Остров сокровищ

РОБЕРТ ЛЬЮИС СТИВЕНСОН
 ОСТРОВ СОКРОВИЩ

(в пересказе Михаила Метса)

Лойду Осборну, американскому джентльмену, чей классический вкус и безупречное чувство меры были некогда строгими судьями этой рукописи, в память о многих и многих счастливых часах, проведенных совместно, посвящает свой труд благодарный Автор.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
СТАРЫЙ ПИРАТ

ГЛАВА ПЕРВАЯ
ОТСТАВНОЙ МОРСКОЙ ВОЛК ПОСЕЛЯЕТСЯ В «АДМИРАЛЕ БЕНБОУ»

Доктор Ливси, мистер Трелони и ряд других джентльменов неоднократно просили меня рассказать людям всё, что мне стало известно про пресловутый Остров Сокровищ, не утаивая ничего, кроме его точного месторасположения (да и то – исключительно из-за того, что часть драгоценность так и осталась не вывезенной).  Уступая их просьбам, я беру в руки перо и – в нашем году от Рождества Христова 17… – мысленно переношусь в то далёкое и неспокойное время, когда мой отец держал гостиницу «Адмирал Бенбоу» и отставной морской волк с сабельным шрамом через всю щёку впервые переступил порог нашего дома.

Я вижу его, как сейчас: здоровенного, широкоплечего, немного сутулого, вижу его малиновое лицо и короткую смоляную косичку, ниспадающую на ворот видавшего виды камзола, вижу его огромные мозолистые ладони со сломанными чёрными ногтями и этот страшный сабельный шрам на щеке – длиною в полфута, грязно-лиловый, с неприятным свинцовым отливом.  Гость сперва долго осматривал нашу бухточку, потом начал что-то негромко мурлыкать себе под нос, а потом заорал во весь голос эту странную корабельную песню, которую всем нам так часто пришлось выслушивать впоследствии:

    Пятнадцать моряков на Сундук Мертвяка,
   Йо-хо-хо, и бутылка рома!

Его голос при этом скрипел и дрожал, как скрипит и дрожит цепь вымбовки, когда она вытаскивает со дна облепленный тиной якорь. Прокричав полкуплета, незваный гость  вдруг ударил по двери короткой и толстой дубинкой, напоминавшей гандшпуг, и, когда мой отец ошарашенно выскочил, приказал ему принести стакан рома. Ром пришелец выпил подчеркнуто медленно, словно винный знаток, разбирающийся в малейших оттенках, и продолжил при этом поглядывать то на нашу убогую вывеску, то на окаймлявшие бухту утёсы, то на тёмно-свинцовое море за ними, и, опустошив свой стакан, наконец-то спросил:

– Симпатичное место. И бухта удобная. Народу много?

Мой родитель ответил, что народа, увы, почти нет.

 – Вот и отлично! – кивнул морской волк. – Мне это подходит. Эй, друг! – прокричал он носильщику, тащившему тачку с его огромным морским сундуком. – Поднимай груз наверх. Я бросаю здесь якорь. Давай-давай, поживее! Человек я простой, – пояснил он отцу. – Стакан доброго рома да хорошо прожаренная яичница с ветчиной – вот и всё, что мне нужно. И ещё я хочу каждый день видеть море и идущие по нему корабли. Как ты можешь ко мне обращаться? Называй «Капитаном», не ошибёшься. Ну, а насчёт того, – продолжил он после маленькой паузы, – о чём ты так хочешь, но очень боишься спросить, то на, друг, держи!

И он швырнул на порог несколько золотых соверенов.

– Скажешь мне, когда кончаться, – пробурчал он и грозно взглянул на отца.

…И как ни плоха была одежда нашего гостя, и как ни груба его речь, он действительно не походил на простого матроса. Он, скорее, напоминал то ли штурмана, то ли боцмана, привыкшего и отдавать приказы и лупить смертным боем любого, кто посмеет ослушаться. Человек, приволокший тачку, нам тут же поведал, что наш постоялец ещё вчера утром приехал на почтовой карете в «Гостиницу Короля Георга» и сначала подробно расспрашивал о всех прибрежных тавернах, а потом выбрал нашу  -  отчасти из-за хороших отзывов, а отчасти из-за её заброшенности и уединённости. И это, собственно, всё, что мы сумели в тот вечер вызнать про нашего необычного гостя.

Капитан оказался на редкость замкнутым человеком. Целыми днями он то бродил в одиночку вдоль берега, то забирался на один из утёсов и что-то высматривал через свою подзорную трубу. Вечерами он молча сидел в углу общей комнаты и пил почти не разбавленный ром. Когда его о чём-нибудь спрашивали, он – вместо ответа – сперва грозно зыркал, а потом широко раздувал свои ноздри и с таким жутким шумом выпускал из них воздух, что казалось, будто это корабельный гудок подаёт сигналы в густом тумане. В результате мы все научились никогда ему не задавать никаких, даже самых невинных, вопросов.

А сам он, возвращаясь со своих одиноких прогулок, всегда спрашивал одно и то же: а не проходил ли по единственной нашей дороге кто-либо из моряков. Поначалу мы думали, что  постоялец скучает по моряцкому обществу, но потом обнаружили, что себе подобных он не только не ищет, но – избегает. И когда, добираясь до Бристоля , какой-нибудь мореплаватель таки заходил к нам в таверну (такое нечасто, но всё же случалось), капитан всегда сначала смотрел на него из-за матерчатой занавески, висевшей при входе в зал, и только потом переступал порог. И он всегда сидел тихо, как мышка, пока хоть один мореход находился у нас на постое.

При этом я был, вероятно, единственным человеком на свете, доподлинно знавшим, в чём здесь было дело. Дело в том, что однажды наш гость отвёл меня в сторону и посулил мне четыре серебряных пенса в месяц, если я «буду зырить с прищуром за морячком на одной ноге» и дам ему знать, когда этот моряк здесь появится. Когда месяц минул и я пришёл к капитану за своим жалованьем, он так посмотрел на меня, что я враз онемел и больше о деньгах не заикался. Но ещё через несколько дней он всё-таки дал мне четырехпенсовик и вновь наказал «крепко зырить за одноногим».

И я вряд ли сумею сейчас вам поведать, как этот калека (гроза капитана) проник в мои сны и начал меня там преследовать. Он являлся ко мне в самых разных обличьях: иногда нога у него была ампутирована по колено, иногда – до бедра, а иногда он являлся ко мне в виде страшного монстра с единственной нижней конечностью, произрастающей из середины туловища. И во всех своих ипостасях он гонялся за мной и почти что всегда –  настигал. И я просыпался в холодном поту и лежал без сна до утра, прислушиваясь к завываниям ветра.

Да, недёшево мне доставались капитанские четырехпенсовики!

Но – до дрожи боясь одноногого – я почти не боялся самого капитана, вселявшего ужас буквально во всех . Ибо наш постоялец давно вытворял, что хотел: то сидел сиднем в углу и, налившись по самые уши ромом, во всю глотку орал свои ни на что не похожие песни. То, напротив, пускал стаканы по кругу и заставлял всех выслушивать свои леденящие душу истории и подпевать ему хором. И я не раз слышал, как весь наш старый и добрый «Адмирал Бенбоу» ходил ходуном от громоподобного «Йо-хо-хо и бутылка рома», исполняемого всею честною компанией, причём каждый старался орать погромче, боясь безудержного капитанского гнева.

А капитан был суров, как восточный тиран, и капризен, как примадонна. Он мог хлопнуть ладонью по столику, требуя тишины, мог устроить истерику из-за самого невинного вопроса, а мог и, напротив, разъяриться из-за того, что никто ни о чём не спрашивает и, следовательно, не следит за рассказом. И, конечно, никто и подумать не мог самовольно покинуть гостиную, пока сам капитан не напивался вусмерть и не уходил, пошатываясь, к себе наверх. 

Именно жуткие капитанские истории и пугали наших тихих и робких фермеров больше всего. А капитан им рассказывал то о проклятых Богом Испанских морях, то о страшных разбойничьих гнездах возле Флориды, то принимался детально описывать все виды казней: как людей вздёргивают на грот-рее, протаскивают под килем или заставляют брести с завязанными глазами по уходящей в море доске. И не меньше самих этих варварских баек всех нас завораживал тот дикий пиратский жаргон, на котором они излагались. Ибо, судя по этим историям, капитан прожил жизнь среди самых последних подонков – наихудших из всех, кто хоть когда-нибудь поднимал паруса и выходил под ними в море.

Мой несчастный отец каждый вечер твердил, что мы неминуемо разоримся, потому что наши немногочисленные завсегдатаи, устав от бесконечных оскорблений и запугиваний, совсем перестанут ходить к нам в таверну. Но я сейчас думаю, что мой отец ошибался и опасное общество капитана наших клиентов, напротив, приманивало. Да, он пугал их до дрожи, но внушаемый этим разбойником ужас был каким-никаким развлечением в их слишком спокойной фермерской жизни. И наш постоялец даже обрёл с десяток поклонников в ближней деревне. Некоторые юнцы твердили, что именно такие, как наш капитан, «насквозь просоленные морские волчары» и сделали старую добрую Англию грозою морей.

Но, с другой стороны, мой родитель был прав и капитан нас действительно вёл к разорению. Неделя шла за неделей, а потом и месяц – за месяцем, четыре гинеи залога давно были прожиты, но больше наш гость не дал нам ни пенса. А, когда мой отец наконец набирался храбрости напомнить ему о долге, капитан так грозно рычал через нос и окидывал его таким гневным взором, что мой бедный родитель пулей выскакивал в соседнюю комнату, а потом до утра проклинал свою трусость. И я почти что уверен, что именно эти многомесячные унижения и стали одной из самых главных причин его преждевременной смерти.

За все эти полгода капитан приобрёл одну-единственную обновку – несколько пар носков у бродячего торговца, а во всем остальном его гардероб оставался без изменений, хотя обносился он жутко.  Один угол его треуголки совсем развалился и он начал носить её свисающим краем вперёд, что очень мешало ему при сильном ветре. Свой камзол он заштопывал собственноручно, и тот в конце концов превратился в одну сплошную заплату. И он никогда не писал и не получал никаких писем и общался только с соседями, да и с теми лишь назюзюкавшись до поросячьего, извините, визга. А его неподъёмный сундук наверху никогда и никто не видел открытым.

…Но однажды наш старый задира был всё же поставлен на место. Случилось это буквально за несколько дней до смерти моего обожаемого родителя. Лечивший отца доктор Ливси приехал взглянуть на больного, а потом вышел в гостиную выкурить трубочку, дожидаясь, пока из деревни не приведут его лошадь (ибо в нашей несчастной гостинице не было даже собственного стойла). Нельзя было не удивиться контрасту между щеголем доктором, чей парик был белее январского снега, и той неотёсанной деревенской публикой, что, как всегда, заполняла таверну. И, конечно, совсем уж нелепо на фоне мистера Ливси смотрелся наш старый, одетый в сплошные лохмотья пират, ужасно  похожий на огородное пугало.

Неожиданно он (конечно же, капитан, а не доктор) загорланил всем нам давно надоевшую песню:

    Пятнадцать моряков на Сундук Мертвяка,
     Йо-хо-хо, и бутылка рома!
     Пей, и Дьявол сожрёт тебя наверняка,
      Йо-хо-хо, и бутылка рома!

…К слову сказать, в те годы я думал, что непонятный «сундук мертвяка» – это огромный сундук самого капитана, и этот черный деревянный ящик стал точно такой же частью моих кошмаров, что и одноногое чудовище, но в течение всех этих месяцев мы уже столько раз выслушивали его песню, что давно перестали обращать на неё внимание.  Песня была в новинку только для доктора, и она ему явно не очень понравилась. Он удивлённо взглянул на горлана и продолжил беседу с садовником Тейлором (они с ним обсуждали новые средства от ревматизма). Но к этому времени капитан уже разошёлся и оглушительно шваркнул ладонью по столу. Что это значило, все мы знали отлично: старый пьяница требовал тишины.

Все голоса моментально замолкли, и только доктор продолжил что-то рассказывать мистеру Тейлору, через каждые несколько слов поднося ко рту трубку и выпуская пару-тройку колечек голубоватого дыма. Капитан испепелил его взором, потом снова грохнул об стол кулаком и проорал (это были сплошные потоки ругани, из которых я могу привести лишь одну-единственную цензурную фразу):

– Крысам в трюме заткнуться!

– Вы имеете в виду меня, сэр? – спросил доктор и, получив подтверждение (т. е. новые потоки ругани), невозмутимо продолжил. – Я могу сказать вам одно: если вы срочно не прекратите пьянствовать, мир вскоре избавится от одного законченного подонка. 

Капитан вскочил на ноги, выхватил нож и закричал, что сейчас он пришпилит доктора к стенке.

Мистер Ливси даже не переменил позы.  Он всё так же сидел вполоборота,  и ответил пирату всё тем же негромким, но доходящим до каждого голосом:

– Ежели вы сию же минуту не спрячете нож, я вам клятвенно обещаю, что на ближайшей судебной сессии вас повесят.

Потом капитан и доктор встретились взглядами и через десять долгих, как годы, секунд старый разбойник сдался: он спрятал ножик в карман и вернулся на место, что-то тихо ворча, словно побитая собака.

– И ещё, – всё тем же неправдоподобно спокойным тоном добавил доктор, – поскольку я теперь знаю доподлинно, что за субъект поселился в нашей округе, я буду за вами следить днём и ночью. Я ведь не только доктор, но ещё и судья. И, если до меня вдруг дойдёт хотя бы тень жалобы, пусть даже и на простую невежливость, вроде той, что имела место сегодня, я сделаю так, что вас навсегда изгонят из нашего графства. Прошу принять это к сведению.

Вскоре к доктору привели его лошадь и он ускакал. А капитан, начиная с этого вечера, стал вести себя тише.


ГЛАВА ВТОРАЯ
ЧЕРНЫЙ ПЁС ПОЯВЛЯЕТСЯ, А ПОТОМ ИСЧЕЗАЕТ

А ещё через день произошло первое из тех странных событий, что в конце концов избавили нас от самого капитана, но, увы, не от его тёмных дел. Наступила зима – непривычно холодная, со злыми штормами и затяжными морозами, и нам всем было ясно, что мой бедный отец не увидит весны. Он слабел с каждым часом и мне с моей матерью пришлось взвалить на себя и все его обязанности по гостинице, так что нам тогда стало не до нашего беспокойного гостя. И вот однажды, морозным январским утром, когда бухта была серой от инея, а низкое зимнее солнце едва-едва освещало верхушки холмов и крошечный кусочек моря у горизонта, капитан поднялся раньше обычного и тут же отправился на прогулку.  Его абордажная сабля, как и всегда, болталась у пояса, неизменная подзорная труба была зажата подмышкой, а наполовину развалившаяся треуголка была лихо сдвинута на затылок. Когда он шагал, выдыхаемый им облака пара поднимались наверх, словно кольца дыма из трубки, и последнее, что я слышал, был его протестующий рык: похоже, он мысленно продолжал свой поединок с доктором.

Моя мать в это утро была с умирающим, а я накрывал стол для завтрака. И вот именно тогда к нам в таверну и зашёл незнакомец. Это был пухлый и бледный человек средних лет, на чьей левой руке не хватало двух пальцев. К его поясу тоже была пристёгнута абордажная сабля, но умелым бойцом он не выглядел. И да, поскольку я давно уже «зырил с прищуром» за любыми моряками: и двуногими, и одноногими, – незнакомец немного меня удивил. Хотя он и выглядел не по-моряцки, но что-то морское в нём всё-таки было.

Я спросил, чем могу быть полезен, и незнакомец сперва приказал принести ему ром, а потом, усевшись за крайний столик, подозвал меня жестом к себе. Но я замер на месте, не в силах сделать ни шага. 

– Ты бы, сынок, подошёл бы ко мне чуть поближе, – с притворной ласковостью попросил незнакомец.

Я тяжко вздохнул и приблизился к нему на четверть шага.

– Ты ведь, мой мальчик, сейчас накрываешь стол для моего друга Билла? – спросил он с ухмылочкой.

Я на это ответил, что пока не знаком с его другом Биллом, а стол накрываю для одного человека, которого все мы зовём «капитаном».

– Капитан, говоришь? – фыркнул беспалый. – Что ж, моего друга Билла можно назвать и так, хотя все мы его называли по-другому. Мой кореш – мужчина заметный: у него вечно красная рожа, большой сабельный шрам на щеке и удивительно вежливые манеры, особенно, когда он нахрюкается. Давай мы с тобой предположим – ну, просто для хохоту – что на щеке у твоего «капитана» тоже есть след чей-то сабли, и что щека эта – правая. Я угадал, да, сынок? Мой лучший друг Билли поселился именно в этой гостинице?

Я кивнул и ответил, что его лучший друг только-только ушёл на прогулку.

– Какой дорогой, сынок? Где нынче прогуливается мой дружок Билли?

И, когда я ткнул пальцем в сторону бухты и ответил ещё на десяток вопросов, незнакомец вздохнул:

– Сынок, ты сейчас сам увидишь, что мой лучший друг Билли обрадуется мне больше, чем рюмочке!

У меня были очень большие сомнения насчёт того, что наш капитан так уж сильно обрадуется незнакомцу, но вслух я ничего не сказал: это было не моё дело. И пока я размышлял об этом, незваный гость нервно скрёбся у двери и то и дело поглядывал на дорогу. Но стоило мне самому приблизиться к выходу, как толстяк приказал мне вернуться и, когда ему вдруг показалось, что я делаю это недостаточно быстро, он разразился фонтаном такой чёрной ругани, что я вздрогнул, как от удара. Потом толстячок снова начал угодничать и, похлопав меня по плечу, заверил, что он сразу почувствовал ко мне расположение, и что у него есть сынок моих лет, и что мы похожи с ним, как два брата.

– Но ты должен твёрдо запомнить, – произнёс незнакомец, – что главное для пареньков – дисциплина. Если бы ты ходил в море с моим другом Биллом, то уж он-то бы точно не стал повторять свои приказания дважды. Не было у него такой привычки. Да и все джентльмены, что с нами плавали, тоже терпеть ненавидели чего-нибудь там повторять. А вот и наш Билл! – вдруг радостно выкрикнул беспалый. – Наш старый проказник Билл, да будет вовеки благословенно евонное доброе сердце, с любимой своею подзорной трубою подмышкой. Давай-ка, сынок, мы сейчас с тобой спрячемся, чтобы сделать сюрприз для проказника Билли, да будет вовеки благословенно евонное доброе сердце, повторю я ещё один раз!

Проговаривая всё это, чужак запихнул меня в угол и встал прямо передо мной. Я был жутко напуган его странными действиями, и мой ужас только усиливался из-за того, что он явно и сам помирал от страха. Незнакомец откинул складки камзола, прикрывавшие рукоять его сабли и на четверть высвободил клинок. И всё это время его острый кадык мелко-мелко подрагивал, как будто какой-то огромный и твёрдый комок застрял у него где-то в горле.

И вот, наконец, оглушительно скрипнула дверь и в комнату, как всегда, не оглядываясь, ввалился наш капитан.

– Билл! – крикнул чужак ему в спину, стараясь придать своему голосу максимальную твёрдость.

Капитан обернулся и встретился взглядом с беспалым. Малиновое лицо капитана моментально стало пепельно-серым, как будто бы он вдруг увидел выходца с Того  Света. И мне даже стало немножечко жаль постояльца, таким он стал выглядеть пожилым и беспомощным.

– Ну что, узнаёшь корешка? – спросил незнакомец.

Капитан клацнул челюстью и простонал:

– Чёрный… Пёс?

– Ну, а кто же ещё? – захихикал беспалый, выдавая голосом явное облегчение. – Да, Билл, это сам Чёрный Пёс наконец-то явился проведать старого кореша.  Ах, Билли-Билли! – он смахнул с угла глаза слезу. – И сколько же мы с тобою не виделися? И сколько солёной воды утекло с тех пор, когда мне обкорнали вот энтих два когтя?

И он показал свою искалеченную руку.

– Хорошо, – глядя в пол, прошептал капитан, – ты меня вычислил. А теперь говори, чего хочешь.

– Да, друг мой Билли, – довольно кивнул Чёрный Пёс, – ты всё правильно понял. Мы тебя вычислили. И, как только вот энтот чудесный парнишка принесёт мне напёрсточек, мы с тобой сядем за энтот вот стол и перетрём наше дельце. Перетрём тихо-мирно, как оно и положено старым друзьям, да, друг мой Билли?

И, когда я принёс им заказ, они уже сидели за столиком, причём Пёс сидел боком, поближе к дверям, и одним глазом поглядывал на капитана, а другим – на пути возможного отступления. Забрав свой стакан, Чёрный Пёс приказал мне уйти, а дверь во вторую комнату оставить открытой.

– Чтоб никаких замочных скважин для твоих  любопытных глазок, – подмигнув мне, хихикнул он.

Мне пришлось подчиниться. И как я не вслушивался, стоя в конце второй комнаты у барной стойки, но поначалу не смог разобрать ничего, кроме бессмысленного бормотания. Но потом голоса зазвучали погромче и я уловил пару фраз капитана. В основном это снова была одна ругань, а единственная осмысленная фраза гласила:

 – Нет, нет и снова – нет! Запомни тупою своей головой: подставишь меня, вздёрнут всех!!!

Потом вновь последовал взрыв страшной ругани, потом – оглушительный грохот перевёрнутого стола и разлетевшихся в стороны стульев, потом – звон скрестившихся сабель, чей-то жалобный выкрик, и, оказавшись на самом пороге гостиной, ваш покорный слуга увидел вовсю удиравшего Чёрного Пса и настигающего его капитана.

В руках у обоих были обнажённые сабли, а на правом плече у незваного гостя зияла глубокая рана. У самого входа наш постоялец догнал своего противника и нанёс ему страшный удар, наверняка бы проткнувший его супостата насквозь, не прими его на себя наша вывеска.

(Эту глубокую и очень длинную зарубку – страшный след капитанской сабли – и сейчас могут видеть все посетители «Адмирала Бенбоу»).

Неудачный удар капитана стал в их битве последним. Вырвавшийся на простор Чёрный Пёс, невзирая на рану, понёсся так быстро, что уже через пару десятков секунд скрылся за линией горизонта. А наш постоялец застыл на пороге и долго-долго смотрел ему вслед каким-то потерянным взором. Затем он несколько раз протёр ладонью глаза и возвратился в гостиную.

– Джим! – крикнул он. – Дай мне рому.

После чего покачнулся и опёрся ладонью о стену.

– Вы ранены, мистер? – спросил его я.

– Рому, Джим, рому! Мне нужно срочно уехать отсюдова. Но сначала – напёрсточек.

Выполняя заказ, я чувствовал себя настолько не в своей тарелке, что разбил два стакана и едва не сорвал кран на бочке, а, когда наконец-то понёс ром в гостиную, то опять услыхал страшный шум, а, вбежавши, увидел распростёртого по полу капитана и мою прибежавшую в общую комнату мать. Мы с матушкой бросились к раненому и с немалым трудом приподняли вдвоём его голову. Капитан тяжко дышал, оба глаза были закрыты, а цвет лица был синюшно-багровым.

– О, Боже! О, Боже! – громко крикнула мама, заливаясь слезами.  – Наш постоялец убит в пьяной драке. Какой позор для гостиницы! А твой бедный отец заболел так не вовремя.

Мы с матерью были в отчаянии и не очень-то знали, что нам теперь делать. Я попытался залить в капитанскую глотку принесённый из бара ром, но его челюсти были сжаты намертво и раздвинуть их у меня не хватало силы. Но здесь, к нашему счастью, распахнулась входная дверь и в таверну вошёл доктор Ливси, регулярно тогда навещавший отца.

– Дорогой доктор! – закричали мы хором. – Что с капитаном? Он ранен?

– Кто ранен? – вскинул свои соболиные брови доктор. – Он ранен? Не больше, чем вы или я. С ним только что, как я и предсказывал, приключился удар из-за пьянства. А сейчас, миссис Хоккинз, возвращайтесь-ка вы наверх, к своему мужу и постарайтесь ничего ему не рассказывать об этом маленьком инциденте. Ну, а мы с вашим Джимом сейчас будем спасать никому не нужную жизнь этого старого пьяницы. Джим, принесите мне тазик для кровопускания.

Когда  я вернулся, доктор успел закатать до плеча рукав капитанской рубашки и обнажить его левую руку. Синевато-малиновая рука капитана бугрилась мышцами и была сплошь покрыта татуировками. Чьим-то очень красивым почерком на ней были выколоты три таких пожелания: «Попутного ветра!», «Моряцкого фарта!», «Счастливой судьбы Билли Бонсу», – а под самым плечом была нарисована виселица и вздёрнутый на неё человек. Этот грубый, но энергичный набросок был выполнен с подлинным чувством.

– Пророческое изображение! – усмехнулся доктор, дотрагиваясь до виселицы и человечка. – А сейчас, мистер Бонс, или как вас там зовут по-настоящему, мы посмотрим на цвет вашей крови. Джим, вам не станет дурно?

– Нет, сэр! – ответил я.

- Ну, тогда с Богом.

При этих словах доктор Ливси достал свой ланцет и сделал надрез на капитанской вене. И немало чёрной, как деготь, крови перелилась в мой таз, прежде чем капитан приоткрыл глаза и пошарил вокруг мутным взором. Сперва он увидел доктора и сразу нахмурился. Потом заметил меня и немного смягчился. А потом закричал:

– Куда сбёг Черный Пёс?!

– Успокойтесь, милейший – ответил доктор. – Здесь нет никаких чёрных псов, кроме тех, что грызут изнутри ваше измученное алкоголем сердце. Вы не вняли моему совету и продолжили пьянствовать, и сейчас расплатились за это ударом. Полминуты назад – исключительно в силу врачебного долга и во многом против собственного желания – я вытащил вас с Того Света. А теперь, мистер Бонс…

– Это не моё имя! – торопливо поправил его капитан. 

– Полагаю, что это неважно, – парировал доктор. – Так звали одного моего знакомого пирата и так я вас буду впредь называть ради краткости. Итак, мистер Бонс, запомните, что одна рюмка вас не убьёт, но за ней неизбежно последуют и вторая, и третья, и сотая и они-то вас точно прикончат. Продолжив пить, вы умрёте. Умрёте и, как тот парень из Библии, переселитесь в обитель, для вас уготованную (и это не Рай).  А теперь соберитесь-ка с силами, потому что мы с Джимом – в порядке исключения – поможем вам подняться наверх.

После этого мы – с невероятным трудом – протащили капитана по лестнице и уложили его в постель. И лишь только спина капитана коснулась койки, его голова моментально рухнула на подушку. Старый разбойник был близок к обмороку и едва мог лежать.

– А теперь ещё раз послушайте, – очень-очень серьёзно продолжил доктор. – Я хорошо понимаю, что говорю в пустоту, но синонимом слова «ром» для вас отныне является слово «смерть». Подумайте об этом на досуге.

Сказав это, доктор взял меня за руку и вывел наружу.

– Насчёт старого пьяницы не беспокойтесь, – очень тихо шепнул он мне, лишь только дверь за нами захлопнулась. – Я выпустил из него столько крови, что он ещё долго будет смирнее ягнёнка. Полагаю, что так будет лучше и ему самому, и нам всем. Провалявшись неделю-другую в постели, он должен очухаться. Но ещё одного удара ему не пережить.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ЧЁРНАЯ МЕТКА

Где-то к полудню я снова зашёл к капитану и принёс ему на подносе питьё и лекарства. Старый пират лежал в точно такой же позе, в которой мы его оставили, и только его голова располагалась чуть-чуть повыше. Но смотрел он довольно бодро и выглядел, как это ни странно, одновременно и обессиленным и возбуждённым.

– Джим, – произнёс он едва слышным голосом, – в этой дыре только ты немного похож на человека. И ты, конечно же, помнишь те новенькие серебряные четырёхпенсовики, которые я тебе выдавал каждый месяц? Ох, же и славные были монетки! Да, Джимми, ты – человек, и теперь, когда я стал старым и никому не нужным, ты ведь принесёшь мне напёрсточек рома?

– Но доктор… – напомнил я.

– Твой доктор – клистирная трубка! – громким шёпотом выкрикнул старый пират. – Что он знает о жизни? Джим, я бывал в странах горячих, как ад, где молодые здоровые парни гибли десятками из-за Жёлтого Джека. Джим, я бывал в странах, где самая твердь под ногами начинала ходить, словно море, волнами и проглатывала всех, кто не успел увернуться. Что знает твой доктор о таких странах? И я ведь там выжил только благодаря рому. Ром был моим другом, ром был моим братом, моей законной женой и любовницей. И, если сейчас ты не принесёшь мне рюмочку, я ведь, Джим, околею и моя кровь падёт на тебя и на эту клистирную трубку.

После этого своего монолога капитан минуту-другую восстанавливал дыхание, а потом продолжил.

 – Джим, ты видишь, как бьёт трясунцом мои пальцы? – он поднял свои мелко-мелко дрожащие руки. – Ты видишь, что я не могу удержать их по-ровному? И знаешь, Джим, почему? Потому что сегодня я впервые за двадцать три года не выпил ни капельки. И, если я срочно не выпью рюмку, у меня, Джим, начнутся видения. Ведь я уже видел старого Флинта, как я вижу тебя. Он стоял в том углу и корчил мне рожи. Джим, я очень плохой человек, и, если я снова увижу Старого, я заору так, что мёртвые проснутся. Твой этот доктор ведь сам говорил, что одна рюмка меня не убьёт. Джим, я дам тебе золотую гинею за рюмочку рома!

Капитан разошёлся не на шутку и я очень начал бояться за своего отца, лежавшего здесь же, за стенкой. Ведь больше всего на свете ему сейчас требовались тишина и покой. К тому же, не скрою, мне показались весьма убедительными процитированные капитаном слова доктора Ливси и смертельно обидело предложение взятки.

– Мне не нужно никаких ваших денег, – надменно ответил я, – кроме  тех, что вы задолжали моему отцу за проживание, и я сейчас принесу вам стаканчик рома бесплатно. Но только один. Второго не будет.

И, когда я принёс пресловутый «напёрсточек», капитан жадно схватил его и осушил одним махом.

– Вот это другое дело, Джим. Совсем другое дело. Хорошо-то как! А теперь отвечай мне по-честному: сколько этот твой доктор велел мне валяться на койке?

– Не меньше недели, – не лукавя, ответил я.

– Да какая, к дьяволу в пекло, неделя?! – заорал капитан. – Ведь они взяли мой след и в любую минуту могут прислать мне Чёрную Метку. Понимаешь, сынок, нищеброды протренькали свои денежки, а теперь начали зариться на чужое. А разве это, Джим, по-моряцки? Да, я сберёг свои дублоны, но я их копил не для этих голодранцев, которые всё равно их пропьют. Но ничего-ничего! Я их снова всех околпачу: они ждут меня здесь, а я пойду другим галсом и брошу якорь в совсем другой гавани. Помоги-ка мне встать.

И здесь капитан ухватил меня за плечо (да так, что я чуть не заплакал от боли) и уселся на край своей койки.

– Нет, – прохрипел он после минутного отдыха. – Этот твой доктор меня ушатал. В ушах звенят колокольцы. Положи меня, Джимми, обратно.

И прежде, чем я успел что-то сделать, он камнем свалился обратно.

– Джим, – очень тихо спросил он после двух-трёхминутной паузы, – ты ЕГО уже видел?

– Кого?

– Ну, этого… мореплавателя.

– Вы имеете в виду Чёрного Пса?

– Да какой там, к дьяволу в пекло, Пёс! Чёрный Пёс – парень подлый, но там есть такие, кто в тыщу раз хуже. И, если они таки всучат мне Чёрную Метку, ты, Джимми, запомни: нищеброды охотятся за моим сундуком. Мой старый морской сундучок вот под энтой вот  койкой – это всё, что им нужно. Только хрен им всем, а не сундук Билли Бонса! – он сделал маленькую паузу. – И слышишь, сынок, если они всё-таки всучат мне Метку, ты сядешь на лошадь… ты ведь умеешь ездить на лошади? …и поскачешь… да, чёрт возьми! …ты поскачешь прямиком к доктору, к этой проклятой клистирной трубке, и скажешь ему, чтоб он свистал всех наверх и, собрав всех судейских и полицейских послал их прямо к этой гостинице. Здесь они схватят всю шайку Флинта: и старых, и малых, и больных, и убогих – короче, всех, кто остался. Ведь я был его первым помощником и я один знаю, где место. Старый Флинт мне всё сам рассказал в Саванахе, когда валялся на койке при смерти – точно так же, как я сейчас. Но, Джим, ты сдашь их всех доктору не раньше, чем они всучат мне Метку, или, если ты сам вдруг увидишь Чёрного Пса или – не дай-то Господь! – Одноногого.  Он из них самый опасный.

– А что такое «чёрная метка»? – спросил его я.

– Что-то вроде вызова в суд, – усмехнулся пират. – Я скажу, когда это случится. Но ты, главное, зырь, зырь с прищуром. И делай, что я сказал. А потом я с тобой рассчитаюсь по-честному. Мы разделим всё пополам. Обещаю.

Он ещё говорил какое-то время и его хриплый голос был еле слышен от слабости, но потом я ему дал лекарство, которое он принял с какой-то детской покорностью, пробормотав: «Если есть в этом мире моряк, которому надобно выпить микстуру, то его зовут Билли Бонс», – и минуту спустя погрузился в глубокий сон.

И когда он уснул, я тихонечко вышел.

…Что я должен был предпринять, чтоб всё выправить к лучшему, я и сейчас не знаю. Наверно, мне было нужно поведать обо всём доктору, что я, скорее всего, и сделал бы, так как очень боялся, что старый пират, раскаявшись в своей исповеди, меня просто-напросто укокошит, но связаться с доктором Ливси я не успел. В тот же вечер скончался мой бедный отец, и мне – несмотря на всю крайность моего положения – на какое-то время стало не до капитана. Организация похорон, раздиравшее душу горе, бесконечные визиты соболезнования и никуда не исчезнувшие хлопоты по гостинице – всё это не оставляло времени даже мельком подумать о нашем госте, а не то что испытывать страх перед ним.

Уже на следующее утро наш постоялец спустился позавтракать. Ел он значительно меньше обычного, а вот пил – даже больше. Он сам ходил в бар и сам наливал себе стаканчик за стаканчиком и при этом так грозно рычал через нос и так огненно зыркал, что никто не осмеливался сказать ему ни слова.  Ближе к вечеру он назюзюкался и было особенно гадко слышать, как посреди погружённого в траур дома он во всю глотку орал свои дикие песни. Но, несмотря на всё это пьянство и буйство, сил у пирата оставалось немного, и мы в любую минуту были готовы и к его  смерти. Дело ещё осложнялось тем, что доктор Ливси уехал на дальний вызов и со дня смерти отца в нашем доме больше не показывался.

А вот старый пират угасал с каждым часом. Он с огромным трудом спускался и поднимался по лестнице и ходил лишь из общей комнаты в бар и обратно. Иногда он всё-таки подходил к входной двери и, высунув полголовы наружу, вдыхал запах моря. И при каждом передвижении он держался рукою за стену и громко дышал, как будто взбирался в крутую гору.

Меня он почти что не замечал, и я начал надеяться, что он всё-таки позабыл о своей исповеди. Характер его тоже переменился: он стал очень капризным и – конечно, с поправкой на общую слабость – ещё более беспокойным. Старый корсар приобрёл пренеприятнейшую привычку, напившись, вынимать свою саблю и класть её перед собою на стол.  При этом он вообще не замечал окружающих и был полностью погружён в свои мысли. И я навсегда запомнил, как капитан – к всеобщему нашему изумлению – однажды начал вдруг напевать бесхитростную деревенскую любовную песенку, которую видимо он заучил в ранней юности, ещё до того как подался в пираты.

Примерно так шли дела до самого дня похорон, ну а потом, наконец, наступила развязка.

…Итак, это был первый день после отцовского погребения. Стоял туманный промозглый полдень. Я протирал сухой тряпкой дверную ручку и машинально смотрел на дорогу. Все мои мысли были, конечно, о только что перенесённой утрате, но я всё же не мог не заметить медленно передвигавшуюся по обледенелой дороге фигурку. Фигура явно принадлежала слепому: она прикрывала нос и глаза большим козырьком и выстукивала палочкой по дороге очень громкое «тап-тап-тап!».  Слепец жутко горбился – то ли из-за возраста, то ли из-за болезни – а наброшенный на его плечи морской рваный плащ делал его похожим на очень грязный бесформенный свёрток. Клянусь самым святым, что ни до, ни после ваш покорный слуга не встречал ничего более уродливого, чем этот нищий в лохмотьях!

У самой гостиницы он остановился и монотонно запричитал, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Не соблаговолит ли кто-либо из добрых граждан подсказать несчастному слепому, потерявшему бесценный дар зрения защищая свою родину Англию и хранимого Господом короля Георга, в какой именно части этой страны он находится?

– Сэр, сейчас вы находитесь в районе Чёрных Холмов рядом с гостиницей «Адмирал Бенбоу», – ответил я.

– Я слышу голос, – продолжил слепой.  – Приятный и юный голос. Не соблаговолит ли сей юноша подать незрячему руку, чтобы помочь ему войти вовнутрь?

Преодолевая брезгливость, я протянул ему свою ладонь и он тут же стиснул её, как тисками.

– А теперь проведи меня к капитану, – резко меняя тональность, приказал он.

– Простите, сэр, – ничего не понимая, воскликнул я, – но я… я… боюсь.

– Боишься? – хихикнул слепой. – А ну-ка быстро пошли, а не то я тебе сейчас руку сломаю.

И он вывернул мою руку так, что из глаз у меня брызнули слёзы.

– Вы меня неправильно поняли, – моментально поправился я. – Я очень боюсь за вас, сэр. Ведь капитан уже не тот, что был раньше. У него на столе теперь всё время лежит обнажённая сабля, и, когда другой джентльмен…

– А ну пошёл быстро вовнутрь! – перебил меня нищий таким страшным тоном, что он испугал меня больше, чем боль. С этой минуты я подчинялся слепому беспрекословно и сразу провёл его прямо в гостиную, где сидел за столом наш старый, больной и беспомощный, одурманенный ромом пират. И всё это время вонючий калека наваливался на меня так, что я с трудом удерживал равновесие.

– Веди меня прямиком к капитану, – прошептал он мне на ухо. И, как только он нас увидит, скажи: «А вот, Билл, и дружок для тебя!» – а, если не скажешь, я сделаю то, что обещал.

И он снова сжал мою руку и от пронзившей всё моё тело боли я едва не свалился в обморок. Теперь я боялся слепого значительно больше, чем капитана, и, отворив дверь в гостиную, прокричал запинающийся голоском всё то, что приказал мне бродяга.

Капитан поднял взгляд и протрезвел за секунду. Его лицо выражало уже даже не страх, а какую-то бесконечную усталость. Он всё-таки сделал попытку подняться, но, похоже, что даже на это сил у него уже не было.

– Билл, сиди, где сидел, – приказал слепой нищий. – Я ничего не вижу, но я слышу малейшее шевеление твоего пальчика. Дело есть дело, друг Бил. Протяни-ка вперёд свою правую руку, а ты, щенок, поднеси мою руку к его руке.

Мы оба ему подчинились, и я увидел, как он что-то вложил в протянутую ладонь капитана.

  – Вот и всё. Дело сделано, – кивнул козырьком слепой, после чего отпустил мою руку и за какую-то долю секунды – точно той же дорогой, что и пришёл – возвратился наружу. Оттуда долго ещё доносился громкий стук его трости.

…Ну, а мы с капитаном стояли, как статуи, и не произносили ни слова. Потом я всё-таки выпустил капитанское запястье, а старый корсар, наконец, поднял руку и поднёс то, что отдал ему калека, к своим глазам.

– Десять вечера, – прочитал он. – Осталось шесть с половиной часов. Время есть и мы их околпа…

Здесь он попытался встать на ноги, но вдруг покачнулся, схватился рукою за горло, издал очень странный, ни на что не похожий звук и упал лицом вниз. Я заорал и позвал свою маму. Мать прибежала почти что мгновенно, но спешить было некуда.

Капитан – как и предсказывал доктор – скончался от второго удара. И вот что мне и сейчас непонятно, читатель: капитана я никогда не любил (хотя и немного жалел всё последнее время), но, увидев его бездыханное тело, почему-то завыл и зарыдал в три ручья. В моей жизни за слишком короткое время случилась ещё одна смерть, и боль самой первой утраты была ещё слишком свежа в моём сердце.


ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
СУНДУК МЕРТВЯКА

Я сразу же рассказал матери всё, что я знал и был, вероятно, обязан поведать ей сразу. Большая часть капитанских денег – если, конечно, у него было хоть что-нибудь – по праву принадлежала нам, но было дьявольски маловероятно – судя, хотя бы, по Чёрному Псу и слепому бродяге, – что дружки капитана согласятся пожертвовать частью добычи в счёт оплаты долгов покойного. Капитанский наказ: садиться на лошадь и мчаться к доктору – оставлял мою мать беззащитной, и следовательно, даже не обсуждался. Но и оставаться в гостинице мы не могли. Стук настенных часов, завывания ветра и даже шорох углей в очаге – буквально всё порождало тревогу и будило самые страшные опасения. А когда нам почудился звук приближающихся шагов, нас пронзил такой ужас, что мы были готовы, как говорится, спрятаться в собственном ухе.

В конце концов мы решили обратиться за помощью в ближайшую деревню. С непокрытыми головами, как были, мы выскочили на вересковую пустошь,  где стоял непроглядный туман и уже понемногу сгущался вечерний сумрак. Деревню из нашего дома было не видно, но она располагалась недалеко: на противоположной стороне соседней бухточки. И что было особенно важным, она располагалась не в том направлении, откуда пришёл этот страшный нищий, а в прямо противоположном. До деревеньки мы добежали быстро, хотя и потратили немало времени, периодически останавливаясь и прислушиваясь ко всем окрестным звукам. Но, сколько мы не прислушивались, мы так и не смогли уловить ничего, кроме шума прибоя и карканья воронья в лесу. 

Уже зажигались огни, когда мы вбегали в деревню, и я никогда не забуду, как отрадно мне было увидеть после всех этих ужасов мирный свет деревенских окошек. Но, увы, это чувство оказалось единственным видом помощи, который нам там оказали. Мне стыдно за род людской, но ни один здешний фермер не согласился вернуться с нами в гостиницу. Чем больше мы им рассказывали о наших бедах, тем сильнее и глубже все местные жители забивались в свои жилища и тем решительнее отказывались их покидать. Имя неведомого мне капитана Флинта всем им было отлично известно и вселяло в их души мистический ужас.

Несколько человек тут же вспомнили, что уже видели неподалёку пару десятков каких-то бродяг, которых они сперва приняли за контрабандистов, после чего прошмыгнули в свои дома и задвинули все запоры потуже. А ещё один парень заметил в Кашалотовом Логове (так называлась ещё одна бухта рядом с деревней) какой-то маленький двухмачтовый парусник и уверял, что он маячит там до сих пор. 

Короче, любой корабельный дружок капитана пугал деревенских до смерти и вызывал единственное желание – затаиться. Лишь пара самых отчаянных храбрецов обещала поехать за доктором Ливси, а вернуться вместе с нами в гостиницу не согласился никто. Вот говорят, что, мол, трусость заразна. Но иногда именно вид чужой трусости пробуждает в наших душах отвагу. И моя мать вдруг нежданно-негаданно произнесла такую вот речь:

– Господа, я отказываюсь, – непреклонно сказала она, – подарить каким-то разбойникам деньги моего лишившего кормильца сына. И, ежели вы не осмеливаетесь пойти вместе с нами в гостиницу, то осмелимся мы с моим Джимом. Мы вместе с ним возвратимся туда, откуда пришли, и мы не говорим вам «спасибо», большие мужчины с сердцами цыплёнка! И мы с моим сыном откроем этот проклятый сундук, даже если нам и придётся за это заплатить нашими жизнями. И я благодарю вас, миссис Кросби, за то, что вы дали нам этот мешок, в который мы сложим законно принадлежащие нам деньги.

Конечно, я тоже отправился вместе с матерью, но даже и это её красноречие не разбудило мужества деревенских. Они лишь выдали мне заряженный пистолет да отправили одного парня за вооружённой подмогой.  Во всём остальном мы с матерью были предоставлены сами себе и вся деревня ругала нас за безрассудство.

Моё сердце отчаянно билось, когда мы вышли в морозную ночь навстречу смертельной опасности. Полная луна уже поднималась и окрашивала туман в тревожную красноватую гамму. И это усиливало нашу тревогу, потому что нам было понятно, что уже очень станет светло, словно днём, и мы с матерью будем видны отовсюду. Из-за этого мы торопились вовсю: продирались сквозь изгороди, перепрыгивали через канавы и, к великому счастью, так и не встретили ничего угрожающего, пока дверь нашей старой и доброй гостиницы наконец не закрылась за нами.

