Отпор

Посвящается Т.К.
Гори в аду, с^^а.

Уборщица неопределённого возраста стояла с сигаретой у входа в торговую галерею.
Испитое опухшее лицо, потемневшее от жестокого с ним обращения, было равнодушным.

Из дверей галереи вышла молодая ухоженная женщина, Карцева Надежда, администратор, оглянулась по сторонам, увидела уборщицу:

— Ася! Что Вы делаете?! Место для курения — за углом! И Вы должны снять спецодежду, когда выходите на улицу!

Техничка взглянула на собеседницу презрительно:

— Ай, отшибись, — буркнула она, не двигаясь с места.

— Бросьте эту гадость немедленно! На Вас жалуются — Вы не работаете! Я буду звонить Кире!

— Бога ради, — безразлично отозвалась женщина, и, докурив, спросила, — и кому я там не работаю? Моромойке этой, Катьке? У ней парень уехал на неделю к родне, вот она и бесится... Что ей надо? Я там мыла.

— Вы мусор не убрали.

— А я мусор нигде не убрала. Мне с мешком и вёдрами таскаться надо? Сейчас у всех вымою, потом пройду, у всех мусор соберу. У меня всё продумано.

— До обеда всё должно быть прибрано!

— А я работаю без обеда.

Техничка ушла в галерею, а её собеседница исполнила недавнюю угрозу — позвонила Кире Марьиной, менеджеру клининговой компании.

— Кира, привет. Ну, как это так? Когда это кончится?! В туалетах неопрятно, зеркала забрызганные... Опаздывает каждый день. Перегаром от неё несёт... Курит у входа! В спецодежде! Огрызается!!! Кира, убирай её, как хочешь! Чтобы завтра у нас был другой сотрудник на уборке!

Выговорившись, Надежда глубоко вздохнула, и пошла в свой кабинет, трагично скрестив руки на груди.

В широком коридоре торговой галереи Ася, в выжидательной позе, стояла перед одним из постоянных покупателей — Васей.

Мужчина, старше средних лет, знакомый многим горожанам по доске почёта крупнейшего предприятия города, Василий Дивцов, вынул из кармана пачку сигарет и протянул женщине. Ася открыла пачку по-хозяйски, достала две сигареты, положила в карман рабочего фартука. Вася, шутя, укоризненно покачал головой. Ася привычно огрызнулась, возвращая пачку владельцу. Оба посмеялись и разошлись. Надежда дождалась, когда уборщица поравняется с ней, и, дрожащим от возмущения голосом, начала выговаривать:

— Что Вы себе позволяете?! Просить сигареты у покупателей! Да Вы... Вы совершенно бессовестны в своём поведении! Немыслимо наглая особа!...

— Ну, так учись, пока не поздно, — хмыкнула техничка и скрылась в служебном помещении. Ошеломлённая Надя дважды открыла и закрыла рот, покраснела, побледнела, и ушла, наконец, в свой кабинет, рядом с помещением клининга, напротив общественных туалетов.

*

— Да кто она такая?! — возмущалась Ася той самой "моромойке" Кате, — директор, тоже мне... Не кури, не ссы, не дыши... Да пошла она! Мне Кира сейчас звонила, говорит, завтра на другой объект меня перекинет. Ты, говорит, только, не запей...

— А ты можешь уйти в запой? — округлила глаза собеседница.

— Запросто. Задолбают все — и всё... А мне — что? Мне по фигу. Хочу, пью. Хочу, работаю. Вот сейчас она меня в кинотеатр посылает. Я там была уже. Ездить больно далеко. Так она меня сама утром заберёт, привезёт. Вечером мне такси вызовет. Чё не работать? Фильмы все пересмотрю... Долги отдам. Там и смена дороже, дольше потому что... А потом подзаработаю и запью. Отдыхать-то тоже надо. Расслабляться.

— Ой, я не знаю. Можно же как-то иначе расслабиться. На массаж сходить. В спортзал.

— Это ты, пигалица, на массаж можешь идти. А я свои мощи на стол кину, ни один костолом не соберёт... Намассажилась я уже. Мне ведь лет-то... Я тебе в бабки гожусь. Да и ты ведь в выходные вино пьёшь... Пьёшь?

— Ну, я немножко...

— Мы все так начинали. С немножка.

Тут глаза у Катьки стали квадратными: лицо Аси было в её жизни, пожалуй, лучшей рекламой трезвости.

— Девчонки, чё стоим, титьки мнём?

У прилавка появился высокий статный улыбчивый парень, разнорабочий Ванька. Катерина поморщилась:

— Опять ты со своими глупостями, Вань...

— Ой, "глупостями"... Продай мне пульт для самсунга.

— Вань, ты — дурак? Ты мне модель давай.

— Была бы у меня модель, я бы и сам... Сунг.

Ася заржала, почти как лошадь, демонстрируя редкие зубы, цвета переспелых бананов. Иван расхохотался. Катя смотрела на них с откровенным отвращением:

— Убирайтесь из моего бутика, пошляки!

— А мусор забрать? — весело оскалилась техничка.

— Завтра заберут!

*

В широком проходе галереи бродили покупатели. Они шли из гипермаркета в основном здании на улицу и обратно, пересекая галерею поперёк. Ходили вдоль, от восточного входа до западного, от туалетов до кафетерия, заглядывая в бутики на протяжении всего коридора.
Самой большой торговой точкой был цветочный отдел. По размеру с ним могли конкурировать только детские аттракционы, напротив кафетерия, но они, как и буфет, были сами по себе — со своим персоналом, своими туалетами, только разнорабочие и электрики у них с галереей были общими.

В цветочном бутике было затишье. Продавщица Саша Крюкова перемывала вазы, под будущие букеты. Она ждала большого поступления свежих цветов ко дню города. В этом году — юбилей. Власти готовят большой праздник, приглашены всякие высокопоставленные лица... Владелец этого бутика знаком со многими, и он предупредил  Александру, что работы ко дню города будет очень много. Он взялся украшать цветами ключевые мероприятия городского празднетства. Скоро бутик заполнится не только ароматными бутонами и буйной зеленью, но и людьми, призванными на помощь ответственной Саше.
Она готовилась тщательно: промыла все холодильники, нарезала упаковочную бумагу на стандартные листы, выбросила всё лишнее, привезла складной стол... Саша любит цветы. И свою работу тоже. Когда-то её ругали: мол, лучше бы таблицу умножения учила, чем цветочки вырезать — цветочки тебя в будущем не прокормят... Ну, как сказать. Её тяга к составлению букетов только крепла с возрастом. Она рисовала цветы, вырезала их из салфеток, тканей и бумаги, лепила и клеила, сушила и выращивала... Вся её жизнь была заполнена цветами. Выбор профессии был очевиден, хоть и порицался всеми не ленивыми. Саша устала от бесконечного давления родни и прочих "сочувствующих", замкнулась, съехала к сокурснице, а потом сняла комнату "с хозяйкой". Мыла полы, выкладывала товары в продуктовом супермаркете, ходила мыть посуду на банкеты, в небольшом кафе. Прекратив всякое общение с семьёй, девушка обрела статус изгоя. Пыталась звонить маме, хоть с праздниками поздравить, но та неизменно сводила речь к упрёкам и обвинениям. Через год или полтора Саша перестала пытаться. А когда ей предложили работать здесь, в бутике, она влюбилась без памяти и в это место, и в свою деятельность, и в покупателей, ищущих самый лучший букет. Напарницы у неё не приживались, как-то незаметно, со временем, Саша стала работать одна, без сменщицы. В редких случаях, когда ей нужны были выходные, она предупреждала начальника, и он искал кого-то или работал сам.

Она всегда говорила — "мой бутик", и это было правдой. Хоть цветочный магазин и не принадлежал ей, но она принадлежала ему полностью. Она растворялась в аквариуме, наполненном цветами, ароматами, зеленью. Сама была цветком и ароматом. Пожалуй, Александра была единственным таким сотрудником — для кого-то странная, для кого-то незаменимая, а сама — просто влюблённая в свою деятельность.

— Опять у тебя мусора не меряно! — раздражённо бросила Ася, забирая огромный мешок, — я только вымыла, а уже мести пора! Свинство!

— И ведь правда... Учитывая, что Вы не метёте. Я сама с этим справляюсь, — спокойно отозвалась Саша.

— И не мету! И не буду!

— И не надо, — улыбаясь, девушка в упор посмотрела на техничку, — что, Асенька, день не задался?

— А чего она придирается?

— Работа у неё такая. Пусть придирается. Ты ведь всё равно не переработаешь, правда?

— Не, я хитрая.

— Ну, и расстраиваться тогда не за чем.

— Да я не расстроилась, — как-то сникла уборщица, не найдя противника для перепалки, —просто, ну... Настроение пропало.

— Всё будет хорошо. На, я подарю тебе красивый цветочек. В вазу его не поставишь, зато как пахнет...

— Спасибо, — буркнула женщина без всякого энтузиазма. Но бутончик спрятала в карман бережно, а выйдя в галерею, всё-таки улыбнулась.

*

На следующий день Кира Марьина привела девочку ещё более неопределённого возраста, чем Ася. Её лицо не носило следов питейного образа жизни, но и следов интеллекта на нём не наблюдалось. Приветливо-заторможенная, она вежливо здоровалась с продавцами, семеня за Кирой из бутика в бутик. Менеджер объясняла ей нюансы уборки, а Дина — так звали новую техничку — стояла, скрестив ноги, покачиваясь из стороны в сторону, и отгрызая заусенцы с тонких пальчиков. Ногти её были накрашены ярким лаком, но он наполовину облез. Ладошки узкие, плечи острые, волосы жидкие, длинные, гладкие, а лицо покрыто светлыми веснушками. Вообще, весь вид этой барышни создавал впечатление слабого, хрупкого создания. Маленькие карие глазки, в паутинке мелких морщинок, прятались под длинной редкой чёлкой. Кира смотрела на неё и не понимала — сотрудница вообще её слышит? А обращённую речь понимает?... Всё равно, другой нет. Проинструктировала и ушла.

Больше Дину в этот день не видели.

Первой забеспокоилась Катя, у которой мусор со вчера не забирали. Она прошлась по галерее, отметила, что грязно не только у неё: везде так, зашла в туалет — ужаснулась, и пошла в кабинет к Надежде Карцевой.
Администратора на месте не оказалось. У охраны Катерина выяснила, что Надя взяла отгул на этот день.

— Вот, блин! И пожаловаться некому, — сетовала продавщица в цветочном бутике, — где искать эту красавишну?

Саша, как всегда, была невозмутима:

— Завтра пожалуешься. А мусор сама вынеси. Контейнер за углом.

— Ей, вообще-то, за это платят!

— А ты без копеечки — надорвёшься?

— Ты защищаешь этих?... Ты её видела вообще?! Она за что деньги получает?!

— Боишься, что тебе не хватит — иди ведь, мой за неё. И тебе заплатят, — пожала плечами Саша, — я подмету, мопом пройдусь, и порядок. Это недолго. А на твоём "пятачке" и подавно.

— Да я из-за принципа убирать за этой козой не буду!

— Из.

— Что?

— Из принципа.

— Не занудствуй!

— Я-то?

— Ой, да ну тебя! Я нажалуюсь на неё завтра и потребую обнулить ей смену!

— Конечно, Катя. Раз уж это в твоей компетенции...

*

— Я потребую обнулить ей смену! — разорялась Катерина в бутике текстиля. Продавщица постельного, нательного и прочего горячо её поддерживала, — она думает, ей это с рук сойдёт?! Ань, ну откуда такие наглые берутся?

— Да, Катюш, ты права, права абсолютно! Она думает, пришла, показалась — и хватит!

— Наглая!

— Наглая! Или совсем тупая. Она решила, что никто не заметит её отсутствия?

— Она решила, что может просто так деньги получать!

— Она совсем ничего не помыла?

— Галерею утром мыла. Видимо, пока у неё начальница здесь была. А та ушла, и эта свалила. Ни в один бутик не зашла! В туалетах вёдра бумагой переполнены! Везде срач!

— Ася хоть что-то мыла...

— Да Ася вообще нормальная! На неё никто никогда не жаловался!

— А ты?

— Что — я? Жаловалась? Нееет, никогда! Мне девочки говорили про неё, конечно, но я не соглашалась с ними. Не знаю, кто жаловался, цветочный, может, не знаю. Но уж не я — это точно. Ася хорошо работала... Ладно, пошла, тоже что-нибудь поделаю... Хотя, как в таком свинарнике что-то делать, я не понимаю. Никакого рабочего настроя из-за этой девки.

*

— Завтра я ей устрою! Ей смену обнулят! — звонко вещала Катя в своём отделе, а единственный её слушатель — высокий красивый Ваня — хитро ухмылялся и качал головой.

— Ничего ты завтра не сделаешь.

— В смысле?! Да я тут такой хай подниму — стены зашатаются! Её, может, вообще уволят на фиг!

— Не, не будешь ты скандалить завтра.

— Вот увидишь! Эти поломойки совсем охренели! Я эту Надю размотаю по всей галерее! Это она виновата: Асю выжила, сожрала, а эта теперь — лучше что ли?!

— Кать. Ничего ты завтра не сделаешь. Ты завтра выходная.

Глядя, как вытянулось лицо собеседницы, Иван развеселился.

— Может, приедешь? Устроишь тут хай, Надю размотаешь?...

— Да нет, куда я в выходной-то... Блин. Правда, как это я не учла...

— Ох, Катя, Катя...

— А я Жене записку оставлю, пусть он тут всех разнесёт. Вон, сколько я ему мусора оставлю на завтра, видал? У него явно вопросы будут.

— А ты Митьке-дурачку скажи, он тебе мусор вынесет.

— Чё, серьёзно? А что ему за это надо дать?

Ваня сделал не двусмысленный жест рукой у лица. Катерина взъярилась:

— Пошёл ты, придурок! — заколотила она хрупкими кулачками по его широкой мускулистой груди.

— Ладно, успокойся, я шучу! — мягко отбивался Ваня, смеясь, — шучу! Дай денег ему на самые дешёвые сиги. Он тебе и пол помоет.

— Серьёзно?

— Ага.

Парень вышел в галерею и зычно позвал:

— Митька!

Через несколько мгновений показался парень, с высоко поднятой, всклокоченной головой, деревянной походкой и руками, безжизненно висящими вдоль тела. Голову Митька задирал из-за нависших век, закрывающих ему обзор. Низко посаженные уши, широкая переносица и круглая верхняя губа дополняли странную внешность работника.

— Мить, хочешь на сигареты заработать? — бодро начал Иван.
 
— Нуу... — неуверенно отозвался парнишка.

— Мусор вынеси.

— А техничка где?

— Блин, Мить, сейчас позовём техничку, и сиги ей достанутся.

— Ладно, — кивнул Митя и пошёл обратно.

— Мить! Вынеси мусор!

— А техничка где?

Катя с Ваней переглянулись.

— Мить, нет технички. Забухала. Вынеси мусор. Катя тебе денег даст на сигареты.

— За мусор?

— Ага.

— А сигареты — мне?

— Тебе, Митенька, тебе. Если мусор вынесешь.

— Ладно.

Паренёк собрал пакеты, подобрал с пола бумажки, чеки, и остановился:

— А куда?

— В контейнер. На улице. За углом.

— За курилкой?

— Да, за курилкой.

— Ладно.

Митя ушёл.

— Он всегда такой?

— Ага.

— А почему?

— Говорят, мамка его бухала всю беременность, вот он такой и получился.

— Пипец вообще...

— Он так-то тихий, но лучше с ним не ссориться — задолбает нытьём. Будет ходить по пятам и гундеть одно и то же. Так что, готовь бабки. А то он сейчас вернётся, и с живой с тебя не слезет.

Митька вернулся и встал перед прилавком. Катю передёрнуло от его пустого взгляда и необычной, словно звериной, внешности. Она выложила деньги на прилавок. Митя сгрёб купюру в кулак, сунул в карман, но не ушёл. Стоял, молчал, глядел из-под тяжёлых век.

— Иди, Митя. Иди, работай.

— Ладно.

Парень вышел. Катя шумно выдохнула, а Ваня снова засмеялся.

*

Надежда почти кричала в телефон.

— Так она вообще не пришла? — сохраняя спокойствие спросила Кира.

— Она сидит! — взвизгнула Надя в ответ.

— За что?! — поразилась Кира.

— Да не "за что", а в мопной вашей! Сидит, в телефон играет!

— Тьфу, ты, господи... Ну, возьми её за ухо, вручи тряпку, пни под жопу...

— Кира! Это — твоя сотрудница!

— Хорошо, не верещи. Я уже на стоянке. Сейчас приду, возьму за ухо...

Надя убежала в кабинет, шевеля губами, потрясая пухловатой ручкой и яростно цокая низкими каблучками. Её возмущение не знало предела.

Кира, барышня модельной внешности, здороваясь со всеми подряд, распыляя вокруг себя ауру успеха и радости, прошла по галерее, как по подиуму, и вошла в помещение клининга. Там, на перевёрнутых вёдрах, сидели по разным углам, играющая в "ферму" Дина и вездесущий Иван.

— Здравствуйте, ребятки, — Кира вопросительно оглядела обоих, — чем занимаетесь?

— Здравствуйте, Кирочка! — просиял Ваня, — беседуем. Дина, знаете ли, очень интересная собеседница... Любопытный персонаж.

— Да уж мы все поняли, что за персонаж наша Дина... Диночка, ты сегодня что-нибудь помыла у нас?

— Подождите, — отозвалась уборщица, — я собираю урожай.

— Так, Дина, дай-ка сюда телефон.

— Нет. Это же мой телефон. Я его Вам не отдам.

— А тогда я не отдам тебе зарплату, — Кире, наконец, удалось установить с девицей зрительный контакт, — давай, давай. Я его подержу у себя, пока ты всё не вымоешь.

— А что надо мыть? — протягивая менеджеру гаджет, спросила Дина.

— Всё, Диночка, всё... Бери ведро, наливай туда воду, давай я тебе тряпку в лентяйку вставлю... Вот так. В воду мы добавим немножко моющего средства... Вот так, хорошо. Пойдём.

Они втроём вышли на галерею. Дина с тоской смотрела на открывшийся её взору, коридор.

— Это же много... — грустно протянула она.

— Ну, что делать... Все справляются, и ты справишься. Начинай с этой стороны, иди по бутикам. В каждый заходишь, моешь пол, забираешь мусор, новый пакет оставляешь им, и идёшь в следующий. Мы же с тобой вчера ходили, обсуждали это. Ты помнишь?

— Помню.

— А чего сидишь? Как закончишь с бутиками, ходи, мой галерею. Где сильно натоптано, там несколько раз в день придётся мыть, где почище, там, может, один или два раза за день помоешь. Ты с утра-то её мыла?

— Что?

— Галерею? Вот этот большой коридор ты мыла утром?

— Да.

— Ну вот, теперь мой, где грязно. И про туалеты не забывай: мусор собрать, полы протереть, зеркала помыть, в чек-листе расписаться...

Дина поплелась с вёдрами по бутикам. Ваня проводил её взглядом.

— Ни хрена она утром не мыла, — сказал он.

— Да, я вижу, что не мыто, — кивнула Кира, скорчив забавную рожицу, — Вань, ну ты же её видишь? Спорить с ней?

— Она говорит, что её родители отправили работать, чтобы она была ближе к простым людям.

— А они, что — не простые?

— Неа. Папа — телохранитель у всяких важных политиков. Его вызывают на работу, когда происходит что-то важное, и он отвечает за безопасность своего клиента.

— Ага, то есть выбирает городскую публичную личность и бухает поблизости...

— А мама — бизнес-вумен. Фрилансер. Из дома работает. Варит самогон и консервы, продаёт соседям.

— Охренеть.

— А Дина — их гордость. Они ей жениха выбирают самого достойного, чтобы замужество было удачным, а не просто так. Просто так — нельзя. Папа вот увидел, как Дина с его приятелем целуется, так приятелю челюсть сломал, а Дину выпорол собачьей цепью. Потому что жених должен быть знатный и богатый, а такие шалав не любят.

— Вань, ты ужасные вещи рассказываешь. Ладно, дебилы... Но цепью?!

— Ужасные у неё шрамы. Её папа этой цепью с детства воспитывает. Там спина — каша просто.

— Она тебе показала?!

— Да. Когда объясняла, почему ей ни с кем целоваться нельзя.

— А ты хотел?

— Я шутил. Интересно же, что у такого существа в башке творится... А она как погнала рассказывать... Я тут и офигел. Но, не смотря на папину строгость, у неё уже был выкидыш...

— Вань, хватит. Я не готова к таким подробностям. Иди уже тоже, работай.

Кира прошла в кабинет администратора.

— Ну, и что тебе теперь не нравится? Ты велела дать тебе другого сотрудника. Вот. Другой сотрудник.

— Кира, не было работника, и это — не работник! Её же надо за руку водить весь день!

— Зато она не курит.

— Зато она не моет!

— Тебе не угодить. Моет она. Вон, пошла с вёдрами. Моет же? Какие вопросы? И перегаром не прёт от неё. Всё нормально.

— Кира, нет: это — не нормально!!! Дай мне человека, который будет работать!

— Аська работала! Не понравилось! Я где должна людей брать?! Не поверишь, но умные, шустрые, трезвые, здоровые, образованные — в поломойки не идут! По крайней мере за нашу зарплату. Тут одна на сотню попадётся, так молишься на неё... А девяносто девять — аськи и динки. Чего ты от меня хочешь? Вакансия открыта, ищем, ждём. А пока бери, что есть, и не ной. А то ещё хуже будет.

— Куда уж хуже-то?!

— Поверь, тут тоже предела нет. У меня такие кадры попадаются... Упадёшь. Дина хоть безобидная. Тихая... Сейчас она всё вымоет. Не переживай.

*

Прямо напротив цветочного бутика упала молодая женщина. Ничто не предвещало: она шла с коляской из гипермаркета и, вдруг, свалилась, как подкошенная. Саша бросилась к ней. Осторожно похлопывая женщину по щекам, она звала на помощь. Первым, конечно, подоспел Иван. Он опустился на пол, приподнял голову пострадавшей и поморщился:

— Саш, да она пьяная просто!

— Ну, брось её здесь, пусть валяется! — неожиданно зло огрызнулась Крюкова.

— Да ладно, ты чего?

— Не суди, Вань, не судим будешь. Вызови "скорую"!

— Жень, в "скорую" позвони! — крикнул Ваня парню, выглянувшему из бутика электроники.

— А чё я-то?

*

"Скорая" подъехала быстро. Женщину с младенцем погрузили в машину, припарковавшуюся у центрального входа в галерею. Пустая коляска сиротливо ютилась рядом.

Спустя время, сотрудники спохватились, выглянули, но ни машины, ни коляски уже не было. Ваня быстро разузнал у охраны, что женщина отказалась от госпитализации и ушла домой своим ходом. Он пришёл в цветочный, поделиться новостями. На Сашу смотрел настороженно. Его удивила её недавняя злость.

— Ну, нормально всё, по ходу, с твоей пострадавшей, Саш. Ушла домой. Сама.

— А что хоть было-то?

— Да, вроде, обморок. Голодный, что ли... Видать, выпить есть, а поесть нету, — съязвил он, пристально наблюдая за реакцией девушки.

Александра вспыхнула, сжалась, выдержала паузу.

— Вань. Ты не знаешь её, зачем такие шутки отпускаешь? Она не пьяница: одета чисто, пахнет хорошо, опрятная. Алкашки такими не бывают.

— Вон, Ася работала: что она — воняла? Или грязная была? Нормальная баба. Но алкашка же. Сама не стесняется в этом признаваться. И тут тоже. Я её не знаю, хорошо. Но и ты её не знаешь. Или наличие маленького спиногрыза затмевает всё?

— Нет, не затмевает. Я её не знаю, ладно. Но ты рвёшься её обвинить...

— А ты — оправдать. Мы оба не правы, так?

Саша взглянула на парня с каким-то новым интересом. Задумалась.

— Саш, у тебя какой-то триггер на алкоголиков?

— Нет, не на алкоголиков, Вань. На  категоричность. Понимаешь, я её оправдываю, да? Но, если я ошибусь, мне не придётся извинятся. А тебе будет неловко, если твой ярлык окажется не оправданным. Я оставляю место для сомнений, а ты резкий, как вся моя семья. Я принимаю неидеальность людей, а ты отвергаешь, как будто сам — святой. Это не честно.

— Да ничего я не отвергаю. Если от бабы воняет перегаром, значит, баба пьяная. Всё же просто.

— Я же не спорю. Но перегар не означает пьянство. Может, она чуть пригубила по случаю, раз за год, не показатель же? Да и где, и как, ты озвучил этот факт? Если ты, после бутылки пива, словишь аритмию или приступ, не знаю, перфорацию язвы, свалишься на улице или в магазине, ты не думаешь, что какой-то Ваня подойдёт и скажет: "Да он пьяный просто"? Нет? Ты бы хотел, чтобы прибежала такая сочувствующая Саша, которой по фиг, чем ты пахнешь. Она подберёт тебя, вызовет "скорую", и не позволит посторонним хаять тебя на ровном месте?

— Придётся признать, что сочувствующая Саша меня больше устраивает.

— Не лицемерно ли — себе желать сочувствующую Сашу, а для других оставаться злобным Ваней?

— Ну, не злобным... И в Сашу мне всё равно не превратиться. Но я тебя понял. Понял, правда... Мир?

— Мир. И... Спасибо за беседу. Мне это важно.

— А мне любопытно. Захочешь поболтать — обращайся.

*

Начиналось очередное сонное утро. В галерее горел тусклый дежурный свет, бутики не были освещены вовсе. Только в цветочном Саша уже бодро готовилась к новому рабочему дню, но и она ещё не включила большой верхний свет, довольствуясь подсветкой холодильников и маленькой настольной лампой.

В сумраке галереи вырисовывалась чёрным силуэтом точёная фигура Киры Марьиной, с материнской нежностью наблюдающей за Митей-дурачком,  который, как пародия на зомби, безучастно блуждал в сумерках с тряпкой. За Кирой вырисовался второй силуэт — приземистее, пухлее, подвижнее. Застыв на несколько секунд, второй силуэт зашипел:

— Кира! Это, мать твою, что?!

Невозмутимая девица даже не вздрогнула:

— Это — Митенька.

— Я вижу, что Митенька! Где эта бледная моль?!

— Бледная моль хочет график, приближённый к человеческому. У неё выходной. Второй такой у меня нет... Я же предупреждала, Надюш, что всегда может быть хуже. Ну, вот, например... Зато в телефоне не сидит — у него нет телефона.

— Кира, но Ася работала каждый день!

— Конечно. У неё график — месяц на два. Месяц бухает, два работает. Она не станет мараться двумя днями выходных. На кой они ей? Она по трое суток не спит — пашет, всё успевает. И помыться, и поесть, и разборки учинить в своей коммуналке, и шабашек набрать... А потом месяц-то отсыпается, отъедается, мирится со всеми, кого успела поколотить... И снова пашет. А моль так не может. Да и, честно сказать, никто так не может. Поэтому — вот тебе Митенька. И не ной. У него всё то же самое: две руки, две ноги, два ведра, одна швабра. Какая разница? Смотри, какой парень деловой. Серьёзный. Как мой племянник полутора лет: лоб гармошкой, губки бантиком... Чудо просто. Ты только проверяй его раз в два часа: вдруг он в каком бутике залипнет, так ты его за ручку выведи, и он дальше пошуршит. Знаешь, как робот-пылесос. "Ему нужна ваша помощь"...

— Кира, ты меня убиваешь! — простонала Надя. Менеджер обернулась на неё с обезоруживающей улыбкой:

— Убивает тебя работа. А я тебя люблю!

*

Александре в бутик привезли кондиционер и уплотнили дверь. Владелец приехал, всё показал, проинструктировал:

— Уходя домой, выставишь здесь вот такие показатели, нажмёшь тут, а когда запищит — ещё раз. И оденься завтра потеплее. К утру тут будет полный вытрезвитель. Дверь держи прикрытой — не выпускай холод. Первые цветы привезут в одиннадцать часов. Изучи сегодня флешку — там в разделе "город" найдёшь первые композиции: в администрацию города и в правительственную гостиницу. Вот с них и начнём. Я написал Валерии Исуповой, но она пока не ответила... Сомнительно, что она согласится с нами поработать — возраст, статус, всё такое — но, если она придёт руководить оформлением города, я буду просто счастлив! Никаких денег не пожалею!

— Мы справимся, даже если Ваша Валерия Вам откажет, — холодно отозвалась Саша.

— Ты злишься? Саша! Не поверю, что ты не знаешь её! Включись — Валерия Сосипатровна!

— Стойте, это та Валерия?! Леди Флёрэнс?! Господи, да ей ведь лет-то...

— А я тебе про что... Но вдруг? Она в городе, ехать никуда не надо. Вдруг ей скучно на пенсии. Да, наш город — не английский замок, но и туда её уже не зовут.

— Не надо скептицизма! Она оформляла свадьбу герцогини! Похороны того самого мэтра... Да она... Она — Богиня флористики!

— Я уверен, если она до нас снизойдёт, ты найдёшь, о чём с ней побеседовать... Только одевайся, хорошо? Не дай бог тебя сразят банальные сопли в такой ответственный момент.

— Я всё поняла. Спасибо! Изучу флешку сейчас же.

— Вон там ещё есть рисунки, на ватмане. Они крупные. И подписаны, пронумерованы. Чтобы тебе легче было разобраться. Запомни, вырежь из ватмана, держи на виду, как образец. Всё должно быть правильно.

— Вы приедете?

— Я приеду с цветами, приеду за готовыми композициями, и, конечно, приеду, если появится Валерия Исупова. А в остальном, я полагаюсь на тебя. Ты справишься.

— Как всегда. До завтра.

Саша поставила складной стол, растянула на нём ватман, и углубилась в изучение рисунков и описаний.

Однако, спустя полчаса, она уже изучала материалы с разных сайтов о судьбе знаменитой флористки Исуповой. Последние данные гласили, что саженцы выведенных ею сортов роз можно приобрести в национальной галерее, а встретить — в крупнейших ботанических садах мира. Последние двадцать лет её жизни не освещались в прессе. Родом она была из другого города, если верить Интернет-источникам, как же она оказалась здесь? В разделе картинок были тысячи изображений цветочных композиций Исуповой, её картин из засушенных цветов, нарядов моделей разных домов мод, украшенных живыми цветами и сухими венками и ожерелиями. Сашу распирал интерес, ей казалось, что она понимает идеи этой художницы, и теперь не может согласиться с композициями, представленными её боссом. Александра была уверена, что Валерия бы поменяла цветы по центру. Она даже зарисовала то, что, по её мнению должно было получиться, сверила с фотографиями из Интернета, задумалась, вспоминая лекции и доклады студенческих времён... Возращаясь к эскизам начальника, Саша всё больше испытывала огорчение, не имея аргументов, оспорить то, что он утвердил, дабы предложить своё. Сомнения расстраивали девушку. Больше всего ей бы хотелось сейчас посовещаться с той, которая когда-то давно была её кумиром — с Леди Флёрэнс, как прозвали Валерию в британских СМИ.

К концу рабочего дня девушка накрутила себя так, что совершенно потеряла покой. Не выдержав, она сфотографировала свои зарисовки и отправила начальнику, с лаконичным вопросом: "Может быть, такой вариант подойдёт больше?"
Он не ответил.

В полном смятении, Саша включила кондиционер, заперла бутик, и пошла домой, даже не заметив на выходе Ивана, не услышав его "до завтра", не ответив, не взглянув...

Ваня проводил девушку внимательным взглядом."Случилось что-то", — подумал он, отметив чувство тревоги в сердце. И улыбнулся. Надо же, он, оказывается, волнуется за неё. Ах, Саша, Саша...

*

Цветы не приехали.
Ни в одиннадцать, ни в двенадцать, ни в три часа дня. Приехал босс, злой, нервный. Спрашивать его о своих рисунках Саша не решилась — до того ли ему сейчас? На трассе произошла авария, фура с цветами пострадала. Сильны ли повреждения, каковы потери — неизвестно. Ясно лишь то, что на месте аварии они могут проторчать до самого вечера. Если холодильное оборудование повреждено — к утру товар будет не годен для продажи, нужны холодильники. Босс принял непростое решение: вывести цветы на местный рынок там, где произошёл инцидент.
Созвонился со знакомыми, в семь вечера товар из фуры был вывезен на шесть местных и, более или менее, отдалённых точек. Финансовые потери есть, но не решись на них предприниматель, к утру потерял бы больше.

— Саш, расклад такой: сроки поджимают. Чтобы всё успеть вовремя, переносить поставки нельзя. Значит, послезавтра приедут сразу обе партии: первая — на адинистрацию и гостиницу, вторая — на ковровую дорожку и банкетный зал. Займись, пожалуйста. Я найду тебе людей, они будут работать по твоей указке, но за ними нужно будет следить, чтобы не портачили. У тебя состав и последовательность каждого букета должны от зубов отскакивать. Завтра утром я тебе привезу эскизы на следующие точки. Последними будут букеты для правительственных лиц, первой леди и прочее... Короче, там ещё море работы. И делать её придётся разом. Соберись. Я на тебя расчитываю.

Саша промолчала. Было бы неплохо увидеть эти эскизы ещё месяца три назад, чтобы было время изучить всё подробно...
Нет, Саша-то справится, в себе она не сомневалась, но ведь на её месте мог быть другой человек. И стал бы этот другой козлом отпущения. Обидно. Да и обсудить бы варианты-то. Интуиция упрямо подсказывала Александре, что композиция должна выглядеть иначе. Но босс молчит. И не поспоришь.

