Гримм который не смывается

Старый клоун сидел у окна в своей   маленькой квартирке на окраине города. За окном моросил дождь, и капли стекали по стеклу, словно чьи-то слёзы. Когда-то он был звездой арены, его знали, его любили… или, по крайней мере, он так думал. Теперь же мир будто бы забыл о нём, и с каждым днём это забытьё становилось всё глубже, а обида – всё тяжелее.
Раньше он смеялся громче всех, падал забавнее всех, а его грим скрывал усталость и боль. Но годы шли, колени начали дрожать, улыбка становилась всё натянутее, а публика… публика становилась жестче. Он вспоминал, как дети в зале смеялись, а взрослые – те самые взрослые, что когда-то сами веселились на его выступлениях – отпускали язвительные шутки за его спиной.

— “Когда-то он был хорош, а теперь жалкий старик,” — слышал он в толпе.
— “Всё шутит, а на пенсию не пора ли?” — ухмылялись другие.
Он знал этих людей. Он помнил их лица, их радость в былые годы. Но теперь они лишь отводили глаза или говорили с насмешкой.
Сцена стала для него тяжким грузом. Однажды он просто не вышел. Он сидел в гримёрке, глядя в зеркало на своё уставшее отражение. Никто не пришёл за ним, никто не спросил, почему он не вышел. Спектакль продолжился без него. Так он ушёл из цирка, но цирк не ушёл из него.
Теперь он сидел у окна и думал: а был ли смысл? Всё, что он дал этому миру — смех, забавные выходки, веселье, — не защитило его от одиночества. Люди помнят клоуна, пока он смешит. Но кто вспомнит его, когда он замолчит ?
В тот вечер он достал свой старый костюм. Натянул разноцветные широкие штаны, завязал огромные шнурки на потёртых ботинках, взял в руки потрескавшийся красный нос. В последний раз он смотрелся в зеркало, но теперь не пытался скрыть усталость. Он надел грим не для сцены, а для себя.На улице было сыро, фонари бросали тусклый свет на мокрый асфальт. Он шёл медленно, но уверенно. Кое-кто из прохожих узнавал его, но никто не останавливался.
Дойдя до центральной площади, он поднялся на пустую сцену, предназначенную для уличных музыкантов. Постоял немного, прислушался к городу, который больше не слушал его. Затем глубоко вдохнул и, раскинув руки, сделал последний поклон.Прохожие не поняли, что произошло. Кто-то засмеялся, кто-то пожимал плечами. Никто не знал, что в этот момент старый клоун прощался.

Прощался не только с ними..
Прощался с собой…

Сперва его исчезновение никого не тревожило. Кто-то думал, что он просто закрылся в своей квартире, не желая видеть людей. Другие предполагали, что старик отправился в дом престарелых или к дальним родственникам.
Но прошло несколько недель, а затем месяцы. Его дверь так и не открывалась, почтовый ящик наполнялся нераскрытыми письмами, а телефон молчал.Знакомые, которым вдруг вздумалось его навестить ради иронии, стучали в дверь всё настойчивее. Им хотелось увидеть его реакцию, посмеяться, может быть, даже пригласить на сцену, чтобы он, как прежде, снова растянул в улыбке свой старый грим. Но дверь оставалась заперта.

Потом появились слухи.

— «Слышали? Он уехал в другой город, работать в маленьком цирке…»
— «Нет-нет, его видели в парке, он шёл куда-то в старом костюме!»
— «А вдруг… он просто не выдержал ?»
Кто-то утверждал, что видел его отражение в витринах магазинов — мол, он проходил мимо, но не оборачивался. Другие клялись, что слышали его тихий смех в пустых дворах, когда поздним вечером задувал ветер.
В городе появились странные вещи. Временами на скамейках оставались забытые клоунские носы. На стенах домов кто-то рисовал размытые, будто дождём стёртые улыбки. В старом цирке кто-то заметил, что на пыльной сцене, где он когда-то выступал, неожиданно появилась пара его изношенных ботинок.
А потом про него совсем перестали говорить.

