Азиатское Средневековье в литературных образах

Хотел дать такое название этому тексту: "Романтика дальневосточного Средневековья в отражении японской хроники 14 века". Но формат заголовка вынудил сократить до примитива. Ну да ладно, вот что я хотел сказать:

В 2023 году востоковед А.Ф. Прасол, профессор Ниигатского университета международной культуры и информации, опубликовал впервые переведенную им на русский язык «Хронику Оэйки» – эпическое произведение, рассказывающее о борьбе японского феодального клана Оути с центральной властью. Хроника рассказывает о событиях конца 1399 года: заговоре во главе с Оути Ёсихоро, строительстве крепости для защиты от войск сёгуна, о ее штурме и драматической гибели мятежников. Это повествование было создано уже вскоре после этих событий, т.е. около 1400 г., и является ярким литературным описанием междуусобной борьбы в Японии XIV в. Кроме этого, произведение может быть интересно тем, что позволяет углубиться не только в прошлое Японии, но и  других регионов Северо-Восточной Азии. Здесь я хочу показать, что в описаниях боевых действий в хронике Оэйки мы можем видеть более широкую историческую картину и культурные связи — от китайских древностей до средневекового Приморья, которое в те времена входило восточноазиатский культурный круг, и где происходили события, сопоставимые с описанными в Хронике.

Важная особенность текста хроники — это сопоставления действующих лиц с героями прошлого, причем идеалом для сравнений выступают персонажи не японской истории, а древнего Китая. Текст показывает, что для японцев того времени яркие образы китайской исторической литературы имели такое же каноническое значение, как для христианских народов Средневековья библейские образы, такие как например, царь Давид, предатель Иуда, или персонажи античной истории и мифов.

В японской хронике сравнения самые широкие – от времен Хуанди – «желтого императора», мифического прародителя китайцев, до восстания Ань Лушаня в 755 г., в эпоху династии Тан. Сюжеты из китайской истории используются хронистом в различных целях: чтобы подчеркнуть смысл происходящего, его историческое значение, они эстетизируют описываемые события, придают им этическую окраску и некий статус. Например, несколько упоминаемых в хронике историй являются иллюстрацией идеи вассальной верности. Они приводятся в укор мятежнику Оути Ёсихоро:

«Когда-то в царстве Юэ генерал Фань Ли служил государю Гоу Цзяню. Воюя с царством У, он проиграл сраженье. Его правитель Гоу Цзянь стал пленником и был унижен. Фань Ли страдал и мучился, клал меч вместо подушки себе под голову. Про оскорбленье помня, он вновь сразился с У, и смыл позор. Правитель Юэ предложил ему награду, но Ли покинул царство со словами: «Путь неба в том, чтобы уйти, восстановив достойное награды имя». Так мыслит преданный вассал. Непослушание же господину есть вызов Небу, без него легко лишиться и защиты Будды» (о событиях V в. до н.э.).

С другой стороны, непокорный самурай сравнивается с Сян Юем – знаменитым, но неоднозначным героем китайской истории III в. до н.э., который в борьбе с могущественными врагами показал примеры невиданной воинской доблести, но в итоге погиб. Целая главка в хронике (одна из 18) под названием «Быть как Сян Юй» полностью посвящена рассказу о мужестве этого героя. Она описывает кульминационную часть истории о противостоянии двух полководцев-соперников - Сян Юя и Лю Бана, когда Сян Юй, зная о своем неминуемом поражении, отсекает себе голову, чем демонстрирует свои замечательные воинские качества: волю, самообладание, самопожертвование. «Вот так и я хотел бы умереть, прославив имя средь потомков», - заявил перед своим последним сражением глава мятежников Ёсихоро. Надо полагать, эта классическая китайская история стала образом борьбы сильных непримиримых противников и для других народов Азии.

В иных случаях сравнения с событиями классической китайской истории используются для яркой иллюстрации описываемых событий, придания им большего значения. Так описывается штурм крепости мятежников:

«В другое время и в династии другой Чжу Ю сошелся с Цао Цао в бою у Цыби. Его вассал, что звался Хуан Гай, составил план. И нагрузил на лодки сено. Маслом его полив, дождался, пока придет юго-восточный ветер, затем со скоростью стрелы атаковал всем флотом лагерь Цао Цао, что стоял на берегу. Сдув сено с лодок, ветер погрузил в огонь весь лагерь. Людей и лошадей погибло много. В тот же час Чжу Ю напал на лагерь, завершив разгром противника. Тот бой за форт Сакаи был подобен сражению у Цыби» (о событиях китайской истории II в. н.э.).

Для автора хроники имели значение не только китайские образы, но и сюжеты из индийской традиции, пришедшие на Дальний Восток через буддизм:

«Бой с четырех сторон шел от шести утра и до полуночи. Убитых, раненых так много было, что просто всех не сосчитать. Но вот у тех и у других иссякли силы, бой затих. Все выглядело так, как будто меж собой сражались Сура и Асура» (Бог и не-бог (демон) в индийской мифологии).

