Повесть Фенечка. Глава Седьмая. Возвращение

Катя пролежала в больнице около месяца. За это время успело произойти много событий — как внутренних, так и внешних. Было подано коллективное заявление родителей в полицию района, потом в прокуратуру. Все сдобрилось сбором документов и постоянными распросами как допросами что, где, когда случилось. Это как если взрослых людей будут каждый день, а то и три раза на дню спрашивать, как ты провел эти выходные. Поэтому родители начали путаться в показаниях, и все неточности тут же привели к тому, что дело не складывалось в цельную картину.
Получалось так, что родители сами, своим равнодушным отношением к своим детям, спровоцировали создание кружка «воркшоп» в школе, а Стивен любезно согласился его провести. А теперь его обвиняли во всех смертных — какая черная неблагодарность. Тот факт, что после кружка девочки начали вести себя неадекватно, упорно списывалось на совпадение и невнимание со стороны родителей к проблемам детей.
Родители же приходили в отчаяние, ссорились между собой и в парах, где были пары. Некоторые родители, как мать Таи, тут же собрались и уехали в другой город. Квартиру продаст потом, а пока надо выехать из этого сумасшедшего дома, где правы те, у кого сила, все остальные будут исполнять заказанную музыку.
Семья Сидоровых стоически выдерживала натиск и не дрогнула даже после оправдательного вердикта. Мать бурчала, что это все современные соцсети виноваты, отец бурчал, что виновата школа, потому что там ребенок проводит добрую часть времени суток. Саша считал, что это просто переходный возраст, потому что никто не хочет становиться взрослым. Но в целом все пришли к консенсусу, что надо научиться разговаривать внутри семьи о том, что беспокоит, прямо сейчас. И говорить об этом прямо сейчас! Случилось — скажи. Нет никого другого на свете, кроме нас четверых, кто был бы ближе и роднее.
Для Кати месяц в полной изоляции неожиданно стал испытанием и благословением. Испытанием, потому что ее ежедневно кололи витаминами и антибиотиками, равномерно чередуя курсы медикаментов. А это больно. Пятая точка — синяя. На руке в вене катетер стоял целых десять дней, когда только поместили в бокс в инфекционном. Плюс какие-то таблетки в невероятном количестве.
Это же заключение стало благословением, потому что она наконец-то выспалась. Просто элементарно выспалась. Ей не надо было никуда вставать, несмотря на то, что персонал приходил к ней уже с семи утра и до поздней ночи с равными часовыми интервалами. Но ей не надо было соблюдать расписание занятий в школе (да, лето, каникулы, но школа девять месяцев, а каникулы едва три), схему репетиторов, распорядок в музыкальной школе, держать в голове плавательный бассейн и домашние дела, которые менялись каждую вторую неделю, потому что их выполнение она делила с братом. Целый месяц без ничего. Просто ничего.
Она смотрела в бокс напротив и видела, как там насильно налысо постригли Лину, как она плакала, как ругалась с персоналом. Катя размышляла, что хорошо, что у нее только пневмония и глисты, которые уже вывелись, а не лишай. А еще она пришла к мысли, что устала от того, что ей все время надо кем-то быть. Кем-то, кто не является ею. Быть прилежной ученицей, послушной дочерью, доброй одноклассницей. Вполне возможно, понимала Катя, она на самом деле и прилежная, и упорная, и послушная, и добрая, но не тогда, когда это кому-то надо, а тогда, когда она сама на это способна! Это же совсем разные вещи. Потому что всем все время от нее кому-то что-то надо. А что надо ей — никто никогда не спросит, и, соответственно, она не получает подпитки и поддержки извне. Она сама себе досочка вместо мосточка. Но получается, что сама она не может распорядиться своей жизнью, и потому, эврика, было легче стать собакой, потому что так протест виден невооруженным взглядом, чем отстаивать себя человеком.
То есть собака Феня кончилась, но теперь есть Катя, у которой появились проблески понимания, что она есть и у нее есть свои мысли, чувства и потребности.
