андрей? – Таня, прелестная девушка, совсем не похожая на застенчивую угловатую барышню, какой выпустилась из института, отошла от окна. Теперь черты лица её смягчились, а в голубых глазах то таилась задумчивость, то плясали озорные искры. Ей нравилось поддразнивать старшую сестру, которая казалась слишком серьёзной.
– Нет, это рабочий Игнат. Мы с мамой его дочку к профессору Боткину возили. И что это ты говоришь «твой Андрей»?
– Рабочий провожал, разве это удобно? Почему на извозчике не поехала? – уклонилась от ответа Таня, но взгляд её будто говорил: «Меня не проведёшь – я про тебя много чего знаю».
– А что такого неудобного, ведь я с ним знакома: это простой хороший человек. Но ты не ответила.
– Ну вот отвечаю, – немного смутившись, но не желая отступать, заговорила Таня: – Разве вы с Андреем Олеговичем не думаете о свадьбе? Уже больше года знакомы. Мама давно ждёт, когда вы объявите помолвку. А то ведь неудобно будет мне выйти замуж вперёд тебя.
Даша нахмурилась: снова эти разговоры. Андрей ей нравился только как товарищ. О семье она не помышляла. Всё время занимали деятельность в общине, наблюдение за детьми. Она писала статьи в педагогические журналы, усиленно читала всю литературу немногочисленных коллег, которые занимались сходной темой, и не видела рядом мужчину, который мог взволновать её сердце и отвлечь от таких интересных, а главное нужных занятий.
– Глупости всё это, Танюша. На меня не смотри. Кого волнует, кто вперёд выйдет замуж? Время теперь другое. А вы когда объявите о помолвке?
– Господи, Даша, да ты совсем закружилась со своей общиной. Я же говорила, и не раз, – пятого февраля во время званого обеда.
– Говорила? Февраля? Так это же... – растерялась девушка. Она достала из ящика папку с листами, открыла чернильницу, но, осознав, как невнимательна была, постаралась снова ухватить нить разговора.
– Да, это через неделю.
– Поздравляю.
– Ты, верно, шутишь. Неужели и вправду не помнишь?
– Прости, прости, я всё время отвлекаюсь. Просто мне надо доработать материал и отослать в редакцию: и без того сроки нарушила. Но это меня не оправдывает.
– Что-то ты стала много писать, – расстроенно протянула сестрёнка. – А я как раз хотела тебя попросить взглянуть на мой новый пейзаж.
– Меня? Но я же не такой знаток…
– Тебя, потому что нужно честное суждение, – перебила сестрёнка.
– А твой жених видел работу? Что сказал? – попыталась сгладить неловкость от своей нечуткости Даша.
– Ему всё всегда нравится, поэтому он не в счёт. Хотя это так мило, – мысль об Арсении заметно смягчила Танины интонации. Но она тут же вернула прежний нервный тон. – Вот Сергей никогда не хвалил меня, если замечал недостатки. Я так соскучилась по нему. И никто не переубедит, что эти новые правила так хороши. Да кому нужна всеобщая воинская повинность, если она отрывает наших мужчин от семьи!
Даша почувствовала очередной укол вины: у Тани сейчас и вправду стало больше поводов для грусти. Жених служил и, как бы ни желал, не мог полностью посвятить себя возлюбленной. Члены семьи Лидовских тоже оказались слишком заняты, чтобы уделять достаточно времени друг другу. Илья плавал на паруснике гардемарином. Алексей Дмитриевич часто уезжал из столицы по служебным или земским делам. Графиня и старшая дочь много времени проводили в общественном служении.
А Сергей уже третий месяц отбывал обязательную воинскую повинность. В ноябре ему пришло приглашение тянуть жребий, и он стал одним из сотен тысяч новобранцев. Такая практика действовала в империи лишь второй год, а сама инициатива военного министра Милютина в который раз разделила общество на неравные части. Как? Крестьянские и дворянские юноши станут солдатами и будут жить в одной казарме? Больше всех это возмущало дам из высшего общества. Но даже несмотря на сильнейшую оппозицию, новая реформа получила одобрение государя.
Как ни странно, Елизавета Сергеевна спокойно отнеслась к предстоящей службе сына. Недовольство же высказала только Таня. Старший брат очень поддержал её желание заниматься живописью и был первым зрителем – объективным, честным критиком. Они заметно сблизились за несколько лет после выпуска девушки из Смольного. Только одно огорчало Сергея: нежелание Тани вникать в нужды общества, простых людей, помогать бедным.
– Я не могу переносить страдания, я не такая сильная, как Даша и мама, – так она объясняла свой отказ. И в голосе при этом появлялись плаксивые нотки. – Вот начну продавать картины, буду жертвовать на эту вашу прекрасную благотворительность. Хорошо? – заканчивала она подобного рода разговоры.
Девушки прошли в комнату на верхнем этаже, где была устроена мастерская. Здесь повсюду были развешены картины: и Танины, и её друзей, и Елизаветы Сергеевны. На подрамнике подсыхал небольшой холст с видом на стрелку Васильевского острова.
– Хорошо, Таня. Мне нравится свет и композиционное решение. Только… – Даша в нерешительности замолчала, делая шаги влево и вправо, чтобы лучше рассмотреть работу.
– Говори, пожалуйста. Я на то тебя и позвала.
– Всё слишком уж идеально. Это же реальное место, а у тебя оно вовсе лишено изъянов. Нигде на зданиях нет потрескавшейся краски, не видно следов на снегу и даже птиц.
– Вот и Сергей всегда такое отмечает, – вздохнула Таня, – а мне, когда пишу, кажется, что всё так и есть.
– Милая, просто ты у нас идеалистка и хочешь, чтобы мир был прекрасным и чистым. – Даша обняла сестру.
– Но художник обязан видеть правду: так говорит наш профессор. Спасибо, я буду дорабатывать, иначе не смогу стать настоящим мастером.
– Ты показываешь хорошие успехи, – ободрила сестру Даша. – А про Сергея не печалься, он же всего полгода послужит. К твоей свадьбе точно вернётся.
– Не могу не волноваться. В последнем письме он писал, что несколько офицеров в их полку подали в отставку и отправились добровольцами в Сербию. А он у нас так подвержен чувствам, особенно когда дело касается помощи другим. Как бы глупостей не наделал.
Девушки задумались: в их ближайшем кругу и вправду всё чаще звучали речи о далёких краях, где жизнь славян омрачена соседством с недружественными иноверцами. Так, во всяком случае, об этом писали газеты.
***
В тот день Елизавета Сергеевна торопилась: поскорее завершила дела в общине, чуть не на бегу, что было для неё редкостью, вручила Андрею конверт, быстро произнесла: «Будем очень рады» – и уехала на извозчике, которого молодой человек нашёл по её просьбе.
На улице сыпал мелкий нудный снежок, а в комнате для игр было светло и довольно уютно: сёстры старались создать для детей уголок безопасности.
Андрей прервал наблюдение за воспитанниками и изучил текст карточки – красивые буквы на плотной дорогой бумаге. Удивился и перечитал ещё раз: он никак не ожидал получить приглашение на званый вечер в дом графа Лидовского. Его недоумение разрешила Даша.
– Боюсь, мой друг, мама так озабочена тем, что я становлюсь старой девой, что готова видеть в вас моего жениха. – Она думала, что сказать это будет легко, и взяла шутливый тон, но на последнем слове смутилась. – Простите, кажется, я допустила бестактность.
– Что вы, Дарья Алексеевна, – товарищ называл её по отчеству, когда говорил о чём-то серьёзном. – И вы, и я понимаем, что в обществе долго ещё будут жить предрассудки, и тяжелее всего придётся женщинам.
За время знакомства юноша не просто привык к визитам в Христову общину. Его тянуло сюда по причине, которую он понял не сразу. В какой-то момент Даша начала нравиться ему не только как друг и единомышленник: пришлось признаться себе, что это романтическое чувство. Однако Андрей всё яснее осознавал (и от этого порой вдруг становился печальным), что оно невзаимно. В этом ошибиться было нельзя. Да и что он, провинциал, вчерашний выпускник, который едва обеспечивал себя, мог предложить дочери графа? Да, девушка не придавала значения титулам и богатству, о чём нередко говорила ему. Но разве она знала, что такое нужда? К тому же и для него сейчас семейные узы означали если не отказ, то существенную помеху в интенсивной научной деятельности.
– Могу я как-то вам помочь?
– Если вы о фиктивном браке, который создаст вид приличия в глазах общества, то нет. Я не хочу обманывать себя и других. К тому же моя семья не так предвзята. Лишь у мамы возникают периодами странные идеи, но они быстро проходят, – справившись со смущением, улыбнулась девушка.
– Ну, хорошо. А ведь у меня новость. – Андрей знал, что Даша порадуется за него, но понимал и то, что ей будет грустно услышать о том, что… – Я еду на стажировку в Европу.
– Вы же так ждали этого. Поздравляю. Надеюсь, будете писать. Особенно о чём-то полезном для наших детей. – Девушка ждала поездки Андрея: ведь он ещё в прошлом году с отличием окончил Медицинскую академию. А о том, как она будет обходиться без его поддержки, общества, частых встреч, старалась не думать.
– Я попросил профессора Балинского принимать вас, если будут затруднения. И мне всегда пишите. Время пройдет быстро, а опыт коллег нам очень нужен, – поспешил он подбодрить девушку. – И если не брак, то хотя бы намёк на помолвку я могу предложить, – заговорщически подмигнул он.
– Я это обдумаю, – улыбнулась Даша.
***
Парадная столовая сверкала от блеска хрусталя, зеркал и драгоценностей. Комнату украсили живыми цветами и фруктами, которые только вечером доставили из оранжереи и теплиц. А ещё для важного семейного события специально заказали новый сервиз. Таня выбирала его вместе с мамой: ведь он должен был войти в её приданое. Тончайший фарфор работы Императорского завода украшал нежный орнамент позолоты и цветов: глубокие тарелки, расписанные пионами, средние – шиповником, мелкие – незабудками. Сервировку и блюда обсуждали несколько недель: неудивительно, ведь это была первая помолвка в семье Лидовских. Конечно, родители думали, что замуж скорее выйдет старшая дочь. Однако Елизавета Сергеевна не уставала надеяться, что скоро и Даша откроет ей тайну своего сердца.
Правда, вместо душевного разговора накануне торжественного дня у мамы с дочкой вышел очередной спор.
– Я же просила тебя сшить новое платье, – укоризненно посетовала Елизавета Сергеевна, когда Даша призналась, что на помолвку сестры наденет наряд, в котором уже несколько раз посещала приёмы и театр.
– Мама, но ведь мы никуда не выезжаем и гостей будет немного, – возразила та.
Трудно было сопротивляться требованию отца держаться традиций их круга. А мама, хоть и сама каждый день посещала беднейший район столицы, в некоторых вопросах постоянно занимала его сторону. Говорила: вот выйдешь замуж, тогда и становись скромницей.
– Ах, глупышка, так ведь приглашена родня. Это самые строгие судьи. Теперь уж всё равно ничего не поделать. Но хотя бы возьмём у Тани новую кружевную пелерину и – не спорь! – бриллиантовое колье и диадему. Надеюсь, это хоть немного спасёт положение.
В том, что родные не оставят её в покое, Даша убедилась уже в середине обеда. После торжественного объявления о помолвке Татьяны Лидовской и коллежского секретаря Арсения Гавриловича Воронцова прозвучали слова поздравления невесте и жениху, за которыми последовала понятная пауза. Но вот гости отдали должное первому блюду, и...
– Даша, расскажи же о своём друге, – как бы между прочим обратилась к ней Нина Дмитриевна Оленёва. Старшая сестра графа была не так близка семье Лидовских, как младшая Анна. С годами она всё чаще критиковала домочадцев брата, считая, что он слишком либерален в воспитании детей. – Мы думали, вы объявите помолвку раньше Тани, а ты всё молчишь.
– Что ж рассказывать, сестра, – пришла на помощь растерявшейся дочери Елизавета Сергеевна, – Андрей Олегович, молодой учёный, очень помогает нашей Христовой общине. Так они и познакомились. – Она посмотрела на дочь, будто говорила: «Не молчи, скажи что-нибудь».
– Андрей получил приглашение отправиться на стажировку в Европу. Очень неожиданно, – медленно произнесла Даша. Ей было не по себе от этого неловкого разговора. Она лишь надеялась, что их не слышат другие гости, занятые своими беседами, и отец.
А вот Андрей всё прекрасно слышал, смотрел ободряюще и был готов поддержать.
– Вот вернётся, тогда и… – подхватила графиня.
– Ну и хорошо, ну и славно, – тётя домыслила остальное, потеряла интерес к теме и перенесла внимание на других соседей по столу, которые обсуждали чьё-то важное назначение.
Даша была рада тому, что не сказала явной неправды. Иногда привычка других додумывать, а её промолчать оказывалась очень полезной.
***
В Академии художеств было много публики. Кто-то спешил увидеть новые работы товарищества передвижников, которые так сильно отличались от классической живописи, кто-то просто следовал моде посещать любые популярные зрелища.
– Хорошо, что мы все смогли выбраться, – в который раз порадовалась Катя. Подруги всё ещё по привычке считали её Строговой, а не Опончиной. – Особенно ты, Варенька. Как только успеваешь и семьёй заниматься, и книги переводить? Думаю-думаю, но даже не могу представить. А Даша у нас и вовсе подвижница. Одна я наслаждаюсь спокойной жизнью.
– Не скромничай, Катенька, а как же твои выступления на благотворительных концертах?
– О, это удовольствие. Кстати, Алёну очень хорошо принимали на последнем вечере. Как хорошо, Даша, что ты разглядела такой замечательный талант: каждый раз радуюсь, когда слышу её голос. Скоро, однако, она выпустится из консерватории. Что тогда?
– Я пока не думала.
Хотя это не было абсолютной правдой. Даша беспокоилась за будущее своей воспитанницы, но насыщенная делами жизнь постоянно отвлекала от того, чтобы составить какой-то реалистичный план. А может, время для этого ещё не пришло.
Между тем подруги медленно продвигались по залу, приближаясь к главной сенсации экспозиции.
– Невероятно. Пресса не преувеличивает, – Даша заворожённо рассматривала сияющую лунную дорожку и простые избы сонного хутора. – По-моему, господин Куинджи превзошёл себя. Как он достигает подобного эффекта? Надо обязательно отправить сюда Таню: она раскроет нам эту загадку.
Хотя Даша трудилась много, единственной из подруг, которая действительно научилась зарабатывать, была Варя. По дороге на встречу она твёрдо решила целиком погрузиться в мир живописи, но не поделиться переживаниями оказалось не так просто.
 – А ведь у Стасовой  дела совсем плохи: после скандала с запрещенными книгами издательство чудом не закрыли. Я рада, что моё предложение перевести роман «Маленькие женщины» понравилось и я успела его закончить. Не зря по английскому была лучшей в институте: этот язык не так популярен и переводчиц с него немного. Книга-то чудесная, особенно для наших русских девочек и девушек: надеюсь, история Джо Марч, моей любимицы, кому-то поможет найти свой путь. Теперь и не знаю, когда в следующий раз найду заказ.
– Почему ты с такой грустью говоришь о работе, ведь тебе в ней нет нужды? – Катя отвлеклась от яркого полотна Маковского, очень реалистично изобразившего простую крестьянскую трапезу на задворках торговых рядов. – Про роман всё так: он действительно увлекательный и таких пока мало.
– Да, если разобраться, работать мне не нужно, но не могу: хочется что-то делать. Я ведь помню, как жила в родительской семье. Очень бедно, – тихо добавила она. – А сейчас и статьи с рассуждениями о женском труде публикуют, и курсы создают, а возможностей найти дело по душе для нас по-прежнему не так много. Моя знакомая Ольга – помните, которая с подругой устроилась наборщицей в типографию? Так она такое рассказывает: мужчины не скрывают недовольство, позволяют грубые шутки. Да это бы девушки стерпели, но ведь вредят за спиной, портят готовый набор – перемешивают буквы.
– Я бы, наверное, не смогла выдержать, – откликнулась Даша. –  Одно дело, когда люди не со зла говорят что-то (я имею в виду рабочих), а другое – когда с умыслом.
– Что же делать, семьи небогатые, надо себя содержать. Говорят, можно ещё трудиться телеграфистками, но туда много желающих. В общем, реальность не такова, как хотелось бы думать, почитав журналы.
Подруги остановились у картины со сценками из восточной жизни.
– Я очень беспокоюсь из-за этих волнений на Балканах, – вздохнула Катя. – Мой муж так увлечён идеей помощи славянским братьям. Только и слышу его рассуждения о необходимости войны. Никогда бы не подумала, что он такой воинственный. Хоть и окончил кадетское училище, но всегда служил в штабе.
– Даст бог, всё утихнет. Государь не раз говорил, что России сейчас важно продолжать внутренние преобразования. И, кроме сочувствия и частных пожертвований Сербии и Черногории, ждать от нас ничего не следует, – постаралась успокоить её Даша.
