Дождь на закате. рассказ

                Дождь на закате
                Рассказ


      Не суждено было директору совхоза Петрову, чтобы этот день прошел у него безоблачно. Ближе к вечеру, только он заглушил свой мотоцикл у ворот совхозной мастерской, как услышал внутри мастерской лихой мужской разговор с крепкими матами, который заставил его усмехнуться. В одном из громких голосов он узнал голос своего сына Николая. Ворота мастерской распахнулись, из них, нагруженный тракторными запчастями, вышел его сын, зло посмотрел на него и, не сказав ни слова, пошел к грузовой машине. Следом из мастерской появился заведующий и, облегчая душу, послал вслед Николаю замысловатое ругательство.
   - Что, не выстоял? – окликнул его Петров.
   - А-а! – махнул тот рукой, - Ваша порода, петровская! Волкодавы!
   Петров поперхнулся от смеха, ему было приятно услышать это:
   - Ну, уважил, Балдан Базарович! – Он закашлялся и стал вытирать на щеке пальцем  выступившую слезу.
   - Смеешься, Иван Ильич! – со злостью сказал заведующий мастерской. – А сын твой совсем распоясался, старших не уважает.
   Николай забросил в кузов машины запчасти и стоял неподалеку, вытирая ветошью руки. Он был высок, крепок в телосложении, одет в рабочую спецовку, маловатую ему по размеру, на его ногах были большие  и грязные резиновые сапоги.
   Петров стащил с головы фуражку, вытер ее подкладкой потное лицо:
  - Ладно, Балдан, - сказал он заведующему мастерской, - сегодня решу с запчастями. – А сам внимательно смотрел на сына, на его насупленное лицо, резко очерченный подбородок. «А ведь он похож на меня, - с радостным изумлением думал он. – Только глаза не наши, не петровские».
   Петров вдруг отчетливо вспомнил, как забирал годовалого Николая из дома малютки в 1946 году, когда невеста Петрова решительно отказалась выходить за него, вернувшегося из госпиталя после войны лейтенанта, замуж. Она честно и просто объяснила, что любит его, но не представляет, как жить с человеком, который после ранения не может  быть полноценным мужем и иметь детей.  Было это уже больше двадцати лет назад.
  Петров повздыхал, забеспокоился, почувствовав, как от Николая к нему идет какая-то злая энергия, но решил, что это следствие ругани Николая с заведующим мастерской. В это время сын подошел к нему и подал сложенный пополам тетрадный лист, сказал, опустив глаза:
    - Возьми заявление, директор.
    - Что это у тебя? – улыбнулся Петров, развернул заявление и пробежал его глазами. – Какая, к черту, перемена жительства!?- вырвалось у него. – Ты что, с ума сошел?
    - Сошел, сошел, - пробурчал Николай, - Завтра закончим с ребятами пахать – и все!... Не понял? Уеду – и все! Не могу я больше с тобой жить.
    Глаза у Петрова сузились. Он несколько секунд смотрел на потупившегося сына, пытаясь угадать: правда ли это? И понял – правда. Рука его начала с силой сжимать заявление. Еще секунда – и на землю полетел бы бумажный комок.
    - Обойдемся без лишних эмоций, - предупредил Николай. – Извини, что не предупредил раньше. Да так уж вышло – жизнь, знаешь ли…
   Петров видел, как жестко, холодно смотрят на него глаза сына – чужие глаза! – как перекатываются на скулах Николая желваки. Он аккуратно свернул заявление, положил в карман и глухо спросил:
     - Что случилось, Коля?
     - Ты там начал что-то суетиться с домом, - усмехнулся Николай. – Ничего  уже  не надо… Свадьбы у нас с Галей не будет… Знаешь, мне сейчас некогда… Давай, вечером, дома поговорим, - Он не то погладил Петрова по плечу, не то просто задел, - Ничего, батя, не переживай, разберемся… Я пойду, меня ребята ждут, будем с ними заканчивать пахоту.
