Фьяаатма

Стоял отличный денек; в воздухе была разлита приятная прохлада.
В крохотном, тихом городке неподалеку от берега Эгейского моря начиналась весна; многодневный дождь прекратился, и люди, проснувшись поутру, увидели яркий солнечный свет.
На станции остановился усталый поезд, ссадил пассажиров и покатил дальше, пыхтя и отдуваясь. Платформа вскоре совершенно опустела; пассажиры, встречающие, торговцы вразнос, кучера фаэтонов – все мгновенно разошлись.
Человек средних лет с тонкими усиками, в фетровой шляпе и галстуке-бабочке, постояв немного с небольшим деревянным чемоданчиком в руках и осмотревшись, тоже сошел с платформы.
Городок, в который он приехал впервые, был похож на другие небольшие эгейские города.
Дома были по большей части греческие, сменившие хозяев после обмена населением . Улицы окаймляли цветущие по весне деревья. На единственной площади стоял крохотный постамент с бюстом Ататюрка; там же располагалось самое внушительное здание городка – районная администрация. Рядом находился парк – довольно обширный и, судя по тому, какие большие, величественные деревья в нем росли, весьма старый.   
Приезжий, сунув большой палец левой руки в карман жилета, где лежали часы на цепочке, неторопливо направился в сторону рынка.
Тут яркое весеннее солнце вдруг скрылось за тучкой.
Неожиданно, как часто бывает в это время года, пошел мелкий дождь.
Приезжий зашел в первое попавшееся кафе и сел за столик у окна. Дождь припустил сильнее; сквозь грязное стекло было видно, как разбегаются с улицы пешеходы.   
Подошел официант.
- Желаете что-нибудь выпить?
- Кофе, пожалуйста. Не очень сладкий.
На улице почти никого не осталось, если не считать нескольких человек, спрятавшихся под карнизами. В кафе вошли промокшие подёнщики, возвращавшиеся с работы по полях. Сели за столик рядом и завели шумный, веселый разговор с шутками и прибаутками.
Официант принес кофе и, не спрашивая разрешения, присел на соседний стул.
- Простите мое любопытство, эфенди. Вы ведь не здешний? Какими судьбами у нас? По службе перевели? 
- Не по службе, - спокойно ответил приезжий. Он уже привык к таким вопросам. – У меня турне. Здесь будет выступать передвижной театр, я в нем играю на скрипке.
- Замечательно. А как вас зовут?
- Салих. Салих Зеки Угурата. Я из Стамбула.
- Добро пожаловать, Салих-бей! Вы же на Праздник в сосновой роще приехали, правильно? Поди-ка, весна началась, а я и не заметил!
Каждую весну в сосновой роще на окраине городка устраивали ярмарку, которая продолжалась обычно недели две, но порой затягивалась и на месяц. 
- Я вас, эфенди, впервые вижу. Раньше не приезжали?
- Да, мы тут в первый раз. Надеюсь, погода будет хорошая.
- Будем надеяться, - сказал официант, вставая.

***

Салих Зеки Угурата… Всегда отменно выглаженный темный двубортный костюм, подвернутые брюки, накрахмаленный воротничок, галстук-бабочка, очки в тонкой оправе, до блеска начищенные черные ботинки; в любом провинциальном городке, куда ему случалось заехать, все сразу понимали, что этот шикарно одетый господин с утонченными манерами – не здешний. Внук османского паши, выпускник Мектеб-и Мюлькийе , бывший высокопоставленный банковский служащий, а по собственному определению – «человек, разочарованный в жизни». 
Морщинки на его лице, седина на висках и выражение глаз многое могли бы сказать – но только человеку понимающему. 
Всем, с кем ему приходилось встречаться, сразу же становилось любопытно: как же так вышло, что такой хорошо образованный господин из Стамбула попал в непритязательную театральную труппу, которая зарабатывает на хлеб, разъезжая из города в город.
На то, разумеется, была причина, но Салих-бей мало кому о ней рассказывал.
У его жены были непомерные запросы. Как же он утомился от ее постоянных желаний и требований! И ведь ясно же было, что его жалования не хватает, чтобы все их выполнить, но куда там…
Жалование-то у него, директора отделения банка, было неплохое, грех жаловаться, но даже его было мало. Жена и теща стали представляться ему ненасытными хищницами; хотелось сбежать от них, спастись.
Но почему-то многие годы он не мог на это решиться.   

***

Он сидел в кафе, смотрел на бьющие по мостовой дождевые капли и неторопливо пил кофе, о чем-то глубоко задумавшись. 
Деревянный чемодан на полу у столика и скрипка, которую он положил на соседний стул, составляли всё его имущество. 
Скрипка была подарком бабушки, она же поначалу и учила его играть. Купили ее в одном ломбарде на улице Юксек-Калдырым. По словам хозяина ломбарда, скрипка принадлежала портному-еврею, скончавшемуся от туберкулеза; семья, оказавшись на пороге нищеты, вынуждена была ее продать. Хозяин ломбарда уверял, что это чрезвычайно ценная скрипка работы самого Страдивари. То, что скрипка очень хорошая, было видно сразу, но насчет Страдивари продавец, конечно, приврал.   
Чтобы купить скрипку, бабушка разменяла несколько золотых монет.
Сгущались сумерки. Небо по-прежнему было затянуто тучами, но дождь уже еле накрапывал.
В свете, падающем из витрин и окон, видно было, как разбегаются по лужам круги от дождевых капель. 
Подёнщики за соседним столиком увлеклись игрой в руммикуб . За следующим столиком дремал, положив голову на трость, седобородый старик в очках. Было в кафе и еще несколько посетителей; они сидели поближе к стойке, над которой висел радиоприемник, и слушали вечерние новости.
- Немцы-то прямо взбесились! – сказал официант, подойдя к столику, за которым сидел Салих-бей.
Тот кивнул: ему тоже казалось, что немцы зашли слишком далеко. Потом попросил счет.
- Не подскажете, где тут можно найти хорошую и недорогую гостиницу?
- По этой стороне улицы, если идти вверх, метрах в ста есть одна. Не первый класс, но чистая.
Дождь уже почти перестал. Салих-бей пошел вверх по склону, прочь от рынка, и вскоре оказался перед маленькой скромной гостиницей. Может быть, заведение и не из лучших, но он не мог позволить себе быть слишком разборчивым. В таких маленьких городках порой и вовсе не было гостиниц. Портье записал имя нового постояльца и выдал ключ. Салих-бей медленно поднялся по лестнице, открыл дверь, положил чемоданчик на кровать и сам растянулся на ней, не снимая обуви.   
Он очень устал и сразу же провалился в сон.
Через некоторое время, открыв глаза, он увидел на стене над кроватью ползущее вверх насекомое.
Клоп! Салих-бей хлопнул по стене рукой и прибил его. На белой штукатурке осталось красное пятнышко.
Вряд ли это его кровь, он ведь только что пришел. Ясное дело, этот клоп полакомился кровью предыдущего постояльца. 
Пусть Салих-бей и вздремнул немного, он все равно чувствовал себя усталым, мысли путались.
Он закурил и лежал, глядя в потолок. Казалось, что пятна на потолке сливаются в изображение человека, человек оживает и начинает о чем-то ему рассказывать.