Но вдруг отчётливо вспомнила тревогу и волнение, которые сама пережила несколько лет назад. Так странно всё же складывалась ее жизнь. Кроме девичьей влюблённости в гувернёра своих братьев, она ни разу не испытывала сильного чувства к мужчине. Поль вернулся на родину с русской женой, но не забыл девушку, ставшую на чужбине названой сестрой: у них с Дашей завязалась дружеская переписка. Он писал о жизни во Франции, новых книгах, постановках, настроении общества. Потом – о детях. И вдруг пришло очередное письмо, совсем не похожее на другие: как будто фрагмент патриотической статьи в газете. Поль сообщил, что идёт добровольцем на войну Франции против Пруссии .
В тот памятный 1870 год русское общество с тревогой и сочувствием следило за ходом конфликта двух давних стран-соперниц. И было, как ни странно, на стороне проигрывающей Франции. Поль был ранен, попал в плен, но, к счастью, остался жив. Однако писать друг другу они стали реже. Видимо, тяжёлый опыт изменил прежде открытый дружелюбный нрав Поля, жизнь которого и раньше была полна драматических перипетий.
– А мой Евгений дома почти не говорит о служебных делах и политике, – призналась Варя. – Хотя мне очень интересно его мнение. Устаёт. Хорошо было в первое время после свадьбы, пока его карьера не пошла вверх: мы тогда свободно делились мыслями, переживаниями. Я, конечно, рада за него, но… – она вдруг спохватилась. – Ой, что-то я вас заговорила. А ведь каждому дню достаточно своей заботы. Давайте картины смотреть. Мы же за этим пришли.
***
Санкт-Петербург, май 1876 года
Алексей Дмитриевич Лидовской только что покинул гостиную после размолвки с супругой. Разговоры на повышенных тонах были такой редкостью для любящей пары, что вывели его из душевного равновесия. Он посчитал нужным просто прекратить спор и вежливо (он, во всяком случае, на это надеялся) остановить Елизавету Сергеевну, приводящую всё новые доводы своей правоты.
Предметом разногласий нескольких последних дней стали события в далекой маленькой Болгарии. После трагического апрельского восстания пресса была полна описаний ужасов, которые творили османы, и страданий мирного населения. Петербургское общество Красного Креста отозвалось на беду: сообщило о решении создать и отправить в соседнюю с Болгарией Молдавию отряд сестёр милосердия, чтобы оказывать помощь беженцам. И графиня желала ехать: считала, что её опыт будет полезен страдающим единоверцам. Аргументы мужа, что её здоровье легко могли подорвать и местный климат, и разного рода инфекции, неизбежные при скоплении людей, с негодованием отметала.
Даша страдала от невозможности примирить родителей. Она сама всерьёз размышляла о том, чтобы присоединиться к сестрам из Христовой общины, которые уже записались в сборный отряд. Но, как и отец, считала, что маме стоит воздержаться от подобного поступка.
Саму девушку пока останавливало то, что она не проходила настоящую медицинскую подготовку. Её знания ограничивались тем, что требовалось для работы с детьми.
– Папа, мама, – на одном из грустных семейных обедов, который проходил в гнетущем молчании, девушка наконец решилась высказаться. – Послушайте, пожалуйста, что я думаю.
– Говори, Даша, – откликнулся граф.
– Ни я, ни мама не имеем настоящего опыта сестёр милосердия. Это ведь правда... – Она умоляюще посмотрела на Елизавету Сергеевну. – Страдания бедных женщин и детей трогают и меня, но будет ли полезно одно лишь сочувствие? Что если мы поступим иначе: запишемся для начала на медицинские курсы и будем посещать больных здесь, в столице? Тут уж и станет понятно, каковы мы в деле.
– Надо же, ребёнок, похоже, выказывает более здравого смысла и мудрости, чем мы, родители, – после короткой паузы ответил граф. – Что скажешь, Лиза? –  мягко обратился он к жене. – Признаюсь, я весьма огорчён непониманием и холодностью между нами, а подобный выход кажется вполне разумным.
– Пожалуй, соглашусь, – впервые за несколько дней улыбнулась Елизавета Сергеевна, которая слушала дочь очень внимательно.
– Ох, и умница ты у нас, Дашенька! – Алексей Дмитриевич поднялся и по очереди обнял и поцеловал супругу и дочь.
Таня, которая затаив дыхание следила за этой сценой, тоже выпорхнула из-за стола и поспешила обнять родных.
Граф пообещал узнать через знакомых, куда в ближайшее время могут взять желающих обучиться медицине. Елизавета Сергеевна тоже собиралась расспросить дам из Христовой общины.
Алексей Дмитриевич в душе надеялся, что вид больниц охладит пыл жены. Он по земским делам видел достаточно страданий и представлял, как мало романтики в медицинской работе.
«Знаю, милый мой Алексей, почему ты так легко согласился, но я не настолько слабая, чтобы испугаться столкновения с очередными трудностями», – подумала Елизавета Сергеевна, взяв супруга под руку и мило ему улыбнувшись.
***
Известия из Болгарии будоражили умы столичных обывателей даже сильнее, чем прошлогоднее восстание в Сербии. Сергей всего месяц назад вернулся после полугодовой солдатской службы. Он постройнел, загорел, окреп и был очень хорош в военном мундире. Однако армейские будни не изменили его отношение к войне. Столичный воздух был будто напитан идеей о её скорейшем начале, и юноша проговаривался о намерении стать вольнонаёмным.
– Неужели ты веришь всему, что пишут газеты, сын? – не в первый раз удивился Алексей Дмитриевич. – Ведь надо понимать, что патриотические чувства и негодование из-за действий осман подогреваются агрессивной риторикой прессы. Подумай сам, что значат общие слова без достоверных фактов. Всего два года назад – а я это хорошо помню, в отличие от многих, – мы читали обширные отчёты из Константинополя об успехах и неудачах реформ – Танзимате; о том, что христиане и мусульмане, пусть не во всех провинциях, но сосуществуют мирно. А вспомни, из-за чего на самом деле начались столкновения. Ведь это черногорцы и сербы нападали на турецкий почтовый отряд. И, между прочим, убивали и грабили людей, исполняющих служебные обязанности, простых чиновников. Да, это вызывало ответные меры. А как иначе? Разве власти могли безучастно наблюдать за подобным?
– Но, отец, ведь турки – дикари, их реакция чрезмерна, она выходит за любые цивилизованные представления о справедливости.
–Что, по-твоему, чрезмерно? Арест преступников? Откуда ты взял, что они дикари?
– Это общеизвестно.
– Не такого ответа ждал я от своего сына, – вздохнул граф. – Прошу, давай не будем говорить о том, что пишет пресса. Я хочу, чтобы хотя бы в нашем семействе сохранился мир.
Сергей, видимо, был недоволен отцом и не согласен с ним. Особенно он торжествовал, когда в газете Daily News появилась ужаснувшая всех статья о Батакской резне: теперь отец не мог не признать неопровержимые факты.
– Но обрати внимание, что турецкие власти сами провели расследование этого ужасного инцидента, допустили иностранную комиссию и наказали виновных. А это вовсе не поступок дикарей, – ответил Алексей Дмитриевич. Конечно, сам он тоже был шокирован подробностями, но не хотел подогревать пыл и без того горячившегося сына.
Даша не слишком вникала в споры мужчин. Медицинские курсы стали дополнительной нагрузкой к её и без того напряжённому жизненному графику. Реальная практика показала все сложности при работе с больными. Мама тоже уставала и была подавлена тяжёлой работой. А ведь они провели в хирургическом отделении лишь несколько дней.
Поездку в действующий отряд Красного Креста больше не обсуждали: сестёр милосердия, которые уже отправились на юг России, было достаточно.
Пока разговоры о войне шли только на страницах прессы и в гостиных. Все знали: российский и австрийский императоры договорились, что не станут вмешиваться в конфликт осман с сербами и черногорцами. На какое-то время все уверились, что Россия не станет вступать в балканское противостояние.
***
Санкт-Петербург, май 1877 года
Лёгкий ветер едва трогал нежную, не полностью пробившуюся листву. День был солнечный, и Даша решилась выйти в сад с книгой. Прошлая неделя оказалась очень сложной. С началом войны  ещё один отряд сестёр милосердия отправился на Балканы, а ей приходилось уделять нуждам общины всё больше внимания: рук катастрофически не хватало.
Наконец Даша смогла выкроить время для отдыха. Она всё сильнее увлекалась сюжетом недавно изданного романа «Приключения Тома Сойера»: Варя хотела перевести книгу на русский язык и попросила поделиться своим мнением.
Но уединение не продлилось долго: дворецкий принёс почту.
Для неё было два письма: от Андрея – его она отложила до вечера, и от сестры Христовой общины Анастасии Антоновны Матвеевой из Яссы – его Даша открыла сразу. Прочла, посидела в задумчивости и отправилась в дом.
Маму она нашла в мастерской у Тани – за акварельным пейзажем.
– Письмо от Анастасии Антоновны, – ответила на вопросительный взгляд.
– Что там?
– Пишет, что вместе с ранеными всё чаще привозят детей из разорённых селений. Кого-то и вовсе подбирают по обочинам дорог. Вот: «Пока размещаем в одной из палат, но боюсь, скоро это станет проблемой. В Красном Кресте тоже считают, что надо создавать отдельный отряд для помощи мирным жителям. Бедные малютки, что-то они видели, чего натерпелись? Многие даже не говорят, будто замерли в какой-то кататонии».
Даша положила листок и стала с волнением прохаживаться по комнате. Здесь были тишина, мир, а где-то за тысячи километров совершались ужасные события.
– Мы не поехали помогать солдатам. Но дети? Теперь у папы недостанет аргументов остановить... – она запнулась, чтобы сказать «меня», но графиня подсказала: «Нас».
После нескольких совещаний с духовником Христовой общины было принято решение собрать средства для обустройства приюта в Яссах. Ехать, чтобы всё организовать и начать работу, вызвались мать и дочь Лидовские. После нескольких эмоциональных разговоров граф понял, что не в силах их переубедить. Сам он занимался вопросами снабжения и был необходим в министерстве. Сергей уже уехал в действующую армию: как и следовало ожидать, стал одним из первых вольноопределяющихся. Илья, который недавно вернулся из полугодовой морской экспедиции, рвался за ним. Однако Алексей Дмитриевич проявил твёрдость: убедил младшего сына не торопиться. Теперь он оценил правоту своего решения – никак нельзя было отпустить любимую жену и дочь одних. Удержать их он не мог, но мог хотя бы поручить Илье сопровождать женщин в их благотворительной миссии.
В Яссы отправили телеграмму с просьбой начать поиск дома или квартиры, где можно разместиться на первых порах.
Тем временем граф попросил нескольких крестьянских женщин из своего бывшего имения и двух молодых мужчин, которые ранее сообщали о желании помочь славянам, отправиться с маленьким отрядом милосердия за границу. Никто не знал, с чем придётся столкнуться на чужбине: была важна любая помощь. На призыв сразу откликнулись Матрёна и Таисия – они как раз окончили ускоренные курсы сестёр милосердия, которые устроило Лужское земство. Всего в отряде собралось восемь человек.
Так Алексей Дмитриевич мог быть более спокоен (если можно вообще говорить о спокойствии в условиях войны) за дорогих ему людей.

Глава 2
Москва, август 1876 года
Два последних года внесли в жизнь Александра Трубецкого серьёзные изменения. Главным событием стало возвращение в Россию мамы, Ольги Владимировны. Правда, причина, по которой она наконец решилась на этот шаг, была печальной – смерть старого князя Владимира Александровича Уваровского. Миновали дни скорби, неизбежные при такой утрате, – и в семействе Трубецких воцарился долгожданный мир. Воссоединившиеся после стольких лет разлуки супруги, казалось, переживали вторую влюбленность. Они старались проводить вместе как можно больше времени: и в свете поначалу было много разговоров о немолодой, но такой красивой и гармоничной паре.
Сам Александр по предложению отца перешёл в военное министерство, где уже успел написать большой труд по истории Уланского полка. Это и было то предложение отца, о котором он рассказал когда-то. Заслужив доверие высшего генералитета, он смог получить статус официального журналиста ведомства, что открывало доступ в места расположения действующей армии. В 1875 году он побывал в неспокойном Кокандском ханстве: лично наблюдал за ходом битвы под Махрамом и написал серию очерков и репортажей для «Военного сборника».
И чем ближе он видел войну, тем больше становился сторонником мира.
– Не знаю, отец, стоит ли продолжать подобную карьеру, – как-то высказал Саша свои сомнения князю Петру Андреевичу. Отношения с отцом в последнее время стали доверительными, как никогда за все прежние годы. – Мне претят восторги публики, которая узнаёт о сражениях из газет. Столько нынче находится знатоков и патриотов русского оружия. Посмотрел бы я на них в реальном походе, даже не под пулями, а в той неустроенности, которую приходится переносить солдатам. Жара, пыль, болезни… – Он помолчал, вспоминая всё увиденное на востоке. – И ради чего? Не лучше ли было этим людям возделывать землю и создавать что-то полезное?
Князь молча выслушал рассуждения сына и, подумав, ответил:
– А ты (впрочем, эту твою манеру уже отмечаю не я один) продолжай писать правду без прикрас: не преувеличивай, не романтизируй. Тем самым, Саша, ты принесёшь пользу обществу. Иначе останутся среди корреспондентов только восторженные писаки, которых привлекает бряцание оружия. Слепцы, не замечающие ужасов войны не только для солдат, но и для мирных жителей, имеющих несчастье жить в местах, которые показались привлекательными очередным завоевателям. Вот и будет польза.
– Может, вы и правы, отец. Пока только это меня и удерживает. – Александр прошёлся по комнате.
Странно, конечно, было то, что оба они, князья, в роду которых было так много военных, рассуждали на подобные темы. Однако представить землю, где вдруг воцарился мир, пока было невозможно. А значит, империи придётся сражаться и думать о солдатах, битвах и оружии.
– Всё хочу спросить. Довольны ли вы ходом преобразований в армии? Как по мне, вы с Дмитрием Алексеевичем Милютиным  прекрасно потрудились, чтобы подготовить такую непростую реформу.
– И доволен, и не вполне, – признался князь. – Сопротивление консерваторов не дало двигаться так, как мы замышляли. Но перемены разительные. Право, сложно было ожидать, что всё пойдет гладко. Полтора столетия солдатами были, по сути, рабы, а теперь мы имеем дело со свободными людьми, да ещё из всех сословий. – Он заметно воодушевился. – Прибавь сюда значительные изменения в образовательной системе и новое оснащение оружием. Теперь у нас есть военные гимназии и прогимназии, академии, училища, куда принимают всех способных юношей. Я лично осматривал военные заводы и остался доволен.
***
Летнее тепло таяло с каждым днём: вечера дышали осенней прохладой, хотя яркие стрекозы продолжали беспечно резвиться днём, а убранство лип в Нескучном саду оставалось малахитово-изумрудным. Однако нет-нет да и падал на дорожку прозрачный янтарный лист. Сашу вновь потянуло к поэзии, и он записал небольшое стихотворение.
Печально, тихо, еле уловимо
Вздохнула осень в августовском парке.
Ещё играют летние стрекозы;
Ещё ласкают ярким малахитом
Глаза прохожих липы и дубы,
Но близится она...

Уверенно, упрямо и игриво
Громады облаков выводит небо.
Ещё невинны и чисты их платья,
Ещё рисуют нежно очертанья
Прекрасных замков южные ветра,
Но близится она...

Нечаянно, печально, еле слышно
Готова дань свою платить природа.
Ещё сочны плоды и пахнут травы,
Ещё смеются радостно соцветья.
В лугах душистых ароматы грезят,
Но здесь она. Пришла.

В конце августа в доме Трубецких раздался долгожданный звонок, и Александр поспешил спуститься в переднюю, чтобы скорее обнять старого друга, и с удовольствием отметил, что Григорий Барсов почти не изменился.
– Сколько же мы не виделись? Рад, душевно рад твоему визиту. Ну, скорее же познакомь нас! – шепнул он приятелю.
– Года два, не меньше. То ты в разъездах, то я. – Друзья крепко обнялись. – Вот она, моя красавица, Татьяна Ивановна, как говорится, прошу любить и жаловать.
История женитьбы Григория всколыхнула высшее московское общество . После продолжительной поездки на Урал он явился в свете с молодой женой. Долго гадать о том, кто она, не пришлось: открытый и добродушный Григорий сразу же рассказал, как познакомился с будущей супругой. Она была дочерью бывшего крепостного – мастера горнодобывающего завода в Полевском, у хозяев которого гостил молодой человек. История их встречи казалась скорее выдумкой сказочника, а не реальной правдой жизни.
