Что-то не так...

- Добрый вечер. Таня, ты дома?
- Да, а что?
- Можно я зайду...
- Давай..., что-то случилось?
- Я... расскажу, – телефон отключили.
Таня оглядела кухню. На столе стоял таз с корюшкой, которую она купила по дороге с работы, прямо на набережной Мойки. Непонятно, как там оказалась замотанная в платки и фартуки тетка с ящиками, но рыба была крупная, свежая и так пахла, что пройти мимо было невозможно. Половину Таня уже пожарила, но раз Соня придет, надо заканчивать.  И Таня засунула таз с рыбой в холодильник.
- Что у нее там случилось? - подумала она, и тут зазвенел звонок.
Соня вошла с большим модным тряпочным мешком, известным всей конторе,  сразу вытащила из него и протянула Тане бутылку вина и коробку с пирожными.
- Осторожно, там корзиночки. Из «Севера», с марципаном. Повезло, вот..., - голос у Сони был какой-то нерадостный.
- Ты откуда? – слегка оторопело спросила Таня. Соня никогда не приходила к ней одна, только если в общей компании коллег по работе.
Соня, будто почувствовала Танино состояние, подняла глаза и вдруг спросила:
- Это ничего, что я пришла? Мне как-то некуда пойти, так случилось... неожиданно. Я и не боялась развода, а вот вышла и... осталась одна...,  здесь недалеко... – она смотрела на Таню совершенно сухими какими-то стеклянными глазами, а голос не дрожал, а звенел.
- Конечно, пошли, пошли, молодец, что пришла, - бодро ответила Таня, ничего не понимая и даже не решаясь спросить, откуда Соня вышла. - Ты есть хочешь?
- Говорят, в таких случаях надо выпить. Вот, я принесла с собой.
- Хорошо, - машинально ответила Таня и открыла дверцу кухонного буфета. - Будем на кухне или лучше в комнате? – спохватилась она.
Соня оглядела небольшую кухню, бра над столом, поежилась и сказала:
- Давай здесь. Как это открыть? У тебя есть?...
Таня достала штопор, открыла бутылку каберне, разлила по бокалам, села напротив и наконец спросила:
- Что случилось, Соня?
Соня почти залпом выпила вино, поставила бокал и посмотрела на Таню такими же сухими стеклянными глазами:
- Я только что развелась с Егоровым.
Таня тоже залпом выпила вино и с облегчением сказала:
- И слава богу. Наконец-то. Правильно.
Соня молчала, но не плакала, и это было плохо. Таня понимала, что надо что-то сказать...
Историю Сони знали все. Как эта тихая девочка из приличной семьи, выпускница библиотечного института, могла выйти замуж за всем известного садиста, психопата и морального урода Егорова – было загадкой для многих. Но это случилось.
Егоров, конечно, был больной человек, но, как это, увы, бывает, очень способный. Талантливый. Писал, комментировал, рецензировал. И слог, и стиль, и вкус, и тон, и оценки, - были точны и безупречны. Его талант был столь силен и обаятелен, что им очаровывались и ему  подчинялись очень многие и очень быстро. Обаянию интеллекта, вообще, трудно противостоять, а Валерий был хорош собой и знал, как себя вести, пока мог или хотел контролировать свое поведение. Он тоже был из известной семьи, родители его, историки, были частыми и очень желанными авторами в издательствах, и, разумеется, очень переживали за него, пытались скрыть его болезнь и надеялись, что нормальный образ жизни в привычной среде, контакт с хорошо образованными и воспитанными людьми будет для него лучше любой психиатрической клиники, даже самой привилегированной.
Наверное, они были по-своему правы. Но это была их правда, их боль. Что испытывали люди, неожиданно столкнувшись с Егоровым в обличие безудержного хама и неуправляемого психопата, причем такого же талантливого в своих изуверских оскорблениях и выходках как и в своих эстетических статьях, передать трудно. Иногда, чтобы его остановить, взрослым мужчинам приходилось буквально его скручивать, заматывать полотенцами, взятыми в столовой, и вызывать санитаров. Выглядело это ужасно, и становилось все хуже. Таня знала это по себе. Однажды он преследовал ее до женского туалета и даже зашел за ней, громко рассказывая в подробностях, что Таня сейчас делает, и как он это чувствует. Таня, обалдев от стыда и ужаса, стояла прижавшись к двери, а он стал водить ладонью по обратной стороне двери и говорить, что он испытывает. Таня отскочила от двери, он расхохотался. И тут она в совершенном беспамятстве и отчаянии распахнула дверь, Егоров, продолжая хохотать,  тут же схватился за край. Он не собирался никого трогать, он наслаждался ее страхом, смятением, беспомощностью, но Таня со всей силы постаралась опять дверь захлопнуть. И дверь захлопнулась, сильно прижав его пальцы. Он взвыл от боли, сначала присел, а потом сел на пол, и Тане удалось выскочить из туалета.
