Сравнение переводов романа Уловка-22

«Снегги» Сноудена

Наконец ещё одну страничку моих окололитературных и лингвистическо-переводческих изысканий можно считать законченной: поставленная некогда самому себе задача оценить оба имеющихся перевода одной из самых сильных антивоенных книг XX века выполнена. Но для начала надо было хотя бы их прочесть. Что я наконец и сделал.

Хотя с выводами дела обстоят несколько трудней: последнее время стал замечать явные проблемы с формулированием мыслей. Не то, чтобы мыслей наметился недостаток, но именно оформление их в виде связного текста стало сталкиваться с заметными осложнениями в подборе нужных слов. Я попросту стал их забывать! И ведь точно знаю, какое именно и в каком месте из них должно оказаться. Чтобы речь лилась, а мысль неуклонно следовала за нею. И прежде сформулировал бы и пошел дальше. А теперь останавливаюсь и задумываюсь: какое слово должно быть знаю, а само оно бесследно вылетело. Какой кошмар!

Но ведь речь не о дряхлеющей памяти, а о романе Джозефа Хеллера «Уловка-22». Соответственно, в переводе Виленского и Титова 1968 года для издательства «Военгиз». И в более позднем переводе Кистяковского образца 1988 года, но уже с названием «Поправка-22». Многие спорят и так до сих пор и не пришли к общему знаменателю, какой из них считать «классическим» и рекомендовать к прочтению. В таких случаях всегда принято делать ремарку, оставляя выбор за самим читателем. Мол первый перевод содержал большое количество подцензурных купюр и содержит много как чисто переводческих огрехов, так и больших художественных вольностей, что существенно исказило исходный текст. Перевод же Кистяковского максимально близок к тексту первоисточника, но более сух и невыразителен.

Трудностей перевода я уже касался на полях романа «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. Но в тот раз мой перфекционистский челлендж сравнить разные переводы (а их числится уже не менее четырёх) был заброшен на неопределенное время ввиду явной (для меня) победы «классического» советского перевода Райт-Ковалевой 1960-го года. На почве разных подходов к переводу и его целей я даже вступил в полемику с одним из авторов знаменитого романа. Который, ввиду своей долгой жизни в Америке, претендует на окончательную, буквальную смысловую и текстологическую точность своей версии. Его перевод в какой-то момент я и бросил читать, поскольку убеждён, что главный посыл произведения не точном переводе слова «гамбургер» или «охотничья шапочка».

В очередной раз поднимая тему идеального перевода, стоит вновь проговорить: а что есть «правильный» перевод? Точное следование букве или смыслу? Быть соавтором, неизбежно привнося в текст своё я, своё понимание и даже свой стиль? Или механически переложить необходимое количество символов? Моё видение задач и сложности переводческой деятельности со временем практически не изменилось. И я по-прежнему считаю, что из всех трудных и порой взаимоисключающих задач, стоящих перед переводчиком, приоритетными остаются посыл и смысл перед точностью конкретного слова. То есть содержание важней формы.

Я не против точного следования тексту первоисточника. Но это не должно становиться самоцелью, иначе мы рискуем получить выхолощенный суррогат, эрзац, плохо скроенную копию, когда теряется активное авторское начало самого переводчика, без которого перевод так и останется бессвязным набором отдельных слов. Словно автоматический перевод описания товара на Алиэкспресс.

Хорошо, если в языке-реципиенте окажется точный аналог слова, фразы, идиоматического оборота первоисточника. Но это скорей исключение. А отсюда следует правило, что перевод должен служить не столько подстрочником и точно переложить на другой язык все имеющиеся слова, предложения и абзацы. Но адаптировать текст к восприятию нового читателя с точки зрения его национальной культуры, менталитета, социальных, политических особенностей, всего спектра национальных различий, которые впитал в себя язык. Потому что язык и есть продолжение, совокупность и самый яркий образец культуры и самосознания народа. Тот самый пресловутый «культурный код».