Прошло много лет. Те, кто помнил клоуна, старели, их воспоминания блекли. Казалось, что он был лишь сном, мимолётным образом, который случайно застрял в их памяти.
Но иногда, в тишине ночных улиц, кто-то вдруг слышал далёкий, едва уловимый звук. То ли ветер играл в проводах, то ли кто-то вздыхал, то ли тихий, почти забытый смех старого клоуна разносился над спящим городом.
Прошли годы, и о старом клоуне уже никто не вспоминал. Город жил своей жизнью, сменялись поколения, сносились старые здания, строились новые. Вскоре приехал новый цирк — яркий, громкий, с программой, о которой говорили все.

Афиши пестрели обещаниями удивительных номеров: эквилибристы, фокусники, дрессированные звери… Но больше всего людей интриговал таинственный пункт в программе: “Возвращение клоуна”.

— “Какого клоуна?” — спрашивали друг друга горожане.
— “Наверное, новый артист. Видимо, какая-то задумка.”

Настал день премьеры. Огромный шатёр сиял огнями, люди заполняли ряды, в воздухе пахло сахарной ватой и пылью арены. Весь вечер шло представление — акробаты кружились под куполом, фокусники заставляли предметы исчезать, но все ждали финального номера.
И вот, когда гас свет, на сцену вышел он.
Сгорбленный силуэт, потертые ботинки, мешковатый костюм. Его лицо было скрыто в тени, но стоило шагнуть ближе, как свет выхватил знакомые черты: блеклый грим, глубокие морщины, красный нос, будто выцветший от времени.
Зрители притихли. Некоторым вдалеке показалось, что это не просто новый артист.
Клоун постоял в тишине, потом поднял руку и, как когда-то давно, широко раскинул её, приглашая всех к смеху. Но никто не засмеялся.
Он сделал шаг, другой, и в этот момент что-то странное произошло. Ветер ворвался в шатёр, лампы замигали, и клоун… исчез.Лишь на арене остались два больших старых ботинка.
После представления все говорили только об этом.

— “Как он это сделал ?”
— “Это был просто трюк, да ?”
— “Но я ведь видел его… разве нет ?”

На следующий день цирк продолжал свои выступления, но таинственного клоуна в программе больше не было. Его имя не значилось ни в одном списке труппы. Дирекция цирка уверяла, что никакого клоуна с таким номером у них не было.
И тогда самые старые жители города, те, кто когда-то знал его, вдруг вспомнили.
Вспомнили старого клоуна, его последний поклон на площади и его исчезновение.Но говорить об этом не стали. Потому что теперь они точно знали — клоуны не исчезают бесследно.
Они просто ждут, когда их снова позовут на сцену.

Цирковая арена гудела от смеха.
Толпа пришла развлекаться, но не ради восхищения мастерством артистов, а ради насмешки. Люди издевались над акробатами, гоготали над фокусниками, а когда вышли клоуны, хохот стал почти истерическим.
— «Гляньте, какие дурачки !» — кричал кто-то из первого ряда.
— «Эй, ну-ка, покажите, как надо падать смешно !»
— «Циркачи… всегда такие нелепые !»
Звук хлестал по арене, как бич. Но вдруг…
Внезапно свет стал меркнуть. Смех будто задохнулся, оборвался. Наступила странная, тянущаяся пауза.

На сцене появился он.

Фигура в огромном, мешковатом костюме, с выцветшими ботинками и потрескавшимся гримом. Его лицо было бледным, почти белым, а губы растянуты в улыбке, слишком широкой, чтобы казаться настоящей. Глаза… глубоко посаженные, пустые, словно туннели в темноту.
Никто не знал, откуда он взялся. Никто не видел, как он вышел.
Зрители замерли, как будто попали в магический транс. Воздух в цирке стал плотным, тяжёлым. Даже самые громкие насмешники внезапно почувствовали в горле ком, но не могли пошевелиться.

Клоун сделал шаг вперёд. Медленно, беззвучно.

А затем он рассмеялся.

Смех был странный — не весёлый, а словно бы сломанный, слишком глубокий, как эхо, уходящее в никуда. Смех, который застревал в ушах, заползал в грудь, отдавливал рёбра.
Зрители начали нервно улыбаться в ответ. Но их улыбки не были радостными. Они были вынужденными.

