Любовь к Рубикам - пьеса для театра 12

Прежде чем ты начнешь читать пьесу, давай так: я не оставил ремарок, не  вынес действующих лиц на титульную страницу, не разделил пьесу на картины, действия и сцены. Я – автор, появился в начале и появлюсь в конце, чтобы ты не спотыкался об меня, проживая историю героя.
Я написал историю одного человека, в надежде, что ремарки-картины-лица появятся в твоей голове самостоятельно. Как спектакль появляется перед зрителем, так и эта история появится перед тобой.
Дойдя до конца, придется вернуться в начало. Но давай по порядку. Это кстати я.
                АНДРОНОВ ДЕНИС


                Любовь к Рубикам.

Прям все рассказывать?
Ну, хорошо. Все это чистейшая правда. Должен в начале признаться - я никогда не вру. 
Я все помню, я ж не какой-то там на букву Д. Я на В.
Мелким я был тогда. Только родился. А мама сразу, как меня увидела, говорит.

МАМА. Привет, как тебя зовут?

А я на неё смотрю и думаю: «Женщина вроде старая, а такую ерунду спрашивает.»

МАМА. Старая? Мне двадцать три было.

Тихо. Не мешай. Думаю, ладно, до двух лет чего тянуть? Тоже мне интрига: заговорю я или нет? Заговорю, конечно. Человек же. С другой стороны, а чего это она мне сама имя не придумала? Я главное её ногами пинал в животе - мол, думай имя.

МАМА. Интересно, как я должна была догадаться, что это означало – выбирай имечко?

Да тише. А то что-нибудь забуду. Так вот. Она на меня, оказывается, рассчитывала. Прикол? Ну да. В общем, думаю: «Маму простить можно, у неё и так вся жизнь веселая закончилась на мне». И я ей первое, что пришло в голову, сразу и сказал:

МАЛЫШ. Валера.

Она на меня посмотрела с нескрываемым уважением. Мне даже как-то неловко стало за предыдущие мысли о ней.  Улыбнулась и говорит:

МАМА. Пойдет. Будем знакомы. Валерий Никитич. Я - ваша мама.

И в обморок упала. А потом сразу очнулась, взглянула на меня и опять в обморок. Это в целом понятно. Я-то пошутил, а мама подумала, что это всё в серьез. Ну и в карточке так и записали – Валера. Я еще тогда понял, что мама у меня того. В смысле одна, и её надо любой любить. Ведь говорят: «Родители, как усы». Не то чтобы от природы и всё тут, какие уж есть. А типо правый и левый. Ну, так говорят же. Мама – правый, а папа – левый. Думаете, не говорят? Я-то так точно говорю. Я вообще много чего говорю. Это у меня от папы. У  меня папа знаете кто? Ну, этот, который постоянно говорит и говорит, говорит и говорит. Да этот же, слово-то простое, палки-копалки. Который, обещает и не выполняет. Говорит, мол, в выходные поедем на дачу, а сам один уезжает. Без меня и мамы. С дядей Игорем. И не на дачу, а в запой. Это так. Алкоголическое отступление. В целом поболтать – это от него. Он хоть и левый, в смысле не родной. Вообще родной типо. Это он только делает вид, что меня нет. А я-то знаю, что я есть. А левый, потому что как усы. Ну, вы же помните. Я говорил. У меня усы пока не растут. Но я думаю, что правый у меня будет длиннее левого, потому что маму я больше люблю. Ну, типо. Ну, поняли.
А папа у меня вообще тот еще хрен. Это не я, это мама так говорит, я вообще думаю, что мой папа – баклажан. Ну, потому что он постоянно седан. Седаун  на диван, и носки разбрасывает. А они летят по всей комнате и становится как-то уютно что ли. Даже и не знаю, в других домах такого нет, а у нас есть. Мне нравится наш дом.
Так вот. А мама говорит, что когда я родился - мой папа пил две недели.  Я думаю, это он с горя так сделал. Наверное, в одно мгновение осознал, что его ждет и как давай пить. А мама думает, что это он от счастья. Но я-то знаю, что от счастья не пьют. Чего пить-то если все хорошо? Это только дураки так делают и алкоголики. Не, папа по любому прикинул, что его жизнь пошла по кривой, и решил скривиться заранее, чтобы искривления позвоночника не было. А то пойдешь по наклонной с прямой спиной и сломаешься. По наклонной лучше сразу кривым – так прямее идти.

ПАПА. А я дурак или алкоголик?

Я. И ты туда же?

ПАПА. Просто спросил.

Не портите мне историю. Тихо. Со слов мамы, он так сильно был рад моему рождению, что даже забыл забрать нас из роддома. Ага, в двухнедельной эйфории на даче сидел с дядей Игорем. А мы уже дома были, а он только тогда пришел. Посмотрел на меня, и говорит:

ПАПА. Я из тебя попробую сделать человека.

А я посмотрел на него тоже. И подумал – ну и родители мне достались. Один лучше другого. Сделает человека он. Да сделал уже, чего пробовать то. Я даже немного испугался за себя. Ну, это ладно. Но ведь знают же они, что говорить еще не умею, а специально вступают в диалог. Я в голове прикинул: если сейчас чего-нибудь скажу, мама в обморок упадет, а отец опять на дачу вернется. Оно мне надо было? Нет. Ну, я глаза закрыл, типо уснул, а сам жду, что дальше будет.

ПАПА. Спит что ль!?
МАМА. Не шуми, Никита.
ПАПА. Так не пойдет. Пусть встает. Я не сплю и он пусть не спит. А может он шпион?

И тут, как схватит меня, как начнет трепать, да спрашивать всякую чепуху, о которой я слыхом не слыхивал.

ПАПА. Я знаю, что ты все понимаешь. Ты на самом деле не младенец. Ты в прошлой жизни был другим человеком, а теперь твоя душа переселилась в тело этого мальчика. Отвечай же! Кто убил Кеннеди? Куда бежал Гитлер? Ты помнишь Сталина? Где сокровища тамплиеров? Отвечай сейчас же! Кто ты такой!?