Я тут же задвинул засов и какое-то время мы просто стояли и пытались восстановить дыхание – в кромешной тьме и в двух-трёх шагах от неубранного капитанского трупа. Потом моя мать нашла свечку и мы бочком прошмыгнули в гостиную. Капитан лежал в точно той же позе, в которой мы его и оставили: плашмя на спине, оба глаза открыты, одна рука вытянута.

– А ну-ка, Джим, опусти занавеску, – приказала мне мать. – Они могут подглядывать через окна. Ну, а теперь, – сказала она, когда занавеска была опущена, – нам нужно найти ключи от ларца. И кто ЕГО будет обыскивать, хотела б я знать? – спросила она и всхлипнула.

Я молча встал на колени и стал методично обшаривать тело. В распростёртой руке был зажат небольшой бумажный кружочек, с одной стороны зачернённый.  Вне всяких сомнений это была пресловутая Чёрная Метка. Я вынул её и поднёс к глазам. На белой её стороне каллиграфическим почерком было написано: «Сегодня. В десять».

– Они придут в десять, – произнёс я и сразу же после этой фразы часы на стене в гостиной забили. От неожиданности мы подпрыгнули, но сообщённая ходиками новость была, скорее, хорошей: они пробили лишь шесть.

– Джим, ищи ключ, – напомнила мать.

Я самым тщательным образом обыскал все пять капитанских карманов, но никакого ключа не нашёл. Весь мой улов состоял из табачной надкусанной палочки, пригоршни медных монет, большого напёрстка, походного медного огнива, ручного компаса, иголки с ниткой и большого складного ножа.  Ключа нигде не было и я уже начал отчаиваться.

– Посмотри у него на шее, – предложила мне мать.

Переборов отвращение, я расстегнул ворот пиратской рубахи и сразу увидел просмоленный и крепкий шпагат, на котором висело что-то тяжёлое. Перерезав верёвку его же ножом, я вытащил ключ. Окрылённые этим успехом, мы с матерью поспешили наверх, в капитанскую комнату, где с самого первого дня был задвинут под койку его неподъёмный сундук.

Снаружи он выглядел обыкновенно: большая буковка «Б», выжженная раскаленным железом на деревянной крышке, оббитые и обломанные углы – свидетели трудной и долгой службы, позеленевшая медь на скобах.

– Ну-ка, дай-ка мне ключ, – опять приказала мне мать и в мановение ока открыла на редкость тугой замок и подняла тяжеленную крышку.

На нас крепко пахнуло табаком и дёгтем. На самом верху лежал абсолютно новый костюм – из весьма недешёвой материи, аккуратно сложенный и выглаженный. («Его ни разу не надевали», – шепнула мне мать). Под костюмом пластами валялась всякая всячина: оловянная кружка, большой медный квадрант, две пары очень красивых и дорогих пистолетов, ручные часы иностранной работы, полдюжины жевательных палочек, небольшой и очень изящный серебряный слиток, пара-тройка других безделушек, а так же два компаса и пяток удивительных раковин из Вест-Индии. Я потом часто думал, что он зачем-то пронёс эти мирные раковины через всю свою грешную и беспокойную жизнь.

На самом дне лежал старый плащ в пятнах соли, а в него были плотно завернуты два последних предмета: клеёнчатый свёрток, скрывавший, по-видимому, какие-то капитанские бумаги и небольшой полотняный мешок, отозвавшийся, когда мы до него дотронулись, приятный звяканьем золота.

– Да здесь целые сотни, а, может, и тысячи фунтов, – зачарованно прошептала мама. – Но я докажу всем этим разбойникам, что я честная женщина, и заберу только сумму долга – ни фартингом больше, но и ни фартингом меньше! Дай мне, Джимми, мешок миссис Кросби.

И она начала откладывать в этот мешок золотые монеты. Это было очень и очень нелёгкое и очень не быстрое дело, потому что монеты были всех стран, всех размеров и лежали без всякой системы. Здесь были дублоны и луидоры, пиастры и западно-индийские доллары, золотые гинеи и десятки других, никогда мною прежде не виданных блестящих жёлтых кружочков. Гинеи при этом почти не встречались, а моя мать умела считать только их.

Когда работа была выполнена только наполовину, я в ужасе сжал материнскую руку – снаружи раздался звук, от которого сердце моё провалилось в пятки: это было громкое «тап-тап-тап-тап» железной трости по обледенелой дороге. Пока этот звук приближался, мы с матерью не осмеливались даже дышать. Но вот палка заколотилась о дверь, потом мы услышали скрип провернувшейся ручки и звяканье запертого засова – слепой нищий пытался войти. Затем последовала пара минут тишины – тишины и внутри, и снаружи. А потом, наконец-то, стук палочки возобновился и – к нашей с матерью неописуемой радости – стал удаляться и мало-помалу затих.

– Мам, – крикнул я, – хватай всё и бежим! 

Я был уверен, что запертая изнутри входная дверь вызовет у слепого подозрение и сюда очень скоро нагрянет вся волчья стая. А уж как я был рад, что не забыл запереть засов, поймут только те, кто хотя бы раз в жизни видел этого омерзительного нищего!

Но моя мать, хотя и была напугана до полусмерти, всё равно отказывалась взять даже фартингом больше того, что ей причиталось, и упрямо отказывалась удовлетвориться меньшим.

– Сейчас, самое большее, семь, – сказала она, – а эти разбойники придут в десять. Я знаю свои права и не собираюсь от них отказываться из-за каких-то бандитов.

Мы с моей матерью продолжали спорить, когда из-за холмов донёсся негромкий, но звонкий разбойничий  свист. И этого нам оказалось достаточно.

– Хорошо, – согласилась мать и вскочила на ноги. – Я возьму только то, что уже сосчитала.

– А я прихвачу вот это для ровного счёта, – добавил я и забрал с собою большой клеёнчатый свёрток.

Мгновением позже мы ссыпались вниз по лестнице, распахнули дверь и выскочили наружу. И мы сделали это на редкость вовремя, потому что туманная дымка уже начала испаряться и прикрывала лишь вход в гостиницу и ещё от силы полсотни ярдов. Дальше воздух был чист и всё было залито лунным светом. Но даже не это было самое страшное: как только мы оказались снаружи, послышался оглушительный топот и мы, обернувшись, заметили быстро-быстро приближающийся к нам жёлтый огонёк – это бежала пиратская шайка, причём кто-то из них нёс фонарь.

– О, Господи, Джим! – пролепетала вдруг мать. – Срочно хватай мешок с соверенами и убегай. А я сейчас свалюсь в обморок. 

«А вот это – конец!» – со злостью подумал я.

Как же я проклинал и жалкую трусость наших соседей, и глупую честность и жадность моей матери, её недавнее безрассудство и нынешнее слабоволие! К великому нашему счастью мы с ней наткнулись на крошечный мостик, перекинутый через какую-то канаву. Я подхватил мать на руки (она слабела с каждым мгновением) и подтащил к мосту, где силы её окончательно оставили. Уж и не знаю, как я сумел запихнуть её под мост и очень боюсь, что сделал это чересчур грубо. Мостик был таким низким, что мы могли под ним только ползти, но с грехом пополам мы там всё-таки поместились – и я, и моя лежавшая без сознания матушка. При этом нам было слышно практически всё, что происходило в гостинице.


ГЛАВА ПЯТАЯ
СТРАШНАЯ ГИБЕЛЬ СЛЕПОГО НИЩЕГО

Моё любопытство оказалось сильнее страха и я всё-таки вылез из-под арки и, укрывшись за мокрым кустом ракитника, начал рассматривать дом и дорогу. Из-за куста я увидел, как вся пиратская шайка опрометью неслась к «Адмиралу Бенбоу»: впереди – человек с фонарём, вслед за ним, тяжело топоча по дороге, бежало ещё человек семь или восемь. Причём трое из них бежали на редкость ровно, ни на шаг не опережая друг друга, и даже в тумане я смог различить в центре тройки слепого нищего. А раздавшийся через мгновение голос доказал мне, что я не ошибся.

– Двери ломайте! – громко крикнул слепой.

– Есть, сэр! – по-военному откликнулся один из пиратов и сразу же несколько человек во главе с фонарщиком бросились к входной двери. Но там они неожиданно замерли и принялись шёпотом совещаться. То, что дверь оказалась открытой, похоже, поставило их в тупик. Но пауза длилась недолго, потому что слепой предводитель буквально замордовал их командами. Бродяга в лохмотьях едва не дымился от ярости и в выражениях не стеснялся.

– Ну-ка быстро вовнутрь! – громко крикнул слепой, проклиная их за задержку. – Вовнутрь, сыновья дохлых крабов!

То ли четверо, то ли пятеро пиратов вбежало в наш дом, а двое так и остались стоять на дороге рядом со своим атаманом.   Последовала ещё одна пауза, потом вопль изумления и кто-то из вбежавших в гостиницу прокричал:

– Билл мёртв!

Но слепой снова выругал их за медлительность:

– Двое сыновей дохлых крабов остаются обыскивать Билла, а остальные взлетают наверх и спускают сундук.

И я тут же услышал, как пара пиратов вбежала по лестнице вверх с таким жутким грохотом, что весь наш дом закачался. Потом раздался ещё один вопль, обе створки окна капитанского номера, брызнув битым стеклом, распахнулись, и наружу высунулась чья-то голова и плечи:

– Слышишь, Пью, – прокричал их хозяин, обращаясь к  слепому. – А мы тута, походу, не первые. Весь сундук перерыт.

– ВЕЩЬ на месте?

– Дублоны целы.

– Я имею в виду каракули Флинта, остолоп!

– Не, Пью, каракулей нету.

– Эй вы, двое внизу! – громко крикнул слепой. – Посмотрите, а, может, каракули Флинта на Бонсе?

Голос снизу ответил:

– Билл тоже обыскан! На нём нет ни черта.

– Ржавый якорь мне в глотку! – в отчаянии крикнул слепой. – Каракули наверняка умыкнул кто-нибудь из гостиничных. Наверное, этот чёртов парнишка. Поймаю и выдавлю пальцем глаза! А ведь этот шакал должен быть где-то рядом. Ещё десять минут назад входная дверь была заперта изнутри. Найдите мне его, парни, найдите!

– Да, Пью, они даже оставили в комнате Билла зажженную свечку! – громко крикнул разбойник сверху.

– Ищите его, парни, ищите! – повторил Пью, колотя палкой по мёрзлой дороге. – Переверните весь дом, но найдите крысёнка!

И они действительно перевернули весь дом. Наш несчастный «Адмирал Бенбоу» ходил ходуном, столы и дубовые стулья летали, как кегли, все двери открывались пинками и грохот этих пинков рождал в скалах эхо, а пираты одним за другим выскакивали на дорогу и докладывали, что меня нигде нет. А потом вдруг раздался пронзительный свист – точная копия того свиста, что минут десять назад отогнал нас с матерью от сундука капитана, но прозвучал он два раза.

– Это Дерк, – отозвался один из пиратов.  – Два раза подряд. Надо сматываться!

– Куда вы собрались бежать, остолопы?! – заорал Пью. – Дерк всегда был придурком и трусом. Забудьте о нём! А ведь гостиничный паренёк где-то рядом. Эх, если бы у меня были глаза!

Призыв главаря подействовал и двое пиратов возобновили поиски, но вели их теперь осторожно, явно больше заботясь о путях предстоящего бегства, чем о том, где бы им отыскать меня. Остальные и вовсе стояли столбами возле дороги.

– Недоумки! – орал на них Пью. – Вам в руки идут миллионы, а вы всё время чего-то боитесь. Вы могли б стать богаче, чем короли, если бы не родились на свет остолопами. Вы все – здоровенные лбы, но никто из вас не осмелился подойти к Биллу и это пришлось делать мне – слепому калеке! И теперь из-за вас я теряю свой шанс. Я хожу в грязных лохмотьях, я нищенствую, я выпрашиваю жалкие пенсы на выпивку, а ведь я бы мог щеголять весь в шелках и разъезжать в карете. Да будь у вас столько же храбрости, сколько у ракушек на корабельном днище, вы б давно разыскали и пацана, и каракули.  Ах, какие вы все остолопы!

– Пью, остынь, ведь все денежки Билла – наши. По-любому не зря прогулялись! – огрызнулся кто-то из бандитов.

– А  эти шакалы уже, верно, тю-тю! – поддержал его другой. – Сбежали вместе с каракулями.  Так что хватай, Пью, дублоны и делай-ка ноги, а не верещи здесь, как белка.

«Верещи» было очень точным словом – Пью уже не кричал, а именно верещал от ненависти. А услышав слова протеста, он и вовсе осатанел вконец и начал лупить своей палкой направо и налево. Несмотря на свою слепоту, он не раз и не два попадал очень метко, а пираты в ответ лишь отругивались и пытались выхватить трость, но хватка у Пью была железная и у них ничего не получалось.

Эта их ссора стала нашим спасением: она ещё продолжалась, когда вдруг послышался топот конских копыт.  Одновременно раздался и пистолетный выстрел, бывший, видимо, самым последним предупреждением. После него все пираты прыснули в разные стороны: кто к холмам, кто к морю, кто в поле. На дороге остался один слепой, разом брошенный всеми своими подельниками. (Было ли это сделано в отместку за брань и удары или просто из трусости – мы с вами никогда не узнаем). Пью начал бессмысленно тыкаться в разные стороны и громко звать остальных бандитов:

– Чёрный Пёс, Джон и Дерк! – истошно орал он добавляя всё новые и новые имена. – Синий Нос и Том Морган! Вы ведь не бросите старого Пью? Вы ведь его не бросите? Старый Пью без вас пропадёт! Братцы-пираты, где вы?

Тем временем топот копыт стал звучать всё громче и громче и в свете полной луны стали чётко видны силуэты пятерых всадников, мчавшихся под уклон галопом. Пью попытался бежать, споткнулся и рухнул в канаву, моментально поднялся и вновь побежал, на этот раз в ещё более неудачном направлении, ещё раз споткнулся и снова упал – прямиком под копыта лошади.

Ездок попытался его объехать, но не сумел. Пью с диким криком свалился на бок и все четыре конских копыта прошлись по нему и отбросили в сторону. Огромная лошадь помчалась дальше, а он остался лежать – бездвижный и бездыханный.

Я тут же поднялся и громко окликнул своих спасителей (хотя они к этому времени уже и сами остановились). Подойдя чуть поближе, я их сразу узнал: замыкал кавалькаду тот самый парень-гонец, что выехал из деревни за подмогой, остальные же были офицерами Таможенной службы Его Величества во главе с инспектором Дэнсом, которых этот парнишка повстречал по дороге и убедил поехать к «Адмиралу Бенбоу». Слухи о странном паруснике в Кашалотовом Логове дошли до инспектора и привели его в наши края. Это-то и  спасло нас от смерти.

Старый нищий скончался мгновенно. Что же касается моей бедной матушки,  то в деревне, куда мы её доставили, пара стаканов холодной воды и флакончик с нюхательной солью моментально привели её в чувство, и она тотчас же позабыла все свои страхи и только горько оплакивала пропавшие капитанские денежки.

А мистер Дэнс, взяв с собою меня, галопом помчался в Кашалотово Логово, но это был очень странный галоп:  на спусках все его офицеры спешивались и придерживали лошадей под уздцы, да и вообще – передвигались весьма и весьма осторожно, всё время ожидая засады. Так что, когда мы достигли цели, двухмачтовый люгер уже отчалил, хотя и был ещё рядом с берегом. Мистер Дэнс окликнул его. С палубы парусника ему посоветовали держаться подальше, грозя, что иначе пристрелят. После чего рядом с ухом инспектора сразу же просвистела мушкетная пуля. А ещё через пару минут лёгкий парусник обогнул мыс и исчез.

Мистер же Дэнс остался на берегу и чувствовал себя, по его же словам, «словно рыба на суше». Ведь всё, что он мог теперь сделать – это послать гонца в Бристоль и дать соответствующее предупреждение для всех судов береговой охраны.

– А это, – как он честно признался мне, – почти равносильно тому, что вообще ничего не делать. Пираты вышли в открытое море и теперь их ищи-свищи. Правда, я очень рад, – с улыбкой добавил он, – что таки наступил на мозоль господину Пью.

(Я ему уже всё рассказал про слепого).

А потом мы вернулись в гостиницу и я вряд ли смогу описать тот разгром, который мы там обнаружили. Даже часы со стены были сорваны и заброшены в угол. И хотя пираты почти ничего не забрали (кроме мешка с капитанским золотом и горсточки серебра из кассы), мне было понятно, что мы с матерью разорены. Мистер Дэнс не стал комментировать увиденное и только спросил:

– Они, говоришь, взяли деньги? Но что тогда, чёрт побери, они после этого так упорно искали? Ещё больше денег?

– То,  что они искали, сэр, – ответил я, – сейчас находится в моём нагрудном кармане. И это не деньги.  Говоря откровенно, я был бы не прочь перепрятать эту вещь в более надёжное место.

– Да, парень, ты правильно мыслишь, – кивнул мистер Дэнс. – Если хочешь, то передай мне это, а я…

- А может лучше отдать эту штуку мистеру Ливси?

– И снова всё правильно, – не стал спорить инспектор. – Доктор Ливси – это именно то, что нам надо. Мировой судья и джентльмен. И знаешь, а мне ведь сейчас в любом случае нужно заехать либо к нему, либо к сквайру. Мистер Пью мёртв, о чём я жалею не сильно, но люди могут начать обвинять в его смерти Таможенную службу Его Величества и случай следует сделать максимально ясным. Короче, сейчас я отправлюсь к мистеру Ливси и могу, если хочешь, прихватить и тебя с собой.

Я от души поблагодарил мистера Дэнса за это предложение, и мы с ним вернулись в деревню, где были привязаны наши лошади. И я едва успел попрощаться с матушкой, как все таможенники уже были в сёдлах.

– Слышь, Догер, – сказал мистер Дэнс – у тебя здесь самая сильная лошадь. Прихвати паренька.

И лишь только я, ухватившись за ремень Догера, взгромоздился на его кобылу, мистер Дэнс отдал команду и весь наш отряд быстрой рысью помчался к доктору.


ГЛАВА ШЕСТАЯ
КАРАКУЛИ ФЛИНТА

Мы так и не сбавили темпа до самых дверей. Всё огни в доме доктора Ливси были потушены.

Мистер Дэнс приказал мне спуститься и постучать. Дверь практически сразу открыла горничная.

– Доктор дома? – спросил я её.

- Мистера Ливси нету, – ответила девушка. – Он заходил домой после обеда, но потом сразу отправился к сквайру.

– Парни, мы едем в Усадьбу! – скомандовал мистер Дэнс.

На этот раз, поскольку дистанция была очень короткой, я не стал забираться на лошадь и бежал рядом с Догером, придерживаясь за его стремя. Вскоре мы миновали ворота поместья (которое люди в округе звали просто «Усадьбой»), проехали залитую лунным светом аллею и оказались перед белевшим во мгле двухэтажным господским домом и чередой одноэтажных особняков. Здесь старший инспектор спешился и вместе со мною взошёл на крыльцо.

Слуга проводил нас по устланному полосатой ковровой дорожкой коридору в библиотеку. Эта просторная и очень светлая комната была сплошь заставлена высокими книжными шкафами с белыми бюстами знаменитых людей наверху. Сами же доктор и мистер Трелони сидели рядом с камином с дымящимися трубками в руках.

Я впервые увидел нашего сквайра так близко. Это был очень высокий и очень широкий в плечах человек с грубоватым обветренным красным лицом (лицо это загрубело и загорело во время его бесчисленных путешествий).   Его мимика была очень подвижной, что выдавало в нём человека вспыльчивого, но отходчивого.

– Добрый вам вечер, Дэнс – произнёс он снисходительно и величаво.

– Здравствуйте, Дэнс, – кивнул доктор. – И вам всего наилучшего, Джим. Каким таким добрым ветром вас к нам занесло? 

Сразу же после этих слов старший инспектор вытянулся по стойке «смирно» и отрапортовал о случившемся. И надо было видеть, с каким вниманием сквайр и доктор выслушали этот  доклад: оба затаили дыхание и напрочь забыли о своих давно погасших трубках.   А когда мистер Дэнс рассказал, как моя мать, отчитав деревенских, возвратилась в гостиницу, доктор хлопнул себя по колену, а сквайр крикнул: «Браво!» – и так ударил своим чубуком по каминной решётке, что тот переломился надвое. Задолго до окончания рассказа мистер Трелони (так звали сквайра) покинул своё стоявшее рядом с камином кресло и начал расхаживать взад и вперёд, а доктор – как будто он так лучше слышал – положил на колено свой белоснежный парик и выглядел очень курьёзно в своей собственной, непривычно короткой и непривычно чёрной шевелюре.

Наконец мистер Дэнс завершил свой рассказ.

– Мистер Дэнс, – подытожил сквайр, – вы человек исключительного мужества. А что гибели этого омерзительного попрошайки под копытами лошади, то я рассматриваю её как акт добродетели. Считайте, что вы наступили на таракана. Ну и, конечно, наш юный Хоккинз показал себя просто редкостным молодчиной. Кстати, Хоккинз, вы не могли б позвонить в колокольчик? Мистер Дэнс заслужил стакан доброго эля.

– И, насколько я понял, Джимми, – уточнил доктор, – та вещь, за которой вся эта шайка охотилась, сейчас при вас?

– Вот она, сэр, – ответил я и передал ему свёрток.

Доктор Ливси очень и очень внимательно его осмотрел, но не открыл (хотя было заметно, что его пальцы буквально дрожат от желания сделать это), а, вздохнув, положил во внешний карман своего камзола.

– Я думаю, сквайр, – продолжил доктор, – что, когда мистер Дэнс допьёт своё пиво, он сможет вернуться на службу Его Величеству, а что касается юного Хоккинза, то я хочу ему предложить переночевать у меня дома, но перед этим он должен поужинать хотя бы остатками нашего голубиного паштета.

– Как скажете, сэр, – кивнул сквайр, – но по-моему Хоккинз достоин и свежей порции.

И сразу же после этой реплики в зал внесли блюдо с горячим голубиным паштетом, которое я и умял в один присест, поскольку был голоден, словно собака. За это время инспектор успел выпить свой эль, выслушать новую порцию комплиментов и, наконец, откланяться.

– Ну, а теперь, сквайр… – произнёс, потирая руки, доктор.

– Ну, а теперь, Ливси… – произнёс сквайр.

– В один голос! В один голос! – засмеялся доктор. – И ведь вы уже, кажется, слышали имя этого Флинта?

– Слышал ли я о нём? – взвился мистер Трелони. – Да я видел его! Флинт был самым кровавым пиратов из всех, кто когда-либо осквернял своим судном поверхность моря. Чернобородый – младенец в сравнении с Флинтом. Испанцы так трепетали от одного его имени, что я иногда даже, грешным делом, гордился, что Флинт – англичанин. И я видел его паруса вот своими собственными глазами под Тринидадом, но этот трусливый сын винной бочки, который числился у нас капитаном, велел нам вернуться назад, в Порт-Спейн!

– Да,  я о нём тоже кое-что слышал здесь у нас в Англии, – кивнул доктор. – Но вот были ли у него деньги?

– Деньги! – вновь выкрикнул сквайр. – А о чём ещё думали эти мерзавцы, кроме золота? Зачем они денно и нощно охотились? И, наконец, ради чего они пару часов назад вновь рисковали своими шкурами?

– Это мы скоро увидим, – ответил доктор. – Но вы так распались, что мне слова не вставить. А я бы хотел понять следующее: предположим, что в этом пакете содержится ключ к разгадке, и мы сейчас точно узнаем, где зарыты сокровища. Во сколько бы вы оценили их стоимость?

– Во сколько? – в третий раз выкрикнул сквайр. – А вот, сэр, во сколько: если мы в самом деле получим ключ, то я тотчас же покупаю судно, беру с собой вас и Хоккинза, и мы отыщем эти сокровища, даже если на поиски уйдут годы и годы!

– Вот и отлично! – произнёс доктор. – А теперь, ежели Джим не против, мы вскроем пакет.

И он выложил его на стол. Пакет был крепко зашит суровыми чёрными нитками, так что доктор вынужден был достать свой саквояж с медицинскими инструментами, вынуть из него хирургические ножницы и перерезать стяжки. В клеёнку были завёрнуты два предмета: какая-то толстая книга и запечатанные сургучом бумаги.

– Сперва мы, конечно, посмотрим книгу, – предложил доктор.

И, когда он раскрыл её, мы со сквайром буквально впились глазами в распахнутые страницы (ведь в эту минуту мы оба стояли у него за спиной, поскольку доктор мне разрешил оставить свой ужин и присоединиться к расследованию).

На самой первой странице были только пробы пера – из тех, что люди обычно пишут от лени и скуки. Самая первая совпадала с текстом капитанской татуировки: «Счастливой судьбы Билли Бонсу» – а чуть пониже с очень грубыми ошибками было написано: «Вильям В. Бонс – помощник капетана», «Больше ни пью не капли!», «Рядом с Пальмовым Рифом он на канец получил сваё» и т. д. и т. п. , включая и записи из одного слова и совсем неразборчивые.  И я здесь почему-то задумался, кто же был человек, получивший «сваё», и в чём же это «сваё» заключалось? Наверное, это был удар ножом в спину, а, может, и что-то похлеще.

– Пока я не вижу особенной пользы от содержащейся здесь информации, – иронически хмыкнул доктор и перевернул страницу.

Следующие десять-двенадцать страниц были заполнены на редкость однообразными записями: слева стояла дата, а справа – сумма, как в обычных бухгалтерских книгах, но между ними вместо каких-нибудь пояснений стояли кресты. И, скажем, 12 ноября 1745 года была аккуратно выписана причитающаяся кому-то сумма в семьдесят фунтов, а рядом с нею стояло восемь крестов. Пониже, к чуть меньшей денежной сумме было добавлено место «за Каракасом», а рядом с другой была указана широта и долгота: «62°17'20''» и «19°2'40''».

Записи велись почти двадцать лет, суммы справа с каждым годом увеличивались, а в самом конце – после пяти ошибочных и перечёркнутых крест-накрест сложений – был подсчитан итог и добавлена надпись: «Доля Билла».

– Ну, и что это значит? – удивлённо спросил нас доктор. – Я не могу отличить здесь голову от хвоста.

– Да здесь всё яснее ясного! – ответил сквайр. – Перед нами бухгалтерская книга этого подонка. Кресты скрывают имена городов и судов, которые были разграблены или потоплены, а там, где он не надеялся на свою память, он делал поясняющие записи. Скажем, «за Каракасом» они захватили какое-то судно. Успокой, Господи, души его бедной команды, давным-давно ставшей кораллами на дне морском!

– Как вы ловко всё это расщёлкали! – не стал спорить доктор. – Вот что значит: увидеть свет. А то, что суммы росли, означает, что этот пьяница делал карьеру и повышался в ранге.

Больше в бухгалтерской книге не было ничего, кроме нескольких координат (каждая – на отдельном листочке) и сводной таблицы  относительной стоимости французских, испанских, голландских и английских монет.

– А он был расчётливый парень, – усмехнулся доктор. –  Такого захочешь, да не обманешь.

– Ну, а теперь, – сказал сквайр, – настала пора посмотреть и бумаги.

Конверт с бумагами был запечатан в четырёх местах с помощью обычного напёрстка (подозреваю, что того самого, который я вынул из капитанского кармана). Доктор с необычайной аккуратностью срезал печати, после чего из конверта выпала подробная карта какого-то острова: с точными географическими координатами, именами возвышенностей и заливов с проливами, промерами сотен глубин – короче, со всеми данными, необходимыми для того, чтобы судно могло безопасно причалить к берегу. Остров был около пяти миль шириной и миль девять в длину и напоминал упитанного дракона, ставшего от ярости на задние лапы. В его берег вдавались две очень удобные гавани, а по самому центру возвышался холм, обозначенный как «Подзорная Труба».

Среди более поздних добавлений бросались в глаза три ярко-красных креста – два в северной части острова, а один – в юго-западной, и рядом с южным крестом аккуратным и мелким почерком (совсем не похожим на размашистые каракули капитана) было написано: «Золото здесь».

С обратной стороны эти же бисерные буковки сообщали: 

«Высокое дерево на вершине Подзорной Трубы, направление к Северу от Северо-Северо-Востока. Остров Скелета Восток-Юго-Восток и на Восток десять футов.

Серебро в слитках в северном схроне. Чтобы найти его, надо продвигаться вдоль восточного пригорка. Десять морских саженей к югу от большой чёрной скалы, если встать к ней лицом.

Оружие в песчаном холме. Северная оконечность Северного мыса. Пеленг на Восток и на четверть – на Север.

Д. Ф.»

Больше там ничегошеньки не было. Но даже эта короткая и (для меня) совершенно непонятная надпись заставила сквайра и доктора почти что плясать от восторга.

– Ливси! – оглушительно выкрикнул сквайр. – Вы обязаны бросить эту несчастную практику. Бросить сегодня же. Слышите?  А  я уже завтра поеду в Бристоль и уже через три недели… нет, уже через две недели… через десять дней мы будем иметь лучшее в Англии судно и самую дисциплинированную корабельную команду. Хоккинз у нас будет юнгой. Хоккинз, из вас получится просто великолепный юнга!  Ливси станет лучшим на свете корабельным врачом, а ваш покорный слуга – адмиралом. Мы возьмём с собой Редруфа, Джойса и Хантера. Мы поймаем попутный ветер, доберёмся до места за пару недель, откроем сокровища и тогда мы будем иметь столько денег, что мы сможем их кушать, катать по земле и играть золотыми червонцами в «блинчики»!

– Ладно, Трелони, – ответил доктор, – я поплыву вместе с вами. И я осмелюсь сейчас говорить не от собственного лица, но и от лица Джима. Мы оба верим в наш общих успех и готовы к любым испытаниям. Но есть один человек, которого мы опасаемся. Он нам может испортить всё дело.

– Ну и кто он? – гневно выпалил сквайр. – Назовите мне эту собаку по имени!

– Это вы, к сожалению – вздохнул доктор. – Ведь вы совсем не умеете держать свой язык за зубами. А об этих бумагах известно не только нам.  О них знают ещё и пираты, атаковавшие этой ночью гостиницу.  А ведь это – отчаянные головорезы, готовые ради денег на всё. Так что теперь – вплоть до самого выхода в море – мы не должны передвигаться в одиночку.  Мы с Джимом будем держаться вместе. Вы должны взять с собой в Бристоль Джойса и Хантера. И – самое-самое-самое главное! – никто из нас не имеет права даже заикнуться о нашей находке.

– Ливси, – прогрохотал сквайр. – Я готов подписаться под каждым вашим словом. И отныне я буду нем, как могила!


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СУДОВОЙ ПОВАР

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Я ЕДУ В БРИСТОЛЬ

На подготовку ушло значительно больше времени, чем предполагал сквайр Трелони, и ни один из наших первоначальных планов, даже план доктора постоянно держать меня рядом с собой, не увенчался успехом. Доктор был вынужден выехать в Лондон на встречу с коллегой, которому он передавал свою практику, а сквайр застрял в Бристоле, так что я жил в Усадьбе на положении без пяти минут заключённого под неусыпным надзором старшего егеря Редруфа, но меня это почти что не тяготило. Я слишком был занят своими будущими приключениями, чтобы расстраиваться из-за презренной реальности.

Я мысленно представлял карту нашего острова и пересекал его в тысячах направлений. Я истоптал каждый акр этой дикой земли. Я тысячи раз забирался на гору, которую они называли Подзорной Трубой и наблюдал с её вершины поразительные и каждый раз новые виды. Иногда весь остров кишел дикарями, выступавшими с нами в кровопролитные стычки, иногда нас преследовали омерзительные чудовища, пытавшиеся нами пообедать, но ни в одной из этих фантазий со мною не произошло ничего, хотя бы отчасти сравнимого с моими реальными приключениями.

Неделя шла за неделей и однажды в Усадьбу пришло письмо, собственноручно написанное сквайром Трелони. Письмо было адресовано доктору Ливси, но имело приписку: «В случае его отсутствия должно быть прочитано Редруфом и Хоккинзом-младшим». Подчиняясь приказу, мы вскрыли конверт и прочитали (вернее, читал один я, потому Редруф умел понимать лишь печатные буквы)  следующее:

«Гостиница «Старый якорь», 1 марта 17… года.

Дорогой Ливси! Поскольку я точно не знаю, где вы в данный момент находитесь: ещё в Лондоне или уже в Усадьбе – я пишу в оба места.

Шхуна куплена, подготовлена к плаванию и может выйти в море хоть завтра. Во всей нашей вселенной нету шхуны прекрасней – даже школьник сумеет управиться с ней. Зовут «Эспаньола», грузоподъёмность две сотни тонн. Я купил её с помощью старого друга Блэндли, показавшего себя просто редкостным молодчиной. Сейчас он работает, защищая мои интересы, словно раб на плантации, и, к слову сказать, точно так же поступают и все остальные жители Бристоля, стоит мне намекнуть на наш порт назначения (я имею в виду сокровища)».

– Мистер Редруф! – недовольно заметил я, прерывая чтение. – А ведь доктору это всё не понравится. Сквайр всё-таки проговорился.

– А кто из них главный? – разъярился старик. – Твой доктор или наш сквайр? И что это будет за фокус, если лендлорд, прежде чем что-то сказать, начнёт испрашивать соизволение у какого-то там докторишки? Давай, парень, читай.

И я, хочешь – не хочешь, продолжил чтение.

«Блэндли сам отыскал для меня «Эспаньолу» и сумел провернуть дело так, что я приобрёл её за гроши. Правда, часть местных жителей чудовищно предубеждена против Блэндли и утверждает, что судно принадлежало ему самому и он продал мне его втридорога, но даже эти зоилы не осмеливаются отрицать прекрасных мореходных качеств нашей шхуны.

Пока всё идёт без серьёзных заминок. Правда, плотники и такелажники совершали свою работу чудовищно медленно, но время справилось с этой проблемой и «Эспаньола» готова к выходу в море. А вот наем команды стал для меня препятствием посерьёзнее.

Я решил взять побольше людей на случай встречи с пиратами или французами, но после ужасных мучений нанял всего шестерых. Но здесь неожиданный поворот судьбы свёл меня именно с тем человеком, который был мне так нужен.

Я заговорил с ним по чистой случайности. Это старый моряк, а теперь и владелец припортовой таверны. Он знает всех моряков в округе, а сейчас ищет место корабельного повара, потому что, как он говорит, воздух суши вреден для его лёгких. Он пришёл к тому месту, где была пришвартована «Эспаньола», чтоб, по его же словам, «вдохнуть запах соли».

Я был чудовищно тронут и чисто из жалости предложил ему место. Нашего нового кока зовут Джоном Сильвером и у него нету одной ноги. Но я рассматриваю это как рекомендацию, потому что он потерял свою конечность, защищая нашу родину Англию под началом бессмертного Хоука. И у него нету пенсии, Ливси, совсем нету пенсии. В какое ужасное время нам выпало жить!

Я думал, что я нашёл только повара, но я отыскал всю команду. Буквально за несколько дней мы с Сильвером наняли пару десятков солёных морских волков – быть может, не самых приятных на вид, но самых отважных и самых надёжных. С такою командой мы сможем сразиться с фрегатом!

Длинный Джон (так в порту зовут Сильвера) даже предложил мне избавиться от нескольких нанятых прежде людей. Он легко доказал, что все они – жалкие сухопутные тряпки, не способные вынести тягот большого похода.

Лично я себя чувствую великолепно: ем за троих и сплю, как убитый, и жду – не дождусь той минуты, когда загремит цепь вымбовки, поднимая наш якорь. В море, в море, друг мой! Аромат океана пьянит мое сердце.

Так что, Ливси, бросайте-ка всё и выезжайте ближайшей почтовой каретой. Не теряйте ни единой минуты, если вы испытываете ко мне хоть каплю уважения.

Разрешите Хоккинзом-младшему повидаться с матерью и пошлите с ним Редруфа в качестве телохранителя. После этого оба должны сразу выехать в Бристоль.

Ваш Джон Трелони.

Р. S. Я забыл написать, что Блэндли (который, кстати, должен нам выслать судно на выручку, если мы не возвратимся до середины августа) нанял для нас замечательного капитана. Он упрям, словно, мул, но во всех остальных отношениях не человек, а сокровище. А Длинный Джон нашёл для него и замечательного помощника по  фамилии Эрроу. С первого взгляда на мистера Эрроу мне стало понятно, что – это просоленный до костей морячина, а не какой-нибудь там сухопутный салага. И ещё мы наняли здоровенного боцмана, поминутно свистящего в медную дудку. Так что дела на борту «Эспаньолы» отчасти поставлены на военно-морскую ногу.

Между прочим, Джон Сильвер – человек со средствами. Я доподлинно знаю, что на его счету в банке доходы всегда превышают расходы. Жена Длинного Джона останется управлять таверной. Его супруга – цветная женщина, и два таких закоренелых холостяка, как мы с вами, имеем полное право предположить, что это именно жена, а не проблемы со здоровьем, заставляют его сбежать от неё в океан.

Ваш Д. Т.

Р. Р. S. Хоккинз может остаться на ночь у матери.

Д. Т.»

Надеюсь, что вы хорошо представляете степень восторга, моментально охватившего меня, как только было прочитано последнее слово. Я едва не сошёл с ума от радости. И о, Боже, какое презрение испытывал я в этот вечер к старому Редруфу! Старший егерь только стонал и охал. Любой из его помощников с радостью поменялся бы с ним местами, но сквайр захотел забрать с собой в море именно его, а желания сквайра в Усадьбе не обсуждались. Даже ворчать, узнав волю хозяина, мог позволить себе только Редруф.

Рано утром мы с ним были уже на ногах и прошли к «Адмиралу Бенбоу», где я нашёл свою матушку в добром здравии. Капитан, принёсший нам столько хлопот, было уже там, где даже такие, как он, никому не причиняют горя. По приказу сквайра гостиницу покрасили и отремонтировали, добавили новую мебель (включая и роскошное кожаное кресло для моей матушки), а так же нашли для неё нового мальчика на побегушках.

И только увидев этого неуклюжего парня, я до конца осознал весь масштаб приключившихся со мной перемен. До этого я с утра и до вечера думал о своих будущих приключениях и ни разу не вспомнил об отчем доме, который мне суждено покинуть. И только столкнувшись лицом к лицу с этим угловатым подростком, стоявшим рядом с МОЕЙ матерью на МОЁМ законном месте, я увидел обратную  сторону этой медали и – разревелся. Боюсь, что я в тот вечер устроил этому бедному отроку самую настоящую собачью жизнь. Ведь он был новичком, а я знал наизусть любую из сотен его обязанностей и у меня возникали десятки возможностей побольней уколоть его, и я – к стыду своему – всеми этими возможностями воспользовался.

Ну, а на следующий день сразу после обеда мы с Редруфом отправились в Бристоль. Я в последний раз сказал «до свидания» и своей бедной матушке, и крошечной бухте, рядом с которой я вырос, и нашей милой гостиничной вывеске, правда, с тех пор, как я её перекрасили, только наполовину милой. А моей самой последней мыслью почему-то стало воспоминание о капитане: я вдруг ясно увидел и его страшный шрам во всю щёку, и заштопанный драный камзол, и развалившуюся треуголку, и неизменную подзорную трубу подмышкой, и то, как он, сильно сгорбившись, бредёт вдоль самого берега и что-то гневно бормочет себе под нос. А потом дорога свернула в сторону и мой дом стал не виден.

Уже смеркалось, когда почтовая карета подобрала нас на вересковой пустоши рядом с «Королём Джорджем». Я сел рядом с Редруфом и каким-то тучным джентльменом и сразу свалился в глубокий, как обморок, сон. Несмотря на холод и тряску, я спал, как бревно, и, когда я очнулся от чьего-то щипка, уже было светло, а карета стояла рядом с огромным четырёхэтажным домом.

– Где мы? – спросил я Редруфа.

– В Бристоле, – ответил мне старший егерь. – Вылезай.

Гостиница сквайра располагалась в самом порту (так было удобней наблюдать за работами), и мы именно к ней и направились.  К моему великому счастью, мы с Редруфом шли через гавань, где сгрудились десятки судов всех размеров и всех национальностей.  На одних матросы трудились на палубе и пели песни. На других они сновали по мачтам, высоко-высоко над моей головой, и держались за снасти, казавшиеся не толще паутинки.

Хотя я прожил всю жизнь рядом с морем, мне вдруг показалось, что только сейчас я познакомился с ним по-настоящему. Запах дёгтя и соли кружил мою голову. И я с восторгом взирал, то на причудливые носовые фигуры, высоко возвышавшиеся над нами, то на самих моряков: на их просмолённые косы, на их вдетые в уши медные серьги и завитые в мелкие кольца бакенбарды. Я вам клянусь чем угодно, что, если бы вместо матросов я встретил бы ровно столько же королей и архиепископов, я бы не обрадовался сильнее.

А ведь с ними не просто встретился! Я и сам уходил на днях в море. Я и сам теперь буду всамделишным юнгой на всамделишной трёхмачтовой шхуне с трубящим в медную дудку боцманом и ходящими вперевалку матросами.  И на этом всамделишном судне я отправлюсь не в какой-нибудь там каботажный рейс, нет, я уйду в океан, к далёкому острову на поиски несметных сокровищ!

Разве мог быть на свете хоть кто-то счастливей меня?

…И я всё ещё продолжал витать в облаках, когда мы с Редруфом вышли к большой и красивой гостинице и увидели сквайра, одетого в новенькую офицерскую форму. Он нас тоже заметил и, широко улыбнувшись, пошёл к нам навстречу, старательно (по-штормовому) косолапя.

– А вот и Том с юным Хоккинзом! – прокричал мистер Трелони. – Браво-браво, друзья! Доктор тоже уже приехал из Лондона. Вся кают-компания в сборе.

– А когда же мы, сэр, отплываем? – спросил я у сквайра.

– Когда мы отплываем? – прогрохотал мистер Трелони. – Мы отплываем завтра!


ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В «ПОДЗОРНОЙ ТРУБЕ»

Сразу же после завтрака сквайр дал мне записку для Сильвера, сказав, что я легко отыщу его кабачок (он назывался «Подзорная труба»), если пойду вдоль доков и буду высматривать маленькую таверну с огромной подзорной трубой вместо вывески. Радуясь лишней возможности посмотреть на суда, я тут же покинул гостиницу и начал с огромным трудом пробивать себе дорогу через густые людские толпы, нагромождения тележек с товарами и целые баррикады из всевозможных мешков (работы в порту были в самом разгаре), пока наконец-то не отыскал таверну.

«Подзорная труба» показалась мне очень уютной пивнушкой. Её вывеска была недавно покрашена, на окнах висели чистые красные занавески, пол был аккуратно присыпан песком. В таверне было два входа с двух разных улиц и обе эти двери были распахнуты настежь, из-за чего и внутри было довольно светло, несмотря на синие тучи табачного дыма.

Почти все посетители были здесь моряками и они говорили так громко, что я замер на самом пороге, не решаясь зайти.

В это время из боковой комнаты вышел мужчина, раз взглянув на которого, я тут же понял, что он-то и есть Длинный Джон. Его левая нога была ампутирована чуть повыше колена, а под левой мышкой был зажат деревянный костыль, с коим он управлялся с редчайшим  проворством, просто порхая из угла в угол.  Длинный Джон был высоким и очень физически крепким мужчиной, а его широкое и некрасивое лицо выдавало недюжинный ум и светилось приветливостью. Сегодня он, видимо, пребывал в наипрекраснейшем настроении и время от времени ободрял наиболее уважаемых посетителей добрым словом или хлопком по плечу.

…А теперь я хочу вам признаться, что с первого же упоминания имени Сильвера я почему-то вбил себе в голову, что Длинный Джон – это тот самый моряк на одной ноге, от которого прятались мы с капитаном. Но одного взгляда на Сильвера было достаточно, чтобы понять, что я ошибался. Я видел слепого Пью, я видел Чёрного Пса, я изо дня в день наблюдал самого капитана, и я полагал, что уж кто-кто, а я-то доподлинно знаю, как должны выглядеть отставные пираты, и разница между всей этой троицей и нашим улыбчивым и аккуратным хозяином просто бросалась в глаза.

…Итак, собрав свою волю в кулак, я всё-таки переступил порог оглушительно галдящей таверны и подошёл прямо к Длинному Джону, о чём-то разговаривавшему с одним из гостей.

– Вы мистер Сильвер? – спросил его я, протягивая письмо.

– Да, паренёк, – кивнул он, – именно так все меня здесь и кличут. А ты у нас кто?

И здесь он заметил записку от сквайра. И лицо его вздрогнуло.

– О-о-о! – громко выкрикнул он и протянул мне руку. – А вы, стало быть, наш новый юнга? Очень! Рад! Познакомиться!

И в это же самое мгновение один из посетителей на противоположной стороне зала вдруг поднялся и бросился наутёк. Он сидел у самого выхода и исчез буквально за долю мгновения, но я всё же узнал в нём того толстяка без двух пальцев, что когда-то приходил к капитану.

– Держите его! – крикнул я. – Это сам Чёрный Пёс!

