Для конкурса Илангория и Трактат

Собираю части в 1 кусок, чтобы отправить на конкурс,

Так что можете пока читать здесь, если так ощущается удобнее, но прошу и вас мне посодействовать! пожалуйста проголосуйте на бусти за обложку к книге!
Я мучаюсь выбором!
https://boosty.to/ilangoria

Кстати, если вам интересно, на мои стихотворения и притчи о бесовщине уже есть несколько композиций в разделе Сломанное Ведьмовское радио! Слушайте с удовольствием!


Илангория и
"Трактат о выживании в мире магии: для кротов, ведьм, прочих доходяг".



«Всякая ведьма ищет начало».




(Список на клочке бузинной бумаги)


Анни — покровительствует ворона.
Илангория — покровитель отсутствует. 
Санти Персиммон — из семейства лис.
Жанвиг — из семейства птиц.
Линдэн — покровительствует волк.
Ume — его братец.
Олле Том — покровительствует марал (Ялсух).
Вергель (Уло) — дух неба.
Синаве (Мансуи) — дух рек и стоячей воды.
Катерия — покровительствует лань.
Ремми — юноша.
Марко — покровительствует рысь.


Хух. Ведьмина Гряда.
Нежданный гость.

15 день Нойал1, позднее утро.

Испуганная белка, упав с дерева, проскочила меж толстых, крючковатых грибов и скрылась в сыром папоротнике: шутка ли, ветер, (или то, что им претворялось), вдруг больно дёрнул толстушку за хвост!   
Зверёк пустился наутёк, а неведомая ноуа2, с громким хохотом провалилась сквозь еловые лапы прямиком в переплетенные корни, из которых, шипя и скручиваясь, поползли в разные стороны лесные гадюки всякого размера.

— Царство лесное, от глаз прочих скрытое, Йа ноуа я-то3! — произнёс ноуа властно.

 Из тумана на опушку проступило старое, усыпанное чёрными желудями, дерево-оберег (такое, с каких и берёт начало всякое волшебство вокруг). Оно неторопливо потеснило низкие серые облака, горделиво растянув ветви во все стороны. Корни его, вылезая наружу, вдаль пустили бесчисленные тропы, что, расползаясь и расстилаясь,  попрятались в дальних горах.
В норе под дубом проснулся маленький лесной  ых-олуа4  и сладостно зевнул.
Вскоре, правда, соня навострила длинные уши, наполнившись первыми нотками опасения — всё вокруг неё ожило: сухие цветы, шторами свисающие по окнам — зазвенели на длинных тонких ножках; ставни из корней захлопали по сторонам; пыль поднялась клубами.
—  Вот ведь, «проказни» ведьм, какая хворь спать тебе не даёт! — Хрипло забормотала заспанная кроха, сморщившись, как лесная жаба, и почесалась, явно раздосадованная тем, что прекрасное сновидение улизнуло.

Из распахнутого окна мгновенно прилетел увесистый орех; Илангория, пискнув, подскочила к расколотой надвое оконной раме. С трудом закрыв окно, она лишь распугала лесных крыс; виновника, устроившего переполох, кроха уже не застала.
— Впереди всякой ведьмы чур5 тропы ищет, а он непрерывно смердит, — насупилась Иланке, едва просунув нос в трещину. 
 — Не чур пролез в наш старый лес, так знать бы кто? Орехи сами собой по макушкам не летают! — затараторила Илангория, в голове которой уже засуетился страх: «Вот так, ушлый — пролез, минуя магические ограды! Уж слишком хорошо он осведомлён, когда и кого можно застать в доме, и вовсе беспардонен, раз появился в столь ранний, для любого духа, час!».
Сердце девочки вмиг прыгнуло в пятки от подобных идей и сама она вскоре шмыгнула вниз, прячась. Просидев в тишине некоторое время, прислушиваясь и принюхиваясь, кроха вновь прильнула к раме, кротко осмотрелась и усердно почесала затылок: всё вокруг тянулось и радовалось первым каплям дождя; ей же вдруг сделалось грустно. — Ох, такое сладкое утро омрачено. 
— Скверный морок, гость скверный, яви себя! — Пробубнила в щель девочка и цокнула, насупившись. — Себя в обиду я не дам!
 Ответа не последовало.
Рассердившись окончательно, кроха скатилась вниз и, недовольно вздыхая, отворила дверь да высунулась наружу.

— Ветви небо закрывают, чёрным-чёрно,
Корни землю поднимают — стонет лоно сонно,
Смрад с болот укрыл поляну — засыпай, земля,
Что пришло в мой дом нежданно, не нашло меня.

Плачет древо, гнутся сучья, липнет вязкий сок,
Кто стоит пред ним непрошен, угодил в силок...
Не видать: где небо, солнце; всё черно вокруг,
Только руки, чёрны руки — ведьмин пляшет круг.

Стон и шепот, всюду тени, тянут хоровод.
Гость незваный, в чёрном танце время не идёт
Где вошёл ты, как пришёл ты, не видать границ,
Не приметить чёрных лиц, что вокруг толпятся,
                пляшут, веселятся.
Чёрны тени — чёрны слуги дом мой стерегут,
Чёрны ведьмы в косы-космы день этот вплетут,
В землю втянут, в землю вроют, на груди уснут
Вздох последний украдут, сон предсмертный заберут. 

