Тимошины. Похороны деда Пети

Своего деда Егорка помнил плохо: его не стало, когда мальчику было только пять. Какие-то разрозненные воспоминания увиденного самостоятельно, а в большей части уясненного из рассказов родственников о том, каким был Петр Федорович и какую бравую жизнь прожил, порхали в памяти мальчугана, заполняя неудобные пустоты, дорисовывая понятными штрихами образ родственника.

Егорка хорошо знал, что дед его когда-то работал снабженцем на железной дороге, и от того был очень важным человеком, имевшим возможность объездить полсоюза, закрывая продовольственные и иные материальные бреши не только в жизни домочадцев, но и ближайших соседей, друзей и знакомых. Дед обеспечил страждущих комплектами постельного белья из Иваново, баловал платежеспособных невиданной роскошью кухонных гарнитуров, даже цветной телевизор на радость всем соседям был разыскан острым чутьем деда и водружен на массивный шкафчик в центре зала, милостиво позволяя соседям захаживать в дом товароведа и контрабандиста для приобщения к прекрасному и новостному. Хотя круг родственников до седьмой воды на киселе в самой Рудне обозначился довольно скоро и четко, подруг у Егоркиной  бабушки не то что не переводилось, но число их постоянно росло, а нужды уже проверенных и вновь заведенных не заканчивались.

Всеми правдами и неправдами благосостояние и культурный уровень жизни граждан Рудни Петр Федорович поддерживал на должном уровне.

Удобной работой достоинства деда Пети не заканчивались. Внукам помимо разнообразных подарков доставались еще и интереснейшие рассказы деда о его прошлом. Война, закончившаяся десятки лет назад, не отпускала его памяти, а награды за доблестное служение Родине всегда были поводом не только к тщательному рассмотрению юными глазами и изучающему ощупыванию маленькими ручонками, но и к просьбам внуков поведать в очередной раз о том, за что их дед получил. Истории, рассказанные Петром Федоровичем, Егорка запоминал в деталях: его воображение моментально оживляло всех упомянутых действующих лиц, добавляло звуков выстрелов и разрывов снарядов, и непременное чувство восторга от деда-героя заходило в душу ребенка, пуская там свои корни на всю жизнь.

Дед был для Егорки еще и магом. Он, сидя перед телевизором, из которого вещал Кашперовский, раскладывал уже долгое время не работающие, но до сих пор хранящиеся в доме часы, и некоторые из них после телевизионного колдовства снова начинали тикать. Радость и удивление деда передавались и внуку. Но ненадолго. Прежние Егоркины игрушки, по которым его учили понимать время, по незапланированному сценарию из разряда игрушек исключались: вновь подчиняясь силе времени, они водружались на полку. Егорка в такие минуты оказывался в настоящем смятении. Догадливый и смышленый, он быстро понял, что есть у времени какая-то загадочная сила, умеющая и оживлять, и разрушать. Только для игр время – товарищ ненадежный.

Дед, видя, с каким упорством мозг пятилетнего ребенка пытается уяснить законы бытия и времени, подарил внуку свои, тоже чудом воскресшие, командирские часы, чтобы внук и деда Петю всегда помнил, когда вырастет, и со временем нашел общий язык.

Таинство бритья, в которое был посвящен любопытный внук, и намазывающий щеки и шею мыльным растровом помазок, и запах одеколона, и манера деда одеваться и быть важным человеком Егорку тоже восхищали. Перед внуком открывался какой-то манящий мир взрослых, в котором есть место и героям, и сильным личностям, и захватывающим приключениям, и главным во всем этом был отважный добряк-контрабандист с медалями на груди.

Не знал Егорка только о подлом осколке в груди его любимого человека, не кстати зашевелившемся и деспотично наложившем право вето на свое удаление. Не потому ли так торопился дед жить, не потому ли так старался помочь всем просившем об этом, баловал внуков своей добротой, что всегда знал, что осколок у самого сердца не должен оказаться шустрее его? Об этом Егор, конечно, будет думать много позже…
Смерть деда в жизнь внука вторглась неожиданно, не снимая у порога даже обуви, она подкралась к нему во сне и легко забрала с собой. Несправедливо для родственников и соседей, милосердно для Петра Федоровича.

Егорка, впервые столкнувшись со смертью, с трудом осознавал происходящее. Дед, прежде такой активный и жизнерадостный, теперь неподвижно лежал посреди своей комнаты с закрытыми глазами, чем вызывал в окружающих еще более непонятную реакцию, чем его собственное поведение. Взрослыми единогласно было принято не произнесенное вслух решение - от внуков ничего не скрывать. Раз пришла в дом беда, придется разделить ее на всех членов семьи. О ноше, которую способны вынести детские плечи, не думал никто, а таких слов и понятий, как «психика» и «детская травма» и в помине ни у кого не было. Фразы родителей о расставании с дедом Петей навсегда сильно не пугали Егорку: его прежний опыт говорил о том, что жизни без дедушки не бывает. Он тихонько слушал, но с родителями, видя их суровые, ошалевшие лица, не спорил.