- Су-у-ука!, Су-у-ука!!!! – неслось ей вслед, и потом еще долго по пустому коридору. Вызвали «Скорую помощь». Егорова увезли. Странно, но никто так и не понял, что случилось. Или сделали вид, что не поняли.Таню ни о чем не спрашивали и никуда не вызывали, хотя она ждала и боялась.
Егоров вышел на работу, примерно, через месяц как ни в чем не бывало. И только при встрече с ним, если не удавалось отвести взгляд, Таня ясно читала в его глазах: «Су-у-ука, су-у-ука!!!»
После женитьбы Егоров изменился. Остепенился, успокоился, казалось, все вспышки бешенства и изуверства прошли. Он также хорошо и талантливо писал, рецензировал и был, буквально, нарасхват. Счастливые родители только и говорили о замечательной Сонечке и об их счастье. Соня, очень спокойная, улыбчивая и какая-то светлая, действительно, производила впечатление вполне счастливой женщины, хотя редко участвовала в общих, особенно женских разговорах. Взволнованные пересуды постепенно улеглись. Несколько раз прошли слухи о беременности Сони, все опять в ужасе прикрывали рот, но подозрения не оправдывались.
В понедельник Таня вместе с референтом директора Ириной Кирилловой готовили портфель изданий к очередной международной выставке. Бумаг было много, было много цифр, фамилий и дат. В отдел все время заходили и выходили сотрудники с новыми и новыми сведениями об изданиях. Зашла и Соня с очередными листами.
- Соня, останься, вот и Витя тебе поможет, мы зашиваемся. Сделайте перечень по годам выпуска.
Соня подошла к одному из столов и склонилась над бумагами вместе с редактором. Ирина в изнеможении откинулась на стуле.
И тут распахнулась дверь. Именно распахнулась. На пороге стоял Егоров. Увидев его лицо, бледное до зелени, и белые глаза, Таня оцепенела.
- А, вот ты где, моя чистая девочка. С кобелями вяжешься. Вы, мальчики, поосторожнее, у нее гонорея. Это я ее заразил, сходил вот на сторону неудачно.., - Егоров криво усмехнулся.
В комнате все застыли на своих местах. Мерзкая выходка была настолько неожиданна, что все растерялись.
Но, оказалось, что не все.
- Ты, гнусь зеленая, сначала глисты выведи, а потом будешь гонореей хвастаться. Вон отсюда! - Ирина с сигаретой в руках пошла прямо на него.
Егоров ответа не ожидал. У него уже была заготовлена следующая гадость вслух, и его явно сбили с мысли. В это время отмерли и сотрудники. Без лишних слов они обступили Егорова.
- Пошли, Валера.
- Я не хочу, я хочу с ней...,  я ее искал..., - Егоров кивнул в сторону Сони. И вдруг заплакал. Заплакал совсем по-детски, всхлипывая и вытирая слезы кулаком.
Тане стало противно, она отвернулась. И услышала Сонин голос:
- Пойдем, пойдем домой, - Соня гладила Егорова по голове и вытирала его слезы. – Извините, я, может быть, завтра еще помогу..., - она обернулась в дверях и посмотрела на всех.-  До свидания.
Во вторник и в среду Соню никто не видел, но было столько работы, что об этом думать было некогда.
И вот, сегодня вечер четверга, и Соня сидит у нее на кухне.
- Правильно? Ты думаешь, я сделала правильно? Он же болен? Я должна помочь...
- Почему  должна? Ты его любишь?
- Нет, я  это сказала родителям его и своим... Но они очень просили не говорить ему. Думают, что это его убьет. Понимаешь, наши родители очень дружат, давно, почти всю жизнь. Они считают, что это должно остаться в нашей семье, только в нашей жизни, это нельзя выносить на люди. Так делают порядочные люди. Это - наш долг, обязанность, рок даже... И это, по-настоящему, пристойно, жертвенно, милосердно.
- Что нельзя выносить? Господи, да люди и так прекрасно видят, что он болен. И это ужасно, нельзя людей этому подвергать. Я сама через это прошла..., - Таня замотала головой, потянулась к бутылке и разлила остатки вина.
- Все все видят и знают. Но не говорят. Кто - из чувства жалости, кто - из чувства брезгливости. И добром это не кончится.  А почему ты говоришь про рок? Это какая-то старая история? Проклятие? Мистика старинных дворянских родов?  Они еще остались? Или только мистика? - Таня усмехнулась, - Знаешь, Соня, ваши родители свою жизнь прожили, как хотели, или, как получилось. Причем тут ты? Какой рок ты должна оплачивать своей жизнью? Почему твое милосердие должно исправлять их ошибки, о которых ты даже не знаешь?