И бог с ним с тем злосчастным гамбургером у Райт-Ковалевой, в самом деле. Который до сих пор, вот уже 60 с лишним лет припоминают ей, приводя в качестве вопиющего примера плохого перевода и полного непонимания переводчиком материала источника. Вы серьёзно? Ну, что бы сказало советскому читателю совершено незнакомое ему слово «гамбургер» без соответствующей сноски? Разве что окончательно запутало, в какой связи при упоминании еды «на ходу» упоминается немецкий город. Другое дело бутерброд с котлетой. Тут и объяснять ничего не надо, потому что это и есть «еда на ходу» по-советски. Даже спустя полвека я считаю дежурный перекус в виде котлеты на куске хлеба одним из самых любимых лакомств. Не потому что оно такое уж вкусное, а потому что отсылает к самому светлому в жизни – к детству. И всякий раз, воруя котлету со сковороды или из холодильника, я словно слышу слова мамы: «хватит похватушничать, скоро обед».

В этой связи лучшим определением хорошего перевода служат критерии, описанные советской переводчицей и теоретиком Норой Галь. С которыми полностью согласен, и которые лично для себя долго пытался сформулировать, но никак не выходило сделать это столь же точно и лаконично:

«1. Книга в переводе должна читаться свободно, так, как будто она изначально написана на русском языке.
2. Точность духа важнее точности буквы. В частности, перевод должен передавать особенности характера и речи персонажей так же, как они показаны в оригинале.
3. Категорически нельзя добавлять или убирать смыслы и вкладывать в уста персонажей слова, которых они не могли бы произнести в силу своих культурных особенностей. Например, пословица «всё мечи, что ни есть в печи» не пристала англичанину, поскольку наводит на мысли о русской печи».

Но вернёмся к Уловке-Поправке. Да, Военгизовский перевод 1968 года плоть от плоти советский. Тем удивительней, что остросоциальный антивоенный роман, вышел в Советском Союзе именно в военном издательстве. Этот перевод (как и перевод «Ловца» Райт-Ковалевой) стал красной тряпкой для многочисленных «экспертов», находящих буквально в каждой строчке недочёты и изъяны, искажающие или вовсе теряющие смысл романа. В первую очередь достаётся явным купюрам, где опущены не просто отдельные фразы, а целые абзацы и большие куски текста. Особенно касающиеся религии и небинарной темы во взаимоотношениях сослуживцев. Что впору добавить к термину «перевод» приставку «неполный», «частичный» или «с купюрами».

В частности, в «Уловке» полностью вымарано начало романа. Которое в оригинале начинается так: «Это была любовь с первого взгляда. Как только Йоссариан впервые увидел капеллана, он воспылал к нему безумной любовью». Так вот этого текста в издании 68-го года попросту нет. Однако следует заметить, что данный провокационный, в том числе и для американского читателя того времени (роман вышел в 1961-м), заход романа не имел в дальнейшем повествовании никакого сюжетного развития. Возможно, сам Хеллер не посчитал нужным развить тему, оставив лишь хлёсткой пощечиной пуританскому обществу и острой краской, с первых же строк показывающей многогранность и оценочную неоднозначность персонажей и их дальнейших действий.

Советская цензура попросту не пропустила бы данный фривольный пассаж вне зависимости, присутствовал бы он изначально в переводе или нет. Советские переводчики, как и остальные советские граждане вынуждены были жить в условиях тотальной цензуры. И им не надо было объяснять, что залитуют, а чем стоит добровольно пожертвовать, чтобы остальная и столь важная часть всё же нашла путь к широкому читателю, а не ходила бы по рукам «в списках» среди немногочисленной диссидентствующей интеллигенции. Советские люди давно научились читать между строк, говорить эзоповым языком и даже думать с оглядкой на тоталитарную политическую систему, готовую заглянуть тебе даже в штаны. Да и что привнесли бы в общий антивоенный посыл книги опущенные фрагменты на гендерно неопределенные темы?