   — Почернев, забормотала Илангория; окна, двери да потайные лазы сами собой исчезли; и точно отзываясь на чернословие6, толкая сырую землю да гнилую листву прочь, у норы пробудились и вылезли наружу, прежде точно окаменелые, тулова лесных ведьм и принялись потягиваться ото сна.
— Что, чуете кого? Нежить или нечисть какая? Закопали свои чёрные косы-космы, спят в них кроты, не вертятся! — буркнула девочка, притаившись в лопухах.
Но мертвячки только кряхтели, щелкали костяшками подгнивающих пальцев,  вытряхивали комья земли из заплесневелых, влажных ушей да ноздрей, и никак не поторапливались.
— Тихо как... И мой нос никого не учуял. И с вас проку нет! — Выругалась Илангория и ушлой лесной крысой принялась важно копать свежую нору.
— Там валуны да камни, копай правее. — Вежливо посоветовала самая толстая из ведьм, хрюкая и посмеиваясь.
— Только тулова-то ваши и остались, ногами-то в черноте!  Служить — не тужить, зато на этом свете жить! Или на тот торопитесь? Нет? Так вынюхивайте и высматривайте негодяя побыстрее, как уговор был! Не всё мне одной дом наш стеречь!
— Хоть ноги в черноте, да ведьма в доброй суете. — Точно ворох сухих листьев прошуршала самая тощая и старая из ведьм и все они заливисто расхохотались.
 — Тьфу, чёрное племя — на горбу моём бремя! —  Проворчала девочка, глядя как каждая из них занята чем-то своим и, прокопав новый лаз до дома, исчезла внутри.
Перво-наперво Иланке попрятала все колдовские книги и артефакты, затем — наладила многочисленные ловушки и защитные амулеты, хитро приспособила тут и там всякие яды. — А если всё этому злу нипочём? — Усомнилась вдруг Илангория, и, в один прыжок, оказавшись у платяного шкафа, извлекла особый наряд: платьице из шелковых юбок и некоторого магического вмешательства легко можно было принять как за пышный бутон дикой розы, так и за сухой комок грязи с травой, и так же легко распадалось оно на лоскуты, высвобождая худую и прыткую девочку, из всяких тисков.
(Такой вот был дар у Илангории: скреплять разные материи между собой и оживлять7 их. Среди прочих странностей, по наитию, она научилась плести и скручивать особые магические нитки (подобные часто называли «дивными»). Работая которыми, девочка  погружалась в некий транс: разговаривала на понятном только ей языке; и такая беседа самым волшебным образом приводила её  к чему-то новому и совершенно удивительному: открывала иные способы восприятия и сотворения.
Таков был её способ понимать или пересматривать устройство всякого и на том основании создавать предметы разной магической силы.
И родилась бы она на пару столетий раньше, подобный талант наградил бы её прочей судьбой, но она появилась в Ведьминой Гряде около декады назад).
Порывшись в одной из хлопковых коробочек, девочка, фыркнув, извлекла катушку дивных ниток. — Ено (всякая сила) феяхалу (отсутствие знания), элесщ (тайник) сщеях (укрывает). Феяхэру (не заберёт) руха тея феяхоно (рука чужая не найдёт) этэ (куда) теру (ведет)!8 — грудным голосом пропела Иланке, покрылась мурашками и наспех соорудила в складках одежды потайной карман, бережно спрятав в нём свой золотой медальон9. (Дело было не только в звуках, но и в магических узелках, которые в этот момент делала девочка. Большие и маленькие, они создавали ритм и помогали как-то по другому произносить привычные звуки, долго, вязко, иногда даже на вдохе).
— Где дом мой, моё начало, ни у кого нет власти надо мной! Ни у кого нет силы против моего слова!
Девочка скрутила дивную нитку и обвязала ту вокруг шеи. — Ено феяхалу, юлу  сщеях, мея ялух!10  Грозно сказала она, закрепив узлом нить.
Около семи часов провела Илангория в подготовке к встрече с любой напастью и даже, вскоре немного расстроилась, что все её усилия оказались напрасными.
И только день стал переходить в вечер, а Иланке разлила по чашкам поздний чай, странный гул вдруг поглотил всю долину. «О-о, о-о, о-о, йя-йя, йя-йя...н-н-н-э-э-э»
Малышка подскочила и искренне ужаснувшись, бросилась к двери, перепроверять все магические замки и даже обвалить коридор, если потребуется.
 Вскоре валуны, галька и камни, раскинутые вокруг или закопанные внутри норы, сами собой обнажились запрыгали и завибрировали, издавая квакающие и чавкающие звуки, точно живые лягушки, они начали наползать друг на друга и складываться в некое подобие бесконечной тропы, которая никуда не ведёт, если идущий по ней не знает последовательность: некий танец, который имитировали эти камни, явно показывая Илангории, на какой из них ступают, а какой минуют, если хотят, чтобы путь вывел к особому магическому месту.
— Что за странные видения, а хуже, появляющиеся с ними осознания, и что все они не мои… — ужаснулась Илангория, не способная пока принять природу происходящего, однако мысль её оборвалась на этом: резкий птичий крик и последовавший за этим вой замедлили почти всё происходящее вокруг.
 Илангория как-будто бы раздвоилась в это мгновение. Тело её так же замедлилось, но вот ум наоборот стал очень острым и проницательным. Он вдруг заработал в таком быстром и грозном темпе, что сама она обессиленно сползла вниз, хватая ртом воздух. Странное откровение, и не собственная, но чужая мысль вновь пронзила её:
—  Имя моё — Ноуа, на одном из языков, которым ты обучена, я — это  случай, особое стечение обстоятельств, или, вернее, особое вмешательство силы, что вне правил времени, вне превратности судьбы. Я — сила, которая перенаправляет все прочие. Я, та сила, что сегодня явилась, чтобы перенаправить тебя.

Входная дверь распахнулась, — Ноуа! — охнула Илангория и упала навзничь мертвенно-бледной, ей вдруг вспомнилось, что когда-то давно она уже знала не только само это слово, но и его значение, а позже холод и мрак захватили как её, так и всё вокруг.

*Иланке ростом была с птицу-горлицу. Волосы, светлые и длинные, вились волнами, украшались цветами. Ореховый цвет больших, выразительных глаз легко меняла она на темный, водянисто-болотный. Имела худое, но жилистое тельце. Острое лицо с маленьким аккуратным носом (который тем не менее кроха любила, как и уши, «удлинять») и пухлыми губами да впалыми щеками, всегда было очень живым и подвижным. Всюду имела она множество родинок, которыми очень гордилась, так как в тех местах они считались добрым знаком. А по некоторым поверьям и легендам, являлись «путеводными точками», если знать, как такие отметины «читать».



Что за существо хитрее ведьм и чернее самой черноты?



Несколькими неделями ранее.


Устало падая с крыла, у норы появилась иссиня-чёрная ворона и, обернувшись другим лесным духом, внутрь заскочила девочка постарше — то была названная сестричка Илангории, Анни.

*Анни, высокая, бледная и худая, не отличалась особой болтливостью или мягкой улыбкой. Имела длинные черные волосы, острые высокие скулы и нос, пронзительный, «птичий взгляд». Статная и даже суровая, и, в отличие от сестры, всегда отчуждённая,  напоминала она, скорее, древнюю богиню, запертую в слишком юном теле, а не непоседливого подростка, которому ещё свойственна непосредственность и наивность. Обе сестры были красивы; каждая по своему.

— Теперь уже всюду она, чёрная хворь и гниль, следы — на коре, на листве, в воде, в камне. — Встревожено отчеканила старшая, едва перескочив порог. Перечисляя самые ближайшие от их границ рубежи, она вздыхала да морщила лоб, обдумывая всякое.
— И птичьи агаты не помогли и ворожба на первых мухоморах? — Искренне фыркнула Иланке, навострившаяся вычеркнуть очередную колдовскую хитрость из десятой по счёту старой книги. — Только зря несколько ночей провела, вычитывая всё это!
— Нет, видимо, не на такую ведьму все эти «колдунства» рассчитаны. Или нет у нас подходящих знаний, что помогут от этой. Или вовсе не ведьма повадилась в наши владения! — Хмуро ответила сестра, приготавливаясь к отдыху с дороги.
— А кто же тогда? — навострила уши Илангория.
— Вот и я гадаю! — почесала затылок Анни. — Что за существо хитрее ведьм и чернее самой черноты? Никто его не видит, ничего его не берёт! Что за колдовство!
— Уныние — это бессилие! А мы с тобой не такие! Нельзя нам теперь отчаиваться! Иначе точно пропадём!  Ещё не всё перепробовали или не в тех соотношениях!  — Весьма добродушно усомнилась младшая и полезла по книжному стеллажу под самую крышу.
— Пустое это всё, я посплю с дороги и улечу вновь, есть у меня другое решение.
— Какое? — Подскочила Илангория, искренне напугавшись собственной реакции, сама она, при этом, едва успела схватится за полку, чтобы не упасть. (Тело её всегда предвидело всё наперед и неожиданно подскакивало само собой, иногда до чуров пугая сестёр), но и в этом случае девочка только раздосадовано охнула — сестра не ответила на вопрос, только буркнула: — Всё потом, сил нет.
— Даже не поешь? — Обеспокоилась младшая.
— Приютили в Холмах, сыта.
— Ты нашла там таких же духов как мы?
— Нашла, они сильнее и мудрее, но ты этого не бойся, я знаю, как нужно попросить, чтобы они нам помогли.
— Правда? — Иланке сказала это совсем сдавленно, так как даже побоялась поверить в такое стечение обстоятельств. — Ты говорила, до других за всю нашу жизнь не дойти и не долететь, так значит, хоть кто-то в этих местах кроме нас остался, это же волнительно знать!
Настороженная Анни вдруг расхохоталась. — Не так летала, да и ходить по-другому надо было. Ты скоро сама всё увидишь! А пока не бойся, отдайся прекрасным чувствам надежды и предвкушения сполна! Много у нас с тобой что-ли было в последнее время радости?
Илангория подлезла и, спрятавшись за сестрой, погрузилась в долгие размышления. — В самом деле мы тут одичали. Подползают всё ближе и ближе то злые силы, хворь и гниль, то чёрные ведьмы... Странно это всё...почему стекаются они в эту часть леса... И что там за грядой?  Почему мне так дурно стало, от одного только упоминания Изумрудных Холмов? Хотя должно быть радостно, при мысли, что мы теперь не одни. Надежда должна быть, что нам помогут... А в душе только печаль и страх. И где бы мне увидеть подсказку? — Но ни острый нос Иланке, ни её длинные уши ничего не слышали, как она их не оттягивала, и малышка, совсем разобидевшись, погрузилась в тяжелый сон.


