Катерина

   
            «Главное не есть, главное сейчас ничего не есть», - думала Екатерина Михайловна. Она лежала в небольшой комнате дома престарелых покинутая родными, очень одинокая и очень старая.

            Ей было девяносто два года, и она не могла ухаживать за собой в последние несколько месяцев.

            Все началось с падения.  «Это конец», - подумала Екатерина, когда поскользнулась между машинами и упала на пригорке, ударившись бедром о край бордюра. «И зачем я тогда пошла? – рассуждала она, вспоминая события того несчастливого дня, - огурцы меня соблазнили. Да, эта торговка меня манила, как магнит подарочками своими. Прожила бы я и без ее огурцов! Тем более такая погода была, скользко. Морозы еще стояли. Снег, а под ним – лед. Зря я пошла».

            Падение, действительно сыграло роковую роль в ее судьбе. Сначала она так кричала от боли, что прохожие вызвали скорую, Она с трудом могла назвать свое имя и фамилию. Врачи забрали Катерину в больницу прямо с улицы. Родные не сразу узнали о произошедшем. Сломана была шейка бедра. Нужна была операция, но делать ее в 92 года врачи не решались. Сын тоже не подписывал согласие. Звонил сестре, посоветоваться. Решение никто не мог принять. Катерина подумала об операции, но тоже не решилась.

            От пережитой боли, страданий сознание временами уплывало, она погружалась в сон или его подобие, потом проблесками, будто во время пробуждения, сознание становилось ясным и ответы, будто прояснялись. Утром одного из монотонно тянущихся дней к Катерине приехала внучка, ее любовь и надежда. Внучке было уже за тридцать, Катерина часто обращалась к ней с одним и тем же повторяющимся вопросом: «Как мне жить дальше?» Ответа на него внучка не знала, никто не знал.
            - Посмотри на меня! – были главные слова Катерины, обращенные к внучке. И та услышала их и поняла. Старое, испещренное глубокими морщинами лицо любимой бабушки навсегда осталось у нее в памяти. Она практически перестала пользоваться всякой косметикой с той встречи, потому что теперь точно знала итог, знала, что бесполезно пытаться поддерживать внешний вид, что придет время, если доживешь до него, когда не поможет никакая косметика и что останется тогда? Лишь красота души, если успеешь ее накопить к тому моменту.
            - Помоги мне снять этот памперс, - попросила Катерина, подтянувшись на веревке и чуть приподняв себя над кроватью. – Им лень белье менять, если что – прошептала она наклонившейся внучке, - вот они и надевают мне эти памперсы, а мне плохо от них, жарко, все потеет. Вот спасибо.
            Тем для обсуждения было немного. Внучке больно было смотреть на бабушку, а Катерина устала и уходила в сон. Внучка забыла шапку в больнице, но не стала возвращаться, так и пошла по двадцатиградусному морозу, разбушевавшемуся в феврале, замотав голову шарфом и натянув поглубже капюшон, к машине.

            Катерина пролежала в больнице сколько положено, потом сын оплатил еще несколько дней в другом отделении, но на ноги ее не поставили и что было делать дальше, неясно. Вернувшись домой, Катерина не смогла себя обслуживать. Социальные работники приходили и уходили, почти ничем не помогая.
 
            Сын нанял сиделку. Крупная грубая южная женщина сразу взяла в оборот все хозяйство.
            - Опять она свои вонючие котлеты жарила, - жаловалась внучке Катерина по телефону пока сиделка ходила в магазин – не хочу я ее котлет жирных! Я ее просила почитать мне книжку, а она уходит на кухню и делает вид, будто не слышит. Неужели я больше никогда не поеду в Покровку, не увижу дачу? Надо, наверное, ее продать, - внезапно меняла она тему, чтобы успеть высказать то, что тревожило сильнее всего.
            -Не продавай, не надо, - коротко отвечала внучка, выросшая в Покровке, каждое лето проводившая время с бабушкой в свои школьные годы.
            Сиделка, жарившая вонючие котлеты, не задержалась долго, документы и разрешение на работу в России закончились, и она уехала на родину.

            Сын нашел другую. Она оказалась еще хуже. Котлет уже не было. Был жидкий водянистый супчик. Только она заставляла Катерину подниматься в туалет по большому, чтобы не убирать за ней, говорила родным, что пожилым людям нельзя залеживаться и нужно расхаживаться, а сама, похоже, просто издевалась над Катериной, как могла. И это сломило вольную независимую Екатерину.
            - Она меня бьет, - тихо шептала она внучке, когда могла позвонить. Она мне сегодня клок волос выдрала с головы, и ударила по лицу. – Внучка слушала в ужасе, растеряно, она не знала, что делать. Хотелось кинуться бабушке на помощь, но не могла оставить грудную дочку.
            Сын Катерины убеждал всех, что сиделка нормальная, что это у матери его старческая деменция. Приглашал психиатра даже для освидетельствования.
А Катерина продолжала шептать внучке в трубку: «Если я умру, знай, что это она меня убила».