***


Прибывший из Главного управления ревизор был важной персоной, ему выделили кабинет напротив директорского.
Ревизор приходил рано утром и часами работал, не поднимая головы. Выходил только в туалет или для того, чтобы попросить новую порцию документов. Часто даже не замечал принесенного ему чая, и чай медленно остывал у него на столе.
Когда двери кабинетов открывались одновременно, директор отделения видел со своего места, как трудится ревизор. Тот бросал на него взгляд поверх очков в тонкой оправе и, встретившись с ним взглядом, приветствовал директора легкой улыбкой. 
Ревизор – такой человек, что даже если знаешь, что тебе нечего опасаться, все равно в его присутствии чувствуешь себя не в своей тарелке.

***

Так и не раздевшись, он уснул в маленьком гостиничном номере и проснулся только утром, когда солнце поднялось уже довольно высоко.
Спал он долго, но все равно чувствовал себя уставшим: ему снова, как всегда, всю ночь снились кошмары.
Встал, выглянул в окно. 
После вчерашнего дождя пахло мокрой землей. На листьях до сих пор поблескивали капли. Порхали птицы, приветствуя заливистыми трелями яркое, солнечное утро. Набившись в тракторный прицеп, ехали на табачные поля сельскохозяйственные рабочие. У многих мужчин под кепками были надеты куфии , женщины и девушки облачились в шаровары и набросили на головы платки. Школьники в форменных фуражках садились в микроавтобусы, чтобы оправиться в соседний городок, где располагалась их школа.
Салих-бей вышел из гостиницы и прогулялся до рынка. 
Торговцы отрывали свои лавки, раскладывали товар на прилавках. Приехала машина с огромными кипами утренних газет.
Прибыли и грузовики с декорациями и прочими принадлежностями передвижного театра; проследовали через площадь в сосновую рощу.
По пути они проехали мимо воинской части. Солдаты, собравшиеся на утреннее построение, подбежали к проволочной изгороди и с любопытством наблюдали за грузовиками, приветственно размахивая фуражками и свистя.   
Еще до обеда закипела работа. Разгружали грузовики; на поляне, окруженной соснами, быстро собирали шатер для представлений, устанавливали качели и карусели, расставляли клетки для зверей.
Повсюду царила веселая суматоха и радостное воодушевление; так было на каждом новом месте, несмотря на утомительные переезды. 
Под вечер стали прибывать оставшиеся артисты бродячего театра. Некоторые из них, сойдя с автобуса на площади, сразу садились за столики ближайшего кафе. Почти все они (кроме обслуживающего персонала, который заночевал в шатрах) остановились в той же гостинице, что и Салих-бей. Собственно говоря, другой-то в городке и не было.   

***

Однажды ревизор заглянул в кабинет директора и сказал:
- Я хочу попрощаться. Моя работа закончена, отчет подготовлен. Больше я к вам ходить не буду.
Салих-бей встал, пожал ему руку.
- До свидания!
Позже один приятель, работавший в Главном управлении, по секрету рассказал ему, что ревизор за несколько дней кропотливой работы выискал-таки в документах кое-какие нарушения и написал о них в отчете. 
В нарушение предписания комитета по кредитованию банк выдал один кредит с недостаточным обеспечением. Клиент был уважаемым коммерсантом; кредит он вернул еще до истечения срока, и банк не понес никаких убытков, однако предписание комитета все равно было нарушено. За это, несмотря на все успехи отделения, его директор должен был получить выговор.
Он сильно разозлился. Ведь не для своей же выгоды он это сделал! Просто проявил инициативу, на которую, по своему глубокому убеждению, имел право.
Не дожидаясь, пока его вызовут и потребуют разъяснений, Салих-бей сам отправился в Главное управление. Пытался, срываясь на крик, втолковать тамошним работникам, как трудно искать клиентов и размещать средства, но те и слушать не хотели. 
Позже, наедине с самим собой, Салих-бей признал их правоту. Работать нужно по правилам. Ведь могло случится и так, что заемщик оказался бы неплатежеспособным, и банк потерял бы деньги.
Он не совершил ни единой ошибки или злоупотребления, которые могли бы бросить тень на его успехи… И вдруг он вздрогнул: а ведь мог совершить!
В какой-то момент он понял, что очень близок к этому: был способ извлечь выгоду лично для себя, такой способ, о котором ни один ревизор не догадался бы; раз ступишь на эту дорожку, а там и привыкнешь идти против совести. И станешь крупным мошенником. 
«Какой ужас! – думал он. – Всевышний, не дай мне сойти с ума!»
Таков был неизбежный конец, уготованный ему ненасытной жадностью жены.
Решение пришло само. Спастись можно было одним-единственным способом: бросить работу и сбежать. Сбежать как можно дальше.
Может быть, он и там не найдет счастья; но, по крайней мере, не уронит ни своей чести, ни, что куда важнее, чести семьи. Да, нужно было начать новую жизнь. 