Что скрывает Мёртвый Лес?

(Примечание от автора.  Поляна, на которой жили лесные олуя, находилась на окраине Ведьминой Гряды, самой дальней границы непроходимого Мертвого Леса, что, по легендам сменялся ещё более древним и пугающим, названным — Ялуветэ . Тот, по преданиям и сказкам, разрастался и возвышался с самого начала времен.
Илангория никогда дальше Ведьминой Гряды не бывала, потому что прекрасно знала, если потеряться и случайно забрести в Первый Лес Ялуветэ, обратно никогда не удастся выбраться, оставаясь в прежнем уме или здравии. С самого детства они с сестрой, прячась друг от дружки, бубнили под нос тридцать три считалки, перечисляя все ужасные злоключения, что ждут каждого, кто отважиться войти в Старый Лес Ялуветэ, дальше, чем “первые три кочки”.
Там за бугорком
Мертвый ладит дом.
Не понять пьянчуге
Почему в округе, нету не души.
Сколько не греши — к черту не спешишь,
Средь болот прилег,
И вот уж невдомек —
Как прекрасный дом
В топях погребён!
Осталась фляга рома и ведро бурбона...
Несчастный наш пьянчуга, не имея друга,
Строит странный дом, ночлегом обделён;
Мхом оброс сюртук, в ракушках пара брюк;
Строит странный дом, чтоб схорониться в нём...

Там за бугорком
Леший машет кулаком,
Чуры бьют друг друга —
«На ушах» округа.

Нежить небожится,
Нежить веселится;
Старый лесовик
В святый Кумовник
Взял себе жену, сразу не одну.

Каждая Купала в лесу его пропала.
Каждая как сон, да стан не погребён.
Каждую для дела
Нежить углядела.

Одна — поёт, хохочет,
Любой ум озабочен,
Что скажет сердцу Веда,
Куда ему идти?
Секретов нет для Веды.
Известны все пути.

Другая рядом встанет,
Любого одурманит,
И в лес тот тянет-манит:
Хоть раз её найти,
Вкусить её усладу,
Склониться перед Ладой.
Служить покорно Ладе,
Забыть про род и путь.
У ног её уснуть.

Смиренно смотрит Тала,
Звезда ей нашептала,
Что в браке есть канон,
Главнее прочего, закон:
«Кто11 духам леса подчинён,
Забывший род людской и путь,
Не сможет впредь уснуть»,
Всё перед взором быстротечно,
Глядеть Костромам в саму вечность,
На танец Времени с Судьбой, из каждой —
Свидетель станется мирской.

Для праведного дела.
Тала к сёстрам села.
— Для праведного дела
Нас нежить приглядела,
Служить настал наш час,
Не мужу, не закону,
Но битве первых на земле.


Старый Лес Ялуветэ когда-то был поистине могущественным и безграничным, и, как говорят, имел такое бесчисленное количество троп, что ищущий отыскать мог по ним путь в любой из существующих или даже выдуманных миров.
В те времена был он велик: чащобы чёрные, глухие — колыбель самых разных диковинных странностей, магических зверей и птиц, редких волшебных существ; деревья-великаны в нём сплетали ветви и корни; реки забывали истоки, теряясь в покрытых мхами и валунами долинах, уносили сети да лодки; и каждый леший, всякий водяной — веками спорили между собой, делили богатства.
Какие только животные в Первом Лесу не водились. Какие только растения не произрастали! Всякая сила, добрая ли злая, обретала дыхание в том волшебном царстве. Самое диковинное создание могло пропетлять из сказки в сказку, через лесные хитросплетённые тропы и остаться никем не замеченным.
Ялуветэ, как говорят олуа, существовал где-то на границе и сна, и яви. Точно мираж, он проявлялся в просветах между ветвей, слышался эхом среди веселой разноголосой песни чащоб и полей, гор и рек, и в этом было всё волшебство Ялуветэ  — он прорастал в любой из известных миров и даже в саму неизвестность.
И если людям свойственно было считать такие явления выдумкой, олуа полагали — странный и волшебный, Ялуветэ — когда-то существовал).
Сейчас же среди гнили и болот вокруг буреломов Ведьминой Гряды сложно было разглядеть, как не утонуть, прежде, чем зайти в Мёртвый Лес, что разросся вместо Ялуветэ. Однако, есть и те, кто по прежнему верит, что в Ялуветэ можно разыскать путь, и что Старый Лес крепче Мертвого, так и стоит за туманами и тенями, почти пропал, как из мира людей, так и из мира олуа: то ли умирает, то ли скрывается за какой-то древней и опасной магией,  никто уже и не скажет.


“Пакт о признании и защите последнего хранителя рода”.



15 день Нойал. 



На долину опускалась ночь.
Мимо окон, минуя волшебную калитку и оградку, прошуршали две длинные тени, сверкнув хищными глазами. Птицы, заночевавшие в соседних елях, пугливо разлетелись, раскидав сухую хвою и перья по сторонам.
Над поляной просыпались первые звёзды, в один прыжок миновав преграды, у Старого Дуба присели два огромных зверя; награждённые самым острым слухом, они вмиг ощетинились. Сотни амулетов, привязанных по ветвям и кустам мелодично зазвенели и зашелестели; ведьмины тулова принялись греметь костями и подталкивать друг друга.
Севшая на соседнюю ветку ворона громко каркнула и, обратившись старшей сестрицей, бросив дорожный мешок с пастушкой,12 наспех полезла в нору.
— Что-то не так… — зарычал один зверь другому, — Чуешь?
 Оба вмиг скрылись в темноте, скалясь и прыгая прочь от сухих костяшек, что так и норовили ущипнуть и вырвать клок или проткнуть зазевавшемуся бок. Побродив и обнюхав след, они наперегонки бросились обратно.
Анни, откопав входную дверь, у самых ног застала лежащую блёклую фигурку. Едва ли угадывалась в той её сестра: бледная и изнеможенная, она похоже была скорее на сломанную фарфоровую куколку, что наспех завернули в разорванные тряпки, чем на живое существо; только по торчащим тут и там «дивным ниткам», девочка поняла, что это Иланке, (у тех было особое плетение).
— Илангория, давай же, малышка, открой глаза! — охнула сестра и сползла возле крохи. Тело девочки было холодным, почти ледяным, что заставило Анни содрогнуться от болезненных ощущений и даже некоторых нахлынувших воспоминаний. — «О-о-у-у, о-о-у-у», Пойдём-ка быстрее под одеяло. Всхлипывая, она оттащила сестру на кровать, принялась укрывать и растирать хрупкие локотки да тонкие пальчики. «О-о-у-у, о-о-у-у ло-я, о-о-у-у».