– Я не дам и трёх пенсов за его имя, – резко выкрикнул Сильвер, – но он не заплатил мне по счёту. А ну-ка, Гарри, вперёд! Поймай-ка мне этого субчика.

И тут же ещё один человек, сидевший у двери, поднялся и бросился в погоню.

– Даже если б он был самим адмиралом Хоуком, я б всё равно заставил его заплатить мне за выпивку, – произнёс Сильвер и наконец-то пожал мою руку.  – Как, ты сказал, его кличут? Чёрный… кто?

– Пёс, сэр, – почтительно подсказал я. – Разве мистер Трелони не рассказывал вам про пиратов? Чёрный Пёс был одним из них.

– Что-о?! – заорал Длинный Джон. – Пират в моём доме? Бен, ты тоже вставай и отправляйся на помощь Гарри. Значит, он был одним из этих мазуриков? Так-так-так, Томас Морган, ты ведь сидел рядом с ним? Подойди-ка сюда.

Услышав это, Том Морган – седой моряк с лицом цвета красного дерева и серебряной серьгой в левом ухе – встал и робко приблизился к нам, продолжая жевать свою жвачку.

– Итак,  Томас Морган, – очень строго спросил его Сильвер, – ты ведь раньше ни разу не видел этого… как там его? …Чёрного …Пса?

– Никак нет, сэр! – ответил Морган, отдавая нам честь.

– И ты ведь не знаешь его по имени?

– Никак нет, сэр!

– Разрази меня гром, твоё счастье! – воскликнул хозяин. – И запомни, что, если ты будешь и впредь якшаться с подобными субчиками, ноги твоей больше не будет в моей таверне. Не пущу на порог, ты можешь даже не сомневаться.  Ну, и о чём ты там с ним разговаривал?

– Сэр, я не помню.

– Не помнит он! – вспылил Длинный Джон. – Том, у тебя на плечах голова или порожняя бочка? Давай-давай, вспоминай, о чём вы там говорили? О дальних походах? О боевых кораблях? О знаменитых капитанах?

– Мы с ним обсуждали, как провинившихся моряков протягивают под килем – наконец, выдал Том Морган.

– Да уж, – вздохнул Сильвер, – нашли тему для разговора. Ну ладно, под килем, так под килем. Ступай, Том, на место и запомни своей головой, что ты с этого дня для меня – желторотый салага, а не солёный морячина. 

И как только Том Морган вернулся на место, Длинный Джон наклонился к моему уху и произнёс донельзя льстившим мне шёпотом:

– Он честный парень, этот Том Морган, но глупый, как пробка. Ну, а сейчас, – продолжил он вслух, – как, ты сказал мне, звали этого субчика? Чёрный… Пёс? Мне ничего не говорит это имя, но я сейчас вспомнил, что он уже пару раз заходил в мою таверну. С ним ещё был какой-то слепой бродяга.

– Сэр, это был точно он! – крикнул я. – И слепого я тоже знаю. Его зовут Пью.

– Да – кивнул Сильвер – именно так этот Чёрный Волк к нему и обращался. И рожа у этого Пью была самая мерзопакостная. Но послушай-ка, юнга, если сейчас мы зацапаем этого Чёрного Волка, у нас будет отличная новость для капитана Трелони. Бен быстро бегает (для моряка) и он его должен догнать, разрази меня гром! О чём они там разговаривали? О том, как провинившихся моряков протягивают под килем? Так вот, слышишь, юнга? Теперь я протащу этого Чёрного Волка под килем нашей «Эспаньолы», протащу, как миленького, ты можешь даже не сомневаться!

Во время своей эмоциональной речи Длинный Джон продолжал птицей порхать по залу, вздымать кверху руки, стучать по столам, и, вообще, вести себя так, как будто бы он выступал перед судом присяжных. Все мои подозрения, как только я снова увидел Чёрного Пса, моментально проснулись, и я, как бы, наверно, сказал Билли Бонс, «начал зырить за одноногим с прищуром». Но Сильвер был слишком умён и хитёр для меня, и к концу его речи, когда вернулась пара тяжко дышавших посланников и сообщила, что потеряла след пирата в толпе и Сильвер изругал их за это последними словами, я был готов поклясться в его невиновности перед кем угодно.

– Смотри сюда, юный Хоккинз, – продолжил хозяин, – я ведь попал в  идиотское положение, не так ли? Что должен теперь подумать капитан Трелони? Здесь сидел этот выродок, пил мой ром и кушал мой хлеб, и только нагло посмеивался. Потом пришёл ты и рассказал всё как есть. И что делаю я? Я сперва позволяю ему улизнуть, а потом даю залп из всех своих бортовых орудий, но все мои ядра пролетают мимо, и этот субчик-голубчик благополучно удаляется восвояси.  И как мне теперь посмотреть в глаза капитану Трелони? Но я очень надеюсь, что ты поможешь мне оправдаться. Ведь у тебя на плечах голова, а не порожняя бочка, я это сразу приметил. И ты, юный Хоккинз, этой умной своей головою пойми, что я ничего не мог сделать из-за своей деревяшки. Вот если б я снова – хотя б на минутку – снова стал старшим солёным матросом со всеми руками-ногами, я б сграбастал бы этого Чёрного Волка за шиворот и притащил прямиком к капитану Трелони! Ну, а нынче… – он постучал по своей деревяшке, – ты и сам понимаешь. Одноногий двуногого не догонит.

После этих слов он вдруг замер с чуть-чуть приоткрытым ртом.

– Его счёт! – засмеялся он. – Три полных стакана ямайского рома. Намотайте мне кишки на рёбра, если я не забыл про его не оплаченный счёт. Эх, плакали мои денежки!

После этого он повалился на скамейку и хохотал до тех пор, пока по его щекам не потекли ручьём слезы. В конце концов я к нему тоже присоединился и мы стали смеяться вдвоём, а потом заразили хохотом всю таверну.

– Да, – вздохнул Сильвер, утирая слёзы ладошкой, – какие же всё-таки мы с тобой губошлёпы! Зуб даю, мы споёмся, потому что и сам я сегодня оказался ничуть не умнее безусого юнги. Но, Джим, служба есть служба. И мы с тобою должны прямо сейчас пойти к капитану Трелони и рассказать всё как было. Да мы оба сегодня с тобою напортачили, но мы ничего ведь скрывать от капитана Трелони не будем, да, Джим? Ложь – последнее дело. Но, чёрт возьми, это была преотличная шутка про  три порции рома! 

И он снова начал смеяться, и снова – так заразительно, что я и на этот раз не смог к нему не присоединиться, хотя и не видел в этой его остроте ничего смешного.

На обратном пути через гавань Длинный Джон показал себя великолепным собеседником. Про каждое встречное судно он мне рассказывал целую повесть: какой у него тоннаж, какая оснастка, какой порт приписки и чем оно сейчас занято  (разгружается, берёт груз или готовится к отплытию), а потом добавлял десятки забавных историй про моряков и суда. При этом каждый моряцкий термин он повторял по нескольку раз, покуда я не запоминал его намертво, – короче, о подобном товарище по путешествию можно было только мечтать.

Когда мы зашли в гостиницу, сквайр и допивали пинту чёрного эля с ржаными сухариками и собирались пойти инструктировать судно.

Длинный Джон рассказал им про случай в «Подзорной Трубе». Рассказал, ни на шаг не отступая от правды и то и дело обращаясь ко мне за подтверждением.   «Так ведь оно всё и было, Хоккинз?» – поминутно спрашивал он меня, и я всё время кивал в знак согласия.

Сквайр и доктор выразили сожаление, что Чёрного Пса не удалось отловить, но оба, вздохнув, согласились, что сделать это было невозможно. Длинный Джон получил миллион благодарностей, подхватил свой костыль и ушёл.

– Все должны быть на судне к четырём часам дня! – закричал сквайр ему вдогонку.

– Есть, сэр! – отозвался Сильвер из коридора.

– Знаете что, Трелони, – заметил доктор, – я, конечно, не очень-то верю в ваше чутьё на людей, но Длинный Джон мне подходит.

– Длинный Джон – редкостный молодчина! – расплылся в улыбке сквайр.

– Ну, а теперь, – спросил доктор, – мы ведь позволим юному Хоккинзу пойти вместе с нами?

– Конечно, позволим! – кивнул мистер Трелони. – Хоккинз, наденьте шапку и отправляйтесь на борт нашего лучшего в мире судна.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ПОРОХ И РУЖЬЯ

Наш корабль находилась не у причала, и мы, сидя в лодке, миновали десятки судов, прежде чем добрались до «Эспаньолы». Все эти суда мы огибали то с носов, то с кормы, и их снасти то мокли где-то под нами, то дрожали высоко в небе. А когда мы, наконец, подошли к нашей шхуне, то у самого трапа нас встретил мистер Эрроу – загорелый, заметно косящий на оба глаза моряк с серьгой в левом ухе. Мистер Трелони с ним держался по-дружески, но я сразу заметил, что отношения между сквайром и капитаном были куда как прохладнее.

Последний был недоволен почти всем на судне. И он сразу же дал нам возможность узнать причины своего недовольства, потому что, едва мы спустились в каюту, как в неё постучался моряк-посланник. 

– Сэр, капитан Смоллет оченно хочет с вами поговорить, – сказал он.

– Я всегда рад услужить капитану, – добродушно ответил сквайр, – проводите его в каюту.

И капитан, стоявший прямо за дверью, моментально вошёл вовнутрь.

– Итак, капитан, что вы хотите мне рассказать? – не дал ему даже рта приоткрыть мистер Трелони. – Надеюсь, что судно в полном порядке, и всё готово к отплытию?

– Понимаете, сэр – пробурчал капитан, – я принадлежу к тем людям, которые полагают, что горькая правда полезнее сладкой лжи. И я, сэр, считаю нужным сказать вам следующее: мне не нравится эта команда, мне не нравится этот рейс, мне не нравится мой помощник. Надеюсь, что я выразился достаточно ясно.

– А, может быть, сэр, не по нраву и наше судно? – гневно выкрикнул сквайр.

– На этот вопрос, – произнёс капитан, – я не могу вам ответить, не испытав его в деле. Но выглядит наша скорлупка неплохо.

– А, может быть, вам не нравится и ваш работодатель?! – возопил мистер Трелони.

Но здесь срочно вмешался доктор.

– Остыньте, Трелони, – успокаивающе произнёс он, – ради Бога, остыньте.  Такие вопросы не приведут ни к чему хорошему. Капитан нам сказал и слишком много, и слишком мало. Так что я вынужден уточнить: мистер Смоллет, вы нам сказали, что вам не нравится этот рейс. Почему?

– Видите ли, сэр, – ответил ему капитан, – меня наняли по так называемому «закрытому контракту». В таких контрактах конечный пункт назначения известен только работодателю. Я знал, на что шёл, и я принял это условие. Но сегодня вдруг выяснилось, что последний гальюнщик на судне информирован лучше меня. Это нормально?

– Нет, это ненормально – вздохнул доктор Ливси.

– Сегодня я узнаю, – продолжил капитан, – от собственных, сэр, подчинённых! – что мы отправляемся на поиски каких-то сокровищ. Сокровища, сэр, весьма щекотливая тема и мне неприятна охота на них в любой форме, но мне ещё более неприятно, когда тайну этих сокровищ – уж простите меня, мистер Трелони, – доверили попугаю.

– Вы имеете в виду попугая Сильвера? – спросил сквайр.

– Сэр, я выразился образно. Когда эта тайна стала известна любому, хотел я сказать. Боюсь, что вы не совсем понимаете, во что вы ввязываетесь, а ведь дело идёт о вашей жизни и смерти.

– Да, капитан, вы полностью правы, – опять согласился доктор. – Но мы всё же не так наивны, как вам почему-то кажется. Ладно, чем плох наш вояж, вы нам объяснили. Но вы недовольны командой. Они что – никудышные моряки?

– Мне очень не нравятся ихние рожи, сэр, – вздохнул мистер Смоллет. – Все они выглядят до чёртиков подозрительно. И, если на то пошло, вербовка команды – это прерогатива капитана.

– И снова вы правы, – опять кивнул доктор – команду нельзя было набирать без вашего участия, но мой друг не хотел вас обидеть, а переделывать поздно. И ещё – вам не нравится мистер Эрроу?

– Да, сэр, не нравится. Допускаю, что он неплохой моряк. Но он слишком свободно держит себя с командой. Мой помощник не должен пить ром с матроснёй.

– А он что с ними – пил?! – взвился сквайр.

– Я снова выразился образно. Я имею в виду, что мистер Эрроу не умеет соблюдать дистанцию между офицером и матросом.

– Капитан, – спросил доктор, – у вас есть какие-нибудь конкретные пожелания?

– Да, сэр, они есть. Вы твёрдо решили отправится за сокровищами?

– Наше решение непоколебимо! – рявкнул мистер Трелони.

– Тогда будьте добры прислушаться к моим минимальным требованиям. Пункт первый: и порох, и ружья сейчас находятся в носовом трюме, хотя прямо под вашей каютой есть уйма свободного места. Предлагаю переместить их туда. Второе. Часть ваших слуг спит сейчас в кубрике. Предлагаю их переселить в помещение рядом с вашей каютой. 

– И что-то ещё? – спросил сквайр.

– И ещё на борту слишком много болтают.

– Совершенно согласен! – опять кивнул доктор.

– Я сейчас сообщу только то, – продолжил капитан, – что я услышал из первых уст.  У вас есть карта какого-то острова. Места захоронения кладов обозначены на этой карте крестами. А сам остров располагается… – и здесь мистер Смоллет назвал точную широту и долготу Острова Сокровищ.

– Я никому не сообщал координаты, – закричал мистер Трелони. – Ни единой живой душе, клянусь честью!

– Однако люди их знают, – покачал головой капитан.

– Ливси, клянусь, что их выдали либо вы, либо Хоккинз, – продолжал оправдываться сквайр.

– Теперь уже, сэр, не так уж и важно, кто и когда их выдал – печально вздохнул доктор Ливси.

Мне было понятно, что ни доктор, ни капитан не верят клятвам мистера Трелони и на шестипенсовик. Однако впоследствии выяснилось, что сквайр никого не обманывал и месторасположение острова он действительно никому не сообщал.

– Хорошо, джентльмены, – продолжил Смоллет. – Сам я, слава Богу, не знаю, где находится эта несчастная карта. Но я продолжаю настаивать, чтобы это держалось в строжайшем секрете даже от меня и мистера Эрроу. В противном случае я буду вынужден подать в отставку.

– Смотрите, сэр, – усмехнулся доктор. – Во-первых, вы настаиваете, чтобы местонахождение карты держалось в тайне. Во-вторых, вы хотите выстроить на корме нечто вроде миниатюрной крепости с гарнизоном из слуг господина Трелони и арсеналом из всего имеющегося на судне оружия. Иными словами, вы опасайтесь бунта.

– Сэр, – запротестовал капитан, – я никого не хочу обидеть, но я против того, чтобы в мои уста вкладывали придуманные кем-то речи. Ни один находящийся в здравом уме капитан, подозревая мятеж, никогда не отправится в море. Не ожидаю его и я. В честности мистера Эрроу я уверен. Большая часть матросов тоже, скорее всего верна долгу. Может быть даже ему верны все. Но я отвечаю за безопасность судна и за жизнь любого морячка на борту. Из-за чего и прошу вас либо принять минимальные меры предосторожности, либо согласиться на мою отставку.

– Капитан Смоллет, – произнёс доктор с улыбкой, – вы, наверное, знаете басню Эзопа о горе, породившей мышь? Я невольно вспомнил об этой притче, глядя на ваше сегодняшнее поведение. Когда вы вошли, я был готов поставить на спор свой парик против тухлого яичка, что вы готовились к чему-то более серьёзному.

– Вы абсолютно правы, доктор, – кивнул капитан. – Когда я вошёл, я был абсолютно уверен, что мне придётся уволиться, потому что мистер Трелони не согласится выслушать ни единого моего слова.

– И, между прочим, – прорычал сквайр, – не будь здесь доктора, всё так бы и вышло: вы бы вошли, я послал бы вас к дьяволу и мы бы расстались. Но Ливси всё повернул по-другому: я вас внимательно выслушал и принял все ваши условия. Но я не буду скрывать, что вы произвели на меня крайне отталкивающее впечатление.

– А это уж как вам угодно! – улыбнулся капитан. – Когда-нибудь вы осознаёте, что сегодня я просто исполнил свой долг. Всего вам доброго!

И капитан, развернувшись, вышел.

– Знаете что, Трелони – задумчиво произнёс доктор Ливси – это, вообще-то, противоречит буквально всему, что я вас знаю, но, похоже, что вам удалось отыскать двух честных людей – капитана и Сильвера.

– Сильвер – пожалуйста! – закричал сквайр. – Но что касается этого балабола, то он вёл себя не по-мужски, не по-моряцки и даже – простите за резкость! – не так, как полагается себя вести англичанину.

– Время покажет, – покачал головою доктор, – время покажет, Трелони, кто из нас прав.

…А, когда мы вышли на палубу, матросы уже с песнями перетаскивали оружие и порох на корму. За ними пристально наблюдали мистер Смоллет и мистер Эрроу.

Перестановка пришлась мне по вкусу. Первоначально планировалось, что в кормовых каютах, соединявшихся с кухней и баком лишь узким бревенчатым коридором, будут жить капитан, мистер Эрроу, доктор, сквайр и Хантер с Джойсом. Теперь к ним добавились Редруф и я, а капитан со своим помощником переселились на палубу, в пристройку близ трюмного трапа, которая – правда, с очень большой натяжкой – могла сойти за каюту. Потолок в ней был низким, но всё же давал возможность подвесить два гамака. Похоже, что мистер Эрроу остался доволен этим переездом, потому что и он в глубине души не был спокоен насчёт команды. Впрочем, он наслаждался новым жилищем недолго.

Мы все трудились, как проклятые, когда несколько припозднившихся моряков (и Длинный Джон среди них) причалили к судну и поднялись на палубу.

Кок ловко, словно мартышка, взобрался по трапу и удивлённо спросил:

– Эй, друзья, что вы делаете?

– Перетаскиваем порох и ружья, – ответил кто-то из матросов.

– Но ведь мы провороним вечерний прилив! – хмыкнул Сильвер.

– Мой  приказ! – оборвал их спор капитан. – А вам, уважаемый, – он в упор посмотрел на Сильвера, – сейчас самое место на камбузе. Люди ждут ужина.

– Слушаюсь, сэр! – ответил Сильвер и, откинув со лба свою длинную чёлку, пулей помчался исполнять приказание.

– Образцовый матрос! – похвалил его доктор.

– Может, да, а, может, и нет, – покачал головой капитан.  – Эй, полегче, ребята, полегче! – прикрикнул он на моряков, кантовавших бочку с порохом.  – А вы что здесь делаете? – спросил он меня, в оба глаза глазевшего на матросов, перетаскивавших вертлюжную пушку. – Вам нечем заняться, юнга? Тогда идите к Сильверу и помогите ему готовить ужин.

И здесь я услышал, как он в полный голос сказал доктору Ливси:

– На моём судне не будет любимчиков.

После этой сентенции я мысленно согласился со сквайром и трижды послал капитана Смоллета в ад.


ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
МЫ ВЫШЛИ В МОРЕ

Ночью ни один человек на шхуне не сомкнул глаз: во-первых, все мы лихорадочно готовились к отплытию, во-вторых, нам жутко мешали бесчисленные друзья сквайра (мистер Блэндли и ему подобные), один за другим подымавшиеся на борт, чтоб пожелать ему счастливого пути и благополучного возвращения.  За всю мою долгую службу в гостинице мне ни разу не выпадало столько работы, и я даже не знал, человек может так жутко устать. Но, когда вся команда высыпала к нашей вымбовке, я даже и не подумал пойти отсыпаться в свою каюту. Слишком уж красочным зрелищем был этот первый в моей жизни подъём корабельного якоря: густой предрассветный туман, резкий посвист боцманской дудки, отрывистые команды капитана и десятки матросов, занимающих свои места при свете горящих в ночи судовых огней.

 – Ну а теперь, Бычья Туша, (это было ещё одно прозвище Сильвера) – давай грянем нашу, – попросил кто-то из моряков.

– Старинную! – подсказал другой.

– Ладно-ладно, друзья,  – кивнул Длинный Джон, стоявший неподалёку со своим костылём подмышкой, и, откинув  со лба свою длинную челку, запел густым басом так хорошо мне известную песню:

    Пятнадцать человек на Сундук Мертвяка…

И вся команда тут же подхватила:

    Йо-хо-хо и бутылка рома!

на каждом своём третьем «хо» изо всей силы дёргая ручку вымбовки.

Конечно же, эта старинная песня была для меня неразрывно связана с нашим покойным постояльцем и мне даже почудилось, что и его сиплый голос сейчас подпевает выхаживающим наш якорь морякам. Но вскоре якорь завис, обтекая, у самого носа. Паруса наполнились ветром и берег и борт «Эспаньолы» начали медленно удаляться друг от друга. И, прежде чем я успел рухнуть на свою койку, наш рейс начался и наша двухсоттонная красавица отправилась к месту своего назначения.

Я не буду описывать наш рейс подробно. Он был просто на редкость удачным. «Эспаньола» проявила наилучшие мореходные качества, команда была умелой и дисциплинированной, а капитан знал своё дело до тонкостей.  Но прежде, чем мы достигли Острова Сокровищ, произошла пара-тройка событий, упомянуть о которых всё-таки необходимо.

Первый помощник, увы, с лихвой оправдал все самые наихудшие подозрения капитана. Он не пользовался у команды ни малейшим авторитетом и матросня вытворяла в его присутствии все, что хотела. Но даже не это было самым ужасным: вскоре он начал подниматься на палубу с красным носом, заплетающимся языком и другими признаками опьянения. Раз за разом его прогоняли с позором в пристройку, где он днями валялся пластом. Несколько раз он падал и расшибался в кровь. Пару дней он был почти трезвым и хоть как-то справлялся со своими обязанностями.

Где мистер Эрроу брал алкоголь, для нас оставалось неразрешимой загадкой. Когда же его спрашивали об этом напрямую, он, если был пьян, только глупо хихикал, а, если был трезв, божился нам прямо в глаза, что никогда не брал в рот ничего, кроме воды.

Он не только подавал ужасный пример всей команде и был абсолютно бесполезен в качестве первого помощника, но и был смертельным врагом самому себе. Такой образ жизни в открытом море не мог привести ни к чему хорошему, и ни один человек на шхуне не удивился (да и, по правде сказать, не расстроился), когда однажды утром после достаточно сильного встречного ветра наш первый помощник пропал.

– Свалился за борт, – констатировал капитан, – и тем избавил нас от необходимости заковывать его в железо.

Но – так или иначе – мы остались без одного офицера и должны были срочно найти ему замену. Боцман Джоб Андерсон был, наверное, самым подходящим для этого человеком и, оставаясь формально боцманом, начал потихонечку исполнять и обязанности помощника капитана. Да и мистер Трелони, бывший отнюдь не новичком на морях, случалось, отстаивал вахты при тихой погоде. Ну и, конечно, наш рулевой – Израэль Хэндс был тоже лихим морячиной, которому можно было доверить почти что угодно.

Этот Хэндс был, кстати, закадычным приятелем Сильвера, о котором я тоже б хотел рассказать чуть подробней.

Итак, интересней всего было видеть, как наш кок, уперев основание костыля в переборку и заклинив его спиной, пружиня от качки, готовил не хуже, чем самый искусный повар на суше.  Ни менее поучительным зрелищем был Длинный Джон, даже в самую плохую погоду птицей летавший по палубе «Эспаньолы». Повесив на шею костыль и ловко цепляясь за повсеместно развешенные пеньковые петли (моряки их прозвали «серёжками Сильвера»), он носился то взад, то вперёд, опережая и молодых, и здоровых.

Но как не проворен был нынешний Сильвер, те, кто знал его раньше, всё равно проклинали судьбу за то, что такой человек стал калекой.

– Длинный Джон – не простой человек, – вздыхал наш рулевой, знавший Сильвера несколько десятилетий. – Он много учился в молодости и, если только захочет, может говорить, как по писаному. А уж храбрый и сильный какой! Любой лев – что котёнок в сравнении с разъярившейся Бычьей Тушей. Лет пятнадцать назад я видел, как он раскидал и скрутил четверых. В одиночку и без оружия!

Команда любила Длинного Джона и слушалась его беспрекословно. Он умел найти подход к каждому. Лично ко мне он был добр бесконечно и всегда зазывал к себе на камбуз, содержавшийся, кстати, в такой чистоте, что ей могла позавидовать любая кухарка: все миски сияют, на полу ни соринки, большие котлы начищены так, что глазу больно, а попугай в своей клетке неизменно висит в самом дальнем углу и ругается на все корки.

– Заходи-заходи, дорогой – завидев меня, всегда говорил мне Сильвер. – Почеши язычок с Длинным Джоном. Ты уже слышал новость? Мой Капитан Флинт (я ведь назвал своего попугая в честь этого знаменитого пирата) с утра предсказал нашему плаванию полный успех. Я правду говорю, Капитан?

А попугай в ответ начинал истошно орать: «Твоя доля – два фар-р-ртинга! Два доля – два фар-р-ртинга! Полный впер-р-рёд! Суши вёсла!» – до тех пор, пока не выбивался из сил, или пока Длинный Джон не занавешивал его клетку специальной тряпкой.

– Этой птице две сотни лет, – продолжал Сильвер, – ведь попугаи почти что бессмертны, и, если кто-то и видел за жизнь больше зла, то это только сам Дьявол. Говорят, что мой попка когда-то принадлежал самому Ингланду, величайшему из пиратов, и вместе с ним обошёл полсвета. И вроде это сам Ингланд и научил моего попугая дурацкой шутке про парочку фартингов. Сам понимаешь, что это просто шутка юмора, потому что Ингланд охотился не за фартингами. И на том разграбленном и потопленном судне, откуда люди Ингланда и сняли эту птицу (как же оно называлось? вроде, «Вице-король Индии», а, может, и как-нибудь по-другому), так вот, на этот самом «Вице» было, как говорят, целых триста пятьдесят тысяч испанских колониальных долларов или ровно сто тысяч фунтов. Да-а… ты ведь нюхнул за жизнь пороха, да, Капитан?

– Свистать всех навер-р-рх! Овер-р-ркиль!!! – заорал в ответ попка.

– Ах ты, красавчик! – широко улыбался кок и давал Флинту кусочек сахара, после чего попугай забирался на жёрдочку и начинал ругаться на трёх языках: по-английски, по-французски и по-испански. – Сам понимаешь, – смущённо хихикал Сильвер, – нельзя возить дёготь и не запачкаться. Эта бедная птица ругается, словно сапожник, но она не понимает того, что она говорит, и могла бы повторить всё это сидя на алтаре в церкви.

После этого Сильвер откидывал со лба свою чёлку и казался мне лучшим человеком на свете.

…Тем временем мистер Трелони и капитан Смоллет продолжали едва выносить друг друга. Сквайр демонстративно презирал капитана, а капитан платил ему той же монетой и старательно избегал любого неделового общения. Правда, в конце мистер Смоллет – хочешь – не хочешь – признал, что ошибался насчёт команды: люди были умелыми и дисциплинированными, и требовать от них большего было невозможно. Что же касается «Эспаньолы», то капитан просто влюбился в неё, как юноша в девушку. «Она слушается руля, – не раз говорил мистер Смоллет, – как лучшая в мире жена – своего законного мужа! Но, – всегда добавлял он после этого, – мы ещё не вернулись домой, и весь этот рейс мне совсем не по сердцу».

А сквайр, услышав эту его заключительную фразу, всегда поворачивался к капитану спиной и начинал – могучие плечи расправлены, грудь вперёд – нервно расхаживать по палубе.

– Ещё одна глупость со стороны этого человека, – шипел он себе под нос, – и я за себя не отвечаю!

…Однажды нас всё же настиг крепкий шторм в десять баллов, но он лишь подтвердил отличные мореходные качества судна. Что же касается отношений внутри команды, то моряки, слегка недолюбливая капитана, буквально молились на своего работодателя и было бы странно, если б они относились к мистеру Трелони иначе: тот обращался к ними даже не как отец – со своим детьми, а, скорее, как любящий дедушка – с внуками. Такой избалованной корабельной команды не выходило в открытое море  со времён Ноя. Двойная порция грога наливалась по поводу и без повода. Достаточно было сквайру узнать, что у кого-то из моряков, например, день рождения, и на ужин давали пудинг с изюмом. А открытая бочка с мочёными яблоками постоянно стояла на палубе, чтобы каждый матрос мог бы себя в любое время побаловать чем-нибудь вкусным.

– Ничего хорошего из всего этого не выйдет, – всё время ворчал капитан. – Ведь избалованной моряк – не моряк!

Однако, что-то хорошее из этого всё-таки вышло. И, если б не бочка, то все мы: и доктор, и сам капитан, и мистер Трелони, и даже пишущий сейчас эти строки – наверняка бы погибли мучительной смертью.

Вот как всё это было.

После целой недели встречных ветров мы, наконец-то, поймали попутный пассат и пошли на юго-юго-запад прямым курсом к острову (яснее выразиться я не имею права). Стояла великолепная морская погода с попутным ветром и отличной видимостью, и наша конечная цель отстояла от нас на расстояние, максимум, одного перехода. Ночью или, самое позднее, рано утром мы должны были бросить якорь у Острова Сокровищ. Итак, мы шли полным ходом, бушприт «Эспаньолы» был окружён целой тучей искрящихся брызг, паруса были туго наполнены ветром и все люди на судне пребывали в приподнятом настроении: ведь первая половина нашего рейса должна была вот-вот завершиться.

Солнце уже садилось и вся порученная мне на сегодня работа была уже сделана, но прежде, чем рухнуть на койку, я решил съесть на десерт мочёное яблоко и вышел на палубу. Вахтенный был далеко на носу, а рулевой лениво поглядывал на бизань-парус и что-то негромко насвистывал себе под нос. За исключением мерных ударов волн о борт шхуны, этот свист был единственным доносившийся до меня звуком.

Подойдя к бочке, я наклонился за лакомством и убедился, что рукой мне его не достать: на самом-самом дне сиротливо лежало последнее яблоко. Тогда я решился запрыгнуть вовнутрь и съесть его прямо в бочке, после чего и сам не заметил, как мало-помалу не то что заснул, а впал в полудрёму. Но минуту спустя какой-то очень крупный мужчина вдруг с размаху уселся на палубу и, опёршись спиною о бочку, заговорил. Голос принадлежал Джону Сильверу и я совсем уже было решился вылезти, но, то, что я вдруг услышал, заставило меня сперва онеметь от ужаса, а потом – затаиться.

Ибо жизнь всех честных людей на судне теперь зависела от меня одного.


ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ЧТО Я УСЛЫШАЛ ИЗ БОЧКИ С ЯБЛОКАМИ

– Нет, друг, не я. Старый Флинт был у нас капитаном. А я был старшиной рулевых из-за своей деревяшки. Мне тогда оторвало копыто тем же самым ядром, которое выбило старому Пью его иллюминаторы. А лечил нас обоих один страшно учёный хирург – он закончил колледж и говорил по-латыни, как мы с тобой по-английски, но его всё равно повесили, словно собаку, со всею командой старого Роджерса, а потом ещё – словно тараньку – две недели подвяливали на солнышке. А повесили их потому, что старый Роджерс имел дурную привычку вечно переименовывать своё судно: сегодня он ходит на «Королевском счастье», завтра – на «Серебряной Лилии», послезавтра – на «Повелителе бурь», и так дальше, так дальше! Нет, говорю я тебе, как твою скорлупу окрестили, под таким именем и будь добр выходить на ней в море. Так было с «Кассандрой» великого Ингланда, на которой мы взяли «Вице-короля Индии» с сотней тысяч гиней на борту, так было с «Моржом» капитана Флинта, а я это судно видел и красным от крови и готовым потонуть из-за груза золота.

– Эх! – прозвучал молодой тонкий голос, полный робкого восхищения (голосок этот – как я сразу понял – принадлежал самому юному из наших матросов Ричарду Джонсону). – А этот ваш Флинт, мистер Сильвер, видно был шухарным пареньком! 

–  Дэвидс был тоже неплох, – подумав, ответил Длинный Джон, – правда, я сам у него никогда не работал, но говорили о Дэвидсе только хорошее. А я ходил по морям сначала под Ингландом, а после – под Флинтом, и все заработанные у них денежки и сейчас лежат в моём банке: девятьсот фунтов от Ингланда и ровно две тыщи от Флинта. Неплохо для рядового матроса? Я ведь, сынок, начинал с самых-самых низов, как и ты. Но, Дикки, запомни: шальные деньги легко заработать и трудно сберечь. Где сейчас люди Ингланда? Не знаю и знать не хочу. Где сейчас люди Флинта? Большинство из них здесь и радуется пудингу на ужин, потому что на воле они голодали. Например, старый Пью, когда потерял бесценный дар зрения (а вместе с ним и остатки ума), стал проживать больше тысячи фунтов за год, словно лорд из Парламента. Ну и где он сейчас? Сейчас он в могиле, но перед этим он нищенствовал, воровал, перерезал спящим глотки и всё равно ложился спать голодным, разрази меня гром!

– Ну, и толку тогда от всего? – спросил Дик.

– Толку нет для придурков! -  отрезал Сильвер. – А для умных людей, навроде нас с тобою, толк найдется всегда. Ведь у тебя на плечах голова, а не порожняя бочка. Я это сразу заметил.  Вот ты умной своей головой и подумай, как сберечь свои кровные денежки.

Наверное, вы и сами понимаете, что я почувствовал, когда этот омерзительный старикашка начал льстить Дику теми же самыми словами, которыми он когда-то подкупал меня. И, если б я мог убить Сильвера, не покидая бочки, я б тысячу раз это сделал. Тем временем старый разбойник продолжал разглагольствовать, знать – не зная и думать – не думая, что его монолог может кто-то подслушать.

– А если ты хочешь побольше узнать про джентльменов удачи, я скажу тебе так: их жизнь нелегка и всегда протекает в шаге от виселицы, но, пока они живы, они пьют и едят, сколько влезет, и, когда они сходят на берег, десятки, а то и сотни гиней, а не несколько фартингов звенят в их карманах. Потом их гинеи уходят на ром и на девок, и они вновь отправляются в море без пенса в кармане. Но я шёл другим галсом. Свои денежки я откладывал: там и тут, тут и там, везде по чуть-чуть и нигде слишком много. Сейчас мне пятьдесят и, вернувшись из этого рейса, я начну вести жизнь джентльмена со средствами. «Не поздновато ли?» – можешь спросить ты меня.  Нет, Дикки, не поздновато, потому что и все предыдущие годы я никогда себе не отказывал ни в малейшем почёсывании (кроме, конечно, тех дней и недель, когда я был в море). А кем я начинал? Простым джеком у мачты, таким же как ты сейчас. 

– Это, мистер Сильвер, понятно, – согласился молодой.  – Но ведь ваши-то прежние денежки плакали? Вы ж осмелитесь, ну… после всего, что случится, опять показаться в Бристоле?

– А где, как ты думаешь, сейчас мои деньги? – хихикнул Сильвер.

– В Бристоле. В банках и в деле.

– Они будут там, где мы бросим якорь. Моя верная чёрная девочка принесёт их ко мне в своём клюве. «Труба» давно продана, деньги со счёта сняты и находятся в кошельке моей миссис. Я б тебе даже сказал, где она меня встретит, ведь я тебе верю, но остальные ребята начнут ревновать.

– А вы не боитесь, что ваша жена вас обманет? – спросил Дикки Джонсон.

– Джентльмены удачи – издалека начал Сильвер – как правило, не доверяют друг другу и правильно делают.  Но меня очень редко обманывают. И знаешь, Дик, почему? Потому что   те, кто на это решались и кидали Длинного Джона, никогда не задерживались на этом свете. Со мной плавали разные люди: кто-то боялся Пью, кто-то – Бонса, а кто-то – Флинта. Но Флинт САМ боялся меня. Боялся меня и гордился мною. Ведь у нас на «Морже» собирались такие подонки, что сам дьявол, наверное, поостерёгся бы выходить вместе с ними в море.  Так вот, Дикки, запомни: ты знаешь, я не хвастун, я люблю пошутить и ненавижу грубость, но, когда я был на «Морже» старшиной рулевых, «ягнята» было самым подходящим именем для всех этих флинтовских головорезов.    Запомни, Дик Джонсон, яг-ня-та!  Так что ты можешь быть абсолютно спокоен, когда служишь на судне, которым командует Длинный Джон.

– Знаете что, сэр, – чуть-чуть помедлив, промолвил Джонсон, – ведь я никогда не скрывал, что эта работа, которую вы мне предлагаете, мне совсем не по сердцу, и я даже думать – не думал, что когда-нибудь на неё соглашусь, но после нашей беседы… после всего, что вы мне поведали, сэр, я скажу так: вот вам моя рука и – будь, что будет, не зовись я Ричардом Джонсоном!

– А вот это правильно! – закричал Сильвер и так сильно пожал парню руку, что моя бочка качнулась. – Я недаром сказал, что у тебя на плечах голова, а не бочонок с солониной. И сейчас я добавлю, что такого джентльмена удачи – такого юного, ладного да башковитого – я ещё не встречал, разрази меня гром!

К этому времени я уже понимал все иносказания этой беседы: под «джентльменами удачи» они понимали обычных пиратов, а сам разговор был примером удачной вербовки, быть может, последнего честного человека на судне. Правда, по этому поводу я услыхал и кое-какие хорошие новости, когда полминуты спустя Длинный Джон чуть присвистнул и рядом с бочкой уселся ещё один человек.

– Дик наш – сказал ему Сильвер.

– Я знал, что Дик станет нашим, – ответил ему басок Израэля Хэндса. – Ведь он не дурак. Но я вот что хочу спросить у тебя, Длинный Джон, – рулевой смачно сплюнул, – долго мне ещё ходить на задних лапках перед капитаном Смоллетом? Он меня загонял, как салагу, и мне это, Джон, надоело. Я хочу ни черта не делать, спать в ихних каютах, пить ихнее вино и жрать ихнюю икру.

Сильвер тяжко вздохнул:

– Израэль, голова никогда не была твоим сильным местом, и здесь что-то менять уже поздно. Но ведь слушать ты можешь? Твои уши достаточно велики для этого, не так ли? Так вот, Израэль, ты будешь спать на носу, ты будешь пахать, как пчёлка, ты будешь вежливым, как священник, и трезвым, словно судья, и ты будешь таким до той самой минуты, пока я не дам тебе знак. А я его дам, сынок, ты можешь даже не сомневаться.

– А я разве против, а, Бычья Туша? – пробасил рулевой. – Я знаю, что ты – голова, и всегда тебя слушаюсь. Всё, что мне надо узнать: когда? Когда ты дашь знак?

– Когда? – опять вздохнул Сильвер. – Ты хочешь узнать: когда? Хорошо. Я отвечу: в самый-самый последний момент, и чем позже, тем лучше. Почему? Потому что этот чёртов капитан Смоллет, первоклассный, между прочим, моряк, ведёт нашу шхуну туда, куда нам нужно. А эти чёртовы доктор и сквайр куда-то спрятали карту. Но куда, Израэль, куда? Ты не знаешь, и я не знаю. А вот когда они разыщут дублоны и поднимут их на борт, тогда… тогда я начну думать. Будь на то моя воля, я позволил бы Смоллету пройти большую половину пути и только тогда бы сделал свой выстрел, но…

– Сэр, – раздался дискант Дикки Джонсона, – а на кой нам сдался этот Смоллет? Мы и сами все здесь моряки.

– Матросы, хотел ты сказать, – засмеялся Сильвер,  – простые матросы. Мы можем с тобой держать курс, но кто нам его проложит? И в этом ваше слабое место, джентльмены. Будь мои руки свободны, я бы дошёл со Смоллетом до самой зоны пассатов, чтобы иметь гарантию, что мы не собьёмся с пути и не будем выдавать пресную воду по одной чёртовой чайной ложке на человека на день. Но… – Длинный Джон сделал паузу, – но я знаю, что вы за люди, и я расправлюсь с ними  ещё на острове, как только он поднимут монеты на борт. Ведь вам жизнь не мила, пока вы не нахрюкаетесь. Разрази меня гром, джентльмены, да мне попросту стыдно плавать вместе с такими пьяницами!

– Эй, Джон, полегче! – попросил рулевой. – Никто ведь с тобою не спорит. Я просто поинтересовался: когда?

– Тогда, Хэндс, послушай – очень-очень серьёзно ответил ему Длинный Джон. – Как ты думаешь, сколько больших судов видел я взятыми с бою? И сколько отчаянно храбрых парней после этого надели пеньковые галстуки в Доке Казней? И всё, Израэль, почему? Из-за чёртовой спешки, спешки и спешки! Если б такие, как ты, умели не лезть на рожон, вы бы все разъезжали в каретах. Но я знаю тебя, словно голенького: сегодня ты выпьешь свои полбочонка рома, а завтра тебя повесят.

– Да, Длинный Джон, – проворчал в ответ Хэндс, – ты всегда был монахом.  Но с нами ходили в моря и другие ребята, которые и дело делали, и погулять любили. И они никому не читали моралей, хотя были в бою почти что не хуже, чем ты.

– Да?! – взвился Сильвер. – И где они все сейчас? Пью был таким и умер бродягой. Флинт был таким и помер от пьянства. Бонс был чуть-чуть поумней, но всё равно сдох от рома. Да, все они были лихие ребята, но где они все сейчас?!

– Послушайте, – вдруг, помолчав, спросил его Дик, – а когда мы возьмём капитана и прочих, ну, за ихние жабры, чего мы потом с ними сделаем?

– А вот это вопрос человека с мозгами! – в восхищении выкрикнул кок. – Что же мы с ними сделаем? Оставим на необитаемом острове? Так сделал бы Ингланд. Перережем им глотки? Так сделали бы Флинт и Бонс.

– Да-а… – вздохнул Хэндс, –  Билл любил это дело. «Мертвяки не кусаются» – такое у него было любимое присловье. Правда, теперь он и сам – мертвяк и тоже уже никого не укусит. И знаешь чего я подумал, Бычья Туша? Билл сейчас точно в аду и, если вдруг Дьяволу понадобиться первый помощник, то лучше Билла ему не найти. Согласен?

– А как же тогда старый Флинт? – удивлённо спросил тенорок Дика Джонсона.

– Не, Флинт не годится, – ответил Хэндс. – Он бы потом попытался сковырнуть Дьявола и сесть на евонное место. А Бонс – просто помощник.

– Согласен, – ответил Сильвер, – помощником Бонс был толковым. Но надо всё же решить наш вопрос, джентльмены. Я, конечно, не Бонс, но я голосую за смерть. Только она разрешит все проблемы. Ведь я не хочу, чтобы в будущем, когда я буду членом Парламента, кто-то из тех, кто сейчас спит на корме, вдруг выбрался с острова и пришёл задавать мне вопросы. Нет, джентльмены, мы будем ждать долго, но, когда мы ударим, ударим насмерть.

– Джон, ты наш человек! – крикнул Хэндс.

– И ты, Израэль, повторишь это снова, когда я дам вам команду. И в эту минуту, – прорычал Сильвер, – я вас попрошу об одном: отдайте мне сквайра Трелони! Я вырву его ослиную голову вот этими самыми голыми руками и зашвырну её в море! Слышишь, Дик, – попросил он после маленькой паузы, – не в службу, а в дружбу – достань мне со дна пару яблочек промочить мою глотку.

Здесь меня охватил смертный ужас. Я хотел, но не мог выскочить из своего бочонка и убежать на край света. Ибо ни руки, ни ноги меня больше не слушались. Оцепенев от ужаса, я услышал, как Дик уже начал приподниматься, но здесь насмешливый голос Хэндса спросил:

– Джон, неужто ты будешь посасывать все эти стариковские вкусняшки? Джон, ведь мы – моряки, и для наших глоток есть ром.

– Дик – подумав, ответил Сильвер – ты знаешь, как я тебе доверяю. Кроме того, на бочонке я сделал отметину. Вот тебе ключ. Наполни вот эту большую кружку и сразу же возвращайся.

(И, как я не был смертельно напуган, но я тут же сообразил, откуда несчастный мистер Эрроу мог доставать погубившую его огненную воду).

Дик взял ключ и ушёл и во время его отсутствия Хэндс что-то долго нашёптывал Сильверу на ухо. И как я к ним не прислушивался, я сумел уловить только несколько слов: «И больше никто из салаг не купился», – из которых я сделал вывод, что на судне ещё оставались верные долгу матросы.

А когда через пару минут Дик Джонсон вернулся обратно, они запустили принесённую им кружку по кругу. Дик, прежде чем выпить, сказал: «За удачу!», – Израэль Хэндс: «Пью за старого Флинта, земля ему пухом!» – а Сильвер же с чувством продекламировал вот такие стишки: «Пусть Бог сохранит наши жизни и кишки, и даст серебра и чуть-чуть золотишка!».