*

На пороге вырос Митенька. Уже опытный — второй день — он начал усердно подметать пол, чтобы потом шумно возить по нему тряпкой, звонко шлёпая её об плитку. Саша вышла в галерею. Тут тепло. В бутике сохраняется свежесть, в ожидании поступления цветов. Девушка решила пройтись по широкому коридору.

Ваня вышел из гипермаркета, увидел Сашу и подошёл.

— Гуляешь?

— Да, у меня уборка. А ты?

— Зашёл за обедом. Не готовил вчера ничего, поэтому пришлось купить готовое, — показал он пакет с продуктами.

— Ты любишь готовить?

— Да. Вообще, я люблю поесть. Но вкусно поесть — это только приготовить. В магазине не то.

— И что же ты готовишь?

— Сегодня буду делать жульен. Курица, грибы... — он закатил глаза и причмокнул, — А вчера лазанью доедал, с ветчиной.

— Сложно будет твоей девушке, если она таких блюд не знает.

— Захочет, научу. А не захочет, буду баловать.

— Вот как? Ты не за стандартные женские и мужские обязанности?

— Я за здравый смысл. Девушка нужна, чтобы быть вместе. Заодно. В одной банде. Ну, я не знаю, как объяснить. Но я хочу, чтобы так было. На одной волне. И пофиг, кто готовит. Это недолго и приятно — приготовить что-то вкусное. И это весело — вместе съесть, то, что приготовлено. И завалиться на диван, смотреть прикольный фильм, или пойти гулять... А на посуду забить вообще, и вымыть её, когда будет настроение и время. И покупать то, что радует, и нужно... Не считать, кто, сколько, кому, чего... Чушь это всё.

— Звучит хорошо и правильно. А на деле — получится ли?

— Получится. Просто нужно дождаться такую.

Ваню позвали: пришла машина, нужно разгрузить. Парень убежал. Саша хотела пойти за ним, но её окликнул Василий Дивцов.

— Такая чудесная барышня! Что возле Вас делает такой ветренный кадр?

— Здравствуйте, спасибо за комплимент. Но, почему ветренный? Ваня — хороший молодой человек. Работает почти каждый день, исполнительный, ответственный...

— Молодец среди овец — Ваш Ваня. Вон, такие только, — Вася кивнул на серьёзного Митю, что копошился за стеклом бутика, — и годятся для этой работы. А этот здоровый лоб здесь просто погоду пинает.

Саша ощутила, как грудная клетка переполнилась воздухом, в животе поднялась противная крупная дрожь и пошла по рукам. Девушка скрестила руки на груди, сосредоточилась на дыхании, чтобы не задрожал и голос. Несколько секунд она справлялась с собой, подыскивала слова, и, наконец, ответила:

— Если бы вместо Ивана здесь работал второй такой Митя, они бы не справились: работу нужно координировать и выполнять правильно. Не могу согласиться с Вами. Считаю, что Ваня здесь выполняет нужную и полезную работу.

Вася посмотрел на Александру с откровенной насмешкой, ухмыльнулся, пригладил седые усы:

— Это коробочку-то тебе поднести? — пробормотал он, но тут же громко продолжил, — конечно! Конечно, я не спорю: барышни нынче не те, что раньше. Это в Советском Союзе умели баб стряпать. Вот мы, с женой, мы — дети тех, кто поднимал целину. Мы родились в болоте, в глухой степи, а когда пошли в школу — там уже стоял посёлок городского типа. Теперь там городок, ездил я лет пять назад, по случаю — живут люди! В домах, в которых я по стройкам в коротких штанишках бегал! Вот там — бабы были! Не чета... Помню, мы с моей дом строили, своими руками, да, двадцатилетки-студенты, сами. Всё сами! Я кровлю клал, так мне жена ящики с гвоздями подносила, чтобы время не терялось. Во как! Попросить помочь — как в канаву окунуться: чай, не немощная. А теперь... Но и такие миленькие девушки не оправдывают раздолбайства этакого лося. Кабы тут работал студент, который бегает с Вашими коробчонками, а в голове конспекты крутит, вспоминает различия разновидностей углеродистой стали, искры металлов... Вот был бы мужик! Закончит институт, пойдёт на завод, будет реальную пользу приносить стране и предприятию, расти в карьере, обеспечивать семью... Вот — жизнь, почёт, будущее! А этот что? До пенсии будет дурачком помыкать? И это — "хороший молодой человек"? А?

Саша ответила сдержанно:

— Вы меряете жизнь своим мерилом, но не все жизни подходят под одно лекало. Если бы все мужчины пошли на завод, кто бы работал в других сферах: строители, дальнобойщики, машинисты, монтажники, электрики? Их же очень много. И нам не хватило бы студентов на все вакансии разнорабочих — дворников, комплектовщиков, грузчиков, курьеров, таксистов... Вы пользуетесь услугами сотен мужчин, которые ничуть не хуже Вашей профессии. Кроме того... Вот Ваше фото гордо украшает доску почёта нашего славного предприятия, но сколько там фото? Тридцать? Сорок? А заводчан?... Очевидно, что не все пришли к почёту и успеху, даже всю свою жизнь посвятив заводу. Если Вам это дело по душе — слава богу, но не надо думать, что люди, выполняющие другую работу — лодыри или неудачники.

— Я не говорю об уважаемых людях! Строитель или обувщик — дело мастера, человека с навыками и опытом. Я говорю о конкретном смазливом кобельке, который крутится возле Вас. И я понимаю Ваше неприятие моего мнения, понимаю. Сам вырастил двух таких дурочек. Ничего, хоть и не хотели, но послушали отца, теперь живут в хороших условиях с приличными мужьями...

— Ваша жизнь, семья — не эталон для окружающих.

— А зря. Ты, деточка, с таким активизмом счастливо замуж никогда не выйдешь. Послушай дедушку, — Вася пошёл к выходу, считая тему исчерпанной, но, напоследок, уже на ходу, поднял палец и добавил, — Дивцов плохого не посоветует, он много прожил!

— А помереть забыл, — буркнул Ваня.

Саша вздрогнула и обернулась:

— Ой, а я думаю, чего это он так шустро ретировался? А это ты подошёл.

— Обо мне судачили?

— Да, он считает, что тебе нужно пойти на завод, и в институт, и всё такое...

— Я знаю, он мне читал уже свои лекции.

— И как?

— Был послан.

— Насчёт завода и института я с ним не согласна. У каждого — свой путь. Он ведь не знает твоих планов на будущее, и рассуждает слишком самоуверенно...

— Да-да, он категоричен, точно. Ты такое не любишь.

— Именно. Однако, какой-то здравый смысл в его рассуждениях просматривается.

— Уточни?

— Ну, не до пенсии же "дурачком помыкать" — в этом он прав. Эта работа не на всю жизнь.

— А какая — на всю? Завод? — Ваня испытующе смотрел на девушку, но она молчала, — работа, любая работа, не выбирается на всю жизнь. Ты кажешься счастливой в своём бутике, но он — не твой. Магазин поднимет аренду, или твой босс попадёт под машину, или в это здание заложат бомбу и оно пострадает при терракте — всё! Нет бутика. Твоя только сфера, в которой ты работаешь — цветочки. А если ты потеряешь зрение, даже просто на различие цветов, или разовьётся аллергия, или координация там — какой-нибудь сраный паркинсон — и всё, и сфера уже не твоя. Ничего не бывает "на всю жизнь". Хочешь смешить Господа — строй планы, но это так же глупо, как отдать лучшие годы жизни каторге — ненавистной учёбе и нелюбимой работе.

— Я согласна с тобой про каторгу, но планы... Хоть какой-то вектор должен быть?! Куда-то же ты стремишься в жизни?

— Стремлюсь. Моя цель — плавать, как цветок в проруби, встретить такой же безумный цветок, и плавать вместе.

— А детей чем кормить?

— Жульеном и лазаньей. И чтобы плавали с нами, пока не придумают пойти на завод.

Саша задумчиво смотрела в лицо Ивана, на доли секунды останавливая взгляд на его бровях, ресницах, губах, щетине на подбородке, родинке на щеке, шрамике на виске, складке на переносице...

— Знаешь, звучит легко. Но слишком просто.

— А не хрен усложнять потому что. Я сейчас не бедствую без завода-института, не пропаду и потом.

— Сейчас ты молодой. А потом здоровья не станет...

— А на заводе я без здоровья нужен? То-то и оно. Ты же не ждёшь аллергию? И я не жду проблем со здоровьем. Я активно работаю, нормально питаюсь и не стою под стрелой... Жизнь прекрасна! А этот старый бурдюк набит важностью. И пошёл он. Важно и далеко.

— Вань, ты удивительный человек.

— Ты тоже. Пошёл я, дурачком попомыкаю. А то время идёт, пенсия близится... Нельзя упускать свой шанс.

Саша вернулась в бутик. Она смотрела на эти стеклянные стены, на холодильники, вазы и букеты, на влажный пол и складной стол... Первый раз Александра так остро ощутила временность всего, что её окружает. Это не её бутик, и даже не босса. И цветы — это, в первую очередь, товар. И завтра здесь может быть совсем другая девочка, которая всё будет делать иначе, и никто этого не заметит.

*

— Это эскизы будущих композиций? — услышала Саша и, подскочив от неожиданности, обернулась. У стола стояла опрятная нарядная старушка, худенькая, как её высокая трость из красного дерева с серебряным наболдашником. Седые волосы красивыми кудрями выбивались из-под вишнёвого берета. Лёгкий аккуратный макияж придавал лицу тепло и живость.

— Леди Флёрэнс!

— Валерия, — твёрдо поправила старушка, протягивая руку в тонкой замшевой перчатке, — просто Валерия. А Вы — Александра. Можно — Саша?

— Конечно! Валерия, здравствуйте! Я зачитывалась Вашей колонкой в студенчестве!

— Спасибо, мне приятно, но на этом закончим. Вы не ответили на мой вопрос. Про эскизы.

— Да, простите, бога ради, я в таком смятении... Нет, эти эскизы рисовала я. Но мой начальник их не рассмотрел. А рабочие варианты я Вам сейчас покажу.

Девушка развернула нужный ватман, но уже через минуту старушка сворачивала его обратно, отставив свою трость в сторону.

— Нет, нет и ещё раз — нет! Вот эти варианты мы берём в работу. Ваш начальник дал мне определённую власть в выборе экспозиции, и я воспользуюсь своим правом. Дайте мне Ваши зарисовки, Саша. Вот теперь я вижу, что Вы действительно зачитывались моей колонкой. Как можно допустить такую хрупкую нежность в центр растительной грубости? Весь вид потерян, Вы согласны? Давайте акварель, открывайте заказ, и мы с Вами отработаем желание заказчика с тем мастерством, которое ещё живо в моей старой седой голове. Ваш свежий взгляд будет критиковать мои мысли, и вместе мы сотворим совершенство. У Вас есть чистый ватман?

Лишь около полуночи две флористки, приняв окончательное решение по эскизам, отошли от стола. Валерия вышла из бутика и окликнула охранника:

— Голубчик, вызови дамам такси.

— Чего?! — сонно возмутился тот.

— Ну, или корми нас ужином. Я предпочитаю итальянскую кухню.

— ОплОтите сами, — хватаясь за телефон, рявкнул ЧОПовец, и вызвал такси к чёрному ходу.

— Никакой галантности, — фыркнула старушка, поправляя берет, — и грамотность нулевая.

— Как Вы оказались в нашем городе? — уже в машине спросила Александра.

— Я не стану отвечать на личные вопросы, милая девочка, — спокойно отозвалась знаменитость, — старухи часто бывают мнительны, и я не исключение. Потом кто-то будет брать у тебя интервью и ты ляпнешь лишнего, а я буду думать о тебе плохо. Нет уж. Лучше ты ничего лишнего не будешь знать, а я сохраню о тебе добрые воспоминания.

*

На следующий день Саша опоздала на час — проспала. Такое с ней случилось впервые в жизни. Ни разу, ни на учёбу, ни на работу она не опаздывала.

Прибежала запыхавшись, но без признаков вины или душевного дискомфорта. Первым делом Саша вырезала эскизы-образцы и повесила их на стену в порядке очерёдности. Потом прибрала стол, всё лишнее смотала скотчем, приготовив к утилизации.

Приехали цветы. Ваня, Митя и ещё один рабочий аккуратно заносили в бутик коробки, складывая их штабелями вдоль стены. Митя занёс коробки с основами. Коробки с пенопластом и поролоном в бутик уже не поместились, их оставили снаружи.

Заглянула женщина средних лет, попросила показать ей букет из лилий. Саша спросила, для кого цветы. Для сестры, на день рождения. Девушка выбрала букет, в котором лилий много, но они мелкие, светлые, окружённые лёгким воздушным декором. Для мамы она бы выбрала другой букет: более увесистый и цветом, и формой. Три большие лилии, насыщенных тонов... А вот упаковка — в точности до наоборот. Крупные и яркие цветы Александра заворачивала в нежную бледную бумагу, а хрупкие букеты в яркие кричащие цвета.

Покупательнице всё понравилось. Впрочем, как всегда.

Скоро подошла и Валерия. Она лишь спросила, будет ли бутик работать, пока они готовят цветочный наряд для торжественных мероприятий города? Получив ответ, что покупатели не помешают, флористка углубилась в работу.

Саша училась каждую секунду. Она знала всё, но, оказывается, она ничего не знала. Пока она разбирала цветы по образцу, Исупова занялась декором.
Пенопластовую основу под цветы полагалось вставить в красивое кашпо и залить водой, чтобы цветы стояли, как искуственные, но живые, и долго не увядали. Кашпо не прибыло. Валерия не хотела бросать работу не доделанной. Она дала Ивану список и через полчаса оклеивала пенопласт крупными обрывками бумаги, потом заливала из баллона быстросохнущей эмалью, другими эмалями добавляла цвет и градиент, и отдавала Саша на заполнение ранее подготовленными цветами.

Готовую композицию ставили в холодильник с вытяжкой.

Босс приехал и обомлел.
То, что было на его образцах, утверждённых и уже сто раз дополненных, совершенно отличалось от того, что стояло сейчас в холодильнике. Но список растительности точно соответствовал списку заказчика, а оформление, кажется, гораздо круче.

Начальник два раза вдохнул, один выдохнул и увидел, наконец, Исупову. Просияв, он аккуратно взял её за локоток, и повёл, воркуя, по галерее. Валерия, поправляя седые кудри, заколотые вычурной заколкой с пёстрыми камнями, сначала поглядывала на собеседника с недоумением, потом с любопытством, и, наконец, её тоскующий взор начал блуждать по коридору, выискивая отходные пути. Её интересовали цветы, роскошь, которую можно создать с их помощью, живое взаимопонимание с Александрой, которой — на удивление — ничего не нужно долго объяснять, а этот болтун со своими шаркающими комплиментами просто убивает её время! Саша выручила и здесь: она увидела, как мучительно вздыхает, оглядываясь по сторонам, её невольная учительница, и выбежала в галерею:

— Валерия Сосипатровна! — закричала она. Старая флористка бросилась от своего провожатого так скоро, словно он вдруг раскалился. Босс ринулся за ней.

У входа в бутик они столпились:

— Что случилось?! — не скрывая досады спросил мужчина.

— Валерия Сосипатровна, я кажется, накосячила, — игнорируя начальника, Саша виновато махнула рукой в сторону стола с цветами.

— Что?! — театрально воскликнула старушка, — что ты сделала?!

Она просеменила к столу, взяла в руки один пучок цветов, бросила. Взяла другой, бросила. Босс подошёл поближе, но она остановила мужчину жестом:

— Простите, мы пообщаемся с Вами в другой раз. Александра! Идите сюда, будем исправлять.

Загородив стол спинами, женщины склонились над цветами, перекладывая их с места на место, подрезая стебли, продолжая работу. Босс постоял, вздохнул, и с сожалением вышел. Через минуту Валерия, хохоча, обнимала Сашу:

— Как ты додумалась?!

— Боже, Вы себя со стороны не видели. Столько грусти от беседы... Как будто Вам нотацию читают.

— Хуже! Комплименты! Избитые, неактуальные, дурацкие дифирамбы! Я желаю работать, а не выслушивать всё то, что надоело ещё полвека назад!

Саша смеялась.

Вечером пришла машина за готовыми цветами, но Валерия наотрез отказалась отдавать неполную партию. Работы было ещё много. Водитель — беспредельно флегматичный мужик — согласился ждать у входа хоть до конца недели. То ли оплата у него почасовая, то ли он сам по себе такой невозмутимый, но уточнив, что пара часов у него есть совершенно точно, он спокойно отлучился поужинать.

Приехала Кира, привезла новую уборщицу на экскурсию по галерее: если понравится, женщина выйдет сюда на работу. Они обошли бутики, посмотрели туалеты, входные группы, мопную, кабинеты, и встали в дверях цветочного.

Новая уборщица была женщиной немолодой, седой, опрятной. Но, не смотря на крепкое телосложение, рядом с хрупкой Валерией она казалась ученицей старших классов перед своей классной дамой: настолько мельче, неувереннее и серее она выглядела. Едва заметный провал под носом указывал на отсутствие верхних зубов, широкий пластиковый ободок прилизывал волосы, открывая высокий покатый лоб. Глаза большие, голубые и вопросительные — как у собаки. Она стояла, сложив руки перед собой, с откровенным любопытством наблюдая за происходящим. Кира разговаривала с Сашей, познакомилась с Валерией, и попробовала собирать композиции. Как-то незаметно к ним присоединилась и новенькая, попутно представившись:

— Дарья Григорьевна я. Устинова. Можно просто Дарья.

Позже в бутик зашёл Иван и остался, пока партия не была завершена. Дарья с Кирой ушли раньше.

Едва ли не в полночь Ваня позвал скучающего водителя. Вместе они прикатили из кузова три специальных ларя-холодильника, перегрузили в них цветы из бутика, закатили обратно. Саша подписала сопроводительные документы, и водитель уехал. Ваня вызвал дамам такси, не взяв с них денег: оплата спишется у него через приложение.

В машине Валерия спросила:

— Мы так и будем собирать всё это в четыре руки с божьей помощью?

— Начальник обещал найти людей мне в подмогу... Может быть, Ваше появление помутило его разум, и он решил, что мы справимся сами? В его мироощущении Вы — богиня цветов, возможно, Вы и управляете ими.

— Надо будет сказать ему, что магия стоит дороже ручного труда.

— Не думаю, что он поверит.

*

К открытию, в бутике цветов уже вовсю кипела работа. Две флористки, не сговариваясь, пришли пораньше и трудились, не разгибая спины. Периодически заходили покупатели, Саша отпускала их приветливо и быстро. К обеду нарисовалась Устинова. Она, как и вчера, стояла в дверях, сложив ручки:

— Здравствуйте! — всего одно слово, но Саше тон показался заискивающим.

— Здравствуйте.

— А я, вот, к вам пришла. Помогать.

Женщины переглянулись.

— Вас кто прислал? Кира?

— Меня никто не присылал. Я сама пришла. Но, если вам не надо, я уйду. Уйти мне?

По Сашиной коже пробежал холодок: что-то неприятное было в этой Дарье, что-то странное... Но ведь помочь пришла. Это же — хорошо?

— Если хотите, можете и помочь. Просто непонятно, кто Вам оплачивать будет Вашу работу.

— Я не за деньги пришла. Я просто. Я люблю цветы. Только совсем в них не разбираюсь. Вот эти, голубенькие — такие чудненькие, да? А вот те махонькие, пушистенькие — совсем на живые не похожи. Они, поди, искусственные? Да? Нет?

— Мы работаем молча. Будет хорошо, если и Вы помолчите: цветы не любят болтовни.

— Воооон, даже как... Ничего себе, — Дарья засмеялась, — ой, это правда — цветы не любят?! А что они любят? Вы знаете?

Молчание флористок стало напряжённым. Помощница, продолжая посмеиваться, начала работать, и — надо отдать ей должное — справлялась правильно и шустро. Её пара рук не была лишней в сложившихся обстоятельствах, но напряжение ушло не сразу.

Приехал босс за второй партией, подключился к ручному труду. Пришёл Ваня, активно включился в общую деятельность. Дарья притихла, в помещении словно посветлело, и дело пошло полным ходом.

*

— Дина, у нас сегодня не мой. Да и мусор мы сами вынесем, тут больно много, — не отрываясь от цветов, сказала Саша.

Все вздрогнули и обернулись. В дверях действительно стояла Дина. Пока она обдумывала услышанное, Дарья бросила своё занятие и впилась в неё любопытным взором.

— Ну, я тогда пошла? — уточнила девушка.

— Да, иди. Завтра приберёшься.

— Постой, — Устинова просеменила к выходу, — ты тут уборщица, да?

— Да.

— И тебя зовут Дина?

— Да.

— А я — Дарья. Я буду с тобой работать. Будешь говорить мне "Вы" и называть "тётя Даша". Поняла?

— А что Вы будете мыть?

— Всё то же самое, что ты.

— А как мы будем работать вместе?

— Нет, я буду работать в твои выходные. Вот ты сегодня и завтра работаешь, а потом я буду два дня.

— Мы не будем с Вами работать. Мы будем по очереди.

Дарья засмеялась:

— Ты такая дурочка, что это даже мило! Да, мы будем по очереди. И когда я приду утром, я проверю, всё ли ты прибрала вечером.

— Я тоже буду проверять, — серьёзно кивнула девушка.

Устинова снова засмеялась.

— Хорошо, проверяй, — она потрепала Дину по плечу, поправила ей чёлку и вернулась к столу.

Саша снова ощутила противную дрожь в животе. Когда дрогнули руки, она оставила свою работу и отошла попить воды. Подышала, успокоилась. Глядя на Дарью издали, она никак не могла взять в толк — что так сильно напрягает её в этой женщине? Что это за неприязнь такая? Они ведь, по сути, не знакомы даже. Может быть, это и есть — интуиция? Может, стоит ждать от неё подвоха? Тщательно прислушиваясь к своим ощущениям, Александра неожиданно отчётливо почувствовала острое желание держаться подальше от новенькой. Необоснованно, но чётко. Одно утешало: она всего лишь уборщица. Им, как говорится, детей не крестить.

*

Партию закончили в семь вечера. Босс приехал лично, помогал в погрузке. Ваня, конечно же, принимал самое активное участие. Митьке доверили держать двери.
Когда холодильники опустели, Саша окликнула Исупову, перебирающую ватманы со следующими образцами:

— Валерия Сосипатровна!

— Сисипатровна! — с привизгом захохотала Дарья, — Сисипатровна!... А отца как звали? Сиська?! Патрик?! Сисипатрррр!... — любопытные голубые глаза навыкате слезились от смеха, отсутствие верхних зубов было полным и очевидным, да и весь вид опрятной крепкой бабули казался сейчас зловещим и уродливым.

Валерия напряглась, Саша залилась краской, Иван с боссом стояли в дверях растерянные. Даже Митенька смотрел озадаченно.

Наконец, начальник обрёл дар речи:

— Вы в своём уме?! — выступил он вперёд.

— Ой, а что такого?! — сменив истерический хохот на глупое хихиканье, пребывая в полном недоумении, спросила Устинова, — смешно же. Вам, разве, не смешно? Я вот никогда не слышала такого отчества. А Вы слышали?

— Это не имеет никакого значения. Отец Валерии Сосипатровны был очень умным и трудолюбивым человеком, жил в собственной усадьбе и оплатил дочери заграничное образование...

— А что, цветочки складывать за границей только учат?

Саша смотрела на Дарью "во все глаза": та не насмешничала, она реально тупая. Насмешка, издёвка — результат мыслительного процесса, а эта тётка мелет, не задумываясь ни на секунду. Видит, слышит — говорит. Вот, наверно, она — "простота — хуже воровства". Нормальному человеку выпить надо, чтобы на язык вышло то, что на уме, а этой, видимо, можно не наливать.

— Я — ботаник, филолог, литературовед, флорист и модельер. И всё это — профессиональное образование с лучшей в мире практикой. Вам, Дашенька, такое не осмыслить.

Валерия повернулась к Александре:

— Нам нужно с Вами ещё поработать.

— Хорошо, — отозвалась та, с трудом вытесняя из мыслей бесцеремонную уборщицу.

— А что вы собираетесь делать? — тут же ожила та.

— Вызвать Вам такси, — резко встрял босс, — мы в Ваших услугах не нуждаемся, и я настоятельно Вас прошу завтра не являться сюда. Вас официально не приглашают.

— Ой, а что такого-то? — снова засмеялась Дарья, — это из-за отчества, что ли?

Босс смотрел на неё так, словно хотел придушить.

— Ой, ладно, ладно. Не приду. Мне всё равно надо собраться, послезавтра же на новую работу выходить... А ведь цветы не простоят неделю, даже в этих композициях ваших. Вы их обновлять будете?

— Будем, — спокойно ответила Валерия.

— Что, всю неделю?

— Всю неделю.

— Ну, я вам, значит, ещё пригожусь. Ещё сами позовёте. Но бесплатно я больше не приду, — говоря это, Дарья оделась и пошла к выходу, — до встречи! — помахала она ручкой на пороге, и вышла, наконец. Вслед за ней вышел начальник — самолично убедиться, что она села в машину и уехала.

— Какая она... — Саша боялась сказать что-то слишком резкое, так как ещё не знала мнения Валерии. Идти с ней в разрез не хотелось. Но и мягких слов не находилось.

— Чудаковатая, — охарактеризовала помощницу Валерия, — со странностями, да, а кто без них? Бесцеремонная... Ну, такое воспитание. Не зря же она полы моет, а не ведёт экскурсии по музею боевой славы. Хотя, ты знаешь, встречала я таких образованных уборщиц... Мне могли нос утереть. Я уважаю любой труд. А эта Дарья нам отменно помогла сегодня. Или ты не согласна?

— Я вынуждена согласиться. Без неё мы бы ещё вовсю собирали. Но её общение обесценивает её же труд.

— Не принимай близко к сердцу. Я привыкла к подобным насмешкам ещё со школы. Мой отец, надо сказать, ненавидел своё имя, не мог простить отцу снобизма, но не сменил, а носил его с таким гордым отчаянием, что, пожалуй, именно благодаря этому отчаянию, он и добился успеха в жизни. Ты ведь знаешь: его виноградники и цветники славились далеко за пределами малой родины. Дед был увлечён религией, и назвал сына апостольским именем. Был там такой, родом из Ахайи.

— Да, я читала о Вашем отце. А как его звали дома, в неформальной обстановке?

— Петькой, — улыбнулась Валерия. И добавила:

— И чего было Петром не назвать?

*

В этот раз женщины решили прогуляться. Весна в этом году гуляла буйно и мятежно: то заморозки, то дожди; свежая зелень смешивалась с короткими метелями, а морось с капелью. Теперь же, наконец, погода радовала устойчивым теплом. Остатки сугробов стекали в сточные канавы, в тенистых углах ещё блестели редкие сосульки на ветвях и карнизах, но на широких проспектах уже ощущалось летнее лёгкое настроение.

Валерия вспоминала юность и молодость, которые были наполнены интересными знакомствами, знаменитостями из разных сфер, безумными идеями и невероятными фантазиями.

— Знаешь, Сашенька, — с каких-то пор Исупова стала обращаться к девушке как-то нежнее и на ты, — я ведь свою дипломную работу запорола к едрене фене!

— Как?! Почему?! У Вас же всё везде окончено с отличием!

— Вот так! Мою работу не приняли за "фантастический глобализм". Я изобразила цветочный фонтан, внутри конструкции которого посеяны семена быстрорастущих растений. По задумке, труба с питательными веществами и растительным материалом идёт параллельно трубе с водой, и оснащена микросистемой водоснабжения, чтобы не вымывалось содержимое. И вот. Не с того начала: сама конструкция фонтана являет собой контурную скульптуру из трубы, изображающую птицу, которая когда-то водилась в тех местах, но теперь является вымершей. То есть, это, типа "экологический памятник природе". Форма птицы узнаваемая, что позволяет оформить работу просто, без лишних деталей — из трубы. Ну, и вот, трубы, как я уже сказала, две. Одна — фонтанная — разбрызгивает воду и орошает вторую трубу, а вторая, "оживает" после запуска фонтана. Когда по конструкции пускают воду, семена получают питательные вещества и начинается буйный рост зелени с последующим цветением. Пик красоты достигается, примерно, через три недели, после чего идёт постепенное увядание. Как тебе идея?

— Прикольно! А потом? Растения же однолетние?

— Содержимое выдувается, промывается кёрхером, и задувается новая сухая смесь. И это — технически возможно: мы продумали птицу так, чтобы не было резких поворотов и острых углов. Самое труднодоступное место — клюв, но именно его мы использовали под стартовую точку. Всё продумали!

— А работу не приняли?

— Нет, преподаватель кричал. Не помню уже дословно, но кричал на всю нашу группу и меня особенно.

— Вы, наверно, расстроились?

— Нет, вовсе нет! У нас был запасной вариант, который готовили мальчики — отличники нашей команды. Сдали его, без проблем. Кроме того, преподаватель этот был маленький, в плане роста, и очень объёмный в области талии. И когда он кричал, он размахивал маленькими ручками и подпрыгивал на коротеньких ножках. И голосок его, уверенный альт, срывался в ключевых местах на мальчишеский фальцет... Так что самым трудным было нашей группе — не заржать, как взводу лошадей британской полиции.

Саша стояла, сложившись пополам. Она хохотала до колик и не могла двинуться с места. А Валерия стояла рядом, закинув голову вверх, глядя на сумеречное небо и, проплывающие по нему, облака, и улыбалась своим воспоминаниям.

Длинная серая тень, преследовавшая собеседниц не один квартал, стояла, не шевелясь, выделяясь из теней кустов лишь более правильными очертаниями. Но женщины никого не видели, ничего подозрительного не заметили, и вообще, отлично прогулялись и весело провели время.

*

На следующий день флористки снова обсуждали цветы, картинки и будущие букеты, в ожидании машины. Заглянула Дина:

— А сегодня? — спросила она так, словно продолжала едва прерванный разговор.

— А сегодня можно, давай, — весело откликнулась Саша, и они с Валерией вышли в коридор, — ты очень удачно зашла, Диночка!

— Для меня — неудачно зашла, — закатывая ведро на колёсах в бутик, пробурчала уборщица.

Женщины весело переглянулись, но не прокомментировали, а продолжили увлечённо обсуждать заказ.

На горизонте показался Дивцов. Сашу передёрнуло от неприятия этого авторитарного человека.

— Ну-ка, Александра, знакомьте меня со столь интеллигентной дамой! — приказным, но галантным тоном перебил флористок Вася.

— Валерия Исупова, — вяло представила Саша свою спутницу.

— Валерия! Какое чудесное имя!

— Это Вы ещё отчество не слышали, — буркнула Исупова, глядя на мужчину поверх очков, которые она забыла снять, оставляя мелкую работу не законченной, — а Вас как изволите звать?

— Василий Дивцов, станочник-универсал высшего разряда, больше специализируюсь на фрезеровке. Почётный заводчанин, вот уж семь лет, как украшаю доску почёта! — бодро отрапортовал рабочий.

— Ну, и что же Вы, Василий Дивцов, почётный фрезеровщик, решили возле нас задержаться? — то ли чувствуя Сашин настрой, то ли так же испытывая неприязнь к напористому собеседнику, сухо поинтересовалась Валерия.

— Ваш берет, Ваши перчатки и Ваша великолепная трость — просто вскружили мне голову! Таких потрясающих женщин я здесь ещё ни разу не встречал!

— Потрясающим в наши годы может быть только диагноз. А берет, трость и перчатки могу пожертвовать Вам на старость — тряситесь на здоровье.

— Вы, кажется, мне хамите, мадам. Уж не обидел ли я Вас случайно?

— Меня даже специально обидеть не получится, друг мой, и я не хамлю, а выражаю своё недовольство Вашим вторжением в мой тихий размеренный рабочий день.

— Но я не мог пройти мимо!

— Это и настораживает.

— Я не какой-то там повеса, к Вашему сведению, я — уважаемый человек!

— Вот. Сначала Вы вторглись в наш диалог. Теперь требуете уважения. Я даже думать не хочу, что у Вас далее по списку. Полагаю, что первым Вашим посылом было желание понравиться, однако, чем дольше беседа, тем откровеннее мотивы.

— Вы меня оскорбляете?!

— Вот. Теперь Вы бросаетесь обвинениями и ведёте себя подозрительно. Но не смущает ли Вас, что это именно Вы начали разговор и упрямо продолжаете его, игнорируя откровенную неприязненность?

— В Ваши годы стыдно слушать этих! — Дивцов презрительно кивнул на Сашу, — безинициативных малолеток!

— А теперь Вы указываете интеллегентной даме на её возраст. Может быть, Вы доставите удовольствие всем нам, и продолжите свой маршрут, от которого Вы столь неусмотрительно отклонились?

— А, пошла ты, перхоть старая! — отчётливо, но тихо пробухтел Вася и быстро удалился.

— Вот так, Александра, проносится жизнь — от интеллегентной дамы до старой перхоти. Никогда никого не слушай, а то пропустишь всё, что между.

Саша смотрела на Валерию влюблёнными глазами и улыбалась до ушей.