В середине июля, солнечным теплым утром, на пороге больницы ее встречали родители и брат Саша. Ждали долго, с самого утра, выписка произошла в девять утра, но, как сказала медсестра, семье придется подождать, потому что врач будет оформлять карту и выписку, Катя будет принимать душ и переодеваться в принесенную одежду, и только потом ее выпустят.
Семья согласилась подождать. Медсестра взяла сумку с принесенными вещами и скрылась за дверью приемного отделения.
— А можно мы пока выйдем на улицу подышать? — аккуратно поинтересовался отец семейства.
— Пожалуйста, пожалуйста, — ответила дежурная медсестра. — Ждать вам долго, часа два. Погуляйте пока...
— Да мы не пойдем никуда далеко. Мы тут, — пояснила мать.
— Да вы не волнуйтесь, никуда ваш «выписник» не денется! — чуть с раздражением пояснила медсестра. Это такой особый тон работников медицинской сферы — говорить назидательно и уничижительно одновременно, сбивая с ног не только беспомощных пациентов, но и родственников, которые вполне себе адекватны и дееспособны.
— Она — подросток, — пояснила мать. — Месяц одна в инфекционке пролежала.
— Ой, тем более. Ваш ребенок никуда не уйдет, пока вы не распишетесь о том, что забрали ее, — с некоторым раздражением смотрела медсестра поверх очков.
— Ладно, — отступили родители и направились к выходу. — Мы здесь, недалеко.
— Эта медсестра какая-то вредная, — пробормотал Саша, когда семья вышла на улицу и начала очень медленно двигаться по аллее маленького больничного парка.
— Она не вредная, — заметил отец. — Она при исполнении, при функции, так сказать. А у нас же как... Знаешь такую пословицу — каждый суслик агроном?
— Ну что-то слышал такое вроде бы, в школе, наверное...
— Ну так вот, как-то странно у нас все время происходит, как только человек получает чуть-чуть власти над кем-то или чем-то, или просто способен как-то повлиять... Ох. Все, крышу ветром сдуло, — отец задумался, вздохнул, продолжил: — Вот, понимаешь? Вся история в школе от того и случилась, что дуракам власть дали, понимаешь?
— Это я понял. Кто эту директрису назначил?
— Кто? — отец замялся, но отступать, видимо, было некуда.
— Да, — подтвердил свой вопрос сын. — Кто-то же ее назначил? — Ее назначил тот, кто с ней спал... — абсолютно определенно
ответил отец, понимая, что юлить нет возможности.
— И, видимо, их там было несколько, — продолжила мать совершенно
спокойным тоном. Понимание того, что шила в мешке все равно не утаишь, придавало ей сил говорить правду. Говорить педагогично в обтекаемой форме, но правду, только правду и ничего, кроме правды.
— По блату, что ли? — Саша подвис. — Работа в школе по блату? Это что-то новенькое.
— Ну примерно так, — подтвердил отец. — Только они не собирались работать по профессии на указанных должностях. Они целенаправленно сбивали детей с толку и вербовали их на... На преступное поведение против самих же себя.
— А теперь их поймали?
— Да, поймали, но там такая сложная конструкция, что мы и не знаем, чем все закончится. Сильные и властные — никого не пощадят. Может, они еще и сухими из воды выйдут, — пояснял отец.
— Угу, — Саша переваривал информацию. — То есть их не то что не посадят, но и даже не осудят условно?
— Может, и так будет, — несколько обреченно ответила мать.
— Главное, их убрали. Остальное — это детали, — хмуро размышлял отец. Он, конечно же, понимал, что, избежав наказания и отделавшись только увольнением, те же самые персонажи появятся в какой-нибудь другой школе, и когда это случится, это только дело времени, ведь никаких судов за ними не потянется, потому что оправдали. Оправдали с увольнением. Но без состава преступления, потому что таковое не было выявлено.