— «Ну, что это… за шутка ?» — пробормотала женщина в первом ряду, но её лицо уже сводило в судороге.

Клоун снова сделал шаг вперёд. Его глаза блестели пустотой, его губы продолжали скалиться.
А смех… смех начал захватывать всех.
Зал вздрогнул. Один человек засмеялся, потом другой, третий… Через мгновение все уже хохотали, но их лица были полны ужаса. Их рты раскрывались шире, чем могли, их лёгкие горели от нехватки воздуха, но остановиться никто не мог.

— «Я… не… могу…» — кто-то пытался заговорить, но смех не позволял.

Смех стал удушающим, разрывающим изнутри. Люди падали со стульев, хватаясь за животы, катались по полу, некоторые пытались выбраться наружу, но ноги их не слушались.

А клоун… просто стоял и смотрел.

И продолжал улыбаться.

Клоун сделал ещё один шаг вперёд.

Рыжеволосый мужчина, который несколько минут назад громче всех смеялся над артистами, теперь задрожал. Его улыбка сползла с лица, словно её стерли невидимой рукой. Толпа вокруг продолжала хохотать, но смех становился всё более болезненным, натужным, переходил в истерические хрипы.

Клоун остановился прямо перед ним.

Глаза… Эти глаза были не просто пустыми — они были неправильными. Они будто проваливались в какую-то бездонную глубину, в которой не было ничего человеческого.

Рыжий зритель отшатнулся, но что-то внутри него заставило замереть. Он не мог отвести взгляд.

Клоун наклонил голову. Медленно, будто разглядывая что-то очень хрупкое, что вот-вот может сломаться.

В зале больше никто не смеялся. Смех застрял в горле у каждого, сменившись ужасом.

— “Что смешного?” — произнёс клоун.
Голос был тихим. Не громким, не угрожающим — но мёртвым.

Рыжий зритель попытался что-то сказать, но его губы только беззвучно дрожали.

Клоун улыбнулся ещё шире. Слишком широко.

И в этот момент… цирковой шатёр содрогнулся. Лампы над ареной начали мигать, стены, казалось, дышали, а за спинами зрителей что-то двигалось в тенях.

— “Вы ведь хотели цирк ?” — прошептал клоун.
И в следующую секунду всё погасло.
В кромешной тьме циркового шатра его голос разорвал воздух, словно ржавый нож по стеклу:

— “Хотите увидеть лицо без грима?”

Толпа застыла. Кто-то тихо всхлипнул, кто-то судорожно сглотнул. Никто не ответил.

Рыжий зритель, всё ещё прикованный взглядом к клоуну, чувствовал, как холодный пот стекает по спине. Его дыхание стало рваным, грудь сжимала невидимая тяжесть.

Тьма вдруг зашевелилась.

Лампы замигали — короткими вспышками освещая арену. В этих вспышках толпа увидела, что клоун медленно поднёс руки к своему лицу. Его пальцы, длинные и тонкие, начали тянуть кожу.

Не маску. Не грим.

Кожу.

Треск. Вспышка света. Клоун тянул сильнее.

Ещё вспышка. Что-то липкое стекало по его подбородку.

Толпа, наконец, закричала.

Но свет снова погас.
И в этой темноте, пропитанной страхом, донёсся его последний вопрос, прошептанный прямо в уши каждого, кто ещё оставался в шатре:

— “Ну что, смешно ?”

В эти секунды никто больше не смеялся. Никто не мог закричать.
Никто не мог пошевелиться.
Потому что оно уже смотрело на ниХ.
Лицо, которое появилось из-под содранной кожи, не было лицом Живого.
Гнилые, потрескавшиеся губы растягивались в улыбке, но это была не человеческая улыбка.
Подгнившая плоть свисала с впалых щёк, обнажая тёмные провалы рта. Глазницы были пустыми, но в их глубине что-то двигалось.
Это не могло существовать. Но существовало.

