Лечение невроза страха у подростка

Это история о том, как мне в первый раз удалось вылечить невроз у подростка. Здесь под лечением я понимаю психокоррекцию и психологическое консультирование, конечно, ведь я не врач. 

Было это лет пятнадцать назад. Мой профессиональный путь начинался в кризисном центре. Мне повезло у меня были компетентные и дружелюбные коллеги.

Кроме того у меня был почти отдельный кабинет, с мебелью из икеи, с видом из окна в уютный дворик, в моём распоряжении были книги и справочники, более менее современный компьютер и диагностический инструментарий - тесты, соответствующие стандартам.

Были у меня и клиенты, которых направляли к нам школы, поликлиники, отдел опеки и т.д.

Так вот, записалась ко мне на консультацию семья. Пришли на приём мать и дочка-подросток лет двенадцати. По внешнему виду было понятно, что семья благополучная, с хорошим материальным достатком. Я спросил: где отец девочки? Мне ответили, что он сидит в автомобиле на ближайшей автостоянке и ждёт семью. Я спросил: может быть и он присоединится к нам?

Ответ был категорический: нет! Это не возможно.
По тону произнесённых слов я почувствовал, что к этому вопросу можно уже не возвращаться.

Далее, мы быстро справились с некоторыми формальностями и приступили непосредственно к беседе. Мать рассказала, что у ее дочки Алины (псевдоним) в последнее время сильно изменилось эмоциональное состояние и поведение.

Она стала очень тревожной, плохо спит и ест, боится одна ходить по улице и подниматься в лифте. В связи с этим, Алину вынужден провожать в школу и обратно домой её младший брат лет одиннадцати.

Пока они рассказывали свою историю я предположил, что у Алины невроз страха. И что надо выявлять причину, для чего нужно подростка протестировать а родителя подробно расспросить о жизни семьи и девочки.

По завершении рассказа матери я спросил её обращались ли они к врачу - неврологу или психотерапевту. Мать ответила, что пока нет. И что она надеется обойтись без этого. Тон снова был категорический. Ладно, думаю, попробуем сами справиться.

И так, мы продолжили работу. В то время в процессе диагностики я ещё довольно сильно опирался на тесты. Опыта у меня было мало, приходилось использовать  бланковые и компьютерные методики исследования.

Моя работа с семьёй происходила тогда так: я оставил Алину в своём кабинете дал ей несколько тестов, объяснил как отвечать на вопросы и как фиксировать ответы. Объяснил, что мы будем беседовать с её мамой в соседнем кабинете, и что она в любой момент может прийти к нам. Алина согласилась. Мы оставили её одну минут на пятнадцать.

Моя первая беседа с мамой Алины была сложной. У меня была гипотеза про невроз страха и мне было важно найти причины этого. Но, о чём бы я не спросил, ответы родителя были таковы, что в семье и в школе у Алины всё благополучно. Её слова вызывали у меня доверие.

Да, действительно, я видел, что мать любит Алину, и что она искренне хочет помочь мне разобраться в ситуации. В конце нашей первой консультации я уже стал задавать вопросы типа: может семья попадала в экстремальные ситуации, например землетрясение (они некоторое время жили на юге)? Был ответответ: нет, к счастью.

Подошло время завершения консультации, мы договорились о следующей встрече. Они ушли. Итогом работы стали: наше знакомство, первичная диагностика, начало формирования доверия и моё глубокое недоумение о причинах невроза.

Прошло несколько дней, мне удалось посоветоваться с коллегами в форме интервизии. Сослуживцы меня поддержали, что всё в порядке, что надо работать дальше, что главное это контакт и доверие, что пазл сложится в свое время.

Настал день второй консультации. Снова пришли мама и Алина, снова отец ждал семью в машине на стоянке. Мы немного побеседовали втроём, новостей не было, всё осталось по-прежнему. В этот раз мне нужно было побеседовать с Алиной без мамы. Так мы и организовали. Мать подростка вышла в коридор, посидеть на скамейке.