А минуту спустя в моей бочке вдруг стало светло, словно днём: это луна поднялась и залила своим серебристым светом видные даже со дна нижний парус и «воронье гнездо» на фок-мачте. А ещё через полминуты грубый голос вперёдсмотрящего  оглушительно крикнул: «Земля!».

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ВОЕННЫЙ СОВЕТ

И сразу же множество ног застучало по палубе. Я твёрдо решил не терять ни секунды и, выскочив из своей бочки, поднырнул под фок, потом развернулся, перебежал вдоль борта и выскочил на открытую палубу практически одновременно с доктором Ливси и Томом Хантером, выходившими из нашей каюты.

Когда мы втроём вышли на нос, вся команда была уже в сборе. Окутывавший шхуну туман почти что рассеялся и при свете полной луны весь Остров Сокровищ был виден отлично. Примерно в двух милях от нас к юго-западу располагались две невысоких горы, а чуть-чуть поодаль возвышалась и третья, чья верхушка скрывалась в тумане. Все эти горы были конической формы и заканчивались заострёнными гранитными вершинами.

Остров Сокровищ я наблюдал, как во сне, ибо только что пережитый ужас продолжал меня бить крупной дрожью. Я невнимательно выслушал приказания капитана, требовавшего взять круче к ветру, а потом вдруг услышал, как мистер Смоллет спросил:

– Может, кто-нибудь из команды уже бывал в этом месте?

– Когда я был коком на одном торговом судне, сэр, – почтительно отозвался Сильвер, – мы здесь набирали пресную воду.

– Якорь лучше бросать вон за тем островком, что на юге? – уточнил капитан. 

– Да, сэр, – кивнул Сильвер, – команда на том корабле называла его островком Скелета. Так его окрестили пираты, тоже часто бравшие в здешних краях себе пресную воду, и один из наших матросов знал все придуманные этими разбойниками названия.   Тот холм, что на севере, назывался Фок-мачтой. Два остальных – это Грот и Бизань. Правда, самый большой, чья верхушка уходит за тучи, пираты прозвали ещё и Подзорной Трубой, потому как они наблюдали с евонной вершины во время стоянок за морем. А стояли они здесь подолгу, ведь эти разбойники очищали здесь днища своих кораблей от ракушек и водорослей, уж простите меня, сэр, за такие подробности.

– У меня есть карта этого острова, – произнёс капитан. – Посмотрите, то ли это место.

Глаза Сильвера вспыхнули и тут же погасли. Ведь эта была не та карта, что я когда-то нашёл в сундучке Билли Бонса, а её почти точная копия. На ней были все те же названия, те же глубины и те же высоты, но отсутствовали кресты и уточняющие надписи. Но каким бы жестоким не было охватившее его разочарование, Длинный Джон сумел его скрыть.

– Да, сэр, – сказал он, – место точь в точь тоже самое. Тютелька в тютельку! Интересно, а кто начертил эту карту? Пиратам такая работа, наверно, была не по силам. Они ведь люди невежественные. Да, сэр, вот она – «Якорная стоянка капитана Кидда». О ней мне тоже рассказывал тот мой товарищ. Здесь очень сильное южное течение, а потом оно заворачивает на север вдоль берега. Если вы захотите покренговаться, то лучшего места вам не найти.

– Спасибо, голубчик, – кивнул мистер Смоллет. – Я ещё обращусь к вам за помощью. А пока вы свободны.

…Я, признаться, был удивлён, с каким хладнокровием Сильвер признался в своём знании острова. А когда он ко мне вдруг приблизился, меня едва не вытошнило от страха. И я с превеликим трудом скрыл невольную дрожь отвращения, ощутив у себя на плече его руку.

– Ах, – сказал Сильвер, – какое же это отличное место для юного парня, навроде тебя, Джимми Хоккинз! Ты здесь будешь купаться, залезать на деревья, охотится на бородатых горных козлов и сам скакать по вершинам, словно ещё один горный козлик. Ах, Джимми-Джимми! Если б ты только знал, какое же это счастье – быть таким юным, таким красивым и иметь на ногах десять пальцев. Разок посмотрев на тебя, я и сам на пару-тройку секунд забываю и про свою деревяшку, и про свои седины и кажусь сам себе таким же молодцом, как и ты! И да, сынок, не забудь: когда  ты отправишься прогуляться по острову, предупреди дядю Джона и он приготовит тебе чего-нибудь вкусненькое.

И, отечески потрепав меня по загривку, он захромал по направлению к камбузе.

…Сквайр, капитан и доктор в ту минуту о чём-то переговаривались, стоя на шканцах, и, как не был я возбуждён, я всё-таки не решился подойти к ним в открытую. Но, пока я пытался придумать повод, доктор сам подозвал меня. Он забыл внизу трубку и – как раб табака – не мог обойтись без неё и минуты, из-за чего и решил послать меня в нашу каюту за своими курительными принадлежностями. Приблизившись к доктору, я шепнул ему на ухо: «Сэр, срочно спускайтесь вместе со сквайром и капитаном вниз и под любым предлогом вызывайте меня к себе. Я сообщу вам ужасные новости».

На какую-то долю мгновения лицо доктора переменилось, но он тут же вполне овладел собой и подчёркнуто громко ответил:

– Да, именно это я и хотел узнать у тебя, дружище Джим, большое спасибо!

После чего возвратился к своим коллегам. Со стороны казалось, что они продолжают беседовать о пустяках, но где-то секунд через двадцать капитан велел нашему боцману свистать всех наверх.

– Дорогие друзья, – произнёс мистер Смоллет, когда вся команда поднялась на палубу. – Я хочу вам сказать пару слов. Вот мы и добрались до места нашего назначения. И ровно минуту назад уважаемый мистер Трелони, узнав от меня, что все люди во время похода исполняли свой долг наилучшим образом, принял такое решение: мы со сквайром и доктором сейчас спустимся вниз и выпьем за ВАШЕ здоровье, а вы, получив двойную порцию грога, выпьете здесь, на палубе, за НАШЕ здоровье и НАШУ удачу. На мой взгляд, неплохо придумано. И, ежели вы согласны со мною, то вы сейчас прокричите тройное  морское «ура» организовавшему всё это джентльмену.

И морское тройное «ура» тут же грянуло. И грянуло так оглушительно, и так сердечно, что я просто не мог заставить себя поверить, что эти же самые люди хотят нас убить.

– И отдельный «виват» бесстрашному капитану Смоллету! – прокричал Длинный Джон, когда тройное морское «ура» наконец-то затихло.

И многократный «виват» в честь нашего капитана прозвучал не менее громко и задушевно.

На самом гребне всех этих приветствий все три джентльмена спустились в кают-компанию и затребовали к себе Джима Хоккинза.

Я нашёл всех троих сидящих за общим столом за бутылкой вина и большим блюдом с изюмом. Доктор вовсю дымил своей трубкой, а его белый парик возлежал на коленке, что, как я уже знал, являлось у доктора признаком крайнего нервного возбуждения. Окно по причине теплой погоды было распахнуто настежь и в ночном чёрном море виднелась серебряная лунная дорожка.

– Итак, юный Хоккинз, вы хотели нам что-то сказать, – произнёс за всех сквайр, – говорите.

И я тут же вкратце пересказал им всё, что подслушал, спрятавшись в бочке. Во время моего рассказа все трое смотрели мне прямо в глаза и не произносили ни слова.
 
– Джим, – сказал мне в конце доктор Ливси, – сядь, пожалуйста.

И я сел к ним за стол, и мне налили стаканчик вина и насыпали горстку изюма, после чего все присутствующие (по очереди) выпили за моё здоровье.

– Короче, так, капитан, – произнёс сквайр после последнего прозвучавшего в мою честь тоста, – вы были полностью правы, а я… я – осёл! Готов беспрекословно исполнять любые ваши приказания.

– Вы не больший осёл, чем я сам, – вздохнул капитан. – Мятеж ведь не может созреть в полной тайне, и обычно любой человек, имеющий глаза и уши, замечает хоть какие-то его предвестники и успевает принять хоть какие-то меры. Но эта команда меня обвела вокруг пальца.

– Не команда, а Сильвер, с вашего позволения, – уточнил доктор. – Феноменальная личность.

– Феноменальней всего эта личность будет смотреться в петле на нок-рее, – отрубил  капитан. – Но это всё болтовня, а нам нужно действовать. И, если мистер Трелони позволит, я изложу вам свой план по пунктам.

– Сэр, вы здесь капитан, – склонил голову сквайр. – Ваше дело командовать, а наше дело – подчиняться.

– Спасибо, мистер Трелони – поблагодарил капитан. – Итак, джентльмены, пункт первый. Развернуться назад мы не можем. Как только мы это сделаем, люди сразу взбунтуются. Пункт второй: у нас есть небольшой запас времени –  до тех пор, пока мы не отыщем сокровища. Пункт третий: в мятеже замешана, к счастью, не вся команда. Кто-то всё же остался верен своему долгу. И, наконец, пункт четвёртый: раньше или позже мы должны выстрелить первыми, выбрав момент, когда наши недруги этого меньше всего ожидают. Мистер Трелони, мы можем рассчитывать на ваших слуг?

– Как на меня самого! – крикнул сквайр.

– Значит, нас – вместе с Хоккинзом – семеро. А что нам известно про не изменивших присяге матросов?

– Скорее всего, это те, – предположил доктор, – кого мистер Трелони набрал ещё до встречи с нашим коком.

– К сожалению, нет, – вздохнул сквайр, – Хэндс был из таких. Я нанял его раньше Сильвера.

– Признаюсь, я верил в Хэндса, – вздохнул капитан.

– И ведь все они – англичане! – прогремел сквайр. – Не испанцы, не лягушатники, а – англичане. С трудом удерживаюсь от соблазна взорвать это судно к чёртовой бабушке. Как жить теперь дальше?

– Короче, так, джентльмены, – подытожил военный совет капитан, – сейчас мы вынуждены дрейфовать и ждать ветра. И на море именно это – самое трудное. Шторм легче штиля.  Но мы не можем выстрелить, пока не узнаем, сколько точно бойцов в нашем войске. Дрейфовать и ждать ветра. Других вариантов не вижу.

– И здесь Джим нам поможет – подсказал доктор. – Ведь люди его не стесняются, а Джим – наблюдательный парень.

– Юный Хоккинз! – поддержал его сквайр. – Мы в вас верим всем сердцем.

Но, несмотря на все эти слова ободрения, я чувствовал себя преотвратно.  Чересчур уж неравным было соотношений сил: из двадцати шести членов команды мы могли твёрдо рассчитывать на семерых (и один из них был подростком). Т. е. , если учитывать только взрослых мужчин, нас было шестеро против девятнадцати.


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
МОИ ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА СУШЕ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
КАК НАЧАЛИСЬ МОИ СУХОПУТНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Когда рано утром я вышел на палубу, остров выглядел совершенно по-иному. Хотя ветер стих, мы за ночь проплыли немало и сейчас штилевали у пологого восточного берега. Главный цвет здешней растительности был грязно-серый.  Лишь кое-где его прерывали жёлтые пятна песка и коралловая кора одиноко стоящий сосен, но доминирующая цветовая гамма этих мест была именно серо-бурая. Холмы высоко поднимали над островом свои конические заострённые вершины. У всех трёх этих маленьких гор их форма была очень странной, но диковинней всех – у Подзорной Трубы.  На высоте примерно четыреста футов её верхушка была аккуратно обрезана, как будто кто-то решил возвести пьедестал для исполинской статуи.

«Эспаньола», раскачиваясь на океанской зыби, заметно кренилась набок. Закреплённый руль похлопывал и подрагивал, паруса пытались выйти из шкивов и вся наша тяжело штилевавшая шхуна дрожала и грохотала, словно ткацкая фабрика. Дрожала так, что я вынужден был прислониться к бакштагу, чтобы перебороть дурноту. Да, я был неплохим моряком на плывущем судне, но вот на стоянке, как выяснилось, меня вполне могло вывернуть наизнанку, особенно на пустой желудок.

И, может быть, из-за этого, а, может быть, из-за дурных предчувствий и самого вида этого мрачного острова с его непроходимыми чащами, скалистыми пиками и монотонно ревущим прибоем, никакой радости от встречи с твёрдой землёй я в тот день не испытывал и самая мысль об Острове Сокровищ навсегда стала для меня невыносимой.

А всем нам ещё предстояла тяжёлая и неблагодарная работа: в полный штиль переместить «Эспаньолу» на три с половиной мили. Мы спустили несколько лодок и, гремя якорями и тяжко ворочая вёслами, ярд за ярдом верповали шхуну. За пару часов этого каторжного труда мы сперва обогнули угол большого острова, а потом завернули в миниатюрную гавань на островке Скелета. Чисто из любопытства я забрался в одну из лодок, где толку от меня, конечно же, было немного. Жара с каждым часом усиливалась и матросы на вёслах вовсю проклинали судьбу. А боцман Джоб Андерсон, вместо того, чтоб призвать их к порядку, сам ворчал больше всех. 

– Ничего-ничего, братва, – изрыгнув пару-тройку проклятий, произнёс он, – ещё малость потерпим. Осталось немного.

И я тут же подумал, что это очень тревожный признак. Ведь вплоть до вчерашнего дня все матросы вели себя образцово. Но самый вид острова моментально ослабил ремни дисциплины.

Что  же касается Сильвера, то он рулил нашей шхуной. Узкий пролив между двумя островами он знал, как свои пять пальцев, и, хотя человек, замерявший глубины, везде называл существенно большие цифры, чем были на карте, Сильвер был абсолютно спокоен.

– Здесь очень сильный отлив, – говорил он – и он расчищает пролив от песка, как дворник чистит от снега дорожки лопатой.

На якорь мы встали там, где советовала карта: дно в этом месте было песчаное, а до каждого из островов было примерно четверть мили. Громкий плюх упавшего в воду якоря вспугнул сотни птиц, с глухим карканьем закружившихся над лесом, но уже через пару минут они успокоились.

Место нашей стоянки, почти со всех четырёх сторон окружённое сушей, оказалось на редкость лесистым. Деревья спускались практически к самой воде и берега были плоскими, словно письменный стол. В залив, очень похожий на застоявшийся пруд, впадали две небольшие речушки, а все деревья и травы вокруг были ядовито-зелёными. И, поскольку отсюда нам не был виден обозначенный на капитанской карте деревянный форт с частоколом, мне вдруг стало казаться, что мы первые люди, оказавшиеся в этих местах с тех пор, как они поднялись над поверхностью моря.

Воздух был неподвижен и пахнул палой листвой и перепревшими ветками. Я заметил, что доктор к нему напряжённо принюхивается и корчит такую гримасу, как будто к самому его носу поднесли тухлое яичко.

– Я не знаю, как золото, – вполголоса буркнул он, – а вот лихорадка здесь точно имеется. И в изобилии.

Если в лодке матросы вели себя странно, то, вернувшись на шхуну, они начали вести себя угрожающе. Люди бесцельно слонялись по палубе и нарочито громко переговаривались друг с другом. Любые приказы встречались в штыки. Короче, предчувствие бунта, словно огромная мрачная туча нависла над «Эспаньолой».

И не одни мы почувствовали надвигающуюся опасность. Длинный Джон её тоже заметил и, перелетая от группы к группе, словно хлопотливая пчёлка – от цветка к цветку, тщетно пытался выправить положение. Причём сам он при этом буквально лучился улыбками и на каждый приказ с неизменным: «Есть, сэр!» – подхватывал свой костыль и бежал выполнять его первым. А, когда ему делать было совсем уже нечего, он запевал какую-нибудь бодрую песню, очень странно звучавшую на фоне многозначительного молчания всех остальных матросов.

Из всех мрачных черт этого мрачного полдня именно эта преувеличенная весёлость Сильвера была, безусловно, самой зловещей.

Через пару минут в нашей главной каюте собрался ещё один военный совет.

– Джентльмены, – сказал капитан, – вы и сами, надеюсь, видите, как обстоят у нас нынче дела. Через пару минут нас порвут на лоскутья. Сейчас я отдам даже самый невинный приказ, а меня пошлют к дьяволу. Если я резко отвечу, пойдут в ход ножи. А, если я проглочу оскорбление, здесь уже Сильвер почует неладное и тогда бунт начнется по его приказу. Положение, вроде, безвыходное. Но есть один человек, который нас может спасти.

– И кто же он? – спросил сквайр.

– Это Сильвер. Ему, как и нам, не нужен случайный мятеж и он всё время пытается успокоить команду. И мы должны предоставить ему возможность сделать это как следует. Давайте позволим команде сойти на берег.

Капитан почесал подбородок и сделал длинную паузу.

А вот дальше события, – продолжил он, – могут развиться по трём вариантам. Вариант первый: на берег сходят практически все. Тогда мы просто захватим судно и уйдём восвояси. Вариант номер два: на берег не сходит никто. Тогда мы запрёмся в своих каютах и… да поможет Бог правому! И, наконец, вариант номер три: на берег сходит лишь часть команды. Тогда Длинный Джон вернёт их на шхуну шёлковыми.

Предложение мистера Смоллета было принято. Всем верным людям были розданы заряженные пистолеты. Джойс, Редруф и Хантер были посвящены в нашу тайну и приняли страшную новость с удивившим всех нас хладнокровием. Капитан же поднялся на палубу и произнёс такую небольшую речь:

– Друзья, сегодня был трудный день и все мы нуждаемся в отдыхе. Я думаю, что небольшая прогулка на берег не повредит никому. Наши шлюпки пока что не подняты. И я разрешаю всем, кто этого хочет, сплавать на остров. Время отдыха – до полуночи. Перед самым закатом я дам предупреждающий выстрел из пушки.

Похоже, что эти глупые парни думали, что как только они ступят на землю, они сразу начнут спотыкаться о золотые слитки. Их угрюмость тут же исчезла и, услышав приказ капитана, они грянули такое «ура», что бедные птицы опять закружили над лесом.

Капитан был слишком умён, чтобы путаться у них под ногами. Он сразу спустился в каюту, предоставив Сильверу руководить посадкой на лодки. И это было сделано удивительно вовремя, ведь оставшись на палубе, мистер Смоллет уже б не сумел делать вид, что он ни о чём не догадывается. Ведь именно Сильвер был капитаном и люди слушались только его. Верные долгу матросы, а они на борту – как мы узнали чуть позже – всё-таки были, оказались на редкость тупыми ребятами, если умудрялись не замечать разгоравшийся прямо у них на глазах мятеж. И я даже больше скажу: все люди – и честные, и нечестные – уже поддались атмосфере бунта, но не все ещё были готовы к решительным действиям. Ведь одно дело – чуть-чуть побузить, а совсем иное – пролить чью-то кровь.

Наконец – после долгих и жарких споров – все желающие разделились по группам. Шесть человек осталось на шхуне, а тринадцать во главе с самим Сильвером расселись по лодкам.

И здесь мою голову посетила одна из тех совершенно безумных идей, которые – как это ни странно – в конце концов и привели нас к победе.  При этом я думал примерно так: раз шесть человек остаются на судне, значит, моим друзьям не судьба захватить «Эспаньолу». Ну, поскольку силы равны (шесть на шесть), то моя помощь им не требуется. Ну и, стало быть, я могу пошпионить за мятежниками на берегу и принести тем намного больше пользы, чем просто слоняясь по судну.

Сказано – сделано! Буквально за четверть секунды я прошмыгнул в ту из лодок, где не было Сильвера, в тот самый момент, когда она уже начинала отчаливать.

Меня почти что никто не заметил. Лишь матрос на носу негромко спросил: «Эй, Джим, это ты?» – и приказал мне пригнуться, да Длинный Джон из соседней лодки поинтересовался, я ли это. И как только я понял, что взят им на заметку, я тут же пожалел о содеянном.

Тем временем обе лодки поплыли наперегонки. Наша и отчалила первой, и гребцы на ней подобрались более умелые, так что она уже утыкалась в линию берега, а я, ухватившись за ветки, уже спрыгнул на сушу, когда отставшая на добрую сотню ярдов лодка Сильвера была ещё в море.

– Джим! Джим! Джим! – закричал мне вслед Сильвер, но этим лишь подстегнул меня.

Я, как мог, нарастил свою скорость и, где перепрыгивая, где пригибаясь, а где и просто проламывая своей грудью кусты, бежал, бежал, бежал и бежал, покуда у меня не перехватило дыхание.


ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ПЕРВЫЙ УДАР

Я был так рад своему избавлению, что даже начал мало-помалу проявлять интерес к окружавшей меня природе.

Сначала я пересёк какую-то болотистую, сплошь заросшую камышами местность. Потом выбежал на песчаную равнину с отдельно растущими соснами и ещё какими-то, никогда мною прежде не виденными деревьями – высокими и искривлёнными, почти в дуб высотой, но листьями белыми, как и у ивы. А в самом конце равнины виднелась  средних размеров гора с раздвоенной гранитной вершиной, нестерпимо сверкавшей на солнце.

И я вдруг впервые почувствовал радость исследователя. Ведь остров был полностью необитаем: мои кровожадные преследователи остались далеко позади, а впереди меня ждали одни бессловесные звери и птицы. Я петлял и кружил среди всех этих странных деревьев и вдыхал ароматы прекрасных цветов. На пути попадались и змеи: одна из них подняла ромбовидную голову и произвела странный шум, напоминающий тарахтение детской юлы. Лишь значительно позже я понял, что это был самый страшный из жителей юга – гремучая змея, укус которой смертелен. 

Потом я прошёл через заросли карликовых вечнозелёных дубов, стелившихся по земле, как ежевика. Через пару сотен шагов эти заросли стали и выше, и гуще, пока не достигли не очень большого и сплошь заросшего тростниками болотца.  Болото сильно парило под солнцем и возвышавшаяся неподалёку громада Подзорной Трубы дрожала в его туманной дымке.

Неожиданно в камышах началась какая-то странная суматоха. Взлетела, обиженно крякая, большая дикая утка. Потом другая, и третья, и сотая, и вскоре в полуденном небе носились уже целые стаи растревоженных птиц. О причинах этого переполоха догадаться было нетрудно. Где-то рядом бродили пираты. А вскоре послышались и их голоса, неуклонно ко мне приближавшиеся.

И я тут же забился под ближайший вечнозелёный дуб и замер, как мышка.

Один из голосов принадлежал Сильверу. Хозяина второго я не признал. Голоса яростно спорили. Слов было не слышно.

Потом спорщики остановились. Голоса их перестали приближаться да и птицы вокруг почти успокоились. Так продолжалось минут пять или шесть, а потом я упрекнул себя за трусость: ведь если у меня хватило безрассудства залезть в одну лодку с пиратами, то должно хватить и обычной храбрости на то, чтоб подслушивать их разговоры. Иначе моё пребывание здесь становится абсолютно бессмысленным. После чего, умирая от ужаса, я стал подползать к этим спорщикам по-пластунски.

Длинный Джон и ещё один юный моряк по имени Том стояли, глядя в глаза друг другу. Солнце жарило немилосердно. Сильвер снял свою шляпу и подставил его лучам своё круглое, бледное, сплошь покрытое мелкими каплями пота лицо, очень похожее на огромный ветчинный окорок.

Длинный Джон умолял:

– Друг, – кричал он, – пойми, что всё это из-за того, что я ценю твою жизнь дороже золота! Дороже  изумрудов и алмазов твоя жизнь для меня, ты можешь даже не сомневаться. Иначе стал бы я ради тебя рисковать своей шкурой? Том, пойми, дело сделано, и ты уже ничего не изменишь. А вот спасти свою умную голову ты ещё можешь. Подумай об этом!

Сильвер выдержал длинную паузу и продолжил:

- Да нет, я смотрю, о самом о себе тебе скучно заботиться. Тогда подумай хотя б обо мне, твоём лучшем друге. Как ты думаешь, что со мной сделают эти разбойники, если прознают о нашем с тобой разговоре?

– Сильвер, – ответил ему молодой, задыхаясь от гнева, – ты уже стар, и ты, вроде бы, честен. И ещё у тебя есть хорошие денежки, каких нету у нас, у обычных матросов. И ты вроде бы храбр, или нет? И ты хочешь сказать, что тебя испугала до смерти шайка каких-то придурков, вроде Хэндса и Мэрри? Не верю я в это, Сильвер, не верю. А что касается меня, Длинный Джон, то я скорей отрублю себе ухо…

И здесь его речь перебил вдруг какой-то шум. Судьба издевалась в тот день надо мною: как только я наконец-то узнал о существовании хотя бы одного честного матроса, ко мне пришла весть от другого, но что это была за весть! Вдалеке над болотом раздался яростный выкрик гнева, потом ещё один выкрик – ответный, а потом тишину разорвал вопль предсмертного ужаса. Этот вопль отозвался раскатистым эхом и целые стаи болотных птиц опять взмыли в небо и стали носиться кругами.

Том подпрыгнул от крика, словно пришпоренная лошадь, а Сильвер не повёл даже бровью. Он стоял, опираясь на свой костыль, и с усмешкой рассматривал собеседника.

– Джон, что это было?! – крикнул юный моряк и протянул к нему руку.

– Руки прочь! – взвизгнул Сильвер и отпрыгнул на целый ярд в сторону с ловкостью тренированного гимнаста.

– Да никто тебя, Джон, не тронет, – усмехнулся Том, – это твоя чёрная совесть заставляет тебя так бояться меня. Но я никогда не обижу калеку. Но, всё-таки, что это было?

– Что это было? – захихикал Длинный Джон  и расплылся в улыбке от уха до уха. – Это, видимо, был твой лучший кореш Алан. Я так думаю.

И здесь бедный Том показал себя настоящим героем.

– Что ж, – еле слышно прошептал он, – что ж… Алан жил и помер, как настоящий моряк. И ты, Сильвер, был моим другом, но ты больше не друг мне, ты враг мой навеки. Что ж, Длинный Джон… вы убили Алана, вы можете убить и меня, но я умру, исполняя свой долг. Прощай, Бычья Туша.

После этого Том повернулся к Длинному Джону спиной и зашагал по направлению к берегу. Но далеко он уйти не успел. Сильвер схватился левой рукою за ветку, а правой изо всей силы метнул свой костыль в спину Тома. Это диковинное оружие воткнулось точно между лопаток и храбрый моряк упал лицом вниз. Была ли эта рана смертельной или у Тома ещё оставались какие-то шансы на жизнь, мы так никогда и не узнаем, потому что Сильвер с быстротой разъярённой мартышки оседлал его и дважды вогнал в его тело нож по самую рукоятку. Из моего укрывища мне было отчётливо слышно, как одышливо хакал, нанося эти удары.

И я и сейчас не могу вам сказать, действительно ли я потерял сознание, или был только близок к обмороку, но всё вдруг закачалось: и Сильвер, и птицы, и холм с аккуратно обрезанной вершиной, а в ушах у меня зазвенели десятки невидимых колокольчиков.

А когда я очнулся, монстр успел привести себя в полный порядок: шляпа была уже на макушке, смертоносный костыль – подмышкой, а нож был очищен от крови и спрятан в карман. Только Том всё так и лежал лицом вниз, в луже крови, и всё-всё вокруг оставалось, как было, – всё так же жарило солнце, всё так же парило крошечное болото и всё так же нависала над нами сумрачная громада Подзорной Трубы, и в то, что бесценная человеческая жизнь была вдруг так страшно и просто оборвана  у меня на глазах, даже я сам до конца не верил. 

Тем временем Сильвер достал из кармана свисток и подал сигнал, далеко разлетевшийся по острову. И хотя точный смысл их сигнала для меня был неведом, он сразу же поднял во мне волну новых страхов. «Сейчас сюда, скорее всего, – думал я про себя, – прибегут люди. Много-много людей. И от них мне не стоит ждать ничего хорошего. Ведь эти люди-нелюди уже убили Алана и Тома, и что им мешает убить и меня?».

И я тут же решил отползти куда-нибудь в сторону – максимально быстро и максимально беззвучно. При этом время от времени до меня доносились оглушительно громкие крики, которыми обменивался Сильвер с подельниками, и от каждого такого вопля на моей спине вырастала дополнительная пара крыльев. В конце концов я – как только это стало возможным – выпрямился в полный рост и побежал. Я бежал, почти не разбирая направления и заботясь лишь об одном: оказаться как можно дальше от этого сборища душегубов, – и чем дальше я убегал, тем больше моё сердце переполнилось отчаянием.

Ведь моё положение было, наверное, наихудшим из всех возможных. Ведь, когда выстрелит пушка, я разве осмелюсь сесть в одну лодку с этими выродками, чьи руки ещё не отмыты от крови? А, если вдруг всё-таки сяду, разве они не придушат меня, как котёнка? И разве само моё длительное отсутствие не доказывает мою тревогу, а, следовательно, и роковую осведомлённость? Увы, но другого выхода нет: я должен навечно остаться на острове. Прощай, сквайр, прощай, доктор, прощайте, так не любивший меня мистер Смоллет,  прощай, дорогой мой, мой самый любимый, мой старый и добрый «Адмирал Бенбоу»! Я больше вас всех никогда не увижу.

Мысленно проговаривая всё это, я продолжал бежать, не разбирая пути и дороги, и в конце концов оказался у самого подножия небольшого холма с раздвоенной гранитной вершиной. Карликовые дубы здесь росли уже реже и попадались даже отдельные сосны, высотою в семьдесят, а то и в целую сотню футов. Да и здешний смолистый и теплый воздух был куда здоровее тяжёлых миазмов болота.

И вдруг – ещё одна неожиданно нагрянувшая опасность заставила замереть моё сердце.


ГЛАВА ПЯТНАДЦАЯ
ОСТРОВИТЯНИН

Началось всё с того, что со склона холма с жутким шумом обрушился гравий. Взглянув в эту сторону, я заметил поспешно спрятавшуюся за толстым сосновым стволом фигуру. Кому она принадлежала – человеку или животному – понять было трудно. Но тем больший ужас она во мне вызвала.

Я был обложен с обоих концов: сзади были пираты, а впереди – это неведомое чудище. И, как это часто бывает, знакомый ужас мне показался предпочтительней незнакомого, и даже Сильвер с компанией стали казаться не такими уж жуткими на фоне этой лесной образины, и я принялся медленно-медленно-медленно отступать по направлению к лодкам.

Однако чудовище не отставало. И, хотя я уже был очень вымотанным, но, будь я даже и свеженьким, словно огурчик, состязаться с этим созданием в беге было делом бессмысленным. Оно неслось со скоростью зайца, передвигаясь при этом на двух ногах и только слегка задевая передними лапами землю. Но всё-таки это был человек. Стоило мне присмотреться получше, как мои самые последние сомнения развеялись.

В моей памяти сразу же всплыли десятки историй о дикарях-людоедах и едва не решился позвать пиратов на помощь. Но потом я нащупал свой пистолет, вспомни только что зверски убитого Тома и твёрдо решил разобраться с дикарем самостоятельно.

Я вытащил свой пистолет из-за пазухи и пошёл навстречу спрятавшемуся за очередным стволом аборигену.

Тот неожиданно выскочил из-за своего укрытия, упал на колени и закричал:

– Не стреляйте! Умоляю вас, не стреляйте!

– Вы что, англичанин? – спросил его я.

– Я – несчастный Бен Ган, – ответило чудище голосом, напоминавшим скрежет ключа в заржавевшем замке, – и  я последний раз разговаривал с христианином ровно три года тому назад.

К этому моменту я и сам понял, что мой собеседник принадлежит к белой расе, а черты его типично англо-саксонского лица были даже, можно сказать, симпатичными. Правда, загорел он жутко (даже губы его почернели) и его пронзительно-голубые глаза очень странно смотрелись на таком шоколадном лике. Обносился он так, что все виденные мною прежде бродяги казались на его фоне джентльменами. Его платье висело сплошными клочками и все эти лоскуты и обрывки скреплялись между собою с помощью самых необычных приспособлений: медных пуговиц, ивовых прутиков и кусков просмоленной верёвки. Его кожаный толстый ремень с медной пряжкой был единственной целой частью его туалета.

– Целых три года? – переспросил его я. – Вы – жертва кораблекрушения?

– Нет, – помотал головою островитянин – меня…  высадили.

К тому времени я уже знал об этом страшном пиратском обычае, когда провинившегося буканьера высаживают на необитаемом острове практически с голыми руками  (пара мушкетов, мешочек с порохом, мешочек с пулями и минимальный запас сухарей).

– Высадили три года назад, – продолжил незнакомец, – и с тех пор я питаюсь солёной козлятиной, лесными ягодами и прибрежными устрицами. Короче, всем тем, что могу добыть сам. Но мой бедный желудок тоскует по христианской пище. Слушай, друг, а у тебя с собой нету кусочечка сыра?  Нету? Даже самого малюхасенького? Жалко-прежалко! Уже целых три года мне каждую ночь снится сыр, и каждое утро я просыпаюсь на этом проклятом острове и снова ем устриц.

– Если я когда-нибудь опять окажусь на нашем судне, – пообещал ему я, – то я вам клятвенно обещаю, что вы будете кушать сыр целыми головками.

Выслушивая эту и предыдущие реплики, островитянин всё время – словно крупный щенок – обнюхивал мои руки, ощупывал материю моего камзола и вообще – выказывал самую что ни на есть непритворную радость по поводу присутствия рядом ещё одного человеческого существа. Но, дослушав меня до конца, он с хитринкой спросил:

– Когда-нибудь? Да что же тебе мешает?

Я, вздохнув, промолчал.

– Ну, ничего-ничего, – продолжил незнакомец, – не хочешь говорить, не надо. Тогда хоть скажи мне, как тебя кличут?

– Джимом Хоккинзом, – ответил я.

– Джи-ы-ым, – покачал головой мой удивительный собеседник. – Джи-ы-ым… какое красивое имя! А я, друг мой Джимми, жил здесь так плохо, что даже стыдно признаться как. И даже, наверно, разок посмотрев на меня, ты, Джим, не поверишь, что у меня была мать.

– Да верю я! Я верю! – поспешно выкрикнул я.

– А, между тем, она у меня была, – не слыша меня, продолжил островитянин, – была, друг мой Джимми, и сам я в то время был маленьким чистеньким мальчиком в аккуратном синем костюме и кажное воскресение ходил вместе с матушкой в черковь. И я там так бойко читал все молитвы, что ни один человек не мог в них разобрать ни единого слова. Вот каким я был умным мальчиком! И во что я теперь превратился? В пугало, Джим, в огородное пугало, и, знаешь, Джим, почему? А всё из-за этой игры в орлянку на кладбище рядом с черковью на энтих четырежды проклятых могильных плитах! Сперва орлянка, Джим, а потом уж пошло и поехало: ром, карты, продажные женщины и так дальше,  Джим, и так дальше! А там уже недалеко и до пиратства. А ведь моя бедная матушка меня предупреждала, но я не слушал её, друг мой Джимми, не слушал! И я иногда себе думаю, что, наверно, Всевышний специально забросил меня на этот четырежды проклятый остров, чтобы я мог вернуться к чистой вере моего детства. И я ведь вернулся к ней, Джимми, вернулся, и уже больше меня никто не заставит глушить ром бутылками. Никто, никогда! Ну, может быть, когда вернусь в Англию, попробую рюмку-другую, чтоб вкус не забыть, и хватит, Джим, хватит! Ведь я твёрдо стою на пути добродетели. И… –  островитянин выдержал паузу и добавил свистящим шёпотом, – и ещё, друг, запомни: я богат, я ужасно богат!

При этих словах я решил про себя, что мой собеседник окончательно рехнулся от одиночества, и, видимо, эта догадка как-то всё-таки отразилась на моём лице, потому что Бен Ган, уловив недоверие, повторил:

– Джим, я богат, я ужасно богат, и из тебя я тоже сделаю богатея, и ты ещё не раз поблагодаришь Судьбу за то, что она свела с Беном Ганом. Но…

И здесь его чело омрачилось, он крепко сжал мою руку и, прошептал, поднося указательный палец к моей переносице:

– Но только ответь мне по-честному: твоё это судно, которое с сыром, это… это ведь, Джимми, не «Морж» капитана Флинта?

– Нет, «Морж» утонул, а Флинт давно умер от пьянства. Но я скажу вам ужасную правду: у нас на борту, к сожалению, есть его люди.

– И… Одноногий?! – оглушительным шёпотом спросил Бен Ган.

– Да, – кивнул я. – Он – наш корабельный повар и глава всех мятежников. 

Бен Ган, продолжавший держать меня за запястье, услышав эти слова, вцепился в него ещё сильнее.

– Если тебя подослал Бычья Туша, – прохрипел островитянин, – то я уже просто покойник и дёргаться поздно. А, ежели нет,  то тогда расскажи мне, кто ты такой и чего вообще хочешь от жизни?

И здесь я ему поведал всю нашу историю, не скрывая всех тягот того положения, в котором мы очутились. Ган выслушал меня с интересом, а в самом конце погладил по голове:

– Ты очень хороший парень, Джимми, но твоя жизнь завязалась в морской узел. В очень-очень тугой. Но у меня есть свой счёт к Бычьей Туше, и я тебя выручу. Но, Джим, не за так. Не за так. Ты скажи мне по-честному: этот твой сквайр, он ведь парень не жадный?

– Мистер Трелони, – убеждённо  ответил я, – один из самых щедрых людей, которых я встречал в своей жизни.

– И он всегда держит слово?

– Конечно, ведь он – джентльмен.

– И ведь я не о том веду речь, – отводя взгляд, продолжил отшельник, – чтоб он взял меня в штат, типа, выдал ливрею и поставил швейцаром при входе, нет я, Джимми, хотел бы услышать от вас такую вот пестню: может ваш этот сквайр выдать тысячу фунтов одному человеку из тех самых денег, которые этому человеку уже и так, можно сказать, принадлежат?

– Я не очень-то понял, что вы имели в виду, – честно признался я, – но мистер Трелони и так собирался выделить долю всем членам команды.

– А дорога домой?

– Естественно! К тому же, когда мы избавимся от мятежников, каждая пара рук на борту будет и вправду дороже золота.

– Что ж, Джим, – почесал в затылке островитянин, – ты спел мне хорошую пестню, а я ответ напою свою. Слушай внимательно. Короче, семь лет назад я ходил на «Морже» под старым Флинтом. И я был рядышком с островом, когда Флинт зарыл здесь дублоны. Тогда на берег сошло шесть матросов – шесть молодых здоровенных парней – и сам старый Флинт. И их не было ровно неделю. А мы все сидели себе на «Морже» и подыхали со скуки. Потом вдруг раздался условный выстрел и Флинт возвратился. Один, на малюсеньком ялике, с подвешенной на перевязи рукой и лицом белым, как парус.  А никто из тех шестерых не вернулся. Их было вшестеро больше, но он их всех укокошил, и как он сумел это сделать – не знает никто. Как там сказано в Библии? Путём битв и внезапных смертей Господь избавляет нас от ненужного. Так вот там была битва: одного супротив шестерых – и все эти шестеро стали чем-то ненужным. И вот старый Флинт поднялся на борт, а Длинный Джон с Билли Бонсом его тут же спросили, куда это он подевал пацанов и дублоны. А Флинт им ответил, что они оба могут спуститься и поискать их на берегу, только вот «Морж» никого ждать не будет. Вот такие дела. – Ган сделал паузу. – А четыре  года спустя я снова шёл мимо острова на совсем другом судне. «Послушайте, парни! – сказал я своим товарищам. – Здесь зарыты сокровища старого Флинта. Давайте-ка прогуляемся по острову и разыщем их и отроем». Капитану эта идея не очень понравилась, но братва была «за», и он не осмелился ей перечить. Две недели подряд мы искали сокровища, но не нашли даже медного пенса, и с каждым часом ребята ругали меня всё больше и больше. И на пятнадцатый день они все решили вернуться на судно, а мне эти парни сказали так: «Вот тебе, Бенни, кирка, вот лопата, вот пара мушкетов, оставайся на острове и ищи это чёртово золото для одного себя до скончания века».  И с тех пор прошло целых три года и за всё время у меня во рту не было ни единой крошки христианской еды. И я перестал был похожим на моряка и стал похож на огородное пугало.

Здесь Бен Ган ущипнул меня за ребра.

– А я ведь, Джимми, когда-то был неплохим моряком! Не таким, конечно, как Флинт или Сильвер, но и не желтопёрым салажонком. И я так скучаю по морю, что своими двумями руками пошил из козлиных шкур небольшой челнок и спрятал его под Белой Скалою. И иногда, в хорошую погоду, когда на душе совсем муторно, я даже хожу на нём вокруг острова. Вот такой я насквозь просоленный морячина! И да, друг Джимми,  ты, пожалуйста, передай своему сквайру: Бен Ган – не дурак и он всегда поверит тому, кто рождён джентльменом, а не джентльмену удачи, хотя и сам был когда-то таким же. Ой, а что это?

И здесь – хотя до времени, указанного мистером Смоллетом, было ещё очень далеко – оглушительный пушечный выстрел покачнул наш маленький остров.

– Похоже, что начался бой! – крикнул я. – Бегите за мною!

И я, позабыв свои прежние страхи, бросился по направлению к якорной стоянке. Вслед за мною легко поспевал и островитянин в своём диковинном рубище.

– Держись, Джим, левее – крикнул он мне. – Левее, низком, под деревьями. Вот здесь я убил своего первого козлика, но сейчас они все ушли высоко в горы из-за страха перед Беном Ганом. А вот здесь стоит моя черковь. Я молюсь вот на этом холмике, когда мне кажется, что наступило воскресенье. Это место, конечно, не очень похоже на черковь, но оно всё же чуть-чуть покрасивше,  чем все остальные. И лучшую черковь я сделать не мог. Ведь у меня нету ни алтаря, ни молитвенника, ни британского флага.

Так он трещал на бегу без умолку, не получая да и не ожидая никакого ответа. А потом вдруг раздалась целая серия мушкетных залпов. И сразу же после этого примерно в четверти мили от нас над лесом поднялся Юнион Джек.






ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
ЗА ЧАСТОКОЛОМ


ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ПОВЕСТВОВАНИЕ ПРОДОЛЖАЕТ ДОКТОР. КАК НАМ ПРИШЛОСЬ ПОКИНУТЬ СУДНО.

Примерно в половину второго или, выражаясь морским языком, – когда пробило три склянки – пара шлюпок покинула «Эспаньолу» и направилась по направлению к берегу.  Мы со сквайром и капитаном тут же устроили в нашей каюте очередной военный совет. Не будь полного штиля, мы бы, конечно, напали на шестерых остававшихся на нашем судне мятежников, после чего бы подняли якорь и вышли бы в море. Но штиль стоял мёртвый, и в придачу ко всем нашим бедам в каюту вбежал запыхавшийся Хантер и сообщил, что Джим Хоккинз отбыл на берег вместе с пиратами.

Никто, конечно, и думать не думал подозревать Джима в измене, но все мы очень переживали за его безопасность. Учитывая то настроение, в котором сходила на берег команда, было не так уж и много шансов снова увидеть его живым.

Потом мы вышли на палубу. Стоял жаркий полдень и отвратительный запашок этой гавани во всю шибал в нос, навевая очень печальные мысли. Если вообще существует на свете беспримерный аромат лихорадки, то  это была именно та нестерпимая вонь, что поднималась от затхлой воды за бортом и доходила до палубы. Шестеро оставшихся сторожить судно бездельников сидели под носовым парусом и что-то вполголоса обсуждали. А на берегу, там, где в гавань впадала маленькая речушка, обе лодки уже были вытащены на песок и рядом с каждой сидело по часовому. Один из них громко насвистывал «Лилибурелло».

Сидеть, сложа руки, нам было муторно, и мы с Джоном Хантером, взяв маленькую четырёхвёсельную шлюпку, решили съездить в разведку на берег.

Обе вытащенные на берег лодки находились справа от «Эспаньолы», но мы, естественно, правили не на них, а прямо, чтобы сойти как можно ближе к тому месту, где на капитанской карте был обозначен укреплённый форт с частоколом. Завидев нас, оба лодочных часовых засуетились. Художественный свист прекратился, и они принялись горячо обсуждать, что же им теперь делать. Если б кто-то из них решил сбегать за Сильвером, наши дела могли б обернуться к худу, но они, к счастью, приняли иное решение: снова стали сидеть, где сидели, а один из них снова начал насвистывать всю ту же песню.

Чуть подальше берег делал довольно крутой изгиб, и я правил так, чтобы этот песчаный выступ оказался между нами и вытащенными на сушу шлюпками. Этот манёвр у меня получился, и в месте нашей с Хантером высадки мы потеряли из виду обоих стражей. После чего я тотчас отправился на разведку: шёлковый платок под шляпой во избежание теплового удара, в каждой руке по пистолету со взведённым курком – для самообороны.

И не прошёл я и сотни ярдов, как тут же наткнулся на частокол.

Вот как была устроена эта маленькая крепость: ключ с чистой водой находился на самой верхушке небольшого холма. Рядом с источником был воздвигнут домик из толстых брёвен, способный вместить пару дюжин обороняющихся и снабжённый со всех четырёх сторон бойницами для прицельной стрельбы из мушкетов. Вокруг дома пространство было расчищено и отгорожено шестифутовым частоколом – слишком прочным, чтобы сломать его сходу и расположенным на слишком открытой местности, чтобы нападающие могли за ним укрыться. Преимущество обороняющихся было колоссальным: находясь внутри дома, они могли отстреливать нападающих, как куропаток, и, не будучи застигнутыми совсем уж врасплох, были способны сражаться против полка.

