Мир такой огромный

Женя Воробьев проснулся от скрежета когтей по жести, приоткрыл один глаз, но на щеку снизу давила подушка и мир он видел будто в щелку. Отворенная створка окна, наглая рожа кота, который заглянул украдкой, но тут же сморщился и даже сделал вид, что хочет блевануть, но стоически вытерпел, сдержался и профланировал дальше – такой стоял внутри перегарище.

Прежде, чем Воробьев успел подумать, где это я, он узнал место. Это был его дом. С кровати виднелась верхушка березы и две вороны, специально прилетающие в ветер покачаться на макушке дерева. Вороны тренировали состояние "сердце падает в пятки". И смеялись как будто, веселились каждый раз. У ворон простые радости, у них нет мегамоллов.

Вчера у Жени родился сын. И это слово такой сладкой дрожью разливалось по сердцу, как в детстве, в первые дни, когда тебе купили велосипед.

Какие-то странные до того немыслимые мысли и доселе нечувствованные чувства бродили по Воробьеву.

«Это же чудо, - думал кто-то внутри него. - Не было, а теперь есть. И это чудо теперь уже не в силах никто отменить, сказать, минуточку, мне сейчас некогда, давайте в январе.»

Вчера он видел этот сверток в окно третьего этажа. А потом они отмечали. Друзей у Жени было много, жил он, после ухода бабушки, в родительском доме один, работал на заводе, что-то там к танковым башням собирал.

Он встал, надел джинсы, оглядел стены. Накануне пока они веселились, кто-то, не менее веселый, нанес на стену обои, специально так криво наклеить надо еще умудриться. Но с другой стороны, комната будет детская же.

В других пространствах, как оказалось, тоже задержались друзья. Они просыпались и опять его поздравляли.

Когда все разбрелись, Женя тщательно вымыл полы во всех комнатах и в подвале, в котором он жил до армии. Там, в его берлоге, на стене висел отчеканенный Ленин и Ван-Дамм. Стояло несколько магнитофонов, торшер, стол, венские стулья, итальянское кресло.

К вечеру он покончил с делами и в радостных хлопотах обошел со списком жены магазины. Сформировалась большая спортивная сумка с надписью USSR.

На чём-то надо было добраться до роддома. Он вышел на улицу. Из-под горы, снизу, по улице медленно шла лошадь, запряженная в телегу. Колеса у телеги были от тракторной сеялки, маленькие, резиновые колеса.

Женя запрыгнул и поехал. Внутри телеги, на сене, оказалось, отдыхал хозяин. Рядом лежала бутылка, заткнутая свернутой в пробку газетой. Из нее сочилось, распространяя запах, что-то солнцедарное. Женя дернул за вожжи, лошадь пошла быстрее.

Где-то через километр проснулся хозяин коняги, он сел протер кулачками, как ребенок, глаза и сказал:

- А мир такой огромный.

Женя согласился и кивнул. А сам подумал, что какой-нибудь житель Боливии никогда не узнает, что тут, вот в этом городе, они едут в закат. Больше того, он, возможно, даже не узнает, что есть на свете такой город. Но разве можно его за это осуждать? Ведь и его и нас кто-то же любит. Молится за дураков, за нас.

Вокруг зыбко качался апрель, как хрустальная люстра. Он был хрупкий и звенел.

Женя заметил, что в телеге возница едет в одних малиновых носках, керзовые его сапоги, аккуратненько стоят в углу телеги.

Лошадь, между тем, ехала, Женя правил.

Вечерело. Кое-где снег еще лежал и оттуда из низин, распространялся тонкий, талый запах, будто ландышевый.

По пути встречались знакомые, городок маленький, Женю почти все в нем знали по веселым выходкам, по доброму и отзывчивому сердцу.

-Куда это ты? – интересовались прохожие.

- В роддом, - громко произносил новоиспеченный папаша, - сын родился. Вот передать надо, - кивал он на сумку.

Когда подъезжали к больнице, в телеге уже сидело человек семь, кроме хозяина лошади.

