20 лет спустя. Маяковский Дмитрия Войтюшкевича

Лучше поздно, чем никогда.

Вставляю диск 2005-го года в проигрыватель, включаю. Треск,свист, некоторое время диск бешено вертится, но всё-таки останавливается, загораются цифры. 12 треков.

Первый, Пролог:

За всех вас,
которые нравились или нравятся,
хранимых иконами у души в пещере,
как чашу вина в застольной здравице,
подъемлю стихами наполненный череп.
Все чаще думаю —
не поставить ли лучше
точку пули в своем конце.
Сегодня я
на всякий случай
даю прощальный концерт.
Память!
Собери у мозга в зале
любимых неисчерпаемые очереди.
Смех из глаз в глаза лей.
Былыми свадьбами ночь ряди.
Из тела в тело веселье лейте.
Пусть не забудется ночь никем.
Я сегодня буду играть на флейте.
На собственном позвоночнике.

Но звучит не флейта, а сначала гитара, потом WZ-Orkiestra: скрипка, контрабас, баян, фортепиано, духовые, ударные.

Проигрыватель стоит на окне за льняной занавеской, на открытое окно садится голубь, наклоняет голову, слушает с удивлением.

Разделяю его чувства. "Флейта-позвоночник"- это тогда же, когда и "Облако в штанах" написано "красивым, двадцатидвухлетним" футуристом, уже вполне отмороженным "крикогубым Заратустрой":

"В терновом венце революции грядёт 16-й год".

Но у Дмитрия Войтюшкевича, кажется, остаётся от хулигана "не мужчина, а облако в штанах", и вместо ассоциаций с "Великим Гэтсби" и "эпохой джаза", которые всегда мне навевали образ жизни Маяковского и Есенина в 20-ые годы,  возникают ассоциации с Кустурицей.

Когда-то "Песняры" сделали программу на стихи Маяковского. Никогда её не слышала и пока не хочется. Если бы не самоубийство Маяковского в 36 лет, ничего не простила бы ему: все эти его агитки, окна РОСТА, мерзавца-чекиста Якова Агранова, убийцу обожаемого Николая Гумилёва, и даже Лилю с Осей.

Представляю, как Лиля рассекает по Москве на подаренном Маяковским "Рено", а сгоняемых в колхозы крестьян скоро будет косить голодомор.

В альбоме седьмым номером "Песня рязанского мужика"

1.Не хочу я быть советской.
        Батюшки!
    А хочу я жизни светской.
        Матушки!
    Походил я в белы страны.
         Батюшки!
    Мужичков встречают странно.
         Матушки!
2. Побывал у Дутова.
         Батюшки!
    Отпустили вздутого.
         Матушки!
3. Я к Краснову, у Краснова -
         Батюшки!
     Кулачище - сук сосновый.
         Матушки!
4. Я к Деникину, а он -
         Батюшки!
     Бьет крестьян, как фараон.
         Матушки!
5. Мамонтов-то генерал -
         Батюшки!
     Матершинно наорал.
         Матушки!
     Я ему: "Все люди братья".
         Батюшки!
     А он: "И братьев буду драть я".
         Матушки!
6. Я поддался Колчаку.
         Батюшки!
     Своротил со скул щеку.
         Матушки!
     На Украину махнул.
         Батюшки!
     Думаю, теперь вздохну.
         Матушки!
     А Петлюра с Киева -
         Батюшки!
     Уж орет: "Секи его!"
         Матушки!
7. Видно, белый ананас -
         Батюшки!
     Наработан не для нас.
         Матушки!
     Не пойду я ни к кому,
         Батюшки!
     Окромя родных Коммун.
         Матушки! 1919, октябрь

Вот какой смысл комментировать эту агитку, небось и картинка соответствующая была на каждый куплет. Но Дмитрию Войтюшкевичу прощаешь всё.

Михаил Иванович Стеблин-Каменский в "Мире саги" когда-то писал о том, что скальды и их слушатели не различали "историческую" и "художественную" правды. Это высказывание не все поняли, и в профи-собществе возникла дискуссия, что же это за "синкретическая правда", в которую одинаково верят исполнитель и слушатели. Но у меня не возникло никаких вопросов, только сразу и позавидовала автору, и пожалела, что никто на древнерусском материале подобную книгу не написал.

Со скальдами сравниваю не Окна РОСТа, а Дмитрия, так что это сравнение на его совести, спеть агитку как былину (или быличку?)- это нужно суметь.

Правды ради нужно сказать, что фотография в вышиванке более поздняя, чем альбом по Маяковскому, там он (Дмитрий в образе Маяковского) на вкладыше бритый с папироской, но дизайн дизайном, а музыка музыкой.

Все остальные песни о любви и городе: Красавицы, Так и со мной, Письмо к любимой Молчанова, Письмо к товарищу Кострову из Парижа о сущности любви, Кое-что про Петербург, Бродвей, Бруклинский мост, Город, Про что - про это. В общем, любовь в большом городе.

Но в финале "Разговор с фининспектором о поэзии", это уже близко к развязке:"Вот вам, товарищи, моё стило, и можете писать сами".

Вспомнилась почему-то смерть белорусского журналиста и поэта Алеся Липая, автора "Я брау цябе за руку, давай навучу лятаць" после мутной истории с "неуплатой налогов", хотя и намного позже написана Дмитрием Войтюшкевичем музыка к этим стихам.