   Петров проводил его долгим, растерянным взглядом. Он понятия не имел, что случилось у сына с невестой Галей. А жизнь продолжалась и, дел у него, директора совхоза, было много. Он уехал на мотоцикле в райцентр, выбил на заводе нужные запчасти, в партбюро договорился о шефской взаимопомощи во время сенокоса, в районном отделе просвещения подписал обязательство по ремонту школы в совхозе. Ему везло в этот день, но в голове поселилось серьезное беспокойство от того, что его приемный сын собирается бросить его из-за непонятной ссоры со своей невестой, когда до свадьбы осталась всего неделя. Петров завел мотоцикл, подумал и поехал на стадион, где надеялся посидеть в одиночестве. Он с горечью думал: «Эх, Колька ты мой, Колька! Как обухом по голове! Ну, что опять такое с тобой? Опять у меня что-то не взошло, не выросло!» Он заехал в ворота стадиона, заглушил свой мотоцикл,  прошел  к центральной трибуне и сел  с краю на плохо покрашенное сиденье, сгорбился, и перед глазами поплыли давние, почти забытые воспоминания…
   Брошенный матерью в конце войны ребенок Колька, пузан с большой головой и красными диатезными щеками, стоит в детской кроватке, и пристально смотрит на Петрова. А Петров, тоже пристально, смотрит на него. Они знакомятся. В маленькой чистой комнате дома малютки, куда Петрова привела полная женщина в белом халате, кроме них никого нет. Петров торопливо достает из сумки купленную деревянную игрушку – бурого коня с седлом и подпругой,-  и подает Кольке. Тот несколько секунд рассматривает ее, трясет и бросает на пол. Петров растерян, он не знает: то ли игрушка не понравилась, то ли у него не хотят принимать подарок. А Колька вдруг начинает бегать по кроватке, ловко перебирая ручонками перильца и заливисто смеется, показывая во рту  несколько белых зубов. И Петров не знает, почему ребенку так весело, почему он хватает его за пуговицу и настойчиво, загадочно лепечет: «Пу! Пу! Пу!» Воровато оглянувшись на стоящую рядом медсестру, Петров осторожно берет тяжеленького Кольку на руки, прижимает к себе и с восторгом чувствует, как от  него пахнет завораживающим детским теплом и что теперь это тепло его приемного сына, которого он будет растить и воспитывать.
      Было это двадцать два года назад, здесь, в районном центре.  И все эти годы Петров был и отцом и матерью для Кольки, бегал в молочную кухню, в поликлинику, стирал пеленки и всерьез боялся, что вот нагрянет комиссия, и его лишат права отцовства, как не справившегося. Потом он вернулся в родное село, работал бригадиром, стал директором совхоза, растил сына, который не знал, что его отец не родной ему,  и никогда никому не жаловался, что порой едва хватает сил.  Когда Николай окончил школу, вернулся со службы в армии, Петров все чаще и чаще чувствовал, что приемный сын у него – человек с характером твердым. Вопреки его желанию,  Николай поступил в сельскохозяйственный институт, наперекор ему стал учиться заочно. Он все делала по-своему, и Петров, хотя нередко ругался с ним, в глубине души был рад его упрямству и думал иногда с потаенной радостью, что судьба подарила ему настоящего сына и готовит ему достойное продолжение.
   Недавно, в конце мая, Николай привел в дом Галю и сказал отцу: «Знакомься, это моя будущая жена. Она кончает школу, ей сегодня восемнадцать лет. Надо бы это дело отметить»
   Петров выпил  с ними немного шампанского, съел конфету, поговорили о Галиной семье, о том, чем она хочет заниматься в жизни. Разговор с Галей удивил Петрова. Даже и не удивил, а очень удивил. Он пришел в сильное возбуждение и, чтобы скрыть свои чувства, оставил сына с Галей за столом, а сам вышел на улицу.
    Теплая майская ночь укрыла его. В душе поселились одновременно и радость, и горечь, их было трудно отличить одно от другого. «Кто же такое придумал! – изумлялся он. – Вот уж судьба, так судьба!»  Память тревожил далекий, но ясный свет его молодости, когда Галина мать была его невестой и отказалась выходить за него замуж, потому что после ранения он не мог иметь детей. Через год она вышла замуж за своего одноклассника, родила Галю, потом развелась, снова вышла замуж и уехала в Казахстан, оставив дочь на воспитание своим родителям. Петров ее больше никогда не видел. 