То же касается и религии. Хотя Хеллер, и без того, касается её очень поверхностно, фрагментарно и, по большей части, саркастически. И к чему тогда в переводе лишний раз затрагивать религию в стране победившего социализма, где религия звалась «опиумом для народа», а атеизм стал новой официальной религией широких масс?

Зато живость слога первого, пусть урезанного и зацензурированного перевода, начавшегося как уморительный армейский анекдот, ближе к концу романа, приобретающего все более мрачные инфернальные краски, тем ярче показала контраст и весь нестерпимый ужас войны как таковой, и убийственную бесчеловечность тех, кто её развязывает. Отчего роман в нынешних реалиях читается ещё острей.

Да, у Андрея Кистяковского (известного советского переводчика и правозащитника, на счету которого, в том числе, перевод первой части трилогии «Властелин колец») в «Поправке» досконально переведены все опущенные в первом издании фрагменты, включая «безумную страсть» Йоссариана к капеллану в начале и отсылки к теме религии. Интересно, что Кистяковский посещал семинары известной советской переводчицы Марии Лорие, помимо многочисленных переводов Диккенса, Шоу, Моэма, Голсуорси и Генри, в том числе, известной своей разгромной статьёй первого Военгизовского перевода «Уловки». Вполне возможно, эта тема затрагивалась и на её занятиях, и Кистяковский при переводе руководствовался и её оценками.

Однако это не спасает работу Кистяковского от куда более серьёзных проблем. В первую очередь художественных и стилистических. При всей маниакальной страсти буквально донести каждую строчку текста, не упустив ни слова из первоисточника, эта задача превращается в формальную выхолощенную самоцель, отчего текст теряет живость. А неспособность адаптировать американские идиомы на русскую почву зачастую делают его больше похожим на несовершенный машинный промт-перевод двадцатилетней давности. Вспомнить хотя бы дыньку за пазухой вместо яблочек-дички за щеками.

Текст «Поправки» не просто сух, как принято о нём говорить. Он крив, громоздок и ходулен с точки зрения «великого и могучего». Корявость слога настолько очевидна, что закрадываются сомнения в способности переводчика грамотно выражать собственные мысли на родном языке. А порой, и вовсе, в элементарном владении им. Примеров тому слишком много и они настолько вопиющи, что приводить их бессмысленно. Достаточно открыть любую страницу его текста, чтобы в этом убедиться.

Вот один из зубодробительных примеров:
«Ну а ты-то чего разъегозился? — глумливо спросил взволнованного Йоссариана рядовой экс-первого класса Уинтергрин, не снимая ноги в осклизлом от глины солдатском башмаке с лопаты, но устало распрямившись, чтобы привалиться в мрачном удовлетворении заслуженного роздыха к стене одной из ям, которые стали к тому времени его воинской специальностью».

А вот этот же фрагмент в первом варианте перевода у Виленского и Титова:
«А что тут, собственно говоря, сногсшибательного? — гнусно ощерился Уинтергрин. Он стоял в глубокой квадратной яме, опершись на лопату. Рытье ям было его военной специальностью».

А вот так это выглядит в оригинале:
«What’s so exciting about it? – ex-P. F. C. Wintergreen sneered obnoxiously, resting his filthy GI shoe on his spade and lounging back in a surly slouch against the wall of one of the deep, square holes it was his military specialty to dig».

То есть дословно:
«Что в этом захватывающего?» – бывший П.Ф.К. Уинтергрин презрительно усмехнулся, поставив свой грязный солдатский ботинок на лопату и, угрюмо ссутулившись, прислонился спиной к стене одной из глубоких квадратных ям, которые он копал по своей военной специальности».

Признаться, «гнусно ощерился» ничем не лучше, чем «глумливо спросил», когда речь идёт всего лишь о презрительной усмешке. Но у Виленского-Титова хотя бы нет всех этих ужасающих «разъегорился», нет «осклизлого от глины солдатского башмака», нет «усталого распрямления» и «мрачного удовлетворения» от «заслуженного роздыха». Не говоря о пресловутом «экс-первом классе». А эпизод в «Уловке» максимально сжат до смысла. И написан по-русски.