— Их уволили, — продолжала мать. Она уже не злилась, как неделю назад, когда все родители получили письма из суда о том, что директриса и Стивен были выпущены из СИЗО и с них были сняты все обвинения, так как суд не обнаружил состава преступления. Теперь мать просто констатировала факты, пыталась с ними сжиться. И действовать теперь исключительно в интересах своей семьи.
С момента подачи коллективного заявления родителей в прокуратуру до оправдательного вердикта и выхода виновных на свободу прошло ровно три недели. Всего три недели и суд — борзые три собаки — прекрасно во всем разобрались и вынесли свое заключение об отсутствии состава преступления. Всем было ясно, что не обошлось без окрика откуда-то сверху. И никакие бумаги, доказательства, показания потерпевших и свидетелей не помогли. А по большому счету изначально не имели никакого смысла. Тех, кого направили в среднюю школу с определенным заданием, с самого начала прекрасно прикрывали, и это было видно невооруженным взглядом. Так, как-то странно выяснилось, что социальный работник с красным ртом не являлась таковой от слова совсем и не была ни педагогом, ни психологом, ни кем-то еще, кого можно было бы ассоциировать с работой с детьми. Более того, после начала судебного процесса она просто исчезла.
Директриса и Стивен ни на одном заседании так и не появились, хотя родители и их представители очень хотели задать массу неудобных вопросов, но вместо них всегда выступал какой-то столичный адвокат. Очень хорошо подкованный столичный адвокат, тягаться с которым было сложно не только адвокатам родителей, но и представителям суда, ибо он имел особую способность сначала всех запутать в незначительных деталях, а потом все это подвести к нужному ему якобы логическому выводу. Получалось, что виноваты были все, кроме директрисы и Стивена.
В начале третьей недели разбирательств родители почуяли, что дело разваливается, и пригласили местное телевидение, чтобы поднять эту проблему в местных новостях. Хотя бы. Репортаж был снят. Родители почти всех детей и даже две девочки-пострадавшие приняли участие в интервью. Через двое суток все получили смонтированный видеоролик для одобрения. Родители созванивались, обсуждали, пришли к выводу, что надо одобрить, хотя были недочеты и... Одобренный ролик так и не вышел ни на местном, ни на каком другом телевидении, а журналист и редактор словно в Лету канули. Родители звонили в редакцию телекомпании, но там отвечали, что один ушел в отпуск, а другой в срочной командировке, когда вернется, никто не знает. И не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что и тут не обошлось без вмешательства извне.
Родители пытались поднять эту проблему в социальных медиа, но тут как на грех часть из них аннулировали, часть стала недоступной, а там, где еще была возможность распространять информацию, рухнули аккаунты. Все заблокировалось.
И тогда каждая семья начала действовать исключительно в своих интересах: переводить детей в другие школы, менять место жительства, а Тая и ее мать уехали жить в другой город. Сразу же, не дожидаясь, что к ним снова нагрянет социальная служба или еще кто похуже.
Однако два дня назад родители подали апелляцию в вышестоящую инстанцию. Возможно, напрасно. Но надежда умирает последней.
— Их уволили, — продолжала мать, — но без внесения в трудовую книжку или куда там теперь все это вносят, за что уволили, и, конечно, никаких разъяснений о происшедшем.
— Плохо, да? — переспросил сын.
— Плохо, потому что они вышли с незамаранной историей. Попробуй простой смертный сломай что-нибудь на заводе случайно — засудят, — продолжал отец. — А тут жизни детям ломают и ничего. Нет состава преступления. Нет свидетелей и вещественных доказательств.
— Ну, — выдохнул Саша, — главное, не в нашей школе.
— С одной стороны — да, ты прав, главное, не в нашей школе, — рассуждала мать. — А с другой стороны, те же люди могут поменять район города и устроиться на работу в другую школу. Могут уехать в другой город. Могут уехать в другой регион страны...
— Понятно, пока они на свободе...