На обеде в доме Трубецких были только князь, княгиня и Константин Муратов, которому тоже не терпелось повидаться с университетским товарищем. Почти сходная мысль мелькнула у каждого: в Татьяне ничто не выдавало простую девушку. Она держалась свободно и легко вела беседу.
– Таня у меня умница, – тихо делился с другом Григорий, с любовью поглядывая на жену. – Она и у себя дома учиться любила, да там попадались только книги, редко когда журналы современные могла читать. А как пообвыкла в городе, начала лекции посещать. Первое время сам с ней везде ходил, теперь подруги нашлись. Мы уже и в Европу съездить успели: очень ей Швейцария понравилась, горы, озера. На родину, говорит, похоже, но дышится свободнее.
– Не сочти за бестактность, – помолчав, решился высказаться Александр. – Ведь мне когда о тебе рассказали (правда, без имени, я не сразу и догадался, о ком речь), то в один ряд поставили с восторженной нашей молодёжью. Было же целое поветрие на крестьянках жениться из идейных соображений.
– Слыхал и я, – ничуть не смутился Григорий. – Да редко из этого что-то хорошее выходило.
– Это-то и грустно. Как по мне, нельзя идеей подменять любовь.
– Соглашусь. Одна история меня и позабавила, и тронула. Вот послушай. Небогатый дворянин женился на крестьянке. Она-то думала, заживёт барыней, радовалась. И с большим желанием читать училась: он же задумал образовать девушку. А этот чудак землю отдал бедным сельчанам, дом – земству, а сам поселился в небольшой избе и начал заниматься земледелием. Ох жена его и ругала, скандалила чуть не каждый день. Да и к труду тот непривычен был, хотя и очень старался. Так и разошлись. Он-то в город вернулся, а каково ей оставаться в той же деревне? Кто она теперь: крестьянка или барышня? – закончил Григорий.
– А что, Степана ты с Татьяной Ивановной уже познакомил? – после некоторой паузы спросил Александр. – В Москве-то он теперь редкий гость: в деревне всё пропадает да в Торжке. Правда, слышал, диссертацию собирается защищать.
– Собирается, точно, по опытам своим много материала набрал. И да, познакомил, они хорошо сошлись, оба интересуются практическими вопросами. Степан – развитием сельского хозяйства, а Таня – устройством лучшей жизни на заводах. Семья её не согласилась в Москву из Полевской ехать. Думаю, как бы хоть из младших кого уговорить к нам отправить, в гимназию устрою, чтобы ей повеселее было.
– Что, Григорий, обо мне речь ведёшь? – вдруг обратилась к мужу Татьяна Ивановна. Она уже какое-то время слушала их беседу: Григорий не заметил, как голос его стал громче. – А ты скажи лучше, чего сам удумал. Может, друзья отговорят? А то я спорить устала.
– О чём же речь? – подхватил Костя, который, видимо, успел сговориться с новой знакомой.
– На Балканы собирается. Один раз чуть не уехал, еле удержала.
– Разве это удивительно? – ответил Александр. – Ещё, наверное, и со Степаном: они уже давно увлечены славянским вопросом.
– Была мысль, твоя правда, но это разговор непраздный. Готов выслушать и тебя, Александр, и Петра Андреевича, и Костю. Думаю, у каждого есть своё мнение.
– Что ж, тогда, пожалуй, покинем наших милых дам и пройдём ко мне, – поднялся хозяин дома.
Как и ожидал Александр, Григорий был всецело на стороне сербов и болгар. Радовало то, что выражался он не банальными фразами из прессы: друзья из балканских провинций Османской империи стали для него правдивыми корреспондентами, которые рассказывали о то утихающем, то разгорающемся конфликте. Ему было жаль несчастных жертв постоянно тлеющего конфликта. Поэтому Григорий с несколькими товарищами составил план: как переправлять в российские города тех, кто желает мирной жизни. Для этого уже было арендовано несколько домов в Кишинёве.
– Кто захочет, поможем найти работу в России, детей будем устраивать в школы или приюты, – рассказал он. – Ну, а если война начнётся, уж и думать не стану: запишусь добровольцем.
– Что ж, дело по переселению хорошее. Я со своей стороны могу помогать по юридическим вопросам, – отозвался Костя.
– А ко мне, молодой человек, можете обращаться по административной части. На границе сейчас у военных полномочий больше. Зайдите в министерство. Подготовлю для вас несколько писем: с ними будет легче, – поддержал Пётр Андреевич. – А война – хоть и не хочу, чтобы слова мои стали пророческими, – увы, не исключена.
***
Флигель московского дома Трубецких по-прежнему давал приют студентам из провинции. А одна из комнат всегда была готова для Степана, который бывал в городе наездами несколько раз в год.
После окончания академии он, как и замыслил, поселился в Торжке. Работал в земстве, в комитете по сельхозобразованию и просвещению крестьян. Разъезжал по деревням, рассказывал про удобрения, инструменты, способы обработки земли, которые дадут больший урожай. Слова словами, но односельчане согласились обновить семенной фонд, только когда своими глазами увидели, сколько отборной пшеницы стали получать за пару лет его отец и братья. Но в целом изменения происходили крайне медленно, что сильно огорчало молодого агронома.
Всё это Александр узнал, когда наведался к товарищу тёмным осенним вечером. Огонь в угловом окошке второго этажа подсказал, что тот в Москве.
– Приехал по-английски? – пожал он руку Степану, когда тот открыл дверь.
– Я бы завтра непременно зашёл. Сегодня надо было отнести статьи в журнал. Очень интересный результат получился с американской пшеницей. Климат наш оказался подходящим. – Степан рассказывал о своём любимом предмете каждому, кто был готов слушать.
– Молодец, что не оставляешь науку. Скоро станешь профессором! И когда только успеваешь? – искренне похвалил Саша. – Как жена, сынишка?
– Да вот только благодаря её терпению всё и успеваю. Хорошо, что маму послушал: ведь это она мне Глашу присмотрела.
– Ты прямо по домострою, послушный сын, – подшутил товарищ.
– А если и так, – ничуть не обиделся Степан. – Помнишь, я чуть было не женился на учительнице, а теперь и рад, что не вышло. Она сперва очень горела идеей трудиться в провинции, а сама ведь из богатой семьи, выросла в Санкт-Петербурге. Вовремя я заметил, что ей Торжок в тягость. Со мной сначала очень старалась на равных держаться, а потом высокомериться стала. Когда со мной рассталась, и месяца не прошло – в столицу сбежала.
За окном начал накрапывать, а потом набрал полную силу невидимый холодный дождь. Степан разлил чай и предложил простое, но очень вкусное угощение.
– Жена в дорогу напекла, – пояснил он, разламывая пышный пирожок с картошкой. – Я вот смотрю на вас с Костей: когда остепенитесь? Жениться бы пора.
– Сам семейный, так всех норовишь обратить в свою веру? – улыбнулся Саша.
– А если серьёзно?
– Серьёзно? Пока не встретил девушку, с которой хотел бы связать жизнь. Много хороших, правда, но не лежит душа.
– Не Веру ли забыть не можешь? Что с ней, кстати, не знаешь?
– Уже не Веру, нет. Я думал об этом, – Саша помолчал. – Она живёт в Царском Селе, после того как ушла из театра и родила ребёнка от Михаила. В последний раз, когда брат был в отпуске, родители имели с ним серьёзный разговор. Очень надеюсь, что он поступит как порядочный человек и наконец женится. А ты приходи обедать завтра, я Костю приглашу.
– Непременно приду.
***
Всю осень московское общество было занято рассуждениями о предстоящей войне. Известия из Ливадии, где отдыхали император и двор, ничуть не проясняли ситуацию. Старый канцлер Горчаков мог в один и тот же день говорить разным людям о том, что война – дело решённое, и тут же начать рассуждать о миролюбивом настроении императора. А пока эти сведения переходили из кабинетов в гостиные, направление политики снова менялось.
В последних числах октября император Александр Николаевич прибыл в Москву и на встрече с дворянством поделился своими опасениями об угрозе войны, нежелании проливать кровь подданных, но и невозможности наблюдать страдания братьев по вере.
– Каждый услышал в словах государя то, что ему хотелось, – поделился впечатлением от посещения дворянского собрания Костя. За обедом товарищи обменялись личными новостями и теперь расположились в кабинете Александра. – С трудом получил приглашение. Уж больно заманчиво показалось послушать императора. Скажу вам, он и вправду хороший оратор: так зажигательно говорил. Вы же, верно, прочли его слова в газетах? Что думаете, действительно так драгоценна русская кровь или достоинство страны (я, правда, не возьмусь объяснить, что это) важнее? Война нас ждёт или мир?
– Друзья, а у меня полное ощущение дежавю: будто мы снова студенты и ведём свои бесконечные беседы, – отвлёкся от вопроса Александр.
– Можете уже не гадать, что думал государь два дня назад. – Степан держал в руках свежий номер газеты, который нашёл на столике у своего кресла. – Здесь объявление о мобилизации.
– Что? Мобилизация? – в один голос воскликнули Костя и Саша.
– Да, указ подписан 1 ноября. Здесь сказано, что цель – лишь сохранение мира и достоинства России, но не война. Хотят показать, что армия у нас ого-го какая, так выходит? Вот посудите сами.
– Неубедительно, снова ничего не ясно, – разочарованно отозвался Костя, выслушав весь текст, который прочёл товарищ.
– А по мне, всё понятно. За подобными фразами всегда скрывается желание продемонстрировать силу. Ведь, как пишет корреспондент, циркуляр отправлен европейским державам, – подчеркнул Александр, перехватив газету и ещё раз бегло пробежав передовицу. – А значит, им объявлено, что Россия готова к сражению. Не мирная это риторика.
– Пока речь идёт лишь о мобилизации в Закавказском крае. Интересно, дойдёт ли очередь до нас? – высказал главный свой вопрос Степан.
– Неужели тебе и вправду хочется воевать в чужой земле? А как же работа в земстве, семья, наука? – удивился Костя.
– Разве можно быть в стороне, когда дело касается защиты наших страдающих братьев? – искренне удивился Степан. – И Глаша со мной согласна. Мы вместе следим за событиями в Болгарии.
– Костя, почему ты удивлён? Степан всегда был твёрд в своих убеждениях, – отозвался Саша.
– Да, но раньше он был свободен, а сейчас связан обязательствами. Впрочем, я прекрасно помню наши дискуссии по славянскому вопросу. Пока о войне речи нет, а коль случится, каждый волен выбирать, как поступать.
***
Плоешты и окрестности, май–июнь 1877 года
Из дневника Александра Трубецкого
25 мая 1877 года
Со дня объявления войны 12 апреля прошло чуть больше месяца, а уже всё общество в едином порыве сплотилось вокруг одной идеи: победить османов и освободить братьев-христиан. Хотя мне всё чаще кажется, что император и его окружение больше мечтают о реванше за неудачную Крымскую кампанию Николая I. Ведь вот и на смотре 10 апреля звучали слова не о помощи единоверцам, а о чести России, которую как-то затронули османы. Как? Чем? Ведь это не они покушаются на наши границы, а мы – на их. И не они вмешиваются во внутренние дела нашей империи. Дипломатия работает медленнее, но от неё нет столько жертв. И были уже договорённости и перемирие: христианские провинции могли со временем получить независимость. Что за злой рок обрекает народы на новое страдание?
Так вот, сразу после чтения Манифеста войска перешли новенький мост, который построил прекрасный инженер Эйфель (знал ли, что послужит его талант не миру и процветанию?), и вступили на территорию Турции. Одновременно началась кампания на Кавказе, а Румыния, получив ноту с официальным объявлением войны, объявила о независимости. Всё так стремительно!
Я не мог оставаться в стороне – и выехал в Кишинёв 20 апреля. Отец уже был здесь: ведь город стал главной ставкой, в которую он получил назначение.
Однако скоро мне сделалось неинтересно находиться там. Я подготовил ряд статей о местных нравах, состоянии армии, устройстве госпиталей в «Военный сборник» и начал убеждать отца отправить меня с движущимися войсками в сторону границы. Иначе мои репортажи станут однообразны и скучны. К счастью, он согласился.
Вся информация о передвижении строго засекречена, но я, как официальный корреспондент военного ведомства, знал, что следующей ставкой станет Плоешта – туда и выпросил назначение.
Пока ехали поездом, стал свидетелем интересного происшествия: я и ещё несколько офицеров обратили внимание на странного человека. Он на каждой станции передавал маленькие записки разным людям. Обсудив, рассказали об этом коменданту во время остановки, и подозрительного попутчика задержали. Не знаю, на что надеются такого рода шпионы, ведь полной информацией о передвижении войск владеют только в штабе. И, к примеру, в нашем поезде ничего важного не перевозили.
С середины мая я живу в Плоеште во вполне сносной квартире. Да мне много и не нужно: стараюсь больше выезжать в войска, описывать жизнь армии и местного общества изнутри.
Городок очень зеленый. Румыны разбили здесь сады, а при каждом доме устраивают клумбы и небольшие тенистые садики. Сейчас всё в белых облаках акации, каштана и олеандра. Русские офицеры облюбовали для некоего подобия клуба трактир «Молдавия». Я, когда могу, провожу здесь вечера под музыку маленького цыганского оркестра.
Из всего офицерского общества больше других сблизился с подпоручиком Юрием Решетниковым. Он оказался выпускником историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета. Отслужил полгода по новому воинскому уставу и был мобилизован из запаса: в офицерах пока большая недостача. Говорим с ним исключительно о литературе – будто и нет войны. Оба отдаём предпочтение Пушкину: в этом наши вкусы близки. Однако мне непонятно восхищение товарища стихами Некрасова. Зато сходимся в том, что Диккенс и Китс составляют гордость английской литературы.
Юрию, как и мне, показался интересным новый роман Тургенева «Новь», а злобные выпады против него в прессе – необоснованными. Да и кто осудил? Маститые критики, которые вряд ли сами погружены в повседневные чаяния молодёжи.
Оказалось между прочим, что мой новый приятель тоже посетил несколько заседаний по нечаевскому делу. Однако он больше сочувствовал политическим заявлениям, чем я. Соглашусь, что те, кто оказались на скамье подсудимых, очень даже похожи на некоторые типажи из книги.
Мне в романе близок герой Соломина, а Юрий (вот романтик) мечтает найти девушку, похожую на Марианну.
Как-то незаметно разговор перешёл из мира литературы в мир реальности. Юрий признался, что по-настоящему никогда не был влюблён. А я вдруг вспомнил Веру. В последнее время думал о ней как о жене (хоть и невенчанной) Михаила. Юрий выслушал мою историю, долго обдумывал что-то, а потом сказал: «Ты выдумал её, мой друг. Создал образ, а ведь это была не та, кого ты ждёшь». Я попросил пояснить, а он ответил: «Может, я не столь проницателен, но твоя возлюбленная будет деятельная, глубокая, серьёзная – под стать тебе. Прости, я уважаю твою кузину, но её выбор из двух братьев более легкомысленного уже о чём-то говорит».
Если бы подобное я услышал в период увлечения Верой, мог бы вспылить, а теперь лишь улыбнулся. Что-то есть в этом выводе, сделанном человеком, который не вовлечён в мою судьбу, а смотрит отстранённо, со стороны.
Сейчас в городе практически нет большого скопления военных сил, но каждый день через него проходят колонны войск. Днём стоит сильнейшая жара, можно сказать, невыносимая. Но солдаты в полном обмундировании дружно шагают, да ещё и поют бодрые песни. Мне местный климат напомнил Туркестан. Между прочим, отец написал, что где-то недалеко от Плоешты стоит полк Михаила: их перебросили сюда из Азии. Вот бы свидеться.
Каждый день я бываю в походной канцелярии главнокомандующего: разговариваю с офицерами, которые прибывают с донесениями, узнаю, о каких удачных операциях стоит написать.
Из последних очерков особенно удачной считаю заметку об устройстве минных заграждений на Дунае. Один из моих корреспондентов, который сам стал свидетелем опасного, но благополучно разрешившегося происшествия, рассказал, что турецкие мониторы  могут нанести существенный вред нашим войскам, обстреливая их с воды. Чтобы затруднить движение, полковник С. с несколькими ротами выходят на реку на пароходе и закладывают мины. Это опасное дело, что подтвердил недавний эпизод. Из-за внезапной поломки наше судно стало сносить течением на только что установленные снаряды. Командиры, перепробовав, казалось, всё, уже приступили к эвакуации людей, и вдруг машина заработала. Я опросил нескольких очевидцев и сделал подробное описание, которое очень понравилось читателям. Знаю, потому что об этом телеграфировал редактор «Военного сборника».
Поговаривают, что скоро начнутся решительные действия. Мой знак корреспондента даёт доступ почти везде, однако, согласно распоряжению, только командир конкретного подразделения решает, брать ли постороннего в дело. Надеюсь, что приятельство с Юрием сослужит службу и я своими глазами увижу начало активной кампании.