Толпа застыла в паническом оцепенении, словно сама реальность на секунду застряла, не зная, как реагировать на такое.
Клоун сделал шаг вперёд.
Кто-то попытался вскочить, но ноги не слушались. Кто-то хотел закричать, но в горле не было звука.
- . "Ну что, публика... кто теперь выглядит смешно?" - прохрипел мёртвый голос.
И в этот миг погас весь свет.
Больше не было цирка.
Не было шатра.
Только бесконечная, вязкая темнота, в которой раздавался смех.

Тьма вокруг дрожала, словно дышала, а среди этой кромешной бездны оно двигалось.
Когда свет мигнул в последний раз, толпа увидела нечто - обнажённый череп, обтянутый клочьями кожи, гнилые тёмные впадины вместо глаз, из которых сочился густой, маслянистый мрак.
Губы, если их можно было так назвать, застыли в неподвижной усмешке, но она жила - она двигалась, как будто пыталась говорить сама по себе.
Рыжий зритель упал на спину, задыхаясь. Он не мог отвести взгляда. Никто не мог.
Клоун наклонился ближе, его рваное лицо дрогнуло в конвульсии, словно марионетку дернули за нити.
"Вы ведь хотели увидеть настоящее лицо ?" - прошептал
ОН.
И в этот миг оно посмотрело прямо в каждого.
Толпа завыла. Люди хватались за головы, царапали своё лицо, как будто пытались стереть то, что увидели. Некоторые начали смеяться - но это был не смех радости, а безумный, судорожный, сломанный хохот.
Рыжий зритель вдруг понял, что этот взгляд - не просто взгляд.
Он проникает внутрь.
Он растекается по сознанию, как тёмная краска в воде, заполняет все мысли, пожирает личность.

"Теперь мы все клоуны, не так ли ?" - раздался его голос отовсюду.
Шатёр снова содрогнулся. Пол под ногами стал вязким, воздух - тяжёлым, как если бы они погрузились под воду. Свет начал мигать быстрее, но вместо арены вокруг уже было что-то другое.
Что-то, что не принадлежало этому миру.
А затем... они начали исчезать.
Один за другим.
Вихрь тени и смеха поглощал их, стягивал внутрь себя, оставляя после только пустые кресла и дрожащие огни цирковых ламп.
Когда последняя вспышка света осветила шатер, на арене остались только два старых, потёртых ботинка.
А клоун всё так же стоял там.
И смотрел.

В тишине, которая последовала за последним мигом света, осталась только тень. Темная, как сама ночь, она медленно охватывала всё вокруг. Шумный смех, тот ужасный и резкий, затих. Осталась лишь пустота, в которой слышались только лёгкие, почти неуловимые шаги. Шаги старого клоуна, который оставался единственным живым существом в этом проклятом цирке.
Он стоял среди опустевшей арены, его лицо было покрыто липким слоем пота и крови. В глазах, этих бездонных, пустых глазах, не было больше насмешки, не было злого удовольствия. Теперь они смотрели прямо в бездну, с каждым взглядом углубляясь в неё. Он больше не был клоуном, не был артистом. Он стал чем-то более страшным, чем просто забытая тень — он стал тем, кто потерял всё.Шатёр, когда-то наполненный смехом и радостью, теперь был мрачным напоминанием о том, что не все спектакли заканчиваются на высокой ноте. В пустых креслах остались лишь следы человеческих чувств — смех, который сменился страхом, радость, что переросла в ужас, и свобода, которую он лишил всех, оставив их там, в пустоте.
“Что я сделал ?” — прошептал он, глядя на свои руки. Они были покрыты гримом и кровью, но под ними, в каждой трещине и морщине, просматривалась вся его боль.
Он понял, что был не просто участником цирка, не просто клоуном, а тем, кто сам стал частью этого безумия. Он был его созданием. Его жертвой.

И в этот момент, когда он стоял на разрушенной арене, он почувствовал, как его жизнь, вся та, что была до этого — все те годы, когда он дарил людям смех — была украдена у него. И теперь ничего не осталось. Он стал частью этой тени, как и все остальные.
Слёзы, горькие и тёплые, начали катиться по его лицу, и он тихо, почти с отчаянием, произнёс:

— “Я хотел только, чтобы меня помнили…”

                30.01.2025