Ну и то, что мне больше всего здесь понравилось – это вода. Наша позиция на корме «Эспаньолы» была укреплена, пожалуй, не хуже  и имела прекрасный запас всех видов оружия, коллекционных вин и т. д. Но одной важной вещи там не было вовсе – воды. И я как раз размышлял об этом, когда над островом прозвучал этот страшный предсмертный вопль.

Насильственная смерть не была мне в новинку: я провёл несколько лет под знамёнами Его Высочества Герцога Кемберлендского и сам был серьёзно ранен под Фонтенуа, но после этого крика сердце моё заработало с перебоями. «Джим Хоккинз мёртв!» – именно эта мысль пришла первой мне в голову.

Но я был не только старым солдатом, но и старым врачом, и эта вторая моя специальность не оставляла времени для сантиментов. И я, продолжая оплакивать мысленно бедного Джима, возвратился на берег, моментально запрыгнул в лодку и тут же взялся за свою пару вёсел.

Мой напарник Джон Хантер был прирождённым гребцом и наша с ним шлюпка просто летела.  А, когда мы поднялись на борт «Эспаньолы», там все пребывали в глубоком и всем нам понятном унынии.  Сквайр с лицом белым, как простынь, сидел на корме и размышлял обо всех тех несчастьях, в которые он нас вовлёк. И, что совсем удивительно, один из мятежников был потрясён ничуть не меньше Трелони.

– А  у этого парня есть совесть, – кивнул в его сторону мистер Смоллет. – И, похоже, её слишком много для того ремесла, которое он себе выбрал. Ещё пара поворотов штурвала, и этот пират по ошибке пойдёт нашим галсом.

И здесь я поведал о своём плане, и капитан принял его, уточнив кое-какие детали.

Мы перегородили большим  матрасом проход между  носом и каютами и оставили там старого Редруфа с четырьмя заряженными мушкетами. Хантер пришвартовал нашу лодку прямо к распахнутому кормовому отверстию и мы вдвоём с Джойсом принялись загружать её порохом, ружьями, мешками с сухарями, бочонками с коньяком и солониной и, естественно, не позабыли про мой драгоценный докторский чемоданчик. 

В это же время сквайр с капитаном поднялись на палубу и капитан окликнул нашего рулевого, бывшего в этой шестёрке главным:

– Мистер Хэндс, – крикнул он – мы стоим здесь вдвоём, имея в каждой руке по заряженному пистолету. Если кто-то из вас попытается передать хоть какой-то сигнал на берег, то этот человек тут же станет покойником.

Предупреждение наше на них подействовало и они начали отступать к носовой пристройке, явно намереваясь обойти нас с тыла. Но, увидев в проходе старого Редруфа, тут же ретировались обратно и снова начали поглядывать на палубу.

– Назад, псы, назад! – закричал капитан.

Они вняли совету и на какое-то время все эти шесть храбрецов оставили нас в покое.

К этой минуте лодка была загружена по ватерлинию, так что мы с Джойсом спустились в неё через всё тоже носовое отверстие и снова поплыли к берегу – так резво, как только могли.

Наша вторая ходка снова вызвала волнение на берегу. «Лилибурелло» вновь было забыто и один из оставленных бывшим коком охранников скрылся в лесу. У меня даже мелькнула шальная мысль: сделать вылазку и прорубить днища лодок, –  но я эту мысль от себя отогнал.  Ведь Сильвер с командой мог быть где-то поблизости, и тогда бы мы потеряли всё, стремясь получить слишком многое.

Так что мы просто высадились на прежнем месте и перетаскали часть наших запасов за частокол. Потом оставили Джойса их охранять (одного человека, но с целыми шестью заряженными мушкетами), а сами опять возвратились на место высадки и взвалили на плечи остатки груза. За всё это время мы ни разу не передохнули, но весь груз был уже в безопасности под охраной Хантера с Джойсом, а сам я вернулся на шлюпку и совершил ещё один рейс к «Эспаньоле».

(Кстати, риск во время двух этих рейсов был не так и велик. Да, мятежников было втрое больше, но мы были значительно лучше вооружены и, пока они к нам приближались бы на расстояние пистолетного выстрела, просто перестреляли бы их, как зайцев).

…У распахнутого окна в кормовую каюту меня ждал Трелони, уже вполне овладевший собой. Он принял брошенный мною конец и намертво закрепил его, после чего мы принялись загружать наше судёнышко, хорошо понимая, что от скорости, с которой мы это делаем, зависят наши жизни. Остатки пороха и оружия, не поместившиеся в нашу лодчонку, мы побросали за борт (на глубину трёх без малого саженей) и бесчисленные абордажные сабли, лёжа на ровном песчаном дне, тускло поблескивали сквозь идеально прозрачную воду.

К этому времени уже начался прилив и судно стало ходить вокруг якоря кругами. Со стоянки пиратских лодок начали доноситься какие-то выкрики и нам явно следовало поторопиться.

Редруф тут же покинул свою баррикаду, и нам оставалось забрать лишь стоявшего наверху капитана.

Перед тем, как уйти, капитан крикнул собравшимся на носу мятежникам:

– Абрахам Грэй, я к тебе обращаюсь! Абрахам, в глубине души ты остался честным человеком и твоё место среди нас, а не среди мятежников. Твой капитан даёт тебе тридцать секунд на возвращение. В моей руке зажаты часы. Действуй!

Последовала пауза.

– Эй, парень, решайся! Каждая лишняя секунда промедления – это смертельный риск для меня и моих товарищей.

Сразу же после этого с корабельного носа послышался шум потасовки, звук обмена ударами и секунду спустя Абрахам Грэй с кровоточащим шрамом через всю щёку подбежал к капитану, словно верный пёс, услышавший зов хозяина.

– Я с вами, сэр! – крикнул он. 

А ещё полсекунды спустя они с капитаном спрыгнули в лодку, и мы оттолкнулись от судна и начали править к берегу.

И, хотя мы уже отошли от захваченной бунтовщиками шхуны, до относительно безопасной крепости было ещё очень далеко.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
ПОВЕСТВОВАНИЕ ПРОДОЛЖАЕТ ДОКТОР. ПОСЛЕДНИЙ РЕЙС НАШЕЙ ЛОДКИ.

Этот мой пятый челночный рейс между шхуной и фортом резко отличался от четырёх предыдущих. Во-первых, никогда ещё наша лодчонка не была так варварски перегружена: кроме обычной нашей поклажи (пороха, сухарей и т. д.), в ней находилось пятеро взрослых мужчин, причём трое из них (капитан, сквайр и Редруф) были ростом выше шести футов. Наша бедная лодка погрузилась в солёное море по самый планшир и то и дело черпала бортами воду. Мои бриджи и полы камзола промокли практически сразу, когда мы не прошли и четверти кабельтова.

Капитан заставил всех нас рассесться так, чтобы центр тяжести выровнялся (на хитром морском языке такие действия называются тримовкой). Лодку мы выровняли, но после этого боялись даже дышать.

В придачу ко всем нашим бедам из-за прилива на воде поднялась достаточно крупная рябь. Любое волнение было очень опасно для нашего перегруженного судёнышка, но главная неприятность заключалась не в этом: как я не старался, прилив нас сносил прямиком к тому месту, где лежали пиратские шлюпки, и, где драка с мятежниками была неизбежной.

– Сэр, я не могу править прямо на частокол, – сказал я капитану (я был на руле, а Редруф и капитан, как люди свежие, сидели на вёслах). – Прилив всё время нас сносит. Вы б не могли выгребать чуть-чуть посильнее?

– К сожалению, нет, без риска нас всех утопить, – ответил мне мистер Смоллет. – И вы всё же должны править прямо на частокол, как это ни трудно. 

Я честно пытался так сделать, но, сколько я не рулил на восток, прилив относил нас к западу.

– Похоже, что мы никогда не доберёмся до берега, – тяжело вздохнул я.

– И всё равно – приказал капитан, – мы должны идти против течения. Иначе нас унесёт неизвестно куда, не говоря уже об опасности быть взятыми на абордаж мятежниками. Ну, а чуть ближе к берегу это морское течение должно ослабеть.  Так что, Ливси, терпите. Осталось немного.

– Прилив, сэр, – заметил Абрахам Грэй, правивший носовым парусом, – тоже стал чуть послабже. Совсем на чуть-чуть, но ослаб.

– Спасибо, дружище, – ответил я, обращаясь к нему как ни в чём не бывало (мы все молчаливо решили забыть о его недолгом пиратском прошлом).

Неожиданно капитан опять заговорил, и его голос выдал тревогу:

– Пушка! – выкрикнул он.

– Я уже думал об этом, – беззаботно ответил я, имею в виду возможность бомбардировки нашего форта. – Но, во-первых, они вряд ли сумеют спустить пушку на берег, а, во-вторых, уже точно не смогут протащить её по лесу.

– Доктор, бросьте взгляд на корму, – очень тихо сказал капитан.

О, Господи! Мы совсем позабыли про кормовое орудие. А пираты его, к  нашему вящему ужасу, уже освободили от чехла и начали наводить на нашу лодку.  И я тут же вспомнил, что ядра и пушечный порох мы так и оставили в кормовом арсенале и одного-единственного взмаха топора теперь будет достаточно, чтобы они попали в руки мятежников.

– Хэндс служил на «Морже» канониром, – хрипло выдохнул Грэй.

Как назло, морское течение в этом месте и вправду ослабло и мне наконец удалось направить нашу лодку прямиком к цели. «Как назло» я сказал потому, что наше судёнышко развернулось теперь к «Эспаньоле» боком и попасть в него было легче лёгкого.

И мне было великолепно и слышно, и видно, как этот краснорожий мерзавец Хэндс с грохотом вывалил  пушечное ядро на палубу. 

– Кто у нас лучший стрелок? – спросил мистер Смоллет.

– Вне всяких сомнений, Трелони, – ответил я.

– Мистер Трелони, – попросил капитан, – вы бы не были столь любезны отправить прямиком в ад кого-нибудь из этих молодчиков? Желательно, Хэндса.

Трелони был холоден, словно сталь, и тут же проверил, заряжено ли его оружие.

– А сейчас, сэр, – приказал капитан – ради Бога, цельтесь поосторожней, чтоб не пустить нас на дно морское. Все остальные будьте готовы уравновесить лодку, когда он прицелится.

Сквайр поднял мушкет, нос лодки тут же зарылся и мы наклонились к корме, чтобы выровнять массу. И всё получилось настолько слаженно, что лодка не зачерпнула ни капли.

В эту секунду вертлюжную пушку уже развернули и Хэндс, стоявший с пушечным банником рядом с чёрным жерлом был виден, как на ладони. Однако удача в тот вечер была не с нами: в тот самый момент, когда сквайр нажал на курок, Хэндс случайно пригнулся и на палубу рухнул кто-то из его товарищей.

Истошный крик раненого был подхвачен не только остававшимся на судне бунтовщиками, но и многочисленными голосами на берегу и, глянув туда, я увидел с десяток пиратов, уже занимавших места в своих лодках.

– Они сейчас поплывут на перехват, сэр, – сказал я капитану.

– Тогда полный вперёд! – приказал капитан. – И даже, если лодка перевернётся, это будет не самое страшное. Главное, чтобы не успели нас перехватить. Тогда всё будет кончено.

– На перехват пошла лишь одна лодка, – доложил я капитану. – Команда второй, скорее всего, попытается встретить нас на берегу.

– Для этого всем им придётся немало побегать, – усмехнулся мистер Смоллет, – а как бегают моряки, все мы знаем. Да и, вообще, моряк на суше – не ахти какой воин.  А вот чего я боюсь, так это орудия. Попасть в нас проще простого. Моя леди и то б не промазала. Так что, сквайр, вся надежда на вас: как только увидите, что они поджигают фитиль, давайте команду и мы сразу начнём сушить вёсла, а вы выбьете канонира.

К этому времени наша перегруженная лодочка прошла немалый отрезок пути и воды начерпалась довольно умеренно.  Ещё несколько десятков взмахов вёслами и мы должны были высадиться на берег. Абордажа мы уже не боялись: тот же самый прилив, что так мешал нам минут пятнадцать назад, практически остановил пиратов и их шлюпка осталась за мысом. Единственную опасность теперь представляло орудие.

– Хорошо бы остановиться,  – пробормотал капитан, – и выбить ещё одного.

Всем нам было понятно, что, не убрав канонира, помешать их пальбе невозможно. Пираты не обращали никакого внимания на своего извивавшегося на палубе товарища и хладнокровно готовились к новому выстрелу.

– Приготовиться! – крикнул сквайр.

– Давай! – прокричал капитан, словно эхо, и они с Редруфом отпрянули ближе к корме, уравновешивая сквайра на носу лодки.

Но первым грянул всё-таки пушечный выстрел (именно он и донёсся до Джима на противоположной стороне острова). Куда точно попало пушечное ядро, так никто из нас и не понял. Но, скорее всего, оно просто пролетело над нашими головами и даже лёгкого ветерка от пролетающего снаряда хватило, чтоб потопить наше перегруженное судно.

Так или иначе, наша лодочка затонула на глубине примерно трёх футов, причём мы с капитаном остались стоять на ногах, глядя прямо в глаза друг другу. Всем остальным пришлось погрузиться с головами, после чего они всплыли, отфыркиваясь и отплёвываясь.

Ущерб, к счастью, был невелик. Все были живы-здоровы, но груз был потерян. И – что было даже ещё страшнее – из пяти наших ружей в боевом состоянии оставалось лишь два – моё и мистера Смоллета.

(Своё я поднял над головой инстинктивно, а  вот у предусмотрительного капитана мушкет висел за спиной замком вверх и ни единой капли воды на его зарядную часть не попало. Все три прочих мушкета промокли насквозь и были временно бесполезны).

В довершение ко всем нашим несчастьям из леса послышались крики мятежников. Значит, нас поджидали две новых опасности: во-первых, бунтовщики могли перехватить нашу почти безоружную группу, а, во-вторых, могли попытаться взять крепость штурмом ещё до нашего прибытия, и мы не питали железной уверенности, что у Хантера с Джойсом хватит выдержки и смелости отразить их атаку. Правда, Хантер был человеком бывалым, а вот  Джойс, тот всю жизнь прослужил  камердинером сквайра: хорошо чистил платья и безупречно повязывал галстуки, но бойцом был, скорее всего, никаким.

Понимая всё это, мы как можно скорее высадились на берег и сломя голову побежали к форту.


ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ПОВЕСТВОВАНИЕ ПРОДОЛЖАЕТ ДОКТОР. БИТВА ПЕРВОГО ДНЯ.

Итак, мы со всех ног бежали по направлению к крепости. И с каждой минутой хриплые голоса бунтовщиков становились всё громче и громче. Вскоре нам стали слышны не только их вопли, но и топот шагов и треск ломаемых веток.

Стало ясно, что бой неизбежен, и я тут же проверил затравку.

– Капитан, – сказал я после этого, – Трелони – лучший стрелок  и бьёт в цель без промаха. Отдайте ему свой мушкет. Его собственный ни на что не годен.

Мистер Смоллет кивнул и они со сквайром обменялись ружьями, а потом я заметил, что у Абрахама Грэя для будущей схватки нет ничего, кроме голых кулаков, и отдал ему свою саблю. И, если б вы только видели, с какой радостью наш новоиспечённый товарищ ухватил эфес сабли и сделал несколько пробных выпадов! «Похоже, что этот боец будет свой хлеб есть недаром», – подумал я про себя.

Шагов через сорок мы вышли из леса и оказались перед самым частоколом. При этом мы выбежали с чистого юга, а человек семь пиратов во главе с боцманом Джобом Андерсоном точно в это же время атаковали форт с юго-запада.

Увидев нас, они чуть-чуть притормозили и тут же попали под целый град выстрелов. Два из них сделали мы со сквайром, а ещё парочку – Джойс и Хантер с вершины холма. Выстрелы прозвучали практически одновременно и возымели успех: один из штурмующих рухнул наземь, а все остальные разбежались.

Перезарядив свои ружья, мы подошли к частоколу и осмотрели упавшего – он был убит наповал. Пуля вошла прямо в сердце.

Но здесь из кустов вдруг послышался характерный звук пистолетного выстрела. Пуля, прожужжав мимо моего уха, попала в старого Редруфа. Старик упал на траву, а мы со сквайром синхронно выпалили в ответ, но, поскольку стрелявшего нам видно не было, наши выстрелы были простым переводом пороха (впрочем, пиратов они испугали и нам больше никто не мешал переправить раненого через забор  и уложить его на пол внутри избушки ).

Увы, даже при самом беглом осмотре мне стало понятно, что шансов на жизнь у старого Редруфа не осталось.  Он был самым старшим из нас, он никогда ни на что жаловался, хотя ему было намного труднее, чем остальным, он исполнял все приказы беспрекословно и с толком, он возлежал в том корабельном проходе со своими четырьмя мушкетами, как греческий царь Леонид при Фермопилах, и вот именно ему выпал жребий погибнуть первым!

– Доктор, я ухожу? – тихо-тихо спросил он меня.

– Том, ты уходишь на Небо – ответил я.

– Как всё-таки жаль, мистер Ливси, – прошептал он, – что я не сумел пристрелить хотя бы парочку этих мазуриков.

Здесь бедный Трелони упал на колени и прижался своею влажной от слёз щекой к его руке.

– Том,  ты меня прощаешь? – спросил он.

– Кто я такой, чтоб судить вас, милорд? – ответил Редруф. – Как получилось, так и получилось. Только, если не трудно, прочтите отходную. Так уж принято.

И через две-три минуты его не стало.

…Тем временем капитан, чьи нагрудные и боковые карманы выглядели подозрительно распухшими, принялся вынимать оттуда самые неожиданные вещи: британский флаг, карманную Библию, моток толстой верёвки, перо и чернила, наш судовой журнал и несколько пачек табака. Неподалёку от частокола он увидел поленницу и с помощью Хантера перетаскал все дрова в угол нашей избушки. После чего, забравшись по ним на крышу, собственными руками прикрепил к флагштоку Юнион Джек.

Все эти лихорадочные действия, похоже, помогли капитану отвлечься. Он возвратился в наш домик и начал придирчиво перебирать все наши припасы, как будто именно это сейчас было главным. Но он не забывал и об умирающем и, когда всё было кончено, подошёл к нему с ещё одним вынутым из его бездонных карманов британским флагом и накрыл старого Редруфа с головой.

– Не убивайтесь вы так, – произнёс капитан, осторожно пожав руку сквайру, – ведь сейчас он в Раю. Старик погиб так, как дай Бог погибнуть каждому. Сражался, как лев, исполняя свой долг, и получил пулю в сердце, спасая хозяина. Я, конечно, не знаю, как всё это выглядит с точки зрения богословия, но, сэр, это… честная смерть.

А потом он отвёл меня в сторону и спросил:

– Скажите мне, мистер Ливси, а через сколько недель к нам прибудет судно на выручку?

Я на это ответил, что речь идёт не о неделях, а о месяцах. Если мы не вернёмся ко второй половине августа, Блэндли должен выслать за нами ещё одно судно. Не позже, но и не раньше.

– Так что считайте сами – тяжело вздохнул я.

– Стало быть, мы, – покачал головой капитан, – уже и сейчас скребём днищем по рифам.

– Что вы хотите сказать?

– Что провизии у нас слишком мало, и мы ещё, может быть, возблагодарим Бога за то, что он нас избавил от лишнего рта, – и он кивнул в сторону мёртвого тела под флагом. – Это, конечно, ужасно, что мы утопили почти половину продуктов.

Сразу же после этого пушечное ядро с отвратительным свистом пролетело над нашей избушкой и упало где-то в лесу. 

– Давайте-давайте, стреляйте, ребята! – ободрил бунтовщиков капитан. – Жгите порох, которого нет.

Вторая попытка оказалась удачней и ядро шлёпнулось у нас во дворе, взметнув целый фонтан песка, но не причинив никому никакого ущерба.

– Капитан, – сказал сквайр, – форт наш с моря не виден и пираты простреливаются по флагу. Может быть, будет разумней спустить его?

– Ну уж нет! – прорычал капитан. – Покуда я жив, флаг Англии спущен не будет.

И все мы мысленно с ним согласились. И дело здесь было не только в патриотизме, престиже, гордости и т. д., ибо флаг был вопросом и внешней политики: он показывал нашим врагам, что мы презираем их бомбардировки.

Весь вечер обстрел продолжался. Ядро за ядром улетали либо далеко в лес, либо шлепалось где-нибудь возле частокола. И хоть одно из этих ядер всё же пробило крышу нашего домика, существенного ущерба они нам так и не нанесли, и мы относились к обстрелу, как к детской игре.

Мы даже нашли некий плюс в этой ужасной бомбардировке: ведь в перепаханном ядрами лесу сейчас наверняка не было ни одного пирата, и мы могли совершить под обстрелом вылазку к нашей затонувшей лодке и даже, учитывая наступление времени отлива, забрать оттуда что-нибудь из продуктов. Но, увы, два отважившихся на этот дерзкий рейд добровольца (это были Грэй с Хантером) принесли нам дурные известия. То ли пираты оказались смелей, чем думали, то ли они слепо верили в меткость Хэндса, но человек пять из них уже поднимали со дна нашу провизию и складывали её в одну из своих лодок. Командовал Сильвер, стоявший у носового паруса. И – что было, наверно, всего печальней – все пираты были теперь вооружены мушкетами, взятыми, видимо, из какого-то их тайного схрона на острове.

Услышав всё это, капитан раскрыл корабельный журнал и сделал в нём такую вот запись:

«Александр Смоллет, капитан судна, Дэвид Ливси, судовой врач, Абрахам Грэй, помощник плотника, Джон Трелони, судовладелец, Джон Хантер и Ричард Джойс, его слуги, не моряки, – будучи единственными членами команды не участвующими в мятеже и оставшимися верными своему долгу, имея с собою запасы провизии на десять дней при очень осторожном использовании, высадились на берег и подняли британский флаг над бревенчатой крепостью на Острове Сокровищ. Томас Редруф, слуга судовладельца, не моряк, застрелен мятежниками. Джим Хоккинз, юнга…».

При этих словах капитан на мгновение задумался о трагической доле нашего юнги и, вдруг – как и все мы – услышал доносившийся из-за забора крик:

– Доктор! Сквайр! Капитан! Джойс, Хантер и Редруф, где вы?!

– Кто-то зовёт всех нас, – доложил стоявший на вахте Хантер. – Не стрелять?

– Да, пока не стреляйте, – приказал капитан, и мгновением позже все мы увидели перелезающего через наш частокол живого и невредимого Джима Хоккинза.


ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ПОВЕСТВОВАНИЕ ПРОДОЛЖАЕТ ДЖИМ ХОККИНЗ. КРЕПОСТЬ В ОСАДЕ

Как только Бен Ган увидел британский флаг, он тут же остановился, взял меня за руку и с размаху присел на землю.

– Это твои друзья, – сказал он. – Точно друзья. Больше некому.

– А вдруг это Сильвер?

– Нет, – усмехнулся Бен Ган, – в таком тихом месте, как это, Сильвер бы поднял Весёлого Роджера. А Юнион Джек – это флаг джентльменов. И сейчас все они в этой маленькой крепости, что когда-то построил сам старый Флинт. Старый Флинт был страсть каким умным, и, если б не ром, он был бы, наверное, самым умным человеком на свете. И ещё он был очень храбрым и не боялся вообще никого. Ни единого человека на свете. Кроме Сильвера.

– Возможно, вы правы, – ответил я, – и там действительно наши.  Но тогда я тем более должен спешить им на помощь.

– Не, паренёк, – помотал головою островитянин, – ты очень хороший и, вроде, неглупый парень, но чем ты им можешь помочь? Ты ещё слишком маленький. А вот старый Бен Ган, он может протянуть руку помощи. Но не за так, паренёк. Не за так. И только после того, как ваш сквайр даст мне своё честное джентльменское. Так ты, Джимми, запомнил, что ты должен сказать своему сквайру? Прежде всего ты ему скажешь, что старый Бен Ган готов верить только тому, кто рожден джентльменом, а не джентльменам удачи, хотя и сам был когда-то таким же.   А потом, когда он даст тебе своё честное слово… – здесь Бен Ган подмигнул и пребольно щипнул меня за бок. – Ты ему, Джимми, расскажешь, где меня разыскать. Там же, где и сегодня. И тот, кто придёт (а это может быть либо сквайр, либо доктор, либо ваш капитан), должен иметь в руках белый платок или что-нибудь белое. И он должен прийти в одиночку. И не забудь про мою тыщу фунтов и сыр. Это самое-самое главное. И ещё ты им скажешь, что у старого Бена есть особенные причины быть таким осторожным. Совершенно особенные. Ты всё запомнил?

– Да-да, мистер Ган, я всё помню, – успокоил я этого странного, но в чём-то очень привлекательного человека. – Вы хотите что-то нам предложить, но доверите это только сквайру или капитану с доктором. И вас можно всегда отыскать в том месте, где мы впервые встретились. Это всё?

– Ты забыл про «когда», – уточнил отшельник. – Я буду вас ждать всю неделю с полудня и до шести склянок.

– С полудня и до шести склянок. Мне можно идти?

– Погоди-погоди, паренёк, – всполошился Бен Ган. – Ты всё точно запомнил? Про то, что я свою тайну доверяю только тому, кто рождён джентльменом, и про особенные причины. И ещё, Джим, если ты вдруг попадёшь в лапы Сильверу, ты ведь не выдашь ему Бена Гана? Он из тебя ведь клещами не вытащит ни словца обо мне? Обещаешь? И последнее, Джим, я тебе говорил, что у меня есть свой счёт к Бычьей Туше? Так ты, Джимми, не против, если я этой ночью навещу ихний лагерь и к утру среди ихних пиратских жён вдруг появятся вдовы?

И в это же самое мгновение слова островного отшельника вдруг заглушил очередной пушечный выстрел и очередное чугунное ядро пролетело между деревьев и зарылось в песке. И мы с Беном Ганом почли за лучшее разбежаться в разные стороны.

…Больше часа потом продолжался обстрел и ядро за ядром продолжало ломать и крушить деревья. И всё это время я не мог избавиться от ощущения, что каждое из этих ядер летит в меня лично. Но ближе к концу бомбардировки мой страх немного ослаб, и я, не решаясь приблизиться к самому частоколу, где ядра ложились особенно густо, уже перестал отползать к востоку и всё-таки отважился осмотреть нашу якорную стоянку.

Начинался закат и поднявшийся ветер покрывал поверхность залива мелкой серебристой рябью. Вечерний отлив обнажил полоску сырого песка, а пронзительный холод, особенно заметный после жаркого дня, уже забирался под полы моего камзола.

«Эспаньола» стояла на старом месте, но – отшельник был прав! – на её флагштоке развивался чёрный пиратский флаг. И, покуда я вёл наблюдение, кормовая пушечка выпалила и ещё одно пушечное ядро со свистом прочертило воздух. И это был, к счастью, конец канонады.

А я лежал, затаившись в кустах, и пристально наблюдал за берегом. Трое пиратов яростно рубили топорами что-то деревянное, лежавшее на песке (как я понял чуть позже, это была наша бедная шлюпка). Рядом с устьем впадавшей в заливчик речушки горел высокий костёр, а по заливу бесцельно носилась одна из лодок и все шесть моряков, сидевших на её вёслах, веселились, как дети. Впрочем, в этом веселье был явно повинен ром.

И вот здесь я решил, наконец, подойти к частоколу и уже через пару десятков минут был радостно встречен своими товарищами.

(По дороге к крепости я, кстати, заметил небольшую белую  скалу и, вспомнив слова Бена Гана, твёрдо решил проверить, не под ней ли он прячет челнок).

…Итак, ближе к вечеру я наконец-то воссоединился со своими товарищами и внимательно осмотрел наше новое жилище. Перед самым входом в избу бил родник, впадавший в достаточно странный бассейн – это был закрытый в песок огромный корабельный чайник. Щели в избушке были такие, что в них легко можно было просунуть палец и холодный вечерний бриз продувал избушку насквозь и засыпал всё вокруг скрипучим желтым песком. Песок был везде: у нас на зубах, в волосах, в нашем чае и кофе. Чёрный дым из импровизированного камина примерно на четверть уходил в проделанную в крыше дыру, а три оставшихся четверти расползались по комнате и заставляли всех нас непрерывно чихать и кашлять. Прибавьте ко всему этому здоровенный, частично гноящийся шрам на щеке у Абрахама Грэя и до сих не похороненное тело старого Редруфа, лежавшее в дальнем углу и с головою укрытое британским флагом, и атмосфера в нашей маленькой крепости вам станет понятной.

Если бы мы пребывали в праздности, то, наверное б, скоро сошли с ума, но мудрый капитан Смоллет всё время занимал нас работой. Он поделил нас на вахты и одна из них в составе мистера Трелони, а так же Джойса и Хантера  собирала дрова и копала могилу, вторая (я, Грэй и доктор) занималась готовкой и охраной здания (доктор был коком, Грэй –  вместо кухонного мужика, а я стоял на часах с несколькими заряженными мушкетами за спиной и одним – на изготовку). А сам капитан ходил между работающими и для каждого находил ободряющее слово и каждому, если вдруг возникала такая необходимость, подавал руку помощи.

Время от времени кок (он же доктор) подбегал к настежь распахнутой двери, чтоб глотнуть чуть-чуть свежего воздуха и всегда при этом обменивался со мною парой слов.

– Этот Смоллет, – сказал он во время первого из заходов, – и умней, и смелее меня. И поверь, что я так говорю не про каждого.

А во время своего следующего нырка кок-доктор спросил:

– Что за человек твой Бен Ган?

– Сэр, я точно не знаю, – ответствовал я, – но мне кажется, что он немного сумасшедший.

– В его  положении, – возразил доктор, – быть ненормальным – это нормально. Ненормальным бы было обратное. Так ты говоришь, он помешан на сыре?

– Да, сэр.

– Как хорошо иногда быть немного гурманом, – усмехнулся Ливси. – Ведь ты, наверно, не раз замечал вот эту мою табакерку, но точно ни разу не видел, чтоб я нюхал табак? И знаешь, Джим, почему? Потому что этой  томпаковой коробочке всегда хранится кусок пармезана – превосходного итальянского сыра. Пармезан – для Бен Гана!

Перед ужином мы похоронили старого Редруфа и постояли какое-то время рядом с его безымянной могилой с непокрытыми головами. Потом снова занялись делом.  Огромная куча дров была уже собрана, но с точки зрения мистера Смоллета этого было совершенно недостаточно. И он торжественно нам заявил, что «ради первого дня разрешил нам немного расслабиться, а вот завтра придётся повкалывать по-настоящему». Ну, а сразу же после ужина капитан, сквайр и доктор присели в уголок обсудить наши планы на будущее.

С одной стороны, мы вполне все могли погибнуть от голода задолго до того, как к нам подоспеет подмога.

Но с другой – мы могли просто перестрелять всех пиратов, прежде чем они согласятся капитулировать или убегут в море на «Эспаньоле». Их количество уже сократилось с девятнадцати до пятнадцати, причём двое из этих пятнадцати были ранены, а один – возле пушки – серьёзно, а, может быть, и смертельно. И в каждой последующей стычке мы будем стараться нанести им максимальный ущерб, сводя собственные потери к минимуму.  К тому же у нас были два могучих союзника – ром и климат.

Что касается первого, то пиратские пьяные крики до утра не давали нам спать. Что же касается второго, то доктор снова поставил свой бесценный парик против медной пуговицы, что ровно через неделю, учитывая гиблое место для лагеря и полное отсутствие медицинской помощи, уже половина пиратов будет лежать в лёжку. 

– Так что, – добавил доктор, – если они нас сходу не перережут, то, скорее всего, уйдут в море, где снова займутся поганым своим ремеслом. Всё-таки судно есть судно.

– Это первое судно, которое я потеряю, – печально вздохнул капитан.

Как вы, наверное, хорошо понимаете, устал я в тот день смертельно и, когда, наконец, получил возможность прилечь, уснул, как убитый. Товарищи меня пожалели, и я проспал и завтрак, и заготовку дров (куча выросла в полтора раза) и, наверно, так и прохрапел бы до ужина, если бы меня не разбудила какая-то странная перекличка голосов.

– Сам Сильвер идёт! Сам Сильвер! Под белым флагом! Под белым флагом! – донеслось до меня.

Услышав такое, я тут же вскочил и, на бегу протирая глаза, подбежал к бойнице.


ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
ПОСОЛЬСТВО СИЛЬВЕРА

За частоколом стояло двое: один размахивал белым флагом, второй (это был сам Сильвер) спокойно стоял чуть поодаль.

В тот день приключилось едва ли не самое  холодное утро за всю мою не особенно долгую жизнь: мороз пробрал уже даже не до костей, а до костного мозга.  Небо было ясным и безоблачным. Верхушки деревьев сверкали на солнце, но там, где стояли Сильвер со своим провожатым, лежала густая и влажная тень и белый туман, наползший за ночь с болота, укрывал их обоих почти что до пояса. Холода и туманы были главным проклятием этого острова. Он был весьма нездоровым и мало пригодным для жизни местом.

– Никто не выходит наружу, – приказал капитан. – Десять против одного, что это какое-то надувательство.

Затем он громко окликнул пиратов:

– Стой, кто идёт? Стрелять буду!

– Белый флаг! Белый флаг!  – крикнул Сильвер. – Мы – парламентёры.

Капитан стоял на крыльце и тщательно при этом отслеживал, чтобы его нельзя было достать из леса предательским выстрелом. А потом развернулся к нам и сказал:

– Вахта доктора встаёт в оборону. Доктор берёт на себя северную стену, Джим – восточную, а Грэй – западную. Свободная вахта заряжает мушкеты. Ведём себя предельно осторожно.

Потом он вновь обратился к мятежникам:

– Ну, и зачем вы пришли сюда с белым флагом?

На этот раз ответил сопровождающий:

– Капитан Сильвер, сэр, хочет подняться к вам на борт и обсудить все проблемы.

– Капитан Сильвер? – спросил мистер Смоллет. – Не знаю такого. Что это за таинственная личность? – а потом буркнул себе под нос. – Из поваров в капитаны. Неплохая карьера.

Здесь подал голос сам Сильвер.

– Капитан теперь я, мистер Смоллет. Эти бедные парни избрали меня в капитаны после вашего дезертирства, – словцо «дезертирство» бывший кок произнёс с особым нажимом. – Давайте-ка примем это как должное и перейдём прямо к делу. Итак, сэр, всё, что мне нужно, – это то, чтоб вы дали мне слово, что меня выпустят за частокол живым, а потом подарите мне ещё ровно минуту, чтобы я скрылся в лесу прежде, чем мне выстрелят в спину.

– Уважаемый! – ответил капитан Смоллет. – У меня нет ни малейшего желания разговаривать с вами. Но, если вам хочется поговорить, заходите. И зарубите себе на носу, что, если здесь и случится предательство, то виноваты в нём будете вы, и тогда, сэр, молитесь!

– Хорошо, мне этого достаточно! – бодро выкрикнул Сильвер. – Я прямо сейчас перелезу. А ты, Том, меня не отговаривай, – урезонил он провожатого, – ведь я повидал джентльменов, и я верю в их слово, намотайте мне кишки на рёбра!

И Сильвер тут же забрался на частокол, перекинул ногу, перебросил костыль и с обычной своей обезьяньей ловкостью перевалился вовнутрь.

Я не буду скрывать: я полностью позабыл о своих обязанностях часового и, разинув рот, наблюдал за Сильвером, который с огромным трудом взобрался к нам на вершину (он походил на судно, идущее против сильного ветра)  и лишь минут через  подошёл к восседавшему на крыльце капитану. Да, одет Длинный Джон сегодня был по-парадному: щегольской голубой камзол длиною едва не до пяток и новенькая шляпа с галунами.

– Итак, вы всё-таки здесь, уважаемый, – проворчал капитан на минуту отвлекшись от своего предыдущего занятия (он насвистывал песню «Попляшем, друзья и подружки!»). – Но раз уж пришли, так садитесь. 

– Вы что?  Не пустите меня в дом? – обиженно хмыкнул Сильвер. – Сэр, сейчас слишком холодно, чтобы сидеть на голом песке.

– Понимаете, Сильвер, – пожал плечами капитан – этот холодный и мокрый песок – ваш собственный выбор. Ведь вы могли бы сейчас находится на теплом и чистом камбузе и носить имя всеобщего любимца корабельного повара Длинного Джона, но вы предпочли быть капитаном Сильвером, главою мятежников, и в таком случае вас ожидает виселица и любые претензии неуместны. Так что пеняйте лишь на себя.

– Хорошо, капитан, – кивнул Сильвер и всё-таки сел на песок, как ему и было предложено. – Хорошо, я сяду, но потом вы подадите мне руку, чтоб я сумел встать. У вас очень уютная хижина, мистер Смоллет. А, это вы, юный Хоккинз, желаю вам всего доброго. Доктор, я к вашим услугам. Мы здесь все собрались, словно большая и любящая семья, если можно так выразиться.

– Если вы собирались нам что-то сказать, то говорите, – прервал его болтовню капитан.

– И снова вы правы, мистер Смоллет, – горячо кивнул Длинный Джон. – Для моряка его долг – это главное, а всё остальное – после. Что ж я скажу всё как есть. Этой ночью вы выкинули чертовски ловкий фортель и кто-то из ваших ребят удивительно ловко владеет ганшпугом. И кое-кто из наших людей был таки потрясён. Может быть, даже и все они были потрясены. Ладно, не буду скрывать: я – парень бывалый, но я и сам был слегка потрясён, когда нынешним утром обнаружил одного из наших парней бездыханным. Но больше этот фокус у вас не получится. Во-первых, мы начнём выставлять караулы, а, во-вторых, и с ромом теперь мы начнём обращаться побережней. Да и сам я в ту ночь не был пьяным, а просто очень устал, и, проснись я пораньше одною минутою, я бы взял вашего человека с поличным. Тот парень был ещё тёплым, когда я проснулся.

– Так, и что дальше? – спокойно спросил мистер Смоллет.

Всё сказанное сейчас Сильвером было для него китайской грамотой, но по лицу капитана догадаться об этом было невозможно. А вот я кое-что уже стал понимать. Похоже, что наш робинзон крузо таки нанёс пиратам визит вежливости, когда они все, перепившись, лежали вповалку возле костра, и «среди ихних жён» действительно «появились вдовы». И я тут же, ликуя, подумал, что наших врагов осталось только четырнадцать.

– Ну, а дальше я прошу вас понять одно, – продолжил Сильвер, – это наши сокровища и принадлежать они будут нам. Этот пункт даже не обсуждается. А вот насчёт всего прочего торг возможен. Мне лично кажется, что все вы были б не прочь сберечь ваши жизни, и в этом вопросе мы можем пойти на уступки. У вас ведь есть карта сокровищ? 

– Может, есть, может, нет, – вздохнул капитан. – Без комментариев.

– Вы зря разговариваете со мной в таком тоне, мистер Смоллет. Так мы каши не сварим. Я доподлинно знаю, что карта у вас. Отдайте её и живите спокойно. Вам лично я зла не желаю.

– Этот фокус не выйдет со мной, уважаемый, – произнёс, посмотрев ему прямо в глаза, мистер Смоллет. – Я ведь тоже знаю доподлинно, чтоб вы со мной сделали, если бы верх был вашим.

– Если Грэй вам сказал… – перебил его Сильвер.

– Да причём здесь Эйб Грэй? Он ничего мне не говорил и его никто ни о чём не спрашивал. И знаете, Сильвер, я бы очень хотел бы увидеть, чтоб с вами стало, останься вы где-нибудь с Грэем с глазу на глаз.

Этот маленький всплеск капитанского гнева моментально поставил пирата на место. И, если раньше он позволял себе злиться, то сейчас вновь овладел собой.

– Ладно-ладно, – ответил Сильвер, – моё терпение, сэр, безгранично и испытывать его бессмысленно. И вы вроде как собираетесь выкурить трубочку? Давайте подымим на пару.

И он тоже набил свою трубочку и раскурил. После этого какое-то время и капитан, и Сильвер молча пускали клубы жёлто-серого дыма, то и дело обмениваясь гневными взглядами. Оба при этом как будто участвовали в представлении какой-то пьесы.

– Итак, – наконец произнёс Длинный Джон, первым прерывая  молчание, – вы отдаёте нам карту и прекращаете резать нам глотки. За это мы предоставим вам выбор: либо вы поднимаетесь с нами на борт и я письменно поклянусь под присягой, что высажу вас на берег живыми и здоровыми, либо, если вы всё же боитесь, что некоторые из моих людей припомнят вам старые счёты, например, как вы их заставляли работать, словно каторжных, возможен иной вариант – мы честно делим провизию и оставляем вас на острове, а я письменно поклянусь под присягой, что отправлю за вами первое же встреченное мною судно. Согласитесь, что это разумное предложение. И я очень надеюсь, – вдруг резко усилил он громкость голоса, – что меня слышат все в этом доме, потому что то, говорится для одного, говорится для всех.

Капитан Смоллет поднялся на ноги и выколотил пепел их трубки о свою левую ладонь.

 – Это… всё? – спросил он.

– Да, это всё, – кивнул Сильвер. – И в случае отказа заговорят ружья.

– Очень хорошо, – отрубил капитан. – А теперь послушайте меня, как вас там? …ка-пи-тан Силь-вер:  если вы всё придёте сюда по одиночке и безоружные, я обещаю заковать вас в железо и гарантирую каждому из вас справедливый и честный суд в Англии. А, если вы этого не сделаете, то я отправлю вас в ад, не зовись я Александром Смоллетом! Да, я отправлю вас в ад. Ведь вы не можете разыскать сокровище: у вас нету карты. Вы не можете управлять судном: никто из вас не способен вычислить курс. Вы не можете драться: один Грэй вчера раскидал пятерых ваших. Ваше судно прибито к берегу и в ваших парусах полный штиль, ка-пи-тан Силь-вер. И это последнее доброе слово, которое вы от меня услышали, потому что при следующей нашей встрече я вам всажу пулю в спину. А сейчас я вас попрошу поскорее очистить линию горизонта.

Лицо Сильвера исказилось от ярости. Его крошечные глазки пылали, как два раскалённых угля. Он вытряс пепел из трубки и прорычал:

– Дайте мне руку!

– Я не дам вам руки, – спокойно ответил капитан Смоллет.

– Кто даст мне руку?! – закричал Сильвер.

Никто из нас даже не шелохнулся. Тогда Сильвер, извиваясь, как ящерица, подполз к крыльцу и опираясь о его ступеньки, с превеликим трудом взгромоздился на свой костыль. После этого он смачно харкнул в источник и прошипел:

– Вот, – сказал он, показывая глазами на расползающийся по воде плевок, – это всё, что я о вас думаю. Не минует и часа, как я разнесу вашу крепость по брёвнышку, словно птичью клетку. А пока что смейтесь, сколько вам влезет. Но через час те из вас, кто останется жив, позавидуют мёртвым!

После чего, изрыгая отборную ругань, он кое-как доковылял до  частокола и – с помощью своего сопровождающего – с попытки примерно четвёртой-пятой – перевалился через забор и скрылся в лесу.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ШТУРМ

Как только Сильвер ушёл, капитан огляделся и тут же заметил, что ни один человек, кроме Грэя, не находится на своём посту. И мы впервые увидели мистера Смоллета разъярённым.

– Вахта! Что здесь, чёрт побери, происходит?! – заорал он и, когда мы стремглав возвратились на свои места, покачал головой и продолжил. – Грэй, я отмечу в журнале, что вы были единственным, кто исполнил свой долг. Мистер Трелони, мне стыдно за вас! Мистер Ливси, вы ведь когда-то служили Его Величеству и носили мундир. И, если вы так же сражались под Фонтенуа, как сейчас несёте вахту, то я теперь понимаю, почему мы проиграли эту битву!

Вахта доктора тут же прилипла к бойницами, а вахта сквайра принялась лихорадочно заряжать мушкеты. Наверное, лишнее уточнять, что наши уши от позора стали рубиновыми, а совесть  грызла наши сердца, словно стая голодных волков.

Капитан какое-то время молча смотрел на нас, а потом уже совсем другим тоном добавил:

– Друзья! Я довёл Сильвера до белого каления умышленно. Через час – в максимально выгодных для нас условиях – начнётся штурм. Их вдвое больше, но мы будем стрелять из укрытия. И ещё минуту назад я думал, что у нас есть решающее преимущество в дисциплине. Но я всё равно уверен, что мы победим.

Здесь мистер Смоллет замолк и внимательно осмотрел изнутри нашу крепостицу: её восточную, западную и южную стены с двумя бойницами и самую длинную северную – с пятью. Затем он перевёл на небольшую поленницу, где были выложены мешочки с пулями и порохом и целая груда заряженных мушкетов (примерно по четыре ствола на каждого) и на лежащие в центре комнаты сабли.