     Недавно Николай привел Галю в его дом, сказал ему, что, наверное, они поженятся, и Петров узнал, что Галя – дочь его бывшей невесты. Он, хотя был неверующим, пошел ночью в сельскую церковь, выпросил у сторожа, чтобы тот открыл ему дверь и долго молился у иконы Божьей матери, просил у нее любви и счастья для Николая.
    Последний год был, пожалуй, самым счастливым в его жизни. Он много работал, сильно уставал, но работал еще больше. Рядом с ним, становясь все самостоятельней, работал сын. И как ни был щепетилен Петров, но ему не раз, испытывая одновременно чувство неловкости и тайного удовольствия, приходилось слышать из собственных уст имя сына, которого он называл среди лучших бригадиров совхоза.
  Но в последнее время самыми приятными в его жизни были часы, когда к ним в дом приходила невеста сына Галина. Петров волновался, старался быть веселым, современным – «на уровне», как говорил сын. Однажды, перед приходом Галины, делая после бритья горячий компресс на своем лице, поймал себя на мысли «А ведь это я ради, Гали, чтобы свежее выглядеть и нравиться ей».  Николай посмеивался над ним: «Ты, папа, прямо стелешься перед ней. Будто я у тебя невеста без приданого. Боишься, что не женишь меня?»
   Свадьба была уже делом решенным, и Петров готовился к ней. Держал для себя однокомнатную квартиру в строящемся благоустроенном доме в центре села. А свой деревянный, но тоже благоустроенный, дом пятистенок оставлял молодым, даже отремонтировал и приготовил для будущего внука комнату в нем. Он даже выяснил, какого размера обручальные кольца нужны Гале и Николаю, купил их в областном центре, выбрав дороже.
    - Что, папаша, нет в жизни счастья? – услышал он насмешливый голос, разогнулся и посмотрел на смеющегося парня в тренировочном костюме, который пробегал по дорожке стадиона мимо него. «Хорош, должно быть, у меня вид!?» - подумал он и встал.
    На поле стадиона разминались футболисты. Петров видел, с каким удовольствием играют они мячами, легко бегают, наслаждаются своим здоровьем, силой и молодостью. Он несколько минут смотрел на них, и у него возникла простая, естественная мысль: «А что, собственно, произошло? Почему я расклеился? У Николая с Галей что-то случилось… Поругались, наверное? Конечно, поругались – с кем не бывает! И неужели я не смогу разобраться, помочь им?»
     План действий родился у него почти мгновенно. Он с поспешностью полез в карман и облегченно выдохнул, вытащив из него коробку с обручальными кольцами для Гали и Николая.
   Вскоре, с кольцами, бутылкой шампанского  и  несколькими высокими пластмассовыми стаканчиками он мчался на мотоцикле в свое село.  Наступал уже вечер, но солнце все еще пекло, и пот, струйками сбегавший со лба, оставлял полосы на его запыленном лице.
   Он был возбужден, нервы напряжены, но к нему вернулась утренняя уверенность в себе, и это было главным залогом удачи. Мотоцикл поднимал над вольной степной дорогой пыль, и легкий ветерок сносил серое облачко на черную пашню. В лицо ему била прохладная, тугая волна летнего воздуха с острыми запахами придорожных трав, ноздри подрагивали, от быстрой езды выступали слезы и стыли глаза, но он не прятался за ветровым стеклом мотоцикла, а сидел прямо, осанисто, словно на выездке. Мотоцикл легко взбирался по склону, прочерченному наискось старой, давно знакомой дорогой. Он выехал на гребень сопки в тот момент, когда летучее облако, спутник грозовой тучи, открыло садящееся солнце, и по полям стремительно пробежала тень, словно занавес распахнулся. Открылась ярко освещенная прекрасная картина.
    Черный от майских паров склон сопки полого спускался вниз, к малой речушке, обозначенной зелеными зарослями кустарников. А за речкой взмывал вверх ярко зеленый полог другой сопки. Это было похоже на расправленные в полете огромные крылья фантастической птицы, одно крыло которой было черным, а другое – зеленым. Далеко, на зеленом крыле, под садящимся солнцем, стрекотали и поблескивали стеклами три трактора. Петров знал, что это бригада его сына Николая заканчивает весеннюю пахоту в совхозе.