***
По разбитой грязной дороге мерно двигалась колонна пехоты. Унылый плоский пейзаж из чахлого кустарника, низкое блёклое небо, то и дело брызгающее нудным дождём, представляли довольно скучное зрелище.
Один из солдат, с трудом вытягивая ноги из липкой грязи, обратился к вызвавшему любопытство его и товарищей человеку, почему-то делившему с ними тяготы перехода.
– Что вы, барин, с нами-то идёте? Ведь куда как приятнее ехать верхом или в коляске.
– Я, брат, корреспондент и хочу правдиво описать армейские будни, – ответил изрядно уставший Александр Трубецкой.
– А что ж писать? – заулыбался солдат. – Отлично идём, готовы разбить турку, только нам его подавай! – Товарищи его согласно поддакивали и в нескольких сочных выражениях описывали, как именно будут бить врага.
Саша решился лично провести целый день с пехотой после поездки в один из полков, где на днях поймали шпиона. Почему нет, подумал он, если всё равно придётся двигаться в одном направлении.
Выступили на рассвете и шли без привала несколько часов. Тем более поразительной казалась стойкость людей: ведь даже волы упрямились и тащились крайне медленно. А русские солдаты в промокших мундирах (высушивать их они не успевали) ещё и переносили тяжести из застрявших повозок и выталкивали их в горку.
Он измучился, но был доволен, что выдержал это личное испытание и теперь мог более ярко описать всё для читателей, которые и представить не могли, каковы на самом деле военные будни.
Настоящим наслаждением по возвращении в город стала возможность смыть с себя пот и грязь прошедших суток. А солдаты о подобном не могли и мечтать. Денщик принёс почту: было письмо от мамы и Кости. Мама, конечно, беспокоилась о здоровье и интересовалась, не положен ли ему отпуск. Он понимал её переживания: ведь все трое мужчин семьи Трубецких находились в местности, которой скоро предстояло стать полем больших сражений.
Костя сообщал, что Степан в начале мая записался добровольцем. Тот просил товарищей, в случае чего, не оставлять его сына. «Как будто может быть иначе, – добавлял друг. – Но я уверен, что ничего такого ни с кем из вас не произойдёт».
«Ах, если бы», – вздохнул Саша. Он между прочим успел побывать в госпиталях: война ещё не вступила в активную фазу, а из строя уже начали выбывать самые некрепкие воины. Из-за влажного и жаркого климата люди страдали от различных лихорадок, тифа и воспалений.
Он сел писать первый из серии очерков о последних событиях – надо было отправить его с ближайшей корреспонденцией. Придумал заголовок – «Кавалерия на Дунайском побережье» и начал вспоминать встречу пехоты и вновь прибывшей конной дивизии. Всё тело гудело от непривычной длительной ходьбы, веки сделались тяжёлыми, и он незаметно уснул прямо за столом. Разбудил его яркий свет полной луны. Полюбовавшись почти куиндживским пейзажем, Александр по здравому рассуждению решил завершить работу завтра.
***
Зимница, граница с Османской империей, 14 июня 1877 года
Сильный ветер заволок вечернее небо: по брюху тяжёлых антрацитовых туч скользили низкие – сизые, прозрачные. Тёмный Дунай рокотал волнами, будто сама природа противилась неумолимо надвигающимся драматическим событиям.
На противоположном берегу террасами, уходящими к болгарскому Свиштову, до вечера была слышна лёгкая музыка: неприятель не ожидал нападения. На этот маленький городок сейчас были устремлены взгляды и мысли всех русских: от командующего, генерала Драгомирова, до простого солдата.
Выступление пехоты совершилось в строжайшей тайне вечером 14 июня. Ранее были проделаны все работы по наведению мостов через топкую местность одного из протоков Дуная, откуда планировали начать переправу. Туда заранее доставили материалы для изготовления понтонов и плотов. Александру, как корреспонденту, было особенно любопытно своими глазами увидеть, как точно соблюдались указания командиров: никто не смел закурить или громко пошутить. В тишине росли на берегу плавучие суда для переправы: нереальное, фантастическое зрелище.
– Помните: держитесь ровно за нашим батальоном и зря под пули не лезьте, – в который раз наставлял товарища подпоручик Решетников. – Однако может останетесь с резервом? Пока не поздно всё переменить.
– Нет, я хочу участвовать. Всё будет в порядке. Не волнуйтесь за меня: я же потомственный военный. Неужели отсижусь в тылу? – Александр проверил винтовку, которую надеялся в ход не пускать.
– Воля ваша. Наш плот идёт в третьей очереди. Будем под защитой авангарда. Слышите, бой разгорается? Не утерпели солдатики, стрелять начали. Ну да что ж, может, доберёмся под шумок, – успокаивая друга (или себя), ответил Юрий и обратился к батальону: – Ну, братцы, с богом!
Грузный плот с пушками и лошадьми отвалился от берега и, направляемый усилиями гребцов, медленно поплыл, преодолевая течение и сопротивление волн.
Между тем турки усилили стрельбу. Осознав масштаб атаки, они поливали огнём из ружей реку, стараясь не допустить русских к берегу.
Александр видел, как плот перед ними попал под град пуль. Какая-то нереальная картина: порядок и слаженность в одно мгновение превратились в хаос. Шум ветра, крики погибающих, взрывы снарядов – всё слилось в сплошной гул. Вот раненые лошади начали метаться, вставать на дыбы, кидаться за борт. Вот судно накренилось, ненадолго застыло – и пошло ко дну. Будто и не было никогда этих людей, животных, орудий.
Их плот несколько отнесло течением, и пока они шли без потерь. Но вдруг рядом с Александром удивлённо вскрикнул и начал медленно оседать один из солдат. Несколько человек запаниковали, забыли о приказе и, не выдержав, открыли огонь по берегу.
– Отставить! Прекратить! – закричал командир. Александр и не знал, что обычно такой спокойный Юрий может так громко и жёстко командовать.
Турки продолжали поливать их огнём – один за другим за борт начали падать раненые и убитые. А тут ещё в прорывах облаков проглянула луна – теперь они стали отличной мишенью.
«Успеем ли причалить? Уж не повторит ли наш батальон судьбу несчастных товарищей? Разве со мной может случиться что-то плохое? Мама очень огорчится. Кажется, всё обошлось...» – мысли мелькали быстрее, чем двигался массивный плот.
Вдруг Александр почувствовал сильный удар: он успел подумать, что у борта разорвалась османская граната. Его откинуло к пушке, руку и ногу что-то неприятно кольнуло, а потом наступила темнота.
***
Велико Тырново, июнь 1877 года
Воздух за распахнутыми окнами не обещал долгожданной прохлады. Белое облако стояло посреди почти такого же выбеленного неба и не спешило хоть ненадолго заслонить белое солнце. Генерал Пётр Андреевич Трубецкой взглянул на далекие зелёные балканские сады, вздохнул и продолжил совещание с командирами бригад.
– К вам настойчиво просится полковник Трубецкой, – тихо сообщил вошедший в кабинет адъютант.
– Прошу прощения, господа, – произнес Пётр Андреевич. – Десять минут перерыва.
Он вышел в приёмную, по которой нетерпеливо расхаживал Михаил.
– Здравствуй, сын. – Пётр Андреевич сразу взял неофициальный тон, крепко пожал руку и обнял его. – Как ты здесь?
– Я испросил отпуск: командир знает о нашем несчастье и согласился отпустить, пока бригада ждёт пополнения в резерве. Я не могу просто так ждать. Выпишите мне пропуск – это очень поможет. Я всё обдумал: попробую разыскать подпоручика Решетникова А дальше – госпиталя. Не верю, что Саша в плену. Да и, кажется, не берут они пленных, – тяжело вздохнул Михаил. – Конечно, госпиталей много и часть их расположена в Румынии. Туда можно писать, я же буду заезжать в те, что развернули на болгарской стороне.
Генерал задумался. Это было не по уставу, противоречило его убеждениям: что будет, если каждый начнёт искать пропавших друзей и родных, пользуясь положением? Но он мучился невозможностью действовать лично и был готов нарушить правила. Его запросы терялись в суматохе военной жизни: никаких вестей об Александре не было больше недели. А Михаил, не связанный таким большим числом обязательств, мог действовать более свободно.
– Ты же видел, что творится вокруг: многие селения оставлены, вражеские отряды прорываются с короткими набегами и могут появиться даже в тылу. Одному сейчас никак нельзя: ситуация меняется ежедневно. Ты об этом подумал?
– Да, и к счастью, я не один. Видимо, Господь благоволит нашей семье. Я встретил здесь Сашиного друга, Степана. Он вольноопределяющийся и вызвался ехать со мной.
– Прекрасный юноша, хорошо его помню. Ну, это уже кое-что. Ведь я не могу никого просить о такой услуге.
– Степан говорит, где-то под Крушето стоит полк, в котором служит ещё один хороший товарищ брата, а это как раз по пути. Мы можем заехать к нему. Думаю, согласится: отчаянная голова.
– Если «отчаянная голова», то не иначе Григорий Барсов.
– Он самый.
– Где ты остановился?
– Пока нигде.
– Тогда вот что. Иди на мою квартиру. Капитан Сухотин даст сопровождение. Вечером я приду с готовыми пропусками для каждого из вас и наметим план поиска. А сейчас прошу меня извинить: важное совещание.
***
Санкт-Петербург, июль 1877 года
Княгиня Трубецкая вошла в дом, сразу поднялась в свою комнату, опустилась в кресло и расплакалась. На людях она умело скрывала эмоции, но в уединении пустой комнаты могла дать волю чувствам. Две недели назад от Саши перестали приходить известия, а ведь он регулярно писал ей, или отцу, или редактору. Поначалу Пётр Андреевич успокаивал тем, что в суматохе передвижения войск сыну некогда передать весточку о себе. Однако он с самого начала щадил жену: о том, что корреспондент Трубецкой пропал во время переправы у Зимниц, в штабе знали уже к вечеру 14 июня. Ему лично телеграфировал старый товарищ, которого генерал просил присмотреть за сыном. Князь сразу же отправил несколько запросов о поиске Александра, но это было не так просто в условиях активных военных действий. Сколько мог оттягивал он объяснение с женой, а потом связался с другом в столице и попросил навестить супругу: не хотел доверять дурные вести сухим словам телеграммы.
С того ужасного вечера Ольга Владимировна каждый день наведывалась в военное министерство, куда приходили сведения об убитых и раненых. Александр не числился ни в каких списках. Конечно, это давало и надежду, но состояние неизвестности с каждым днём расшатывало нервы. Княгиня жила совсем одна: все её любимые мужчины были так далеко, в такой опасности. Один разговор, случайно услышанный в приёмной министерства, навёл на мысль, которая превратилась в идею и крепла с каждым днём: поехать лично искать сына в госпиталях. Бездействие томило, а так она хотя бы будет ближе к нему. Что бы ни случилось.
***
Костя старался регулярно навещать княгиню Трубецкую с момента отъезда Александра в Кишинёв. Он не так давно перебрался в столицу – получил приглашение занять должность секретаря при прокуроре судебной палаты. Дом Трубецких стал для него местом, где всегда найдутся дружеское участие и поддержка. Однако уже в марте на границу с Румынией, где формировался полевой штаб армии, отправился князь Пётр Андреевич. А спустя несколько недель уехал и Александр.
После известия о том, что друг пропал без вести, Костя начал заходить к Ольге Владимировне каждый вечер. Решение княгини ехать к театру боевых действий привело его в замешательство.
– Что думает Пётр Андреевич? – в первую очередь уточнил он.
На аккуратно сервированном столике остывал ароматный чай, мерно тикали часы, а Костя деликатно рассматривал давно изученный пейзаж на стене, чтобы дать возможность княгине незаметно промокнуть глаза платком.
– Я ему не сообщала, почти уверена, что муж не поддержит меня, – едва заметно дрогнувшим голосом очень тихо отозвалась она.
– Вот как, – Костя задумался. – Полагаю, сейчас весь транспорт обеспечивает армию, не уверен, что есть гражданские поезда. И к тому же невозможно вам ехать одной.
– Отчего? – Княгиня привыкла свободно путешествовать по Европе и то, что в Российской империи после полутора десятилетия реформ продолжают существовать ограничения, ей было непонятно.
– Это неудобно. Мало ли кто будет вашим попутчиком, – попробовал объяснить Костя. – Впрочем, вот что. Дайте мне хотя бы день-два обдумать вашу мысль, и сами всё взвесьте. Я приду в четверг – поговорим ещё раз, но уже на холодную голову. Глядишь, и придёт правильное решение.
– Хорошо, – помолчав, согласилась княгиня. – Как вы добры, Костя. Спасибо вам, что не оставляете своим вниманием. Однако помните, главное я уже решила.
– Ольга Владимировна, а как иначе? Не стоит благодарности.
Костя вышел из тихого, затаившего печаль дома в светлую прохладу белой ночи. Несмотря на сказанные слова, в глубине души он уже понимал, что должен делать.

Глава 3
Яссы, июнь 1877 года
Дорога из Санкт-Петербурга до румынского города Яссы заняла больше недели. Особенно долго поезд, в котором ехали Елизавета Сергеевна, Даша, Илья Лидовские и их маленький отряд, преодолевал отрезок после границы: приходилось пропускать составы с военными и ранеными.
Подсевший в вагон на одной из остановок офицер ругал начальников станций, которые сильно осложняли жизнь солдат.
– Я им говорю: отправление не даёте, ладно, но обеспечьте элементарные нужды людей. Хлеб, кипяток, сухую солому, чтобы перестелить вагон после затяжного дождя, – горячился он. – А местные дельцы так и норовят поживиться за счёт русских. Цены задирают, на обмене обманывают. Понятие чести им точно незнакомо!
Странно было узнавать о подобном после того единодушия, сочувствия общему делу освобождения и патриотизму, которым, казалось, были объединены все в России. Особенно удручён был Илья – такой впечатлительный и полный юношеского максимализма.
Яссы оказался современным, чистым, оживлённым городом, отстроенным на европейский манер. В большом новом вокзале, похожем на венецианский дворец, царила суматоха. Здесь, казалось, перемешались представители всех родов войск: гвардейцы, кавалеристы, пехотинцы, военные инженеры. Слышалась русская, французская (румынские офицеры изъяснялись исключительно на этом языке), болгарская речь.
Илья оставил своих на нескольких скамейках у окна, а сам отправился отыскать извозчика, чтобы добраться до госпиталя, где служили сёстры Христовой общины.
– Елизавета Сергеевна, милая, Даша, дорогая моя девочка, наконец добрались. – Встречать долгожданных друзей и помощников спустилась Анастасия Антоновна. Она очень похудела и имела довольно измождённый вид. – Устали с дороги, вижу, вижу. Сейчас я позову Ивана, нашего санитара: такой человек, золото, а не человек. Он вас проводит до квартиры, всё покажет. А я ближе к вечеру приду. Может, с кем-нибудь, кто будет свободен. И всё спокойно обсудим.
В просторной квартире, которую для нужд общины любезно предоставил один из местных дворян, было очень хорошо и комфортно: так непривычно после неудобств долгого пути.
– Не так всё и плохо, как рассказывал тот офицер. Много есть и хороших, сочувствующих людей, – порадовался Илья.
Матрёна и Таисия наскоро собрали простой обед, вскипятили чай, и путники с аппетитом подкрепили силы.
Даше очень хотелось посмотреть, в каких условиях находятся дети. Несмотря на уговоры мамы, она попросила Ивана подождать её немного, чтобы отправиться в госпиталь.
***
В большой палате, которую выделили для детей, стояла непривычная тишина. Казалось, они должны были играть, шуметь – как-то проявлять себя, а вместо этого или лежали на кроватях, или сидели группами на полу и тихонько перешёптывались.
Даша прошла по рядам, но на неё почти не обращали внимания. Здесь были совсем малыши, не старше трёх лет, и несколько подростков: всего около сорока человек. Скучные белые стены, узкие кровати, отсутствие хоть каких-то оттенков цвета производили гнетущее впечатление и на взрослых.
Во время путешествия девушка старательно учила болгарский язык. Она подошла к двум девочкам лет двенадцати, поздоровалась и спросила, как их зовут. Одна пристально смотрела на Дашу, другая опустила глаза, но обе ничего не ответили. Девушка повторила вопрос, а потом непонимающе сказала по-русски: «Наверное, я неправильно говорю».
– Правильно, – раздался тихий голос справа, – просто они не болгарки.
Даша посмотрела на говорившего. Это был темноволосый невысокий подросток лет четырнадцати.
– Разве ты русский? – удивилась она.
– Нет, но я быстро учусь. Я из Сербии. Пришёл служить русскому царю. Мою семью убили. А я убежал и нашел русских солдат. Когда туркам объявили войну, решил идти в Болгарию.
Теперь Даша услышала, что новый знакомый говорит с некоторым акцентом: он строил короткие предложения, однако не особо затруднялся в выборе слов.