***

Через два дня приступили к представлениям.
Дела шли хорошо. Им везло: в часы представлений не шел дождь, а если и шел, то совсем недолго, и потом снова выглядывало солнце. Весенние дожди – они такие.
Детвора обожала качели-лодочки и карусель. Зрители постарше, то затаив дыхание, то вскакивая с мест, наблюдали за трюками акробата Ниязи и его дочери на натянутом канате. Фокусы Казыма по прозвищу Мандрагора тоже пользовались большим успехом.
В конце представления дочка Ниязи вместе с обезьянкой Абдурахимом обходила зрителей, собирая деньги.
Да, обезьянку звали Абдурахимом, и был он на редкость очаровательным созданием. Какому-нибудь человеку с тем же именем, конечно, могло не понравится, что у него есть тезка-обезьяна, но Казым Мандрагора назвал своего питомца в честь покойного дедушки, которого очень любил.
Абдурахим играл важную роль в сборе денег: он держал в руках шляпу, в которую зрители бросали мелочь, а потом с радостными воплями вприпрыжку бежал к Казыму и отдавал ему выручку.   
На вечерние представления в большой шатер допускались только взрослые. Танцовщица Семиха исполняла танец живота под аккомпанемент небольшого оркестра; потом Ибиш и другие актеры разыгрывали комедийные и драматические сцены, а вслед за этим Казым Мандрагора вместе с Абдурахимом снова показывали удивительные фокусы.   
Под конец вечера на сцене появлялась Гюльшен, главная звезда труппы. Она была любовницей владельца театра и потому пользовалась некоторыми привилегиями. Ее капризы доводили всех до белого каления.
На сцену она выходила обычно подшофе; начинала с медленных песен, а заканчивала программу игривыми. Обязательно исполняла «Измирские тополя»: местные народные песни всегда радуют зрителей и создают душевную атмосферу. А самой любимой ее песней была «Могила» .
И как ей хватало смелости браться за такую сложную мелодию? Да и слова она частенько забывала.
Салих-бей стоял в двух шагах позади, аккомпанируя Гюльшен на скрипке; он же должен был в случае необходимости исполнять роль суфлера, подсказывая забытые слова так, чтобы зрители ничего не заметили.   
Вообще Гюльшен была очень энергичной, привлекательной и красивой женщиной. Особенно эмоциональной она становилась, когда выпьет. Ее декольтированный вечерний наряд приводил в восхищение зрителей-мужчин, которые не могли отвести жадного взгляда от рвущейся на свободу пышной груди и мелькающих в глубоком разрезе платья длинных белых ног.
Но больше всего им нравилось, когда Гюльшен, прежде чем пропеть «Всюду мрак», первые слова «Могилы», поворачивалась к аудитории спиной, демонстрируя роскошный вырез, доходящий до самых ягодиц. Она была уверена, что спина – самое красивое, что у нее есть.   
В этот момент все зрители в едином порыве кричали «браво» и изо всех сил били в ладоши.
Голос Гюльшен нельзя было назвать особо красивым, но уверенность в себе у нее была потрясающая.

***

Вскоре артисты стали в городке своими людьми. Относились к ним с любовью и уважением.
Днем Салих-бей, не зная, чем заняться, по большей части убивал время, посиживая в кафе.
Однажды около полудня он, как всегда, расположился за одним из выставленных на улицу столиков. Муэдзин мечети верхнего квартала, что близ Зеркального кафе, уже пел азан; сначала к нему присоединился коллега из Рыночной мечети, а там и все остальные муэдзины городка. 
Салих-бей достал из кармана часы на цепочке и поджал губы: до чего, мол, быстро летит время.
- Дяденька, почистить вам ботинки?
Подперев спиной витрину кафе, на него вопросительно смотрел худенький мальчик, рядом с которым на земле стоял самодельный сундучок с ваксой.
Салих-бей вовсе не собирался чистить ботинки, но все же поставил ногу на сундучок.   
Первым делом мальчик с великой тщательностью щеткой очистил ботинки от пыли. Потом сапожным ножиком достал из маленькой баночки немного ваксы, нанес её на губку и стал полировать ботинки.
- Дяденька, а я вас знаю.
- Откуда?
- По ярмарке.
- Ты туда ходил?
- Неее, старший брат ходил, дома рассказывал.
- Как тебя зовут?
- Мухаррем.
- В школу ходишь?
- Ага, в четвертый класс. А после школы чищу обувь.
Закончив работать губкой, мальчик достал тряпочку и довел ботинки Салих-бея до идеального блеска.
- Да ты настоящий мастер своего дела, Мухаррем! Блестит, как зеркало!
- А вы посмотрите, может, и отражение свое увидите!
Заплатив мальчику за работу, Салих-бей потрепал его по кудрявой рыжеватой шевелюре. Ботинки и вправду сияли. Склонившись, он увидел в них свое размытое лицо. Лицо неудачника. 
Салих-бей встал и, поскрипывая ботинками, направился на рынок.

***

С тех пор, как он вошел в кабинет директора регионального управления банка, прошло уже пятнадцать минут, а разговор всё ещё не продвинулся дальше обмена приветствиями. Директор был занят лежащими у него на столе документами; не поднимая головы, говорил несколько ничего особо не значащих слов и возвращался к работе. 
- Как поживает ваша супруга, дай ей Аллах здоровья?
- Всё в порядке, хвала Всевышнему.
Дверь открылась, принесли поднос с кофе. Салих-бей посидел еще пять минут, молча допил свою чашку и, наконец, сказал:
- Если вы не возражаете, я хотел бы уволиться.
Директор регионального управления очень удивился, оторвался от документов и снял очки.
- Я долго думал и пришел к твердому убеждению, что так будет лучше.
- Ну и ну! С чего это вы вдруг?
- Может быть, вы еще не знаете, и отчет вам передадут позже. Значит, тогда все равно узнаете, в чем заключается проблема. Я думаю, более достойно будет уволиться, не дожидаясь этого.
- Да какие проблемы могут быть у такого прекрасного руководителя, как вы? У вас прекрасные перспективы! В прошлом году вас выбрали лучшим среди всех директоров отделений нашего банка. В этом году показатели у вас тоже хорошие. Никому из наших работников я не доверяю так, как вам. В чем же дело? 
- Благодарю вас за доверие. Если бы все шло как раньше… Но иногда и хороших людей шайтан сбивает с пути истинного, и они совершают ошибки. Вот и я ошибся, признаю.
Тут Салих-бей не справился с собой, и по его щекам скатилось несколько слезинок. Он вытер их тыльной стороной ладони.
- Я подумал, что будет лучше, если я уволюсь по собственному желанию и уйду, не причиняя вам неприятностей.
Директор регионального управления пребывал в растерянности. Он встал из-за стола и удивленно глядел на Салих-бея.
- Чтоб мне провалиться, если я что-нибудь понял! Вы говорите загадками.
- Лучше я не буду больше отнимать вашего времени и пойду.
Салих-бей с трудом встал с кресла и на мгновение чуть было не лишился чувств. Упало давление, в глазах потемнело.
- С вами все в порядке? – встревоженно спросил директор регионального управления. – Посидите еще немного, придите в себя.
- Нет, спасибо, всё хорошо. Я пойду потихоньку.   
Когда он выходил из кабинета, директор сказал ему вслед:
- Соберитесь с мыслями и приходите снова. Поговорим еще раз.

