Ничья

    Москва, семь вечера последнего рабочего дня накануне длинных новогодних выходных. Комсомольский проспект, собственно, как и все транспортные артерии города, застыл в пробке, лениво тянущейся в обе его стороны докуда достает глаз.
Вячеслав Морозов, намертво застрявший в этом гудящем, чадящем потоке автомобилей, вот уже с четверть часа уныло созерцает расположенное через дорогу от него эпичное здание из серо- желтого кирпича— настоящий образец сталинского ампира, величавый памятник эпохи громких достижений трудового народа, вознесшийся над городской застройкой словно старинная неприступная крепостная стена с надвратными и угловыми башнями.

Чтобы скоротать время, Вячеслав вспоминает, как лет десять тому назад ему, в ту пору еще студенту пятого курса МГИМО, довелось оказаться внутри этого "неприступного" замка. Тем весенним субботним вечером он пришел сюда в гости по приглашению своей однокурсницы Яны Друбич, типичной представительницы «золотой молодежи» девяностых, коих, впрочем, в его институте насчитывалось абсолютное большинство.
И ладно бы если бы просто так заскочил, конспекты занести. Застолье, на которое его позвала Яна, было посвящено, не больше не меньше, пятидесятилетию совместной жизни ее бабушки с дедушкой. Честь оказаться приглашенным на такой узкосемейный праздник несколько удивила Вячеслава, не сказать— растревожила. С чего бы это вдруг? Конечно, они встречались с Яной, если их совместные походы по выставкам, кафешкам, концертам и прочим тусовочным местам можно было так назвать. Три месяца ходили вдвоем повсюду, из них последние два в обнимку. И даже целовались однажды на Фрунзенской набережной под любопытные взгляды разомлевших на апрельском солнышке прохожих. Впрочем, где бы Славик с Яной ни появлялись, они неизменно оказывались в центре чьего- либо внимания. Удивляться тут нечему— красивая, яркая пара. Оба стройные, высокие, стильные, точь- в-точь Виктория и Дэвид Бэкхем с какой-нибудь глянцевой обложки.
Яна, что греха таить, Славе довольно сильно нравилась, даже несмотря на свой немного капризный нрав вместе с гипертрофированным чувством собственного достоинства, что Слава относил на затянувшийся переходный возраст и влияние доминирующей среды обитания. Но он не предполагал, точнее не смел предположить, что их зыбкий мезальянс имеет шансы воплотиться в нечто большее, нежели совместное культурное времяпрепровождение. Кто он, и кто она! Яна— дочка высокопоставленного дипломатического чиновника (там у них вся семейка высокого полета, не семья, а целая династия, клан) и он— парень из рабочего квартала, к тому же не Москвы — Люберец, оказавшийся в МГИМО исключительно благодаря своему упорству и немного везению. И тут нате вам — билет в первый ряд на семейные великосветские посиделки. Разве не странно?

В субботу вечером, в огромной квартире на третьем этаже Сталинки за большим столом из красного дерева собрались, как и анонсировала Яна, все свои, ближний круг. Там был дедушка Яны— в не столь отдаленном прошлом видный работник советской дипломатии, кавалер ордена Дружбы народов, не считая множества иных государственных регалий, украшавших его парадный китель. С легендой дипломатии Славе, правда, толком пообщаться тогда не довелось, потому что дед большей частью дремал в огромном антикварном кресле, безучастно открывая время от времени то один, то другой глаз. За столом его, понятно, тоже особо слышно не было, ну если только дал пару раз храпака случайным образом. Но зато было хорошо слышно энергичную и моложавую бабушку Яны, буквально увешанную, как ее супруг наградами, всяческими ювелирными украшениями. Они вместе с матерью Яны — Людмилой Петровной, словно забились между собой об заклад, кто из них кого переговорит.