Тут я офигел, как мартышка на сковородке. Ну, так говорят. В смысле дурацкое сравнение? Вы что, думаете, мартышка обрадуется что ль? Ну, вот представьте, что вы мартышки. Тяжело? Понимаю. Пап, можно тебя попросить?

ПАПА. Чего?
Я. Короче ты – обезьяна.
           ПАПА. Ты че, офигел?
           Я. И тебя жарят на сковородке.
           ПАПА. Ты че, оглох? Ты че, офигел?
Я. А ты?
ПАПА. Я офигел от твоей...
Я. Спасибо.

Теперь, когда мартышка офигела, я продолжу.  Так вот, он меня трясет, как ненормальный. У меня даже пупок отвалился. Ну, в смысле не пупок, а эта штука, которая пуповиной была. Поняли в общем. Палки-копалки, думаю я, он так из меня коктейль сделает. А он всё не останавливается, и, мотая из стороны в сторону младенца, то есть меня, говорит:

ПАПА. В глаза мне смотри. Я тебя породил, я тебя и допрошу.
МАМА. Допустим, не ты. Никита, ты чего творишь, ребенку две недели, а ты тут устраиваешь свои дебильные выходки. Чего ты вообще приперся? Катись к своим друзьям.
ПАПА. Лена-королевна, не обессудь. Загулял, не спорю, с кем не бывает. Тут дело то в другом. Подозрительный он какой-то. Он ведь все понимает. Ты ему в глаза посмотри! Отвечаю, Лена.

А я то и правда, всё понимал. Это так бывает, что реальность совпадает с мироощущением сумасшедшего, но нормальному человеку, то есть маме, кажется все это жаренным луком. Ну, типо он не вкусный. И кто вообще ест этот лук? Такая гадость.

МАМА. Ты все мозги себе прожег, Никита. Отдай ребенка.
ПАПА. Да ты приглядись. Это же гуманоид. Он совсем мелкий, а глаза-то умные. Почему? Да потому что помнит прошлое. Он сам из прошлого. А это его новое тело.
МАМА. Что ты несешь, придурок?

Я тоже не понимал. Но всем своим крошечным телом боялся последствий. Ну, потому что вообще было не ясно – выживу я или нет. Может он вообще решится вскрыть мне мозги, в поисках прошлогодней жизни.

ПАПА. Ты разве не знаешь, что все младенцы, раньше были другими людьми? Некоторые малыши говорят своим родителям имена людей, которые уже умерли, их домашние адреса и прочее. Родители едут на то место, и оказывается, что так оно и есть, что был именно тот человек, которого назвал ребенок. А откуда мелюзга может знать того человека? Ниоткуда! Если он только сам в прошлой жизни не был тем человеком.
МАМА. Да ты больной!

Да я согласен! Я вообще ничего не знал. Палка-копалка мне в голову.

ПАПА. Лена. Это сто пудово факт, ты просто…ты просто…как это…Э, помоги что ль!
Я. Как муха в янтаре.
ПАПА. Во. Застряла в своем мире и ничего не видишь.

И опять как схватит меня. То есть его. Хотя он - это я. Ну, вы поняли. Как начнет трясти.

ПАПА. Отвечай. Кем ты был в прошлой жизни! Я от тебя не отстану. Я из тебя всю правду выбью.
МАМА. Отдай мне Валеру.
ПАПА. Не молчи. Я знаю правду.

И знаете, в этот момент, мне так стало плохо. Физически. Тошнота подступала к горлу. Еще бы чуть-чуть и я раскрасил бы всю комнату. И вот он меня взбивает, а я думаю, что совсем не хочу взбиваться. Не хочу быть безешкой. Да как крикну.

МАЛЫШ. Да Валера я! Валера.

Отец от испугу подбросил меня на метров пять. Нет, даже на десять. Над уровнем моря, естественно. А жили мы в городе...Ну, не под землей, но где-то минус двести метров над уровнем моря. Получается, он меня подкинул где-то на двести десять метров над землей. Не фига себе он сильный. А так и не скажешь.
Короче, мама в обморок упала. Папа под кровать залез. А я в воздухе тройной тулуп исполнил и плашмя на ковер упал. Лежу и думаю. А чего это я лежу? Ну, и встал…Ну, и пошел…Да, в две недели. Ну а чего тянуть то? Жизнь вообще короткая штука.  Это я понял, когда еще совсем маленьким был. В этот день, кстати, и понял. Вот как больно ударился. Подошел к папе и говорю:

МАЛЫШ. Да Валера я. Валера.

Почему Валера? Понятия не имею. Вот пришло мне в голову это имя в роддоме, я  легенды и придерживался изначальной. Это ж правило такое: врать одинаково - чтобы самому не запутаться. 

МАЛЫШ. Валерой я был в прошлой жизни.

А мой папа, нисколько не удивился. Вылез из-под кровати и говорит:

ПАПА. Молодец, сынок. Значит ты Валера?
МАЛЫШ. Получается так.

Достал телефон и с важным видом начал куда-то звонить. А не, вру. Телефона никакого не было. Он просто два пальца к правому уху приложил, и когда на том конце провода ответили, он в запястье левой руки говорить начал.

ПАПА. Игорь, прием. Срочно пробей мне одного человечка. Имя Валера. Фамилия? Какая у тебя была фамилия?
МАЛЫШ. Какая-то.
ПАПА. Валера Какаята. Ка-ка-я-та. Японец чтоли?
МАЛЫШ. Агу.
ПАПА. Японец. Ударение на я. Да. Игорь. КАКАЯТО!

А мама лежит себе в обмороке, и вставать вообще не собирается. Я ей говорю, мол, поднимайся, а она смотрит на меня через закрытые глаза и говорит про себя, а я ничего поэтому не слышу и папу слушаю. Потому что он громкий. А мама тихая.

ПАПА. Есть такой? В архиве все данные? А ты на что? Спасибо, Игорь. Контроль. Все, собирайся. Едем в архив.

Короче, папа меня быстро собрал, маму взвалил на плечо, как мешок. Ну, так говорят. Хотя не особо, как по мне.

Я. Пап, а можешь взвалить, как бумбокс? И музыку включи какую-нибудь. Во, короче взвалил папа маму как бумбокс на плечо, и мы помчались на поиски меня из прошлого.
МАМА. Мы едем, едем, едем в далекие края, веселые ребята, веселая и я!