*

Прошло несколько дней в напряжённой работе. Цветы поступали ежедневно, босс пригласил сотрудников на подмогу, Валерия снисходительно звала их подмастерьями. Плели венки и ожерелья для торжественной делегации, обновляли цветочные композиции и собирали новые. Готовые изделия отправляли сразу на мероприятия, посвящённые дню рождения города. В СМИ его уже назвали Цветочным Юбилеем, осветив участие Исуповой, и конечно же, упоминая при этом босса и его фирму по продаже и доставке живых цветов. Реклама давала свои плоды: количество покупателей возросло, и зачастую подмастерья занимались продажей букетов, пока Саша и Валерия работали над оформлением праздника. В маленьком бутике не прекращалась милая болтовня и короткий смех.

— Валерия Сосипатровна, а расскажите о своей заколочке. Она, наверняка, с историей, — попросила как-то одна девочка, лет этак под сорок, которая когда-то, будучи студенткой, писала доклад о Валерии, о чём похвасталась, едва её увидела.

— О, эту заколку мне подарил герцог: старший брат той герцогини, которой я оформляла свадьбу. Он сделал мне этот презент в знак признательности и дружбы. А сама герцогиня преподнесла мне вот эту брошь с цепочкой, — Валерия продемонстрировала полудрагоценную ящерицу, якобы ползущую по цепочкам-лианам, украшенным изумрудными листочками, — безделушка, но очень искусно сделана. Герцогиня сказала, что я на эту ящерку похожа — юркая, умная и вся в зелени. Эти две вещицы чудесно гармонируют друг с другом, я с удовольствием ношу их вместе, и всегда вспоминаю брата с сестрой из далёкой Британии, которые были ко мне добры и благосклонны. Я люблю вспоминать то время. Мне там было очень хорошо.

— А почему Вы не остались в Англии? Вас там так любили...

— Тоска по дому... Не каждый так привязан к своей родине, но я спать не могла без родных берёз, соловьёв, журавлей. У нас за домом было журавлиное гнездо... Я по нему скучала больше, чем по собственнному дому! Друзья находятся везде, но дом... Запах. Ветер. Шум дерева над домом. Писк птенцов из гнезда. Даже солнце совсем другое. Нет, я не смогла бы там жить постоянно.

— Чушь какая — солнце там другое, — послышался насмешливый голос Устиновой, —наверно, натворила чего-нибудь, вот и вернулась.

Валерия подняла бровь:

— Ваш жизненный опыт говорит сам за себя.

— Не я ж из Англии слиняла, — хохотнула Дарья, посмотрела на каждого присутствующего, и улыбаясь, вышла.

— Чего приходила? — пробормотала Саша.

— Она давно тут стояла, уши грела, — откликнулись подмастерья, — чего шастает?

— Чтобы какую-нибудь гадость сказать, очевидно, — равнодушно пожала плечами Исупова, — а я вам, девочки, сейчас покажу, как закрепить тонкие стебли, не ломая их и не сминая объём. Это пригодится для грядущих букетов. Нам подойдёт пенопласт или плотная бумага. И покажу букет, собранный в пластиковую трубку, которая оформлена цветами на тонком стебле и замаскирована зеленью — он держит форму, не распадается, чудесно стоит... Но об этом позже.

*

Дина приходила рано утром, прибиралась и уходила. Молчаливая, тонкая, бледная, она, при всей своей странности, сама организовала свою работу, в соответствии с нагрузкой в бутике. Тогда как Дарья являлась всегда в самый разгар работы, уточняла, что мыть не надо, и ещё по часу путалась под ногами, отвлекая подмастерьев разговорами, хватая цветы, перекладывая их с места на место, изрядно всем мешая.

Приезжала Кира Марьина, выслушивала жалобы от Надежды: моль Дина работает медленно и "спустя рукава", но хотя бы работает, а Дарья, которая вежливо таращит глаза на продавцов и администратора, половину работы не делает вовсе, оставляя напарнице на смены. При этом ещё и жалуется, что именно Дина не выполняет поставленных задач, якобы оставляя свою работу ей. И первые смены Устиновой верили, глядя в её распахнутые глазки, но проверив записи с камер наблюдения обнаружили полное несоответствие слов и действий данной уборщицы. Кроме того, уже со второго дня работы, начались жалобы от покупателей: уборщица не пускает людей в туалет. И с утра, и днём, и вечером — у неё там помыто, ждите, пока высохнет. Кира вздыхала и шла к сотруднице:

— Даша, что такое? Почему ты туалет закрываешь?

— А у меня санитарный час.

— Даша, здесь нет санитарного часа. Туалеты должны быть доступны всегда. Покупатели идут постоянным потоком.

— Да? И как мне мыть? — расцвела в улыбке Устинова, — они по сырому полу топчут, а я должна за каждым затирать? А бутики мыть когда?

— Даша, до тебя же как-то работали девочки, решали этот вопрос без конфликта. Закрывай по кабинкам. Но не весь туалет.

— Хорошо, Кира, я Вас поняла.

По факту же ничего не менялось: доступ к данному общественному месту открывался только перед приездом Киры и, минут на двадцать, после каждого шумного выговора Надежды. И то, Дарья стояла в дверях, буквально уточняя у всякого входящего, не хочет ли он до дома потерпеть или поискать другое отхожее место. А если ей не нравился тон посетителя, то она начинала громко скандалить, с угрозами, оскорблениями и агрессивным затиранием полов, в процессе которого, она, "случайно", лупила тряпкой по ногам тех, кто попадался ей на пути или, например, пытался помыть руки.

Торговая галерея относилась к торговому центру, и жалобная книга на стойке администрации магазина начала пухнуть от недовольства посетителей туалетов. Дина не пухла, но тоже выказывала признаки раздражения. Она, хоть и не от мира сего, но не совсем без ума, и видела, что есть производственные клининговые процессы, которые из смены в смену выполняет только она.

— Тётя Даша обещала проверять, хорошо ли я помыла. Я тоже обещала проверять. Но она не моет. Почему тётя Даша не моет? Она же, получается, меньше работает. А денежки одинаковые... — наивно вопрошала она, мигая маленькими глазками. Кира молчала.

Митенька, конечно, справляется, но он не хочет мыть на постоянной основе. Ему нравится быть разнорабочим. Говорит, с мужиками лучше. Конечно, лучше — Митенька там, сколь чего, свой. А с ведром и тряпкой он всё один. Итак парень себя изгоем чувствует, глупо прятать его за лентяйкой. А Устинова готова выходить хоть каждый день. Не пьёт, опрятная. Продавцы её нахваливают, поверить не могут, что такая милая женщина может кого-то оскорбить. Даже намекают, что Надежда, мягко говоря, преувеличивает проступки Даши. И Кира склонялась к тому, что продавцы правы. Во-первых, их больше. Во-вторых, Надя на всех жалуется, кого ей не дай. А жалобная книга... Ну, что делать? Видимо, Даша не очень ладит с людьми в целом. Но приходит вовремя, к открытию галерея всегда вымыта. Да и надо отдать ей должное — в пресловутых туалетах даже зеркала сияют, когда ни зайди.

"Посмотрим, — думала Кира, выслушивая очередную жалобу, — может, привыкнут все: и Даша к людям, и люди к Даше."

*

Завтра последний день праздника, и сегодня подмастерьев уже нет. Работы не много, но она ответственная: флористки собирают букеты, которые завтра будут вручены главным гостям города. Особенно долго работали над составом букета для первой леди. Первоначальный эскиз отменили, получив информацию от костюмера праздника: он выяснил цвет и фасон наряда достопочтенной дамы, а они никак не вязались с заявленным букетом. Валерия рисовала и рисовала, на бирюзовой, под цвет платья, бумаге, а Александра отметала вариант за вариантом. Наконец, они сошлись на фиолетовых и вишнёвых мелкоцветных гиппеаструмах в бледном жёлтом оформлении, с небольшим разнообразием, о котором ещё спорили некоторое время. Букеты главной пары согласовывались между собой, хоть и были совершенно разными.

— Это важно, — говорила Валерия, рисуя эскиз за эскизом, — фото этих людей будут на всех газетах, во всех новостных пабликах. Их букеты должны быть парой: не сочетаемо, но рядом, вместе, похоже... Одни интересы, одна суть, но разное наполнение. Это увидит весь мир, и мир должен смотреть на это с удовольствием. Наши цветы не затмят людей, но будут им соответствовать...

Саша слушала и чувствовала причастность к чему-то глобальному: за цветами скрывалась целая вселенная, диктующая моду, стиль, статус; описывающая эмоции и чувства; подчёркивающая образ, уровень надёжности, степень важности... За время работы с Валерией, девушка прониклась пониманием того, что цветы — везде одинаковые. То есть, она читала о дорогих показах с живыми цветами, а работала в простом цветочном бутике, но только сейчас она поняла, что и здесь, и там цветы одни и те же. И если букет покупает парень для привлечения внимания — это один состав, но если он собрался делать предложение — совсем другой. И лишь она, Саша, решает — обретёт ли её букет свою магическую силу, подчеркнёт ли серьёзность намерений или проиллюстрирует ли беззаботное влечение. Лишь она может вложить в цветы полноту эмоций, статус, вес, и они скажут не меньше, чем слова человека, его взгляд, костюм или улыбка. И только она может оставить цветы — просто цветами, завёрнутыми в подарочную бумагу.

Как, совсем недавно, её озарило ощущение пустоты и временности всего, что её окружает, так теперь она прочувствовала власть и силу, которые не находила в себе прежде.

Новые чувства пугали её, но страх этот был захватывающим, как страх перед высокой горкой, с которой предстоит скатиться.

*

— Это чё это, белая бумага кончилась? — раздался смех Дарьи. Саша обернулась к столу:

— Нет, это — бумага под цвет платья первой леди. Мы собираем для неё букет на завтра.

— Вот этот веник? — Устинова изумлённо вытаращила глаза, — я бы сделала не так.

Она порылась в цветах, набрала десяток сочных красных роз и начала заворачивать их в красную бумагу.

— Вот, — приговаривала она, — дорого, богато... Для первой леди самое то. Она баба уже не молодая. У ней статус. И годы. И мужик. На что ей ваши заморские мелкие цветочки? Как будто фейерверк на груди взорвали. Пышно и глупо. А розы — это классика. Вот. Не благодарите.

Дарья бросила букет на стол. Валерия, не отрываясь от работы, спокойно ответила:

— Возьмите себе. Подарок от нашего маленького предприятия.

— Ничего вы не понимаете. Дипломы есть, а ума не нажили, — фыркнула Устинова.

— Лучше помойте пол, Вы второй день пытаетесь игнорировать свою прямую обязанность.

— А чего это — второй день? У вас тут всё людьми заставлено, куда я тут с тряпкой полезу?

— Ну, вчера ещё ладно, а сегодня здесь людей почти нет. Мы выйдем. Работайте.

Валерия закончила букет жены и положила его рядом с букетом мужа, который собирала Саша. Они действительно смотрелись гармонично. Флористки вышли в коридор и посмотрели друг на друга.

— Вот и всё, — озвучила Валерия то, что крутилось в головах обеих, — вот наше сотрудничество и подошло к концу.

— Вы будете ко мне заходить? — как-то так просто и грустно спросила Саша, что сама удивилась: раньше она бы себе такого не позволила.

— Может, буду, — Валерия пристально смотрела на девушку, решаясь, — а давай обменяемся номерами. Я даже, наверно, приглашу тебя в гости.

— А такое возможно? — затаила дыхание Александра.

— Я — мнительная старуха, но ты мне нравишься. Почему бы и нет?

— Только позвоните мне первой, пожалуйста. Я не смогу — застесняюсь.

Исупова засмеялась.

— Хорошо, ладно... Мне стесняться уже нечего.

Пришла машина за букетами, тут же подъехал босс — хотел сам всё проконтролировать. Он дотошно осмотрел цветы, подписал документы, сыпал бесконечными комплиментами — в общем, создавал суету. Вдруг Валерия, словно опомнившись, бросилась сначала к столу, а потом на улицу, где водитель уже готовился уехать.

— Стойте! — срывающимся голосом закричала она, — стойте! Покажите букеты!

За ней выскочили босс и Александра. Начальник рявкнул на неё:

— Там бутик не закрыт! — и Саша, в смятении, убежала обратно, не понимая, что происходит.

— В чём дело?! — вопрошал босс.

— Не дайте ему уехать! Пусть покажет букеты! — голос Валерии дрожал, она стала вдруг такой старой и растерянной, что вопросов у мужчины не осталось. Он потребовал водителя достать груз. Первые коробки Валерия отодвинула, а ту, где лежали главные букеты, раскрыла дрожащими пальцами. Сверху лежали красные розы.

— Где эта тварь? — задыхаясь, спросила Исупова и подняла взгляд на босса. Тот оторопело глядел на вульгарный букет. Поднял его. Цветы для мужа лежали в целости и сохранности. Мужчина начал понимать, что случилось, озираясь по сторонам, но Валерия уже устремилась за угол, к курилке. На земле валялся её шедевр, рядом никого не было.

Флористка подобрала букет, и осторожно, словно ребёнка, понесла обратно в бутик. На Сашиных глазах навернулись слёзы, она сразу поняла, что случилось. Вместе женщины перебрали цветы, заменили бумагу. Начальник лично перепроверил весь груз в машине, лично захлопнул двери автомобиля, и проследил за уезжающей машиной, сколько хватило взора. После чего пришёл в бутик.

— Кто?

— Уборщица.

— На кой хер ей это надо?!

— Спросите.

Разразился скандал. Босс сыпал оскорблениями и проклятиями, а Дарья стояла перед ним и повторяла:

— Ничего я не брала, не выдумывайте.

Саша смотрела на неё и не узнавала. Вытаращенные голубые глаза потеряли всякий блеск и смысл. Её взгляд был абсолютно пустым, как у пьяной. Она стояла, заложив руки за спину, словно бы вытянувшись, немного даже откинувшись назад, бессмысленно глядя перед собой.

— Ничего я не брала, не выдумывайте, — тихо, но отчётливо повторила она.

Охрана позвала босса: они нашли нужный эпизод на записи с камер видеонаблюдения. Устинова потопала следом. Там было видно, что Дарья с розами вышла вслед за начальником. С другой камеры — что она крутилась возле машины, а потом ушла в сторону курилки. Камера над курилкой не работает, так что оттуда видео нет. Ну и съёмка так же показала, что вернулась она без цветов.

— Твоё счастье, что подмену заметили, иначе я бы сам тебя придушил, своими собственными руками, — прорычал Устиновой в лицо босс, и вернулся к флористкам.

— Валерия Сосипатровна, как Вы узнали?! — спросил он, глядя на женщину с изумлением.

— Никак не узнала, — устало откликнулась Валерия, — я просто мнительная старуха, вот и всё.

— Ваша мнительность спасла нас сегодня, а со "старухой" я не согласен. Настоящая женщина не стареет, а лишь крепчает с возрастом, как хорошее вино. А если вино сразу было не очень, то получается уксус. Но уксус — это не про Вас!

— Спасибо, мой друг, спасибо. Вы меня извините, я присяду...

— Валерия, Господи, Вам плохо?!

— Нет-нет, Саша, не суетись. Я просто очень расстроилась. А это, знаешь ли, большой стресс. Сейчас он отходит, и я чувствую, как много сил он отнял у меня.

— Чем Вам помочь?

— Отстать от меня на минуточку. Сейчас всё пройдёт.

Флористка сидела на единственном стуле, бледная, старая, подавленная. Босс помялся  и, извинившись, уехал, не зная, как реагировать, что говорить. Саша тоже растерялась. Ей было жутко от того, как внезапно эта блистательная женщина утратила живость и харизму. Конечно, Саша знала её возраст, знала, но не видела. Прожитые годы затмевались её увлечённостью, воодушевлением. Она делилась опытом, знаниями, воспоминаниями и это было ярко, интересно. А сейчас интерес угас. Валерия сникла, как цветок без воды, поблекла, потускнела... Это было слишком быстро, и оттого, страшно.

Александра стояла, опустив руки, не зная, что говорить или делать. Секунды тянулись медленно, складываясь в бесконечные минуты. Наконец, Валерия сама нарушила гнетущую тишину:

— Я очень близко к сердцу принимаю свою работу. Так нельзя. Мои цветы — мои дети. Завтра я буду смотреть трансляцию — а я буду её смотреть! — и буду ужасно переживать: как преподнесут, как примут, как посмотрят, как обратятся с ними... Нужно отпускать. Всех и, тем более, всё. А я не умею. И мне тяжело от этого. Вот и родину не смогла отпустить — вернулась. Но и дом не смогла удержать — переехала. А теперь снятся одинаково — и дерево с журавлями, и преподавательский корпус британского общежития. Я всю жизнь хочу всё и сразу, а так не бывает. Только цветы поддерживают меня постоянно, где бы я не была.

— Валерия, дорогая, как Вы?

— Устала. Но это ничего. Прогулка меня поддержит.

— Я провожу Вас!

— Нет! Нет, спасибо, милая, но нет. Я сейчас очень хочу побыть одна. А тебе ещё нужно прибраться. Прости, но я не помогу тебе сегодня. Я позвоню завтра, после трансляции. Посмотри её, если сможешь, мне будет приятно обсудить это с тобой.

— Хорошо, конечно. Я включу на телефоне, и хоть краем глаза, но увижу всё, что нам покажут. А если покупателей не будет, то и посмотрю со всей ответственностью.

*

Но Валерия не позвонила. Её убили в этот же вечер, когда она шла домой. Саша узнала об этом через сутки, от полиции, проводившей опрос.

Она ждала звонка и волновалась, а когда увидела на пороге людей в форме, поняла, что с Валерией случилась беда.

Следователь — приятный мужчина средних лет — вошёл в бутик, осматриваясь, поздоровался, прошёлся по периметру, зашёл за стойку, заглянул в холодильники... Двое молодцев, сопровождавших его, безучастно стояли посередине торговой точки. Наконец, следователь повернулся к Саше и сфокусировал на ней своё внимание:

— Александра Крюкова?

— Да.

— Я — Данил Лалетин, следственный отдел, — мелькнули "корочки", но Саша на них не смотрела, — Исупова Валерия Сосипатровна Вам знакома?

— Да, мы работали над оформлением Дня города.

— Когда Вы видели её последний раз?

— Вчера вечером. Она пошла домой, сказала, что прогуляется. Я хотела проводить, но она не позволила.

— Зря она так. Ну, никто не знал, что так получится.

— Что с ней?

— Убита вчера вечером. Вероятно, ограблена. Вы не знаете, были ли у неё ценные вещи, деньги с собой?

— Полудрагоценная брошь на кофте и такая же заколка в волосах. Деньги были, наличные, но немного. Она говорила, что не носит много денег. Колец или перстней не было, она ходила в узких перчатках. Серьги не носила, говорила, что с годами растянула мочки, серьги её уродуют. Были клипсы. Золотистого цвета, с зелёным камушком. Но вряд ли клипсы были золотыми, наверно, бижутерия. И был браслет на запястье. Похоже, золотой. Довольно массивный, на левой руке. Это всё, что я знаю.

— У Вас хорошая память. Откуда Вы знаете, что брошь — полудрагоценная?

— Она сама сказала.

— Кто ещё это слышал?

— Шесть подмастерьев.

Едва озвучив слово "подмастерья", Саша так сильно ощутила присутствие Валерии, что услышала её голос, снисходительный и добрый, который говорит: "А это отдайте подмастерьям, они справятся..."

Слёзы хлынули сами, девушка закрыла лицо ладонями, опустилась на стул, тот самый, на котором вчера сидела поникшая Валерия, и разрыдалась. Непоправимый вечер, роковая ошибка, злой случай — боже, почему она, Саша, не бросила здесь всё и не пошла её провожать?! Почему такая отвратительная смерть?! Разве нельзя было позволить ей тихо дожить на своём диване, в окружении домашних цветов?! Почему кто-то мерзкий и злой своими погаными руками лишил её жизни?! Это же неправильно! Нечестно и неправильно! Этого не должно было случиться!

Данил плеснул воды в стакан из холодного чайника, протянул Александре, но она плакала, уткнувшись головой в собственные колени. Следователь положил руку ей на спину, девушка даже не дрогнула. Тогда он присел на корточки и позвал её, и стал говорить с ней, плачущей, ничего не понимающей.

— Александра. Вы ни в чём не виноваты. Вам сейчас очень плохо, и я ничем не могу Вам помочь. Я совершенно бессилен перед случившимся, так же, как и Вы. Но. Поймите. Мы можем хотя бы найти того, кто так поступил с Валерией Сосипатровной. Я могу это сделать. Но мне нужна Ваша помощь. Я мог бы прийти потом, например, завтра или вовсе на следующей неделе, но мы упустим время, убийца успеет скрыться или замести следы. Поэтому очень важно сейчас, чтобы Вы попили воды.

Саша притихла, судорожно всхлипывая. Подняла голову, увидела стакан и, выпрямившись, послушно выпила воду. Рыдания прекратились. Взор её был мутным, дыхание неровным, но она старалась понять и вспомнить всё, что требует от неё сейчас этот человек. Она старалась сосредоточиться.

— Александра. Кто слышал об украшении?

— Подмастерья. Их список есть у моего начальника, он пригласил этих людей нам в помощь для работы с цветами. Я слышала. И уборщица. Устинова Дарья Григорьевна. Больше здесь не было никого. Но она же могла кому-то ещё рассказывать об этом. Она часто носила эти вещи, в память о друзьях из Англии.

— Ясно. Что-то ещё можете добавить?

— Трость у неё была красивая. Высокая. Из красного дерева. С серебряной ручкой, вычурной такой, с узорами.

— Она с кем-то ссорилась? Может быть, кого-то опасалась? Проявляла признаки тревожности?

— Она говорила, что с возрастом стала мнительной и осторожной. Не думаю, что у неё были враги. Она не из этих мест, приехала сюда недавно, жила уединённо.

— Дети?

— Сын в Штатах. Внуки там же, они сюда не приезжали. Дочь в Италии, художница. Они все созванивались по видео-звонку. В этом городе, я полагаю, никто из них не был.

— Ссоры?

— Она чудесная была! Какие ссоры... Хотя, нет. На неё обиделся Василий Дивцов, постоянный покупатель. Хотел познакомиться, но она его отшила. Но это такая банальность... Толстый Вася не караулил бы её с целью ограбления... Он обеспеченный, семейный...

— Вот мой номер, если что, звоните. Ваш телефон у меня есть. Спасибо за помощь. До свидания.

Лалетин ушёл, за ним равнодушно протопали скучающие молодцы.

Саша сидела опустошённая, потерянная. Спустя какое-то время, она бы не смогла сказать, какое, приехал босс. Он молча прибрал бумагу, проверил холодильники, снял кассу. Поднял Сашу за плечи, помог одеться, вывел её в коридор, запер бутик. Он, как послушного зомби, проводил девушку к своей машине, усадил на заднее сиденье, высадил у её подъезда. Залез к ней в карман, вынул ключи от квартиры, вложил в её ладошку, сел в машину и уехал. Ни слова они не сказали друг другу, но это была самая большая поддержка, которую они могли сейчас друг другу дать.

*

На следующий день Александра не пошла на работу. Ей никто не звонил, и это было хорошо. Её не покидало чувство вины за то, что она не пошла провожать в тот день Валерию. Не надо было её слушать. И бог бы с ним, с бутиком — ушла бы раньше. Если бы их было двое, грабитель не напал бы. Наверняка бы не напал. Трусливому подонку хватило смелости на одинокую старушку, которая плохо себя чувствовала. Если бы их было двое... Если бы она всё бросила и пошла провожать...

Весь день девушка крутила в голове всё, что только могла вспомнить за последние дни: каждое слово Исуповой, каждый жест, каждое действие. Но вспомить могла немного. Словно весть о том, что Валерии больше нет, стёрла воспоминания о ней, а то, что не смогла стереть, размыла.

Саша села за стол и начала рисовать цветы, лианы, букеты... Как-то незаметно она перешла к изображению фонтана, в виде вымершей птицы. Силуэт гигантского удода с островов Святой Елены с пышным веером на голове — почему-то именно эту птицу представила себе девушка — состоял из россыпи мелких ярких цветов и переплетений всех оттенков зелёного. Из его хохолка били струйки воды, направленные на обе стороны, создавая вокруг птицы тонкую водяную завесу. Струи наполняли резервуар, в котором удод стоял, посреди водяных лилий и мелких кувшинок. С какой стороны ни посмотри, в солнечную погоду, над фонтаном образовывалась радуга. Саша изобразила и её. И даже набросала размытый фон в виде узнаваемой кирпичной кладки, красной, увитой диким виноградом.

Она отодвинула готовую работу, положила голову на стол и заплакала.

*

Рабочий день проходил как в тумане. Покупатели, букеты, обед, состоящий из йогурта... Аппетита не было. Не было сил, настроения и хоть каких-то ресурсов, чтобы вникать в происходящее. Было чувство вины и тупая ноющая боль в правом подреберье.

В обед приехал начальник, сразу за ним прибыл уже знакомый следак. Они поздоровались с Сашей, следователь что-то спрашивал, она что-то отвечала, но в голове стояла плотная ватная завеса. Лишь когда они ушли, она начала осознавать то, что услышала, а когда осознала — бросилась в туалет.

В дверях её встретила Дарья.

— Куда?! — взвизгнула она, — обвинять меня несёшься?!

Но Александра пробежала мимо и захлопнула за собой дверь кабинки. Её рвало. Она не могла заплакать — задыхалась, пытаясь выдавить хотя бы стон, но её снова рвало. В миг опустевший желудок болью реагировал на спазмы, но они не прекращались. Саша съехала на пол рядом с унитазом, и тупыми, полными ужаса глазами, смотрела в стену.
Сколько это продолжалось, неизвестно, но уборщица её выхода не дождалась. Саша покинула кабинку, долго умывалась, полоскала рот, дышала шумно и с усилием. От воды стало легче. Подсушив лицо бумажным полотенцем, она вышла в галерею, которая показалась ей бесконечной. С трудом дошла до своего бутика. С трудом отперла дверь, даже не пытаясь вспомнить, когда успела её запереть. Рухнула на стул. Мозг всё ещё сопротивлялся, принимая подробности. Тело не слушалось. Казалось, её собственная оперативная память была перегружена и вся она "зависла" с требованием "закрыть все вкладки".

В бутик зашла уборщица. Молча забрала мусор, молча вымыла пол. И молча встала в дверях, глядя на Сашу вылупленными любопытными глазами. Наконец, Александра подняла на Дашу взгляд. Та ухмыльнулась:

— Залетела не от того, поэтому психуешь? — язвительно спросила она. Саша попыталась понять, о чём речь. Вероятно, отсылка к приступу тошноты...

— Нет, всё в порядке, идите, — пробормотала она.

— Нет?! А чего? Из-за старухи своей, которую зарезали?

Сашу словно ударили под дых. Воздух, скопленный с таким трудом, со свистом покинул её лёгкие, в глазах потемнело, в ушах загрохотал шторм. Она вытаращила на уборщицу безумные глаза, полные слёз, и тщетно хватала ртом воздух.

— Ой, сколько чести старой дуре с её цветочками, — улыбаясь, презрительно бросила Устинова и пошла прочь. Саша потеряла сознание и упала со стула на пол. Дарья даже не оглянулась.

*

Иван сидел на полу, гладя Сашу по волосам. Её голова покоилась на его колене. Тихий голос проникал в её затуманенное сознание, рисуя абстрактные картинки и успокаивая чувства.

— Бедная маленькая девочка, — приговаривал Ваня, — маленькая грустная Сашенька. Такая маленькая, что может жить в бутоне тюльпана. Пить нектар и приручать пчёл. Купаться в росе и кутаться в шёлк паутинки. Маленькая, маленькая Саша. Ей поёт соловей, ей радуются цветы, ей играет на скрипке кузнечик. Но бедная маленькая Саша не хочет играть. Сашеньке грустно и хочется плакать. Маленькая милая Саша потеряла хорошего-хорошего человека...

Девушка очнулась, но лежала тихо, ловя каждое слово.

— Человек жил долго-долго. Сделал много хорошего. Принёс много радости. А потом попал в плохой день и пропал в нём совсем. Маленькая девочка Саша хочет спасти хорошего человека, но не может. И человек не смог себя спасти. И то, что было, не вернуть, и то что будет — неизвестно... А маленькая, маленькая Саша всё грустит и грустит, и не хочет играть, и гонит от себя и цветы, и кузнечика. И кто бы не пытался утешить девочку Сашу, она никого не слушает. Потому что ей нужно сегодня плакать. Ей нужна её грусть и печаль. Потому что ушёл хороший-хороший человек. Ушёл, и ничего не осталось. И это не исправить. И это не лечится. Это горюется, и проходит со временем. И кузнечик снова заиграет на скрипке, а Саша снова будет смеяться, но сейчас это слишком глупо, потому что ушёл хороший-хороший человек...

Саша не заметила, как слёзы потекли сами. Как Ваня поднял её, усадил у холодильника, сел рядом и обнял. Она видела, что в бутике темно, но даже не задумалась об этом. Она плакала Ване в плечо, исцеляясь, принимая страшную реальность, отпуская жестокую грызущую боль. А он всё гладил и гладил её по волосам, всё говорил и говорил милую ерунду, лечащую своим участием её разбитое сердце.

*

По версии следствия, преступник преследовал Валерию Исупову некоторе время. На самом узком участке пути — "козьей тропочке" — он поравнялся с жертвой и с силой толкнул её на кирпичную стену гаража. Валерия ударилась головой при падении, берет был найден в стороне от тела, возле самой стены, а на стене обнаружены пятна крови. Но грабителю этого было не достаточно, и он начал наносить ей удары по височной области тяжёлым предметом, предположительно, камнем.

Женщина не сопротивлялась. Очевидно, она потеряла сознание, или при ударе об стену, или чуть позже, при первых травмах, нанесённых ей нападавшим. Однако преступник бил её довольно продолжительное время, буквально размозжив ей полголовы. Возможно, ему казалось, что она ещё жива и может оказать сопротивление. А, может, ему просто хотелось нанести максимальный ущерб за короткое время... Потом он сорвал с её головы заколку — жестоко — вместе с волосами, перевернул тело на спину и так же, варварски, сорвал брошь, часть застёжки которой осталась в порванной кофте. Браслета он, вероятно, не видел, так как он был скрыт длинной перчаткой, но и на сумочку жертвы грабитель не позарился — её даже не открывали. Деньги, ключи — всё было на месте.

Дальше — ещё интереснее: грабитель уходил от места преступления по проезжей части. Скорее всего, хотел уйти побыстрее, вот и вышел на чистую асфальтовую дорогу с неудобной скользкой тропинки. На перекрёстке он потерял свою добычу: украшения, в плачевном состоянии, нашли кинологи. А вот след потеряли, так как по перпендикулярной улице текла вода из прорвавшейся трубы водопровода. Аварию устранили утром, но следы или смыло водой, или их затоптали и заездили машинами ремонтники. Камер наблюдения на данном участке дороги нет. Свидетелей не нашли.

Украшения осмотрели специалисты и заявили, что эти "полудрагоценные безделушки" в хорошем виде стоили целое состояние. За одну ящерицу, даже при сломанной застёжке, можно было бы получить стоимость столичной квартиры, пока по этой ящерице не прошлись колёсами несколько машин. А за комплект — сумма была бы значительно больше. Эти изделия датируются 17 веком, и принадлежали они знатному английскому роду. Для подтверждения подлинности и уточнения деталей остатки от украшений передали на экспертизу.

Получается, грабитель не мог быть местным алкашом или наркоманом, прельстившимся на лёгкую добычу. Ведь тогда бы он забрал сумочку, или хотя бы проверил её на предмет наличных денег. Он же, целенаправленно, забрал только драгоценности.

Тогда почему он сделал это таким зверским способом — рвал "с мясом", теряя львиную долю их стоимости? А потом и вовсе потерял... Возможно, заказчик на эти украшения нанял кого-то, кто, в свою очередь, стал посредником и нанял другого исполнителя — дешёвого, неопытного, который струсил, запаниковал и, в итоге, запорол всё дело. Это многое объясняет. Однако, таких слабых напарников не оставляют в живых, значит, скоро он где-то найдётся, хотя, вряд ли уже сможет что-то рассказать. Допрос всех причастных к чёрному рынку ничего не дал: об украшениях слышали, но никто не знал, что Исупова проживает в этом городе, да ещё и бродит одна пешком по тёмным улицам. О ней говорили в новостях, но не упоминали места проживания, впечатление было такое, что она приехала специально для юбилея.

Кстати, попытка выкрасть у неё эти украшения была лет тридцать назад, за границей. Но грабители "пасли" её шестнадцать суток, и не смогли выбрать момента, когда она останется одна или оставит побрякушки без присмотра. Один отчаянный парень даже проник в её номер поздно вечером, но она не пришла — ночевала у друзей. А потом улетела в другую страну частным рейсом.

Лалетин вынужден был признать, что расследование ни к чему не привело. След утерян.

*

Жизнь пошла своим чередом. Александра вынудила начальника отказаться от уборки, а Дарью гнала в шею при каждой попытке зайти. Это было единственной защитой от циничной язвы. Саша не могла её выносить ни минуты. Её трясло хуже, чем от авторитарного Дивцова, сама же Дарья делала вид, что так и должно быть.

— Сидите, страдаете, Александра? — начинала она приветственную речь.

— Идите, куда шли, — огрызалась Саша, а противная крупная дрожь поднималась в животе, гнала кровь в голову, выходила в руки, которые девушка неизменно прятала.

