Конец високосного года 75

- Представляешь, - говорю.-  Рубинштейн подаёт в суд.
Показания его датчиков я уже посмотрел и ему по его требованию показал, так что официальная часть окончена, можно расслабиться и поболтать.
- И правильно делает, - спокойно отвечает Хаус. - Видишь хоть какую-нибудь причину, почему она не должна?
Пожимаю плечами . Вообще-то  причина есть: мы ей  раковую опухоль удалили. Но с точки зрения холодного "рацио",  это причина неуважительная.
-  Меня оштрафовали, -  говорю ещё. -  За несвоевременное объявление карантина и  за плановую операцию во время карантина.
- Видишь  какую-нибудь причину, почему они не должны?
Снова неопределённо пожимаю плечами.
-  Ты что, расстроился?
- Нет, я ...  - и замолкаю, не зная, что сказать, как объяснить двойственное чувство правильности и неправильности, удовлетворения и обиды.
- Хочешь опротестовать штраф?
- Даже если бы хотел, это бы не сработало. Я ведь, действительно, нарушил порядок, а для того, чтобы быть хорошим врачом, недостаточно быть плохим администратором.
- О! - оживляется он. -  Хорошо, что ты пришла, Кадди, я  соскучился по сексу.
Невольно, но бледно улыбаюсь:
- О сексе забудь. До повторного стентирования можешь спать только с мягкой игрушкой. Подарить тебе медвежонка?
- Подари мне панду.
- Извращенец!
-  От извращенца слышу.... Слушай,-  спохватывается  он.- Ты в квартире был?  Не забыл крысу покормить?
-  Кормил, -  говорю, - твою крысу. Клетку вычистил, витаминную палочку он схрупал, вода в поилке есть. Ещё схожу попозже.
- Сам-то хрупаешь что-нибудь, плохой администратор? -  такое непривычное проявление заботы - впору прослезиться. Впрочем, именно проявление непривычно, забота -  с некоторых пор я думаю -  присутствовала всегда. Скрытно, как антифашистское подполье. Чтобы повеселить его, рассказываю, что очень даже хрупаю   - про морковную палочку на брудершафт с крысом.
-  И как? Зашло? Там всё для укрепления шерсти -  сможешь пленять Блавски  пышной шевелюрой.
- У меня и так с этим проблем нет. Вот тебе бы стоило. Но ты... ты даже коагулянты постоянно принимать не можешь. Ты вообще, похоже, кроме викодина ничего постоянно принимать не можешь.  Ни нитраты,  ни блокаторы , ни...
- Меня от них пучит, - перебивает он.
Сжимаю губы  - он это воспринимает, как стоп-сигнал. И вдруг говорит, как допрашиваемый. внезапно решивший признаться:
-  У меня было кровотечение.
- Откуда?
- Оттуда, - красноречивый жест.
И я, конечно, немедленно вспоминаю мистера Белла, судорожно цепляющегося за меня, и - куда от неё денешься - заодно уж и коробку с крылатым фаллосом, и  то, что скрыто в этой коробке, и что - слава Богу -  свидетельствует о том,  что между Беллом и Хаусом нет родственной связи, а следовательно, нет и закономерной  наследственности по раку прямой кишки.
- Когда? - спрашиваю.
- Недели две назад. Я подумал, что перебрал с этими антикоагулянтами, и...
- Подумал?  То есть, не посмотрел коагулограмму, не сделал ректороманоскопию -  подумал?
-  Знаешь,  за что люди не любят онкологов? - неожиданно спрашивает он.
-  Знаю. Они отнимают надежду. Ну, то есть. это такое дурацкое общее заблуждение. что они отнимают надежду. вообще-то они куда чаще отнимают страх.
- И превращают в обречённость.
- Да. бывает и такое. Но зато,-  говорю, - они никогда не отнимают жизнь, а случается, что и дарят уже практически отнятую.
- Возвращают, - уточняет он, и тут же прищуривает один глаз:
-  Цеховые обидки?
- Цеховая солидарность. Стоящая вещь, между прочим. Ты, может, не слышал, как тут сейчас Орли Бича за грудки держал, образно выражаясь?
-  То есть, это он из цеховой солидарности, а не потому, что спал с этой Рубинштейн? -  Хаус даже голос не понижает, правдоруб  хренов, и если Лайза слышать его через две перегородки не может, то Орли вполне себе .
- Мало ли, кто с кем спит, -  говорю.- Ты вот, например, с Кадди спишь, но что-то я между вами цеховой солидарность не замечал, - и я-то, между прочим, говорю это тихо.
-  Ну, и дурак ненаблюдательный, -  с беззлобной усмешкой замечает мой друг. - А ты думаешь,  что тут Кадди сейчас делает? Может быть, как раз Кида убалтывает, чтобы и вторую зарплату с тебя не стряхнул в пользу конфедератов.
-  А ты откуда знаешь, что она здесь, и , тем более, что Кид здесь?
- Через стены чувствую. Запах лицемерия и подхалимажа, сопровождающий их альянс, как слезоточивый газ, просачивается через любые перегородки.
- Это сплетни, -  говорю, - просачиваются через любые перегородки. Кто у тебя был? Чейз? Корвин? Ну, конечно, Чейз!
Конечно, Чейз.  Он же проводил внутрисосудистый тромболизис, не мог не зайти  проведать своего пациента.  У него это в крови - все хирурги так делают.