– А как ты оказался здесь? – Девушка подошла ближе и присела на край постели. На тумбочке лежали несколько аккуратно сложенных тонких брошюрок, стояли простая бумажная иконка Николая Чудотворца и карточка Александра II в военном мундире.
– Меня ранили у Галаца. Вот, – мальчик закатал рукав и показал перевязанную руку. – А доктор сказал, что я ребёнок, и определил сюда, но я скоро уйду. Это мне подарили солдаты, – проследив взгляд девушки, пояснил он.
– А по-болгарски ты понимаешь?
– Да, и ещё по-турецки.
– Как тебя зовут?
– Горан.
– Будешь помогать мне, Горан? Меня зовут Даша, я приехала позаботиться об этих детях, и мне очень пригодится такой прекрасный переводчик. – Ей очень понравился умный рассудительный мальчик и захотелось узнать его лучше. А может, и уберечь от задуманного побега в действующую армию.
– Помогу.
До вечера Даша составляла список с короткими характеристиками каждого ребёнка. Некоторые сами отвечали на вопросы, о других смог рассказать Горан. Но совсем маленькие дети составляли предмет самой большой заботы. Надо было найти врача, который помог бы понять их состояние. Ах, как не хватало сейчас Андрея! Но, впрочем, она и сама уже довольно хорошо понимала детскую психологию и особенности развития.
Работа предстояла большая, и начинать следовало с поиска дома: госпиталь был не лучшим местом для детей. Они были накормлены, одеты, но некому было даже выводить их погулять на улицу, не говоря уже о других занятиях и играх.
***
Зимницы, июнь 1877 года
По дороге вдоль Днепра медленно тащилась убогая телега. Двое крестьян, утомлённые жарой, нехотя обменивались парой слов и надолго погружались в молчание. Вдруг внимание одного привлёк какой-то звук. Он осторожно повертел головой, пытаясь уловить направление, и наконец остановил лошадь. После недолгих поисков болгары обнаружили в кустах на мели солдата в русской форме. Поспорив, они вытащили его наверх и осмотрели. Стянули намокший мундир, кое-как замотали видимые раны, устроили на скудном сене и, поворотив телегу, тронулись в обратный путь.
После ночной переправы и сражения войска двинулись вглубь страны, а санитарные отряды обыскивали берег, прибрежные рощи, кусты и овраги, разыскивая раненых. Их доставляли в перевязочный пункт, составленный из нескольких шатров, которые установили на болгарском берегу, как только стих сильный бой. Уставшие хирурги как можно скорее делали перевязки и необходимые манипуляции, чтобы отправить людей в безопасное место.
Сюда и подъехала подвода. Объяснив знаками и немногими понятными словами, где и как нашли русского, крестьяне отправились восвояси.
– Хорошие люди эти болгары, уже не первого солдатика отыскали, – проводив их взглядом, проговорил один из санитаров. – Эй, братишка, как звать тебя?
Раненый на какое-то время открыл глаза, но взгляд его был отрешённым, нездешним. Стало ясно, что он не понимал, что обращаются к нему и где он находится.
– В беспамятстве. И документов нет. – Санитар оглядел безымянного человека: в остатках одежды не было карманов, а на шее оказались только крестик и маленькая серебряная иконка. – Видимо, скинул мундир, чтобы плыть легче. Ну, ничего, подлечат доктора наши, тогда и расскажешь. – И обратился к товарищу: – Сильно, наверное, его... Гляди, тут и на голове кровь, и руку, и ногу пробило. Хорошо, что нашли, ведь на несколько километров вниз течением унесло – наши там и не искали. Больно далеко. Повезло.
– Есть кто ещё? – Из палатки, служившей операционной, высунулось уставшее лицо сестры милосердия. И она, и врачи трудились больше суток, но не помышляли о том, чтобы покинуть свой пост.
– Да, вот.
– Заносите скорее.
***
Яссы, июль 1877 года
– Мама, Иван принёс записку из госпиталя. Ожидается большой эшелон с ранеными, и просят нас помочь в палатах у выздоравливающих, – сообщила Даша, заглянув в комнату, приспособленную для школы.
Уже почти три недели они жили в удобном двухэтажном доме, куда перевезли детей. Даша и Елизавета Сергеевна установили режим по образцу санкт-петербургского приюта. Были отправлены телеграммы в несколько городов империи и получены ответы о готовности принять маленьких беженцев. Это было большее, что они могли для них сделать.
– Надо помочь, но кто останется здесь? Боюсь, дежурство будет долгим, – нерешительно произнесла Елизавета Сергеевна. Она как раз проводила урок со старшими ребятами: было решено учить их русскому языку.
– А вы не беспокойтесь, госпожа, – можно было не сомневаться в том, кто откликнулся на невысказанную просьбу.
Горан сидел ближе всех и слышал разговор. Он оказался просто незаменимым помощником и очень подружился с Ильёй. Даша уже не впервые задумывалась о том, как уговорить мальчика ехать в Россию с ними. Не хотелось и нельзя было оставить его здесь, ведь Горан неоднократно делился планами идти сражаться.
– Мы присмотрим за малышами. Всё будет в полном порядке. – И он бойко обратился на болгарском к классу. Все согласно закивали – вопрос был решен.
***
Анастасия Антоновна провела короткий инструктаж новоприбывшим. Даше поручили палату из двенадцати человек, которые уже шли на поправку. Особых происшествий здесь не ожидалось.
– Правда, вот этот солдатик всё время находится в беспамятстве, – пояснила сестра перед уходом и указала в самый край комнаты. – И не помнит, кто он. Я зову его Алёша, как моего брата.
– Что же с ним случилось?
– Господь знает. Доктор говорит, ушиб головного мозга так сказывается, ведь остальные раны уже почти зажили. Ещё и тифом переболел. Очень слаб, но стабилен. Ну, мне пора. Если что нужно, попросите Василия или вот Георгия. Они почти здоровы, скоро выписка. Подскажут, помогут.
– Да, сестричка, подсобим, – по-доброму улыбнулся названный Василием больной.
Даша обошла всех, спросила о нуждах, а потом взяла стул и присела к безымянному пациенту. Видимо, ему было не больше тридцати лет. Тёмные волосы, бледное исхудавшее лицо, глаза закрыты. И чем-то неуловимо показался он ей знакомым.
Дежурство проходило спокойно, хотя она слышала шум от усиленной работы: где-то устраивали раненых, слышались крики и стоны из операционных.
В своё время она помогла разнести еду и собрать посуду, сделала несколько простых перевязок, раздала лекарства. И наконец поздним вечером вместе с мамой, Матрёной и Таисией отправилась отдыхать, с уговором вернуться завтра рано утром.
Прошло три дня. В госпитале стало спокойнее: после выписки освободились места в палатах, кого-то перевели в другую больницу.
Даша каждый раз при дежурстве старалась подольше посидеть около «Алёши» и поговорить с ним. В одном из медицинских журналов, который она регулярно читала, была статья о том, что даже в беспамятстве люди могут слышать и понимать, что им говорят.
Другие пациенты поначалу с недоумением следили за её поведением. Один даже высказал общую мысль: «Добрая вы, сестричка, но разве он вас может слышать?»
Но её не особенно волновало, что думают другие: худого от таких рассказов не будет, а может, как-то поможет вытянуть человека из небытия.
– Ну, здравствуйте, как вы провели ночь? Доктор говорит, температура у вас хорошая, состояние стабильное: пора бы проснуться. – Она поправила одеяло. – Рассказать вам о себе? Что ж, меня зовут Даша, Дарья Алексеевна Лидовская, я живу в Санкт-Петербурге на набережной Фонтанки. Вы бы сразу заметили красивый дом с колоннадой и ажурной решеткой: его построил ещё мой дед. У меня есть сестра и два брата. Один сейчас где-то воюет. Я очень волнуюсь за него, его зовут Сергей, он такой горячий, когда дело касается вопросов правды, чести. А в детстве всё за мной хвостиком бегал – мы были настоящие неразлучники. Страшно подумать, что с ним, где он, какие опасности подстерегают каждую минуту…
А второй, Илья, самый младший в семье: он здесь, в Яссах, помогает мне и маме с детским приютом. Ах, да, вы же не знаете: я приехала сюда, чтобы заботиться об осиротевших из-за войны детях. Представьте, у нас собралось уже почти пятьдесят мальчиков и девочек: есть и турецкие, и болгарские дети. Войне всё равно, кого обездоливать. Хотя нет, не буду о грустном. Знаете, мне кажется, будто мы с вами знакомы давным-давно, но откуда, ума не приложу. Вот начнёте поправляться, поговорим: может, и вспомним вместе. Я вас буду навещать. Вы же не против?
Даша сдержала слово. Она приходила ещё несколько раз и с радостью замечала, что больной выглядит лучше. Анастасия Антоновна подтвердила, что врач даёт благоприятный прогноз.
Но вот ей пришлось отлучиться из города на несколько дней: первую группу детей отправляли в Россию. Надо было сопроводить их в Кишинёв и передать там представителям Красного Креста. Удивительно, что даже в суете и волнении поездки она часто вела внутренний диалог с безымянным пациентом. В окне поезда мелькали пышные пейзажи южного лета: невысокие, утонувшие в зелени холмы, мощные деревья, каких не встретишь в северном Петербурге, а она спрашивала: «Как же вы попали на войну? Исполняя присягу или добровольно? Непонятны мне эти побуждения мужчин – идти в чужую страну, чтобы разрушать то, что создавали многие поколения людей. И неубедительны любые аргументы». Хотя никаких аргументов её собеседник привести не мог.
Вернувшись, она при первой же возможности отправилась в госпиталь, однако постель «Алёши» была занята другим. Сердце дрогнуло: неужели случилось худшее?
– Сестричка, ты чего побледнела? – участливо спросил санитар Иван и, проследив её взгляд, успокоил. – Вон чего! Не волнуйся, Дарья Алексеевна, перевели его в Бухарест. Очнулся он, но память пока не вернулась. А в Бухаресте, говорят, хороший госпиталь для выздоравливающих, очень хороший. Утром только уехал. – Неспешная речь доброго Ивана утешила девушку.
– Ах, спасибо! Я и вправду подумала на минуту… А так я очень рада. Жаль только, что не знаю, кто он.
Даша почувствовала облегчение от хорошей новости, к которому, впрочем, примешивалась лёгкая грусть, как будто она рассталась с близким другом.
***
Михаил Трубецкой в сопровождении Степана и Григория с трудом отыскал батальон поручика Решетникова. В бедной оставленной жителями деревеньке уставшие от дневного перехода люди только расположились у костра, в котле кипела похлебка, журчал негромкий разговор. Их пригласили на скромную трапезу, однако всё, что смог рассказать сослуживец Саши, мало продвигало их в поисках.
– С нашего плота уцелели лишь семь человек из двадцати. Мне очень жаль это говорить, но Александр вряд ли жив. Батальон быстро переформировали, но я успел наведаться в ближайший перевязочный пункт: его там не было.
– Но раненых собирали ещё несколько дней, да и в тыл старались отправить как можно скорее, – горячо возразил Степан.
– Верно, верно. Что ж, буду рад, если он отыщется. И вот что, – решил подбодрить расстроенного Михаила Юрий. – После штурма ваш брат не планировал идти с нами, а хотел вернуться в Плоешты: там у него в штабе остались бумаги, вещи. Узнайте, вдруг кто-то справлялся о них.
– Спасибо! – Мужчины попрощались, и маленький поисковый отряд поворотил коней, медленно двинувшись от линии фронта.
Больше недели они разъезжали по растревоженной войной провинции. Видели то, что очень хотелось забыть: сожжённые деревни, убитых солдат и мирных жителей, которых некому было хоронить. Однажды вступили в бой с мародерами, обиравшими бедный обоз беженцев. Григорий не смог (но и не слишком красноречиво убеждал товарища) удержать Михаила от расправы над удиравшими мерзавцами – тот стрелял метко. Была и стычка с арьергардом осман – разведкой, как потом пояснил Михаил, более опытный в тактике. Здесь уж им пришлось спешно отступать: силы были неравны. Спасли быстро, как всегда на юге, упавшая на холмы ночная тьма и не слишком большой энтузиазм преследователей.
–  Что ж, мы объездили, кажется, все известные госпитали. Александр Трубецкой нигде не числится, – первым нарушил тишину Степан. – И в части нам не помогли. У меня увольнительное завтра заканчивается.
– А у меня через день, – невесело отметил Григорий. – Хорошо хоть, что среди убитых его нет. Могу ещё предположить, что надо искать среди безымянных. Кто знает, может, рана тяжелая, а документы потерялись: я такие истории уже слыхал.
– К тому же раненых быстро перемещают в тыл. Мы здесь ищем, а он, может, где-нибудь в Кишинёве или в Бухаресте оказаться, – поддержал Степан.
– Спасибо, друзья, вы очень помогли, но раз сразу не нашли... Значит... Нет, не сдамся! Ничего это не значит: мёртвым его не видели, значит жив! – горячо воскликнул Михаил. – Доедем до Плоешты, а там придётся расстаться. Кажется, генштаб снова переехал: отправлюсь к отцу, будем решать, что ещё предпринять.
***
Пригород Бухареста, июль 1877 года
Бледно-лиловые крылышки плавно сблизились, и маленькая бабочка легко взлетела с нежной розы. Она поднималась, и под ней расстилался обширный тенистый парк с расходящимися по радиусам аллеями, яркими клумбами и укрывшимися под ветвями мраморными скульптурами. В центре лесного массива высился двухэтажный дворец с колоннами, ажурными, украшенными каменной резьбой балконами и арочными окнами. Бабочка влетела в одно из них и опустилась на скромный букетик в маленькой вазочке на прикроватной тумбочке.
Хорошенькая зеленоглазая девочка что-то говорила темноволосому мальчику. Ему обязательно нужно было услышать её голос, но всё заглушали звуки вальса. Зал был полон полупрозрачных теней, которые почему-то неподвижно висели в туманном воздухе. Он силился двинуться и долго не мог, но наконец сделал шаг, и тут же комната исчезла, сменившись каким-то залом с людьми в чёрных и белых нарядах. По проходу от него уходила женская фигура. Он мог остановить её только одним способом – произнести имя. Что за имя? Скорее, скорее, иначе она уйдёт.
– Даша, – он думал, что крикнул, а на самом деле еле слышно сказал и открыл глаза. Огляделся, вспоминая, где находится, увидел светлую бабочку, улыбнулся и осторожно сел на постели. Его движение спугнуло маленькую гостью, и она, покружив под потолком, отправилась на волю.
– Ну, как сегодня наш больной? – В комнату вошла сестра милосердия. Она участливо рассматривала пациента: высокий, статный, он, конечно, окреп, но всё ещё был заметно измождён. Вокруг умных карих глаз залегли мелкие морщинки – от постоянного усилия вспомнить хоть что-то о себе.
– Доброе утро, Елена Васильевна. Спасибо, очень хорошо. Был такой яркий сон – и пришло одно имя, но кто это, не знаю.
– Записывайте всё, как рекомендовал доктор.
– Да, я собирался это сделать. И вот что. Могу я выйти на прогулку? Я уже вполне уверенно хожу по коридору и палате, а за окном такая красота, – попросил мужчина.
– Думаю, это можно устроить, – ответила Елена Васильевна. – Да, а я ведь с новостью: к вам сегодня разместят соседей.
– О, это же прекрасно! Здесь так много места, и мне неуютно одному.
Сестра помогла спуститься по лестнице и, убедившись, что больной держится уверенно, оставила его в парке. Он наслаждался свежими травяными и цветочными ароматами, опираясь на трость и медленно прогуливаясь по центральной аллее. Несколько раз присел, чтобы отдохнуть: уж очень не хотелось возвращаться в пусть и удобную, но порядком надоевшую палату.
***
Настоящий дворец в пригороде Бухареста был полностью предоставлен в распоряжение врачей с первых дней войны. Однако пациентов здесь было немного.
Ольга Владимировна вместе с Константином Муратовым посетили больше десятка госпиталей в Яссах, Зимнице и ряде маленьких городов. Безрезультатно. А потом Пётр Андреевич получил сообщение, что в Бухаресте есть несколько раненых, чьи личности не установлены.
– Господин Пирогов  прекрасно придумал рассредоточивать раненых по городам, однако это сильно осложняет наш поиск. – Костя предложил руку княгине, когда экипаж подъехал к укрытому в зелени госпиталю-дворцу. Они прошли к главному врачу, показали письмо из генштаба, и Ольга Владимировна изложила суть дела.
– О, княгиня, вы так преданы своему сыну и отважны. Решиться ехать сюда, к фронту, не каждый способен. Я провожу вас, идёмте.
Они обошли все палаты и убедились, что среди нескольких безымянных раненых нет Саши. Осталось взглянуть на последнего, но палата, куда привёл их доктор, оказалась пуста. Медбрат объяснил, что больной сегодня впервые самостоятельно отправился на прогулку.