Да. Мама из обморока прямо и запела. И мы уехали. На чем? Да у папы вертолет был. Да не большой. Да и лететь там было в принципе не долго. Минуты три, две, один. Мы только зашли в вертолет, да и вышли, и сразу в архиве. А уже ночь была. Я разве не сказал? Да, ночь была жесткая. Черная то есть. Мама из обморока вышла, достала из сумочки нам с папой и себе костюмы супергероев, и мы проникли в здание архива через вентиляционное отверстие. Я сначала папу подсадил. Потом маму. А потом сам подпрыгнул на четыре метра и уже в трубе. У меня с детства сильные ноги. Я даже в баскетбол играл за сборную Континента.
Идет последняя минута. Мне тренер кричит.

Я. Пап вылези из трубы, сыграть за тренера надо. Мама будешь комментатором.
ПАПА. Бесконечные игры. Когда это закончится.
МАМА. Удели ребенку время.

ТРЕНЕР. Валера, это наш последний шанс. Остается полминуты. Нам нужны эти три долбанных очка. Долбанных очка. Долбанных очка.
ВАЛЕРА. Я понял, тренер.
ТРЕНЕР. Долбанных очка, Валера.
ВАЛЕРА. Папа, я понял!
ТРЕНЕР. Я в тебя верю сынок.
КОММЕНТАТОР. Сборной Континента нужно всего лишь три долбанных очка, чтобы выиграть матч за супер кубок супер кубка света вселенной.
ТРЕНЕР. Просто Супер кубок.
КОММЕНТАТОР. Зануда. И вот на площадке появляется Валера. Мой сынок. Моя гордость. Моя кровинушка. Надежда Континента. Дайте ему мяч, сволочи! Вот он получает пас. Обходит первого, второго, заходит под кольцо.
ТРЕНЕР. Из-под кольца два очка. А нам надо три долбанных очка. Уйди оттуда, Валера.
КОММЕНТАТОР. Вот он выходит в зону трехочковых очков.

В это время весь мир замер. Я закрыл глаза. Моё сердце колотилось, как тогда, когда папа тряс меня после роддома. Уши заложило, в глазах потемнело, и я оттолкнулся ногами от земли. Взмыл в воздух, как корова. В смысле замычал. Зачем-то. И бросил мяч в кольцо.

КОММЕНТАТОР. Он бросил. Мяч ударяется о корзину и отлетает в треугольную голову тренера. От тренера под углом мяч взмывает в воздух, ударяется об потолок и летит в кольцо Сборной Континента. О нет, кричат болельщики. Кричат болельщики. Кричат! Да кричите уже.
ПАПА. Я. О нет!
КОММЕНТАТОР. Мяч словно услышал мольбу о помощи, и, ударившись о кольцо сборной Континента, отлетел обратно в потолок, обратно в кольцо. В потолок. В кольцо. В потолок. В кольцо. В потолок.
ПАПА. Да хорош уже!
КОММЕНТАТОР. О чудо, от потолка с силой ударился об тренера.
ПАПА. Ауч!
МАМА. Пять раз ударился об голову тренера! Сильно!
ПАПА. Да Лена!!!
КОММЕНТАТОР. Проскакал, как колобок мимо игроков сборной Океана и попал-таки в корзину соперника сборной Континента.
ТРЕНЕР. Валера - красавчик!
 
Да, историческая была игра. Но она была потом.

Я. А сейчас обратно в трубу. Все. Да я вас подкину.

В общем, двухнедельный Я в ту пору бесконечно подкидывал родителей. Они только успокоятся, лягут на диван, а я как начну орать. Ну, чтобы не расслаблялись, а подкидывались. Обожаю подкидывать родителей. Сейчас, правда, подкидывать некого. Ну, это потом. Вы же типа поняли. Ну, типо.
Быстрее. Здесь может быть охрана.

ПАПА. Не было там никакой охраны.
Я. Но ты же еще не знал этого. Тише.

Папа у меня вообще выдумщик. Это от него фантазия досталась мне. И много чего еще. Я если честно, вообще не хотел быть на него похожим. Но у меня выбора особо и не было. Конечно, можно было бы стать, как  Бэтмен там или Человек-паук, но я боюсь ответственности. Это не я придумал, это мама придумала. А я ее не боюсь по правде-то, эту ответственность. Мне она просто задаром не нужна. Там где ответственность – там нервы. А где нервы - там срывы. А где срывы? Ну, вы поняли. Там дача или еще хуже того – психолог. У меня мама любит по психологам ходить. Они за неё там жизнь осмысливают. Она вроде как сама не справляется, и просит других людей за неё подумать. Хотя она думает, что она сама думает, но это не так, потому что, чтобы думать, надо думать, а не думать, что думаешь.
Она говорит, что ей психолог помогает собрать Кубик Рубика, который у нее в голове разобрался. А я так считаю: не надо его вообще было трогать. Купил собранный, и пусть себе стоит преспокойно в голове. Нет же. Вот люди, а? Берут эти Кубики Рубиков, крутят там чего-то, вертят, а потом собрать не могут обратно. Так и спрашивается-то: «Вы там вообще ку-ку что ль?» Все же нормально было. До вас уже собрали. Стоит красивый. Не трогай. Пользуйся. Нет же. Все как один: взял-разобрал, взял-разобрал. А потом: «Здравствуйте доктор, у меня перелом головы». А доктор что? Говорит, мол, свозите вашу кукушку на море, там ей полегчает. Ну, психолог! Откуда у моей мамы вообще кукушка? Да а если б и была, то какое ей море? Она же кукушка! Ей лес нужен. Сосны там. Ели. Зеленые.

