Топонимическая археология

СЕМАНТИКО-КОГНИТИВНАЯ АРХЕОЛОГИЯ ТОПОНИМИКИ
В КИЕВСКОМ БЫЛИННОМ ЦИКЛЕ В ЗАПИСИ КИРШИ ДАНИЛОВА

В данной работе продолжено исследование топонимической парадигмы в киевском цикле былин из сборника Кирши Данилова, обнаруженного в 1802 г. В сборнике собраны русские былины и песни, возникшие в 10 – 16 вв. Наиболее ранние из былин, тематически относящиеся ко времени правления князя Владимира и сложившиеся предположительно в 10 – 11 вв., известны сегодня как «киевский цикл». Текстуальный анализ этих былин дает представление о мире, городе и сложившемся социально-иерархическом порядке при князе Красном Солнышке. Из фрагментов складывается более-менее целостная картина жизни при княжеском дворе и мнение о сообществе, в котором обитал  Владимир Святой, об атмосфере в Киев-граде времен его расцвета, о героях, друзьях и недругах, окружавших христианскую Русь. Все это вполне укладывается с одной стороны в мифологическую матрицу средневековых отношений, с другой – в общую историческую картину древнерусского мира и государства. Значительное место в этой матрице занимает историческая топонимика – важная составляющая как историко-географической, так и символико-архетипической парадигмы.

В центре киевского песенно-эпического дискурса стоит образ-концепт Киев-града – центра (корня) древней цивилизации суши. В былинном нарративе Киев функционирует как легендарный хронотоп (эпоха и место действия); в философско-религиозном и лингвистическом значениях – как имя (топоним) и своеобразный логотип (символ и образ) христианской государства, окруженного язычниками и со стороны степи и со стороны моря. Вокруг киевского микротекста (имени) формируется макротекст, в котором имя выступает и как ядро (центр и микромир) и как периферия – удаленное от центра огромное и неисчисляемое в средневековом понимании пространство. Имя, изначально обозначавшее город-крепость, основанный на реке, именуемой греками Борисфен, а русами (или русью) – Днепр, переносится на территорию, сушу, землю, а позднее – на карту и становится точкой притяжения, центром языковой и дискурсивной (речевой) картины мира, такой, какой ее видели и воссоздали средневековые песняры.

Собиратель русских былин Кирша Данилов (Кирило Данилов Никитиных, 1703–1776), старался записывать песни, судя по всему, в их исконном виде, т. е. так, как они исполнялись авторами-песенниками. Эта особенность записи и аккуратность, с которой воспроизводилась запись, дали лингвистам основания предположить, что Кирша Данилов был конторским служащим и жил где-то на Урале. В последние годы было установлено, что Кирша Данилов, музыкант и сказитель, составил сборник песен по поручению уральского купца П. А. Демидова (см. работы  В. И. Байдина), вероятно, когда числился работником Невьянского завода Демидовых. Таким образом  подтвердились предположения исследователей об ареале, в котором сборник был записан, что не дает оснований думать, будто его составитель и исполнитель, сам был уральского происхождения.

Что касается заявленной темы. Имеющиеся исследования второй половины ХХ в. в области ономастики, как и общие работы о символическом и историческом значении онима, его роли в фольклоре, создают предпосылки для ответов на вопросы, накопившиеся за долгий период, в том числе, связанные с исторической топонимикой и этнонимикой. Назовем эту область исследования условно топонимической археологией.

На протяжении двух веков немало внимания уделялось материалу, подводящему к изучению исторической топонимики. Однако при обилии работ, в которых разрабатывались критерии типизации и классификации топонимов, систематизации и архивизации общих знаний по онимии и топонимии, следует отметить недостаточное внимание к проблеме функционирования топонимов и этнонимов в историческом документе и художественном произведении, фольклоре и литературном творчестве. Однако должное внимание уделено проблеме когнитивного разграничения принципов «правдоподобия» и «правды» в исторических жанрах, прежде всего, при воспроизведении исторических фактов и обрисовке исторических персонажей, сообщаются сведения из истории имен и названий. Эти моменты, а также методология исследования историзмов представляют ценность и при изучении топонимикона в песенно-былинном тексте.