   Прямо перед Петровым стоял деревянный вагончик – полевой стан, где отдыхали  и питались трактористы. Он уперся передним колесом в порожек вагончика, заглушил мотоцикл, слез с него и заглянул внутрь вагончика. Там никого не было. На столе в трехлитровой банке стоял большой букет полевых цветов, а рядом лежала пачка папирос «Север» и коробок спичек на ней. Петров взял из пачки папироску и, хотя уже больше года назад бросил курить, закурил и сел на  порожек вагончика под маленьким козырьком.
   Над полем собиралась первая летняя гроза. Солнце опять скрылось. Стихло все. Свежевспаханная земля сдержанно дышала, источая дурманящий аромат молодой жизни.  В неподвижном воздухе быстро скапливалась духота, и Петров расстегнул ворот рубашки.
    Наконец, ветерок прошелся над перелесками, и вспаханная земля, будто порывисто вздохнула. Ветер усилился, начал тискать ветви на кудрявых березках, шевеля молодые листья, страстно закрутился  на обнаженном пространстве поля. И опять все стихло. Первые крупные капли дождя взбили пыль у его ног. От неба к земле потянулись светлые дождевые нити.  Вспаханное поле словно зашевелилось, открывая свои поры для оплодотворяющей влаги. Извечная страсть земли и неба разрешилась. 
    Петров  вытащил из внутреннего кармана пиджака небольшую коробочку и извлек из нее два золотых обручальных кольца для Николая и Гали. Он бросил коробочку под порожек, задержал взгляд на поблескивающих в его ладони обручальных кольцах – древних символах человеческой любви и верности.
   Он всю жизнь любил и был верен. Любил женщину, Галину мать, любил  приемного сына, любил землю, которая расстилалась перед ним, любил свою трудную работу, любил хлеб, выращенный на этой земле, этот летний дождь на закате – и всему был верен. Только никогда не носил на пальце золотого обручального кольца – символе любви и верности. «Нет в жизни счастья!» - вдруг вспомнил он и подбросил вверх обручальные кольца, которые блеснули, стукнулись со слабым звоном друг об друга, и снова упали в его ладонь. Он шагнул под дождь, достал из люльки мотоцикла бутылку шампанского, зашел в вагончик.
   Через раскрытую дверь ему было видно, как по дороге, в пелене дождя плывет, приближаясь к вагончику, темный горбик грузовой машины. «Неужели, мой Коля!?» - счастливо заулыбался Петров.
   Машина развернулась рядом с вагончиком,  из кабины выскочила Галя и через несколько секунд уже стояла перед ним, стряхивала с себя дождевую воду, растерянно смотрела на него, сидящего за дощатым столом с пластмассовым стаканчиком шампанского в руке.
   - Мы Колиной бригаде ужин привезли, - сказала она, запыхавшись, а сама пристально смотрела на обручальные кольца, лежащие посреди стола.
  Петров опешил от ее внезапного появления, забормотал бессвязно:
    - А мне говорили… что ты перестала возить сама еду в поле… Дариму посылаешь… Дарима отказалась?
   - Да нет, я сама так решила…
   - Хорошо, что приехала… Даже замечательно… Мне с тобой как раз поговорить надо. – Он перехватил ее взгляд, устремленный на обручальные кольца. – А это, видишь, обручальные кольца для вас с Колей купил… А, может, для нас с тобой… Пойдешь за меня? – Петров взял с подоконника пластмассовый стаканчик, дунул в него,  налил шампанского и подал Гале.
    Галя растерянно взяла стакан, подержала, молча глядя на него, и поставила стакан на стол:
   - Не надо так шутить… Я вас понимаю, но не надо!..  А вообще, я пошла бы за вас замуж… Честное слово! – Она подошла к Петрову и неожиданно неловко поцеловала его в краешек губ.
   В этот момент в вагончик зашел парень, шофер грузовика, на котором приехала Галя. Он смущенно встал у дверей и сказал весьма сурово:
   - Зря ты это, Галька! Я все расскажу Коле…
    Галя рассмеялась, сказала с вызовом:
   - Ну, и рассказывай! Мне не страшно!..  Да я уже сама ему все рассказала!
    Петров опешил.  Он отстранил от себя Галю, сказал, заикаясь:
    - Что ты ему рассказала?