ПСИХОЛОГ. Молодой человек. У вас расстройство всего и сразу.
Я. А у вас кукуха из головы торчит. Это так надо?
ПСИХОЛОГ. Это моя кукушечка. Тише, маленькая. Ну, ку-ку, Кука! Так, доставай свой Кубик Рубика.
Я. Извините доктор, это мама моя тут завсегдатая, а я в первый раз.
ПСИХОЛОГ. Чего сложного то? Вот здесь нажимаешь, тут открываешь, отсюда достаешь. Что это? Хоспади! Отвечай быстро, что у тебя внутри головы!?
Я. Это мозги, док.
ПСИХОЛОГ. А где кукуха? Где все это? Кубик Рубика, искалеченное детство... Где ты это прячешь?
Я. В голове должны быть мозги. Это нормально. Нормальные люди ими думают. И сами разбираются со своими проблема. Кстати, так рождается искусство. Слышали о таком?
ПСИХОЛОГ. Какое еще искусство! Должна быть хотя бы одна кукуха и кубик! Вот как у меня. Во! Сидит кукуха и разбирает кубик. Потом я ее лечу. А после она пытается собрать кубик. Откуда мозги?! Ты ненормальный! Искусство?! Да ты болен! Не переживай, Кука, этот мальчик ку-ку. Мозги. У, идиот!

И мама говорит, что я ничего не понимаю. Что я еще совсем маленький. А я не маленький. Это у меня рост такой, и вес, и возраст. А так-то я большой.
Ну, вот же доказательство: папа решил, что я раньше был другим человеком? Да. А я еще тогда, когда был малышом, знал, что это бредятина. Бредятина, это как говядина, её тоже есть можно. Только я не люблю. Говядину. Она пахнет не вкусно.
Ну, да ладно. Главное я ведь ему без конца говорил одно и то же, а он отбивался одним и тем же, и мы оставались, как и прежде, всё теми же.

Я. Даже если я и был кем-то до того, как родился у тебя с мамой, чего это меняет-то?
ПАПА. Это все меняет.
Я. Ничего не меняет всего. Это же ясно.
ПАПА. Да что ты за баран такой? Если окажется, что ты помнишь свое прошлое, то все человечество изменится. Это ведь будет означать, что мы, умирая, продолжаем жить. Жить в другом теле. Это же чудо какое-то.  Даже само понятие смерти изменится. Люди не будут бояться умирать. А еще, люди не будут страдать от того, что ничего в этой жизни не успели.
Я. Потому что они будут знать, что ничего не успеют в следующей?
ПАПА. Какой ты вредный! Дай людям шанс.
Я. Ты говоришь страшные вещи. Если люди не будут бояться умирать, то они не будут бояться и убивать. А это разве хорошо?
ПАПА. Ерунда. Так не будет. Полезай в трубу уже.

А я и полез. А пока лез в этой трубе - вырос. И вылез уже совсем другим человеком. То есть тем же, но постарше. Влезал-то я двухнедельным грудничком, вылез – а мне уже семь.

ПАПА. А вот и архив.
МАМА. А по-моему это не архив, а кладбище.
ПАПА.  Какое еще кладбище в центре города? Это архив. Так, нам нужен Валера Какаято. Это на К. Не теряйте меня. 
Я. Столько папок. И это все люди?
МАМА. Мертвые люди. Я же говорю – кладбище. Любую папку открывай и читай.
Я. Миша Айнаненов. 1991 - 2015.
МАМА. Люба Аякрасавицева. 1955 – 1999.
Я. Женя Акосадопоясова. 1967 – 2020.
МАМА. Клава Аонмненравкина. 1948 – 2014.
Я. Маша…
МАМА. Да понятно же уже. Тупо люди. Тупо цифры. И больше ничего. Чего жили? Чего хотели? О чем мечтали? Поменяй любому из них даты, фамилию измени, имя подправь, а ничего не изменится. Никакой баланс не нарушится, никакой таз не накроется, никакая звезда не взорвется. Что не папка – то могила. А в ней кроме прочерка никого и нет. И стоило ведь им рождаться, родители на них жизни гробили, а они? Прожгли свою жизнь, как спичку, превратились в пепел и все.
Бездарных Елена Витальевна.

Я. Это же ты? Почему ты здесь, ты же еще не умерла.
МАМА. Получается умерла, раз уже могилу завели. А я ведь не всегда такой была, я ведь другая была. Молодая. Помню было мне 20 лет.
Я. Ого, а это кто?
МАМА. Да это я - молодая. Не узнаешь? Это я еще в университете учусь. Ишь какая прическа. Я давала жару, конечно. Меня в то время все называли - Эйнштейн в юбке.
Я. Из-за прически?
МАМА. Не. У меня просто всё было безотносительно. Безотносительно чего-нибудь. А это подружка моя – Дылда.
Я. Это имя такое?
МАМА. Нет. Это приколы у нас такие. Были…

ДЫЛДА. Как среди них мужа себе найдешь, Лена? Они же пошляки все.
ЭЙНШТЕЙН. Безотносительно, Дылда. Один-то должен из них думать головой.
ДЫЛДА. Да ты глянь. Ба! Пионеры. И как мы теперь без костра. Комары сожрут.
ЭЙНШТЕЙН. А я вообще замуж не хочу.
ДЫЛДА. Гонишь?
ЭЙНШТЕЙН. Ни в коем случае. А что хорошего в замужестве? Это же цепь. Тебя на неё сажают, есть дают, пить. Но по сути же цепь. Туда не ходи, тут сиди, там смотри, убери. Обыкновенная цепочка из глаголов, которая мешает жить. А я чего-нибудь еще сделать хочу в этой жизни, понимаешь? Хочу открытие совершить! Хочу телепорт изобрести! Хочу на Марсе побывать! Хочу сесть в космический корабль и лететь к неизвестности. Ты понимаешь?
ДЫЛДА. Ба, какой все-таки он красавчик. Никита, как вода? Да вижу что холодная. Вон как тебя трясет. Мы попозже придем.
ЭЙНШТЕЙН. Самый тупой из всех наших сокурсников.
ДЫЛДА. А по-моему он самый-самый.
ЭЙНШТЕЙН. Знаешь, чего я боюсь больше всего на свете? Вот состарюсь, оглянусь назад, а я за жизнь ничего толкового и не сделала. Просто жила себе. Как все. Плыла по течению на своем кораблике, он трещал по швам, а я только и делала, что черпала воду кружкой, которая заливалась через пробоины, и выливала её обратно в реку, чтобы она снова попыталась затопить моё судно.
Боюсь, оглянусь, а все – доковылял мой кораблик, потрепала его жизнь-река, и остался у меня только один белый парус. Прям как у Лермонтова. Только не белеет, а в руках у меня мокрой тряпкой лежит. А я стою на острове, вокруг одни обезьяны, в руках у меня тряпичный остаток кораблика, и я машу изо всех сил, как ненормальная. Машу этим белым флагом, и понимаю, что сил моих больше нет и взяться им неоткуда. Что сдаюсь. Что проиграла. А я не могу проиграть, понимаешь? Я ведь не такая! Я добьюсь своего! Добьюсь, понимаешь?
ДЫЛДА. Корабль плывет – уже хорошо. Кораблю нужен капитан, Лен. Пошли к нашим. Чего тут тухнуть?
ЭЙНШТЕЙН. Ты иди. Я попозже.
ДЫЛДА. Ну, Никита – красавчик. Никита!
ЭЙНШТЕЙН. Да дурак он.