По левую руку от Людмилы Петровны скромно и незаметно сидел Янин отец— видный работник уже российской дипломатии. Как работник МИДа он возможно был и видный, но в домашней обстановке абсолютно не смотрелся—потерялся, поблек, представляя из себя большого вялого увальня, с унылым, немного затравленным взглядом. Ни выправки, ни командного голоса, ни стати. Антон Сергеевич хоть не спал всю дорогу, как его тесть, но если и говорил, то вполголоса, скупо отцеживая слова, точно слуга Атоса из «Трех мушкетеров». Тем не менее, в каждую свою реплику 999 пробы он вкладывал максимум здравого смысла. Когда это ему дозволялось, конечно.
Через полчаса Славе уже казалось, что среди всех присутствующих самым высоким дипломатическим рангом обладала Янина мать. При том, что, как в свое время рассказывала Славе Яна, сама она ни разу в жизни работать не пробовала. Говорила Людмила Петровна громко, властно, обильно, не забывая при этом время от времени бросать суровые взгляды в сторону мужа.
Речи ее были в основном ни о чем: о «медвежьей» культуре Ельцина, выходки которого в МИДе уже устали красиво объяснять, о неприлично дорогих бутиках на Пикадилли, о переменчивой погоде в Веллингтоне (не знаешь, как одеваться), о надоевшем всем до колик Израильско- Палестинском конфликте.
Не обошла она также вниманием тему мужского великодержавного (как она его назвала) шовинизма…

Славик сидел за роскошно сервированным столом и, ощущая себя абсолютно не в своей тарелке, старался лишний раз не поднимать от тарелки глаз. За годы учебы в институте он достаточно насмотрелся на представителей всякого рода элиты, научившись не пасовать в их высоком обществе, хотя обстановка вопиющей роскоши и гламура у него все равно вызывала чувство собственной социальной несостоятельности.
Стараясь соблюдать приличия и не терять лицо, Слава вперед с разговорами не лез, больше слушал, отвечал коротко и по существу, а выпадая из фокуса внимания родственников Яны, развлекался тем, что, следуя примеру Антона Сергеевича, ухаживал за своей дамой: освежал Яне бокалы, подкладывал, поправлял на ее коленях сползшую набок салфетку, что, к слову, тоже не ускользало от пытливых глаз обеих хозяек дома.

Впрочем, благодаря матери и бабушке Яны оставаться в тени Славику почти не приходилось. Интерес на этом семейном мероприятии парень вызывал такой, будто юбиляром был он сам.
— А кто ваши родители, Вячеслав, если не секрет? — как бы невзначай спросила мать, перейдя от светской беседы к обсуждению вопросов «по существу», — Чем занимаются?
«Ну вот, началось»
Слава, собрав волю в кулак, заставил себя с достоинством улыбнуться.
— Мать библиотекарь, отец фельдшер на скорой помощи, а что?
— Да так, ничего. Весьма благородные, нужные обществу специальности.
К Славиному удивлению, взгляд Людмилы Петровны не исполнился презрения или покровительственной снисходительности, а наоборот— потеплел, начав излучать материнские нотки. Ему в какой-то момент показалось, что Людмила Петровна даже обрадовалась не слишком знатному его происхождению.
— И все–таки МГИМО, Вячеслав. Почему? Извините за бестактный вопрос, юноша, но как вам удалось?
— Да что тут скажешь, — пожал плечами Слава, — Поставил перед собой цель, потом два года готовился, как проклятый. Не жил…
Свой голос из руин, наконец, подал Антон Сергеевич. Не удержался-таки.
— Похвально. — довольно пророкотал он, с опаской посмотрев на жену, — С таким характером парень далеко пойдет.
— И какие у вас планы на будущее, Вячеслав? — не удостоив реплику мужа вниманием, продолжила интервьюировать гостя Людмила Петровна.
— Надо сначала на красный диплом выйти, а там видно будет. На распределение рассчитывать глупо. Девяносто девятый год на дворе, какое уж тут распределение. Думать надо. Вот есть мысль закинуть резюме в «Известия». При удачном стечении обстоятельств возьмут стажером в отдел новостей. Помотаться придется, разумеется, по медвежьим углам, да по горячим точкам. Хотя, это даже интересно. А вообще, задача максимум — стать иностранным корреспондентом.
— Уважаю, — снова пророкотал отец Яны и с чувством пожал Славе руку.