— Ты так резко реагируешь потому, что у тебя проблемы. Нормальный человек не реагирует так. Тебе надо нервы лечить. Сходи к врачу.

— Жаль, тупость не лечится, а то бы вместе сходили.

Дарья смеялась.

— Ой, ты какая злая! Ну, дура просто! Я разве виновата в твоих проблемах? Нет. А ты на меня, как собака, лаешь. Не стыдно?

— Идите, Дарья, в другое место со своими речами.

— Куда, например? — откровенно потешалась женщина, — а я вот хочу сюда прийти со своими речами. Ты сидишь тут в будке, должна быть вежливой. Вот и будь. Ты не можешь мне запретить ходить здесь. Стой и улыбайся. Делай свою работу.

В глазах девушки темнело, дрожь била всё тело, в голове звенела натянутая струной пустая ярость.

— У меня перерыв, — цедила она сквозь зубы, выталкивая женщину за двери, и закрыв за ней, запиралась изнутри.

Дарья стояла за стеклом, смотрела укоризненно и улыбалась мягко, как нашалившему ребёнку. Саша хотела бросить её на пол и пинать, пинать, пинать... Останавливали свидетели, камеры и уголовная ответственность.

Проходя, дрожь встряхивала ещё сильнее. Саша сидела взаперти, закрыв глаза, зная, что эта тварь стоит и улыбается.

Успокоившись, Крюкова открывала бутик и, перебирая цветы, думала — почему её так колотит от этой женщины? Она тоже авторитарная, да. Она бестактная и наглая. Но разве это важно?

Важно. Потому что у Саши нет защиты от таких. Саша привыкла к воспитанному обществу, которое имеет тормоза в виде элементарных социальных норм, тактичности и скромности. Единственные люди, не знавшие личных границ в её жизни, это родители. И перед ними она всегда была беззащитна. Поэтому и съехала, в конце концов. Поэтому и не общается. А что делать теперь? Бросать работу из-за этой старой козы? Как вести себя? Дивцов, как бы ни бесил, всё равно уйдёт, а эта уродина здесь целый день, куда ты её выгонишь? Не держать же бутик запертым по полчаса десять раз на дню... Но другого варианта девушка не видела.

В смены Дины она чувствовала себя гораздо лучше. Позволяла себе выйти в коридор, пообщаться с кем-то. Ваня вёл себя так, словно ничего не случилось, но остальные — продавцы бутиков — вздыхали, смотрели на неё тоскливыми глазами, а за спиной шушукались. Александра видела это и сама избегала общения.

Однажды она заметила, как Дина стоит за стеклом и смотрит на мелкие голубые цветы — гипсофилы. Долго стоит. Саша вышла к ней, окликнула. Уборщица вздоргнула и замигала маленькими глазками, прикрытыми шторкой реденькой засаленной чёлки:

— Она хорошая была. Просто рядом постоять, и то было хорошо, — сказала она, глядя Саше в глаза. Эта детская непосредственность трогала флористку.

— Да, я по ней скучаю, — ответила она, и тоже посмотрела на цветы. Помолчали.

— Дина, скажи, пожалуйста, что они говорят об этом? Может, обо мне?

— Говорят, что её зарезали.

— Почему?

— Что начальник ей деньги отдал за работу, она пошла домой, а на неё напал грабитель, зарезал и деньги забрал. Даже говорили, что это сам начальник был. Дал денег и пожалел, забрал обратно.
 
— Какая чушь... А про меня говорят?

— Да, что ты с катушек съехала.

— Может, и так.

— Почему ты сама прибираешься? Что ли, ты любишь мыть полы?

— Мне удобно самой — когда надо, тогда и помыла.

— Ну и правильно. Все бы так.

Позже, Саша разговаривала с Иваном.

— Зачем она это делает?

— Кто?

— Дарья. Это же она рассказывает, будто Валерию зарезали из-за денег. Но ведь это не так.

— Какая разница? Пусть мелют, что хотят, её всё равно не вернёшь.

— Но я не понимаю, зачем ей это?

— Да тупая просто. Внимание привлекает. Она болтает, а девки рты пооткрывали. И её можно понять — ей же больше нечем людей заинтересовывать. И их можно понять — скучно же целыми днями сидеть тут. А так все помусолили жвачку-событие. А правда это, или неправда — всем же чхать на это, на самом-то деле. Они любую версию обмусолят, даже если рассказать, что это сделали инопланетяне.

— Это всё так противно...

— Брось.. Ты просто острее реагируешь, потому что Исупова тебе не чужая. А им-то она до фонаря. Любую из них прибьют, остальные так же будут сказки сочинять. Это от скуки. Ничего личного.

— Вань, а, может, я и правда с катушек съехала?

— В смысле?

— Ну, они так говорят. А, может, правильно говорят? Я вот, например, никогда злой не была, а теперь так хочу побить Устинову, что аж скулы сводит. Вот так бы схватила её за волосы, крутанула и на пол. И пинала бы, пинала, пинала — пока не устану. По лицу бы, стерве. Чтобы боженька — и тот не узнал.

Ваня молчал, глядя на девушку с интересом. Она тоже помолчала.

— Вань, мне, наверно, надо к специалисту обратиться, да?

— Ага. По боям без правил. Чтобы научил, как отпинать, но не калечить.

— Зачем?

— Статья другая, ответственности меньше. Ты же не хочешь сидеть за эту старую моромойку? А пар бы выпустила, душу отвела...

— Вань, я же не серьёзно.

— Я бы так не сказал.

Они стояли напротив, глядя друг на друга в упор, и Саша не могла сказать с уверенностью — серьёзно она или нет. Когда эта женщина отсутствует, то и эмоций к ней никаких нет, но когда она приходит и говорит гадости...
Что, если Крюкова однажды сделает это — схватит каргу за волосы, и... Да не, бред же.

*

Саша разбирала свежую партию цветов. В бутик вошёл представительный мужчина средних лет, симпатичный, спортивный — как из журнала. Он явно был расположен пообщаться, что Александру даже обрадовало.
 
— Здравствуйте, мне нужна роза, одна, самая дорогая.

— Здравствуйте. Самые дорогие розы Вы можете увидеть здесь: их высота — девяносто сантиметров. Бутон плотный — простоит долго и, даже когда вянуть начнёт, всё равно сохранит форму.

— Простите, а девяносто сантиметров — это то, что влияет на цену больше всего?

— В этом сегменте цветов — да, чем выше стебель, тем дороже цветок. Вот кустовая роза, от трёх до пяти бутонов на одной ветке, но высота их не превышает шестидесяти сантиметров в общем, а от бутона до общего стебля — совсем ничего. Они в три, а то и в четыре раза дешевле.

— То есть я всю дорогу смотрю на цветок, тот, который бутон, а плачу при этом за палку?

— Выходит, что так.

— Ни фига себе. Ну давайте свои девяносто сантиметров. Заверните во что-нибудь прозрачное, но симпатичное.

— Хорошо.

Саша с удовольствием выбрала самый аккуратный цветок, завернула с особым старанием — ей нравилось, когда люди знают, чего хотят, с ними приятно работать.

— А вот те, рыженькие цветы, их самостоятельно можно дарить, или они в составе букета идут?

— Глориоза идёт как декор, а герберы можно и самостоятельно, — не поднимая головы, откликнулась девушка.

— А я бы хотел букет из глориозы.

— Для кого?

— Для себя.

Саша улыбнулась, выложила упакованную розу на прилавок и посмотрела на мужчину с лукавством:

— Для себя — вырастите её дома. У меня есть семена, могу принести. Или можем привезти Вам под заказ. А самостоятельного букета из неё не выйдет — это лиана. Вьющееся растение.

— А берберы эти?...

— Герберы. Берберы — это такой народ. В Африке, кажется. Но я могу напутать. А герберы бывают разных видов и цветов. Эти, рыжие — как Вы сказали, бывают в наличии довольно часто. У них, действительно, очень насыщенный цвет. Они универсальны в своём применении — можно создать букет, взяв их за основу, а можно разнообразить ими какую-то композицию.

— Я, наверно, кажусь Вам глупым? — улыбнулся покупатель.

— Отнюдь. Я разбираюсь в цветах, но есть много всего, в чём я не разбираюсь совершенно. Вы можете блеснуть любой подобной темой, от финансов и политики до автомобилей и спорта. И если я покажусь Вам глупой, можете начать комплексовать.

Мужчина рассмеялся.

— Такая Вы чудесная девушка!

— Что, траур кончился? — язвительно встряла в беседу Устинова, явившаяся из ниоткуда, — кокетничаешь, глазки строишь... Мужик-то за цветами пришёл, не за тобой.

Саша сжалась от одного только звука этого ненавистного голоса, взглянула на покупателя машинально, а получилось — затравленно. Он, сначала, наблюдал перемену в ней с недоумением, но быстро сообразил, что происходит и обернулся на техничку:

— А ты завидуешь, старая калоша? У тебя-то и цветов нет, никому ты не сдалась.

Устинова опешила. Вылупив свои любопытные глаза, она постояла с открытым ртом пару секунд, но скоро оправилась:

— Не твоё дело, ловелас. Я посторонним мужикам глазки не строю, как непорядочная женщина.

— А ты была порядочной когда-то?

— Естественно!

— Срок отбывала что ли?

Дарья потерялась окончательно. Заметалась — то ли огрызнуться, то ли убежать — и, наконец, поспешно ретировалась. Мужина проводил её равнодушным взглядом и повернулся к продавщице:

— Не можешь, что ли, на три буквы послать? — перешёл он на "ты".

— Не могу, — покраснела Саша.

— А что мешает?

— Не знаю. Воспитание, наверное.

— Воспитание. Родители воспитали тебя вежливой, тихой и удобной, чтобы не заморачиваться по всякой детско-подростковой фигне. Пора понять, что ты больше не подросток, и мамин голос совести — мамин, а не твой. Тихой и удобной во взрослом мире хорошо не живётся.

— До сих пор мне это удавалось.

— Ну так не позволяй одной злобной бабке всё испортить, — мужчина улынулся ей, — она такая, знаешь, почему? Потому что никто её не трахал по-хорошему. Нет, может, она кого и подпоила, а, может, даже и женила на себе какого идиота, но это — не то. Я имею в виду — страстно. С обожанием её тела, стона, запаха... Не для долга или по нужде, не для себя, а для неё. И она не знает, на что способен любяший мужчина...

— Не каждой женщине удаётся встретить действительно любящего. Но не все же становятся такими, как она.

— Не все терпят годами нелюбящих. И не все верят, что все мужики — козлы. То есть, не все женщины самодостаточны. Думаю, она изначально относилась к мужчинам с опаской или презрением. С годами её комплексы развились и взяли управление её нравом на себя. Теперь мужчин она боится или ненавидит, а женщинам завидует. И строит хорошую мину при плохой игре — типа, у неё-то всё отлично, а вот вы, презренные...

— Не самый привлекательный портрет, — кивнула Александра, думая о том, что почему-то слова незнакомца не звучат пошло или резко, хотя и говорит он довольно неприятные вещи. Но как-то правильно говорит, как на лекции.

— И вот это непривлекательное недоразумение ты боишься. Не можешь ей ответить. Хотя, из вас двоих, Женщина — ты. А она, всего лишь, старая вешалка.

— Я не думала об этом. После Ваших слов, она как-то обмельчала в моих глазах.

— Надо, чтобы ещё и ты выросла. В своих глазах. Ты ведь умная, умеешь интересно говорить, можешь быть нежной и озорной. Не просри свою молодость, как она, — мужчина вынул несколько крупных купюр и положил их на прилавок, — не на коммуналку, окей? Купи себе что-нибудь женское. Ну, там, трусы с кружевами, или что вы там ещё покупаете... Я не разбираюсь просто. Только не уродуй себя всякими ботоксами и прочей фигнёй. Тебе это совсем не нужно, ты очень красивая.

Саша оторопело смотрела на деньги, понимая, что это — презент. Она хотела отказаться, подыскивала слова, но, пока искала, время шло.

— Не спорь, от меня не убудет, а ты должна проснуться. Проснуться и понять, что от этой грымзы тебя отделяет нечто большее, чем пятьдесят лет. Ты совсем другая, ты — Женщина: красивая, умная, привлекательная. Вспомни, и больше не забывай.

Мужчина пошёл прочь, а Саша, в полном смятении, всё хотела что-то ему сказать. Наконец, когда он уже выходил, она окликнула:

— А роза?

— Это тебе, — улыбнулся он, и вышел.

Саша покраснела до слёз, взяла цветок в руки, положила, потрогала деньги... В голове пронеслось: "По кредитке можно долг закрыть... "не на коммуналку"... Блин. "Что-то женское... Трусы с кружевами"... Какая прелесть. Что-то женское. Господи, а ведь я и правда не знаю, что можно купить женского!"

В панике она сгребла деньги со стойки и сунула их в сумочку, в большое отделение, не удосужившись даже достать кошелёк. Руки дрожали, лицо пылало, мысли прыгали в голове, как мячики в стиральной машинке. Девушка отошла от стойки, попила воды. Постояла, издали посмотрела на "самую дорогую розу"... Даже "спасибо" не сказала, растяпа такая.

И вдруг, улыбнулась.

Словно отпустила всё, смирилась с происходящим и приняла действительность. Краснота спала, оставив лишь румянец на щеках, мысли притихли, дрожь ушла. Александра почувствовала что-то простое и приятное, как радость от сладкого подарка в детстве. Круто, ожидаемо, и не так уж важно, если есть. Продолжая улыбаться, она набрала воды в высокую прозрачную вазу и поставила в неё цветок. Сделала на упаковке два надреза, отогнула бумагу, открывая обзор на тугой бутон, и поставила вазу на стойку. В это время пришёл Ваня.

— О, решила украсить свою богодельню? — пошутил он, садясь на единственный стул.

— Типа того, — согласилась девушка, отметив про себя, что шутка про богодельню ей не нравится, — у тебя перерыв?

— Да, затишье. Я не помешал?

— Нет, ты никогда не мешаешь. Если ты здесь, эта мымра не заходит, ты заметил? Так что, я буду рада, если ты почаще будешь заходить в её смены.

— Используешь меня, как пугало?

— Не так резко. Ты против?

— Нет, конечно, мне не жалко.
Парень пристально наблюдал за девушкой. Задержал внимание на цветке. Ощутил укол ревности, что было даже забавно, ведь он не имел на Крюкову никаких видов.

— Ты такая странная...

— Вообще или сейчас?

— Сейчас особенно. К тебе приходил мужчина? Поэтому ты такая... Воодушевлённая?

Саша помолчала немного. Потом встряхнула головой и улыбнулась ещё веселее:

— Да, ко мне приходил мужчина. Правда, не мой — совсем незнакомый. Но он подарил мне розу и назвал нашу уборщицу старой калошей. Это подняло мне настроение, и теперь я цвету и сияю.

— О, я знаю, что подарю тебе на день рождения. Я куплю букет таких, а потом приволоку каргу сюда за шиворот и в морду ей плюну.

Саша расхохоталась.

— Не боишься, что я через чур воодушевлюсь?!

— Это как? Прожжёшь улыбкой потолок?

— Нет, влюблюсь в тебя и начну проситься замуж!

— Ах, если так... Нет, знаешь, если ты получишь заряд радости от этого — прекрасно. Если влюбишься в меня — мне это будет очень лестно, как медаль, наверно. Но — замуж? Нет, не думаю.

— Это почему?

Александра внутренне напряглась. Она не собиралась охмурять этого парня, но раз уж речь зашла, то будет большой досадой, если он упрекнёт её в недостойности. Хотя и очевидно, что она старше, и вообще из них не могла бы получиться пара. Но если он скажет об этом, это будет... Она не могла сформулировать и, на всякий случай, приготовилась обидеться, а сердечко её  притормозило в ожидании.

— Потому что я тебе не пара: слишком зелен, слишком беден... Ты достойна большего. Тебе нужна семья, дети, стабильность, достаток. И это правильно. Разве я могу это дать? У тебя много достижений в жизни: образование, работа, опыт. Достаточно написать в резюме, что ты работала с Исуповой, и тебя отхватят в местечко побогаче мелкого частника. А я — перекати-поле. Моя суженая ещё в школу ходит, я думаю. Класс, наверное, в седьмой. Я встречу её где-нибудь на велопробеге или в библиотеке...

— Ты ходишь по библиотекам? — Саша облокотилась на стойку и смотрела на Ваню сверху-вниз, в упор. Её тревога оказалась напрасной, это было приятно, сердце снова стучало легко и бесперебойно.

— Я не похож на того, кто умеет читать?

— Нет, почему же... Читать, конечно, умеешь, но...

— Но такие, как я, по библиотекам не ходят? И после этого, мы с Дивцовым — категоричные и авторитарные... Думаю, приличие заключается в том, Сашенька, чтобы не озвучивать развешенных ярлыков, так как их развешивание в принципе неизбежно, верно?

Саша ошеломлённо смотрела на Ивана, а он не отводил взгляд. Впервые она заметила, насколько этот взгляд уверенный, прямой и открытый. Он вообще когда-нибудь смущается?

— Давай, Саша, расскажи — какой я?

— Ты умный, — неуверенно начала девушка, — по глазам видно. Ты спортивный — фигура, мускулы... Уверенный. Прямой. Сильный.

— Ты ничего обо мне не знаешь, так?

— Да, так, — согласилась Александра.

— А ещё совсем недавно готова была согласиться с Дивцовым, что я тот ещё раздолбай.

— Верно, — не смогла она соврать.

— Ну, и что? Полетели твои ярлыки?

— Полетели. Вань. А расскажи о себе.

— В другой раз. Надо идти работать. Волка ноги кормят, а меня — раздолбайство.

Ваня ушёл, оставив неясное впечатление то ли торжества, то ли обиды.

Девушка вышла в галерею. В стороне яркая симпатичная Катя натирала стёкла витрин.

"А Катя — женственная? — подумала Александра и оценивающе смерила взглядом продавщицу электроники, — волосы — шиньон, когти — как у первобытной женщины для копки корений, животик торчит, что нынче не зазорно, ножки короткие полноватые — зато есть за что подержаться, макияж неестественно яркий, ресницы создают сквозняк... Да и искуственная грудь — три с половиной — на её тощих рёбрах смотрится, как косплей на героиню компьютерной игры... Нет, в этом смысле я выигрываю по всем фронтам: внешность своя, вполне привлекательная, уверенная двойка пропорциональна и упруга, ноги длиннее, ногти ухоженные естественные, волосы свои... Или всё-таки я не права?"

И тут мимо прошла покупательница: чуть старше среднего возраста, с лёгким, едва заметным макияжем, в строгом деловом брючном костюме с плечами, с причёской — белоснежный ёжик. Вообще никаких женских прибамбасов, даже спортивная фигура никак нигде не подчёркнута, но, проходя мимо стремительным шагом, женщина окинула Сашу равнодушным взглядом, и та почувствовала себя крохотной горбатой серой мышкой.

"Нет, всё же женственность — не в атрибутике и опахалах," — подытожила флористка и вернулась в свой бутик.

Скоро она начала прибираться, поглядывая на часы.

"Странный сегодня день", — размышляла Александра, вынося грязную воду. Устинова уже ушла, можно не опасаться случайной встречи, но об этом продавщица не думала, первый раз за несколько дней. Её терзали другие мысли: что это был за человек, оставивший ей столь щедрый подарок? Почему ей? И как теперь потратить эти деньги? Он сказал, что она должна разбудить свою женственность, но чем? Трусы с кружевами — мысль интересная, конечно... А вот сапоги ещё хотела купить, но так и не решилась — дорого. Их, что ли взять? А на кой они летом-то? Может, туфли, платье? Боже, что покупают женщины для себя по-женски? Почему она, Саша, вроде бы тоже женщина, и ничего об этом не знает?

*

Новость, встревожившая всю округу, передавалась из уст в уста. Саша видела движение среди продавцов, видела, как уборщица с горящими глазами снуёт от бутика к бутику, но оставалась в своём аквариуме, как в изоляции. Впрочем, любопытство не слишком её мучило, она продолжала работать, зная, что всё равно ей кто-то всё расскажет. Например, Ваня. Но узнала она эту новость не от него.

Когда к ней в цветочный вошёл следователь Лалетин, у Саши дрогнули колени. Не на чай он к ней идёт, ох, не на чай.

— Здравствуйте, Александра. Вот, я снова с опросом всех, кто может говорить. Вы уже знаете? У вас тут все в курсе. Правда, чушь какую-то несут, но близко к теме.

— Здравствуйте. Нет, я не в курсе. Мои информаторы опаздывают, а с этими ребятами, — она кивнула в сторону галереи, — я не слишком общаюсь.

— Известна ли Вам Мария Аркадьевна Свирель?

— Не припомню такого имени.

— Она потеряла сознание и Вы оказали ей первую помощь.

— Её зовут Мария Свирель? Я не знала. Да, ходит тут такая молодая мама. Я её ни разу без коляски не видела, она всегда с малышом.

— Всё течёт, всё меняется... Вы с ней общались?

— Нет, только видела её со стороны.

— Ничего сказать о ней не можете?

— Да нет же, что я могу сказать о незнакомом человеке?!

— Ну, вот Ваши коллеги говорят, что она ходит сюда почти каждый день, часто бывает в нетрезвом состоянии, ведёт несколько аморальный образ жизни. Отец ребёнка юридически не установлен, фактически — история умалчивает, живёт она с ребёнком и родителями, злоупотребляющими спиртным. Не работает.

— Как много знают мои коллеги о посторонней женщине, просто диву даюсь.

— Что ж, раз Вам добавить нечего, пойду проверять информацию. Если что-то вспомните... Вы знаете. До свидания.

— А что случилось-то у Марии Свирель?!

— Ребёнок умер насильственной смертью.

*

— Ваня, ты знаешь что-то о случившемся?!

— Не больше других, привет. Нелепица какая-то, если честно. Я первым слухам не поверил, думал, опять эта всеобщая любимица сказки сказывает, а потом следак сказал, что так и есть.

— Что есть-то? Что случилось?

— У мамашки этой ребёнка закололи. Прямо в коляске. Она в кустики отошла по нужде, а вышла — малыш в реанимации не нуждается. Прямо тут, в трёх сотнях метров от нас, если не ближе.

— Кой чёрт её в кустики понёс?! Здесь не могла сходить?

— Здесь она уже давно не ходит. Её Дарья гоняла всё, мол, с коляской нечего ходить, грязь таскать. Ну, она пару раз нарвалась на эту полоумную, и перестала здесь в туалет ходить. Чтобы не связываться. Спиногрыз-то у неё ещё не ходячий был, только сидеть начал. Куда она с ним... Ну, вот.

— Господи, какой кошмар...

*

Следствием установлено, что ребёнок, сидевший в коляске, был оставлен возле дерева без присмотра на несколько минут. Когда его мать, отлучившаяся из зоны видимости по необходимости, вернулась, пострадавший не подавал признаков жизни. На его теле имелась сквозная колотая рана, нанесённая чуть выше ярёмной ямки тонким твёрдым острым предметом, типа длинного шила или ножа для колки льда. Орудие убийства не найдено. Криков не было. Посторонних мать ребёнка не заметила, никого не видела, ничего подозрительного не наблюдала. При допросе была в состоянии алкогольного опьянения средней степени тяжести.

*

— Эта Ваша Дина — больная, разве Вы сами не видите? Её в психушку надо сдать.

Дарья говорила увещевательным тоном, тараща невинные голубые глазки. Кира слушала её, преисполняясь чувстом досады.

— На больную Дину не жалуются покупатели. А на тебя жалуются. Когда это прекратится?

— Прекратится что? — недоумённо подняла брови техничка.

— Даша, Вы закрываете доступ в туалет, ругаетесь на посетителей, оскорбляете их...

— А если они меня оскорбляют, я должна молчать, что ли? Я работаю, не просто так тут стою. Они должны уважать мой труд.

— Что случилось у вас с мужчиной вчера? Какой конфликт?

— С каким мужчиной?

Кира теряла самообладание.

— Дарья, не строй из себя дуру. Или у тебя вчера был десяток конфликтов с мужчинами?!

— Ну, как дело было: я прибиралась в мужском туалете, тут заходит мужик, идёт к писуару, расстёгивает штаны... Он — что? — не мог зайти в кабинку? Видит же, что я, пожилая женщина, в матери ему гожусь, стою тут. Чего он тут при мне свои причиндалы оголяет?! Постыдился бы!

— Даша, он в туалет зашёл! В мужской общественный туалет!! Он должен разрешения у тебя спросить?!!

— Он мог зайти в кабинку, а не демонстрировать мне свои принадлежности.

— Да на хрена ты ему сдалась?! Это ты, ты могла выйти из туалета! Он же не в дверях причиндалы свои оголял?! Он прошёл к писуару. Наверно, в общественном мужском туалете мужчина идёт к писуару, чтобы что-то с конкретной целью оголить, ты совсем тупая?! Он мог тебя даже не заметить! Ты могла спокойно покинуть помещение, но что ты сделала?! Ты встала над ним, и начала читать ему лекцию о его невоспитанности! Жаль, он тебя не обоссал, идиотка! Из вас двоих извращенка явно ты! Ни одна нормальная баба не пойдёт беседовать вплотную с писающим, прости господи, мужиком!

— А чего Вы на меня кричите? У Вас нервы не в порядке? Отдыхать надо больше, витамины пить... А мужик этот сам виноват.

— В чём он виноват — в том, что в туалет твой бесценный зашёл?

Дарья засмеялась.

— Да, — иронично согласилась она, — да, виноват в том, что зашёл в мой, мой персональный, бесценный, драгоценный туалет! Ну, чего из мухи слона раздувать? Всё уже, успокойтесь. Ну, написал жалобу и написал. Может, ему жена не даёт, вот он и бегает, не знает, кому письку свою предложить...

— Уж явно не тебе.

— Ну, всё, всё. Поругались и хватит. Привезите мне, Кирочка, хлорных таблеток, а то у меня закончились.

— Ты их ешь, что ли?! Куда они у тебя расходуются в таком количестве?!

— Ну, уж точно домой не ношу. Всё на благо Ваших бесценных туалетов.

Кира прошла в кабинет администратора.

— Ну, что она говорит? — обречённо поинтересовалась Надежда.

— Что она ни в чём не виновата.

— Но это же чушь, Кира!

— Да я знаю! Эта непробивная тупость просто поражает меня. Она же выглядит адекватной, с кем ей надо — вежливой, всегда всё вовремя, опрятно... Но какой бес в неё вселяется, я не пойму. Ладно, одна жалоба, две... Но они же сыплются, как снег на голову!

— Что интересно — половина этих жалоб, как под копирку. У неё выработан какой-то алгоритм действий, который она применяет к разным людям, добиваясь идентичного эффекта.

— Машинально действует?

— Или целенаправленно.

— Зачем? Зачем целенаправленно доводить разных людей до нервного срыва, что они бегут писать жалобу?

— Может, в том и суть, что люди разные, а доводятся все одинаково? Может, она доказывает всем, что они — дураки, а она может ими управлять?

— Куда-то тебя несёт, Наденька, не в те дебри.

— А как ты объяснишь её биполярное поведение?

— Биполярным расстройством? Правда, я не знаю, как оно на самом деле выражается, но что-то мне подсказывает, что и так тоже.

— Кира, верни Асю. Я всё прощу. Я ей блок сигарет куплю в форме извинений...

— Надя, я не могу. Ася запила. Сейчас её месяц, а то и больше, не найти, не вызвонить из синей ямы. Пока пропьётся, пока проспится... К концу лета, может, и придёт. До нового года поработает.

— Господи, да нас посадят с этой тупой кикиморой до конца-то лета! Кира, сделай что-нибудь!

— Беседу провела. Посмотрим. Ну, буду приезжать чаще, разбирать с ней жалобы, говорить. Может, дойдёт.

— Кира!

— Ну некому работать, ты понимаешь?! Некому. Всё, давай, я поехала. Не ругайтесь тут.

*
— Девушка, букетик нам оформите быстренько, красиво и недорого.

У стойки стояли два парня. Саша, расставлявшая цветы в холодильниках, оглянулась:

— Да, конечно, сейчас.

— Ну, резче, резче давай! Понаберут по объявлению...

Александра почувствовала, как краснеют уши, а сердце начинает колотиться, но она изобразила улыбку и выбрала готовый букет:

— Пожалуйста. Подойдёт?

— Ты бы тоже подошла!

Парни погоготали, оплатили цветы и ушли. Саша с трудом перевела дыхание.

После обеда зашёл Иван.

— Вань, что нужно, чтобы разбудить женственность?

— Ты серьёзно? Ты МЕНЯ об этом спрашиваешь?

— Вань, ты умный парень, я просто спросила, как... Как философское отвлечение от рутинных тем повседневных разговоров. Хочу услышать твоё непредвзятое мнение.

— Чтобы разбудить женственность, нужны выходные.

— В смысле?

— В смысле, любить себя надо, холить и лелеять, а этим явно не на работе люди занимаются. Сходить в магаз, например, прикупить себе что-нибудь. С подружками в кафе посидеть. Принять арома-ванну, сходить на массаж, на фитнесс, на мастер-класс по кройке и шитью, ну я не знаю!.. Ты же женщина, тебе и карты в руки. Но на выходных. А у тебя такого не бывает.

— Я не женственная?

— Ну, как тебе сказать... Есть бабы, они — супарни просто. Кони с яйцами. Ты точно не такая. Есть женщины, которые с большой буквы. Ну, ты... Ты где-то на середине. Такая вся девочка-девочка. Платьице и цветочки... Но уже слишком серьёзная девочка. Прагматичная. Иногда суровая. То есть ты из точки ноль ползёшь, всё-таки, в сторону коней, а не тех, кто с большой буквы. Но ты медленно ползёшь. Думаю, ты не успеешь в такую превратиться.

— И до старости буду девочкой-девочкой?

— Маленькая собачка до старости щенок...

— Ну, спасибо, Вань.

— Ты сама спросила.

— А мужественность чем разшевеливается?

— Когда парень перестаёт себя жалеть — в нём просыпается мужик. Когда мужина начинает себя жалеть, мужик в нём откидывает копыта и просыпается девочка-девочка.

— Это не справедливо.

— Что именно?

— Ну, вот это всё. Чтобы разбудить женственность — надо себя любить, жалеть и баловать, а чтобы разбудить мужественность — надо перестать себя жалеть. Тебе не кажется это ущемлением прав мужчины?

Иван рассмеялся. Саша посмотрела на него с укором, но потом тоже улыбнулась.

— Вань, ну, серьёзно, это что же получается: мне надо лежать на массаже, а тебе — пахать, как проклятому?

— Ты рассуждаешь логикой, а правила диктуются гормонами, — продолжая посмеиваться, пояснил он, — если женщина перестаёт себя жалеть, она мужает. Это не всегда на пользу. А если мужчина начинает себя жалеть, он врастает в диван и обзаводится беременным пузиком, что тоже не гуд.

— Но как это в паре-то соотносить? Женщина лежит на диване, а мужчина бегает кругами?

— Смешная ты... Ну, вот смотри. Например, мы — пара. Тебе что нужно, чтобы раскрыться в нашей паре по-женски? Защищённый тыл. Ты знаешь, что я, весь такой брутал, все проблемы порву и разметаю, мамонта притащу, во всех своих боях победю, так? Ты уверена, что я — крутой и сильный, и, что ещё важнее, сфокусирован на тебе. То есть, я ещё и щедрый, и заботливый, и переживаю за тебя.

— А тебе это зачем?

— Как "зачем"? Это — моё поприще, моё поле боя. Мне самому-то много ли надо? Стиральную машинку и лазанью. Всё. А с появлением тебя моя вселенная обретает новое светило, начинает вращаться вокруг тебя. Мне интересно и важно решить твои проблемы, обеспечить тебя всем необходимым — как выполнить задания квеста. Ты открываешь мне возможности прокачать мой скил. Я самоутверждаюсь за этот счёт. Если бы ты не создавала мне новых проблем, я бы и с дивана не трехнулся. А на хрена? Но тут ты должна понимать, что мне по силам, а что нет. Потому что, я как бессмертный Марио, сигану в любую пропасть, в которую ты пальцем ткнёшь. Но я — не бессмертный. И если я погрязну в твоих проблемах, да зашлифую своими, то всё, абзац. Я погиб. И это не то, что я — неудачник... Это "не по Сеньке шапка". Так что в твоей мудрости — не рисковать своим самым дорогим человеком.

— Так, ладно. Ты решаешь мои проблемы, ты меня обеспечиваешь, ты готов на любые подвиги, и всё вышеперечисленное даёт тебе чувство удовлетворения и прокачивает твою мужественность. Окей. А я тебе — что? Проблемы?

— Не только. Вот я, в своём офисе или на ринге, неважно, на охоте за мамонтом — продрог, устал, потерял свои силы, приволокся домой, а там — ты. Прокачиваешь свою женственность через заботу и милосердие. Кормишь, поишь, спать укладываешь. Обеспечиваешь тихую гавань, где мне можно максимально расслабиться, снять доспехи, шкуры, галстук... Побыть собой. Пожаловаться на жизнь, спросить совета. Поныть, в конце концов. Знать, что ты не осудишь, не станешь презирать, а наоборот — пожалеешь, поддержишь, скажешь мне слово ободрения. Даже, если я просрал мамонта, проиграл битву, потерял степлер — я знаю, что ты не будешь унижать меня моей неудачей. Ты будешь горевать вместе со мной. И дашь мне отдых. И вернёшь мне то, что я в тебя вложил: накормишь рагу из мамонта, дашь чистую шкуру медведя, или, там, выглаженный галстук... Я буду самоутверждаться, решая твои проблемы, тогда как ты не будешь самоутверждаться за мой счёт: ты будешь мной гордиться. И ради этой твоей гордости, я соскребу себя с дивана, натяну свежую рубашку и пойду совершать новые подвиги, зная, что ты меня ждёшь, ты на меня рассчитываешь, и, если я не оправдаю твоих ожиданий — мы вместе найдём способ выкрутиться, передохнуть, и начать сначала.