***
Ольга Владимировна всматривалась в тень аллеи. Там на скамье сидел кто-то в светлой больничной одежде, оперев руки на трость. На мгновение у неё перехватило дыхание: что-то знакомое увиделось в этом пока ещё плохо различимом силуэте. Возможно ли?
– Идёмте скорее, – поторопила она спутников. Все ускорили шаг.
Между тем больной, привлечённый звуком голоса, повернул голову. Он увидел, как, замедлив шаг, замерла красивая немолодая дама, а потом пошла стремительно, увлекая высокого мужчину. Вместе с ней шёл хорошо знакомый доктор.
– Саша! Саша! – вдруг воскликнула женщина, не в силах сдвинуться с места – хотя теперь их разделяли не более трёх метров.
Голос этот разбудил какое-то смутное воспоминание. Оно росло: замелькали картинки – много разных эпизодов, а не те скудные, дальше которых обычно начинался туман. Александр зажмурил глаза, глубоко вздохнул, встал и сделал шаг навстречу.
– Мама! – всё ещё не доверяя себе, выговорил он. Потом пригляделся к незнакомцу: – Костя…. – Видение обретало плоть, а он – уверенность в том, что всё происходит на самом деле. – Доктор, я знаю, кто я. Я – Александр Трубецкой.
Эти слова будто послужили сигналом. Мать и сын устремились друг к другу и крепко обнялись.
***
Новоторжский уезд, август 1877 года
Последний летний месяц перевалил через половину, и по вечерам особенно ясно чувствовалось дыхание скорой осени. Пусть днём солнце припекало, оно уже никого не могло обмануть своим сиянием. Тепла больше не хватало на ночь, как это было в июле. Птицы, похоже, готовились к долгому полёту и громко переговаривались о чём-то за окном.
После госпиталя Александр уговорил маму пожить в усадьбе. Это место всегда помогало ему восстановить силы. Ольге Владимировне тоже было интересно вновь побывать здесь: она вспоминала прошлое, много читала, гуляла. Но, в отличие от сына, не готова была оставаться долго в этом глухом уголке. Её беспокоила судьба мужа и Михаила, которые всё еще находились на войне. Через неделю она уехала в столицу.
Первым, кто встретил Сашу, был Фёдор Матвеевич. Он ещё сильнее поседел и стал будто более жилистым, но был довольно бодр и вынослив.
– Степан писал о тебе. Хорошо, что нашёлся. – Старый охотник, как и все, остро переживал как неудачи, так и успех русской армии, волею правителей оказавшейся на чужой земле. Он придирчиво оглядел Александра, заметил его бледный, усталый вид и лёгкую хромоту. – Ничего, здесь окрепнешь. Надеюсь, задержишься подольше. Поохотимся с тобой, как в былые времена.
Александр только кивал и улыбался, слушая голос давнего друга. Перспективы походов в лес и на речку будоражили воображение.
Первую неделю они выбирали не слишком трудные занятия: рыбалку, короткие вылазки в рощи и луга. Наконец был намечен день для похода за тетеревами.
– Я этот выводок уж с месяц как приметил, – лукаво подмигнув, рассказал Фёдор Матвеевич на вечерней зорьке. – Правда, неблизко, но, поверь, не пожалеешь.
Вышли за двор рано: туман стоял – на сто шагов ничего не видать. Солнце выбеленным пятном едва-едва приподнялось над горизонтом, не уверенное, стоит ли вообще утруждаться подъёмом; холодный утренний воздух пробирался предательски под куртку.
– А ведь приморозило сегодня. Гляди-ка, Саша, иней, – вздохнул Фёдор Матвеевич. – Не очень хорошо для урожая, рано ещё.
– Да уж, – зябко поёжился Александр, на минуту задумавшись, отчего ему не сиделось дома в столь ранний час. Но тут прибежала верная легавая, потыкалась в ноги, как бы подгоняя, и мыслей этих как не бывало.
Сначала путь совпадал с главной усадебной дорогой и шагать было приятно и легко, но Фёдор Матвеевич, повинуясь одному ему понятному знаку, свернул в сторону и уверенно пошёл по высокой, мокрой от росы траве.
Невидимые кочки и лужи значительно затруднили шаг. Туман всё еще напоминал молоко и никак не желал таять: время от времени Александр вынужден был окликать своего спутника. Вокруг было тихо, как под пуховым одеялом, если забраться под него с головой: только и слышно собственное дыхание. Даже ранние птицы ещё не проснулись. Причудливыми великанами то тут, то там выныривали деревья, незаметно растворяясь через несколько шагов. Казалось, что нет никакого леса – одни бесконечные луга. Но тут прямо перед охотниками тёмной стеной встала опушка: старые сосны, поросшие белым лишайником.
Вот и большая поляна, оставленная когда-то пожаром, успевшая затянуться низким кустарником и ягодником брусники. То, что и привлекло в это место несколько месяцев назад тетеревиную пару. Сейчас молодняк подрос, но всё ещё держался вместе. Самое время для охоты. Вперёд пустили собаку, чтобы не дала птице взлететь, а заставила притаиться по кустам. Теперь верной помощнице оставалось только подымать тетеревов на крыло, а охотникам, призвав на помощь умение и ловкость, – бить их, не дав уйти в лес.
Александр, как всегда учил наставник, попытался оставить все мысли: по опыту знал – нельзя размышлять, когда требуются быстрота и точность, а рука и ружьё становятся единым целым.
Но на этот раз что-то было иначе. Он не мог нажать на курок. Первая птица взмыла ввысь – живая, никому не причинявшая зла. Оборвать её полёт было неправильно. В голове появились звуки, которые он не хотел больше слышать: свист пуль, казавшийся тихим и безобидным, крики, взрывы, плеск... Александр закрыл глаза и прислонился к дереву. Стало трудно дышать.
– Что с тобой, Саша? – Рядом оказался Фёдор Матвеевич, который заметил неладное.
– Не знаю. Но, кажется, охотник из меня теперь никакой. Это так странно... Я не могу, не хочу… стрелять.
– Вот как? – Лесник не знал, что сказать, и их накрыла тишина леса, замершего в присутствии человека. – Что ж, идём к ручью, позавтракаем и обратно, – решил он.
«Это всё война, война», – верно рассудил Фёдор Матвеевич, но не стал говорить о своих мыслях с молодым другом.
Они напились, умылись и неспеша перекусили. В самом изысканном ресторане напитки и блюда не казались столь вкусными, как сладкая родниковая вода и свежий хлеб с ветчиной из запасов деревенской поварихи.
Обратный путь лежал под лучами перевалившего за зенит солнца. Пока шли по лесу, тень старых деревьев была настоящим спасением, а вот после нескольких вёрст по открытому лугу одежду можно было выжимать. Саша вспомнил озеро с прохладной водой, однако Фёдор Матвеевич отказался от предложения свернуть с дороги.
– Ты уж, Саша, иди, дело молодое купаться, а я сейчас холодную водичку не уважаю.
Он забрал ружьё и сумку и направился в сторону усадьбы. Александр свернул и через несколько минут вышел к краю большого озера. Отсюда не было видно главного дома. Этот закуток немного вдавался в искусно вписанную в общий ландшафт парка березовую рощицу. Траву скосили не так давно, и сейчас ровный зеленый ковёр плавно спускался к самому берегу. Саша нырнул и долго плыл под водой, пока хватало дыхания. Было невероятно приятно мгновенно смыть всю усталость и пот трудного дня. О том, что случилось в то мгновение, когда в руках оказалось оружие, думать не хотелось.

Дни шли, становясь короче и прохладнее, и всё чаще в размеренности и простоте усадебной жизни являлся ему образ девушка и голос: «Меня зовут Дарья Алексеевна Лидовская». А однажды он вспомнил, как этот голос говорил о доме на набережной Фонтанки. И ему нестерпимо захотелось узнать – существует всё это наяву или только в его воображении. Пришло время отправиться в Санкт-Петербург.
***
Санкт-Петербург, октябрь 1877 года
– Наконец дома. – Даша сняла шляпку и замерла на пороге. – Как будто другой мир.
Она и вправду отвыкла от этой красоты, родных запахов, казавшихся когда-то давно привычными вещей. Всего несколько месяцев, а будто прошли годы. Она изменилась, но место это осталось прежним.
По лестнице быстро сбежала Алёна, за ней следовали граф и графиня. Девочка, не сдерживая радости, крепко обняла старшую подругу.
– Дети, как хорошо! – с чувством поприветствовала Дашу и Илью Елизавета Сергеевна.
– Здравствуйте, милые! – присоединился к жене Алексей Дмитриевич. Наконец родители могли вздохнуть почти спокойно: можно было не тревожиться за Дашу и Илью. Хотя на Балканах продолжал служить Сергей.
После того как армия перешла Балканский хребет, в Яссы перестали привозить детей. За несколько месяцев удалось определить всех в приюты. Некоторых счастливцев отыскали родители. Когда стало понятно, что можно вернуться в Россию, Елизавета Сергеевна отправилась в Санкт-Петербург, Матрёна и Таисия перешли работать в один из санитарных поездов, а брат и сестра Лидовские остались уладить дела.
К большой радости Даши, Горан согласился ехать в Россию с ними. Он стал таким родным, что было невозможно представить разлуку. К тому же мальчик показывал прекрасные способности к учёбе. Илья обрисовал ему возможности, которые открываются образованному человеку, и убедил, что он будет полезнее на родине, если вернётся, например, с дипломом врача.
– Ну что ж, Горан, очень рад, что ты будешь жить с нами. Елизавета Сергеевна так много рассказывала о твоей помощи в приюте, что мне кажется, мы давно знакомы, – поприветствовал граф нового воспитанника семьи.
«Интересно всё же получается. Дашенька не выходит замуж, но вокруг неё собираются дети. И относится она к ним как к своим», – думал Алексей Дмитриевич, наблюдая, как вечером в гостиной увлечённо, будто давно знакомы, общаются его старшая дочь, Алёша, Горан и Алёна.
От Сергея письма приходили редко. Его полк участвовал сначала в неудачных штурмах, а затем и в осаде Плевны. Сводки в прессе были такими тревожными: сколько в разных уголках империи семей первым делом просматривали списки раненых и погибших? И сколько благодарили Бога, что не находят знакомых имён?..
***
Тусклое утро нехотя позволило холодному солнечному свету пробиться сквозь низкие облака. Александр, только вчера прибывший в столицу, проснулся очень рано и с нетерпением дожидался приличествующего часа, чтобы отправиться на поиски того, чего могло просто не существовать на самом деле.
Он доехал до набережной Фонтанки на извозчике и пошёл вдоль речки, внимательно разглядывая дома.
– Без сомнения, вот и колоннада, и ажурная решетка, – пробормотал он, остановившись напротив старинного особняка. Посмотрел по сторонам, заметил прохаживающегося городового и направился к нему.
– Любезный, скажи, чей это дом?
Тот оглядел обратившегося к нему человека, оценил его респектабельный, уверенный вид и ответил:
– Графа Лидовского Алексея Дмитриевича.
– Спасибо.
«Фамилия реальна. Но, может, это давние знакомые, а я просто вспомнил что-то и придумал остальное, – с волнением размышлял Александр. – Если сон был лишь сном и такой девушки не существует, мне ответят, что я ошибся».
Он прошёл ко входу и решительно позвонил. Отворившего дворецкого попросил передать Дарье Алексеевне Лидовской, что её спрашивает давний знакомый, князь Александр Петрович Трубецкой, и вручил карточку.
– Прошу подождать здесь. Я узнаю, принимают ли, – к его удивлению и радости, ответил слуга, придержав массивную дверь. Не сон!
***
Даша была удивлена раннему визиту неизвестного князя.
– Но я не припоминаю знакомых мне князей Трубецких, – поделилась она сомнениями, рассматривая аккуратную, дорогую визитную карточку.
– Я спущусь с тобой. – Илья отложил газету и поднялся с дивана. – Странно являться вот так без приглашения. «Тем более к даме», – но эту мысль он озвучивать не стал.
По гостиной медленно, слегка прихрамывая, прохаживался очень хорошо одетый высокий темноволосый мужчина. Он рассматривал картины и не сразу обернулся на звук шагов.
Даша сперва нахмурилась, потом в её глазах промелькнуло узнавание. Она тепло улыбнулась, но всё еще не произнесла ни слова, вглядываясь в лицо гостя.
А Александр сразу вспомнил эти умные пытливые зелёные глаза. Удивительно всё же распорядилась судьба. Он очень хотел ещё раз увидеть девушку, которая понравилась ему когда-то давным-давно, казалось, в другой жизни. Тот полузабытый день: заседание суда, исчезнувшая незнакомка.
– Так вы всё вспомнили, – Даша первой нарушила молчание. – Я так рада, что вы здоровы. Когда вас перевели... Хотя вы, наверное, этого не помните… Расскажите лучше, как вы оказались здесь?
– Вспомнил, Дарья Алексеевна. – Он бережно взял её руку, поцеловал, но не спешил отпустить. – Простите, что я так явился к вам, но я не знал, во сне или наяву говорила со мной добрая сестра милосердия в госпитале. Вспомнил имя, потом то, как вы описали свой дом, решился проверить – и вот я здесь.
– Наяву. Значит, Александр Петрович Трубецкой. Что же мы стоим? Пойдёмте, мы как раз собирались завтракать.
– Удобно ли? – смутился Саша, только начинающий осознавать реальность и нереальность происходящего.
– Конечно, удобно, – вмешался Илья. – Герой войны и так чудесно познакомившийся с нашей Дашей. Всем будет интересно послушать вашу историю. Хотя часть её мы уже знаем.
Даша опередила гостя, оставив его на попечение брата, а сама поторопилась в гостиную, чтобы предупредить семью и распорядиться о ещё одном приборе.
– Ах, мама, кто сейчас сюда войдёт! Это просто удивительно. Я так взволнована, и рада, и заинтригована!
– Тише, милая, что с тобой?
– Помнишь, в госпитале в Яссах был раненый в беспамятстве?
– Да, ты рассказывала, что беспокоилась о нём. Как я могу забыть, – мягко ответила Елизавета Сергеевна.
– Он поправился и сейчас войдёт сюда. Папа, – обратилась она к Алексею Дмитриевичу, – разрешите вам представить князя Александра Петровича Трубецкого.
Александр поклонился дамам, обменялся рукопожатием с хозяином дома и, заняв место за круглым столом, окинул взглядом комнату. Ему понравились граф и графиня – такая гармоничная пара. А вот Илья и Даша показались не слишком похожими: он бы не подумал, что это брат и сестра.
Когда все познакомились, граф попросил гостя рассказать, что же с ним произошло.
– В каких войсках вы служили? – выдержав паузу, начал Алексей Дмитриевич.
– Я, вы знаете, хоть и зачислен был в уланский полк, но деятельность моя в кампании была совсем иной. Я корреспондент «Военного сборника» и писал о событиях на фронте.
– Вот как? Позвольте, значит, вы тот самый А.П. Трубецкой, чьи очерки я всегда читал с величайшим интересом? – граф был приятно удивлён: он представлял автора намного старше.
– Да, это я.
– Но что же с вами произошло?
Александр задумался и начал повествование с момента выхода отряда, к которому был прикомандирован, к месту переправы через Дунай. Он, конечно, смягчил свой рассказ, чтобы не шокировать дам. Это была та же версия, которую знала его мама. А вот с Костей в Бухаресте он делился всеми подробностями. Тогда друзья окончательно сошлись во мнении, что не может война, это безусловное зло, быть способом для улучшения жизни. Цена всегда оказывалась непомерно высокой. Только переговоры, дипломатия, пусть медленно, могли менять положение дел.
Даша поймала себя на мысли, что ей приятны голос нового знакомого и его манера рассказывать: спокойно, с ёмкими, яркими акцентами на важных деталях.
– А ведь я и ваш отец когда-то, в 1861 году, входили в число горячих сторонников реформы. Помнишь, Даша, бал у Строговых? Твой первый детский бал. Мы там встречались и с князем Петром Андреевичем.
Даша и Александр с удивлением посмотрели друг на друга. «Неужели…» – промелькнула мысль у обоих. – «Тот мальчик». – «Та девочка». Они одновременно улыбнулись, угадывая далёкие полузабытые образы.
Граф пригласил Александра бывать у них в доме, и тот с удовольствием согласился.
***
– Вы вовсе не похожи на барышню-смолянку.
Снег уже плотно укрыл столицу, предвещая скорую зиму. Александр, сопровождавший Дашу и Елизавету Сергеевну на благотворительный концерт в пользу раненых, с улыбкой слушал её рассказ об обычаях учениц Смольного. Их экипаж проезжал мимо памятного для девушки заведения, и она принялась рассказывать, какая суета обычно царила здесь перед Рождеством.
– А вам приходилось встречать много выпускниц? Ведь и Катя Строгова смолянка.
– На самом деле нет. Наверное, я неверно сужу по рассказам о днях минувших. Почему-то мне представляется закрытое строгое учреждение и не приспособленные к реальной жизни нежные барышни. Но вы не такие. Просто я упускаю, что многое должно было измениться после известных реформ.