Стенания об усопшем и истеричные всхлипы бабушки, которую постигло немыслимое горе, наполняли комнату, приводя в ужас ребенка. Суета и судорожные разговоры о еде, которую необходимо поставить на стол, чтобы каждый желающий мог сполна почтить память Петра Федоровича, от души насытившись и подняв изрядное количество рюмок за светлую память раба божьего, приводили ничего не понимавшего в таинстве смерти и должных приготовлениях в ее честь Егорку в какой-то суеверный ужас. Его сознание не могло справиться с противоречивостью происходящего. Нутром он чувствовал, что произошла трагедия, размеров которой он пока не в состоянии оценить, а глазами видел, что масштаб и важность подготовительных мероприятий напоминали организацию необыкновенного пиршества по очень важному поводу. Что-то подобное ему уже приходилось наблюдать перед встречей Нового года и недавнего юбилея деда, поздравить которого за неоцененный вклад в житейскую жизнь односельчан собралось огромное количество благодарных и голодных.

В 90-е годы в Рудне умельцев оказывать ритуальные услуги, освобождая родственников от суеты и лишних нервотрепок, еще не появилось, поэтому и венки плелись собственноручно, и гроб делался по знакомству в столярке. Прощание с усопшим проходило не в часовне, а прямо в комнате, в которой он многие годы жил. Собравшиеся на последнюю церемонию гости выстраивались в очередь у гроба и, соблюдая порядки и обычаи действа, наклонялись со всхлипами и традиционными причитаниями к покойнику. На память обязательно делались фотографии членов семьи у гроба: жены, детей, внуков – всех по отдельности. Фотограф тщательно следил за выражением лиц детей, оно не должно было быть не испуганным, не удивленным – только трагическим и глубоко опечаленным. Самого покойника тоже не обходили вниманием объектива, будто свидетельства о смерти от государства не хватало и нужны были дополнительные доказательства ухода в мир иной. Егорка, глядя на это и откровенно не понимая смысла происходящего, думал о том, как он будет потом рассматривать данные снимки, сидя с бабушкой на диване и листая большой семейный фотоальбом.

Таинство прощания должно было длиться ровно три дня, хоть в Бога никто из присутствующих открыто и честно не верил, но отношения с ним из-за пустяков тоже портить не собирался. Суета, скорбь, заботы отнимали на себя все внимание взрослых членов семьи, поэтому дети, которым было и страшно, и грустно, и даже интересно, чем и когда все это закончится, были предоставлены сами себе. Старшие братья Сережа и Юра, лучше разбираясь в разворачивающемся перед ними трехдневном мероприятии, были более терпеливы, чем неопытный младший Егорка. Его детское любопытство толкнуло его на, как ему простодушно казалось, невинный вопрос, произнесенный аккуратным шепотом на ушко маме, о том, когда уже все закончится и дедушку наконец будут хоронить.   

Вопрос вызвал шквал материнских эмоций, оформившихся в громко, для всех присутствующих, произнесенный упрек сыну в его эгоизме и нетерпении поскорее избавиться от скоропостижно скончавшегося дедушки и закопать его поглубже в землю с глаз долой. Выданная в довесок оплеуха ранила Егорку, обожавшего деда, глубоко в сердце. С обидой на мать, на жизнь и на смерть, Егорка натянул на себя пальтишко и шапку, засунул ножки в валенки и вышел в январскую стужу. На улице уже стоял оркестр, ожидавшей отмашки для начала траурного марша, готовы были и плакальщицы с гвоздиками в руках. Гроб вынесли, и медленная процессия, сохраняя все традиционно необходимые атрибуты для похорон приличного человека в виде бросания цветов и еловых веточек, плача и опущенных скорбных голов, двинулась в сторону кладбища. Егорка, с нетерпением ожидавший окончания трехдневного марафона ублажения смерти и издевательств над его психикой и нервной системой, готов уже был выдохнуть с облегчением, когда гроб опустили на землю, но тут, стеная и истеря бабушка в последний раз решила выпытать у деда, на кого он ее оставил и бросилась грудью на гроб…

Дороги домой и дальнейших отмечаний смерти деда Пети Егорка не запомнил. Его детское сознание, не выдержав вида живой, плачущей навзрыд бабушки, умоляющей мужа забрать ее с собой, перегрелось и выбило пробки. Потом, спустя годы, Егор, конечно, разберется и в причинах поведения «праведной жены», и в народных традициях, прочитает диалог Катерины Кабановой и свекрови о церемониальных тонкостях прощания и даже взглядах и суждениях вездесущих соседей, и ему обязательно станет легче.

Уже взрослый Егор Алексеевич разложит все по полочкам в своей голове: отделит смерть, даруемую Богом и жизнью от похорон, организуемых порой извращенным человеческим умом. Поймет, что театрализованные действа случаются зачастую от человеческого незнания, как любить друг друга всем сердцем в жизни, от неумения набыться с близким человеком, надорожиться им в отведенное для этого жизненное время. К смерти Егор научится относиться с большим почтением и уважением, ведь именно она и напоминает о жизни, которая никогда не разумеется сама собой, но всегда бесценный подарок. А похороны так и будут в нем всю жизнь вызывать судороги, протест и ужас.