***

Как же быстро бежит время. Сколько дней они уже здесь?
Снова шел дождь.
Он уже привык к этому типичному для Эгейского побережья теплому, успокаивающему дождю.
Капли, стекающие по лицу, словно бы забирали все его горести, и их место занимала уютная печаль…
Кафе было прямо по дороге. Больше заняться было нечем.
Время он проводил на ярмарке, в гостинице и здесь, в кафе.
Входя, Салих-бей чувствовал, как легче становится всегдашний груз на душе. Так было и в этот раз. Кое-кто из посетителей, оторвавшись от игры, поздоровался; теперь его знали. Как же, знаменитый скрипач с ярмарки… Пусть он и не был такой «звездой», как акробат Ниязи, иллюзионист Казым, певица Гюльшен и танцовщица Семиха, но все же пользовался известностью среди жителей городка.
Салих-бей сел за столик у окна и попросил принести чай с шалфеем. Потом, посмотрев на улицу, встретился взглядом с маленьким Мухарремом, который, прижавшись к стеклу, прятался от дождя под навесом.   
Мухаррем указал глазами на ботинки Салих-бея и подмигнул: испачкались, мол, хорошо бы почистить. До чего милый мальчуган! Салих-бей мотнул головой, приглашая Мухаррема войти. Тот мгновенно схватил свой сундучок и бросился к двери.   
Тем временем официант принес чай.
- Салих-бей, пожалуйста, не потакайте ему. Привыкнет, потом не выгонишь.
- На этот раз-то хоть разрешите. Дождь на улице.
Мухаррем открыл сундучок и принялся за работу.
- Смотри, чтоб сияли не хуже, чем в прошлый раз, понятно?
- Хорошо, дяденька!    
Салих-бей достал из кармана плаща сложенную вчетверо газету, до которой утром не дошли руки, развернул её и стал читать.
И так зачитался, что перестал обращать внимание на то, что происходит вокруг. Вдруг в кафе послышался гул голосов. Посетители, игравшие в руммикуб, карты и нарды, подняли головы и обменивались громкими репликами.
- И создал же Аллах такую красоту! Постарался!
- Рабом твоим буду, зайка!
- Ты на попку то глянь! Чудо что за попка!
Два старика, сидевшие у входа, сердито заворчали:
- Стыд и срам такое говорить!
Удивленный Салих-бей посмотрел в тут сторону, куда были обращены взгляды всех посетителей кафе. На углу улицы, пересекающей ту, что вела на рынок, на балконе старинного двухэтажного греческого дома развешивала постиранное белье молодая красивая девушка. 
- Это служанка врача Фуат-бея, Фатма, - сказал Мухаррем, решив, что самое время дать пояснения. – Она из деревни неподалеку. Отец с матерью умерли, остался только старший брат, да и тот бездельник и пьянчуга. Фуат-бей взял ее в дом горничной, чтобы помогала его жене по хозяйству. Сирота ведь… Ну как, видно отражение?
Грязные ботинки скрипача стараниями Мухаррема заблестели, как новенькие.
- Иди-как сюда, садись. Ты заслужил стакан чая, - сказал Салих-бей и окликнул официанта: - Нам два чая, пожалуйста!
- Красивая девушка, правда?
- Что ты сказал? – рассеянно переспросил Салих-бей.
- Я про ту девушку на балконе. Про Фатму. Красавица, да?
Фатма к тому времени уже ушла с балкона.
- Да, действительно.
- Половина парней в городе по ней сохнут. Мой брат тоже. Я, когда вырасту, тоже, может быть, в нее влюблюсь.   
- Тебе еще рано.
- Я же сказал: когда вырасту.
- А, ну тогда другое дело.

***

В следующий раз, придя в региональное управление, он столкнулся с директором в коридоре.
- Так это отчет ревизора вас так расстроил? Я почитал, там ничего серьезного нет. Вы с ума сошли – увольняться. Работайте спокойно! 
Салих-бей улыбнулся.
- Спасибо, эфенди, но всё уже решено.
Вечером, вернувшись домой, он объявил о своем решении жене и теще. Те удивленно уставились на него.
- Сынок, что с тобой? В чем дело? – спросила теща.
- Брось, мама, пусть делает, что хочет, - перебила ее жена своим обычным сварливым тоном. – Он еще пожалеет и вернется, поджав хвост.
Салих-бей собрал чемодан, уложил в футляр скрипку. Он еще не решил, что будет делать. Может быть, поживет несколько дней в какой-нибудь гостинице в Сиркеджи , а потом будет искать новую работу.
Всё это было неважно; важно было снова обрести душевный покой. Для этого нужна была новая жизнь…

***

И он, действительно, поселился в дешевой гостинице в Сиркеджи.
Оставил вещи в номере, пошел гулять вдоль берега. Дойдя до Йеникапы , на краю луна-парка увидел шатер. Подошел поближе.
Энергичный толстяк руководил приготовлениями к вечернему представлению. Салих-бей остановился и стал наблюдать. Когда на него обратили внимание, улыбнулся:
- В добрый час!
Постепенно разговорились. В тот вечер труппа давала последнее представление в Стамбуле, а на следующий день отправлялась в турне по городам Анатолии.
- Приходите к нам сегодня. Может быть, вам понравится, хорошо проведете время.
Салих-бей кивнул головой в знак согласия.
Номера были вполне обычные, но представление ему всё равно понравилось. А уж для жителей провинции даже такие простые развлечения могут оказаться чрезвычайно притягательными.
Давешний толстяк, Рыза-бей, оказался хозяином передвижного театра. Салих-бей вдруг подумал: может быть, присоединиться к труппе и тоже отправиться в турне? 
- Я сейчас без сижу без дела, - сказал он. – Не найдется ли у вас для меня какой-нибудь работы?
Рыза-бей, поразмыслив, спросил:
- А что вы можете делать?
- Умею играть на скрипке.
- Это хорошо. Если у вас нет каких-то слишком больших ожиданий, можете поехать с нами. На хлеб мы зарабатываем.
Вот именно что-то такое он и искал. На следующий день они уже были в дороге.
Объезжали городок за городком, по многу месяцев не возвращались в Стамбул.
Салих-бей привык к этой жизни. Когда труппа всё же оказывалась в Стамбуле, он иногда ночевал в гостинице, но чаще всего – в шатре вместе с обслуживающим персоналом. 
Труппа стала для него новой семьей. Здесь царила атмосфера дружбы и взаимопомощи, все заботились друг о друге. Главными звездами были иллюзионист Казым, акробат Ниязи, танцовщица Семиха, комик Ибиш и певица Гюльшен. 
А Салих-бей играл в оркестре на скрипке. Кроме того, он помогал Рызе-бею по бухгалтерской части: в конце концов, он же раньше работал в банке.
Вскоре после того, как он присоединился к труппе, любовница Рызы-бея стала выказывать ему свой интерес, а потом и открыто говорить, что ей от него нужно.
На её взгляд, он выделялся среди других мужчин труппы: образованный, культурный, привлекательный. Салих-бей поначалу напрягся. Рыза-бей был в курсе дела, но не обращал внимания. Он знал повадки Гюльшен. 
 