МАМА. И вот мне уже почти тридцать лет. Жизнь закончилась. Я – никто.
Я. Ужас. Тридцаха! И как ты это можешь терпеть?
МАМА. А и правда!
Я. А тот Никита, это папа мой что ли? Я не пойму.
МАМА. А? Что? А, да. Папаня твой ненаглядный. Вся моя жизнь в трубу. Вот в эту. Ползу за твоим отцом всю жизнь. А куда? А зачем? Вышла за ученого! Тьфу. Шарлатан, вот он кто! Обманул меня! Говорил, мол, открытие совершу, а сам? Только открытие бутылок. Тоже мне, деятель науки. А знаешь что? Прав ты, Валера. Тебе уже семь. Папа у тебя дурачок, конечно, да тебя, пожалуй, не угробит. Живите-ка вы своей жизнью, а я своей поживу. Люблю тебя, сынок. Добьюсь каких-нибудь высот и вернусь к вам. Не забывай меня, Валерка.

И улетела моя мама, как в фильмах улетают. Без зонтика. На вертолете.
А я стою. А мне семь. И вообще ничего не понимаю. Ну как она так может? Ну как? Я ведь её люблю! Какие высоты? Какие высоты, мама!? Мне ведь семь лет. Папа то у меня – дурачок, хоть и деятель. А ты  про какие-то горы. Да какие горы, мама? Там снег, холод собачий. А ты в горы собралась! Ну, покоришь ты пару-тройку гор и чего дальше? Не останешься же ты, на покоренной горе лежать? Ты же не папа. Это папа так может, а ты не можешь. Ты же мама. Ты же мне нужна. Мне только семь. Я тебя и такую люблю. Ничегонедобивщуюся женщину с кучей комплексов и зажимов. Не расчесанную. С усами над верхней губой и синяками под глазами. С дурацким настроением и гречневой кашей. С твоими щами и голубцами, которые я терпеть не могу. Ты же вернешься?
А вдруг лавина? Ты же знаешь, что в горах бывают лавины? Лавины проходят, а люди исчезают. Ты ведь не исчезнешь под лавиной? Ты же придешь домой?
Ничего ты и не слышишь меня. Ползешь по горе поди со своими друзьями-альпинистами за самореализацией. Да прочитал! Да знаю. Мне семь вообще-то. Ползете в одной связке, а как доползете, переругаетесь на вершине и все. Зря карабкались, голодали, мучились, терпели холод и метель. А если на вершине нет никакой самореализации? Заберешься на вершину, посмотришь вперед, а перед тобой еще одна гора, да и пик её в облаках прячется. А за ней другая гора, и еще выше предыдущей. А за ней еще. А за той еще и еще. И так до бесконечности.
Вот так я стал жить с папой. Хотя с ним было весело. Я не жалуюсь.

ПАПА. Нашел тебя, Валера Какаято. Это не фамилия твоя, а погоняло. В смысле прозвище. А где мама?
Я. Она ушла реализовываться.
ПАПА. Надолго?
Я. Похоже, что так.
ПАПА. Да? Но ведь не умерла – значит все нормально. Так. Теперь я должен тебя проверить. А ты должен провериться.
Я. Что еще за дела такие?
ПАПА. Обычные. Сейчас ты назовешь город, улицу и дом на которых ты жил в прошлой жизни. И если совпадет с карточкой, то мы на верном пути. Понял?
Я. Да я не помню. Да я вообще выдумал и имя, и фамилию.
ПАПА. Не болтай лишнего. Ничего не появляется из ниоткуда. Откуда-то ты же выдумал эти слова. Лучше вспоминай.
Я. Да не знаю я.
ПАПА. Мы поможем человечеству! Называй быстро город! Быстро кому говорят! Ну! Город, со…
Я. Саранск.
ПАПА. …бака. Да, мама дорогая. Правильно. Саранск!
Я. Так мы в нем и живем.
ПАПА. И что? Ты мог назвать любой, но назвал Саранск! Теперь улица.
Я. Да я не…
ПАПА. Быстро говори. А то ремень как достану.

И тут вы знаете, мне как-то захотелось поскорее вспомнить эту самую улицу, на которой я вроде как жил. Вспомнить и дом, и квартиру, и все остальное. Не хотелось расстраивать папу. И не знаю, откуда мне вдруг пришло это название. Эта улица, которая лежала между мной и папой. Между моей попой и ремнем. И я как выпалю.

Я. Советская!
ПАПА. Да! Да! Да ты прикалываешься?! Это не та улица. Вспоминай.
Я. Ай, больно!

А как вспоминать то, чего я не помню? Но папу было не переубедить. Он был на пороге величайшего открытия, которое перевернуло бы не столько судьбу человечества, сколько жизнь самого папы. Я напрягся так, что глаза чуть не лопнули, а кадык чуть не вынырнул наружу. И тут меня осенило, и я как крикну.

Я. Коммунистическая!
ПАПА. Да! Да! Да как дам сейчас! Думай.
Я. Ай. Да не знаю.
ПАПА. Не ври! Быстро называй.

И тут я как разозлился, да и решил, что пусть меня бьют уже за то, чего я не знаю и знать не могу. Да как закричу.

Я. Город Саранск, улица Пролетарская, дом 53, квартира 12, Валера Долматов!
ПАПА. Да! Да! Да как так то?! Серьезно…Саранск, Пролетарская, 53, 12. Валера Михайлович Долматов. Все сходится.