Отметив фрагментарность и скачкообразность подобного исследования, выделим некие общие тенденции при определении топонимических смыслов, символической (философской, художественной, психологической) нагрузки географических имен, попытаемся обохначить их роль и значение как средств историзации и документализации события и связанных с ним личностей, явлений, законов и установлений, религиозных взглядов, нравов, обычаев, быта и пр. «Сверки» былинных текстов с известными фактографическими документами, хрониками и летописями показали, что эта работа трудоемкая, но все же плодотворная (Ср. историю в интерпретации Карамзина, Аксакова, Миллера, Соловьева, Ключевского, Рыбакова, Маркова, Григорьева; из последних авторов, интересовавшихся былинами, – А. Пыжикова. Все они стремились дать свой ответ на наиболее провокационные вопросы).

В художественном произведении на историческую тему имеет место так называемое «искажение истории», на что стали обращать внимание уже писатели XIX в. Концепция художественного «историзма» складывалась и приобрела самые общие контуры в романтическую эпоху. Разумеется, романтики завершили те процессы, которые возникли ранее и обрели некоторую ясность в 18 в. В дальнейшем критерии художественного историзма много раз корректировались, но основа его мало изменилась. Понятно, что само представление об «искажении истории» менялось вместе со сменой культурных поколений. При этом все позднейшие историки дружно «набрасывались» на романтиков, но не замечали расплывчатости своих обвинений и ложности собственных взглядов на историю, миф и легенду. Возможно ли с абсолютной точностью измерить уровень правдивости былинного эпоса с исторической точки зрения и с уверенностью определить степень влияния взглядов песенника на правдивость изложения исторического события? Кое-что можно установить при внимательном анализе текста, можно отделить мифологию от истории, отличить фрагмент от общего, разграничить дискурсы, отличить голоса сказителя и поздних исполнителей, увидеть первоначальную картину мира и отделить элементы более поздней эпохи. К примеру, имея конкретные знания об эпохе и текстологические навыки, при умении читать старинные тексты, можно научиться различать добылинный и былинный Киев, дохристианский и христианский, отделить исконный текст от последующих его исправлений, правок и улучшений и составить карту представлений о нем в разные периоды его существования, а следовательно и некоторый общий, психологический портрет песенников разных времен. Говоря о былинном тексте, можно выделить два основных аспекта: Киев представляли, во-первых, как святую землю, центр христианской земли и государства (поскольку у земли этой был (го)сударь), со всех сторон окруженного чужими царствами, заморскими и степными; во-вторых, как место «сидения» «вечного правителя» князя Владимира Святого, «славный стольный город», «великий град». В былинах, во всяком случае до нас дошедших, мы не найдем летописную формулировку «мать городов русских», потому что эта формулировка появляется позднее былин. Чтобы увидеть различие между этими двумя концепциями, необходимо разобраться хотя бы с представлениями о мифе и легенде, историческом, хроникальном, историко-художественном и былинном текстах, об историческом документе и средневековом эпосе.