Мы разместились с Алиной за моим столом с компьютером. Девочка села в моё кресло, чтобы пройти компьютерный тест. Я пододвинул стул и сел рядом. Тест был на школьную тревожность. Алина быстро справилась. Из результатов теста стало понятно, что тревожность у подростка выше нормы. Я стал уточнять вопросы теста. Выяснилось, что Алина боится отвечать у доски. Я расспросил об учителях и одноклассниках. Вроде всё нормально. Что дальше?

Между мной и подростком сложилось доверительное общение, я это точно ощущал. Теперь дело состояло в том, чтобы задать правильные вопросы. Интуитивно угадать нужные. Я сказал: всё таки, почему ты нервничаешь когда отвечаешь у доски? Она замялась, но сказала: боюсь получить плохую оценку.

Я спросил: что бывает когда ты получаешь низкую оценку. Алина помолчала и ответила: на меня мама сильно кричит. Я растерялся: как это? Подросток ответил: мама хочет, чтобы я очень хорошо училась, хочет гордиться моими успехами.
От плохих отметок мама сильно расстраивается и кричит.

Я: тебе страшно, когда мама повышает голос?
Алина: очень! хочется провалиться куда-нибудь, исчезнуть; кажется, что я этого не переживу!

Ого! - сказал я. Мне наверное тоже было бы страшно.

Обычная вроде ситуация, но я был удивлён! Мне было очевидно, что мать и дочь любят друг друга. Такое трудно сымитировать. Но, теперь также очевидным становилось для меня и то, что негативное эмоциональное реагирование матери на школьную успеваемость дочери является источником невроза Алины.

У меня тогда было ещё очень мало опыта. Мне было трудно вообразить мать девочки в состоянии дикой ярости. Мое сознание ещё с трудом принимало парадоксы отношений, диалектику любви.  Этим и была вызвана моя растерянность.

Впрочем, это быстро прошло. Появился интерес: как это скорректировать? что я должен сделать? В моей голове возникла некая последовательность действий (план работы), я сразу успокоился.

Я сказал Алине: я хочу помочь и тебе и маме. Ты хочешь, чтобы мама перестала на тебя кричать?
Алина кивнула.
- Мне надо поговорить с ней. Я скажу твоей маме, что тебе бывает очень страшно, когда она сердится. Ты не против?
Алина сказала: хорошо.

Мы ещё  посидели поговорили с подростком и потом я предложил девочке посидеть в коридоре или в игровой комнате пока я пообщаюсь с её мамой. Так мы и сделали.

У меня была непростая задача: напрямую сказать родителю о своих предположениях про источник невроза у Алины. Как сказать, чтобы не обидеть?...

Ситуацию облегчало то, что у меня не было негативных чувств к матери подростка, мне было видно, что страдают обе, и что помогать надо обеим.

Поэтому я начал издалека, сначала рассказал о результатах диагностики, о повышенной школьной тревожности и потом начал расспрашивать мать о том, как она реагирует на успеваемость дочки. Она видела, что во мне нет обвинений, что я сочувствую им обеим и что хочу помочь.

Постепенно мне стало ясно, что родительские амбиции у моего клиента сильно завышенные, и что их надо скорректировать. Любовь и сочувствие важнее гордости. Так думал я.

Поэтому, мне удалось выбрать подходящий момент и я сказал: Алину сильно пугает ситуация, когда вы сердитесь на низкие оценки и кричите.

Она растерялась. Сказала: как это? Потом замолчала. Затем стала краснеть, и опустила взгляд. Я почувствовал, что она услышала и поняла меня.

Мы помолчали.

Потом она сказала: я не ожидала... мне жаль... 
Я ответил: я верю.
Она почувствовала, что у меня нет гнева и обвинений в её адрес. Что наоборот есть сочувствие к ней.

Потом я более подробно объяснил, что Алина очень впечатлительный и трепетный подросток, и что в тот момент когда мама кричит, Алине представляется конец света.