— Ну зачем так сразу по точкам. — сказала мать, не сводя испытующих глаз с гостя, — Слышишь, отец? Поговорил бы с Алексеем Гавриловичем насчет молодого человека. Красный диплом. Пускай подыщет ему местечко при посольстве каком-нибудь. В Берлине где-нибудь по журналистской части. Решено, в Берлине. Звони давай. Чего смотришь?
— То есть? — остолбенел отец, поняв, что жена не шутит.
— А то и есть.
Антон Сергеевич неуверенно прочистил горло.
— Но не сию же секунду, дорогая. Выходной ведь день, неудобно. И потом пусть Вячеслав сначала сам разберется чего он хочет, диплом получит пусть …
Тон у матери из мурлыкающего стал жестким, голубые глаза сузились и начали отливать сталью.
— Ты, смотрю, плохо расслышал, что я сказала. Звони. Или предлагаешь мне ему самой набрать?
Не ожидавший такого напора Антон Сергеевич сначала вытянулся в струну, потом, словно спохватившись, съежился, втянув голову в плечи до размеров «белого карлика». Поблуждав растерянным взглядом по столу, мужчина остановил его на бутылке столичной.
— Ну?
— Позвоню, позвоню, — примирительно замотал головой Антон Сергеевич, обжегши горло сорокоградусной, — Завтра же поговорю. Но учти, Гаврилыч тоже ведь не Юпитер. Максимум, на что можно рассчитывать — Варшава или Прага. Лет пять в качестве пресс атташе побегает, а там, глядишь, уже третий секретарь. Тогда и об Унтер ден Линден подумать можно. То-то. А вообще, чтобы попасть за границу, надо иметь соответствующее семейное положение.
Антон Сергеевич заговорщицки подмигнул Славе:" Так-то, брат".
— Это не проблема. — сказала Яна деловым тоном. — Разберемся как-нибудь.
Славику показалось, что голос девушки был спокоен, даже безучастен. Только румянец, вспыхнувший вдруг на ее щеке, подсказывал, каким образом она намерена этим вопросом заниматься.
— А вы знаете, Вячеслав, у Яночки квартира есть. — вроде не совсем впопад обронила бабушка, раньше всех, наверное, осознавшая куда дует ветер. — Отдельная.
— И дача в Немчиновке собственная, — подхватила Людмила Петровна, развивая поднятую бабушкой тему, — Ну не совсем еще дача, конечно — участок. Но и Москва же не сразу строилась...
На этой многообещающей ноте мужскую половину, кроме деда, которого не стали будить, отправили на балкон — покурить, чтобы те не мешались под ногами, пока хозяйки готовят стол к чаепитию. Через полупрозрачный витраж балконной двери Славик видел, как стол в гостиной сервируется вазами с печеньем, пиалами с сухофруктами и огромным тортом— мороженым на позолоченном блюде.
Хотя женщины старались говорить вполголоса, в гостиной было все равно шумно. Видимо за счет того, что все они шептались одновременно.
— Совет в Филях, — хитро подмигнув Славику, сказал Антон Сергеевич, но наткнувшись на недоуменный растерянный взгляд парня, отчего-то смешался и потянулся за сигаретами.

По дороге домой Слава думал, какая же деловая у Яны родня, по крайней мере по женской линии. На ходу подметки рвут. А мужики наоборот, потухшие какие-то, безвольные, даром, что все держится на них. Странный матриархат в семье царит. Нет, Яна не такая, как мать, конечно. Девушка хоть и с характером, но в целом, нежная, мягкая, кроткая. Если они когда-нибудь и заживут вместе (ну мало ли), то в их семье будет равноправие. Слава согласен. Даже при том, что главным в доме по традиции является мужчина. Но так уж и быть, у них с Яной будет демократия.
Все воскресенье напролет Славик размышлял о прелестях семейной жизни и листал путеводитель по достопримечательностям Праги.
А в понедельник Яна не пришла на пару.
В перерыве между лекциями встревоженный Славик набрал ее домашний номер из автомата на первом этаже.
— Разболелась. Пятый кусок мороженого, наверное, был уже лишним. — сказала она Славе в трубку после долгого откашливания. — Ты, значит, вот что. Подваливай-ка к шести, если заразиться не боишься. Мои второй день на даче.