Былинный текст – это художественный текст фольклорного происхождения, в котором так или иначе отражены исторические события, фигурируют известные исторические персонажи наряду с вымышленными, фантастическими, малоизвестными. Былинный дискурс – это, прежде всего, дискурс художественный, т. е. такой, который обладает характеристиками, относящимися к стилистике и тропике (от слова «троп»), семантике, лексике, синтаксису, интонированию и пр. Что касается принципов изображения фактов истории и персонажей, то у автора летописи и исполнителя былины они могут не совпадать, ибо их знания по истории и представления об одном и том же историческом событии могут коренным образом отличаться. К примеру, исследователи обратили внимание на отсутствие в былинах упоминаний о варягах, Рюрике, Святославе, о крещении Руси, о Дмитрии Донском и Куликовом поле, которые в летописях представлены как ключевые события русской истории с точным (или приблизительным) указанием дат (см. Стасова). Эти пробелы объясняют недоверие к былинам у некоторых ведущих историков прошлого (Миллер), которые считали былинные события выдумкой, не воспринимали былину как исторический жанр. Лишь распознав в былине историческую основу и сблизив ее с исторической песней, пришли к различению летописной (хроникальной) истории и былинной, договорившись не спорить о том, где история правдивее – в летописи или в песне. Тем более, что и летописные сведения меж собой сильно разнятся и требуют уточнений. Что тогда говорить о былине, которая представляет смешанный жанр и оперирует разными сведениями? 
 
Например, не совсем понятно, кого сказители киевских былин называли татарами. Сегодня не вызывает сомнения точка зрения, что слово «татары», этимологически восходящее к древнегреческому «Тартар» (ад, преисподняя) появилось позднее, чем сами былины. В первоначальном тексте, вероятнее всего, для обозначения врага использовались древние номинативы, эпитеты и этнонимы: «поганые», «чудь», «чудище поганое», «идолище поганое». Исследователи считают, что былинные татары – это более поздний собирательный образ врага, захватчика, который не всегда приходил на Киев с Востока. Иногда он приходил с Запада – из-за моря (см. у А. Пыжикова, который ссылается на сборник Кирши Данилова и на исследователей 1860-х гг. – Рыбникова и Кириевского). На былинном языке враг именуется такими словами, определениями, топонимами: «поганые», «татарва», «орда поганая», «идолище поганое», «Литва поганая». В киевских былинах слово «орда» означает не войско, а землю; слова «татары», «татарва» – не кочевников-степняков, а людей, приплывших из-за моря, с западной стороны. Если в ранней былинной истории о христианской Руси «погаными» называли язычников, то позднее в былинах так стали называть всех иноверцев. Былинные татары, татарва – это обозначение не этноса, а воинов, исповедующих иную веру. В летописях образ «поганых» формировался исключительно как этнический, татарский: «поганые татары» всегда приходили с Востока и никогда – с Запада.

Эту разницу в начале ХХ века не понимали. Потому Григорьев в новом издании былин (1904) полностью убрал из былинного текста название «Литва», чтобы избежать нетолерантных высказываний о Литве латинской (католической) как более позднего образования, в отличие от Литвы языческой. В эпоху князя Владимира еще не было исторического понимания о разделении этносов по религиозному, «иноверскому» признаку, не было и религиозных войн в современном толковании. Понятие «крестовые походы» как явление раскола христианства и вражды на религиозной почве появится значительно позже с развитием исторического знания и «славенской» летописной культуры. Уже славянофилы объясняли несообразности и «нестыковки» былинной и летописной истории древностью былин. Буслаев считал хронологические анахронизмы «народной безграмотностью», и такое объяснение представляется вполне реалистичным. Недостаток исторических знаний у исполнителей, которые не были современниками описываемых событий и объясняли их каждый на свой лад, поскольку в их сознании смешались представления о разных исторических этапах развития Древней Руси – времен христианизации и татарского нашествия, вполне может быть причиной путаницы в былинном топо- и этнонимиконе.   

Поздние историки сошлись во мнении, что хронологические погрешности, размытость некоторых описаний и фактические «неточности» выявляют особенности «народной памяти», в которой друг на друга наложились хронологически разные события и образы (см. выше о «татарве» как именовании врага, Литве как орде). В течение веков в сознании народа складывались христианские представления о мире, укоренялись православные архетипы, получили религиозно-политическую окраску образы завоевателей и смертельной опасности. Вплоть до 18 века русские земли подвергались нападениям как со стороны княжества Польского и Литовского, так и со стороны Крымского ханства. Характерно, что в наиболее древних былинах киевского цикла речь не идет о литовских походах и татарских набегах, но рассказывается о сражениях и стычках богатырей с иноверцами один на один в открытом поле. Очевидно, что поздние сказители, а возможно и переписчики песен вносили свои исправления в текст сообразно собственным знаниям по военной истории государства и называли татарами всех вооруженных людей, совершавших нападение с целью грабежа неважно с какой стороны – с Востока или Запада, с Севера или Юга.