Сказать, что я обалдел, это ничего не сказать. Я ох! Я ах! Я охнул, я ахнул, и сам, было чуть, не поверил в то, что я в прошлой жизни был Валерой Долматовым. Да что там! Я поверил, что мертвый дядька на улице Пролетарской и есть я, а я, который сейчас я, это какая чушь и ерунда. И не правда, вообще абсолютная.

ПАПА. Ты понимаешь, что это значит? Нет, я и сам не понимаю.

Папа не понимал еще долго. За это время пока он не понимал, мы вылезли из трубы, поймали таксиста. Уговорили его отвезти нас по адресу. Он, конечно, долго возмущался по поводу того, что мы его поймали. У нас с папой сеть не ловила, и нам  пришлось прыгать прямо под машину. Она летела как ненормальная! И пришлось ломануться лосем ей навстречу. По-другому она бы не остановилась. Мне не понравилось. А папа в полном восторге. Конечно, он же прыгал. А мне не разрешил под колеса. Отец называется.
За время пока папа принимал, то, что называется реальностью, я успел еще подрасти, и мне стукнуло шестнадцать. Пока мы ехали, настало утро и выпал снег. И вот мы очутились на улице Пролетарской, в доме 53, в квартире 12. Мы позвонили в дверь. Дверь сама открылась. На пороге стояла гадалка.

ГАДАЛКА. Заходите мальчики, я вас давно жду. Раз-два-раз гоню я квас. Чего встали?

Папа хотел было что-то сказать, но гадалка сказала

ГАДАЛКА. Гречка, хлеб и огуречик – и наелся человечек. Я все про вас знаю.

И папа замолчал. Мы зашли в квартиру. Обычная такая, отвратительная квартирка. Ковры всюду, кошками пахнет. Я на гадалку смотрю, а она на меня. Я пригляделся, а гадалка-то какая-то уж больно знакомая. Хотя это и  первая гадалка в моей жизни была! Странно – подумал я. Но главное ведь на неё смотрю, и никак не пойму, кого она мне напоминает. А она на меня зыркнула как-то по особенному и сказала папе, протягивая руку.

ГАДАЛКА. Гадай. Ипотека, ипотека, вот и нету человека. Все расскажи мне о моем прошлом, будущем, настоящем.
ПАПА. Так ты же гадалка.
ГАДАЛКА. Для народа, для народа, только выбросы завода. А тебя не так-то легко провести, Алешка.
ПАПА. Никита.
ГАДАЛКА. Не суть важно. Чего пришли, знаю. Не авансов, не зарплат, только цифры из квартплат.
ПАПА. Дело у нас к тебе есть. Валеру Долматова знаешь?
ГАДАЛКА. Отгадай загадку! В океане умер скат, а никто не виноват?
ПАПА. В каком океане?
ГАДАЛКА. Т-и-х-о-о-о-о-о-о. Не переспрашивай. Ладно, не отгадаешь. Долматова? Не знаю никакого такого, а какого другого тоже бы не знала, и вам бы не сказала.
ПАПА. В этой квартире по документам жил Валера Долматов.
ГАДАЛКА. Скажешь тоже! Висит туша, жрать не нужно. Что это?
ПАПА. Лампочка.
ГАДАЛКА. Мышь летучая в пещере. В квартире этой я недавно сама. Снимаю я.
ПАПА. А хозяева?
ГАДАЛКА. Погибли. Ой, погибли, говорю. Уехали в другой город. Я за старшую. Песню знаешь вот эту?  Хлоп-хлоп, хлопушки, закружились хороводом… Дай-ка руку сюда. Вижу, что знаешь. Чтоб нормально получать, надо много совмещать. Так, значит Валера тебе нужен? А этот чего стоит? Молчит, как не родной. Иди-ка сюда. Волос мне твой нужен и ноготь. Сейчас с духом общаться будем.

Дух Валеры, Дух Валеры,
Съемной хаты окна стены
Ты обследуй и приди.
Папу с сыном удиви.
Да поведай о прошедшем,
О грядущем и пришедшем,
Расскажи в кого вселился.
И в кого переродился.

ПАПА. Тихо чего-то. Не получилось?
ГАДАЛКА. У меня всегда получается! Что-то не так. Вдаль бегут мои года, вместо мужа три кота. Я чего-то не учла.
ПАПА. А может если дух Валеры переселился в моего сына, то он не появляется, потому что он и так перед нами?
ГАДАЛКА. Разумные вещи говоришь. Слушай, а ведь какая раньше была «Пропаганда», а? «Я рисую на асфальте белым мелом слово…» Кстати, есть не хотите?
ПАПА.  Доказательство от противного: если бы Валера Долматов не переродился бы в Валеру Никитича, то он бы появился перед нами; а если он не появился – то ты сынок в прошлой жизни жил в этой квартире, а значит, смерти нет – есть вечная жизнь. Сансара реальна. Интересно, а кем я был в прошлой жизни? А кем буду в будущей?
ГОЛОС. Чего звали? Я пришел.
ГАДАЛКА. Валера?
ГОЛОС. Оксана?
ГАДАЛКА. Валера, скотина, ты чего умер что ли?
ГОЛОС. Ну да. Шестнадцать лет назад умер.
ПАПА. Шестнадцать! Столько же, сколько и тебе! Это что-то значит!
ГАДАЛКА. Какой шестнадцать? Ты же месяц назад уехал в Киров!
ГОЛОС. Оксана, я не тот Валера.
ГАДАЛКА. Не Николаев? А голос похож.
ГОЛОС. Долматов. Чего звала, гадалка Оксана?
ПАПА. У меня к вам вопрос, Валерий. Скажите, пожалуйста, уважаемый дух, мой сын в прошлой жизни вами был?
ГОЛОС. Оксана, кто это?
ГАДАЛКА. Любовник мой.
ГОЛОС. Чего?
ГАДАЛКА. А вот нечего было умирать. Сам виноват.
ГОЛОС. Да не муж я тебе, гадалка Оксана.
ГАДАЛКА. Тьфу-ты. Забыла. Никита это. А это сын его, Валера.
ГОЛОС. Тоже Валера? Привет.
Я. Здрасти. Тоже.
ПАПА. Так вы ответите на вопрос, дух Валерия?
ГОЛОС. Какой вопрос?
ПАПА. Мой сын не вы?
ГОЛОС. Ну, раз я с тобой говорю, то, похоже, что нет.
ПАПА. А может, все-таки вы из моего сына говорите?
ГОЛОС. У тебя что, кукуха кубик разобрала? Сходи к психологу.
ПАПА. Да я ученый! Я доцент на кафедре! Где это отверстие, из которого звук идет? Никак не пойму.
ГОЛОС. Да иди ты.
ГАДАЛКА. Мои амбиции сидят в полиции, уже готовятся петиции. Ушел Валера. Так же как мой Валера. Так же и ты уйдешь, Валера. И ты, Никита…Никита…Никита…