— Туэ13! — Цокнул соловый волк.
— Значит на туэ и говори! — Вдруг ответил второй зверь.
Иланке едва открыла глаза и вымученным жестом указала старшей сестре на проём. Два скрещенных пальца и дверь обозначали «опасность» и «бежать из дома немедленно».
Анни посмотрела во двор; навстречу, в хлипкую перегородку из корней уткнули тёплые носы два огромных волка, один, отдышавшись прорычал. — Следы уже холодные, ушли за Гряду, идут в холмы. Другой перевертыш, но он отличный от нас. А второй грозно зарычал, — Ячу ныч, Ячу ныч! — и фыркнул, как только сморщенные и сухие тулова, испугавшись, заползли обратно в землю.
— От вас, волков? — переспросила Анни.
— От всех известных мне олуа, — слегка замялся чёрный, — Такой странный след я ещё не встречал…
Илангория приподнялась, облокотившись на сестру и сощурилась, оценивая гостей.
Один зверь был чёрным, с яркими зелёными глазами, а другой: с редким для волков соловым окрасом. Иланке впервые увидела магию такого рода: обыкновенно пугливые, какими представали они в книгах, духи никогда не стремились придать своему началу14 яркие черты, дабы никак не выдавать себя посреди живой природы, а чему она стала свидетелем, могли позволить себе немногие, скорее из старых родов и сословий.
—  Но зачем вдруг оказались они в такой глуши?
Малышка смутилась и быстро попыталась хлопнуть себя по губам и животу, но даже жесты удавались ей плохо, слишком слаба она была.
Волки, поочередно уткнувшись в крохотную нору, переглянулись: их явно позабавило происходящее.
— Ничего не касайтесь! — захрипела Анни и принялась укладывать Иланке обратно в кровать (Та непроизвольно подскочила и «ощетинилась»). — Здесь кое-где яды и скверные проклятия!
Звери принялись переглядываться, скулить и повизгивать, по всему было видно, что они откровенно смеются.
Илангория искренне обиделась и надулась как хомяк.
— На этот раз сработало, гость даже внутрь зайти не пытался, но и Иланке досталось знатно. — озадачилась Анни.
— Я знаю толк в ядах, а они? — жестами ответила Илангория сестре и хмуро глянула на гостей.
— А яды кто научил тебя делать? Бесовское и ведьмовское это всё! — прохрипел и расхохотался Соловый. — У нас бы ей так не досталось. Умеем кое-что и посильнее создавать! Какая здесь тяжелая для всякого олуа, даже духа бытность! — фыркнул он и чихнул, сморщив нос.
— Живёте скудно, не жалко такую нору покидать! — поддержал чёрный, отойдя подальше, чтобы не надышаться как собрат. — А вот старика, конечно жалко. Совсем уже плох стал. Какие времена выстоял и пережил... да не эти!
Илангория закатила глаза и заползла под шкурку-одеяло (кровать ей заменяло старое потрёпанное гнездо с подушками-бутонами, которые каждое новое лето она сама собирала и заготавливала вручную).
— Всё сделано здесь нашими руками, нашим трудом! Его нельзя стыдиться и уж точно за него стыдить! — пискнула из-под одеяла Илангория, ловя себя на том, что начинает искренне злиться.
— Будет нам, Ume, кому-то приходится трудится, чтобы и такой порядок соблюдать. Чыйа въычйа. — Произнёс и почесался соловый.
— Чыйа въычйа. Чыйа въычйа. — Вылезла наружу и живо пролепетала следом Илангория несколько раз, сделав пару узлов на петле из дивной нитки, (такое всегда помогало запомнить слова). Она их слышала впервые, но почему-то вдруг ощутила, что те неприятно режут не только слух, но и язык. Такого прежде с ней тоже никогда не случалось.
Сестра спешно одернула младшую.
Смех и рычание, что раздались следом, показались девочке уже совсем оскорбительными.
— Что это за язык, Анни? Что значит «олуа». — Осторожно шепнула она старшей на ухо. Та только сморщила лоб и так же тихо прошептала в ответ. — Это все мы, те из нас, кто не проклят. Духами нас зовут только ведьмы. Лишь им мы предстаем в обличье духов, когда хотим служить. И язык этот тоже наш.
И если раньше Илангория знала, что не все духи имеют одинаковую магическую силу или принадлежат к благородным родам, о которых изредка читала она в ведьмовских и колдовских книгах, то теперь девочка вдруг осознала кое-что ещё: в тех словах, что произносили гости, была какая-то власть, её можно было буквально почувствовать всем телом. И не всем эта власть была доступной. Иланке, например, никогда этому языку не обучали. Кроха повернулась к сестре, сморщив лоб и задумалась о причинах, как вдруг заметила, что старшая густо покраснела и опустила глаза.

— Собирайтесь. — Хмуро произнёс чёрный, и они с братцем вновь поспешили в лес.
***

Илангория устало обрушилась в подушки и тяжело промямлила. — Пусть идут, и ты иди, если веришь в них, но это всё не для меня, ты же знаешь, я быстрее умру в суетных попытках, чем смогу измениться и стать похожей на вас!Так уж я устроена. Да и дом я не оставлю. Я останусь здесь!

(В эту самую минуту она вдруг впервые отчетливо осознала, насколько чудесным было всё, что до этого происходило с ней и окружало. И что таким оно не будет больше никогда. В одночасье её мирку, захламлённому и тесному пришёл конец.
«Как странно работает наш ум», подумала она. «Вот мой дом, что населён неказистой, грубой посудой и старыми предметами, вот игрушечные лошадки, что под самым потолком скачут без устали, и стоит нам уснуть, гуляют среди бесконечных звезд, (если не путать привязанные к копытцам шёлковые нити); вот снадобья, лекарства, яды, ловушки и амулеты, и всё это сделала я сама; вот история этого дома и родного мне места, разлёгшаяся по полкам многочисленных стеллажей — это всё перед глазами и это всё вдруг «окончилось» где-то у меня в голове»).
Девочка ещё раз взглянула на сестру, надеясь словить себя на том, что это какой-то странный и абсурдный сон и не более, (что у Анни вот-вот отрастут заячьи уши, а Иланке, посмеявшись, проснётся), но старшая сестра одернула её. — Мы оставим не только дом или вещи, нашу историю.. нам... — Нам придется забрать всю магическую суть, всё волшебное присутствие, что обитает вокруг! Не будет больше не этого хуха, ни Ведьминой Гряды, ни старых ведьм, что приглядывали за нами всё это время! Они — это силы из старого мира. И здесь старый мир отойдет в черноту. — С невообразимой тяжестью, запинаясь, подобрала сестра слова.
— Как это в черноту? — удивилась Иланке.
— Станет таким же тихим и неживым, как Мертвый Лес за холмом. Уйдёт магия — уйдут и звери, и птицы. Порастёт всё вокруг буреломами, увязнет в болотах. Останется только чёрная тень былого.
Илангория даже не слышала про такое. — Как можно забрать магическую суть! Погубить всё, что дорого сердцу? Да кем мы станем? Без дома, без всего этого? — Запротестовала она. (И в самом своём страшном сне не смогла бы Иланке  представить, что когда-нибудь кто-нибудь заставит её участвовать в чём-то таком чёрном и страшном добровольно).
Она вдруг вспомнила, как они с сестрой ещё летом мастерили и разбирали сложную конструкцию «ловца утренних снов», когда Илангории взбрело в голову, что можно как-то изловить первые лучи солнца. Дело всё было в том, что весьма часто снился ей один и тот же примечательный сон: в нём виделся ей прекрасный юноша-рассвет. То садился он к ней на оконную раму и улыбался ей, то лежал на дубовой ветке по соседству и тихо напевал:

Спи, малышка, спи дитя.
Я коснусь тебя любя,
В сладких снах с тобой гуляя,
Путь твой кто оберегает?
Солнца луч и тени ночи,
В дивных нитях средь пророчеств,
Сказок дивных не забудь,
Там средь были был и путь.
По нему без слёз идут,
Знай, тебя всегда найдут
Ветра песни, ветра шепот,
Скакуна лихого топот.
Где бы, кроха не гуляла, 
Песнь твоя — твоё начало.
Спи малышка, спи дитя,
Я пою тебе любя.

 И самым странным образом эта колыбельная погружала кроху в замысловатые, волшебные сны.
Девочка сладко улыбнулась, вспоминая былое и мягко прошептала сестре. — Ещё тем летом, помнишь? Вздумалось мне испытать конструкцию ловца первых лучей?
— Только дубовую ветку сломала, и никаких солнечных зайчиков по дивным сетям! — хмурясь, ответила сестра.
 — Вот-вот! Вспоминаю этот взгляд! — заупрямилась Иланке. — Как сильно мне тогда досталось! И как пол осени ты потом ещё те шалости припоминала и бубнила про себя что-то невразумительное и явно ругательное... и я тогда думала, что из-за этой моей дурной идеи старое дерево заболеет и зачахнет... ты настолько отчаялась, что даже расплакалась. Никогда прежде не видела слёз я на твоих глазах! Как бы я тогда расхохоталась, если бы кто-то сказал мне, что ты вскоре решишься сотворить что-то настолько жуткое и неправильное! ... Что за цена у тех слез! Искренне спрашиваю тебя!
— Да, более ничего из того не имеет смысла. Безмятежное детство закончилось. Нельзя оставаться в Гряде. Нельзя дать хвори и гнили поселиться в этих краях. Прошлое придётся оставить. Однако, будет и новое. Как в тех легендах и сказках, что долгими зимами я рассказывала тебе, помнишь?
— В какие места отправляются здешние птицы, как далеко тянется наша гряда, а ещё... — тихо согласилась Иланке. — Где-то живут другие духи, то есть олуа, настолько далеко от нас, что и не долететь, не дойти.
Анни мягко погладила младшую по голове, болезненно улыбнувшись в ответ, обняла сестру.
— Она слишком мала и слаба! — Хмуро огрызнулся и зарычал чёрный, буквально втягивая воздух раздувшимися ноздрями. (Это почему-то окатило Иланке волной неописуемого страха).
Гости, что уже бесшумно вернулись, бесцеремонно толкались носами в прихожей, разглядывали то её, то крылья птиц, головы мышей да лапы огромных свирепых медведей, что Иланке мастерила для всяких силков в лесу или, по привычке, от ведьм.
 — Смотри на неё, — прорычал другой, — человечьи уши удлиняет, чтобы прислушаться, так только те делают, на которых ведьмовское проклятие или подменыши леса или выкормыши ведьм! Не к добру всё это!
— Кроха то морщится илистой жабой, то пахнет как взмокшая мышь! Не туэ она, этих мест!— заспорил с ним чёрный, принюхиваясь.
— Если так, то всюду будет следовать за ней дурная удача. Проклятия сами собой не проходят! Уговор был, чтобы старшая пришла в холмы, за младшую речи не было, когда давали Санти обещание помочь! — перебил его соловый — А она, смотри, странная какая! Всё же брать её с нами не стоит!
Анни, мгновенно прервав их, всплеснула руками — Нет никакой дурной удачи! Всё как малые верите во всякую чепуху. — И, разозлившись не на шутку, наспех полезла в свой укромный тайник; Илангория удивлённо таращась по сторонам и вытягивая уши, даже перестала обижаться. Она быстрым зайцем отскочила в угол и притихла, глядя то на гостей, то на сестру.

 Никогда прежде Иланке не видела магию, которую теперь использовала Анни. Вся она выпрямилась, вытянулась, сделавшись совершенно чёрной, и зашептала хрипло:  — Оуну олуа элуе ли!15 И вмиг перед ней появилась глубокая нора, выстланная рассохшимися корнями с черной паутиной, о существовании которой под домом Иланке никогда не знала. Хотя казалось бы, всё вокруг излазила вдоль и поперёк.
— Без неё никуда не пойду! Малышка под печатью моего рода и моего начала, а я под охраной пакта. — Грубо затараторила Анни, доставая из закромов почерневший от времени сундук. Открыв его, девочка протянула вперёд пропахшие сыростью и плесенью бумаги.
Чёрный волк ощетинившись, попятился от Анни назад.
— Да ты, оказывается, сама нечистая, прежде думал, что это только сказки, но погляди-ка, братец на герб, помнишь, когда последний раз воочию видел такой? Одна из «кручевых» осталась! — Так же ощетинился соловый.
 — Нечистая, так оно, так! Только, согласно договору, последний, кто владеет печатью утерянного рода, засчитывается в пакт! — возразила Анни.
Звери, ощетинившись ещё больше, переглянулись.
— Уж не думал никогда, что в таком доме хоть какой-то герб разыщется, думал, шутишь ты когда отправиться в Гряду просишь, а тут — вот он какой! — зверь почесался. — Ясно теперь, что ты за ворона. Долгий разговор тебя ждёт и с ней (чёрный ткнул в Иланке носом), и с Санти, сложный и мало приятный.
— В былые времена твоя семья, Линдэн (указала она на солового), выказывала особое отношение к моей, вот, — Анни ткнула длинным ногтем в витиеватые росписи под гербами, — Неужели ты теперь нарушишь былой уклад? Вороньей семье в тайне от прочих обещано было волчье покровительство и расположение!
Братец его, искренне подскочив, демонстративно поклонился перед Анни и ткнул друга сделать так же.
— Ume всегда был из вас самым преданным и верным! — только и хмыкнула Анни, глядя на то, как соловый выгнулся весь, раздумывая.
— Вот оно как, тут ты нас и в самом деле подловила! А ты меня уверял, что простота в ней во всём! Чыйа въычйа! Ведьмовские дети, обе они! Теперь и мне ясно, зачем было тащиться в такую глушь, — нехотя поклонился соловый и рассмеялся. — Да пусть идут, всё равно гнилой корень, без сути, без хуха едва ли успеет старшая найти себе другое суть-древо, а младшая, седьмая беда, поглядишь, даже до зимы не протянет.
— Нынешние духи настолько обмельчали, что мы при жизни увидим, как всё вокруг станется мёртвым. Чыйа въычйа.Чыйа въычйа. — залаял чёрный волк, глядя на бумаги и повизгивая от смеха. Подловила, чыйа въычйа.
— Магия покидает этот край, всё беднеет, всё уходит, кроме чёрной хвори! Скоро ничего уже не будет. А та — отойдет туда, людям. — оскалился соловый.
— В дела эти чёрные никому лезть не стоит, не так ли. Уговор наш скрепим тут. А в Изумрудных Холмах что хотите, то и рассказывайте! — хмуро отрезала Анни. —Илангория, собирайся.
***