***

Сигареты кончились. «Да я ведь только вчера купил три пачки, - подумал Салих-бей и покачал головой. – Надо же меру знать!»
Зашел в бакалейную лавку на углу.
- Две пачки «Бафры» и коробок спичек, пожалуйста.
Продавец повернулся к полкам.
- Здравствуй, Хуссейн, мука есть? – послышался голос сзади.
- Есть, сестренка. Вон с той полки возьми.
Салих-бей повернул голову. 
Вспышка! Взрыв! Пушечный залп! Да что же это?
Его глаза встретились с другим глазами – огромными, черными, самыми-самыми красивыми из тех, что он видел в жизни. Он замер, не в силах пошевелиться. 
«Эта девушка… Девушка, что спросила муки, это ведь та самая Фатма, а которой чесали языками в кафе?» - думал он.
Да-да, это была она.
И теперь он впервые видел ее так близко.
Пока Фатма снимала с полки пакет муки, продавец ткнул в плечо своего приятеля, который уже осушил половину бутылки, способной прикончить быка, кивнул в сторону девушки и подмигнул. 
Она действительно была очень красива. Ситцевое платье идеально облегало её молодое тело. 
Взяв пакет с мукой, Фатма обернулась, тут-то их глаза и встретились. Через секунду девушка отвела взгляд и потупилась, потом подошла к прилавку и отдала деньги.   
Когда она вышла, продавец и его пьяный приятель переглянулись и расхохотались. Забирая деньги за сигареты и спички, продавец спросил Салих-бея:
- Аппетитная штучка, правда?
А тот промолчал, не сказал, что говорить такие слова про молодую девушку нельзя, стыдно. Но в его молчании всё равно слышалось осуждение.

***

В последующие дни, сидя в кафе и читая газету, Салих-бей, не отдавая себе в том отчета, время от времени поглядывал краем глаза на балкон дома доктора Фуата: не появится ли там Фатма.
Если ему удавалось её увидеть, весь день потом он чувствовал себя хорошо и спокойно; если же нет, то его охватывало уныние.
Однажды под вечер Салих-бей проходил мимо ребятишек, увлеченно игравших в футбол на пыльном поле. Он сел в сторонке и стал наблюдать за игрой. Среди юных футболистов был и Мухаррем. Салих-бей впервые видел, как он играет. Тут мяч вылетел за пределы поля. Салих-бей остановил его, отпасовал игрокам и встретился взглядом с Мухарремом.    
- Поиграете с нами, дядя скрипач?
Он не стал возражать, вышел на поле. Весь вспотел, но это не важно: очень он соскучился по таким подвижным играм. Когда матч кончился, Мухаррем подошел к нему со своим сундучком.
- Ваши ботинки запылились, дайте почищу. На этот раз бесплатно: вы с нами играли, мы теперь товарищи по команде.
Салих-бей не стал его обижать, подставил ботинок. Мухаррем выполнил свою работу со всегдашней тщательностью.
В последующие дни они с Мухарремом сдружились ещё сильнее и заключили договор: Салих-бей в свободное время помогает мальчику с уроками, а тот за полцены чистит ему ботинки. Несколько раз Салих-бей пытался вручить ему полную плату, но Мухаррем в ответ обиженно хмурился, так что пришлось отказаться от этой мысли. Не хотелось оскорблять его своей настойчивостью.

***

Однажды посреди ночи его разбудил стук в дверь. И это было не вежливое «тук-тук», колотили кулаками.
Еще не сбросив с себя сон, он встал и открыл. Это был Казым Мандрагора. Выглядел он очень встревоженно.
- Наш Абдурахим сбежал!
За его спиной переминался с ноги на ногу Неджми, один из смотрителей за зверями в клетках. Именно он забыл закрыть клетку Абдурахмана и теперь выглядел очень виновато.
- Хорошо, давайте пойдем поищем, - сказал Салих-бей и начал поспешно одеваться. Все вместе вышли на улицу.
- Куда он мог побежать?
- Куда-куда? Лес рядом. Он же, в конце концов, лесное животное, - усмехнулся Салих-бей.
- Не время шутить! – взвился фокусник.
Пока они метались в поисках Абдурахима, к ним, запыхавшись, подбежал Мухаррем.
- Дядя Салих, обезьянка дяди Казыма забралась в курятник доктора Фуата!
Все бросились к дому Фуат-бея. И правда, Абдурахим проник в курятник на заднем дворе. Шум, гам, тарарам! Перепуганные куры носятся туда-сюда, кудахчут; петух, желая показать, кто в доме хозяин, подступает к обезьянке, но стоит Абдурахиму слегка пошевелиться, кидается прочь, кудахча, словно курица. А сам Абдурахим в полной растерянности сидит в углу на насесте и испуганно оглядывается по сторонам.
- Подумал, небось, что это его клетка, вот и забрался в курятник, бедняжка, - предположил Салих-бей.
Доктор Фуат, его жена и Фатма проснулись от шума и, не зная, что и думать, вышли на двор.
Казым поймал обезьянку и вышел из курятника. Несчастный Абдурахим радостно обхватил хозяина за шею. Видно было, что больше он на такие приключения не осмелится. Все собравшиеся рассмеялись.
- Всё хорошо, что хорошо кончается, - сказала жена Фуат-бея. – Заходите в дом, выпьем по чашечке кофе.
Чтобы немного прийти в себя после волнений, действительно неплохо было бы выпить кофейку. Фуат-бей всё посмеивался.   
- А Абдурахим пьет кофе? – улыбнулась Фатма.
Салих-бей был счастлив. Из-за побега обезьянки ему удалось поближе познакомиться с Фатмой. Абдурахим же на радостях от возвращения к хозяевам показал все свои трюки, так что все смеялись до упаду.

***

Однажды утром Салих-бей встал пораньше. Нужно было съездить в Измир, уладить кое-какие дела. 
Сел в первый автобус, на одно из задних сидений у окна. Он всегда так садился, чтобы можно было наблюдать за входящими и выходящими пассажирами. В автобус вошла женщина с двумя детьми. Потом пожилой крестьянин… А за ним – Фатма. Да-да, Фатма! На ней было тонкое манто, голову она покрыла платком. Вместе с ней вошла и жена доктора Фуата Зехра-ханым. Они поздоровались.
- Едем в Измир за покупками, - сказала Зехра-ханым. – В таких маленьких городках, как наш, не всё можно найти, сами знаете.
Женщины сели впереди. На тех, кто заходил позже, Салих-бей даже не смотрел. Едва появившись в автобусе, Фатма словно бы весь его заполнила своим очарованием.
По каким местам, через какие деревни ехали – он не видел. Не обращал внимания. Застыл на месте и поглядывал на Фатму краем глаза, стараясь, чтобы никто этого не заметил.
В Измире автобус опустел. Зехра-ханым с Фатмой направились за покупками в сторону площади Конак, исчезли в переулках.
Салих-бей быстро уладил все свои дела и около полудня пришел на вокзал, чтобы отправиться назад. Как назло, автобус, который должен был отходить в это время, сломался. Шофер вместе с кондуктором копались черными от масла руками под крышкой мотора, пытаясь устранить неисправность. Следующий автобус по расписанию был только вечером.
Что же ему делать столько времени? Он уже собирался уйти с автовокзала, как вдруг увидел Фатму с набитой сумкой. 
Они тепло улыбнулись друг другу. Зехра-ханым, как выяснилось, зашла проведать родственников, да у них и осталась.
- К сожалению, наш автобус сломался, - вздохнул Салих-бей. – И другого до вечера не будет.
- Ничего себе! Что же теперь делать? Я поздно приеду, Фуат-бей будет беспокоиться.
- Делать нечего, придется ждать. Я знаю одну хорошую чайную неподалеку, пойду туда. Если хотите, идемте со мной.
- Я все равно не знаю, чем заняться. Пойду с вами…
Вместе они отправились в чайную, где просидели до самого вечера и выпили целый самовар.
Говорили по большей части про Абдурахима. Милая обезьянка стала хорошим поводом для оживленной беседы.