- Информатора себе завёл? Лежишь тут, прохлаждаешься, а Чейз - твой удлинитель ушей... Хотя нет, ничего ты не прохлаждаешься, - замечаю между прочим справедливости ради. - Тридцать восемь по Цельсию - так себе прохлада... Ну, и что думаешь?
- О чем? - искренне удивляется он.
- О мохнатой руке Минздрава. Почему здесь Кид Бест? Они меня отшлепали, конечно, но почти любовно. Для поглаживания по шерсти палача не приглашают.
-  Это Кид Бест-то палач? - искренне удивляется Хаус. -  Я бы сказал, он, скорее, за адвоката. Ты, может быть, не заметил, амиго, но у нашей больницы в министерстве сложилась своеобразная репутация постоянно действующего раздражителя - каждый год  происходит что-то новенькое  и не слишком близко касающееся медицины:  двойное убийство, русская наркомафия, непроверенные препараты, новорождённые с геномом инопланетянина, заложники, полувоенная какая-то операция с привлечением отставных силовиков из той же русской диаспоры... И заметь, во все  так или иначе оказываются впутаны эти орлы из Голливуда, а значит, мы не просто варим тут музыкальные бобы, а делаем это под прицелом видеокамер. Думаешь, деятели из Минздрава не смотрят телевизор, или, может, Воглер его не смотрит?
- Всё-таки думаешь, Ньюлан на нас для Воглера компромат собирает?
Всё это время мы говорим, понижая и понижая голос - так что под конец шепчемся пианиссимо, как пара любовников ночью на скамейке.
- Ньюлан, действительно, чиновник. Без подделки, - говорит серьезно Хаус. - Я наводил о нем справки. Конечно, связи у него могут быть, какие угодно,особенно в чернокожей диаспоре, и,может быть, он подрядился нарыть и ещё что-то помимо своих должностных инструкций, но он реальный эпидемиолог, и то, что с его подачи тебе сегодня вставили на разборе, тоже штука подлинная. Но ты не задумывался, босс Уилсон, почему босс всё-таки ты, а не я и не Блавски? Ты же не приписываешь это своему неординарному  административному таланту?
- Вообще-то, - говорю, - если уж мы с тобой тут начистоту... Я всегда думал, что эта должность -  милостивая подачка неудачнику Уилсону, которому всё остальное удаётся ещё хуже, чем администрирование. Ну, так, для повышения самооценки и придания своим телодвижениям видимой значимости.
- Серьёзно? - Хаус широко раскрывает свои сейчас особенно светлые - от температуры, что ли? - глаза. -  Серьёзно?  Ты так думал? Ну, ясно: у тебя, действительно, прогрессирующий синдром Котара... Вообще-то, ты -  хороший онколог, доктор Уилсон. Вообще-то, ты даже в целом  неплохой врач -  звёзд с неба не хватаешь - это да, но и на светлячков не размениваешься, твой уровень -уличные фонари и даже пара прожекторов с небоскребов. И, по правде говоря, ты ещё и довольно дерьмовый администратор. Ну, то есть, не хуже других, но и не лучше -  это точно. Мягкий, непоследовательный, нерешительный...
- Ну? - спрашиваю .
- Что "ну"?
-  Продолжение будет? Или ты меня сейчас вот этим всем облил просто ради поддержания беседы?
- А сам не придумаешь продолжения? Ну, смотри: у меня судимость и отсидка, у Блавски неприятная история с грин-кард и зафиксированная попытка суицида.  А ты даже в психушке пересидел под чужим именем. Ты чист.
- Ну, не совсем , - говорю. -  Меня задерживали. И свидетелем по делу я проходил, и потерпевшим.
- Ты ещё разбитую бутылкой  витрину припомни, - хмыкает Хаус.
- Подожди, -  останавливаю его, внезапно озадаченный -  Перед кем чист? Под больницу кто-то копает?
- Не копает, а  выкапывает её. как морковку из грядки, для своей пользы. Мы же сейчас не зря с тобой Воглера вспомнили. А  ему явно понравился медицинский бизнес. И он хочет прибрать к рукам  "Двадцать девятое".
- Откуда ты... - и на ходу перефразирую: -  От кого ты знаешь?
- А я тебе что говорил о цеховой солидарности? - криво усмехается он.
- От Кадди? Она что, всё-таки здесь была?
- Прикинь, амиго , пока ты преодолевал средневековую дремучесть и мучительно отказывался от аппарата рива-роччи в пользу  современных электронных тонометров, в мире людей уже  успели изобрести  сотовую связь.
- Она звонила тебе?
-  Звонила.  А что тебя удивляет? Справилась о моём здоровье, проявила заботу, рассказала о том, что Воглер  снова хочет оттяпать у нас  больницу.
- Снова? Снова?! Так та, первая проверка, когда Ньюлан рылся тут, как терьер...
- Да, он  и тогда уже лелеял эти мечты.  Поэтому я произвёл кое-какие кадровые перестановки,   включил нас в  федеральную программу, заручился поддержкой Минздрава и разрешил этим служителям Мельпомены резвиться в наших коридорах.
- И не сказал мне ни единого слова, - добавляю с упрёком, переходящим в обиду.
- Поберег твою нежную психику. Ты только-только с виванса слез.
- Ну, - говорю, - зато теперь я знаю, почему у тебя кровь из задницы хлещет. Воглер - большой геморрой, ничего не скажешь.