Итак, уточним: в «киевском тексте» орда – это некое социально-этническое образование, занимающее определенную территорию, географическое пространство; это «владение», управляемое царем (королем), в отличие от Киевской вотчины, управляемой князем. Так князя Владимира идентифицируют как вождя, предводителя дружины, но Владимир ранних былин всем своим образом жизни демонстрирует не столько водительство, сколько богатство, гостеприимство и миролюбие. Все другие правители живут с Владимиром в мире и не проявляют враждебность к Киеву. Свою силу показывают богатыри, они соревнуются между собой, перехватывают друг у друга инициативу и побеждают. В более поздних текстах на заднем плане проскальзывают мотивы борьбы за земли, с которых победители снимают дань, как в виде продуктов труда, так и в виде живой силы – людей, воинов. Описанное в былинах средневековое социально-территориальное устройство держалось на иерархии, на принципе силы и подчинения более слабых этносов более сильным. При этом в раннем киевском былинном тексте и дискурсе имеют место как прямые отсылки к конкретным фактам (история Ильи Муромца), так и их мифологизация (образ Соловья-разбойника, язычника, идолища поганого), гиперболизация географических и исторических представлений о событии.

В отличие от летописи – жанра церковной, монастырской культуры, который несет на себе печать религиозных взглядов и идеологии эпохи, былина, как разновидность народной песни, функционирует как художественное произведение, не претендующее на строгую историческую точность, документальность, фактографию. Текст былины  предназначался для исполнения под музыку, следовательно, былина представляла собой произведение синтетического искусства. Иное предназначение у летописи, призванной изобразить события достоверно в соответствии с мировоззрением и географией эпохи. В былине отсутствует сама установка на хронологическую точность, а время и пространство очерчены географически неопределенно, порой гипертрофированно, что сближает этот жанр со сказанием и его архетипическим кодом. Этот вопрос досконально на конкретных примерах изучил Пропп, исследовавший эпос, волшебную сказку, народный вымысел, развившийся из культурного кода народной истории, бытописания, нравоописания, ментальных и религиозно-культурных представлений. Многое было сделано в этой области в прошлом веке, но вопрос об отношении литературы и фольклора к действительности, как и прежде, актуален. Кроме того остаются невыясненными значение и происхождение многих значимых и ключевых топонимов, связанных с художественным содержанием.

Один из аспектов археологии имени, в данном случае топонима – уточнение его значения и роли в историческом художественном тексте, который в эпоху романтизма стали рассматривать отдельно от исторического документа и хроники. В литературный обиход были введены термины для обозначения произведений на историческую тематику: «исторический роман», «историческая баллада», историческая песня, роман-хроника, сага и др. Актуальной в этнолингвистике, исторической топонимии, лингвоконцептологии остается проблема восстановления и возвращения исконного смысла спорным ключевым топонимическим концептам, этимология которых по сей день основывается на легендах иди вытекает из отдельных скупых строк в исторических произведениях, хрониках, анналах, достоверность и точность которых иногда весьма сомнительна. Потому этимология древнего топонима, Киев в их числе, по-прежнему рассматривается как гипотетическая. Обычно приводят целый ряд версий происхождения географического названия с такой историей, почерпнутых из разных анналов. Случаются в некотором роде злоупотребления знанием, его ограничение субъективным подходом. Это характерно для случаев, когда реконструкция исторического события или исторической характеристики, связанная со спорным топонимом, базируется на мифопоэтическом источнике. Власть художественного вымысла (художественного времени, хронотопа) распространяется и на исторический документ, и на летопись, ибо ни один исторический жанр не обходится без «вымысла». Вопрос состоит в том, какова доля вымысла, в чем особенности его характера и природы – художественно-литературной, мифологической, философско-религиозной, идеологической, научно-популярной, научно-фантастической и пр.