***

Тем вечером, возвращаясь после представления, Салих-бей зашел вместе с Ибишем в мейхане  на рынке. Выпили по две рюмки и пошли в гостиницу.   
Поднявшись к себе в номер, он ощутил странную печаль.
Взял в руки скрипку, пробежал по ней пальцами, приласкал, словно любимую или ребенка…
Прошептал вслух:
- Так-то вот, одна ты осталась моим верным другом…
Взял смычок, медленно провел им по струнам. «Фьяаатма!», - отозвалась скрипка. 
Он попробовал еще раз…
И еще…
Самый верный друг, скрипка, пропевала имя девушки, которую он встретил в этом маленьком эгейском городке, когда уже ничего не ждал и ни на что не надеялся; девушки, благодаря которой он снова почувствовал интерес к жизни.
Он еще несколько раз провел по струнам особым образом. Нет, он не ошибался – ему действительно удавалось заставить скрипку произносить имя Фатмы.
Казалось, этот звук достигает не только его ушей, но проникает под кожу и разносится вместе с кровью по всему телу, проникает в самую глубину сердца – израненного и давно огрубевшего…
Жилец соседнего номера принялся стучать в стену.
Салих-бей достал из кармана часы на цепочке: половина первого. У соседа были все основания быть недовольным…
Аккуратно положил скрипку на тумбочку, разделся, лег в кровать и тихо прошептал:
 - Что со мной? Разве может такое случиться с человеком в моем возрасте?

***

Праздник в сосновой роще был самым долгожданным событием в жизни обитателей городка.
В кафе и при встречах с соседями все только и говорили, что о театре в шатре и его артистах. И как-то так вышло, что среди горожан пошел слух о том, что скрипач Салих неравнодушен к Фатме. То ли кто-то видел их вместе, то ли просто догадались?
Впрочем, не важно. В маленьких городках такое бывает. Салих-бей решил не обращать внимания. По сути дела, большинство этих людей, тоскующих по настоящей любви, с симпатией относились к его чистым чувствам. Но не все.
Звук, похожий на имя Фатмы, он стал теперь извлекать из своей скрипки не только в гостиничном номере, но и во время вечерних представлений. И чем дальше, тем чаще.
Каждый раз, когда он это делал, зрители начинали посмеиваться, перешептываться и хлопать в ладоши.
А он не останавливался, и скрипка пела: «Фьяаатма! Фьяаатма!»
Гюльшен от этого окончательно забывала слова, нервничала и злилась, но старалась не показывать этого зрителям.

***

Однажды Мухаррем ни с того, ни с сего спросил:
- А вы тоже в Фатму втюрились, да?
- С чего ты взял? – удивился Салих-бей.
- Не отпирайтесь, я догадался. Да и вообще, об этом все говорят.
Он не ответил, и непонятно было, то ли подтверждает он своим молчанием догадки горожан, то ли нет.
С того дня Мухаррем стал добровольным связным Салих-бея. Ибо влюбленный скрипач, набравшись храбрости, стал писать Фатме письма, а та отвечала. 
При любой возможности Салих-бей и Фатма под выдуманным предлогом по отдельности выбирались в Измир, встречались в какой-нибудь чайной с видом на море и часами разговаривали друг с другом.

***

Был один из таких дней.
- Ты… - сказала Фатма.
Они сидели рядышком и долго молчали, глядя на море. Друг на друга они не смотрели, но ощущали уютную близость.
- Ты очень хороший человек.
- …
- Ты очень добр ко мне. 
Салих-бей удивленно повернулся к Фатме. Они встретились взглядом. В глазах их читалась любовь. «О чем это ты?» - беззвучно спрашивал он.
- Ты не понимаешь, что это для меня значит. До тебя никто так по-доброму ко мне не относился.
Салих-бей почувствовал странное беспокойство. Достаточно ли этого?

***

Выбрав удобный момент, Фатма, сгорая от стыда, заговорила с Зехрой-ханым о том, что долго таила, не решаясь произнести вслух. Но если бы не решилась, так бы всё и продолжалось.
Назми, сын хозяев дома, вернулся из армии и пока ещё не работал. Весь день он без дела сидел дома, а когда становилось скучно, шёл в кафе.
Дома он взял манеру бросать на Фатму сальные взгляды, и чем дальше, тем чаще. Та поначалу притворялась, что ничего не замечает. Через некоторое время Назми, когда они оставались дома одни, начал говорить Фатме, так сказать, «комплименты». Она снова делала вид, что не понимает, к чему он клонит.    
Приставания с каждым днем становились всё настойчивее и откровеннее.
Однажды, когда Фатма убиралась в гостиной, сын Фуат-бея вышел из своей комнаты, протирая заспанные глаза. Довольно долго он стоял, пожирая девушку взглядом, а потом подошел сзади и приобнял за талию. Фатма попыталась вырваться, и оба упали на диван. Назми вцепился в нее еще крепче, и у неё никак не получалось освободиться из его объятий. Он навалился на нее всем телом, и между его ног она почувствовала что-то очень твердое. Её охватил ужас.   
Рванувшись изо всех сил, она наконец оказалась на свободе – вспотевшая, растрепанная. Щеки горели. Схватила плащ, висевший за дверью, набросила на себя и выбежала из дома. До самого вечера она ходила по рынку – ждала, пока вернется из гостей Зехра-ханым. 
Теперь ей стало страшно оставаться дома одной. Как только Зехра-ханым уходила, она тоже спешила на улицу – за покупками, мол.
А Назми только еще пуще распалялся. Однажды ночью, когда все спали, он, придя домой пьяным, пробрался в её комнату и попытался залезть в постель. Она пригрозила, что закричит и всех разбудит. Подействовало.   
Безмолвно выслушав рассказ Фатмы, Зехра-ханым сказала:
- Не бойся, дочка. – Покачала головой. – О, Аллах, чем мы тебя прогневали, что наш сын вырос таким непутевым? 
С тех прошло довольно много времени. Однажды, когда Фатма подметала в кабинете Фуат-бея, тот, отвлекшись от чтения, посмотрел на неё поверх очков и сказал:
- Стало быть, наш охламон к тебе пристает?
Получается, Зехра-ханым всё рассказала мужу. 
Фатма отставила веник и молча стояла в почтительной позе, потупив глаза. Доктор повернулся на вращающемся стуле и откинулся на спинку.
- Ишь ты, какой смелый, постреленок. Не ожидал от него.
Сказав это, Фуат-бей смерил Фатму взглядом с головы до пят, протянул руку и приподнял подол ее длинного, в пол, платья, обнажив икры. 
- Хмм. У парня хороший вкус.
Больше Фуат-бей ничего не сказал. Повернулся к столу и продолжил читать.
Фатма растерялась и некоторое время неподвижно стояла на месте. Она ожидала помощи, а что получила? Отец ничем не лучше сына. Как ей дальше жить в этом доме? 

