Дядя Алик и тетя Дора

   В середине восьмидесятых годов прошлого века моему двоюродному дяде Алику было примерно лет пятьдесят с небольшим. Он работал рядовым инженером на одном из многочисленных промышленных предприятий уральского края. Несмотря на свой брутально-плебейский нрав и неотесанные манеры заурядного провинциального обывателя, он пользовался определенным успехом у той категории женщин, которая ищет в мужчинах не столько интеллектуальную глубину и утонченность душевного склада, сколько мускулинные свойства самца, способного удовлетворить любовные сексуальные ожидания эротичной и чувственной самки. К этому располагала и колоритная, ярко выраженная  еврейская внешность Алика с правильными чертами лица, притягательными голубыми глазами навыкате и полными, сочными губами, предвещающими ничто иное, как пылкие и самозабвенные лобзания и ласки. Дядя почему-то всегда напоминал мне певца Иосифа Кобзона с той лишь разницей, что  помимо напрочь отсутствующего музыкального слуха никогда не прикрывал париком изрядно полысевшую, некогда пышную шевелюру. Впрочем, я не замечал, чтобы он когда-нибудь переживал или комплексовал по поводу своего облысения. Дору, многолетнюю законную супругу дяди, женщину добрую, но малообразованную, работавшую нянечкой в детском саду, никоим образом нельзя было отнести к вышеуказанной категории дамских особ. Она совсем не испытывала к мужу горячей любовной страсти и, догадываясь о частых романах Алика на стороне, закрывала на это глаза, не устраивала ему мучительных сцен ревности и, похоже, не ревновала (или делала вид, что не ревновала) супруга к другим женщинам. По моему мнению, такая жизнь ее вполне удовлетворяла, как и дядю Алика жизнь с ней. По крайней мере, я не слышал ни от Доры, ни от Алика каких-либо взаимных упреков в отношении друг друга или какого-то недовольства существующим положением дел в их маленьком семейном мирке. Наоборот, Дора часто хвалила мужа за хозяйственность, практичность и умение все починить и исправить в маленькой хрущевской квартирке и не ругала за скромную зарплату в сто двадцать рублей с небольшими премиями раз в квартал (тем более, что сама получала намного меньше). А дядя Алик хвалил жену за чистоту в доме, вкусную еду и природное гостеприимство. В плане же интимном тоже не было особых проблем. Алик получал удовлетворение от многочисленных любовниц, а Дора, как я уже упомянул, не нуждалась в таком удовлетворении, поскольку ни один мужчина, включая собственного мужа, не смог зажечь в ней ту искру незабываемой сексуальной страсти, от которой сходят с ума представительницы слабого пола (о чем она доверительно поведала мне наедине, пока дядя Алик после рабочего дня принимал водные процедуры в ванне).               
 В ту пору я был бедным студентом, жившем в общаге и питавшемся в убогой институтской столовой. Поэтому нередко навещал своего дальнего родственника и его гостеприимную жену главным образом для того, чтобы утолить голод, отведав вкусные блюда, с любовью приготовленные Дорой. Супруги каждый раз искренно  радовались моему приходу. Детей у них не было, и потому нерастраченные, копившиеся годами родительские чувства они с благородной щедростью изливали на меня. Дора доставала по блату у знакомой продавщицы разные дефицитные продукты питания, и когда я приходил, обычно в выходные и праздники, заботливо накладывала в мою тарелку куриный холодец, печеночный паштет, селедку под шубой…               
 – Кушай, кушай, голубчик,– при этом говорила она,– исхудал совсем! Знаю ведь, что впроголодь живешь!               
 – Что Вы, тетя Дора!–возражал я ей, жадно уплетая за обе щеки лакомые яства.   
 – Слава богу, нет войны и голода нет!               
   Подобные разговоры между нами продолжались на протяжении всех лет моей учебы в вузе. Менялись слова, построение реплик, но неизменным оставался их смысл. Тетя Дора  всегда проявляла озабоченность по поводу здоровья и худобы бедного родственника, а я постоянно опровергал эти суждения, параллельно наслаждаясь плодами ее кулинарного творчества. С дядей же Аликом мы вели бесконечные беседы на политические темы, инициатором которых всегда выступал он сам. Мне совсем и не хотелось их вести, но я должен был это делать, во-первых, из уважения к гостеприимным хозяевам, а, во-вторых, потому, что с ними не о чем было больше разговаривать. Книг они не читали, музыкой и живописью не интересовались. Дядя Алик ежедневно пролистывал свежие номера газет "Правда" и "Известия" и из их передовиц извлекал нужную ему информацию, которой и делился со мной во время наших совместных трапез.               
 – Вот Рейган поганец!– как-то запальчиво заметил Алик, с аппетитом поедая домашние пельмешки с ржаным хлебом и соленым огурчиком.– Назвал преступлением против человечества сбитие вражеского самолета!               
 – Вы имеете в виду, дядя, южнокорейского пассажирского лайнера?               
 – Именно его.               
 – Ну какой же он вражеский? Обычный гражданский самолет.               
 – А какого хрена тогда он вторгся в наше воздушное пространство? Это все
 америкосы специально подстроили, чтобы военные секреты выведать! Пустили под
 прикрытием лайнера шпионский самолет, суки паршивые!– с негодованием выпалил
 Алик.               
 – Мне кажется, Вы заблуждаетесь, дядя,– попытался я переубедить собеседника.–
 Просто наши ВВС ошибочно сбили лайнер, приняв его за американский самолет-
 разведчик, который пролетал рядом с ним. А сам лайнер случайно, по вине пилотов
 отклонился от курса, попав на нашу территорию.               