– Так, выбросите очажный огонь – приказал  капитан. – Большого холода нет, а дым в глаза нам не нужен. Юный Хоккинз не завтракал. Хоккинз, съешьте свой завтрак прямо на месте. А  вы,  Джон Хантер, раздайте всему экипажу по стаканчику бренди. А теперь по поводу плана нашей обороны: доктор, встаньте в дверях. Далеко не высовывайтесь и стреляйте из-за дверного проёма.   Хантер, возьмите восточную стену, а вы, Джойс, западную. Мистер Трелони, вы наш лучший стрелок и будете оборонять вместе с Грэйем самую трудную северную стену с пятью бойницами. Здесь есть опасность, что враг к ней подберётся вплотную и перестреляет всех нас через наши собственные огнестрельные отверстия. Хоккинз, мы с вами плохие стрелки и будем заряжать мушкеты для тех, кто стреляет лучше.

Пока капитан отдавал нам приказы, солнце поднялось и холод исчез. Туман тоже рассеялся. Песок вскоре прогрелся, а смола на брёвнах начала размягчаться и пузыриться. Камзолы и куртки давно были скинуты, воротники рубашек расстёгнуты, а рукава закатаны как можно выше. И мы все продолжали стоять на своих боевых постах, буквально сгорая от нетерпения.

Обещанный час миновал.

– Вздёрнуть их всех на ближайшей виселице! – простонал капитан. – Это хуже самого мёртвого штиля. Грэй, насвистите нам ветер.

И здесь вдруг из леса послышались крики пиратов.

– Простите, сэр, – спросил Джойс, – а, если я вдруг увижу кого-нибудь из мятежников, я должен сразу стрелять или нужно дождаться соответствующего приказа?

– Да, сразу, – кивнул капитан.

– Спасибо, я так и думал.

Потом какое-то время ничего не происходило, но все мы после этого обмена репликами были особенно настороже: все стрелки взяли ружья на изготовку, а капитан с плотно сжатым ртом и нахмуренным лбом так и замер посреди комнаты.

Так прошло ещё, минимум, полминуты, а потом Джойс просунул в бойницу дуло мушкета и выстрелил. Этот выстрел породил оглушительное эхо и на нас со всех четырёх сторон полился целый град из пуль.  Все эти пули застряли в стенах, не причинив никакого ущерба, и, когда дым рассеялся, лес вокруг форта начал казаться таким же необитаемым, как и раньше. Ни одно шевеление ветки и ни единый проблеск мушкетного дула не выдавал присутствия неприятеля.

– Вы своего подстрелили? – спросил капитан.

– Боюсь, что нет, сэр, – всё с той же изысканной вежливостью ответил камердинер. – Кажется, моя пуля прошла мимо.

– Ничего страшного, Джойс, ничего страшного, – утешил его мистер Смоллет . – В бою самое главное – говорить правду. Зарядите его мушкет, юный Хоккинз. Доктор, сколько примерно пиратов атаковало с вашего боку? 

– Я могу сказать это точно, – ответил доктор, – с моей стороны прозвучало три выстрела. Две вспышки были практически рядом, а одна – чуть позападнее.

– Три выстрела, – пробормотал капитан. – Три чёртовых выстрела. А с вашего края врагов было сколько, мистер Трелони?

Здесь мнения разделились: сквайр полагал, что стреляло семеро пиратов, Грэй – что восемь или девять. С восточной и западной стороны было сделано лишь по одному выстрелу. Было более или менее ясно, что свой главный удар неприятель наносит с севера, а показная активность в других направлениях предпринимается лишь для того, чтоб распылить наши  силы. Но капитан всё равно не решился на перестановки. Ведь, если мятежникам всё же удастся перелезть через ограду, сказал он нам, они смогут воспользоваться каждой незащищённой бойницей и наша собственная крепость превратится для нас в мышеловку.

Впрочем, времени на раздумья у нас больше не было. Ибо с северной стороны с громким криком «ура!» выскочила целая стая пиратов и тут же бросилась на частокол. Одновременно из леса со всех четырёх сторон началась бешеная пальба и одна из пуль разнесла мушкет доктора в щепки.

Пираты карабкались на частокол, как мартышки. Сквайр и Грэй стреляли снова, снова и снова и трое из нападавших упали.  Один свалился по нашу сторону частокола, а двое – с наружной. Впрочем, один из упавших был скорее напуган, чем ранен, потому буквально через мгновение вскочил на ноги и укрылся в лесу.

Однако четверо наших врагов благополучно перелезли вовнутрь и продолжили наступление. Одновременно из леса их группа поддержки вела крайне ожесточенный, хотя и почти бесполезный огонь. Вторгшиеся пираты, размахивая обнажёнными саблями, с дикими криками взбегали вверх по склону холма, а их засевшие в лесной чаще подельники отзывались, как эхо, не менее страшными воплями. Несколько произведённых из домика выстрелов успеха в силу спешки не имели и все четверо нападавших благополучно приблизились к цитадели вплотную.

Огромная голова Джоба Андерсона появилась в средней бойнице и проорала громоподобным голосом: «На штурм! На слом!».

Практически в тоже мгновение один из подбежавших к дому пиратов ухватил за дуло высовывавшийся из бойницы мушкет Хантера, одним мощным рывком сумел вырвать его и с такой дикой силой ударил через бойницу прикладом, что Хантер упал бездыханным. Ещё один недруг в дверном проёме ожесточённо рубился на саблях с доктором.

Теперь наши роли переменились. Ещё мгновенье назад мы вели огонь из укрытия по практически беззащитным врагам, а теперь уже сами стали почти беззащитны.

В доме было темно от порохового дыма. Грохот множества выстрелов, проклятия, чьи-то предсмертные стоны и хрипы – всё это смешалось в одну дикую какофонию.

– Парни, наружу! Наружу! Бьёмся с ними на саблях! – закричал капитан.

Я схватил лежавшую в центре комнату саблю и в это в это время кто-то из наших, хватавший другую, разрезал мне костяшки пальцев до крови, но я этого даже не заметил. Сжимая острый, как бритва, клинок, я опрометью выскочил наружу.   Прямо передо мной доктор Ливси преследовал своего убегающего противника и мгновенье спустя выбил из рук своего оппонента клинок и нанёс ему такой страшный удар своей саблей, что он рухнул замертво.

– За домом, парни, за домом! – закричал капитан, и я даже в горячее боя не мог не заметить, как вдруг переменился его голос.

Механически подчиняясь приказу, я забежал за дом и столкнулся лицом к лицу с Джобом Андерсоном. Тот зарычал и высоко поднял над головой свою засверкавшую на солнце саблю. Не имея ни сил, ни возможности отбить этот удар, я просто отпрыгнул в сторону, но при этом споткнулся, свалился на бок и кубарем покатился вниз по склону холма.

Когда я выскакивал из дверей, я заметил ещё троих пиратов, перелезавших через забор, чтоб окончательно с нами расправиться. Один из них – здоровенный детина в ночной красной шапочке с зажатой в зубах абордажной саблей уже даже успел перекинуть вовнутрь свою правую ногу. А, когда я после нырка вскочил на ноги, прошло так мало времени, что положение этих бойцов не изменилось: пират в красной шапке по-прежнему восседал верхом на заборе, а двое других ещё только собирались через него перелезть, – но за эти доли секунды сражение кончилось и победа осталась за нами.

Находившийся за моею спиною Грэй пронзил боцмана раньше, чем он успел возвратить в боевую позицию свою просвистевшую мимо моего уха саблю, второй пират был застрелен возле бойницы именно в ту минуту, когда он сам собирался в кого-то выстрелить и теперь бился в агонии, сжимая в руке дымящийся пистолет. Третий мятежник был насмерть зарублен доктором и, наконец, четвёртый благоразумно бежал, бросив саблю.

– Уходим в укрытие! – крикнул доктор. – Стреляем только из дома.

Впрочем, вести перестрелку уже было не с кем. Три так и не перелезших через частокол пирата тоже скрылись в лесу. И через пару секунд уже ничего не напоминало о захлебнувшемся штурме, кроме пяти мертвых тел: четыре из них лежали по нашу сторону частокола и одно – снаружи.

Возвратившись же в крепость, мы увидели цену нашей победы: Джойс и Хантер лежали ничком у своих бойниц. Хантер был без сознания, а Джойс – бездыханным. Сквайр, белый, как лист бумаги, поддерживал посреди комнаты пошатывающегося капитана, чьё лицо было тоже неестественно бледным.

– Капитан ранен, – сказал мистер Трелони.

– Они убежали? – спросил капитан.

– Да, мистер Смоллет, – ответил доктор, – все, кто смогли, убежали. Но пятеро уже отбегались.

– Целых пятеро? – улыбнулся  сквозь боль капитан. – Что ж… неплохо-неплохо. Пять к трём – по потерям, и четверо к девяти – по оставшимся. А ещё вчера утром было семеро против семнадцати. Наши шансы растут.

(ПРИМЕЧАНИЕ ВНИЗУ СТРАНИЦЫ:

На самом деле в живых осталось только восемь пиратов, потому что мятежник, подстреленный сквайром у пушки, скончался. Но мы узнали об этом значительно позже).






ЧАСТЬ ПЯТАЯ
МОИ ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА МОРЕ


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
КАК НАЧАЛИСЬ МОИ МОРСКИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Ни нового штурма, ни новых обстрелов не было. Как сказал капитан: «сегодня мятежников накормили досыта» – и нам больше никто не мешал ни делать дела, ни ухаживать за ранеными.

Из восьми человек, пострадавших при штурме, в живых к вечеру оставалось трое: Хантер, подстреленный возле бойницы пират  и мистер Смоллет. Оба первых были практически безнадёжны: пират скончался прямо под скальпелем, а Хантер так никогда и не пришёл в сознание. Он тяжко дышал, как когда-то дышал Билли Бонс после первого своего удара, и угасал с каждым часом. Его грудь проломили прикладом, а череп раскололся во время падения, и уже на следующий вечер без единого стона и жалобы он ушёл к своему Создателю.

Что же касается капитана, то его раны были хотя и серьёзными, но не опасными для жизни. Первая пуля боцмана Андерсона (это он стрелял в капитана) пробила лопатку и лишь по касательной чиркнула лёгкое, а вторая разворотила икру.

– Он безусловно поправится, – твёрдо пообещал нам доктор, – но пару-тройку недель он не должен ни ходить, ни разговаривать. Тогда всё будет отлично.

Мой случайный порез на костяшках был, конечно, блошиным укусом. Доктор заклеил его своим пластырем и в качестве платы за операцию дёрнул меня за ухо.

После обеда доктор и сквайр подсели к постели мистера Смоллета посовещаться. А сразу же после этой беседы доктор взял пистолеты и шляпу, прицепил к поясу саблю, положил в карман карту и с двумя заряженными мушкетами за плечами перелез с северной стороны через частокол и скрылся в лесу.

В эту минуту мы с Грэйем сидели в самом дальнем конце нашей маленькой крепости (мы специально выбрали единственное место, до которого не долетало ни звука из совершенно секретных переговоров капитана, сквайра и доктора) и Грэй, увидев странные манипуляции мистера Ливси, удивлённо спросил:

– Наш доктор сошёл с ума?

 – Нет, – убеждённо ответил я, – во всей нашей компании доктор Ливси потеряет рассудок последним.

– Тогда что же он делает?

– Всё идёт строго по плану: мистер Ливси отправился нанести визит одному из местных аборигенов.

Между тем солнце было в зените и припекало с каждой минутой всё больше и больше: в нашей избушке стало нечем дышать, песок у забора раскалился, как сковородка, а смрад от неубранных трупов стал совсем нестерпимым. И я вдруг ясно представил нашего доктора, идущего по прохладному сосновому лесу и слушающего пение птиц. И здесь…

Не суди меня строго, читатель! Я был всего лишь тринадцатилетним подростком и до конца всех последствий своих диких выходок не понимал.

Короче, я тоже решился на вылазку. После чего прихватил с собой пару заряженных пистолетов, два мешочка – с порохом и пулями, набил все карманы тайком сухарями, перепрыгнул через ограду и – был таков.

Да, я совсем не подумал о том, что в любую минуту может начаться ещё один штурм, а у брошенной мною крепости осталось лишь два здоровых защитника, и, конечно,  моё легкомыслие граничило с преступлением, но сам план был неплох: я хотел пройти к Белой Скале и разыскать там челнок, о котором давеча говорил островитянин, и, если получится, испытать эту лодочку в деле. И, как ни странно, именно этот мой план и принёс нам победу.

…Итак, я шёл на восток, так как твёрдо решил выйти к Белой Скале незамеченным с шхуны. И, хотя полдень давно миновал, но было всё так же жарко и солнечно. Пробираясь между деревьями,  я слышал не только шум прибоя, но и нарастающий шелест листвы и громкий грохот ветвей, указывающих на то, что ветер усиливается. Вскоре пронзительный бриз добрался и до меня, и, когда я вышел из леса, то увидел бескрайнее синее море и злобно терзающий берег прибой.

Океан вокруг этого острова никогда не был спокойным. И как бы не жарило солнце, и каким бы недвижным не был сам воздух, и какой бы гладкой и ровной не была водная гладь, огромные волны всё равно продолжали накатывать на берег и грохотать без умолку. И на всём не таком уж и маленьком острове не было места, докуда бы не долетал шум волн.

Наконец, решив, что я уже достаточно далеко продвинулся к югу, я вылез на узенькую песчаную полоску, примыкавшую к Белой Скале, и под прикрытием нависавших над нею кустов стал осторожно продвигаться к цели.

Прибой чуть-чуть ослабел, как бы устав от собственной ярости. Едва ощутимый ветер с юга нанёс здоровенные клочья тумана, а якорная стоянка «Эспаньолы» была такой же бездвижно-свинцовой, как и в первый наш день на острове. Само наше судно было видно отлично, и чёрный пиратский «Роджер» всё так же вяло свисал с его флагштока. Невдалеке от судна скользила по морю одна из наших лодок. Сам Сильвер (уж его-то фигуру я мог различить с любого расстояния!) сидел за парусом, а два остальных пирата отдыхали, прислонившись к фальшборту. Один из них был в красной шапочке – это был несомненно тот самый бандит, что часа два назад сидел верхом на нашем частоколе. Все трое о чём-то оживлённо беседовали, но слов было не слышно. Полминуты спустя до меня донёсся какой-то истошно-пронзительный визг, поначалу жутко меня испугавший, но потом мой испуг сменился вздохом облегчения: я сумел рассмотреть жёлто-красного Капитана Флинта, как всегда, восседавшего на плече у своего владельца.

А потом пиратская лодка, предварительно высадив на «Эспаньолу» молодца в красной шапке вместе с напарником, причалила к берегу и была вытащена на песок.

К этому времени солнце уже начало закатываться за Подзорную Трубу и неизбежный на этом острове непроглядный вечерний туман тоже начал сгущаться. И, если я хотел разыскать челнок Бена Гана до наступления темноты, нельзя было терять ни минуты.

Белая Скала располагалась примерно в четверти мили пути на чистый юг, и я потратил целую уйму времени, чтоб (где пешком, а где и ползком) до неё добраться. Уже начинало темнеть, когда я достиг её крутых склонов и тут же заметил у самого её основания небольшую ложбинку, прикрытую рослым кустарником. В центре ложбинки стоял конической формы шатёр из козьих шкур, наподобие тех, что в Англии разбивают цыгане, а под его грязно-белым пологом и скрывался челнок Бена Гана.

В те времена мне ещё не доводилось видеть в музее примитивные челноки древних бриттов, на которых наши далёкие предки плавали по рекам и озёрам. Но сейчас я могу вас заверить, что челнок Бена Гана напоминал самую первую и самую неудачную лодку когда-либо сделанную человеком. У этого кривобокого ивового каркаса, обтянутого козлиными шкурами мехом внутрь, было лишь два достоинства: он мог, худо-бедно, плавать и довольно легко переносился с места на место. 

Читатель, наверно, думает, что теперь, когда я нашёл для нас лодку, моя отлучка стала оправданной и я с триумфом возвратился в нашу крепость. Но нет, аппетит приходит во время еды, и я решил под покровом ночной темноты подплыть к «Эспаньоле» и, перерезав якорный трос, отпустить её в свободное плавание. Мысль о том, что наша красавица будет теперь ходить по морям под чёрным флагом и заниматься пиратством (а мятежникам после провального штурма иных вариантов не оставалось), была для меня нестерпимой. И заметив, что оба вахтенных на «Эспаньоле» остались без всякой связи с берегом, я твёрдо решил разлучить нашу шхуну и Длинного Джона.

Так что я, дожидаясь вечернего мрака, остался в пещере и плотно поужинал сухарями с водичкой. А потом мгла настолько сгустилась, что наступившая ночь стала, на мой взгляд, почти идеальной для осуществления моего крайне дерзкого плана. Эта была, как говорится, одна ночь из тысячи: туман стал практически непроницаемым и, когда я, взвалив свой челнок на плечи, вышел наружу, лишь два огонька освещали окрестности –  один был высокий костёр, разведённый пиратами в их лагере на болотах, второй – небольшой огонёк на корме нашей шхуны.

…Итак, я брёл с челноком на плечах к отступавшей воде. Пару раз я проваливался в жидкую грязь по щиколотку, но в конце концов всё же догнал убегавшее море. После этого я прошёл вброд ещё с пару десятков шагов и опустил свой челнок на поверхность.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ВО ВЛАСТИ ОТЛИВА

Челнок, как я не раз убеждался впоследствии, был вполне безопасным судёнышком для пассажира моего роста и веса. Он был практически непотопляемым, но – увы! – и почти что неуправляемым тоже. При гребле он всегда забирал в подветренную сторону, а самым любимым его манёвром было просто ходить по кругу. Даже сам Ган мне потом признавался, что для того, чтоб справляться с его лодчонкой, нужно было «привыкнуть к еённому норову». 

Но я вовсе не знал «еённый норов», и моё судно передвигалось во всех направлениях, кроме того, что было мне нужно. И, если б не помощь отлива, я бы, наверное, никогда не добрался до цели. Но, к моему величайшему счастью, отлив, вне всякой зависимости от моих бестолковых усилий, выносил меня прямо на шхуну.

Сначала она мне казалась куском чего-то более чёрного, чем сама темнота, потом я стал различать детали оснастки и корпуса, а ещё через пару мгновений (ибо, чем дальше я удалялся от берега, тем сильней становился прилив) меня прибило прямо к якорному канату, за который я тут же и ухватился.

Канат был тугим, как тетива лука. Один-единственный взмах моего складного ножа – и шхуна поплывёт по течению. Но здесь меня посетила разумная мысль, что очень туго натянутый и внезапно обрубленный якорный трос лягается не хуже взбесившейся лошади и может ударить так, что ни от меня самого, ни от моей крошечной лодочки не останется и мокрого места.

И я уже был готов отказаться от своего плана, но здесь фортуна опять повернулась ко мне лицом. Лёгкий ветер сменил направление и стал вдруг задувать с юго-запада, а не с юго-востока.  И, поскольку ветер теперь боролся с течением, канат вдруг ослаб и обвис.

Я тут же вынул свой нож, зубами вытащил его лезвие и стал перепиливать трос – нитка за ниткой – пока не осталось лишь две толстых струнки. К этому времени трос опять натянулся и я решил окончательно перерезать его, когда направление ветра снова изменится.

Всё это время я слышал какие-то голоса, доносившиеся из бывшей нашей каюты, но, будучи занят своим опасным и трудным делом, не обращал на них никакого внимания. Но теперь, когда делать мне было решительно нечего, я к ним стал поневоле прислушиваться.

Один из голосов принадлежал закадычному другу Сильвера Хэндсу, второй – здоровяку в красной шапке. Оба уже назюзюкались вусмерть, но продолжали и дальше всё накачиваться и накачиваться ромом. Даже за то недолгое время, что я был с ними рядом, Хэндс успел распахнуть иллюминатор и выбросить в море очередную бутылку.

Причём оба от алкоголя зверели и, наливаясь злобой, то и дело обменивались такими оскорблениями, за которыми неминуемо должны были последовать удары. Но каждый раз, подойдя к этой точке, их ссора перегорала, и ярость вновь начинала накапливаться, чтобы снова дойти до ещё одного ни к чему не приводящего кризиса.

А на берегу огромный костёр посередине пиратского лагеря ярко-ярко светил сквозь деревья. Вдруг кто-то из отдыхавших рядом с костром мятежников завёл заунывную и бесконечную песню – одну из тех песен, что редко кончается раньше, чем терпенье певца. Этот старинный матросский напев мне приходилось слышать и раньше и я надолго запомнил его полный тоски рефрен:

    Их в море отправилось семьдесят пять, семьдесят пять,
    Но лишь одного я увидел опять.

И я вдруг подумал, что это двустишие – своего рода панихида по всем погибшим во время утренней схватки. Но, скорее всего, певец просто пробовал голос. Как я не раз убеждался в последствии, подавляющее большинство пиратов так же бесчувственно и так же безжалостно, как и море у них под килем.

Но вот наконец-то задул юго-западный ветер и якорный трос вновь чуть-чуть ослабел. Одним решительным взмахом ножа я обрезал последнюю нитку и «Эспаньола» пустилась в свободное плавание.

И хотя судно шло, как выражаются моряки , «со звуком», поднимая бесчисленные громко плещущиеся волны, вахтенный почему-то не бил тревогу.  Тогда, ухватившись за какой-то свисавший сверху канатик, я ещё раз заглянул в окно и причина его бездействия мне стала понятной. Здесь было некому нести вахту. Оба пирата сцепились на грязном полу в смертельной борцовской схватке, стараясь задушить друг друга. От ужаса я присел на скамейку и сделал это на редкость вовремя: мой челнок едва не перевернулся. А перед моими глазами всё так же стояли два этих багровых от запредельной натуги лица, освещённые чадящей настольной лампой.

Тем временем нескончаемая баллада на берегу завершилась и вся сильно прореженная утренним штурмом компания грянула так отлично известную и мне, и моим читателям песню:

   Пятнадцать моряков на Сундук Мертвяка,
    Йо-хо-хо, и бутылка рома!
    Пей и Дьявол сожрёт тебя наверняка,
    Йо-хо-хо, и бутылка рома!

 «Да, – подумал я про себя, – союз рома и Дьявола снимает сейчас на борту «Эспаньолы» обильную жатву. После чего, смежив веки, я решил лечь на дно своего челнока и доверить свою судьбу Богу.  В самом-самом конце пролива находились гигантские водовороты, в которых мои неприятности должны были кончиться.  И, хотя я давно был готов к неминуемой гибели, смотреть смерти в глаза я всё-таки не решился и лежал на дне челнока лицом вниз.

В таком положении я находился часами, покуда морские валы играли с моей утлой лодочкой, как кошка с мышкой. Но усталость, как это ни странно, тоже дала себя знать и я мало-помалу впал в какое-то спасительное оцепенение, а потом и вообще задремал. Мне снился мой родной дом и милый «Адмирал Бенбоу».


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
ПУТЕШЕСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Проснулся я уже днём. Моя маленькая лодка покачивалась на волнах близ юго-западной оконечности острова. Солнце стояло почти что в зените, но до сих пор было скрыто тёмной громадой Подзорной Трубы, чьи каменистые отроги спускались к самому морю.

Мой челнок дрейфовал примерно в четверти мили от берега, но мысль о высадке не пришлось тут же оставить. Во-первых, посреди этих утёсов волны вздымались особенно яростно и править на них мог только самоубийца. А, во-вторых, по всем этим мокрым скалам ползало около полусотни очень странных созданий, похожих на огромных чёрных слизней.

Потом я узнал, что это были вполне безобидные морские львы, но в тот день я был готов, скорее, снова встретиться с Сильвером, чем с этими тварями, настолько они мне показались отвратительными. К тому же чуть севернее я разглядел намного более удобное место для высадки – поросший высокими соснами Лесной Мыс, и, если верить тому, что рассказывал насчёт здешних течений Сильвер, они меня должны были вынести прямо к этому мысу.

Одно было плохо: любые мои попытки грести едва не привели к катастрофе, и в конце концов мне пришлось прибегнуть к такому вот методу – когда мой челнок переваливал через вершину волны и достигал её самого низкого места, я, не дыша, делал пару гребков по направлению к берегу. Это была адская и кропотливая работа, напоминающая попытку вычерпать бочку воды столовой ложкой, но мало-помалу и она привела к результату и я на несколько сотен ярдов приблизился к острову.

К этому времени меня начала мучить невыносимая жажда. Солнце палило вовсю и его ослепительное сияние тысячекратно усиливалось отраженными от поверхности лучами. От сотен и сотен моментально испарявшихся брызг мои губы и щёки покрылись тонкой корочкой соли, а горло жутко саднило. Близость покрытого лесом зелёного берега делало эти муки особенно сильными, тем более, что ступить на него мне было не суждено, потому что течение подхватило меня и выплеснуло за мыс.

И вот прямо за мысом я увидел такое, что на время забыл и про страх, и про жажду:  примерно в полумиле от моей лодки шла поднявшая все паруса «Эспаньола». Причём сперва, распушив оба грота и кливер, он шла на северо-северо-запад, к месту прежней стоянки, потом развернулась на чистой норд, как будто хотела перехватить мою лодочку, потом на пару мгновений застыла, а потом повернула на юг.

«Пираты, похоже, упились до чёртиков», – подумал я про себя, с сожалением вспоминая, как эти же самые люди под руководством нашего капитана Смоллета ещё несколько дней назад мастерски управлялись с парусами. Но потом наша шхуна совершила ещё пару-тройку настолько дурацких маневров, что я пришёл к заключению, что она стала летучим голландцем и ею сейчас не управляет никто.

«А, значит – подумал я – мне и нужно, и можно догнать наше судно, подняться на борт и возвратить «Эспаньолу» её законному владельцу».

Но «догнать» было легче сказать, чем сделать. После часа адский усилий я не приблизился к «Эспаньоле» ни на ярд, но потом судьба надо мною смилостивилась и судно само пошло мне навстречу, за пару-тройку минут пробежав всю разделявшую нас четверть мили. И какой же огромной оно мне казалось со дна моей крошечной лодочки!

…И вот очередная напасть: перелезть с челнока на палубу было попросту невозможно, и надо мною неотвратимо навис косой бушприт нашей шхуны, и я в тысячный раз за эти два дня оказался в полушаге от гибели. Но мне вновь повезло: я был на гребне волны, а шхуна напротив – спустилась во впадину и её носовые канаты оказались на расстоянии вытянутой руки от меня. Я тут же за них инстинктивно схватился и, поджав ноги, повис. А ещё полсекунды спустя адский скрежет и грохот поведали мне что мой бедный челнок раздавлен двухсоттонной махиной нашего судна и несчастный Бен Ган лишился своего единственного развлечения.

Итак, я всё-таки оказался на шхуне, но уже – безо всяких путей к отступлению.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Я СПУСКАЮ ВЕСЁЛЫЙ РОДЖЕР

Меня злоключения на этом не кончились и, когда я перелезал с бушприта на палубу, случайный выстрел носового паруса едва не скинул меня обратно в море. Но всё обошлось: я уже твёрдо стоял на подветренной части бака и раздувшийся грот скрывал от меня большую часть корабля.  Пиратов на палубе не было, но выглядела она ужасно. Её с первого же дня мятежа не знавшие щётки доски были испещрены бесчисленными отпечатками чьих-то грязных подошв, а пустая бутылка с отколотым горлышком резво шмыгала то туда, то сюда, словно огромная крыса.

Секунду спустя направление ветра вновь изменилось: носовой парус хлопнул, судовой руль заскрипел, «Эспаньола» рыскнула носом  чуть вправо, а закрывавший мне видимость грот вдруг тоже немного подвинулся и приоткрыл удивительную картину.

Я наконец-то увидел обоих вахтенных. Здоровяк в красной шапке лежал на спине, раскинув руки, и даже уже успел окоченеть. Израэль Хэндс полусидел, привалившись к фальшборту, его подбородок был плотно прижат к груди, обе руки опирались о палубу, а дочерна загорелое лицо было бледным, как сальная свечка.

При каждом качке «Эспаньолы» пират в красной шапке мотался то туда, то сюда и самым, наверное, страшным было то, что при каждом таком перемещении ни его поза, ни мученическая предсмертная гримаса на его лице не менялись. Хэндс тоже всё больше и больше заваливался на палубу и сейчас лежал так, что мне был виден только его бакенбард и половина уха.

Рядом с обоими палуба была сплошь залита кровью, и я, наконец, догадался, что они закололи друг друга во время очередной пьяной ссоры.

А секундой спустя рулевой приподнялся и застонал. Его стон был настолько жалким, что сердце моё на какую-то долю мгновения переполнилось состраданием, но я тут же напомнил себе слова Хэндса, подслушанные мною из бочки, и затушил в своём сердце все сантименты.

Я подошёл к умирающему, лихо кинул ладонь к козырьку и отдал ему такой шутовской рапорт:

– Прибыл на борт вверенного нам с вами судна, мистер Хэндс!

Хэндс с огромным трудом приоткрыл глаза. Он был слишком слаб, чтобы чему-нибудь удивляться и лишь простонал:

– Дай… мне… бренди…

Я внял его просьбе и, поднырнув под грот-гик, торопливо спустился по трапу в бывшую нашу каюту.

Творившийся в этой каюте хаос просто не поддаётся описанию: все замки были сломаны и все ящики выдвинуты, а на полу лежал слой жирной грязи толщиною в полфута. Переборка каюты – некогда девственно белая – хранила десятки следов грязных рук.  Десятки бутылок с отбитыми горлышками лежали повсюду. Одна из медицинских книг доктора валялась, распахнутая, посередине стола и половина листов из неё была выдрана. Неподалёку от книги всё так же чадила ненужная днём настольная лампа и заполняла каюту вонючим дымом.

Я прошёл в винный погреб. Все бочки исчезли и половина бутылок – тоже. Было очень похоже, что с самого начала мятежа ни один человек на шхуне ни минуты не был трезвым. Но я всё же нашёл чуть початую бутылочку бренди, а потом позаботился и о себе: набрал сухарей, пикулей, прихватил кусок сыра и горстку изюма. После чего, возвратившись на палубу, припрятал продукты за румпелем, а потом прошёл к бочке с пресной водой и напился вволю. И только потом возвратился назад к рулевому и подал ему бутылку.

Он жадно приник к её горлышку и всосал полстакана.

– О, Господи! Смачно-то как, – наконец выдохнул он. – Ажно кровь побежала… по жилкам. А ты здесь, Джимми… откудова взялся… такой весь красивый?

– Я прибыл принять это судно под своё командование, – ответил я. – Можете называть меня «капитан Хоккинз».

– Понятно, – кивнул рулевой.

– Рана серьезная?

– Не так, что бы очень. Был бы здесь… этот доктор, он поставил бы меня на ноги за… минуту.  Но похоже придется мне сдохнуть от этой… царапины. Такая уж выпала мне судьбина. Да, капитан, – продолжил Хэндс после паузы, – что касаемо этого вон… чудилы, – он показал на мертвеца в красной шапке, – то он сыграл в ящик, и дьявол-то с ним. Жалеть его нечего. Не моряком и был.

Хэндс начал выглядеть значительно лучше: его щёки порозовело и голос окреп, хотя во всём остальном он был жутко слабым и его голова продолжала мотаться в такт качке.

– Да, мистер Хэндс, – доложил ему я, – мне очень не нравится цвет вашего знамени.  Лучше остаться совсем без флага, чем плыть под таким.

И я, опять поднырнув под грот-гик, подобрался к флагштоку, после чего, спустив Весёлый Роджер, торжественно выбросил его за борт.

– Боже, храни короля Георга! – крикнул я и подбросил вверх свою шапку. – И да сгинет капитан Сильвер!

Пока я делал всё это, Хэндс с нехорошим прищуром смотрел на меня, а его подбородок всё так же лежал на груди, а голова покачивалась в такт качке.

– Я так полагаю, капитан Хоккинз, – наконец прервал он молчание, – что вы были бы, типа, не против причалить… вон к этому берегу? Обсудим проблему?

– Да, я полностью «за», – кивнул ему «капитан Хоккинз», с аппетитом поглощая свой завтрак. – И я вас слушаю очень внимательно. 

– Вот этот салага, – издалека начал Хэндс, вновь показывая на мертвеца в красной шапке, – его  звали О'Брайен, он был из поганых ирландцев и жалеть его нечего, не моряком, повторяю, и был, этот, стало быть, салажонок сперва помогал мне подымать… паруса, но работу свою не доделал. Сейчас он в аду, и дьявол-то с ним.   Проблема не в этом. Кто будет теперь… управлять нашим судном? Ведь я слаб, как цыпленок, а вы очень неопытны, – рулевой чуть собрался с силами и через минуту продолжил. – И я решил предложить вам такую вот честную сделку: вы принесёте мне жрачку и воду, и каких-нибудь тряпок, чтобы перевязать мою… царапину, а я вам расскажу, как рулить. Идёт, капитан?

– Идёт! – опять отозвался я. – Но учтите, что на прежнее место я возвращаться не собираюсь, и мы бросим якорь в Северной Бухте, согласны?

– А куда мне деваться-то? – тяжело вздохнул Хэндс. – Ведь все козыри на руках у вас, капитан, а у меня – одни двойки, уж таким я, видать, уродился на свет недотёпой. Идём к Северной Бухте, вы мне приказываете? Что же, к Бухте, так к Бухте. Разрази меня гром, если я не причалю прямиком к Доку Казней, если будет на то ваша воля! Уж такая, видать, мне досталась судьбина, что не везёт мне ни в чём.

Слова рулевого мне показались разумными и мы заключили с ним сделку. И уже через четверть час «Эспаньола» вовсю плыла к берегу и я начал надеяться, что мы окажемся в Северной Бухте ещё до прилива, а потом, дождавшись полной воды, благополучно высадимся на берег. 

Затем я ещё на пару минут отлучился и, заглянув в свой собственный сундучок,  нашел небольшой кружевной платочек – подарок матери. Этим платком я перевязал Израэлю Хэндсу его кровоточащую ляжку и, после того, как он немного поел и выпил ещё полстаканчика бренди, рулевой стал сидеть почти прямо, говорить намного отчётливей и, вообще, начал выглядеть совсем другим человеком.

В это время задул свежий ветер и «Эспаньола» заскользила по водной глади, как огромная чайка.  Берега пролетали мимо и менялись с каждым мгновением: вот мы миновали каменистый участок острова и оказались перед отлогим песчаным берегом, поросшим карликовыми соснами. А потом и сосны закончились и мы обогнули большую скалу на Северном мысе.

Я, если честно, был очень доволен и своей новой командой, и почти идеальной погодой, и проплывавшими перед нами живописными видами. У меня теперь было сколько угодно воды и еды, и – что важнее всего – моя совесть, давно упрекавшая меня за дезертирство, получивши настолько шикарный подарок, наконец-то замолкла.  Все было бы, вроде, отлично, но…

Но только одно вызывало моё смущение: это странный прищур рулевого и его бегающая кривоватая усмешка. На самый первый взгляд это было просто улыбка смертельно усталого и смертельно измученного человека, но, уже зная пиратов, я читал в ней другое. Дело явно было нечисто и на кону, как всегда, стояла жизнь.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
ИЗРАЭЛЬ ХЭНДС

К этому времени ветер стал западным и мы удачно зашли в горловину Северной Бухту. Из-за отсутствия якоря вплоть до прилива делать нам было нечего. Хэндс объяснил, как удерживать судно на месте, и мне, пусть и не с самой первой попытки, удалось залечь в дрейф. А потом мы с ним принялись за второй завтрак.

– Капитан, – сказал он всё с той же своей кривоватой усмешкой, – вы ведь видите моего лучшего друга О'Брайена? Как бы нам его сплавить за борт? Я парень, конечно, простой и ни капельки не раскаиваюсь в том, что свернул ему шею, но мне всё же кажется, что украшение из него для нашего корабля – никакое. Что скажете, кэп?

– Я вряд ли сумею перевалить  его за борт – ответил я. – Да и не по душе мне такая работа. Пусть лежит, где лежал.

– Да-а, Джи-ы-ым, – печально вздохнул рулевой, – какое всё же несчастное судно, эта наша с тобой Эспаньола! Наверное, самое несчастливое из всех, на которых я выходил в море. Сколько сильных и смелых парней погибло на ней во время последнего рейса, это ж страшно подумать! Взять того же О'Брайена. Как ты думаешь, Джим, ты ведь парень учёный, не пенёк придорожный, навроде меня, так вот, Джим, когда человека убьют, человек этот мёртв… навсегда, или может, короче, ожить после смерти?

– Мистер Хэндс! – вскричал я, ибо слова этого изверга задели меня за живое. – Убить можно лишь тело, а душа О'Брайена сейчас на небе и даже, возможно, сейчас наблюдает за нами.

– Так что, – усмехнулся Хэндс, – убийство – это пустое занятие, вроде давли клопов? Дави, не дави – ничего не убудет? Но с другой стороны, капитан, душа в наших грешных моряцких делах весит очень немного, и тело важнее. И, если тело убитого исчезает навеки, то и Бог с ней, с душою. Я не очень боюсь приведений и разной другой загробной штуки. Пусть себе шастают. Ну, а сейчас, капитан, – произнёс он после паузы, – после того, как мы с тобою вот так вот по-братски обо всём побеседовали,  не мог бы ты принести мне, короче, бутылку вина, потому что этот чёртов бренди слишком чего-то крепок для моей раненой черепушки.

Когда он произносил свою просьбу,  глаза Хэндса бегали и смотрели на что угодно:  на море, на небо, на своего мёртвого соплавателя, но только не на меня. На губах порхала всё та же кривоватая улыбка, а голос звучал настолько ненатурально, что и ребенок что-нибудь заподозрил (да и кто мог поверить, что этот пьяница предпочитает вино – коньяку?). Ответил я максимально быстро, чтобы у моего туповатого собеседника не возникло и тени сомнений:

– Захотелось  винца? О, отлично! Отлично! Но какого? Красного или белого?

– Ну… я даже не знаю, – помотал башкой Хэндс, – а в чём так хоть разница-то? Короче, чтоб было побольше и покрепче.

– Хорошо, я тогда принесу вам портвейн, – предложил я. – Но искать я его буду, видимо, долго.  Это вино из редких.

После этого я, топоча изо всех своих сил, спустился в нашу каюту, где тихонько снял обувь, прошмыгнул по носовому проходу на полубак и, взобравшись по лестнице, выглянул из-за носовой рубки.

Увы! Мои худшие подозрения подтвердились: Хэндс полз на карачках к правому борту  и полз, несмотря на гримасы боли и поминутно вырвавшиеся из его глотки стоны, достаточно быстро и уверенно. Уже через пару минут он добрался до свёрнутого в бухту каната и вытащил из-под него нож. Вернее, даже не нож, а не очень большой кинжал, весь перепачканный в спёкшейся крови. Он осторожно проверил пальцем остроту его лезвия и поспешно запрятал кинжал под куртку, после чего всё так же ползком возвратился на старое место возле фальшборта.

Итак, я узнал всё, что мне было нужно: у рулевого было холодное оружие, он мог – худо-бедно – двигаться, а так же мог – в любую минуту – зарезать меня точно так же, как он когда-то зарезал валявшегося на палубе ирландца. Но – покуда «Эспаньола» была окончательно не пришвартована – наши с ним цели совпадали и убивать ему меня было не с руки.

И, покуда мой мозг напряжённо всё это обдумывал, мои руки и ноги сами собой занимались делами: я вернулся в каюту, надел свою обувь, схватил первую же попавшуюся бутылку и вернулся на палубу. 

Израэль Хэндс лежал точно в такой же позе, в какой я его оставил, причём его веки были полуприкрыты, как бы намекая, что сил интересоваться окружающим у их обладателя нет. Однако, заслышав мои шаги, он приоткрыл глаза, торопливо схватил принесённую мною бутылку, привычным жестом отбил её горлышко, после чего произнёс свой излюбленный тост: «За удачу!» – и сделал добрый глоток. Потом он вдруг вынул табачную палочку и стал умолять меня отрезать от неё кусочек.

– Ведь у меня нет ножа! – канючил Хэндс. – А, если б даже и был, откуда у меня силы перерезать даже табачинку? Похоже, я, Джимми, отбегался. А ты отрежь мне кусочек, побалуй-ка старика напоследок.

– Хорошо, – кивнул я, – я, конечно, отрежу. Но на вашем бы месте, я думал не о табаке, а о молитве.

– О молитве? Зачем?

– Как зачем? – возмутился я. – Вы прожили жизнь среди лжи и обмана. Вы нарушали данную вами присягу. Убитый вами исподтишка человек лежит в пяти ярдах от вас. И вы еще спрашиваете, зачем вам нужно Милосердие Божие?

Хэндс, выслушав эту наивную проповедь, сделал новый глоток и произнёс с непривычной серьёзностью:

– Знаешь что, Джимми, я тридцать лет хожу в море и видел там всякое: ураганы и штили, видел стрельбу и поножовщину, видел червивый сухарь, поделенный на десятерых, и пресную воду, закончившуюся в ста милях от берега. Не видел я одного: чтоб хоть какая-то польза была в этой жизни от доброты и милосердия. Прав всегда тот, кто выстрелил первым, и мертвяки не кусаются. Только два этих закона я видел на море, да и на суше тоже. Ладно, мой капитан, – добавил он уже совсем другим тоном, – пришло время чуть-чуть поработать.  Давай пришвартуем нашу красавицу к этому берегу. Слушай мои команды, капитан Хоккинз!

Хотя нам осталось пройти чуть меньше двух миль, осилить их было непросто: бухта была настолько узкой и извилистой, что напоминала скорее устье реки, чем гавань. Но я, видимо, был не очень плохим подчинённым, а Хэндс-то так уж точно – великолепным лоцманом, и мы благополучно миновали все мели и, обогнув далеко выступающий мыс, подплыли к поросшему соснами берегу. Невдалеке от берега располагался наполовину сгнивший остов некогда брошенного командой судна. Этот огромный трёхмачтовый бриг весь зарос зеленовато-рыжими водорослями, а на его провалившейся палубе пустили корни кусты, покрытые ярко-розовыми цветами. И какое б печальное зрелище не являло собой это мёртвое судно, оно неопровержимо доказывало, что ни бурь, ни штормов в этой гавани не бывает.

– А ну-ка, давай, капитан, зацени, какое клёвое место нашёл для тебя твой лоцман, – усмехнулся Хэндс. – Какой ровный и жёлтый песочек, никаких ураганов и цветочки на этом летучем голландце растут, как у мамочки в садике!

– А когда мы пристанем к берегу и сядем на мель, как нам потом с неё сняться? – спросил я его.

– А это, кэп, легче лёгкого:  во время отлива обмотай длинный канат вокруг любой из тех сосен, а его свободный конец накинь на вымбовку. Дождись полной воды и заставь всю команду закручивать ворот. Так наша красотка и снимется с мели. А теперь, Джим, внимание: мы почти что у цели, но судно идёт слишком быстро. Чуть левей! Чуть правей! А сейчас держи прямо.

Хэндс сыпал командами, а я подчинялся им безропотно, до тех пор, пока он не крикнул: «Нос прямо по ветру!» – после чего я в последний раз вывернул румпель и нос «Эспаньолы» не причалил к берегу.

И всё это время я был так увлечён своими обязанностями, что едва не забыл о смертельной опасности исходящей от рулевого. Но в самый опасный момент я всё-таки обернулся и увидел Хэндса с кинжалом, уже переползшего половину разделявшего нас расстояния.

Встретившись взглядами, мы заорали. И если мой крик был тоненьким писком отчаяния, то крик рулевого был рёвом кинувшегося в атаку медведя. Издав этот рык, он стремглав на меня набросился, а я, выпустив румпель, побежал наутёк. Распрямившаяся ручка румпеля заехала Хэндсу в грудь, сохранив мою жизнь и задержав рулевого буквально в шаге от цели.

За подаренное мне румпелем время я успел выскочить из приготовленной мне на корме ловушки и имел теперь для манёвра всю палубу. Около главной мачты я остановился, достал пистолет, хладнокровно прицелился и надавил на спуск. Но выстрела, увы, не последовало: морская вода промочила затравку и сделала моё оружие бесполезным. Как же я после этого проклинал самого себя за то, что не догадался вовремя перезарядить пистолеты. Не будь я настолько беспечен, не стоял бы я нынче перед этим разбойником, словно барашек на бойне!

Даже будучи раненым, мой противник двигался быстро и выглядел ужасающе (его растрёпанные седые лохмы и воспалённо-малиновое лицо и сейчас иногда посещают меня по ночам). Время от времени я довольно легко от него увёртывался,  но хорошо понимал, что мне нельзя всё время просто убегать от Хэндса, потому что – раньше ли, позже ли – он точно так же запрёт меня на носу, как только что чуть не поймал на корме. И тогда он заколет меня своим кинжалом, и эти двенадцать дюймов окровавленной стали будут последнее, что я увижу.