***

Эти события произвели на Фатму ужасающее впечатление. Своими переживаниями она ни с кем не делилась, только с Салих-беем.   
- У меня никого нет, - сказала она. – Если не считать брата, конечно. Но он и сам себя обеспечить не может.
- …
- Нельзя ли мне присоединиться к вашей труппе? Я никому не буду обузой, могу стирать, готовить, за животными ухаживать, кормить их. Особенно Абдурахима.
Оба рассмеялись.
- Эх! Трудная у нас жизнь, ты не справишься.
Фатма обиженно нахмурилась. Салих-бей попытался ее утешить:
- Ты пойми: помощницы лучше тебя не сыскать, но я думаю о твоем благе, оттого так говорю.

***

Однажды под вечер его окликнул на рынке незнакомый молодой человек, черноволосый и щуплый.
- Эфенди, можно вас на минуточку?
Сали-бей не был уверен, что обращаются именно к нему. Огляделся: вроде больше не к кому.
- Пожалуйста.
Оказалось, это брат Фатмы. Когда он подошел поближе, по глазам и по речи, не говоря уже о запахе перегара, стало ясно, что он пьян.
За его спиной переминались с ноги на ногу два его приятеля, тоже пьяные. 
- Вы дяденька, человек образованный, культурный, - начал брат Фатмы. – Не пристало вам!
И то правда, человек он образованный. Но вот что ему не пристало?
Брат Фатмы успел изрядно набраться; ему с трудом удавалось собрать слова во фразы и объяснить, что он имеет в виду. Но в конце концов выяснилось, что он не одобряет отношений между Салих-беем и Фатмой. Начал с упреков, закончил угрозами; заводя разговор, говорил «вы» и «эфенди», а под конец обозвал старым козлом.
Салих-бей долго выслушивал всё это, не произнося ни слова. Что бы он ни ответил, его всё равно не поняли бы.
Потом ему стало невмоготу слушать эти пьяные бредни. Повернулся и пошел прочь.

***

Но выразить свое неодобрение хотел не только брат Фатмы.
Однажды в послеобеденное время, когда Салих-бей полёживал у себя в номере, прибежал один из уборщиков театра и сообщил, что Рыза-бей желает немедленно с ним поговорить.
Салих-бей оделся и отправился на ярмарку. Владелец театра сидел за столом, расставленном под навесом у шатра, и выпивал с каким-то толстяком. 
- Ничего себе, патрон! Не рано ли?
Ответил незнакомый толстяк:
- Для этого дела, маэстро, никогда не рано и никогда не поздно. Когда душа просит, тогда и пей.
- Присоединяйтесь к нам, - пригласил Рыза-бей, указывая на стул.
Салих-бей сел, налил себе ракы, положил на тарелку немного брынзы, помидоров, огурцов и сделал глоток. В жаркий летний день – самое то, хоть и безо льда.
- Да, вы правы. Для этого дела никогда не рано.
- Я же говорил, маэстро. Когда душа просит, тогда и пей эту гадость. А правил никаких не придумывай.
Повнимательнее посмотрев на толстяка, Салих-бей понял, что тот вливает в себя далеко уже не первый стакан. Даже язык начал немного заплетаться.
Салих-бей не был знаком с этим человеком и не знал, как его зовут. Впрочем, он жил в городке уже достаточно давно, чтобы многие лица успели примелькаться – те, что он видел на рынке и по вечерам в шатре. Этот толстяк, должно быть, был одним из видных людей города, поскольку, если Салих-бей не ошибался, приходил в театр почти на каждое представление и сидел на первом ряду, предназначенном для почетных гостей.
- Салих, - заговорил Рыза-бей, - этот господин – начальник полиции. – Он нанес нам визит вежливости и хотел бы поговорить с тобой.
- Маэстро, я ваш поклонник. Восхищаюсь вашим мастерством. Поверьте, слушаю и наслаждаюсь.
- Спасибо, вы очень добры.
- Нет-нет, ей-богу, я нисколько не преувеличиваю. Вы просто виртуоз. – Начальник полиции немного помолчал, отхлебнул ракы, хихикнул и продолжил: - Самое удивительное, как это вам удается заставить скрипку произносить одно имя… Браво, браво!
Салих-бей молчал. 
- Об этом весь город судачит… Люди больше ни о чем не говорят. А эта Фатма, это ведь та Фатма, что служит в доме нашего доктора Фуат-бея, не так ли, маэстро? 
Салих-бей снова ничего не ответил.
- Баба хорошая, но… - не договорив, начальник полиции расхохотался и пролил на себя половину стакана, который держал в руках. Рыза-бей, вторя ему, тоже делано засмеялся. – Браво, маэстро! Вы, стало быть, мастер не только по скрипичным делам. Красивую молодую штучку себе присмотрели. Такая энергия, такой темперамент в вашем возрасте… Нельзя не восхищаться. Браво! 
Начальник полиции успел здорово захмелеть от выпитого в этот жаркий полдень. Язык у него заплетался уже вполне явственно.   
- Мне бы тоже, может, хотелось, но нельзя. В нашем маленьком городке все на виду. Стоит листику на дереве пошевелиться, а все уже знают. Я официальное лицо, отец семейства. Всё это меня связывает по рукам и ногам. Выйти за рамки приличий я не могу. Проклятье! А то бы…
Тут начальник полиции махнул рукой и опрокинул стакан, который минуту назад поставил на стол. Остаток ракы залил скатерть.
Рыза-бей вскочил с места и успел поймать стакан, не дав ему упасть на землю. 
- Не беспокойтесь, я сейчас налью ещё! - Налил ракы, разбавил водой. – Воды достаточно?
- В самый раз, благодарствую.
И начальник полиции отхлебнул из поданного ему стакана.
- И всё бы хорошо, маэстро, но я тут, знаете ли, поставлен следить за порядком. Это дело приобрело огласку. Все языками чешут. Поступило много жалоб. Не поверите, как обеспокоены все лучшие люди города и как сильно они на меня давят.