 – Ничего себе случайно!– не унимался дядя.– Все было преднамеренно спланировано,
 чтобы обнаружить засекреченные объекты противовоздушной обороны! Неужели ты не
 понимаешь: США проводят против нас крупную диверсионную кампанию, и мы должны
 этому противостоять!               
 Опровергать конспирологические воззрения Алика было бессмысленно, поэтому я молчаливо уставился в тарелку, с удовольствием доедая форшмак тети Доры.               
 В другой раз я застал родственника за чтением сверхважной, по его мнению, статьи под красноречивым названием: "Соль дисциплины и яд халатности".
Под влиянием тогдашней пропаганды дядя стал ярым сторонником соблюдения трудовой дисциплины  и самоотверженной борьбы с тунеядцами, прогульщиками и пьяницами. Он лично ходатайствовал перед начальством завода, чтобы наказывать рублем несознательных сослуживцев, регулярно опаздывающих  на работу, и даже записался в народную дружину с целью отлавливать злостных прогульщиков на улицах и в кинотеатрах.               
 – Вот Андропов молодчина!– сказал с воодушевлением дядя, откладывая в сторону
 газету.– Давно  надо в стране порядок наводить, дисциплину укреплять, торгашей
 сажать! Короче, действовать энергично, по-сталински!               
 Последнее слово Алик интонационно выделил, подчеркивая его смысловую значимость.               
 – Бухнем же, племянничек, за здоровье Юрия Владимировича! Дора, тащи водочку!   
 – обратился он к жене.               
 Дора услужливо принесла бутылку водки и рюмки.                               
 – Вчера водку купила за четыре семьдесят,– сказала она.–
Подешевела аж на шестьдесят копеек!               
 – Вот она доброта коммуниста Андропова!– гордо произнес дядя, разливая водку.               
 – И колбаска копченая появилась в гастрономе!–добавила тетя и пошла к холодильнику за колбасой.               
 – Вот что значит подлинная забота о трудящихся!– радостно отреагировал на это
 известие Алик.– Ну, дорогие мои, выпьем же за славные начинания генсека!               
 Мне совсем не хотелось пить, тем более за генсека, но я подумал о том, что лучше
 выпить за Андропова, чем, скажем, за Сталина. К тому же,  я не желал
 расстраивать дядю, портить ему настроение своим отказом– ведь он был на таком   
 эмоциональном подъеме!               
 В пьяном виде Алик стал еще больше похож на Кобзона, а Дора, тоже изрядно
 охмелев, почему-то предстала передо мной в образе его третьей жены Нинель.               
 Алкоголь развязал мне язык, и я вдруг неожиданно спросил "Кобзона":               
 – А может, дядя, махнем в Израиль?               
 – Ты что, племянничек, умом рехнулся?!– побагровел дядя, подавившись колбаской.
 – В логово сионистского врага меня толкаешь?               
 Дора, перепугавшись за супруга, побежала за валерьянкой.               
 – Не знал, дорогой, что у тебя в голове такие крамольные мысли бродят!– сказал
 Алик, немного успокоившись после валерьянки.– Только умоляю: больше никому не
 говори про это ни слова! Слышишь? Обещаешь?               
 Он буквально впился в меня глазами, ожидая ответа.               
 – Ну дядя,– растерялся я,– в наше время евреи уезжают на свою историческую родину, если не хотят жить в Советском Союзе.               
 – Плевал я на этих евреев!– кричал дядя, в негодовании кулаком ударяя по столу.   
 – Предатели, изменники, отщепенцы! Я бы на месте товарища Андропова приговаривал
 бы их всех к расстрелу!               
 – Ну это уж слишком,– возразил я.               
 – Нет, не слишком, не слишком!– гневно парировал дядя.– Ненавижу этих ублюдочных
 евреев, валящих отсюда за бугор!
 Он совсем вышел из себя, нервно зашагал по комнате, и нам стоило немалого труда привести Алика в состояние равновесия.
 – Простите, дядя! Я не знал, что Вы так болезненно отнесетесь к этой теме. Больше не буду ее с Вами затрагивать! Простите великодушно!– пришлось оправдываться мне перед ним.               
 – Ладно, ладно. Забудем  этот разговор,– миролюбиво проговорил дядя.               
 По натуре он был человеком  незлопамятным. На месте товарища Андропова Алик вряд
 ли б кого-нибудь приговаривал к расстрелу (но даже если бы кого-то и приговорил—
 потом несомненно искренно раскаялся бы в содеянном).
 В знак окончательной гармонизации наших отношений мы дружно спели втроем любимую дядину песню "Летят перелетные птицы", хотя Алик, не имея музыкального слуха, страшно фальшивил. Последние слова песни, которые ему особенно нравились: "Не нужно мне солнце чужое, чужая земля не нужна"– дядя продекламировал с особым пафосом истинного патриота великой державы.               
   …К стыду своему, закончив институт и репатриировавшись в страну исхода, я
 потерял связь с моими милыми родственниками. В начале девяностых годов  я
 совершенно случайно от одного знакомого узнал, что они вроде бы подавали
 документы на выезд в Израиль. Дядя Алик, разочаровавшись в Горбачеве и его
 политике, решил навсегда покинуть Россию, но этому помешала его скоропостижная
 смерть. Тот же знакомый рассказал мне забавный эпизод, произошедший во время
 похорон дяди на кладбище. Какая-то женщина, жгучая брюнетка лет под пятьдесят,
 подлетела к плачущей вдове и, выразив соболезнования,  чистосердечно призналась
 ей, что она, оказывается, полноправный член их семейства, поскольку много-много
 лет была возлюбленной Алика. Так впервые лицом к лицу Дора столкнулась с бывшей
 любовницей своего покойного мужа. Но это уже тема для другого рассказа.