— Звучит многообещающе.
По Комсомольскому проспекту в этот раз Славик летел, как на крыльях, соревнуясь с обманчиво теплым апрельским ветром. В руке у него был пакет с мандаринами и минералкой.
Яна встретила Вячеслава не в байковом как он себе представлял, запахнутом по подбородок халате и с градусником под мышкой, а в соблазнительном, насквозь прозрачном пеньюаре, хорошо подчеркивающим плавные изгибы ее обнаженного тела: маняще выступающие соски небольшой упругой груди, аккуратный черный треугольник, расположившийся над соустьем длинных красивых ног. Как бы невзначай вильнула бедрами и, потянув Славика за пуговицу рубашки, повела, словно бычка за кольцо в носу, по длинному коридору в гостиную, откуда доносилась легкая приглушенная музыка.
«А это еще что такое, Господи?»
Минералка чуть не выпала из рук парня.
На диване Слава увидел двух раскрасневшихся парней, сидевших в раскрепощенных позах, и на бригаду скорой помощи нисколько не похожих. При появлении гостя ребята, надо отдать им должное, привстали с дивана и галантно, даже где-то манерно раскланялись — Максим… Олег…
— Здрасьте пожалуйста.
— Знакомые пацаны из Щуки. — Поймав ошарашенный взгляд Славы, нимало не смутившись, сказала Яна, —Проведать зашли. Будущие звезды экрана, заметь.
— Ну да, это меняет дело.
И только тут потрясенный Славик обратил внимание, что на журнальном столе красовались колода карт, бутылка виски и три стакана. По углам стола рубашками вниз лежали взятки.
— На что играем? — криво улыбнулся Слава, не представляя, что еще можно сказать в подобной пикантной ситуации.
— На меня, ясен пень. — с невозмутимостью Бастера Китона сказала Яна, но заметив, как вытянулось лицо у ее парня, словно нехотя поправилась, — Шучу.
Только глаза у нее при этом остались серьезные, испытующие.
— И как успехи?
— Пока ничья. Слышишь? Ничья.
— Наверное, я должен этому обстоятельству обрадоваться?
— Присоединяйся. Может, повезет. — дружелюбно сказал один из игроков и подвинулся, освобождая на диване немного места.
— Откажусь с вашего позволения. Мне никогда не везло в картах.
— Кому не везет в картах, тому везет в любви. — пошленько хохотнул второй.
«В морду дать ему? — подумал Слава, машинально сжимая кулаки, — А с другой стороны, с какой стати? Кто я ей— жених, муж? Намеки одни.»
Наконец, обуздав клокотание в груди, Слава сумел пристально посмотреть в лицо хозяйке дома.
— Мне ни в чем, похоже, сегодня не везет.
— Ну раз не хочешь играть, — равнодушно пожала плечами Яна, — Тогда иди в мою комнату и жди пока освобожусь. А там посмотрим, может удача и повернется к тебе лицом.
Яна сузила глаза, взгляд ее стал томным и одновременно хищным, точно у пантеры. Глаза сверкнули холодной сталью, как у Людмилы Петровны тем субботним вечером.
— И долго ждать?
— С полчасика. Ну или час. Не могу же я из-за тебя ребят бросить. Кстати, фрейсинетию пока полить можешь и рододендрон тоже, раз уж все равно делать нечего. Лейка на балконе. И да, чуть не забыла— Талейрана покорми.

Славик, словно завороженный, безвольной поступью отправился на кухню, решив сначала покормить огромного сибирского кота, который собственной персоной прыгнул со шкафа ему под ноги и, жалобно мяукая, повел парня к своей миске, где лежали только бычки от сигарет.
«Маловероятно, что котяра сам их туда положил, — отрешенно подумал Слава, — По всей видимости миску какое-то время использовали не по назначению. Ну и где тут у них кошачья провизия?»
Славик потянулся было к полке, где обнаружились пакетики с Вискас, но при этом так неловко махнул рукой (нервы), что скинул на пол, лежавшую под ними книгу.
— Вот ведь олух безрукий.