А пока я так размышлял, мы с Хэндсом продолжали играть в догонялки, в которые тринадцатилетнему подростку играть было, конечно, намного сподручнее, чем пятидесятилетнему дядьке с кровавой раной на левой ноге. И мы с рулевым, словно двое мальчишек, как раз нарезали круги вокруг мачты, когда «Эспаньола» воткнулась носом в песок и завалилась на бок.

Мы все полетели: и сам я, и Хэндс, и даже мертвый пират в красной шапке. При этом мы все оказались у правого борта и моя голова ударилась о колени рулевого. На ноги я вскочил первым и, быстро поняв, что играть в догонялки на покосившейся палубе бессмысленно, выбрал другой план спасения: ухватившись за ванты, взобрался на бизань-мачту и взобрался туда удивительно вовремя, потому что мой недруг меня едва не проткнул своим огромным кинжалом.

Потом я уселся на поперечную рею и с ужасом посмотрел на кинжал, вонзившийся в мачту всего полуфутом ниже того самого места, где я только что находился. А близ бизань-мачты, на палубе, стоял на карачках и сам рулевой, являя собою что-то вроде живого памятника разочарованию и скорби.

Воспользовавшись передышкой, я начал перезаряжать свои пистолеты, подсыпая сухую затравку и порох взамен отсыревших.

Мои действия озадачили Хэндса и после минутного колебания он и сам ухватился за ванты и, зажав свой тесак между мощными челюстями, начал медленно забираться на мачту. Его окровавленная нога ему очень сильно при этом мешала и он едва прополз треть разделявшего нас расстояния, когда оба моих пистолета вновь стали разящим и грозным оружием.

– Мистер Хэндс! – закричал я ему. – Ещё один шаг, и я вышибу ваши мозги на палубу. Ведь мертвяки не кусаются, так вы, кажется, мне говорили?

Пират тут же замер и стал напряжённо думать. Потом левой рукою вынул кинжал изо рта и произнёс:

– Знаешь, Джим, мы, наверное, оба с тобою погорячились и должны заключить ещё одну сделку. Промедли ты хоть на мгновение, верх был бы мой, но мне всегда не везёт, такая уж выпала мне судьбина! Так что я, Джим,  сдаюсь. Ты победил, Джим Хоккинз, и я, седой морской волк, капитулирую перед безусым юнгой!

Услышав эти слова, я, конечно, раздулся от гордости, словно индюк посередине курятника, и тут же почувствовал жуткую боль – в моё правое плечо вонзился брошенный Хэндсом кинжал и пригвоздил меня к матче. От боли и страха я тут же нажал на курки, оба мои пистолета выстрелили и камнем рухнули в воду. И упали они туда не в одиночку: Хэндс тоже выпустил ванты и со сдавленным криком обрушился за борт. 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
ТВОЯ ДОЛЯ – ДВА ФАРТИНГА!

…Мачты кренившейся на бок шхуны нависали над самой водой и Хэндс рухнул за борт недалёко от фальшборта. Потом единственный раз – весь в крови и в пене – рулевой всё-таки вынырнул и уже  навсегда улёгся на дно морское. Когда рябь успокоилась, я увидел его спокойно лежащим на ровном и чистом песке в тени нашего судна. Несколько ярких тропических рыбок плавали чуть-чуть поодаль. Иногда вода за бортом чуть подрагивала и мне начинало казаться, что Хэндс привстаёт. Но это, конечно, была только видимость: старый пират был разом и застрелен, и утоплен, и был обречён стать кормом для рыб именно в том самом месте, где он замышлял своё очередное убийство.

Впрочем, минуту спустя я подумал, что мне его суждено пережить ненамного. Ржавый кинжал жёг огнём, кровь хлестала ручьями и я буквально с каждым мгновением чувствовал себя всё хуже и хуже. Но больше всего я боялся даже не смерти, а того, что, погибнув, лягу на дно рядом с застреленным мною пиратом.

Закрыв от страха глаза, я вцепился в свою бизань-мачту так, что даже ногти мои побелели. Потом попытался выдернуть пригвоздивший меня к матче кинжал и не смог. А потом – уже в полном отчаянии – резко дёрнул плечом и именно это движение неожиданно подарило мне свободу: оказалось, что буканьерский клинок пронзил только маленький лоскут кожи, от рывка он порвался и теперь меня продолжали удерживать лишь рубашка и куртка. Не обращая никакого внимания на фонтаном хлеставшую кровь, я разорвал и их и наконец-то обрёл вожделенную свободу, после чего спустился по вантам на палубу и занялся своей раной. Рана, которую я пару минут назад считал чуть ли не смертельной, оказалась в действительности почти что царапиной и, после остановки кровотечения, даже не очень мешала двигать рукой.

И тогда я решил избавить наше судно от последнего его пассажира – О'Брайена. События всех этих дней отучили меня бояться покойников, так что я подхватил ирландца подмышки и, словно тяжёлый мешок с отрубями, перевалил его за борт. Потонул он мгновенно и только его пресловутая красная шапка продолжила плавать по поверхности воды.  Когда шапка слетела, неожиданно выяснилось, что юный О'Брайен был абсолютно лыс и его голый, словно настольная лампа, череп уткнулся на дне в колени его убийцы, и вокруг них обоих продолжали носится сверкающие стада полосатых тропических рыбок.

Итак, я остался на судне один. Час был поздний, солнце закатывалось и рваные тени соседних сосен ложились прихотливым узором на палубу.  Вечерний бриз тоже мало-помалу крепчал и мог наделать множество бед нашему многострадальному судну.

И я решил первым делом убрать паруса. С кливерами я справился быстро, а вот с гротом пришлось помучаться. Из-за сильного крена он почти доставал до воды и, когда я подрезал фалы,  начал плавать в водах залива, словно замоченная для стирки гигантская простыня из постели какого-то великана. Свернуть этот грот у меня не хватало силы, и вся дальнейшая судьба нашей шхуны зависела теперь исключительно от удачи (как, в общем-то, и моя собственная).

Уже вовсю вечерело, когда я отправился в путь. Воды под бушпритом оказалось всего по пояс, грунт был ровным и твердым и я вышел на берег в весьма неплохом настроении. Судно опять стало нашим и даже сам непреклонный капитан Смоллет должен был теперь извинить моё дезертирство. И я уже вовсю представлял себя за частоколом, в компании своих верных друзей, восхищённо внимающих моему рассказу про все мои подвиги.

Но дорога к нашему домику была очень трудной и неблизкой. Я пересёк одну из речушек, впадающих близ Стоянки Капитана Кидда в залив (воды было по щиколотку), потом миновал гору с двумя вершинами и направился прямо к Подзорной Трубе. Ночная мгла к этому времени сильно сгустилась,  и я всё чаще и чаще спотыкался о невидимые мне кусты и проваливался в незримые ямы.

Но вот неожиданно стало немного светлей. Это серебристое лунное сияние сперва осветило верхушку Подзорной Трубы, а потом и окружающую меня местность. С лунным светом я зашагал веселее и уже через двадцать минут подошёл к частоколу. Здесь я сразу замедлил шаги, потому что погибнуть от пули своих же товарищей, избежав перед этим десятки смертельных опасностей, было б совсем уже глупо.

Итак, где-то минуту спустя я осторожно приблизился к нашей ограде. За нею всё было, как прежде, за исключением одного – огромного костра, чей красно-малиновый столб поднимался до самого неба.

Это зрелище меня очень смутило, ведь мы никогда не разводили таких гигантских костров и всегда – под неусыпным контролем капитана Смоллета – экономили каждую хворостинку.  Значит, что-то случилось?

Стараясь держаться в тени, я подполз к частоколу и, выбрав самое-самое-самое тёмное место, перелез на ту сторону. Потом, низко пригнувшись, приблизился к нашему домику и прислушался.

Оглушительный храп моих друзей, который я столько раз проклинал когда-то, сейчас прозвучал для меня лучше всякой музыки. А пронзительный крик часового: «Слу-у-ушай!» – успокоил меня окончательно и подвигнул зайти вовнутрь.

«Но, о Боже, – подумал я про себя, заходя. – Как небрежно они несут вахту! Ведь, будь на моём месте пираты, никто бы из них не увидел рассвета».

Внутри, кроме храпа, вовсю раздавались ещё какие-то малопонятные звуки: как будто кто-то похлопывал крыльями и ёрзал на жёрдочке.

Я сделал пару шагов и наступил на кого-то. Пострадавший отчётливо выругался, но просыпаться не стал.  А ещё через пару секунд его сонную ругань заглушил чей-то вопль:

– Твоя доля – два фар-р-ртинга! Твоя доля – два фар-р-ртинга! Полный впер-р-рёд! Суши вёсла! – и этот голос мог принадлежать лишь одному существу – попугаю Сильвера, нёсшему вахту не хуже сторожевого пса.

А потом прозвучал сонный бас самого Длинного Джона:

– Стой! Кто идёт?

Я в ужасе бросился к выходу, но, наскочив на кого-то, застрял в дверях, а потом оказался в чьих-то железных объятиях.

– Дикки Джонсон, сынок, – снова раздался бас Сильвера, – принеси-ка мне с улицы факел. Я хочу рассмотреть, кого я поймал.

И тотчас один пиратов метнулся наружу и возвратился с пылающим факелом.


ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
КАПИТАН СИЛЬВЕР

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
СРЕДИ ВРАГОВ

Ответивший окрестности красноватый огонь принесенной снаружи горящей ветви подтвердил наихудшие из моих опасений. Наш форт был захвачен мятежниками. Внутри него мало что изменилось: всё так же лежали продукты на полках, всё так же стоял в углу невысокий бочонок с бренди, но не было никаких следов пленных, из чего я сделал горестный вывод, что все наши погибли при штурме, и тут же начал корить себя за то, что не разделил их участь.

Пиратов внутри было шестеро. Пятеро тут же вскочили при моём появлении, а шестой продолжал лежать, лишь чуть-чуть приподняв свою голову. Смертельная бледность на его лице и закрывавшая лоб окровавленная повязка, говорили о недавно полученной ране (это был, как я думаю, тот самый мятежник, который во время позавчерашнего штурма упал с наружной стороны частокола и скрылся в лесу).

Попугай восседал на плече предводителя и чистил перья. Сам же Сильвер выглядел, прямо скажем, неважно: он был непривычно понур и бледен, а его некогда новенький синий камзол, в коем он приходил на переговоры, был изорван и перепачкан глиной.

– Так ты, значит, Джим Хоккинз? – удивлённо переспросил Сильвер, садясь на бочонок и набивая трубочку. – Ну что же, как говорится, добро пожаловать. Ну-ка, Дикки, – продолжил он, обращаясь к пиратам, – дай мне огонька,  – атаман прикурил. – А теперь воткни факел в поленницу. А все остальные джентльмены уже могу, видимо, сесть. Мистер Хоккинз за это на них не обидится. Ну, а ты, милый юнга, конечно, сделал старому Джону сюрприз. Преизрядный сюрприз. Я и раньше, конечно, догадывался, что у тебя на плечах голова, а не порожняя бочка, но всё же не знал, что настолько.

Ответить мне было нечего. Я стоял, прислонившись спиною к стене и сердце моё колотилось, словно собачий хвостик.

Сильвер же с демонстративным спокойствием выпустил парочку дымных колец и произнёс:

– Итак, ты опять вместе с нами. Не буду скрывать, мой мальчик, ты мне всегда очень нравился и казался мне просто копией меня самого лет сорок назад, когда я был таким же молодым и красивым, как ты сегодня. И я и раньше хотел, чтоб ты подключился к нашей команде, получил свою долю сокровищ и жил потом в роскоши. Так что ты сделал правильный выбор. Капитан Смоллет – отличный моряк, но он оченно строг по части дисциплины и никогда не простит тебе твоего дезертирства. А доктор так и вообще кроет тебя на все корки и называет «маленьким предателем».  И они тебя больше не примут, ты можешь даже не сомневаться. Так что выход есть только один – примкнуть к капитану Сильверу, если ты, конечно, не хочешь начать собирать своё собственное войско.

Речь Длинного Джона была для меня слаще музыки. Да, скорее всего, он был полностью прав насчёт того, как капитан и доктор отнеслись к моей самовольной отлучке, но самое главное – мои друзья были живы! А всё остальное было не важно.

– И я, юный Хоккинз, – раздуваясь от гордости, продолжил старый мошенник
, – не буду попусту хвастаться тем, как ловко мы тебя заграбастали. Хотя мы тебя заграбастали, ты можешь даже не сомневаться. Но я ненавижу насилие, и ты можешь сейчас говорить совершенно свободно. Нравится тебе наше общество – хорошо, оставайся. Не нравится – ступай на все четыре стороны, и ни один волосок не упадёт с твоей головы, клянусь своей жизнью, деньгами и здоровьем.

– Я должен прямо сейчас вам ответить? – заикаясь от ужаса, спросил его я, потому что уютный басок  предводителя отчётливо пахнул смертью.

– Никто тебя не неволит – широко улыбнулся Сильвер, – думай час, думай год, думай сколько угодно. Нам просто очень приятно находится в твоей компании, юный Хоккинз.

– Хорошо, – кивнул я, осмелев. – Чтобы что-то решить, мне нужно знать, что случилось. Так почему вы все здесь и куда подевались мои друзья?

– Ты хочешь знать, что случилось? – усмехнулся один красномордый пират. – Мы и сами б не прочь это выяснить.

– А ты бы, Том Морган, заткнул б свою глотку и подождал, пока я дам тебе слово, – очень грубо прервал его Сильвер, а потом, обернувшись ко мне, прежним вежливым тоном продолжил. – Вчера вечером, во время собачьей вахты, – (так моряки называют временной промежуток между четырьмя часами дня и восьмью часами вечера), – ко мне пришёл доктор под белым флагом и спросил: «Капитан Сильвер, а вам не кажется, что вы проворонили своё судно? Я хватаю подзорную трубку и оглядываю горизонт. Да, действительно наша девочка сгинула! И, если ты в своей жизни встречал хоть кого-то глупее, чем выглядел я в ту минуту, я дам тебе фартинг. Потом доктор предлагает мне сделку: мы забираем себе эту крепость со всеми припасами и позволяем им всем безопасно уйти. И вот мы все здесь, а они где-то на острове.

И он выпустил из своей трубки ещё одно облачко дыма.

– А самые последние его слова были такие, – продолжил Сильвер. – Я их повторю, чтоб ты не думал, что тоже включён в соглашение. Короче, послушай: «Вас сколько осталось?» – спросил я доктора. «Четверо, – отвечает мне он, – и один из нас ранен. А что касается этого юнги, то он снова шляется не пойми где, и мне это стало уже безразлично. Мы все слишком устали от его выходок».

– И больше он вам не сказал ничего? – спросил я Длинного  Джона.

– Нет, паренёк, – развёл руками старый пират, – это было его самое последнее слово.

– И теперь я должен выбирать между ними и вами?

– Да, сынок, – закивал Длинный Джон и, нехорошо улыбнувшись, в упор посмотрел на меня.

– Неужели вы, мистер Сильвер, – прошептал я, бледнея от гнева, – при всём вашем хвалёном уме всерьёз полагаете, что я смогу быть вместе с клятвопреступниками и убийцами? Нет, даже под страхом мучительной смерти я не сделаю этого. Ведь с тех пор, как я вас повстречал, мистер Сильвер, я видел уже слишком много смертей, чтоб чего-то бояться. Но  кое-что я скажу. Запомните, именно я – причина всех ваших несчастий. Вы сейчас полный банкрот: вы потеряли сокровища, судно и две трети команды. И всё это из-за меня. Это именно я, сидя в бочке, подслушал ваш разговор с Диком Джонсоном и Хэндсом и предупредил всех наших о мятеже. Это именно я перерезал якорный трос и убил двух оставленных вами на «Эспаньоле» людей, после чего запрятал её в таком месте, куда вам никогда не добраться. Верх остался за мной, мистер Сильвер, и я боюсь вас не больше, чем муху. Можете убить меня или помиловать, но я скажу вам одно: убив меня, вы ничего не добьётесь, а, если вы сохраните мне жизнь, я сделаю всё, чтоб уберечь вас от виселицы.  Так что выбирайте сами. Бесцельная жертва или ценный свидетель, который  спасёт вас от смерти.
 

Здесь я прервал монолог и огляделся. К моему удивлению никто из мятежников не произнес ни единого слова и не сдвинулся с места. Все они молча пялились на меня, словно бараны на новые ворота. Но, наконец, один из пиратов – седой моряк с лицом цвета красного дерева (это был тот самый Том Морган, которого я повстречал когда-то в «Подзорной трубе») встрепенулся и заорал:

– И ведь это именно он тогда вычислил Чёрного Пса!

– И каракули Флинта увёл тоже он, – кивнул Сильвер. – Куда не плюнь, всюду Хоккинз!

– И он нам за это заплатит! – заорал Морган и вытащил нож.

– Отдать якоря! – грозно цыкнул Джон Сильвер. – Что ты себе позволяешь, Том Морган? Кто из нас тут капитан, ты или я? Или мне получить тебя вежливости? Запомни, салага, что многие люди за все эти годы пытались перечить Длинному Джону, но часть из них кончила жизнь на нок-рее, часть прошлась по доске, а остальные проснулись с ножиком в сердце.  Пока что ещё не нашлось человека, который бы встал у меня на пути и остался бы жив. Подумай об этом, глупышка!

Том Морган испуганно замер. Но здесь стали роптать остальные.

– А ведь Том прав! – крикнул один.

– Ты нас долго дурачил, Джон Сильвер, – поддакнул другой, – но мы твоим штучкам больше не верим!

– А может быть кто-то из вас, джентльмены, – прорычал Длинный Джон, вставая с бочки и всё так же сжимая в руке дымящуюся трубочку, – готов побеседовать со мной с глазу на глаз? Назовите мне его имя и тогда – согласно обычаю джентльменов удачи – мы с ним возьмём в руки сабли и я, несмотря на свою деревяшку, узнаю цвет его кишок раньше, чем выгорит до конца эта трубка!

Ни один из пиратов даже не шелохнулся и не произнёс ни звука.

– О, Господи, что вы за люди! – вздохнул Длинный Джон. – Драться вы не умеете, так учитесь хотя бы слушать и понимать наш несложный английский язык. Так вот, зарубите себе на носу: я – капитан, потому что вы меня выбрали. Я – капитан, потому что в любой честной драке стою десятерых таких, как вы. Я – капитан, потому что на плечах у меня голова, а не порожняя бочка. И мне нравится этот мальчишка, который больше похож на мужчину, чем любой из вас, и каждый, кто его тронет, будет иметь дело с Джоном Сильвером. Вам это ясно?

И снова последовала очень долгая пауза. Моё сердце всё так же вовсю колотилось о рёбра, но впервые хотя б тень надежды робко затеплилась у меня в груди.  Что же касается Сильвера, то он всё так же стоял, прислонившись к стене со скрещенными на груди руками, и спокойно попыхивал трубочкой. Лицо его было непроницаемым, но его крошечные глазки напряжённо и скрытно следили за окружающими. А все остальные пираты сгрудились в самом дальнем углу и начали напряжённо перешёптываться, время от времени бросая злобные взгляды, то на меня, то на Сильвера.

– Вы что-то хотели сказать, джентльмены? – подначил их Сильвер. – Тогда говорите прямо, а не шепчите себе под нос, словно старые кумушки.

– Простите нас, сэр, – через силу ответил один из пиратов, – но вы очень любите ссылаться на наши обычаи, но всегда выбираете те, которые вам выгодны, а неудобные – пропускаете. Между тем, у джентльменов удачи есть правила и для команды и вы не можете помыкать нами, как стадом овец. У нас есть законное право собраться на корабельный совет и высказать общее мнение. Короче, я ухожу и жду остальных.

И, отбарабанив всё это, самый смелый пират – здоровенный детина со зверским лицом и жёлтыми, словно крыжовник, глазами – отдал нам честь и вышел. Вслед за ним потянулись и остальные. И почти каждый при этом что-нибудь говорил. «Джон, здесь всё по понятиям», – произнёс второй. «Корабельное толковище на полубаке, – развёл руками Том Морган, – имеем полное право собраться». Четвёртый буркнул   что-то неразборчивое и тоже вскинул руку в морском салюте. Пятый выскочил молча и оставил нас с Сильвером с глазу на глаз.

Бывший повар тотчас же  вынул изо рта свою трубку и зашептал:

– Джим, ты сейчас в полушаге от смерти и, что значительно хуже, от пытки. Но я тебя выручу и буду с тобой до конца. Я решил так не сразу, но, когда ты сказал, что станешь моим свидетелем на суде, меня как громом поразило. Джим, я не хочу попасть в петлю из-за этого неудачного бунта и ты станешь моею палочкой-выручалочкой. Я знаю, что ты честный парень и заплатишь добром за добро. И вместе мы выплывем.   Сейчас я спасаю тебя от ужасной смерти, а на суде ты спасаешь меня от виселицы. Договорились?

И здесь я начал кое-что понимать:

– То есть вы, мистер, думаете, что ваше дело проиграно? – спросил его я.

– Да, сынок, всё пошло полным прахом. Пропало судно, пропали наши шкуры, пропало всё. Джим, я здоровый и крепкий мужик, но, когда я увидел, что у берега нет нашей девочки… Джим, я едва не свалился в обморок! Что же касается этих придурков и их якобы корабельного совета, то не бери себе в голову – я с этим справлюсь. Но, сынок, баш на баш: сейчас я спасаю тебя, а потом ты поможешь мне.

 Я был поражён тому неподдельному отчаянию, которое вдруг охватило этого страшного человека. Никогда я не думал, что Бычья Туша может чего-нибудь так испугаться.

– Хорошо, – кивнул я, – всё, что в моих силах, я сделаю.

– Вот и отлично! – просиял Сильвер. – У меня появляется шанс. У меня появляется шанс.

Он подковылял к торчавшему из поленницы факелу, опять раскурил свою трубочку и продолжил:

– Пойми меня, Джимми, – всё так же вовсю улыбаясь, произнёс он, – я знаю, что наше дело проиграно, и я никогда не пришпориваю дохлую лошадь. Хэндс и О'Брайен сваляли вдвоём дурака и мне их не жаль: не моряки и были. Но мы-то с тобою живы, у нас всё впереди и мы ещё таких дел понаделаем!

Здесь он нацедил коньяка в оловянную кружку и тихо спросил:

– Джим, ты будешь?

Я отрицательно помотал головой, после чего Бычья Туша продолжил:

– А я пригублю малёхо. Сейчас будет жарко и стопочка не помешает. Ты, кстати, не знаешь, зачем доктор отдал мне карту?

На это моё лицо выразило такое неподдельное изумления, что старый пират тут же понял, что я не замешан в этом ни сном, ни духом.

– А ведь он сделал это не просто так, – покачал головою Сильвер, – и что-то за этим кроется. Может, что-то хорошее, а, может, и что-то и очень плохое.

И по его глазам было видно, что ничего хорошего старый мошенник в ближайшее время не ждёт.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
СНОВА ЧЁРНАЯ МЕТКА

Совещание пиратов продлилось ещё минут десять, а потом появился гонец и попросил взаймы факел. Сильвер согласно кивнул и посланник исчез, оставив нас в темноте.

– Скоро начнётся, – прошептал мне на ухо бывший кок очень спокойным и дружелюбным тоном. – Осталось две-три минуты.

Я тут же приник к бойнице и стал наблюдать за пиратами. Костёр уже прогорел и лежал между домиком и частоколом в виде большого пятна из малиновых угольков. Все пираты сгрудились вокруг парня с горящей веткой. Причём один из них стоял на коленях и держал в руках нож, а второй (тоже согнувшийся в три погибели) – какую-то книгу, и я ещё про себя удивился, как подобная вещь вообще могла оказаться у пиратов. Потом коленопреклонённые мятежники выпрямились и вся их компания стала гуськом возвращаться к нам в крепость.

– Идут! – крикнул я и тут же вернулся на старое место, стараясь скрыть от пиратов своё позорное подглядывание.

– Пусть идут, – кивнул Сильвер, – у меня для них кое-что припасено в моём загашнике. 

Здесь дверь открылась и все пять заговорщиков вошли вовнутрь и начали выталкивать из своих рядов того самого желтоглазого верзилу, что минут двадцать назад рассуждал о понятиях. Не будь дело настолько серьезным, этот умиравший от смертного ужаса человечек, крошечными шажками приближавшийся к Сильверу, выглядел бы очень комично. Детина шёл боком и что-то при этом сжимал в кулаке.

– Джордж, сынок, не боись, – приободрил его Сильвер, – я ведь знаю законы и никогда не обижу гонца.

Чуток осмелевший посланник приблизился к Сильверу, что-то пихнул ему в руку и тотчас вернулся к своим.

Длинный Джон разжал свою ладошку и внимательно осмотрел то, что было ему передано.

– Чёрная Метка – спокойно заметил он. – Как я и думал, как я и думал…  А откуда вы взяли бумагу? Из Библии? Разрази меня гром, это очень плохая примета! Какой идиот испоганил священную книгу?

– Ага, – поддержал его Морган, – а ведь я говорил!

– И наказаны будете все, – продолжил Сильвер. – Всем пятерым теперь светит виселица. А Библия чья?

– Библия Дика, – ответил кто-то из толпы.

– Ну, всё, Дикки Джонсон, – вздохнул Длинный Джон, – ни в чём тебе больше не будет удачи.

– Джон, хватит придуриваться! – крикнул верзила. – Команда вручила  тебе Чёрную Метку по всем нашим правилам. Ты должен перевернуть её и прочесть. А после этого можешь болтать, сколько хочешь.

– Спасибо, Джордж Мэрри, – ответил Сильвер. – Ты всегда знал назубок наши правила и мне очень приятно находиться в одной комнате с таким грамотным человеком. Так что же вы там написали? – Сильвер перевернул кружочек и прочитал. – «Низ-ло-жен». Замечательный почерк! Наверно твой, Джордж?

– Слушай, Сильвер, кончай! – взорвался желтоглазый. – Ты, конечно, известный ловчила, но это сегодня тебе не поможет. Слезай с этой бочки и участвуй вместе со всеми в выборах нового капитана.

– Т. е. тебя? Ведь ты самый шустрый из всех, кто остался? – пронзил его взглядом своих крошечных глазок Сильвер. – Мне искренне жаль тебя, Джордж, но ты малость поторопился. Я остаюсь капитаном до той самой минуты, пока команда не выскажет мне претензии, а я на них не отвечу. А до этого твоя Чёрная Метка не стоит и фартинга. Так что давай, Джордж, валяй.

– Хорошо, – закивал желтоглазый, – мы сделаем всё по правилам, чтоб ты потом не сумел отвертеться и переиграть всё заново. А претензии наши такие. Первое и самое главное. Ты прошляпил всё дело и загнал нас в ловушку, и у тебя не хватит смелости это всё отрицать, глядя ребятам в глаза. Второе: ты выпустил отсюда наших врагов задарма, и не позволил нам их укокошить, когда они находились на марше. На чьей ты вообще сторон, Бычья Туша? Думаешь, мы ничего не видим? Ну, и последнее – этот парнишка.

– Это всё? – спросил Сильвер.

– Да, это всё, – кивнул Мэрри. – И по-моему этого хватит. Из-за твоих косяков, Длинный Джон, все мы скоро окажемся в Доке Казней.

– Всё – так всё, – покачал головой Одноногий. –  Отвечаю по пунктам. Я загнал вас в ловушку и прошляпил всё дело? Если бы всё сейчас шло по моему плану, мы бы все находились на «Эспаньоле», ни один человек бы из нас не погиб, дукаты лежали бы в трюме и мы б кушали пудинг на ужин. И кто не дал осуществиться моему плану? Кто ежедневно меня торопил, угрожая низложением? Вас, таких удалых, было трое: первым был Хэндс, вторым был Джоб Андерсон, а третьим был ты, Джордж Мэрри. И ты, единственный из этих трёх недоумков, ещё не заплативший за свою спешку жизнью, имеешь наглость предлагать себя в капитаны? Воистину, Джордж, твоя наглость может соперничать лишь с твоею же глупостью.

Сильвер выдержал паузу и по лицу и Джорджа Мэрри, и остальных пиратов было видно, что свой монолог он произнёс не зря.

– Если честно, – продолжил Сильвер, – то мне просто не интересно разговаривать с вами. Какие из вас джентльмены удачи? Пятеро дамских портных – вот что из вас могло получиться в самом-самом благоприятном случае. Глядя на вас, я вообще не понимаю, как ваши матери разрешили вам выйти в море. Но ладно, продолжим. Итак, вы сказали, что всё дело завалено. Но вы не сказали, КАК оно завалено. А оно завалено напрочь! Наглухо! Завалено так, что мою шею уже сводить судорога от предчувствия пеньковой петли. Ах, как шикарно мы все будем выглядеть в лондонском Доке Казней! «Кто это?» – спросят зеваки. «А это Джон Сильвер, – ответит им кто-нибудь из морячков, – я знал его лично». Вот где мы все оказались, благодаря – кому? Благодаря Хэндсу, Андерсону и прочим. А, что касается третьего пункта, то этот сопливый парнишка, он – кто? Он – за-лож-ник. А заложников без нужды убивают только недоумки. Я надеюсь, вы слышали, что уже в августе на выручку к нашим врагам придёт ещё одно судно? И, когда мы начнём торговаться с его капитаном, что нам больше поможет – живой и здоровый Джим Хоккинз или его могилка? И по пункту второму, который я пропустил. Я выпустил наших врагов задарма, да, Джордж Мэрри? И мы – как ты говоришь – ни-че-го не получили взамен за право их безопасного выхода? Хорошо. Вот все эти продукты, – и Сильвер обвел рукою ломящиеся от припасов полки, – это, Джордж, ни-че-го? И что б ты сейчас шамал, если б не щедрость сквайра и доктора? А квалифицированная медицинская помощь, которую получаешь ты, Джордж, со своей лихорадкой и ты, Джеймс, со своею раною, – это тоже совсем ни-че-го? Где б вы сейчас были, если бы не ежедневные приходы доктора? В аду, джентльмены, в аду. Но даже не это самое главное. Главное, всё же, другое. Её я тоже выторговал за право безопасного прохода.

И он бросил на пол какую-то карту, которую я опознал за секунду. Это была та самая карта на жёлтой бумаге с тремя крупными красными крестиками, которую мы с моей мамой нашли на дне капитанского сундука. А вот зачем доктор отдал её Сильверу, для меня было загадкой.

…И, если появление этой карты ошеломило меня, то всех прочих мятежников она едва не отправила в нокаут. Какое-то время они просто стояли и шевелили губами, а потом набросились на неё, словно коты на пузырёк с валерианкой. Они вырывали несчастную карту друг у друга из рук и по доносившимся до меня восхищённым возгласам было понятно, что они уже не только мысленно завладели сокровищами, но и оказались вместе с ними в открытом море в полной недосягаемости и безопасности.

– Ага! – крикнул кто-то из пиратов. – Узнаю руку Флинта: буковки «Д» и «Ф» и завязанная в двойной морской узел жирнючая закорючка под ними – именно так он всегда и подписывался.

– Это, конечно, всё просто отлично, – ревниво встрял Мэрри, – но как мы вывезем всё это золото, если у нас нету судна?

Сильвер тут же вскочил и заорал, опёршись рукою о стену:

– Слушай, Джордж Мэрри, если ты снова раскроешь свою поганую пасть, я, наверно, не выдержу и всё-таки двину тебя по роже! Как мы их вывезем, он меня спрашивает? А из-за кого мы протренькали шхуну? Из-за таких недоумков, как ты, намотайте мне кишки на рёбра!  И именно ты нам должен был бы ответить на этот вопрос, если б имел хотя б каплю ума и совести. Но у тебя мозгов в голове, как у чайки, и их хватает только на то, чтоб молоть языком.

– Длинный Джон прав, – кивнул старый Морган.

– Спасибо на добром слове! – шутовски поклонился отставной кок. – Вы протренькали шхуну, я нашёл вам сокровище. И за это низложен. Ну и чёрт с ним! Выбирайте кого хотите себе в капитаны, а я сыт вами по горло.

– Только Сильвер! – оглушительно закричали пираты. – Только наш Длинный Джон! Бычья Туша навеки!

– Ах, вот как теперь вы запели, – усмехнулся Сильвер.  – Ну что ж, Джордж, извини, придётся тебе подождать другого случая. И тебе повезло, что я парень не мстительный. Очень, Джордж, повезло. Но что же нам теперь делать с этой чёртовой Чёрной Меткой? Выходит, что Джонсон зазря загубил свою Библию?

– А она что теперь даже и для присяги не годится? – очень тихо спросил пристыженный Джонсон.

– Извини, сынок, нет – развёл руками Сильвер – в порезанной Библии  святости меньше, чем в прошлогодней газете.

Дик отвёл взгляд и замолк. Похоже, он искренне верил в нависшее над ним проклятие.

– Ну а ты, юный Хоккинз, – захихикал Сильвер, – приобщи эту штучку к своей коллекции. 

И он протянул мне Чёрную Метку.  Этот бумажный кружок, величиною с серебряную крону и сейчас лежит перед моими глазами. Взят он был, видимо, с самой последней страницы, потому что одна сторона была чистой. На другой стороне были видны несколько строчек из Апокалипсиса и мне в ту ужасную ночь навечно врезались в память вот такие слова: «…кроме псов и убийц». Остальной текст был густо замазан золой, а на обратной стороне всё той же золой с двумя ошибками было выведено всего одно слово: «Незложин». Сейчас зола уже стёрлась и от всей этой надписи остались лишь пара глубоких царапин.

На этом наши ночные тревоги закончились. Пираты пустили кружку по кругу и завалились спать. Своего неудачливого соперника Сильвер поставил стоять на часах и строго добавил, что отвечает своей головой, если будет смотреть недостаточно зорко. Меня этот старый мошенник привязал к себе толстой верёвкой и, ложась спать, перегородил своим телом все пути к отступлению.

Сам я нескоро смежил веки и, засыпая, успел передумать о многом. Я то вспоминал человека, убитого мною сегодня в полдень, то начинал размышлять, как долго продлится и чем закончится начатая Сильвером интрига и сможет ли он до конца оставаться слугой двух господ. Сам Длинный Джон спал, словно младенец, и во сне безмятежно причмокивал. И, каким бы он ни был кровавым чудовищем, мне было немножечко жалко его:  слишком уж близко подступили к нему десятки смертельных опасностей, включая и почти неизбежную виселицу, поджидавшую его в Доке Казней.


ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
БЕРЕГИ ЧЕСТЬ СМОЛОДУ

Утром я был разбужен (да и, собственно, все мы были разбужены, включая и сладко похрапывающего на своём посту часового) спокойным и громким голосом, доносившимся с самой опушки:

– Эй, люди в крепости, просыпаетесь! Это доктор пришёл.

Доктор, должно быть, поднялся затемно, потому что рассвет вокруг нашего форта ещё только-только забрезжил. И доктор, точно так же, как и Сильвер когда-то, стоял по колено в белёсом тумане.

– А это вы, мистер Ливси! – ответил ему Длинный Джон, моментально натягивая личину неиссякаемого добродушия. – Уже на ногах? Ну и правильно! Кто рано встаёт, тому Бог даёт. Джордж, сынок, просыпайся, бери ноги в руки и помоги господину доктору подняться на борт. Дела у нас, доктор, идут превосходны и все ваши пациенты, слава Богу, и живы, и здоровы.

Всё это он прожурчал, уже выйдя наружу и стоя на самой вершине холма, опираясь при этом на свой неизменный костыль и стену домика. И мне вдруг показалось, что это все эти слова были сказаны нашим прежним и верным коком, настолько искренними и радостными были и выражение его лица, и переливы голоса.

– А у нас для вас небольшой сюрприз, господин доктор,  – продолжил Сильвер. – У нас стало одним пассажиром больше. Пассажир, слава Богу,  здоров, как бык, и всю ночь прохрапел на боку рядом с Длинным Джоном.

Доктор Ливси к этому времени уже перелез через ограду и находился в паре шагов от Сильвера. И здесь голос доктора дрогнул и он тихо спросил:

– Но ведь это… не Джим?

– А кому ж ещё не быть, как не юному Хоккинзу? – во всю ширь улыбнулся Сильвер.  – Конечно, Джим, мистер Ливси!

Услыхав это, доктор Ливси замер и лишь через пару секунд нашёл в себе силы для продолжения беседы.

– Ну, Хоккинз так Хоккинз, – наконец произнёс он. – Давайте сперва займёмся прямым нашим делом, а потом уж обсудим судьбу нашего юнги. Проведите меня к моим пациентам.

И он тут же вошёл внутрь домика и, удостоив меня лишь коротким кивком, занялся осмотром пациентов. И хотя он, конечно, не мог не понимать, что его жизнь среди этих подонков не стоит и шестипенсовика, внешне это никак не выражалось. Доктор вёл себя так, как будто бы он пришёл с визитом в обычное благовоспитанное семейство где-нибудь в сельской Англии. И это его непоколебимое спокойствие передалось и пиратам: они общались с доктором так, как будто вообще ничего не случилось и он всё так же был их судовым врачом, а они – верными долгу матросами.

– А вы явно пошли на поправку, – приободрил доктор Ливси пирата с перевязанной головой. – А ваш череп, похоже отлит из железа. Потому что, если кто-нибудь когда-нибудь и был одною ногой на том свете, то это были именно вы день назад. Но сейчас вы уже двумя ногами на этом. Ну а что касается вас, Джордж, – обратился он к желтоглазому, – то цвет лица стал почти что нормальным, а вот ваша (будьте добры, поднимите рубашку!), ваша, – доктор пощупал, – печень мне очень не нравится. Вы вообще принимали лекарства? Не слышу ответа. Джентльмены, больной принимал мои снадобья?

– Так точно, сэр, принимал! – отрапортовал старый Морган.

– Великолепно! – во все тридцать два своих зуба улыбнулся доктор и продолжил самым елейным тоном. – Поскольку сейчас я являюсь врачом у мятежников или даже, скорее, тюремным врачом, как мне было б намного приятней себя называть, я считаю вопросом своей профессиональной гордости сберечь все ваши жизни для короля Георга и его виселиц.

Разбойники переглянулись, но так и оставили эту моральную оплеуху без ответа.

– Дик тоже плох, – наконец произнёс один из них.

– Плох, говорите?  - искренне опечалился Ливси. – А ну-ка, Дик Джонсон, подойдите-ка к свету и высуньте-ка язык. Да, с таким языком трудно чувствовать себя нормально. Где-нибудь под Фонтенуа подобный язык мог напугать целую роту самых храбрых французов. Ещё одна лихорадка!

– И всё это из-за того, что он поднял руку на Библию, – философски покачал головой Том Морган.

– При всём моем уважении к Библии это случилось из-за того, что вы разбили свой лагерь на болоте, – парировал доктор. – С остальных джентльменов спрос невелик, но вы-то, Джон Сильвер, как допустили такое? Лагерь прямо в зловонной трясине – да это у меня в голове не укладывается! Боюсь, что, при всех ваших блестящих способностях, вы – полный профан в вопросах гигиены. Ну, а теперь, джентльмены, – продолжил доктор после того, как все выстроившиеся в круг морские разбойники приняли выданные им лекарства с такой забавной и робкой покорностью, как будто они были учениками воскресной школы, а не сборищем самых отъявленных головорезов, – я хотел бы переговорить вот с этим юношей.

И он указал на меня.

И тут же стоявший в дверях желтоглазый Джордж Мэрри, только что незаметно отплевывавшийся от горького, словно смерть, противомалярийного лекарства, встрепенулся и заорал:

– Ну, уж нет! Я говорю вам: нет!

И точно такое же «нет!» вылетело и из остальных пиратских глоток.

– Тихо там! – зарычал на них Сильвер, а потом, повернувшись к доктору, продолжил прежним своим медовым тоном
. – Да, мистер Ливси, я ждал от вас этой просьбы, зная, как вы привязаны к этому бедному мальчику. И заранее принял такое решение… – здесь Длинный Джон сделал паузу и начал издалека. – Вы знаете, доктор, как мы вам доверяем, доверяем настолько, что без всякой опаски принимаем ваши лекарства, не опасаясь отравы.   Точно так же я уважаю и юного Хоккинза и прошу одного: чтобы он дал мне слово юного джентльмена (а ведь Джим – джентльмен, хотя и родился в бедности), что он не попытается убежать.

И я тотчас дал Сильверу слово.

– Хорошо, – кивнул старый пират, – мне этого достаточно.  Я дам вам возможность переговорить. Вы, доктор, встанете с наружной стороны частокола, а я подведу Джима к внутренней. До скорой встречи, мистер Ливси, и передайте мои наилучшие пожелания сквайру и капитану.

И, лишь доктор вышел, раздался такой возмущенный ропот, что я, грешным делом, решил, что мы с Длинным Джоном теперь уже точно пропали. Но, к счастью, среди этой пятёрки случайно выживших некому было тягаться с Бычьей Тушей. И, хотя они его обвиняли именно в том, что он и задумал: т. е. в нечестной игре и стремлении спасти свою шкуру за счёт остальных, Сильвер легко оправдался и заставил всех прочих пиратов принять свои планы. Он снова размахивал перед из носами своей драгоценной картой и спрашивал, разумно ли прерывать перемирие именно в ту минуту, когда им нужно отправиться на поиски сокровищ. Он снова назвал их придурками и сказал, что момент, когда нарушать договор, он выберет сам, и снова напомнил, что однажды они уже отклонились от его плана и именно из-за этого и оказались в полном прогаре.

– А пока ещё не пришёл момент перерезать глотку этому докторишке, – кричал Сильвер, – я готов вымыть его сапоги остатками нашего бренди! 

И когда он заставил их всех замолчать (скорее, перекричав, чем переубедив), Сильвер забрал свой костыль и вышел вместе со мною наружу.

– Иди тише, сынок, иди тише, – шептал он мне на ухо, пока мы были в пути. – Они на нас сразу накинутся, как только почуют малейшую спешку.

А, когда мы – подчёркнуто размеренно и неспешно – наконец сошли вниз и приблизились к частоколу, Сильвер остановился и произнёс.

– Запомните, доктор, что я спас этому мальчику жизнь и был один раз почти что низложен за это. Джим, подтверди.

Я кивнул.

– И послушайте, доктор, – продолжил старый пират, – когда человек ведёт вот такую игру, ставя на кон собственное дыхание, он ведь заслуживает хотя б одно доброе слово? Но я всё понимаю и не жду это слово от вас, а просто прошу запомнить, что жизнь этого мальчика идёт в связке моей и спасти нас можно только на пару. Ну, а потом, когда всё закончится, мне ведь это зачтётся, да, доктор? У меня есть надежда?

Перед нами как будто стоял не Сильвер, а какой-то совсем другой человек: его голос дрожал, его щёки пылали и он впервые говорил без иронии. 

– Неужели вы так испугались? – искренне удивился доктор.

– Нет, я не трус, – покачал головою Сильвер, – но у каждого храбреца есть своё слабое место. А я, – он с треском расправил пальцы, – жутко боюсь этой чёртовой виселицы. Слишком уж не авантажно смотрелся на ней старый Робертс. И, когда я думаю о Доке Казней, у меня мурашки бегут по коже. А вы, мистер Ливси, человек очень хороший (я никогда не встречал человека лучше и я говорю вам это не из лести), короче, вы такой человек, что никогда не забудете сделанного мною добра, ну, и сделанного мною зла, естественно, тоже. А сейчас я оставлю вас с Джимом с глазу на глаз, и вы это тоже запомните, потому что делать этого я не имею права.

С этими словами он вышел из зоны слышимости и, сев на пенёк, начал что-то тихонько насвистывать, то и дело поглядывая то на нас с доктором, то на своих находящихся на грани бунта головорезов, оживлённо сновавших между крепостью и кострищем (они жарили солонину на завтрак).

– Ну что ж… здравствуй Джим, – с невыразимой грустью произнёс доктор, – у меня сейчас не хватает духа хоть в чём-нибудь укорять тебя, но одну вещь я всё же скажу, нравится она тебе или нет: не будь мистер Смоллет ранен, ты б никогда не отважился на подобное безрассудство. И то, что ты воспользовался его болезнью, это, чёрт побери, поступок неблагородного человека!

Услышав такое, я едва не расплакался.

– Доктор, – ответил я, – пощадите меня, пожалуйста. Я ведь наказан сполна за эту ошибку и, видимо, заплачу за неё своей жизнью. Да я уже был бы трупом, если б не Сильвер. Хотя смерти я не боюсь. Я боюсь пытки.

– Пытки? – скривился доктор. – Джим, этого я допустить не могу. Перепрыгивай через забор и беги.

– Но я же дал слово.

– Да знаю я! – махнул рукой мистер Ливси. – Весь позор я возьму на себя. А ты просто беги и ни о чём не думай.

– Нет, – твёрдо ответил я, – ведь вы сами такого никогда бы не сделали. Ни вы, ни сквайр, ни капитан Смоллет никогда б не нарушили данного вами слова. Не нарушу и я. Но я могу выдать под пыткой, где сейчас находится «Эспаньола», и вам её нужно срочно переместить в другое место. Она сейчас, – прошептал я, приблизив губы к самому уху доктора, – находится в Северной Бухте у южного берега. Во время отлива она прочно сидит на мели, а во время прилива её легко можно вывести.