- Подождете у ворот, - то ли спросил, то ли предложил Женя,- а потом опять, ко мне, праздновать.

- Да зачем у ворот? – сказал кто-то. – Давай прямо туда и заедем, сейчас ключи в сторожке спросим, там теть Валя сегодня, соседка моя.

Теть Валя сидела в будке на въезде и выдавала ключи, открывала ворота, а свободное время вязала шерстяные носки.

- От морга блестящий,- крикнула она в маленькое оконце, товарищу, забравшему снизку ключей.

Товарищ, для которого тетя Валя была соседкой, отворил ворота, запрыгнул в телегу, и звонким шепотом промолвил:

-Шофер (с ударением на «о») трогай, пока она не передумала.

- Причем тут морг? - на всякий случай полюбопытствовал Женя, - я ж в роддом передачку везу.

- Кто тебе откроет в роддом? – веселился товарищ. – Я сказал покойника надо доставить, - кивнул он на спящего деда. – Пока мы тут кружочек по больнице сделаем, ты сбегай, сумку отдай.

Компания даже какую-то песню затянула на пути к моргу, на удивление изредка шныряющих из корпуса в корпус по улице врачей, но вовремя одумалась. Женю подобрали и обратно, к воротам.

Когда подъезжали к сторожке, хозяин лошади опять очнулся, сел.
Кто-то звякнул цепью на больничных воротах, закрывая замок.

- Положили? Покойника-то? - поинтересовалась тетя Валя в свое оконце.

- Хотели. Да вон, Ожил.

Все засмеялись, парень бросил тете Вале снизку в окно, она схватилась за метлу, выбежала, но телега уже мчалась дальше по городу.

- Да штоб у вас письки грустные были, - почему-то крикнула вослед тетя Валя.

А дед уже стоял в телеге на двух ногах, размахивал над головой вожжами, как индеец, что-то кричал невнятное, потом ему налили уже из другой бутылки, он мутно поулыбался и опять уснул, свернувшись калачиком.

Город погружался в весну. И звезды появлялись, как автомобили после мойки, сияющие.

Почти уже доехали до Жениного дома, и тут из-за поворота вырулил с мерцающей мигалкой «уазик». Потом он еще и звуковой сигнал включил.

Сидевшие в телеге, бросились врассыпную.

УАЗ за кем-то помчался.

Женя же спокойно доехал до дома, вышел как из такси, кинул вожжи в телегу, лошадка тихонько поплелась.

Через полчаса в окно постучали одни, потом другие. Последний друг пришел с расцарапанным лицом и все над ним ржали.

Он психовал и говорил:

-Да я от вас ментов уводил, через овраг под снегом, как крот прополз.

- Дело твое, - ответили ему, - только они за тобой не поехали. Они вообще никуда не поехали. За ДК тормознули и так хохотали.

- Но я же вас спас? Или нет?

- Спас, спас, - говорили ему и подливали в старинную рюмку.

И снова длился праздник.

Тем временем, лошадка провезла хозяина по мосту через реку Мокшу, остановилась у родной калитки и стала мордой толкать дверцу. На дверце, пустой, висел почтовый ящик. Он бряцал от толчков.

Дед проснулся, свесил с телеги ноги. Из дома вышла жена и надела на него сапоги.

- А у меня сын родился, - сообщил он.

- Причем, даавно,- спокойно произнесла жена. - Пятьдесят три года назад.

Она приобняла его, ссадила с телеги.

- Спасибо тебе, - сказал дед. -За то, что всю жизнь позволяла мне жить так, как я хочу. И ни разу не упрекнула.

Мария завела лошадь через ворота во двор, там стоял раскатанный вал сена. Лошадь ткнулась мордой в него.

Дед Женя скидывал на крыльце сапоги и бубнил:

- Мир такой огромный. Но обязательно кто-нибудь в нем любит тебя. А наш апрель похож на хрустальную люстру – такой же хрупкий и от шагов так тооненько, как жаворонок, которого не увидеть в небе, звенит.