Мир такой огромный

Женя Воробьев проснулся от скрежета когтей по жести, приоткрыл один глаз, но на щеку снизу давила подушка и мир он видел будто в щелку. Отворенная створка окна, наглая рожа кота, который заглянул украдкой, но тут же сморщился и даже сделал вид, что хочет блевануть, но стоически вытерпел, сдержался и профланировал дальше по карнизу– такой стоял внутри перегарище. Прежде, чем Воробьев успел подумать, где это я, он узнал место. Это был его дом, с кровати виднелась верхушка березы и две вороны, специально прилетающие в ветер покачаться на макушке березы были тут как тут. Вороны тренировали состояние "сердце падает в пятки". И смеялись как будто, веселились каждый раз. У ворон простые радости, у них нет мегамоллов.
Вчера у Жени родился сын. И это слово такой сладкой дрожью разливалось по сердцу, как в детстве, в первые дни, когда тебе купили велосипед.
Какие-то странные до того немыслимые мысли и доселе нечувствованные чувства бродили по Воробьеву.
«Это же чудо, - думал кто-то внутри него. - Не было, а теперь есть. И это чудо теперь уже не в силах никто отменить, сказать, минуточку, мне сейчас некогда, давайте в январе.»
Вчера он видел этот сверток в окно третьего этажа. А потом они отмечали. Друзей у Жени было много, жил он, после ухода бабушки, в родительском доме один, работал на заводе, что-то там к танковым башням собирал.
Он встал, надел джинсы, оглядел стены. Накануне пока они веселились, кто-то не менее веселый нанес на стену обои, специально так криво наклеить надо еще умудриться. Но с другой стороны, комната будет детская же.
В других комнатах, как оказалось, тоже задержались друзья. Они просыпались и опять его поздравляли.
Когда все разбрелись, Женя тщательно вымыл полы во всех комнатах и в подвале, в котором он жил до армии. Там, в его берлоге, на стене висел отчеканенный Ленин и Ван-Дамм. Стояло несколько магнитофонов, торшер, стол, венские стулья, итальянское кресло.
К вечеру он покончил с делами и в радостных хлопотах обошел со списком жены магазины. Сформировалась большая спортивная сумка с надписью USSR.
На чем-то надо было добраться до роддома. Он вышел на улицу из-под горы, снизу, по улице медленно шла лошадь, запряженная в телегу. Колеса у телеги были от тракторной сеялки, маленькие резиновые колеса.
Женя запрыгнул и поехал. Внутри телеги, на сене, оказалось, отдыхал хозяин. Рядом лежала бутылка, заткнутая свернутой в пробку газетой. Из нее сочилось, распространяя запах дешевого вина. Женя дернул за вожжи, лошадь пошла быстрее.
Где-то через километр проснулся хозяин коняги, он сел протер кулачками, как ребенок, глаза и сказал:
- А мир такой огромный. И какой-нибудь житель Боливии никогда не узнает, что тут, вот в этом городе, мы с тобой едем в закат. Больше того, он, возможно, даже не узнает, что есть на свете наш город. И мы с тобой. Разве можем мы его за это осуждать? Ведь и его и нас с тобой кто-то же любит. Молится за дураков, за нас. Слышишь, а этот апрель. – Он булькнул глотком, как будто со дна болота вырвался огромный воздушный пузырь и всплыл наружу. – А этот апреля, как хрустальная люстра. Хрупкий и звенит.
Сдулал еще глоток и упал в сено. Только тут Женя заметил, что в телеге возница едет в одних носках, керзовые его сапоги, аккуратненько в углу телеги стоят.
Лошадь ехала, Женя правил.
Вечерело. Кое-где снег еще лежал и оттуда из низин, распространялся тонкий, талый запах, будто ландышевый.
По пути встречались знакомые, городок был маленький, Женю почти все в нем знали по веселым выходкам, по доброму и отзывчивому сердцу.
-Куда это ты? – интересовались прохожие.
- В роддом, - говорил новоиспеченный папаша, - сын родился. Вот передать надо, - кивал он на сумку.