В данном случае явно проступает оборотная сторона скрупулёзного и точного следования тексту. Там, где у Хеллера искромётная игра слов и нескончаемая россыпь нанизанных друг на друга эпитетов, при дословном их переносе на русский они превращаются в тяжеловесный и чрезмерный троп. К тому же, приправленный неуклюжими попытками сделать текст комичным, через добавление отсутствующих в оригинале подробностей и смыслов. Что говорит даже о дурновкусии переводчика.

Возможно потому, что в английском варианте многие слова односложны, отчего идущие друг за другом эпитеты не выглядят столь громоздко. Либо английский язык в принципе без ущерба для чтения допускает подобные конструкции. Но, возвращаясь к критериям Норы Галь, «перевод должен читаться свободно, как будто изначально написан на русском языке». То есть, что американцу хорошо, то русскому смерть. И сложные, перегромождённые словесные конструкции, предложенные Кистяковским, зачастую переведённые без точного подбора аналогов в русском языке, попросту убийственны. Так не говорят, не пишут, не выражаются. И это форменное издевательство над живым русским языком. Ну, нельзя так по-русски излагать свои мысли!

При том, что сам русский язык, в отличие от английского, более вариативен в плане синтаксиса и вольностей в построении предложений. Даже эти заложенные в языке вольности, дающие безграничный творческий простор и бесчисленные стилистические краски, делающие наш язык поистине великим и могучим, у Кистяковского выглядят косноязычно и ужасно.

Да и сам перевод названия романа (всё-таки «уловка» или «поправка»?), до сих пор вызывает самые ожесточённые споры среди переводчиков, фанатов и просто читателей. Прямого и точного аналога слову в предложенном Хеллером контексте в русском языке попросту нет. Ведь глагол «catch» и его производные имеет множество смыслов в зависимости от коннотации. Это и прямолинейное «ловить». Отсюда и «catcher» в бейсболе (тот самый пресловутый «Ловец во ржи», так тонко и точно к смыслу переведённый Райт-Ковалевой). Это и «подловить, поймать в ловушку», «задержать», «провести». Это и «улов (уловка)», «ловушка, подковырка, подвох»… так много слов, которые несут лишь часть смысла, заложенного автором и раскрывающегося далее, расцветающего буйным цветом в романе. Но не одно из них полностью. А в контексте некого неписанного правила-парадокса, вокруг которого строится всё повествование, плюсом к «поправке/уловке» можно добавить также слова «пункт», «параграф», «оговорка», «примечание»…

В который раз вспоминаются знаменитые Кэрролловские слова-кошельки с несколькими отделениями: раскрыл, а там ещё несколько смыслов. Так какой перевод названия романа в таком случае предпочтительней? И если нет полноценной замены, раскрывающей все коннотации, аллюзии и подсмыслы, а есть лишь бесконечные безуспешные поиски чёрной кошки в тёмной комнате, не проще ли просто сделать сноску, описав всё вышесказанное? Хотя из всего предложенного списка именно «уловка» лично мне кажется более удачной. В ней, в отличие от «поправки» и прочих «пунктов», сидят, по крайней мере, два смысла.

То же касается и стилистической неоднозначности и осмысленности перевода имён собственных. Странно, почему Кистяковский столь выборочно взялся за перевод фамилий. Почему Кэткарт стал у него Кошкартом, Сноуден стал Снегги, Пилчард и Рен – Птичкардом и Краббсом, а капитан Блэк вдруг превратился в Гнуса, хотя дословный перевод этих фамилий не несёт никакой смысловой нагрузки в романе? Почему из «говорящих» фамилий переводчик выбрал генерала Пеккема, ставшего Долбингом, зато Мило Миндербиндер («морочить голову») и Шайскопф («дерьмовая голова») – не удостоились такой чести? А Аарфи, и вовсе, стал у него Аафрей.