— Да, и начать все сначала. И где-то в другом месте точно так же пострадают девочки-подростки или мальчики-подростки. В любом случае пострадают дети, которые не могут защитить себя сами и не способны сами разобраться, что хорошо, а что плохо.
— Ну что ты, мам, что, мы такие тупые?
— Нет, не тупые. Мир стал сложнее...
— Да ладно тебе, мам.
— Да. Раньше было проще: «Крошка сын к отцу пришел, и спросила
кроха: „Что такое хорошо и что такое плохо?”» — и все было ясно и понятно, — распиналась мать в объяснениях. — А сейчас и взрослому не разобраться, что можно с ребенка спрашивать?
— Ну что ты так все черным малюешь, как этот... — Кто? — переспросила мать.
— Ну этот, который черный квадрат нарисовал. — Казимир Малевич.
— Точно, и фамилия у него подходящая — Малевич! — словно обрадовавшись своей мысли, выстрелил Саша.
— Я не малюю черным, только ты прав, Сашенька, у нас у всех теперь окно в мир, как тот черный квадрат — ничего не понятно, ничего не видно и в звуковом ряду одна сплошная какофония.
— Ну мам, я не то имел в виду, — возмутился Саша способности матери все повернуть в ту сторону, которая ей казалась наиболее правильной.
— Может, ты и не имел это в виду, а сравнение подходящее, — сын пристально смотрел на произносящую все это мать, пытаясь понять, шутит она или нет. Но она не шутила. — Штука в том, Сашенька, что я сама разрешила Кате ходить в этот кружок. Мне и в голову никогда не могло прийти, что на рукоделии в школе начнут проповедовать какие-то странные идеи о самоидентификации человека как живого существа и идеи гендерного самоопределения.
— Ну да, это жесть... — бубнил Саша.
— Это преступление, — спокойно произнес отец. — Это преступление, попирающее права и безопасность детей.
— Согласна, абсолютно согласна. Это все преступление. Оправданное преступление... — мать замолчала. Отец шел рядом и тоже молчал какое-то время. Бесправность положение и невозможность отстоять не то что себя, сам-то уже взрослый, а вот невозможность отстоять своего ребенка — это очень болезненный удар под дых. Ты здоровый мужик. Ты кузов на сборке одной левой... А тут какие-то дяди и тети в очках и мантиях, умные и важные, сообщают тебе, что никто твоего ребенка не обижал и ты ничего не можешь с этим сделать. Ты обязан с этим согласиться. И принять. И очень хочется выйти и навалять кому-нибудь от души. Но нельзя. Нельзя, ибо это статья.
— А ведь я сама разрешила Кате туда пойти... — эта боль матери и школьной учительницы от неверно принятого решения не отпускала. — И я же в школе работаю...
— Ладно, не убивайся. Хорошо хоть, что все так быстро вылезло наружу, а не тянулось годами...
— Ты о чем? — переспросила мать.
— О том, тренере, которого посадили за совращение и насилие над девочками. Его посадили... Но там были железобетонные доказательства...
— Да, беременность — это железобетонное доказательство, только вот обязательно надо доводить до такого края? И как это... беременность как доказательство? Нет, не надо. Они же дети...
— Я просто вспомнил... — спокойно отступал в разговоре отец. — Что за тренер? — спросил Саша.
— Да лет пять назад, — продолжил отец, — вскрылось, что один
тренер по легкой атлетике совращал молодых девчонок, насиловал. Все, собственно, вскрылось, потому что на него две девушки подали в суд за изнасилование, а еще две на признание отцовства, причем дети были разного возраста. В общем, за ниточку дернули, а там как посыпалось... все мелкой стружкой да с опилками.
— Угу. С историей, которая растянулась лет на десять. И как так, десять лет никто ничего не знал? Ну, поразительно... — подхватила мать. — Один ребенок этого морального урода у нас в школу ходит. И нет, я не скажу кто. Потому как ребенок не виноват в том, что у него отец такой...