Когда подъезжали к больнице, в телеге уже сидело человек семь, кроме хозяина лошади.
- Подождете у ворот, - предложил Женя, а потом опять, ко мне, праздновать.
- Да зачем у ворот? – сказал кто-то. – Давай прямо туда и заедем, сейчас ключи в сторожке спросим, там теть Валя сегодня, соседка моя.
Теть Валя сидела в будке на въезде и выдавала ключи, открывала ворота, а свободное время вязала шерстяные носки.
- От морга блестящий,- крикнула она в маленькое оконце, товарищу, забравшему снизку ключей.
Товарищ, для которого тетя Валя была соседкой, отворил ворота, запрыгнул в телегу, и звонким шепотом промолвил:
-Шофер (с ударением на «о») трогай быстрей, пока она не передумала.
- Причем тут морг, - с любопытством спросил Женя, - я ж в роддом передачку везу.
- Кто тебе откроет в роддом? – веселился товарищ. – Я сказал покойника надо доставить, - кивнул он на спящего деда. – Пока мы тут кружочек по больнице сделаем, ты сбегай, сумку отдай.
Компания даже какую-то песню затянула на пути к моргу, на удивление изредка шныряющих из корпуса в корпус по улице врачей, но вовремя одумалась. Женю подобрали и обратно, к воротам.
Когда подъезжали к сторожке хозяин лошади опять очнулся, сел.
Кто-то звякнул цепью на больничных воротах, закрывая замок.
- Положили? Покойника-то? - поинтересовалась тетя Валя в свое оконце.
- Хотели. Да он очнулся.
Все засмеялись, сосед бросил тете Вале снизку в окно, она схватилась за метлу, выбежала, но телега уже мчалась дальше по городу.
- Да штоб у вас были письки грустные, - почему-то крикнула вослед тетя Валя.
А дед уже стоял в телеге на двух ногах, размахивал над головой вожжами, как индеец, что-то кричал невнятное, потом ему налили что-то уже из другой бутылки, он мутно поулыбался и опять заснул, свернувшись калачиком.
Город погружался в весну. И звезды появлялись, как автомобили после мойки, сияющие.
Почти уже доехали до Жениного дома, и тут из-за поворота вырулил с мерцающей мигалкой «уазик». Потом он еще и звуковой сигнал включил.
Сидевшие в телеге, бросились врассыпную.
УАЗ за кем-то помчался.
Женя же спокойно доехал до дома, вышел как из такси, кинул вожжи в телегу, лошадки тихонько поплелась.
Через полчаса в окно постучали одни, потом другие. Последний друг пришел с расцарапанным лицом и все над ним ржали.
Он психовал и говорил:
-Да я от вас ментов уводил, через овраг под снегом, как крот прополз.
- Дело твое, - ответили ему, - только они за тобой не поехали. Они вообще никуда не поехали. За ДК тормознули и так хохотали.
- Но я же вас спас? Или нет?
- Спас, спас, - говорили ему и подливали в старинную рюмку.
И снова длился праздник.
Теми временем, лошадка провезла хозяина по мосту через реку Мокшу, остановилась у родной калитки и стала мордой толкать дверцу. На дверце, пустой, висел почтовый ящик. Он бряцал от толчков.
Дед проснулся, свесил с телеги ноги. Из дома вышла жена и надела на него сапоги.
- А у меня сын родился, - сообщил он.
- Причем, даавно, спокойно произнесла жена. Пятьдесят три года назад.
Она приобняла его, ссадила с телеги.
- Спасибо тебе, - сказал дед. -За то, что всю жизнь позволяла мне жить так, как я хочу. И ни разу не упрекнула.
Мария завела лошадь через ворота во двор, там стоял раскатанный вал сена. Лошадь ткнулась мордой в него.
Дед Женя скидывал на крыльце сапоги и бубнил:
- Мир такой огромный. Но обязательно кто-нибудь в нем любит тебя. А наш апрель похож на хрустальную люстру – такой же хрупкий и от шагов наших звенит.