    - А то, что вы, Иван Ильич, сильно любите мою маму, которая отказалась выходить за вас замуж, потому что у вас после ранения нет письки... Простите ее, пожалуйста! Я вас очень прошу!..  Я вас за нее, за свою маму,   люблю. И вашего Колю люблю… Он расстроился, когда я ему вчера все рассказала. Но мы обязательно с Колей помиримся, я обещаю. И свадьба у нас будет, и внуков мы вам родим!
   - Ты ему сказала, что он  мне не родной сын? Зачем!? Он сейчас со мной разговаривать не хочет!?
   - Не надо, ну, не надо так говорить! – Из глаз Гали побежали слезы, и она. утирая их ладонью, заговорила сбивчиво и быстро: - Вы простите маму! Я вас очень прошу! Она же вас всю жизнь любит. Я об этом давно догадалась и не понимала, почему вы не поженились. Я, дурочка, даже думала, что у вас была другая женщина, которая родила вам Колю. А недавно я все узнала, рассказала все Коле, и мы с ним из-за этого рассорились… Я сказала ему, что влюбилась в вас, а он, дурак, не понял, что это совсем другая любовь, что я из-за мамы вас полюбила. Так вас жалко стало и стыдно за маму…
   Она плакала навзрыд и глотала слезы. Ошарашенный  ее словами Петров,  подошел к ней, обнял и привлек к себе:
    - Ну, перестань! Что же ты сразу обо всем мне не рассказала?
    - Я на Колю разозлилась…-  говорила она сквозь слезы. – Как он мог подумать, что я вправду в вас влюбилась? Но мы с ним помиримся, честное слово! Только вы маму простите!
    Петров гладил ее по спине и часто моргал:
    - Успокойся, так же нельзя, дочка моя! Зачем реветь-то?... Давай, поговорим: да если бы мы с Любой поженились: тогда бы и тебя не было! Понимаешь: не было бы…  Не переживай ты за меня и маму. Понимаешь: это все война! Сколько друзей моих  погибло. А я вот жив, и сын у меня есть… И ты есть! Ты ведь мне тоже, как родная дочь! Мне так повезло! Дай бог, чтобы у других  такая жизнь!
    Успокоилась Галя не скоро. И долго еще не отрывала от его груди лицо. Петров молчал, осторожно обнимал Галю, вдыхал запах ее мокрых волос и смотрел в открытые двери вагончика, около которых стоял и смущенно смотрел в пол парень, друг Николая, который привез ее на полевую стоянку.
   - Поехали, Галя, отвезем еду Коле, я знаю, где они работают, - громко сказал парень-шофер.
   Галя погладила Петрова  по его спутанным волосам на голове, пристально посмотрела в его глаза  и вышла из вагончика. Петров опустился на лавку, положил голову на стол и долго сидел так, словно заснул.
   А над далекой сопкой появилась алая долька заходящего солнца. Но частые штрихи дождя еще  отделяли вагончик  от черноты вспаханной земли, которая испускала светлый пар. Красноватые лучи солнца стлались над полем, и пар от земли  становился розов, призрачен, растворялся в воздухе и пропадал на глазах. Петров поднял голову и завороженно смотрел на это чудо природы. Вспаханная человеком земля дышала, жила. Жизнь была всюду: в солнечном свете, стлавшемся над пахотой, в зеленых березках на краю поля, в чистом тепле девичьего тела, которое он только что обнимал. И все это была его жизнь. Он понял это с такой ясностью, с такой глубиной чувств, которых не испытывал раньше.
   Далеко, по блестящей от дождя дороге, к вагончику бежали четверо парней. 
   - Ребята бегут,- заглянула в вагончик Галя и радостно засмеялась. – Если б Коля увидел, как мы тут с вами обнимались - что бы с ним было! Трудно мне с ним будет…
    Петров вышел из вагончика, остановился рядом с Галей и зачарованно смотрел, как усилился на закате дождь, и струйки воды вымывают из вспаханной земли у порога вагончика светло-золотые тельца пшеничных зерен. Он шагнул из-под навеса, собрал по зернышку полпригоршни пшеницы, и широким взмахом послала ее в жирно развалившиеся борозды пашни.  Струи дождя плавили земляные комья, и поле у него на глазах поглощало, втягивало в себя хлебное семя. Ничего прекраснее он никогда в жизни не видел.