– Так это ты украл судно? – изумлённо спросил доктор Ливси.

– Да, доктор, я. Мне тогда повезло.

– Джим, это какая-то мистика! – воскликнул мистер Ливси. – Каждый твой шаг спасает наши жизни. Ты нашёл Бена Гана (и ты даже не знаешь, насколько он оказался ценным приобретением, и я клянусь, что тебе не удастся совершить ничего более достойного, даже если ты доживёшь до девяноста), ты раскрыл заговор, ты увёл у пиратов судно. И неужели ты думаешь, что в качестве платы за это мы тебя бросим? И… – здесь доктор надолго замолк, а потом прокричал. – Мистер Сильвер, подойдите  поближе! Хотите добрый совет? – спросил он, когда Длинный Джон подковылял к частоколу. – Не спешите вы с поиском этих сокровищ. Оттягивайте их до последнего.

– Вот оно как? – удивлённо присвистнул Сильвер. – Боюсь, что уже слишком поздно.  Ребята на взводе и порвут в клочья любого, кто встанет между ними и золотом.

– Тогда даю вам последний намёк, – вздохнул доктор, – когда дойдёте до места, ждите бурю.

– Знаете, сэр, – окаменел лицом Сильвер, – я вообще не пойму, чего вы от меня добиваетесь.  Вы впускает нас в эту крепость, вы дарите нам эту карту. Зачем? Я не знаю. Не знаю, но соглашаюсь на всё. Но, сэр, всему есть предел, и, если вы мне не скажете, что означала ваша последняя фраза, я выхожу из игры и будь, что будет!

– Нет, – твёрдо ответил доктор, – это не моя тайна и доверять её вам я не имею права. Я и так дошёл до самого края и даже сделал пару шагов за край, за что мне ещё предстоит законная взбучка от капитана Смоллета. Так что ни слова больше. А, что касается всего остального, то я вам даю своё слово, что, если мы оба выйдем живыми из этой переделки, я сделаю всё, чтоб спасти вашу жизнь (за исключением лжесвидетельствования).

Лицо Сильвера расцвело.

– Доктор! – закричал он. – Вы не могли бы пообещать мне больше, даже если б вы были моей родной матерью. У меня появляется шанс. У меня появляется шанс!

– Это мой первый подарок, – поджал губы доктор. – А второй заключается в том, что я вам настоятельно советую в критическую минуту держаться как  можно ближе к Джиму и как можно громче звать на помощь. Я всегда буду рядом, и по одному по этому вы можете оценить всю серьёзность моих намерений. Ну, вот и всё. Пока, Джим.

Он пожал мне руку сквозь щель между кольями, кивнул Длинному Джону и скрылся в лесу.


ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ОХОТА ЗА СОКРОВИЩАМИ С ПОДСКАЗКАМИ ОТ КАПИТАНА ФЛИНТА

– Джим, – сказал Сильвер – этой ночью я спас твою жизнь, а минуту назад ты спас мою. Краем глаза я видел, как доктор тебя подбивал убежать, и как ты на это не согласился. Ведь я прочитал весь ваш разговор по губам так, как будто я его слышал.  Но ты сдержал своё слово и тебе это, Джимми, зачтётся. Ты – мой первый лучик надежды с тех самых пор, как сорвался этот четырежды проклятый штурм. А сейчас мы с тобой отправляемся за сокровищами , рискуя при этом попасть в непонятное. Такое занятие мне оченно не по нутру, но выбора нету. Так что ты, Джимми, запомни, что мы должны держаться поближе друг к другу и тогда мы – назло всему миру – сохраним свои кишки в целости и сохранности.

Сразу же после этого кто-то из пиратов крикнул нам, что завтрак готов, и мы с Сильвером, усевшись прямо на голую землю, утолили свой голод сухарями и жареной солониной. Костёр при этом мятежники распалили такой, что на нём можно было зажарить быка. Жар стоял нестерпимый и даже с подветренной стороны подойти к костру было сложно. Солонины пираты нажарили вчетверо больше, чем могли съесть и остатки со смехом покидали в огонь. Ни до, ни после я не встречал людей, настолько равнодушных к тому, что случится завтра. «День прошёл, и слава Богу» – было их главным жизненным принципом, и именно из-за этого – при всей своей храбрости – они не сумели бы выиграть никакую мало-мальски длительную войну.

Кстати, завтракавший рядом со мною Сильвер (нахохлившийся Капитан Флинт сидел, как всегда, у него на плече), наблюдая всё это, не сказал им ни слова, и я в тысячный раз подивился его коварству.

– Как же всё-таки хорошо, джентльмены, – произнёс он с набитым ртом, – что у вас есть старый и добрый Длинный Джон, а у Длинного Джона есть башка на плечах, чтобы за вас за всех думать. Я ведь забрал у наших врагов почти всё, что нам нужно. Конечно, ещё остаётся шхуна, но, когда мы зацапаем рыжево, мы пошарим по острову и найдём «Эспаньолу».  Ведь обе шлюпки у нас, и, стало быть, шхуна за нами.

Так этот старый мошенник приободрял и своих подельников, и, как мне кажется, себя самого.

– А что до заложника, – смачно сплюнув, продолжил Сильвер, – то он в самый последний раз говорил со своими. Я уже выведал всё, что мне было нужно, и новых свиданий не будет. И сейчас он нам нужен лишь для того, чтобы служить нашим живым щитом во время похода. Ну, а потом, когда у нас будут и рыжуха, и судно, мы выйдем в открытое море и наконец-то заплатим мистеру Хоккинзу за все его подвиги. Заплатим сполна, чистым золотом, вы можете даже не сомневаться.

Пираты в ответ загоготали – все они были просто в самом наилучшем настроении. Ну, а мне, как вы понимаете, радоваться было нечему. Во-первых, зловещий план Сильвера не был пустой болтовнёй, и я ни минуты не сомневался, что, если мятежникам улыбнётся удача, он легко претворит его в жизнь. Ну и, конечно, верить любым обещаниям этого профессионального клятвопреступника мог только младенец: Бычья Туша заигрывал с обоими лагерями и поджидал, чья возьмёт. Но в душе он, конечно же, жаждал победы пиратов: свобода на пару с богатством были куда предпочтительней для него, чем простое спасение от виселицы, которое могли пообещать ему сквайр и доктор.

А, с другой стороны, даже если вдруг Длинный Джон сдержит слово, нас с ним тоже не ждёт ничего хорошего. Ведь тогда нам придётся сразиться насмерть с пятью разъяренными головорезами, а что с ними смогут поделать пятидесятипятилетний калека на пару с тринадцатилетним подростком? Мне, если честно, наши с Сильвером шансы не казались хорошими.   

А, когда мы отправились в путь, то наша процессия выглядела со стороны, должно быть, очень комично. Все её участники были одеты порванную и перепачканную глиной морскую форму и все (кроме меня) вооружены до зубов. Сильвер нёс два мушкета (один спереди, а другой сзади), плюс – прикреплённую к поясу саблю и по заряженному пистолету в каждом кармане своего камзола. Прибавьте к этому сидевшего у него на плече Капитана Флинта, поминутно ругавшегося на трёх языках, и вашего покорного слугу, прикрепленному к поясу Длинного Джона канатом и тащившегося за ним, словно ученый медведь за цыганом.

Все остальные пираты тоже шли не с пустыми руками: многие, кроме оружия, несли мотыги, ломы и лопаты (землеройный инструмент было первое, что они увезли с «Эспаньолы»), а другие были нагружены продуктами. Всё это были припасы из нашей крепости, и я тут же подумал, что Сильвер был трижды прав, когда говорил, что, не пойди он на сделку, пираты бы уже оказались на грани голода и были бы вынуждены добивать себе пищу охотой. А ведь почти все матросы – плохие стрелки, да и пороха с пулями у них оставалось немного.

…Итак, все мы вышли из крепости (даже пират с перевязанной головой, обычно стонавший и охавший где-то в тени, в этот день увязался за нами) и спустились к пляжу, где были припрятаны обе снятые с «Эспаньолы» шлюпки. Состояние у обеих было ужасное: у одной была сломана банка, обе были в грязи и вовсю пропускали воду – но для небольшого каботажного плавания обе шлюпки пока что годились.

И мы, разделившись на равные группы, поплыли вдоль берега. В нашей лодке тут же возник жаркий спор по поводу карты. Красные кресты были чересчур велики, чтоб служить точными указателями, а объяснения на обороте – слишком туманными. Они, как, наверное, помнит читатель, гласили:

«Высокое дерево на склоне Подзорной Трубы, направление к Северу от Северо-Северо-Востока.

Остров Скелета Восток-Юго-Восток и на Восток. Десять футов».

В разъяснениях всё упиралось в «высокое дерево». Между тем, перед нами лежало огромное плато высотой футов в триста, соединявшееся на юге с отрогами Подзорной Трубы, а на севере – с Бизань-Мачтой.  На плато во множестве произрастали сосны, часть из которых была заметно выше остальных. И какая из них была тем самым «высоким деревом» капитана Флинта, можно было определить лишь на месте.

Понятно, что у каждого пирата было собственное мнение по этому вопросу и они тотчас же устроили по этому поводу бессмысленную дискуссию, едва не перешедшую в драку. В ней не принимал участия только Сильвер, в конце концов приказавший своим подчинённым угомониться.

По указанию Сильвера люди гребли осторожно, экономя силы. Примерно через полчаса мы высадились в устье ещё одной мелкой речушки, вытекавшей  из поросшей лесом расщелины близ Подзорной Трубы. После чего, держась левого берега, стали взбираться на плато.

По началу чавкающее под ногами болото и на редкость густая растительность очень сильно мешали нашему продвижению, но потом почва стала более каменистой, а растительность – более редкой, и наш путь пошёл веселей. Это была, наверное, самая… хотел написать «красивая», но это слово сюда не подходит… самая небезобразная часть Острова Сокровищ. Вперемешку с травой под ногами росли многочисленные цветы, распространявшие терпкие ароматы. Заросли остро пахнущего мускатного ореха перемежались с высокими соснами, похожими на коралловые колонны. Наши лица овивал тёплый ветер и ласкали лучи полуденного солнца.

Взбиравшиеся на плато мятежники шли, раскинувшись веером. В центре шагали мы с Длинным Джоном. Я по-прежнему был привязан к канату, а Сильвер тяжко дышал, отдавая все силы подъёму. Пару раз я был вынужден дать ему руку, чтобы старик не обрушился вниз.

Мы уже прошли где-то полмили и почти что взобрались на плато, когда один из забежавших вперёд пиратов вдруг оглушительно заверещал. Услышав эти почти что предсмертные вопли, остальные мятежники опрометью бросились ему на выручку.

– Он не мог найти рыжево, – пробормотал на бегу Том Морган, – ведь дублоны зарыты на самом верху.

И, действительно, то, на что наткнулся этот бедняга, мало походило на «дублоны». У подножия очень высокой сосны валялся обвитый зелёным плющом скелет. Лежал он здесь очень давно: часть костей отлетела в сторону, а некогда покрывавшая их одежда – истлела.

– Походу он был моряком, – пробормотал переборовший свой страх и всё-таки подошедший к скелету Джордж Мэрри, – а это, – он показал наполовину истлевший лоскут, – остатки очень хорошей моряцкой одежды.

– А ты здесь рассчитывал встретить епископа? – хмыкнул Сильвер. – Нет, джентльмены, меня волнует другое – как странно лежат эти кости. Да это же… компас!

– А ведь и точно – компас, – почесал в затылке Том Морган, – и смотрит на чистый норд.

– Намотайте мне кишки на рёбра, – пробормотал Длинный Джон, – но лишь один человек на свете, мог  так пошутить – старый Флинт. Их ведь с ним было шестеро, и он всем свернул шеи, а одного – шутки ради – превратил в стрелку компаса. Так, дайте прикинуть… жмур был очень высоким и носил ярко-рыжие волосы. Разрази меня гром, да ведь это – Алардис! Ты помнишь Алардиса, Морган?

– Как не помнить, – ответил Морган. – О так и остался мне должен пять шиллингов и ещё взял с собою на берег мой нож.

– А где этот ножик-то? – спросил вдруг Джордж Мэрри. – Флинт был не таким человеком, чтоб грабить покойников, а ножика нет. Ведь не птички ж его утащили?

– Намотайте мне кишки на рёбра, ты прав! – поддержал его Сильвер.

– И здесь, на жмуре, ни черта вообще нету! – продолжил Мэрри. – Ни кресала, ни трута, ни трубки евонной. Куда они делись? Как-то странно всё это.

– Очень всё странно, – согласился Сильвер. – И вот что я, братцы-пираты, думаю: будь старый Флинт жив, не видать бы нам этих сокровищ, как наших ушей. Нас здесь сейчас шесть, но ведь и их было столько же и все они стали выбеленными на солнце костями.

– Джон, но Флинт… он ведь точно покойник! – закричал старый Морган. – Я видел евонную мёртвую тушку вот этими самыми гляделками. Когда Флинт подох, Билл разрешил мне зайти к нему в номер, и там, на гостиничной койке, лежал мертвый Флинт – жмур жмуром: весь вытянувшийся, окоченелый, с положенными на глаза шестипенсовиками.

– Ясен перец, что Флинт окочурился, – поддержал Тома разбойник с перевязанной головой.  – Но я вот что скажу вам, братцы-пираты: если кому и суждено после смерти стать привидением, так это старому Флинту. Ведь он так помирал, что и врагу не пожелаешь.

– Да уж, – не стал спорить третий, – как он помирал и сейчас вспоминать не охота: то бушует,  как буря, то требует рома, то поёт про Сундук Мертвяка (он не знал других песен), и вот сколько с тех пор прошло времени, а я и сейчас не люблю, когда вдруг запевают «Сундук». И как же в тот день было жарко! Все окна распахнуты и этот чёртов «Сундук Мертвяка» раздаётся на целую милю.

– Всё, хватит нагонять здесь страху! – недовольно прервал его Сильвер. – Флинт давно мёртв и не может ходить по земле. Во всяком случае, днём. Вперёд, джентльмены!


ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
ОХОТА ЗА СОКРОВИЩАМИ В СОПРОВОЖДЕНИИ ГОЛОСОВ С ТОГО СВЕТА

Поднявшись на плато, мы практически сразу расположились на отдых. С одной стороны  мы и вправду нуждались в небольшой передышке: все больные и раненые, да и сам Длинный Джон утомились ужасно, – но, конечно же, главной причиной привала  была та волна суеверного ужаса, что поднялась в простодушных пиратских сердцах при виде скелета.

Покорённый нами западный край каменистого плато был довольно высоким и вид с него открывался просто великолепный. Впереди, за огромными соснами виднелся Лесистый Мыс, окаймлённый белой полоской прибоя. А за нашей спиною лежали, как на ладони, не только якорная стоянка близ острова Скелета, но и участок открытого океана, уходивший за горизонт. Прямо над нами возвышалась громада Подзорной Трубы, испещренная красными соснами и глубокими чёрными расщелинами, и до наших ушей не доносилось ни звука, кроме шелеста волн и жужжания насекомых.  Не было видно ни одного человека на суше и не единого паруса в море. И бескрайность открывавшегося перед нами простора многократно усиливала чувство одиночества.

Сильвер, присевши на голую землю, тут же достал свой компас и сверился с его показаниями.

– Ну вот, – сказал он, – здесь целых три «высоких дерева»,  расположенных на линии, идущей от острова Скелета. Одно из них – наше, и сокровища у нас, уже можно сказать, в кармане.  Предлагаю сперва отобедать.

– Да какой здесь обед, Длинный Джон! – возразил Томас Морган. – Я, как вспомню про старого Флинта, кусок в горло не лезет.

– Успокойся, сынок – погладил его по седым вихрам Сильвер. – И поблагодари Бога за то, что Флинт уже несколько лет как покойник.

– И каким же страшилой он был перед смертью! – скривившись от отвращения произнёс кто-то из пиратов. – Морда синяя-синяя, словно море в плохую погоду.

– Это от рома, – покачал головою Джордж Мэрри.

– Ясен перец, от рома, – подтвердил Томас Морган, – так пить, как он пил, никакое здоровье не выдержит.

Каждую последующую фразу они произносили всё тише и тише, пока, наконец, не перешли на шёпот. И вот именно тогда, когда звуки их голосов стали почти что не слышными, из леса вдруг донеслось чьё-то пение:

    Пятнадцать моряков на Сундук Мертвяка,
    Йо-хо-хо, и бутылка рома!

Не знаю, могло бы хоть что-то на свете перепугать этих головорезов сильней. От страха все шестеро позеленели, после чего все (кроме Томаса Моргана) вскочили на ноги, а Морган, напротив, пополз по земле, как змея.

– Это Флинт, проглоти меня Дьявол! – пронзительно взвизгнул Джордж Мэрри.

– Спокойней, ребята, спокойней, – серыми, словно пепел, губами прошептал Сильвер. – Это не Флинт. Просто в соседнем лесочке кто-то песни горланит.

К концу этой тирады Длинный Джон несколько приободрился и его щёки из пепельно-серых стали бледно-розовыми. Уверенность вожака передалась и его подчинённым и они почти что пришли в себя, когда вновь прозвучал тот же трубный голос, рождая громкое эхо в отрогах Подзорной Трубы:

– Дерби Маккрау! – по-волчьи заухал он (именно «заухал», не могу подобрать более точного слова). – Дерби, дьявол тебя забери! Дай мне рому!!!

Бунтовщики замерли, как громом поражённые, а потом кто-то из них прошептал:

– Братцы-пираты, пора делать ноги. Чёрт с ними, с дублонами.

– Ведь это было последнее, что он сказал, – простонал Томас Морган, – самые последние его слова на земле.

Дик вынул Библию и зашептал слова молитвы. Похоже, что до того, как примкнуть к пиратам, он рос в очень богобоязненном семействе.

Один только Сильвер не поддался общей панике. И, хотя его зубы выбивали от страха частую дробь, он сказал своим подельникам следующее:

– Да, братцы-пираты, никто, кроме нас, не знает про Дерби, и, стало быть, это действительно Флинт. Но, чёрт побери, я никогда не боялся живого Флинта и я не испугаюсь мёртвого. В двухстах ярдах от нас зарыты семьсот тысяч фунтов. Семьсот тысяч фунтов, вы  поняли? И разве могут джентльмены удачи вдруг бросить такие деньжищи и показать корму какому-то синемордому пьянице, да ещё не живому, а дохлому?

Однако на этот раз речи Сильвера не только не приободрили сообщников, а, напротив, его непочтительность к мертвецу настроила их против Бычьей Туши.

– Эй, Сильвер, потише! – прикрикнул на него Джордж Мэрри. – Не дразни приведение.

У всех остальных не хватало храбрости даже и на такие речи. Они бы давно убежали, но не могли: смертный ужас сбивал их в кучу, а эта куча инстинктивно прижималась к Сильверу, как к источнику хоть какой-то надежды. Между тем Длинный Джон уже окончательно овладел собою и вдруг произнёс, озадаченно почесав в затылке:

– А почему было эхо? Ведь, если у привидений нет тени, значит, и эха быть не должно, не так ли?

Мне эта логика не показалась безупречной, но пиратов она убедила полностью.

– Да, Длинный Джон, – с облегчением вымолвил Мэрри, – у тебя на плечах и действительно голова, а не бочка. А мы все и вправду поплыли неверным галсом. Голос очень похож, но это голос не Флинта… это голос… это голос…

– Это голос Бена Гана, разрази меня гром! – крикнул Сильвер.

– Точно Бен Гана, – согласился Том Морган, прыжком поднимаясь с земли. – И как я сразу не догадался?

– А в чём здесь хоть разница-то? – удивился Дик Джонсон. – Ведь этот Бен Ган точно такой же покойник, как и ваш старый Флинт?

Пираты в ответ рассмеялись.

– Разница в том, – объяснил ему Мэрри, – что Бен Гана никто из нас не боится. Ни живого, ни мёртвого.

Вся экспедиция преобразилась мгновенно: все лица налились краской, а вместо сиплого шёпота зазвучали нормальные голоса уверенных в себе людей. Разобрав инвентарь, пираты отправились дальше. Первым шёл повеселевший Джордж Мэрри, держа в руках компас и прокладывая по нему курс. Да, он был полностью прав: здесь действительно никто не боялся Бена Гана. Ни живого, ни мёртвого.

Один Дик продолжал прижимать к груди Библию и бросать по сторонам настороженные взгляды. Однако сочувствия он не нашёл и даже удостоился от Сильвера такой вот язвительной шутки:

– Дик, ты же сам искромсал свою Библию так, что она теперь даже для присяги не годится. Так неужто ты думаешь, что у неё хватит силы отпугнуть приведение?

И Сильвер довольно прищелкнул пальцами и рассмеялся.

Однако Джонсону было не до острот: предсказанная доктором лихорадка, многократно усиленная только что перенесённым стрессом, терзала его вовсю. Парень явно был очень болен и брёл из последних сил.

…Первое из трёх высоких деревьев, когда мы точно проверили курс, оказалось не тем, что имел в виду Флинт. Второе тоже не подошло. Зато третья сосна располагалась, как надо, и была настоящим гигантом: она возвышалась над прочим подлеском футов на двести, её красный ствол был толщиной с небольшую хижину, а в тени её веток мог маневрировать полк. Дерево было отлично заметно с открытого моря и вполне могло стать ориентиром для лоций.

Но, конечно, пираты в последнюю очередь думали о его красоте и размерах. Семьсот тысяч фунтов, зарытых где-то под его кроной, – вот что их заставило их позабыть все свои прежние страхи и напрочь вытеснило все остальные чувства. Особенно это было заметно по Сильверу: улыбаясь от уха до уха и ругаясь на чем свет стоит, он раздражённо прихлопывал садящихся ему на шею оводов и, поспешая за остальными, то и дело безбожно дёргал связывающую нас верёвку, пронзая меня переполненными злобой взглядами. Он  всё позабыл: и свои утренние клятвы, и предупреждения доктора и хотел одного – заграбастать сокровища, разыскать «Эспаньолу», вырезать всех, кто стоял у него на пути, и отчалить в открытое море. 

Опьянённые золотой лихорадкой пираты бежали так быстро, что мы с Сильвером, как ни старались, не успевали за ними. Сзади всех брёл несчастный Дик Джонсон, терзаемый приступом малярии, бормоча вперемежку молитвы и проклятия. А я, поспевая вприпрыжку за Сильвером, всё время думал о той ужасной трагедии, что разыгралась в этих местах семь лет назад, когда этот – человек? или дьявол? – когда это странное существо, скончавшееся от пьянства в Саванахе, прикончило здесь всех шестерых своих подельников. И их предсмертные вопли, как мне казалось, продолжали звучать над этой проклятой Богом землёй.

Мало-помалу мы подошли к краю леса и вконец развеселившийся Мэрри, заорав: «Вперёд, братва, за дублонами!» – во всю прыть побежал вперёд.

Но через пару десятков и он, и бросившиеся его догонять пираты, вдруг застыли, как вкопанные. Сильвер тоже вовсю застучал костылём и почти что утроил и без этого очень приличную скорость. А потом тоже застыл.

Перед нами разверзлась гигантская яма, явно вырытая не вчера. Её края успели осыпаться, а дно – порасти высокой зелёной травой. Среди этой травы валялась сломанная пополам рукоятка мотыги и несколько досок от упаковочных ящиков. На одной из них было выжжено раскалённым железом: «Морж».

…Тайник был найден, разграблен и семьсот тысяч фунтов исчезли в неизвестном направлении.


ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
КОНЕЦ ГЛАВАРЯ

Все шесть пиратов снова были близки к настоящему обмороку. Но Сильвер уже через пару десятков секунд пришёл в себя и начал думать о будущем в тот самый момент, когда остальные мятежники даже толком ещё не успели осознать случившиеся.

– Джим, – прошептал он мне на ухо, – возьми ЭТО в руки и будь готов ко всему. Сейчас начнётся.

После чего сунул мне в руки  заряженный двуствольный пистолет и перерубил своей саблей соединявшую нас верёвку. Одновременно он начал перемещаться к северу и уже через пару мгновений между нами и остальными пиратами оказалась глубокая яма. Затем, посмотрев на меня, он тихо добавил: «Джимми, мы в западне, но нам с тобой нужно вырваться». Его взгляд снова лучился приветливостью, и перемена была настолько разительной, что я не выдержал и прошептал: «Ещё одна измена, мистер Сильвер?».

Но времени для ответа у Длинного Джона уже не было. Изрыгая десятки проклятий, пираты попрыгали в яму и, откинув в сторону доски, стали голыми руками разрывать её дно. Старый Морган нашёл одну золотую монету и, воздев её кверху, крикнул:

– Две гинеи, Джон, две гинеи! И это твои семьсот тысяч фунтов?

– Том, не ленись и  поройся получше. Вдруг найдешь ещё парочку земляных орехов? – с издёвкой посоветовал Сильвер.

– Парочку земляных орехов?! – завизжал Мэрри. – Да он знал всё заранее! Это просто написано на евонной наглой морде.

– Снова хочешь пролезть в капитаны, сынок? – улыбаясь, спросил его Сильвер. – Что ж, момент подходящий. Попробуй.

Да, Мэрри снова пытался стать главным и сейчас все преимущества были уже на его стороне. Пираты начали выбираться из ямы, бросая на нас ненавидящие взоры. Одно было нам на руку – все они поднимались на противоположный край раскопа.

Так мы теперь и стояли: двое против пяти, глубокий раскоп между нами.  Ни мы, ни они не решались нанести удар первыми. Сильвер при этом стоял, опершись о костыль и смотрел на пиратов так, как будто ничего особенного не происходило. Да, что там не говори, но при всех своих минусах Длинный Джон был отчаянно храбрым человеком!

В конце концов Джордж Мэрри решил произнести небольшую речь, чтобы приободрить своих сторонников.

– Джентльмены! – закричал он. – Да чего вы боитесь? Ведь их всего двое: старый калека, загнавший нас в эту ловушку, и наглый юный щенок, чьи кишки давно уже пора выпустить на волю. Парни, из глупо бояться и…

Но именно в это мгновение, прежде чем сам назначивший себя в капитаны Мэрри успел выдать команду «вперёд!», из леса раздались три мушкетных выстрела, и Джордж упал прямо в яму. Пират с перевязанной головой, тоже поймавший мушкетную пулю, сперва закрутился, как детский волчок, а потом рухнул на бок. Упав, он какое-то время продолжал корчиться в судорогах, хотя был уже мёртвым. Оставшиеся же трое мятежников предпочли развернуться и броситься наутёк.

И в тоже мгновение Сильвер подошёл вразвалочку к краю раскопа и выстрелил из обоих стволов своего пистолета в упор, прямо в голову пытавшегося вылезти  из ямы  Джорджа Мэрри, и произнёс, глядя в его подёрнутые предсмертной поволокой глаза:

– Я думаю, Джордж, что теперь мы с тобою в расчёте.

А полминуты спустя из лесу вышли Ган, Грэй и доктор, сжимая в руках дымящиеся мушкеты.

– Вперёд! – крикнул доктор. – Бежим со всех ног. Мы должны отрезать их от лодок.

И мы помчались вперёд, приминая кусты, иногда доходившие нам аж до шеи.

Сильвер во время этого бега делал всё, чтоб от нас не отстать, но всё равно между ним и нами и было уже ярдов сорок, когда он, задыхаясь от быстрого бега, крикнул нам вслед: 

– Доктор! Взгляните! Спешить уже незачем.

Сильвер был прав: все три беглеца продолжали улепётывать к Бизань-Мачте и мы и так уже находились между ними и шлюпками.  Так что теперь мы имели полное право сделать привал и, когда мы вчетвером сели прямо на голую землю, к нам наконец-то подковылял и со свистом дышавший Сильвер.

– Большое спасибо вам, доктор! – прохрипел он. – Опоздай вы на пару минут, и нас с юным Хоккинзом уже б настрогали на сэндвичи. А это, значит, – произнёс он, разворачиваясь к отшельнику, – сам великий Бен Ган, собственной, стало быть, персоной. Искренне рад тебя видеть, дружище!

– Я-то Бен Ган, – ответил отшельник, гримасничая от смущения, – а вас-то каким ураганом к нам занесло, мистер Сильвер?

– Да-а, мой дружище, – озадаченно почесал в затылке Сильвер, – и кто б мог подумать, что ТЫ облапошишь МЕНЯ?!

Доктор послал Абрахама Грэя за инструментами, брошенными мятежниками во время бегства, после чего мы все не спеша спустились к лодкам и мистер Ливси нам кратко поведал удивительнейшую историю, главным героем которой был наш бесстрашный островитянин.

Итак, Бен Ган, изучая остров, однажды наткнулся на оставленный Флинтом скелет (именно Ган и обчистил покойника) и, воспользовавшись им, как подсказкой, нашёл схрон с сокровищами. В течение нескольких лет он, не спеша, перетаскивал золото к себе в пещеру и закончил эту работу за два с половиной месяца до прибытия «Эспаньолы».

Свой секрет он поведал доктору во время их встречи и доктор решил отдать Сильверу ставшую бесполезной бумажкой карту, а заодно и крепость со всеми продуктами, потому что в непреступной (и, что не менее важно, – никому не известной) пещере Бена Гана провизии было в избытке.

– А что касается тебя, мой мальчик, – со вздохом продолжил доктор, обращаясь ко мне, – то, как не болело у меня сердце, я решил в первую очередь заботиться о тех, кто оставался на месте и исполнял свой долг, и, если тебя среди них почему-то не было, то чья здесь вина?

Ну, а сегодня утром доктор Ливси, хорошо понимая, что то страшное разочарование, которое они припасли для мятежников, может стоить мне жизни,  со всех ног возвратился в пещеру, где, оставив сквайра с целым арсеналом мушкетов защищать капитана и золото, вместе с Грэем и Ганом помчался к раскопу. По дороге им стало понятно, что пираты на лодках их обгоняют, и тогда Бен Ган, ставший за эти три года на острове непревзойденным бегуном,  опрометью понёсся к «высокому дереву» старого Флинта с единственной целью – любою ценой задержать там пиратов. Здесь в голову Бену пришла счастливая мысль воспользоваться суевериями своих бывших соплавателей, и, прикинувшись призраком старого Флинта, затормозил марш-бросок и позволил Грэю и доктору расположиться в засаде именно тогда, когда неудачливые охотники за сокровищами только-только добрались до разграбленного раскопа.

– Да-а… – тяжело вздохнул Сильвер, – как же мне повезло, что со мною был Джим! Не будь его рядом, вы бы и бровью не повели, даже если бы старого Джона стали б у вас на глазах поджаривать на вертеле.

– Видит Бог, не повёл бы! – весело согласился доктор.

К этому времени мы уже добрались до оставленных бунтовщиками лодок. Одну из них мы изрубили мотыгами в щепки, а на вторую взобрались всею честною компанией и тут же направились к Северной Бухте.

Идти нам пришлось миль семь-восемь. Длинный Джон, хотя и был вымотан до полусмерти, садился на вёсла наравне с остальными, и наша лодочка лихо скользила по гладкой поверхности моря. Вскоре мы выбрались из пролива и достигли восточной оконечности острова, где каких-то четыре (даже не верится!) дня назад бросила якорь наша «Эспаньола».

Доплыв до горы с двумя вершинами, мы увидели чёрный вход в пещеру Бена Гана и стоявшую рядом фигурку с мушкетом. Это был сквайр. Мы помахали ему платками и крикнули в его честь тройное морское «ура!», в котором зычным бас Сильвера звучал наравне с остальными.

А ещё тремя милями далее, в горловине Северной Бухты мы вдруг наткнулись на нашу многострадальную шхуну,  плывшую по воле волн и течений!

Последний прилив таки стащил её с мели и, будь ветер покрепче или течение – чуть посильней, мы б никогда её больше не увидели. А так мы потеряли лишь якорь и парус. Якорь мы тут же приделали новый и поставили нашу красавицу на прикол в Ромовой Гавани, оставив в качестве стража Абрахама Грэя.

Потом мы вернулись к входу в пещеру и встретили сквайра. Лично мне мистер Трелони не сказал ни единого осуждающего слова, а вот в ответ на салют Джона Сильвера чуть покраснел.

– Сильвер, – сказал он, – вы клятвопреступник и мошенник, и мертвецы свисают с вашей морщинистой шеи, словно шары с новогодней ёлки! Я дал честное слово вас не преследовать и я это слово сдержу. Но, как земля продолжает носить такое чудовище, для меня остаётся загадкой!

– Для меня тоже, сэр, – вежливо согласился Сильвер и ещё раз отдал честь. – Благодарю вас за вашу ангельскую доброту.

– Ваша наглость воистину беспредельна! – прогрохотал возмущенный сквайр. – То, что вы называете «моей добротой», – это вопиющее нарушение долга, за которое я буду себя корить до самого своего смертного часа. Ступайте, короче, с Богом и постарайтесь как можно реже попадаться мне на глаза.

А потом мы прошли в пещеру. Это было сухое просторное место с неплохой вентиляцией. Так же как в нашей крепости в ней имелся источник воды – небольшой ручеёк, впадавший в крошечное озерцо, наполовину заросшее папоротником. Чистый пол был присыпан песком. Невдалеке от очага лежал на козлиной шкуре капитан Смоллет, а в самом дальнем и темном углу тускло поблескивали золотые монеты и сложенные в аккуратные штабеля золотые слитки. Это и были пресловутые сокровища Флинта, ради которых мы забрались на самый край света. Семнадцать человек из экипажа «Эспаньолы» уже расстались ради них со своими жизнями, а уж сколько невинной человеческой крови пролилось из-за этого золота раньше: сколько было потоплено превосходных судов, сколько храбрых матросов прошлось по доске с завязанными глазами, сколько их было выбито пулями, порвано ядрами и изрублено кортиками в капусту – доподлинно знал один Дьявол. И, как минимум, три человека на острове: Длинный Джон, полоумный Бен Ган и глуповатый Том Морган – когда-то были соучастниками всех этих преступлений и до сих пор продолжали надеяться отщипнуть свою долю.

– Заходи-заходи, юный Хоккинз, – проворчал капитан, – на свой лад ты, конечно, отличный парень, но я всё же надеюсь, что мы вместе с тобой больше никогда не выйдем в море. Ведь ты из породы любимчиков, а я их на дух не терплю. А это, стало быть, вы, уважаемый? – продолжил он, обращаясь к Сильверу. –  Ну, и что же вас привело в наши палестины?

– Я, сэр, возвратился исполнить свой долг! – бодро отрапортовал Сильвер. – Где мой камбуз?

– Понятно, – кивнул капитан и не смог больше добавить ни слова. 

А потом был ужин в кругу друзей. Мы ели засоленную Беном Ганом козлятину и запивали её превосходным вином, принесённым с «Эспаньолы». А, учитывая и ещё кое-какие деликатесы, тоже взятые с нашего судна, это был уже даже не просто ужин, а пир. И, наверное, ни один человек на свете не мог быть ни веселее, чем мы в тот далёкий вечер, ни счастливее. Что же касается Сильвера, то он ел с аппетитом, был вежлив, услужлив и охотно участвовал в общем хохоте.  Короче, он вёл себя так, как будто бы ничего не случилось, и он вновь превратился в старого-доброгожт корабельного повара из первой половины рейса.


ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ПОСЛЕДНЯЯ

С самого следующего утра мы принялись за работу и начали перетаскивать наши сокровища: сперва целую милю до берега, а потом три с лишним мили на лодке до «Эспаньолы».

Учитывая, что золото весило многие тысячи фунтов, а рабочих рук было мало, всё это было достаточно сложной задачей. Правда, трое выживших мятежников так нас ни разу и не побеспокоили. Одного-единственного часового с лихвой хватало, чтобы мы могли не опасаться внезапного нападения. Да и к тому же  никто из нас, если честно, не верил, что эти чудом выжившие бунтовщики захотят искушать судьбу и ввяжутся в новую драку.

Так что работа двигалась споро. Грэй и Ган управляли лодкой, а все остальные складировали золото на берегу. Два связанных вместе золотых слитка были почти запредельной ношей для сильного и взрослого мужчины, и, поскольку толку от меня в качестве грузчика было немного, я стал паковать золотые монеты в мешки.

Коллекция Флинта напомнила мне коллекцию Бонса, хотя, конечно, была и значительно больше и разнообразнее. За эти несколько дней я видел монеты французские и голландские, испанские и венецианские, арабские и португальские и даже немного английских.  Дублоны и гульдены, гинеи и луидоры, цехины и таллеры, муадоры и пиастры,  с лицевой стороны которых на меня взирали гордые профили королей всего света, странные восточные монеты с удивительными письменами, похожими на следы птичьих лапок, монеты круглые и квадратные, монеты с дырочками посередине, для того, чтобы делать из них ожерелья, – все они прошли через мои руки, и это был воистину каторжный труд, и уже ближе к вечеру моя поясница раскалывалась, а пальцы распухли.

Днём за днём продолжалась эта работа: и хотя к вечеру часть золота и оказывалась на нашей шхуне, но на следующее утро оставшиеся сокровища требовали от нас всё тех же, почти запредельных, усилий. Золоту Флинта, казалось, не будет конца, и все эти дни мы вообще ничего не слыхали об уцелевших пиратах.

Наконец – это был уже третий вечер погрузки – и мы шли вместе с доктором по одному из горных отрогов рядом с пещерой, до нас вдруг донёсся какой-то не очень понятный звук: что-то среднее между человеческим пением и волчьим воем.

– О, Боже, – воскликнул доктор, – так ведь это пираты!

– Все напились, словно свиньи, – подал голос Джон Сильвер, шедший чуть сзади.

Сильверу, кстати, была предоставлена полная свобода, но никто, кроме меня и Бена Гана, не относились к нему лучше, чем к псу. Бен Ган так и смог изжить суеверного страха перед бывшим своим старшиной рулевых, а я был единственным человеком на острове (или на всём белом свете?), которому Сильвер сделал хоть что-то хорошее. Все остальные шпыняли его, как дворняжку, и доктор, услышав реплику Длинного Джона, очень сухо ответил:

– Может, напились, а, может, и обезумели.

– Совершенно верно, сэр, – закивал Сильвер, – и от себя я добавлю, что нам глубоко безразлично, что у них там на самом деле происходит.

– Наверное, вы на меня не обидитесь, – усмехнулся доктор, – если я вас назову не самым гуманным и добрым человеком на свете. Так что дальнейшее вам, вероятно, покажется странным. Но, если бы я точно знал, что причина этого странного пения – лихорадка (а она зачастую тоже ведёт к безумию), я бы отправился в лагерь к мятежникам и, рискуя собственной шкурой, оказал бы им медицинскую помощь.

– Прошу простить меня, сэр, – покачав головою, промолвил Сильвер, – но вы поступили бы безрассудно и погибли бы там ни за грош (что бы крайне меня опечалило). Эти люди внизу не способны держать своё слово. Более того! Они даже не понимают, что это такое – дать слово чести, и ни за что не поверят тому, что вы его сдержите.

– О, да! – засмеялся доктор. – Лучшего эксперта в вопросах чести, чем вы, Длинный Джон, найти трудно.

Этот дошедший до нас кусок не то песни, не то волчьего воя стал одной из очень немногих весточек из неприятельского лагеря.  Однажды мы услыхали громкий ружейный выстрел: где-то там, на самом дальнем конце этого острова они пытались охотиться. Сразу же после этого мы в самый последний раз обсудили их участь и решили оставить их здесь. Да, это было жестоко, но вести их на родину, прямиком к Доку Казней, было бы очень странной формой милосердия. Мы оставили этой троице несколько бочек солёной козлятины, целую коробку противомалярийных порошков, набор плотницких инструментов, большую бухту каната, запасной парус и – по категорическому требованию доктора – почти весь наш запас табака.

После этого мы начали готовиться к отплытию. Всё золото было уже на борту и мы, набрав пресной воды и взяв на случай каких-нибудь  непредвиденных обстоятельств часть заготовленной Беном Ганом провизии, наконец-то отчалили. При этом на нашем флагштоке реял тот самый британский флаг, что мы поднимали во время бомбардировки. 

Мятежники, как вдруг неожиданно выяснилось, всё это время следили за нами, и, как только мы стали отчаливать, высыпали на берег. Все трое синхронно бухнулись на колени и, воздымая вверх руки, стал умолять взять их на борт. Я и сейчас не знаю, то ли они действительно не понимали, что ждёт их в Англии, то ли намеревались поднять ещё один бунт и свернуть «Эспаньолу» в сторону, то ли виселица им показалась милей заточения, но мы, как вы понимаете, мольбам их не вняли  и продолжали плыть дальше.

И когда они наконец-то поняли, что остаются на этом острове навечно, кто-то из них (лиц уже было не видно) поднял мушкет и нажал на спуск. Пуля прошла в паре дюймов от уха Сильвера и продырявила главный парус, после чего мы какое-то время прятались за фальшбортом, а потом – когда мы оттуда выглянули – Остров Сокровищ, к моему величайшему счастью, уже начал таять за линией горизонта.

Дальнейший наш рейс тоже не был особенным гладким: рабочих рук не хватало (ведь мистер Смоллет так весь рейс и лежал у себя на койке) и нам, после пару жестоких штормов, пришлось заглянуть в один из портов Испанской Америки для дополнительного набора команды.

Этот жаркий тропический порт с его бесчисленными улыбчивыми туземцами, предлагавшими нам купить у них фрукты, с его пряными ароматами этих самых бананов, ананасов и кокосов, с целым морем огней подошедшего прямо к гавани города, короче, всё это разноцветье красок находилось в настолько кричащем контрасте с нашим серым, унылым, безлюдным и залитым кровью по щиколотку Островом Сокровищем, что сквайр и доктор решили сойти на берег и заодно прихватили меня с собою. Там мы встретили капитана английского военного корабля и засиделись у него до полуночи.

А, когда мы втроём возвратились на борт «Эспаньолы», мы столкнулись с Беном Ганом, моментально бросившимся доктору в ноги и ставшим его умолять о прощении. Оказалось, что, пока мы пили вино с капитаном, Одноногий сбежал, и Бен Ган не только не препятствовал его побегу, но даже оказывал ему всяческое содействие и этим якобы спас наши жизни, потому что, как клялся островитянин, «иначе мы все бы пошли бы на корм акулам».

При более тщательном осмотре выяснилось, что Сильвер не только увёл нашу шлюпку, но и похитил мешочек с гинеями, стоимостью фунтов в четыреста. И все мы, вздохнув, согласились, что это было довольно умеренной платой за счастье никогда больше не видеть Сильвера.

Ну а теперь, чтоб наконец завершить эту чересчур затянувшуюся историю, я сообщу, что, набрав новых людей, мы пришли в Бристоль именно тогда, когда мистер Блэндли уже собирался отправлять нам судно на выручку. Увы, лишь пять человек из двадцати семи членов прежней команды сошло в этот день на берег. «Пей, и Дьявол сожрёт тебя наверняка», – правота этой древней пиратской песни в стотысячный раз подтвердилась.

Хотя… если вспомнить другую морскую балладу:

Их в море отправилось семьдесят пять,
Но лишь одного я увидел опять…

наши дела обернулись не так уж плохо.

Каждый из нас получил свою долю сокровищ и распорядились мы ими по-разному: кто-то с умом, кто-то – не очень, а кто-то и так, что хоть святых выноси. Капитан Смоллет расстался с морями и зажил на берегу джентльменом. Доктор тоже ушёл на покой и, оставив врачебную практику, купил рядом с Усадьбой небольшое имение и живёт теперь там, словно римский патриций в своём поместье. Абрахам Грэй выучился на штурмана и стал совладельцем великолепного торгового судна, а так же главой многочисленного семейства. А вот что касается Бена Гана, то он прокутил свою тысячу фунтов за три недели, вернее, за девятнадцать дней, потому что  уже на двадцатый день после нашего прихода в Бристоль он без гроша в кармане заявился в дом к сквайру и попросился на службу. Теперь Ган, чего он так опасался ещё на острове, действительно носит ливрею и служит в Усадьбе привратником. При этом он стал лучшим другом (и постоянным предметом бесчисленных розыгрышей) всех окрестных детей, а так же солистом церковного хора.

О Сильвере мы ничего больше не слышали.  Но я всё же думаю, что он вскоре встретил свою чернокожую миссис и живёт сейчас с ней и Капитаном Флинтом где-то в колониях. И это, на мой взгляд, справедливо. Он должен сполна насладиться комфортом на этом свете, потому что его шансы вывернуться на том, прямо скажем, сомнительны.

И серебро, и оружие до сих пор остаются на острове там, где их закопал старый Флинт. И, хотя мистер Трелони сейчас снаряжает за ними ещё одну экспедицию, для меня они там остаются навечно. Никакие посулы и никакие угрозы не заставят меня вновь ступить на эту проклятую Господом землю. И самые мои страшные ночные кошмары – это, когда я вновь слышу неумолкающий грохот прибоя и пронзительный визг Капитана Флинта: «Твоя доля – два фар-р-ртинга! Твоя доля – два фар-р-ртинга! Полный впер-р-рёд! Суши вёсла».