— То есть, я храню верность, не выношу мозг, стираю, готовлю, убираю — этим прокачивая женственность?

— Можешь нанять клининг, заказать суши и сдать вещи в химчистку — дело в отношении, понимаешь? Мужественность не в том, чтобы бросить на стол кусок мяса: готовь, женщина! И женственность не в том, чтобы не отходить от плиты с утра до ночи. Наши лучшие качества развиваются в заботе друг о друге, в поддержке друг друга, в заинтересованности друг другом. Если обед из пяти блюд ждёт меня каждый день, но тебе абсолютно насрать, как прошёл мой день, и ты считаешь, что, чтобы я ни сделал, я сделал НЕ достаточно, и тебе нечего сказать мне за ужином — то ты — обслуга, а не жена. И то же самое наоборот: если мне в принципе на тебя наплевать, я не вникаю в твои идеи, меня раздражают твои проблемы, я не хочу тебя слушать за ужином, и мне самому нечего тебе сказать или хочется врать без конца, то я или твой банкомат, или любовник, но никак не муж.

— Но это так эфемерно... Можно всю жизнь прожить обслугой при банкомате и не понять.

— Если мозг есть в голове, поймёшь. Иногда это поздновато приходит, но приходит, поверь. Чем раньше задумаешься, тем лучше.

— А когда они развиты — и женственность, и мужественность — что дальше?

— Дети. Когда мы научились заботиться друг о друге так, что это уже легко и просто, в жизнь входят дети, чтобы мы вдвоём заботились о ком-то ещё. И тогда уже наша общая вселенная обретает новое светило и начинает вращаться вокруг них. Так рождаются гармоничные семьи. Но это редкость, на самом деле.

— А ты вырос в гармоничной семье?

— Я вырос в престижной школе-интернате, был определён в элитный колледж с проживанием, но сбежал. И теперь ищу себя.

— Сбежал?! Тебя не ищут?!

— Меня нашли, пожурили и послали. Мол, делай, что хочешь, ты нам больше не сын.

— И как ты?

— Ничего не потерял. Я ведь никогда и не был их сыном. Я был мальчиком пяти нянь, а потом студентом-школьником. Думаю, сын — это тоже не про графу в свидетельстве о рождении. Но большего мне не досталось.

— Вань... Я даже не знаю, что сказать...

— А ничего и не надо. Пойдём, поработаем. Вон, водила идёт... Сейчас цветы тебе выгружать будем.

*

Александра с подозрением смотрела на стёкла своего бутика: опять в брызгах и разводах. То ли это паранойя, то ли надо проследить за этой старой курвой. Раньше Саша мыла стёкла раз в две недели, теперь трёт едва ли не каждый день, и они опять грязные. Что-то тут совсем, совсем не чисто.

Сегодня работала Дина. Печальная, она бродила по галерее, собирая мусор.

— Привет, Дина.

Техничка уставилась на продавщицу с недоверием, мол, чего это ей надо? Но, выдержав паузу, ответила:

— Привет.

— Ты такая грустная сегодня. Что-то случилось?

— Тётя Даша у меня случилась. Она опять не собрала мусор. Мы должны собирать мусор один раз в день, вечером. А она не собирает. И мне приходится собирать два раза. Сейчас утро. Утро, а я собираю. Так нечестно.

— Я согласна с тобой, Дина, это очень несправедливо. А что говорит ваш менеджер?

— Кира говорит, что работать некому, поэтому нам надо терпеть. Нам. Нам с Кирой, да? Только почему-то терпим мы с Кирой, а мусор собираю я. Мне даже не платят за эту лишнюю работу. А я собираю. А Кира, значит, терпит.

— Это, конечно, неправильно. А если бы Дарья попала под машину, ей бы ведь нашли замену, правда?

— Наверняка бы нашли. Только говорят, что некому, потому что она есть. А если бы её не было, то нашли бы. А как ты думаешь, тётя Даша попадёт под машину?

— Я не знаю, какому богу для
этого нужно помолиться. Но если бы знала, помолилась бы.

— Ты тоже не любишь тётю Дашу?

— Да, я её не люблю.

— Её все хвалят. Продавцы. Она помогает им. Матрасы и постельное помогает протирать от пыли в текстильном, в джинсовом бегает, заправляет отпариватель водой, в косметике учёт помогала делать... Конечно, когда ей мусор собирать? У неё столько важных дел, что и свою работу сделать некогда.

— Продолжай жаловаться на неё, может, менеджеру надоест, и замену, всё-таки, найдут...

— Она на меня тоже жалуется. Говорит, что по мне психушка плачет. А психушка не может плакать, это больница такая. Я там лежала. Там хорошо, кормят, играют, телик смотрят по вечерам. Работать не надо. Что мне — психушка? Я бы сама туда пошла, да не берут. Там психов хватает, а я нормальная.

— Это точно. Её бы саму надо в психушку. Раз она работать не умеет и на людей бросается.

— Не, в психушке хорошие люди лежат. Всякие, вообще-то, но много хороших. Они там лежат, болеют. А она бросаться начнёт... Не надо её там.

— Психов жалко?

— Ага, — Дина, наконец, улыбнулась, расслабилась. Кажется, ей стало лучше от беседы. Саша смотрела ей вслед и думала: почему она раньше не разговаривала с Диной? Вот просто так. Как сейчас. Что-то в ней, Саше, изменилось.
Она осмотрелась, увидела, как Катя раскладывает новое поступление товара на прилавки и пошла поздороваться.

— Ромашки-веснушки, мы — лучшие подружки! — пропела она, выкладывая перед Катей две конфетки "Ромашка". У той округлились глаза.

— Саш, ты чего?

— Мы с тобой — не подружки, или ты конфеты не ешь?

— Ем. И... Подружки, наверно. Я просто от неожиданности. Ты так давно не заходила, всё в своих цветах. Совсем зазналась после дня города.

Сказала и осеклась. Не хотела поднимать тему Исуповой, а теперь ляпнула, и как на край пропасти приземлилась. Аж сердце ёкнуло.

— Ты тоже меня вниманием не балуешь. Могла бы и зайти, как в старые добрые времена, поздороваться. Как дела? Как продажи? — обошла Александра острый край.

— Берут понемногу. Будильники, наборы для творчества, фонарики, батарейки. А вот пульты какие-то не популярные стали.

— Мышки, наверно, чаще покупают, чем пульты?

— Да, гораздо. Ты как вообще? Столько событий...

— Нормально. Было тяжело, сейчас отпустило. Как твой парень к родне съездил? Я так и не спросила.

— Ой, я его уже бросила. Звоню ему по видео, он трубку не берёт. Перезванивает пьяный. Слышу, девки там какие-то. Что да как, он в отказ пошёл, типа, всё прилично, с родаками сидит. Ну, я взяла такси и приехала. И сняла его с родаков-то. Первая любовь у него там вырисовалась, под баклашку самогона, да с подружкой... Короче, на телефон сняла этого козла, попинала его для приличия и вернулась в город.

— Пипец, вообще. Как ты, Катя?!

— Да всё в ажуре уже, я встречаюсь с другим сейчас. Возит меня на работу, с работы, весь такой упакованный. Всё к лучшему, Саш.

— Ну и слава богу.

— Да, от говна избавилась. Нормального нашла. А так всё бы верила в любовь до гроба. Замуж ведь собиралась за этого таракана. Хорошо хоть, что так. Быстро, просто. И нашла нормального сразу, считай. Повезло.

— Повезло. Я рада за тебя, Кать. Очень. Ты прости, что я не заходила поболтать, на душе было так погано, что не хотелось никого грузить своим негативом.

Катя обняла Александру.

— А я боялась к тебе лезть со своими заморочками — до того ли тебе?! Ты не забывай меня. Я к тебе на обеде зайду?

— Заходи, если хочешь. Только сидеть у меня негде, ты помнишь?

— Да я на минуточку.

Саша вернулась в свой аквариум в самом странном настроении: она никогда так прежде не делала. Какие, на фиг, подружки?! Что она сейчас плела?! Но, надо признать, разговор и обнимашки подняли настроение. Может, надо иногда обращаться к людям просто так? Без "зачем", без логики. Пошлют — и ладно. Осудят — они и так осудят. А кто-то, может, правда будет рад. По крайней мере, себе-то можно поднять настроение? Почему бы и нет?

*

Катя и правда зашла на обеде. Мялась, прятала глаза.
Александра сидела, наблюдая за ней, ощущая ту мерзкую дрожь ожидания чего-то нехорошего, но — даже себе на удивление — сохраняла спокойствие.

— Саш, ты только не обижайся, ладно? Я тебя спрошу. Про Исупову. Ты знаешь, как там дело было? Это правда, что её зарезали?

Флористка привычно скрестила руки, пряча дрожь, но в висках не стучало, в глазах не темнело... Определённо что-то поменялось в ней. Её рассудительность брала верх над эмоциями, хотя раньше это давалось с большим трудом. Она посмотрела на розу в высокой прозрачной вазе и это успокоило её. Катя, кажется, не дышала, боясь нарушить тишину возникшей паузы.

— Нет, Катя, её не зарезали. Я не должна раскрывать подробности следствия, но, думаю, это не имеет большого значения, так как следствие уже зашло в тупик. Её забили камнем или чем-то типа камня. Полголовы смешали в кашу. Деньги у неё были, но их не взяли, забрали только украшения. Они какие-то раритетные похоже, может быть, похититель хотел их продать, но потерял на перекрёстке. Я не думаю, что это был грабитель. Я не знаю, и следствие меня не поддержит, но я думаю, что кто-то убил Валерию из зависти. Или отомстил за что-то. Поэтому украшения он не потерял, а выбросил. Уничтожил и её, и то ценное, чем она владела.

— Саш, это же трындец полный! А почему следствие тебя не поддержит? Ты говорила об этом с Лалетиным?

— С кем?

— Ну, Лалетин, следак. Он же приходил, беседовал со всеми.

— А, следователь. Нет, не говорила. Он и сам не дурак, додумается, если в этом что-то есть. А кто тебе сказал, что её зарезали и деньги забрали?

— Дарья. Она неделю без конца только об этом и говорила. И такая она, знаешь, страшная: глаза горят, какой-то азарт в ней, ненормальный. Она, прям, захлёбываясь рассказывала подробности, которых, получается и не было. То есть, она придумывала всякие жуткие детали, а потом, выходит, рассказывала их всем, как истину. Как будто она сама там была. Ненормальная, правда?

— Давно известно, что она не в себе. Жалобную книгу почитай в гипермаркете, о многом говорит.

— Не настолько же! Я её теперь побаиваюсь. Она же может что угодно насочинять. Про меня, например. И ей поверят. И докажи потом, что не верблюд!

— Катенька, не все же такие легковерные. Я обещаю: если она мне про тебя что-то эдакое расскажет, я ей ни за что не поверю.

Катя покраснела и, вспомнив, что ей что-то срочно нужно сделать, поспешно распрощалась. Саша проводила её с усмешкой, а про себя отметила, что дрожь исчезла без следа.

*

С этих пор Саша удивляла сама себя. Она пошла знакомиться с продавцами других бутиков, что прежде было ей совершенно не свойственно. Не то, чтобы она хотела завести новые знакомства — нет, совсем нет. Заглядывая на ходу в какую-нибудь дверь, чтобы поздороваться с кем-то, она сама задавалась вопросом: "Зачем я это делаю?", но ответа не было. Её гнала необъяснимая потребность выйти к людям, но желания выходить к ним она не испытывала. Как, когда хочется пить, а воды нет. Есть сок, чай, молоко, а воды нет, а хочется именно воды. Но ты выбираешь уже хоть какой-нибудь напиток, потому что потребность утолить жажду оказывается сильнее вкусовых предпочтений. Так и здесь: она не хотела заводить знакомства и общаться с окружающими, но потребность выйти к людям, говорить с кем-то, проявить дружелюбие хоть кому-нибудь, была сильнее.

Девушка даже приобрела в супермаркете садовый стул для своего бутика, чтобы случайный желающий мог посидеть с ней. Начав с Кати и конфет, Саша устремилась дальше, день за днём установливая новые социальные связи.

Зашла в текстильный бутик, попросила у продавщицы Ани пакетик чая. Мол, дома запас большой, поэтому целую пачку покупать не хочется, а взять с собой из дома пару пакетиков забыла. Обещала вернуть долг в утроенном размере. Аня смотрела озадаченно, но чаем угостила.

Саша отметила:

— О, фруктовый микс! Любишь разнообразие вкусов?

Поговорили о чаях. Оказывается, Аня любит хороший чай с цитрусами или лесными травами. Александра поддержала её выбор, наврала, что тоже порой, под настроение, фанатеет по цитрусовым чаям. Хотя, на самом деле к подобным мелочам она всегда была равнодушна: чай и чай. Хоть с лимоном, хоть с малиной, хоть бергамотом — всё равно чай.

В этот же день она прошлась по гипермаркету, выбрала один из самых дорогих чаёв с тиксами и натуральными кусочками цитрусов. Купила, проклиная себя на кассе, и на следующий день вернула Ане долг в три пакетика из этой коробки. Девушка приняла их равнодушно, разговор не поддерживала, но вечером вышла из гипермаркета с круглыми глазами: видимо, нашла этот чай на прилавке и увидела его цену.
Через два дня, придя на свою смену, Аня заглянула к Саше с шоколадкой.

— Привет. Вот, решила угостить тебя. Пусть шоколадка подсластит твоё цветочное заточение.

Александра искренне обрадовалась:

— Ань, не поверишь —открываюсь и думаю: в ближайший перерыв пойду за шоколадкой. Хочу, аж уши сводит! И тут ты. Признавайся, как считала мои мысли?

Продавщица постельного и нательного смутилась от столь неожиданно тёплого приёма.

— Ты блютуз не выключила, — краснея пролепетала она.
Саша задумалась, осмысляя юмор, а когда дошло — постучала себя по лбу пальцем:

— Ах, это!... Надо порыться в настройках, автозапуск отключить, — поддержала она шутку, и обе девушки засмеялись.

В обеденный перерыв продавщицы вместе пили изысканный чай с шоколадкой. Аня сидела в лёгком садовом стуле, поставив кружку в широкий подлокотник со специальной выемкой, она рассказывала о чём-то, смеялась, вела себя непринуждённо. Саша смотрела на неё и удивлялась: до сих пор Аня была продавщицей текстиля. И всё. Как-то не приходило в голову, что помимо текстиля в её жизни происходит многое, что может составлять интересную историю. Александра сама жила, в основном, работой, и за пределами видела мало интересного. Вроде, очевидно, что другие люди живут иначе, но всерьёз она об этом не задумывалась, пока Ваня её не оговорил.

Теперь она смотрела на коллегу и ощущала нечто сказочное, словно девушка до сих пор была контурным человечком на белой странице раскраски, а сейчас, при более или менее длительном близком общении, при таком непринуждённом разговоре, она превращалась в более конкретную картинку: вырисовывались вещи и детали, соответствующие её образу жизни, набирались краски, соответствующие её мировоззрению, и это было необыкновенно.

Например, оказалось, что в детстве Аня часто бывала в заброшенной цветочной оранжерее. Она не помнит, где это было, и в цветах она не разбирается, да и была тогда маленькой, но по воспоминаниям Анна сумела описать очень редкий вид вьющейся лианы. Саша была поражена, ведь этот вид можно найти только в некоторых ботанических садах. Она рассказала Ане об особенностях этого растения, и та, на удивление, живо заинтересовалась подробностями.

Флористка объяснила, что в ухоженной оранжерее это растение можно встретить, но в заброшенной оно должно было погибнуть. В местном климате лиана бы вымерзла, а сильно южнее — высохла бы. Значит, оранжерея находилась где-то в соседнем регионе, или чуть южнее, или, что вероятнее, восточнее. Только в этом направлении она могла не просто выжить в заброшенных условиях, но и буйно разрастись.

— Очень буйно! — подтвердила Аня, — прошлогодние ветви сохли, на них навивались новые побеги, и образовывались целые полотна из сухих и свежих плетей. Там какие-то мелкие птички вили гнёзда, выводили птенчиков... Ни одну кошку не выдержали бы эти сухие конструкции, птицы были в безопасности и их было много, очень много! Это было чудесно! Они так щебетали и чирикали, что воздух звенел!

Саша смотрела на счастливое раскрасневшееся лицо девушки и не видела продавщицу текстиля. Она видела интересную девчонку, с которой приятно пообщаться.

*

Везде Саша находила дружеский отклик. Пусть не сразу, пусть иногда для этого нужно было постараться, но, в целом, её везде принимали хорошо. Кроме, разве что, джинсового отдела, где её встретили, мягко говоря, прохладно. А позже, одна из продавщиц вообще заявила:

— Мы уже приметили, что ты по бутикам забегала. Подлизываешься? С нами это не прокатит, нам уже всё про тебя рассказала Дарья.

— Ой, мне она про вас тоже рассказывала, так что я не много потеряла, — насмешливо отозвалась Крюкова и больше к ним не ходила.

Ничего ей Дарья про них не говорила, но Саша была уверена, что эта женщина говорит гадости про всех одинаково, смотря только — кому про кого.

*

В цветочный бутик теперь часто заходили продавцы: на чай, за советом, и просто поболтать. Саше самой было интересно — когда же ей надоест играть роль гостеприимной хозяйки? И что будет, когда всё-таки надоест? Ей было не свойственно всё это движение, но и приходилось признать, что она испытывает удовольствие от приятного лёгкого общения.

Ваня стал заходить реже.
Однажды зашёл рано утром, пока все были заняты открытием своих отделов.

— Привет, не скучаешь? — ехидно поинтересовался он.

— Ваня! Привет! — обрадовалась ему флористка, — скучаю. Ты совсем не появляешься.

— Да я, как не пройду мимо, у тебя всё какая-то аудиенция. Не врываться же в ваши милые беседы.

— Ванечка, врывайся. Тебе можно.

— Мне некомфортно, даже, если можно... Ты изменилась. Прокачиваешь женственность милосердием?

— В каком смысле?

— Дружелюбие — часть сострадания. Ты меньше говоришь о себе, больше слушаешь других, проявляешь внимание приятными мелочами. Это развивает хорошие качества, если идёт от души.

— Я не знаю, откуда оно идёт. Мне дико быть такой, но, почему-то очень хочется. Я всё вспоминаю того парня, который подарил мне розу. Он сказал, что я должна проснуться. Вспомнить, что я женщина, и больше об этом не забывать. Думаю, моё дружелюбие как-то с этим связано. Но не стоит ли мне переживать от того, что я хочу всем понравиться? Может, это не женственность во мне говорит, а комплексы неполноценности?

— Саш, если бы ты хотела понравиться всем, ты бы, как Устинова, на цырлах бегала бы в джинсовом отделе. Нет, ты избирательна. И это хорошо.

— Ванечка, мне не хватает разговоров с тобой. Вот сейчас мне прям легче стало. Вдруг я сверну не туда, кто меня остановит?

— Упрёшься в стену и сама остановишься. Всё же идёт своим чередом? Значит, всё правильно идёт. Не волнуйся. Я же не твой учитель, я простой человек, который просто смотрит со стороны.

— Вот этого взгляда мне и не хватает: я-то себя со стороны не вижу.

— Хорошо смотришься.

— Правда?

— Отвечаю.

Тут мимо бутика прошла Устинова и мазнула по стеклу грязной тряпкой.

— Ты видел?! — всполошилась Саша.

— Видел.

— Мне не показалось?! — она дёрнулась, было, к выходу, но парень остановил её жестом.

— Саш, брось, не связывайся.

— Я из-за этой уродины каждый день стёкла мою, уже не по разу!

— Ты итак их моешь.

— Но не так часто! Раньше она хоть тихарилась, а теперь уже внаглую! Она из принципа мне гадит, на зло делает!

— Перестань. Серьёзно. Ты выше этого.

Александра остановилась, замолчала.

— Не связывайся,
— повторил Ваня, — не опускайся до её уровня.

*

Надежда Карцева приходила в отчаяние от своего персонала по уборке: за Диной нужно было постоянно приглядывать, чтобы она не оставила без внимания ту или иную часть своей работы, а Дарья — отдельная песня. Даже если Дина забывала прибрать какой-то бутик или туалеты, жалоб не было, сотрудники галереи относились к девушке сочувственно, очевидно, что ей трудно бывает удержать в своём внимании разные задачи. Да и беспрекословная она. Была. До последнего времени. А с некоторых пор она начала проявлять упрямство. Её обида на Дарью приводила к желанию отплатить той же монетой, теперь мусор на галерее убирали по утрам, нарушая график уборки. Даша оставляла мусор Дине, та начала поступать так же.
Устинова пошла дальше, убирая отходы только сверху, создавая вид опустошённых урн, её напарница вскоре скопировала фишку, и на галерее началась вонь, ведь со дна урн мусор не убирался изо дня в день. Погода стояла жаркая, разгулялось лето, появились мухи. Надежда закатила скандал, Кира сама сменила все мешки, всё прибрала, обе технички получили нагоняй, но Дина расстроилась, а с Дарьи, как с гуся вода. И уже на следующую смену она оставила мусор, как ни в чём не бывало.

Спустя несколько дней, Дина зашла в цветочный бутик.

— Здравствуйте, — виновато мигала она глазками, — Вы меня простите. Я ухожу.

— Привет, Дина. За что ты извиняешься? Куда уходишь?

— Совсем ухожу. Не приду больше. Она стала тряпки грязные оставлять, воду грязную в вёдрах... Я должна мыть за ней. Я так не хочу.

— А что же ваша Кира?!

— А ничего. Говорит, не связывайся. Говорит, что тётя Даша тупая. Говорит, что работать некому. Мне девочки из косметики сказали, что Кира должна её штрафовать. Я спросила Киру, но она говорит, что тогда тётя Даша обидится и уйдёт, а работать некому. Вот я и ушла. И теперь работать будет тётя Даша.

— Что?!

— Она будет каждый день. Извините.

— Нет, Дина, ты не виновата! Это ужасная несправедливость! Куда ты пойдёшь?

— В пединститут, вечерней уборщицей. Я уже пробный день отработала, им понравилось. Говорят, я долго мою, но чисто. Дневные хвалят... Ждут меня. Меня там никто не гонит, хоть до утра мой. Дома выспалась, а вечером на работу. Шесть дней, правда, один выходной. Но зато нет сменщицы. И зарплата больше. Нормально. Мне всё нравится. Там лучше, чем здесь. И нет тёти Даши. И Киры нет. Я её уже тоже не люблю.

Саша достала шоколадку из сумочки, протянула уборщице:

— Гостинец тебе, на прощание. Удачи, Дина. И пусть на новом месте всё будет только к лучшему!

— Спасибо.

*

Дина ушла, а Саша вышла протирать стёкла своего бутика снаружи. Тёрла зло и интенсивно, цедя сквозь зубы:

— "Не связывайся"... Конечно! Умные все. "Не связывайся! Выше этого!"... Трусливые хомяки! Не связываются с такими тварями только трусливые хомяки! Это я — не связывайся?! Это пусть она со мной не связывается!

*

Александра стояла возле своего бутика, как часовой. Подошёл Ваня.

— Меня ждёшь? — с наигранной серьёзностью спросил он.

— Нет. Но ты — тоже хорошо.

— Какая-то ты напряжённая.

— Да, есть немного. Погоди, — на галерее появилась Дарья.

Сашу забила та самая дрожь, из живота: комом к горлу, тремором в руки, слабостью в колени... Очень захотелось уйти в бутик и не связываться, но девушка была настроена решительно. Когда Даша с ними поравнялась, продавщица её окликнула. Та остановилась на расстоянии, с привычной вежливой улыбочкой и вылупленными голубыми глазами, насмешливо впившимися в лицо собеседницы.

— Дарья, прекратите пачкать стёкла моего бутика.

— А то — что?

— А то я найду способы усложнить Вашу работу.

— Ищи, — отрезала техничка, не меняясь в выражении лица, и двинулась дальше, по своим делам. Крюкова сжалась в едином мышечном спазме, такая сильная была дрожь, но с уходом Устиновой, её моментально отпускало, и на смену напряжению приходило чувство облегчения от выполненной миссии. Она всё-таки высказала своё недовольство. Вслух. В лицо. Взяла и сказала. Два месяца молчала, а тут взяла и высказала. Кажется, она даже физически почувствовала себя лучше.

Саша с Ваней расселись в бутике на стулья.

— Ты объявила ей войну? — усмехнулся парень.

— Не я начала эти козни. Но я их закончу. Пусть достаёт тех, кому это нравится. Тех, кто боится с ней связываться. А меня доставать не надо.

— "Не кусай того, кого сожрать не можешь"?

— Именно.

— А ты-то её сожрёшь? Может, это к тебе относится?

— Вот и проверим.

— Ты из-за неё не в духе?

— Я вообще не в духе. Извини, Ваня, ты здесь ни при чём. Но меня злит, что этой старой крысе всё сходит с рук.

— И что ты собираешься делать? Взывать к её совести?

— К совести?! С таким же успехом можно покричать в кастрюлю... Нет, Ваня. Она диктует правила игры. Хорошо. Я принимаю её правила. И буду играть в её игры.

— Зачем тебе это?

— Понимаешь, раз уж я не могу от неё избавиться, не могу избежать её общения, то я сделаю всё, чтобы получить от него удовольствие. Она выжила Дину. Она портит мне жизнь. Я заставлю её сохранять дистанцию между нами. Или заставлю сожалеть о своих поступках, если это вообще возможно. Одно из двух: или она будет страдать в моём присутствии, бессильно ненавидя меня, или она будет держаться от меня подальше. Меня устроит любой вариант.

— По-моему, это довольно глупо. Как будто тебе заняться больше нечем... Как твой учитель, я осуждаю это твоё решение.

— Ты же не мой учитель — ты простой человек, который просто смотрит со стороны. Вот и смотри. В данном случае, я в комментариях со стороны не нуждаюсь.

Ваня пребывал в замешательстве. Что-то появилось в этой девушке, какая-то сила, с примесью безрассудства. Хорошо это или плохо? Пока не ясно.

Очевидно, что эта бестолковая война с уборщицей до добра не доведёт. Ну, ведь пусть. Лишь бы в радость. В конце концов, ему, Ване, рассуждать легко — он совершенно не зависит от действий или бездействия технички. Ему-то реально фиолетово. Но даже ему понятно, что Дарья — наглая и тупая особа, с которой уже большинство продавцов прекратило всякое общение.
Устинова считает, что виновата в этом Саша, вот и мстит ей грязными стёклами. А Саша просто живёт свою жизнь. Трудно винить её в этом. Даже, если бы она реально говорила о Дарье плохие вещи, что совершенно не так, то ведь баш на баш: Дарья достаточно плела девочкам всякой ерунды про Сашу. Однако, как только Александра проявила желание общаться, все выбрали её. Вряд ли от того, что её сплетни сказочнее... Скорее потому, что у неё сплетен нет. Она запоминает то, что ей говорят, и при новой встрече продолжает прошлый разговор: спрашивает, как здоровье близких, питомцев, как прошло то или иное мероприятие...
Люди видят её искреннюю заинтересованность, ценят её честность, верят её мягкой критике, а потому бегут сами к ней — за советом, с новостью или похвастаться своими успехами. В Крюковой нет зависти, потому что у неё всё хорошо. Она самодостаточна, потому к ней и тянутся. Природой заложено: человек слабый и неуверенный тянется к психически сильному, стабильному. Так и попадают жертвы к абьюзерам. Но Саша — не абьюзер, Сашу легко полюбить, а вот Устинова... Её душат зависть и злость. И чем дальше, тем очевиднее.

Мимо прошла Дарья, держа руку с тряпкой на отлёте. Весь её путь вдоль бутика отметился сырой полосой на свежевымытых стёклах. Даша смотрела на Александру через стекло, и Саша не отвела от неё взора, не изменилась в лице, не дёрнулась. Просто проводила взглядом. Но Даше от этого взгляда стало не по себе. Весёлая намечается возня.

*

Женя, Катин сменщик, стоял, склонившись над Сашей, облокотившись на стойку.

Девушка сидела, держа в руках его телефон, смотрела видео. В кадре прыгали на склоне трюкачи-сноубордисты.

— Жень, это так круто! Дух захватывает!

— А то. Приезжай, научу.

Парень говорил тихим спокойным голосом, смотрел кротко, имел худощавое телосложение и длинноватые волнистые волосы, чуть выше плеч. У Александры не укладывалось в голове, что этот парень сейчас в кадре, крутится в воздухе, приземляется вращаясь, взметая снег своей доской, и летит по склону, кажется, нарушая все законы физики. С ума сойти.

Этот мальчик — Саша думала, ему не больше девятнадцати лет, оказалось, двадцать шесть — чемпион. Вот по этим вот прыжкам, и по катанию по трубам и перилам. За это, оказывается, тоже медали дают. А ещё он заканчивает учёбу, и с тренерской лицензией поедет осенью в другой город на ПМЖ, будет тренировать детей и взрослых. Для него уже набирают группы, его ждут. Вот этого мальчишку ждут люди, готовые доверить ему спортивные успехи своих детей, своё собственное физическое развитие, тренеры с дипломами готовятся к его приезду... Возможно ли это?! А Саша думала, что он какой-нибудь студент колледжа, сидит в телефоне, в игры играет, фонарики продаёт, чтобы себе на кроссовки заработать...

— Жень, ты очень крутой, — восхищённо сказала девушка.

— Не, я вот ездил на один большой чемпионат, зрителем — не участником, вот там реально крутые. У них дети в группах так крутятся, как я. Мне ещё расти и расти, катать и катать... Но по местным масштабам я хорош, конечно.

— А давно занимаешься?

— Доской пять лет, вот, чтобы плотно так. До этого катался, просто с друзьями. Я паркуром занимался. А доска была, типа аттракциона. А потом мы случайно попали на склон, где крутые парни катали. Я помотрел, что можно делать, и влюбился в эти финты. Попытался кое-что повторить. Ко мне подъехал один, говорит, не с того ты, типа, начал. Давай сначала вот так. Ну, и завертелось. Я сделал тот трюк, который хотел, а из наших никто не смог. И тут я реально поверил, что у меня есть к этому какие-то способности. Эти парни позвали меня на треню, и я приехал. И всё, подсел жёстко. Через год занял первое место среди новичков, на большее не зарился, а через три начал собирать медали. Ну, попутно уже на учёбу пошёл. Подростков тренил, которые на пробный день приходят — понравится, не понравится. Кому зашло, их в группы к тренерам записывают. Короче, набираюсь опыта маленько.

— И как у тебя хватает духу переехать в другой город?

— Так мне терять-то тут нечего. Снег везде одинаковый.

— Всех ли кобелей-то вокруг собрала? — отчётливо донеслось от дверей. Саша даже не вздрогнула, а вот Женя обернулся в полном недоумении, но успел увидеть только прилизанную седую голову с ободком, скрывшуюся за стёклами.

— В такие-то годы грешно уж так-то завидовать, — настолько искренне пробормотал он, что Александра рассмеялась от неожиданности. Её смех лишь усилил замешательство парня. Он поднял бровь, отвёл взгляд и решил в целом не вовлекаться в мутную ситуацию.

*

Устинова ежедневно мазала стеклянные стены бутика тряпками, а если мыла пол поблизости, то ведро ставила вплотную, чтобы грязные брызги с отжима летели на стекло. Саша от души забавлялась, наблюдая за ней.

Однажды Ваня не выдержал и спросил:

— Помнится, ты в ярость впадала из-за этих разводов, а сейчас лыбишься и моешь стёкла, как раньше, раз в неделю. Что поменялось? Война в холодном режиме?

— Вань, вот ты посмотри на неё со стороны: уборщица ходит на работу каждый день, чтобы что-то пачкать. Она сосредоточена на этом, думает об этом, строит планы и стратегии по загрязнению стекла. Выстраивает маршруты, использует возможности, прям, прёт к своей цели... Её бы энергию, да не на такие мелочи — полы бы не мыла, ей-богу: стала бы уже каким-нибудь бизнес-консультантом или предпринимателем. Вон, смотри, смотри!

Обходя покупателей, как профессиональный футболист, Дарья перестраивалась из ряда в ряд, приближаясь к бутику. Уже рядом, она вытащила из отяжелевшего кармана мокрую тряпку и с силой прошлась ей по стёклам. Тут же она развернулась, суетливо запихивая в сырой фартук своё орудие мести, и помчалась в обратную сторону. Саша с Ваней грохнули дружным хохотом. Он и сам теперь увидел, как комично это выглядит со стороны.

— Саша, ты... — он не мог подобрать подходящее слово.

— Злая?

— Нет... Сейчас... Коварная, вот!

— Спасибо, Ваня, спасибо. Я стараюсь.