***

Погода начала портиться. За два часа до начала представления дождь полил, как из ведра.
Шатер намок, отяжелел. Поддерживающие его столбы скрипели под этой тяжестью.
В тех местах, где старый брезент был потрепан или порван, с него капало. Да и билетов было продано совсем мало, так что представление пришлось отменить.
Возвращаться в гостиницу не хотелось, и Салих-бей зашел в мейхане. Пил в одиночестве.   
Постепенно посетители разошлись, никого не осталось. Вытиравшие столы официанты еле заставили его встать. 
Он плохо соображал. Стараясь не намокнуть под дождем, шёл под карнизами, прижимаясь к стенам.
Остановившись передохнуть, прислонился спиной к витрине. Оказалось, что витрина принадлежала отделению того самого банка, в котором он когда-то работал. Салих-бей засмеялся. Но по его лицу нельзя было понять, смеется он или плачет.
Он думал о прошлом; о впустую растраченной и протранжиренной, драгоценной своей жизни. 
Теперь он уже точно не смеялся, а плакал. Повернулся лицом к витрине, прижался лбом к стеклу и горько рыдал.
Так он стоял долго. Потом схватил с земли камень и швырнул в витрину. Осколки поранили руку, но он не обращал внимания на кровь.
Кто-то прикоснулся сзади к его плечу. Это был Ибиш. Всех смешивший комик Ибиш… Только он, верный друг, захотел разделить его горе. Как несправедливо, что все звали его этой клоунской кличкой, ведь на самом деле его имя было Йылмаз…
Йылмаз тянул Салих-бея за локоть и говорил:
- Пошли. Тебе нехорошо, вернемся в гостиницу.
Довел друга до гостиницы, помог подняться в номер и сказал на прощание:
- Ложись спать. Наутро придешь в себя.
Салих-бей упал на кровать. Пятна на потолке опять стали что-то ему рассказывать. Тогда он сел и взял с тумбочки скрипку.
Протер ее влажной чистой тряпицей. Поднял драгоценный инструмент за гриф, вертикально поставил себе на колени и, откинувшись назад, внимательно оглядел. Как она напоминала своей формой изящную девушку с пышной грудью, тонкой талией и полными бедрами!
Потом он приложил скрипку к левому плечу, зажал подбородком, склонил голову влево, поднес смычок к струнам и начал играть.
Скрипка, служившая источником вдохновения для Баха и Моцарта, вдохновляла и его – вдохновляла любить. Звуки музыки, проникавшие внутрь скрипки через два отверстия в форме буквы f (той самой, с которой начиналось имя Фатмы) и вылетавшие наружу многократно усиленными, пронизывали его тело и душу.
Не владея собой, он водил смычком по струнам и извлекал из скрипки звук «Фьяаатма!», не обращая внимания на соседей, которые кричали и колотили кулаками по стенам и по двери. 
Звук этот вливался в кровеносные сосуды той руки, что держала смычок, и проникал в самые глубины его постаревшего сердца.

***

Он устал. Войдя в гримерку, упал в кресло напротив зеркала. Отражение в зеркале его удивило.
Он, похоже, еще сильнее постарел?
- Я думала, что ты женщинами не интересуешься. А ты вон какой волокита, оказывается!   
На пороге гримерки стояла и смотрела на него Гюльшен в черной комбинации. Огромные груди готовы были выпрыгнуть из декольте. Она была пьяна и держала в руке стакан с ракы.
- Не шути. Мне нехорошо.
- На мои чувства ты никогда не отвечал. Ждал, когда отыщешь хорошенькую служаночку, разборчивый ты наш?
- Я не в настроении шутить.
- Ах ты грязный развратник! Педофил!
Гюльшен набрала в рот ракы и прыснула ему в лицо, а потом, потеряв равновесие, упала прямо к нему на колени. Комбинация задралась, обнажив округлые ягодицы. Гюльшен обвила его шею руками и склонилась к его лицу, едва не касаясь его губ своими.
- Ты ведь знаешь, что я к тебе неравнодушна. Ну же, поцелуй меня!   
Раздался стук в дверь и вошел один из рабочих сцены. Гюльшен вскочила, поправила комбинацию и заорала:
- Ты что это, балбес, сукин сын?! Не знаешь, зачем дверь придумали? Что ты вваливаешься, если закрыто?   
- Гюльшен-ханым, вас Рыза-бей хватился. Иди, говорит, посмотри.
Парень еле сдерживал смех; встретившись взглядом с Салих-беем, подмигнул.
Рыза-бей догадался, где может быть Гюльшен. Сам не пошел, отправил посыльного.

***

Мухаррем быстро принес дурные вести.
Старший брат забрал Фатму из дома доктора Фуата и отправил в деревню.
Фатма передала Мухаррему для Салих-бея вышитый платочек – на память. Салих-бей с тяжелым сердцем взял платок, изо всех сил сжал его в руке и положил в карман пиджака.
С тех пор Фатму он больше не видел. От тоски перестал есть и пить.
Где Фатма, что с ней? Как узнать?
Он ничего не мог поделать.
Словно легкий морской ветерок, вошла Фатма в его клонившуюся к закату жизнь, овеяла душу нежным дуновением и ушла. 

***

Праздник в сосновой роще подошел к концу.
В том году он удался на славу; жители городка были довольны.
Они будут скучать по качелям и каруселям, по трюкам акробата Ниязи и фокусам Казыма Мандрагоры, по ужимкам Абдурахима и сценкам Ибиша, по красоте танцовщицы Семихи и музыке скрипача Салиха (а как он умел заставлять свою скрипку петь «Фьяаатма!»), и даже по песням Гюльшен… Даже её «Могилы» будет им не хватать.
Труппа собралась, погрузила имущество в грузовики и отправилась в другой анатолийский городок показывать свое искусство.
Но Салих-бей с ними на этот раз не поехал. Он вернулся в Стамбул.
Не помогла ему новая жизнь обрести душевный покой.

.....

- Имеется в виду принудительный обмен населением между Грецией и Турцией, состоявшийся в 1923 году. Греческое население Турции (исключая стамбульских греков) было депортировано в Грецию, турецкое население Греции – в Турцию.
 
- Мектеб-и Мюлькие – первое гражданское высшее учебное заведение в Османской империи. В 1936 году было перенесено из Стамбула в Анкару, впоследствии преобразовано в факультет политических наук Анкарского университета.

- Руммикуб – настольная игра, в которую играют фишками с нанесенными на них цифрами.

- Куфия – мужской головной платок.

- «Могила» (Makber) – песня, сочиненная в 1907 году композитором Мехметом Баха-эфенди на стихи поэта Абдулхака Хамида, написанные значительно раньше, в 1873 году, на смерть жены.

- Сиркеджи – один из центральных районов европейской части Стамбула.

- Йеникапы – район в европейской части Стамбула на берегу Мраморного моря.

- Мейхане – питейное заведение.