Тут она как упадет на пол. Как ногами затрясет. Да как вскочит. И бегает, бегает по комнате. А свет мигает. А она бегает. И музыка заиграла какая-то жуткая, мерзкая, непонятная. Я в ней ни слова не понял, но почувствовал атмосферу напряженности, какого-то отчаяния что ль. А потом светло резко стало и вижу, папа молодой идет, а рядом я. А мне лет десять.

ДЕСЯТИЛЕТКА. А когда мама придет?
ПАПА. Скоро сынок.
ДЕСЯТИЛЕТКА. Ты так всегда говоришь. А она уже три года не приходит.
ПАПА. Она покоряет горы.
ДЕСЯТИЛЕТКА. А ты? Ты не хочешь покорять горы?
ПАПА. Я? Не-а, не хочу. Я уже все. Отработанный материал. Вся надежда только на тебя.
ДЕСЯТИЛЕТКА. На меня?
ПАПА. Так жизнь устроена: родители возлагают надежды на детей, у детей ничего не получается и они возлагают надежды уже на своих детей, и так до бесконечности.
ДЕСЯТИЛЕТКА. И у меня не получится, значит.
ПАПА. У тебя должно получиться.
ДЕСЯТИЛЕТКА. Почему? Ни у кого же не получается, ты говоришь.
ПАПА. У некоторых выходит.
ДЕСЯТИЛЕТКА. А почему у некоторых выходит? Они что? Другие какие-то?
ПАПА. Да, верно.
ДЕСЯТИЛЕТКА. Они странные, да?
ПАПА. Знаешь что, я ведь всю свою жизнь хотел быть нормальным. Мне казалось, что если я буду получать только хорошие оценки, если меня не будут ругать родители и учителя, если я не буду прогуливать скрипку, если я буду для всех хорошим и т.д., то я добьюсь высот. Я радовался, когда ругали кого-то другого. Я думал: я лучше, меня не ругают. А я не лучше! Я – нормальный. Я ликовал, когда приходил за пятнадцать минут до назначенной встречи, и думал: какой я молодец, я пришел раньше своего приятеля, значит, я лучше. Нет, не лучше. Я – нормальный. Я чувствовал в себе ум и силы, чтобы возглавить отдел, и думал, что не буду говорить об этом начальнику, мол, он сам все увидит, оценит. Мол, я буду лучше того, кто маячит перед деканом с дипломами и публикациями. Ведь так не прилично себя расхваливать. Скромность красит человека. А в итоге? Он руководит отделом. А я? А я – нормальный. Быть нормальным – правильно во всех пониманиях. Быть нормальным – человечно, нравственно, морально оправданно. Быть нормальным – цивилизованно. Но есть одно большое но. Нельзя добраться до вершины, если ты просто нормальный.
ДЕСЯТИЛЕТКА. Получается мама ненормальная?
ПАПА. Мама? Мама – нормальная. Да. Как и папа. Только папа это пытается принять, а мама нет.
ДЕСЯТИЛЕТКА. Значит, мама не доберется до вершины?
ПАПА. Получается, что так. Только маме не говори.
ДЕСЯТИЛЕТКА. Тогда она никогда не вернется.
ПАПА. Вернется. Не переживай.
ДЕСЯТИЛЕТКА. Ты уже три года так говоришь. А ее все нет.
ПАПА. Но я ведь есть? Я ведь нормальный. А значит, я никуда от тебя не денусь. Мы с тобой обречены на долгие годы .

Тут музыка оборвалась. Причем так резко, что я даже не понял, как снова очутился в квартире у гадалки. Да это уже была не квартира вовсе. Библиотека. Или музей. Или библиотека в музее.  Да и мне уже не шестнадцать, а двадцать лет. Мама тринадцать лет назад полезла в горы, а папа четыре года как прописался на даче и я его больше не видел.
А все-таки вспоминаю эту гадалку и думаю про тот голос. Откуда он? Правда дух разговаривал или что-то другое? Хотя когда мы уходили, мне показалось, что в шкафу стоял мужчина, но это не точно. Может они нас разыграли? Не знаю.
Теперь надежда только на меня.
И где искать этого Долматова? Вот вбил мне отец в голову, что я какой-то Валера из прошлого, а сам слинял. Валера. Вот что они вообще за люди-то, мои родители? Взяли, вот так вот запросто поверили маленькому мальчику, а потом вдолбили ему, что он мертвый мужик, да так, что я и сам теперь в это верю.
Думал я, думал. И решил пойти снова в эту квартиру, и найти правду, которую ждет не дождется кукушка.
Звоню в звонок решительно. Открывает мне та самая гадалка. Я ей, громко так, как баобаб, говорю. Ну, в смысле если бы он упал, то получилось бы громко. Да чего объяснять, понятно же. Короче, говорю.

ДВАДЦАТИЛЕТКА. Привет, гадалка Оксана. Узнала меня? Это я. Валера!
ГАДАЛКА. Валера? Ты? А я думала ты умер? Ты помолодел. Похорошел. Ух, Валерка.
ДВАДЦАТИЛЕТКА. Да я не ваш муж. Я к вам с отцом четыре года назад заходил по поводу Долматова.
ГАДАЛКА. Чего надо? Думаешь, воскрес твой Долматов?

Тут со мной вообще непонятное стало происходить, я гадалку в сторону отодвинул, а сам в квартиру вошел.