*

Осложнять Устиновой работу Саша начала самым невинным способом — выполняя условия договора с арендодателем. В договоре прописано, что любой бутик обязан собрать мусор. Вынос мусора сотрудниками бутиков не предусмотрен. Уточнив эту деталь у руководства, Крюкова стала выставлять мешки в галерею. А от цветов мешки, между прочим, очень недюженные. Текстильный за месяц столько мусора не наберёт, сколько цветы — за день.

Раньше Александра вытаскивала всё в мопную, оттуда отходы забирает дворник, а теперь стала выставлять в широкий коридор. Естественно, Дарья взбунтовалась. Мешки стояли до открытия. Потом скандалила Надя. Позже подъехала Кира.

— С какой стати?! — возмущалась Устинова, — никогда мы этот мусор не таскали, а тут, с чего это?!

— Скажи "спасибо" тем продавцам, кто вытаскивал это всё вместо вас, техничек. А теперь не хотят они вас баловать. Имеют право.

— Какое ещё право?! Она даже за уборку не платит!

— Ну и не прибирай. Сбор мусора входит в оплату уборки бутика, она отказалась от уборки, она сама и собирает. А вынос мусора входит в обслуживание, в уборку галереи, а её-то никто не отменял. Ты не выносишь только строительный мусор. Всё остальное ты выносишь. Согласно условиям договора.

Кричали почти час. Продавили всем колхозом: Дарья начала выносить цветочный мусор.

Дальше — больше. Изучив договор подробно, Саша совершила открытие: стеклянные стены со стороны галереи моет клининг. Она не поверила своим глазам. Перечитала три раза. И просияла в такой улыбке, что, кажется, второе солнце вышло на небосвод.

Вопрос: почему четвёртый год она не знает об этом? Стала вспоминать. Цветочный заехал на торговую площадь одним из самых первых. Ещё лежал местами строительный мусор в мешках и плитка стопками, ещё не было плафонов на светильниках, и стеклянных дверей — только жалюзи и красные ленточки.

Убирали всё это уже при ней, при Саше. Была вызвана бригада "летучка", которая отмывала всё: туалеты, стены, полы, двери... После их генеральной уборки туалеты были заперты до заключения постоянного договора с клинингом, а полы коридора мыли уборщицы гипермаркета. В бутиках же продавцы прибирались сами, пользуясь санузлами кафетерия или детского уголка. Когда, наконец, появилась галерейная техничка, то торговые островки отказались заключать договора на уборку, мелкие бутики ещё принимали решение, сомневались, а босс цветочного договор подписал. Потому что площадь не маленькая, и мусора много. Но вот про стёкла никто не оговаривал отдельно.

Александра на тот момент уже приноровилась сама следить за их чистотой. Не ждать же было, когда руководство раскачается. Бутик угловой, товар видный... Она мыла стёкла до появления уборщицы, и продолжила их мыть уже после заключения договора. Вот, как-то так. Сюрприз, однако. Раз в месяц приезжала "летучка", мыла стеклянные стены от потолка со обеих сторон, протирала вытяжки и кондиционеры, пылесосила ковры на входных группах, чистила уличные решётки. Но и после них въедливая Александра находила потёки и доводила свои стены до идеального блеска. А теперь она, пожалуй, начнёт требовать этот блеск. А что? Да-да, имеет право.

Она дала Дарье возможность ухайдакать свои стены до состояния бархатного матирования. После пошла к Надежде Карцевой с требованием чистоты. Та удивилась, что стекло может быть немытым — как это?! Какая халатность! — и пошла за уборщицей. А Саша вернулась в бутик.

Она с ощущением блаженства наблюдала за лицом Устиновой, когда они с Надеждой подошли к цветочному и встали у загаженной стены. Надин повышенный голос был отчётливо слышен в бутике, а Дарья молчала. Она смотрела на Александру, и взгляд её становился пустым и бессмысленным. Возмущение, вспыхнувшее сначала, моментально погасло, когда она увидела самодовольное Сашино лицо. Она всё поняла и не стала противиться. Кивая Надежде, уборщица осмотрела стёкла, покивала ещё и, поникшая, сутулая, ушла за водой и тряпкой.

Ваня зашёл к Александре на чай, когда Устинова мыла стены.

— Не думаешь, что она тебе отомстит? — кивнул он на техничку.

— Думаю. Мне даже любопытно, что ещё она сможет отчебучить? Я от неё сейчас на безопасном расстоянии. Я вынудила её делать так, как я сказала. Я доказала свою неуязвимость. В принципе, я готова успокоиться на этом...

И тут, закончив свою работу, Устинова опрокинула ведро с грязной водой прямо у дверей в бутик. Неспешно она подобрала ведро, собрала инвентарь и затёрла лужу. Но затёрла её строго по порогу. На своей территории. А то, что затекло в бутик, то есть, почти всё, она хладнокровно оставила и ушла.

— Успокоиться не выйдет, — вздохнула Саша, вставая за тряпкой, — особенно, если это будет не единичным случаем.

— Как-то ты спокойно реагируешь, — отодвигаясь вместе со стулом от подползающей лужи, констатировал Ваня.

— А ты знаешь, да! — живо отозвалась девушка, собирая воду, — меня раньше трясло от одного её голоса, от её приближения, от взгляда. Прям, колотило всю. Прям, колбасило. А с тех пор, как я её достаю, меня отпустило. Я вообще стала спокойнее, не только по отношению к ней, а вообще. Даже больше, знаешь... Я всё думала, когда я устану быть такой дружелюбной и общительной — я же не такая совсем. А я не устала. Я втянулась. Как будто я всегда такой была, только не знала. Но я и то не знала, что могу думать, как бы насолить какой-то бабке. И не только думать, а солить. Понимаешь, я боялась как будто, а потом решилась и теперь не боюсь вообще, и в общем стала смелее... Ты понял что-нибудь?

— Я понял, что ты боялась вступать в открытую конфронтацию, а когда преодолела этот страх, почувствовала себя лучше. Настолько лучше, что даже нашла в себе ресурсы на позитивное общение с окружающими.

— Ты в колледж был определён — на психолога?

— Нет, я подписан на одного прикольного психотерапевта, который довёл своего пациента до самовыпила из жизни, за что отмотал срок, потерял право на работу с пациентами и теперь ведёт очень любопытный блог. Я оттуда терминологии нахватался.

— А зачем он довёл своего пациента?

— Говорит, в рамках эксперимента по работе со своей тенью... Да там двумя словами не объяснить. Думаю, у него есть какие-то беды с башкой, хоть его и признали вменяемым. Но послушать, для общего развития, очень интересно.

— У тебя и самого, по-моему, беды, если ты на такое подписан.

— Но именно это даёт мне возможность понять и чётче сформулировать твои же переживания. И у кого из нас беды больше?

— У того, который срок отмотал.

— На том и сойдёмся.

*

Уходя домой в этот вечер, Александра тряпкой с мылом написала на стекле на стороне галереи: "Упс". Со стороны это выглядело так, словно она вытирает что-то локальное. Но, если смотреть от туалетов, то, при приближении, надпись была довольно различимая.

Устинова игнорировала эту надпись два дня, а потом получила нагоняй за немытые стены. Надежда теперь тщательно следила за нерадивой уборщицей в этом плане. Надо же, допустить такой срач! Ужасно стыдно! Получив по шапке, Дарья протёрла стекло, стараясь не смотреть на Сашу, а та, наоборот, наблюдала за техничкой не скрываясь. Если их взгляды встречались, Саша снова чувствовала это мерзкое ощущение в животе — источник дрожи, но оно моментально проходило, не успевая распространиться.

Александра смотрела на Дарью и думала, является ли признаком поражения то, что Устинова начала её избегать? Эта крыса её боится? Или что-то замышляет? А сама Александра? Боится ли?... Боялась же.

Что-то определённо поменялось. И пусть это будет безвозвратно.

*

Наконец-то Саша решилась взять выходной. Начальник легко согласился её подменить и, никому не сказавшись, вся такая загадочная, Александра скрылась в сумерках и отключила телефон.

Этот единственный день она решила посвятить себе. Спала, пока сама не проснулась — никаких будильников. Солнце "шпарило во все лопатки", а девушка нежилась в постели, лениво щурясь на тёплые лучи, словно сытая кошка. Покатавшись с боку на бок, подремав ещё минут двадцать, она соизволила встать, налила стакан сока из холодильника и села у распахнутого окна, завернувшись в серую простынь. Смотрела на людей, слушала птиц, пила холодный сок и машинально улыбалась. Мысли перетекали из одного в другое, ни на чём не задерживаясь. Сегодня Александра живёт ощущениями, прислушиваясь лишь к телу и интуиции, и сейчас в ней преобладает чувство умиротворения.

Когда сок в стакане закончился, а на небе начали собираться ленивые толстые тучки, Саша отошла от окна и прошлась по комнате.

"Надо бы прибраться," — мелькнуло в голове, но она отбросила эту идею сразу же. Для мытья пола и посуды есть рутинные рабочие вечера, а в выходной нужно отдохнуть. Нет, если бы их было хотя бы штук шесть в месяце, тогда можно было бы какие-то дела переложить на эти свободные дни. Но Саша не могла вспомнить, когда у неё был выходной в последний раз, если не считать дня, когда она не вышла на работу после гибели Валерии. И не могла вспомнить, на что она потратила тот, забытый напрочь, выходной.

Сегодня она — только для себя, как если бы она была у себя самым любимым и избалованным человечком. "Чего тебе хочется сейчас, солнышко?" — хотела бы она спросить, и с радостью исполнить любую прихоть этой милахи. Взгляд блуждал в поисках чего-нибудь интересного. Кухня — может, приготовить чего-нибудь вкусненького? Постель — может, ещё поваляться? Дверь — может, сходить, погулять? Ванная. Вот оно. Александра потянулась и пошла набирать воду. С пенкой. И с английской солью.

Вдоволь нарелаксировавшись, девушка насладилась чашкой кофе, снова сидя у окна. Дождь всё-таки собрался, хлынул внезапно, взбил пену на дорогах, крупные капли разбивались о землю в брызги-дребезги, отмечаясь крупными кругами в лужах. "Значит, скоро кончится," — отметила про себя Александра и прикрыла окно. Часа два, под аккомпонемент ливня, она в полумраке акварелью рисовала цветы. Получалось некое совершенно фантастическое полотно. Вряд ли такие растения можно встретить на нашей планете. Когда выглянуло закатное солнце, окрасив небо всеми оттенками красного, девушка поставила картину сохнуть и начала собираться. Всё же надо выйти из дома. Свежесть чудесная! Саша вновь открыла окно, глубоко, во всю мощь своих молодых лёгких, вдохнула и улыбнулась свободному вечеру.

День завершился приятным ужином в кафе через два дома. От вина Саша отказалась, пила лимонад из свежих лимонов. Впервые попробовала этот напиток и была приятно удивлена сахарной, но не приторной, кисловатой сладостью напитка.

*

— Привет! Ты ведь ничего не знаешь!!! Где ты была вчера?!
Катя воплотилась из полумрака пустого коридора, схватила Сашу за локоть и трясла, словно пытаясь вытрясти из неё отчёт о вчерашнем дне.

— Катя... Катя! Успокойся и отцепись от меня, дай мне двери отпереть! — девушка отпустила Сашу, но продолжала подпрыгивать от нетерпения под боком, — и как ты в такую рань тут оказалась? Ты же из тех, кто пять дней из шести опаздывает.

— Я для тебя пришла! Ты же ничего не знаешь!

— Чего я не знаю?

— Свирель напала на Устинову!

— Что?! Уговорила. Садись, рассказывай.

— Вчера я пришла на работу, ничто не предвещало, народу мало, день шёл, как обычно. Устинова эта босса твоего увидела и припёрлась в бутик к нему, всё что-то с ним разговаривала. Ну, я не знаю, не слышала, но видела, что он явно не рад ей. Молчит всё, огрызается, видимо. А она, ну, ты же знаешь, мелет и мелет. Короче, он её выставил, бутик закрыл и уехал. Вернулся потом, часа через три, недолго посидел и совсем закрылся. Ну и вот. Это неважно. А важно что: часа в три слышу крики. Выхожу, смотрю, а там Свирель треплет за грудки Устинову. Ну, Свирель-то пьяная и слабенькая, а эта-то жаба на ногах хорошо стоит. Она Машу отталкивает, а Маша вцепилась, не оторвать! И визжат обе! Свирель кричит: ты убила моего ребёнка! А Дарья вопит: ты психичка, тебе в психушку надо! Там народ собираться начал. Ваня их давай растаскивать. Надежда выскочила, Устинову схватила, как борец, в охапку. Ванька Машу оторвал и повёл в сторону. Ну, тут я выскочила. Мы её здесь, у меня в отделе усадили. А она ревёт, белухой воет. Говорит, приснилось ей, как дело было тогда, и проснувшись, она, типа, вспомнила, что видела Устинову перед тем, как в кустики пойти. Видела, а внимания не обратила. А потом забыла, потому что не до того было. А тут вспомнила и решила, что это Дарья заколола младенца. Выследила и убила. И ревёт, и ревёт... А Устинова орёт на всю галерею: психическая да психичка... Надя её отпустила, так она сюда прибежала и сама давай бросаться на Машу-то. Ваня её вытаскивает, а она верещит да обратно лезет. Опять Надя прибежала, начала полицией грозить, крику было! Кое-как угомонились. Мы Маше кофе налили, хотели вызвать полицию, правда, чтобы она заявление написала, что видела Устинову на месте преступления. Но она говорит, что надо протрезветь сначала, а то пьяной никто не поверит. И ушла. Сегодня пойдёт сама в полицию, ну, собиралась, по крайней мере. А Ваня говорит, что ей и трезвой никто не поверит: во-первых, не на месте преступления, а по дороге, во-вторых, не факт, что Устинову, может, просто похожая баба была. Дело же было днём, а Дарья не могла быть на улице, она же была на работе, здесь. Да и мотивов нет.  В общем, Ваня ей не верит. Она ребёнка потеряла, бухает с горя, видок у неё просто ужасный. Вот и циклится на этих мыслях.

— Ну, Устинова же не пускала её в туалет с коляской. Вот и получается, что она косвенно виновата: если бы Маша могла сходить в туалет цивилизованно, ей бы не пришлось оставлять малыша на улице без присмотра. Эта мысль в воспалённом мозгу может превратиться в паранойю. А мозг воспалён — это точно: стресс плюс алкоголь, горе, поддержка пьющей родни, которая поддерживает слезами и выпивкой... Тут у кого угодно крыша съедет. Я, пожалуй, соглашусь с Ваней — никто ей не поверит, хоть и жалко её до ужаса.

— Пипец, короче, да? А ты всё пропустила. Где ты была?

— Да уж правда, отпросилась на один день, и именно в этот день кто-то оттрепал старую ведьму, а я не видела! Кошмар. Обидно, конечно.

— Я тебя потеряла. Предупреждай в следующий раз, если уйдёшь, чтобы мы с Ваней не волновались.

Саша растерялась. Она совсем не думала, что о ней может кто-то беспокоится.

— Кать, прости, я бестолочь.

— Мы так и поняли. Ваня тебе ещё шею намылит, погоди. Зато я успела рассказать тебе новости!

— Спасибо, Катя. Спасибо большое... За заботу.

Александре было стыдно, неловко и приятно, что её нечаянное отсутствие было замечено с таким вниманием. Открывая отдел, она прислушивалась к этим ощущениям. Стыдно — за то, что не подумала об этих людях, проигнорировала их заинтересованность, их хорошее расположение. Как бы, они к ней "со всей душой", а она, сухарь этакий, убежала, не сказавшись. Неловко от того, что не привычно ей такое внимание. Ей странно, что посторонние люди, никак с ней не связанные, могут волноваться. Просто они хорошие, вот и волнуются, дело-то не в ней. Но то, что их душевные силы тратятся именно на неё — это как подарок без повода. Саша теряется в таких случаях. Разве она не достойна подарка и внимания? Достойна. Она и большего достойна, но её всегда преследует вопрос: с какой стати именно эти люди должны что-то для неё делать? Ведь не должны? Если бы ей начальник сделал подарок без повода, она бы приняла его как должное, но вот он-то, как раз, и не тратится ни душой, ни средствами. А вот Ваня и Катя тратятся. И не считают Александру обязанной. Это так удивительно само по себе! И приятно. Приятно, что кто-то способен на поступки просто так. Сразу хочется сделать что-то для них, не из чувства долга, а просто... Чтобы порадовать. Всё это воодушевляет и создаёт деятельное настроение.

*

— Пришла, прогульщица?

Саша обернулась на дверь и расцвела в улыбке:

— Здравствуй, Ванечка! Я тоже соскучилась.

— Мы тебя потеряли. Я пришёл к твоему начальнику, выяснять, куда ты делась, а Катя с Аней стояли под дверью и трясли ручками в волнении. Аня вчера весь день ходила, как в воду опущенная. Нельзя так с людьми, Александра. Мы же живые. У нас сердечный ритм нарушается. Ты же тут приросла, ты же — не продавец, ты — часть галереи, ты — лучшее стекло с цветами в своём бутике, мы не привыкли к твоему отсутствию.

— Ванечка, прости, я не дооценила свою значимость в жизни нашей галереи. Я больше так не буду, честное слово: я теперь знаю, что являюсь не менее живым существом, на которое пристально смотрят, и пропажу которого сразу замечают. Я не знала, правда.

— Не знала? То есть ты считаешь, что, если ты вышла отсюда, никто не заметит?

— Теперь я так не думаю. Но раньше считала так, да. Какая разница, есть я или меня нет?

— Я рад, что теперь ты так не думаешь. Знаешь уже, что вчера было?

— Мне Катя рассказала про Свирель. Это так ужасно. Бедная женщина совсем потеряла голову от горя.

— И бухла.

— И это тоже.

*

Обсуждали драку Маши с Дашей до обеда, то с одной продавщицей, то с другой, то с Надеждой Карцевой. А в обед усталой походкой в бутик вошёл Данил Лалетин.

— Рассказывайте, — не здороваясь  велел он, приготовившись записывать.

— Меня не было вчера, — с ходу откликнулась Саша, — Вам нужна Катя с электротоваров и Ваня — разнорабочий.

Она проводила следователя к Катерине на отдел и пошла искать Ваню. Колени дрожали: опять что-то случилось, что-то очень нехорошее. Иначе бы тут не ходил убойный отдел.

Вопросов Крюкова не задавала. Проводила Ивана к следователю и вернулась на рабочее место. До самого закрытия Лалетин ходил и записывал показания о вчерашнем конфликте. Сотрудники торговой галереи хором утверждали, что между гражданками Свирель и Устиновой была яростная потасовка без значительных последствий. Что Мария была в состоянии сильного алкогольного опьянения, обвиняла Устинову в гибели своего ребёнка. Что, успокоившись, Свирель ушла домой с целью протрезветь и на утро обратиться в правоохранительные органы, а Устинова не успокоилась и бегала по отделам, жалуясь и возмущаясь, попутно выполняя свои рабочие обязанности.

Уже на выходе, когда Лалетин ушёл, а продавцы закрывали свои отделы, Ваня подошёл к Саше и сказал:

— Свирель машина переехала. Она по пьяни на дорогу выпала, а водитель её из-за поворота не видел и совершил наезд. Скончалась в машине скорой помощи.

Александру передёрнуло от мерзкого морозца, пробежавшего по коже. Какое сомнительное совпадение. Но ведь все говорят, что Устинова была здесь. И она утверждает это же. И камеры смотрел Данил: Устинова бегала по галерее до вечера. Да даже, если бы она бросила Машу под машину, водитель бы её увидел. Бред какой-то.

До чего эта отвратительная женщина, которая Дарья, довела окружающих: каждый легко бы поверил в то, что она способна на убийство несчастной. Хотя у неё ещё были заступники: Митенька, которого она прикормила ватрушками по списанке из супермаркета, продавцы джинсового отдела, Надя, пытавшаяся избежать лишнего скандала, Кира, упрямо утверждающая, что на Дарью больше наговаривают — она хорошая и вежливая сотрудница, только вспыльчивая немножко. Но большинство теперь косилось с подозрением.

*

Спустя время, выяснилась новая подробность: Мария Свирель скончалась от потери крови, но первой её травмой, до наезда машины, была травма головы. По версии следствия она ударилась головой о проезжую часть, но характер нанесённого ушиба говорит о наличии тупого тяжёлого предмета, типа камня. Дорога же была ровной, там невозможно получить ранение такого рода. То есть, вероятно, женщину ударили по голове и, оглушённую, выбросили на дорогу прямо за поворотом, где и был совершён наезд случайным водителем.

Дорога эта ведёт к предприятию, то есть в течении дня движение там не особо активное, ездят, в основном, сотрудники, соответственно, утром и вечером. Этот водитель приехал на погрузку в три часа дня, но его груз был неправильно оформлен, из-за чего произошла задержка рейса. Загрузившись, он выехал с предприятия поздно, в семь часов — через два часа после окончания рабочей смены.

Значит, Марию выбросили на дорогу около шести вечера, после того, как основная масса рабочих покинула предприятие.

—Да что ж такое-то, третье убийство у нас! — округлив глаза, ахала Катя.

— У кого это — у нас? — поднял бровь Иван, — Валерия, да. А кончина маргинальной семейки — такое себе. Мало ли через нас покупатей ходит. И Маша эта... Может, задолжала какому бомжу бутылку водки, вот он и отомстил.

— Вань, ну из мести за бутылку убить ребёнка?! — Саша покачала головой, — не каждый отморозок на такое пойдёт, уж тем более, бомж. Бездомные — народ тихий. Они чаще жертвы, чем убийцы.

— За дозу любой может убить.

— Но Маша не наркоманка. Экспертиза показала только алкоголь.

— Ну, ладно, не за бутылку. Сидельцу бывшему какому-нибудь не дала, ссылаясь на спиногрыза, вот он и устранил проблему. Заточкой какой-нибудь.

— А это похоже на правду, — Катя выжидательно посмотрела на Сашу. Та пожала плечами.

— Возможно. А саму её тогда кто?

— Да, может, и никто. Пошла, упала, головой об камень треснулась, не поняла спьяну, пошла было дальше, а голову обнесло, она и упала. На следующий день дождь был с обеда. Кровь смыло. Ищи теперь, по какому бордюру её леший носил.

— И это похоже на правду. Саш, а ты думаешь, что эти события все как-то связаны?

— Не знаю, Катя. Я не вижу связи между Исуповой и ребёнком Свирель. И Маша, и Валерия конфликтовали с Дарьей, но с Дарьей все конфликтуют. Тогда уж надо было бы меня грохнуть задолго до Маши. Так что, вряд ли Даша их объединяет. Кроме того, она же была здесь.

— А ты думаешь, она бы могла убить кого-то?

— Сомневаюсь. Её удел — мелкие пакости и сплетни. Одно дело орать на людей, тряпкой замахиваться, и совсем другое — идти за своей жертвой, выжидать удобного момента... Нет, эта склизкая сопля может только портить настроение.

*

А склизкая сопля тем временем искала способы отмщения за стёкла и мусор. Саша стала замечать, что по утрам, прибирая галерею, Устинова закидывает ей смёт с пола из коридора в бутик. Порога не было, всё выглядело вполне невинно. Оценив ситуацию, Александра стала мыть пол утром после мытья галереи. Таким образом смёт попадал на её территорию перед уборкой и не причинял неудобства. То же самое с лужами при мытье коридора, "случайно" затекающими в бутик.

Дарья неоднократно пыталась проникнуть в отдел в отсутствии Саши, но та не теряла бдительности, и уборщица каждый раз молча сбегала. Так же Устинова караулила Сашу в туалете, но та завела дружбу с буфетчиками и пользовалась их туалетами. Кроме того, что она посещала их уборную, ребята из обеих смен наливали ей с утра бесплатный кофе — для бодрости. На самом деле, они выдумывали повод лишний раз заманить её к себе в кафетерий и пообщаться.

Саша была очень приятным собеседником, с хорошим чувством юмора. А в силу возраста и опыта, она могла дать дельный совет, но и в силу своего характера, не поучая при этом. Её действительно полюбили за лёгкость и серьёзное отношение к окружающим. И это раздражало Устинову больше всего. Почему эту стерву везде зовут и приглашают, хотя она позволяет себе шуточки, колкости и даже критику, а её, Дарью, всю такую умную и вежливую, такую услужливую и исполнительную — гонят и высмеивают?!

*

Всё началось при переезде.

Даша Копытова в восемь лет пошла в гимназию с углублённым изучением отдельных предметов, сдавала вступительный экзамен, где оценивались не только память, речь и ширина словарного запаса, но и каллиграфия.

Училась Даша хорошо, почти отлично, особенно ей удавались сочинения. К шестому классу уже стало традицией всем классом слушать, как восторженная учительница читает вслух от начала до конца лучшую работу по русскому языку или литературе. И уже никто не сомневался, что эта очередная лучшая работа принадлежит раскрасневшейся от удовольствия Копытовой. Кроме того Дарья активно участвовала в самодеятельности — рисовала стенгазеты, читала стихи со сцены, плясала под руководством музыкального работника школы.

Дети относились к ней ровно, обособленно. Никто за ней не шёл — у неё нет лидерских качеств, одни амбиции; никто на неё не равнялся — невозможно стать любимчиком учителей без участия учителей, а чем они руководствуются — не угадаешь; никто её не унижал — любимчиков учителей не унижают.

Она была всегда на виду, чувствовала себя выше всех, лучше всех, умнее всех, а потому общалась снисходительно-мило. Но если бы копнуть глубже, стало бы очевидно, что она сама по себе: и пляшет, и пишет, и гордится — только перед собой. По факту, у неё не было ни друзей, ни врагов, ни даже завистников. Не было никаких эмоциональных взаимоотношений, кроме самолюбования, самовосхваления, самокритики, может быть, даже самобичевания иногда, но всё "само-", ни с кем, ни к кому.

Конечно, она об этом не задумывалась. Ребёнок не может заметить у себя каких-то дефицитов, будь то нехватка витамина А или нехватка доверительного общения. Ей было неведомо понятия дружбы, его подменила ответственность и командная работа. Ей было неизвестно признание, только похвала взрослых. А во многих случаях не было и похвалы, лишь отсутствие нареканий. Любовь между полами была табуированной темой, и она отчаянно выражала любовь к Родине, матери, советскому строю и пионерскому духу в экспрессивном чтении тематических стихов и громких выражениях в своих сочинениях.

Она не могла знать, правильно ли это, просто было так. И ей нравилось быть на сцене, нравилось, когда читали её рассуждения перед всем классом, нравился её опрятный наглаженный красный галстук и то, что её вечно всем ставят в пример. Сама она не хвалилась своими успехами, за неё это всегда делали взрослые: родители хвалились ею перед роднёй и сослуживцами, учителя использовали её имя, как нарицательное, а ко всем праздничным мероприятиям дети выводили её имя тушью на афишах.

В середине седьмого класса родители срочно переехали, так как папа получил повышение по службе, и это требовало его присутствия в департаменте. Мама устроилась в тот же департамент секретарём, только в другой отдел. А находилось сие заведение на другом конце города.

Дашу перевели в обычную школу, которая была по пути, папа подвозил её утром по дороге на службу. Там Дарья написала своё первое, на новом месте, сочинение и трепетно ждала результатов.

Два.

Это была её первая в жизни "двойка". И первый в жизни удар. Под отметкой учительница размашисто написала: "Слишком пафосно и громоздко! Нет мысли, выводы пустые!" Дарья сидела оглушённая, читала и перечитывала комментарий педагога, чувствуя, как кровь шумит в висках и закладывает уши.

— У Копыта "двойка"! — крикнул кто-то, и класс грохнул хохотом.

Даша опомнилась, оглянулась.

Вся эта толпа из сорока двух незнакомых человек активно выражала свои эмоции: подростки хохотали и улюлюкали, прятали ухмылки и глаза, перешёптывались, поглядывая на неё и показывая пальцем, смотрели с насмешкой и презрением. Ни разу в жизни Даша не была в такой ситуации. Ни разу никто никогда над ней не смеялся. Она затравленно огляделась, но учителя не было. Схватив свои вещи, девочка выбежала из класса.

Дома она показала тетрадь родителям. Мать пожала плечами:

— Всё бывает в первый раз. Думай лучше, прежде, чем сдавать свою работу. Тебе же написали: "нет мысли". Если ты с этим не согласна, так донеси свою мысль грамотно, в чём проблема?

— Что там случилось? — заинтересовался отец.

— Твоя дочь получила "два" за сочинение.

Папа рассмеялся:

— Что глазищи вылупила? Не привыкла к тому, что тебя не облизывают?! Вот — сильные-то педагоги покажут тебе, где раки зимуют! А то привыкла, "молодец среди овец"...

От его смеха сумрак комнаты сгустился вокруг Даши до полной тьмы. Она всё смотрела на маму, а та примеряла новые серьги перед зеркалом. Папа уже включил телевизор, а девочка всё ещё слышала его смех, в голове, как ножом по тарелке, звучало — "вот сильные педагоги..." А в гимназии, значит, педагоги были слабые? Значит, замечание учительницы — долгожданная истина, а все те "пятёрки" были ложью? Молодец среди овец... Молодец среди овец?! Вот так, до седьмого класса?!

*

Стихотворение наизусть у доски на следующий день вызвало новый фурор. Копытовой не дали дочитать до конца — хохотали все, а учительница, пряча улыбку, тщетно призывала класс к порядку. А когда Дарья попыталась снова убежать из кабинета, педагог остановила её и потребовала дневник, куда внесла замечание о вчерашнем прогуле последнего урока и "два" по поведению. Растерянная Даша вернулась на своё место.

— Так, класс, хватит! Дайте мне слово. Даша, я не знаю, как принято в гимназии, но у нас два прогула приводят к разбору на собрании. Если после этого подобное повторится, мы вызываем на беседу родителей и закрепляем надзор за неблагонадёжным учеником. Я думаю, ты не хочешь, чтобы тебя исключили из пионеров, и чтобы старшеклассницы водили тебя в школу за руку. Поэтому давай-ка ты своё импульсивное поведение оставишь для домашнего использования. У нас с уроков не бегают.

— Она же новенькая, давайте простим на первый раз! — раздался голос какой-то девочки.

— Ну, замечание в дневник — не приговор. Пока мы не будем ставить вопрос о поведении Копытовой на повестку дня. Тем более, что она нас сегодня так развеселила... Даша, ты занималась в театральном кружке?

— Я много где занималась.

— Наш пострел везде поспел. Это заметно. Надо предложить Герману Львовичу послушать девочку, думаю, он найдёт грамотное применение её пылкости. Итак, продолжим тему стихов...

Даша сидела раздавленная, уничтоженная, размазанная по полированной парте. А в голове всё стоял смех отца и его слова о сильных педагогах, раках и овцах. После уроков к ней подошёл Герман Львович, но Копытова молчала, как рыба. Он пробовал шутить, но это, кажется, напугало девочку. Не добившись ответа, он оставил её в покое.

Никаких стихов она больше не читала, ни вслух с книги, ни у доски наизусть, и за каждое несданное стихотворение обречённо хватала "двойку".

Успеваемость Дарьи падала, она замкнулась, стала озлобленной, как сказочный карлик. Перед взрослыми вела себя максимально сдержанно и вежливо, а сверстников чуралась. Мать вздыхала и сетовала на переходный возраст, а отец потешался над незадачливой дочкой: "Тебе главное — замуж выйти удачно, а учёба девке не нужна! Мужик тебе нужен хороший!"

Кое-как дотянув до аттестата, Копытова выдохнула с облегчением: школа позади. Впереди взрослая жизнь, серьёзная и ответственная, в которой Даша найдёт применение своим лучшим качествам. Учиться она больше не хотела, пошла работать в счетоводческую контору, переписывала там данные с разных документов в большие амбарные тетради. Конторские служащие смотрели приветливо, объясняли подробно.

Копытова хотела продемонстрировать свой интеллект и работоспособность, брала дополнительные задачи, следила за работой других сотрудников. Однажды она выявила халатность в заполнении одного журнала пожилой женщиной и ужасно разволновалась. Ночью Даша не могла уснуть, а с утра пошла и написала руководству докладную.

Тут же пришла проверка к той женшине, которая, конечно, испугалась, да так, что почувствовала себя плохо, схватилась за сердце. Конторские окружили её, накапали в стакан каких-то капель, говорили какие-то слова утешения и поглядывали на Копытову, стоявшую поодаль.

Дарья наблюдала возню служащих, смотрела, как проверяющие ворошат все тетради, журналы и стопки документов со стола той сердечницы, и глаза её, равнодушные голубые, чуть на выкате, не выражали никаких эмоций. Она стояла, сложив ручки перед собой и ждала, что же скажет проверка. Однако, вскоре кто-то послал её работать, и она не посмела перечить.

Вечером её вызвали на ковёр и сообщили, что все журналы заполнены правильно. То, что Копытова усмотрела, как халатное упущение подробных данных с документов, было допущением к заполнению документов такого рода. Руководство настоятельно посоветовало Дарье предварительно изучить все допуски, прежде чем устраивать подобный переполох.

На следующий день Дашу встретила тишина. Стучали печатные машинки, скрипели перьевые ручки, но ни приветствия, ни слова, ни звука — ни самой Копытовой, ни в её присутствии. Через день Даша возмутилась. Она подошла к той самой сердечнице и спросила, почему её игнорируют? Ведь она проявила бдительность и ответственность. Она всё сделала правильно, просто, по незнанию, сделала это зря. Но ведь по инструкции!

— Лучше уволься сама, от греха подальше, — внятно сказала сердечница и ушла к другому столу. Туда же, к столу, отошли ещё две сотрудницы. Остальные перестали писать и печатать, повернулись к Даше и молчали.