 ( В тех краях дети имели спящее начало/духа-покровителя с рождения, так же жили они чаще всего имея суть-древо — особое место силы, которому поклоняется род. Для инициации, такому ребенку нужно было отыскать свой магический путь, по которому  он последует. Для каждого олуа важна была не только появившаяся перед ним тропа, но и особое переживание, волшебный опыт на ней, полностью меняющий представление об окружающем. Раз пришедший к своему пути, олуа позже возвращался к нему в самые тяжелые времена, чтобы вновь что-то осознать и изменится. Так олуа учился  магическому танцу.
 Прежде малых детей в магическом мире оберегал род, реже брали на попечение другие олуа. Они же инициировали детей. Если суть, по какой-то причине была разрушена, сильные олуа в магических схватках присваивали себе чужую. Слабые и не первородные, потерявшие собственную суть олуа шли в услужение ведьм. Те не могли дать суть, необходимую началу, но могли отсрочить смерть на несколько столетий.  Олуа, что выживали в таком союзе, становились «духами» — слабой лесной нежитью в услужении у колдовского рода. Таких боялись в мире олуа особенно сильно. Ведьмы не только полностью распоряжались временем слабых олуа, но и отнимали у них силу рода (начало).
Дабы избежать такой участи, олуа создали Пакт, однако эпоха страшных войн многое забрала — прекрасные и сильные когда-то, многие линии измельчали или исчезли окончательно.

Абсолютно неуклюжая и очень странная и, как до других лесных олуа, то чересчур маленькая, Иланке могла напугать кого угодно своим видом и более остальных она подходила под такую печальную судьбу. Любопытным однако было не это, а то, что она была первым магическим существом без начала и сути, но это, однако, вовсе не замучило её до смерти.
 Анни же искренне верила, что Иланке — это особое от них, тоже магическое существо, которое, хоть и не относится к олуа, тем не менее, имеет право жить рядом (раз столько лет уже прожила). Привязавшись к девочке, она её не только не боялась, но искренне любила. Было в Иланке что-то, что поднимало у Анни утраченный дух.
Оттого Анни и прятала её в непроходимой глуши, стараясь до этого не соприкасаться ни с какими волшебными существами или олуа, отлично понимая, что пока кроха не отыскала своего покровителя, суть и тропу, ей угрожает смертельная опасность.

***

Все вокруг готовились к долгой дороге. Анни ходила из стороны в сторону. Волки принюхивались, рыли землю то тут, то там, перебраниваясь. Илангория слонялась за сестрой с нескрываемой тоской и разочарованием.
Анни ходила по комнате в абсолютном замешательстве. — Или всё брать или ничего! — только и сетовала она, перекладывая предметы с места на место тут и там. Вдруг она остановилась и грозно глянула на сестру!— А ты чего не поторапливаешься? 
 Илангория наспех залезла в своё укромное место и пыхтя, шатаясь из стороны в сторону, медленно высвободила доверху утрамбованный дорожный мешок. Довольная собой, малышка пригладила свой пышный наряд, и пыхтя да сутулясь, под сдавленный смех сестры, неуклюже натянула поверх него очень толстый шерстяной походный костюм с длинным ворсом.
— Что ты смеёшься! А если холодно будет или дождь? Всегда лучше что-то снять с себя, чем что-то «недоодеть»! — хмыкнула Иланке, удовлетворенно почёсывая толстый бок.

Если кому в этом доме и было дело до вычурных самодельных нарядов, так только Илангории. Целыми неделями могла она собирать по кустам клоки прилипшей вылинявшей шерсти, отмывать её, прясть, или укладывать бутоны цветов в особые снадобья, чтобы те мягкими и прочными становились, как шёлк (чтобы позже использовать это в создании одежды); на что у Анни никогда не было ни нужды, ни лишнего времени. Всю свою жизнь старшая ходила в одном единственном чёрном платье и изредка дралась с сестрой за катушку дивных ниток, чтобы заштопать его то тут, то там.

 Иланке тоже невесело рассмеялась и принялась ходить по дому с важным видом, решив, наконец, что стоит всё же поддержать в страшной затее сестру.
— И того, и этого, могу понемногу взять, что особо памятно мне, что в дальних краях напоминать будет об этом маленьком, теплом доме! — засопев, протараторила Иланке перебирая сказки, укладывая склянки с сухими травами, ягодами да орехами.

Через несколько часов Анни сделалась такой уставшей и опустошенной, что ничего вокруг себя уже не замечала. Она ходила по дому в суетной спешке, перекладывала с места на место посуду, выдергивала книги, затем кидала их обратно — во всем этом не было ни смысла, ни толка.
— Что они копают, что ищут? — вдруг заметила странное Илангория и отвлекла сестру.
— Это старый хух, настолько древний, что помнит множество чужих историй и начал, они ищут особые следы прошлого.
— А почему это делают они, а не мы? — фыркнула Иланке, недовольно поглядывая сквозь окно.
— Видишь ли, тот кто берёт на себя ношу захоронения, берёт с ней особое проклятие. И мне впредь, чтобы ничего не осквернять, магические предметы трогать не стоит. А тебе уж подавно. Всякое волшебство перед хворью делается скверным. В этом и кроется вся наша спешка. Все мы сошлись на том, что гниль и хворь можно сдержать, если упокоить хух, но сделать это нужно как можно быстрее, пока дуб окончательно не заболел. По корням волшебных деревьев, таких же как наш дуб, (что опоясывают всё вокруг), зараза может попасть в другие магические миры. А если не будет дуба, не будет ворот, то и гниль с хворью уйдут в землю, в черноту. А в черноте всё вскоре перерождается.
— Как же так! — охнула Иланке напугавшись. — Не сможешь брать магические предметы, чтобы не осквернить? (Девочка стала оглядываться по сторонам, чтобы примерно предположить, сколько всего Анни не сможет впредь взять в руки).
— Другого пути нет. — Вздохнула сестра, а затем продолжила. — Это без сомнения чёрный обряд, и совершая такие, всякий олуа прощается с привычной для себя жизнью, однако, цена в данном случае для меня справедлива. Таким было условие, чтобы мы смогли получить в Холмах кров и защиту.
Иланке совсем сурово глянула на гостей, (что так и бегали по двору, старательно обнюхивая всё вокруг), и почесала затылок. — Вот всегда так выходит, что всем кроме меня всё известно! — пробубнила Иланке, надувшись. — А я не знаю ничего о волшебных деревьях, хотя живу под одним из них с трёх лет!
— Это старое древо, одно из немногих оставшихся, под которым может жить и ых-олуа (проклятый олуа), и слабый дух, и оно способно дать им благодать и кров. А этот дуб один из самых старых в нашем мире. Потерять его теперь — это великая утрата для мира олуа. Пусть ищут ведьмины норы, никак больше это древо всё-равно уже не осквернить!
— А что это такое? — хмыкнула Иланке.
— В магическом мире нечисть и нежить строит особые ходы, чтобы прятаться по ним или хранить там всякое! Ведьмины норы, среди прочих, особенно ценны. — сухо ответила сестра.
— Почему же ты никогда не говорила мне об особой ценности нашего дуба? О том что у ведьм есть свои потайные норы? Это ведь и мой дом, моя гряда! Это ведь и для меня важно! Прежде всё мы рассказывали друг другу! — Искренне удивилась и расстроилась Иланке.
— Таковы правила олуа, в волшебные тонкости посвящают только после инициации. Я итак нарушила все запреты, показав тебе свою птичью сущность. Хотя, как видишь, теперь уже и прочие правила не действуют. Всё становится неважным, когда подходит конец.