Отряхивая обложку от пыли, он краем глаза прихватил ее название- «Мужчина и методы его дрессировки. Лилия Гущина». Славик невольно вздрогнул и, немного помедлив, открыл заложенную открыткой страницу:
«…Она выпорхнула из дверей, запахнутая в шубку и в вечерних туфельках. В примерочной кабине скинула мех на руки ошарашенного мужа, и оказалось, что праздничный наряд состоит из ажурных чулок на ногах и серебряной цепочки на шее…. Какой-то гражданин, потрясенный мимолетным виденьем, явленным ему в щель занавеса, приклеился к полу, но муж полоснул по нему кинжальным взором горца, и вуаерист испарился…»
— Дрессировки, говоришь?
Славику уже было более - менее ясно, зачем его пригласили днями на семейное торжество. А теперь вот раскрылась и генеральная идея нынешнего дрянного спектакля, разыгранного актеришками из Щукинского училища. Не иначе последний тест перед тем, как они с мамулей на очередном семейном совете в Филях примут решение о его годности или, наоборот, непригодности к дрессуре, тьфу, к семейной жизни.
— А вот хренушки вам. Без меня, без меня…
Из гостиной раздался лошадиный гогот довольных ребят и притворно смущенные повизгивания Яны.
«Интересно, что они там делают? Впрочем, уже не интересно…»
Покормив несчастного кота, Славик вышел тихонько из квартиры, даже не хлопнув дверью, как ему этого ни хотелось…

И вот Вячеслав снова оказался здесь, стоит, застрявший наглухо в пробке, а с той стороны проспекта на него уже полчаса смотрит дом, где когда –то решалась Славина судьба. Интересно, что было бы если бы он в тот вечер принял другое решение? Как бы тогда сложилась его жизнь, по какому маршруту пошла?
Раздумья мужчины прерывает недовольный женский голос, донесшийся с заднего сидения.
— Ну и чего мы стоим, о чем мечтаем? Пробка вон где уже. И вообще, надолго все это, а? Эй, я тебя, кажется, спрашиваю.
— Извини, солнышко, час пик. — вяло оправдывается Слава, постепенно возвращаясь в реальность, — Потерпи минут двадцать. Нам еще вперед метров триста, а там под стрелку и назад столько же.
— Ты что, совсем слепой, Морозов? Какие двадцать? Не видишь Оленьку укачало? Ей воздух нужен. Выпусти нас у перехода.
У подземного перехода Вячеслав включает аварийку и, выйдя как был в пиджаке на мороз, открывает заднюю дверь пятисотого мерина. Из машины, раздраженно оттолкнув руку Вячеслава, выныривает молодая эффектная шатенка в норковом манто.
— Ребенка от кресла отстегни, пентюх.
У Славы на лице возникает елейная улыбка— что-то среднее между угодливостью швейцара и безграничной преданностью пажа, отчего вид у него становится фиглярским и слегка дебиловатым.
— Сейчас, Яночка,
— Значит так, Морозов. Я сейчас с Оленькой домой к родителям своим ходом, а ты стой тут в своей пробке сколько влезет. Когда припаркуешься во дворе, позвони. Отец выйдет, поможет вещи донести. Обязательно позвони, слышишь? Там в коробке, если ты не забыл, богемский хрусталь. С ним аккуратно нужно, а у тебя руки не из того места.
— Как скажешь, дорогая.
Яна смотрит через дорогу.
— Дом, милый дом. Господи, пять лет уже не была у родителей с этими его вечными заграницами.
Вспомнив про мужа, она оборачивается к Славе, переминающемуся рядом с ноги на ногу, словно курьер в ожидании распоряжений.
— Да езжай же ты уже, Морозов. Сигналят, не слышишь?
— Еду, еду, Яночка….
Усевшись за руль, Вячеслав провожает блаженным взглядом жену и дочь, пока те не скрываются в подземном переходе, после чего лицо его принимает осмысленное выражение, и он снова предается грустным размышлениям о том, что сложись все в тот вечер иначе, не поверни Слава тогда назад, был бы он сейчас хозяином своей жизни, а не золотой рыбкой на посылках у вздорной испорченной бабы…