Далее я подробно объяснил как возможно скорректировать свои эмоциональные реакции и как можно повысить школьную мотивацию и успеваемость Алины другими способами.

Расстались мы мирно. Я выдохнул с облегчением. Эта консультация была ключевой в моей работе с этой семьёй.

Они стали приходить на приём раз в неделю. Приходили вдвоём, отец подростка по-прежнему ждал семью в машине рядом с нашим центром. Дальше мы занимались только обсуждением явного снижения невротической симптоматики. У Алины стали налаживаться аппетит и сон. Нам нужно было зафиксировать успех. Они получали от меня много поддержки. С методической точки зрения родителю всё было понятно (что и как делать по новому).

На консультации мать и дочь приходили менее напряжёнными, у них стало больше интереса, радости и удовлетворенности. Изменения были явными.

Приближалось время завершения работы с семьёй. Я чувствовал, что дальше они могут уже сами. Но, клиентам было важно укрепить конструктивный опыт посещения психолога.

В какой-то момент мать Алины спросила меня: вот вы помогаете людям, семьям - это прекрасно! А кто поможет вам, если это понадобится? Я растерялся... В её словах и интонациях было много благодарности и заботы. Я сидел и моргал, думал.

В тот момент жизни я был весь заряжен энтузиазмом, я был на подъеме, казалось что я могу горы свернуть... Еще так долго было до первой глубокой усталости, до первого выгорания.

Не помню, что я тогда ответил матери Алины. Но сам вопрос запомнил, и её сочувствующее восклицание запомнил. Работа с семьёй завершилась. Мы тепло попрощались.

(Моя работа в этом центре длилась ещё семь лет, но семья Алины к нам за помощью больше не обращалась.)

Помимо профессиональных знаний а что я опирался в работе с семьёй Алины? В основном на богатый жизненный опыт, на интерес к людям и их жизни, на здравый смысл, на логику, на способность устанавливать контакт с людьми, на искусство проводить разговор по душам, на веру в людей и в себя.

Послесловие.

Через пару лет, после описанной истории, по весне, я стал чувствовать боль в области грудной клетки. Сходил к врачу. Меня обследовали. Врач сказал: ничего страшного, у вас межрёберная невралгия, попейте настойку пиона и сходите к психологу, вероятно у вас переутомление, надо научиться регулировать уровень стресса.

Я задумался, вспомнил Алину и слова её матери. Полазил в интернете, нашёл семинар в Иматоне (вуз): психологическая коррекция неврозов у детей и подростков. Записался. Стал посещать занятия. Как учатся психологи - отрабатывают методы работы друг на друге, на себе. Это было мое первое обучение в данном институте.

В середине занятий на семинаре моя невралгия прошла. И ещё я понял, что я полюбил Иматон, его атмосферу. В том же году я пошёл учиться в этот вуз на годичную программу переподготовки по специальности: психологическое консультирование в интегративном подходе.

На этом обучении я впервые познакомился с системной семейной терапией, которая дала мне некий методический фундамент по работе с семьями и с клиентами.

Мне и дальше часто доводилось консультировать семьи. Но, в определённый момент я осознал, что для того чтобы работать с семьёй нужно много энергии, которой у меня нет в таком количестве. Пришлось делать выбор в пользу индивидуального консультирования.

Последние десять лет я работаю только со взрослыми. И только индивидуально онлайн.

Консультированием родителей по вопросам взаимоотношений с детьми, вопросам их воспитания я последние лет пять не занимаюсь. Ко мне обращаются с другими вопросами.

Но, мне по-прежнему интересна клиническая психология: психологическая коррекция неврозов и аффективных расстройств. Консультирование людей с расстройством личности и людей с пограничными состояниями.

***
Диагноз невроз имеет право поставить только врач.

Поэтому в данном тексте я употребил термин невроз исключительно как рабочую гипотезу, то есть предположение.

Имя моего клиента Алина - это псевдоним, который я использовал в целях соблюдения конфиденциальности.