            И тогда начали обсуждать возможность размещения Катерины в дом престарелых. Сначала она отказывалась, но издевательства сиделки сделали свое дело и, чтобы деться от нее куда-нибудь, она в конце концов согласилась.
Собрали документы, оформили в хороший дом престарелых для ветеранов труда и войны.
            Переезд и устройство на новом месте поначалу даже бодрили Катерину.
- Они меня купали, - рассказывала она приехавшей к ней дочери. В Бутово ездить та не могла, очень далеко и тяжело, сама инвалид и уже в возрасте за шестьдесят, но в Измайлово из Лефортово брала такси, приезжала, - Они меня на огромной сетке опустили в воду целиком, в бассейн, представляешь! Очень приятно, теперь я чистая, тело свежее. Ты ко мне приходи еще. Я домой хочу, - подвела Катерина печальный итог, немало огорчивший родных.

            И вот теперь она лежала в незнакомой чужой комнате, неизвестно с какой необщительной соседкой и не видела смысла жить дальше. Она не могла ни писать, ни даже поговорить с кем-нибудь, да и не хотелось.

            Воспоминания были жестокими болезненными. Последние полгода прошли печально.  «Катюша, Катюша!» - слышался ей иногда зовущий голос Толика и только горькой болью ранил сердце. Они дружили года два. Они приезжал в Москву к детям из другого города, побудет на праздниках или просто так, неожиданно, и снова едет к себе. Приходи в гости, общались. «Однажды он обнял меня, подхватил и поцеловал!» - признавалась она дочери в солидные свои годы. И вот Толик, которому было ближе к восьмидесяти, в очередной раз приехал в Москву и пришел навестить Катюшу. Но ему никто не открыл. Он долго звонил в дверь, и Катерина убеждала сиделку: «Открой, это мой знакомый!» «Я посторонним открывать не буду!» - отрезала та. А Толик кричал из-за двери: «Катюша, Катюша, как ты там?» Катерина пыталась прокричать ему в ответ с постели, что она упала, потому не может идти. Она не знала, слышал ли он ее слова. Он все кричал и кричал и звонил в дверь. «Она ему не открыла! – жаловалась Катерина дочери» и теперь вспоминала этот печальный случай.

            Но когда засыпала, память щадила ее, показывала сцены далекого прошлого, радостные и печальные, но такие дорогие сердцу! В этот раз во сне видела она свою родную деревню Пирятин, залитые солнцем просторные луга и поля, засаженные подсолнухами, видела батьку, что прилег поспать после обеда в жару в родной хате, мазаной белой глиной, прямо на полатях. Потом приехала, сестра матери, Наталья, и нужно было почему-то уезжать с ней в город. Навсегда.
            Катерина не хотела, плакала, билась в истерике, ложилась на чистый натертый пол и рыдала, но ничего не помогло. Тетка забрала ее в Москву, потому что нечем было прокормить семерых детей в деревне. «Но почему меня? Почему отдали именно меня?» - даже во сне волновалась Катерина.

            Картина сна сменилась: теперь она юная красавица с густыми каштановыми волосами и горящими карими глазами собирается в Большой театр. Кончилась война! Кончилась война – это главное, это всегда теперь звучит у нее в голове! Но нету чулок, а без них не пустят, точно не пустят. Катерина решила одолжить у подруги, и та поделилась сокровищем – тонкими капроновыми чулками со стрелкой сзади. Катюша благодарила ее от души. Нарядная, стройная и великолепная, в сопровождении кавалера она шла в Большой театр! А в антракте в кафе подавали пирожные. Так странные. Эклеры. «Какие-то какашки лежат на тарелочке, - подумала она, не зная об эклерах, никогда она их не пробовала ни простых с кремом, ни залитых шоколадом, - и за что их хвалят?» Но вот к чаю был тонко нарезанный лимон! Никогда Катерина не вдыхала подобного аромата, она был великолепен и навсегда запечатлелся в сознании.

            Сон вихрем перенес ее в другое время и место, теперь она уже дама средних лет, дети выросли, с нелюбимым мужем разошлась, за любимого мужчину так и не решилась выйти замуж, и живет одна, совсем одна: «За себя да за того парня», - как любила она говорить. Ночь и холодно. Она в Покровке, в старом крошечном домике, что остался от тетки. Она мечтает построить новый дом. Работает на двух работах утром и вечером, а по выходным приезжает в Покровку, чтобы заняться стройкой. Уже купила бревна и их привезли. Забора нету, и они просто сложены горкой на участке. И вот Юрка, бригадир среди ночи катит ее бревно с ее участка на свой, что расположен неподалеку. «И что я с ним сделаю? - думает Катерина одна ночью, - пожалуй, ничего не сделаю». И с тоской наблюдает за вторым сворованным бревном. А потом через годы расскажет внучке, проходя с ней мимо Юркиного участка: «Вот эту баню он построил из моих бревен, что украл у меня среди ночи».

            Вились и вились воспоминания, то ли в снах, то ли в грезах являлись образы. Вот жена любимого Горгоца, с которым не как с мужем, с которым всегда было хорошо, выкинула из окошка маленького домика алые яблоки прямо на снег, как в песне. А вот вдруг вырос на огороде такой огромный кабачок, что невозможно было поднять, но она все же справилась и подарила его правнуку, приехавшему в гости на дачу. Вот внучка идет от нее к метро с любовником! Господи, надо ее предупредить, научить…

            Катерина просыпается. В чужой комнате. Совсем не знакомой. С безмолвной соседкой. Совсем одна.
            «Мне главное не есть. Мне теперь главное ничего не есть», - шепчет она едва подвижными омертвевшими губами и закрывает глаза.