Илангория окончательно насупилась, осознав, что целый мир со странными магическими правилами и обрядами всё это время находился рядом с ней и был тщательно от неё скрыт. Очень больно и тоскливо ей сделалось от подобного осознания.

Сестра виновато опустила глаза.
— Как ты собираешься забрать у Ведьминой Гряды магическую суть? Что потом с этой сутью происходит? Она исчезает или она становится твоей? Скажи, умоляю, пожалуйста!— спросила тихо Илангория.

— Чтобы забрать чью-то магическую суть или благодать, если речь идёт о хухе, нужен особый ритуал: руны из  первых камней, небесное светило, что расположено точно над макушкой, и первый язык, что слышал этот лес — то есть наш язык, олуа. Туэ хорош лишь для болтовни и колдовства, но настоящая магия есть только в олуа. Обязанностью моего рода, кручевых ворон, когда-то было оберегать олуа и магические сказки этих краёв, но многое с тех пор утекло и было потеряно, а мой род сделался проклятым для этого мира. Сегодня я покажу тебе, как выглядят первые камни и как их искать, чтобы ты сделала это за меня и мои руки ничего не осквернили. И раз уж ты станешь частью этого ритуала, то они научат тебя первым олуа словам. Это известный нам, способ, но наверняка есть и другие. Что происходит с сутью? Что-же, никто из нас не посмеет забрать её себе. Но если бы дело было в магической дуэли за чье-то древо-суть, особое древо, под которым живут олуа и получают силу, знания и приют, то для этого любой наговор должен заканчиваться эях (забираю силу себе, делаю своей).
— Анни, значит у тебя когда-то было своё древо-суть? Почему ты предпочла хух? Что стало с твоим древом? Почему твой род проклят и исчез? Можно мне это спросить? — Осторожно прошептала малышка.
 Анни понуро вздохнула, раздумывая, как бы получше начать, но мягкий нос что уже залез в распахнутое окно, оттолкнув кроху, нарочито уткнулся в старшую сестру.
— Каково это, Анни, когда твоё последнее пристанище — хух гниёт изнутри? Скоротечный глоток воздуха, после столетий в мытарствах без сути и вот — очередное наказание? Как это ощущается?  — скалясь, прохрипел соловый волк, — Можно мне это спросить?

Иланке так и надулась от подобной наглости и даже выставила вперёд свои крошечные кулачки, готовая устроить взбучку невоспитанному гостю, но сестра жестом опередила её. — Так же, как если знаешь, что твоё начало разлагается. Плоть, дух, как думаешь, что может гнить глубже и больнее? — буквально звенящим голосом произнесла она в ответ, заставив волка отползти назад.

— Чыа алйя ая-ялу. — всякое разложение послужит новой жизни, более крепкой, более сильной. — Только хмыкнул соловый в ответ, — Выходите, времени мало, тени скоро вырастут.

Малышка, пытаясь утешить и взбодрить, крепко обняла и поцеловала старшую в щеки. — Не слушай их, как будто им дано всё на свете знать или понимать! Так только кажется!

Вместе девочки вышли во двор. 

—  Следует попрощаться по всем обычаям!— прошептала Анни.
Илангория вздрогнула. Она вдруг осознала, что это — прощание ни с домом, и даже не с их прошлым, но со всем, что ей когда-либо было знакомо и понятно.

Девочки, напевая древние молитвы, обошли волшебный дуб. На нижние ветви они повязали длинные ленты, расшитые бусами и рунами; в корни уложили обереги. 
— Первые камни оберегали семена жизни, ростки хухов. они же лежат в основах всех магических троп. Ищут их так, Иланке. — важно произнесла Анни и легла на землю, приложив к ней ухо и начала неистово повторять без остановки.
—  Нэн маве, нэн ных,
Нэн сала, нен цых.

Вся она в этот момент сделалась абсолютно черной. Ногти её и пальцы ушли в землю. Глаза, широко раскрытые, смотрели вовсе не мигая. Но самым странным образом стал слышаться её голос. Глубокий, грудной, он вдруг стал каким-то шуршащим и стучащим.

— Камень, старший сын земли, покажись мне, сослужи. Как идти мне, укажи. — зашептал Иланке в ухо чёрный волк, объясняя, о чем говорит старшая сестра.

Иланке показалось, что всё прочее вокруг них замерло и остановилось. В какой-то момент она даже перестала различать происходящее, только слышала как Анни из раза в раз наговаривает. — Нэн маве, нэн ных, нен сала, нен цых... — и как камни, слушаясь, её голоса, шурша тут и там, появляются из-под земли.

  И когда голова крохи закружилась, а сама она обмякла и присела на лапу черного волка, ища опоры, из-за туч, наконец показалась полная луна и осветила всё вокруг.
Окружая их, по поляне подскакивали разных размеров булыжники, валуны, галька и крошка. И странным образом лунный свет рисовал то на них, то на Анни замысловатые узоры.

—  Давай же, кроха, не время наблюдать! Пора собирать, пока они обратно в землю не попрятались! — мягко прорычал черный и подтолкнул тёплым носом девочку.
Иланке, едва ступая и борясь с головокружением, принялась старательно подбирать самые мелкие из них, так как только такие смогла бы она поднять и унести.
Анни тоже тяжело отдышавшись, медленно подняла голову с земли. Она жестом указала сестре на несколько корешков, под которые следовало уложить эти камни, чтобы вокруг дерева образовался некий круг.

Илангория выполнила всё беспрекословно. Всюду раскидала камни и повязала дивные нити, закрепив по ним узелки. И, слегка сконфузившись, распихала по карманам те, что не пригодились.

— Теперь никому тебя больше не потревожить, не коснуться! — С грустью прошептала Анни, Приподнявшись, она с трудом доползла до древа и облокотившись,  нежно погладила его по морщинистой коре.

Второй братец в одно движение преодолел всю поляну и оказался подле неё. — Слова, повторяй за мной. Йя, олуа я, учы, уны, улы, ачы.— зарычал соловый.
«Слова эти были вовсе не страшными, но сами звуки, из уст олуа буквально ранили, змеями сползали как живые, кусали до самых пят». — Илангория зажмурилась и сжалась.

— Коснись древа, туда, где сама благодать зарыта, и говори это. А потом, если повезет, год у тебя будет, чтобы найти суть получше.
Анни послушно склонилась и сделала всё, как требуется.

Вся покрытая рунами и первыми письменами, черная и «огрубевшая», с длинными пальцами, вытянутыми и искажёнными чертами, сделалась она настолько чужой и далекой, что Иланке пискнула, точно увидала перед собой не любимую сестру, но существо не из этого мира и времени.

Илангория однако, поборов страх, осторожна подползла к ней. Только теперь вдруг с ужасом она подумала про себя: — «Как же так я могу быть частью этого ритуала и не стать так же проклятой?» но Анни уже с силой схватила её руку и потянула ту в длинную и глубокую нору, что теперь возникла перед ними.