Гнетущая тишина вызывала в Дарье дрожь. Она смотрела на этих молчаливых угрюмых людей и вежливо улыбалась. Так прошло несколько минут.

— Я всё сделала правильно, — во всеуслышание повторила Даша и села на своё место.

Постепенно все сотрудники продолжили работу, но с Копытовой так никто и не заговорил, ни в этот день, ни в один из последующих. Через полгода Дарья всё-таки ушла. Но и на следующем месте работы ей довольно скоро объявили байкот. И снова все встали на сторону какой-то неумехи, которая допустила оплошность. Пусть мелкую, незначительную, как оказалось, но оплошность. Она была не права! Но все встали на её защиту, игнорируя Дашу.

Копытова решила, что причина в продолжительности службы: те растяпы в коллективе уже стали своими, а она — новенькая.
Потратив на поиски пару месяцев, она нашла подходящее место: в связи с расширением предприятия в соседнем регионе набирали молодых специалистов с обучением. Полностью новый коллектив. Она поехала, не раздумывая.

По результатам собеседования и тестирований её определили в бухгалтерию, на первичный приём документов. В кабинете их было пятнадцать человек, Дарье достался стол у окна, что довольно лестно. Всего окон было три штуки, и Копытова строго следила за тем, чтобы никто, без её разрешения, к окну не подходил и форточку не открывал. По этому поводу даже разгорались мелкие конфликты, но Даше это даже нравилось: однажды она услышала, как одна сотрудница сказала другой, что с Копытовой лучше не связываться. В этой фразе Дарья почувствовала некоторый свой вес, некую значимость. Правда, когда на зиму окна утепляли, к её окну никто не подошёл. Она из принципа не протыкивала его ватой, ожидая, когда сотрудники примут живое участие, но на улице холодало, от окна дуло и Копытовой пришлось заняться утеплением в одиночку. Она выбрала ветренный день, оделась потеплее, и за два часа до обеда распахнула внутренние створки. Ветер выл в щелях, девочки-бухгалтера кутались в шали и ёжились, а Даша, не спеша, заполняла щели ватой. Она даже не удосужилась вымести мусор, скопившийся между рамами. Так и законопатила. Одна из девочек увидела сухую пчелу за немытым стеклом, когда работа была закончена, и ахнула. Оказалось, она до ужаса боится пчёл, ос, шмелей — всех этих полосатых с жалами. Копытова запомнила.

Весной, едва раскрыли рамы, она выудила сушёную пчелу и бросила за шиворот той самой девочке.
Несчастная билась в истерике, пытаясь вытряхнуть полосатый труп из-под своей одежды и, в панических конвульсиях, прижала пчелу к телу кофтой. Даша хохотала до слёз над рыдающей девчонкой. Новый коллектив смотрел на неё, подняв брови. Её веселья не разделила ни одна из присутствующих.

— Вы чего, шуток не понимаете? — фыркнула Даша, — ну, это же глупо — пчёл бояться! Тем более, сушёных.

Однако, пчела оказалась с жалом, которое впилось в спину пострадавшей. К концу рабочего дня она была совсем плоха, у неё поднялась температура.

Вызванный в кабинет руководитель отдела выслушал пострадавшую и принял решение вызвать "неотложку", девушку госпитализировали. То ли аллергия у неё, то ли с прошлогодним жалом попала инфекция... А Копытова продолжала улыбаться.

Руководитель долго смотрел на неё, потом спросил:

— Что с тобой не так?

— А что со мной не так? — вскинулась Дарья, — если боятся, пусть не связываются.

— Будешь тут боятся, когда такая непредсказуемая барышня сидит под боком.

— А что? Смешно же было!

Все стояли вокруг и молча смотрели на Копытову. Она осмотрелась и захохотала:

— Как овцы стоят! Ну, смотрите — как ведь овцы собрались, ей-богу!

Снова байкот, снова увольнение...

Спустя годы, девушка вышла замуж, но в отношениях со свекровью всё повторилось: страрая дура была неправа, но вся родня, даже Дашины родители и муж, встали на её сторону. С мужем спорить она боялась — мужик, всё же — здоровый, сильный. Мало ли. Может и не стукнет, но на смех поднимет — что она сможет сделать?

Последовал развод и поистине гордое одиночество, не смотря на то, что с Дашей осталась дочь.
Копытова оставила фамилию мужа, попытавшись отрезать в прошлое обидное "Копыто".

Дочка росла робкой, послушной, Дарья ограничивала её общение с семьёй мужа, а потом и вовсе пресекла.

Она оберегала девочку от невзгод, как умела, рассказывая о лживости окружающих, без конца приводя в пример историю своей жизни. Сменился строй, пионерский дух, который она так воодушевлённо воспевала, канул в лету. Родина продавалась и покупалась, предприятия разворовывались, должности выменивались на молчание и печать. Коррупция росла, мир делился на простых и привилигированных, и Копытова хвалила первых — за честность, и причисляла себя к ним, но сама же рвалась в разряд вторых, хоть и не озвучивала своих мечтаний.

Вся эта информация обрушивалась на маленькую светлую голову крошки Устиновой, которая ещё даже в школу не пошла.

Мать осуждала подружек дочери, их совместную деятельность, объясняя каждый раз, что хвалят Устинову, чтобы потом посмеяться, а берут в команду, чтобы сделать крайней. Любая групповая деятельность скрывает корпоративную ответственность и требует наличие слабого звена на случай поражения. Вот её-то и выбирают в качестве потенциального козла отпущения.

Девочка становилась всё более робкой и недоверчивой, боялась внимания, как источник опасности. В школе она не блистала ни знаниями, ни умениями, хотя была довольно сообразительной и способной. Узнав, что дочь стесняется отвечать у доски, Копытова поддержала девочку истрией о том, как её экспрессивную манеру чтения высмеяли, и она больше никогда не сдавала стихов, до конца школы. Учителям дочки она неизменно повторяла: учить — Ваша забота, Вы и мотивируйте, Вы сами виноваты в том, что дети Вас боятся.

Замуж юная Устинова вышла за максимально понятного ей человека. Он был прямым, как биссектриса и резким, как свет прожектора. Никаких комплиментов, намёков и подарков. Он два раза пригласил её на свидание: первый раз на кофе в летней кафешке, второй — на ранний ужин в ресторан, после чего заявил, что это — большая и не серьёзная трата денег. А потому, мол, давай-ка, выходи за меня сразу, "неча сопли жевать".

Устинова младшая чувствовала себя в безопасности рядом с ним: такой точно не обманет, ведь он не боится её обидеть и честно озвучивает всё, что хочет от неё получить. Сама она вопросов не задавала, не была приучена к такому. Молодые расписались и переехали в двушку на окраине, в новом районе.

Копытова приезжала в гости. Бесцеремонная, наглая, она без приглашения проводила у них воскресный день с утра до вечера. Стирала, прибиралась, готовила, пекла пироги на неделю. Она впервые ощущала себя частью чего-то целого. Вот это была команда, своя, с единым духом и общими целями. Главная же цель оформлялась в округлый живот молодой Устиновой. Когда дочка родила, Копытова начала ездить к ним каждый день. После работы она набирала продуктов и ехала на окраину. Варила борщи, стирала пелёнки, прибиралась в шкафах, перестилала постели. Она считала молодого зятя перспективным студентом, хотя никто ничего ей не рассказывал об этом молодом человеке. Дарья самоотверженно тащила сумки через весь город, шуршала в их квартире, больше, чем в своей. Сама даже помыться не успевала толком. Она не ждала благодарности, она была уверена в её наличии, ведь это нормально — быть благодарными за помощь и обеспечение.

Уверенная в своей правоте и важности, Даша сделала дубликат с ключей дочери, чтобы отсутствие молодых или их крепкий здоровый сон не помешали ей совершать свои добрые дела.

Но, почему-то, молодой муж начал закипать. Он уже не раз говорил, что гиперопека тёщи его не устраивает, но та убедила зятя, что дочь отдать не так легко, как хотелось бы, и он простил ей воскресные визиты.
Теперь же она словно жила с ними: он приходил с работы — она шуршит на кухне, он собирался спать — она утюжила пелёнки, не раз она оставалась с ночёвкой, ведь дочка не может выгнать маму на ночь глядя.

Аргументы, что мама им помогает перестали работать через месяц. Парень взбесился:

— С чем ты не можешь справиться сама? — требовал он ответа от супруги, — ты не можешь суп сварить??? Или ты не можешь постирать пелёнки?! Может, мне и спать с твоей мамой?! Ну, раз уж она заодно здесь ночует?!

Жена плакала, тёща улыбалась и глядела с интересом.

— Мама покупает нам продукты...

— Нам есть нечего?! Хватит! Это — моя жена, моя квартира, мой сын и мои правила! Или уходит твоя мама, или вы выметаетесь все!

— Ой, трусы подтянул и раскричался... — Копытова сохраняла невозмутимость, — разве ты — мужик? Вопишь, как баба базарная. Вот будешь мужиком, тогда и будешь правила диктовать. А сейчас хоть бы штаны надел, при женщинах в трусах ходишь. Не в бане. У тебя тёща в гостях, имей приличный вид.

— А я тёщу в гости не приглашал, и в своём доме, в своё свободное время, при своей жене могу ходить, как хочу, — снимая упомянутую деталь одежды, заявил парень. Копытова ахнула, но быстро взяла себя в руки:

— Ты не меня ли вот этим хочешь напугать? Что я там не видела?

— Может, не только посмотришь? — огрызнулся он, качнув бёдрами. Дарья опешила окончательно, а её дочка заплакала, уткнувшись ей в плечо.

Женщины собрали вещи, младенца и ушли, обвинив мужчину в неадекватности. Выйдя на улицу, Копытова спросила:

— А разве это его квартира? Не съёмная?

— Я не знаю, — всхлипнула дочь.
 
— Ну, ничего, подашь на развод, стрясёшь алименты, всё будет хорошо.

Бракоразводный процесс затянулся: Копытова без конца таскала дочь к юристу, подавать апелляции. Она узнала, что, почти уже бывший, зять — сын главы целого округа. Парень владеет не только квартирой, в которой они проживали, но и ещё целым списком движимого и недвижимого имущества.

Жадность застлала ей мозг, она диктовала дочери одно заявление за другим, требуя полного содержания на сына и молодую, почти бывшую, супругу.

Требовала раздела имущества, требовала присудить младенцу квартиру, в которой он прописан. Отец и сын по другую сторону баррикад сначала предлагали фиксированную сумму алиментов и подъёмные для молодой мамы. Но когда две Устиновы трижды оспорили решение суда, они начали смеяться и скостили свои предложения до минимальных алиментов на ребёнка. Все необходимые справки предоставили, молодой отец вдруг оказался студентом-очником, а квартира, купленная до брака, и вовсе записана на тестя и выставлена на продажу, а прописка на жену и ребёнка является временной.

Суд поддержал мужчин, опека настаивала на передаче ребёнка отцу-студенту, но тот от малыша в конце концов отказался, подписав все необходимые документы. Так же он настаивал на обвинении бывшей жены в мошенничестве, мол, она вступила с ним в брак только ради развода и раздела имущества. Доказать вину женщины не удалось, но суд учёл такую возможность. Вообще, в присутствии папы ответчика суд учитывал всё, что надо и не надо. Для перестраховки. Когда, спустя почти год, судебные тяжбы закончились, Устинова младшая оказалась снова в муниципальной маминой однушке, с девичьей фамилией, без алиментов, без поддержки, с ребёнком, в свидетельстве которого стоял прочерк в графе "отец".

Копытова ругала бывшего зятя каждый божий день, и настаивала на том, что дочь должна идти работать, пока она, бабушка, будет водиться с внуком. Но в дочке проснулся то ли разум, то ли гонор, и она заявила, что восстановится в унивеситете и закончит учёбу. И не дай бог, мама не будет ей помогать.

— Что за тон?! — возмутилась Копытова.

— Ты разрушила мою жизнь! Ты унизила меня перед моим мужем, перед всем миром!

— Я хотела помочь тебе, ослабленной после родов!

— Ты отняла у меня функции жены моего мужа! Ты готовила ему ужин, ты встречала его с работы, ты стелила его постель, ты играла в мою жизнь, пока я, как хорошая дочь, боялась тебе слово поперёк сказать! Он был прав! И он готов был помогать ребёнку, но твоя тупая жадность, твои безосновательные требования насмешили все суды и убедили их в моих преступных умыслах!

Копытова смотрела спокойно, улыбаясь, как всегда.

— Мои требования не были безосновательными. Он — отец и должен обеспечить своего сына.

— Мой-то отец много меня обеспечивал?! Что-то с него ты квартиру не требовала!

— Ты — девочка, мне не повезло. А у него — сын, наследник!

Как-то враз повзрослевшая за этот год Устинова младшая смотрела на мать с откровенным презрением:

— Ты самая лживая, лицемерная и подлая неудачница из всех, кого я знаю. Иди к чёрту, мама.

— Вот как ты заговорила? А это, между прочим, моя квартира.

— Она, между прочим, не твоя, а города. И мы здесь прописаны все одинаково. Так что закрой рот и иди, вари борщи. Или ты только для чужого мужика готова так стараться?

Копытова ушла на кухню и оставалась там до утра. Она обдумывала все возможные варианты своих действий, но, как ни крути, а приструнить дочку больше не получится. Она уйдёт и заберёт с собой внука, а Копытова не могла его потерять. Беспомощное, полностью зависящее от неё человеческое дитя давало ей ощущение власти и причастности к чему-то важному. Пусть уже не команда, но она и одна, оставаясь наедине с малышом, обретала мощь и уверенность в своих силах.

Копытовой пришлось идти на неквалифицированную, презираемую ей работу — уборщицей и посудомойкой. Она работала по ночам, утром спала немного, а днём отпускала дочь на учёбу. Набирая смен, нахватывая шабашек, она стремилась искупить свою вину, которую даже осознать целиком была не в силах. Ей нужна была одна награда — чья-то зависимость. Ей необходимо было чувствовать свою власть, диктовать правильное, пресекать неверное, и её подрастающий внучок, послушный и смышлёный, как его мама когда-то, полностью удовлетворял потребности бабушки. Она чувствовала себя важной, нужной и авторитетной. Малыш выбирал её из сотен бабушек, считал её самой лучшей. Это было сродни наркомании, а нежный лепет хрупкого ребёнка заменял собой дозу.

Неизвестно, в какой момент в этой истории выросла в Копытовой — Устиновой ненависть ко всем этим двоечницам, которые только и умеют, что заговаривать людям зубы. Никаких талантов, никаких амбиций, а их любят и ждут. Разные люди, в разных местах их любят и ждут. Это так нелепо, что женщина уверилась — всё это — ложь. Нет в их отношениях ни любви, ни симпатии. Всегда кто-то от кого-то зависит, иначе не может быть. Вот сейчас она зависит от дочери, а от неё зависит внук. И это единственный честный сценарий отношений, который работает во всех сферах жизни.

Шли годы, дочь выучилась, устроилась на хорошую работу, оформила ипотеку на большую квартиру в престижном районе. Внук заканчивал первый класс. Дочь села перед матерью и заявила:

— Завтра въезжаем в новую квартиру. Тебе там комнаты нет, но есть место в большой прихожей. Я поставила там диванчик. За ипотеку платишь ты. Как только ты перестанешь платить, ты вместе с диванчиком выедешь на улицу на грузовом лифте и внука больше не увидишь. Всё поняла?

— Подожди, а как я буду платить так много? Мне же копейки платят. Я же больше не могу работать каждую ночь подряд, мне ведь лет-то...

— Работай днём. Мальчик в тебе больше не нуждается. В школу будет ходить сам, там недалеко. Готовить ему не надо, у него питание в школе, потом группа продлёного дня, вечером мы поедим сами. Если тебе что-то не нравится, можешь оставаться здесь, мы не спохватимся.

И снова Устинова сидела до утра за кухонным столом. "Надо ехать с ними, а там видно будет, — решила она, — вернуться никогда не поздно".

Но возвращаться оказалось некуда. Дом, где она осталась прописана, снесли, а взамен жильё не дали: дом относился к маневренному фонду и прописка в нём признана незаконной решением суда. Как так получилось, не понятно — ошибка в документах в годы перестройки. Поделать ничего нельзя.

Мальчишка рос и взрослел. К бабке, ночующей в прихожей, он потерял интерес к концу третьего класса. Днём она работала, а в выходные мама уводила его в гости или на прогулку в парк, или куда-то ещё. Устинова старшая теряла власть, значимость и силы. Она боялась, что, если не потянет ипотеку, то дочь, чего доброго, действительно, выставит её за дверь.

Дарья балансировала на грани между той собой, которую она выдумала в собственной голове, которой хотела быть и ощущала себя такой периодически, и реальной собой — женщиной одинокой, почти бездомной, глубоко несчастной. Она карабкалась от печальной реальности к раздутой фантазии, но беспощадные факты тянули её обратно. Женщина находила утешение в незнакомцах: люди, не знавшие её, верили на слово. Перед ними она могла играть роль хозяйки дома, обожаемой бабушки, которой только что звонил любящий внук, могла поставить на место хамов и доказать свою ценность. Но те, кто узнавал её, начинали сомневаться, начинали искать нестыковки в её словах, расшатывали тот образ, который давал ей право на нормальную жизнь. Они, шутя, роняли её в гадкую правду, озвученную когда-то ей дочерью: "ты самая лживая, подлая и лицемерная неудачница", а она всё бежала и бежала прочь от этой правды, не признавая её, не соглашаясь, и ненавидя всех, кто мог упрекнуть её в подобном.

Та же Александра Крюкова. Саша — дрянь, которой зря верят. Она считает себя лучше? С чего вдруг?! В ней достаточно всякого дерьма, которое она просто тщательно скрывает. Дарья заставит её показать своё истинное лицо, докажет, что на самом деле, никому эта выскочка не нужна. Все эти разговорчики и шепоточки — ложь и чушь. И когда-нибудь они закончатся. И все, наконец, поймут, кто есть кто. Все увидят ту Устинову, которая прячется за вежливой улыбкой поломойки. Ту, сочинениями которой заслушивались, которой давали награды, имя которой покорно и старательно выводили на афишах истинные неудачники. Та девочка никуда не делась. Она — истинная Устинова, она — успешная, яркая, всегда в центре внимания — настоящая. Но с того злополучного переезда люди, почему-то, перестали её видеть. Она покажет, она всем её покажет.

*

Саша раздумывала, чем бы ещё насолить Устиновой? Да и надо ли? Конечно, эта мымра никак не угомонится, но ведь Саша отражает её атаки. Устинова пытается, но не может её достать. Пожалуй, хватит с неё мусора. Если она перестанет делать пакости, то Александра снова начнёт выносить его в мопную. В конце концов, это совсем несложно.

Каждое утро Дарья заметала мелкий сор под стеклянную дверь бутика, каждое утро она исправно оставляла лужу воды на его пороге. И каждое утро она испытывала бессильную злобу перед этой самодовольной мерзавкой. Чего бы она хотела?
О, она мечтала бы, чтоб эту тварь поймали на воровстве или торговле наркотиками, чтобы люди в форме положили её мордой в пол, а потом вывели бы в наручниках на всеобщее обозрение. Или, чтобы все узнали о ней какие-то совершенно отвратительные нелицеприятные факты, и отворачивались бы от неё, и выгоняли бы из своих отделов, а она бы сидела, рыдая, в своём поганом цветочном гнезде одинокая и всеми презираемая... Но это всего лишь мечты.

Если вернуться из фантазий к реальности, то её бы устроило просто сбить спесь с этой прошмандовки. Устинова наслаждалась раньше, видя растерянность и страх в глазах этой наглой особы. Тогда она, Саша, страдала от бессилия перед ней, Дарьей. С чего вдруг она стала смелее? Обнаглела, как все они.
Всегда так бывает: сначала они тихие, потом добрые, потом весёлые, а в конце концов — наглые, способные предать, унизить, высмеять. Сначала они зависят от тебя, потом тянутся и встают вровень, а в итоге пытаются продавить, чтобы уже тебя сделать зависимым.

Устинова всю жизнь наблюдает, как люди делают это друг с другом. И всегда тот, что был беспомощным и зависимым, становился давящим тираном. А тот, что заботился, ухаживал, давал поддержку, оказывался под давлением, или уходя от тирании, или становясь униженным. Так люди и разводятся через двадцать лет семейной жизни: один пригрелся на груди второго и забирает его заботу, а потом наглеет и начинает давить. И первый не выдерживает и уходит. И с детьми так же: кормишь, поишь, одеваешь, а они вырастают, наглеют и начинают диктовать свои условия. Все так и живут. Вопрос только один: кто кого сожрёт раньше?

Устинова не собиралась сдаваться. Да, Крюкова обнаглела, диктует ей, как должно быть, но Даша не прогнётся. И Даша не уйдёт. Она заставит эту тупицу уволиться или, на худой конец, извиниться.
Устинова много раз думала, что больше никто не будет ей диктовать свои условия... Она устала проигрывать. Устала быть грушей для битья. Уж этой-то шушере она не уступит.

*

Александра упрямо игнорировала выходки вредной уборщицы. Это была война у порога: Устинова не могла проникнуть в бутик и только подкидывала туда мелкие пакости, а Саша молча держала оборону, не давая техничке прорваться. Дарью выматывало Сашино равнодушие, словно эта девица не видит, что происходит. Словно бы ей до фонаря её жалкие потуги.

Психанув, в один особо слякотный день, Устинова домыла последнюю часть галереи, и когда вода стала настолько грязной, что казалась густой, уборщица выплеснула полведра под порог цветочного бутика. Саши ещё не было, но время поджимало, она должна была появиться с минуты на минуту.

Дарья сбежала с места преступления и стала ждать, выглядывая со стороны туалетов. Ей нужна была реакция девушка, она хотела увидеть, как та, в бешенстве, будет собирать этот срач, спасая свои холодильники от потопа.

Скоро Крюкова появилась в коридоре. Устинова замерла в ожидании.

Александра прошла по краешку в отдел, включила свет, осмотрелась, и... Включила чайник. Словно ничего не случилось. Никаких эмоций. Даже удивления. Устинова почувствовала тревогу, но отмела всяческие опасения: Крюковой некуда деваться, она же отказалась от уборки. А Саша, тем временем, позвонила начальнику, поговорила с ним пару минут, и занялась генеральной уборкой в холодильниках, выбрасывая на пол мелкий растительный мусор, сметая пыль сверху, выгребая всё, что скопилось у стены...
Появившаяся в коридоре Надя, заглянула к Саше, поздоровалась, и пошла искать уборщицу.

— Дарья, сегодня цветочный бутик генералит, тебя просят прийти, вымыть пол, начальник у них звонил. Через полчаса будь там.

Даша не сводила свирепых глаз с фигурки Александры, копошащейся по углам, попутно прихлёбывающей ароматный горячий чай. Спорить не было смысла.

*

После уборки Устиновой, которая нещадно лупила тряпкой по углам и холодильникам, пришлось мыть стены на полметра от пола, чтобы убрать брызги. Саша делала это спокойно, без эмоций, заодно со стёклами холодильников. Посомневавшись, она сменила воду и начисто перемыла пол. Народу не было, продавцы сидели по углам в телефонах. Крюкова заварила свежий чай, затёрла за собой следы на сияющем полу и устроилась поудобнее.

Ощущение постороннего присутствия заставило её посмотреть в сторону выхода. Там стояла уборщица. Установив с Александрой зрительный контакт, она медленно вошла в бутик, и прижав руку к груди, словно придерживает шаль, наклонилась и сплюнула на пол полный рот слюны.

Дрожи некогда было распространяться — просто спёрло всё в солнечном сплетении, выдавливая сердце наружу, в глазах и мыслях потемнело, Саша бросилась к Устиновой, запнулась за лёгкий садовый стул, чуть не грохнулась, схватила женщину за шею и рывком поставила её на колени, прямиком в сделанную ею лужу.

Страх и недоумение распахнули голубые глаза на пол-лица. Дарья неуверенно дёрнулась, но большой палец Александры машинально скользнул в ключичную ямку женщины и она сдавила массивные отложения солей на её загривке. Даша ахнула и замерла, а девушка стояла, склонившись над ней, сжимая её плечо и глядя прямо в глаза.

— Слушай сюда, юродивая. Я тебя не трогаю, и ты ко мне не лезь. Прекращай свои поганые выходки и не суй сюда свой поганый нос.

Она резко выпрямилась и отошла к стойке, взяла в руки телефон, положила, снова взяла. Её била крупная дрожь. Тьма отступила. Дыхание выравнивалось. Саша обернулась на уборщицу, но её уже не было. Девушка начала успокаиваться, задышала сильнее, сознательно растягивая вдох и выдох. Посмотрела на пол у входа — вместо слюнявой лужи светлело сухое пятно. За несколько секунд Александра взяла себя в руки, успокоилась и дрожь ушла. Крюкова подошла к выходу, оглядела широкий коридор — Устиновой не было.
Девушка вздохнула и вернулась к работе.

*

Через час вошёл наряд полиции, за широкими спинами в форме мельтешила возбуждённая радостная Устинова.

— Александра Крюкова?

— Да, это я, здравствуйте, — первой реакцией Саши была паника, но при взгляде на уборщицу, она отступила. Снова глубокий вдох...

— Старший сержант Максимов. Добрый день. Поступило заявление, что Вы избили гражданку Устинову.

— Поэтому она такая радостная сейчас? — спокойно поинтересовалась продавщица.

Полицейские оглянулись на заявительницу, и та, под их пристальными взглядами, сменила радость на растерянность, смяв на лице улыбку, потом изобразила скорбь, помялась и, наконец, заложила руки за спину и включила непроницаемое выражение лица с пустыми бессмысленными глазами.

"Ничего я не брала, не выдумывайте," — вспомнила Саша. То ли тумблер у неё какой в пояснице, то ли хорошо отработанная привычка, но стоит ей принять эту позу — руки за спиной, голова откинута назад, и всё тело так же подаётся назад, едва покачиваясь — как её глаза теряют интерес и блеск, и смотрят сквозь людей, сквозь предметы, без единой мысли. И не подумаешь, сколько злости и ехидства могут выражат эти бестолковые зенки.

Полицейские переглянулись, ухмыльнувшись.

— Итак, рассказывайте, что у Вас случилось?

— Вы к кому из нас обращаетесь? — где-то за пупком Саша ощущала тревожную вибрацию, но вела себя спокойно. Хотя, состояние было пограничным — то ли разнервничается и начнёт трястись, то ли успокоится окончательно.

— К обеим. Ну, давайте, начнём с инициатора нашей благословенной встречи. Я вот тут присяду, на большой удобный стул, — сержант Максимов устроился в стуле, положив картонный планшет на широкий подлокотник, расстегнул ворот форменной куртки, развернул стул так, чтобы видеть обеих женщин. Его напарник стоял ближе к Устиновой, в три четверти к Саше, тоже наблюдал за обеими и держал в поле зрения старшего.

— Ну-с, — приготовился записывать Максимов, — Дарья Григорьевна, расскажите нам, как было дело?

— Она избила меня здесь, в своём бутике, — безучастно откликнулась Устинова, глядя в сторону пустыми глазами.

— Я услышал. Но давайте с самого начала. На кого Вы работаете?

Взгляд женщины начал оживать, наполняться мыслью. Она уставилась на Максимова с негодованием:

— В каком смысле?!

— Ну, Вы здесь как оказались-то?

— Я тут работаю!

— Вот мы и вернулись к сути вопроса: кто Ваш работодатель?

— Кира.

— Это организация такая?

— Нет... В клининге я работаю. В компании. А менеджер — Кира.

— Так. Сегодня Ваша рабочая смена. Со скольки?

— С семи утра.

— Значит, Вы здесь находились с семи утра, на своём рабочем месте. Что входит в Ваши обязанности?

— Да какая разница! — не выдержала Устинова. Её поза давно сменилась на привычную — ручки перед собой, глаза — внимательные и злые — смотрели в упор, — она меня избила!

— Я понял. Вы занимаетесь уборкой, правильно понимаю? Что Вы прибираете, какие территории входят в Ваши обязанности, какая именно деятельность?

Дарья помолчала, справляясь с собой. Её лицо постепенно приняло своё нормальное снисходительное выражение, губы растянулись в вежливой полуулыбке, во взгляде появилось любопытство. Устинова заняла уверенную оборонительную позицию. Саша наблюдала за ней, видела каждую малейшую перемену, и успокаивалась сама. В животе всё утихло, состояние переломилось на покой и уверенность. В голове мелькнуло: "Странно. Год назад рыдала бы уже на плече этого сержанта, пытаясь оправдать своё свинское поведение. Сыпала бы обвинениями, тряслась и мучалась от случившегося. А сейчас сама верю в собственную невиновность."

— В мои обязанности входит уборка помещений: выношу мусор, полы мою, — с расстановкой ответила, наконец, Дарья.

— И здесь тоже?

— Да, и здесь.

— Нет, здесь только сегодня. Вообще-то я отказалась от услуг клининга и повседневную уборку совершаю сама. У моего начальника есть допсоглашение по этому поводу. Сегодня я проводила генеральную уборку и начальник велел администратору прислать клининг — вымыть пол. Но после уборки Устинова ушла целая и невредимая.

— Пусть Ваш начальник пришлёт Вам фото допсоглашения, прикрепим к делу. Итак, Дарья Григорьевна, сегодня Вы пришли к семи утра и занимались мытьём полов и сбором мусора. Так?

— Да, так.

— Далее, Вас прислала администратор в цветочный бутик вымыть пол. Верно?

— Верно.

— Вымыли?

— Да.

— Всё хорошо было?

Пауза.

— Дарья Григорьевна, Вы пол мыли здесь — всё было нормально? Вы не ссорились с гражданкой Крюковой?

— Нет.

— Так, дальше что было?

Молчание.

— Дарья Григорьевна, Вы вымыли здесь пол, куда пошли потом?

— В мопную.

— Куда?

— В помещение клининга. Вёдра мыть.

— Так, что дальше было?

Тишина.

— Дарья Григорьевна, что было дальше? Вы помыли вёдра. Потом что? Как Вы снова здесь оказались? Гражданка Крюкова применила к Вам насилие, затащила в свой бутик с целью избиения? Или она заманила Вас сюда обманом? Или Вы сами пришли к ней?

— Сама пришла.

— Хорошо. Сама пришла. С какой целью?

Устинова таращила любопытные глаза и молчала. Саша начала понимать всю прелесть допроса потерпевшего: у Даши нет твёрдой позиции, нет уверенности в собственной правоте. Она троит, чувствуя западню. Обвинить легко, а вот выстроить ситуацию детально — её куцых мозгов на это не хватило.

— Дарья Григорьевна, — Александра поражалась бесконечному терпению старшего сержанта, — с какой целью Вы пришли в бутик после уборки?

— Я думала, что забыла здесь тряпку.

— Так. Вы потеряли тряпку, решили, что она осталась в бутике, и вернулись. Тряпку нашли?

— Нет.

— Как дальше развивались события? Вы пришли, осмотрелись — тряпки нет. Дальше что? Где Крюкова была в этот момент?

— Крюкова там сидела, почти, где сейчас. Она подошла и напала на меня.

Саша молчала, не перебивая, не встревая в разговор с замечаниями. Она смотрела со стороны, чувствуя защищённость и уверенность.

— Как подошла? Она что-то сказала и пошла на Вас с кулаками, или как это было?

— Просто напала.

— Молча?

— Молча.

— Как напала? Что сделала при нападении? Ударила — чем, по какому месту, сколько раз?

— Подошла и напала. Ударила, да. Повалила на пол. Руку мне повредила. Вот там, в плече, там, наверно, синяк остался...

— Не раздевайтесь перед нами, пожалуйста, женщина, — с тревогой в голосе сказал второй полицейский.

Саша с трудом подавила смех.

— Побои Вы можете снять в больнице, — с ухмылкой, обращённой к напарнику, пояснил старший, — Обратитесь в травмотологическую клинику, объясните, что случилось, Вас направят в нужный кабинет. А нам не надо показывать своё тело. Нам расскажите максимально подробно, как, чем, куда Вас била гражданка Крюкова.

Дарья терялась всё больше.

— Я ведь не раздеваюсь, я ведь только вот, на плече, синяк, наверно, — Неловкость от того, что мужчины уличили её в попытке раздеться перед ними казалась ей пыткой и унижением.

— Мы поняли. Синяк у Вас, может, и есть, да ему, может, уже не один день. Мы — не специалисты по синякам, мы не понимаем в этом ничего. Для таких вещей есть экспертиза. Идите в травмотологию, там Вас разденут, рассмотрят, всё измеряют, всё запишут, зафиксируют и составят акт. Вот по этому акту мы и будем понимать, какие травмы и какой степени тяжести Вам нанесла гражданка Крюкова. А сейчас нам нужно понять, как это всё случилось. Вы утверждаете, что Крюкова повалила Вас на пол. Каким образом? Приёмом самбо или подножку поставила, или что она сделала?

— Она схватила меня за шею, вот за шею, — Дарья похлопала себя по загривку, — схватила и так сжала, и так даванула, и я упала.

— А потом ударила.

— Да, ударила.

— Чем? Рукой, ногой, каким-то предметом?

— Я не знаю, я не видела.

— По какому месту ударила?

— Ну, вот сюда, и сюда, и вот по животу пинала.

— Вы не могли защитить свой живот? Как она пинала Вас по животу? Вы же могли согнуться и закрыть к нему доступ.