– Очень многое. На самом деле мне было очень интересно учиться. И как мы не встречались с вами раньше? – Даша уже думала об этом, а теперь задала вопрос, приглашая Александра разгадать загадку. – У нас непременно должны быть общие знакомые.
– Пожалуй, дело в том, что детство я провел в тверском имении. Правда, потом был Пажеский корпус, но порядки там всё ещё строгие, образ жизни довольно замкнутый. А дальше – университет в Москве.
– В Пажеском… – Даша задумалась. – На выпускные балы старших курсов обычно приглашали кадет. Но как раз у меня был общий бал с выпускниками Пажеского корпуса в 1866 году.
– Неужели? – оживился Александр. – Так ведь и я выпускался в том году.
– Правда?
– Правда. Но из-за некоторых обстоятельств бал мне пришлось пропустить. Однако, значит, вы можете помнить кого-то из моих однокашников – может, даже моего хорошего друга Константина Муратова. Скоро надеюсь вас познакомить: он заинтригован моими рассказами о вашем семействе. Если граф позволит…
– О, думаю, папа будет рад. И мне теперь тоже интересно его увидеть. – Даша задумалась. – А что случилось с вами? Если, конечно, вы хотите об этом рассказать, – спохватилась она.
– Здесь нет тайны. Сейчас я полагаю, что та история была глупым ребячеством. Впрочем, судите сами.
Александр уже не в первый раз делился с Дашей такими сокровенными мыслями и воспоминаниями, о которых, казалось, не готов был говорить ни с кем. С ней было легко и безопасно. Она доверчиво слушала: или задумчиво улыбаясь, или мило хмурясь, и ему нравилось следить за этими едва уловимыми переменами её лица.
Даша, в свою очередь, всё чаще замечала, насколько похожи их взгляды на жизнь, вкусы, литературные и музыкальные предпочтения. Она часто мыслями возвращалась к одному диалогу, который произошёл в их гостиной: тогда Александр заявил, что из всех писателей выберет роман Фёдора Михайловича Достоевского.
Граф Алексей Дмитриевич, и все домашние это знали, был знатоком философских сочинений Платона, Аристотеля, стоиков и не слишком любил художественную литературу. А если читал, то Гёте или античных классиков.
– О вкусах спорить не стану. Но что вы находите в этих путаных, затянутых историях с нагромождением сюжетов? – Граф как раз недавно сделал попытку ознакомиться с романом «Идиот», вынес своё суждение и держался его.
– Да, спорить не станем, но мне интересны проникновение в человеческую психологию, мотивы поступков и то, как господин Достоевский ухватывает самую суть нашего времени.
– Я пыталась объяснить это папе, – обрадовалась союзнику Даша. – Непременно поговорим с вами как-нибудь о князе Мышкине.
– С радостью, – откликнулся Александр.
***
Из дневника Даши Лидовской
25 ноября 1877 года
Особенно странным то, что происходит со мной, кажется по утрам. Сейчас так много событий, что подумать о своих чувствах почти не получается. А подумать нужно.
Вчера много времени провела с Александром Трубецким. Он приехал заранее, чтобы сопроводить меня и Алёну на концерт. Илья всё чаще пропадает в морском ведомстве – его судно готовится к экспедиции.
Что же смущает меня? Желание почти постороннего (хотя и очень симпатичного мне человека) делать приятные маленькие подарки, уделять время. Например, я оговорилась, что желаю прочесть роман мисс Остин, да всё не соберусь заказать книгу. И что же? Через несколько дней Александр преподнёс мне её – как бы между прочим. А ещё, если мы вместе несколько часов, он непременно заворачивает в кофейню и угощает вкусным десертом. А когда подаёт руку, чтобы подняться или выйти из кареты, кажется, задерживает мою чуть дольше, чем принято. И это приятно.
Мне уже становится грустно, если не видимся дольше обычного. Когда он вынужден был пропустить традиционный приём в прошлый четверг, я ощутила пустоту. Ничто не развлекало меня.
Ловлю его взгляд, когда уверен, что я не замечаю: в нём вопрос, интерес, удивление и будто нежность... Я тоже порой смотрю украдкой – он всё ещё чужой, но, кажется, становится понятнее и ближе с каждым днём.
***
Санкт-Петербург, декабрь 1877 года
Настал день, когда два семейства наконец были представлены. Княгиня Трубецкая устроила званый обед, чего не делала так давно – с самого момента отъезда супруга в армию.
Елизавета Сергеевна и Ольга Владимировна нашли друг в друге не только приятных собеседниц. Они обе переживали о судьбе сыновей, а княгиня – и мужа, хотя, по сведениям знакомых из штаба и сообщений прессы, война близилась к завершению.
– Сергей присылает короткие письма. Мне кажется, его что-то беспокоит, но он не хочет об этом писать. Скорее бы вернулись наши воины. Вот ведь государь уже в столице. – Елизавета Сергеевна надеялась, что у новой подруги есть какие-то сведения от мужа. Может, какими-то намёками он дал знать, что происходит в далёкой Османской империи, куда сейчас были устремлены все мысли.
– Думаю, ждать недолго. После разгрома турок на Шипке все уверены в скором начале мирных переговоров, – подбодрила Ольга Владимировна. – Я, признаться, никогда не понимала этой всеобщей жажды войны, захватившей империю в последние два года. Вспоминаю месяцы в Румынии и Болгарии, эти госпитали, переполненные ранеными… Страшно становится от мысли о том, чего стоила и будет стоить всем нам эта освободительная идея.
Обе женщины на какое-то время погрузились в воспоминания.
– Рада, что из наших близких и знакомых все живы, – продолжила княгиня.
– А я не могу порадоваться этому. Несколько сестёр из нашей общины умерли от тифа, – вздохнула Елизавета Сергеевна. – И среди дальней родни есть убитые и раненые. Муж говорит, не скоро Россия оправится от этого потрясения. И финансово, и нравственно.
***
Маленькое общество почти каждый вечер собиралось в квартире Трубецких после возвращения Александра: они были больше москвичами, чем петербуржцами, и находили приятным создавать нестоличную атмосферу среди суеты большого холодного города.
Александр уже больше получаса рассказывал, что Дарья Алексеевна Лидовская думала по тому или иному вопросу, а Костя и Ольга Владимировна всё чаще многозначительно переглядывались и обменивались понимающими улыбками.
– Представьте, они привезли из Болгарии сербского мальчика, он теперь живёт в семье и сдружился с их воспитанницей Алёной. Помните, я рассказывал об одарённой юной певице, талант которой открыла Даша, то есть Дарья Алексеевна, – поправился он. – Я иногда так её называю, потому что, вы же оба знаете, фактически мы знакомы с детства. Удивительно, правда, Костя? – обратился он к другу, который помнил ту давнюю историю недолгой влюблённости и понимал Сашу без лишних объяснений. Товарищ подтверждающе кивнул, а княгиня, воспользовавшись паузой, с улыбкой произнесла:
– Сын, а тебе не кажется, что пришло время объясниться с девушкой?
– Объясниться? – не сразу понял Александр, погружённый в воспоминания о своём детском чувстве. – Но… – переводя взгляд с одного лица на другое и заметив лукавые выражения собеседников, на какое-то время замер. – Вы думаете, я…
– А ты сам разве не чувствуешь? – подсказал Костя.
– О, я думал, мы друзья, хотя, конечно, не вполне. Что вы так улыбаетесь? Да это определённо заговор... – понимающе протянул он.
– И цель его – твоё счастье, – согласилась с шутливым обвинением княгиня.
– Да, да, вы оба правы. Время настало.
– Давно настало.
***
Александр почти не спал всю ночь накануне встречи с Дашей. Он прокручивал в голове, что скажет ей, что она может ответить. Нравится ли он ей? Скорее да, иначе она не стала бы проводить с ним столько времени. Но любит ли? Хоть немного влюблена?
Ожидание делалось невыносимым: время будто остановилось…
Они вышли на набережную: оба любили прогулки и пользовались ясной морозной погодой, столь редкой для столицы. Даша была необычайно хороша в белой песцовой шубке и шапочке и на удивление молчалива. Хотя с ней одинаково приятны были и тишина, и приятная беседа.
– Я всё вспоминаю сказку, которую для нас с Таней написала мама. Она тогда увлекалась всем французским: и имена, и сюжет были какие-то средневековые, романтические, – рассказывала Даша, а спутник, старательно слушавший её, готовился к желанному, но тревожащему объяснению. –  Не стану пересказывать, но там двое героев из-за вмешательства разных сил никак не должны были познакомиться и это бы обрекло их на одиночество. Однако всё завершилось свиданием и танцем под звёздным небом. Так мне нравилась эта история! Я ведь ту нашу с вами детскую мимолетную встречу на балу потом и представляла как что-то волшебное, будто вальсировала с принцем…
Девушка замолчала, удивлённая своей смелостью. И Александр наконец решился.
– Дарья Алексеевна. А ведь я вас люблю.
Почему-то он не смог произнести длинную, несколько раз повторённую речь, с которой намеревался начать объяснение.
– И я вас люблю, – ответ прозвучал тепло и искренне – все сомнения были разрешены такими простыми словами.
Александр и Даша остановились, вглядываясь в глаза друг друга.
«Он рад, он надеется», – пришла и окрепла уверенность. Саша, увидев ожидание, нежность и тепло, осторожно притянул к себе девушку и поцеловал сначала в одну, потом в другую щёку и, еле касаясь, в губы. Она отстранилась, а потом доверчиво прижалась к нему.
– Люблю, – тихо повторил он.
 
Приложение
Найди меня...
Сказка графини Лидовской

Над старым герцогским замком догорал последний луч заката. Всё вокруг – и тихий парк, и озеро, где жила пара белых лебедей, и одинокая, поросшая мхом скала – уже готово было уснуть. И только в огромном сумрачном зале молодая жена герцога не могла помыслить о покое.
В соседней комнате спали две её дочери, Элиза и Лаура.
Старшая, темноволосая сероглазая Элиза, была похожа на мать. Ей едва минуло восемь, но все в округе пророчили родителям, что она станет первой красавицей.
Малышка Лаура, любимица семьи, была, как отец, белокурой и синеглазой. Так не похожие друг на друга, сёстры были не разлей вода.
В тот день на рассвете их милый папа уехал из дома. А ведь только он мог отвлечь проказниц от новых шалостей.
В ответ на настойчивые расспросы об отце, герцогиня лишь грустно улыбалась и отвечала, что он скоро вернётся. Девочки верили, ведь их папа нередко навещал соседей или отправлялся на охоту, и тогда они не видели его по несколько дней.
На самом деле король объявил соседнему правителю войну. И теперь собирал дворян защищать своё королевство.
Вот почему в огромном бальном зале пустынного замка горько плакала герцогиня Катрин.
Это было её любимое место. Здесь, возле огромного старинного зеркала, она всегда ждала своего милого Онри, когда тот покидал её, занятый своими делами. В загадочном зеркале отражались восходы и закаты: звёздные и солнечные лучи скользили по поверхности, рисуя причудливые блики на сводах залы. Летом белоснежные облака выстраивались в фантастические фигуры и развлекали воображение молодой герцогини.
Сегодняшний день казался Катрин ужасным и серым, хотя на небе весело светило солнце. Она очень боялась за мужа и судьбу дочерей. Вечером, уложив их спать, герцогиня пришла в зал, упала на колени перед зеркалом и горько заплакала. Её тёмные густые волосы укрыли хрупкие плечи, а тонкая точёная фигурка казалась крошечной в огромном пустом зале. Секунды складывались в минуты, минуты – в часы: старинный замок окутала ночь. На чёрном августовском небе рассыпались мириады звёзд: Млечный Путь, как всегда, освещал дорогу влюблённым, а сверкающий Сириус гордо красовался среди менее ярких собратьев.
В эту ночь не всё было обычно в далёком звёздном мире. Самая неприметная звёздочка разгоралась всё сильнее, будто решила своим сиянием затмить даже короля небосвода.
Не нарушая привычного кружения галактик, она точно в срок оказалась напротив старинного зеркала, и, едва лучи отразились от его поверхности, по всему залу разлился чудесный матовый свет, и на каменный пол шагнула незнакомка в причудливом наряде.
– О чём ты плачешь, милая женщина? – её голос прозвучал, словно лёгкий ветерок.
Катрин даже не испугалась его, а лишь замерла и прислушалась.
– О чём ты плачешь? – повторил голос.
Катрин подняла глаза и посмотрела вокруг. Ей показалось, что это играют звёздные лучи, создавая очередной мираж. Над каменными плитами, будто сотканная из серебра, парила незнакомка. Огромные синие глаза излучали добрый свет. Мираж или явь?
– Сегодня я проводила на войну своего любимого мужа, – ответила Катрин.
– Твои слёзы заставили меня взглянуть на вашу странную планету. Это зеркало было подарено первому хозяину замка. Оно – одна из нитей, что связывают наши миры.
– Какие миры? – удивилась герцогиня.
– Ах, да, я не представилась, – спохватилась таинственная собеседница. – Моё имя – Лариана, я из Альбагана – Страны Грёз. Это я дарю всем обитателям звёздных миров сказочные сны, мечты и волшебные видения. Я дружна с каждым моим подданным. Но на вашей планете я бываю очень редко – здесь столько печали. Сегодня я, впервые за много лет заглянув в зеркало, увидела в нём несчастную женщину. Но, раз мы познакомились, я готова ответить на любой твой вопрос.
Катрин обрадовалась и, не задумываясь, спросила:
– Когда вернётся мой любимый Онри?
Лариана нахмурилась, отчего её глаза стали напоминать штормовое море, и тихо ответила:
– Я вижу верховых в блестящих доспехах. Они медленно движутся по широкой равнине. Солнце клонится к вечеру. Впереди, на белом скакуне, едет седовласый рыцарь в золотых латах.
– О, это король, – прошептала Катрин.
– Рядом с ним белокурый красавец. Они непринужденно беседуют.
– Онри, – выдохнула герцогиня.
– Навстречу им выехал человек с белым стягом. Он хочет говорить с королём, но в сердце его я вижу предательство. Подъехал. Достаёт кинжал, – голос гостьи опустился до едва слышного шёпота – и вдруг стал пронзительным и звенящим. – Он хочет убить короля! Но молодой красавец бросается между ними, – гостья замолчала и закрыла глаза.
– Твоего Онри больше нет, – вздохнула она и отвернулась, скрывая слёзы.
– Нет, этого не может быть, я не хочу, – Катрин не хватало воздуха, она готова была разрыдаться. Но потом посмотрела на собеседницу и твёрдо произнесла:
– Ты волшебница, ты можешь всё – верни его.
Лариана вздохнула, будто ожидала чего-то подобного. Как часто её случайные и неслучайные знакомые, узнав, откуда она прибыла, начинали просить о невозможном.
– С вами, людьми, всегда так: вы думаете, что волшебством всё можно исправить. Но вы не понимаете…
– А мне не нужно понимать, ведь ты неспроста пришла в мой замок именно сегодня. Помоги мне, добрая волшебница. Верни отца моим дочерям, а мне – единственную любовь.
Лариана не ответила, казалось, она что-то обдумывала. Внезапно облако света, из которого она появилась, вспыхнуло и исчезло, а вместе с ним пропала и таинственная собеседница герцогини.
– Нет, ты не можешь бросить меня вот так! – закричала Катрин. – Ты обманула меня!
Может быть, действительно, перед нею был лишь мираж? Но какой реальный!
«Не нужны мне больше эти видения», – подумала герцогиня. Она подошла к камину, взяла бронзовую фигурку медведя и уже собралась бросить её в проклятое зеркало, как вдруг мягкий голос произнёс:
– Прости, я ненадолго оставила тебя. Мне нужно было посетить свой дом и посмотреть в Книге… Впрочем, ты вряд ли поймёшь. То, о чём ты просишь, очень опасно, но я могу изменить судьбу твоего мужа. Правда, есть маленькое условие.
– Всё, что ты захочешь, – в глазах герцогини вспыхнула наджеда.
– Твоя дочь, Элиза, должна отправиться со мной.
Катрин побледнела и с трудом произнесла:
– Это невозможно.
Всё рухнуло: ей придется жить без Онри в этом огромном пустом замке.
– Постой, дослушай, – как будто прочитав её грустные мысли, продолжила гостья. – Я не прошу тебя отдать мне девочку навсегда. Я лишь приглашаю её в гости, – выделяя голосом слова, произнесла волшебница. – Ненадолго. На неделю.
– Ненадолго… – Катрин вздохнула с облегчением. – Если это вернёт Онри, я согласна.
Хозяйка замка повела свою необычную собеседницу в детскую. Всё так походило на сон. Незнакомка, появившаяся из зеркала, её предсказание, странное предложение…
В детстве Катрин слышала древнюю легенду о доброй волшебнице, которая однажды спасла старого хозяина замка от гибели. Тогда-то здесь и появилось зеркало. Но знала она и ещё одну историю. Будто волшебница забрала у хозяина его любимую дочь. И та больше не вернулась в родной дом. Вторую часть легенды рассказывали слуги, хозяева же считали ее поздними домыслами. А ей именно эта часть предания казалась самой таинственной и привлекательной.