Как видно, заимствованные сюжеты используются в хронике избирательно, в соответствии с их смыслом и статусом. В большинстве случаев они связаны с историей династии Хань (202 г. до н.э. – 220 г. н.э.), одной из самых могущественных в истории Китая: либо с решающими событиями ее основания, когда упоминаются такие герои как Лю Бан, Сян Юй, Сяо Хэ, Чэнь Пин, либо упадка (Цао Цао). Вот характерная цитата, которая завершает хронику и показывает, как действовали сравнения с китайской историей:

«На вышках бой еще продлился. Их подожгли, они горели, и люди многие погибли в огне. С рассветом пламя перекинулось на город, бессчетное число домов сгорело тоже. От дыма почернело небо, и кровь текла рекой. Как и тогда, когда дворцы Саньян горели так же, три месяца подряд не затухая» (Дворцы династии Цинь, сожженные во время вторжения Сян Юя в 206 г. до н.э.). Надо думать, это сравнение было использовано, чтобы обозначить переломное значение описываемых событий, рубеж исторических эпох.

Приведенные сравнения представляют особый интерес. Они превращают локальную хронику в некое условное историческое действо, которое теряет географические и временные привязки, и представляет для читателя эпическое событие наднационального характера, легенду о борьбе противоположностей – гордыни и долга, доблести и силы, хаоса и порядка и т.п. Известно, что китайские мифологические и исторические образы в те времена были хорошо знакомы и актуальны во всей Восточной Азии, в том числе и для ее северо-восточной периферии. Очевидными материальными свидетельствами этого являются бронзовые зеркала с китайскими сюжетами, которые находят в различных местах Дальнего Востока, в том числе в Приморье. Таким же образом местные вожди и образованные деятели тех времен обращались к историям из китайской классики, представляли происходящие вокруг них события в сравнении с известными им сюжетами. Этим литературно-историческое наследие Китая обращает наше внимание.

Еще один заметный акцент в тексте – яркие литературные описания сражений, героизация вооруженной борьбы. Хроника уделяет большое внимание художественному описанию поединков, этим она напоминает приемы популярного кинематографа, изображающие захватывающие картины боя. Благодаря такой драматизации и преувеличениям мы можем получить приблизительное впечатление о рукопашных сражениях того времени:

«Против Ёсихоро сражались также братья Каи. Курадо Каи пару раз попал мечом между пластинами доспехов. В тот день Оути был без полумаски, она мешала отдавать команды. Меч курадо Каи побывал и здесь, оставив рану на носу и на губах Оути. Но он сражался, ничего не замечая в азарте боя»; «Огромный меч его плясал, и в лихорадке смерти о жизни позабыв, он вкруг рубил» (о фехтовании Суги Сигэкадзу, одного из главных мятежников). Далее хроника рассказывает о гибели Ёсихоро в бою и отмечает, что он сражался так упорно, что сам Чжан Лян (китайский полководец III в. до н.э.) навряд ли смог бы его остановить.

Важно напомнить, что главный герой хроники не является положительным персонажем, он – мятежник, и он – поверженный. Оути Ёсихоро является олицетворением старого «междуусобного» порядка, который заканчивается с его смертью. Но именно он находится в центре событий, и ему сочувствует автор текста. Он становится ярким образом воинской доблести прошлых эпох. В этом его история чем-то похожа на историю средневекового Приморья, которое погибло в региональных военных конфликтах, но оставило о себе память в археологических памятниках, легендах и письменных свидетельствах о его далеком прошлом.

Средневековая история Приморья была наполнена драматическими событиями, которые мы можем сравнивать с Хроникой Оэйки. Об этом свидетельствуют различные археологические памятники. В числе интересных примеров – недавно найденный на пашне у села Покровка на западе Приморского края древний железный меч. Предварительное его изучение специалистами позволило предположить, что он был оставлен каким-то влиятельным военачальником в ходе событий, связанных с формированием здесь государственности в эпоху раннего Средневековья. В другом случае, раскопки крупного погребального комплекса и городища под селом Кокшаровка (на реке Уссури, в центре Приморского края) свидетельствуют, что в X-XI веках, в эпоху здешнего «междуцарствия», в Приморье правили местные князья или царьки со своими амбициями и влиянием. Более известны чжурчжэньский князь Эсыкуй, память о котором воплотилась в каменных изваяниях XII века, найденных в районе древнего города Сюйпин (на месте современного Уссурийска), и драматическая история государства Восточное Ся со столицей в районе современного Уссурийска, которое пало под натиском монголов в XIII в. А найденные на чжурчжэньских городищах в Приморье мечи и другое холодное оружие, детали доспехов – пластинчатых панцирей, шлемов и железных масок для защиты лица, были оставлены на своих местах в таких же предлагаемых обстоятельствах, что и в японской хронике. Десятки городищ и других археологических древностей в Приморском крае кроют в себе истории, подобные тем, что изложены в хрониках и легендах наших соседей.

Хроника Оэйки является ярким свидетельством того, что идеалы, сформированные китайской исторической традицией, имели приоритетное значение для культур Восточной Азии, и даже такая богатая и во многом самодостаточная культура Японии XIV-XV веков принимала их для себя в качестве образцов. Эта хроника представляет наглядный пример того, что в эпоху Средневековья китайские историко-литературные образы были распространены по всей Северо-Восточной Азии, имели наднациональное значение, и использовались для литературного описания и интерпретации истории ее регионов.

2024 г.