— Я согнулась. Потом. Она пнула, я согнулась.

— Так. И ударяла неизвестно чем... По телу. Так?

— Да, по телу. Так.

— Как долго била?

— Что?

— Как долго продолжалось избиение? Сколько всего ударов она Вам нанесла? Три, пять, много?

— Я не знаю.

— Почему Вы не знаете? Вы потеряли сознание? Вы не могли осознавать происходящее?

— Не могла.

— Почему?

— Испугалась.

— Вы настолько испугались действий гражданки Крюковой, что перестали улавливать, что происходит?

— Да, именно так.

— Вы звали на помощь?

— Что?

— Ну, Вас избивают, валяют по полу, наносят вред здоровью... Нормальной реакцией было бы, если бы Вы стали кричать и звать на помощь.

— Я не могла.

— Почему? Крюкова заткнула Вам рот?

— Как заткнула?

— Ну, Вы же потерпевшая. Рассказывайте, как заткнула. Или не затыкала?

— Нет.

— А почему тогда Вы не могли кричать?

— От боли. Она мне так больно повредила руку, что я не могла кричать. Я даже дышать не могла.

— И дышать не могли?

— Не могла.

— Совсем не дышали? У Вас был приступ асфиксии?

— Да, мне было так больно, что я совсем не могла дышать.

— Потом что было?

— Не знаю.

— Как не знаете? Как Вы покинули бутик и позвонили в полицию? Вам кто-то помог?

— Нет, никто не помогал.

— Вы сами ушли отсюда?

— Сама ушла.

— Как ушли? Вы оказали сопротивление нападавшей? Вы ударили её в ответ? Напугали чем-то? Или она сама перестала Вас бить?

— Сама перестала.

— Почему?

— Не знаю. Устала, наверно.

— Она перестала Вас бить и что дальше? Ушла? Или стояла над Вами? Пыталась удержать Вас на месте? Препятствовала Вашему уходу?

— Не знаю. Нет. Ушла.

— Куда она ушла?

— К стойке.

— Била, била, молча, да? А потом ушла к стойке?

— Нет, она сказала, что у меня поганый нос и чтобы я не смела сюда входить.

— Так, стоп. То есть, она не просто напала, а ей не понравилось то, что Вы вернулись в бутик?

— Наверно.

— И она сказала Вам больше не приходить?

— Да. И что у меня поганый нос. И ушла к стойке.

— А Вы?

— А я убежала и позвонила в полицию.

— Так, слава богу, с Вами разобрались. Теперь Ваша версия, гражданка Крюкова.

— Я, Александра Крюкова, работаю в цветочном бутике продавцом-флористом. Сегодня пришла на смену в девять часов и обнаружила, что пол моего бутика подозрительно грязный. Понимая, что мне предстоит большая уборка, я позвонила своему начальнику, спросить разрешения задержать открытие бутика в связи с санитарным часом. Он одобрил моё решение и предупредил, что позвонит администратору, чтобы мне прислали уборщицу через час, вымыть пол. Я прибралась. Пришла Устинова, около десяти часов, вымыла пол и ушла. Я продолжила уборку, протирала стёкла. Когда я закончила с уборкой, я решила попить чаю, но тут в бутик вошла Устинова. Было уже около одиннадцати. Она вошла медленно, молча, наклонилась... Изо рта у неё побежали слюни. Я испугалась, что у неё сердечный приступ, и бросилась к ней, находясь в большом волнении и нервном потрясении. Я так к ней побежала, что запнулась за пластиковый стул и потеряла равновесие. Я сама не понимаю, навалилась ли я на Устинову и уронила её на колени, или она сама уже опускалась на колени, я не знаю...

— Ой, ну, конечно... — ехидно начала Дарья, но сержант остановил её речи одним взглядом. Саша, не смутившись ни на секунду, продолжала:

— Так мы оказались с ней друг перед другом: она стояла на коленях и плохо дышала, а я спрашивала у неё — что случилось. Не получив внятного ответа, я пошла к стойке, взяла телефон, чтобы вызвать "скорую", оглянулась, а Устиновой нет. Подошла, посмотрела в коридор — нет Устиновой. Тогда я решила в "скорую" не звонить и вернулась к своему чаю и рабочим обязанностям. А через час вы пришли.

— С чего Вы взяли, что у неё может быть сердечный приступ? Из-за её слюней?

— Именно так. Я подумала, что её тошнит. Перед приступом рвоты начинается сильное слюноотделение. А тошнота может быть спровоцирована сердечным приступом. Я снимала комнату с одной студенткой напополам. И у неё было такое: тошнота, головная боль, боль в животе... Думали на всё, от беременности до аппендицита. В конце концов вызвали "скорую", а у студентки давление — шестьдесят на ноль. Ей говорят: у тебя инфаркт, сердечного ритма нет! А она хохочет: вы все рехнулись, говорит. Так и увезли, смеющуюся, в кислородной маске. А потом-то как ей плохо было... Я ходила к ней в больницу. Там уж ей было не до смеха. Понимаете, мы обе думали, что инфаркт — это, когда человек за сердце схватился, захрипел и упал. А не так, что тошнит и голова кружится. А оказывается, захрипел и упал — это, если сердце уже изношено. Первые же приступы похожи на отравление, приступ аппендицита или симптомы низкого давления. Я в тот раз ужасно перепугалась, и сегодня поведение Устиновой вызвало у меня панику. А когда она ушла, я решила, что всё не так уж и серьёзно. А если и серьёзно, то не на моей территории.

— То есть, Вы не считаете нужным помогать сердечникам вне Вашего отдела?

— Нет, не считаю. Уж ей-то точно.

— Почему "ей точно"? У вас с ней конфликт?

— Да, и очень давний. На почве личной неприязни. Я потому и отказалась от уборки, чтобы, как можно реже, пересекаться с гражданкой Устиновой. Во избежание конфликтов, которые она провоцирует.

— А это она их провоцирует?

— Она.

— Хватит врать, — сдержанно перебила уборщица, — я...

Но сержант резко обернулся на неё:

— Мы выслушали Вашу версию, что было непросто, ведь Вы молчали, в основном. Теперь послушаем Вашего, более разговорчивого, оппонента.

Второй полицейский хмыкнул:

— Можете пока съездить в травмотологию, побои зафиксировать. Только распишитесь сначала вот здесь. Внизу: "с моих слов записано верно, мною прочитано", дата и подпись.

Устинова пробежала листок глазами: избила, уронила на пол, пинала... Подписала бумагу и злобно сказала, обращаясь к Александре:

— Может, я даже не первая жертва, раз ты так любишь нападать на старух! Но теперь-то ты не отвертишься!

Она выжидательно посмотрела на полицейских, но, не увидев живой реакции, стремительно вышла прочь.

— Так, стоп. Давайте сначала, — старший сержант помолчал пару секунд, собираясь с мыслями, — как гражданка Устинова провоцирует конфликты?

— А Вы почитайте жалобную книгу в супермаркете, многое узнаете.

— Почитаем, — старший кивнул второму сержанту, тот что-то отметил у себя в блокноте, — а Вам лично... Вот, как она провоцирует конфликт непосредственно с Вами? Почему Вы решили отказаться от её услуг?

— Мы работали над оформлением юбилея города, мы — я, начальник мой, приглашённые на помощь сотрудники, и главный на этом оформлении человек — Валерия Исупова. В последний день, когда работа была уже, фактически, закончена, Устинова подменила главный букет для ключевой церемонии праздника. Исупову это ужасно расстроило. Всех нас расстроило, но её — особенно. Подмену заметила она, букет восстановили, всё обошлось, но Валерия отказалась от такси или от того, чтобы я её проводила. Из-за расстроенных чувств, она решила пройтись до дома в одиночестве. В этот вечер, когда она шла домой, на неё напал неизвестный и убил тяжёлым предметом по голове. Это ужасно. И когда я узнала подробности её смерти, я была не в себе. А Устинова пришла и сказала что-то, типа: "По старухе своей зарезанной страдаешь?" Тогда я и отказалась от клининга. Таких выпадов от неё всегда было много. Она высмеивала отчество Валерии — Сосипатровна. Обижала свою сменщицу, выжила её, теперь одна работает, без выходных. Покупателей достаёт. Рассказывала всякие выдуманные подробности убийства Валерии, всё по бутикам бегала и трещала, хотя не знала ничего об этом. Говорила, что её зарезали, а это не так. Хватает вещи, товары...

— Ворует?

— Вроде, нет. С места на место перекладывает. Но ведь она не покупатель, зачем хватает? Да и цветы, например, очень хрупкий товар, их не нужно лишний раз щупать.

— Наглая женщина?

— Да, бесцеремонная совершенно. Вообще без тормозов. Ни воспитания, ни такта, ни профессиональной этики.

— А про не первую жертву она сказала, это она сейчас на Исупову намекает?

— Вероятно, да. Но я могла бы её обвинить с таким же успехом. Украшения с Валерии сорвали "с мясом", а потом бросили на дороге. Не похоже на растяпу-грабителя. Скорее месть из зависти. Очень ей подходит.

— Значит, Вы утверждаете, что Устинову не избивали, насилия не применяли?

— Да, я утверждаю, что я её не била... Предлагаю посмотреть записи с камер видеонаблюдения.

— Я спрашивал Устинову про камеры, она сказала, что здесь "слепая зона".

— Не совсем. Часть обзора закрывает холодильник и стойка перекрытия. Но лишь часть. Надо проверить. Камера, снимающая коридор, в любом случае, снимала, как уборщица заходила в отдел и как его покинула. Думаю, избитую можно увидеть сразу... Пусть даже нет. С другой стороны есть ещё одна камера, про которую Устинова, может, и не знает: в соседнем бутике нижнего белья. Она направлена на служебный отсек, где они принимают товар. Проверяют на целостность, количество и качество. Бывает, попадаются прошитые вещи или порванные. Товар дорогой, а возврату и обмену не подлежит. Вот они и распаковывают его перед камерой, чтобы, если есть претензии, сразу предъявить поставщику. Были у них случаи. Перегородка у них не высокая, а камера под потолком, и часть входной зоны моего отдела попадает в их объектив.

— А Вы откуда знаете?

— Видела, когда заходила к ним на чай. Изображение с камеры выводится на ноут. Устинова там прибирается, так что, может, видела это. А могла и внимания не обратить. Мой бутик — на фоне, в глаза не бросается.

— Хорошо, посмотрим всё, что есть. Вот здесь подпишите. Да. "С моих слов записано верно, мною прочитано"... Дата. Подпись.

*

К вечеру гудели все. К Саше заглядывали продавцы, смотрели с интересом, особо шустрые отпускали шуточки.

— Привет, Раскольникова, — заглянул Женя, — как ты?

— Жень, я устала краснеть. У меня уши скоро обуглятся и отвалятся.

— Не взбесилась ещё с шуток?

— Нет, но оригинальности мало. Про Раскольникову я оценила.

— Хорошо. Чем вы так друг друга достали, что дело по полиции дошло?

— Я её выгнала из отдела, а она заявила, что я её избила. Прям, повалила на пол, пинала ногами и избивала.

— И никто ничего не видел и не слышал... На что эта старая рассчитывает?

— Что ей поверят больше, чем мне. Ведь она заявила, а это предполагает правду. А с меня спрос — я должна оправдываться.

— А то, что следствие будет, её не смущает?

— Нет, это же она — истина в последней инстанции. Тебя тоже опрашивали?

— Да, но что я могу сказать? Я ничего не видел, ничего не слышал, и не работал в тот день, когда Свирель трепала уборщицу, как тут другие рассказывают... Я им телефон Кати дал, предупредил, чтобы звонили не на ходу — она много-много может рассказать, и половина — не по делу. Хотя, даже обидно стало — все основные события проходят мимо меня. Наверно, потому что я уже билет забронировал, в один конец.

— Да, наверно. Ты уже на чемоданах, тебе не до нас.
Вечером зашёл Ваня.

— Ну, Александра! Ну, и устроила ты тут!

— Я?!

— А кто ж ещё? В жизни не поверю, что у этой курицы хватило бы ума на откровенную подставу, состоящую из клеветы.

— В смысле?!

— По версии полиции, она изобразила проблемы со здоровьем, чтобы вызвать тебя на близкий контакт и оговорить. Да не додумалась бы она до такого! Колись, что тут было?

— Она плюнула мне на пол, а я её харчок вытерла её коленками... Но я её не била, Ваня!

— Да это-то понятно, что не била. Её и в травмотологии на смех подняли.

— Она ездила в травмотологию?!

— Да, возмущалась в "джинсе", что её обсмеяли. Она понаписала там, что ты её била, пинала, за волосы таскала. А они спрашивают: где? Ни одного синяка, ни одной шишки. Говорят, давайте, мы Вам фотографии покажем избитых людей, там гематомы, рваные раны, носы откушены, пальцы, уши, губы порваны, головы распухшие... Вот это — избиение. А тут — хоть бы что-нибудь. Короче, послали её.

— Не удивительно. Вань, это трындец какой-то.

— Согласен. Видео на камерах есть, там видно, что ты стоишь над ней, потом уходишь, а она убегает. Так что, всё в порядке, состава преступления в твоих действиях нет. Хотя Устинова в это не верит, но она и про видео, похоже, ещё не знает.

— Что ещё расскажешь?

— Катерине они звонили. Она им тоже рассказала, как Свирель трепала уборщицу, а потом погибла под колёсами. И обвиняла Устинову в смерти своего ребёнка. Они у меня телефон Лалетина взяли, а потом сидели почти час у начальника охраны. Заварилась каша. А всё из-за тебя.

— Ну и пусть. Пусть её потаскают, нервишки потреплют. Не всё же ей людей расстраивать. Пусть и сама немножко понервничает.

Вечером Саша, наклонившись, прибиралась в холодильнике.

— Долго нам смотреть на Ваш зад? — услышала она. У стойки стояла молодая наглая пара.

— Посмотрите на цветы, пока я завершаю свою работу — они прекраснее моего зада. Вот, пионы вчера привезли. Полюбуйтесь.

— Ваша работа — нас обслуживать.

— Моя работа, — подходя к стойке, улыбнулась Саша, глядя в лица хамам, — продать товар. А для этого нужно сохранить его товарный вид и прочие качества. Чтобы Вы могли выбрать лучшее.

— Ээээ... Нам пионы и дайте, пожалуйста. Штучек пять, будьте добры. Спасибо большое.


*

У начальника охраны, седого крепкого мужчины с военной выправкой, сидел старший сержант Максимов.

— Я понимаю, что это наивный вопрос, но спрошу: может быть сохранилась запись с камер того дня, когда уборщица подменила букет в цветочном отделе? Канун дня города.

— Да, да, конечно. Не со всех ракурсов, конечно, но с трёх основных камер: оба крыла и центр. Весь день, с утра до закрытия. Есть флешка? Нет? Я Вам архив скину на диск, а Вы на компьетере потом разархивируете... Другие два дня надо?

— Какие другие?

— Ну, Свирель. Когда ребёнка убили и когда сама она погибла.

— У Вас и это есть?!

— Я сам в органах работал. Давно в отставке, но ведь эта кухня не меняется... Я Вам скину. Я их сохранил, потому что именно к этим дням был интерес у убойного отдела. А ведь сами знаете: улик всегда недостаточно, а зацепки появляются слишком поздно. Думаю, вдруг подозреваемый заходил в наш магазин? Потом, с фотороботом можно будет проверить. Если он будет, фоторобот. Если это понадобится.

— Согласен. Лучше — пусть будет и не пригодится, чем надо, но нету.

— Вот-вот, и я про это, — засмеялся начальник охраны, — сейчас хорошо, камеры есть. ДНК тесты, лаборатории, компьютерные программы... А я, когда учился, доклад писал об архиве отпечатков пальцев. Там люди с лупами сидели и сравнивали архив с уликой. И камер не было. И фотороботов от руки рисовать было точнее и быстрее, чем подборкой заниматься. Был у нас в отделе один художник... Клад, а не художник. За подделку документов его хотели посадить, но он выбрал работу в органах: рассказывал, как и какие красители используют для печатей, как фальшивку распознать. Потом это неактуально стало — техника заменила ручной труд, но он даже преподавал какое-то время, и консультантом был, и — вот — фотороботы рисовал... Было время, были люди!... Вот Ваш диск.

— Спасибо Вам огромное. Вы нам очень помогли.

— Заходите в гости. Буду рад узнать, как дело продвигается. Думаю, если Вы что-то найдёте, Лалетин появится.

— Да, пожалуй. Спасибо.

*

В кабинете оба сержанта просматривали файлы с камер. С Крюковой всё было понятно, дело можно закрывать. А вот с Устиновой что-то слишком много совпадений: разругалась с покупательницей Свирель, та стала избегать уборщицу, погиб её ребёнок. Свирель обвинила в гибели малыша уборщицу и погибла сама. Исупова не ладила с наглой женщиной и кто-то убил её. Александра избегает техничку и техничка обвиняет её в избиении. Много всего, слишком много. Почему бы не проверить её алиби?

В убойном отделе эти дела не объединяли, и алиби Устиновой подтверждено свидетелями и камерами, но сержант Максимов решил проверить сам.

Он с напарником был там, где нашли младенца, и там, где погибла его мать. На местах гибели он ждал, засекая время по часам, а напарник шёл простым шагом от гипермаркета. Количество времени, потраченного на его путь, записали. Зачем Максимов делал это — он и сам объяснить не мог. Звонить Лалетину боялся — нельзя на пустом месте предполагать ошибку в работе следователя убойного отдела. Да и говорили про этого следака, что он резкий и авторитарный. Связываться с ним не хотелось, но что-то беспокоило сержанта в скрытой связи между преступлениями. Нужно эту связь обнаружить, и тогда уже идти к Даниле на приём, как на эшафот. Будь, что будет. Может, камеры действительно записали алиби уборщицы, тогда и переживать не о чём.

*

— Саш, тебе не до меня, да? — Аня протиснулась в широко открытые двери, словно в щель в заборе.

— Анечка, ты что?! Мне всегда до тебя! Я чай купила новый, давай, будем пробовать...

— Саш, я нашла её.

— Кого?

— Оранжерею. Вот, смотри. Её снесли семь лет назад.

Девушка протянула Александре телефон с фотографиями.

Атмосферные фото заброшенной цветочной оранжереи впечатлили бы даже человека не предвзятого, а Саша и вовсе утонула в этих снимках. Она увеличивала каждое фото, рассматривая его детально, узнавая отдельные растения по памяти, а некоторые лишь по описаниям из учебника. Фото разрушенного дома тоже были интересными. Одноэтажный дом на четыре комнаты, с летней кухней, переходящей в оранжерею. Это чьи-то частные владения, прежний хозяин которых явно был увлечён ботаникой. Вероятно, наследники не были такими фанатами флоры, а как заработать на цветах и саженцах — не знали. Со временем, хозяйство пришло в запустение, растения, брошеные на произвол судьбы, проломили стены из стекла и витражей, местами выбравшись наружу и запустив в своё закрытое царство погодные условия. Какие-то растения погибли сразу, какие-то, наоборот, разрослись. Уникальная ограниченная экосистема жила сама по себе, пока последний из рода ботаников не скончался от лап зелёного змия. Дом сгорел, владельцев не нашлось, и тогда земля отошла городу и была выставлена на торги. Грустная история о гибели редких уникальных растений, за которые некому заступиться.

Александра забыла про Аню — листала и рассматривала фото, испытывая смесь чувств из восторга и разочарования. А когда опомнилась, взглянула на девушку и увидела такую глубину в её глазах, что едва не уронила гаджет. То ли боль, то ли печаль, то ли какая-то нечеловеческая серьёзность наполняла душу Ани, отражаясь в её взгляде.

— Анечка... Ты чего?

Девушка молчала.

— Ань, садись, — Саша вскочила, оставив телефон на стойке, подвинула стул, усадила продавщицу осторожно, как хрустальную, засуетилась, наливая чай. Анна сидела отрешённая, тихая. Саша не понимала, что с ней, но чувствовала — главное — не спугнуть. Она налила чай, поставила две кружки, села на свой стул рядом с Аней и тоже притихла. Спустя несколько минут, гостья взяла свою чашку, сделала несколько глотков и сказала:

— Я там жила.

Саша не удивилась, но напряжение не ушло, и она молчала, ожидая.

— Я родилась в этом доме. То есть, именно в доме, меня в больницу не возили. Не было у меня ни свидетельства о рождении, ни медицинской карты. Были какие-то старшие братья и сёстры, но я их не помню. Я мешала им и родителям. И однажды летом меня отец выставил в оранжерею. А в дом больше не пустил. Кто-то оставлял мне еду в летней кухне. Я плохо помню, урывками. Мне было четыре года, если верить документам. Почти год я жила в оранжерее. Зимой не замёрзла, прячась в утеплителе, как в норе. Весной дом сгорел. Меня нашли пожарные, увезли в больницу, ампутировали мизинцы на ногах — отморозила. Помню, бинтовали долго. И руки, и ноги. Я уже бегала по больнице, гулять меня водили, лето уже, я и перезнакомилась со всеми, а всё в бинтах была. Меня госпитализировали в день рождения главврача, Анны Бастрыниной. В честь неё дали имя. А фамилию дали — Цветочная.

Ошеломлённая, Саша молчала, затаив дыхание.

— Я нашла сестру. По информации об этой оранжерее я нашла свою старшую сестру. Написала ей, она ответила. Предлагает встретиться. Я поеду к ней в эти выходные. Саша, если бы не ты, я бы никогда её не нашла. Я всю жизнь одна, без семьи, без друзей. Только оранжерея и снится, со своими лианами. Спасибо, Саш. Можно мне считать тебя подругой?

Александру охватило такое волнение, что объяснить его невозможно. Она встала, и Аня тоже поднялась, девушки обнялись крепко — сколько хватило сил. Аня оставалась тихой и растерянной, а Саша не прятала слёз.

— Почему ты плачешь? — спросила Аня, не выпуская Сашу из объятий.

— Эмоций много, я не справляюсь по-другому, — всхлипнула девушка, — Аня, я боюсь тебя отпускать к этой "сестре"... Я не знаю. Просто боюсь.

— Я тоже боюсь. Но я поеду. Можно будет тебе позвонить оттуда?

— Конечно! И, если что, пиши, звони — я приеду за тобой сразу же!

— Хорошо. Я тебе адрес оставлю. Мне так спокойнее будет — когда кто-то есть,... кто-то знает и ждёт.

От этих слов Крюкову словно обдало ледяным одиночеством. На секунду она почувствовала, в какой холодной пустоте живёт эта испуганная и живая душа, стремящаяся согреться.

*

Продавцов и покупателей, оставивших свои контакты в жалобной книге, вызвали на допросы. Спрашивали, так или иначе, об Устиновой. Александра тоже получила повестку.

Лалетин спрашивал подробности о конфликте Дарьи с Валерией, всё, что она могла вспомнить. И она рассказывала о насмешках женщины, о язвительных замечаниях в адрес Англии, когда обсуждали украшения Исуповой, о подмене букета на красные розы...

Катю расспрашивали, в основном, о конфликте с Машей Свирель во всех подробностях, вплоть до предположений, которые они строили с Иваном и Александрой — могла ли Свирель сама упасть на дорогу или ей помогла неадекватная уборщица.

В этот же день полиция приехала на задержание. Устинова была в коридоре. Увидев полицейских, настроенных решительно, она расцвела и крикнула в сторону цветочного отдела:

— Всё, стерва! Допрыгалась!

Саша выглянула, но, вопреки ожиданиям Дарьи, не испугалась и не попыталась бежать. Лалетин подошёл к уборщице:

— Гражданка Устинова, Вы задержаны по подозрению в трёх убийствах. Не пытайтесь оказать сопротивление, не усугубляйте ситуацию.

Даша смотрела на продавщицу, та — на неё. Александра выглядела встревоженной, а на лице Дарьи первой эмоцией было недоумение. Постепенно удивление сменилось злобой, она пару секунд испепеляла девушку ненавидящим взором, а потом включила свою защиту: отрешённость и бессмысленный взгляд.

— Ничего вы не докажете, — бесстрастно сказала она Данилу.
Щёлкнули наручники. Дарью увели.

В коридоре стояла тишина, хотя людей было много. Надя Карцева пару раз открыла и закрыла рот, пошевелила челюстью и тихо спросила:

— А прибираться теперь — что? — опять некому?

В гробовой тишине галереи её вопрос был громом среди ясного неба. Раздался хохот, все заговорили разом, кто-то вдруг запричитал, как будто над покойником.

*

— Я имею право на звонок.

— Ответьте на вопросы, и получите своё право.

— Я на Вас жаловаться буду.

— Не сомневаюсь.

Данил вышел из кабинета и сказал одному из полицейских:

— Дайте ей позвонить, а то не отбрешемся потом. Но звонок запишите.

Устинова звонила дочери. Та ответила не сразу:

— Да?

— Меня задержали, обвиняют в убийстве.

— И что?

Дарья оторопела. Помолчала.

— Как — что?... Меня посадят! На много лет посадят!

— Погоди. Ты мне зарплату в этом месяце не отдавала. Где она?

Устинова сорвалась на крик:

— Какая зарплата?! Тебя только это волнует?! Меня посадят!

— Давно пора... Чё ты орёшь? Какая тебе разница, где помирать? А мне платёж вносить надо.

Дочь положила трубку.

После разговора с дочкой, Устинова созналась во всём. Она активно сотрудничала со следствием, подробно рассказывая — где, что, как и с какими мыслями. Вежливо улыбалась и таращила любопытные голубые глаза, наблюдая за окружающими.
Она призналась, что боялась напасть на Александру Крюкову в виду её молодости и физических преимуществ.

— Я лишь хотела дать им отпор, — улыбаясь, объясняла она.

Экспертиза признала её вменяемой, а суд — виновной.

*

— Господин хороший, угостите даму сигаретой, — Ася стояла у цветочного бутика, манерно изогнувшись. Дивцов расцвёл.

— Асенька, душа моя! — воскликнул он радостно.

— Потаскала же жизнь Вашу душеньку, — съязвил Ваня, выходя из отдела.

— А ты что хотел? — обиделся Вася, — в самом расцвете моих лет, мы все были атеистами.

Ася присела в приступе гомерического хохота и затопала ножками. Вася, Ваня и Александра засмеялись тоже.
Дивцов вынул пачку сигарет, протянул Асе, вытирающей слёзы смеха. Та открыла пачку по-хозяйски, вынула две сигаретки и положила в карман фартука.

— Ася! Как Вам не стыдно! Я же Вам купила блок сигарет позавчера! — пухлые щёчки администратора Нади дрожали от возмущения.

— Так Ваш блок, чтоб курить за Ваше здоровье, будь Вы не ладны... А это — повод привлечь внимание импозантного мужчины!

Дивцов приосанился, а молодёжь снова рассмеялась.

— Ну, знаете!... — Надежда хотела уйти, но Ася взяла её за локоть.

— Наденька, да была ж ты когда-то женщиной, в конце-то концов, прояви понимание...

— Не собираюсь я такое понимать!

— Ну и зря. Хорошо быть бабой. Нормальной, если. Ты свисти, если чё, я тебя научу.

Карцева, обуреваемая праведным гневом, стремительно скрылась в конце галереи.

Дивцов галантно откланялся.

— Асенька, что скажешь — Надя к тебе больше не придирается?

— А, пусть придирается. До нового года доработаю, а там запью. И придирайся она.

Уборщица вальяжно пошла к выходу.

— Саша!

— Аня! Приехала! Ну, ты же обещала предупредить, я бы встретила!

Девушки обнялись.

— Саш, я нормально добралась, на такси. Завтра на смену выйду, всё-всё расскажу подробно! Она такая хорошая, моя сестра! Может, я к ней перееду... У меня ещё брат есть, мы с ним тоже виделись. Он немножко меня постарше. Саша! Спасибо тебе!

— Ань, если я училась на флористку только для того, чтобы указать тебе место поиска твоей оранжереи, то я согласна выучиться снова.

— Ладно, я побегу. Надо выкинуть всё из холодильника и приготовиться к рабочему дню.

— Давай, до завтра.

— Подожди, я не дотерплю: Устинову посадили? Ты говорила, что задержали, а потом я не спрашивала.

— Посадили. Они высчитали время отсюда до места преступления и поняли, что алиби у неё нет. В день, когда Свирель приходила, Даша вышла за ней, минут через двадцать. Она знала, каким маршрутом ходит Маша, потому что уже следила за ней, тогда, когда ребёнка заколола. Она догнала Свирель в фабричном сквере, оглушила камнем, оттащила к дороге. Там недалеко получилось. Потом вернулась, навела тут суеты, а через час ушла домой, как ни в чём не бывало.

— А ребёнка, значит, тоже она?

— Она. Она следила за ними два раза. Первый раз удобного случая не было, а во второй ей всё удалось.

— Но за что?!

— Говорит, избавила ребёнка от мучений. Типа, пьющая мать — это проклятие, она не достойна быть матерью, она ничего не может дать, только портит жизнь... Она высказывала это всё Маше, а Маша её послала, да, видно, очень удачно послала, задела за живое. Сказала, что-то, типа: у богатых родителей дети растут одинокими и злыми, потому что у них ничего нет, кроме денег. Устинову это взбесило.

— А Валерию?

— И Валерию. Исупова тогда ушла чуть позже Устиновой. Та вышла и дождалась её, пропустила вперёд. Она сказала, что уже следила за нами. Знала, где живёт Валерия. Поэтому знала, где удобнее напасть. Она боялась, что Валерия закричит, поэтому лупила её камнем, пока полностью не обезобразила. А украшения реально выбросила на дорогу. От злости.

— И эта тварь ходила и рассказывала, что её зарезали!

— Она так внимание отвлекала, типа, не причастна. На неё никто и не думал... Всерьёз, по крайней мере.

— Саш, а если бы она заяву на тебя не написала, так бы, может, и не раскрыли это всё.

— Кошка скребёт на свой хребёт. Сама написала, сама попалась. Молчала бы уже, так и отбегала бы, может. И это страшно.

— Ой, девочки, хорош нагонять жути. Посадили и слава богу. Думайте о цветочках, а не об этой мымре! — Ваня, передразнивая Дивцова, галантно поклонился и пошёл прочь его походкой — в развалочку. У выхода опять загоготала Ася:

— Ванька! Дурак! Я всё Васе расскажу!

— Расскажи-ка, расскажи. Может, мы с ним на кулачках подерёмся.
 
— Нет, ты его побьёшь. А где я тогда найду внимание импозантного мужчины?

— А моё внимание тебя не устраивает?

— Устраивает, если ты проводишь меня до мопной.

Ваня, дурачась, взял Асю под руку:

— Пойдём, душа Дивцова Васи, от цветов до сортира прогуляемся!

Ася хохотала, как от щекотки.

Надежда стояла в конце галереи и улыбалась. Ася — она ведь, оказывается, хорошая. Лучший сотрудник местного клининга за последний год.

Саша вернулась в бутик, за ней забежала Катя:

— Саш, на концерт пойдём? Через неделю. Мне мой билеты купил, говорит, сходи с подружкой какой, развейся... Пойдём?

— Какого числа?

— Да я уже посчитала, у тебя выходной. Пойдём!

— Ну, раз ты уже посчитала, то, конечно.

Саша выдвинула ящик стола, увидела там записку. Достала, развернула:

"Напарница, я у тебя чай взяла, взамен оставляю конфеты. Ты отключаешь телефон на выходных — знай, это неудобно. Приходил какой-то пижон, купил самую длинную розу, сказал, что обслуживание за год скатилось до обычных продавцов. Оставил два сертификата в соседний бутик, сказал — на трусы с кружевами. Твой сертификат оставляю здесь, с запиской.
Постскриптум. Может, ты поймёшь, кто это и на что намекает, а я не поняла. И бери иногда трубку!"

Под запиской лежал подарочный сертификат. Саша взяла его и улыбнулась."Завтра что-нибудь выберу, — подумала она, — а сейчас — чай. С конфетками."

*

Ощущала ли Саша злорадство по отношению к Устиновой?
Определённо, нет.

Она не могла понять теперь, оглядываясь назад, как она вообще впустила в свою жизнь эту мымру? Почему тогда, в самый первый день, она не выставила её прочь? Уже тогда надо было отказаться от клининга, а она боялась даже резкое слово сказать — ждала, пока Валерия озвучит своё мнение...

Боже, Исупова — святой доброты человек, конечно, она бы не сказала плохо об этой женщине. Может, она даже и сейчас не сказала бы о ней плохо, даже убитая ею. Потому что Валерия — добрая. Валерия хорошая. Она замечательная!... Была. Но доброта Валерии не должна была заставить Сашу терпеть всякую погань в своём отделе. Пусть она — добрая и хорошая, но это не повод подражать ей, насилуя себя. Ведь уже тогда Саша чуяла, что Устинова опасна. Она испытывала к ней необъяснимую неприязнь.

Девушка вспоминала себя и не понимала, как можно быть такой шуганой и глупой. Каждый раз, вспоминая злостную уборщицу, она вспоминала свой страх перед ней. Свою глухую ярость, растущую в животе дрожью.
Вспоминала и не находила в себе этого. Её внутренний зверь почуял опасность, дал отпор и теперь присмирел, позволяя Саше снисходительно посмеивается над шутками Дивцова, позволяя ей чувствовать себя защищённо, свободно и легко. Ведь он по-прежнему здесь и готов дать показать себя, но лишь в случае реальной опасности.   
            *