В этом смысле говорить о непререкаемой правдивости исторического описания и об отсутствии влияния на него «господствовавшей идеологии», по крайней мере, наивно. Неопределенность исторического пространства, неуточненная хронология накладывают свой отпечаток на событие, изображенное в художественном произведении, особенно в свете теории «художественной правды», понимаемой, прежде всего, как описание нравов и создание психологического рисунка. Художник менее всего берет во внимание точность онимическую, топонимическую, этнонимическую. Участники (герои) определенного исторического события и определенного времени могут быть привязаны авторами к другой хронологии и к другим географическим точкам, местностям, ландшафтам, в том числе вымышленным, воображаемым, виртуальным, в угоду художественной правде, правде нравоописательного и культурного кодов, правде психологического портрета.

Литература

1. Белицкая Е.  Н. Характер определительных слов при коннотативных онимах //  Восточноукраинский лингвистический сборник. Вып. 5. Донецк: Донеччина, 1999. С. 171–179.
2. Болдырев Н. Н., Куликов В. Г. О диалектном концепте в когнитивной системе языка // Известия РАН. Сер. литературы и языка. Т. 65. № 3.  2006. С. 3–13.
3. Бураго Е. Г. Топоним «Киев» как концепт // Региональная ономастика: проблемы и перспективы исследования: сб. науч. статей: [материалы междунар. науч. конференции, Витебск, 18 февраля 2016 г.]. Витебск : ВГУ имени П. М. Машерова, 2016. С. 213–215.
4. Бураго Е. Г. Концепт «Киев» в русскоязычной поэзии XIX–XXІ вв.: дис. канд. филол. наук. Киев, 2017.
4. Бураго Е. Г. Семиотика города: Киев как текст культуры // Вестник РУДН. Сер.: Теория языка. Семиотика. Семантика. № 2. 2016. С. 35–40.
5. Бюши Е., Вирт О. От определенной дескрипции к антропониму: о возможном вкладе исторической антропонимии в теорию модифицированного имени собственного // Вопросы ономастики. 2011. № 1 (10). С. 114–133. Buchi E., Wirth A. De la description dеfinie au nom propre de personne: sur un apport possible de l’anthroponymie historique; la thеorie du nom propre modifiе // Langue franсaise. 2005, № 146. Р. 23-38. http://www.onomastics.ru/content/2011-№1-10-7
6. Голев Н. Д., Дмитриева Л. М. Единство онтологического и ментального бытия топонимической системы (к проблематике когнитивной топонимики) // Вопросы ономастики.  № 5. 2008. С. 5–18.
7. Дмитриева Л. М. Онтологическое и ментальное бытие топонимической системы: на материале русской топонимии Алтая. Барнаул: АлтГУ, 2002. 252 с.
8. Зеленин Д. К. О личных собственных именах в функции нарицательных в русском народном языке // Филологические записки. Воронеж, 1903. Вып. 2. С. 19–32.
8. Иванова Л. П. Освоение инокультурных онимов в русском языковом сознании // Ученые записки Таврического национального университета им. В. И. Вернадского. Сер.: Филология. Социальные коммуникации». Т. 24 (63). № 24. 1–2, 2011 (на диске), Т. 2, С. 9–14.
9. Карасик В. И. Этноспецифические концепты // Введение в когнитивную лингвистику; отв. ред. Пименова М. В. Вып. 4. Сер.: Концептуальные исследования. Кемерово, 2005. С. 6–105.
10. Корнева В. В. Топонимические исследования в новой научной парадигме // Вестник ВГУ. Сер.: Лингвистика и межкультурная коммуникация. № 1. Воронеж:  Воронеж. гос. ун-т, 2016. С.150–154.