Кроха охнула, так как только теперь увидела она, что вся нора покрыта такими же рунами, сделанными из тонких корешков, белых ниток мицелия, прочих линий.
— Лоэру йур16! — шуршащим хриплым голосом произнесла Анни, указывая на дивные нити, что сами собой начали разматываться и подпрыгивать, упав из кармана. Жестом Анни указала на нору и нить послушно последовала.
Илангория ойкнула, так как что-то тёплое вдруг коснулось её, и весь окружающий мир мгновенно преобразился. Так кроха увидела перед собой не древо, но источник бесконечной силы света и любви, а то, что коснулось её, было не чем иным, как его прикосновением. Сотни тонких золотых нитей запульсировали как в ней самой, так и в её сестре, тысячи их тянулись сквозь землю ко всему вокруг: камням, деревьям и растениям, струились в ручьях, оседали в лужах, даже касались лап зверей, что, замерев, склонились подле них.

— Охъэя17! — указала Анни на нору. Иланке послушно легла на землю и, вытянув руку, позволила открывшейся силе направить её.
 Там внутри девочка нащупала теплые и сухие корни: морщинистые крепкие, они тянулись во все стороны. Только теперь Иланке поняла, что это не просто сила света и любви, а что через этот дуб течёт сама сила жизни: и олуа, и всякие животные, строящие хатки в этих норах, прочие растения, что вступают в симбиоз со старым дубом — всё живое вокруг оберегается этой могучей силой.
Анни тяжело задышала. С каждым разом она хватала воздух вокруг себя с такой чудовищной быстротой и жадностью, что вскоре точно призвала что-то, и со всех сторон на них обрушились грозные порывы ветра.
Иланке, боясь быть унесённой прочь, засунула в нору вторую руку и схватилась за толстый корень, что было сил.
 — Йя, олуа я, учы, уны, улы, ачы.— прохрипела Анни, буквально задыхаясь и ударила сестру ногой, чтобы кроха сделала тоже самое.
— Й-а, олуа й-а, учы, уны, улы, ачы...эяф ялу сея — пробубнила Илангория, путаясь в этих чудовищных звуках, и вскрикнула, уткнувшись во влажную теплую землю, так как последние слова она и вовсе не хотела произносить, но они вырвались из её уст, не на шутку перепугав малышку. — Что я натворила. Сказала не так всё! — взмолилась она, роняя крупные слезы.

Но вскоре притихла: что-то вдруг дернуло тело Анни и она, подскочив, присела. Раскачиваясь из стороны в сторону, Анни вся засветилась, как и само древо. Илангория посмотрела на себя и увидела, что вся она тоже теперь сидит и состоит из света.
Анни вытянулась как струна и закричала.  — Хэто я!
В тот же миг вся эта сила обрушилась на них и, словно ударившись о каждую клеточку, исчезла.

Илангория упала и задрожала.

Анни, медленно подползла к ней и осторожно обняла сестру.

 Затем все же, нашла в себе немного сил и, прихватив кроху, принялась отползать. 
Волки, скуля и перебраниваясь, крутились подле, но подойти теперь боялись.
Через некоторое время старик-дуб, под которым они сидели, буквально пожух, обвалились и желуди, и чёрные ветки с листьям, заросли тропы, затем сам он весь сморщился, скрючился и ушёл в теплую влажную землю следом.
Девочки расплакались.

***

— За доброе соседство оставим бочонок малинового ликера в подарок тетушке Луне, что приходила к нам в гости! — Вытирая горькие слезы, что так и щипали нос да щеки, пробубнила Илангория, и поспешила, закатить одну из пузатых бочек под толстый корешок.

— Кроме крыс да гусей никто к нам и не заходил — никому были не нужны. — Вдруг через слезы засмеялась в ответ сестра.

— Осу йя олуа. Мы — дети самих звёзд, всегда под их опекой! Но все это позабыли давно — Мягко произнёс чёрный и опустил тёплый нос, чтобы помочь Илангории. — Это ещё не конец! Это лишь новое начало!

— Какой ты чувственный в такие минуты! — Удивился соловый, почесался, глядя на друга и принялся вновь обнюхивать землю то тут, то там.

Папоротниковый куст, что рос неподалеку, возвысился над головой старой ведьмы и зашуршал, прощаясь.

— Самих звёзд, — Прошептала Илангория и, подойдя к ней собрала прилипшие волосы со сморщенного каменного лба. — Вот и ваше время ушло.

— Осу окйа усо!— Мягко произнёс чёрный, подкравшись к Иланке, и подтолкнул её поглядеть на яркие звезды вдалеке. — «Если ты услышишь когда-нибудь, как звёзды зашептали тебе, значит пришло время измениться и понять, о чём шепчут далекие звёзды, пришло время познать что-то новое и рассказать им свою историю в ответ». Если переводить с древнего языка дословно... Но на туэ это скорее значит: «Во времена самые тяжелые всё внутри тебя скорбит и молчит, и так лучше слышно как неизведанное шепчет о новом в этой тишине. Когда такое слышишь, пришло время измениться, пришло время принять вызов и заговорить в ответ».

— Про звёзды звучит не так страшно, как про вызов от неизведанного! — Заикаясь, пробубнила малышка, глядя на сестру, которая так и не оправилась от слёз.

— А много ты знаешь про первые звёзды? О чём они на самом деле говорят нам? — Усмехнулся соловый в ответ, переглядываясь с братцем и повизгивая. — Ладно тебе, будет дуться и зеленеть как лесная жаба, готов склониться пред тобой.

Соловый волк прыгнул к ним, куснул чёрного за ухо и присел, протянув к девочке, что уже нахмурилась, теплую морду.

— Всякого повидали, будет с них на этот день, Линдэн! — Прорычал и почесал покусанное ухо второй. — Я только хотел их немного утешить и взбодрить, как умею!
 
Илангория забралась на солового волка. На холке девочка закрепила хомут и завязала многочисленные веревки к седлу-подушке. (Плюшевое с камнями и бусинками — такие мастерили пару веков назад — оно теперь выглядело вычурным).
 
— Это сделал кто-то из вас или вещь рода? — Вдруг любопытным енотом запрыгала Иланке туда-сюда по седлу, разглядывая гербы, жанровую вышивку и узоры, окаймляющие магический предмет  и осторожно смерила золотые стремена. Я прежде сама мастерила разные предметы, но никогда не пробовала рассказать целую историю, используя орнаменты и вышивку. Какая у этого цель? Такие витиеватые и замысловатые...сложно понять всё так сразу!

Так на седле вышит был строй из крыс-кучеров, что толкаясь и суетясь, гонят кареты меж деревьев-великанов, а в небе над ними на кленовом листке парит хитрая лиса.

(Любопытство настолько захватило малышку, что она даже отвлеклась, погрузившись в изучение любопытного седла).

— Нет, пастушка-безделушка, будет тебе! Ещё успеешь вдоволь насмотреться! В Холмах такого добра навалом!— чёрный неряшливо загрёб острой пастью мешки да пожитки, и оба зверя сорвались с места.

Анни взлетела вороной.
Ветер улегся в ветвях.

Как ходить по тайным тропам?

Илангория никогда и не думала, что ей однажды придется перемещаться по лесу верхом на волке. Из диких зверей дружила она, в основном, с дикими крысами, и то, только потому, что те разделяли её пристрастие везде и всюду совать свой любопытный нос.

Она сидела на широкой холке и оглядывалась по сторонам: казалось, что в разросшемся во все стороны, чёрном непроглядном лесу было некого бояться.
Хищные совы и те: увидав странное явление, прекращали в гиблых зарослях охоту, улетали прочь, исчезая в кривых ветвях...