Катрин было не по себе. «На неделю, только на неделю», – повторяла она, поднимаясь по лестнице. Не до конца веря в происходящее, герцогиня вошла в комнату, где спали девочки, подошла к Элизе и присела на край её кровати.
– Вставай, малышка, ты едешь в гости к моей кузине.
– Мама, – сладко потянулась девочка.
– Просыпайся, ты едешь в гости.
– Куда?
– Это совсем недалеко отсюда. За заснеженной горой, на берегу Зачарованного Озера.
– Но, мама, в наших краях нет такого места, – сонно прошептала девочка.
– Есть, просто я не рассказывала тебе.
– А Лаура поедет?
– Нет.
– Тогда и я не поеду, – и Элиза отвернулась к стене и зажмурила глаза. На самом деле ей очень захотелось на Зачарованное Озеро, ведь его название звучало так красиво. Но она ни разу не расставалась с сестрёнкой. И ей не хотелось уезжать, не повидав папу…
– А когда ты приедешь, папа будет дома, – как бы невзначай промолвила Катрин и, поднявшись с кровати, направилась к выходу.
– Не раньше?
– Нет.
– А почему Лаура не едет?
– Но тогда мне будет совсем грустно одной. А когда вы с папой вернётесь, мы поедем в гости все вместе, и ты будешь нам всё рассказывать и показывать.
– Ну, хорошо, – после некоторого раздумья согласилась девочка.
Элиза вскочила и хотела позвать няню.
– Какой наряд выбрать? Взять Лили или Кати? – шептала она тихо-тихо, чтобы не разбудить сестрёнку.
– Ничего не бери, я всё подарю тебе, когда доберёмся, – послышался мягкий голос. В дверях комнаты стояла прекрасная незнакомка и улыбалась. Девочка застыла от неожиданности, но «мамину кузину» просто невозможно было не послушаться.
– Хорошо, поехали, – Элиза тряхнула локонами и выбежала из спальни.
Прямо из облаков вырастали чудные здания, словно сотканные из тончайших паутинок с изысканным узором. «Как морозные картинки на окне моей спальни», – вспомнила Элиза. Она бежала по дорожке сада: как всегда, опаздывала на урок. А ведь сегодня был её любимый предмет – история Земного мира! Почему-то ей очень нравилось всё, что его касалось, хотя Альбаган, её родина, был очень далеко от Земли. И дверь между ними открывалась очень редко. В последний раз – 9 лет назад, когда Элизе было 8. Но скоро, всего через сутки, дверь на Землю распахнётся снова. Вот бы разрешили хоть одним глазком взглянуть на неё…
«Там на озере живут лебеди, а рядом старинный замок, и маленькие девочки играют в огромном зале, и красивая женщина, и весёлый молодой герцог, и зеркало… И паутинка на моём окне», – эти мысли вихрем пронеслись в голове девушки и заставили её замереть на месте.
Тёмные кудри укрывали её хрупкие плечи, взгляд серых глаз затуманился, а мысли были не здесь. Она вспоминала…
– Элиза, ты опаздываешь на урок, – мягкий голос вернул её к реальности. Она стояла у основания витой лестницы, а рядом…
– Лариана, я давно хотела тебя спросить, – девушка слегка нахмурилась, как обычно, когда готовилась задать непростой вопрос.
– Я знаю, – остановила Элизу наставница, ставшая за прошедшие годы подругой, ближе которой не было никого, – пойдём, я думаю, этот урок ты сможешь пропустить.
Они удобно расположились в уютной комнате, в камине потрескивал огонь, а огромный белый кот с ореховыми глазами расположился на коленях девушки.
– Я надеялась, что этот разговор никогда не состоится, – начала Лариана. – Ты не помнишь своё раннее детство?
– Нет.
– А тебе снятся странные сны, – Лариана задумчиво посмотрела на Элизу, как бы вглядываясь в неё. – Озеро, где живут белые лебеди, старинный замок, маленькие девочки, играющие в огромном зале, красивая женщина, весёлый молодой герцог и зеркало… И паутинки на окне…
– Откуда ты узнала… – начала было Элиза, но потом остановила себя. – Ах да, ты же…
«Можешь читать мысли», – хотела сказать она, но не стала лишний раз повторять давно известный факт. Но что это за видения?
– Сначала ответь, каково твоё самое заветное желание? Только подумай.
– Да о чём же мне думать? Ты же знаешь, я хочу побывать в том странном мире – на Земле, – девушка произнесла это слово так, будто оно само по себе могло перенести её куда-то.
– Тогда слушай. Это произошло девять лет назад, когда дверь открывалась последний раз….
История собственной, совсем ещё короткой, жизни показалась Элизе призрачным сном. Она всегда считала, что Альбаган – её родина. Здесь росла она вместе с другими детьми в пансионе Ларианы. Объясняли им это довольно странно и в то же время интригующе.
«Вы – дети, предназначенные служить нашему миру, – говорили им учителя. – Вас отдали сюда, и в каждом будет раскрыт его Особый Дар. Например, Лариана – ваша наставница – может читать мысли и дарить чудесные сны».
Все прочили Элизе судьбу Сочинителя Волшебных Сказок: она всегда выдумывала истории, когда опаздывала на урок. А по вечерам, в общей комнате для девочек, или читала старые книги, или…
«И вот из вод Зачарованного Озера показалась голова огромного золотого змея, – могла услышать Лариана, проходя мимо группки учениц, серебристый голосок своей любимицы. Та снова сочиняла. – Он всё рос и рос, и кольца его обвивали остров, на котором оказалась Принцесса. И вот уже они сложились в неприступную стену. А Принц, оседлав верного коня и пролетев над чудовищем, подхватил красавицу на руки. Принцесса обняла юношу, и они помчались быстрее ветра к Сказочному Замку».
Девочки слушали выдумки Элизы, затаив дыхание. Неудивительно, ведь все они были о любви…
А теперь оказывалось, что её собственная история куда таинственнее, чем те сказки, что приходили во снах.
– Значит, папа должен был умереть, но вместо этого… – наконец Элиза прервала паузу, повисшую в комнате, как только Лариана закончила рассказ.
– Не делай поспешных выводов. Ты ещё не знаешь главного. Всё на свете взаимосвязано. И это написано в моей Книге. Да-да, Книга – не вымысел, не сказка. Она существует с давних пор, и записи в ней могут меняться. Я листаю её очень редко, лишь когда нужно решить, стоит ли менять чью-то жизнь, и как это отразится на истории. С тобой было так. Когда твой отец погиб, вы с мамой и сестрой оставили замок и уехали к бабушке. Рядом с ней на берегу быстрого ручья с давних пор живёт знатная семья: мама, папа и два брата. Один из них был предназначен тебе судьбой. Но когда я вмешалась в ход истории и вернула твоего отца к жизни, всё изменилось. В этом новом мире ты никогда не встретилась бы со своим суженым и была бы несчастна. Поэтому я забрала тебя на Альбаган. Здесь теперь твой дом.
– Ты не могла распоряжаться мной. Надо было спросить…
– Нет, Элиза, ты была слишком мала, чтобы решать.
Девушка медленно поднялась из переставшего казаться ей уютным кресла, окинула взглядом комнату, в которой прошли лучшие минуты её детства. «Может, ты и права», – прошептала она и тихо вышла.
«Ты вернёшься, да-да, – как бы про себя произнесла Лариана. – Ну, а я постараюсь помочь тебе на этот раз».
Берег пруда был любимым местом Элизы, теперь понятно, почему. Здесь, в Альбагане, она забыла семью. Она росла среди подруг по пансиону. Нет, она не была одинока, только необычные сны тревожили девочку. И всегда верная подруга Лариана весело и просто объясняла их значение: «Ты фантазёрка! Когда подрастёшь, станешь сочинять сказки».
И вот теперь оказалось, что некоторые сны были забытыми воспоминаниями детства.
– Как же я не помнила? Мы с Лаурой бежим по дороге встречать папу, а потом катаемся на качелях в белых платьях… А мама, её зовут Катрин, читает нам сказку перед сном… А папа тайком от неё учит держаться в седле…
Элиза шёпотом жаловалась своему отражению, и слезинки капали в воду. В кругах, расплывающихся в зеркале водоёма, картинки забытой жизни как будто оживали. Какие они теперь, её родные и любимые? Наверное, изменились.
– Конечно. Лаура совсем взрослая, завтра её первый бал, – рядом тихо присела Лариана. – Мама всё ждёт тебя: я посылала ей сны, где рассказывала о твоих успехах здесь. Папа часто грустит о тебе на берегу озера.
– Я хочу к ним.
– Конечно. Здесь хорошо, но сны тревожат тебя… Решено: дверь откроется завтра утром, и ты вернёшься домой. Сразу же попроси папу пригласить на бал виконта Габриэля – это тот самый юноша… Я посмотрела в Книге и узнала, что есть единственный шанс исправить твою судьбу. Он очень зыбок: если в день, когда ты вновь окажешься дома, Габриэль не пригласит тебя на танец, больше вам не встретиться никогда… Запомни. Никогда.
***
– Мама, моё платье ещё не готово, – в глазах белокурой красавицы дрожали слёзы. – Мой первый бал, а я буду выглядеть, как, как…
– Успокойся, Лаура, ты будешь выглядеть лучше всех, – в комнату вошёл статный красавец.
– Папа, ты вернулся!
– Конечно, разве я мог пропустить такой спектакль: сборы перед первым выходом в свет, мнимые обиды и, наконец…
– Не дразни её, Онри, – он и не заметил, что у окна за ними наблюдала его любимая Катрин.
***
– Прощай, Лариана, мы, наверное, больше не увидимся.
Волшебница и Элиза стояли около огромного старинного зеркала – Двери в Земной мир. Вообще-то ученикам не разрешалось находиться в зале, когда между Альбаганом и любым из множества миров открывалась дверь. Этот раз стал исключением.
– Я буду приходить в твои сны. А сейчас иди…
***
В огромном зале герцогского замка первый луч солнца ударил в старинное зеркало. Сюда никто не приходил много лет. Поначалу и Катрин, и Онри подолгу сидели возле невидимого входа в таинственный мир, куда отправилась их Элиза. Но шли недели, месяцы, годы… Только во сне герцогиня могла наблюдать, как рос её ребенок. Она больше не плакала по вечерам и всецело отдалась воспитанию теперь уже единственной дочери. И постепенно о старшей девочке забыли и соседи, и друзья…
Луч солнца, попавший в плен старого зеркала, стал расширяться, его свет заполнил зал, и на старые плиты шагнула девушка.
– Мама, папа, Лаура, где вы? – Элиза огляделась и подошла к двери. Кто-то весело смеялся на втором этаже, и она направилась туда. Около бывшей детской стояла пожилая служанка с белым бальным платьем в руках и, улыбаясь, смотрела вглубь комнаты. А там…

– Мама, – Элиза не знала, смеяться или плакать: все были здесь. Родители почти не изменились, а Лаура стала юной прелестницей.
– Элиза! – сестрёнка опомнилась первой. Узнала и бросилась навстречу. – Ты вернулась!
Мама и отец не могли поверить своему счастью: они уже перестали надеяться. Родители и девочки то и дело обнимались, плакали, смеялись и никак не могли успокоиться. «Пойдём в сад, нет, лучше в гостиную… А знаешь, твой котёнок вырос и всё ещё живет с нами… А лебеди улетели, но в этом году вернулись…»
Первой опомнилась Элиза:
– Ой, папа, я совсем забыла, а ведь уже… скоро 3 часа! Если я не успею, всё пропало! – Элиза вскочила из кресла и подбежала к двери. – Мы сейчас же должны пригласить на бал виконта Габриэля! – она смутилась, решив, что её просьба покажется родным странной. – Это сын соседа нашей бабушки…
– Я знаю, кто это, – мягким, успокаивающим голосом перебил её отец, – и не волнуйся, они все приглашены.
– Но, милый, ты забыл, Габриэль не сможет быть на балу: ночью он уплывает в университет, – вспомнила Катрин.
Элиза застыла на месте: «Так, значит, это правда: ход моей жизни уже вписан в Книгу. Ничего нельзя изменить. Лариана ошиблась – мы не встретимся сегодня и не встретимся никогда». Девушка подошла к окну: всё было таким знакомым, привычным. «Ну, что ж, буду жить с мамой, папой и сестрой», – в эту минуту подобное решение казалось самым простым и правильным.
Подъехала первая карета с гостями, и нужно было встречать их. Мама поднялась и сказала:
– Ничего, доченька, он вернётся через год, и вы увидитесь. А сейчас мы должны придумать тебе наряд – ведь это и твой первый бал.
***
Вдоль берега Зачарованного Озера медленно ехал на гнедом коне юный виконт. Он был задумчив, и всё время вглядывался в глубокие тёмные воды. Как будто кто-то нашёптывал ему: «Остановись, вернись».
Сегодня у старого друга семьи бал. Единственная дочь герцога впервые выходила в свет.

Когда пришло приглашение на бал, Габриэль понял, что не попадёт на праздник. Университет расположен за морем, и корабли из их земель нечасто отплывали туда. Юноша ещё не говорил родителям, что не собирался возвращаться в следующем году. Его заветная мечта – путешествие вокруг земного шара. Как знать, когда он вновь увидит родные места.
А странный голос всё шептал: «Не уезжай, вернись».
Габриэль придержал коня: его любимый мыс, место долгих размышлений о будущей жизни.
Поверхность озера сегодня казалась зеркальной. Габриэль на минуту задумался и вдруг увидел вместо своего отражения герцогский замок. К нему подъезжали всё новые и новые кареты. Двор светел от факелов, суетились слуги.
«Кажется, я уснул», – мелькнула мысль. Взгляд привлекла незнакомка в лёгком золотистом одеянии. Её образ принял чёткие очертания в хаосе праздника. Она была грустна, огромные серые глаза лучились необыкновенным светом, и в них, готовые сорваться, застыли слёзы.
– Почему ты плачешь? – спросил Габриэль.
– Если сегодня мы не встретимся, то не увидимся больше никогда, – был ответ, который, казалось, прозвучал в глубине его сердца.
Габриэль удивился, на миг закрыл глаза, а когда открыл – видение исчезло. «Что же это было? Герцогский замок и, наверное, сегодняшний бал. Но той девушки я не знаю».
– Вспомни, – зашумели листья. – На портрете в гостиной было две девочки. Но герцог не захотел ответить на вопрос – где их старшая дочь. Помнишь, она часто приходила к тебе во снах.
Юноша решительно развернул коня.
Ночь была удивительно тихой, а дорога пустынной, и ничто не мешало размышлять. «Что я делаю? Ведь в порту не дождётся меня корабль, и я опоздаю в университет. И почему я поверил какому-то странному видению? Может, вернуться?»
Но мысли и действия никак не хотели совпадать…
Лариана невидимой тенью скользила по дороге рядом с путником. Замок приближался, Габриэль припустил коня, и уже не было нужды навевать прекрасные образы, которые манили к Элизе. Волшебница постояла на дороге, вглядываясь в небо. Своенравная звёздочка Альбагана уже начала разгораться, призывая всех, находившихся по ту сторону Двери, возвращаться домой.
***

«Как, она вернулась? Наверное, девочка училась далеко от дома», – шептались гости.
Элизе было не по себе. На Альбагане все открыты и приветливы. Если в пансионе появлялся новый обитатель, просто подходили и знакомились с ним. От невесёлых мыслей девушку отвлёк лёгкий стук копыт: очередной гость подъезжал к замку.
Габриэль тихонько спрыгнул с коня и укрылся в тени каменных стен. На балконе замка стояла та самая девушка, которую он видел в озёрном отражении.
– Да, Лариана, видно, записи в Книге не меняются, – шёпотом говорила с кем-то повзрослевшая девочка с портрета. – Никогда мне не быть счастливой здесь, на Земле. Наверное, лучше мне было остаться у вас, на Альбагане.
– Неправда. Земля прекрасна, я покажу тебе самые укромные её уголки и прекраснейшие творения людей, – тихо, чтобы не напугать девушку, вступил в эту странную беседу Габриэль. Он вышел из полумрака и протянул ей руку:
– Разреши пригласить тебя на танец, незнакомка.
Элиза почти не испугалась и почему-то сразу поняла, кто говорил с ней. Что ж, вот и в её жизни произошло чудо, о котором пишут в сказках.
В старом герцогском замке сияли огни, и играла прекрасная музыка. Бал был в разгаре: веселились, танцевали и беседовали гости. И если бы кто-то сейчас посмотрел в окно, то увидел бы, как под звёздным небом, в свете луны, кружилась ещё одна пара. Соединить которую было угодно самой Судьбе.