— Девчонки молчали, стыдились, — продолжил отец. — Каждая из них думала, что она одна такая дура — попала в переплет с этим тренером. Одна у нас на заводе работала, потом уехала из города. А их были десятки, и многие девушки так и не решились выступить.
— Да, представляешь, какая это боль и какой позор. Тут вон у приемного покоя, сидя с ребенком, такого наслушаешься, думаешь, да провались оно все пропадом. А там в суде? Раскажите да покажите. Да еще и все под сомнение поставят так, что это пострадавшая девочка должна доказывать, что она не совращала, не соглашалась, не провоцировала. В общем...
— Потому многие и не пошли в суд даже тогда, когда уже все вскрылось.
— В суде — ад, — сокрушалась мать.
— Угу... — подтвердил отец.
— А что в женской консультации... А в роддоме что происходит, этого ты не знаешь, — бубнила мать отчаянно. — Этого никто не знает. И мы, женщины и девушки, — все время бесправные, все время нас за все стыдят, ругают, порицают. И тут не так, и здесь не то, и вообще, лучше бы родилась мальчиком и жила бы себе тихо.
— Ну ладно, ладно... — отец остановил мать. — Ну разошлась... Не пыхти, самовар, не пыхти. Все будет хорошо.
Родители обнялись, и мама беззвучно заплакала. Саша стоял чуть в стороне и, наверное, впервые наблюдал своих родителей не как мать и отца, а как пару, которая выбрала шагать вместе. И нет, не все было прямо таким идеальным, светлым и радостным. Все было сложным, но оно было настоящим.
Последняя пара месяцев подкосила родителей хуже какой страшной болезни. Саша увидел, что джинсы на отце свисали на его заднице складками и были плотненько подтянуты ремнем. Мама словно ужалась в размерах и постарела. Нехорошо так говорить о любимой маме, но это по факту. Да и сам Саша почувствовал, словно он прожил целый год за каких-то два месяца. Он поднял голову и подставил солнцу лицо, прищурился и вдруг все трое услышали:
— Мама, папа...
— Катенька! — родители расцепились и бросились к дочери. Саша поспешил за ними.
— Вам надо расписаться... Что я не самоволкой ушла...
— Да, да, — в голос подтвердили родители, направляясь к больнице. — Пойдем.
— Катя, ты как? — спросил Саша.
— Хорошо. Соскучилась. Домой хочу.
— И мы соскучились.
— Очень соскучились... — подтвердила мама.
— Угу, — Катя сдерживала слезы.
— Катя? — остановилась мать в двух шагах от входа в больницу. — С
тобой все хорошо?
— Да, со мной да. Там в соседнем боксе Лина была... Ее налысо
подстригли. Совсем. Она плакала. Я видела... Я думала, меня тоже постригут налысо.
— Нет, тебя никто постригать не будет, — обнадежил отец. — А у Лины лишай был какой-то.
— Катенька, волосы вырастут, — сказала мать и взглянула на отца, мол, не надо сейчас о грустном. Но Катя разрыдалась и уткнулась в мать.
Кое-как все четверо вошли обратно в больницу. Там родители расписались за выданную им дочь, забрали сумку, детей и поспешили к машине. Все. Хватит. Домой.
Но.... По дороге домой отец свернул в городскому парку. Припарковался и велел всем вылезать.
— Сейчас будут пытки мороженым и каруселями! — очень серьезно сообщил отец. Все замерли и даже напряглись на какое-то мгновение, но потом сам отец прыснул смехом: — Ну, не хотите мороженое, будет сладкая вата...
— Папа, блин, напугал... — смеялся Саша.
— Фух, ну вас... — выдохнула мать. — Катя, ты мороженое или вату? — Мороженое. Ванильное...
— Ну и ладушки, — отец подхватил мать под руку и все четверо
направились к входу в парк.
День был будничный, людей было мало, в основном молодые мамочки
с колясками. А тут какая-то потешная семья с двумя взрослыми детьми и совершенно бесшабашными родителями.
2024.11.18.