Награда отступника

Я согрешил, и я наказан в соответствии со своим грехом, который был велик.
Мне нет прощения; пусть никто не думает, что есть прощение
за грех: боги не могут прощать.

Это был мой грех, и это моё наказание за то, что я оставил своего бога,
чтобы последовать за чужаком — лишь на время, совсем ненадолго, — и когда я
хотел вернуться, пути назад уже не было. Я больше не могу поклоняться —
это моё наказание; я больше не могу поклоняться.

О, неужели мой бог не любит меня? Это старая печаль! Мой бог был
Красавцем, а я уродлив и всегда был таким. Во мне нет изящества
у меня никогда не было этих грубых конечностей. У меня, для кого сияние горящего глаза было подобно сиянию звёзд в глубоком колодце, были только тусклые и выцветшие глаза, и всегда были; точёные губы и подбородок, по которым струится сияние жизни, чаша живого вина, которую я никогда не мог попробовать или поцеловать. Я цвета земли и из-за своего уродства сижу в тени, чтобы солнечный свет не видел меня и возлюбленную моего бога. Но однажды, в своём укромном уголке, за завесой теней, я
посмотрел на великолепие мира и испытал такую радость, какую может испытать только
уродливые, знаю, сидят молча и поклоняются, забывая себя и
забытые. Здесь, в моём сознании, это сияло, мерцание умирающего солнца
на берегу, длинная золотая линия между песком и морем, где скользящая
пена вспыхивала огнём и сгорала дотла. Здесь, в моём сознании, это сияло,
белая луна на морщинистой реке, убегающей прочь, танцующая призрачная
линия в безграничной ночи. Здесь, в моём сознании, возвышались горные
вершины, огромный неподвижный каменный мир, вздымающийся
к небу, одинокий и победоносный. Здесь, в моём сознании, в моём маленьком сознании,
За этой крошечной уродливой стеной из костей, обтянутых грязной жёлтой кожей, сверкала далёкая голубая пустыня с песками, усыпанными звёздами, и я смотрел на неё ночи напролёт, один, прячась в тени прерийной травы. Здесь колыхались и вздувались моря кукурузы и цветущие поля, а цветочные мухи порхали вверх и вниз. И быстрые ручьи с гибкими ветвями побежали,
рассеивая росу на солнце; и поющие ручьи заструились по
скалам, расстилая яркие покрывала на утёсах.

Здесь, в моём мозгу, в моём безмолвном, ничего не выдающем мозгу, были глаза, которые я любил,
губы, которые я не смел целовать, скульптурные головы и вьющиеся волосы. Они
всегда были здесь, в моём чудесном доме, в моём доме Красоты, в храме
моего бога. Я закрывал дверь в обычную жизнь и поклонялся здесь. И ни одно
яркое, живое, летающее существо, в чьем теле Красота пребывает в качестве гостьи, не может
понять экстатическую радость бурого, безмолвного создания, похожего на жабу,
сидящего на корточках на затененной земле, неподвижного, трепещущего
от присутствия Всеобщей Красоты, хотя и не причастного к ней.

Но богов много. И однажды ко мне пришёл странный бог. Он стоял на
тёмной земле и манил меня узловатыми пальцами. В его худощавой фигуре и впалых щеках не было
красоты, но под кожей, словно змеи, перекатывались мускулы, а в тёмных глазах
горел мрачный огонь. И когда я посмотрел на него, я почувствовал, как во мне, в земле, в воздухе, в солнце забурлили
заключённые в них силы; всё пульсировало
в такт сердцу дикого бога. Красота исчезла из моего
чудесного мира; и там, где были его образы, я услышал звон и рёв
механизмов, ковка звеньев, протянувшихся к солнцу, цепей для
приливов, цепей для ветров; и любопытные огоньки проникали сквозь
толстые стены, как сквозь воздух, и вниз, сквозь оболочку самого
мира, к огромным внутренним печам. В эти бурлящие глубины
вглядывались глаза бога, улыбающиеся и торжествующие; затем, бросив
взгляд на небо и мельком взглянув на меня, он удалился.

Это мой великий грех, за который нет прощения: я последовал за ним, за
грубым богом Энергией; последовал за ним и в тот момент поклялся
Я отказался от Красоты, которая ничего мне не дала, и стал поклоняться тому, с кем был схож, уродливому, но извилистому, решительному, смелому, дерзкому, создателю и разрушителю вещей, переплавляющему мир. Я следовал за ним, я бы бежал рядом с ним; я любил его, но не с тем экстазом всепоглощающей радости, который раньше наполнял меня, когда я поклонялся своему богу, а с порывистым, страстным огнём, который горел и пульсировал во всех моих жилах.
«Я люблю тебя, люби меня в ответ», — воскликнула я и бросилась бы ему на шею. Но он безжалостно ударил меня и убежал.
мир, оставивший меня калекой, поражённым, бессильным, с неистовой болью,
пронзающей мои вены, — приступами боли! — и я побрёл обратно в свою
старую пещеру, спотыкаясь, слепой и глухой, лишь с навязчивым
образом моего позора и шумом бурлящей крови.

Боль ушла. Я снова вижу; меня больше не волнуют насмешки и удары
этого свирепого бога, который никогда не был моим. Но в моём чудесном доме всё
тихо и пусто; ни один образ больше не задерживается на пустых зеркалах. Ни
один поющий колокол не звенит в безэховом куполе. Формы возникают и исчезают, но
ни изгибы гор, ни песок, ни море, ни дрожащая река, ни
Ни лица цветов, ни цветущие лица возлюбленных моего бога не трогают
меня сейчас. Ни единого слабого проблеска смутного восторга для меня,
кто ощущал сияние звёзд кончиками своих пальцев. Оно ускользает от меня,
как вода. Коричневое снаружи и глиняное внутри! Неудивительно, что за уродливой стеной — пустой храм! Я не могу поклоняться, не могу любить, мне всё равно.
Вся моя жизнь — ничто по сравнению с тем предательским часом, когда я
отрекся от всего.

Это справедливо, это закон; я отрекся, и боги дали мне
награду отступника.