- Я, правда, не знаю. Но они все  как будто поклялись друг другу. И верят в то, что хранят тайну. Им кажется, что пока, как они говорят, « скандал не разрушил семью», все сохраняют приличия.
- Какие приличия? И что неприличного в том, что их сын болен? Это не скандал, это – трагедия. Его надо лечить, а не зажмуриваться от беды, не врать самим себе. Это, кстати, знакомо. ЛЮБАЯ ЛОЖЬ ПРИЛИЧНА, ЧТОБЫ ПРАВДУ НЕ УЗНАЛИ. А почему? Почему ложь приличнее правды? В нее легче и приятнее верить?
- Наверное, легче. Но у меня не получается...
- Правильно, это только кажется, что легче. Вот ты соврала, и в данную минуту успокоила себя и всех, но с этой же минуты ты попадаешь в плен этой лжи, ты становишься от нее зависимой все больше и больше: ее надо помнить, она требует подтверждения и новой лжи, и в конце концов она диктует тебе правила поведения, а, бывает, и условия жизни. Сразу признаться стыдно и страшно, и ты живешь с этой ложью постоянно. Конца не видно, и последствия неизвестны. А люди ведь уже  забыли причину, никто долго не думает о чужих проблемах, это нам только кажется. Стоит ложь того? Как это понять?
У Сони зазвонил телефон
- Да, я у подруги. Кто? Как... Зачем?... Я сейчас..., нет, я приеду..., нет, папа... – Соня положила телефон на стол.
- Валерий поджег свидетельство о разводе у себя на груди. Он в реанимации, а меня проклянут в семье... Я пойду.
- Куда ты пойдешь? Подожди, пойдем вместе. Сейчас, я быстро оденусь.
- Не надо, Таня. Будет еще хуже, появятся посторонние..., лучше я одна...
- Нет, не лучше, я спрячусь, постою у дома, подожду. Прямо секта какая-то, приличных и милосердных, - бормотала Татьяна, натягивая сапоги.
Пока они доехали, Валерий выбросился из окна ожогового отделения, но опять неудачно – остался жив, упал в старый сугроб, ободрал последнюю кожу о грязные глыбы льда, сломал ребра и, кажется, получил сотрясение мозга.
Таня сидела в приемном покое больницы отдельно от Сони, чтобы «все было прилично». Соня сидела одна, родители, и ее, и Валерия, с ней не разговаривали. Часа в два ночи Валерия поревезли в палату. Все разъехались по домам, соблюдая приличия.
Через два дня Соня повесилась. На лямках своего знаменитого, модного мешка. Как-то ухитрилась, у нее получилось удачно с первого раза.
На  похоронах было море цветов,  безутешные родители и весь забинтованный в инвалидном кресле муж. Таня теребила поникший на холоде букетик, слушала всхлипы сострадания и слова восхищения благородством и милосердием, и ей хотелось завыть от злости и беспомощности, как когда-то выл в туалете Егоров: "Суки! Су-у-уки!"
Послесловие.
Я очень люблю свою соседку по даче. Иногда помогаю ей копать картошку. Зачем ей картошка, я понять не могу, а она говорит:»Для физкультуры». И копаем. В перерыве садимся прямо в борозде, она достает из кармана синего рабочего халата две баночки джин-тоника, и мы отдыхаем. Анна Сергеевна - ровесница моей мамы, но моих нет давно, а она... копает картошку для физкультуры.
- Сегодня закончим? Мне завтра в город надо. Хороню очередных друзей. Вернее, старого друга, но с ним вместе – целую историю.
Знаешь, Тань, вот бывает же в жизни человека столько: и война, и блокада, и любовь, и талант, и больной ребенок, и любимая женщина, и вся жизнь - сплошная тайная мука.
- Почему мука? Война, блокада – понятно, а дальше – то почему?
Анна Сергеевна задумалась.
- Наверное, потому что боялся. Умница был большая, а все время какой-то спрятанный. Он в молодости очень любил женщину, вернее, он ее любил всю жизнь. И она его. Но оба были женаты и замужем за другими. Так случилось.И всю жизнь встречались тайно. У него родился больной сын, и он не мог оставить жену, из милосердия... И они как бы дружили семьями, скрывая на людях свои чувства...
- Тоже из милосердия? -  меня передернуло. Я почему-то не люблю это слово. Ну, не нравится мне оно, ничего не поделаешь. Благими или милосердными намерениями, как говорится...
- Наверное. Знаешь, тогда же были строгие правила. У женщины родилась своя нормальная дочь, очень хорошая девочка. Выросла. Но, погибла. Повесилась. И будто это она расплатилась... Вот ведь как бывает. Сейчас уже никого нет. Его последнего хоронят. Давай, за помин его души.
Я вспомнила море цветов, безутешных родителей, мужа в инвалидном кресле... Вздохнула и вылила джин-тоник в борозду.