Но вот так получается, когда смотришь на 20 лет назад, и дальше, на сто, и ещё дальше, где скальды.

Несмотря на самоубийство и талант, у Маяковского если что и вспоминала добровольно (почему-то ни у дочки, ни у сына не было его в школьной программе, хотя самой приходилось говорить про него на лекциях на подготовительном отделении абитуриентам), то разве что "все мы немножко лошади", да и то в собственной редакции, "все мы немножко ёжики". Потому что у Норштейна лучше, теплее, человечнее.

Равно как и у Дмитрия Войтюшкевича один из последних альбомов, "Вясёлка над плёсам", на стихи для детей белорусского поэта Алексея Пысина, во всех отношениях лучше альбома по Маяковскому: и в музыкальном, и в поэтическом, и в человеческом.

Маяковский, кстати, тоже писал детские стихи, но достаточно их с обэриутовскими сравнить, чтобы догадаться, почему он застрелился, а Николай Заболоцкий, например, нет, после всех допросов с пристрастием. В мире абсурда можно попытаться спастись юродством:

Страшно жить на этом свете,
В нём отсутствует уют!
Ветер воет на рассвете,
Волки зайчика грызут.

Лев рычит во мраке ночи,
Кошка стонет на трубе.
Жук-буржуй и жук-рабочий
Гибнут в классовой борьбе.

Это не Заболоцкий, а другой Николай из обэриутов, который не спасся, Олейников. Из них один Заболоцкий и выжил. Хармс, Введенский, Олейников, - все погибли в застенках, куда, видимо, и Маяковскому была дорога, если бы сам не застрелился.

Сносит меня с темы альбома, потому что нельзя объять необъятное, и слов, и мелодий там так много, что диву даёшься, а ведь есть ещё и второй альбом, точнее, вторая редакция.

"Только вальс под нос бормочешь с креста", - и звучит вальс, уносит далекоооо от РАППа.

Ничего подобного не слышала, не только "Песняры" при исходе СССР схватились за поэтов первой половины ХХ века, и чаще всего как же пошло звучали Мандельштам, Цветаева, Пастернак, Ахматова в российских попсовых обработках!

Не знаю, что за явление белорусский фолк-рок, пропустила всё самое интересное, Народны альбом и тот только сейчас послушала, хотя в Питере в те же 90-ые кого только не слушала живьём и в рок-клубе, и на стадионах. Наверное, всего в нём хватает, но я знаю только Ивана Кирчука/Троицу и Сергея Долгушева/Вурай, да и тех не слышала живьём.

Когда во время протестов в 20-м народ запел "Разбуры  турмы муры", была ни сном ни духом, очень понравилось, спросила рядом стоящих, что за песня, чья, на меня посмотрели как на идиотку и отодвинулись, а я и правда не знала, дома уже нагуглила, что это двойной перевод, Андрей Хаданович перевёл с польского, а до него Яцек Качмарский с каталонского.

Вот и всё, что слышала живьём. При том, что у Дмитрия Войтюшкевича столько всего написано на стихи современных белорусских поэтов, только слушай. Вопрос - где это можно услышать вживую. На "Славянском базаре" вряд ли.

У Сергея Старостина есть хороший разбор, как и чем в советское время подменили аутентичный фольклор. Кто жил в СССР, тот помнит все эти ансамбли "Берёзка", на которые доселе равняются "самодеятельные коллективы" не то что из городских, а порой и сельских домов культуры, у которых, возможно, жива ещё под самым носом настоящая традиция, но ведь "в телевизоре так не поют".

А Маяковский тут при том, что и он в этом процессе поучаствовал. Отец нелепо погиб, сын вырос оторвой, где только не засветился от "Бродячей собаки" до съезда безбожников, но вот слушаешь альбом Дмитрия Войтюшкевича и жалко его, то бишь Владимира Маяковского, становится.

Мама-то с сёстрами живы были и, думаю, убивались по нём, бедные. На общей семейной фотографии, ещё жив отец,  все они такие серьёзные и задумчивые, никто не улыбнулся. Володя Маяковский в центре группы, как и положено наследнику. Но не стало отца, вытурили из гимназии за неуплату, и понеслось.

Николай Гумилёв тоже тот ещё был гимназист, но повезло с директором - и совсем другая судьба. Или не совсем? Что-то я запуталась, послушала этот альбом и стала думать, что все поэты немножко лошади, каждый из них по-своему лошадь, ёжик, скальд. Тот, кого любишь и жалеешь.

В конце концов, это ведь Маяковский написал:

Мама! Ваш сын прекрасно болен.
У него пожар сердца.
Скажите сёстрам, Люде и Оле, -
Ему уже некуда деться.

Петь не могу, у церковки сердца занимается клирос.

Мельчайшая пылинка живого
Ценнее всего, что я сделаю и сделал.

Я сердцем ни разу до мая не дожил,
А в прожитой жизни лишь сотый апрель есть.

Но хватит, не умею я музыкальные рецензии писать, что вышло, то вышло. Читала, что в своё время были концерты в Музее Маяковского, и что альбом признан лучшим изо всего, что на стихи Маяковского написано.

Вот и я тоже ничего лучше не слыхала.