11. Корнева В. В. Категоризация горизонтально ориентированных природных реалий в языковом сознании этноса // Когнитивные исследования языка. Вып. № XVII. М.; Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г. Р. Державина, 2014. С. 241–248.
10. Корнева В. В. Категоризация возвышенности в испанской и русской лингвокультурах // Вестник Воронеж. гос. ун-та. Сер.: Лингвистика и межкультурная коммуникация. № 4. 2014. С. 228–229.
11. Курилович Е. Положение имени собственного в языке // Курилович Е. Очерки по лингвистике: Сб. статей. М.: Изд-во иностр. лит., 1962. С. 251–266.
12. Лосев А. В. Философия имени. М.: Изд-во МГУ, 1990.
13. Перкас С. В. Парадигматические и синтагматические аспекты лингвостилистического потенциала топонимов в современном английском языке: автореф. канд. дис. М., 1980.
14. Подольская Н. В. О развитии отечественной топонимической терминологии. Развитие методов топонимических исследований. Сб. статей; отв. ред. Е. М. Поспелов. М.: Наука, 1970.
15. Полянчук О. Б. О сочетании структурного и когнитивного подходов при анализе производного слова // Вестник Воронеж. гос. ун-та. № 2. 2012. С. 27–33.
16. Пономаренко А. В. Дискурсивные характеристики топонимов в публицистическом тексте: на материале американской прессы: дис. канд. филол. наук. М., 2003.
17. Решетов А. М. Антропонимические трансформации в инонациональной среде // Этнография имен. М.: Наука, 1971. С. 59–65.
18. Селищев А.  М. Происхождение русских фамилий, личных имен и прозвищ // Селищев А. М. Избранные труды. М.: Просвещение, 1968. С. 97–128.
19. Семенова Т. Н. Антропонимическая индивидуализация: когнитивно-прагматические аспекты. М.: Готика, 2001.
20. Семенова Т. Н. Семантика индивидуализации и ее отражение в тексте: дис. д-ра филол. наук. М., 2016. 21. Суперанская А. В. Лингвистический аспект ономастических исследований // Вопросы ономастики. Труды Самарканд. ун-та. Вып. 284. Самарканд, 1976. C.5–12.
22.  Суперанская А.В. Микротопонимия, макротопонимия и их отличия от собственно топонимии // Микротопонимия. Тезисы совещания. М.: Изд-во МГУ, 1964.
23. Суперанская А.В. Типы и структура географических названий // Лингвистическая терминология и прикладная топономастика. М., 1964.
24. Суперанская А. В., Суслова А. В. Современные русские фамилии. М.: Наука, 1981. 176 с.
25. Суперанская А. В. Что такое топонимика? Отв. ред. Г.В. Стенанов. М.: Наука, 1985.
26. Теория и методика ономастических исследований. М.: Наука, 1986.
27. Отин Е. С. Словарь коннотативных собственных имен. Донецк: Юго-Восток Лтд. 2004. 412 с.
29. Пименова М. В. Концептосферы внутреннего мира человека // Введение в когнитивную лингвистику; отв. ред. Пименова М. В. Вып. 4. Сер.: Концептуальные исследования. Кемерово, 2005. С. 133–185.
30. Степанов Ю. С. Константы: словарь русской культуры. М., 2001.
31. Телия В. Н. Русская фразеология. М., 1996.
32. Топорова Т. В. Семантическая структура древнегерманской модели мира. М., 1994.
33. Щербак А. С. Концептосфера языка как ментальная основа формирования топонимов // Вопросы когнитивной лингвистики. № 3. 2007. С. 40–45.
34. Яковлева Е. С. Фрагменты русской языковой картины мира (модели пространства, времени и восприятия). М., 1994.