ГАДАЛКА. Ты куда? Паразит!
ДВАДЦАТИЛЕТКА. Мне нужно кое-что проверить!

И правда, ведь нужно было! Меня словно кто-то за руку взял и повел. Вот здесь, за запястье, даже след остался. И ведь тащил. И притащил.

ГАДАЛКА. Положи топор! Положи, кому говорят! Ай, ирод. Ай, чего творит. Ты погляди! Все полы разворошил. Я сейчас в органы позвоню, они тебе твои-то отобьют!

Она кричит, а я половицы оторвал и вижу, что под лагами сундук стоит старинный, весь в бриллиантах как будто. Да нет, конечно, не драгоценности, так, декор дешевый. Я сундук-то вытаскивать начал, и гадалка, слышу, притихла, за мной, стало быть, наблюдает.

ГАДАЛКА. Чего там?
ДВАДЦАТИЛЕТКА. Старье одно. Крышки, ключи, будильник, фотографии. «Валера, детский сад, первая группа 4 года». «Валера, 3 В. Детский лагерь «Космонавт»», «Валера и Кира».
ГАДАЛКА. Твой Долматов похоже.
ДВАДЦАТИЛЕТКА. Похоже на то. Только что это дает? Это они в кино, это в кафе, тут змея запускают, тут в речке купаются, здесь в цирке сидят…Стоп, в речке…Ну ка, глянь-ка, это Валера на пляже сидит в белом панамке?
ГАДАЛКА. Я почем знаю?
ДВАДЦАТИЛЕТКА. Да посмотри. Вот на других фото тоже он. У речки он?
ГАДАЛКА. Вроде похож.
ДВАДЦАТИЛЕТКА. Интересно.
ГАДАЛКА. Что тебе интересно. Мне вот интересно, кто полы будет ремонтировать?
ДВАДЦАТИЛЕТКА. Да погоди ты. Во, еще фотка на пляже. Тут лучше видно.
ГАДАЛКА. Нравятся смотреть на мужиков в плавках, да?
ДВАДЦАТИЛЕТКА. Иди ты, Оксана. Ты лучше скажи, видишь родимое пятно на плече? Это же оно?
ГАДАЛКА. Да пес его знает. Вроде родимое. Че это? Как цифры что ль какие-то. 958. Не пойму.
ДВАДЦАТИЛЕТКА. 968, если точнее. А здесь вообще хорошо читается. «Армейский альбом». Здесь еще лучше. Офигеть.
ГАДАЛКА. Чего ты радостный такой? Ну, цифры, и чего?
ДВАДЦАТИЛЕТКА. А вот чего!
ГАДАЛКА. Ты чего задумал? Ты чего раздеваешься?
ДВАДЦАТИЛЕТКА. Да смотри ты!
ГАДАЛКА. 9…6…8…Это что за чертовщина!
ДВАДЦАТИЛЕТКА. Ты же гадалка. Вот и скажи.
ГАДАЛКА. Это получается ты его родственник?
ДВАДЦАТИЛЕТКА. Да, только духовный. Прав был отец. Я и, правда, в прошлой жизни был Валерой Долматовым. Вот бывает же. Надо отцу срочно рассказать.
ГАДАЛКА. Полы сначала сделай.
ДВАДЦАТИЛЕТКА. Да не до тебя! Потом.

И я со всех ног побежал. Бежал по весенним улицам и кричал, как ненормальный. То ли от счастья, то ли еще от чего. Прохожие оборачивались, а я бежал вперед, навстречу новой жизни. Мимо серых домов, луж и перевернутых урн для мусора. Солнышко грело так тепло и нежно, птицы щебетали, сосульки таяли. А я бежал, бежал, бежал.
И вот я прибежал домой. А там уже папа. И как это он узнал, что домой нужно? Обалдеть. Ведь я ему даже не звонил. Я ему только хотел все рассказать, а тут вдруг и мама входит в комнату. А в руках торт, и на нем двадцать семь свечек.

МАМА. С днем рождения, сынок.
ПАПА. С праздником, Валера Долматов.
ДВАДЦАТИСЕМИЛЕТНИЙ. Пап? Мам? Я вас очень сильно люблю.
МАМА. ПАПА. И мы тебя любим, сынок.

И мы тут обнимались, целовались. Ну, всякое такое. Вы же знаете. А потом папа в лотереи выиграл миллион долларов, а мама изобрела телепорт. И мы телепортировались на Марс и теперь живет там, поднимаем целину.
Завтра к нам в гости придет дядя Игорь. Но не тот, который на Земле, а тот который с Марса. Там, оказывается, давно живут марсиане, только мы их не видим в телескопы и прочие аппараты, потому что они этого не хотят, и постоянно перебегают с одного края планеты на другой. Ну, в смысле живут на обратной стороне Марса, чтобы люди не смогли их увидеть.
А послезавтра мы летим на Венеру. Страшно, но я уже летал пару раз…
Классная у меня жизнь? Согласен.
Странная.
Ненормальная, как сказал бы мой папа, если бы был у меня.
О такой жизни только мечтать можно.
Крутая. Аж, сам себе завидовал бы.
Классная жизнь…могла бы быть у меня, правда?
Классная жизнь, такая как та, что я вам сейчас рассказал, могла бы быть моей, да ведь?
Классная жизнь, такая как из моего рассказа могла бы случиться со мной…Но не случилась.
Да, я все выдумал.
Наврал.
Придумал.
Сочинил.
Даже когда вначале сказал, что никогда не вру – врал.
Даже когда сказал, что расскажу чистейшую правду – лгал.
Нафантазировал всю эту офигительную жизнь, полную кукушек, кубиков, пап, мам, гадалок, духов и прочее.
Простите.
Простите.
Простите.
Меня!
Но ведь классная жизнь?
Классная жизнь, такая как та, что я вам сейчас рассказал, выдумал, наврал, придумал, сочинил, могла бы быть моей, но не стала.
По правде сказать, у меня и нет никакой мамы,
и папы,
и
меня
тоже
нет.
И
никогда
не
было.
Потому что
моя мама
сделала аборт.



ЗТМ
ЗАНАВЕС
КОНЕЦ
 


Андронов ДЕНИС
Для связи - andronovdenic@yandex.ru