Хотя с Аарфи в «Поправке» случилась куда более страшная беда – он «раздвоился»: «…капитан Аардваарк, пухлощекий навигатор с трубкой в зубах, сидевший возле Йоссариана над грудой карт, когда его назначали в полет вместо Аафрея». Но капитан Аардварк (а не Аардваарк!) – и есть сам Аарфи! (Аарфи его прозвали товарищи-сослуживцы.) И это вам не выкинутое упоминание гомосексуальных переживаний Йоссариана к капеллану. Вместе с «рядовым экс-первого класса» Уинтергрином – это полное переводческое фиаско.

Я заметил и ещё одно ужасное «расщепление» персонажа. Да ни где-нибудь, а в самом важном моменте всей книги – смерти Сноудена (у Кистяковского он Снегги) при налёте на Авиньон. Когда возле умирающего Снегги в «Поправке» вдруг оказывается ещё один молодой хвостовой стрелок без признаков жизни. Но ведь Сноуден-Снегги и есть тот самый молодой стрелок!

Правда, при более пристальном рассмотрении разных описаний эпизода (благо Хеллер возвращается к нему на протяжении книги несколько раз), в обоих переводах и даже в первоисточнике, в том числе погуглив штатный состав описанных в книге бомбардировщиков В25, выяснилось, что стрелков в данной модели самолётов числилось двое: хвостовой стрелок и стрелок-радист. И Сноуден был стрелком-радистом. А рядом, действительно лежал без сознания ещё один необстрелянный безымянный хвостовой стрелок. Мнимая ошибка в итоге разрешилась, но осадок остался…

Да, урезанный перевод 1968 года также далёк от звания «канонического». И его огрехи столь же заметны, сколь и очевидны. Во многом связанные с цензурой и общей спецификой жизни за «железным занавесом». Но если не брать в расчёт уже упомянутые гендерно-религиозные купюры, и адаптированные под безупречный моральный облик советского читателя замещения вроде игриво-нейтральной «нейтлевой красотки» вместо «шлюхи Нейтли», самыми ощутимыми для романа оказались ужатые либо вовсе вырезанные драматические моменты в конце книги.

И тут вновь досталось той же «нейтлевой красотке», роль которой в советском переводе была урезана и свелась к обезумевшей взбалмошной девице, которой взбрело в голову винить Йоссариана в смерти Нейтли. В то время как вплоть до последних строк романа она неотступно следовала за главным героем в качестве живого воплощения его совести, взявшей на себя ответственность за все творящиеся вокруг ужасы. В том числе и за смерть всех его товарищей, включая Нейтли.
   
Однако к чести переводчиков стоит также признать, что даже сильно сократив самую страшную главу бегства Йоссариана по ночному Риму (так схожую по своему накалу на последние шаги Венечки по ночной Москве в «Москва-Петушки»), им удалось сохранить этот надрыв, это душераздирающее осознание главным героем творящегося кругом человеческого насилия, боли, слёз, крови и бесконечных смертей. Этого нескончаемого ужаса, буквально охватившего весь этот безумный мир. От описания которого в первом переводе буквально волосы вставали дыбом. В то время как в переводе Кистяковского, хотя он в точности следовал тексту первоисточника, такого эффекта не произошло.

Общий же вывод по прочтении романа прост: чтобы хоть как-то сложить общую картину и попытаться максимально понять сильнейший антивоенный гуманистический посыл романа Джозефа Хеллера, лучше прочесть оба варианта перевода. А в идеале – проникнуться им в оригинале и написать свой: третий идеальный «канонический» перевод. В следующей жизни непременно этим займусь…


Baddy Riggo, 28.01.2025 – 07.02.2025



Данный авторский материал опубликован на персональном сайте в разделе Кинорецензий:

https://riggo.ru/critics/189-catch-22/

В связи с текущей политикой йандыкса кинорецензии больше не публикую на портале Кинопоиск, хотя там по-прежнему опубликованы мои кинообзоры с 2009 по 2023 год